‘Міръ Божій’, No 9, 1897
Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Книга XI. Спб. 1897, Барсуков Николай Платонович, Год: 1897
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Н. П. Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина. Книга XI. Спб. 1897 in 8-vo. Стр. XII + 560. Ц. 2 руб. 50 коп. Житіе Погодина, предпринятое г. Барсуковымъ, вступило въ предлы уже одиннадцатаго тома и дошло лишь до 1851 года включительно. Читателямъ нашего журнала извстенъ общій характеръ труда г. Барсукова, знакомы его курьезныя стороны и цнность, какъ наивной лтописи и какъ сборника сырого, порой очень любопытнаго историческаго матеріала. Свойствами этого послдняго и объясняется, что книгу г. Барсукова можно читать, что о ней не совсмъ ужъ совстно говорить. Новый томъ, обнимая 1850 и 1851 годы, уступаетъ нсколько въ интерес предшествующему, хотя надо было бы предполагать, что чмъ дальше будетъ двигаться въ своемъ лтописаніи г. Барсуковъ, тмъ оно должно становиться интересне по своей близости къ нашей современности.
Если ужъ останавливаться на нкоторыхъ сторонахъ содержанія новаго тома, то, быть можетъ, всего умстне начать съ его печальнаго конца, посвященнаго разсказу о гибели Гоголя. Шесть послднихъ главъ заняты этимъ разсказомъ, въ которомъ читатель находятъ новаго лишь нсколько неизданныхъ еще писемъ. Тмъ не мене пробгаются они съ большимъ интересомъ. Тутъ же нсколько словъ о смерти Е. М. Хомяковой и неизмнныя ссылки нашего лтописца на м. Филарета при описаніи похоронъ, торжествъ, пріздовъ и пр. Разсказъ г. Барсукова о смерти Гоголя носитъ совершенно вншній характеръ, а процессъ постепенной его гибели и хотя бы малйшій философскій анализъ этого процесса — вещи, которыя нашему автору не могли и въ голову придти. Напротивъ, его чуть ли не умиляетъ весь тотъ вздоръ, который только благодаря скорой смерти, выражаясь врнымъ на этотъ разъ языкомъ С. Т. Аксакова, не привелъ Гоголя ‘въ сумасшедшій домъ’. Когда съ Гоголемъ случилась душевная неурядица, Аксаковъ писалъ: ‘или художникъ погибъ и выйдетъ святой отшельникъ, или Гоголь умретъ въ сумасшедшемъ дом’ (стр. 542). Когда Гоголя не стало, Аксаковъ прибавилъ: ‘не сбылось послднее, но зато онъ ничего не произвелъ новаго и умеръ’. Философскій анализъ гибели Гоголя, написанный вполн научно, просто, искренно, искренно прежде всего, могъ бы получить въ наши дни громадное общественное значеніе и поучительность. Гоголевская душевная неурядица стоитъ не одиноко въ исторіи русской общественности: она иметъ параллели за предшествующее и послдующее время, она иметъ и разнообразныя варіаціи. Прослдить эту вереницу выдающихся душевныхъ явленій, связать ее неразрывными нитями съ нашей тусклой дйствительностью, породившей послднія и задавившей массу лучшихъ и благороднйшихъ людей, задача — столько же важная, сколько трудная и невольно приходящая въ голову при чтеніи заключительныхъ главъ одиннадцатой книги г. Барсукова. Гоголь находился въ постоянныхъ сношеніяхъ съ Погодинымъ, либо переписывался, либо даже жилъ у него и на Двичьемъ пол задавалъ свои именинные обды,— вотъ почему на всемъ протяженіи труда г. Барсукова Гоголю посвящено не мало страницъ, и читатели наврно еще помнятъ т. на которыхъ изображенъ шумъ, поднявшійся въ свое время благодаря такой выходк Гоголя, какъ изданіе въ свтъ избранныхъ мстъ изъ переписки съ друзьями, которая съ рдкимъ единодушіемъ вызвала всеобщее негодованіе.
По смерти Гоголя Погодинъ напечаталъ въ Москвитянин свою переписку съ нимъ. Съ Москвитяниномъ попрежнему не везетъ Погодину и въ ХІ-ой книг. Повствованіе г. Барсукова разнообразится здсь лишь описаніемъ (опять-таки чисто вншнимъ) кружка такъ называемой молодой редакціи Москвитянина. Обрисованъ кружокъ односторонне и не живо, а въ основу положенъ, главнымъ образомъ, такой источникъ, какъ г. Филипсонъ, причемъ самому этому источнику отведено въ изложеніи слишкомъ много мста, что, конечно, преждевременно. Для журналиста въ этомъ кружк всего любопытне Б. Н. Алмазовъ и А. А. Григорьевъ, люди, которыхъ направленію въ цломъ симпатизировать нельзя, но которые по талантливости, живости, искренности, влюбленности въ живую литературную дятельность обращаютъ на себя вниманіе ныншняго читателя журналовъ, привыкшаго встрчать ложь и холопскую услужливость даже въ тхъ случаяхъ, когда этого не требуется по современному литературно-полицейскому кодексу.
Что касается самого Погодина, то онъ былъ у себя въ Москвитянин чмъ-то въ род оффиціозной sancta simplicites и въ качеств таковой писалъ прелюбопытныя пустыя мста. Нужно изумляться поразительной способности Погодина съ жаромъ и чувствомъ писать статьи, виртуозныя по своей пустот, пристегнутой къ разнымъ ‘важнымъ случаямъ’. Одно изъ такихъ классическихъ ‘пустыхъ мстъ’, вылившихся изъ подъ пера Погодина, г. Барсуковъ приводитъ въ начал разбираемаго тома. Это — писанія Погодина по поводу университетскаго праздника 12 января 1850 г. Только что замолкъ вопросъ объ уничтоженіи университетовъ въ Россіи и успокоились на уничтоженіи пока лишь каедръ философіи, какъ Погодинъ восклицаетъ въ стать: ‘и прильпни языкъ къ гортани того профессора, того учителя, который забылъ бы эти жизненныя благодянія… для просвщенія’, (стр. 7)… Немного дале Погодинъ восторженно описываетъ, какъ на университетскомъ концерт дирижеръ махалъ палочкой, а музыканты его слушались. ‘Ахъ!— пишетъ Погодинъ,— да станутъ русскіе университеты непреоборимыми крпостями порядка, спокойствія и мира’. Горячее сердце Погодина не разъ омрачало его разсудокъ: по его мннію, университету и наук желалась палочка, подъ маханіе которой цвла бы тропа казеннаго профессорства, а не такіе господа, какъ Кавелинъ, Грановскій и др. Написавъ статью, Погодинъ отправилъ ее предварительно на милостивое одобреніе попечителя округа. Перечитайте со вниманіемъ эту первую главу въ новомъ том житія Погодина, и вы получите изумительное по своей неподдльности впечатлніе добраго стараго времени, столь любезнаго для многихъ изъ теперешнихъ умственныхъ недоносковъ патріархальныхъ порядковъ. Для усиленія же этого впечатлнія обратитесь сейчасъ къ стр. 434—435, гд вы найдете два-три примра изъ дореформенной русской юстиціи, а затмъ къ четвертой глав, которая повствуетъ объ уход Каткова изъ московскаго университета за упраздненіемъ каедры философіи, и тмъ страницамъ, которыя написаны на тему, какъ смть писать исторію Россіи посл Карамзина (по поводу выхода въ свтъ перваго тома Исторіи Россіи съ древнйшихъ временъ С. М. Соловьева).
Кстати, не дурно отмтить одну еле замтную черточку изъ біографіи одного славянофильскаго идеалиста. А. С. Хомяковъ, занявшись отъ скуки и бездлья механикой, выдумалъ какую-то паровую машину съ ‘сугубымъ давленіемъ’. Изъ письма его къ А. В. Веневитинову, напечатаннаго г. Барсуковымъ (стр. 115—116), узнаемъ, что Хомяковъ задумалъ отправить свою машину съ К. А. Коссовичемъ въ Лондонъ на всемірную выставку. Коссовичъ долженъ былъ выхлопотать въ Англіи привилегію Хомякову. Послдній и пишетъ: ‘слухъ есть, что будто бы привилегіи за границей нельзя брать безъ позволенія отъ нашего правительства, я думаю, что это вздоръ, кажется, какое дло правительству до того, беру ли я привилегію въ Англіи, Франціи и Бельгіи или нтъ, однако же, можетъ быть, и есть какое-нибудь положеніе. Если есть, сдлай одолженіе похлопочи, чтобъ Коссовичъ получилъ такое позволеніе. Представь, главное — я въ Россіи не прошу привилегіи изъ чистаго патріотизма, дабы мои соотечественники даромъ могли пользоваться моимъ изобртеніемъ, а между нами (sic!) причина та, что дланіе машинъ паровыхъ еще слишкомъ ничтожно въ Россіи и что игра не стоитъ свчъ’. Тотъ ничмъ не прикрытый цинизмъ, съ какимъ авторъ письма, приведеннаго г. Барсуковымъ, говоритъ о понятіи, извстномъ подъ именемъ патріотизма, рзко бросается въ глаза читателямъ. Чего только и кто только не прикрывалъ у насъ этимъ злополучнымъ терминомъ, когда надялся на какія-либо ‘великія и богатыя милости’! За другими примрами ходить недалеко, въ одиннадцати томахъ книги г. Барсукова ихъ достаточно.
Въ томъ же разбираемомъ том къ категоріи патріотическихъ приключеній можно отнести фактъ назначенія деканомъ отъ правительства Шевырева вмсто избраннаго факультетомъ на эту должность Грановскаго. Станкевичъ, Соловьевъ и Леонтьевъ не пощадили Шевырева, ставшаго ‘казеннымъ деканомъ, и Никитенко со словъ Леонтьева записалъ въ своемъ дневник: ‘Шевыревъ вообще сдлался теперь въ Москв чмъ-то въ род нашего Булгарина’. Читать такія записи въ дневникахъ о профессорахъ московскаго университета едва ли особенно пріятно для патріотовъ новйшей формаціи, тмъ боле, что Шевыревъ былъ человкъ съ пониманіемъ многихъ сторонъ дйствительности и Погодинъ не даромъ при всемъ своемъ простосердечіи писалъ ему 6 августа 1850 года: ‘сейчасъ иду къ обдн помолиться, о еже книги читати въ любезномъ отечеств было можно’. Повторяемъ еще разъ, что такія строки писалъ Погодинъ Шевыреву, и он хорошая параллель къ извстному письму Грановскаго къ Герцену (см. статью B. Н. Сторожева Памяти Грановскаго въ ‘Сборник правовднія и общественнныхъ знаній).
Какъ и въ предшествующихъ томахъ, въ разбираемомъ не мало лишняго, не мало курьезнаго, попрежнему много замчаній о такихъ дятеляхъ, какъ Островскій, Писемскій, Григоровичъ, Грановскій, Кавелинъ или разнаго рода археологическихъ руинахъ, величественно толкующихъ вкривь и вкось, и отставленныхъ вельможахъ, вокругъ которыхъ увивались тогдашніе чиновники ‘отъ науки’. Авторъ попрежнему силится тщетно изобразить въ своей книг собственную приверженность къ какому-то ‘направленію’, какъ выразился въ предисловіи къ десятой книг, и для этого прибгаетъ къ разнаго рода крпкимъ эпитетамъ. Все это было бы смшно, когда бы… когда бы авторъ воздерживался въ ‘ученой работ’ отъ неумстно хвалебнаго тона по адресу людей, еще живущихъ. Мы имемъ въ виду его отношеніе къ своему источнику для разсказа о молодой редакцій Москвитянина. Очень жаль, что у нашего автора такъ странно выражается ‘направленіе’, и физіономія его весьма не бойкаго пера складывается черезчуръ бойко въ льстивую физіономію. Впрочемъ, чего не пишутъ перья гг. Барсуковыхъ.
Нашъ отзывъ объ одиннадцатой книг мы обязаны закончить маленькой выдержкой. 3 августа текущаго года въ Москв схоронили одного изъ старйшихъ русскихъ ученыхъ, который, въ описываемое г. Барсуковымъ время, уже былъ въ числ корреспондентовъ Погодина. Имемъ въ виду академика-москвича Буслаева. Когда-то Буслаевъ не отказывался писать кое-что въ погодиновскомъ Москвитянин. Въ 1851 г. Погодинъ обратился къ Буслаеву съ просьбой написать для Москвитянина рецензію на книгу П. Я. Лукашевича Чаромутіе или священный огонь маговъ, волхвовъ и жрецовъ. 13 февраля 1851 г. Буслаевъ отвчалъ Погодину небольшой запиской-рецензіей на упомянутую книгу. ‘О Миклошич,— писалъ Буслаевъ (стр. 427),— статью для Москвитянина готовлю, и давно бы она была уже у васъ, если бы я не прохворалъ вс святки, и ничего, разумется писать не могъ. Что же касается до Лукашевича, то ршительно отказываюсь. Его книги сумасшедшія: другого приличнйшаго эпитета не придумаю. Смяться надъ ними не хочу, потому что надъ сумасшествіемъ смяться — и неприлично, и оскорбительно въ нравственномъ отношеніи. Говорить ученымъ образомъ — нтъ никакой возможности. Всего лучше посовтовалъ бы вамъ все это чаромутіе пройти молчаніемъ. Пусть кричитъ о немъ, кому это покажется забавнымъ’. Этотъ отвтъ не лишенъ поучительности для присяжныхъ рецензентовъ. Въ письм къ А. Н. Попову Буслаевъ описалъ защиту своей диссертаціи ‘О вліяніи христіанства на словенскій языкъ. По Остромирову евангелію‘, въ московскомъ университет (3 іюня 1848 г.). Помимо спеціалистовъ, возражалъ Хомяковъ. Считая себя истымъ русскимъ человкомъ, т. е. способнымъ до всего своимъ умомъ дойти, Хомяковъ, пишетъ Буслаевъ, началъ ‘свои возраженія общимъ замчаніемъ, что теперь, на нкоторое время, наука въ Европ остановилась въ своемъ развитіи (sic!!!), и намъ, русскимъ, только однимъ, предстоитъ обработывать ее, а потому моя (т. е. Буслаева) диссертація для него пріятное явленіе, затмъ нападалъ на меня за излишнюю осторожность въ сличеніи языка словенскаго съ санскритскимъ и приводилъ примры’. Дале Буслаевъ ядовито замчаетъ: ‘изъ его словъ я вывелъ, что онъ считаетъ санскритъ мстнымъ нарчіемъ языка русскаго. Хомяковъ, судя по настоящему отчету о книг г. Барсукова, очень хорошо умлъ доказывать, гд и когда надо, что онъ патріотъ и русскій, ради чего и научное развитіе Запада у него остановилось, уступивъ позицію гг. славянофиламъ.
Одиннадцая книга труда г. Барсукова, также какъ и десятая, издана на средства А. Н. Мамонтова, которому при послдней авторъ посвятилъ необыкновенно витіеватое предисловіе.