В окрестностях Архангельска, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Въ окрестностяхъ Архангельска.

(Продолженіе).

2. Упраздненная крпость. Домикъ Петра Великаго.

Въ 1700 г. разнеслись слухи о намреніи Шведовъ разорить Архангельскъ. Нашимъ свернымъ портомъ особенно дорожилъ великій преобразователь Россіи, какъ первымъ окномъ въ ту Европу, по образу и подобію которой должно было устроиться государство русское. Тотчасъ же Петръ приказалъ заложить передъ Архангельскомъ сильную крпость, что и было исполнено въ 1701 году. Новодвинская крпость заложена на правомъ берегу Березовскаго устья с. Двины, въ 20 верстахъ отъ города, на остров Линскомъ. Еще недоконченная, она оказала важную услугу порту. Въ 1701 году Шведы задумали напасть на него, для чего и отрядили нсколько фрегатовъ. Войдя въ устья Двины, послдніе, взяли съ берега крестьянина Мудьюжскаго селенія Ивана Рябова и въ качеств переводчика служку Никольско-Корельскаго монастыря Дмитрія Горожанина. Въ это время для предупрежденія опасности устья Двины была запружены потопленными барками, а на выдающихся пунктахъ берега установлены батареи. Рябовъ условился съ Горожанинымъ подвести Шведовъ подъ выстрлы нашихъ пушекъ, что они и исполнили. Описывать подробне этотъ фактъ — нечего. Онъ извстенъ всмъ. Въ слдующемъ году Петръ постилъ Архангельскъ, долго жилъ близь строившейся крпости на остров Марков, въ простомъ деревянномъ сруб. Марковъ смытъ былъ водою во время двинскихъ разливовъ, а самый домъ Петра перенесенъ на другое мсто, на островъ Липскій. Кстати будетъ здсь замтить, что ране Новодвинской крпости, въ самомъ Архангельск было по плану царя Алексія Михайловича устроено нчто въ род этого — Нмецкій гостинный дворъ укрпленный башнями. Распорядителями работъ по этой постройк были иностранныя инженеры Петръ Мариллисъ и Виллимъ Шарфъ. Кирпичи какъ для гостиннаго двора, такъ и для монетнаго двора были вывезены изъ Голландіи. Они необыкновенно велики и крпки до такой степени, что разбираемое зданіе монетнаго двора долгое время считалось несокрушимымъ. Покрайней мр сварившійся кирпичъ не поддавался ни кирк, ни лому. Впрочемъ, еще ране, на мст Архангельска, называвшагося тогда Пуръ-Наволокомъ, существовалъ деревянный острогъ, въ вид продолговатаго четвероугольника о двухъ этажахъ, съ шестью башнями и старинными бойницами или амбразурами. Съ рчной стороны острогъ былъ окруженъ землянымъ рвомъ и палисадомъ, внутри же былъ раздленъ на три части: верхняя — русскій гостинный дворъ, нижняя — нмецкій гостинный дворъ и средняя — собственно крпость.

Дорога въ Ново-Двинскъ — ужасна. Тамъ теперь живетъ священникъ, да трое или четверо солдатъ пограничной стражи, потому и дорога не ремонтируется вовсе. Да и не зачмъ. Городъ съ упраздненной крпостью не иметъ никакихъ, сношеній. Мы хали весьма медленно между двумя рядами березъ, за которыми тянулся сплошной унылый лсъ. ни пнья птцъ, ни звуковъ жизни. Все тихо и мертво. Только слегка-пожелтвшія втви тянутся вверхъ, да норой слышится шорохъ падающихъ листьевъ. Стукъ отъ копытъ лошаденки, громыханье дрожекъ, да наши голоса какъ-то странно звучали въ этой пустын.

— Прелюдія весьма печальная! проговорилъ мой товарищъ, оглядывая полосу болотистой топи, неожиданно развернувшейся налво.

Становилось холодновато. Еще нсколько лсистыхъ и болотистыхъ пространствъ, еще часъ немилосерднаго встряхиванія по рдкимъ клавишамъ запущенной дороги — и мы въхали въ форштадтъ бывшей крпости, въ которомъ поселились отставные нижніе чины бывшаго порта съ своими семействами. Жаль было и смотрть на эту глушь! Нсколько мелкаго скота паслось около. Бородатый козелъ посредин улицы уставился въ землю, разсуждая повидимому о весьма важномъ предмет. Двое ребятъ въ однихъ рубахахъ барахтались въ луж съ лохматымъ, вывалявшимся въ грязи псомъ. Въ подслповатое окно полуразвалившейся хибарки глядло красивое личико молодой двушки, пристально слдившей за нами. Странно было видть это полное жизни, юное существо въ этой пустын, гд нсколько домишекъ, словно толпа отдыхавшихъ на лугу нищихъ, было разбросано вправо и влво отъ дороги. Впрочемъ, одно что красило ихъ — огороды и убогіе садики, прилегавшіе къ каждому жилищу. У порога одного домишка, лицомъ въ землю спалъ ребенокъ, вокругъ него словно комочки желтоватаго мху бгали цыплята. Солидная, хохлатая курица клохтала, отдыхая на спин у дитяти, словно стараясь разбудить дремавшаго… Черезъ нсколько минутъ вся эта иддилія осталась позади и только въ душ молчаливыхъ туристовъ еще свтили, но уже отгорая, кроткія, ласковыя очи хорошенькой двушки, такъ огонекъ мелькаетъ одинокому путнику въ ночномъ туман широкой степи и тепло становится у него на сердц и выступаетъ цлый рой милыхъ, дорогихъ воспоминаній… И какихъ воспоминаній!.. Какъ смутные очерки лсовъ, рощь и полей, въ мглистомъ сумрак ростутъ и ростуть они — и такъ больно, такъ мучительно сладко вглядываться въ нихъ, узнавать пережитыя были….

И въ опьяненіи, наперекоръ уму,

Завтнымъ имепемъ будить ночную тьму…

Но forward! Вотъ передъ нами развернулся широкій лугъ, по самой середин котораго срло какое-то непривтное строеніе, прод сарая или амбара. Спрашиваю у извощика — что это? Тотъ сейчасъ же принимаетъ авторитетный видъ.

— Это я могу. Въ эфтимъ доми проживалъ великій царь Петръ — десять пудовъ одною рукой подымали и ростомъ были въ три аршина и три верха (вершка). Супротивъ его по цлому свту несыскать. Слыхалъ ты, какъ нъ одинъ цлое шведское царство повоевалъ и швецкую царицу въ полонъ взялъ, но одначе пустилъ на вс четыре стороны, потому она повиновалась. Онъ же швецкаго королевича Карлу на чепи во двор держалъ. У насъ въ простой мужицкой изб жилъ, а бороды у наго не росло.

— Ты почему это знаешь?

— Мы знаемъ… Чего, тутъ мы оченно знаемъ, что нъ всмъ веллъ бороды брить, а кто бороды не брилъ — тому башку съ плечъ долой. Однимъ попамъ да монахамъ льготу далъ на двадцать годовъ не брить бороды, потому старецъ ему являлся — Засима, онъ его и приструнилъ.

Мы подъхали. Прямо противъ насъ рисовались блые бастіоны и брустеры крпости. Сначала впрочемъ надобно было осмотрть домъ Петра Великаго. Онъ помщенъ подъ деревяннымъ чахломъ, выстроеннымъ глаголемъ. Арки, прорзанныя въ чахл, сплошь забиты узенькими досками, для того чтобы не давать доступу внутрь скоту, пасущемуся кругомъ. Дворецъ преобразователя — простой срубъ, съ грубою рзьбой но окраинамъ кровли. Черезъ низенькія двери входишь въ просторныя покосившіяся сни. Направо отсюда кабинетъ и спальня государя, налво зало. Прямо — ходъ въ кухню. Комнаты низенькія и малы. Повидимому он только недавно выблены известкою. Стны состоятъ изъ круглыхъ бревенъ, домъ вросъ въ землю. Теперь и бдный крестьянинъ живетъ лучше Петра. Невольно думалось, глядя на эту скудость, на эту поразительно-неприглядную простоту: въ какихъ непріютныхъ углахъ работала мысль этого титана! среди какой грубой обстановки задумывались и совершались величайшія дянія послдняго царя Московскаго и перваго Всероссійскаго Императора!..

Невольное благоговніе росло въ душ. Эти половицы попирала его нога. Къ этимъ круглымъ бревнамъ прикасалась его голова, когдаусталый онъ откидывался закрывая глаза и на минуту забывая свои великіе планы. Тутъ онъ ходилъ, обдумывалъ грядущія преобразованія, тамъ онъ шумно пировалъ съ иностранными гостями, празднуя постройку крпости для излюбленнаго имъ Архангельска.

Тише говорилось въ этомъ, жалкомъ на видъ, сруб, который тмъ не мене казался храмомъ, гд еще до сихъ поръ жила мысль обитавшаго его титана. Такъ пиллигримъ, бродящій по песчанымъ пустынямъ, входитъ въ руины, гд нкогда жили сказочные герои его народа. Въ одно мгновенье забыто все: и усталости пути, и лишенія, и нападпія кочующихъ хищниковъ. На колняхъ стоитъ онъ у раскаленнаго солнцемъ каменнаго порога, съ благоговніемъ вглядываясь во тьму, царствующую подъ тяжелою каменною кровлей. А кругомъ неподвижные, какъ изваянія, лежатъ въ песк утомленные верблюды, апатически глядя и на грандіозную храмину и на колнопреклоненную фигуру молящагося.

Въ этомъ логовищ свернаго льва, въ этой обители Петра, нын играютъ въ жмурки дти и самые проходы пришлось заколачивать отъ непочтительныхъ коровъ, неизучавшихъ исторію и не понимающихъ значенія великихъ памятниковъ старины.

Sic transit gloria innndi! Но слава Петра не прейдетъ, до тхъ поръ пока существуетъ Россія, потому что она — скрижаль на которой вырзаны его дянія. Разрушатся его дома, развалятся выстроенныя имъ крпости, создадутся быть можетъ иные государственные центры и системы,— но незыблемы будутъ т столбы, которые поставилъ онъ въ основу отечества. Поворотъ къ старому невозможенъ, потому что на послдней страниц прошлаго и на первой страниц новаго порядка — желзомъ, огнемъ, слезами и кровью вписано имъ свое неистребимое завщаніе…

Хорошо было бы домъ Петра перенести отсюда въ городъ, все равно онъ находится не тамъ, гд выстроенъ. Островъ Марковъ давно, еще въ начал настоящяго столтія, смытъ водою. А въ Архангельск его поддержка и присмотръ за нимъ гораздо удобне, чмъ въ окружающей пустын. Дворъ того зданія гд нын помщенъ музей — представляетъ вс необходимыя условія. Онъ со всхъ сторонъ окруженъ стною, пространство его весьма велико и наконецъ самый домъ Петра будетъ такимъ образомъ необходимымъ дополненіемъ музея. Тутъ онъ именно былъ бы на своемъ мст. Пароходы ‘Самодъ’ или ‘Полярная звзда’ въ одинъ рейсъ могли бы перевезти его лтомъ, разобравъ его по частямъ предварительно. Совтуемъ городскому обществу обратитъ на это вниманіе — и еслибы голова внесъ въ управу такое предложеніе, онъ бы оказалъ истинную услугу городу, обогатившемуся бы въ этомъ случа еще одною историческою драгоцнностію. При постоянномъ и близкомъ надзор за нимъ, съ нимъ бы вроятно не случилось того, что было съ знаменитыми Петровскими свтлицами, выстроенными на Мойсеевомъ остров, противъ Архангельска, въ первый пріздъ преобразователя на Сверъ и въ двадцатыхъ годахъ настоящаго столтія изчезнувшими неизвстно куда, безъ слда.

Островъ Марковъ, на которомъ прежде стоялъ домъ Петра, находился противу самой крпости. На немъ былъ редутъ съ ретраншементомъ и черезъ фарватеръ рки для перегражденія пути непріятелю натягивались цпи. Он и теперь хранятся въ крпости. Самая крпость иметъ видъ квадрата съ четырьмя бастіонами и однимъ равелиномъ. Изъ домика Петра мы пошли прямо туда. Крпость окружена хорошо сохранившимся рвомъ, черезъ который перебрасывался прежде крпостной мостъ, подымавшійся на ночь. Теперь устроенъ постоянный. Съ тяжелымъ тоскливымъ чувствомъ смотрли мы на срыя линіи хорошо-сохранившейся, когда-то важной нын упраздненной крпости. Воображеніе рисовало пиры Петра, кипучую дятельность во время шведскаго нашествія, типы первыхъ ея защитниковъ, безмолвно умиравшихъ на своемъ посту, грохотъ пушекъ, стопы раненыхъ… А теперь?.. Теперь все тихо, все пусто, все мертво.

Съ тмъ же тоскливымъ чувствомъ мы вошли въ открытыя нын, никогда незаиирающіяся ворота твердыни. У самаго входа лежатъ два громадныя каменныя ядра. Сырость обхватила насъ въ темномъ проход, заплсневлые и облупившіеся своды котораго вяли двумя столтіями. Наконецъ мы выбрались на крпостной дворъ. Тутъ прежде всего кидается въ глаза деревянная церковь, съ простою деревянною колокольней, конусообразной формы. Нсколько деревянныхъ строеній, домикъ получше другихъ, спрятавшійся подъ тнью высокихъ и раскидистыхъ березъ, блые бастіоны съ каменными лстницами, зеленые откосы валовъ и пороховые погреба. Все это, кром разобраннаго на дрова, какого-то деревяннаго зданія, было цло, но въ то же время все было пусто.

Мы вошли въ домъ священника — бывшее помщеніе коменданта. Большія комнаты были пусты, громадныя сни со множествомъ дверей поставили было насъ въ туникъ. ‘Пожалуйте сюда!’ Маленькая фигурка священника показалась изъ какой-то щели.

— Вы и комендантъ здсь? пошутилъ мой товарищъ.

— Да, крпостные ключи у меня. Какъ оказались, хозяинъ былъ чмъ то въ род патріарха. У него перевалило за дюжину дтей, но и со всмъ своимъ громаднымъ семействомъ ему повидимому было жутко въ большихъ хотя и неприглядныхъ комнатахъ стараго комендантскаго дома

— Вы давно здсь?

— Нтъ. Я сюда попалъ изъ-за Печоры. Въ Ижм былъ.

— У зырянъ?

— Да-съ. Народъ хорошій, трудолюбивый, умный. Вкъ бы оттуда не выхалъ, да и Ижма-то получше всхъ уздныхъ городовъ. Архангельской губерніи. Какіе храмы, что твой соборъ!

— Зачмъ же вы забрались въ крпость?

— А дтей воспитывать надо. Да что же, мы здсь не скучаемъ, поля вотъ засваемъ, хлбъ самъ-шестъ уродился. Стадо, коровенки, луга-то свои кругомъ. А по вечерамъ дйствительно тоска, ну да семья большая — ничего! Въ городъ только трудно попадать: лтомъ еще когда на лодк, а волъ зимой — точно отшельникъ. Занесетъ снгами, мертво все. Тишина такая!

Пошли осматривать церковь, выстроенную при Петр. Въ ея иконостас видли мы своего рода историческую рдкость — подарокъ Царя. Это образа, лтъ двсти тому назадъ нарисованные красками на шелковой матеріи. Они превосходно сохранились, особенно Спаситель и Марія съ младенцемъ. Рисунокъ нженъ, переливы тней отдланы прекрасно. Впрочемъ, оно и понятно. Это — работы приглашенныхъ Петромъ иностранныхъ художниковъ. На боковыхъ дверяхъ такія же изображенія ангеловъ. Священникъ показалъ намъ серебряную утварь, пожертвованную преобразователемъ. На ней рзьбы не было вовсе. Все было и просто и прочно, какъ и самъ дарившій. Въ церковь ведутъ двери, стекла въ которыхъ со временъ Петра замнены слюдою. Такъ они сохранились до сихъ поръ въ настоящемъ своемъ вид. Осмотрли и облаченіе ветхое, старинное, простое, нсколько евангелій той эпохи и другіе мало интересные предметы.

Въ такой убогой церкви молился Великій. Здсь — гроза всей втхозавтной Руси — смиренно преклонялъ онъ колна предъ царемъ царствующихъ и Господомъ господствующихъ. Здсь онъ, можетъ быть, каялся въ жестокостяхъ, вызванныхъ духомъ эпохи и непримиримою, не поддававшеюся на уступки борьбою. Тутъ, разкрывая свое сердце, онъ быть можетъ молился за ту Россію, которую безпощадно перекраивала его могучая воля, чтобы прочне сдлать задуманное имъ дло, чтобы въ самый корень подсчь старый порядокъ, сломать царство тьмы вковчной.

Мы вошли на колокольню. Она впрочемъ была недостаточно высока. Передъ нами открылась однако панорама Двины съ ея островами. Прямо противъ крпости, пользуясь попутнымъ втромъ, плыло на всхъ парусахъ поморское судно. Какъ граціозно оно накренилось въ вод, какъ красиво округлились казавшіеся розовыми при свт заходящаго солнца паруса. Приходило на память выраженіе англійскаго поэта:

Нтъ ничего красиве коня среди зеленой степи

И корабля, скользящаго по волнамъ.

Дйствительно, ничто не могло быть прелестне этой картины. Каждый канатъ, каждая снасть отчетливо рисовались передъ нами. Два-три матроса шевелились на палуб. Вотъ изъ каютки, придланной къ кормовой части, вышла высокая поморка въ красномъ кумачномъ сарафан, вся она словно вспыхнула въ лучахъ зари. Вотъ пронесся обрывокъ какой-то псни, другой, третій… Вотъ и вся она звучная, ясная, бьется и плещется въ проникнутомъ холодомъ и свтомъ воздух. Вотъ она замерла вдали, а послднія ея отзвучія какъ будто еще просятся въ ухо… Вотъ шкуна еще разъ блестнула своими розовыми парусами, какъ легкая чайка нжно-оперенными крыльями… Отсюда мы пошли навады, за ними ширилась во вс стороны зеленая окрестность съ желтоватыми пятнами тронутой осенью листвы. Желтоватыя пятна казались теперь золотисто-розовыми, а вся остальная зелень сіяла изумруднымъ блескомъ. Въ дали — куда только могъ забраться, глазъ — синла смутная полоса едва замтнаго лса. Не знаю почему — когда глядишь на эти отдаленные, сливающіеся, словно въ сумракъ уходящіе тоны — душа рвется куда-то въ даль, сердце бьется такъ тихо, передъ глазами встаютъ полузабытыя милыя лица, цлыя картины воскресаютъ передъ вами, переполненныя свтомъ и юностью, счастьемъ и свободою…. Гд эти лица?… Гди эти картины?… И тихія, тихія слезы застилаютъ глаза и хочется невольно пть или плакать.

Сердце подаетъ другому далекому всть о себ….

— Или ты забыло меня, мое дорогое!…

А вотъ и береза Петра. Старое раскидистое корявое дерево отдльно стояло посреди зеленаго луга, вершина его отчетливо рисовалась на розовомъ фон неба каждою своею вткой, я сказалъ бы: каждымъ своимъ листикомъ. Въ просвты, образовавшіеся въ его листв, прорвались два золотые луча и широкою полосою легли по лугу. Вотъ какая-то птица тяжело и грузно поднялась оттуда и полетла за рку. Вотъ шелохнулись втви — и вновь все неподвижно…

Тугъ отдыхалъ Петръ. Какъ будто и теперь его тнь шевелится тамъ въ сумрак, подъ этимъ темно-зеленымъ сводомъ….

Прежде береза была обнесена ршеткою, на что выдавалась отъ казны извстная сумма.

По земному откосу мы сбжали въ крпостной дворъ. Священникъ предложилъ намъ осмотрть старыя тюрьмы, существовавшія въ прежнее время. Мы подошли къ однимъ воротамъ. Изъ-подъ свода ихъ маленькая дверь вела въ каменный мшокъ съ небольшимъ окномъ, едва пропускавшимъ свтъ. Широкія пятна испещряли прозеленвшую стну. На насъ пахнуло могилою. Подъ ногою хрустлъ щебень. Изъденныя червями, пары лежали развалившись на кучахъ мусору. Съ одной стороны стна была оббита, но и вмсто кирпича — та же зелень, т же пятна, словно лишаи на гниломъ зеленомъ лиц мертвеца. ‘Воздуху, свту’!

— Еще, пожалуйте, вотъ….

Рядомъ съ этой могилой чернло отверстіе въ какую-то тьму. Ни границъ, ни формъ ея не было видно. Есть ли тамъ стна или нтъ, есть ли тамъ полъ или она бездонная?.. Если только существуютъ гд нибудь привиднія — они должны являться тутъ… Вонъ скоре изъ этой могилы!

Я быстро выбжалъ отсюда — и розовый закатъ засвтился передъ моими глазами эмблемою жизни и счастья.

Пора было воротиться домой. Когда мы прозжали форштадтъ, стекла жалкихъ нзбенокъ горли алымъ блескомъ, кровли золотились — и все словно преобразилось подъ жезломъ волшебника. Даже рога у козла принимали золотистый оттнокъ, даже срая свинья, теревшаяся у забора, казалась розовой. А что за хорошенькая двушка стояла у порога того же дома, въ окн котораго прежде мы видли ея милую головку! Ея глаза такъ и сыпали искры, лицо горло здоровымъ наливнымъ румянцемъ, золотистая коса роскошно ложилась на плеча, полныя круглыя плечи едва сдерживались двумя перехватами сарафана.

Вдали прозвучалъ и замеръ пастушескій рожокъ. Мы поклонились цариц пастуховъ, коровъ и огородовъ. Фея засмялась въ отвтъ — и все очарованіе исчезло.

А пастушескій рожокъ снова заплъ съ тми переливами, которые такъ хороши на вольномъ воздух поемнаго луга, на простор лицомъ къ лицу со всеисцляющей, всепримиряющей матерью-природой.

Ночью мы вернулись въ городъ, Соломбала все еще кипла жизнью.

3. Поздка въ Лявлю. Подгородныя села Кегъ-островъ, заводы, промысла, Вовчуга.

Въ тридцати верстахъ отъ Архангельска есть большое село — Лявля.

Оно славится живописными окрестностями и потому мы воспользовались случаемъ осмотрть ихъ въ Успеньевъ день — храмовой праздникъ Лявленской церкви, когда сюда собираются десятки тысячъ народа, перевозкою котораго безпрестанно заняты наканун и въ самый праздникъ пароходы: Югъ, Десятинный и Вологда.

Что это было за славное утро! Пароходъ плылъ словно но зеркалу, Двина была неподвижна. Направо и налво мягкими, волнистыми линіями уходили въ туманную даль зеленющіе берега ея.

Ни одного диссонанса, ни одного рзкаго оттнка на всемъ этомъ безграничномъ простор. Дв, три тучки будто комья расплавленнаго серебра застоялись въ голубомъ неб, отражаясь всми своими оттнками въ покойной вод рки. Пароходъ круто повернулъ налво. Оказалось, что здсь въ этомъ году образовалась новая мель, вообще фарватеръ рки въ высшей степени капризенъ.

Къ расчистк его все еще не приступаютъ не смотря на то, что ежегодно къ Архангельску приплываютъ здсь дв тысячи рчныхъ судовъ, пароходовъ, барокъ и плотовъ. Намъ разсказали на пароход, что вопросы о расчисткахъ Двины, Сухоны и Юга подняты только теперь.

Мстности направо и налво становились все лучше и лучше. То тамъ, то сямъ изъ волнистыхъ линій зеленющаго берега выплывали села. Изрдка блый храмъ легкими очертаніями подымался посреди скучившихся вокругъ него деревянныхъ избъ. На его колокольн и куполахъ играло солнце, убирая золотистыми переливчатыми блестками и окна ближайшихъ къ берегу селеній. Въ нкоторыхъ мстахъ, деревни стояли у самой воды, но рдко, и то на боле возвышенныхъ площадкахъ. Песчанныя отмели сплошь казались золотыми.

Каюты перваго класса на пароход ‘Десятинный’ очень не дурны.

Вообще всмъ, кто когда бы то ни было попадетъ на Двину, я совтую выбирать пароходы купца Булычева. Тутъ и помщенія больше и прислуга лучше, да и ходятъ они скоре.

Правый берегъ становился все возвышенне, строеніе его откосовъ указываетъ на страшный напоръ льда, бывающій въ этихъ мстахъ. Нкоторые выступы на громадномъ протяженіи буквально срзаны льдинами. Можно еще разсмотрть линіи и полосы, проведенныя острыми краями ледяныхъ глыбъ. Лвый берегъ рки, напротивъ, представлялъ ровную гладь, уходившую въ мутную синь далей, развертывавшихся какъ въ панорам по мр движенія парохода впередъ. Я пристальне всмотрлся въ плавучее населеніе парохода. Тутъ было до четырехсотъ человкъ, преимущественно женщинъ. Вс съ узелками, изъ которыхъ выглядывали на свтъ Божій всевозможные пироги, хлбы, тюрички съ чаемъ.

Въ сторон отъ всхъ какой-то въ пухъ и прахъ расфрантившійся писецъ, съ прилизанными височками, носомъ въ вид отчаяннаго пируета, вздернутымъ кверху, и съ усиками самаго не позволительнаго рыжаго цвта, угощавшій орхами поминутно-краснвшую двушку въ бдномъ ситцевомъ платьиц. Джентльменъ, повидимому чувствовалъ себя на своемъ мст. Свиные, слезящіеся глазки прищуривались, на толстыхъ и рыхлыхъ губахъ бродила отчаянно ловеласовская улыбка. Шляпа сидла на затылк и весь ensemble составлялъ такую противоположность съ красивою свжестію его подруги, что становилось противно смотрть на него.

Рядомъ съ ними два толстые субъекта, поднявъ свои бороды кверху, мирно бесдовали о китахъ, на коихъ утвержденъ земной шаръ. Но мннію одного, въ числ этихъ китовъ былъ и поглотившій ону, другой утверждалъ, что то совсмъ особый китъ, китъ — Левіафанъ, ему и честь-де другая. Дюжины полторы дамъ и двицъ сидя вокругъ верхней каюты перваго класса испытую! щимъ окомъ созерцали наряды другъ друга. Налво шелъ разговоръ о торговл. Тутъ же высокій хлыстообразный мщанинъ тщетно старался найти равновсіе, потерянное имъ въ буфет.

На капитанской площадк, казалось, некуда было упасть и яблоку. И что за смсь одеждъ и лицъ! Отъ чистенькаго нмчика до оборваннаго родственника незабвеннаго Павла Ивановича Чичикова. Носы вздернутые, носы сплюснутые, носы гонкіе, тупые, носы острые, греческіе, римскіе, готтентотскіе — одни словно обнюхивавшіе что-то: другіе гордо устремлявшіеся вверхъ, на лицахъ застывшихъ въ выраженіи самодовольства, третьи смиренно свсившіеся внизъ. Около буфета неизъяснимая толчея. Одни мужественно устремляются туда, работая языкомъ и локтями, другіе медленно выходятъ, ища опоры подъ ногами и тщетно хватаясь за воображаемую балюстраду. Толстый краснощекій господинъ, съ добродушнымъ выраженіемъ расплывшагося лица, обими руками сжималъ бутылку добытаго имъ пива, точно боясь, чтобы она не вылетла у него въ недосягаемую высь, такъ привтливо висвшую надъ нами.

А берега становились все выше и выше, наконецъ поднялись отвснымъ гребнемъ, высившимся сажень на тридцать надъ ркою отвсно. Пароходъ шелъ близко къ правому берегу. Срая стна его съ урзанными откосами и съ пучками зеленыхъ кустовъ, вырывавшихся почти горизонтально, тянулась передъ нами. На самой верхушк ея словно кучи пестрыхъ мельчайшихъ козявокъ — шевелились раньше пріхавшіе горожане. Нсколько человкъ попробовали было взобраться наверхъ, цпляясь за кусты, но на половин откоса останавливались, судорожно махали руками и эффектно скатывались внизъ, къ особенному удовольствію толпы. Сойдя съ парохода мы пошли къ церкви, сначала лугомъ, потомъ тропинкою, извивавшеюся по всхолмленной мстности, на одной изъ высшихъ дочекъ которой стоить небогатый сельскій храмъ. Толпы горожанъ бродили взадъ и впередъ. Живописными группами они расположились въ окрестностяхъ церкви. Везд, было замтно оживленіе, звучалъ искренній смхъ. Тутъ нсколько хорошенькихъ двушекъ уединились въ тни церкви и звонко смялись чему-то, тамъ, сверкая яркими платками, яркими платьями и яркими лицами, возсдало семейство зажиточнаго мастероваго, быстро уничтожая цлыя горы какой-то снди. Молоденькое созданіе, съ раскраснвшимися щеками и веселыми живыми глазами, сбгало внизъ объ руку съ неуклюжимъ юношей въ невыразимо пестрыхъ панталонахъ, гордившимся ими и безобразно откидывавшимъ ноги собственно для указанія необыкновеннаго изящества и красоты этой части своего туалета. Лугъ передъ церковью былъ сплошь усянъ отдыхавшими богомольцами. Хорошо отстроенный домъ священника быль переполненъ гостями.

— Выпьемъ! звучало изъ одного окна.

— Могу!

— Хватимъ что-ль? звучало изъ другаго окна.

— Дды совстно.

— Дай Богъ здоровье глазкамъ — отмигаются.

Въ кучк, молодыхъ мастеровыхъ шелъ разговоръ важный, солидный.

— Ты, говоришь, самъ холеру видлъ?

— Самъ. Своимъ глазамъ. Чего тутъ!

— Побожись!

— Лопнуть на семъ самомъ мст.

— Какая она? вмшался третій.

— Черная.

— Съ фостомъ?

— Фоста признаться съ испугу не замтилъ. Кажись самый махонькій. А тольки спины у ей нтъ.

Немного дале холмогорскій прянишникъ (сюда съзжаются изъ Холмогоръ, даже изъ Пинеги) торговалъ медовыми птицами съ какими-то необыкновенными крыльями. Тутъ же архангельскій торговецъ разложилъ жестяные ящики съ конфектами, леденцами и т. под. товаромъ. Два крестьянскихъ мальчика несказанно удивлялись роскоши городскихъ лакомствъ, стараясь подальше засунуть въ ротъ кулачки отъ изумленія. Нсколько счастливыхъ паръ толковали о ‘любви и соприкосновенныхъ съ нею предметахъ’ подъ кущами райскихъ садовъ. Мы пошли въ самую Лявлю, отстоящую отъ церкви на версту или дв. Дорога подымалась то вверхъ то внизъ. Направо и налво тянулись лсочки и изгороди.

По крутымъ спускамъ бгало молодое поколніе, обрадовавшись теплому солнцу, да чужимъ пестро-одтымъ людямъ.

Встртился по дорог, крестьянинъ. Этотъ оказался мстнымъ патріотомъ.

— Супротивъ нашей Лявли мста нтъ, да и быть не можетъ, потому у насъ красота.

— Ну, а какъ у васъ народъ живетъ?

— Живемъ мы по хрестьянски, художествъ или качествъ какихъ за нами не водится.

— Не о томъ я спрашиваю. Богато-ли живете?

— Богато?.. Ишь ты! Нашего богатства не перечесть.

— Строенія у васъ хоть куда.

— У сталавровъ дйствительно что! Потому народъ, надо такъ говорить, тверезый. Мироды есть тоже…. Ты на строеніе не гляди. Ты въ печь смотри, что мужикъ стъ, что внутро свое валитъ. Прежде и богатство было — больше товару Двиной возили, больше работы. Ну а нон, пошли тяготы, подвели животы.

— Хлбъ у васъ хорошь-ли?

— Хлбъ у меня самъ-шестъ родился. Недоимка одолла. У меня, братецъ, прежъ всего три коровы было, дв-то я въ голодный годъ на мясо побилъ, а третью сей годъ для счету у цловальника пропилъ. И выходитъ, что я своему роду врагъ, потому у меня нутро распалилось, потому заботишки нтъ, все прахомъ идетъ…

Только что мы вошли въ село, передо мною развернулись знакомыя картины. Вижу, на тлежк во всю прыть несутся два обнявшіеся парня изъ зажиточныхъ, въ черныхъ суконныхъ сюртукахъ съ туго подвязанными шарфами на ше.. Лица ихъ буквально пылаютъ. ‘Изсушила, сокрушила…’ реветъ во все горло одинъ, второй хватаетъ кого-то въ воздух, и гонитъ здоровую лошаденку, которая и безъ того стремглавъ летитъ внизъ по крутому спуску. Вонъ крестьянскія двушки, въ городскихъ костюмахъ, щелкаютъ орхи, перебалтывая между собою, какъ стая молоденькихъ утятъ. Вонъ изъ кабака выползъ и едва бредетъ впередъ стариченко въ чистой блой рубах. Еще издали онъ оповщаетъ свою семью.

— Эй, дти… хозяинъ идетъ!… Отворите ворота!.. Ноги его тщетно стараются переступить канаву, невозможнаго сдлать нельзя, и потому онъ благоразумно останавливается.

— Эй, супруга… хозяинъ домой идетъ, пьяной!.. Отворяйте!.. Никто не откликается.

— А канавки не перейти! вслухъ разсуждаетъ онъ.— И подлая же канавка какая!..

Въ сторон, парни, въ черныхъ сюртукахъ и (до чего дошла цивилизація!) въ калошахъ съ дождевыми зонтиками въ рукахъ — при совершенно сухой и ясной погод — топтались на мст, одолваемые желаніемъ подойти къ двицамъ. Но двицы неумолимы, и молодые парни только напрасно, сдували пухъ съ сукна, да оправляли необыкновенные галстухи, до безобразія душившіе имъ горло. Что длать, прежде всего мода, а требованія ея также строги въ деревн (зри — дождевые зонтики) какъ и въ большомъ свт нашихъ столицъ.

— Много-ли старовровъ у васъ? спросилъ я у одного крестьянина.

— А есть.

— Не ссорятся съ православными?

— Зачмъ ссориться! Народъ добрый, помогаетъ. Прежде какъ гнали ихъ, такъ расколъ у насъ шибко дйствовалъ, потому страдали они очень, такъ жалко ихъ было… Ну а теперь ничего.

— Хозяйство у старовровъ поди лучше?

— Какъ не лучше! Народъ обстоятельный! Впрочемъ нон и изъ ихнихъ въ кабакъ похаживаютъ, не брезгуютъ. А только рдко и по малу пьютъ. Но хозяйству они первые люди. И грамот они вс сплошь знаютъ.

— А школа есть у васъ?

— Въ нашей волости есть, въ Уйм.

— Большая-ли?

— Слышь, считается по бумагамъ — дв. Одна — Попова, такъ-та такъ себ. Ей нтъ, на счету она только. А то въ Уйм мужская — то на наши деньги, десятка четыре робятъ, да два десятка двчонокъ учатся. Да больно неспособно далеко. Ты посуди, милой, деньги со всхъ берутъ, а школу верстъ за двадцать откроютъ. Есть-таки школы, что ни въ жизнь не пошлешь робенка. А деньги со всхъ.

— Ну, а народъ охотно посылаетъ дтей учиться?

— Чего не охотно! У насъ такъ — коли отецъ грамотной такъ самъ рабенка учитъ. Слышь, въ Уйм прежде такая школа была первый сортъ! Дтей пропасть ходило. Домина огромаднющей былъ. Словно въ церкву придешь. А только пороли на смерть. Положутъ и давай учить… Розгой больше учили, потому въ ей, въ розг, сила.

— Давно закрыта эта школа?

— Ее палата держала. Какъ теперче палату прекратили — и школу долой.

— Ну а хлбопашество у васъ какъ?

— Хлбу у насъ водъ, супротивъ другихъ мстовъ. А только не достаетъ. Прикупаемъ въ Архангельскомъ. Я вотъ въ прошломъ году три четверти купилъ. На кажнаго человка-хлбопашца придется по 10 пудъ прикупить въ годъ. Опять-же ягодъ у насъ гибель, въ городъ возимъ. Недостатки все-же нон большіе. Обидли нашу губернію господа купцы, мало товару стали посылать: допрежъ работы больше было. Нон въ Питеръ ходимъ на работы, въ Архангельскій лтомъ. На промысла когда. Рыбку ловимъ — въ городъ возимъ. Сно косимъ.

— А сколько пудовъ сна даетъ здсь десятина?

— Не ровно, когда пятьдесятъ, когда шестьдесятъ, а когда и вс девяносто. Бывали годы по сто двадцать пудовъ снимали. Да оно одно на одно выходитъ, какъ сна мало — за него даютъ дороже, а много — хоть не продавай — цна ему грошъ. Въ прошломъ 1872 году до 1 руб. 20 коп. пудъ сна доходилъ, вотъ оно каково.

Мы подошли къ краю берега, отвсно опрокидывавшагося внизъ. Тамъ внизу подъ нами темно-голубою лентою тянулась широкая Двина. Блый парусъ небольшаго карбаса словно чайка несся впередъ — туда гд за излучинами рки синлъ неопредленный просторъ далей. И что это была за синь! Вся прозрачная, мягко облекавшая и далекіе луга и далекіе лса. А тамъ за ними тянулась золотая песчаная полоса. Противоположный берегъ Двины входилъ въ рку обмелвшими косами и мысами, на одномъ и:гь которыхъ чернли вытянутыя на берегъ лодки. Прямо передъ нами въ темно-голубыхъ, кое гд искрившихся струяхъ рки желтла длинная линія песчанаго острова, за нею тянулись такіе же заливаемые въ половодье клочки земли. Свжимъ, здоровымъ втромъ вяло съ рки. Мы долго стояли тутъ очарованные этою внезапно развернувшеюся картиной. Глаза не могли оторваться, отъ нея и возвращаясь мы еще долго оглядывались назадъ, желая унести съ собою опредленное, ясное воспоминаніе объ этомъ прекрасномъ уголк. Хотлось остаться тутъ навсегда, выстроить на гребн этого берега какую нибудь избенку и жить всторон отъ суеты и движенія, отъ эгоизма и толчеи большихъ городовъ. На душ росло какое-то мягкое расплывающееся въ непреодолимыхъ смутныхъ грезахъ чувство… А какъ хорошо здсь должно быть зимою, когда опаловый просторъ окованной льдомъ рки, засіяетъ подъ алыми лучами сверной зари золотисто-розовымъ блескомъ! Какъ хорошо сверху глядть въ эту ярко разцвченную низь, вс оттнки которой, медленно переливаясь, облекутся въ такія краски, какихъ не создать никакою кистью, никакимъ воображеніемъ… Пора было возвращаться домой. Пароходъ пыхтлъ у берега, ожидая пассажировъ. Издали приближался другой пароходъ съ новыми массами городскихъ жителей. На палуб его гремла музыка,— чистые звуки которой далеко разносились по всему этому свжему, сочному, необъятному простору.

Разумется, при возвращеніи необошлось безъ того, чтобы нсколько человкъ не были перенесены съ берега на палубу мертвыми тлами: до этого довело ихъ черезъ-чуръ усердное служеніе Вакху.

Противъ самаго Архангельска на средин рки Двины находится большой островъ, гд расположено селеніе Кегъ-Островское. Въ 1693, 1694 и 1702 годахъ, Петръ -й, во время своего пребыванія на свер, любилъ отдыхать здсь и самъ пвалъ на клирос во время всенощной, въ здшней теперь уже не существующей церкви Св. Пророка Иліи. Это довольно большое селеніе, которое намъ удалось разсмотрть во время гулянія, бывающаго здсь 20-го іюля. Во время этого праздника особенно бросились мн въ глаза костюмы мстныхъ двушекъ, обращикъ которыхъ представленъ на рисунк No 19 ‘Нивы’. Не могу передать какую прелесть этотъ костюмъ придаетъ лицамъ крестьянокъ и какую грацію — ихъ движеніямъ. Въ самомъ Кегъ-Островк мы остановились у одного довольно зажиточнаго хозяина.

Кегъ-Островъ это большое село съ двумя церквами, домами хорошей постройки, выведенными въ два этажа, но съ неизбжнымъ кабакомъ въ самомъ начал. Тутъ всегда масса народа. Мсто это не бываетъ пусто. Почтеннйшее цловальничество, открывая въ сел кабакъ, обыкновенно принимаетъ на себя обязательство строить часовню, платить ежегодно на церковь опредленную сумму. Историческій афоризмъ Домиціана, сказавшую знаменитую фразу, что деньги не пахнутъ, перешолъ всецло въ наши нравы, хотя человчество пережило съ тхъ поръ не мало великихъ нравственно обновляющихъ эпохъ.

Здсь-же въ Кегъ-Остров я ознакомился съ тми производительными предпріятіями, которыя на нашемъ оффиціальномъ язык называются фабриками и заводами. Читая различные отчеты, мы не разъ встрчали въ нихъ: въ такой-то губерніи столько-то тысячъ фабрикъ и заводовъ, чуть-ли не по пяти на каждое село. Неудомвая, мы напрасно искали разршенія этого вопроса.

Оказалось что заводами считаютъ нижеслдующее: Стоятъ напримръ въ Кегъ-Остров по середин улицы дв деревянныя перекладины, колесо съ ручкой и скамья для сиднья. Что это такое? спрашиваю. Канатный заводъ.— А на много-ли приготовляетъ этотъ заводь канатовъ? Рублевъ на сорокъ въ годъ. Вотъ вамъ и заводы. Тутъ-же мы осматривали три сельдекоптильни. Они помщаются въ деревянныхъ сараяхъ и — какъ все у насъ — поражаютъ невыразимою патріархальностію производства, завщанной россійскому народу блаженной памяти царемъ Горохомъ. Вообще надо признаться, что нашъ способъ приготовленія сельдей всякаго рода,— никуда не годится. Еще недавно, т. е. лтъ семьдесятъ тому назадъ, сельдяной промыселъ доставлялъ населенію свера до милліона рублей. Теперь его размры низошли до 6,000 рублей.

За Кегъ-Островомъ дале есть еще нсколько деревень. Таковъ старый Кегъ-островъ, Лерхачево, Заостровье, Ладино, Великое и другія. Вс они пользуются особеннымъ почетомъ въ глазахъ мстныхъ археологовъ. Это первые осадки Новгородскихъ вольницъ, отстой тхъ колонизаторскихъ партій, которыя прошли по всму сверу, изгнавъ или истребивъ Чудь. Пріемы колонизаціи по видимому не отличались особенною мягкостію, потому что Чудь скоре ршалась на самосожженіе, на самопогребеніе заживо, чмъ на подчиненіе боле сильному племени и сліяніе съ нимъ.

В. Немировичъ-Данченко.

‘Нива’, NoNo 21—22, 1874

Въ окрестностяхъ Архангельска.

2. Упраздненная крпость. Домикъ Петра Великаго.

3. Поздка въ Лявлю. Подгородныя села Кегъ-островъ, заводы, промысла, Вовчуга.

Читайте также: