НА ЛОВЛ.
НА ЛОВЛ.
(ИЗЪ ДОРОЖНЫХЪ ОЧЕРКОВЪ B. И. НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО).
‘Нива’, No 30, 1874
На ловле, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1874
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Челнокъ сброшенъ въ воду…. Темная, сырая ночь. Тучи расползаются и ширятся, надъ самой водою стоитъ какая-то тяжелая, влажная мгла. Сквозь туманъ едва мигаютъ городскіе огни надъ высокою смутно обрисовывающееся чертою берега. Словно исполины чернютъ вдалек сваи обвалившагося моста. Гд-то медленно стучитъ въ твердую почву копыто лошади, уныло, тихо позвякиваетъ колокольчикъ, да издали доносится отрывистое, хриплое тявканье собаки.
Не видать было даже и веселъ, поднимавшихся и опускавшихся на переднемъ конц нашего челна. Надъ нами и подъ нами была та же темная, одинаковая ночь. Мы едва подвигались впередъ, точно плывя не въ тягучей, медленно струившейся внизу влаг, а въ безконечномъ простор стихійнаго мрака. Только глухіе удары веселъ, разскавшихъ воду, да журчаніе ея за кормою вмст съ брызгами, падавшими изрдка на насъ, разрушали эту иллюзію.
— Поди въ Черномъ яр теперь глазъ выколешь? замтилъ одинъ рыбакъ другому.
— Да…. Теперь, кому хать — бяда!
— Одна Матрена вывезетъ.
— Она вывезетъ…. Что ей — наплевать! Закрымши глаза продетъ!…
— Какъ это? спросилъ я.
— Матрена-то?… А ямщикъ есть у насъ одинъ. Баба…. ямщичаетъ тоже. Мужъ вишь заболлъ, ямщикомъ былъ, такъ она за него, значитъ. И такая же, скажу я теб, дошлая баба!.. Тутъ Черный яръ есть. Мсто самое подлое. Направо болото, а налво еще и того хуже. Такъ — склизь бездонная. Посередку гать бжитъ, узкая-узкая. Ступить негд. Тамъ и днемъ-то идешь — каждую минутую имя Господне призываючи, а ночью хучь и вовсе не зди — пропадешь. Такъ эта самая Матрена поди-лучше всхъ ямщиковъ эфто мсто знаетъ. Только на лошадокъ покрикиваетъ… Она, баютъ, закрымши глаза правитъ…. То-ись съ ней — безъ сумннія.
— Такъ у васъ бабы за ямщиковъ здятъ?
— Вона! У насъ, милый, допрежь бывало баба рястанта на веревк отъ сяла къ сялу ведетъ. У насъ бабы важныя. Есть такія что трехъ мужиковъ ограбить могутъ — и легкимъ сердцемъ ашшо! Бабы наши и на охоту на лыжахъ ходятъ, съ ружьемъ. Он пріобыкли къ этому. Потому хозяинъ въ столицыю на заработки уйдетъ, ну она и промышляетъ. Однова — Матрена медвдя убила. Тольки ли смху било — какъ на лошади приволокла въ село экую махину. Въ другихъ мстахъ, видалъ я, бабу въ струн держутъ, — поди-ко справься съ нашей бабой! Она теб покажетъ себя…. уйметъ!… И пьютъ он здорово, наши бабы гоись. Водку такъ и хлещутъ. Совсмъ за мужиковъ стали, голько что въ некруты ихъ не берутъ. Другой разъ бы и наклалъ ей подъ загривокъ, но какъ одначе она можетъ тоже этимъ орудовать — и смолчишь. Потому своя шкура дорога. Она чмъ ни попадя бьетъ. Не думаетъ! Кочергой либо ухватомъ въ башку такъ стукнетъ, что очумешь совсмъ…. Бывало это дло…
Наконецъ мы выплыли на середину рки. Влажный мракъ сдлался еще гуще. Огоньки города едва-едва мерцали вдалек. Подъ, килемъ челнока что-то переливалось и журчало. Жутко становилось посреди этого мглистаго простора. Кто-то изъ гребцовъ затянулъ было псню — но и она оборвалась на первыхъ ноткахъ…
— Не способно пть. Въ горл хрипитъ…
— Экая рось!.. Смотри, весь армякъ мокрый.
— Нон рось осенняя… Къ дожжу! Завтра безпремнно дожжу быть…
— Это отъ Бога, какъ онъ многомилостивый…
— Пора жердь зажигать, гд у тебя жерди-то, Микитко?.. Ишь, словно филинъ насупился!
Микитка развернулъ рогожу, въ которой въ предохраненіе отъ сырости были завернуты осмоленыя жерди. Одну изъ нихъ зажгли и прикрпили къ носу. Сровато-желтое пятно тускло прорзалось передъ лодкою. Въ центр этого пятна скрыпя горло сухое дерево, разбрасывая кругомъ искры. Прямо подъ нами тихо билась темная, текучая, рчная масса, по окраинамъ тусклаго пятна мракъ казался еще гуще…
— Не больно-то нон что увидишь въ вод.
— Никто какъ Богъ. Ты, гли, ровнй держи…
На почти багровомъ круг воды, освщенной медленно колыхавшимся пламенемъ, сначала ничего не было видно. Потомъ зачернлъ какой-то кривой, весь покрытый словно желваками, сукъ, его выбросили назадъ. Рыбакъ съ крюкомъ въ рук долго смотрлъ въ воду. Наконецъ въ одно мгновеніе онъ поднялъ его вверхъ и такъ же быстро отпустилъ въ темную массу влаги. Крупныя брызги блеснули при свт горвшей жерди. Въ вод что-то плюхнуло — и спустя секунду въ лодк билась большая почти черная кумжа, открывая ротъ и быстро шевеля жабрами. Одинъ изъ рыбаковъ схватилъ было ее поперекъ тла, но чуть шевельнувъ хвостомъ она выбилась изъ его рукъ.
— Кроти ее! Чего глядишь? Ишь тоже…
Гребецъ взялъ кротило, родъ деревяннаго молотка, еще разъ крпко ухватилъ кумжу и нсколько разъ ударилъ ее въ темя. Кумжа вздрагивала посл каждаго удара. Скоро подъ жабрами показалась кровь — и рыба вытянулась. Рыбакъ съ пренебрежніемъ бросилъ ее на дно. ‘И бить то не стоило!’ съ презрніемъ проговорилъ онъ, крутя изъ бумаги свертокъ. Скоро отъ него потянуло махоркой.
Прошло еще нсколько минутъ. Багровое пятно на рк зарябило. Оказалось, что на свтъ потянуло цлую стаю мелкой, едва-замтной рыбы. Она плескалась и билась, точно множество мелкихъ червей, сталкивавшихся и разбгавшихся въ вод.
— Экая касть, прости Господи!.. недовольнымъ тономъ проворчалъ рыбакъ.— Съ этой мелочью и большую рыбу упустишь.
— А ты смахни.
— Давай весло. Онъ провелъ ладонью весла по багровому водяному кругу…
— Ты бывалъ ли когда въ Большихъ Рогуляхъ?— село такое есть?
— Нтъ, не бывалъ.
— Такъ баско ловится рыбка. Этто на свтъ тучей идетъ.
— Рка-то вдь одна, почему же здсь нтъ?
— А тамъ, вишь, допрежь скиты стояли, а во скитахъ святыя старицы жили. Съ той поры тамъ и рыбка водится. Рыбка, братъ, занятный зврь. Съ ней тоже не безъ хитрости. Она на человка идетъ. Примрно у насъ баба одна есть, Серафимой прозываютъ. Немудрящая и баба-то. Изъ себя такимъ-то гнусомъ смотритъ. Гроша не дашь за нее. А на воду выйдетъ — полну лодку рыбки насбираетъ.
— Отъ Бога все! замтилъ молчавшій досел рыбакъ.
— Отъ Бо-ога! точно что. Потому сиротство ея вдаючи…. Опять же рыбку ловить съ чистымъ сердцемъ требовается. Примрно ты видишь ее,— семга, матерая самая! Подъ самымъ носомъ она у тебя молодится. Тольки ты что дурное подумалъ — сичасъ она на дно. Словно камень уйдетъ… Лови ее тамъ! Мы потому такъ и длаемъ. Какъ этто рыбину увидишь, сичасъ въ ум ‘да воскреснетъ’ читай. Никакое злое помышленіе тогда не сомутитъ тебя… Богъ, братъ, везд. Во всемъ произволеніе его.
— Ну и угодники тоже помогаютъ, отозвался тотъ-же молчаливый рыбакъ.
— Точно что. Къ примру, Никола чудотворецъ… Прасковія-пятница, ее помяни — она поможетъ.
— А сказываютъ есть таки корешки, всякая рыбина на ихъ идетъ.
— Можетъ и есть… Я не видалъ. Молчи, братцы!
Я заглянулъ за бортъ — въ вод что-то срло серебрясь порою, когда пламя жерди становилось ярче и больше. Рука съ крюкомъ была уже поднята. Еще нсколько секундъ — и на немъ уже билась большая синевато, серебристая нельма, жирная и толстая.
— Вотъ гость, такъ гость! Слава теб, Господи!.. Прасолы за такую рыбину полтинникъ даютъ…
Ее и кротить не приходилось. Еще нсколько минутъ она пошевеливала жабрами, потомъ заснула. Одинъ изъ гребцовъ потрогалъ ее.
— Жиряга! Осенью вся рыба такая, особливо семга… Одна щука — все единственно что лтомъ, что нон. Та рыба прохвостъ, прожоръ-рыба.
Вдалек тускло блеснулъ другой такой же огонекъ, какъ у насъ. Теченіе несло насъ къ тихой и недвижной заводи, гд врно тоже ловили рыбу.
— Должно Марья ловитъ?..
— Она! кому и быть-то!
— Бездомовная! Совсмъ баба сбилась.
— Красавушка была… Первая двка у насъ на сел. А за Митріемъ совсмъ пропала.
— Сгинула, что говорить… Какъ червь!.. Спилась.
— Родитель эфтому длу причиной.
— Съ карахтеромъ старикъ… Жестокаго сердца человкъ.
Я попросилъ мн объяснить, что такое Марья и почему она погибла.
— Отъ невжества нашего все, разсказывалъ мн старый рыбакъ. Такой двки-то отъ вка вковъ не бывало. Краса! Брульянъ, а не двка. Высокая, румяная. Бывало — хоша и старъ я — а глазъ не отведешь. Слюбилась она таперчи съ сусдскимъ парнемъ. И парень-то изъ богатой семьи, волостнаго старшины сынъ. Любились — и родители вдали про это, да молчали, потому богачество къ богачеству… Тольки и похалъ ейный родитель съ его отцемъ въ городъ. Назадъ ворочались оба выпимши, да не дозжая трехверстъ отъ села и разодрались. Ейный-то родитель и укуси ухо пріятелю. Ну тому, извстно, это не пондравилось — потому ухо должно при своемъ мст быть… Онъ и согналъ отца Марьи съ саней. Ступай-де за твою непоштительность пшимъ. Какъ этто пришелъ тотъ домой, сейчасъ призвалъ работника. А работникъ у нихъ такой заскорузлый, да хромой былъ. Глупый. Изъ себя — самаго подлаго вида человкъ. ‘Марья’!.. дочь кликнулъ. ‘Такъ и такъ — говоритъ — за эфту обиду я не потерплю. Вотъ теб замсто Петра — женихъ. Вотъ теб невста. И свадьбу, чтобъ на воскресенье играть’. Марья помертвла — въ ноги родителю. Тотъ ее маненечко побилъ, но отъ сердца не отошло у него. Она въ бга — ее нагнали, опять въ село приволокли. Петра цлый день передъ евойнымъ окномъ на колнкахъ стоялъ — не простилъ. Она къ нему на всю ночь ушла. Утромъ ее назадъ приволокли. Для такого жениха, какъ Митрей, и начатой коровай — благодать. Сыграли свадьбу, что слезъ однихъ было — Марью-то какъ мертвую подъ внецъ тащили. Опосл свадьбы какъ въ клть молодыхъ заперли, такъ Марья чуть не убила Митрія, слава Богу еще что дверь онъ выломалъ да ноги отъ нея унесъ. Съ той поры и пошло безобразіе это. Марья стала къ Петру бгать. А евойный, Петровъ, отецъ задумалъ въ отместку поженить сына. Силкомъ поженили на богатой. Только изъ себя худощавая да дурная была. Тутъ и случилось гршное дло это!.. словно упавшимъ голосомъ проговорилъ разскачикъ.— Въ первую же ночку Петра и задуши жену! Нахалъ судъ. Парня въ острогъ, опосля въ Сибирь. А Марья съ той поры — мертвую пьетъ. Такъ и жаритъ водку. До безобразія ума! Загубили парня да двку. А какая семейка-то вышла бы!
— Опосля родители и плакались да что подлаешь. Енъ-то, Марьинъ отецъ, съ горя въ монастырь пошелъ.
— Этого грха не замолишь!
— А Митрій-то? Тоже бдняга сбился совсмъ. Изведетъ она меня, говоритъ. Плачетъ. Слыхали мы, что она разъ его и въ прямъ изводила — да не извела.
— Добромъ не кончить!
— Гд ждать добра…
— Не къ мсту-то разговоръ завели! упрекнулъ насъ рыбакъ, сидвшій въ носу.— Какъ о дурномъ заговоришь, такъ не жди рыбину. Ишь, вся рыбка ушла. Таперчи хоша не лови. Не подастъ Богъ. Рыбку надоть ловить съ молитвой… да! А не съ пересудами…
На сельской колокольн пробило три часа. Звуки тягуче пронеслись по влажному простору и замерли гд-го далеко-далеко… Лодка повернула назадъ.
Огни села становились все ярче и ярче, темная масса высокаго берега близилась и близилась. Вотъ до насъ донесся хриплый лай… скрипъ какой-то… Вотъ въ сторон снова чернютъ сваи разрушеннаго моста. Вотъ на вод колышется чей-то челнъ, привязанъ къ пристани. Еще минута — и подъ сильнымъ ударомъ веселъ лодка глубоко врзалась въ прибережную тину…
Какъ будто въ оправданіе сдланнаго рыбакомъ предсказанія — сначала въ воздух зашуршало что-то влажное, потомъ посыпались медленно капли крупнаго дождя и не успли мы доидти до калитки, какъ ровный ливень мочилъ черныя улицы, черныя стны и крыши домовъ…
На другой день, когда я проснулся — въ окно смотрло что-то влажное и срое. Какъ оказалось, вчерашній дождь шелъ всю ночь, шелъ и теперь. Тоска одолвала глядя на эту осеннюю картину. Даже и рка но ней лилась какими-то свинцовыми, тяжелыми волнами, точно это была полоса медленно клубившагося тумана. Изрдка и то какъ-то неопредленно, смутно, сквозь мглистый фонъ мелкаго дождя мелькалъ на рк блый парусъ рыболова да чернли дв или три лодченки.
Не хватало силъ смотрть на эту безотрадную картину. Позади меня въ изб стояла та же срая осенняя безтолочь. Насквозь проконченныя стны, будничная обстановка скуднаго крестьянскаго житья-бытья, все это такъ далеко, такъ чуждо было всему, чего я тогда искалъ въ жизни. Оставалось только заснуть опять, что я и сдлалъ бы, если бъ въ эту минуту у дверей не раздался пріятный дтскій голосъ.
Я оглянулся.
Въ избу вошолъ мальчикъ съ сестренкой. На обоихъ были кошели. Какъ у братишки, такъ и у нея глаза смотрли бойко и весело, хотя двочка и жалась къ нему закутываясь очевидно въ шубку, снятую съ взрослой женщины.
— Это голуби, бдные! Отозвалась изъ-за угла старуха, отрзывая имъ громадный ломоть хлба.— Поди, матка-то пьяная?
— Пьяная.
— Ахъ вы болзные мои! Изъ этакого ли богачества да въ скудость произойдти! Мальчикъ равнодушно выслушивалъ стованія хозяйки, приклонясь къ двери и склонивъ голову на бокъ. Глазенки его сестры такъ и бгали по горниц. Она было подошла къ старух за хлбомъ, да запуталась въ длинныхъ полахъ своей шубенки.
— Ишь ты воструха! Смотрю на тебя — такъ Марью и вспоминаю. На моихъ глазахъ выросла-то… объявила мн она:— это сынишка да дочка той самой Марьи, про которую теб вечоръ на ловл баили.
— Чтожь отецъ разв ихъ у себя не держитъ?
— А Митрій-то самъ нон въ батракахъ на почтовой станціи. Мать отъ дтей бгаетъ. Самой бываетъ жрать нечего!..
— Ихъ бы хоть въ школу посылать, все бы научились чему ни будь.
— Хочешь въ школу? обратился я къ мальчику.
Сестренка прижалась къ нему еще ближе, забирая въ ротъ длинный рукавъ кафтана. Мальчишка смотрлъ на меня такъ же равнодушно, какъ и прежде большими красивыми глазами, не отвчая ни слова.
Спустя минуту они вышли, и долго еще я видлъ, какъ въ срой мглистой масс мелкаго дожди они бродили по улиц села отъ избы къ изб. И все время двочка крпко держалась за рукавъ своего брата, приникнувъ къ нему близко-близко, словно боясь, чтобъ не оставила ее и эта ненадежная опора.
А погода становилась все хуже, небо темнло, скоро въ туман уже нельзя было различить и ближайшей избы.