МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
Переводъ А. Н. Анненской.
——
I.
II.
IV.
V.
‘Міръ Божій’, No 9, 1895
Моя сестра Генриетта, Ренан Эрнест, Год: 1862
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Помщаемыя нами въ перевод ‘Воспоминанія Ренана о сестр его Генріетт’ изданы были первоначально въ 1862 г., отдльной брошюрой всего въ ста экземплярахъ, и предназначались исключительно для друзей покойной. Въ предисловіи къ своимъ ‘Воспоминаніямъ дтства и юности’ Ренанъ объясняетъ, почему издалъ брошюру въ такомъ ограниченномъ числ экземпляровъ: ‘Сестра была такъ скромна,— говоритъ онъ,— она питала такое отвращеніе къ шумному свту, что я боялся ея упрековъ изъ могилы, если я допущу распространеніе этихъ страницъ въ публик. Я не долженъ подвергать священную для меня память суровымъ приговорамъ, которые вправ произносить люди, пріобртающіе книгу покупкою. Мн казалось, что, включивъ эти страницы въ книгу, назначенную для продажи, я поступилъ такъ же дурно’ какъ если бы выставилъ ея портретъ въ гостинниц. Эта брошюра будетъ перепечатана только посл моей смерти’. Въ своемъ духовномъ завщаніи, въ 1888 г. Ренанъ повторилъ, что разршаетъ перепечатать брошюру, и поручилъ это жен своей. Изданіе, съ котораго длается настоящій переводъ, просмотрно г-жею Корнеліей Ренанъ. Ред.
Память, оставляемая по себ людьми, есть лишь слабый слдъ той борозды, которую жизнь каждаго изъ насъ оставляетъ на лон безконечнаго. Но все-таки память эта не лишена значенія. Сознаніе человчества есть высочайшее извстное намъ отраженіе всеобщаго мірового сознанія. Уваженіе одного человка является частью абсолютной справедливости. Прекрасная жизнь не нуждается ни въ чьей памяти, кром памяти Бога, а между тмъ, люди всегда старались запечатлть ея образъ. Съ моей стороны было бы преступленіемъ не отдать этого долга сестр моей Генріетт, тмъ боле, что мн одному извстны были вс сокровища этой избранной души. Ея робость, ея скромность, ея твердое убжденіе, что женщина должна вести замкнутую жизнь — все это набрасывало на ея рдкія достоинства покрывало, которое немногимъ удалось приподнять. Вся ея жизнь была рядомъ самоотверженныхъ поступковъ, остававшихся въ безвстности. Я не выдамъ ея тайны, эти страницы написаны не для публики и не увидятъ свта. Но т немногіе, кому она открывала свою душу, упрекнутъ меня, если я не постараюсь привести въ порядокъ все, что можетъ послужить къ дополненію ихъ воспоминаній.
Сестра моя Генріетта родилась въ Третъе, 22 іюля 1811 г. Съ раннихъ лтъ облака печали омрачили жизнь ея, съ раннихъ лтъ принуждена она была подчиняться суровому долгу. Никогда не знала она другихъ радостей, кром тхъ, что даютъ добродтель и сердечная привязанность.
Она унаслдовала отъ отца меланхолическій темпераментъ, не находила удовольствія въ пошлыхъ развлеченіяхъ, охотно удалялась отъ свта и его радостей. Она ни одной чертой не походила на мать, которая сохранила живость, веселость, остроуміе до самой своей старости, бодрой, прекрасной старости. Ея религіозное чувство, сначала замкнутое въ формулы католичества, всегда отличалось необыкновенной глубиной. Третъе, тотъ маленькій городокъ, гд мы родились, былъ въ прежнее время епископальнымъ, городомъ и до сихъ поръ полонъ поэтическихъ впечатлній. По происхожденію, это одно изъ большихъ монастырскихъ поселеній, въ род тхъ, которыя бретонскіе эмигранты VI столтія основывали въ Галіи и Ирландіи. Основателемъ его былъ аббатъ Туаль или Тугдуаль. Когда, въ IX вк Номеное, желая создать бретонскую національность, превратилъ въ епископства вс эти большіе монастыря свернаго берега, Пабу-Туаль или монастырь св. Туаль подвергся такому же превращенію. Въ XVI и XVII вк Третье былъ значительнымъ клерикальнымъ центромъ и пунктомъ, куда съзжалась мстная мелкая аристократія. Во время революціи епископство было уничтожено, но, по возстановленіи католическаго богослуженія, городъ, благодаря своимъ огромнымъ древнимъ постройкамъ, снова сдлался духовнымъ центромъ, городомъ монастырей и религіозныхъ учрежденій. Буржуазная жизнь слабо развита въ немъ. Улицы, за исключеніемъ одной или двухъ, представляютъ длинныя пустынныя аллеи, окаймленныя высокими стнами монастырей или садами, окружающими старые дома канониковъ. Всюду проглядываетъ общій оттнокъ аристократизма, придающій этому бдному мертвому городу прелесть, которой лишены боле живые и богатые города буржуазіи, развившіеся въ другихъ частяхъ страны.
Въ особенности соборъ, красивое зданіе XIV вка, съ своимъ высокимъ корпусомъ, своей замчательно смлой архитектурой, своей хорошенькой колокольней, возносящейся къ небу, своей старой романской башнею, остаткомъ боле древняго зданія, казалось, созданъ былъ, чтобы питать возвышенныя идеи. Вечеромъ его долго оставляли открытымъ для благочестивыхъ богомольцевъ, освщенный одной лампадой, наполненный сырой и теплой атмосферой, составляющей особенность старыхъ зданій, огромный пустой храмъ, казалось, скрывалъ нчто безконечное и страшное.
Ко многимъ мстностямъ въ окрестностяхъ города пріурочивались красивыя или странныя легенды. За четверть лье отъ города находится часовня, выстроенная на мст рожденія добраго адвоката, св. Ива, патрона бретонцевъ, являющагося въ народномъ поврь защитникомъ слабыхъ, великимъ возстановителемъ нарушенныхъ правъ, подл нея на высокомъ холм стояла церковь св. Михаила, разрушенная грозой. Насъ водили туда каждый годъ въ четвергъ на страстной, Народъ вритъ, что въ этотъ день, пока благовстъ въ церквахъ прекращается, вс колокола отправляются въ Римъ просить благословенія папы. Чтобы видть ихъ, надобно войти на холмъ, покрытый развалинами, и закрытъ глаза, тогда можно замтить, какъ они двигаются по воздуху слегка наклоняясь, а сзади, облегая ихъ мягкими складками, развваются ихъ кружевныя покрывала, т самыя, которыя были на нихъ въ день ихъ крещенія. Дальше, въ прелестной долин, возвышается маленькая капелла Пяти Ранъ Господнихъ, на противоположномъ берегу рки, около древняго священнаго источника, церковь Богородицы, куда стекается множество паломниковъ.
Сильная наклонность къ замкнутой жизни развилась у сестры подъ вліяніемъ дтства, проведеннаго въ этой сред, исполненной поэзіи и тихой грусти. Нсколько старыхъ монахинь, изгнанныхъ изъ монастыря революціей и ставшихъ школьными учительницами, научили ее читать и произносить псалмы по латыни. Она выучила наизусть все, что поется въ церкви, поздне, стараясь понять эти древнія слова молитвъ, она сравнивала ихъ съ французскими и итальянскими и такимъ образомъ пріобрла значительныя познанія въ латинскомъ язык, хотя никогда не изучала его систематически. Образованіе ея осталось бы весьма неполнымъ, если бы счастье не послало ей замчательно хорошую учительницу, подобной которой не бывало въ нашихъ мстахъ. Аристократическія семьи Третъе возвратились изъ эмиграціи совершенно раззоренными.
Барышня, принадлежавшая къ одной изъ этихъ семей, получившая образованіе въ Англіи, начала заниматься уроками. Это была особа, отличавшаяся благородствомъ вкуса и манеръ, она имла громадное вліяніе на сестру и оставила посл себя неизгладимое воспоминаніе.
Сестр пришлось очень рано сдлаться свидтельницей семейныхъ несчастій, и это усилило ея прирожденную наклонность къ сосредоточенности. Нашъ ддъ съ отцовской стороны принадлежалъ къ чему-то въ род клана моряковъ и крестьянъ, населяющихъ всю мстность около Гоёло. Онъ нажилъ себ небольшой капиталецъ своею баркой и поселился въ Третъе. Отецъ служилъ во флот республики. Посл бдствій, поразившихъ нашъ флотъ въ то время, онъ сталъ командовать судами, какъ частный человкъ, и мало-по-малу завезъ довольно значительную торговлю. Это было большою ошибкой. Совершенно неспособный къ дламъ, простодушный и неразсчетливый, постоянно стсняемый тою застнчивостью, которая длаетъ изъ моряка настоящаго ребенка въ практической жизни, онъ видлъ, какъ маленькое состояніе, унаслдованное имъ отъ родителей, быстро исчезаетъ въ бездн, глубину которой онъ не могъ измрить. Событія 1815 г. вызвали нсколько коммерческихъ кризисовъ, гибельныхъ для его длъ. Слабый и сантиментальный по природ, онъ не умлъ выносить испытаній, жизнь казалась ему все боле и боле тяжелымъ бременемъ. Сестра изо дня въ день была свидтельницей того, какъ тревоги и несчастія опустошали эту кроткую и добрую душу, случайно увлекшуюся несвойственнымъ ей дломъ. Это тяжелое зрлище способствовало ея преждевременному развитію. Въ 12 лтъ это была серьезная двушка, уставшая отъ заботъ, подавленная важными мыслями и мрачными предчувствіями.
По возвращеніи изъ одного продолжительнаго путешествія по холоднымъ и печальнымъ морямъ, отцу блеснулъ послдній лучъ радости: я родился въ феврал 1823 г. Появленіе на свтъ маленькаго братца было великимъ утшеніемъ для сестры. Она привязалась ко мн со всею силою робкаго и нжнаго сердца, чувствующаго потребность любить. Я до сихъ поръ помню, какъ деспотически обращался я съ нею, и какъ она никогда не сопротивлялась моему тиранству. Когда она, бывало, наряжалась, собираясь идти въ гости къ подругамъ, я цплялся за ея платье и умолялъ ее не уходить, она возвращалась, снимала праздничный нарядъ и оставалась со мной. Одинъ разъ она шутя сказала, что умретъ, ‘ели я не буду умникомъ, она дйствительно упала въ кресло и притворилась мертвою. Ужасъ, какой мн причинила притворная неподвижность моей дорогой подруги, былъ, можетъ быть, самымъ сильнымъ ощущеніемъ, испытаннымъ мною когда-либо, такъ какъ судьба не дозволила мн присутствовать при ея послднемъ вздох. Вн себя я бросился къ ней и страшно укусилъ ее за руку. Она вскрикнула, и этотъ крикъ до сихъ поръ стоить въ ушахъ моихъ. Меня начали бранить, но на вс упреки я могъ возразить только одно: ‘Зачмъ же ты умйрла? Неужели ты опять умрешь?’
Въ іюл 1828 г. несчастія нашего отца привели къ ужасной катастроф. Его судно, возвращаясь изъ Сенъ-Мало, пришло въ Трегье безъ него. Люди экипажа отвчали на вс разспросы, что не видали его уже нсколько дней. Цлый мсяцъ мать разыскивала его въ страшной тревог, наконецъ, она узнала, что какой-то трупъ найденъ на берегу въ Эрки, деревн, лежащей между Санъ-Бріонъ и мысомъ Фрегель. Дознаніе установило, что это былъ трупъ отца нашего. Какая была причина его смерти? Палъ ли онъ жертвой какой-нибудь несчастной случайности, столь обычной въ жизни моряковъ? Забылся ли онъ въ мечтахъ о безконечномъ, въ тхъ мечтахъ, которыя у людей бретонской расы граничатъ со своимъ безъ пробужденія? Думалъ ли онъ, что заслужилъ отдыхъ? Можетъ быть, онъ находилъ, что боролся достаточно, и вотъ онъ слъ .на скалу и сказалъ: ‘Это будетъ тотъ камень, на которомъ я вкушу вчный покой, здсь я отдохну, я избралъ его?’ Мы ничего не узнали. Его зарыли въ песокъ и волны морскія два раза въ сутки подходятъ къ нему, я до сихъ поръ еще не могъ поставить на этомъ мст каменную плиту, которая бы сказала прохожему, чмъ я обязанъ покоющемуся подъ ней. Горе сестры было очень глубоко. Она походила характеромъ на отца и нжно любила его. Она не могла говорить о немъ безъ слезъ. Она была убждена, что его многострадальная душа всегда оставалась чистою и праведною въ глазахъ Божіихъ.
Начиная съ этого времени намъ пришлось жить въ бдности. Братъ, которому только-что исполнилось 19 лтъ, ухалъ въ Парижъ и началъ жизнь полную труда, до конца не получившаго должнаго вознагражденія. Мы оставили Трегье, жизнь въ которомъ соединялась для насъ съ печальными воспоминаніями и переселились въ Ланніонъ, гд жили родные матери. Сестр было 17 лтъ. Ея религіозное чувство было по прежнему очень живо, и она не разъ серьезно останавливалась на мысли принять монашество. Въ зимніе вечера она часто водила меня въ церковь’ укрывъ своимъ плащомъ, мн было очень пріятно ступать по снгу, закутаннымъ со всхъ сторонъ. Если бы не я, она наврно поступила бы въ монастырь, ея образованіе, ея благочестивыя наклонности, недостаточность денежныхъ средствъ и мстные обычаи — все, повидимому, склоняло ее къ этому. Ее въ особенности привлекалъ монастырь св. Анны въ Ланшон, гд сестры занимались не только воспитаніемъ двицъ, но и уходомъ за больными. Увы, можетъ быть, если бы ова послдовала влеченію своего сердца, ея жизнь протекла бы гораздо спокойне! Но, несмотря на религіозные предразсудки, которые она еще раздляла, она была слишкомъ доброю дочерью и слишкомъ нжною сестрою, чтобы предпочесть собственный покой исполненію обязанностей. Она ршила, что на ней лежитъ вся отвтственность за мою будущность. Она замтила какъ-то, что я стсняюсь въ движеніяхъ, и увидла, что я робко стараюсь скрыть недостатки своего сильно поношеннаго платья. Она заплакала, сердце ея сжалось при вид жалкаго ребенка, которому суждено было переносить бдность, несмотря на противоположные инстинкты, заложенные въ него природой. Она ршила вступить въ ряды борющихся за существованіе, и поставила себ задачей заполнить ту бездну, которую несчастія отца открыли передъ нами.
Посредствомъ женскихъ рукодлій молодая двушка не могла достигнуть этой цли. Она взялась за другое дло, самое непріятное изъ всхъ. Ршено было, что мы возвратимся въ Трегье и что она сдлается тамъ учительницей. Изъ всхъ отраслей труда, какія можетъ избрать хорошо воспитанная, бдная двушка, воспитаніе двочекъ въ маленькомъ провинціальномъ городк, безспорно, требуетъ наибольшей силы воли. Это были первые годы посл революціи 1830 г. Для глухихъ провинцій, въ род нашей, настало время тяжелаго кризиса. При реставраціи, дворянство, чувствуя, что права его признаются, открыто приняло участіе въ общемъ движеніи. Теперь, считая себя обиженнымъ, оно мстило тмъ, что замкнулось въ свой тсный кругъ, а это вредно отражалось на всемъ развитіи общества. Вс легитимистскія семьи преднамренно поручали воспитаніе своихъ дтей исключительно религіознымъ общинамъ. Буржуазныя семьи, чтобы не отстать отъ моды и подражать аристократіи, длали то же самое. Благодаря своей деликатности, серьезности своего характера и своему солидному образованію, сестра не въ состояніи была унизиться до тхъ пошлыхъ уловокъ, безъ которыхъ частныя учебныя заведенія почти не могутъ имть успха, и ея маленькая школа приходила въ упадокъ. Ея всегдашняя скромность,— сдержанность, изящный вкусъ являлись здсь причиной неуспха. Принужденная считаться съ мелкими самолюбіями и съ самыми нелпыми претензіями, эта благородная и великая душа томилась въ безъисходной борьб съ обществомъ, у котораго революція отняла его. лучшіе элементы стараго времени и которому она еще не дала ни. одного изъ своихъ благодяній.
Нкоторыя лица, возвышавшіяся надъ общимъ уровнемъ, умли цнить ее. Она внушила серьезное чувство одному господину, очень умному и свободному отъ предразсудковъ, всевластно господствующихъ въ провинціальныхъ городахъ съ тхъ поръ, какъ аристократія исчезла или ради реакціи пошла по ложному пути и пала умственно. Сестра была въ то время очень мила, не смотря на родимое пятнышко, къ которому легко было привыкнуть. Люди, знавшіе ее поздне, когда она подурнла подъ вліяніемъ суроваго климата, не могутъ себ представить, какъ были тонки и нжны черты лица ея. Глаза ея глядли необыкновенно кротко, руки были восхитительны. Ей сдлано было предложеніе, при этомъ деликатно выставлены нкоторыя условія. Условія эти имли цлью до нкоторой степени удалить ее отъ семьи, для которой она, будто бы, достаточно поработала. Она отвчала отказомъ, хотя чувствовала искреннее расположеніе къ человку, отличавшемуся такимъ же яснымъ, здравымъ умомъ, какъ и она сама. Она предпочла бдность богатству, которое не могла раздлить съ своей семьей. Между тмъ, положеніе ея становилось все боле, и боле затруднительнымъ. Она такъ неаккуратно получала плату за свой трудъ, что мы часто жалли, зачмъ ухали изъ Ланніона, гд встрчали гораздо больше сочувствія и поддержки.
Тогда она ршила, испить чашу до дна. Одинъ изъ друзей нашей семьи, хавшій въ это время въ Парижъ, предложилъ доставить ей мсто помощницы учительницы въ небольшомъ пансіон для двицъ. Бдная двушка согласилась. 24 лтъ, безъ покровителя, безъ совтника она пустилась въ свтъ, котораго не знала и который готовилъ ей тяжелыя испытанія.
Первое время ея жизни въ Париж было ужасно. Этотъ свтъ, наполненный холодомъ, сухостью и шарлатанствомъ, эта пустыня, гд у нея не было ни одного друга, доводила ее до отчаянія. Глубокая привязанность къ земл, къ обычаямъ, къ семейной жизни, свойственная намъ, ч бретонцамъ, проснулась въ ней съ болзненною силою. Скромность мшала ей выставляться въ настоящемъ свт, по своей крайней сдержанности она не могла завести дружескихъ связей, служащихъ для другихъ утшеніемъ и поддержкой, и, затерянная среди этого океана, она мучилась страшною тоскою по родин,— тоскою, разстроившею ея здоровье. Въ первое время по переселеніи въ чужое мсто, для бретонца всего ужасне то, что онъ считаетъ себя покинутымъ не только людьми, но и Богомъ. Густое облако заволакиваетъ его небо. Его сладкая вра въ нравственное совершенство міра, его спокойный оптимизмъ колеблются. Ему представляется, что онъ изъ рая попалъ въ адъ ледяного равнодушія: голосъ добра и красоты теряетъ для него свою звучность, онъ неохотно восклицаетъ: ‘Могу ли я пть псню Господню на чужбин’! Къ довершенію несчастія первые дома, куда судьба занесла ее, были недостойны ея. Представьте себ нжную молодую двушку, никогда не покидавшую своего благочестиваго городка,, своей матери, своихъ подругъ и вдругъ перенесенную въ одинъ изъ этихъ пустенькихъ пансіоновъ, гд ея серьезныя чувства ежеминутно оскорбляются, гд вс начальницы отличаются легкомысліемъ, беззаботностью, корыстолюбіемъ. Посл этого перваго опыта она навсегда сохранила очень нелестное мнніе о парижскихъ учебныхъ заведеніяхъ для женщинъ. Двадцать разъ она готова была вернуться домой и оставалась только благодаря своему непобдимому мужеству.
Однако, мало-по-малу ее оцнили. Ей поручили руководить преподаваніемъ въ одномъ, на этотъ разъ весьма порядочномъ, учебномъ заведеніи, къ сожалнію, ея планы постановки учебнаго дла встрчали препятствія въ мелочныхъ денежныхъ разсчетахъ, неизбжныхъ при веденіи частныхъ училищъ, дающихъ весьма малый доходъ своимъ предпринимателямъ, и это мшало ей съ любовью отдаваться длу. Она работала по 16 часовъ въ день. Она выдержала вс публичныя испытанія, требуемыя правилами. Эти усиленныя занятія не подйствовали на нее такъ, какъ подйствовали бы на другую, мене даровитую натуру. Они не только не подавили ее, а, напротивъ, дали сильный толчекъ къ развитію ея мысли. Ея образованіе, и безъ того довольно солидное, расширилось еще боле. Она изучала работы современной исторической школы и впослдствіи съ нсколькихъ моихъ словъ усвоила смыслъ самой тонкой критики. Исторія доказала ей несовершенство всякаго догматическаго ученія, но религіозныя основы, заложенныя въ нее природой и первоначальнымъ воспитаніемъ, были слишкомъ прочны и не могли поколебаться. Все это развитіе могло бы быть опасно для другой женщины, для нея оно было безвредно, такъ какъ она ни съ кмъ не длилась своими мыслями. Развитіе ума имло въ ея глазахъ внутреннюю и абсолютную цнвъ этомъ заведеніи, мои занятія филологіей подвинулись далеко впередъ, это нсколько поколебало мои религіозныя воззрнія. Генріетта и въ этомъ случа явилась мн на помощь. Она опередила меня на этомъ пути: ея католическія врованія совершенно исчезли, но она всегда остерегалась оказывать на меня какое-либо вліяніе въ этомъ отношеніи. Когда я сообщилъ ей сомннія, мучившія меня и заставлявшія отказаться отъ званія, требующаго абсолютной вры, она выразила полное удовольствіе и предложила облегчить мн этотъ трудный переходъ. И вотъ я вступилъ въ жизнь 23 лтъ, старикъ по тому, что усплъ передумать, ко совершенный новичекъ, полный невжда въ практическихъ длахъ. У меня буквально не было знакомыхъ, не было опытности даже 15-лтняго юноши. Я не имлъ никакого диплома, даже диплома баккалавра словесности. Мы условились, что я отыщу себ въ одномъ изъ пансіоновъ Парижа за столъ и квартиру такія занятія, которыя оставятъ мн много свободнаго времени для моихъ работъ. Она выслала мн 1.200 фр., чтобы я могъ содержать себя, пока найду мсто, и имть небольшую прибавку къ моему скудному заработку. Эти 1.200 фр. явились краеугольнымъ камнемъ всей моей слдующей жизни. Я истратилъ только часть ихъ, но, благодаря имъ, я могъ спокойно отдаться умственному труду и не набирать работы, которая задавила бы меня. Ея дивныя письма были въ эту ршительную минуту жизни моимъ утшеніемъ и моею поддержкой.
Пока я боролся съ обстоятельствами, трудность которыхъ увеличивалась при моей полной неопытности, ея здоровье сильно страдало вслдствіе суровыхъ холодовъ польской зимы. У нея развилась хроническая болзнь горла, которая въ 1850 г. приняла такой серьезный характеръ, что потребовала ея немедленнаго возвращенія на родину. Къ тому же, цль, которую она себ поставила, была достигнута: долги отца были окончательно уплачены, маленькая собственность, оставленная имъ, выкуплена и находилась въ распоряженіи матери, братъ, благодаря своему трудолюбію, завоевалъ себ положеніе, которое общало ему благосостояніе. Мы ршили жить вмст. Въ 1850 г. я выхалъ къ ней на встрчу въ Берлинъ. Эти десять лтъ изгнанія совершенно измнили ее. На лбу ея появились преждевременно морщины старости, когда она прощалась со мной въ пріемной семинаріи св. Николая, она еще была прелестна, теперь отъ былой красоты осталось только выраженіе очаровательной ея безграничной доброты.
И вотъ, для насъ начались годы счастливой жизни, о которой я не могу вспомнить безъ слезъ. Мы наняли маленькую квартирку въ глубин сада, около Валь-де-Графъ. Наше уединеніе никмъ не нарушалось. У нея не было знакомствъ, и она не стала заводить ихъ. Наши окна выходили въ садъ монастыря кармелитокъ на улиц Анферъ. Въ т долгіе часы, какіе я проводилъ въ библіотек, она ради развлеченія наблюдала жизнь этихъ затворницъ и распредляла по ней свое время. Ея уваженіе къ моимъ трудамъ было безупречно. Цлые вечера просиживала она подл меня, боясь дохнуть, чтобы не помшать мн, она постоянно хотла меня видть, и дверь, раздлявшая наши комнаты, никогда не запиралась. Ея любовь ко мн была такая глубокая и зрлая, что она удовлетворялась внутреннимъ общеніемъ нашихъ душъ. Ревнивая и требовательная въ длахъ чувства, она была вполн довольна, если я посвящалъ ей нсколько минуть въ день, ей надобно было только знать, что я люблю ее одну, благодаря своей строгой разсчетливости, она, при крайне ограниченныхъ средствахъ, устроила мн домашнюю обстановку, въ которой всегда было все необходимое и которая даже отличалась своеобразною строгою прелестью. Наши мысли были до того тождественны, что намъ почти не нужно было сообщать ихъ другъ другу. Она понимала положительно вс самые тонкіе оттнки теорій, которыя въ это время зрли въ моей голов. Относительно многихъ вопросовъ новйшей исторіи, которую она изучала по источникамъ, она знала больше меня. Общій планъ моей дятельности, моя ршимость всегда сохранять непоколебимую искренность, выработаны нами совмстно, какъ продуктъ ея и моего сознанія, если бы я поддался искушенію измнить имъ, она явилась бы передо мной, какъ часть меня самого, и напомнила бы мн о моемъ долг.
Такимъ образомъ, ея участіе въ направленіи моихъ идей было весьма значительно. Она была для меня незамнимымъ секретаремъ, она переписывала вс мои сочиненія и такъ глубоко понимала ихъ, что я могъ полагаться на нее, какъ на живой index моей собственной мысли. Я много обязанъ ей за выработку моего слога. Она читала въ корректурахъ все, что я писалъ, и этотъ неоцненный цензоръ съ необыкновенною тонкостью подмчалъ всякую небрежность, ускользнувшую отъ моего вниманія. Изучая древніе образцы, она выработала себ превосходную манеру писать, такую чистую и строгую, что наврно со временъ Портъ-Ройяля никто не ставилъ боле высокаго идеала правильнаго слога. Это длало ее очень взыскательной. Она признавала весьма немногихъ изъ современныхъ писателей, и когда я ей показалъ очерки, которые писалъ до ея прізда и которые не могъ послать ей въ Польшу, она не вполн одобряла ихъ. Она раздляла тенденцію ихъ и во всякомъ случа находила, что каждый долженъ вполн свободно высказывать своя мысли по тмъ предметамъ, которыхъ они касались. Но форма ихъ показалась ей небрежною и рзкою, она находила въ нихъ черты преувеличенія, слишкомъ грубыя краски, слишкомъ безцеремонное обращеніе въ языкомъ. Она убдила меня, что можно все выразить простымъ и правильнымъ слогомъ хорошихъ писателей и что вновь изобртенныя выраженія, слишкомъ рзкіе образы происходятъ всегда или отъ неумстной претензіи, или отъ незнанія настоящихъ сокровищъ нашего языка. Подъ ея вліяніемъ я совершенно измнилъ свою манеру писанья. Я привыкъ писать, приготовляясь заране къ ея замчаніямъ, когда я позволялъ себ какой-нибудь смлый оборотъ рчи, я думалъ, понравится ли онъ ей, и былъ готовъ отказаться отъ него, если она потребуетъ. Съ тхъ поръ, какъ она умерла, этотъ умственный процессъ вызываетъ во мн самое горькое чувство, я похожъ на человка, подвергшагося ампутаціи и постоянно дйствующаго такъ, какъ будто ампутированный членъ не отнятъ у него. Она была однимъ изъ органовъ моей умственной жизни, и съ нею сошла въ могилу часть моего существа.
Во всемъ, что касалось міра нравственныхъ идей, мы дошли до того, что смотрли одними глазами, чувствовали однимъ сердцемъ. Идеи зарождались одновременно у нея и у меня. Она настолько понимала весь ходъ моей мысли, что почти всегда высказывала прежде меня то, что я собирался сказать. Но въ одномъ смысл она меня значительно превосходила. Для меня міръ души еще являлся источникомъ борьбы и изученія, для нея ничто не затемняло чистой идеи добра. Ея поклоненіе истин не допускало ни малйшей фальшивой ноты. Одна черта въ моихъ произведеніяхъ была ей непріятна: это — иронія, отъ которой я не могъ удержаться и съ которою относился даже къ наиболе высокимъ предметамъ. Я никогда не страдалъ, и мн казалось, что та сдержанная улыбка, съ какою я смотрлъ на слабость и тщеславіе людей, иметъ въ себ нчто философское. Эта привычка не нравилась ей, и я мало-по-малу отдлался отъ нея. Теперь я понимаю, насколько она была права. Добрый долженъ быть просто добрымъ, всякая тнь насмшки обусловливается остаткомъ тщеславія или презрнія къ личности, въ конц концовъ весьма неблаговидныхъ. Ея религіозныя воззрнія достигли высшей чистоты. Ее не привлекалъ протестантизмъ въ самомъ широкомъ значеніи этого слова. Она сохраняла сладкое воспоминаніе о католицизм, о его пснопніяхъ, его псалмахъ, религіозныхъ обрядахъ, утшавшихъ ее въ дтств. Это была святая, но безъ слпой вры въ католическую символику, безъ узкой обрядности. За мсяцъ до ея смерти я и докторъ Гальярдо долго бесдовали съ ней о религіи на террас нашего дома въ Газир. Она удерживала меня отъ увлеченія плнявшей меня въ то время теоріи безсознательнаго божества и чисто идеальнаго безсмертія. Она не была деистомъ, какъ обыкновенно понимаютъ это слово, но не допускала, чтобы религія сводилась къ чистой абстракціи. Въ примненіи къ практической жизни, по крайней мр, все для нея было ясно.
— Да,— говорила она намъ, — въ послдній часъ моей жизни я буду имть утшеніе сказать себ, что я сдлала все добро, какое могло, если есть на земл что-нибудь важное, то именно это.
Любовь къ природ являлась для нея источникомъ самыхъ тонкихъ наслажденій. Она приходила въ восторгъ отъ хорошей погоды, отъ луча солнца, отъ цвтка. Она отлично понимала тонкое искусство великихъ идеалистическихъ школъ Италіи, но она не могла примириться съ грубыми или тенденціозными произведеніями искусства, ставящими себ цли вн служенія красот. Особенное обстоятельство способствовало тому, что она пріобрла рдкое знаніе исторіи средневкового искусства. Она по моей просьб собирала матеріалы для моей рчи о состояніи искусства въ XIV вк, которая войдетъ въ XXIV томъ ‘Литературной исторіи Франціи’. Съ этою цлью, она съ удивительнымъ терпніемъ и аккуратностью просматривала вс коллекціи археологическихъ памятниковъ, изданныя за послдніе 50 лтъ, отмчая все, что имло отношеніе къ нашей тем. При этомъ она обыкновенно высказывала свои собственные взгляды, и мн почти всегда оставалось только согласиться съ ними. Для дополненія вашихъ изысканій мы сдлали вмст путешествіе по той мстности, которая можетъ считаться колыбелью готическаго искусства, мы постили Венсенъ, Валуа, Бовуази, Нонанъ, Лаонъ и Реймсъ съ ихъ окрестностями. Она выказывала удивительную дятельность въ этихъ изысканіяхъ, которыя сильно интересовалъ ее. Ея идеаломъ была жизнь трудовая, уединенная, окруженная любовью. Она часто повторяла слова омы Кемпійскаго: in aigeftlo, cum libello. Въ этихъ спокойныхъ занятіяхъ она провела много счастливыхъ часовъ. Умъ ея работалъ съ полною ясностью, а обыкновенно тревожное сердце билось вполн спокойно.
Ея способность къ труду была поразительна. Я видалъ, какъ она по цлымъ днямъ не отрывалась отъ работы, которую брала на себя. Она принимала участіе въ редакціи педагогическихъ журналовъ, въ особенности журнала, выходившаго подъ редакціей ея пріятельницы, г-жи Улльякъ-Тремадоръ. Она никогда не подписывала своихъ статей и, благодаря своей необыкновенной скромности, пользовалась извстностью только среди ограниченнаго кружка. Дурной вкусъ, который преобладаетъ во Франціи въ педагогическихъ сочиненіяхъ, предназначенныхъ для женщинъ, лишалъ ее возможности пріобрсти широкій успхъ и находить удовольствіе въ этого рода работахъ. Она занималась ими, главнымъ образомъ, для того, чтобы сдлать пріятное своей старой больной пріятельниц. Произведенія, въ которыхъ она являлась вполн самой собой — это были ея письма. Она писала ихъ превосходно. Ея описанія путешествій тоже очень хороши. Я поручилъ ей разсказать не научную часть нашего путешествія на востокъ, увы, вс воспоминанія объ этой сторон моего предпріятія погибли вмст съ нею. То, что я нашелъ по этому поводу въ ея бумагахъ, написано очень хорошо. Мы надемся издать эти отрывки вмст съ ея письмами. Мы издадимъ также ея разсказъ о великихъ морскихъ путешествіяхъ XV и XVI. вка. Для этого сочиненія она предприняла очень подробныя изслдованія и относилась къ своимъ источникамъ съ такою критикою, какую рдко примняютъ въ сочиненіяхъ, предназначенныхъ для дтей. Она ничего не длала вполовину. Ея прямой умъ сказывался въ постоянств ея стремленій ко всему твердому и истинному.
Она не обладала остроуміемъ, если подъ этимъ словомъ разумть нчто легкое и насмшливое, составляющее особенность французовъ. Она никогда ни надъ кмъ не смялась. Насмшка была ей противна, она видла въ ней что-то жестокое. Я помню, какъ одинъ разъ въ Нижней Бретани мы хали на гулянье въ лодк. Впереди нашей лодки хала другая, въ которой сидли какія-то бдныя дамы, захотвшія принарядиться ради праздника и устроившія себ жалкіе, безвкусные туалеты. Компанія, сидвшая съ нами, смялась надъ ними, и бдныя дамы замчали это. Вдругъ сестра залилась слезами: оскорблять насмшками добрыхъ женщинъ, которыя на минуту забывали свои несчастія, чтобы повеселиться, которыя можетъ, быть подвергали себя лишеніямъ, чтобы не отстать отъ общества, казалось ей варварствомъ. Въ ея глазахъ смшной человкъ заслуживаетъ сожалнія, и она всегда становилась на его сторону противъ насмшника.
Вслдствіе этой особенности своего ума она холодно относилась къ свтскимъ удовольствіямъ и была не находчива въ обыкновенныхъ разговорахъ, состоящихъ изъ пересудовъ и пустой болтовни. Она состарилась преждевременно и казалась еще старше по своему костюму и своимъ манерамъ. Она создала себ какъ бы культъ несчастія, она никогда не пропускала удобнаго случая поплакать. Всякой печали она предавалась долго и съ какимъ-то наслажденіемъ. Буржуазное общество не понимало ее, находило ее угрюмою и натянутою. Ей нравилось все только истинно доброе. Все въ ней было правдиво и глубоко, она не умла профанировать своихъ чувствъ. Напротивъ, простой народъ, крестьяне находили, что она необыкновенно добра, и т люди, которые умли затронуть возвышенныя стороны ея души, скоро узнавали глубину и благородство ея натуры.
Иногда, на короткое время, въ ней вновь пробуждалась женщина, она становилась молодой двушкой, она, почти улыбаясь, привязывалась къ жизни, и стна, стоявшая между нею и свтомъ, повидимому, падала. Эти кратковременные моменты очаровательныхъ увлеченій, мимолетные отблески погасшей зари, были полны грустной прелести.
Въ этомъ отношеніи она стояла выше людей, которые, слдуя проповди мистиковъ, исповдуютъ отреченіе отъ жизни въ его мертвой абстракціи. Она любила жизнь, она находила въ ней много пріятнаго, она могла улыбаться красивому наряду, женскимъ хлопотамъ, какъ мы улыбаемся цвтку. Она не относилась къ природ съ прямолинейнымъ отрицаніемъ. Добродтель не была для нея строгимъ подвигомъ, усиліемъ воли, она являлась естественнымъ инстинктомъ прекрасной души, которая направляется къ добру непроизвольнымъ стремленіемъ и служитъ Богу безъ страха и трепета.
Такимъ образомъ мы прожили 6 лтъ чистою, хорошею жизнью. Мое матеріальное положеніе было по прежнему очень скромно, но она сама этого хотла. Если бы я вздумалъ для улучшенія его пожертвовать малйшею частью своей независимости, она не допустила бы этого. Несчастіе, неожиданно постигшее брата и вызвавшее потерю всхъ нашихъ сбереженій, не поколебало ее. Она готова была опять ухать за границу, если бы это было необходимо для правильнаго устройства моей жизни. Боже мой! сдлалъ ли я все отъ меня зависящее для ея счастья? Съ какою горечью упрекаю я себя теперь за то, что не былъ съ ней достаточно откровененъ, не высказалъ ей, какъ сильно люблю ее, слишкомъ часто поддавался своей мрачной сосредоточенности, не пользовался каждымъ часомъ, пока она была со иной! О, если бы я могъ вернуть хоть одну изъ тхъ минутъ, въ которыя я не заботился о ея счастіи!.. Но я беру въ свидтели ея праведную душу, что она всегда жила въ глубин моего сердца, что она царила надъ всей моей нравственной жизнью, какъ никогда не царилъ никто другой, что она всегда являлась источникомъ всхъ моихъ печалей и моихъ радостей. Если я согршилъ противъ нея, то въ этомъ виновата сдержанность моего обращенія, на которую знающія меня лица не должны обращать вниманія, и излишняя почтительность, заставлявшая меня избгать всего, что могло бы походить на оскорбленіе ея святости. То же самое чувство заставляло ее быть сдержанной въ отношеніи ко мн. Мое продолжительное пребываніе въ клерикальныхъ школахъ, четыре года въ полномъ удаленіи отъ свта, развили во мн эту черту характера, противъ которой она по своей деликатной скромности не боролась такъ, какъ могла бы.
Моя неопытность въ житейскихъ длахъ, а въ особенности мое незнаніе глубокаго различія между сердцемъ мужчины и сердцемъ женщины допустили меня потребовать отъ нея жертвы, которая была бы не подъ силу никому другому. Я слишкомъ глубоко чувствовалъ свои обязанности относительно такого друга, и мн никогда не могло придти въ голову безъ ея согласія измнить что-либо въ нашей жизни. Но она сама сдлала первый шагъ съ свойственнымъ ей благородствомъ души.
Съ самаго начала нашей совмстной жизни она постоянно уговаривала меня жениться. Она часто заводила объ этомъ разговоръ, она даже тайно отъ меня вела съ однимъ изъ нашихъ друзей переговоры объ одной невст, которую она мн выбрала, это сватовство не удалось. Ея хлопоты по этому длу ввели меня въ полнйшее заблужденіе. Я искренне думалъ, что ей не будетъ непріятно, когда я объявлю ей, что нашелъ особу по своему вкусу, достойную быть ея подругой.
Слушая ея разговоры о моей женитьб, я никогда не воображалъ, что она разстанется со мной. Я всегда предполагалъ, что она останется для меня тмъ же, чмъ была до сихъ поръ, самой лучшей и самой любимой сестрой, неспособной ни ревновать, ни возбуждать ревность, вполн увренной въ моихъ чувствахъ къ себ и потому смотрящей спокойно на мои чувства къ другой.
Я вижу теперь насколько былъ неправъ. Женщина любитъ не такъ, какъ мужчина, она исключительна и ревнива во всхъ своихъ привязанностяхъ, она не допускаетъ различія въ характер той и другой любви. Но я былъ не вполн виноватъ, меня обмануло мое собственное простодушіе, а отчасти и она сама. Впрочемъ, можетъ быть, и сама она была обманута своимъ мужествомъ? Очень возможно. Когда бракъ, который она для меня придумала, не удался, она жалла объ этомъ, хотя весь этотъ проектъ до нкоторой степени пересталъ улыбаться ей. Но, о тайна женскаго сердца! испытаніе, которое она сама подготовляла, показалось ей жестокимъ, когда его предложили другіе. Она соглашалась выпить чашу полыни, приготовленную собственными руками, и не ршалась дотронуться до той, которую я ей подносилъ, хотя я всячески старался подсластить ее. Ужасныя послдствія излишней деликатности! Братъ и сестра, которыхъ связывала такая сильная любовь, длали непріятности одинъ другому, искали другъ друга и не находили, и все оттого, что не съумли высказаться откровенно. Это были для насъ очень горькіе дни. Мы пережили вс бури, какія сопровождаютъ любовь. Когда она мн говорила, что, предлагая мн бракъ, она хотла только испытать, удовлетворяетъ ли меня она одна, когда она объявляла, что какъ только я женюсь, она удетъ отъ меня, я чувствовалъ острый ножъ въ своемъ сердц. Были ли ея чувства просты и несложны, хотла ли она дйствительно воспрепятствовать союзу, котораго я желалъ? Конечно, нтъ. Это была буря страстной души, возмущеніе сердца деспотичнаго въ своей любви. При первомъ свиданіи съ Корнеліей Шефферъ он почувствовали взаимную симпатію, которая впослдствіи дала много радостей обимъ имъ. Благородный возвышенный образъ мыслей г. Ари Шеффера привлекалъ ее и внушалъ ей симпатію. Она видла, что онъ стоитъ выше буржуазной мелочности и щепетильности. Она желала, но въ ршительную минуту женщина возмущалась, она теряла силу желать.
Наконецъ, я долженъ былъ выйти изъ этого мучительнаго положенія. Принужденный длать выборъ между двумя чувствами, я все принесъ въ жертву первому, тому, которое боле походило на обязанность. Я объявилъ m-elle Шефферъ, что разстаюсь съ ней, чтобы не терзать сердце моего друга. Это было вечеромъ, я вернулся домой и разсказалъ сестр, что сдлалъ. Въ ней произошелъ крутой переворотъ. Она почувствовала жестокое раскаяніе, узнавъ, что явилась препятствіемъ союзу, который я желалъ и который она сама громко одобряла. На другой день, рано утромъ, она поспшила къ г. Шефферу, она провела нсколько часовъ съ моей невстой, он вмст поплакали, он разстались друзьями и въ радости. Дйствительно, посл нашей свадьбы мы продолжали жить съ сестрой такою же общею жизнью, какъ до свадьбы. Ея сбереженія помогли намъ устроить наше маленькое хозяйство. Безъ нея я не могъ бы справиться съ своими новыми расходами. Моя увренность въ ея доброт была такъ велика, что я лишь гораздо поздне понялъ весь наивный эгоизмъ моего поведенія.
Душа ея не скоро успокоилась, много времени спустя случалось, что вчно живущій въ сердц женщины жестокій и прелестный демонъ любовной тревоги, ревности, внезапнаго возмущенія, неожиданнаго раскаянія — просыпался и мучилъ ее. Тогда она съ грустью говорила, что уйдетъ изъ дома, гд въ минуты горечи она считала себя безполезной. Но это были остатки прошлыхъ тяжелыхъ предчувствій, и они мало-по-малу исчезали. Нжный тактъ, любящее сердце той, которую я ей далъ въ сестры, одержали полную побду. Въ т минуты, когда мы готовы были оскорбить другъ друга упреками, милое вмшательство Корнеліи, ея прелестная, безъискусственная веселость превращали наши слезы въ улыбки, дло кончалось тмъ, что мы вс трое обнимали другъ друга. Я восхищался искренностью чувствъ и здравымъ смысломъ, какой проявляли об эти женщины при разршеніи самой тонкой задачи любви. Въ конц концовъ, я благословлялъ страданія, благодаря которымъ я былъ свидтелемъ такихъ чувствъ. Моя наивная надежда, что другая дополнитъ ея счастье и внесетъ въ ея жизнь веселость и оживленіе, которыхъ я не могъ дать ей, по временамъ, казалось, осуществлялась. Ослпленный счастіемъ, я видлъ, что моя неосторожность приносила хорошіе результаты, и я наслаждался плодами своего смлаго шага.
Рожденіе моего маленькаго Ари окончательно осушило ея слезы. Ея любовь къ этому ребенку была настоящимъ обожаніемъ. Прирожденный ей сильный материнскій инстинктъ нашелъ свое естественное примненіе. Ея кротость, ея невозмутимое терпніе, ея пристрастіе ко всему простому и доброму, все это внушало ей необыкновенную любовь къ дтямъ. Это былъ просто какой-то религіозный культъ, въ которомъ ея отъ природы меланхолическій характеръ находилъ удивительную привлекательность. Когда родился мой второй ребенокъ, дочь, которую я потерялъ черезъ нсколько мсяцевъ, она много разъ повторяла, что. эта малютка замнитъ мн ее. Мысль о смерти имла для нея свою прелесть, и она охотно останавливалась на ней. ‘Вы увидите, друзья мои,— говорила она намъ,— что маленькій цвточекъ, который мы потеряли, оставитъ намъ посл себя сладкое благоуханіе.’ Образъ умершей крошки долго былъ для нея священнымъ. Такъ, принимая участіе въ нашихъ горестяхъ и радостяхъ со всею силою своей любящей души, она мало-по-малу сдлала вполн своею ту новую жизнь, которую я ей устроилъ. Я былъ свидтелемъ высокаго подвига самоотверженія и чистой преданности двухъ женщинъ, которыхъ судьба связала съ моею жизнью, и считаю это для себя величайшимъ нравственнымъ счастіемъ. Он нжно любили другъ друга, и въ настоящее время я имю то утшеніе, что мою печаль вполн раздляетъ близкое мн существо. Каждая изъ нихъ занимала свое опредленное мсто подл меня, занимала его безъ раздла и соперничества. Каждая изъ нихъ была по своему всмъ для меня. За нсколько дней до своей смерти, въ ту минуту, когда она какъ бы предчувствовала близкую кончину, сестра сказала мн слова, показавшія, что рана ея сердца зажила и что отъ пережитыхъ страданій у нея осталось одно воспоминаніе.
Когда, въ ма 1860 г., императоръ предложилъ мн сдлать научную экспедицію въ древнюю Финикію, она одна изъ первыхъ совтовала мн принять это предложеніе. Она твердо держалась въ политик либеральнаго направленія, но она находила, что вс партійныя соображенія должны умолкнуть, когда дло идетъ о предпріятіи, которое признаешь полезнымъ и которое сопряжено съ опасностями. Мы сразу ршили, что она подетъ со мною. Я слишкомъ привыкъ къ ея заботамъ и къ ея сотрудничеству во всхъ моихъ работахъ, кром того, она должна была слдить за моими расходами и вести счеты. Она все это исполнила съ самою тщательною аккуратностью, и, благодаря ей, я могъ цлый годъ вести очень сложныя работы, ни на минуту не останавливаясь изъ за матеріальныхъ разсчетовъ. Ея дятельность изумляла всхъ, кто ее видлъ. Безъ нея я, конечно, не могъ бы выполнить въ такое короткое время ту, можетъ быть, слишкомъ широкую программу, которою я задался.
Она ни на минуту не разставалась со мной. На самыхъ крутыхъ вершинахъ Ливана и въ пустыняхъ Іордана, она слдовала за мной шагъ за шагомъ и вид ла все, что я видлъ. Если бы я умеръ въ пути, она могла бы разсказать мое путешествіе почти такъ же хорошо, какъ я самъ. Опасности страшныхъ горныхъ дорогъ и лишенія, не разлучныя съ экспедиціями такого рода, никогда не останавливали ее. Тысячу разъ сердце мое замирало, когда я видлъ ее на краю пропасти, на лошади она держалась удивительно крпко. Она ходила пшкомъ по 8 и по 10 часовъ въ день. Ея обыкновенно довольно слабое здоровье крпло подъ вліяніемъ силы воли, но вся нервная система ея подвергалась возбужденію, которое приводило къ мучительнымъ невралгіямъ. Два или три раза, среди голой пустыни, съ ней длались припадки, которые приводили насъ въ ужасъ. Ея мужество обманывало и успокаивало насъ.
Она съ такою страстью увлеклась моимъ планомъ изслдованій, что не могла разстаться со мной до полнаго осуществленія его.
Впрочемъ, это путешествіе явилось для нея источникомъ сильныхъ наслажденій. Это былъ, по правд сказать, единственный годъ ея жизни, когда она не пролила ни одной слезы, почти единственная награда за всю ея жизнь. Вс ея впечатлнія отличались необыкновенной свжестью, она отдавалась воспріятіямъ этого новаго міра съ наивною радостью ребенка. Весной и осенью Сирія замчательно прелестна. Благоуханный воздухъ проникаетъ всюду и, кажется, сообщаетъ жизни часть своей легкости. Необыкновенно красивые цвты, особенно удивительные цикломеи вырываются букетами изъ каждой трещины скалы, въ долинахъ около Атрита и Тортоза ноги лошадей топчутъ густые ковры, состоящіе изъ самыхъ красивыхъ цвтовъ нашихъ цвтниковъ. Воды, ниспадающія съ горъ, образуютъ съ пожирающимъ ихъ знойнымъ солнцемъ контрастъ, полный упоительной прелести.
Первымъ мстомъ нашей остановки была деревня Амшитъ, за три четверти часа отъ Гебеиля (Библосъ), построенная лтъ 25—30 тому назадъ богатымъ маронитомъ Михаиломъ Товія. Закхей, наслдникъ Михаила, длалъ ваше пребываніе тамъ въ высшей степени пріятнымъ. Онъ далъ намъ хорошенькій домикъ съ видомъ на Библосъ и на море. Кроткіе нравы жителей, ихъ любезность, любовь, которую они выказывали намъ обоимъ и ей въ особенности, глубоко трогали ее. Она съ удовольствіемъ возвращалась въ эту деревню и мы сдлали ее въ нкоторомъ род центральнымъ пунктомъ нашихъ дйствій въ области Библоса. Деревня Серба, около Джуни, гд живетъ добрая и честная семья Кадра, извстная всмъ французамъ, путешествовавшимъ на восток, также очень понравилась ей. Прелестная бухта Кесруана съ своими деревнями, стоящими тамъ близко другъ къ другу, съ своими монастырями, висящими на каждой вершин, своими горами, погружающимися въ море, своими чистыми волнами приводила ее въ восторгъ, всякій разъ, какъ на пути изъ Гебейля мы подъзжали къ ней съ свернаго скалистаго берега, изъ груди ея вырывался крикъ радости. Марониты вообще ей очень нравились. Посщеніе монастыря Бкеюке, гд, среди сельской простоты, жилъ въ то время патріархъ, окруженный епископами, оставило ей очень пріятное воспоминаніе.
Напротивъ, ей были противны мелкія европейскія сплетни въ Бейрут и сухость городовъ, съ преобладающимъ мусульманскимъ типомъ, въ род Саида. Величественныя зрлища природы, свидтельницей которыхъ она была въ Тир, приводили ее въ восторгъ, тамъ она жила въ высокомъ павильон, и буря буквально качала его. Кочевая жизнь, имющая такъ много привлекательныхъ сторонъ, нравилась ей. Жена придумывала каждый вечеръ какой-нибудь предлогъ, чтобы заставить ее выйти изъ палатки и не сидть тамъ одной, она уступала, но неохотно, ей нравилось это тсное, общее помщеніе, близость съ тми, кого она любила среди безграничнаго простора дикой страны.
Особенно сильное впечатлніе произвело на нее путешествіе по Палестин. Іерусалимъ, съ своими несравнимыми воспоминаніями, Наплузъ и его прекрасная долина, Картель, весною утопающій въ цвтахъ, а главное, Галилея, этотъ земной рай, хотя раззоренный, но еще не утратившій божественнаго дыханія, держали ее цлыхъ шесть недль въ какомъ-то очарованіи. Изъ Тира и изъ Умъ-ель-Авамида мы длали небольшія экскурсіи въ 6—8 дней къ древнимъ областямъ Авера и Нефтали, которыя были свидтелями такихъ великихъ событій. Когда я въ первый разъ показалъ ей изъ Касіуна надъ озеромъ Гупехъ всю страну верхняго Іордана и вдали бассейнъ Генезаретскаго озера, эту колыбель христіанства, она поблагодарила меня и сказала, что этимъ зрлищемъ я вознаградилъ ее за всю ея жизнь. Она стояла выше того узкаго чувства, которое соединяетъ историческія воспоминанія съ матеріальными предметами, почти всегда апокрифными, или съ опредленною мстностью, часто пользующеюся незаслуженнымъ уваженіемъ, она везд искала душу, идею, общее впечатлніе. Наши длинныя экскурсіи по этой прекрасной стран, въ виду Ермава, вершины котораго рисовались снжными полосами на лазури небесъ, остались у насъ въ памяти точно сны изъ другого міра.
Въ іюл мсяц жена, которая съ января была съ нами, принуждена была оставить насъ ради другихъ обязанностей. Раскопки были окончены, армія очистила Сирію. Мы остались вдвоемъ, чтобы присматривать за перевозкою вещей, докончить изслдованіе верхняго Ливана и подготовить къ слдующей осени послднюю экспедицію на Кипръ. Теперь я оплакиваю самыми горькими слезами свое ршеніе остаться въ Сиріи на лтніе мсяцы, особенно опасные для европейцевъ. Наше послднее путешествіе по Ливану сильно утомило ее. Мы прожили три дня въ Машпан на берегу рки Адониса, въ простой землянк. Постоянные переходы изъ холодныхъ долинъ къ горячимъ скаламъ, дурная пища, ночлеги въ очень низкихъ домахъ, гд, чтобы не задохнуться, приходилось держать открытыми окна и двери, положили начало тмъ нервнымъ страданіямъ, которыя вскор развились у нея. Сдлавъ перездъ по глубокимъ долинамъ Таннурина, мы переночевали въ монастыр Маръ-Якубъ, на одной изъ самыхъ крутыхъ вершинъ мстныхъ горъ, и затмъ спустились въ знойныя окрестности Тулы. Эти крутые переходы отъ одной температуры къ другой болзненно подйствовали на насъ Около 11 часовъ, въ деревн Гельт она почувствовала себя нехорошо. Я далъ ей отдохнуть въ бдной хижин деревенскаго священника, мы отправились дальше и она попробовала заснуть въ часовн, пока я списывалъ надписи. Но мстныя женщины не давали ей покоя, он подходили къ ней, разсматривали, ощупывали ее. Наконецъ, мы добрались до Тулы. Тамъ она провела два дня въ страшныхъ страданіяхъ. Мы были лишены всякой помощи, грубое невжество жителей увеличивало ея мученія. Они никогда не видали европейцевъ и, какъ только я уходилъ на свои изслдованія, они наполняли домъ и невыносимо надодали ей. Когда она была въ состояніи ссть на лошадь, мы ухали въ Амшитъ, гд ей стало нсколько лучше. Но лвый глазъ ея былъ пораженъ, зрніе этого глаза ослабло, и по временамъ она страдала отъ двойного виднія.
Страшныя жары, стоявшія на всемъ этомъ берегу, и утомленіе, въ какомъ мы находились, заставили меня выбрать мстомъ нашего пребыванія Газиръ, расположенный на большой высот надъ уровнемъ моря въ глубин бухты Кесруана. Мы распрощались съ нашими добрыми знакомыми въ Амшит и Гебейл. Солнце садилось, когда мы подъзжали къ устью рки Адониса, тамъ мы остановились на отдыхъ. Хотя боль ея далеко не утихла, но упоительный покой, разлитый въ этой чудной мстности, охватилъ ее, она оживилась на нсколько минуть. Мы при свт луны взошли на гору Газиръ, она была очень довольна, и намъ казалось, что, покинувъ жгучій берегъ, мы оставили на немъ и причины болзней, которыя мучили насъ тамъ.
Газиръ, безспорно, одно изъ самыхъ красивыхъ мстъ въ свт, сосднія долины покрыты восхитительною зеленью, и склоны Арамуна, возвышающагося надъ нимъ, представляютъ прелестнйшій пейзажъ изъ всхъ, какіе я видлъ на Ливан, но населеніе, испорченное сосдствомъ, такъ называемою, мстною аристократіею, утратило добрыя качества, отличающія маронитовъ. Мы нашли для себя маленькій домикъ съ хорошенькой террасой. Тамъ мы отдохнули и провели нсколько пріятныхъ дней. Передъ нами въ расщелинахъ высокой горы лежалъ снгъ. Наши бдные спутники, ея арабская кобылка и мой мулъ Сада, паслись у насъ на глазахъ. Первыя дв недли она все еще сильно страдала, потомъ боли утихли, и Богъ послалъ ей передъ концомъ ея жизни нсколько дней чистаго счастья.
Эти дни никогда не изгладятся у меня изъ памяти. Проволочки, неизбжныя при тхъ трудныхъ операціяхъ, которыя мы заканчивали тогда, оставляли мн много свободнаго времени. Никогда еще мысль ея не парила такъ высоко. Вечеромъ, мы при свт звздъ гуляли по нашей террас: тамъ высказывала она мн свои соображенія, исполненныя такта и глубины, многія изъ нихъ являлись для меня настоящимъ откровеніемъ. Она вполн наслаждалась, и это были, несомннно, самыя счастливыя минуты ея жизни. Нашъ умственный и нравственный союзъ былъ тсне, чмъ когда-либо. Она нсколько разъ повторяла мн, что живетъ точно въ раю. Къ этому примшивалось чувство сладкой грусти. Ея болзнь только затихла и минутами снова возвращалась, какъ мрачное предостереженіе. Тогда она жаловалась, что судьба скупа къ ней и отнимаетъ у нея единственные часы полнаго счастья, которые подарила ей.
Въ послднихъ числахъ сентября пребываніе въ Газир сдлалось неудобнымъ для меня, вслдствіе длъ, требовавшихъ моего присутствія въ Бейрут. Мы не безъ слезъ распрощались съ нашимъ газирскимъ домикомъ и въ послдній разъ прохали по прекрасной дорог на берегу Собачьей рки,— дорог, къ которой мы такъ привыкли за послдній годъ.
Хотя жаръ былъ очень силенъ, мы все-таки провели въ Бейрут нсколько пріятныхъ дней. Дни были томительно знойны, но ночи очаровательны, и каждый вечеръ мы могли наслаждаться зрлищемъ Санвина, котораго заходящее солнце окружало какъ бы сіяніемъ. Операція перевозки была уже почти окончена, мн оставалось только създить на Кипръ. У насъ уже начались разговоры о возвращеніи домой, мы мечтали о нашемъ кроткомъ, блдномъ солнц, о свжей, сыроватой сверной осени, о зеленыхъ лугахъ Уазы, по которымъ мы прозжали въ такое же время два года тому назадъ. Она часто говорила о томъ, какъ ей хочется скоре обнять маленькаго Ари и нашу старушку мать. По временамъ на нее находили минуты грусти, тогда передъ ней вставали вс семейныя воспоминанія, она говорила со мною о нашемъ отц, о его доброй и глубокой, нжной и кроткой душ. Никогда не видалъ я ее боле привлекательной, боле благородной.
Въ воскресенье, 15 сентября, адмиралъ Ле-Барбье-де-Тинанъ предупредилъ меня, что экипажъ суда ‘Катонъ’ могъ посвятить недлю на новые попытки извлечь два большихъ саркофага въ Гебейл, поднятіе которыхъ считалось сначала невозможнымъ. Мое присутствіе въ Гебейл на эту недлю не было необходимо: достаточно будетъ, если я проду на ‘Катон’, чтобы дать нкоторыя указанія, а затмъ я могу вернуться въ Бейрутъ сухимъ путемъ. Но я зналъ, что разлука со мной будетъ ей непріятна. Къ тому же, ей нравился Амшитъ, и вотъ почему я придумалъ другой планъ: хать намъ вмст на ‘Катон’, про жить эту недлю въ Амшит и вернуться на ‘Катон’ же. Мы, дйствительно, ухали въ понедльникъ. Наканун она была не совсмъ здорова, но дорога принесла ей пользу. Она наслаждалась видомъ Ливана среди роскошной природы лта, и пока я пошелъ переговорить съ командиромъ судна о всхъ подробностяхъ перевозки саркофаговъ, она спокойно отдохнула на корабл. Вечеромъ посл заката солнца мы поднялись въ Амшитъ. Наши добрые друзья, думавшіе, что уже никогда боле не увидятъ насъ, приняли насъ съ распростертыми объятіями. Она было очень довольна. Посл обда мы до поздней ночи сидли на террас дома Закхея. Небо было восхитительно, я напомнилъ ей то мсто въ книг Іова, гд старый патріархъ ставить себ въ особенную заслугу, что ни разу не поднесъ руки къ устамъ въ знакъ поклоненія, когда видлъ воинство звздъ во всемъ его великолпіи и луну восходившую во всемъ ея величіи. Весь духъ древнихъ врованій Сиріи, повидимому, воскресалъ передъ нами. Библосъ былъ у нашихъ ногъ, къ югу, въ священной стран Ливана рисовались причудливыя зубцы скалъ и лсовъ Джебель-Муза, гд, по словамъ легенды, скончался Адонисъ: море, длающее на свер заворотъ къ Ботрису, повидимому, окружало насъ съ двухъ сторонъ. Этотъ день былъ послднимъ вполн счастливымъ днемъ моей жизни, посл него при всякой радости я мысленно переношусь въ прошлое и вспоминаю ту, которой нтъ около меня и которая не можетъ раздлить этой радости. Во вторникъ она почувствовала себя не совсмъ хорошо. По я еще не безпокоился. Это нездоровье казалось мн ничтожнымъ сравнительно съ ея прежними болзнями, и мы проработали цлый день и вечеромъ, когда мы сидли на террас, она была весела. Въ среду болзнь усилилась. Тогда я ршилъ пригласить къ ней врача съ ‘Катона’. Онъ меня совершенно успокоилъ. Въ четвергъ она была въ томъ же положеніи. Но этотъ день оказался гибельнымъ для насъ, потому что и я, въ свою очередь, заболлъ. Моя экспедиція приходила къ концу, а я ни разу еще не подвергался серьезной болзни, по несчастной случайности, воспоминаніе о которой будетъ какъ кошмаръ преслдовать меня всю жизнь, я изнемогъ именно въ то время, когда долженъ былъ бы присутствовать при агоніи.
Въ четвергъ утромъ мн надобно было сходить на пристань въ Гебейль, чтобы переговорить съ командиромъ. На возвратномъ пути въ Амшитъ, я почувствовалъ, что солнце, отражаясь отъ раскаленныхъ скалъ, дйствовало на меня удручающимъ образомъ. Посл полудня у меня сдлался сильный припадокъ лихорадки, сопровождавшійся невралгическими страданіями. Это была, въ сущности, та же болзнь, которая убивала мою бдную сестру. Врачъ съ ‘Катона’, не смотря на все свое искусство, не съумлъ распознать ее. Злокачественныя лихорадки отличаются въ Сиріи такими особенностями, что только врачи, долго жившіе въ этой стран, могутъ узнать ихъ. Большой пріемъ срнокислаго хинина, данный во-время, быть можетъ, спасъ бы насъ обоихъ. Вечеромъ я почувствовалъ, что у меня все мутится въ голов. Я сообщилъ объ этомъ врачу, который, совершенно не понимая свойства нашей болзни, не придалъ никакого значенія моимъ словамъ и ушелъ. Тогда мн въ бреду представилось то, что три дня спустя сдлалось страшною дйствительностью. Я съ ужасомъ видлъ, какой опасности мы подвергаемся, оставаясь одни, если потеряемъ сознаніе и попадемъ въ руки мстныхъ жителей, людей добрыхъ, но совершенно невжественныхъ, имвшихъ самыя нелпыя представленія о медицин. Я прощался съ жизнью въ сильнйшемъ безпокойств: я былъ увренъ, что вс мои бумаги пропадутъ. Мы провели ужасную ночь, но, должно быть, бдная сестра чувствовала себя не такъ худо, какъ я: я помню, что на слдующее утро у нея еще хватило силы сказать мн: ‘Ты стоналъ всю ночь’.
Пятница, суббота и воскресенье мелькаютъ въ голов моей, какъ обрывки какого-то тяжелаго сна. Припадокъ, который чуть не убилъ меня въ слдующій понедльникъ, имлъ, такъ сказать, обратную силу и почти совершенно изгладилъ воспоминаніе о трехъ предшествовавшихъ дняхъ. по несчастной случайности врачъ видалъ насъ въ т минуты, когда намъ было лучше, и не могъ предугадать подготовлявшагося кризиса. Я еще продолжалъ работать, но чувствовалъ, что работаю дурно. Моя мысль вертлась въ какомъ-то безвыходномъ круг и билась, какъ ручка сломанной машины. Разныя другія мелочи остались у меня въ памяти. Я писалъ сестрамъ милосердія въ Бейрутъ и просилъ у нихъ хиннаго вина, которое во всей Сиріи он одн умли приготовлять, но я самъ чувствовалъ, что письмо мое выходитъ нескладно. Повидимому, ни она, ни я, мы не сознавали вполн всей опасности нашей болзни. Я ршилъ, что мы отправимся во Францію въ слдующій четвергъ.— ‘Да, да, подемъ’, сказала она съ полною доврчивостью.
— Ахъ, какая я несчастная, — проговорила она въ другое время,— я вижу, что мн придется сильно страдать.— Въ одинъ изъ двухъ дней, передъ закатомъ солнца, она еще могла перейти изъ одной комнаты въ другую. Она легла на диванъ въ зал, гд я обыкновенно спалъ и работалъ. Ставни были открыты, наши глаза обращались къ Джебель-Муза. Въ эту минуту у нея явилось какъ бы предчувствіе смерти, хотя не столь близкой. На глазахъ ея навернулись слезы, на лиц, истомленномъ страданіемъ, появился легкій румянецъ, и она вмст со мной бросила на свою прошлую жизнь кроткій и печальный взглядъ. ‘Я напишу духовное завщаніе, — сказала она,— ты будешь моимъ душеприказчикомъ, я оставляю немного, но все-таки кое-что оставляю, на деньги, которыя я скопила, мн хочется, чтобы ты устроилъ семейный склепъ, будемъ лежать вс вмст, близко другъ къ другу. Маленькую Ернестину надобно тоже перенести къ намъ’. Потомъ она стала длать мысленно какіе-то разсчеты, начертила пальцемъ внутреннее расположеніе склепа и намтила какъ будто 12 мстъ. Она стала со слезами говорить о маленькомъ Ари, о нашей старушк-матери. Она сказала мн, что именно хочетъ оставить своей племянниц, она долго придумывала, что дать Корнеліи, чтобы доставить ей удовольствіе, и остановилась на одной маленькой итальянской книжк (Fioretti св.Францизка), которую ей подарилъ г. Бертело.— Я сильно тебя любила.— сказала она мн посл этого,— иногда моя любовь заставляла тебя страдать, я была несправедлива и слишкомъ требовательна, но все это отъ того, что я тебя любила, какъ теперь уже никто не любитъ, какъ, можетъ быть, и не слдуетъ любить.— Я заливался слезами, я сталъ говоритъ ей о возвращеніи на родину, я снова напомнилъ ей о маленькомъ Ари, я зналъ, что это ей пріятно. Она много говорила о немъ и вспоминала разныя трогательныя сцены. Потомъ она еще разъ заговорила о нашемъ отц. Этотъ свтлый промежутокъ былъ послднимъ для обоихъ насъ. Мы были между двумя припадками злокачественной лихорадки, лишь нсколько часовъ отдляло насъ отъ послдняго, убійственнаго приладка. Кром тхъ минутъ, когда къ намъ заходилъ докторъ, мы были одни на рукахъ нашихъ слугъ — арабовъ и деревенскихъ жителей, вс прочія лица, входившія въ составъ экспедиціи, или ухали, или были заняты въ другихъ мстахъ.
У меня сохранилось очень мало ясныхъ воспоминаній о несчастномъ дн воскресенья, или, лучше сказать, другіе должны были вызывать эти воспоминанія, такъ какъ первое время они совершенно исчезли у меня изъ памяти. Я продолжалъ дйствовать весь этотъ дань, но какъ автоматъ, повинующійся данному толчку. Я еще ясно помню чувство, съ какимъ смотрлъ на крестьянъ, шедшихъ къ обдн, обыкновенно, когда они знали, что и мы идемъ въ церковь, они собирались къ нашему дому и торжественно провожали насъ. Докторъ пріхалъ утромъ. Ршено было, что на слдующій день до солнечнаго восхода пришлютъ матросовъ съ носилками для сестры и что ‘Катонъ’ немедленно отвезетъ насъ въ Бейрутъ. Около полудня я, вроятно, еще работалъ въ комнат бдной сестры, мн разсказывали, что тамъ на цыновк, на которой я обыкновенно сидлъ, нашли раскиданными мои книги и замтки. Посл полудня сестр стало гораздо хуже. Я написалъ доктору, чтобы онъ пришелъ какъ можно скоре, и упомянулъ о возможности припадка сердечной болзни. Я совершенно не помню, что писалъ это письмо, и когда мн его показали нсколько дней спустя, оно не возбудило во мн никакого воспоминанія. А между тмъ, я все еще двигался. Антоунъ, нашъ слуга, разсказывалъ, что я веллъ перенести сестру въ залу, служившую мн комнатой, что я помогалъ ему нести ее и долго оставался съ нею. Можетъ быть, въ эти минуты мы съ ней простились и она сказала мн какія-нибудь священныя слова, которыя исчезли у меня изъ головы, какъ бы стертыя какимъ-то страшнымъ ударомъ губки. Антоунъ уврялъ меня, что она не сознавала приближенія смерти, но онъ былъ мало развитъ, плохо понималъ по французски и, можетъ быть, не замтилъ того, что мы говорили другъ другу.
Докторъ пріхалъ въ 6-мъ часу вмст съ командиромъ. Оба нашли, что нечего и думать везти сестру завтра въ Бейрутъ. По странному совпаденію у меня сдлался припадокъ, пока они сидли у насъ, я упалъ безъ чувствъ на руки командира. Это были люди честные и разумные, но до сихъ поръ они обманывались относительно серьезности нашего положенія, теперь они стали совщаться, какъ имъ поступить. Докторъ честно сознался, что не уметъ лчить болзнь, ходъ которой ему неизвстенъ, и просилъ командира създить въ Бейрутъ и привезти кого-нибудь ему на помощь. Командиръ согласился. Но онъ слишкомъ подчинялся всмъ турецкимъ формальностямъ, которыя суда другихъ націй обходили даже безъ особенно важныхъ причинъ, и потому могъ выхать не раньше 4 часовъ утра, въ понедльникъ. Въ 6 часовъ онъ былъ въ Бейрут и доложилъ о нашей болзни адмиралу Пари, который, съ своею обычною любезностью, приказалъ ему немедленно вернуться назадъ, взявъ съ собой доктора Лувига съ ‘Алжезираса’, главнаго врача эскадры, и доктора Сюке, французскаго санитарнаго врача въ Бейрут, который, по общему признанію основательно изучилъ мстныя болзни Сиріи.
Въ половин 11-го вс эти господа были въ Амшит. Почти въ то же время докторъ Гальярдо пріхалъ туда сухимъ путемъ.
Съ вечера воскресенья мы лежали оба безъ сознанія другъ противъ друга въ большой зал Закхея, на попеченіи одного только Антоуна. Добрая семья Закхея стояла около насъ въ слезахъ и защищала насъ отъ мстнаго священника, какого-то сумасшедшаго, хотвшаго лечить насъ. Меня увряли, что за все это время сестра ни разу не приходила въ сознаніе. Докторъ Сюке, которому естественнымъ образомъ предоставили руководить нашимъ леченіемъ, скоро убдился, увы, что для нея всякое леченіе слишкомъ поздно. Вс усилія вызвать реакцію оказались напрасными. Она не могла проглотить срнокислаго хинина, который служитъ лучшимъ лекарствомъ въ этихъ страшныхъ припадкахъ. О! неужели возможно, что лекарство спасло бы ее, если бы явилось нсколькими часами раньше! Одна тяжелая мысль будетъ вчно преслдовать меня. Если бы мы остались въ Бейрут, мы не избжали бы болзни, но по всей вроятности докторъ Сюке, приглашенный во-время, справился бы съ нею.
Въ теченіе всего понедльника моя благородная и нжная подруга тихо угасала. Она скончалась во вторникъ, 24 сентября, въ 8 часа утра. Маронитскій священникъ, приглашенный въ послднія минуты, напутствовалъ ее по обрядамъ своей религіи. Вокругъ ея тла не было недостатка въ искреннихъ слезахъ, но, Боже мой, могъ ли я думать, что моя Генріетта будетъ умирать за два шага отъ меня, а я не приму ея послдняго вздоха! Да, если бы не мой несчастный обморокъ въ воскресенье вечеромъ, я думаю, что мои поцлуи, звукъ моего голоса, удержали бы ея душу на нсколько часовъ, удержали бы ее, быть можетъ, до тхъ поръ пока пришла бы помощь. Я не могу себ представить, что она потеряла сознаніе настолько глубоко, чтобы я не могъ вернуть его! Два или три раза въ лихорадочномъ бреду у меня являлось страшное сомнніе: мн казалось, что она зоветъ меня изъ того подвала, куда было поставлено ея тло! Присутствіе французскихъ врачей при ея смерти устраняетъ, конечно, возможность такого ужаснаго предположенія. Но что за ней ухаживали другіе, а не я, что ее касались руки наемниковъ, что я не присутствовалъ на ея похоронахъ, что я своими слезами не засвидтельствовалъ передъ землей, ее принимавшей, какъ сильно, я любилъ свою дорогую сестру, что она не видала моего лица, когда въ послднюю минуту бросила сознательный взглядъ на міръ, который покидала,— это будетъ вчно тяготить меня и отравлять вс мои радости. Если она чувствовала, что умираетъ, а меня нтъ подл нея, если она знала, что я самъ умираю, а она не можетъ ухаживать за мной, о, какую адскую муку должно было, испытывать передъ смертью это небесное созданіе! Сознаніе часто не проявляется вншними признаками, не оставляетъ посл себя воспоминанія, такъ что въ этомъ отношеніи я никакъ не могу вполн успокоиться.
Мене истощенный, чмъ сестра, я могъ принять ту громадную дозу срнокислаго хинина, которую мн дали. Я нсколько пришелъ въ себя во вторникъ, утромъ, приблизительно за часъ до кончины моей возлюбленной сестры. Доказательство, что въ воскресенье и во время бреда я сохранялъ гораздо больше сознанія, чмъ можно судятъ по моимъ воспоминаніямъ — это мой первый вопросъ: какъ здоровье сестры?— ‘Ей очень худо’,— отвтили мн. Я безпрестанно повторялъ въ полузабытьи тотъ же вопросъ. ‘Она умерла’,— сказали мн наконецъ. Пытаться обмануть меня было безполезно, такъ какъ ршено было увезти меня въ Бейрутъ. Я умолялъ, чтобы мн позволили взглянуть на нее, мн въ этомъ ршительно отказали, меня положили на т самыя носилки, которыя были приготовлены для нея. Я былъ въ состояніи полнаго забытья, ужасное несчастье, поразившее меня, переплеталось въ ум моемъ съ горячечными галюцинаціями. Страшная жажда мучила меня. Въ бреду я постоянно видлъ себя вмст съ нею въ Афак, у истоковъ рки Адониса, подъ гигантскими оршниками около водопада. Она сидла подл меня на свжей трав, я подносилъ къ ея умиравшимъ устамъ чашу полную ледяной воды, мы вмст погружались въ этотъ источникъ жизни и плакали съ чувствомъ невыразимой грусти. Только два дня спустя я окончательно пришелъ въ сознаніе, и мое несчастіе явилось передъ мною во всей его ужасающей реальности.
Посл нашего отъзда г. Гальярдо остался въ Амшит, чтобы распорядиться похоронами моего бднаго друга. Населеніе деревни, которое очень полюбило ее, слдовало за ея гробомъ. Средствъ для бальзамированія не было никакихъ, пришлось подумать, куда на время поставить ея гробъ. Закхей предложилъ склепъ Михаила Товія, находящійся на конц, деревни, около хорошенькой часовни, въ тни прекрасныхъ пальмовыхъ деревьевъ. Онъ просилъ только, чтобы когда увезутъ тло, оставили надпись съ обозначеніемъ, что на этомъ мст покоилась француженка. Она и до сихъ поръ лежитъ тамгъ. Я не ршилось увезти ее отъ этихъ чудныхъ горъ, гд она провела такія счастливыя минуты, отъ этихъ простыхъ людей, которыхъ она любила, и положить ее въ одно изъ нашить печальныхъ кладбищъ, которыя внушали et ужасъ. Конечно, я хочу, чтобы она покоилась рядомъ со мною, но кто можетъ сказать, въ какомъ уголк міра мн придется лечь? Пусть же она ждетъ меня подъ пальмами Амшита, въ страж древнихъ мистерій, подл священнаго Библоса.
Смерть похитила ее въ то время, когда она достигла полной зрлости, она уже не могла стать боле совершенной. Она достигла высшей ступени добродтельной жизни, ея взгляды на міръ не могли идти дальше, мра ея самоотверженія и нжности была переполнена.
Ахъ, одно, чего ей недоставало, это, несомннно, счастія. Я мечталъ для нея о разныхъ тихихъ, маленькихъ радостяхъ, я строилъ разные планы жизни по ея вкусу. Я представлялъ себ, какъ она доживетъ до старости, и я буду окружать ее сынои, нимъ уваженіемъ, и она будетъ гордиться мною, и, наконецъ, отдохнетъ среди ничмъ невозмутимаго покоя. Мн хотлось, чтобы это доброе и благородное сердце хоть въ преклонныхъ годахъ узнало жизнь спокойную, можно сказать, эгоистичную. Богъ уготовалъ для нея одн только возвышенныя и тяжелыя тропы. Она умерла, почти не получивъ награды. Тотъ часъ, когда пожинаютъ плоды посяннаго, когда садятся, чтобы вспомнить о прошлыхъ горестяхъ, о прошлой усталости, не пробилъ для нея!
Награда! она, по правд сказать, никогда о ней не думала. Корыстные разсчеты были чужды ея великой душ. Вра въ святость долга была отзвукомъ ея душевнаго благородства. Добродтель являлась для нея не плодомъ теоріи, ена была присущимъ ей свойствомъ. Она длала добро ради добра.
Но Богъ не допускаетъ своихъ святыхъ видть тлніе. О сердце, въ которомъ вчно горлъ кроткій пламень любви, мозгъ — вмстилище столь чистой мысли, прекрасные глаза, сіявшіе добро той, длинные и нжные пальцы, которые я такъ часто сжималъ въ своихъ,— я дрожу отъ ужаса при мысли, что вы обратитесь въ прахъ! Но здсь на земл мы имемъ дло лишь съ символами и образами. Вчная часть каждаго изъ насъ есть его отношеніе къ Безконечному. Человкъ безсмертенъ только въ памяти Бога. Тамъ наша Генріетта, вчно непорочная, окруженная вчнымъ сіяніемъ, живетъ въ тысячу разъ боле реальною жизнью, чмъ въ то время, когда она, помощью своихъ слабыхъ органовъ, боролась, чтобы создать свою духовную личность, и, заброшенная среди міра, не умвшаго понять ее, упорно искала совершенства. Пусть память о ней останется намъ, какъ драгоцнное свидтельство тхъ вчныхъ истинъ, которыя подтверждаетъ каждая добродтельная жизнь. Что касается меня, я никогда не сомнвался въ реальности нравственнаго порядка, но теперь для меня до очевидности ясно, что весь логическій строй міровой системы былъ бы разрушенъ, если бы подобныя существованія были иллюзіей и обманчивымъ призракомъ.