Н. Бердяевъ. Смыслъ творчества. Опытъ оправданія человка. Москва, 1916 г. стр. 1—358.
Н. Бердяевъ. Смыслъ творчества. Опытъ оправданія человка. Москва, 1916 г. стр. 1—358.
С. Голованенко.
Н. Бердяев. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. Москва, 1916 г. стр. 1-358, Голованенко Сергей Алексеевич, Год: 1916
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Голованенко С. А. [Рец. на:] Бердяев Н. Смысл творчества: Опыт оправдания человека. М., 1916 // Богословский вестник 1916. Т. 2. No 9. С. 167-172 (2-я пагин.).
Русское религіозно-философское сознаніе давнымъ давно бьется надъ разгадываніемъ смысла творчества, а въ наше время предлы этого біенья могутъ быть связаны съ именами Н. . едорова и А. Н. Шмидтъ. ‘Философія общаго дла’ едорова является рзко обозначеннымъ превознесеніемъ мужественной стихіи творчества (андродицея), въ прозрньяхъ же А. Н. Шмидтъ намчается оправданіе женственной стихіи (гинодицея). Книга ‘Смыслъ творчества’, въ глубин своей, хочетъ примирить эти крайности творчество-оправданій (андрогинность), но, на самомъ дл, антроподицея Н. А. Бердяева есть андродицея, умаляющая и обвиняющая вчно-женственное въ творчеств. И въ повышенномъ паос книги и въ нсколько-капризномъ рисунк мысли чувствуется то особое раздвоеніе, которое лучше всего передается словомъ (Посланіе акова: 1, 8). Это раздвоеніе, многообразно кристаллизующееся и порождающее у автора страстную мечту о цльности, ярче всего обнаруживается 1) въ обще-метафизической проблем воплощенія (смыслъ творчества) и 2) въ характер новаго антропологическаго откровенія (смыслъ творчества).
‘Культура, по глубочайшей своей сущности и но религіозному своему смыслу, есть великая неудача. Философія и наука есть неудача въ творческомъ познаніи, искусство и литература неудача въ творчеств красоты, семья и половая жизнь неудача въ творчеств любви, мораль и право въ творчеств человческихъ отношеній, хозяйство и техническій трудъ въ творчеств власти человка надъ природой’. ‘… Церковь въ своихъ видимыхъ воплощеніяхъ иметъ культурную природу и раздляетъ судьбу культуры и вс ея трагическія неудачи’ (стр 315). Страстное обвиненіе Н. А. Бердяева всей прошлой и настоящей дйствительности за наличность въ ней расхожденія божескаго и человческаго, трансцендентнаго и имманентнаго рождается изъ желанія полнаго безграннаго воплощенія: неудача культуры есть неудача воплощенія. Но это обвиненіе, нердко вполн пріемлемое, отравлено ядомъ утонченнаго пессимизма: въ его основаніи кроется какое-то осужденіе жизни, какое-то отрицательное и даже презрительное отношеніе къ тлу, къ міровой душ, къ вчной женственности. Историко-метафизическій-манихейскій дуализмъ автора осмысливаетъ и проясняетъ эти неясные намеки. Манихейство, по существу своему, не можетъ осознать и принять тайны воплощенія: оно не проповдуетъ прео5раженія міра, а твердитъ о гибели міра и выдленіи духа, отсюда — неудача воплощенія, проистекающая изъ коренной невозможности воплощенія, изъ принципіальнаго докетизма всякаго манихействующаго сознанія. Н. А. Бердяевъ, напуганный призраками докетизма, не желая застыть на раздвоеніи, не хочетъ, вмст съ тмъ, принять и осознать тайны ни исторически-родового, культурнаго, ни исторически-индивидуальнаго воплощенія. Почему личное воплощеніе исуса Христа не принесло полнаго желаннаго воплощенія? Мы понимаемъ автора такъ: рожденіе отъ Двы обновило женственное въ мір, искупило грхъ прародительницы Евы, т. е. это воплощеніе было почти монофизитскимъ, чуть-чуть докетическимъ, потому что женственно человческое изошло въ пассивно-смиренномъ, въ угашенно-человческомъ пріятіи божескаго (‘Се раба Господня’). Отсюда и христіанство стало религіей смиренія и послушанія, религіей женственной. Правда, Богочеловчествомъ I. Христа природа человка охристосована, но эта имманентная охристосованность скоре задана, чмъ дана: Сынъ человческій остается невыявленнымъ, какъ бы недовоплощеннымъ. Смшивая путь Христа и путь ко Христу, Н. А. Бердяевъ твердитъ о необходимости новаго воплощенія въ мужественной стихіи, которое должно быть полнымъ, которое должно привести въ царство любви, но… чрезъ гибель міра, т. е. недовоплощенность, какое-то метафизическое раздвоеніе остаются. Чтобы избавиться отъ этого остатка, авторъ вс этапы неполнаго воплощенія объявляетъ необходимымъ моментомъ боговоплощенія, т. е. тайна воплощенія разъясняется абстрактной, или грубо-пантеистической идеей все-единства, и напрасно авторъ такой искуственный сдвигъ граней, такое явное логическое противорчіе называетъ преодолніемъ религіозныхъ антиномій, Такъ или иначе, осужденная недовоплощенность культуры влечетъ, убгающаго отъ раздвоенія, автора къ бурному опьяняющему творчеству, къ сліянію богочеловческаго: манихейство рзко смняется пелагіанствомъ, религіозно-философскій анти-платонизмъ превращается въ поклоненіе всякой динамик, всякой творческой интуиціи. Боязнь платонизма приводитъ Н. А. Бердяева къ метафизическимъ вычеркамъ: ‘Творецъ не хочеть знать, что сотворитъ человкъ и поэтому не знаетъ того, что будетъ антропологическимъ откровеніемъ’. Богъ не знаетъ… этотъ алогизмъ проясняетъ метафизическія устремленія Н. А. Бердяева, родственныя, больше всего, Беме и Парацельсу, но въ цломъ крайне-эклектическія. Этотъ алогизмъ переливается въ обожествленіе слпыхъ интуицій человка: не только трансцендентный Логосъ пугаетъ автора призраками платоновскаго раздвоенія, но и разумъ человческій долженъ подгорть въ пламени интуитивно-діоннсійныхъ дерзаній человка. ‘И творецъ человкъ не знаетъ ни смысла творчества, ни путей творчества’. Строго говоря, если разглядть искривленность антиномій автора, самое заглавіе книги ‘Смыслъ творчества’ есть противорчіе, потому что творческая интуиція иммаментно-осмысливается, самооправдывается. И хотя Н. А. Бердяевъ все время твердитъ о новомъ творчеств,— оно остается совершенно неизвстнымъ, и только — сравнительно — можно зарисовать общій наклонъ новаго пути. На Этомъ пути некого слушаться, не предъ кмъ смиряться. Этотъ путь — путь безмрнаго геніально-юношескаго мужественнаго дерзновенія, путь страшно-свободныхъ, которые творятъ неизвстное даже Богу, на которыхъ Богъ надется. Правда на этомъ пути, не освященномъ свтомъ трансцендентнымъ, не исправляемомъ силами разума, человкъ можетъ остаться безумно-одинокимъ, оказаться богоборцемъ,— но этотъ путь свободы оправданъ Богомъ. А старый путь — путь святости, смиренія и послушанія, путь женственный — кажется автору трудовымъ подвигомъ, подкрпляемымъ паосомъ малыхъ длъ, таящимъ за собой эгоистическую мечту о личной безопасности, и старому пути противополагаются будущія героическія дянія, жертвенныя потери личности въ актахъ дарового творчества: канонически трудовому метафизическому самоустроенію, цломудрію авторъ противополагаетъ творческое опьяненіе или трагическое, но Богомъ оправданное, распаденіе личности. Однимъ словомъ, авторъ знаетъ разсудочное похмлье и хочетъ мистическаго опьяненія и не хочетъ знать, въ силу боязни двойничества, въ силу анти-платонизма — трезвости духовной. Если путь ко Христу не есть путь Христа, если Христосъ съ нами, а не въ насъ только, если раздвоенная психологія не есть Христологія, то широкій путь дерзновенія и безстрашія, путь во имя неизвстной тайны, путь, на которомъ обожествляется почти всякій порывъ — можетъ оказаться хищеніемъ Славы Божіей и аристократически жертвующій индивидуализмъ новымъ пересказомъ человкобожества. Вдь, идея преображенія и вознесенія и, отчасти, идея воскресенія истолковываются авторомъ почти антропологически, какъ что-то только родовое — христіанское, а не индивидуальное, I. Христово.
Правда, Н. А. Бердяевъ говоритъ о Бог и новомъ мір, объ исторической равноцнности путей жизни, но, вдь, и зло цнно, необходимо, съ точки зрнія автора, и не только въ жизни человка, но и Бога. Эти оговорки показываютъ, что за мечтой о полномъ воплощеніи вдругъ разверзается для автора пустота раздвоенія. Чмъ это объяснить? Антропологическое откровеніе, какъ рожденіе Бога въ страшной свобод человческой, не можетъ быть откровеніемъ тайны воплощенія: мужественная стихія творчества порабощаетъ свой коррелятъ женственное и можетъ лишь угасить женственное, или творить, не считаясь съ нимъ, можетъ создать иллюзію андрогиннаго воплощенія, или же, укрпившись въ пантеизм, прійти къ человко-божеству. Въ томъ и другомъ случа явенъ паосъ самонадянности, паосъ, оправдывающій даже расщепленіе личности, какъ моментъ въ прославленіи Бога. Угашая женственное, авторъ не можетъ принять надежды: говоря объ апостолахъ Петр и оанн, авторъ не хочетъ вспомнить еще одного — любимаго I. Христомъ ученика — акова. На пути вры утверждается реальность сверхъестественнаго, но еще не устанавливается отношеніе богочеловческаго. Путь вры — начало духовной жизни — скрываетъ въ себ особое дерзновеніе, особое безуміе. Церковь оанна — царство любви — конечный идеалъ, тотъ предлъ, когда ‘Богъ будетъ всяческая и во всхъ’. Если въ пути вры можетъ быть что-то мужественное, то путь любви андрогиненъ, хотя и не въ смысл Н. А. Бердяева. На пути надежды устанавливаются реальныя богочеловческія отношенія, причемъ въ надежд есть что-то женственное по преимуществу, хотя ветхозавтное богоборчество акова лежитъ на этомъ же пути. Если мы всмотримся въ паосъ антропологическаго откровенія, то увидимъ, что онъ — очищенный — иметъ какое то отношеніе къ надежд. Въ самомъ дл, что силенъ сотворить человкъ по смыслу антроподицеи Н. Бердяева? Ни субстанція, ни іерархія живыхъ существъ — вчный составъ бытія — твориться не могутъ: творятся богочеловческія отношенія, т. е. антропологическое откровеніе, въ ковцъ концовъ, стоитъ подъ знакомъ надежды. Желая предвосхитить вс сокровища любви и неизбжно встрчая сокровища надежды, авторъ искажаетъ и то, и другое, но надежда, какъ путь яшзпи, какъ путь къ любви, искажается больше всего: человкъ само-надянъ, потому что Богъ надется на него, ожидая антропологическаго откровенія… Получается историческая схема: самонадянность законническая (Ветхій завтъ), рабское смиреніе (Новый завтъ), самонадянность охристосованнаго человка (Третій завтъ), т. е. одна крайность смняетъ другую: самооправданіе чрезъ вншній законъ смняется самооправданіемъ чрезъ внутреннюю свободу (аномизмъ). Въ христіанской надежд эти крайности, кристаллизуясь въ антиноміи, внутренно объединяются и путь надежды, на которомъ не угашается, а преображается раздвоенное грховное сознаніе чрезъ жизненно-трезвое преодолніе антиномій, намчается четко въ посланіи акова (1, 8—19). Но, все-таки, религіозно-философскій смыслъ надежды вообще и христіанской надежды въ частности раскрытъ невполн, и книга ‘Смыслъ творчества’, не смотря на вышеуказанное, иметъ, хотя бы, ту цнность, что рзко ставитъ вопросъ о надежд и своими искаженными отвтами призываетъ къ уясненію религіозно-философскаго смысла надежды.