На пороге к делу, Соловьев Николай Яковлевич, Год: 1879

Драматургия
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. Я. Соловьев

На пороге к делу
Деревенские сцены в трех действиях

Русская драма эпохи А. Н. Островского
Составление, общая редакция, вступительная статья А. И. Журавлевой
М., Издательство Московского университета
Лица:
ВЕРА НИКОЛАЕВНА ЛОНИНА
молоденькая деревенская учительница.
МИХАИЛ ВЛАДИМИРОВИЧ ДУБКОВ
мировой судья, человек средних лет.
КАТЕРИНА ВЛАДИМИРОВНА
его сестра, немолодая девушка.
АКИМЫЧ
старик, отставной солдат, сторож при школе.
БУРОВИН
отставной волостной старшина.
ТЕСОВ
волостной писарь.
ШАЛЕЕВ
член училищного совета от земства, отставной пехотный офицер, средних лет.
ЛИЗАВЕТА ПАВЛОВНА
его жена, значительно старше его.
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА
почтенная дама.
ЖЕНИ
ее дочь, девица.
СОФЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
вдовушка лет 30-ти, из петербургских.
1-Й ШКОЛЬНИК.
2-Й ШКОЛЬНИК.
3-Й ШКОЛЬНИК.
СЛУГА
Дубковых.

Первые два действия происходят в деревенской школе, последнее — в доме Дубкова.

Сцена — бедная комната при школе, мебель — старый стол, два-три поломанных стула и голая кровать, двери — входная и налево боковая в классную комнату, на правой стороне окно, в одном углу печка, в течение действия за сценой слышится завывание ветра, а слева шум школьников.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Акимыч и школьники.

Акимыч — лицо суровое, в старой солдатской шинели и в валенках, при поднятии занавеса он метлой метет комнату, за сценой шумят школьники.

Акимыч (один). Загалдели!.. Полоумное стадо!.. Пороть бы вас хорошенько!.. (Слышно подражание различным животным и птицам.) Ишь ты, по-собачьи, по-кошачьи!.. Ах, вы — мразь! И чего несет их сюда: учителя нет, а все в сборе!.. Баловаться им тут на свободе, а из дома-то гонят! Вона — как ворона кричит!.. Я б вас перебрал, кабы моя воля!

Школьники приотворяют дверь и дразнят его.

1-й школьник. Пушка!
2-й школьник (строит рожи). Пушка, пушка!..
3-й школьник. Инвалидная крыса!
Акимыч (бросаясь на них с метлой). Ах вы, погань этакая! Шелудивые поросята!.. (Школьники скрываются.)
Акимыч (один). И когда это новый учитель приедет?.. Ажно стрельба в голове от них. Хуже всякой туретчины, паршивцы!.. (Метет.) Эх, житье!..

Школьники опять появляются.

1-й школьник. Пушка!
2-й школьник. Пушка!
3-й школьник. Крыса!
Акимыч (бросаясь). Постой же, погоди! Ах, вы!.. (Одного ловит за волосы, тот взвизгивает и вырывается, скрывается.)
Акимыч (один). Ах вы, щенята негодные! Всех тотчас на улицу выгоню! Мразь, дурья порода, сиволапые!.. (Шум увеличивается, он приотворяет дверь.) Вы, лапотное царство… слышь… всех передеру до одного да на улицу! Ах, вы, оголтелые, аль крышу снять хотите! Да я вас… с первого до последнего!.. (За сценой слышен приближающийся колокольчик.) Вот постой, левизор едет, али бы учитель новый, тотчас розог навяжу! Он вам пропишет! (Идет к входной двери, несколько голов высовывается из-за двери.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лонина, Дубков и Акимыч.

Лонина и Дубков одеты по-дорожному, у Лениной в руках узел.

Лонина (входя со смехом). Однако, хорошо: я и не знаю, кого я должна благодарить… Кто вы? (Кладет узел на кровать.)
Дубков. Я — мировой судья здешнего уезда, Дубков!
Лонина (протягивая руку). Вы меня просто спасли: я не знаю, как бы я нашла лошадь там, на железной дороге, и добралась сюда, эти пять верст ужасны!.. (Отряхивает одежду.)
Дубков (отряхивая фуражку). Да, погодка!.. И дороги здесь почти нет. Я очень жалею, что мы познакомились уже в конце путешествия… я ведь тоже из Москвы, ездил по делу.
Лонина. И интересно: мы почти промолчали все пять верст.
Дубков. Помилуйте, какой тут разговор, когда тебе так и хлещет в лицо! Разгулялась осень!
Лонина (смеется). Я вся-то мокрая! (Сбрасывает платок с головы, к Акимычу.) Здравствуйте! Я назначена учительницей сюда.
Акимыч (вытягиваясь). Слушаю-с!

Дубков молча осматривает комнату.

Лонина. А вы сторож здесь?
Акимыч. Так точно.
Лонина (снимает пальто). Голубчик, пожалуйста, стряхните пальто,— оно мокро: на дворе и снег, и дождь… да повесьте его там где-нибудь.
Акимыч (берет пальто). Слушаю! (Уходит.)
Лонина (остается с большим платком на плечах, с улыбкой). Какой суровый страж!
Дубков. Как видно, из военных.
Лонина. Мой сослуживец и собеседник! (Садится на кровать и кутается в платок.) Садитесь же, прошу без церемонии!
Дубков (садится на стул). Разве на минуту — и в путь. Мне еще до дома верст десять, а там ждут дела. Вы, кажется, озябли?
Лонина (вздрагивает). Немножко!
Дубков (оглядываясь). Да и здесь в комнате холодно, и как мрачно, какое разрушение вокруг.
Лонина. А знаете, я ничего не вижу и не замечаю, я помню только, что я, наконец, в моей любезной школе, и как я рада! Меня ждет дело, дело великое! Ах, сумею ли?
Дубков. Скажите лучше: сможете ли, достанет ли сил на борьбу!
Лонина. С чем борьба?
Дубков. С окружающим невежеством, с нищетой этой обстановки, с лишениями этой жизни.
Лонина. О, этого я не боюсь! Перенесу все тягости, забуду все за делом, лишь бы мне им овладеть и увидеть результат. Вспомните, Майкова* (декламирует):
По печатному читает
Мужикам дитя.
Мужички в глубокой думе
Слушают, молчат.
Даже с печки не слезавший
Много-много лет,
Свесил голову и смотрит,
Хоть не слышит, дед.
И пришлося ей, младенцу,
Старикам прочесть
Про желанную свободу
Дорогую весть!
Вот он, результат! Есть ли дело, есть ли труд, скажите мне, выше, лучше этого, благодатней! Для него все можно перенести и претерпеть! Э, мелочи, пустяки жизни — это…
Дубков. Какая вы идеалистка!
Лонина. Почему?
Дубков. Так горячо верите, так искренно любите! И ни страха, ни сомненья!
Лонина. Верю, люблю и всю отдам себя!
Дубков. Вы мне очень нравитесь: что-то молодое, светлое, смелое вижу я в вас! Но все-таки боюсь я за вас!
Лонина. А что?
Дубков. Не сломали бы вас эти мелочи-то, как вы их называете, и пустяки жизни!
Лонина. Нет, нет! Я ведь неизбалованная и готовилась к этому, думала давно.
Дубков. Желаю вам успеха от души, искренно, дружески! Да, дело большое, труд великий! Вы в Москве учились?
Лонина. Да, я там готовилась на педагогических курсах.
Дубков. Есть у вас там родные?
Лонина. Старушка-мать есть, сестра меньшая, она еще учится в гимназии. Как они, бедные мои, плакали, провожая меня сюда, как на тот свет!.. Ха-ха-ха! Особенно мать: ‘Куда ты, Верочка, говорит,— едешь в такую глушь, там кроме волков да медведей никого нет!..’ А что же, в городе, в столице, что ли, толкаться да прозябать? Нет, вот здесь-то, в глуши, и нужны люди, здесь-то и можно принести действительную пользу!
Дубков. Идеалистка, идеалистка!
Лонина. Ну, а вы, что вы? Вы, верно, человек такой положительный: мечтать, увлекаться, любить горячо вы не можете?
Дубков. Не совсем так: когда-то и я был — о, о!— горячая голова: верил слепо, любил беззаветно, отдавался весь!.. А теперь-с,— да, угомонился несколько, стал тише и подчас больше слушаюсь голоса рассудка, чем отдаюсь горячим мечтам.
Лонина. Нет, не желаю я сделаться какой-то другой когда-нибудь и потерять веру! Не хочу и мириться с этой вашей обыденщиной противной! (Встает.)
Дубков (встает). Желаю, желаю всего лучшего! (Протягивая руку.) А пока до свиданья! Если позволите, я буду вас иногда навещать…
Лонина. Я буду рада! Поговорим, поспорим…
Дубков. Надеюсь даже, что когда-нибудь и вы у меня в деревне побываете, я живу не один, а с сестрой, оба мы с ней холостяки и бобыли!
Лонина. Хорошо, когда-нибудь.
Дубков. А еще вот что: если так случится, что вам станет уж очень тяжело здесь, то, пожалуйста, скажите мне, без гордыни, откровенно! (Слышен шум школьников.)
Лонина. Нет, нет, этого не случится! Если бы вы знали, как я люблю их (указывая налево). Слышите, они уже собрались и шумят, мои друзья! С ними всегда мне будет хорошо и легко!..
Дубков (уходя). Прощайте, хорошая идеалистка!
Лонина. Прощайте, положительный человек!
Лонина (одна, ходит, вздрагивает и кутается в платок). А как в самом деле холодно здесь!.. Хо-о-о!.. (Пробует печку.) Как лед! Отчего они не топят?.. (За сценой слышно завыванье ветра.) А ветер как воет! (Поднимает руку.) И здесь он так и ходит: где-нибудь здесь худо… (Смеется.) Даже смешно: я как в лагере военные! Холодно и смешно! (Слышен шум и голоса школьников.) Собрались, шумят, какие звонкие голоса!.. Они ждут меня, я должна сказать им первое слово!.. Голова горит, сердце бьется, робость и радость! (Простирая руки вверх.) Господи, помоги мне! Иду!.. (Идет, в дверях.) Здравствуйте, мои друзья! (Уходит, голоса разом затихают.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Акимыч с вязанкой хворосту и несколькими лучинками в руках.

Акимыч (бросает вязанку около печки, один). Идолы, право, идолы!.. Дров не добьешься! (Кладет хворост в печку.) Хворостиной топи, да еще сырье!.. Как же, натопишь ею! А щелей так и счету нет: ветер словно в поле! Э-эх, житье!.. (Засовывая большую хворостину.) Ну, полезай, что ль! Ишь тебя расперло!.. (Зажигает лучину и подтапливает.) На, вон, не берется, не горит, чад один! (Плюнувши, встает.) Не буду топить, ну ее!.. Замерзать, так замерзать! Пусть как знает теперьча сама учительница! (Отворив дверь в класс.) Ваше благородие, а ваше благородие!..

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Акимыч и Лонина.

Лонина (со смехом). Это вы меня зовете?
Акимыч. Так точно.
Лонина. Да какое ж я ‘благородие’?
Акимыч. А как же вас звать? Известно,— барышня вы там, аль что, а только мы должны сказать: ваше благородие!
Лонина. Ха-ха-ха… я не ‘благородие’ и не барышня, а просто зовут меня Верой Николаевной.
Акимыч. Эттого мы не могим знать, хучь и барышня, а на офицерском положении, и выходит значит: ‘ваше благородие!..’ Мы должны…
Лонина. Ну, хорошо, хорошо, буду ‘ваше благородие’, положим, так! Что вы меня звали?
Акимыч. А вот, ваше благородие, насчет, то есть, топки!
Лонина. Ах, топите, пожалуйста, я замерзаю!
Акимыч. Чем же приказание будет топить, то есть теперьча?
Лонина. Дровами, конечно! Что вы!
Акимыч. Гм! знаем это, что дровами, а коли их нет, какой тогда приказ будет?
Лонина. Ах, ну взять, привезти, как там… откуда, я не знаю!
Акимыч. И мы не могим знать, на то есть начальство!
Лонина. Какое начальство?
Акимыч. Обчество, значит, староста есть тоже, а то старшина, а то члены разные!
Лонина. Ну, вот им и скажите, возьмите…
Акимыч. Не наше это дело, ваше благородие, а начальство должно…
Лонина. Какое еще начальство?
Акимыч. А на это, смеем так доложить вашему благородию, что это должны, значит, вы сказать им и распоряжение сделать…
Лонина. Ах, скажите вы сами, ну, от меня скажите… распорядитесь там, только, ради бога, топите скорей,— холод страшный! (Слышен шум школьников, убегая.) Мне некогда!
Акимыч (один со вздохом). Эх, ваше благородие, мелко, видно, вы еще плаваете, на свете мало пожили и народа еще тутошнего не знаете! Ишь ты, прытко как: скажи, распорядись! Нет, еще не так померзнешь!.. Эхе-хе! А пойду, завернусь в свой кожух, да и буду целый день лежать!.. (Идет, махнувши рукой.) Как знают. (В дверях сталкивается с Буровиным.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Акимыч и Буровин.

Буровин в синем кафтане, слегка выпивши.

Буровин. Что выпучил глаз, аль не видишь, кто?
Акимыч (грубо). Знаем, видали.
Буровин (передразнивая). ‘Знаем, видали!’ Дурак!.. Других слов-то нет у тебя? Как должон начальство встречать?
Акимыч. У нас было начальство, а теперьчи мы в отставке, из-за хлеба проживаем!
Буровин. Осина! Мало тебя учили там!
Акимыч. Ничего, слава богу, ученья довольно, других бы еще поучили теперьча!
Буровин. Ах ты, инвалидная крыса!
Акимыч. Еще в инвалиде-то никогда не состояли, а по антилерии*, не бойсь,— вот что!..
Буровин. Пушку тобой затыкали там!
Акимыч. Ну, да ‘затыкали’! (Идет к двери.) Знаешь ты много, что из лаптей-то только в сапоги влез!
Буровин. Стой, погоди!
Акимыч (останавливаясь). Что стоять-то, ругательство слушать!..
Буровин. Пошел — позови учительшу новую… Где она? Должон я ее видеть…
Акимыч. Это зачем еще?
Буровин. Не твоего это разума дело, зачем… Позвать!..
Акимыч (уходя налево). Левизор тоже явился!..
Буровин (один). Ах, ты гниль!.. (Садится, пыхтит и икает, поглаживая бороду и оглядывая все кругом.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Буровин и Лонина.

Лонина. Что вам угодно?
Буровин. Не знаете, кто я?
Лонина. Не знаю.
Буровин (встает). Волостной старшина, значит, начальник всей волости буду!.. То есть оно хотя мы в настоящее время и в увольнении находимся, но, однако, сила и власть при нас состоит и завсегда мы — первые люди в волости!..
Лонина. Вам что же от меня нужно?
Буровин (садится). А желательно нам экзамен этот вам сделать!
Лонина (удивленно). Какой экзамен?..
Буровин. А вот будет по пунктам произведено.
Лонина. Пункты! Какие пункты?
Буровин. Спервоначала, из каких вы будете?
Лонина. Как из каких?
Буровин. Ну, то есть из духовных или разночинцев происходите?
Лонина. Я дочь отставного офицера морской службы.
Буровин. Ага, стало быть, из военных, что по морю!.. Так. Ну во-вторых: какой веры?
Лонина. Гм! такой же, как и вы, как и все.
Буровин. Тверды ли в уповании?
Лонина. Гм!.. Как это?
Буровин. Есть ли, то есть надежда, что все мы помереть должны?
Лонина. Ха-ха-ха! Конечно: я знаю, что умрем все когда-нибудь.
Буровин. Смеяться тут нечего, не шутка это!.. И не ‘когда-нибудь’, а должны памятовать ежечасно это! Теперь в-третьих будет: заблуждениев нет ли каких?
Лонина. Какие заблуждения? Я вас не понимаю.
Буровин. Неуважение к начальству там, али фордыбачить как-нибудь!..
Лонина. Ничего я не знаю, знаю я только, что вот дана мне школа, я должна трудиться и приносить пользу!..
Буровин. А как будете учить, то есть внушение это, к примеру, делать?
Лонина. По звуковому методу!
Буровин. Какой там… метот… А с голоса зачинать прямо?
Лонина (с улыбкой). Так и будет.
Буровин. Нет, не так, а вот я поучу как: прямо петь хором, сперва духовное, а там и песни разные, а дальше уж разборка азам пойдет по разрядам!..
Лонина. Ха-ха-ха!.. Простите, но я удержаться не могу, вы так смешно говорите!..
Буровин. А-а-а… смешно!.. Вот оно что!.. Вот как вы перед начальством-то отвечаете!.. (Встает.) Как же это вы смеете так?
Лонина. Ха-ха-ха!.. Извините, на вас просто мертвый расхохочется!..
Буровин. Ловко! Вот так ответ! Гм… видим мы теперь, что вы за птица! Н-да! Нет, мы вас живо выведем на чистую воду, нас, брат, не проведешь, сразу можем видеть человека и постигать, потому пронзительность имеем! Н-да!.. А ты бы вот как по-настоящему встречу сделала: ответ должна давать с почтением, а не ‘хи-хи’, акромя того, коли к тебе такие люди зашли, окажи всякое уважение, на стол что-нибудь поставь, чтоб не пустой он был!
Лонина. Это еще что на стол?
Буровин. Не знаешь? В графине что ставят? И закуску при этом! Если б ты путная-то была! Нам угощенья твоего не нужно, а, значит, честь отдай!
Лонина. Ха-ха-ха!.. Ну, этого у меня не будет!
Буровин. Не будет! Так и мы с тобой будем!
Лонина. Послушайте, а вот нет ли у вас дров? Не можете ли вы распорядиться, чтобы было чем топить школу, я замерзаю и дети зябнут.
Буровин. Дров? Это не наша часть: мы свыше наблюдаем и смотрим за всем, и судим! А дрова… на то есть сельское общество!
Лонина. Так прощайте! Я занята, у меня класс! (Идет.)
Буровин (за ней). Глянем и мы, да поучим вас!
Лонина (останавливаясь). Нет, я вас в класс хозяйничать не пущу!
Буровин (подпирая бока). Как? Меня? Начальство? Почему и отчего? Какая причина?
Лонина. Вы не педагог!
Буровин. Ого, какое слово! Слово довольно подозрительное! И ежели это слово, я так думаю, под суд отдать,— о-о-о! — тут твоего и запаха не останется. А знаешь куда? Туда, в даль…
Лонина (уходя). Ну, уходите, вы мне надоели!
Буровин (один). Нет, не уйду, брат, а дознаюсь, доподлинно дознаюсь, какое-такое поучение от тебя будет! (Идет вслед, отворяя двери.) Ребята! Знаете, кто я? (Уходит, раздается гвалт школьников.)
Лонина (пробегая через сцену). Сторож, сторож!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Акимыч появляется в дверях.

Лонина. Слушайте, уведите его, пожалуйста! Безобразничает там!
Акимыч. Да как его уведешь?
Лонина. Возьмите просто под руки!
Акимыч. Ишь, буйвол какой! С ним не сладишь! (Выходя.) Постой, я его по-военному!
Ленина (одна). Что ж это такое? Это ужасно, здесь убьют!

Акимыч тащит под руку Буровина.

Буровин (упираясь). Как? Меня? Начальство? Заговор! Мятеж!
Акимыч (подталкивая). Ступай, ступай! Сидел бы уж там, в своем месте, под вывеской, а то лезет! (Выталкивает за дверь.)
Буровин (за дверями). Караул, караул! Грабят!
Акимыч. Ори там, разевай глотку!
Лонина. Зачем вы его пустили?
Акимыч. Кто его пускал! Сам ворвался!
Лонина (закутываясь). Ах, как холодно!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лонина, Акимыч и Шалеев.

Шалеев одет франтом, в теплом пальто, он беспрестанно шаркает и крутит усы.

Шалеев (влетая). Pardonnez. pardonnez, mademoiselle! Я, как медведь, вломился!.. (Снимает пальто, к Акимычу.) Возьмите… (Акимыч берет и уносит.) Имею честь кланяться!.. Земский член училищного совета, Шалеев!.. Мне вверено охранять, заботиться о вас!.. Прошу быть знакомой, и без церемонии!..
Лонина. Я очень рада.
Шалеев. Ах, вас, кажется, сейчас обеспокоил этот… негодяй, этот пьяница?.. Как он смел войти сюда?
Лонина. Да, он начал шуметь здесь.
Шалеев. Ах, pardonnez, я приму меры, приму меры, я его арестую, и впредь чтобы его нога здесь не была!.. Pardonnez!.. Моя усадьба ведь всего в полверсте отсюда, пройти лишь рощу,— мы будем запросто, надеюсь: я, моя жена, наш дом — все к вашим услугам!.. У нас есть рояль, книги, бывают соседи, я прошу вас войти в наш кружок!..
Лонина (садится). Благодарю вас! Садитесь.
Шалеев. Merci, merci! (Садится, оглядываясь кругом.) Фи, как здесь мрачно!
Лонина. А, главное, смертельно холодно, и дров нет, топить нечем, а ветер так и ходит, дом, вероятно, худ!
Шалеев. Ах, pardonnez, pardonnez, все это мы сделаем, все устроим!.. Я приму меры!.. Это невообразимо — вы… вы mademoiselle — и посреди такой обстановки! Бог мой! До сих пор здесь был учителем какой-то индивид: немыт, нечесан, чем-то скверно пахнет от него, я его избегал, признаюсь, боялся… Мрачность страшная!.. Но вы… вы… я готов все сделать, я буду писать, буду хлопотать,— наше земство так сочувствует! И я-с, имею честь заявить, я — прогрессист в душе, я так принимаю близко к сердцу дело народного просвещения, это одна из дорогих мне идей нашего времени! Приказывайте, требуйте,— я весь к вашим услугам.
Лонина. Вот дров бы скорей. (Встает.)
Шалаев (вскакивая). Ах, дрова, дрова!.. Pardonnez!.. Дрова сегодня же будут, я немедля сделаю распоряжение!..
Лонина. Не хотите ли взглянуть на класс?
Шалеев. Ах, если позволите, очень, очень приятно!

Лонина идет.

Шалеев (следуя за ней). Вхожу с благоговением в вашу аудиторию… (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лизавета Павловна, Акимыч и потом Шалеев.

Лизавета Павловна — некрасивая дама, с злым выражением лица, одета пестро и безвкусно, прическа какая-то странная, волосы всклокочены, постоянно жестикулирует.

Лизавета Павловна (влетая). Где мой муж?.. Он здесь?
Акимыч (входя за ней). Оны издесь… (Указывая.) Там, у класи.
Лизавета Павловна. Зачем он явился сюда?
Акимыч. Не могим знать.
Лизавета Павловна. Позови его скорей.

Акимыч уходит.

Лизавета Павловна (одна). Что-то новое, любовь к просвещению!.. До сих пор он и не заглядывал сюда!
Шалеев (несколько смущенный). Что тебе угодно, душка? Ах, какая дурная погода, а ты выходишь из дому: можно простудиться!..
Лизавета Павловна. Не беспокойтесь, не беспокойтесь! Зачем это вы явились сюда? Интересно!..
Шалеев. Помилуй, как же, я… член, член училищного совета, я должен наблюдать, заботиться!.. На мне лежит важная обязанность — школа, просвещение!..
Лизавета Павловна. Первый раз слышу, что вы какой-то там член!..
Шалеев. Я недавно выбран, милка! Это так важно — народное просвещение!..
Лизавета Павловна. А сколько жалованья вы будете за это получать?
Шалеев. Жалованье? Жалованья никакого, это почетная, почетная, должность, служить делу просвещения — такое высокое назначение!..
Лизавета Павловна. Хороша должность — без жалованья!.. Уж верно вы на хорошем счету: хуже ничего для вас не нашли, это просто на смех вас назначили каким-то там членом!
Шалеев. Ах, душка, помилуй!
Лизавета Павловна. Или вы просто врете,— я узнаю-с, я все узнаю, я нарочно съезжу к предводителю!*
Шалеев. Милка, что ты!..
Лизавета Павловна. Да-с, да! И откуда взялось у вас это просвещение? До сих пор лошади, собаки — вот было ваше дело, а теперь вдруг просвещение это… Какой просветитель!
Шалеев. Нет, душка, я всегда, всегда сочувствовал, но ты пойми…
Лизавета Павловна. Я знаю только, что вы и носа сюда никогда не показывали!
Шалеев. Пойми, здесь был такой учитель, так было не представительно, а теперь… теперь новая учительница, она очень образованная!
Лизавета Павловна (идет к двери). Позвольте-ка взглянуть, что это такое новое! (Заглядывает в дверь, Шалеев ходит в смущении.)
Лизавета Павловна (отходя). Ах, теперь поняла, очень хорошо поняла, почему вы вдруг заговорили о просвещении и явились сюда!
Шалеев. Нет, милка!
Лизавета Павловна. Да, она очень представительна!
Шалеев. Душка, ты думаешь что-то другое!
Лизавета Павловна. Я думаю то, что есть на деле, что я вижу! Как же, вы сейчас готовы увлечься: какая-нибудь девчонка, с румянцем, с талией, одним словом — восемнадцать лет, и вы готовы на все, вы приходите в безумие! Уж растаял,— вижу!
Шалеев. Совсем не то, душка, здесь просвещение, а ты…
Лизавета Павловна. Знайте, что вам не позволят увлекаться этим вашим просвещением, вы должны помнить, что вы муж и отец! Слышите!
Шалеев. Милка, но ведь невозможно, согласись: я избран, я должен, я обязан перед земством! И такое высокое назначение!
Лизавета Павловна. Я ничего не хочу знать!

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же и Лонина.

Лонина молча кланяется, Лизавета Павловна едва отвечает, Шалеев ходит.

Лизавета Павловна. Вы назначены сюда учительницей?
Лонина. Да.
Лизавета Павловна. Где вы сами-то учились?
Лонина. В Москве была на педагогических курсах.
Лизавета Павловна. Удивляюсь! Кто это там назначает таких учителями!.. Я думаю, у вас в голове-то еще романы, а вовсе не занятие с мальчишками.
Лонина. Вы ошибаетесь.
Шалеев. Душка!.. Что ты, помилуй!.. Мы так довольны, так ждали!..
Лизавета Павловна. Молчите! С вами не говорят… Я знаю, знаю, что вы-то ждали таких и очень довольны!
Шалеев. Я… я, милка… ты…
Лизавета Павловна (не слушая его, к Лониной). Лучше бы вы сделали, если бы вместо вашего просвещения женишка поискали себе, вы такая интересная: вы можете быть бесприданницей.
Лонина (с улыбкой). Благодарю вас за совет.
Шалеев. Душка, душка!
Лизавета Павловна. А еще посоветую вам поменьше слушать (указывает на мужа) этого господина: он вам распишет… язык без костей, но ему вовсе не до вас и не до вашего просвещения: он должен помнить, что он — муж и отец. Пойдемте-с!
Шалеев. Но мне нужно, душка…
Лизавета Павловна. Ничего вам не нужно. Ваше место не здесь. Идите, говорю вам. (К Лониной.) Прощайте-с! (Уходит.)
Шалеев (расшаркиваясь). Pardonnez, pardonnez, mademoiselle… Моя жена — нервная очень женщина, она такая раздражительная… она, знаете, бывает странна. Но мы скоро увидимся… я все устрою, я распоряжусь…
Лизавета Павловна (за дверью). Иван Антоныч, я вас жду-с!
Шалеев (жмет руку Лониной). Au revoir, au revoir, mademoiselle. Мы скоро увидимся. (Уходит.)
Лонина (одна смеется). Вот чета! Что за странные люди! Она, кажется, его ревнует.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Лонина и Акимыч.

Акимыч держит в одной руке большой белый чайник и чашку, в другой — медный чайник.

Акимыч (ставя все на стол). Приказывали, ваше благородие, насчет чаю, самовара у нас не заводилось, а в чайник вот достал кипятку у соседа.
Лонина. Благодарю вас, голубчик! (Развязывает узел, вынимает и всыпает чай.) Напьемся мы с вами чаю, авось согреемся, вы хотите чаю?
Акимыч. Нет-с, не потребляем, ваше благородие, отродясь.
Лонина. Может быть, вам на что-нибудь деньги нужны? Я дам, немножко-то у меня есть. (Вынимает кошелек.)
Акимыч. Благодарим покорно, ваше благородие!
Лонина (дает несколько мелочи). Возьмите, пожалуйста, это вам для моего приезда.
Акимыч (берет). Много лет здравствовать, ваше благородие!
Лонина. Благодарю вас. Ах, какая досада! Эти разные посетители не дали мне хорошенько познакомиться с учениками, отпустила я их так. (Садится и пьет чай.) А славные есть детки.
Акимыч. Больно озорны, ваше благородие, прут нужен. Прикажите, я заготовлю.
Лонина (смеется). Нет, уж мы обойдемся без этого. Они, должно быть, без дела вас тревожили здесь?
Акимыч. Да хуже, ваше благородие, всякой туретчины, вот чистые тебе оголтелые. Нет, без прута никак невозможно.
Лонина. Вот возьмутся за дело — посмотрите, какие станут. А с вами мы будем жить в ладу, будем друзьями. Вот холодно-то у нас очень, голубчик!
Акимыч. Да второй день, мол, не топлено, ваше благородие. Хворостина не горит. А коли что, сегодня уж так посидим, а на завтра я за забор возьмусь, пусть тогда судят,— не замерзать стать!
Лонина. Ха-ха-ха! Берите там, что попадется, и топите, авось тогда скорей дров нам дадут.
Акимыч. Да вот пойду тотчас, попробую тронуть забор.
Лонина. Отлично.
Акимыч (уходя). Истуканы! Вот народ-то, совсем Азия! Дров не допросишься!
Лонина (одна, встает, за сценой ветер). Первый раз в жизни я так — одна. Жутко. (Ходит, смотрит в окно.) Какая тьма! Тучи, буря, ничего живого не видно… А в Москве светло теперь, фонари везде, люди ходят, ездят… И у нас дома тепло, светло в нашей маленькой комнатке, уютно так… Мать, верно, гадает сидит, что ее Верочка теперь? Оля, сестра, около нее сидит за уроком, Акулина чулок вяжет и дремлет,— смешная! Милые мои, как я люблю вас и как хорошо у вас! А я одна, одна… и холодно мне, и скучно мне… (Слезы, быстро отирает.) Ну, вот и дрянь, барышня, кислятина! Нюни распустила! Слышите — чтоб этого не было! (Берет из узла несколько книг, бумагу и карандаш.) Забуду все, стану думать о завтрашнем уроке. (Садится к столу.) Составлю план. (Задумывается.) Какой рассказ им взять лучше?

За сценой под окном слышны звуки гитары и мужской голос напевает: ‘Под вечер осенью ненастной в пустынных дева шла местах и тайный плод любви несчастной держала в трепетных руках’.

Лонина (прислушивается и встает). Что за серенада? Кто это?

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Лонина и Тесов.

Он в пестром потертом пиджаке, и в цветном галстуке, с гитарой в руках.

Тесов (приотворяя дверь). Дозвольте войти-с… на минутку
Лонина. Входите!
Тесов (шаркая). Извините-с, может быть, беспокойство сделал-с.
Лонина. Да что вам нужно и кто вы?
Тесов. А я-с… мы… я письмоводитель здешней волости… и единственно только потому, чтобы засвидетельствовать вам свое наиглубочайшее-с. Будьте знакомы-с, барышня… Мы тоже из ученых-с и здесь погибаем во мраке…
Лонина (садится). Вы слишком поздно пришли: я устала.
Тесов. Нет-с, будьте покойны. Я даже утром намерение имел-с, но занятие, знаете. И только вот теперь-с мог, в прохладе вечерней, на свободе-с. (Садится.) Вы, верно, барышня, скучаете-с?
Лонина. Нисколько.
Тесов. Это не может быть-с. При вашей образованности и в такой стране: цивилизации здесь никакой-с, одни звери вокруг, даже никакой имансипации не знают. Вы, сделайте одолжение, не стесняйтесь-с, поговорите с нами-с. Мы можем об чем угодно даже продолжать, потому понятие у нас есть-с. И можем всякое развлечение доставить.
Лонина. Говорю вам, что я устала и ничего не хочу теперь, кроме отдыха.
Тесов. Ах, в таком случае, извините-с! (Встает.) Дозвольте ваши книжечки посмотреть?
Лонина (зевает). Смотрите
Тесов (рассматривает). ‘Арифметика’ — во-первых! ‘Грамматика’ — во-вторых! ‘Руководство для ведения сельской школы’ — в-третьих!.. Скучные все книги-с!.. Нет, вот у меня есть, так уж можно сказать, наслаждение: ‘Черная женщина’, а то — ‘Алексис, или домик в лесу’, а то-с — ‘Молодой дикой, или пагубное стремление первых страстей!’ Такие книги — как взялся, целую ночь не оторвешься!.. Не угодно ли будет вам почитать-с, я принесу? (Садится.)
Лонина. Не трудитесь, я терпеть не могу таких глупых книг!
Тесов. Ах, как вы это жестоко-с! Следственно, вы даже уничтожаете всякие любовные чувства и не верите в пламя сердец!..
Лонина. Не верю.
Тесов. Первый раз слышу-с!.. Не могу верить, чтобы при такой красоте и молодости…
Лонина. Остановитесь! Остановитесь!..
Тесов. Ха-ха-ха… Как вы очень сердиты-с! Не прикажете ли спеть что-нибудь, я много романсов самых чувствительных знаю!
Лонина. Пойте, если хотите…
Тесов (наигрывает и поет). ‘Черный цвет, мрачный цвет, ты мне мил будешь век!’
Лонина. Довольно, довольно!..
Тесов. Вам это не нравится… я другой-с… я много знаю!..
Лонина (встает). Нет, пожалуйста, уходите, я хочу спать!..
Тесов (вскакивая). Очень это даже для нас странно, так рано изволите почивать!..
Лонина. Вы мне страшно надоели!.. Уходите!..
Тесов. Первый раз встречаю таких сердитых барышень!.. Адье-с! Позвольте в другой раз зайти!
Лонина. Только без гитары и днем, а еще лучше, если никогда не придете!..
Тесов. Ха-ха-ха… Нет-с, это как можно!.. Вы только извольте нас хорошенько разучить: мы даже очень, очень можем развлечение доставить!.. Прощайте-с!..
Лонина. Прощайте.

Он уходит, напевая и наигрывая.

Лонина (одна). Боже!.. Как я устала… Ничего не сделала, а устала… И страх какой-то за будущее!.. (Ложится на голую кровать, ветер за сценой отчаянно завывает.) А ветер-то, а буря-то надрывается: плачет, стонет, рвется!.. Словно хоронит кого!.. Не меня ли?

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Лонина и Акимыч.

У него в одной руке зажженная сальная свеча, в другой — старая солдатская шинель.

Акимыч (входя). Забор пощупал: топка у нас на завтра будет знатная!.. (Ставит свечу на стол и подходит с шинелью к Лониной.) Вот, ваше благородие, прикройтесь-ка, оно будет лучше!..
Лонина. Какой вы добрый!.. Что это?.. Шинель?..
Акимыч. Служилая-с, из амуниции!.. Она толста, а ничего, согреет, жару в ней много, потому жару много видела, в двух местах пулей укушена!.. Прикройтесь!..
Лонина. Пожалуй, давайте!.. (Прикрывается.) Ха-ха-ха… Я — под солдатской шинелью!..
Акимыч. Она… ничего, верно служит!..
Лонина. Еще бы!.. Отлично, очень тепло!..
Акимыч. Горячая-с, на морозе не остынет!.. Желаем вашему благородию покойной ночи, приятных снов!..
Лонина. Благодарю вас!.. Добрый вы… вы добрый и лучше всех здесь!..
Акимыч. Счастливо оставаться, ваше благородие!.. (Идет.)
Лонина. Спите и вы с богом!.. А замерзнем, тогда схоронят!..
Акимыч (уходя). Ничего-с, на казенный счет!
Лонина. Ха-ха-ха… Да, да! (Одна, помолчав.) Нет, страшен только первый шаг, а там будет легко!

(За сценой гитара и пение.)

А писарь не унимается! Попробую задремать под эти звуки! Прощайте, мои милые московские друзья! Что-то увидит во сне ваща Верочка под солдатской шинелью?

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена 1-го действия

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лонина и потом Акимыч.

Лонина (лицо у нее грустное и болезненное, она — в одном платье, ходит). Батюшки, как натопил! Я задыхаюсь, я места не нахожу! И, кажется, угар: сердце бьется (прикладывая руку к голове), в виски стучит! (Пробует печку.) Дотронуться нельзя — огонь! Удружил!
Акимыч (входя). Что, ваше благородие, тепленько?
Лонина. Да уж так тепло, что и жить нельзя! То от холода погибала, а теперь от жару не знаю куда деваться!
Акимыч. Оно ничего, ваше благородие: ‘пар костей не ломит!’ Да и выдует живо,— хоромы-то наши, что решето!
Лонина. И угарно: у меня так голова разболелась, что я не могла заниматься и распустила на сегодня учеников… Нет, вы, пожалуйста, откройте трубу.
Акимыч. Слушаю-с! Трубу можно открыть: а знатно натопил, целых десяток досок из забора спалил!
Лонина. А дров у нас еще нет?
Акимыч. Никак нет, не привезено еще, ваше благородие. А забора я уж порядком разобрал, я все из середки, чтоб не больно в глаза лезло, а теперь поглядываю к соседу: нет ли чего подходящего там.
Лонина. Целый месяц я уже здесь, целый месяц прошу, и все нет дров!
Акимыч. От того от самого, ваше благородие, что члены, много членов разных, всякого начальства, и идет это у них разное на бумаге промеж себя, пока там до настоящего положения дойдет, а ты тут вот сиди да щелкай зубами! Ну, а народ здесь — азият, чистый черкес! Э! Вот и запамятовал, ваше благородие: цыдулка к вам есть, давеча мальчишка принес… (Вынимает из кармана записочку и подает.)
Лонина. От кого это!
Акимыч. Не могим знать! Там, говорит, они узнают, от кого. (Уходя.) А трубу можно открыть…
Лонина (одна, читает). ‘Увидя вас, очаровательная, сердце мое вспыхнуло, и я вяну, как цветок, сломанный бурей!.. Не будьте так жестоки, как вы были: в противном случае я умереть должен от вашей холодности во младости лет моих и во цвете сил! Богиня моя! Миллион двести пятьдесят пять тысяч раз припадаю к ножке вашей милой и целую следы ее даже в скверной грязи!.. По гроб жизни страдалец неизменный и вам небезызвестный!.. Лети, лети, зефир, неси мой стон!’ (Рвет и бросает.) Что за галиматья!.. Кто это? Да, должно быть, этот писарь!.. Фу, какая жара!.. Голова все больше разбаливается!.. А как я мало сделала за этот месяц с моими учениками,— я ужасаюсь!.. То замерзаешь, то угар, едва ноги таскаю!.. Изнемогаю я, изнемогаю и духом, и телом!.. Боже, подкрепи меня, подкрепи бедную, бессильную Верочку!.. Ах, как голова болит! (Накидывает на голову платок и надевает пальто.) Пойду на воздух… лучше будет… (Уходя налево.) Здесь умереть можно…

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Буровин и Тесов.

У Буровина из карманов торчат бутылки, Тесов одет особенно щеголевато, весь — пестрота, в движениях какая-то решимость, в руке узелок из красного платка.

Буровин. Инвалидная крыса провалилась и самой учительницы нет — пустой дом!
Тесов (заглянув в дверь налево). И здесь — никого!.. Должно, отлучились куда. (Кладет узелок на стол и уходит.)
Буровин (опускаясь с трудом на стул). Можно присесть да обождать… будем покаместь за хозяев и за гостей. (Пыхтит и икает.) Ох, грехи наши!.. Тяжело что-то!.. Аль я уж больно переложил позавчерась на крестинах у Карпухи… Ох!.. Так душу и тянет вон, а в голове ровно кузня! (Тесов молча садится, крепко ударяет кулаком по столу и опускает голову на руки.)
Буровин. Что голову-то повесил, а?
Тесов (подняв голову). Будет ли так, Степан Иванович?.. Жисти своей не пощажу!
Страдать иль умереть,
Иль счастьем наслаждаться!
Один конец! (Опять ударяет кулаком.)
Буровин. Девица она из себя… ничего… телосложения надежного… и с румянцем!..
Тесов. Красоты неописанной, Степан Иваныч,— ну, равнодушность чувств при этом жестокая!
Буровин. Хм… вляпался ты в нее!..
Тесов. Так я врезался, так врезался,— свет мне божий не мил!.. И с первого взгляда на нее случилось со мной!.. Меланхолия, Степан Иваныч! (Снова удар по столу.) Сегодня уж амурное послание ей написал…
Буровин. Ты часто захаживал-то к ней?
Тесов. Редкий день был без этого, да что толку-то, то в классе учит, то сидит запершись, книжку читает, стукнешь: ‘занята, не могу принять!’ И пойдешь оплеванный… Ввечеру уж сорвешь горе: пошел ныть взад-вперед под окнами с гитарой, а в карман бутылку рябиновой, да и то уж не берет!.. Так до полночи кажный раз, а собаки на деревне надрываются: тут брехт, тут лай!.. Эх!
Отгадай, моя родная,
Что случилося со мной!
Буровин. Дело поправим, не робей, Пантелей!.. А я, признаться, с того самого раза, как приехала, и не был здесь: толкнулся как-то на заговенье, да поздно — заперлись: хотел было глянуть, что тут делается… Антиресно главное мне было дознаться, какой она веры и какое-такое внушение от нее есть!.. Подозрительна она мне вот!
Тесов. Пропадай, моя голова, а не жить мне без нее!.. В океан-море кинусь!..
Буровин. Ничего! Говорю, не робей! Постой — погоди, мы ее возьмем, расшевелим! Будет она наша,— ну, вот будет!.. Уж сосватаю!..
Тесов (хватая Буровина за руку). Степан Иваныч, вторым отцом будешь мне! (Объятие.)
Буровин. Говорю, сосватаю! Ах, какой!.. Не будь я Степан Буровин, коли вывернется из наших рук! А только, чтоб уж свадьбу на отличку!
Тесов. Разговаривать там еще!.. В одном красном тебя выкупаю… без подмеси!..
Буровин. Чтоб двадцать троек с бубенчиками, с колокольчиками!.. Эх, вы, фююю!.. Растворяй шире ворота, свадьба едет, Буровин сватом!..
Тесов (ударяя Буровина по плечу). Тридцать будет! Хо!.. С градом!.. Тесов венчается!..
Буровин. Музыку из города, чтоб барабанов побольше, труб!..
Тесов. Невидаль!.. Одни тромбоны будут!.. Гуди!..
Буровин. А после того кататься по деревне!..
Тесов. До города домчим, а там бал с приказными сделаем!
Буровин. Что ж, теперь давай запой начинать… (Вынимает одну бутылку.) Запас есть у нас… романея!.. (Вынимает другую и ставит на стол.) А ей вот медку… небойсь нашего не кушает!.. (Откупоривает свою бутылку и прикладывает прямо ко рту.) Ну-ка, не прокис ли… а душа меру знает!..
Тесов. Ах, Степан Иваныч, оживил ты меня!
Буровин (принимая бутылку). Уф! Кажется, ничего! (Обтирает губы и подает Тесову.) Валяй-ка?
Тесов (пьет и закашливается). Нет… дух захватило… крепко!..
Буровин. То и хорошо, геройства больше явится!.. Дай-ка еще, не раскушал я!.. (Выпивши еще.) Важно!.. (Закупоривает и прячет в карман.) Теперь наше дело в шляпе!
Тесов (обнимает Буровина). Душа, Степан Иваныч, то есть по гроб жизни моей первый тебе почет от меня и первое место, коли если обстряпаешь эту самую историю!.. Осчастливишь ты меня!..
Буровин. У меня сказано,— все одно, что сделано! Не таков есть человек на свете Буровин, другого не найдешь подобного! Помнишь, как в волости повертывал: не моги пикнуть мне. Нда!.. А что меня скопали мошенники, это для меня ничего не значит, плюю я: был первым человеком и остался первым!.. Кто богаче меня? Кто сильней?.. Ну, говори!
Тесов. Никого нет, Степан Иваныч!..
Буровин. Вот то-то и есть! Кто пьет-ест слаще меня, живет веселей?
Тесов. Да, один ты у нас беспечальный!.. (Встает.) Озолочу я тебя, Степан Иваныч, коли ежели так совершится и мечты мои сбудутся!..
Буровин. Действуй прямо с натиска, а я поддержу!.. я поддержу!., я вот как поддержу, что чувствия сразу лишится она, и бери ее тогда, прямо и бери, куда хочешь, без владения!
Тесов (ходит). Теперь я хоть в огонь и льва не испугаюсь!
Буровин. И вали напролом, прямо, героем!.. Не забудь,— двадцать троек штоб!..
Тесов. Тридцать!
Буровин. Музыка!
Тесов. Одни тромбоны… что тут!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же и Лонина.

Она появляется слева и останавливается в дверях, пораженная.

Буровин (встает). Вот и сам тот, кто нам нужен! Ну, здравствуй, барышня!
Тесов (расшаркиваясь). Почтение-с, барышня, наше наиглубочайшее-с!.. Извините-с, что осмелились!
Лонина (не может еще прийти в себя). Что вам нужно?
Буровин. Что нужно, скажем! А вы принимайте нас ласковей, глядите веселей! Мы будем гости не пустые и с большим даже антересом к вам. (Садится.)
Тесов (поднося узелок). Дозвольте-с сей предмет вам!
Лонина (не берет). Что такое?
Тесов. Насчет некоторых сладостей тут-с, примите-с!
Лонина. Что вы выдумали! Я не возьму!
Тесов. Ах, что же вы так-с! Это очень даже большой конфуз Для нас!.. Мы от одной нежности чувств, со всей горячностью сердца! (Кладет узелок.)
Буровин. Не щетинься, не щетинься! Сказываю тебе,— гости мы к тебе неспроста, и будет у нас большая до тебя причина.
Тесов (вынимает пачку папирос из кармана, закуривает и подносит пачку Лониной). Не угодно ли-с? Турецкий султан-с!
Лонина. Я не курю.
Тесов. В таком случае как угодно, извините-с! (Далее он ходит, лихо затягиваясь папироской, изредка останавливаясь, чтобы закурить новую папироску. Лонину пожирает глазами.)
Буровин. А что касательно того, что страха я на тебя напустил тогда, помнишь, как первый раз, так нельзя мне,— начальство я,— поняла это? А теперь я буду с тобой по-другому, теперь и по головке поглажу! Я человек обходительный со всяким, ты меня только пойми, какой я!.. О-о-о, затруднительный я человек, меня не скоро раскусишь!
Лонина. Зачем вы пришли?
Буровин (встает). Постой, постой, речь будет впереди! Нагнал я на тебя тогда холода! ну, нагнал — уж знаю! А теперь хочу приголубить! Вот какой я! Видишь (ударяя себя по карману с бутылкой), это у нас тут по нашей части, от этого у тебя душа выскочит! (Поднимая бутылку на стол.) А тебе вот что захватил, без градуса!..
Лонина (в голосе слезы). Как вы смели… Что это такое! (Бессильно опускается на стул.)
Буровин (ставит бутылку и садится). Ах, ты какая! Она все свое! Ты говори с нами помягче, да поласковей!.. Принимай нас князьями, а мы тебе такое скажем…
Лонина (закрывая лицо руками). Господи! Что мне делать?
Буровин. Ты что сегодня во сне видела, а?
Лонина (вскакивая). Подите вон! Убирайтесь сейчас,— здесь школа, а не трактир! Слышите!
Буровин. Вона, что выдумала! Нет, ты погоди! Что ты во сне видела в сию нощь? Можешь ли ты понять, что я скажу тебе сейчас, и какое тут твое счастье заключено…
Лонина. Если вы не уйдете, я…
Буровин. Постой, погоди, матушка, не горячись! Еще глупа ты!
Лонина (кричит). Сторож, сторож!
Буровин (встает). Ну, еще что?
Тесов (хватает узелок и собирается наутек, заметно струсил). Нет, пойдемте, Степан Иваныч, что ж коли им неприятно!
Буровин. Аль ты трусу праздновать? Мы не токмо, мы какую хочешь канонаду выдержим! (К Лониной). Ах ты, недоумок! Ничего-то еще не смыслишь, а еще ученая. Ну-ка, глянь на этого молодца: каков на твои глаза?

Тесов ободряется и щеголевато повертывается на каблуках.

Буровин. Это что? Не человек, а чистая кукла! Небойсь в столице такого еще поискать!
Лонина. Что вам нужно, что вам нужно от меня, наконец?
Буровин. Что нужно? Хочу я счастье тебе предоставить и к месту настоящему тебя определить!.. Хочу участь твою решить. (Указывая на Тесова). Вот тебе жених!..
Тесов (бросаясь и простирая руки). Богиня моя!
Лонина (опускается со стоном и закрывает лицо). Господи, господи!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Шалеев.

Шалеев (влетает и останавливается пораженный). Это что здесь,— что это значит?
Лонина (встает, задыхаясь от слез). Не знаю, я не знаю!.. Меня… меня оскорбляют!
Шалеев (угрожающе). Вон, вон, негодяи!

Тесов бросается к двери, Буравин берет бутылку и делает шаг за ним.

Шалеев (толкнув Буровина). Пошел вон, скотина!
Буровин (в дверях). Полегче, барин! Видали мы и пострашней! А ты, барышня, пожалеешь, помяни мое слово! (Скрывается.)
Шалеев. Вон!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Шалеев и Лонина

Шалеев. Pardonnez, pardonnez! Это ужасно, это невообразимо!..
Лонина. Не знаю, где я, что со мной!
Шалеев. Успокойтесь, успокойтесь, я приму меры, я их сегодня же засажу, и больше они здесь не будут! Я отдам их под суд!.. (Рукопожатие.) Ваше здоровье, mademoiselle?
Лонина. То замерзаю, то от угара не знаю куда деваться!
Шалеев. Ай, ай! Какие условия! И вы, вы посредине всего этого!.. Вы, mademoiselle, которая так молода, так прекрасна, душистый, чудный цветок в этом болоте!.. Нега, комфорт должны вас окружать, все должно быть к вашим услугам, у ваших ног!.. (Садятся.)
Лонина. Комфорта и неги я не желаю, а, по крайней мере, чтобы жить было можно и дело делать, а ведь это я не знаю что.
Шалеев. Pardonnez!.. Я устрою, я все устрою! Я буду писать, буду хлопотать!
Лонина. Наконец, эти пришли сегодня уж с бутылками, и писарь делает мне предложение!
Шалеев. Ах, канальи! Под суд, под суд их! Упеку непременно! Все это время я не мог быть у вас: жена была больна, а сегодня она уехала в город на несколько дней, и я теперь более свободен, она, знаете, нервная очень женщина и болезненная, она бывает странна, но не нужно обращать внимания,— она все-таки добрая женщина! И вот-с, теперь на свободе мы займемся, мы подумаем, mademoiselle, как все это устроить! Ах, мне бы хотелось, чтобы ни одна забота, ни одна тревога не касалась вас, mademoiselle! Без комплиментов, вы — прелестное создание! Нет, не здесь, в этой грязи, в этом чаде, мраке, в возне с этими дикими мальчишками,— не здесь ваше место и назначение! Для блеска, для света вы созданы: вихрь вальса, упоение музыкой, бальный воздух,— вот что ваше! Ах, я сам здесь умираю! А как я любил вальсировать, ах, как я любил! И могу сказать, недурно у меня выходило,— когда-то-с я считался первым танцором в полку!
Лонина. О вальсах я никогда не мечтала и не готовилась к ним, а дело учительницы, мне кажется, люблю искренно и для этих, как вы их назвали, диких, я готова отдать мои лучшие силы!
Шалеев (встает и прохаживается). Ах, pardonnez! Я преклоняюсь перед вашим подвигом! Высокое назначение, конечно, но… что же делать, если вы так чудно созданы, так хороши… не может быть, чтобы та… иная жизнь не манила, не звала вас иногда! Ведь это преподавание — довольно сухая материя, хотя… хотя, конечно, очень важно!… (Вдруг взглянув в окно, испуганно.) Моя жена… жена моя!.. Она вернулась! Как это случилось? Ах, прошу вас, она, кажется, сюда… скажите, что меня здесь нет!… Знаете, она такая нервная!.. (Быстро уходит налево.)
Лонина (одна). Вот еще положение!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лонина и Лизавета Павловна.

Лизавета Павловна (влетая). Где мой муж? Он, вероятно, здесь… у вас?
Лонина. Хм… не знаю!
Лизавета Павловна. Как вы не знаете, сударыня! Очаровали, успели очаровать!.. Поздравляю! И еще прячете!
Лонина. Я никого не прячу! Ха-ха-ха!
Лизавета Павловна. Стыдитесь! Молодая девушка… и так лжет! Какая безнравственность! Он здесь,— я знаю, мне сказали… я только что за ворота, а он — сюда, к вам! Он не ожидал, я нарочно вернулась, чтобы… чтобы убедиться…
Лонина. В таком случае, ищите его и берите, только отстаньте, пожалуйста, от меня!..
Лизавета Павловна. И найду-с, и найду-с! Он должен помнить, что он — муж и отец!.. (Слезы.) Я — несчастная женщина, я должна вечно страдать! (Бросаясь налево.) О, я найду его… я его!.. (Отворяет дверь.) Так и есть: он — за шкапом… (Уходит, слышен шум борьбы и падение чего-то из мебели.)
Лонина (одна). Батюшки! Они, кажется, подрались… Какие сцены! Этого еще недоставало!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Шалеев.

Шалеев (вылетая со спутанной прической). Душка, милка, успокойся!
Лизавета Павловна. Нет-с, нет, я этого не оставлю… я донесу… я в газетах напечатаю… Скажите, пожалуйста, какая безнравственность! Хороша учительница,— мужчин прячет у себя!
Лонина. Вы клевещете… Ваш муж сам спрятался! Впрочем, не стоит говорить, слишком унизительно оправдываться!
Шалеев. Душка, ты очень разгорячилась!
Лизавета Павловна. Нет, еще вам не то будет! Член какой, попечитель, просветитель… Они вот что здесь затеяли: амуры, таинственные свидания!.. Вот их просвещение!..
Шалеев. Милка, приди в себя!
Лизавета Павловна. Хорошо-с, хорошо, сударыня, мы с вами сочтемся! Не на такую налетели! Какая низость,— разрушать семейство, пользоваться слабостью этого безмозглого господина… О, я несчастная!.. (Слезы.)

Лонина быстро уходит налево.

Лизавета Павловна. Бессовестный, неблагодарный человек! Вспомните, из какого ничтожества вы взяты,— вы сапог не имели. На вас обратили внимание, вас призрели, экипировали, дали вам положение!.. Сердце, жизнь вам отдали! И вот он!.. Несчастная, несчастная я!..
Шалеев. Тебе, душка, представилось, ты вообразила… ничего этого нет!
Лизавета Павловна. Не смейте оправдываться,— я знаю вас, не первый год мучаюсь! Вы не пропустите ни одной горничной, ни одной деревенской бабы.,.
Шалеев. Милка… успокойся! (Подходя.) Позволь поцеловать твою ручку!
Лизавета Павловна. Отойдите прочь!.. Ничтожество!.. Идите сию минуту домой, идите… там я с вами поговорю!
Шалеев. Но… но пойми,— на мне обязанность… я должен…
Лизавета Павловна (хватая его за руку). Вам говорят, вам приказывают! (Тащит.) Идите!
Шалеев. Душка, милка!
Лизавета Павловна (в дверях). А вас, сударыня, я отделаю как нельзя лучше! (Уходит.)
Лонина (входит, одна). О, как они мне противны все! Ушли, наконец-то ушли. И что же? Терпеть, переносить дольше? Да можно ли сделать-то что-нибудь здесь? Ведь нельзя, нет! Здесь можно только мерзнуть, угорать, задыхаться, болеть и душою, и телом! (Проходит и останавливается.) Нет, не смей… ты бессильная… Все можно перенести и сделать дело!.. (Садится на кровать и опускает голову на руки.)

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Лонина и Акимыч.

Акимыч (с большой деревянной чашкой в руках). Ваше благородие, покушайте-ка, похлебку сварил: кажись, ничего, есть можно!.. (Ставит на стол.)
Лонина. Я не хочу, голубчик,— голова у меня болит, и скучно мне…
Акимыч. Что ж бы это, ваше благородие, такое, скука эта?
Лонина. Так, скучно! Присядьте-ка…
Акимыч. Как можно, ваше благородие, и постоим!
Лонина. Нет, я вас прошу, пожалуйста!
Акимыч. Коли приказание есть, и присядем… (Садится на конец стула.) Скука! Хм… Поди ты, что такое это!
Лонина. А вам никогда не бывает скучно?
Акимыч. Хм… так это быдто что-то, ваше благородие, часом ночью придет в голову!
Лонина. Что же придет?
Акимыч. Ну, будто человек ты тоже есть, ваше благородие, на свете, и един, как перст, и похоронить тебя некому.
Лонина. Э, схоронить-то схоронят, а вот как прожить-то на свете?
Акимыч. А наше житье, ваше благородие, за пушкой прошло, как один день, без печали, без воздыхания, а знай пали, как скомандуют! Вот наше житье!
Лонина. Но были же вы молоды когда-то, любили кого-нибудь, жена у вас была… семья?
Акимыч. Все померли, ваше благородие! Из службы вернулся,— ни кола, ни двора… один, как есть, весь тут!
Лонина. А вспомнится все-таки иногда молодость-то?
Акимыч. Ха-ха-ха… вот будто все это уж во сне я вижу: ничего и не было, и нет, не мое!.. Все одно, ваше благородие, как солдатик у нас один на перевязке: ногу у него отняли,— смеху что было,— ухватил он это… эту самую ногу свою, да и разглядывает: ‘Нет, говорит, не моя это нога!’ Не узнает!.. Ха-ха-ха! А там как заплачет да заорет: ‘Отдайте мне мою ногу!’ Смеялись долго…
Лонина. Сравнение очень удачно!
Акимыч (со вздохом). Было, было,— все было, а теперьча, ваше благородие, ничего не стало, отрубок отрубком! Была и жинка: хорошая баба, как помнится, а там бог ее знает!
Лонина. Плакала, я думаю, как вас в солдаты взяли?
Акимыч. Ха-ха-ха, тут реву было! Об посте об великом сдача была, помню: запрягли это лошадь в город меня везти, я это ничком в сани упал, а мать с женой на меня повалились, да в два голоса как взялись до самого до города, а я на гармонике играю! Музыка — первый сорт! Ажно, навстречу нам горшечник ехал, лошадь у него испугали, так все горшки и выкатила, в черепки до единого… Уж он ругался!
Лонина. Ах-ха-ха… и все горе, все горе! Сквозь смех слезы!
Акимыч. Да не по полю оно, ваше благородие, ходит, а по людям! Да что наше горе: и горе у нас глупое, и радость тоже… Вот вашей милости, ваше благородие, так в другой раз, небойсь, подумаешь над задачей, поломаешь голову!
Лонина. У всякого есть свое, голубчик, и дорогое, и больное!
Акимыч. Это так точно-с! А только сдается мне так,— дико вам в здешнем месте, ваше благородие, и приятности мало!
Лонина. Дико, дико!
Акимыч. Черкес, черкес — народ! Край совсем сибирный! А защиты и утехи — никакой, хучь бы тебе один человек надежный! Аль вы, ваше благородие, в сиротстве уж так, что вас закинуло сюда, нужда лихая загнала?
Лонина. Нет, я хотела служить, думала принести пользу.
Акимыч. Хм… только себя измучаете, ваше благородие, а сделать тут что — никак невозможно, потому — Азия!
Лонина (опускает голову на руки, слышны слезы). Тяжело мне, очень тяжело!..
Акимыч. Спаси и сохрани тут только, абы не погубить душу свою с ними! Глядеть на вас жалко, ваше благородие, что птичка вы в клетке!
Лонина (вдруг вскакивая в слезах). Пустяки все это! Но вот что,— веру, веру я в себя потеряла! (Опускаясь на стул.) Я готова отступить, готова бежать! (Закрывает лицо.)
Акимыч (разводя руками). Да и мы в другой раз, солдаты, ваше благородие, отступали, когда видишь, что нет силы-возможности твоей! (Прислушиваясь.) Никак кто-то к нам! (Быстро выходит.)
Лонина (одна, встает и отирает глаза). Бессильная, бессильная, смешная, жалкая ты, Верочка!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лонина и Дубков.

Дубков (входя). Здравствуйте.
Лонина (в смущении, старается казаться веселой). Здравствуйте! (Рукопожатие.)
Дубков. По первому снегу к вам… славно ехать!
Лонина. Я рада, что вы приехали, садитесь… (Садятся.)
Дубков. И не грешно вам: на прошлой неделе присылали мы лошадей за вами, сестра так просила меня познакомить ее с вами, и вы не поехали.
Лонина. Простите! Знаете,— хотелось высидеть, выдержать себя здесь…
Дубков. Сам я давно собирался к вам, да то занят, то непогодь поднимется… Как поживаете, как дела ваши идут?
Лонина (нерешительно). Поживаю… ничего, дела идут не совсем так, как думала, а все-таки подвигаются!
Дубков. У вас больное лицо, вы очень изменились!
Лонина. Немножко угорела сегодня, а то я здорова, и бодра, и весела.
Дубков (встает и проходит, останавливаясь). Позвольте не поверить вам, что вы здоровы, бодры и веселы!
Лонина. Как хотите,— не верьте, а только это так!
Дубков (ходит). Я много думал о вас, часто вспоминал, и почему-то мне кажется, что встреча наша не случайная, у нас что-то завяжется!
Лонина. Что же? И я думала о вас, вспоминала! Что же завяжется-то?
Дубков. Ну, я — старый, уходившийся идеалист, вы — молодая, ретивая идеалистка, но в чем-нибудь мы, может быть, и сойдемся, и поладим? Только гордыни у вас — о-о-о, сколько. Но мне это нравится,— нравится все в вас!
Лонина. Никакой у меня нет гордыни!
Дубков (останавливаясь). Например: вы говорите, что вы здоровы и веселы.
Лонина. Да, здорова и весела!
Дубков. Нет, нет и нет! Это — неправда! Вы — больны, вы страдаете, вам тяжело здесь, я вижу на ваших глазах еще недавние слезы!
Лонина (опускает голову, голос ее дрожит). Только голова сегодня немножно болит, и больше ничего.
Дубков. Видите, какая вы! А все это из гордости: ‘Не выдам себя я, не скажу, что мне тяжело!’
Лонина (вдруг встает, вырываются слезы, она закрывает лицо). Ну, тяжело мне, тяжело! Что же, вы довольны, вы рады, что сбылись ваши предсказания? Так нет же, нет, я не пример, есть сильней меня, лучше, есть и такие, которые могут бороться, и не сломит их ничто! (Опускаясь на стул.) Не все такие слабые, жалкие!
Дубков. Вы хороши, вы хороши и в своем бессилии!
Лонина. Нет, я не уважаю себя!
Дубков (берет ее за руку). Полноте, успокойтесь! И вот что: я ведь приехал с тем, чтобы увезти вас к себе, и теперь уже сестра велела просто взять вас силой… никаких отговорок! Завтра день ее рождения, она так просит вас, и мы отлично прокатимся! Метелица… славно.
Лонина (встает). Нет, не поеду. Я такая растерзанная, что я буду…
Дубков. Говорю серьезно, вы меня и сестру обидите!
Лонина. Ну, право же! И я хочу наказать себя: я должна быть одна, бичевать себя внутренно и снова овладеть собой! Нет, я не должна отступать,— иначе я презираю себя!..
Дубков. Отлично! Но все это вы успеете, и все это так будет, я не сомневаюсь! (С улыбкой.) Вы — силач, вы — несокрушимая.
Лонина. Вы смеетесь! Да и что же, кроме смеха, могу я возбуждать теперь?
Дубков. Если бы зы знали, какое искреннее дружество у меня к вам, и если я улыбнулся, так это улыбка — такой братской любви! Едем? Я не отступлю от вас!
Лонина. Не знаю, не хочется! А как же школа-то, класс?
Дубков. Завтра ведь праздник, а вечером завтра я вас доставлю назад… (Хватая ее за руки.) Едем, едем!
Лонина. Как же так? Нужно переодеться, я думаю!
Дубков. Ничего не нужно! Сестра дала свою шубу, я вас укутаю, и отлично!
Лонина. Ха-ха-ха!.. вы не даете мне опомниться! И что-то мне страшно и скучно, как будто я не вернусь сюда!
Дубков. И хорошо, если бы случилось это!
Лонина. Что вы, что вы! Так я не поеду.
Дубков. Вы хотите умереть от угара? Вот уже я чувствую, что у меня шумит в ушах! Завтра, я обещаю вам, вы будете назад! (Ведет ее.) Идем, идем!

В дверях появляется Акимыч.

Лонина. Прощайте, голубчик, еду!
Акимыч. Надолго отъезжать изволите?
Лонина. Завтра вернусь.
Акимыч (провожая). Счастливо оставаться, ваше благородие!..

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Акимыч один.

Акимыч (через минуту возвращаясь). ‘Вернусь’! А бог весть, вернется ли! Не сладко здесь. (Махнувши рукой.) Осиротел ты тогда опять, Акимыч! Э! Заколочу окна, буду лежать да смерти ждать! Эхе-хе-хе… (Взглянув в окно.) И ночь на дворе, кажись, и вьюга поднимается! Как-то доедут! (Слышен вой ветра, на сцене все темнеет.) Не буду и огня вздувать, не для чего! (Садится на кровать, опускает голову на руки и кашляет.) Так все и заложило в нутре! А кости-то ноют, ноют!.. Ох!.. Смерть!.. Где же она, моя смерть?.. В каком угле прячется, аль на большой дороге где поджидает?.. (За сценой слышна гитара и пение, поднимая голову и прислушиваясь.) Это так, это уж он — писарь мотыга, свой час знает, ночь на дворе, и он — здесь! И чего таскается, собак всех… смаял. (Зевает и дремлет, сквозь сон.) Родится человек, зачем родится? И смерть, смерть!.. Ад, геена огненная, змеи, скорпионы, души грешные!.. Косточки ноют, батюшки, ноют!.. (Засыпает, гитара все тише, наконец замолкает.)

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Акимыч и Тесов.

Тесов с гитарой отворяет дверь, озирается и крадется.

Тесов (тихо). Темно, тихо!.. Почила ты, заснула, богиня моя!.. (Простирая руки к кровати.)
Ты звезда ль моя ненаглядная,
Ты услышь меня, полюби меня,
Радость дней моих, раскрасавица!
Пропадать, так пропадать, а уж возьму тебя!.. (Подходя.) Не хочешь волей, возьму силой!.. Нет моей моченьки, умираю!.. Сорву сладкий поцелуй один в жизни, а там хоть на плаху! (Наклоняется и лбом сталкивается с Акимычем.)
Акимыч (во сне). С нами крестная сила, с нами крестная сила!

Тесов в ужасе отступает, при этом валит стул, и гитара издает отрывистый звук.

Акимыч (вскакивая). Кой черт здесь? (Тесов бросается к двери.)
Акимыч (бросается за ним). Нет, стой, не уйдешь!

Хватает за шиворот, Тесов молча вырывается и исчезает.

Акимыч (шаркает спичкой по стене). Что за оказия! (Освещает.) Это так: али бы домовой, али писарь!.. Тьфу ты, пропади ты!..

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Действие в доме Дубкова.

Сцена — зал: большая комната, двери боковые и входные, мебель старинная, на одном из столов среди сцены газеты и книги, все просто, но порядочно.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Дубков и Лонина выходят из противоположных дверей.

Дубков (протягивая руки). Живы, здоровы?
Лонина. Совершенно. Весь угар мой прошел!
Дубков. Хорошо заснули?
Лонина. Отлично спала.
Дубков. А я ведь струсил вчера, не за себя, а за вас!
Лонина. За меня? Отчего?
Дубков. А замерзли бы,— вьюга — не свой брат!
Лонина. Что же… Судьба, значит!
Дубков. И погибли бы в снегах великие стремления и горячие мечты!
Лонина. Да вы смеетесь…
Дубков. Нисколько! Нет, не шутя,— вьюга была отчаянная: как вы думаете,— мы верст тридцать проплутали!
Лонина. А хорошо!.. Как она свистит, мчится, крутится!.. Я первый раз в жизни видела вьюгу,— у нее свои песни!
Дубков. О, целые оперы!
Лонина. В котором часу мы приехали?
Дубков. Было два часа ночи, сестра уже заснула. Ну, а Домна Ивановна все там нам устроила.
Лонина. Ах, какая она добрая! Напоила меня чаем, уложила…
Дубков. Наш старый слуга,— еще меня нянчила! Сестра сейчас встает, и вы познакомитесь… К нам уже приехал кой-кто из соседей…
Лонина. Ай, гости! Если бы знала, ни за что бы не поехала.
Дубков. Ничего-с, изредка не мешает взглянуть на людей: увидите одну почтенную маменьку с воплощенной невинностью — ее дочкой, одну вдовушку из Петербурга,— приезжала сюда сбыть все наследственное для дальнейших своих вояжей, остальные — карты, одни карты: их присутствия вы и не заметите! Да, еще увидите знакомую уже вам чету Шалеевых.
Лонина. И они здесь?
Дубков. Здесь.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Катерина Владимировна.

Дубков. Вот и моя сестрица!
Катерина Владимировна. Да как вас бог донес вчера?
Дубков. Всеми правдами-неправдами, матушка! (На Лонину.) Насилу вытащил!
Катерина Владимировна. Здравствуйте, здравствуйте, гордая!
Лонина. Совсем не гордая!
Катерина Владимировна. Ждала я, ждала… (Объятия.) Давно бы сама к вам прикатила, да немочи мои, все болею, простите! (Садятся, Дубков ходит.) Я вас уже отчасти знаю…
Лонина. Каким образом?
Катерина Владимировна. Из рассказов моего братца.
Лонина. Он смеялся, вероятно, надо мной?
Дубков. Смею ли я, могу ли я?
Катерина Владимировна. Нет, он говорил, что вы — энергичная, горячая, смелая… одним словом,— девушка нового времени!
Лонина. Ну, смеялся! Перед вами — слабая, смешная, разочарованная в своих силах Верочка!
Дубков. Не верь, не верь! Это — та же гордыня, только прикрытая смирением! (Уходя.) Я иду к гостям.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Лонина и Катерина Владимировна.

Катерина Владимировна. Нет, право, он меня страшно заинтересовал вами…
Лонина. Что во мне? Самая обыкновенная, дюжинная я!
Катерина Владимировна. Вы можете представить, что мой дорогой байбак, как я его зову, до сих пор был просто ненавистником женщин: одна — пуста, другая — глупа, третья — зла, или все это вместе заключено,— вот его обыкновенный отзыв о женщинах! Он вечно бегал от них, а они его преследовали, влюблялись в него, в невесты набивалось ему — и счету нет сколько! И теперь даже вот вы увидите здесь: одна барышня и одна вдовушка, они млеют, тают, а он — все в лес! И после этого-то вдруг о вас слышу, говорит так горячо, так искренно! Не интересно ли?
Лонина (потупясь). Не знаю, не понимаю, ничего — во мне!
Катерина Владимировна. А я ему чуть не каждый день твержу: ‘Женись ты, наконец, байбак!’ Злится: ‘Отвяжись с глупостями!’ А уж как бы я была рада! Мы ведь с ним чистые бобыли, у нас совершенная пустыня… иногда как расхандримся оба! О себе я вам только скажу, что была я когда-то молода и, говорят, хороша, да вышла бездольным человеком! Теперь мне уже роковой-сороковой, значит, старая дева я, застрахована от всяких глупостей! Ха-ха-ха… И люблю я на свете только, только моего байбака теперь! А вы что,— вы ни словечка не сказали мне о себе?
Лонина. Вот что: зовите меня просто Верочкой и ‘ты’ говорите мне, как дома со мной!
Катерина Владимировна. Хорошо! Так скажи же мне что-нибудь о себе.
Лонина. Что сказать? Я еще и не знаю хорошенько, что я такое. Вот избрала дорогу себе по душе, да уж и озадачилась! Ха-ха-ха… Ах, какие здесь приключения со мной, если б вы знали! И горько, и смешно вспомнить!
Катерина Владимировна. Не робей!
Лонина. Я и не робею — была минута, струсила я, а теперь оправилась и буду бороться до последней капли!
Катерина Владимировна. А если вздумаешь полюбить человека, Верочка, полюби, пожалуйста, вот такого, как байбак мой: этот не изменит, не обманет и сумеет любить! Золотое сердце… (Встает.) Мы еще наговоримся с тобой досыта сегодня, я только на минутку взгляну, что там делается, а ты пока посмотри (указывая на стол), здесь новые книги есть… (Уходит.) .
Лонина (одна). Вспомнился мне мой родной уголок, Москва моя милая! Здесь я сразу, как дома! Славные они люди! (Смотрит книги.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Лонина и Шалеев.

Шалеев (влетая). Mademoiselle! Вы здесь, я только что узнал! Pardonnez! (Рукопожатие.) Ваше здоровье?
Лонина. Благодарю, здорова.
Шалеев (садится). Pardonnez! Я вчера так недолго был у вас, мы не успели поговорить: жена, знаете, она такая нервная, раздражительная, бывает странна, но не нужно обращать внимания, на днях она опять собирается по делам в город, и тогда я сейчас же явлюсь к вам…
Лонина. Да особой-то надобности нет, вот только дров до сих пор не дают…
Шалеев. Ах, дрова, дрова! Pardonnez! Каковы канальи! Я давно сделал распоряжение… сегодня же это строжайше подтвержу! Но вы, mademoiselle, вы… я не нахожу слов… Вы сегодня очаровательны! О, если бы я был совершенно свободен в настоящую минуту, я упал бы к вашим ногам, и — ваш раб до гроба!
Лонина. Что вы говорите вздор!
Шалеев (вскакивая). Parole d’honneur! {Честное слово (фр.).} Вы прелестны! Здесь сегодня, вероятно, составится небольшое soiree {Вечеринка (фр.).}, у них хорошенький рояль, Катерина Владимировна ведь виртуозка, надеюсь, мы потанцуем сегодня, mademoiselle,— я давно не танцевал!
Лонина. Я не люблю и почти не умею танцевать.
Шалеев. Помилуйте, это ужасно, что вы говорите, mademoiselle! Нет, я вас просто возьму в плен и увлеку, увлеку! Вихрь вальса! Что может быть лучше на свете? Вспомнишь старину!.. Или… или… мазурка! (Напевает и подплясывает.) Тра-та-та…

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и Лизавета Павловна.

Лизавета Павловна (без поклона покосившись на Лонину, к мужу). Вы уже здесь,— так я и знала!
Шалеев (смущен). Душка, что тебе угодно, душка?
Лизавета Павловна. Какую это репетицию вы проделываете?
Шалеев. Нет, это я, милка… мы говорили о делах!
Лизавета Павловна. Оно и видно! Деловой человек! Вы, кажется, намерены пуститься в пляс, но вам это не удастся! Понимаете?
Шалеев. Душка!
Лизавета Павловна. Да-с! А извольте, сейчас составится карточная партия, извольте садиться, я вам дам денег, только уж, пожалуйста, играйте без вашего дурацкого риска, больше рубля я вам не дам.
Шалеев. Душка, но… но… пойми, мне нужно поговорить… школа, просвещение!
Лизавета Павловна. Вам, кажется, еще было мало от меня за это ваше просвещение! Вы уже забыли? (Берет его за руку и ведет.) Пойдемте-с!
Шалеев. Милка! (К Лониной.) Pardonnez, pardonnez! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лонина, Дубков, Софья Васильевна, Лидия Петровна и Жени.

Дубков входит вперед с Софьей Васильевной, которая что-то горячо ему говорит, за ними Лидия Петровна и Жени. Софья Васильевна щурит и закатывает глаза, кокетничает самым отчаянным образом и то и дело прикладывает лорнетку к глазам, Лидия Петровна — дама с тоном, Жени — воплощенная невинность, одета мотыльком, всё это бросает вопросительный взгляд на Лонину.

Дубков (резко оставляет Софью Васильевну и подходит к Лониной). Пойдемте, Вера Николаевна, я покажу вам наш дом, библиотеку мою.
Лонина. Пойдемте.
Дубков (берет ее под руку, идут). Есть у нас и картины, вы любите живопись?
Лонина. Очень. (Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же, кроме Дубкова и Лониной.

Софья Васильевна (с улыбкой презрения лорнируя им вслед). Qui est done cela? {Кто бы это мог быть? (фр.).} (К Лидии Петровне.) Вы не знаете, Лидия Петровна?
Лидия Петровна. Не знаю, я не знаю… Первый раз вижу.
Софья Васильевна. Какое внимание, какая любезность! Он бросает всех.
Лидия Петровна. Да, да. Что-то особенное.
Софья Васильевна. Я его первый раз вижу таким дамским кавалером. Обыкновенно он — волк, бирюк. Какая это счастливица!
Лидия Петровна. Глядит она очень дерзко. Прямо заметно, что дурного тона. (Садятся.)
Софья Васильевна. Да, как видно, это… это из тех… ну, как их кличут? — знаете, ходят почти по-мужски и ухватки такие… Чему-то они там учатся, что-то проповедуют… волосы стригут. У этой еще целы,— ну, да все равно. Нигилистки, одним словом.
Лидия Петровна. Бог мой! И здесь они, неужели?
Софья Васильевна. Я вас уверяю,— это одна из них. Я ведь насмотрелась на них довольно в Петербурге, я их сейчас узнаю.
Лидия Петровна. Скажите, я слышала, у них и этот гражданский… (Говорит на ухо.)
Софья Васильевна. Ха-ха-ха, еще лучше! Просто натуральный, naturel… Встретились, ну и… без всяких там церемоний, ха-ха-ха! У них это делается очень просто и коротко, близость к природе, они говорят.
Лидия Петровна. Ах, ах! Жени, я тебе приказываю, слышишь: не подходи к этой и… ни слова с ней.
Жени. Хорошо, мама. Она, мама, страшная, злая, да?
Лидия Петровна. Ты, мой друг, ничего не должна еще знать. Видите, моя Жени — какой ребенок: она еще ничего не понимает. Это моя гордость. Но я удивляюсь Михаилу Владимировичу.
Софья Васильевна. Не понимаю и я, впрочем, догадываюсь, отчасти догадываюсь: не намерен ли он пригласить ее pour la compagnie de sa sceur {В компаньонки к своей сестре (фр.).}, имея здесь свои цели?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Лизавета Павловна.

Софья Васильевна (встает навстречу). Мы в недоумении, мы поражены, Лизавета Павловна.
Лидия Петровна (за нею). Да, да, не можем понять.
Лизавета Павловна. Что такое?
Софья Васильевна. Кто это такой, эта… это новое лицо здесь?
Лизавета Павловна. Ах, я вам сейчас скажу: это просветительница!.. как же, наша новая учительница…
Софья Васильевна. Вот кто!
Лидия Петровна. Не важная птица! А как он к ней внимателен — удивительно!
Лизавета Павловна. Еще не то будет, погодите! Уж моего супруга она отуманила, у него и так-то здесь (показывая на голову) небогато, а то и совсем было рехнулся: видите — в члены его там какие-то насмех выбрали, без жалованья,— просвещение это… И что же? Гляжу — уж он в одно прекрасное время у нее в училище в шкафе спрятан,— вот как у нас просвещают! Ну, да я повернула по-своему, я сразу осадила моего. Ну, вот теперь она за другого взялась, и увидите — приворожит. Это — яд, чума, зараза. И все под видом просвещения!
Софья Васильевна. Понимаю теперь, понимаю. Я не ошиблась в моей догадке…
Лидия Петровна. Жени, еще повторяю: избави боже тебя, хотя одно слово с ней… хотя одно. Презрения, одного презрения она достойна.
Жени. Я не буду с ней, мама, и не подойду.
Лидия Петровна. Михаил Владимирович… кто ему пара, на того не обращает внимания, а с такой…
Лизавета Павловна. Да-с, вот у нас какие проявились. Я так и слежу теперь за моим, с глаз не спускаю мое сокровище: ведь так его и тянет,— околдовала-с!
Софья Васильевна. Ничего нет странного: она представляет для мужчин такую легкую добычу, а они на это падки! Ах, мужчины! решительно они не умеют ценить женщин и не видят их, не хотят их понять. Как они пусты!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же, Дубков, Лонина и Шалеев.

Дубков говорит неслышно с Лониной, Шалеев их преследует, Лидия Петровна и Жени отходят в сторону, садятся и шепчутся, косясь на Лонину с Дубковым, Софья Васильевна тоже садится, презрительно лорнируя их.

Лизавета Павловна (подлетая к мужу). Вы опять! Вам указано было место!
Шалеев. Душка, милка…

Лизавета Павловна отводит его вдаль, сажает около себя, придерживая за руку, он покручивает усы, то и дело порывается к Лониной, но Лизавета Павловна убивает его взглядом.

Дубков (подходя к столу, громко Лониной). Вот здесь есть очень интересные иллюстрации.
Лонина. Покажите.

Он развертывает книгу, Лонина садится и смотрит.

Софья Васильевна. Михаил Владимирович, уделите минуту забвенным, мне хочется поговорить с вами.
Дубков (подходя). К вашим услугам.
Софья Васильевна. Садитесь, прошу вас. (Указывает место около себя. Дубков садится, она отчаянно кокетничает, пауза, Жени бросается к столу, чтобы посмотреть иллюстрации.)
Лидия Петровна. Жени, Жени, ты забыла?
Жени. Ах! (Возвращается и заметно получает выговор от матери.)
Софья Васильевна (с глубоким вздохом). Итак, Михаил Владимирович, прощайте, я завтра еду.
Дубков. Счастливой дороги.
Софья Васильевна. Когда-то увидимся опять, Михаил Владимирович? Ах!
Дубков. Бог знает!
Софья Васильевна. И увидимся ли?
Дубков. Говорят: гора с горой только не сходится. Впрочем, дороги-то наши разные: вы — женщина света, столиц, может быть, теперь укатите еще за границу, а я — человек глубокой провинции,— пожалуй, никогда и не увидимся, не встретимся больше. Да и незачем, право: интересы наши совершенно различны.
Софья Васильевна. Ах, как это холодно, как это жестко: ‘никогда… незачем!’ Понятно, если не хотят встретиться, а бывает, что люди ищут друг друга, стремятся, ждут встречи, и нет для них ни расстояний, ни времени. Ах! Я, конечно, не так счастлива, чтобы рассчитывать на это. Теперь ясно. Да, все зависит от людей, от их желаний, чувств.
Шалеев (привскакивая). Совершенно верно-с. Я, будучи переведен по полку в 1865 году, в марте месяце, из Казани в Астрахань, летел-с на почтовых в самую распутицу, и ничего-с, прелестно! (Лизавета Павловна сажает его.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же и слуга.

Слуга. Михаил Владимирович, старый старшина там, Буровин, и писарь Тесов к вам-с.
Дубков. Что им нужно? Пусть после придут.
Слуга. Очень нужное, говорят, с какой-то бумагой… важная, говорят.
Дубков (уходя). Какая там такая важность? (Слуга уходит за ним.)
Шалеев (как бы про себя). Канальи! Еще нужно их под суд упечь. Непременно.
Лизавета Павловна (встает). Вам бы самим-то следовало баню хорошую задать, и с вашим просвещением. Вероятно, скоро сядут за карты,— пойдемте.
Шалеев. Душка… но… но… мне…
Лизавета Павловна (уводя его). Идите, вам говорят, и чтоб больше вы не шатались.
Шалеев. Милка… душка… (Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Лидия Петровна, Жени, Софья Васильевна и Лонина.

Софья Васильевна (к Лониной иронически). Mademoiselle, извините… Позвольте к вам обратиться и спросить, вы профессорствуете, кажется?
Лонина (отрываясь от книги). Нет, я просто сельская учительница.
Софья Васильевна. Ах, что вы! Вы слишком скромны: я столько слышала о ваших лекциях… даже есть у вас лекции чисто для взрослых людей, такие интересные, увлекательные…
Лонина. О каких лекциях вы говорите?
Софья Васильевна (встает). Ха-ха-ха! А ваши лекции о нежных чувствах… ваше применение их на практике, я слышала, имеет особенно громадный успех, я сама даже воочию имела случай в этом убедиться сейчас: в вас все влюблены здесь без ума…
Лонина (встает). Как вы дерзки!
Софья Васильевна. Ха-ха-ха! Гиена! (Уходя.) Она — гиена… Я боюсь ее!
Лонина (про себя). Боже мой! и здесь… (Садится и опускает голову на руки.)
Лидия Петровна (встает). Хороша и Софья Васильевна: эта барыня на глазах у всех вешается ему на шею! Какое бесстыдство! Ах, Михаил Владимирович, Михаил Владимирович, не видит, не видит, кто ему пара! Жени, уйдем отсюда, а то дождемся и мы какой-нибудь дерзости!
Жени (прижимаясь к матери и косясь на Лонину). Я боюсь, мама, я боюсь ее!
Лидия Петровна (уходя с дочерью). Первый раз в жизни я в таком обществе! Это ужасно!
Лонина (встает в слезах). И здесь оскорбляют меня! Зачем я ехала сюда, зачем? Уйду пешком, убегу отсюда! Нет, там в школе одна я, в холоде, в угаре, а все — лучше!

Быстро уходит.

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Дубков (один).

Дубков (входя с бумагой в руке). Ничего не пойму, какое дело у них? (Читает бумагу.) ‘Имеем честь донести высшему начальству необычайный случай и событие весьма важное, угрожающее даже тишине и благоденствию нашего уезда’. Эка чушь. (Прячет в карман.) Какие-нибудь кляузы! Лезут ведь! (Проходит.) Мысли путаются! (Садится на стул и опускает голову на руки.) Что с моей головой, с моим сердцем?

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Дубков и Катерина Владимировна.

Катерина Владимировна (подходя). О чем задумался? (Садится около и кладет руку на его плечо.)
Дубков. Так что-то, не знаю!
Катерина Владимировна. Хандра опять, и для моего дня рождения! Нет, байбак, развеселись, уж кутнем на пороге моего рокового-сорокового.
Дубков. Да я ничего.
Катерина Владимировна. А премиленькая эта Верочка,— я полюбила ее!
Дубков. При условиях из нее может выйти хорошая женщина,— есть серьезные задатки!
Катерина Владимировна. Брат, вот бы тебе такую женку!
Дубков. Что ты болтаешь, Катя! Сватает меня чуть не каждый день, одно только и есть на языке: ‘Женись, женись!’
Катерина Владимировна. А что же, засветило бы у нас тогда красное солнышко, перестали бы мы хандрить с тобой!
Дубков. Полно тебе врать!
Катерина Владимировна (заглядывая ему в лицо). Да ведь она тебе нравится… очень?
Дубков. Мало ли, что нравится, так и жениться непременно! У нее совсем другие цели и стремления!
Катерина Владимировна. Э, школу-то она и здесь может завести, да еще лучше, а там свои дети будут, делай тогда из них людей, клади на них свое призвание!
Дубков (встает). Катя, я думал, ты шутишь, а ты уж серьезно!
Катерина Владимировна. Ха, ха, ха, испугался!
Дубков (ходит). Нет, а о таких вещах как можно… так легко и скоро… такие вещи… их долго обдумывают, соображают,, такой шаг…
Катерина Владимировна. Пошел, пошел свое: обдумывать да соображать! Нет, вас так и нужно, таких закоренелых холостяков, с вами так только и можно что-нибудь сделать: взять вас, схватить, да и женить! Ха-ха-ха!.. А то вы так и останетесь на мели!
Дубков. Гм, что правда, то правда! Но только в настоящем-то случае, конечно, ничего не может быть!
Катерина Владимировна (уходя). Ха-ха-ха, постой-ка я ее поищу, куда она скрылась!
Дубков. Катя, ты ей еще не вздумай что-нибудь говорить!
Катерина Владимировна. Слушаю-с!
Дубков (один). Гм, что выдумает! Даже глупо, что со мной делается! Ну, люблю, очень люблю! Так что же? Все-таки ничего не будет, не может быть!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Те же и Лонина.

Катерина Владимировна (держит Лонину за руку). Можешь представить,— она собралась в бегство, скучно ей у нас! (Садится.)
Дубков. Что вы это, Вера Николаевна?
Лонина. Нет, мне нездоровится, я домой хочу!
Катерина Владимировна. Не пущу я тебя, вот и все!
Лонина. Мне, право, тяжело, хочется одной быть!
Дубков. Останьтесь хотя до обеда!
Катерина Владимировна. Да я ее совсем не пущу!
Лонина (вскакивая с испугом). Это как?
Катерина Владимировна. А так! Ты более не вернешься в свою холодную, угарную, мрачную школу!
Лонина. Что вы… что вы? Избави боже! Бросить, оставить дело,— да я презирать себя буду!
Катерина Владимировна. Постой, у нас есть свободный, отдельный флигель, мы устроим свою школу, я буду помогать тебе, дело у нас пойдет отлично! (Сажает ее и обнимает.) Верочка, голубчик, решайся!
Дубков. А ведь чудесная мысль. Я был бы искренне вам благодарен: я давно подумывал о школе, да учителя по душе не было.
Катерина Владимировна. А теперь он у вас есть, вот он!
Лонина. Нет, это невозможно! Лучше и не говорите! Я должна быть там!
Катерина Владимировна. Э, ничего нет невозможного! Особенно теперь я в этом убедилась! (К Лониной.) И знаешь, что меня убедило?
Лонина. Что?
Катерина Владимировна. Да вот что… я уж начала, и теперь окончу: мой братец, которого ты видишь… я было так уж и решила, что нет и не будет на свете женщины, которую бы он полюбил! А она явилась, она есть… и он полюбил, крепко полюбил! Уж я вижу,— от меня не скроется!
Дубков (смущен). Катя, Катя, замолчи, пожалуйста!
Катерина Владимировна. Не умолкну! Да, он полюбил! Он тебя полюбил, Верочка!
Лонина (вспыхнув и опуская голову, тихо). Что вы говорите, вы шутите!

Дубков не знает куда деваться, за что взяться.

Катерина Владимировна. Без шуток! Полюби и ты его, и вы будете счастливы! А уж как я рада буду.
Дубков. Катя!
Катерина Владимировна (жмет ее руку). Протяните ему эту ручку, с верой, с упованием!
Дубков (вдруг подходя). Она сказала правду, Вера Николаевна, я люблю вас!

Лонина встает в сильном смущении, Дубков берет ее за руку.

Дубков. Вера Николаевна, скажите что-нибудь!
Лонина. Я… вы… я не знаю… вы мне тоже нравитесь! Но школа… не могу я, я хочу… я должна служить!
Дубков. Школу я устрою, она будет у нас!
Катерина Владимировна (хватая Лонину за руку). А я твоею помощницей!
Лонина. Что я скажу? Не знаю, что сказать!
Катерина Владимировна. Только скажи, что ты наша, моя, его, наша!
Лонина (быстро убегая). Дайте мне помолиться!
Дубков. Катя, что ты делаешь, Катя?
Катерина Владимировна. Я делаю, чего бы ты никогда не собрался сделать! (Обнимает его.) И оживут эти стены, зазвенит, зазвучит здесь у нас новая молодая жизнь. И шумите, шумите больше: ваш говор и смех будет разгонять хандру старой девы!
Дубков. Катя, ах, Катя! Большой это вопрос!
Катерина Владимировна. Посмотрите, как вы будете счастливы, и ты не раскаешься. А теперь пойдем к гостям, и — как ничего не бывало, а после уж поразим их! (Идут рука за руку.)
Дубков. Удивительно! Я ничего не могу еще сообразить, что это, как, что ты делаешь!
Катерина Владимировна. Крепость, вашу крепость беру. (Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Слуга, Буровин и Тесов.

Слуга (в дверях). Ах, народ! Вам говорят, гости, занят! Ну, принял бумагу и ждите!
Буровин. А коли важное, можешь ты это постигать, такое важное, что…
Тесов. Нужно доложить еще, он забыл, может быть.
Буровин. Тут прямо на почту сейчас отсылаем, экстренно, к губернатору! Ты это понял?
Тесов. К начальнику губернии прямо!
Слуга. Я пойду — доложу, только смотрите, как бы вам не было от него, да и мне с вами достанется! (Уходя.) Неотесы, право!
Буровин (вслед). Ах ты, лакейская харя!
Тесов. При милости на кухне, на заднем столе с музыкантами…
Буровин. А ловко мы ее отбрили!
Тесов. Ничего, будет довольна барышня!
Буровин. И мастер ты, шельма, строчить: к месту все это у тебя приклеено, ну, и насчет грамматики, бестия, ловкач!
Тесов (самодовольно ерошит волосы). Можем отшлифовать в лучшем виде, что угодно.
Буровин. А как думаешь, что ей будет? Ведь не помилуют!
Тесов. Ха-ха-ха! да, не погладят по головке!
Буровин. Я думаю так: конец ей здесь, вон ее откомандируют.
Тесов. Не иначе, что так!
Буровин. А то, пожалуй, и в ссылку,— Макара искать с телятами!
Тесов. Очень возможно, что такая случайность произойдет! Нас не задевай!
Буровин. Н-да, не фордыбачь, не дери нос! А то, ишь ты, миликтриса какая.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Буровин, Тесов и Дубков.

Дубков (с бумагой в руке). Да что вам нужно, наконец, от меня? Я начал читать вашу бумагу, ничего не понимаю, и не ко мне, кажется, это относится.
Буровин. Это так точно, к губернатору это!
Тесов. К начальнику губернии-с!
Дубков. Так зачем же вы ко мне-то обращаетесь?
Буровин. А, значит, всепокорнейше просим прочитать это самое от начала до конца, и какое ваше мнение будет, так как начальство вы тоже у нас по уезду.
Дубков (быстро пробегая). А-а-а, вот оно что! (С улыбкой идет к двери и зовет.) Господа! Все, все сюда! А вы, Вера Николаевна, особенно, дело о вас идет. (Все входят.)

ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Лонина, Катерина Владимировна, Шалеев, Лизавета Павловна, Софья Николаевна, Лидия Петровна, Жени и Дубков.

Дубков (к Лониной). Вы — подсудимая. Прошу вас принять подобающее положение: сейчас будут читать обвинение! (Лонина вопросительно смотрит на Буровина и Тесова, те заметно не ожидали ее появления, перешептываются между собою.)
Дубков. А кстати здесь и Иван Антонович. (К Шалееву, подавая бумагу.) Потрудитесь прочитать вслух, это нам и приличествует, как члену училищного совета.
Шалеев (берет бумагу). Avec plaisir {С удовольствием (фр.).}.

Когда он читает, Лизавета Павловна стоит с ним рядом и кивает головой, как бы говоря: ‘так, так, отлично!’ и торжествующе-злобно глядит на Лонину, Шалеев между чтением изредка вставляет: ‘канальи!’ Тогда она его злобно одергивает, Софья Васильевна всех лорнирует, Лидия Петровна нашептывает что-то Жени, Дубков подходит к Лониной и Катерине Владимировне, что-то им говорит, они улыбаются, Буровин перемигивается с Тесовым, который стоит с авторской гордостью, ероша волосы и переставляя ноги.

Шалеев (читает). ‘Имеем честь донести высшему начальству необычайный случай и событие весьма важное, угрожающее даже тишине и благоденствию нашего уезда. Хотя мы живем в глухой стране, но чувства отечественной любви в нас очень сильны, и мы даже можем проникнуть всякую опасность. А в чем оная оказалась в течение настоящего времени, ниже следует: месяца сентября текущего года назначено,— кем — нам неизвестно,— в наше училище учительшей какое-то неизвестное нам лицо: полом — девица, а может быть и дама, только женского рода, а по имени Вера, по отечеству — Николаевна, по фамилии — Лонина. И сия оная женского пола учительша видом — дерзка, одеяние ее — странное, прическа по моде! На вопрос: какой веры, ответа не дала. Упования и надежды никакой не имеет, и так нужно полагать, в великом заблуждении находится и самых опасных свойств, что даже угрожает нашей отечественности и всему уезду, потому — зараза проникнуть может всюду. В класс никого не допускает,— по сей причине неизвестно, какое учение от нее истекает, а только ребята делаются остры не по годам и дают ответ старшим на все быстро, чего даже на земле нет, а насчет звезд и подземного царства… Житие же домашнее сей девицы подозрительное: людей не принимает и сама никуда не ходит, всегда назаперти, или пишет что-то, или читает, и никому не показывает онаго, а даже прячет при входе всякого постороннего человека. Вследствие всего вышеизложенного, мы имеем честь всепокорнейше просить ваше превосходительство вникнуть в сей случившийся случай и сделать достодолжное распоряжение относительно вышереченной девицы. За сим, мы уповаем и смиряемся в ожидании. Бывший старшина закутинской волости Степан Иванов Буровин. Волостной писарь Тесов’.
Дубков (ко всем). И вообразите, господа: эта-то ‘опасных свойств девица’ — моя невеста! (Берет Лонину за руку, Катерина Владимировна обнимает ее, все поражение, каждый по-своему, Софья Васильевна, вспыхнувши, прикладывает лорнетку и ядовито улыбается, Лидия Петровна всплескивает руками и качает головой, Жени, испуганно озираясь на всех, жмется к матери, Лизавета Павловна подносит с улыбкой палец к носу мужа, он целует ее руку, и они представляют счастливую чету, Буровин, разводя руками, кланяется, Тесов боязливо прячется за него).
Буровин (к Дубнову). Следственно, ваше высокоблагородие, как же нам теперьча в этаком оном случае неожиданном поступить?
Дубков (с улыбкой). А уж это как знаете!
Буровин (к Тесову). По сей причине, братец, что ж нам теперьча,— отступление значит. (С поклоном к Дубкову.) Просим уж вас, по оному, это оное к уничтожению, и то есть предать дело забвению! А вас имеем честь поздравить!.. (Все подходят с поздравлением.)

За сценой шум и голоса.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

Те же и Слуга с Акимычем.

Слуга (удерживая Акимыча). Постой… погоди… говорят!
Акимыч (рванувшись). Пусти… Некогда! (К Лониной.) Ваше благородие! Приемку надо делать… дрова привезли… Ну и полено… отборное!.. (Общий смех.)

Занавес.

Комментарии

Николай Яковлевич Соловьев родился в Рязани в семье архитектора. Окончил Калужскую гимназию, учительствовал, затем был вольнослушателем Московского университета, но по бедности ушел из него и стал уездным учителем, начал писать пьесы, которые не были приняты на сцену. В 1874 году Соловьев поступил послушником в Николо-Угрешский монастырь, где продолжал писать пьесы. Здесь на него обратил внимание известный консервативный публицист и писатель К. Н. Леонтьев, который, заметив одаренность Соловьева, познакомил его с Островским.
В соавторстве с великим драматургом Соловьев написал четыре пьесы: ‘Счастливый день’, ‘Женитьба Белугина’, ‘Дикарка’, ‘Светит да не греет’. В этот же период Соловьев самостоятельно пишет ‘На пороге к делу’.
Взаимоотношения Соловьева с Островским были непростыми, они осложнялись и нелегким характером Соловьева и вмешательством Леонтьева, которому не нравилось идеологическое влияние Островского на молодого драматурга. Леонтьев хотел сделать из Соловьева защитника консервативных идей (см. об этом: Данилова Л. С. В ‘академии’ Островского.— В кн.: А. Н. Островский и литературно-театральное движение XIX—XX веков. Л., 1974, Дунаева Е. Н. Островский в переписке Н. Я. Соловьева и К. Н. Леонтьева,— В кн.: Литературное наследство, т. 88, кн. I. М., 1974). Но разночинцу Соловьеву демократизм Островского был ближе, чем монархический консерватизм Леонтьева.
После того как творческий союз драматургов распался, Соловьеву не удалось создать ничего равного пьесам, написанным в соавторстве с Островским.

Сочинения Н. Я. Соловьева:

Собрание драматических сочинений в двух томах. Спб., 1910, Островский А. и Соловьев Н. Драматические сочинения. Спб., 1881, Островский А. Н. Полн. собр. соч. в 12-ти т., т. 8. М., 1977 (пьесы, написанные в соавторстве), Переписка А. Н. Островского и Н. Я. Соловьева.— В кн.: Труды Костромского научного общества по изучению местного края, вып. 42. Литературный сборник I, Кострома, 1928.

Литература о нем:

Данилова Л. С. Из истории творческих взаимоотношений Островского и Соловьева.— Учен. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена, т. 219. Л., 1961.

НА ПОРОГЕ К ДЕЛУ

Впервые пьеса опубликована в журнале ‘Дело’, 1879, No 10. Первые постановки состоялись в Петербурге 26 января 1879 года в бенефис А. А. Нильского и в Москве 2 февраля 1879 года в бенефис Н. А. Никулиной.
Пьеса была написана во время пребывания Соловьева в имении Островского Щелыково. Островский принимал большое участие в судьбе этой комедии, сам следил за ее постановкой в Малом театре. Когда Островскому сообщили, что в Петербурге распространился слух, будто пьеса ‘На пороге к делу’ написана Соловьевым в соавторстве с Н. И. Куликовым (псевдоним — Н. Крестовский, актер и драматург, 1812—1891.— В. Н.), Островский ответил: ‘Пьесу ‘На пороге к делу’ Соловьев написал всю сам и писал ее у меня в деревне, история о сотрудничестве есть выдумка, даже неправдоподобная’ (XI, 63).
Позднее соавтором Соловьева нередко называли самого Островского. Это недоразумение было вызвано, кроме различных слухов, еще, вероятно, тем, что комедия была напечатана в издании: Островский А. и Соловьев Н. Драматические сочинения. Спб., 1881.
То, что Островский не принимал участия в непосредственной работе над текстом, подтверждается его письмом Соловьеву, в котором он, радуясь успеху пьесы, пишет: ‘Жаль, что Вы со мной не посоветовались, чтобы придать Вашему произведению вполне законченную литературную форму, более двух часов работы не потребовалось бы, и я сделал бы это для вас с большим удовольствием’ (XI, 634).
О петербургской постановке Соловьев сообщал Островскому: ‘…несмотря на дурную репетовку и плохое знание ролей, пьеса имела успех. Хорош был Варламов — Акимыч, недурен Нильский — Шалеев, но Горбунов — Буровин очень слаб и вдобавок выдумывал много своего’. О Савиной в роли Лониной Соловьев писал после премьеры: ‘Савина не совсем на месте в этой учительнице’, а спустя некоторое время: ‘Савиной, я вижу, решительно не по характеру роль Лониной’ (Переписка А. Н. Островского и Н. Я. Соловьева.— В кн.: Труды Костромского научного общества по изучению местного края, вып. 42. Литературный сборник 1. Кострома, 1928, с. 51-53).
О характере игры Савиной дает представление рецензия ‘Голоса’: ‘При своей чисто пассивной роли г-жа Савина (учительница) не могла, как во многих других пьесах, роскошествовать обилием молодой жизни, полудетской веселостью и шаловливостью, тонким кокетством и неподражаемой грацией. Для всего этого роль не представляла ни малейших данных, даже тех задушевных нот, которые так поразительно удаются нашей даровитой ingenu, в роли учительницы нет. Но г-жа Савина нашлась и тут: не пересаливая тона оскорбленного достоинства, […] оттенив добродушие, терпение, кротость молодой девушки, борьбу природной веселости характера с ужасающим положением, в которое она попала, несравненная артистка сумела из неблагодарного материала создать симпатичную и привлекательную фигуру’ (Голос, 1879, 28 января).
О премьере в Малом театре Островский сообщал Соловьеву: ‘Многоуважаемый Николай Яковлевич, поздравляю Вас с огромным успехом. […] Играли все хорошо, Ермолова провела роль прекрасно и была вызываема по нескольку раз всем театром после каждого акта, Музиль (Тесов) и Макшеев (Акимыч) играли превосходно, их тоже вызывали по нескольку раз, роль Буровина была исполнена Садовским с такой энергией и с таким блеском, что, по отзывам самых компетентных людей, подобного исполнения крестьянина давно не запомнят на нашем театре’ (XI, 636).
Об исполнении Ермоловой роли Лониной П. Д. Боборыкин писал: ‘Ермолова создана природой для таких учительниц, и лицо, и голос, и тон, и манеры — все подходящее. Она оставалась всю пьесу простой и правдивой и внушала к себе сочувствие в зрителях’ (Русские ведомости, 1879, 6 февраля). Ермоловская трактовка роли Лениной сделала спектакль общественным событием, так как она усиливала демократическое звучание роли, особо подчеркивались слова героини ‘Есть сильней меня, лучше, есть и такие, которые могут бороться и не сломит их ничто!’ Эта реплика вызывала рукоплескания молодежи.
Ортодоксальная народническая критика отнеслась к пьесе резко отрицательно. Так, рецензия П. В. Засодимского называлась ‘Современный пустоцвет’ (Русское богатство, 1880, ноябрь, с. 28—48).
Текст пьесы печатается по изданию: Островский А. и Соловьев Н. Драматические сочинения. Спб., 1881.
А. Н. Майков (1821—1897) — русский поэт.
Еще в инвалиде-то никогда не состояли, а по антилерии…— Имеются в виду инвалидные команды, создававшиеся из старых, пострадавших от ран или болезней солдат, для несения вспомогательной военной службы.
…к предводителю!— Имеется в виду предводитель дворянства.
Соловьев Николай Яковлевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Генерал-поручик Паткуль, Кукольник Нестор Васильевич, Год: 1846
  2. Сцена из трагедии Шиллера ‘Мария Стюарт’, Шиллер Фридрих, Год: 1799
  3. Петр I, Погодин Михаил Петрович, Год: 1831
  4. Поход с непременных квартир, Аблесимов Александр Онисимович, Год: 1782
  5. Король Генрих IV (Часть первая), Шекспир Вильям, Год: 1597
  6. Сакунтала, Калидаса, Год: 1838
  7. Иезуиты в Литве, Навроцкий Александр Александрович, Год: 1876
  8. Король Генрих IV. (Части I и II), Шекспир Вильям, Год: 1597
Электронная библиотека