‘МЫ НЕ ЗНАЛИ!’
Всякій предъ всми за всхъ и за все виноватъ.
Достоевскій.
А. БЛЯЕВЪ.
‘Приазовскій край’. 1915. No 312. 29 ноября. С. 3.
‘Мы не знали!’, Беляев Александр Романович, Год: 1915
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Ниже печатается письмо родителя по поводу самоубійства гимназиста Люсика Штейнбурха.
Его смерть всколыхнула общественную совсть и продолжаетъ волновать родителей.
И это вполн понятно.
Я не знать Люсика, и тмъ не мене, удивился его смерти: оттого это гимназистъ, вмсто того, чтобы ходить въ гимназію, играть въ перышки и вообще заниматься, чмъ ему положено, вдругъ взять и застрлился?
Но, оказывается, его близкіе и знакомые удивлены еще больше моего.
Не значить ли это, что они, въ конц-концовъ, знали Люсика еще меньше, чмъ я?
Теперь онъ стоить передъ нами какъ живой, и смотритъ съ укоромъ. Онъ ушелъ изъ нашего міра Не понравились ему наши порядки. Кто виноватъ?..
Къ живымъ мы строги, требовательны, многое, очень многое вмняемъ въ вину.
Мертвымъ прощаемъ все.
И потому, разбираясь въ причинахъ смерти, мы смотримъ только другъ на друга, смотримъ на живыхъ, чтобы на нихъ возложить всю тяжесть вины.
Постараемся, однако, быть безпристрастны.
Въ такихъ же условіяхъ, въ какихъ жилъ Люсикъ, и даже въ худшихъ, живутъ другіе мальчики.— и не убиваютъ себя.
Значитъ, было что-то въ немъ самомъ, что привело его къ роковому концу: можетъ быть, его повышенная нервозность, впечатлительность, природная неуравновшенность.
Въ этомъ нтъ вины покойнаго, но есть нкоторое оправданіе живымъ.
Однако, на свт не мало другихъ такихъ же впечатлительныхъ мальчиковъ, съ такими же и даже боле ‘обнаженными нервами’, и, тмъ не мене, они живутъ и не кончаютъ съ собой.
Потому что ихъ повышенная впечатлительность встртила повышенную же къ себ внимательность, любовную проникновенность въ дтскую душу.
Въ этомъ весь секретъ.
Сущность жизни опредляютъ какъ приспособленіе организма къ вншнимъ условіямъ.
Мальчикъ, съ большей крпостью душевной, можетъ приспособиться даже къ исключительно тяжелымъ условіямъ, а мимозообразная душа надломится отъ соприкосновенія съ обычнымъ жизненнымъ ненастьемъ.
У чеховскаго Ваньки ‘пропащая жизнь. хуже собаки какой’: и колодкой, и шпандыремъ его бьютъ,— ‘и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя’.
И ничего — выживетъ, хоть и говоритъ, что ‘нту никакой возможности, просто смерть одна’.
А вотъ Люсика и въ кинематографъ водили, и пирожными въ Ампир угощали, а онъ взялъ и застрлился.
‘Не приспособился къ вншнимъ условіямъ. Он, все-таки оказались для него не по силамъ. И наступила катастрофа. Она всегда говорить о нарушенномъ равновсіи между организмомъ и вншнимъ міромъ, между ‘дйствіемъ’ вншнихъ условій и ‘противодйствіемъ’ душевныхъ и тлесныхъ силъ.
И, въ конц концовъ, въ каждомъ отдльномъ случа самоубійства дтей важно не то, что именно привело къ роковому концу: отеческія внушенія, или школьныя двойки.
Причины разнообразны, какъ Міръ
Однообразно и незыблемо одно: и семья, и школа не угадали ‘силу сопротивленія’ юной души, и вотъ, хрустнули слабыя плечи подъ непосильнымъ бременемъ.
Въ этомъ самая большая наша вина. И что она именно въ этомъ, ясно изъ того, что вс непосредственно соприкасающіеся съ Люсикомъ, прежде всего, были поражены его смертью, какъ неожиданностью.
— Мы не знали, что эти такъ можетъ кончиться.
Мы не знали, что онъ на это способенъ.
Мы не знали, что ему такъ тяжело, что ‘просто смерть одна’.
— Мы не знали, мы но знали,— вотъ въ чемъ наша вина.
И еще большая въ томъ, что мы могли знать.
Люсики — не загадки, они охотно открываютъ дверцы своей души, если видятъ желаніе посмотрть, что длается тамъ внутри.
Но многихъ родителей-то мало интересуетъ потому, что на дтей они смотрятъ, какъ на какой нибудь ‘фабричный’ предметъ,— вс молъ на одну колодку!
При чемъ даже самая безобразная система домашняго воспитанія находить ‘оправданіе’ въ томъ, что ‘насъ еще и не такъ воспитывали, и, несмотря на это’, (чаще говорятъ ‘именно, благодаря этому’), вышелъ въ люди, сытъ обутъ’. (‘Какъ воспитывался Лукичъ’).
Если такъ дло обстоитъ въ семь, то что же говорить про школу, гд обезличиваніе, прежде всего, крайне упрощаетъ, сокращаетъ и какъ бы автоматизируетъ педагогическій трудъ, приближая его къ ‘маршевымъ’ занятіямъ. Не даромъ старые педагоги чувствуютъ такую нжность къ введенію въ школы военно-строевыхъ занятій. Теперь это объясняется патріотизмомъ, но но надо забывать, что ‘потшные’ появились въ школахъ и получили наивысшее развитіе, когда о войн еще и помину не было.
Редакціей получено письмо матери одного гимназиста, исполненное прямо безпредльнаго негодованія противъ этого школьнаго формализма, доходящаго до посягательствъ на самое скромное право свое, сужденіе имть даже въ узкихъ предлахъ классной работы на заданную тему.
Можно ли? при такихъ условіяхъ, говорить хотя бы объ индивидуализаціи школьныхъ мръ воздйствія?
Предъ двойкой, какъ предъ закономъ въ современной школ ‘вс равны’. Но не для всхъ ‘равна’ двойка.
Одинъ, получивъ ее, только выругаетъ учителя презрительнымъ прозвищемъ, другой, подумавъ о томъ, какъ встртить его дома, пуститъ себ пулю въ лобъ.
А когда это случится, и учителя и знакомые, съ удивленіемъ восклицаютъ:
— Кто бы думать могъ?
И начинаютъ ломать головы надъ вопросомъ: ‘отчего это онъ’?
И вывдывать сторонкой другъ о друг, кто больше ‘насолилъ’ покойному,— чтобы успокоить свою совсть.
Родители, педагоги, помните, что всегда есть ‘очередные’ Люсики’.