Борис Садовской
Борис Садовской
Томы I и II. Издание редакции журнала ‘Русское Богатство’. С.-Петербург.. 1904. Ц. 3 р.
Н. К. Михайловский. Отклики, Садовской Борис Александрович, Год: 1904
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Года еще не прошло со дня смерти Михайловского, а уже имя его начало быстро забываться. С каждым днем его могила все больше и больше порастает неумолимой травой забвения. О нем не говорят, не вспоминают, волнуясь не передают трогательных воспоминаний. Потеря его не только не была для России тяжелым ударом, но в сравнении со смертью Чехова прошла почти незамеченной. И это вполне понятно. За последнее время Михайловский если и представлял некоторый интерес, то разве только как любопытная литературная окаменелость. Тип консервативнейшего по природе русского либерального журналиста, сам живой обломок консервативнейших шестидесятых годов, потомок по прямой линии Добролюбовых, Чернышевских, — он оставался последним могиканом, последним представителем традиций незабвенного ‘Свистка’, эхо которого, отозвавшись через ‘Современник?- в ‘Русском Слове’, ‘Деле’ и ‘Отечественных Записках’, Откликнулось в ‘Русском Богатстве’ слабым замирающим отголоском. Всю свою долгую жизнь Михайловский неизменно писал об одном и том же — и все в одном и том же узко партийном духе. Кажется, проживи он еще двадцать — тридцать лет, его критическая виолончель продолжала бы с прежней самоуверенностью петь по тем же старым нотам, хотя бы ее надоевший мотив звучал диссонансом всему европейскому оркестру. С этой стороны Михайловский такой же либерал, как князь Мещерский консерватор. Сорокалетнее стояние на ‘славном посту’, вменявшееся Михайловскому людьми его партии в особую заслугу, в своего рода гражданский подвиг, наделе повредило ему более всего. Этот журнальный Симеон-столпник, величественно стоя на своем посту, не только не был в силах сойти с него и смешаться с кипучим течением вечно ищущей мятущейся толпы, но не мог даже повернуть свободно головы, чтобы что-нибудь в этой толпе увидеть. И только издали по оптическому обману, казалось, что Михайловский, как гигантский серый камень, как естественная плотина, действительно направляет либеральное течение по какому-то его руслу.
За сорок с лишним лет Михайловский написал несколько больших ученых статей, ныне в значительной степени устаревших, и множество журнальных очерков и критических заметок. Легко ‘владея пером’, он умел гипнотизировать провинциально-наивного читателя развязной манерой, искусным подбором крылатых словечек и хлесткостью выражений, скрывавшими под остроумной формой пустоту и бессодержательность его идей. Критика его заключалась, главным образом, в постоянном уловлении чужих погрешностей и ошибок и. бравурно-презрительном отношении ко всем, кто был не его прихода. Полемические приемы Михайловского несложны. Кроме дешевого и грубоватого зубоскальства — прямого наследия журналистики шестидесятых годов с ее ‘бутербродами’ и ‘стрижами’ — у него заметна склонность к ядовитым и не совсем скромным намекам на те качества противников, которые, казалось бы, совсем даже не относятся к литературе. Так, говоря об Иване Аксакове, он не без ехидства указывает, что знаменитый публицист управляет банком и получает большое содержание, вслух сомневался, можно ли протянуть руку Алексею Толстому, написавшему ‘Пантелея-Целителя’, с нескрываемым презрением и ненавистью писал о стихах помещика Фета, Маркевичу намекал на взятки. Этот, если можно так выразиться, ‘либеральный сыск’ в свое время подорвал немало писательских репутаций. Да и без того о писателях чем бы то ни было ему несимпатичных Михайловский всегда отзывался пристрастно и несправедливо, причем постоянно намекал то на донос и ренегатство, то на цинизм и манию величия. При чтении его статей всегда наперед можно угадать, к кому и как отнесется критик: В общем, это умение вовремя подмигнуть, хихикнуть, швырнуть грязью, удачно пустить магически действующее на публику словцо — еще лет десять тому назад почти всегда достигало известной цели. Бессловесная ‘публика’, издавна запуганная журнальными авторитетами и разучившаяся нешаблонно мыслить, почтительно выслушивала однообразно-поверхностные рассуждения и плоские остроты Михайловского, считая их непогрешимыми формулами высокой мудрости и чуть ли не самых новейших откровений. На безрыбьи восьмидесятых годов этот некрупный по таланту публицист вдруг неожиданно для самого себя очутился в роли философа, учителя и пророка. Г-жа Вербицкая провозгласила его даже ‘властителем наших дум’. И вот — с высоты своего позитивно-буржуазного трона Михайловский в качестве ‘первого критика’ строго судил заблуждения Толстого и снисходительно признавал Чехова недурным беллетристом. Достоевский и Владимир Соловьев были бесцеремонно отодвинуты в угол. В то же время, будучи лишен от природы эстетического чутья и понимания поэзии, Михайловский брался судить таких гениальных поэтов, как Фет, с точки зрения ‘общественной пользы’. В нескольких беглых заметках и отрывочных словах великий поэт был ‘разделан’ с беспощадною, чисто писательскою свирепостью, и не столько за стихи, сколько за ‘отсталость’ своих политических и литературных взглядов.
В двух книжках ‘Откликов’ собраны статьи Михайловского, печатавшиеся в ‘Русском Богатстве’ с 1895 по 1898 год. Интересного здесь немного. Это все те же старые вариации на избитую тему. Ничего оригинального — все бледно, мертво, трафаретно-правильно и знакомо, знакомо… Это не живой огонь поэтического мышления, не свободные лучи вдохновения, а педантично-ровный свет керосиновой лампы. Все наиболее интересное, нужное из того, что появлялось за эти года в литературе, оставлено без внимания или встречено враждебно. Нежные молодые ростки безжалостно вытаптываются, все новое рассматривается небрежно, свысока. Осмеяны и не поняты талантливые работы преждевременно угасшего юноши-философа Ф. Е. Шперка и ‘Письма о поэзии’ П. П. Перцова. Заря нового искусства приветствована негодующими циническими плевками. Розанов объявлен ‘ханжой’ и ‘изувером’. Лесков в качестве автора ‘Некуда’ разобран односторонне-пристрастно. У Полонского одобрены его малодушные буднично-гражданские стихи, а Фет — о sancta simplicitas, — оказывается, потому только писал об ‘исцелении от муки’, что у него, не было другой более подходящей рифмы к слову ‘звуки’. Все это бессодержательное, а главное, никому не нужное старческое брюзжанье вперемежку с надоедливыми остротами и повторением хлестких словечек в конце концов невольно утомляет внимание и сливается в какой-то однообразно-серый монотонный гул. Надо сознаться, что издатели ‘Откликов’ оказали памяти Михайловского плохую услугу. Незачем было вспрыскивать живой водой это поле* усеянное мертвыми костями. Лучше бы им остаться навсегда на мирном и тихом кладбище ‘Русского Богатства’.