Н. Ф. Бельчиков
Д. И. Писарев
1
II
III
IV
V
VI
Н. Ф. Бельчиков. Д. И. Писарев, Писарев Дмитрий Иванович, Год: 1940
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Д. И. Писарев. Литературно-критические статьи. Избранные
Вступительная статья, комментарии, примечания и редакция Н. Ф. Бельчикова
Государственное издательство ‘Художественная литература’, М., 1940
Знаменитый критик и публицист Дмитрий Иванович Писарев родился 2/14 октября 1840 года в с. Знаменском, Орловской губернии в небогатой помещичьей семье.
Мальчик рано стал проявлять способности: четырех лет он бегло читал по-русски и ‘как маленький парижанин’ говорил по-французски.
Домашние — среди них главную роль играла мать, проявлявшая большую заботу о сыне — стремились дать ему типично дворянское воспитание, в результате которого из него должен был бы, по их намерениям, получиться благовоспитанный и преуспевающий помещик или чиновник. Эту же задачу преследовала и столичная гимназия, в которую Писарев поступил в 1852 г. Все было направлено к тому, чтобы он ‘шел путем самого благовоспитанного юноши’.
В 1856 г. Писарев поступил на филологический факультет Петербургского университета. Здесь на первых порах он сблизился с кружком молодежи, увлекавшейся ‘чистой’ наукой, настроенной консервативно и сторонившейся прогрессивной общественности.
В письмах 1857-1858 гг. к матери и любимой им кузине Р. А. Кореневой он часто говорит о своей мечте стать ученым, держать магистерский экзамен, занять кафедру. ‘Наука, истина, свет, деятельность, развитие так и кувыркались у меня в голове, — вспоминал позднее Писарев об этом порыве посвятить себя служению науке, — и это кувырканье казалось мне ужасно плодотворным, хотя из него ничего не выходило, да и выйти ничего не могло. Хочу служить науке, хочу быть полезным, возьмите мою жизнь и сделайте из нее что-нибудь полезное для науки. Восторгу было много, смыслу мало’. Писарев вскоре оказался ‘полезным’, но только не в области науки, а на поприще журналистики. В связи с ухудшением материального положения семьи, он вынужден был искать заработок. В конце 1858 г. ему было поручено вести библиографический отдел в журнале для девиц ‘Рассвет’.
Писарев увлекся работой, стал много читать и изучать, а главное — совсем порвал с тлетворным влиянием кружка, отгородившегося от живой жизни в ограниченной сфере чисто научных интересов. ‘Один год журнальной работы принес больше пользы моему умственному развитию, — говорит он, — чем два года усиленных занятий в университете и в библиотеках… Библиография моя насильно вытащила меня из закупоренной кельи на свежий воздух, в этот переход доставил мне греховное удовольствие, которого я не мог скрыть ни от самого себя, ни от других’.
Направление журнала ‘Рассвет’ Писарев позднее иронически определил как ‘сладкое, но приличное’. Статьи и рецензии Писарева, помещенные в этом журнале, не выходили за пределы весьма умеренно-либерального направления. Это были статьи и рецензии талантливого, но еще незрелого и несамостоятельного юноши, не затронутого влиянием (революционных и социалистических идей, пропагандировавшихся Чернышевским и Добролюбовым. В будущем непримиримый враг теории искусства для искусства, Писарев, сотрудник ‘Рассвета’, вслед за другими сторонниками этой теории повторяет: ‘Творчество с заранее задуманной целью составляет явление незаконное. Истинный поэт стоит выше житейских интересов’.
Сотрудничество в этом журнале пробудило самостоятельную мысль Писарева, толкнуло его на путь интенсивных размышлений и переоценки привычных представлений.
‘Лето 1859 года было для меня временем умственного кризиса, — рассказывает он в своих воспоминаниях, — когда пришлось читать и обдумывать читанное с практической целью, тогда мысль получила толчок, которого действия и последствия я не мог ни предвидеть, ни рассчитать… В этом царстве мысли живется светло и весело, но период перехода и умственной борьбы тяжел и мучителен. Умственный рост сопровождается болезнями так же, как рост физический. У меня напряжение ума во время переходной борьбы было так болезненно-сильно, что оно повело за собой потрясение всего организма’.
Умственный кризис совпал с душевной драмой. Дело в том, что Писарев с детства был влюблен в свою кузину — Раису Александровну Кореневу. Но родные не желали их сближения, и кузина собралась выйти замуж за другого. Писарев переживал это тяжело. В результате всего этого зимой 1859 г. Писарев заболел и пробыл 4 месяца в психиатрической лечебнице в Петербурге.
В 1860 г. Писарев перешел в новый журнал — в ‘Русское слово’. С этим органом 60-х годов связан расцвет деятельности Писарева. ‘Русское слово’, благодаря участию в. нем Писарева, стало в те годы одним из влиятельных журналов, за которым зорко следило царское правительство и его цензура.
Первые годы сотрудничества Писарева в ‘Русском слове’ (1860-62) совпали с широким размахом крестьянских восстаний я подъемом революционного движения ‘мужицких демократов’ во глазе с Н. Г. Чернышевским против всех устоев самодержавно-крепостнического строя. В условиях обостренной классовой борьбы Писарев быстро становится одним из выдающихся представителей разночинцев — того общественного слоя, который выдвинулся в эпоху падения крепостного права в качестве ‘главного, массового деятеля и освободительного движения вообще и, демократической, бесцензурной печати в частности’ (Ленин, Соч., 3 изд., т. XVII, стр. 341).
В первых статьях Писарев сосредоточивает все свое внимание на проблемах ‘частной нравственности и житейских отношений’. Отказываясь от ‘вопросов народности и гражданской жизни’, он призывает к переустройству семейно-бытовых отношений и к разрушению косных моральных традиций. Писарев упрекает критику в неправильном отношении к эгоизму, ‘как к пороку’, и призывает всех стать эгоистами, так как ‘эгоистические убеждения… сделают вас счастливым человеком, не тяжелым для других и приятным для самого себя’. По мнению Писарева, ‘эмансипация личности и уважение к ее самостоятельности является последним продуктом позднейшей цивилизации’. ‘Дальше этой цели мы еще ничего не видим в процессе исторического развития’, — утверждает он. Писарев призывает литературу ‘бить в одну точку, она должна всеми своими силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания, стремление к общему идеалу’.
Борьба Писарева за эмансипацию личности была направлена своим острием против феодально-крепостнических порядков и традиций. В этом ее прогрессивное значение. Однако, в отличие от Чернышевского, он не связывал эмансипацию личности с социалистическим переустройством общества. Его проповедь эмансипации личности в эту пору направлялась также и против якобы тех стеснений, которые налагаются на человека ‘стремлением к общему идеалу’. В ней ясно звучали буржуазно-индивидуалистические, гедонистические нотки.
В начале своей деятельности Писарев отрицал социализм и находил ‘несбыточными и оскорбительными для личности человека утопия коммунистов’ (1861 г.), стоял на точке зрения неприкосновенности частной собственности.
На первых порах Писарев не понимал всей глубины и значения общественно-ролитической борьбы, происходившей на его глазах, и считал возможным примирение между революционными демократами, возглавляемыми Чернышевским, и либеральными публицистами на платформе борьбы за полное ‘самоосвобождение’ личности.
Однако уже вторая половина статья Писарева ‘Схоластика XIX в.’, напечатанная в сентябрьской книжке ‘Русского слова’ за 1861 г., дает основание говорить о начале сдвига влево в его мировоззрении. В ней Писарев высказал знаменитый ‘ultimatum нашего лагеря: что можно разбить, то и нужно разбивать, что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам: во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда же будет и не может быть’. Здесь же он защищает Чернышевского от нападок бесцветно-либерального критика Альбертини и соглашается с Чернышевским, критикующим Кавура за то, что он, ‘находясь по своему положению во главе современной Италии… сдерживал воодушевление народа (боясь, чтобы оно не хватило через край) вместо того, чтобы поддерживать его и давать ему направление’. Здесь Писарев уже активно вмешивается в спор, разгоревшийся главным образом по вопросам философии, и становится на сторону Чернышевского. Как и Чернышевский, Писарев выступил непримиримым противником идеализма, в котором он увидел идейное обоснование крепостничества: ‘Возможна ли пропаганда материализма в таком обществе, где до наших времен, до нынешнего года, существовало крепостное право? Ведь только идеалистическое воззрение, говорящее, что высокая степень духовного развития дает п_р_а_в_о одному человеку брать опеку над другим, только такое воззрение, говорю я, может оправдывать порабощение личности’.
Однако философские позиции Чернышевского и Писарева не были однородны. Чернышевский был последователем материалистической философии Фейербаха. Философскими же учителями Писарева были вульгарные материалисты — Молешотт, Фохт, Бюхнер. Философские взгляды Писарева претерпевали перемены, но основа их оставалась единой. Писарев вслед за своими учителями не только утверждал зависимость сознания от бытия, но и не видел качественного различия между материальными и психическими явлениями. Материализм Чернышевского был обогащен элементами диалектики, Писарев же отрицал диалектику.
Признание позитивизма, ограничение научной мысли тем, что можно ‘видеть, измерять, вычислить’, все это снижало идейный уровень материализма Писарева. Его материализм был шагом назад по сравнению с материализмом Чернышевского. Механический материализм привел Писарева к увлечению естествознанием и позитивизмом О. Конта. Однако он никогда не делал из позитивизма идеалистических и религиозных выводов.
В той же 2-й половине ‘Схоластики XIX в.’ Писарев берет под защиту социалистов-утопистов Сен-Симона и Р. Оуэна, правда, ценя их пока лишь за ‘отрицание существующих нелепостей и желание стать выше их’.
Сдвиг влево в мировоззрении Писарева, сказавшийся во второй половине ‘Схоластики XIX в.’, в дальнейшем очень быстро углубляется. Индиферентизм к общественно-политическим вопросам быстро выветривается. Все более и более в центр внимания Писарева становятся ‘вопросы народности и гражданской жизни’.
В очерке ‘Пчелы’ (1862) Писарев в аллегорической форме изобразил паразитический характер политического и экономического строя, попирающего интересы масс, и выразил глубокое сочувствие к трудящимся ‘пчелам’, эксплоатируемым тунеядцами — ‘трутнями и королевой’.
В раздумьях над тем, как устранить нищету трудящихся, Писарев в 1862 г. приходит к приятию социалистических идей. Разрешить вопрос о голодных й раздетых можно лишь путем установления такого общественного порядка, который ‘отнял бы у одного человека возможность эксплоатировать труд сотни других людей’, утверждает Писарев в статье ‘Очерки по истории печати во Франции’ (1862).
Мировоззрение Писарева 1860-1862 гг. находится в беспрерывном и интенсивном развитии. Оно сложно и противоречиво. Но путь его развития очевиден. Это путь влево, в сторону революционных и социалистических позиций. Высшая точка этого пути падает на июнь 1862 г., когда в нелегальной статье-прокламации, направленной против агента III отделения Шедо-Ферроти, Писарев поднялся до прямого призыва к свержению самодержавия: ‘Низвержение благополучно царствующей династии… — писал он, — и изменение политического и общественного строя составляют единственную цель и надежду всех честных граждан. Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла…’ Писарев выражает глубокую уверенность в непримиримости царизма и молодого поколения: ‘тюрьмы набиты честными юношами, любящими народ и идею… Правительство намерено действовать с нами, как с непримиримыми врагами. Оно не ошибается: примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать’.
За эту прокламацию Писарев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. На допросе в следственной комиссия, заявив, что прокламация была вызвана контрнаступлением правительства (закрытие воскресных школ, приостановка на 8 месяцев ‘Современника’ и ‘Русского слова’, упразднение Шахклуба и т. п.), Писарев в то же время признался, что она ‘написана резко, заносчиво и доходит до таких крайностей, которые я в спокойном расположении не одобряю’. Это показание Писарева, хотя и было сделано в следственной комиссии, является до известной степени правдоподобным, попятным в свете его отношения к народу.
Для Писарева в первые годы его публицистической деятельности характерно было скептическое отношение к народу. В статье ‘Базаров’ (март 1862 г.) Писарев утверждает, что масса может пробуждаться лишь в совершенно исключительных случаях. ‘Только какое-нибудь материальное бедствие, вроде ‘труса, глада, потопа, нашествия иноплеменных’, приводило массу в беспокойное движение я нарушало обычай, сонливо-безмятежный процесс ее прозябания’. (В статье ‘Бедная русская мысль’, напечатанной в апреле-мае 1862 г., Писарев также вполне ясно высказал свою неуверенность в близости народного революционного взрыва: ‘Проснулся ли он (народ. — Н. Б.) теперь, — писал критик, — просыпается ля, спит ли попрежнему, — мы не знаем. Народ с нами не говорит, и мы его не понимаем’. Статья-прокламация Писарева была написана всего лишь через месяц после процитированных слов. Она свидетельствует о том, что скептическое отношение к народу у Писарева сменилось надеждой на возможность народной революции. Но эта надежда была, видимо, непрочной, а потому и недолговременной.
Писарев был арестован 2 июня 1862 г. После годичного заключения в крепости ему разрешили заниматься литературным трудом, являвшимся единственным источником существования в ту пору всей семьи Писаревых. В крепости Писарев много и плодотворно работал. Значительное большинство своих статей он написал в годы тюремного заключения.
Усиление самодержавно-крепостнической реакции со второй половины 1862 г., разочарование в надеждах на немедленную крестьянскую революцию, охватившее вскоре демократические круги, спад волны общественного возбуждения — все эта события не могли не повлиять на Писарева. Они не толкнули его на путь политического равнодушия, отказа от прежде волновавших вопросов и интересов. Вопрос о том, ‘как накормить голодных людей, как обеспечить всех, вообще’ — является для Писарева основным до конца его рано оборвавшейся жизни. ‘Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека все-таки состоит в том, чтобы разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых’, — писал он в статье ‘Реалисты’ (1864).
В первой из своих статей, написанных в заключении, в ‘Очерках по истории труда’ (июль-август 1863 г.) Писарев в решении этого вопроса стоит на четких социалистических позициях и выражает уверенность в падении ‘тиранического господства капитала’.
Бедность, по мнению Писарева, порождается рабством и присвоением эксплоататорами орудий производства. Отсюда ‘постоянная война, которая ведется в обществе между почивающим на лаврах капиталистом и надрывающимся от работы пролетарием’. Перед европейской цивилизацией стоит дилемма: или погибнуть, оставляя в силе эксплоатацию, или реорганизовать общественные отношения так, чтобы эксплоатация была в корне пресечена, т. е. перейти на путь социализма.
Последнее неизбежно, и впереди — светлое будущее человечества. ‘К приближению этой минуты направлены все усилия всех честных работников мысли на земном шаре’…
Но в чем должны заключаться эти усилия, направленные к достижению светлого будущего? Вопрос о путях и средствах общественного переустройства является предметом напряженных дум Писарева. Он считал, что общественное преобразование может быть достигнуто различными путями. ‘Иногда общественное мнение действует на историю открыто, механическим (т. е. революционным. — Н. Б.) путем, — писал он. — Но кроме того, оно действует еще химическим образом, давая незаметно то или другое направление мыслям самих руководителей’ (‘Реалисты’, 1864 г.).
На какой из этих путей ориентируется Писарев в 1863-1864 гг.?
События второй половины 1862 г. и 1863 г. усиливают у Писарева скептическое отношение к народу, к его революционным, творческим возможностям. В статьях 1863-64 гг. Писарев, как и раньше, говорит о народе, как об инертной и несознательной массе. Противопоставляя массу мыслящему меньшинству, он вместе с тем совершенно отрицал возможность вызвать в массах ‘пробуждение’ путем революционной пропаганды и агитации. В истории бывали и в будущем возможны случаи народных восстаний, но ‘пробуждение масс, всегда производится… каким-нибудь (решительным поворотом в течении общественной… жизни, а не громкими и гуманными кликами старших братьев’ (‘Очерки из истории печати’, 1863 г.). ‘Эти минуты, — говорит Писарев, — редки, потому что массы вообще понимают туго и самыми ясными идеями проникаются чрезвычайно медленно, эти минуты коротки, потому что энтузиазм вообще испаряется скоро, как у отдельных людей, так и у целых народов’. Для осуществления страстного взрыва надежды, изредка пробуждающейся у народа, нужен ‘не минутный взрыв, а долговременная, напряженная и строго последовательная деятельность’. Между тем ‘до сих пор еще не было на свете такого народа, в котором большинство было бы способно к сознательной коллективной деятельности’. Поэтому ‘за минутой надежды всегда следовало горькое разочарование, а потом прежнее апатическое недоверие’ (‘Исторические эскизы’, 1864 г.).
Сам народ не может упрочить результат своего восстания, ‘упрочить этот результат могут только люди, умеющие мыслить’ (‘Цветы невинного юмора’, 1864 г.).
Совершенно отрицая возможность революционного воздействия на народ со стороны ‘людей, умеющих мыслить’, Писарев положительные результаты революции ставит в полную зависимость от наличия достаточных кадров этих людей.
Но скептицизм в отношении творческих возможностей народа, трактовка революции как кратковременного взрыва энтузиазма, редко имеющего место в историческом! развитии, не могли быть основой для твердой ставки на революцию. Понятно поэтому то, что Писарев в статьях 1863-1864 гг. преимущественное внимание уделяет ‘химическому’ пути преобразования общества. Это — путь распространения естественно-научных знаний. Общественное переустройство в интересах трудящихся произойдет в результате длительного процесса накопления ими культуры, знаний. ‘Преобладанию аристократии во Франции, — размышляет Писарев в статье ‘Очерки по истории труда’ (сентябрь-декабрь 1863 г.), — пришел конец, когда перевес ума, таланта и образования оказался в рядах достаточной буржуазии, а преобладанию буржуазии также придет конец, когда тот же перевес перейдет в ряды трудящегося пролетариата’.
Необходимо, следовательно, ‘открыть трудящемуся большинству дорогу к широкому и плодотворному умственному развитию’. Для этого нужно ‘разбудить общественное мнение и сформировать мыслящих руководителей народного труда’, последние должны сыграть роль посредников в деле передачи знаний народу. ‘А чтобы выполнить эти две задачи… надо действовать исключительно на образованные классы общества. Судьба народа решается не в ‘народных шкотах, а в университетах’.
Создание кадров ‘мыслящих людей’ совершенно необходимо, по мнению Писарева, и потому, что только они могут обеспечить положительный результат народной революции, если ока случится. Эта же задача указывается им в качестве основной при ориентации на ‘химический’ способ общественного переустройства. ‘Размножать мыслящих людей — вот альфа и омега всякого разумного общественного развития, — говорит Писарев. — Стало быть, естествознание составляет в настоящее время самую животрепещущую потребность нашего общества. Кто отвлекает молодежь от этого дела, тот вредит общественному развитию’.
‘Мыслящие люди’, ‘реалисты’, способные быть разумными руководителями народного труда, — это прежде всего разночинная интеллигенция, овладевшая всеми достижениями ‘реальных’ наук и прежде всего естествознания. Но вместе с тем. Писарев считает, что такими мыслящими людьми, мыслящими руководителями народного труда могут быть и помещика и капиталисты, если они получат реальное образование. ‘Придет время, — говорит Писарев, — в оно уже вовсе не далеко, — когда вся умная часть молодежи, без различия сословия и состояния, будет жить полной умственной жизнью и смотреть на вещи рассудительно и серьезно. Тогда молодой землевладелец поставит свое хозяйство на европейскую ногу, тогда молодой капиталист заведет те фабрики, которые нам необходимы, и устроит их так, как того требуют общие интересы хозяина и работников, и этого довольно, хорошая ферма и хорошая фабрика, при рациональной организации труда, составляют лучшую и единственную возможную школу для народа’ (‘Мотивы русской драмы’, 1864 г.).
Ориентация Писарева в 1863-1864 гг. на ‘химический’ путь общественного преобразования, обусловленная, как уже указано, прежде всего его скептическим отношением к народу, находила себе обоснование в идеалистических воззрениях Писарева на историю и в заимствованной у утопических социалистов идее общечеловеческой солидарности.
Последней Писарев придавал в эту пору основополагающее значение. ‘Для реалиста идея общечеловеческой солидарности есть просто один из основных законов человеческой природы’, — писал он в статье ‘Реалисты’. Но в жизни закон этот ‘ежеминутно нарушается нашим неведением’. Главное зло Писарев видит в невежестве, а спасение от этого зла в науке, просвещении. ‘Есть в человечестве только одно зло-невежество, против этого зла есть только одно лекарство — наука’. Победа науки над невежеством, распространение в обществе просвещения обеспечит торжество идеи общечеловеческой солидарности.
‘Химический’ путь переустройства жизни — путь медленный и длительный. Ориентируясь на него, Писарев указывает, что идеал новой жизни, соответствующий интересам голодных я раздетых, будет осуществлен лишь в очень отдаленном будущем.
Глубоко ошибочным является утверждение, что те взгляды Писарева, которые нашли выражение в его статьях 1863-64 гг., остались неизменными в своих основных моментах до конца его жизни. На самом деле они являются лишь этапом на сложном и противоречивом пути развития мировоззрения Писарева. Уже в конце 1865 г. Писарев отходит от свойственного ему ранее взгляда на народ, как на инертную массу, не способную самостоятельно решать исторические задачи. Теперь он утверждает, что ‘неизбежный и неотвратимый вопрос о голодных и раздетых разрешается не какими-нибудь посторонними благодетелями, а только самими работниками’. Этот новый для Писарева взгляд на народ получает развитие в следующих его статьях, достигая наиболее четкого выражения в одной из самых последних по времени написания — ‘Французский крестьянин в 1789 г.’ (1868 г.).
В полном противоречии со своими утверждениями 1862-64 гг., он говорит теперь о народе, как о массе, способной следить за ходом собственных дел, понимать его, активно вмешиваться в ход событий и оказывать на него неизгладимо-благодетельное влияние.
‘Не всегда и не везде, — говорит здесь Писарев, — масса остается слепа и глуха к тем урокам, которые будничная трудовая жизнь, полная лишений и горя, дает на каждом шагу всякому умеющему видеть и слышать. Если, с одной стороны, только в одних Северо-Американских Соединенных Штатах масса постоянно, изо дня в день и из года в год, следит за ходом своих собственных дел, с одинаково неусыпным, просвещенным и разумным вниманием, то, с другой стороны, в цивилизованной Европе трудно найти хотя один уголок, в котором самосознание масс не обнаружило бы, хотя мимолетными проблесками, самого серьезного и н_е_и_з_г_л_а_д_и_м_о-б_л_а_г_о_д_е_т_е_л_ь_н_о_г_о влияния на общее течение исторических событий’. Во время таких проблесков самосознания народ ‘о_п_р_е_д_е_л_я_е_т с_в_о_и_м г_р_о_м_к_о п_р_о_и_з_н_е_с_е_н_н_ы_м п_р_и_г_о_в_о_р_о_м т_е_ч_е_н_и_е и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_и_х с_о_б_ы_т_и_й’.
Изменение взгляда Писарева на народ не могло не отразиться и на его отношении к революции. Последние статьи Писарева дают, правда, основание говорить о том, что он до конца жизни не преодолел утопического представления о возможности мирным путем произвести ‘ту перемену, которой требуют обстоятельства’. Но ‘когда… двум противным сторонам невозможно договориться до удовлетворительного результата, — говорит теперь он, — когда н_е о_с_т_а_е_т_с_я н_и_к_а_к_о_й в_о_з_м_о_ж_н_о_с_т_и п_о_к_о_н_ч_и_т_ь д_е_л_о с_о_г_л_а_ш_е_н_и_е_м или полюбовным размежеванием столкнувшихся и перепутавшихся интересов, когда нет возможности разъяснить заблуждающейся стороне посредством спокойного научного анализа, в чем состоят ее настоящие выгоды и в чем заключается ошибочность и неосуществимость ее требований, т_о_г_д_а, р_а_з_у_м_е_е_т_с_я, о_с_т_а_е_т_с_я т_о_л_ь_к_о н_а_ч_а_ть д_р_а_к_у и д_р_а_т_ь_с_я д_о т_е_х п_о_р, п_о_к_а п_р_а_в_о_е д_е_л_о н_е в_о_с_т_о_р_ж_е_с_т_в_у_е_т’.
Писарев оправдывает революцию как последнее, крайнее средство, к которому следует прибегать, когда исключены всякие иные возможности общественного переустройства в интересах трудящихся масс. Но настойчивость, с которой он говорит о необходимости прибегнуть к революционным действиям в случае невозможности перестроить жизнь на новых основах иными средствами, придает этим его рассуждениям характер призыва к революции. Писарев пропагандирует революцию, резко осуждая эстетическое отношение к революции, он призывает к серьезному отношению к ней, к тому, чтобы она доводилась до конца.
Довести революцию до конца значит, по Писареву, переустроить общество на социалистических началах. В статьях последнего периода социалистические убеждения Писарева выражены четко и недвусмысленно. Он полностью и безоговорочно принимает социалистическое решение вопроса о том, как избавить трудящиеся массы от нищеты и голода.
Писарев резко критикует Г. Гейне за его отрицательное отношение к социализму, как к якобы пепельно-серому миру равенства, исключающему возможность разностороннего развития личностей, талантов а т. п. ‘Смысл того стремления, которое Гейне называет п_е_п_е_л_ь_н_о-с_е_р_ы_м костюмом, состоит, — говорит Писарев, — только в том, что тысячи не должны ходить босиком и питаться отрубями для того, чтобы единицы смотрели на хорошие картины, слушали хорошую музыку и декламировали хорошие стихи. Кто находит подобное стремление предосудительным, тот желает, чтобы хлеб, необходимый для пропитания голодных людей, превращался ежегодно в изящные предметы, доставляющие немногим избранным и посвященным тонкие и высокие наслаждения. Здесь Гейне стоит, очевидно, на стороне эксплоататоров и филистеров, но он не всегда рассуждает таким образом’ (‘Генрих Гейне’, 1867 г.).
Изменения во взглядах Писарева в последние годы его жизни являются одним из проявлений нового оживления революционно-демократического движения и революционно-демократической мысли, наступившего в конце 60-х годов. И изменения эти в известной степени явились результатом влияния на Писарева растущего движения рабочего класса на Западе. ‘Нам думается, — справедливо говорит Б. П. Козьмин {Подробнее о знакомстве Писарева с рабочим движением на Западе см. в работе Б. П. Козымина ‘Д. И. Писарев и социализм’, напечатанной в ж. ‘Литература и марксизм’, 1929, кн. 6-я.}, — что если мы вспомним события, разыгравшиеся на глазах у Писарева в Западной Европе, причины отмеченного нами перелома сделаются для нас ясными… С ростом рабочего движения в западном пролетариате пробуждалось сознание необходимости международного объединения рабочих. 28 сентября 1864 г. состоялся знаменитый англо-французский митинг в Сент-Мартинс-Холле, положивший основание Международному товариществу рабочих. Вскоре выбранный на этом митинге комитет опубликовал составленные К. Марксом ‘Учредительный адрес’ и устав I Интернационала, провозгласивший, что ‘освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих’.
Заключенный в каземате Петропавловской крепости, Писарев не мог знакомиться с иностранной прессой. Не доходили до него и русские газеты. Следить за событиями на Западе он мог лишь с опозданием, по русским журналам. Возможно, что далеко не все факты из жизни пролетариата Запада были ему известны. Однако несомненно, что многое до него доходило. В журналах Писарев встречал сообщении, освещавшие и положение рабочего класса на Западе, и его стачечную борьбу. ‘Манифест шестидесяти’ появился почти целиком на страницах ‘Русского Вестника’ в статье Моливари ‘Вопрос о рабочих’.
В этом манифесте группа рабочих-прудонистов, от имени всей массы, ‘не имеющих иной собственности, кроме своих рук’, заявила в феврале 1864 года, что пролетариат должен собственными силами защищать свои интересы, не ‘подчиняться господству капитала и не покоряться чужим интересам’.
С сочинениями Лассаля, пропагандировавшего в своих речах к рабочим идею ‘об особенной связи современного исторического периода с идеей рабочего класса’, Писарев познакомился до перевода их на русский язык, сделанного сотрудником ‘Русского слова’ В. Зайцевым в 1865 г. В статье ‘Посмотрим!’ Писарев ссылается на немецкое издание 1864 г. труда Лассаля ‘Труд и капитал’ и ставит Лассаля выше защитников ‘неприкосновенной святости лихоимства’.
Писарев из статьи Э. Ватсона ‘Стачки рабочих во Франции и Англии’, напечатанной в ? 6 ‘Современника’ за 1865 год, мог узнать не только о подъеме и размахе рабочего движения в этих странах, но и о ‘живущем в Англии немецком политико-экономе Карле Марксе’. Э. Ватсон в статье привел значительную выдержку из составленного К. Марксом ‘Учредительного адреса’ I Интернационала с ссылкой на мнение Маркса о том, что ‘во всех странах Европы признано теперь за истину, что никакое развитие машинного производства, …никакая эмиграция или свободная торговля не в состоянии устранить бедствия работающих классов, напротив, при настоящих неверных основах общественного устройства, каждое новое развитие в производительных силах труда только еще яснее обозначает аномалии и контрасты настоящего общественного строя’. Э. Ватсон также указывал, что К. Маркс, подобно Лассалю и ‘французским друзьям рабочих’, в ассоциации видит средство к избавлению рабочего класса.
Литературные взгляды Писарева, понимание и оценка им литературных явлений, претерпели такую же сложную эволюцию, как и его социально-политические воззрения.
От теории искусства для искусства, — которую Писарев разделял во время сотрудничества в ‘Рассвете’, он отходит очень скоро. В статьях 1861-62 гг. он на первый план ставит содержание, идею художественного произведения. Поэтому, например, роман Гончарова ‘Обломов’, не усматривая в нем ‘ни глубокой мысли, ни искреннего чувства, ни прямодушных отношений к действительности’, он расценивал очень невысоко. ‘Прямодушное’ отношение к действительности для Писарева этой поры и до конца его жизни — это отношение радикального отрицания. Он ставит Тургенева и Писемского выше Гончарова за то, что в их произведениях выразились отрицательные и совершенно трезвые взгляды на действительность. ‘В Писемском и в Тургеневе я дорожу преимущественно их отрицательным и совершенно трезвым, воззрением, на явления жизни’ (‘Писемский, Тургенев, Гончаров’, 1861 г.).
Радикальное отрицание российской действительности приблизило Писарева к Чернышевскому и Добролюбову уже в 1861 г. Но в отличие от вождей революционных демократов, Писарев, как уже мы говорили, в 1861 г. не звал к революционной борьбе с этой действительностью. Его положительная программа сводилась к пропаганде полной свободы личности в эгоизма, который должен лечь в основу поведения человека. Это предопределило резкое расхождение Писарева и ‘Современника’ в оценке важнейших явлений литературной современности. Мы имеем в виду прежде всего различие взглядов Добролюбова и Писарева на роман Тургенева ‘Накануне’.
Добролюбов, ставивший своей задачей ‘разъяснение тех явлений действительности’, которые вызвали это художественное произведение, справедливо доказывал глубокую типичность образа Елены. В Елене он увидел предвестника новых людей. ‘Как бы ни была плоха наша жизнь, — писал Добролюбов, — но в ней уже оказалась возможность таких явлений, как Елена. И мало того, что такие характеры стали возможны в жизни, они уже охвачены художническим сознанием, внесены в литературу, возведены в тип… Любовь к страждущим и притесненным, желание деятельного добра, томительное искание того, кто бы показал, как делать добро, — все это, наконец, чувствуется в лучшей части нашего общества. И чувство это так сильно и так близко к осуществлению… Для удовлетворения нашего чувства, нашей жажды, нужно более: нужен человек, как Инсаров, — но русский Инсаров’.
Для Добролюбова Инсаров ‘прообраз тех людей дела’, которые совершат революцию в России. Добролюбов видел в Инсарове воплощение действенной и страстной ненависти к поработителям, к существующему порядку. ‘В нем, — писал Добролюбов, — только ‘ есть постоянная слитная с ним идея родины и ее свободы. Идея эта так свята, так возвышена’. Он убежден, что будут ‘русские Инсаровы’. Тургенева революционный демократ упрекал в том, что он не показал вполне ‘величия и красоты’ идеи, которой живет Инсаров, ‘чтобы мы сами прониклись идеями Инсарова и в гордом воодушевлении воскликнули: ‘Идем за тобой!’
Писарев же, чуждый в эту пору революционным идеям, объявил Инсарова ‘ходульной фигурой’, не заключающей ‘в себе ничего целостно-человеческого и решительно ничего симпатичного’, не заметил слитной с ним идеи родины и ее свободы, а томительное желание Елены ‘деятельного добра’, ее поиски того, ‘кто бы показал, как делать добро’, назвал бесплодным мечтательством (‘Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова’, 1861 г.).
Он увидел в этом романе Тургенева ‘грустное’ предзнаменование, ‘начало увядания’ его таланта. Появление романа ‘Отцы и дети’ заставило Писарева изменить свое мнение о писателе.
В Базарове критик увидел воплощение своего идеала. ‘Базаров с первой минуты своего появления приковал к себе все мои симпатии, и он продолжает быть моим любимцем даже теперь’, — писал Писарев в 1864 году (‘Реалисты’). В статье ‘Базаров’ (март 1862 г.) критик детально определяет черты характера и идейного склада героя тургеневского романа. Здесь Базаров изображен как глашатай эгоизма и полного ‘самоосвобождения’ личности. ‘Ни над собой, ни вне себя, ни внутри себя он не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа’. Базаровы выше толпы, выше масс, у них ‘силы огромные’, социальное одиночество их не смущает. ‘Они сознают свое несходство с массой и смело отдаляются от нее поступками, привычками, всем образом жизни. Пойдет ли за ними общество — до этого им нет дела. Они полны собой, своей внутренней жизнью’.
Вместе с тем эта статья Писарева свидетельствует уже о том, что в его положительной программе щамечаются изменения, Базаров, оказывается, не находит счастья в своем нигилистическом ‘самоосвобождении’, только в своей ‘внутренней жизни’. ‘А Базаровым все-таки плохо жить на свете, — пишет Писарев в конце статьи. — Нет деятельности, нет любви, стало быть нет и наслаждения… А что же делать?’ На этот вопрос Писарев, не разделявший тогда революционных настроений, дал такой ответ: ‘Что делать? Жить пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину, и вообще не мечтать об апельсинных деревьях и пальмах, когда под ногами снеговые сугробы и холодные тундры’.
Утверждение Писарева, что ‘все наше молодое поколение со своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах этого романа’, было правильным только наполовину. В Базарове могла узнать и узнала себя та молодежь, которая шла за Писаревым. Но та часть молодого поколения, вождем которой был Чернышевский, не могла, естественно, считать Базарова выразителем своих стремлений и идей. Отношение революционной демократии к народу, к политической борьбе было прямо противоположно базаровскому. Поэтому критика ‘Современника’ отнеслась резко отрицательно и к этому роману Тургенева и к интерпретации образа Базарова Писаревым. Образы, в которых узнала себя революционная демократия, нарисовал Чернышевский в романе ‘Что делать?’ В этом романе был дан и совершенно иной ответ на вопрос ‘что делать?’, чем тот, которым закончил Писарев свою статью о Базарове.
Писарев уделял образу Базарова большое внимание и в дальнейшем. Он писал о Базарове в статьях ‘Реалисты’ (1864 г.), ‘Мыслящий пролетариат’ (1865), ‘Посмотрим!’ (1865). В этих статьях Писарев неизменно говорит о Базарове как о типе новых людей, но его трактовка этого образа изменилась в соответствии с эволюцией его социально-политических взглядов. Уже в статье ‘Реалисты’ Писарев дает иное истолкование базаровского эгоизма. Последовательные реалисты, типом которых является Базаров, живут, утверждает теперь Писарев, ‘высшей руководящей идеей’. Это и прядает им огромные силы. Они эгоисты, руководствующиеся ‘личным расчетом’, но этот эгоизм не только не препятствует борьбе за ‘великие цели’, которые, как мы знаем, заключаются в эту пору для Писарева в том, чтобы уничтожить -нищету трудящихся, напротив, это — эгоизм, находящий себе удовлетворение в деятельности, направленной, в конце концов, к осуществлению этой цел’.
В статьях ‘Мыслящий пролетариат’ и ‘Посмотрим!’ эта трактовка базаровского типа людей еще более углубляется. Вместе с тем Писарев не мог не заметить, что новые люди, лучшие люди эпохи, у которых ‘личная польза’ ‘совпадает с общей пользой’ и эгоизм которых ‘вмещает в себе самую широкую любовь к человечеству’, ‘обрисованы отчетливее и объяснены гораздо подробнее’ Чернышевским в образах Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны и Рахметова, чем Тургеневым в образе Базарова. Внимание Писарева от Базарова перемещается к Рахметову. ‘Тип, решающий общественную задачу, — писал он в статье ‘Посмотрим!’, — воплощен самым блестящим и самым глубоким мыслителем ‘Современника’, Чернышевским, я личности Рахметова’. Он утверждает глубокий реализм этого образа. ‘Чернышевский видел… много таких явлений, которые очень вразумительно говорят о существовании нового типа и о деятельности особенных людей, подобных Рахметову’. ‘А если эти явления действительно существуют, то, может быть, с_в_е_т_л_о_е б_у_д_у_щ_е_е с_о_в_с_е_м н_е т_а_к н_е_и_з_м_е_р_и_м_о д_а_л_е_к_о о_т н_а_с, к_а_к м_ы п_р_и_в_ы_к_л_и д_у_м_а_т_ь’ (разрядка наша. — Н. Б.). В Рахметовых Писарев видит теперь тех великих деятелей, которые развертывают всю мощь своих колоссальных сил в те минуты, когда ‘массы, поняв или полюбив какую-нибудь идею, воодушевляются ею до самозабвения и за нее бывают готовы итти в огонь и в воду’. Эти высказывания Писарева о Рахметове совершенно понятны нам в свете тех сдвигов, которые происходят в его мировоззрении в 1865 г.
В одной из последних статей ‘Французский крестьянин 1789 г.’ Писарев, в соответствии с теперешним своим взглядом на народ, на его роль в истории, дает чрезвычайно высокую оценку романа Эркмана и Шатриана за то, что в них показано, ‘к_а_к т_о и_л_и д_р_у_г_о_е и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_о_е с_о_б_ы_т_и_е б_у_д_и_л_о в м_а_с_с_е с_а_м_о_с_о_з_н_а_н_и_е и с_а_м_о_д_е_я_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь и как это умственное и нравственное п_р_о_б_у_ж_д_е_н_и_е м_а_с_с_ы д_а_в_а_л_о своеобразный оборот и сообщало ж_и_в_и_т_е_л_ь_н_ы_й т_о_л_ч_о_к д_а_л_ь_н_е_й_ш_е_м_у т_е_ч_е_н_и_ю с_о_б_ы_т_и_й. Это стремление у_к_а_з_а_т_ь м_а_с_с_е н_а т_у р_о_л_ь, к_о_т_о_р_а_я п_о в_с_е_м п_р_а_в_а_м п_р_и_н_а_д_л_е_ж_и_т е_й н_а с_ц_е_н_е в_с_е_м_и_р_н_о_й истории и которая доставалась и всегда будет доставаться ей на долю всякий раз, как только она сумеет поразмыслить, вникнуть и во-время промолвить свое тяжеловесное слово, — это стремление, составляющее живую душу романов Эркмана и Шатриана, придает этим романам важное и благотворное воспитательное значение. Эти романы развивают в своих читателях способность у_в_а_ж_а_т_ь н_а_р_о_д, н_а_д_е_я_т_ь_с_я н_а н_е_г_о, вдумываться в его интересы, смотреть на совершающиеся события с точки зрения этих интересов, называть злом все то, что усыпляет, а добром все то, что будит народное самосознание… Когда эти романы попадаются в руки простому работнику, они внушают ему чувство законного и разумного самоуважения, он видит из них, что ему н_е_т н_и м_а_л_е_й_ш_е_й н_е_о_б_х_о_д_и_м_о_с_т_и б_ы_т_ь п_а_с_с_и_в_н_ы_м о_р_у_д_и_е_м ч_у_ж_о_й п_р_и_х_о_т_и и п_о_к_о_р_н_ы_м с_л_у_г_о_й ч_у_ж_и_х и_н_т_е_р_е_с_о_в, он видит, что люди той массы, к которой он сам принадлежит, и притом люди самых обыкновенных размеров, с_п_о_с_о_б_н_ы н_е т_о_л_ь_к_о д_у_м_а_т_ь п_о-с_в_о_е_м_у и о_б_с_у_ж_и_в_а_т_ь о_ч_е_н_ь б_л_а_г_о_р_а_з_у_м_н_о с_в_о_и о_б_щ_е_с_т_в_е_н_н_ы_е д_е_л_а, н_о и в_л_и_я_т_ь н_а н_а_п_р_а_в_л_е_н_и_е н_а_р_о_д_н_о_й ж_и_з_н_и’.
Писарев требовал от писателей и поэтов знания и понимания того, ‘что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных я самых просвещенных представителей его века и его народа. Понимая вполне глубокий смысл каждой пульсации общественной жизни, поэт, как человек страстный и впечатлительный, непременно должен всеми силами своего существа любить то, что кажется ему добрым, истинным и прекрасным, и ненавидеть святой и великой ненавистью ту огромную массу мелких и дрянных глупостей, которая мешает идеям истины, добра и красоты облечься в плоть, и кровь и превратиться в живую действительность’.
Высоко ценя писателей и поэтов, удовлетворяющих этим требованиям, Писарев резко отрицательно относился к ‘эстетикам’, ‘копающимся в цветочной пыли’ или занимающимся ‘фокусами бесплодного фиглярства’. С исключительной страстностью и сарказмом обрушивается он на этих ‘эстетиков’, отвлекающих внимание общества от жгучих вопросов современности. Однако в этой борьбе он допустил немало ошибок. К разряду эстетиков он относил не только Фета, но и Пушкина. Глубоко ошибочными были также его утверждения, что, за исключением литературы, все другие виды искусства совершенно бесполезны и никак не содействуют ‘умственному или нравственному совершенствованию человечества’.
Царское правительство держало Писарева в заточения четыре с половиной года. Арестованный 2 июня 1862 г., он был освобожден из крепости 18 ноября 1866 г. Правительство, разрешив ему писать в заключении, зорко следило за его статьями. В конце 1865 г. цензор И. А. Гончаров обратил внимание цензурного комитета на статью Писарева ‘Мыслящий пролетариат’, как на ‘крамольную’. Журналу ‘Русское слово’ за опубликование этой статьи, в которой ‘проводились теории социализма и коммунизма’, было объявлено первое предупреждение. Вскоре за опубликование статьи Писарева ‘Исторические идеи Огюста Конта’ журнал получил второе предупреждение.
Комендант крепости, узнав о ‘предосудительном’ содержании статей Писарева, решил принять свои меры к ‘обузданию’ их автора. Писареву было запрещено писать. Лишь после больших хлопот ему удалось вновь добиться разрешения заниматься литературной работой. Однако после покушения Каракозова на Александра II право писать у него было опять отнято. Последние семь месяцев он провел в тюрьме в гнетущих условиях.
Пребывание в тюрьме тяжело отозвалось на Писареве.
В 1868 г., по совету врачей, Писарев поехал лечить расстроенное здоровье морскими купаньями. 4 июля ст. ст., в Дуббельне, купаясь в море, Писарев утонул.
Путь развития Писарева был сложен и противоречив. Под влиянием событий общественной жизни он изменял свои взгляды даже по важнейшим вопросам. Однако при всем этом в его мировоззрении были постоянные черты. И это как раз те черты, которые Ленин указал в качестве основных для просветителей 60-х гг.: ‘Горячая вражда к крепостному праву и в_с_е_м е_г_о порождениям в экономической, социальной и юридической области’, ‘горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России’, ‘отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян’ {Ленин, Соч., т. II, изд. III, стр. 314.}.
Писарев был одним из выдающихся представителей демократического просветительства 60-х годов. Обладая широкими познаниями и ярким литературным талантом, он имел большое влияние на демократическую молодежь своего времени. Он умел будить сознание читателей, зажигать и вдохновлять.
Н. К. Крупская оставила очень интересное воспоминание о своем знакомстве с сочинениями Писарева и об отношении к нему Ленина.
‘В молодости, — вспоминает Н. К. Крупская, — я очень увлекалась Белинским и Добролюбовым, а Писарева в первый раз читала уже будучи марксистом, когда я ехала в Сибирь, в ссылку, к Владимиру Ильичу и сидела в Красноярске в ожидании, когда вскроется Енисей и пойдут пароходы. Меня пленила резкая критика крепостного уклада Писаревым, его революционная настроенность, богатство мыслей. Все это было далеко от марксизма, мысли были парадоксальны, часто очень неправильны, но нельзя было читать его спокойно. Потом в Шуше я рассказала Ильичу свои впечатления от чтения Писарева, а он мне заявил, что сам зачитывался Писаревым, расхваливая смелость его мысли’ {Н. К. Крупская. Современные цитаты. ‘Правда’ 1935 г., No 273.}.