Н. А. ЛЕЙКИНЪ
Мдные лбы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880
НА ЛЮДЯХЪ.
На людях, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
На Нев, по гладко-расчищенному льду, мужики перевозятъ публику съ одного берега на другой на креслахъ, поставленныхъ на полозья. Зрителей больше, чмъ перезжающихъ. Разумется, у глазющихъ толки и разговоры. Каждый молодецъ толкуетъ на свой образецъ.
— Харчи-то свои или хозяйскіе? спрашиваетъ перевозчика баранья чуйка, крытая сукномъ.
— Свои нон. А харчь-то почемъ? Купишь вонъ хлба, да трески… Да что! Только что лишнее отъ публики перепадетъ тмъ и живы. Не ожирешь.
— Это врно, а только ужъ такое и рукомесло, чтобъ отощавши. Напрешься щей съ кашей до икоты, такъ много не набгаешь. Ну-ко, сытый-то. Сытаго сейчасъ сонъ клонить начнетъ. Поди вдь и у васъ больше рысистые цнятся?
— Что говорить? Особливо, ежели хмльной перезжаетъ. Онъ сейчасъ требуетъ, чтобъ съ градомъ… Я вотъ на рысяхъ скоръ, такъ меня позапримтили и любятъ. Все ко мн супротивъ другихъ…
— Коли такъ, то капиталы наживешь, ввязывается лисья шуба, носъ луковицей.
— Еще-бы. Домъ каменный сколочу и тебя управляющимъ поставлю. Нтъ, купецъ, только ужъ изъ-за бдности и пошелъ я въ эти самыя лошади. Бдность одолла.
— А ты уповай, утшала перевозчика лисья шуба.— За то тамъ будетъ хорошо. Богатому не внити въ Царство-Небесное. Даже такъ сказано: лучше верблюду въ игольныя уши… Святыню-то помнишь?
— Святыню-то мы помнимъ чудесно, а только трудно. Вонъ какъ упарившись! Рубашка-то смокла и даже къ тлу прилипши. Къ вечеру-то руки-ноги что твои песты, во всемъ ломота.
— А ты кровь жильную пущай. Дрянь всякая печенками выдетъ и легче будетъ.
— И пущалъ-бы, да скупятся нон доктора-то насчетъ крови. Записки не даютъ, а цирульникъ безъ записки и шкуру не счетъ. Подай, говоритъ, записку отъ доктора, тогда и кровь пущу. Я вонъ и то тутъ какъ-то скубента перевозилъ, такъ говорилъ: и съ чего это вамъ чужой крови жаль? А онъ мн: я, говоритъ, тебя машинами вылчу да спиртомъ, приходи ко мн.
— Да скубентъ не лчитъ. Скубентъ для того, чтобъ ребятишекъ обучать, замчаетъ чуйка.
— Который ежели изъ акабеніи, тотъ лчитъ, а который изъ нитриситета, тотъ обучаетъ. Жилъ я на Петербургской въ фонарщикахъ, такъ разговоры-то эти самые съ ними производилъ. Вдь на Петербургской ихъ какъ таракановъ во всхъ щеляхъ понапихано. И барышни-скубентки лчатъ. Лтось мн одна глазъ выворачивала и соръ оттедева выгребала.
— Да бабенки-то он къ лченью способне, согласилась лисья шуба.— По настоящему это ихъ настоящая статья и есть. Ты возьми въ деревн… Нешто мужики лчатъ? На рдкость. А все больше бабы, потому имъ и съ нечистой-то силой знаться легче.
— Ну, и чтожъ, помогла скубентка теб? спросила чуйка.
— Въ самомъ лучшемъ вид помогла. Сначала соръ выворотила, а потомъ снадобье дала. И такой, братецъ ты мой, у насъ тутъ манеръ вышелъ, что уму помраченье! Я думалъ, что снадобье-то пить надо. Взялъ да и выпилъ банку, а нужно было примачивать. Встрчается она со мной: ‘ну что, говоритъ, примачивалъ?’ — ‘Нтъ, говорю, выпилъ’. Такъ даже съ диву далась: ‘какъ, говоритъ, ты не умеръ, вдь это ядъ былъ!’ — ‘Живъ, говорю, извольте посмотрть. Кому ядъ, а намъ во спасенье’. И дйствительно, братцы, щемило у меня нутро, а какъ выпилъ, такъ словно рукой сняло!
Лисья шуба вздохнула.
— Это господамъ ядъ-то, а простому человку всякая сндь Божій даръ, сказала она.
Подошла еще шуба енотовая.
— Опять начали прошлому году подражать! кивнулъ енотъ на перевощиковъ.— Я думалъ, что хозяинъ ихній прогорлъ давно и въ трубу вылетлъ съ этими санями. Анъ нтъ, живъ курилка!
— Съ чего прогорать-то? замтила лисья шуба.— Человкъ не лошадь, его прокормить дешево стоитъ. Вотъ лошадь по ныншнимъ кормамъ — бда. Лошади подавай овесъ да сно, она другого сть не будетъ, а человкъ всякую дрянь стъ.
— Что врно, то врно, а только я такъ полагалъ, что ужъ даже и запретъ на эту музыку положенъ, чтобъ на людяхъ зда.
— Да вдь хлбъ рабочему человку, такъ какъ-же тутъ запретить, милый человкъ?— возразилъ перевозчикъ.
— Мало-ли что хлбъ, а все-таки по писанію грхъ. Нешто по писанію человкъ на зду положенъ? Ты прочти-ка въ книгахъ-то. На то скотъ есть. Да и скотъ-то не всякій показанъ. Конечно, эта самая людская акварель съ заграничныхъ земель взята, но намъ-то не слдъ подъ нихъ подражать. У нихъ неврность въ религіи, а у насъ сила. Они вонъ ладонью молятся, а то такъ и не крестясь, такъ неужто и намъ то-же самое? У насъ на зду лошадь да волъ предназначенъ, а у нихъ и на слонахъ, и на козлахъ, и на ослахъ, и на верблюдахъ…
— Намъ странникъ одинъ разсказывалъ, что на Аонскую гору онъ даже на собакахъ здилъ,— поддакнула чуйка.
— Вретъ твой странникъ. Ну, статочное-ли дло, чтобъ монахи къ своей святой гор псовъ подпустили? На собакахъ здятъ, это точно, но только не на Аонской гор, а въ жаркихъ странахъ. Въ холодныхъ на олен, а въ жаркихъ на собак. Жарко, ни одной скотин не вынести, а собакъ впрягутъ и он бгутъ. Потому собака бжитъ языкъ выставя и у ней жаръ и потъ на язык. Съ языка онъ исходитъ, а тла не соприкасается.
— Этотъ-же странникъ сказывалъ, что онъ по Капказу на птицахъ леталъ. ‘Впрягутъ, говоритъ, намъ, богомольцамъ, въ тележку десятокъ орловъ,— они насъ и везутъ’.
— Еще того чище! На тараканахъ твой странникъ не здилъ-ли?
— Мн что! Люди ложь и я тожь,— согласилась чуйка.
— А ты облыжныя свднія не распространяй. За это отвтишь!
— Не теб-ли толстопузому отвчу!— пятится чуйка.
— Нтъ, не мн, а кому нибудь другому. Въ бараній-то рогъ согнутъ! Ты зачмъ вру колеблешь?
— Ну тя въ болото! Вотъ присталъ-то, словно банный листъ!
Чуйка поспшно начала отходить. Ей смотрли вслдъ и хохотали.
— Не перевезти-ли, господа купцы, на ту-то сторону? спросилъ перевозчикъ лисью и енотовыя шубы.
— Чтобъ я на человк да похалъ? Сшутилъ тоже!— отвчалъ енотъ.— А кто мои грхи потомъ замаливать будетъ за зду на людяхъ? Берешься полъ-пуда свчей разставить, такъ, пожалуй, подавай сюда свою коляску, закончилъ онъ.— А на пропой теб надо, такъ мы и такъ пяточекъ прожертвуемъ. На, бери на стаканчикъ. Насъ съ этого не убудетъ.
И енотъ подалъ перевозчику пятакъ.