НА УЛИЦАХЪ ДУБЛИНА.
Разсказъ о трехъ оборванцахъ 1).
НА УЛИЦАХЪ ДУБЛИНА.
Разсказъ о трехъ оборванцахъ 1).
На улицах Дублина, Лаффан Мэри, Год: 1880
Время на прочтение: 33 минут(ы)
1 Этотъ разсказъ, вышедшй въ Лондон отдльной брошюрой, имлъ громадный успхъ и разошелся въ четырнадцати изданяхъ. Вся англйская печать привтствовала съ большимъ сочувствемъ эту маленькую книжку, которая, по словамъ Атенси, ‘выказываетъ боле истиннаго таланта, чмъ большинство многотомныхъ романовъ’. Дйствительно, почти ни одно беллетристическое произведене послднихъ лтъ не обнаруживаетъ столько блестящаго юмора и глубокаго чувства, какъ эта скромная, простенькая исторя трехъ бдныхъ дтей, каждая ея строчка дышетъ художественной правдой и настоящимъ реализмомъ. Авторъ этого замчательнаго произведеня ирландка Мэри Лаффанъ, которая, однако, не выставила своего имени подъ разсказомъ, доставившемъ ей неожиданную славу, ни подъ тремя своими романами изъ ирландской жизни. Одинъ изъ нихъ, вышедшй на дняхъ Christie Careco также возбудилъ общее сочувстве, но далеко не можетъ сравниться съ минатюрной исторей Дублинскихъ Оборванцевъ, вполн доказывающей справедливость пословицы: ‘малъ золотникъ, да дорогъ’.
Дамамъ первое мсто. Оборванка, одинадцати лтъ, съ хвостомъ копченой селедки въ зубахъ, обращаетъ на себя наше внимане прежде всего, какъ представительница прекраснаго и слабаго пола. Она старше и вдвое сильне Лохматки и Защитника, которые сидятъ подл нея на парапет набережной. Они вс трое заняты наблюденемъ за нагрузкой мусора на барку въ двадцати шагахъ отъ нихъ. Оборванка служитъ прекраснымъ типомъ уличныхъ арабчиковъ или оборванцевъ. Она, конечно, босая, хотя въ этомъ можно было усумниться, еслибъ между ея пальцами не показывалась отъ времени до времени розовая подкладка, и съ обнаженной головой, покрытой косматыми, взъерошенными волосами, никогда не знавшими другого гребня, кром данной ей природою пятерни, которую дйствительно, она такъ часто пускала въ ходъ, что возбуждала страшное подозрне.
Все ея лице состояло преимущественно изъ глазъ и рта, послднй былъ такой широкй и громадный, что Защитникъ не безъ основаня сказалъ, въ эпоху ихъ перваго знакомства, когда время и дружба еще не смягчили въ его глазахъ рзкихъ чертъ Оборванки, что еслибъ не уши, то ея ротъ окружилъ бы всю ея голову. Защитникъ не даромъ былъ такъ прозванъ: его языкъ ни передъ чмъ не останавливался. Ротъ Оборванки былъ снабженъ зубами, очень ровными, блествшими когда она удостаивала улыбаться, и сверкавшими, какъ слоновые клыки, въ минуты гнва, что случалось часто, такъ какъ Оборванка отличалась вспыльчивымъ и чрезвычайно независимымъ характеромъ. Глаза ея, темнокаре, угрюмо сверкали изъ подъ густыхъ, нависшихъ бровей. Она была высокаго роста для своихъ лтъ, сухощавая, мускулистая и подвижная, какъ кошка, по ея темнымъ глазамъ и смуглой кож, ее можно было бы принять за иностранку, но курносый маленькй носъ, вдающйся подбородокъ и мелодичный акцентъ Дублинскихъ улицъ вполн обнаруживали ея мстное, нацональное происхождене.
Ея костюмъ состоялъ изъ robe princesse, остатка нкогда великолпнаго платья одной изъ обитательницъ модныхъ сквэровъ. Оно было очень коротко спереди, слишкомъ длинно сзади и сидло мшкомъ въ груди и тали. Издали въ немъ казалось много кармановъ, но при ближайшемъ разсмотрни это оказывались дырки безъ кармановъ. Подъ этимъ платьемъ виднлось другое, боле старое и изорванное. Однако, теперь было лто и Оборванка не чувствовала никакой непрятности отъ легкости своего костюма. Дйствительно, прислонясь спиной къ груд капусты, дожидавшейся нагрузки на Глазговскй пароходъ, она, казалось, не имла никакихъ заботъ въ жизни. Она сидла на одной ног, а другою болтала въ воздух, солнце блестло въ ея глазахъ и золотило русыя кудри Лохматки, который, полулежа и полусидя подл нея, слушалъ болтовню Защитника. Лохматк было шесть лтъ, онъ былъ очень маленькаго роста и совершенный малютка на взглядъ, но въ его голубыхъ глазахъ виднлся цлый мръ лукавства. Онъ умлъ курить, жевать табакъ, пить и красть, вообще, онъ былъ вполн развращенный молодой человкъ. На немъ красовалась смшная, старая соломенная шляпа безъ полей и тульи, оторванныхъ, вроятно, для большей гармони съ остальнымъ костюмомъ, отличительной чертой котораго была рубашка. Спереди, она едва доходила до грудной кости, но сзади, въ вид вознагражденя или, чтобъ скрыть грхи плисовыхъ панталонъ, опускалась до пятокъ. Одна изъ штанинъ, лопнувшая вдоль по шву, болталась, какъ парусъ во время штиля. Его куртка, истинная диковина среди лохмотьевъ, была до верху застегнута. Облокотясь обими руками на свои колни, онъ казался маленькимъ кулечкомъ. Лицо его было интересное, нжное, его черный носикъ былъ художественно очерченъ, ротъ, пунцовый, какъ вишня, выглядывалъ изъ окружающей его грязи и изрыгалъ прятнымъ съ звучными трелями голоскомъ самыя бранныя слова, изъ которыхъ преимущественно и состояла его рчь.
Защитникъ или Прыгунчикъ, такъ какъ онъ имлъ дв клички (послдняя происходила отъ врожденнаго недостатка, благодаря которому онъ ходя припрыгивалъ), былъ девяти лтъ, но ему могло бы быть и девяносто, судя по глубокому знаню свта, которое выражалось въ его рябомъ, морщинистомъ лиц. У него были небольше, блестяще, черные глаза и длинный, острый, всюду сующйся носъ. Зоркй, живой умъ свтился во всхъ его чертахъ. Онъ былъ руководителемъ этой маленькой удалой тройки. Лохматка обращался съ нимъ почтительно, а Оборванка сохраняла свою самостоятельность, только благодаря постоянному хвастовству своей силой и старшинствомъ. Они были вс трое сироты. Отецъ Оборванки бжалъ въ Америку за годъ передъ тмъ, а ея мать умерла. Лохматка былъ найденышъ и кормилица выбросила его на улицу, когда увидла, что ей не откуда ждать денегъ за его прокормъ, а происхождене Защитника было покрыто мракомъ неизвстности. Онъ иногда смутно намекалъ на бабушку, жившую въ Буль-Стрит, но принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые сами за себя отвчаютъ. На немъ былъ сюртукъ взрослаго человка, одна пола котораго исчезла, очевидно, вслдстве насиля, потому что вмст съ ней оторвана была и большая часть спины, что придавало ему видъ воробья, у котораго кошка вырвала много перьевъ. На голов у него красовалась поярковая шляпа съ большими полями, которыя хорошо оттняли его маленькое, умное лицо. На ногахъ у него были башмаки сомнительнаго удобства и достоинства, но всетаки башмаки, и этимъ онъ отличался отъ своихъ товарищей, которые, по ихъ собственному выраженю, были ‘мостовщиками’, т. е. между мостовой и ими не было ничего посторонняго.
Можетъ быть, читателя интересуютъ ихъ настоящя имена. Но Прыгунчикъ не зналъ другого имени, кром своей клички, его бабушку звали Касенди и онъ безъ церемони пользовался ея именемъ, когда того требовали обстоятельства. Оборванка помнила, что ее когда-то называли Элизой, а ея отца Бирномъ, но среди оборванцевъ кличка гораздо употребительне именъ, которыя имютъ практическую пользу только для лицъ съ постояннымъ мстомъ жительства. Лохматка, вроятно, такъ и останется Лохматкой на всю жизнь. Разсказывали, справедливо или нтъ, что однажды онъ вмст съ другими мальчиками дтскаго прюта, который онъ удостоивалъ своимъ присутствемъ въ течени недли, явился на конфирмацю. Совершавшй церковную службу епископъ спросилъ, какъ зовутъ юнаго кандидата.
Лохматка этого не ожидалъ, но ни мало не смутился и отвчалъ просто, ясно.
— Какъ, дитя мое! воскликнулъ епископъ, которому показалось, что онъ, вроятно, не разслышалъ отвта мальчика.
— Лохматка, ваше преподобе, т. е. я хочу сказать ваше преосвященство.
— А кто тебя такъ назвалъ, дитя мое?
— Мальчишки, чтобы чортъ ихъ подралъ, ваше преосвященство.
Лохматку вывели за уши и онъ простился тогда же на вки съ церковью и школой.
Оборванка не умла читать. Защитникъ сосредоточивалъ въ себ все образоване и большую часть ума этой компани. Однако, Оборванка была его главной поддержкой. Она пла на улицахъ. Защитникъ акомпанировалъ ей на еврейскихъ гусляхъ или на костаньетахъ, а иногда плъ съ нею дуэты, Лохматка же стоялъ подл нихъ и голодными глазами выпрашивалъ пенсы. У нихъ были и другя средства къ жизни: кража угля на пристаней, выборка шлака изъ золы, выбрасываемой большими кучами на пустопорожня мста за городомъ, и исполнене обязанностей комиссонера, но эта послдняя работа была очень неврная, такъ какъ никто вторично не давалъ имъ порученя. Вообще ихъ жизнь изобиловала элементомъ, столь цнимымъ людьми, вс нужды и потребности которыхъ съ избыткомъ удовлетворены постояннымъ возбужденемъ нервовъ.
Зоркй наблюдатель подмтилъ бы въ кажущемся небрежномъ nonchalence этой группы, напряжнное ожидане, бдительное, но пассивное. Они, дйствительно, ждали прибытя пассажировъ на вечернй шотландскй пароходъ, съ цлью поживиться мдными монетами. Съ нкоторыхъ поръ, времена стали худыя и, за исключенемъ хвоста селедки, торчавшаго въ зубахъ Оборванки и выпавшаго изъ узла, въ которомъ несъ себ обдъ одинъ рабочй въ докахъ, никто изъ компани еще не обдалъ.
Защитникъ наблюдалъ за приливомъ, который все боле и боле приближался къ лини, гд оканчивался зеленый илъ и начиналась гранитная набережная. Пароходъ долженъ былъ отойти съ приливомъ и грязноватыя, темныя волны быстро набгали, разбиваясь съ глухимъ шумомъ о камни. Былъ августовскй теплый вечеръ и срый туманъ стоялъ надъ ркою въ томъ мст, гд она расширялась. Таможня, съ ея гранитными колонами и статуями, блестла и сверкала на солнц. Изъ-подъ арокъ Карлейльскаго моста, казалось, бжало три золотыхъ потока, а куполы церкви св. Патрика и судебныхъ зданй словно дрожали въ воздух.
На рк было обычное движене. Буксирныя суда тяжело тянулись внизъ и вверхъ. Лоцманскй ботъ, съ крупной черной надписью, велъ за собою большую, плоскую, съ острымъ носомъ барку, которая была до того нагружена боченками, что грязная вода, кипвшая за ея кормой, едва не захлестывала за бортъ.
При вид этого судна, Защитникъ вскочилъ и его умные глаза засверкали напряженнымъ вниманемъ..
— Вотъ барка Гиннеса, сказалъ онъ: — посмотрите, каждый боченокъ на ней безъ портера стоитъ шесть шиллинговъ.
— Врешь!
Это лестное замчане было сдлано Оборванкой, хотя въ голос ея не слышалось ни малйшаго сомння въ справедливости того, что говорилъ Защитникъ. Это была только обычная форма, въ которой Оборванцы выражаютъ удивлене, и въ настоящемъ случа нисколько не доказывало недовря, потому что Защитникъ считался авторитетомъ относительно общихъ свднй.
— Разв я не знаю! Одинъ человкъ нашелъ такой боченокъ, прибитый къ берегу приливомъ за Сверной пристанью и продалъ его въ Джемсъ-Стритъ за эти деньги.
Шесть глазъ съ интересомъ и завистью стали слдить за сокровищами, наполнявшими барку знаменитаго пивовара.
Лохматка былъ очень голоденъ и лицо его было блдно, несмотря на покрывавшй его слой грязи.
— Когда же будетъ пять часовъ? промолвилъ онъ жалобнымъ тономъ, обращаясь къ Оборванк:— еще никого не видать.
Въ эту самую минуту показался на висячемъ мосту доковъ кэбъ съ пассажирами и грудой вещей. Удалая тройка лниво смотрла, пока экипажъ не подъхалъ къ пристани, куда толькочто передъ тмъ подогнали стадо коровъ для нагрузки на пароходъ, и тогда пустилась бгомъ къ тому мсту набережной, которая приходилась прямо противъ палубы перваго класса. Здсь они стали весело дожидаться, чтобы пассажиры, разложивъ свои вещи въ каютахъ, вышли наверхъ подышать свжимъ воздухомъ.
Публика начала прибывать. Это былъ сезонъ, въ который Дублинъ пустетъ, и вскор Оборванка стала пть во все горло. ‘Черноокую красавицу въ голубомъ плать’. Защитникъ акомпанировалъ ей, щелкая кастаньетами, а Лохматка, перевсившись черезъ парапетъ набережной, принялъ свой обычный air de circonstance, теперь не имвшй въ себ ничего искуственнаго.
Голосъ Оборванки былъ не столько прятный, сколько громкй. Пне на открытомъ воздух очень гибельно отзывается на гортанной перепонк, отъ которой зависитъ, по отзыву авторитетныхъ судей, нжность модуляцй. Всего же гибельне дйствуетъ ночной воздухъ и морской, а голосъ Оборванки подвергался вляню и того и другого безъ всякой пощады. Однако, у нея было ухо и нкоторый талантъ къ мимик. Она не безъ пользы посщала увеселительныя заведеня Дублина и театры, на которыхъ лондонскя труппы Буелко распваютъ ирландскя псни: поэтому, она очень искусно и бойко передавала нацональный шикъ этихъ псенъ. Ея пне вскор собрало на палуб парохода цлую толпу, которой она лукаво мигала и улыбалась, отчеканивая одинъ за другимъ вс нумера своего репертуара, и пенсы посыпались въ порядочномъ количеств. Тогда Защитникъ, спрятавъ свои кастаньеты и стоя на самомъ краю набережной, началъ ловить на воздух монеты, съ ловкостью опытнаго игрока въ крокетъ, а Лохматка подбиралъ то, что падало на землю. Около часа пла и кривлялась Оборванка, пока, наконецъ, жатва мдянокъ, казалось, была вся собрана. Она умолкла, съ трудомъ переводя дыхане, большя капли пота струились по ея загорлымъ щекамъ и, выбравъ доброе, милое лицо молодой двушки въ толп ея слушателей, она низко ей присла, съ комической гримасой.
— Еще монетку во славу Божью, прелестная миссъ! воскликнула она.
— Довольно вамъ, отвчалъ какой-то господинъ, вроятно, знавшй ее и для потхи сосчитавшй, сколько ей бросили денегъ.
— Отецъ лежитъ въ больниц уже два мсяца съ сломанной ногой, а мать больна дома, продолжала Оборванка скороговоркой:— она умираетъ съ голода и маленьке братья два дня ничего не ли.
— Я никогда не видалъ такихъ глазъ и зубовъ! воскликнулъ вновь прибывшй туристъ:— это, врно, цыганка. Спой мн еще что-нибудь, красотка!
Оборванка радостно улыбнулась. По выговору она узнала въ этомъ пассажир англичанина, что общало ей двойную плату, и очень кстати затянула: ‘Вернись, вернись въ страну Эрина’. Уже раздался звонокъ и палубу быстро очищали отъ лицъ, провожавшихъ пассажировъ. Защитникъ сталъ энергично выбивать тактъ кастаньетами, на младенческомъ лиц Лохмотки выразилось прятное ожидане, а Оборванка съ чистотой печатнаго станка отдлывала каждое слово, причемъ тридцать два ея зуба сверкали на солнц.
Въ ту самую минуту, какъ раздалась послдняя нота этого любимаго романса, колеса парохода пришли въ движене. Пассажиръ сунулъ руку въ карманъ и вынулъ горсть полукронъ. У него не было мельче монеты, и потому, считая полкрону слишкомъ большимъ вознагражденемъ за полученное удовольстве, онъ хотлъ уже спрятать деньги, какъ вдругъ замтилъ жалобную физономю Лохматки, который, разставивъ свои маленькя ножки и повсивъ на сторону голову, жадно смотрлъ на него. Онъ бросилъ полкрону и такъ мтко, что она попала въ одно изъ карманныхъ отверстй въ плать Оборванки, она тотчасъ вытащила ее оттуда безъ всякой церемони и, махнувъ ему рукой въ знакъ благодарности, бросилась бжать со всхъ ногъ, изъ боязни, чтобы кто-нибудь не отнялъ у нея свалившагося съ неба сокровища. Защитникъ, придерживая рукою свою шляпу, заковылялъ, припрыгивая за нею съ наиболе возможной для него быстротою, а Лохматка послдовалъ за ними, почти плача отъ нетерпня и голода.
Наконецъ, Оборванка остановилась передъ отворенными воротами и, махнувъ рукой товарищамъ, нырнула во дворъ. Черезъ нсколько минутъ они присоединились къ ней и начался общй разсчетъ. Въ карман однопольнаго сюртука Защитника оказалось десять пенсовъ, Лохматка представилъ десять полупенсовъ, а Оборванка крпко держала въ своемъ сжатомъ кулак серебрянную монету. Всего у нихъ было три шиллинга и шесть съ половиною пенсовъ. Они посмотрли другъ на друга съ изумленемъ. Съ того дня, какъ Защитникъ нашелъ пачку табаку въ пустой бочк на пристани иностранныхъ судовъ, они никогда не видывали подобной суммы. Кто-то изъ нихъ, никто не зналъ кто, шепнулъ магическое слово ‘театръ’.
Это предложене было единогласно поддержано, теперь, когда они имли немного денегъ, ихъ единственной мыслью было повеселиться. Не подражали ли они въ этомъ старшимъ? Конечно, они уже видли модную пьесу ‘Shaughraun’, но хорошую вещь можно посмотрть и нсколько разъ.
— Пойдемте скоре къ чертовк мистрисъ Боркъ и поужинаемъ, воскликнулъ Лохматка.
— Къ мистрисъ Боркъ? срзалъ его Защитникъ и посмотрлъ на Оборванку, сомнительно качая головой.
У мистрисъ Боркъ не было безопасно для людей, имвшихъ такое сокровище, какъ полкроны. Нтъ, это было неблагоразумно. Защитникъ задумался. Если они пойдутъ къ мистрисъ Боркъ въ теперешнемъ взволнованномъ положени, то она заподозритъ что-нибудь недоброе. Къ тому же, еслибы они захватили съ собой какое-нибудь лакомство, на что они твердо ршились для достойнаго празднованя этого счастливаго дня, то многимъ рисковали.
Пока вс эти вскя соображеня возникали подъ поярковой шляпой Защитника, Оборванка съ боле быстрой, чисто женской сообразительностью составила планъ дйствя.
— Вотъ что! воскликнула она тономъ авторитета:— бгите въ поле и ждите меня. Я принесу кружку портера, бараньи ножки и хлба. Мы минуемъ проклятую старуху.
Она полетла, какъ стрла, а Лохматка, взвизгнувъ отъ голода и видя безпомощность своего протеста, отправился съ Защитникомъ черезъ дворъ на пустопорожнее мсто, гд сваливали мусоръ со всего околодка. Они перешли черезъ громадную кучу и, усвшись по ту сторону, стали ждать Меркуря.
Черезъ полчаса Оборванка показалась на куч надъ ихъ головами и съ проклятями упрекнула ихъ за то, что они ее не встртили и не помогли нести провизю. Потомъ она спустилась къ нимъ и подала Защитнику блестящую жестяную кружку съ чернымъ напиткомъ, при вид котораго, маленьке лукавые глазки мальчика жадно заблестли. Кружка была полна до краевъ. Благородная душа Оборванки не допускала и мысли о возможности отпить хотя глотокъ на дорог и тмъ обмануть своихъ товарищей. Наконецъ, она вынула изъ-подъ верхняго своего платья три полублыя булки, разрзанныя вдоль и намазанныя масломъ, а также три вареныя бараньи ножки.
Не было вроятя, чтобъ они заспорили насчетъ длежа мстныхъ припасовъ. Оборванка безъ всякой церемони бросила каждому изъ своихъ товарищей по булк и по ножк, а потомъ спокойно принялась за свою порцю.
Защитникъ любовно сжалъ между ногами кружку съ портеромъ, придерживая ее одной рукой, шляпа спустилась ему на глаза и воцарилось молчане. Наконецъ, Оборванка, обглодавъ баранью ножку, за исключенемъ перепонки между пальцами, которую она оставила себ для десерта, протянула свои масляные пальцы къ кружк съ портеромъ.
— Пей честно, чортъ тебя возьми! сказалъ Защитникъ, отдавая ей кружку и сдлавъ на ней ногтемъ отмтку: вотъ досюда.
И онъ приподнялъ свою шляпу, чтобъ лучше слдить за Оборванкой. Она отвчала ему проклятемъ, половина котораго потонула въ пн портера. Выпивъ свою долю, она перевела дыхане и передала кружку Лохматк, который, держа свою кость обими руками, жадно глодалъ ее. Но, увидавъ передъ собою кружку, онъ отложилъ кость, въ эту минуту Защитникъ, побуждаемый боле чувствомъ собственнаго достоинства, чмъ эгоизмомъ, протянулъ об руки, издавая каке-то неопредленные звуки, такъ какъ его ротъ былъ набитъ хлбомъ. Лохматка крпко сжалъ въ своихъ рукахъ кружку и осыпалъ крупной бранью Защитника, который, по краснорчивому знаку Оборванки, оставилъ его въ поко и только приказалъ пить скоре. Но мальчуганъ не торопился, чувствуя, что находился подъ покровительствомъ Оборванки. Вскор кружка была допита до дна и ничего не осталось отъ обда, кром небольшаго куска булки, который Лохматка всунулъ въ карманъ на черный день. Оборванка устала отъ столь тяжелой работы и, прислонясь къ мусорной куч, лниво сосала обглоданную кость. Защитникъ два раза опрокинулъ кружку надъ своимъ ртомъ, потомъ легъ на спину плашмя, подложивъ вмсто подушки шляпу подъ голову, которая была коротко выстрижена, за исключенемъ двухъ кудрей на лбу, нарочно оставленныхъ для приличя. Лохматка сидлъ въ своей любимой поз, облокотившись на колни.
Разговоръ принялъ легкй, веселый оттнокъ, какъ и подобало послобденной бесд. Брань и проклятя, которыми всегда пересыпала свою рчь Оборванка, стали пикантне и изысканне, потому что она теперь имла время вспомнить то, что подходило къ данному случаю. Они стали критически обсуждать достоинства актеровъ, игравшихъ въ ‘Shaughraun’, съ тмъ художественнымъ чутьемъ, которое составляетъ характеристичную черту расы, представители которой вс природные актеры. Потомъ они перешли къ личнымъ вопросамъ и къ вчному, тревожному вопросу о финансахъ.
— Четыре пенса за портеръ, два за масло, три за хлбъ и четыре съ половиною за ножки, всего шилингъ и три съ половиною пенса, произнесъ Защитникъ, считая по пальцамъ такъ быстро, что возбудилъ восторженное удивлене своихъ товарищей.
— Мста въ дьявольской галлере по шести пенсовъ, итого восемнадцать, продолжала Оборванка:— завтра утромъ завтракъ…
— Не говоря о водк съ водой въ театр и кэб для возвращеня домой, перебилъ ее Защитникъ.
Оборванка и Лохматка громко захохотали. Особливо кэбъ показался имъ очень забавнымъ.
— Мы должны мистрисъ Боркъ за два дня ночлега, сказалъ серьзнымъ тономъ Лохматка.
Это непрятное напоминане заставило задуматься это старшихъ товарищей. Но заплатить шесть пенсовъ мистрисъ Боркъ не входило въ программу удовольствй и Оборванка отклонила предложене, внесенное Лохматкой.
— Мн пора въ улицу св. Патрика, сказала она вдругъ: — пойдемъ, Прыгунчикъ, скоро шесть часовъ и мы оттуда прямо отправимся въ театръ.
— Я не пойду такую даль, замтилъ Лохматка, надувъ губы:— я усталъ и полежу здсь, а потомъ встану и къ семи часамъ буду у театра.
Оборванка посмотрла на него и, вынувъ изъ кармана шесть пенсовъ и нсколько мдныхъ монетъ, отдала Лохматк, какъ его долю изъ полкроны.
— Смотри только не прогуляй этихъ денегъ, щенокъ, сказала она съ угрозой.
— Ничто не можетъ сравниться съ деньгами! отвчалъ небрежно Лохматка, играя мдными монетами.
— Деньги вздоръ! замтилъ съ благороднымъ презрнемъ Защитникъ:— люди всегда говорятъ о деньгахъ, а что такое деньги, какая отъ нихъ польза! Всегда кто-нибудь дастъ вамъ кусокъ хлба, когда вы въ немъ нуждаетесь, а пока у васъ есть кусокъ хлба, къ чему вамъ деньги?
Конечно, это была послобденная философя и какъ выражене отдльнаго мння, хотя бы и такого высоко умнаго и многоопытнаго человка, какъ Защитникъ, не имло особой важности. Но въ этомъ случа выраженная Защитникомъ идея не была оригинальной. Онъ только повторялъ обычную теорю бдныхъ классовъ. Въ его словахъ резюмировалась вся исторя ирландскаго народа. Щедрость бдныхъ въ отношени другъ друга такъ же безгранична, какъ милосерде Боже. Отъ этого бережливость въ стран неизвстна и промышленная дятельность заглохла.
Защитникъ и Оборванка разстались съ своимъ младшимъ товарищемъ, который остался у мусорной кучи, но какъ только они исчезли изъ вида, онъ вскочилъ и пустился бгомъ въ противоположную сторону.
Дло въ томъ, что Лохматка былъ игрокъ и хотлъ пошатать счастья въ кости съ мальчишками на желзнодорожной станци, которые были гораздо его старше, хотя столь же оборваны, какъ и онъ. Прошелъ часъ, онъ спустилъ шесть пенсовъ и, чувствуя боле благоразумнымъ сохранить послдне четыре, ушелъ со станци въ Амьенской улиц и повернулъ въ грязный переулокъ, не далеко отъ улицы Маббитъ.
Потеря денегъ очень подйствовала на Лохматку, но, проходя мимо лавки колональныхъ товаровъ, онъ замтилъ, что изъ швовъ одной бочки, стоявшей подл двери, сыпался сахаръ. Онъ забылъ свое горе и предался прятному препровожденю времени лизать бочку. Вскор къ нему присоединилась цлая ватага мальчишекъ, которые хотли подлиться съ нимъ такимъ неожиданнымъ лакомствомъ и подняли такой шумъ, что колональный торговецъ выскочилъ на улицу и положилъ конецъ ихъ празднику, пихнувъ ногой боченокъ въ грязь, покрывавшую мостовую. Мальчишки разбжались очень опечаленные, а Лохматка продолжалъ свой путь. Посл десяти-минутной ходьбы, онъ повернулъ въ поперечный переулокъ, который оканчивался пустыремъ. Теперь уже былъ осьмой часъ и смеркалось, что вполн благопрятствовало плану Лохматки. Дло заключалось въ томъ, чтобы проскользнуть незамченнымъ мимо двойного ряда коттеджей и достичь благополучно пустыря за ними. Тамъ стоялъ одинъ домикъ особнякомъ, принадлежавшй его другу, котораго онъ собирался постить, а скрываться ему было необходимо, потому что второй коттеджъ, на правой рук, въ переулк, принадлежалъ мистрисъ Боркъ, которой онъ и его друзья были должны за квартиру. Эта квартира состояла изъ небольшаго пространства пола, вмсто кровати, и дырявой простыни, вмсто одяла. Каждый платилъ за ночь одинъ пенсъ, но обыкновенно мистрисъ Боркъ пускала всхъ трехъ оборванцевъ за два пенса, что было, конечно, не дорого, въ виду хорошей репутаци этого дома и удовольствя имть сожильцомъ въ комнат великолпную свинью.
Лохматка незамтно проскользнувъ по переулку и вскор достигъ жилища своего друга. Онъ прямо направился къ отворенной двери и неожиданно, неслышно, какъ птичка, явившись на ступеньк, сталъ переминаться съ ноги на ногу и засматривать въ комнату.
— А вотъ и онъ! воскликнулъ голосъ хозяйки, которая сидла у очага вмст съ сосдкой, пришедшей къ ней поболтать.
Видя, что глаза обихъ женщинъ сосредоточены на немъ, Лохматка началъ выкидывать ногами разныя каракули. Эта странная пляска должна была выражать его скромность и нежелане быть навязчивымъ. Результатъ ея былъ вполн для него удовлетворительный.
— Входи, если хочешь, сказала хозяйка.
Лохматка весело вбжалъ и слъ, поджавъ ноги на глиняномъ полу передъ огнемъ.
— Я ничего не лъ цлый день, промолвилъ онъ жалобно, поднявъ на хозяйку свои голубые глаза.
— Ай, ай! Боже помилуй насъ гршныхъ! сказала добрая женщина и, подойдя къ комоду, стоявшему подл кровати, взяла три холодныхъ вареныхъ картофеля, которые подала ребенку.
Гостья, женщина гораздо моложе хозяйки и очень неряшливая на взглядъ, посмотрла съ презрительнымъ движенемъ губъ на эту подачку. Она быстро встала, накинула на голову свою шаль и направилась къ двери, говоря:
— Подожди, Лохматка. Я сбгаю теб за кускомъ хлба. Только люди, имюще дтей, могутъ чувствовать, что такое сирота. Холодный картофель! Скажите пожалуйста!
Она ушла, а покровительница Лохматки вернулась на свое мсто у очага. Она была высокая, сухощавая старуха, большая скряга, а потому естественно ее считали богачкой. Она занималась ломовымъ извозомъ, имла лошадь, телегу и свидтельство на торговлю, а также нанимала работника. Лошадь занимала самую отдаленную отъ очага часть покоя, козелъ пасся на пустыр снаружи, съ полдюжины куръ очень удобно торчали на жерди, перескавшей комнату въ разстояни трехъ футовъ надъ очагомъ, чрезвычайно прятное устройство, которое, кром удовольствя, приносило и пользу, побуждая куръ плодиться и нести яйца. Вообще все въ этомъ жилищ было грязно, пропитано зловонемъ, тепло и дышало комфортомъ.
Лохматка, отъ быстрыхъ глазъ котораго ничего не ускользало, высмотрлъ подъ стуломъ только-что удалившейся сосдки жестяную кружку съ портеромъ, которую об женщины на половину еще не выпили. Онъ такъ жадно глядлъ на нее, что хозяйка обратила на это внимане.
— Экой мальчишка! воскликнула она полусердито, полувосторженно:— ну, или сюда.
Она взяла кружку и налила портеру въ жестяной стаканчикъ, который подала мальчику. Онъ выпилъ однимъ залпомъ и, къ величайшему удивленю, получилъ вторую порцю.
Въ эту минуту сосдка вернулась съ большимъ ломтемъ хлба, намазаннымъ патокой. Она сунула его Лохматк, бросая взглядъ сознательнаго преимущества на свою прятельницу. Но, садясь, она замтила кусокъ булки, торчавшей изъ куртки мальчика, и вытащила его съ негодованемъ.
— Посмотрите, пожалуйста! воскликнула она:— а ты уврялъ насъ, что ничего не лъ цлый день.
— Мн это только что далъ одинъ человкъ на станци, отвчалъ скоро и не запкаясь Лохматка:— но я боялся сть на улиц, чтобъ у меня не отняли.
— Хорошо, хорошо, Лохматка, молодецъ мальчикъ! воскликнуди об женщины въ одинъ голосъ:— а скажи намъ, гд Оборванка и Защитникъ? Да, много ли вы набрали угля на набережной сегодня?
— Ни одного кусочка. Мы пли на пристани.
Тутъ Лохматка, чувствуя, что онъ коснулся опаснаго предмета, замолчалъ, поникнувъ головою, и слегка покраснлъ.
— Оборванка оретъ, какъ птухъ. Извините, мистрисъ Кармоди, я васъ обезпокою, но мн ужасно хочется пить.
Она протянула руку къ кружк, выпила глотокъ и налила стаканчикъ Лохматк.
— Погодите, воскликнула хозяйка дома:— я ему уже дала два стаканчика.
Но было поздно, Лохматка прищурился и выпилъ свою порцю. Потомъ кружка была возвращена мистрисъ Кармоди, которая спрятала ее за свой стулъ.
Лохматка представился, что стъ картофель, но въ сущности ловко запряталъ вс три штуки за подкладку своей куртки и продолжалъ преспокойно убирать хлбъ съ патокой. Потомъ, доставъ изъ угла комнаты скамейку, онъ поставилъ ее передъ очагомъ и помстился на ней съ такимъ разсчетомъ, чтобъ достать незамтно рукою кружку съ портеромъ. Такимъ образомъ, пока сосдки занимались разговоромъ, онъ ухитрился налить и опорожнить еще два стаканчика. Хозяйка ничего этого не подозрвала, а гостья, хотя и видла, но вполн одобрила, такъ какъ сильно презирала скряжничество своей прятельницы.
— Я никогда не забуду, говорила она: — какъ однажды я дала Оборванк подержать моего ребенка, пока сбгала на минутку къ бдной Мэрри Кассиди. Я только-что отняла его отъ груди и у него прорзывались зубы, онъ ревлъ, какъ бшенный и некому было его. поручить. Вдругъ я увидала Оборванку, которая грлась на солнц, я ей и доврила ребенка. Она взяла его съ радостью, но когда я вернулась къ нимъ, то уже не было ни ея, ни ребенка. Онъ, сердечный, пропадалъ до ночи и его уже принесъ мн Защитникъ. Она боялась сама придти съ нимъ, онъ былъ едва живъ. Да мало того, я нашла въ складкахъ его платья зерно сладкаго рожка, который она врно дала ему, съ цлью убить бдняжку.
— Вы лжете! произнесъ съ негодованемъ Лохматка:— она ходила съ нимъ на голубятню и купила ему молока и леденецъ. А я далъ ему славный кусокъ сладкаго рожка.
— Она купила молока! повторила хозяйка дома, вн себя отъ удивленя.
— И леденецъ! прибавила гостья: — хорошая ты нянька съ своимъ рожкомъ, нечего сказать, Лохматка. А на кой чортъ она носила ребенка на голубятню?
— Оборванка сказала, что онъ любитъ голубей, а сверхъ того, вдь никто прежде не доврялъ ей ребенка, отвчалъ Лохматка посл нкотораго молчаня и сморкаясь самымъ первобытнымъ образомъ.
Онъ думалъ теперь о театр и о проигранныхъ шести пенсахъ, ему было грустно и онъ даже сердился на себя.
Оборванка и Защитникъ теперь наслаждались, сидя въ первомъ ряду той части театра, которая не безъ основаня названа раемъ, критикуя актеровъ, вставляя свои слова въ текстъ, громко вторя фенянскимъ чувствамъ, выражаемымъ въ пьес, затвая по временамъ драку съ сосдями и любуясь газовыми солнцами въ потолк, надъ самыми ихъ головами, и знаменитой занавсью съ руинами греческаго храма вдали, нсколькими деревьями, на подобе змй, двумя козлами и мальчикомъ, играющимъ на лир уже около четверти столтя. Лохматка вспоминалъ все это и не могъ заглушить тяжелаго вздоха.
— Нтъ, ужъ я ей никогда боле не поручу дтей, продолжала мать бднаго обиженнаго ребенка:— и никто этого не сдлаетъ. Вс ее знаютъ.
Это была правда. Съ того дня, какъ Оборванка, опьяненная счастьемъ имть на рукахъ ребенка, повреннаго ея попеченямъ, скрылась съ нимъ на цлый день, ея репутаця, никогда не стоявшая высоко, опустилась до нуля во мнни матронъ Комонскаго переулка.
— А гд они теперь?
Этотъ вопросъ заставилъ очнуться Лохматку отъ грустныхъ мечтанй и онъ отвчалъ, не подумавъ:
— Въ театр.
— Какъ, въ театр! Въ цирк или въ ‘Shaughraun’?
Все пропало. Лохматка горько раскаивался, но было уже поздно.
Онъ смиренно отвчалъ:
— Въ ‘Shaughraun’.
— Батюшки! воскликнули въ одинъ голосъ об женщины:— а гд они достали денегъ?
Лохматка теперь обдумывалъ, какъ бы ему выйти изъ затруднительнаго положеня. Сказать, что его товарищи заработывали эти деньги своимъ ремесломъ, значило навлечь на нихъ и на себя самыя гибельныя послдствя. Ихъ слава бдности тотчасъ поколебалась бы, потому что бдность иметъ такя же привилеги, какъ и богатство, и часто бдняки отстаиваютъ бдность другъ друга съ такимъ же пыломъ, съ какимъ богатые умалятотъ богатства своихъ прятелей. Маленьке мозги Лохматки тотчасъ сообразили все это и онъ отвчалъ, не приподнимая головы и надувъ губы:
— Нашли на мосту.
— Отчего они не взяли тебя?
— Она мн дала половину, но я опять потерялъ.
— Опять потерялъ? промолвила мистрисъ Кармоди недоврчивымъ тономъ.
— А вы заплатили мистрисъ Боркъ свой долгъ за ночлегъ?
Лохматка не отвчалъ и его друзья посмотрли на ребенка съ удивленемъ и негодованемъ.
— Можетъ быть, у нихъ довольно останется на платежъ долга и посл театра, замтила мистрисъ Кармоди съ злобной горечью.
Дло въ томъ, что она и ея прятельница были огорчены скрытемъ отъ нихъ этой находки. Еслибъ Оборванка и Защитникъ были благородные люди, то имъ слдовало бы тотчасъ прибжать въ Комонскй переулокъ и подлиться съ прятелями. Разв они не пользовались всегда ужиномъ, наравн съ ихъ собственными дтьми, т. е. въ отношени мистрисъ Кармоди наравн съ собственными курами и свиньей, потому что она, не имя дтей, сосредоточивала вс свои родительскя чувства на животныхъ, которыя замняли ей семейство. Найти цлую полкрону и удержать ее въ тайн — это было черной неблагодарностью и низкой измной. Вполн сознавая, что ее ограбили, по крайней мр, на причитавшуюся ей долю водки, мистрисъ Кармоди сказала своей прятельниц, столь же разгнванной:
— Кто можетъ терять шиллинги и ходить въ театръ, долженъ бы сть на свой счетъ, а не выпрашивать кусокъ хлба у людей, которымъ трудно прокормить и себя.
— Да, вы правы, мистрисъ Кармоди, согласилась ея гостья, которая, повидимому, жалла, что принесла ребенку лакомство.
Между тмъ, Лохматка, свсивъ на сторону голову, облизывалъ свой клейкй отъ патоки палецъ. Но, хотя онъ принялъ на себя видъ смущеня и раскаяня, глаза его бгали по всей комнат. Вдругъ онъ замтилъ что-то блвшееся въ солом, наполнявшей старый чайный ящикъ, приспособленный теперь для тхъ членовъ семьи мистрисъ Кармоди, которые занимались полезнымъ препровожденемъ времени нести яйца. Это куриное гнздо находилось въ самомъ тепломъ угожу подл очага, и Лохматка ршился, во что бы то ни стало, овладть соблазнительнымъ яйцомъ. Онъ чувствовалъ, что его положене становилось все опасне и опасне, потому что об женщины выпили много портера и нельзя было поручиться, чтобъ вскор он не открыли военныя дйствя. Онъ жаждалъ выбраться на свободу, какъ вдругъ громкй шумъ раздался на улиц. Лошадь и телега мистрисъ Кармоди возвращалась домой, но работникъ былъ совершенно пьянъ и сломалъ оглоблю, слишкомъ круто обогнувъ уголъ переулка.
— Господи! воскликнула хозяйка дома, услыхавъ по шуму въ немъ дло:— это Подгинъ, и пьянъ. Посмотримъ, мистрисъ Даулингъ, не убилъ ли онъ лошади.
И он об бросились въ дверь, каждая желая выскочить первой.
Лохматка также вскочилъ и, схвативъ желаннное яйцо, бжалъ въ поле, откуда былъ выходъ съ другой стороны. Толпа уже окружила сломанную телегу, и онъ не хотлъ наткнуться на мистрисъ Боркъ.
Онъ сталъ бродить по улицамъ, даже не ршаясь просить милостыни, такъ поразили его обрушившяся на его голову несчастья. Наконецъ, на городскихъ часахъ пробило одиннадцать, и онъ пошелъ къ Карлэйльскому мосту, намреваясь подождать на южной его сторон своихъ товарищей и предупредить ихъ, чтобъ они, по крайней мр, на эту ночь не возвращались въ Комонскй переулокъ.
Ночь была тихая, теплая, по близость воды немного освжала пылавшя щеки Лохматки. Рка безмолвно бжала къ морю среди черныхъ стнъ набережныхъ и огни на корабляхъ нжно колыхались, словно отъ дыханя спавшихъ матросовъ. Масса мачтъ и парусовъ казалась густымъ лсомъ зимою, а черная громада таможни выступала во мрак безъ одного свтлаго окна.
Лохматка прижался лицомъ къ баллюстрад и сталъ ждать, надувъ губы. Ему надо было ршить, какъ лучше объяснить дло своимъ товарищамъ, чтобъ избавить себя отъ побоевъ Защитника.
Онъ былъ такъ малъ ростомъ, что его лицо едва приходилось въ уровень съ толстыми колонками баллюстрады и онъ могъ только видть поверхность рки на извстномъ разстояни. Его клонило ко сну, портеръ бросился ему въ голову и онъ усталъ отъ всхъ волненй длиннаго, полнаго тревожныхъ событй дня.
Прохоже не замчали этой маленькой уставшей фигурки, которая прижималась еще ближе къ парапету, когда кто-нибудь съ нимъ равнялся. Обычные ночные постители улицъ сновали во вс стороны: солдаты, обыкновенно составлявше центръ шумной, ссорящейся толпы, рабоче, утомленные, блдные, которые, освободившись отъ работы въ душной атмосфер фабрикъ, дышали чистымъ воздухомъ, прежде чмъ вернуться спать въ грязныя, вонючя трущобы, слуги безъ мста, наивныя молодыя двушки, только-что прибывшя изъ деревни и выгнанныя на улицу христанскими матронами, которымъ столько погибшихъ созданй обязаны своей гибелью. Вся эта накипь большого города, поднимающаяся на поверхность, когда остальное населене спокойно спитъ, шипла и бурлила вокругъ Лохматки.
Наконецъ, прохало мимо нсколько щегольскихъ экипажей. За ними потянулись кэбы и коляски. Лохматка поднялъ голову. Очевидно, представлене въ театр окончилось. Онъ сталъ зорко высматривать въ толп своихъ товарищей. Каждую минуту его страхъ и отчаяне росли, единственное спасене онъ видлъ въ яйц, которое судорожно сжималъ, предназначая его въ даръ Оборванк.
Черезъ нсколько минутъ, показались и пше театралы, отъ модныхъ франтовъ балкона съ сигарами въ зубахъ до босыхъ райскихъ жителей. Въ числ послднихъ были Оборванка и Защитникъ, шумно о чемъ-то разсуждавше и торопившеся домой, въ постель, какъ вполн подобало такимъ состоятельнымъ, приличнымъ горожанамъ. Лохматка бросился къ нимъ, повсивъ голову и выражая всей своей фигурой глубочайшее горе и отчаяне. Но онъ молчалъ, ожидая натиска съ ихъ стороны.
— Лохматка! воскликнула съ удивленемъ Оборванка.
— Зачмъ ты не пришелъ, а? спросилъ Защитникъ тономъ презрня:— а? повторилъ онъ, видя, что Лохматка, вмсто отвта, прижался головой къ парапету.
— Я потерялъ, промолвилъ ребенокъ съ жалобнымъ визгомъ.
— Потерялъ? повторили его товарищи съ недовремъ.
— Да, и васъ убьютъ въ переулк, прибавилъ Лохматка, зарыдавъ.
— Ты донесъ? воскликнула Оборванка:— ты сказалъ мистриссъ Боркъ, что у насъ были деньги. Ахъ, ты…
Защитникъ перебилъ потокъ брани, готовый вырваться изъ устъ Оборванки и схватилъ Лохматку за горло.
— Ты лжешь, промолвила бдная жертва: — я не доносилъ! пусти меня и я все объясню.
— Продолжай, прогремла Оборванка.
— Я уронилъ шесть пенсовъ на мостовую у таможни и какой-то прохожй поднялъ ихъ и убжалъ, произнесъ Лохматка, продолжая рыдать и Защитникъ былъ такъ этимъ тронутъ, что выпустилъ его изъ своихъ рукъ: — потомъ я пошелъ навстить мистриссъ Кармоди и тамъ была старая чертовка мистриссъ Даулингъ.
— И ты имъ сказалъ?
— Нтъ, она мн дала много портера и об стали приставать ко мн, он бсятся на насъ. Но тутъ Подгинъ сломалъ телегу и заморилъ лошадь. Я и убжалъ въ суматох.
Говоря это, Лохматка открылъ широко ротъ и заревлъ во все горло.
— Полно, сказала Оборванка не безъ чувства:— ты несчастный мальчишка, вотъ и все.
И она сострадательно обтерла ему щеки подоломъ своего платья.
Лохматка, словно побуждаемый неожиданнымъ воспоминанемъ, сунулъ руку запазуху и, вынувъ яйцо, поднесъ ей къ носу.
— Гд ты досталъ? спросила Оборванка, очень любившая яйца, и, взявъ подарокъ, стала критически смотрть его на свтъ.
— Стащилъ у мистриссъ Кармоди, пока она ругалась съ Подгиномъ, отвчалъ Лохматка, лукаво улыбаясь.
Оборванка ничего не отвчала, а, разбивъ яйцо о мостовую, принялась его сосать.
— Куда же мы пойдемъ ночевать? спросилъ Защитникъ.
— Къ теплой стн на задкахъ пивоварни Гиннеса, предложилъ Лохматка, который уже мысленно давно приготовилъ это убжище.
Лучшаго выбора у нихъ не было. Защитникъ пошелъ впередъ, очень озабоченный своими башмаками, одинъ изъ которыхъ лопнулъ вдоль, такъ что его босая нога торчала наружу, а башмакъ, выворачиваясь къ верху, придавалъ его ног сзади видъ гусиной лапы. За нимъ слдовалъ Лохматка, снова веселый, беззаботный, и Оборванка, медленно шагавшая, наслаждаясь лакомымъ яйцомъ.
На слдующее утро, они очень рано отправились на фруктовой рынокъ и такъ энергично дйствовали, оказывая помощь, когда падала на землю корзинка съ яблоками или сливами, что, наконецъ, торговки позорно выпроводили ихъ, вмст съ другими ихъ товарищами, которые затяли ту же игру. Тогда они, возбудивъ въ себ аппетитъ моцономъ, отправились искать сыворотки для завтрака. На оставшеся у Лохматки четыре пенса они купили булки, но на этотъ разъ безъ масла, и очень чинно вошли въ маленькую грязную молочную лавку на Капельской улиц.
— Позвольте сыворотки на пенсъ, сударыня, сказала Оборванка скромнымъ тономъ, съ опущенными глазами, высоко держа мдную монету.
— Гд ваша кружка?
— Мы хотимъ здсь выпить вмсто завтрака, отвчала Оборванка.
Торговка пристально посмотрла на дтей, и, замтивъ, какъ глаза Защитника быстро бгали по всей лавк, словно отыскивая, что стащить, хотла ихъ прогнать, но смиренные, жалобно и доврчиво глядвше на нее голубые глаза Лохматки тронули добрую женщину. Она позвала дочь изъ сосдней комнаты и, приказавъ ей отпускать товаръ покупателямъ, сама дала Оборванк, Защитнику и Лохматк по деревянной кружк, указавъ имъ на большую лохань съ сывороткой. Пока они жадно пили, она не спускала глазъ съ подозрительнаго Защитника и съ Оборванки, которая ни мало не обошла ее своей напускной скромностью. Когда они кончили и удалялись съ изъявленями благодарности, торговка подозвала къ себ Лохматку и отдала ему сдачи полпенса.
— Благодарю васъ, сударыня, сказалъ онъ очень любезно, но въ тоже время подумалъ, что она большая дура, такъ какъ онъ не мене другихъ напился сыворотки и у него уже начиналъ болть животъ отъ сочетаня кислаго молока съ незрлыми яблоками и сливами, которыми онъ нался съ ранняго утра.
Выйдя на улицу, онъ показалъ мдную монету своимъ товарищамъ. Ихъ обидло недовре торговки и они иронически совтовали ему наплевать на эту монету и носить ее на счастье, а прежде всего изслдовать, не фальшивая ли она. Потомъ они вс втроемъ пошли и легли на солнц. Этотъ отдыхъ продолжался, пока Оборванка не почувствовала, что пора подумать объ обд и ночлег. Спать у теплой стны пивоварни было недурно, по тамъ всегда кишла публика и не очень избранная. Поэтому, черезъ нсколько времени, они очутились въ отдаленномъ квартал Дублина, гд вокальный репертуаръ и репутаця Оборванки не были извстны.
Благодаря ли жаркой погод или нездоровому завтраку, но Оборванка пла не такъ хорошо, какъ обыкновенно, и монеты сыпались очень скудно. Несчасте никогда не приходитъ одно и въ этотъ день толчки и пинки сыпались на нее изобильне, чмъ деньги. Такимъ образомъ, къ четыремъ часамъ Оборванка охрипла отъ пня, была удаляема нсколько разъ не сочувствовавшими ей полисмэнами и только выработала полтора пенса. Она устала, была не въ дух и чувствовала себя нездоровой.
— Ну, ихъ всхъ къ чорту, воскликнула она:— пойдемте отсюда, мн тошно. Я сбгаю къ мистриссъ Келли и попрошу чашку чаю, а вы меня ждите на Кровавомъ мосту.
Мистриссъ Келли была жена ломового извощика и жила очень хорошо. Она когда-то была товаркой матери Оборванки и питала къ бдной сиротк теплую привязанность, оказывая ей отъ времени до времени небольшя услуги. Когда она ни являлась, ее очень хорошо принимали, но какое-то странное чувство гордости мшало Оборванк часто посщать мистриссъ Келли. При этомъ она никогда не водила съ собою Лохматки или Защитника. Имъ нельзя было доврять въ комнат, гд валялись вещи безъ всякаго присмотра, а Оборванка согласилась бы скоре, чтобы ее разрубили на кусочки, чмъ сдлать непрятность этой доброй женщин, которая представлялась ей олицетворенемъ идеальной, хорошей стороны ея жизни.
Вскор Оборванка дошла до улицы, гд въ старину, въ большихъ каменныхъ домахъ, жили лорды и комонеры ирландскаго парламента. Передъ однимъ изъ такихъ домовъ съ дубовой лстницей, и желзными кованными воротами, она остановилась, но прежде чмъ войти въ дверь, старалась припомнить, когда она тутъ была въ послднй разъ. Кажется, въ день апрльскихъ скачекъ, а теперь былъ августъ. Она это очень хорошо помнила, потому что на ристалищ нашла кошелекъ, содержане котораго вознаградило ее за прогулку пшкомъ изъ Дублина въ Ферн-Гоузъ. Поэтому, она поднялась по лстниц, сознавая въ своемъ сердц съ благородной гордостью, что ея посщеня не были часты.
Она застала своего стараго друга въ большой комнат у огня. Мистриссъ Келли сидла въ большомъ кресл и держала на рукахъ спящаго ребенка. Увидавъ блестяще глаза и лохматую голову Оборванки, она поднесла палецъ къ губамъ, но привтливо улыбнулась.
— Это ты, Лиза? сказала она дружескимъ тономъ:— садись, гд ты такъ долго пропадала?
Оборванка ничего не отвчала, все ея внимане сосредоточилось на ребенк, вроятно, новомъ пришельц на землю, потому что въ люльк у стны спалъ другой, почти такой же маленькой и, кром того, нсколько крошекъ ползало по полу.
— Отчего ты раньше не приходила, я взяла бы тебя, Лиза, въ крестныя матери къ моему малютк, продолжала счастливая мать, гладя по щечк своего Беньямина.
Это была очень добрая и прятная женщина, чрезвычайно моложавая, какъ мать полудюжины дтей, но очень слабая, изнуренная, блдная.
Оборванка опустила голову и слегка покраснла. Мистриссъ Келли была ея крестной матерью и одна на свт называла ее но имени. Поэтому, или по какой другой причин, но она чувствовала себя совершенно инымъ существомъ въ ея присутстви. Мистриссъ Келли не пила, не ругалась, а всегда была спокойна и тиха. Мужъ обожалъ ее и никогда не билъ, исключая тхъ дней, когда былъ пьянъ, что хотя случалось по временамъ, но не мшало ему приносить аккуратно жен свое недльное жаловане. По всмъ этимъ причинамъ, не удивительно, что Оборванка преклонялась передъ нею и рдко ее посщала.
— Ты что-то не хороша на взглядъ, Лиза, сказала мистриссъ Келли, посл непродолжительнаго молчаня: — я сдлаю теб чаю — хочешь?
Оборванка кивнула головою въ знакъ соглася и, замтивъ, что въ котл не было воды, схватила его и побжала къ водопроводу, находившемуся не далеко на улиц. Возвратясь, она поставила котелъ на очагъ и просила позволеня вымести полъ.
— Пустяки, сядь и подержи ребенка, отвчала мистриссъ Келли, и, усадивъ Оборванку на свое мсто, положила ей на руки малютку.
Кто могъ бы описать счастье и гордость Оборванки при такомъ доври? Она едва переводила дыхане отъ восторга, и когда хозяйка отвернулась, она поспшно отдернула одяло съ лица ребенка, чтобы взглянуть на него. Единственнымъ ея желанемъ теперь было, чтобы ея злйшй врагъ, мистриссъ Даулингъ, видла ее въ эту минуту. Она забыла о Защитник и Лохматк, дожидавшихся ее на мосту и стала преспокойно пить чай и болтать съ своимъ старымъ другомъ. Впрочемъ, разговаривать для нея было дломъ не легкимъ, такъ какъ у нея было очень мало общаго съ крестной. Мистриссъ Келли была деревенская женщина и мало знала городскую жизнь, напротивъ того, ни одинъ воробей, смотрящй на Дублинъ съ крыши и церковныхъ шпилей, не отличался такимъ полнымъ отсутствемъ предразсудковъ, какъ Оборванка.
— Ты, вроятно, боле не ходила въ школу, Лиза?
Оборванка сдлала гримасу и отвчала молчанемъ. Забитая Ирландя сохранила одинъ остатокъ своей прежней свободы: никто въ ней не обязанъ ходить въ школу помимо своего желаня, и Оборванка такъ всецло пользовалась этой привилегй, что едва знала азбуку. Защитникъ, умвшй читать, повторялъ ей слово за словомъ каждую новую пснь, пока она не заучивала ее наизусть. Оборванка тщетно просила его научить ее грамат. Защитникъ не хотлъ допустить до нея никакого соперника и упорно отказывался передать ей свои знаня.
Мистриссъ Келли пристально посмотрла на двочку своими мягкими и нжными глазами, и сказала съ явнымъ желанемъ соблазнить ее:
— Близь часовни Адама и Евы есть вечерняя школа для дтей, работающихъ цлый день. Не хочешь ли ходить въ нее? Я знаю дамъ, которыя тамъ учатъ, он очень добрыя. Хочешь, Лиза, а?
Но Оборванка ничего не отвчала и стала нетерпливо рзать на стул. Она вдругъ какъ будто вспомнила что-то и быстро вскочила.
— Ты хочешь идти? посиди еще! любезно промолвила хозяйка, но Оборванка была уже у дверей, переминаясь съ ноги на ногу.
— Я должна идти, мистриссъ Келли, сказала она:— они меня ждутъ.
— Ну, хорошо, приходи опять поскорй, можетъ быть, я попрошу тебя посмотрть за дтьми, а меня отпустить къ сестр Мэри въ Кингстоунъ. Ты это сдлаешь, Лиза, да?
Оборванка вспыхнула отъ удовольствя при этой мысли и оскалила свои больше блые зубы.
— Да, отвчала она съ жаромъ.
Потомъ, кивнувъ головою на прощане, она быстро выбжала на улицу и быстрыми шагами направилась къ тому мсту, гд ее ждали товарищи. Но по дорог мысль о предложенной ей чести такъ овладла ею, что она присла на ступеньку у одного дома и погрузилась въ радужныя мечтаня. Двочка, вышедшая изъ двери съ ребенкомъ, который ковылялъ подл нея, попросила ее посторониться и пропустить ихъ. Оборванка презрительно обругала ее и отказалась сдвинуться съ мста. Она сознавала свое полное равенство съ этой дерзкой двчонкой. Послдняя, однако, чувствуя себя вправ выйти изъ своего дома, толкнула Оборванку, и получила за это такой ударъ въ бокъ, что ребра у ней затрещали. Она позвала къ себ на помощь мальчика, стоявшаго не въ далек, но Оборванка была уже далеко.
Поровнявшись съ однимъ изъ поперечныхъ переулковъ, она вдругъ остановилась. Со всхъ сторонъ сбгались зваки и окружали двухъ людей, только что вышедшихъ изъ кабачка и валявшихся въ грязи. Очевидно, это была драка, Оборванка забыла все на свт, бросилась въ переулокъ, и очутилась черезъ минуту въ числ зрителей побоища.
Два рослыхъ ломовыхъ извозчика, одинъ полупьяный и въ тепломъ кафтан, а другой въ одной рубашк, и пьяный до остервененя. Они вскочили на ноги и стали нетолько наносить другъ другу удары кулаками, но и ногами, какъ разъяренныя лошади. Оборванка смотрла, широко открывъ глаза на человка въ тепломъ кафтан. Она его знала, но была такъ взволнована, что не могла сразу вспомнить, кто онъ. Ахъ, да, это Гюгъ Келли, мужъ ея друга! Видя, что его противникъ беретъ надъ нимъ верхъ, Оборванка бросилась между ними головой впередъ. Кто изъ нихъ ее ударилъ, и какъ все это случилось, она знала одна, но черезъ мгновене толпа растащила остервенившихся противниковъ и бдная двочка упала на мостовую, ударившись головой объ уголъ каменной ступени.
Между тмъ, Лохматка и Защитникъ, выйдя изъ терпня, покинули назначенное мсто свиданя и пошли искать свою товарку. Они знали только улицу, но не домъ, гд жила мистриссъ Келли и, явившись на театръ трагическаго происшествя, недовольные, сердитые, вдругъ увидали тихо двигавшуюся толпу и посреди ея носилки, на которыхъ четыре полисмена несли Оборванку, неподвижную и безмолвную, какъ камень.
Лохматка прислонился къ стн, задыхаясь отъ страха, горя и злобы. Что случилось? Обидли ли ее или она сдлала что-нибудь? Сдлать что-нибудь — значило пятилтнее заключене въ исправительномъ прют. Судьи очень рады всякому случаю очистить улицы отъ подобныхъ созданй, хорошо зная, что какъ ни дорого стоятъ эти прюты, все-таки, въ конц концовъ, это разумная экономя. Но т, которымъ оказываютъ подобную милость, совершенно иного мння, и еслибы Оборванку заточили на пять лтъ, то это привело бы — по крайней мр, Лохматку — къ голодной смерти. Защитникъ могъ еще самъ найти себ кусокъ хлба, но Лохматка былъ бы неминуемо вынужденъ или разбить городской фонарь, или попросить милостыню у одного изъ членовъ комитета бдныхъ, что одинаково повело бы за собою появлене Лохматки въ томъ же спасительномъ учреждени, гд была и Оборванка.
Защитникъ дико взвизгнулъ и, бросившись въ толпу, громко требовалъ, въ качеств брата пострадавшей, подробнаго объясненя катастрофы. Двадцать голосовъ стали разсказывать ему происшестве, каждый по своему. Въ одномъ только вс сходились: что ее несли въ больницу, и что два извозчика, убивше ее, были арестованы.
Тогда защитникъ вернулся къ Лохматк, котораго окружили сострадательныя женщины, прося его не плакать и дать имъ свой адресъ. Несмотря на горе, Лохматка не потерялъ присутствя духа и своей привычки лгать, онъ только что началъ патетическй разсказъ о несчастяхъ своего семейства, когда на сцену явился Защитникъ.
— Кто ее хватилъ? спросилъ онъ у окружающихъ, со слезами на глазахъ.
— Слатерни, воскликнула одна женщина.
— Нтъ, Гюгъ Келли, отвчала другая:— когда она очнется, то узнаетъ своего убйцу. Помните, когда Виль Кази убилъ свою свекровь кочергой, за что и сидлъ шесть мсяцевъ въ тюрьм, онъ и его братъ были арестованы. Ихъ обоихъ повели въ больницу къ старух, чтобы она указала на своего убйцу. Оборванк также надо будетъ признать Келли.
Защитникъ жадно прислушивался ко всмъ толкамъ, стараясь разузнать истину. Но черезъ нсколько минутъ, онъ схватилъ за руку Лохматку и побжалъ вмст съ нимъ за печальной процессей.
Они проводили Оборванку въ больницу и дожидались тамъ до семи часовъ, чтобы узнать мнне докторовъ. Они прямо заявили себя братьями бдной жертвы, и ихъ допустили въ премную, гд голодный Лохматка съ отчаяньемъ считалъ секунды, громко отбиваемыя на большихъ стнныхъ часахъ.
Наконецъ, дверь отворилась, и вошла сестра милосердя. Она посмотрла на нихъ зоркимъ, проницательнымъ взглядомъ, не злобнымъ, а полуравнодушнымъ и полусострадательнымъ, который отличаетъ обыкновенно докторовъ, сидлокъ и вообще людей, видящихъ постоянно горе и страданя.
— Ну, голубчики, вы братья этой бдной двочки? спросила она дружескимъ тономъ.
— Да, сударыня, отвчали въ одинъ голосъ дти, съ безпокойствомъ взглянувъ на нее.
Защитникъ снялъ почтительно шляпу и поправилъ себ волосы при ея появлени. Лохматка, замтивъ это, послдовалъ примру старшаго и также стащилъ свою шляпу безъ тульи.
— Я должна вамъ сказать съ большимъ сожалнемъ, что она очень плоха, почти нтъ надежды. У нея внутренность повреждена отъ сильнаго удара. Она, можетъ быть, очнется, но не ране сутокъ или двухъ.
Лицо Защитника вытянулось.
— Такъ она не признаетъ, кто ее убилъ? Гюгъ Келли или Слатерни: злобно промолвилъ онъ.
— Да, не признаетъ, отвчала сестра милосердя съ тяжелымъ вздохомъ, замчая съ огорченемъ жажду мести, ясно выражавшуюся на лиц мальчика.
Потомъ она обернулась къ Лохматк, который понялъ только по тону ея голоса, что положене Оборванки было печальное. Онъ стоялъ, положивъ ногу на ногу, готовый каждую секунду зарыдать. Лучъ заходящаго солнца, проникая въ окно, игралъ на запыленныхъ кудряхъ его хорошенькой головки, и еслибы не его отвратительныя лохмотья, онъ могъ бы выдать себя за пропавшаго, заблудившагося амура. Монахиня протянула ему большую блую руку, съ серебрянымъ кольцомъ на третьемъ пальц, и прижала ребенка къ себ, насколько это не грозило непорочной близн ея покрывала.
— Скажи мн, сестра была на исповди? спросила она.
— Разв она умретъ? произнесъ Лохматка, смотря на нее съ трепетомъ.
Этотъ вопросъ былъ совершенно достаточнымъ отвтомъ для монахини, и, посл минутнаго молчаня, она сказала торжественно:
— Да, я боюсь, я убждена въ этомъ.
Это было хуже исправительнаго прюта, Лохматка не ожидалъ такого несчастья и, упавъ на полъ, громко зарыдалъ отъ горя и голода.
— Не плачь, бдное дитя мое, промолвила монахиня, стараясь его утшить.
Она привыкла къ подобнымъ сценамъ, и хотя голосъ ея звучалъ добротой, но эта доброта скоре означала привычку, чмъ сердечное влечене.
— Можете вы мн сказать, обратилась она къ Защитнику:— не исповдывалась ли ваша сестра когда-нибудь? Вдь у васъ, кажется, нтъ ни отца, ни матери. Въ какую церковь вы ходите?
Защитникъ ничего не отвчалъ, а только комкалъ свою шляпу, словно желая надть ее и убжать.
— Вы ходите въ церковь? повторила монахиня, снова наклоняясь къ сидвшему на полу Лохматк.
— Никогда, отрзалъ мальчикъ, впервые смло говоря правду.
— А гд вы живете, дти?
— Нигд, отвчалъ, надувъ губы, Защитникъ.
— Не знаю, промолвилъ Лохмотка.
Защитникъ не терялъ время на сантиментальное выражене своего горя. Его занимала только мысль о кровожадной мести, и, вн себя отъ злобы, онъ клялся, что убйца, кто бы онъ ни былъ, будетъ повшенъ или, по крайней мр, подвергнется каторжной работ на пять лтъ. Онъ смотрлъ на монахиню вызывающимъ образомъ и стиснулъ зубы, чтобы не разразиться проклятями.
— Она дйствительно ваша сестра? спросила монахиня, пораженная страннымъ поведенемъ мальчика.
— Да. Намъ позволятъ съ нею видться, сударыня? спросилъ Защитникъ, сдерживая свой гнвъ и стараясь говорить почтительно.
— Конечно, я вамъ позволю съ нею видться, но не ране того, какъ она очнется и какъ полиця приведетъ къ ней арестованныхъ на очную ставку. Погодите, прибавила она, взглянувъ въ свою памятную книжку: — она, можетъ быть, очнется ране. Будьте здсь завтра въ два часа дня.
Въ эту минуту дверь отворилась, и другая сестра милосердя высунула голову.
— Матушка?
— Сейчасъ, сестра, отвчала, вставая, монахиня, и прибавила, обращаясь къ Лохматк, который, поднявшись съ пола, стоялъ подл кресла и, прижавшись головой къ подушк, неутшно плакалъ.— Ты голоденъ?
— Да, отвчалъ ребенокъ, еще громче рыдая.
Защитникъ ничего не произнесъ. Жажда мести уничтожила въ немъ сознане голода, и онъ желалъ только выбраться поскоре изъ больницы.
— Сестра Моника, возьмите ихъ и дайте имъ супу. А вы, дти, не уходите, пока я не вернусь.
Сестра милосердя повела оборванцевъ изъ премной, но какъ только они очутились въ корридор, Защитникъ нырнулъ въ отворенную на улицу дверь, и былъ таковъ.
— О! воскликнула удивленная сестра.
— Ему надо было идти, онъ не могъ дожидаться, объяснилъ Лохматка.
Когда вернулась монахиня, то застала Лохматку скромно сидящимъ на скамейк. Передъ нимъ стояла пустая чашка. Кухарка разговаривала съ нимъ, что не мшало ей въ то же время вязать чулокъ и, время отъ времени, гладить котенка, лежавшаго у нея на колняхъ. Увидавъ свою покровительницу, Лохматка соскочилъ со скамьи. Монахиня, которой такъ же, какъ кухарк, понравилось его хорошенькое личико, привтливо улыбнулась.
— Ну, дитя мое, я надюсь, что ты полъ. Теперь скажи мн, ты пойдешь къ обдн въ будущее воскресенье?
— Я не умю читать, поспшно отвтилъ мальчикъ.
— Но ты можешь молиться по четкамъ. А хотлъ бы ты учиться читать?
Лохматка повсилъ голову.
— Ну, общай мн, что ты будешь хорошй мальчикъ и вскор опять навстишь меня.
— О, да! сударыня.
— Хорошо, дайте ему кусокъ хлба съ вареньемъ, Моника. Я сейчасъ приду.
Моника достала изъ шкапа хлба и варенья, а пока ребенокъ лакомился, монахиня пошла къ себ въ комнату и выбрала пару платья, принадлежавшую ея маленькому племяннику, которая была совершенно впору Лохматк, сильно нуждавшемуся въ приличномъ костюм.
— Не выкупать ли его, сестра? сказала она, когда кухарка повела Лохматку въ другую комнату, чтобы переодть его.
— Выкупать! повторила съ удивленемъ сестра милосердя:— что вы, матушка! онъ можетъ простудиться до смерти.
Это предположене было очень вроятно, потому что Лохматку никогда хорошенько не мыли со времени его рожденя, если не считать мытьемъ купанье въ мор въ очень жарке дни.
Вскор онъ вернулся, сяя счастьемъ, въ хорошенькомъ клтчатомъ сьют. Его старыя лохмотья были завернуты въ узелъ и отданы ему, согласно его просьб, тмъ охотне, что съ ними нечего было длать въ такомъ опрятномъ и порядочномъ учреждени, какъ эта больница.
— Ну, дитя мое, сказала монахиня: — приходи сюда завтра въ два часа, и я надюсь, что сообщу теб боле утшительныя извстя о бдной твоей сестр.
— Благодарю васъ, сударыня, произнесъ торжественно Лохматка, поправляя себ волосы, какъ обыкновенно длалъ Защитникъ.
Выйдя на улицу, онъ пустился бгомъ и, повернувъ въ поперечный переулокъ, вскор достигъ задковъ больницы, изъ которой онъ только что вышелъ. Тамъ въ одну минуту онъ снялъ свое новое платье и надлъ старое. Потомъ пошелъ въ сосднюю кассу ссудъ и заложилъ подарокъ монахини за десять пенсовъ. Зажавъ эти деньги въ кулак, онъ отправился отыскивать Защитника, чтобы угостить его ужиномъ.
На слдующй день, въ два часа, несчастная Оборванка должна была, по отзыву докторовъ, прйти въ себя. Но задолго до полудня, Лохматка и Защитникъ уже шмыгали вокругъ больницы. Они видли, какъ одна блдная, больная женщина, съ малюткой на рукахъ, поднялась на гранитную лстницу и тщетно просила, чтобы ее впустили. Посл долгихъ переговоровъ съ сестрою милосердя, она удалилась, отчаянно рыдая.