Москва в октябре 1917 года, Вознесенский Александр Николаевич, Год: 1925

Мемуары
Время на прочтение: 49 минут(ы)
Скачать в PDF
‘Былое’: неизданные номера журнала
Кн. 1.— Л.: Лениздат, 1991.— (Голоса революции).

А. Н. ВОЗНЕСЕНСКИЙ

МОСКВА В ОКТЯБРЕ 1917 ГОДА *

* Печатаемые ниже очерки б. комиссара Московского градоначальства эпохи Врем, правительства являются отдельными главами из имеющей выйти книги ‘Перед Октябрем’.

I
МОСКОВСКИЙ СОВЕТ НАКАНУНЕ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ОРГАНИЗАЦИЯ КРАСНОЙ ГВАРДИИ. ДЕКРЕТ No 1. СОБЫТИЯ В ПЕТРОГРАДЕ

Наступил октябрь.
Первую половину его можно характеризовать полным упадком деятельности умеренных социалистических партий в Москве и бодрым и энергичным настроением в лагере крайне левой демократии, которая открыто и практически не ожидая сопротивления готовилась к захвату власти. Подгонял Петроград.
Происходивший в Петрограде Северный областной съезд Советов в резолюции от 12 октября требовал решительных мер к переходу власти в руки Советов.
Представители Балтийского флота заявили, что флот более не подчиняется распоряжениям Временного правительства и, если власть в ближайшее время не перейдет в руки Советов, флот должен будет сам предпринять шаги к перемирию.
Советы Кронштадта и Гельсингфорса заявили, что вся власть уже в их руках, и в этих городах распоряжения Временного правительства исполняются только с санкции Советов.
Общая резолюция съезда Советов Северной области в резкой форме, говоря, что время слов прошло, требовала решительных мер для немедленного перехода власти в руки Советов, с тем чтобы Советское правительство немедленно предложило всем народам честный, демократический мир.
Всем было ясно, что сигналом к бою должно послужить открытие Всероссийского съезда Советов 20 октября.
В половине октября и Московский Совет перешел в наступление.
Еще 6 сентября Московский Совет рабочих депутатов на соединенном заседании с Советом солдатских депутатов после доклада Кипена (меньшевика) и содоклада А. И. Рыкова1 вынес большинством 355 голосов против 254 резолюцию, требовавшую установления демократической республики, отмены собственности на землю, введения рабочего контроля, опубликования тайных договоров и немедленного всеобщего демократического мира.
В этой же резолюции устанавливалась необходимость вооружения рабочих путем создания Красной гвардии.
В октябре, через полтора месяца после принятия этой резолюции, Московский Совет, несмотря на противодействие меньшевиков и эсеров, по докладу Розенгольца2 принял организационный устав Красной гвардии.
Меньшевики, выступавшие в Совете в лице Трифонова против организации Красной гвардии, указывали, что организация Красной гвардии может посеять рознь между рабочими и армией, так как единственной опорой революции является революционная армия.
Впрочем, меньшевики соглашались на организацию для защиты порядка во время погромов и против нападения контрреволюционных банд специальных рабочих дружин. Дружины эти, организуемые под руководством Совета, не должны были без надобности иметь оружие на руках и должны быть тщательно обучены.
Нечего и говорить, что такая половинчатая постановка вопроса совершенно не соответствовала требованиям момента.
Вопрос о Красной гвардии прошел в Совете в положительном смысле, огромным большинством 374 голосов против 8 и при 27 воздержавшихся.
Принятый Советом Устав Красной гвардии гласил, что она учреждается для защиты завоеваний революции, для охраны заводов, фабрик и мастерских.
Количество дружин соответствовало количеству районных Советов р. и с. д., причем каждая дружина приурочивалась к району.
Органом, управляющим действиями Красной гвардии, являлся центральный штаб, в состав коего должны были входить: 4 представителя от Исполнительного комитета Совета р. и с. д., два представителя от бюро профсоюзов и начальники районных дружин, причем центральный штаб избирал и непосредственного руководителя — начальника Красной гвардии.
Организация Красной гвардии была полувоенная: дружины делились на роты, взводы и отделения.
Ротные, взводные и отделенные начальники избирались на общем собрании соответственной организации — роты, взвода и отделения.
Самое прохождение службы красногвардейцами должно было производиться по уставу строевой службы, применительно к воинскому и гарнизонному уставам.
Для зачисления в дружину требовалось письменное ручательство соответствующей партийной организации района, или заводского комитета.
Оружие дружинникам могло выдаваться только при обучении и при оперативных действиях.
Самое оружие должно было храниться в районных и подрайонных центрах штаба Красной гвардии.
За целость выданного на руки оружия возлагалась на красногвардейца личная и денежная ответственность, падавшая и на рекомендовавшую его организацию.
Красногвардейцы за свою работу никакого содержания не получали, кроме членов штаба, начальников дружин и рот и инструкторов.
Средства на организацию и содержание Красной гвардии должны были составляться из отчислений с заработка московских рабочих и от случайных поступлений.
Таков был первоначальный Устав Красной гвардии, принятый накануне Октябрьского восстания, в котором Красная гвардия приняла самое деятельное участие.
Позиция городской думы по отношению к созданию Красной гвардии была отрицательной. Пишущему эти строки приходилось принимать участие в смешанной комиссии, организованной Советом по вопросу о создании Красной гвардии.
И пришлось убедиться, что вопрос о Красной гвардии выдвигался моментом: помимо всяких разговоров Красная гвардия создавалась в рабочих районах еще не организованно, но стихийно и непреодолимо.
Другим важным актом, принятым Московским Советом также накануне Октября, было издание декрета об экономической борьбе, получившего наименование декрета номер 1.
Этот декрет знаменовал собою уже переход к реализации власти путем осуществления ее законодательным путем, с этого момента кончилось время слов и резолюций, наступила пора декретов.
Принятию этого декрета предшествовала общая резолюция, сначала провалившаяся в соединенном заседании исполкомов Советов рабочих и солдатских депутатов, так как в исполкоме Совета солдатских депутатов у левой демократии еще не было большинства, а затем 19 октября принятая на Пленуме Советов подавляющим большинством 332 против 207 голосов.
В резолюции этой Советы в виде общей меры декретировали: 1) удовлетворение рабочих в тех отраслях, где назревает или идет стачка,
2) приглашали профсоюзы явочным порядком осуществлять положения декретов на фабриках и заводах,
3) предлагали капиталистов, саботирующих производство и вызывающих стачки рабочих, подвергать аресту,
4) обещали немедленно выпустить декрет о моратории на квартирную плату, 5) обещали принять самое активное участие в деле мобилизации масс и создания органов борьбы за переход власти к революционной демократии.
Меньшевики и эсеры протестовали против принятия этой резолюции, знаменующей, по их мнению, фактический захват власти в самой неразумной форме.
Тем не менее меньшевики в лице Кибрика добавили, что постановлению Совета об экономической борьбе они подчиняются, с тем чтобы положить все усилия к парализованию гибельных последствий этой резолюции.
Московский губернский Совет рабочих и крестьянских депутатов одновременно с этим принял совершенно аналогичную резолюцию с резолюцией Московского Совета, указав, что Советы должны открыть закрытые предприятия, воздействуя на фабрикантов-локаутчиков всеми мерами принуждения.
Пишущий эти строки имел возможность убедиться, работая с Литкенсом в губернском комиссариате, в том, какое впечатление произвела эта резолюция на московских фабрикантов и заводчиков.
Они являлись терроризированные, выражая свое возмущение и протест.
Мы направляли их к губкомиссару Эйлеру, но, конечно, последний был абсолютно бессилен им помочь.
23 октября был наконец принят в заседании Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов под председательством Смидовича3 выработанный специальной Комиссией по выработке декретов об экономической борьбе декрет No 1.
Декрет No 1, немногословный, но решительный, определил собою как бы начало военных действий против капиталистов со стороны Совета.
Он состоял всего лишь из следующих трех пунктов:
‘Декрет No 1.
1) Прием и увольнение рабочих производятся администрацией предприятия с согласия фабрично-заводского комитета. В случае несогласия последнего дело переносится на рассмотрение районного Совета рабочих депутатов, решение которого является обязательным для сторон. До окончательного решения как прием, так и увольнение считаются несостоявшимися.
2) Прием и увольнение служащих производятся с согласия комитета служащих.
Примечание 1. В тех предприятиях, где не существует отдельного комитета служащих, прием и увольнение производятся с согласия общего комитета.
Примечание 2. Фабрично-заводской комитет рабочих имеет право опротестовать постановление комитета служащих, причем в этом случае дело разрешается соединенной примирительной комиссией при Совете рабочих депутатов.
3) Означенное постановление является обязательным для всех предприятий г. Москвы. Против виновных в нарушении этого декрета Совет рабочих и солдатских депутатов будет применять решительные меры вплоть до ареста’.
Меньшевики и эсеры пытались возражать против принятия декрета, являвшегося, по их мнению, анархическим, дезорганизующим и гибельным для революции.
Но большинства у них уже давно не было: декрет No 1 был принят подавляющим большинством голосов.
Преобладающего большинства у большевиков не было только в Совете солдатских депутатов, вернее, в его Исполнительном комитете, так как меньшевики и эсеры употребляли все усилия, чтобы отсрочить перевыборы, понимая, что перевыборы дадут перевес большевикам. В Исполнительном комитете Совета солдатских депутатов после сентябрьских перевыборов было 16 большевиков, 26 эсеров и 9 меньшевиков.
Получив сведения о захвате власти в Петрограде, Советы рабочих и солдатских депутатов созвали 25 октября экстренное соединенное заседание в Политехническом музее.
Это было последним свиданием представителей враждующих в Совете партий перед борьбой.
Это историческое заседание прошло при участии московского городского головы Руднева и командующего войсками Рябцева4, выступавших во фракциях.
Собрание выслушало две различные информации о петроградских событиях: одна, оглашенная Мураловым5, говорила о поражении правительства и полной победе большевиков, другая, оглашенная эсеркой Е. Ратнер и меньшевиком Исувом, утверждала, что правительство существует и что войска с фронта идут ему на помощь.
Эсеры и меньшевики, сознавая необходимость создания центрального органа в Москве, предлагали организовать временный демократический орган, составленный из представителей Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, городского и земского самоуправления, всероссийских железнодорожного и почтово-телеграфного союзов и штаба Московского военного округа.
Весь спор сводился к вопросу о большинстве в этом органе: большевики отстаивали советское большинство, умеренные социалисты —думское.
Враждующие стороны, разбившись по фракциям, колебались принять то или иное бесповоротное решение.
Из Петрограда доносились все время совершенно противоречивые известия.
Настроение собрания было колеблющимся и неустойчивым. Эсеры в лице Е. Ратнер произносили горячие речи, убеждая собрание не допускать захвата власти Советами накануне Учредительного собрания.
Эсеры заявили, что они отказываются от голосования резолюции по этому вопросу и оставляют за собой свободу действий.
Резолюция большевиков о создании Военно-Революционного Комитета принимается большинством 394 голосов против 106 при 23 воздержавшихся.
Меньшевики заявили, что они входят в создаваемый Военно-Революционный Комитет, составляемый только из представителей Советов, но входят не для того, чтобы содействовать захвату власти, а для того, чтобы помочь пролетариату безболезненно изжить все последствия попытки захвата власти и ‘авантюризм’ большевистских вождей.
Очевидцы передавали, что последняя часть заседания Совета прошла в величайшей напряженности и тишине.
Все чувствовали, что за стенами этого собрания принятые решения вызовут борьбу, сопротивление, междоусобную войну.
В члены Военно-Революционного Комитета были избраны от большевиков: В. М. Смирнов, Муралов, Усиевич и Ломов, в кандидаты: Аросев, Москалев, Рыков и Будзинский, от меньшевиков: Тейтельбаум и Николаев, от объединенцев Константинов и кандидатами Гальперин и Янсон.
В эту же ночь Военно-Революционный Комитет издал ряд приказов и воззваний к железнодорожникам, почтово-телеграфным служащим, крестьянам и рабочим.
Таково было настроение Советов накануне Октября в Москве.
Когда-то хозяева положения, эсеры и меньшевики, очутились в меньшинстве, им уже почти не на кого было опираться: их представительным и административным органом являлась
Дума, сохранившая старый состав избранников, соответствовавший настроениям конца июля, а не конца октября.
Таким образом, по существу завоевание власти в Советах, в профсоюзах, в заводских комитетах большевиками закончилось к октябрю открыто, легально и без всякого насилия.
Пока Москва левела, перестраивалась на советский лад и издавала декрет, разбивающий устои капиталистического строя, что же делал Петроград в последние часы перед Октябрьской революцией?
В эти дни и часы Петроград готовился с съезду Советов, большевики — к восприятию власти, а старый состав ЦИК готовился к самоупразднению, доказывая, что время Советов прошло и что власть до созыва Учредительного собрания должна принадлежать правительству и предпарламенту в центре и городским муниципалитетам на местах.
В то время как умеренные социалистические партии готовились отнять всякую власть от Советов, большевики готовились передать всю власть Советам.
О грядущей гражданской войне говорилось В. И. Лениным в печати и в письмах, Троцким на митингах. Восстание для перехода власти в руки Советов также открыто объявлялось и приурочивалось ко дню съезда Советов.
Предстоящее восстание обсуждалось открыто, воробьи о нем чирикали на крышах.
Положение самого Петрограда под угрозой нашествия немцев было угрожающим.
Ввиду этого и под предлогом недоверия к военной стратегии генералов Временного правительства на пленуме Петроградского Совета было принято предложение фракции большевиков о необходимости создания военно-революционного штаба.
В середине октября было на заседании Исполнительного комитета принято предложение об организации Военно-Революционного Комитета, первоначально по составу пухлого и громоздкого, с участием представителей: Центрофлота, союза железнодорожников, союза почтово-телеграфных служащих, совета фабзавкомов и др. организаций.
Являясь органом Петроградского Совета, Военно-Революционный Комитет по форме должен был быть революционным штабом, управляющим вооруженными силами округа.
Меньшевики и эсеры, пуская в ход все свое влияние, пытались отговорить солдатскую массу от участия в готовящемся восстании.
Но их не слушали.
На собрании полковых комитетов, созванном Исполнительным комитетом, по докладу Троцкого было принято приветствие Военно-Революционному Комитету и обещание полной ему поддержки.
Военно-Революционный Комитет Петрограда приступил к действию.
23 октября в Москве мы получили сведения, что уже 22 октября Военно-Революционный Комитет назначил во все воинские части города своих комиссаров.
К населению Петрограда было расклеено объявление, в котором сообщалось, что ‘в интересах защиты революции Военно-Революционным Комитетом назначены комиссары при воинских частях и в особо важных пунктах столицы. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их комиссарами.
Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны’.
С этого момента последовало как бы начало войны, вернее, ее объявление, так как этим приказом уже устранялась власть представителей Временного правительства — гражданских и военных.
Правда, Военно-Революционный Комитет заявлял, что он не ставит своей задачей захват власти, а лишь защиту интересов революции от контрреволюционных посягательств.
Но по существу его мероприятия, конечно, являлись уже захватом власти.
В противовес приказу Военно-Революционного Комитета был издан приказ по Петроградскому военному округу, воспрещающий солдатам и офицерам предпринимать какие бы то ни было самостоятельные выступления, а также воспрещающий исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих от различных организаций.
Накануне открытия съезда Советов штаб военного округа перешел к активным действиям: Смольный институт, как штаб большевиков, был выключен из телефонной сети, началась разводка мостов, чтобы разобщить рабочие окраины с центром.
Были напечатаны газеты ‘Рабочий путь’ и ‘Солдат’.
Что делал в это время сам Керенский и его правительство?
Керенский собирался перейти к решительным действиям по восстановлению порядка.
24 октября он появился в заседании Совета Республики и с самым решительным видом потребовал от Совета крайних мер: неограниченных ему, Керенскому, полномочий и одобрения ареста членов Военно-Революционного Комитета.
И здесь-то, в этом историческом заседании, случилось нечто неожиданное, вполне подтвердившее пустоту, окружавшую Керенского, и пустоту на том месте, где должна была быть общереспубликанская власть, заменявшая Учредительное собрание.
Детище Керенского, его опора, Совет Республики проявил растерянность и страх перед начавшейся гражданской войной.
Закрывая глаза на то, что происходит вокруг них, перепуганные отцы отечества на требование санкционирования решительных мер для борьбы с крайней левой демократией ответили молчаливым отказом.
В этот день Керенский вместе с аплодисментами правой части Совета Республики получил в итоге платоническую резолюцию Совета Республики, в которой от правительства требовалась активная внешняя политика и передача земель в ведение земельных комитетов.
Как будто бы на улицах не начинались вооруженные столкновения около мостов и у редакций газет, как будто бы Октябрьская революция не глядела в окна беспомощного и ненужного Российского предпарламента.
Правительство лишилось своей опоры, своего фундамента, лишилось даже доверия Совета Республики.
Единственные представители крайней демократии в предпарламенте — левые эсеры — потребовали немедленного ухода в отставку представителей правительства со всех постов.
Во имя чего шла в дальнейшем борьба?
Ниже будет показано, что в октябрьские дни правительство не имело опоры и поддержки даже в Комитете общественной безопасности, который возник сам по себе и не признавал авторитета правительства.
В эту ночь, с 24 на 25 октября, Петроград принимал уже зловещий вид города, вступившего в полосу междоусобной войны.
Уже появился приказ Военно-Революционного Комитета, датированный 24 октября, призывающий к оружию. Приказ этот гласил коротко и решительно следующее: ‘Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции’. Приказ был подписан за председателя Военно-Революционного Комитета Подвойским6 и за секретаря Антоновым7.
Военно-Революционный Комитет, приступив к действиям, открыл опечатанную типографию газет ‘Рабочий путь’ и ‘Солдат’, поставив около типографии охрану Литовского полка.
Начальник войск Петроградского военного округа полковник Полковников также переходит с юнкерами и частью броневиков в наступление, защищая мосты, телеграф и телефонную станцию.
Но первые же действия революционеров дали им быстрый и решительный успех. Восставшими в течение нескольких первых же ночных часов были заняты телефонная станция, защищавшаяся броневиками, затем телеграф, почта, мосты.
В эти часы Временное правительство прекращало свое бытие.
В ночь на 25 октября в Петрограде был еще разгар революционной борьбы.
А 25 октября Военно-Революционный Комитет в 10 часов утра уже мог расклеить по городу воззвания к населению, возвещавшие падение Временного правительства и создание правительства Советов.
В Петрограде Временное правительство пало почти так же быстро, как пало в феврале самодержавие.
Октябрьский ураган сломил Временное правительство, как высохшую осеннюю ветку, и разметал ее листья по лицу земли русской.

II
МОСКОВСКАЯ ГОРОДСКАЯ ДУМА ПЕРЕД ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ. НАСТРОЕНИЕ ДУМСКИХ ВОЖДЕЙ. ДУМА И ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ. ПОСЛЕДНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ МОСКОВСКОЙ ГОРОДСКОЙ ДУМЫ

Как было указано выше, крайним настроениям рабочих организаций и организаций Московского гарнизона противостояла только Дума, внеклассовый орган, не опиравшийся на физическую силу.
В распоряжении Думы условно могли быть: часть офицерства, юнкера, незначительная часть гарнизона, милиция.
Массовый обыватель как таковой, могущий в решительный момент борьбы путем организации добровольческих отрядов из мелкой буржуазии, части интеллигенции, словом, путем создания ‘белой’ гвардии в противовес ‘красной’, повлиять на решительный ход борьбы за власть,— этот массовый обыватель не проявил ни инициативы, ни энергии.
Он оказался равнодушен к своим собственным интересам, может быть, это было еще и потому, что этот же мелкобуржуазный обыватель был совершенно разочарован в своем Временном правительстве, в Керенском и в революции.
Он крепко засел за печку, организуя по призыву Думы домовые комитеты, охраняя домашний очаг от воров ухватами и кочергой, и махнул рукой на происходящее.
В открытое столкновение с Советом должна была вступить только городская дума.
И силою вещей Дума, как орган власти, параллельный Совету, выступила против Совета.
Вожди думской фракции эсеров слишком верили в жизнеспособность Временного правительства.
Эту уверенность поддерживали в них некоторые члены Временного правительства — социалисты, сообщавшие все время оптимистические сведения из Петрограда о том, что Керенский с фронтовыми войсками идет на поддержку, что съезд Советов не может открыться, что у большевиков полная растерянность.
Эти сообщения окрыляли некоторой надеждой думских вождей, создавая и питая в них иллюзию на скорый конец большевистского засилья.
Этой уверенности способствовало и полученное в Москве 26 октября воззвание Центрального исполнительного комитета Советов, выпущенное по поводу созыва съезда Советов, в котором ЦИК объявлял съезд Советов несостоявшимся и рассматривал его как собрание делегатов большевиков.
Вожди Московской городской думы цеплялись за соломинки: они надеялись на сопротивление ЦИКа, на сопротивление Совета крестьянских депутатов, на поддержку Ставки, куда за помощью отправился Керенский, на помощь казаков.
Этим надеждам не суждено было осуществиться, и в связи с событиями, происходящими в Петрограде, Московская городская дума также доживала свои последние дни.
В среду 25 октября должно было собраться историческое, последнее заседание Думы, посвященное обсуждению событий, происходящих в Петрограде.
Дума должна была выявить ту или иную позицию в отношении кризиса власти в Петрограде, стать определенно на ту или другую сторону.
Из переговоров с Рудневым пишущий эти строки видел, что настроение главы думского большинства чрезвычайно подавленное, не лучше было настроение и других вождей думской фракции с.-р.
Все больше углублялся раскол по вопросу о текущем моменте у левых и правых эсеров, все сильнее и определеннее становилось левое крыло эсеров на сторону большевиков, отмежевываясь от правительства Керенского.
Москва имела сумрачный и зловещий вид.
Помню, что поздно вечером в день думского заседания уж появились на стенах домов первые воззвания Военно-Революционного Комитета.
Население читало их со страхом и недоумением.
Городское население только что пережило панику в связи с объявлявшейся забастовкой городских рабочих, когда стачечный комитет рабочих постановлял прекращение действия трамвая, газового завода, водопровода и канализации.
Забастовка эта, сорванная в последний момент согласием Думы на все требования рабочих, оставила неизгладимый след в сердцах московских жителей, которые знали, что городские рабочие пойдут за Военно-Революционным Комитетом, а следовательно, в случае разногласия Комитета с Думой в перспективе снова нужно запасаться водой, хлебом и сидеть дома в темноте ввиду остановки трамвая и угасания электричества.
С фронта доносились зловещие слухи, раздуваемые сторонниками порядка до крайних пределов.
Буржуазные газеты били тревогу,— дни их также были сочтены.
В окончательное падение Временного правительства, однако, еще верили немногие.
Средний, рядовой обыватель все еще надеялся на какое-то непостижимое чудо и уже только от этого чуда ждал спасения.
В Москве наступало тяжелое удушливое затишье перед Октябрьской бурей.
В день последнего заседания Думы в переговорах с Рудневым было решено принять меры охраны, так как Руднев предполагал, что в этот же вечер большевики учинят в Москве coup d’etat8, арестуют городского голову и членов управы, как единственных носителей муниципальной власти.
Решено было оцепить Думу усиленным нарядом конной милиции, которая была хорошо вымуштрована и оставалась безусловно верной своему хозяину — городскому самоуправлению.
Помню, когда в этот исторический вечер я подъезжал к Думе на последнее заседание и увидел мрачное здание Думы, окруженное молчаливым отрядом конной милиции, мне вспомнились ясные морозные дни февраля, когда Москва собиралась здесь, полная надежд на светлое будущее.. Какая разница между этими еще недавно пережитыми днями и сегодняшним днем!
Стоял осенний мокрый вечер. Тьма лежала на почти не освещенных улицах. Кругом было пустынно и глухо.
Мы должны были схоронить сегодня весенние иллюзии единства социалистического фронта.
Вместо борьбы за расширение завоеваний революции, дружной борьбы рука с рукой, сторонники умеренной революции готовились встать против вчерашних товарищей, заграждая им путь.
Толпа любопытных понемногу стекалась к Думе, многим и очень многим хотелось быть на этом решающем заседании, и в конце концов думские хоры были битком набиты.
Я замешкался в вестибюле Думы, разговаривая с встретившимися товарищами, мы стояли и смотрели в окно на думскую площадь.
Помню, мимо нас в тот вечер озабоченно сбежал по лестнице вниз Муралов, тот солдат Муралов, которому скоро суждено было сыграть видную роль в Октябрьской революции, а после нее в управлении Московским военным округом.
Я был знаком с Мураловым, который, как представитель Московского Совета, являлся в Градоначальство в связи с различными практиковавшимися уже административными репрессиями.
Теперь, глядя на его поспешно удаляющуюся по площади громадную фигуру в простой серой солдатской куртке, согбенную под моросившим дождем, я понимал, что человек этот торопился, может быть, в Военно-Революционный Комитет, что человек этот стал уже опасным врагом существующей власти.
Было странно, нелепо и жутко сознавать это, видеть воочию ту пропасть, которая разбила всех на два лагеря, чувствовать себя бессильным перешагнуть эту пропасть, не выполнив того, что казалось тогда долгом перед родиной.
Поднявшись в зал, я застал уже думские фракции разбившимися на обычные совещания.
Атмосфера накаленная, тревожная и негодующая насыщала думские комнаты, залы и коридоры.
С озабоченными лицами люди встречались, наспех обменивались последними новостями из Петрограда и, точно муравьи, сообщавшие друг другу о разорении их хрупкого жилища, торопливо бежали дальше.
На лицах кадетских лидеров не было привычной торжественной иронии, которую они проявляли обычно в думской обстановке.
Красивое лицо профессора Новгородцева с ассирийской бородкой не сохранило следов обычной профессорской величавости.
Он был бледен и встревожен. Ему пришлось слушать слова Бухарина9, обращенные к нему в думской зале, полные злого сарказма: ‘Неужели категорический императив Канта подсказывает вам необходимость расстрелов солдат и арестов революционных крестьян и рабочих?’
Волнуются Юренев, Тесленко, Бурышкин.
Наконец в 9 часов вечера старый, согбенный, седобородый апостол эсеровской революции Минор10 в качестве председателя Думы открывает заседание.
Все думские места заняты гласными, пришли все, полны, яблоку упасть негде, думские хоры и коридоры.
Городской голова Руднев докладывает информацию о совершающемся в Петрограде перевороте, о царящем насилии большевиков, о попытках захвата ими власти.
Руднев характеризует переворот в Петрограде как неорганизованное выступление, так как, в частности, такая мощная организация, как Совет крестьянских депутатов, выступает с протестом против переворота.
Заканчивая свой доклад, говоря о задачах Думы в текущий момент, Руднев указывает, что хотя городская дума бессильна помочь, Временному правительству, так как она, может быть, и не располагает физической силой, но, будучи единственной ‘верховной’ властью в Москве, Дума не может дать своей санкции тому, что творится в Петрограде.
Кроме того, на Думе лежит обязанность и ответственность за охрану безопасности населения столицы.
Мрачный, трагический доклад окончен.
Застрельщиком, открывшим бой, выступил кадет Щепкин, иронически приглашая Думу выслушать в первую очередь виновников наступивших в стране грозных событий, сидящих здесь на левых скамьях.
Вызов был принят, и от крайней левой выступил И. И. Скворцов11.
Речь его была обличительной речью, направленной главным образом по адресу молчаливо сидевших представителей партии с.-р.
И. И. Скворцов указывал на то, что страна отдала свои симпатии, свое доверие большевикам, что эсеры и меньшевики не являются больше представителями рабочих и крестьян, а являются предателями революции.
‘Наше выступление,— заканчивал он речь вызовом и угрозой,— вы хотите представить как выступление кучки заговорщиков, вы отлично знаете, что это неправда, из большинства вы стали меньшинством, вы хотите ликвидировать выступление рабочих и крестьян силой, что же, попробуйте, посмотрим, как это вам удастся!’
После обвинительной речи И. И. Скворцова, вызвавшей возмущение центра и правой части думского амфитеатра, начался словесный и бесполезный бой по всей линии.
Лидеры с.-р., а со стороны кадетов Астров и др. обвиняли большевиков в срыве Учредительного собрания, в открытии фронта врагу и пр.
Эсеровский оратор Лившиц поставил вопрос определенно. ‘Нам надо сказать,-^ заявил он,— либо власть принадлежит Советам, либо городской думе, которая избрана всеобщим избирательным правом’.
Но все, что говорилось, было ненужно, бесцельно, упреки были тусклы, всем, и говорившим, и слушавшим, было понятно, что гражданская война уже глядится в думские окна.
Так к этому и отнеслись представители крайней левой демократии.
Под аккомпанемент речей представителей думского большинства, обвинявших их в измене, они спокойно, один за другим покидали думские скамьи и разъезжались для организации и работы в районы.
Они прекрасно учитывали, что теперь дорога каждая минута, и, не желая тратить время на выслушивание давно уже знакомых обвинений, уходили к ожидавшему их делу.
Постепенное опустение скамей большевистской фракции подействовало
на остающуюся часть собрания еще более удручающе.
Речи бледнели, слабели и угасали.
Около 12 часов ночи Дума приняла длинную резолюцию по текущему моменту.
В ней с возмущением говорилось о петроградских событиях, население приглашалось, во имя близкого созыва Учредительного собрания, сплотиться вокруг городской думы и дать отпор большевикам.
Все стали расходиться. Думская зала и хоры опустели.
Щелкая копытами лошадей по камням, удалилась охранявшая Думу конная милиция.
Руднев, Коварский и пишущий эти строки после заседания собрались в кабинете городского головы.
Сидели некоторое время в оцепенении.
Руднев, подавленный и расстроенный, стал спрашивать нашего совета, нужно ли размножить принятую Думой резолюцию и рассылать ее телеграфно по России.
Из самого вопроса этого можно было вывести заключение, что Руднев совершенно пал духом.
Принимая обращенную к России и городским муниципалитетам резолюцию, в которой говорилось о необходимости сплочения населения вокруг дум, Московская городская дума, естественно, должна была такую резолюцию довести до всеобщего сведения, сообщив ее по телеграфу.
По существу же Руднев был прав: положение было настолько мрачным и безнадежным, что посылка такого призыва на места являлась мерою уже запоздавшей и даже вредной, так как создавала некоторые надежды и иллюзии у провинции, следившей за поведением Москвы, сердца России.
Во 2-м часу ночи мы ехали на автомобиле из Думы.
Улицы были мрачны и пустынны. Завтра вставало неясным тяжелым призраком.
По предложению Руднева, во избежание ареста в постели, решено было не ночевать дома {Руднев был прав, т. к. в эту ночь предполагалось его арестовать (см. ст. Ч-ва в сборнике ‘От Февраля к Октябрю’ 12).}.
Городские деятели перешли на нелегальное положение и в эту ночь нашли убежище в частных квартирах.

III
ОБРАЗОВАНИЕ КОМИТЕТА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. СОСТАВ КОМИТЕТА. РЯБЦЕВ И РУДНЕВ. НАЧАЛО БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

В то время как грозные события надвигались и каждая минута промедления грозила непоправимыми бедствиями для существующей власти, представители этой власти находились еще в состоянии нерешительности.
Вся исполнительная власть и вся реальная физическая сила находились в этот момент в руках двух лиц: Руднева, как городского головы, и Рябцева, как командующего войсками Московского военного округа.
Оба эти человека в эти дни до 26 октября все не могли сговориться и не могли встретиться.
Руднев искал Рябцева, но безуспешно.
Рябцев предпочитал вести переговоры с Военно-Революционным Комитетом совершенно самостоятельно. Несомненно, он надеялся, что удастся избежать конфликта.
О Рябцеве пишущему эти строки пришлось говорить в эти дни с Рудневым.
Утром в среду 25 октября я приехал к Рудневу, как было условлено с ним накануне.
Во время нашего небольшого совещания Руднев сетовал, что он до сих пор не повидался с Рябцевым, что он вызывал его также на среду утром, но Рябцев почему-то не приехал. Видимо, это уклончивое поведение Рябцева в такой решительный момент возмущало Руднева.
Было ясно, что бездействие военное власти в настоящий момент непостижимо и что власти этой нужно принять какое-нибудь решение или договориться с Военно-Революционным Комитетом.
Руднев это понял и обещал принять меры к тому, чтобы Рябцев был у него в четверг 26 октября, причем просил, чтобы и я непременно был на этом совещании.
На этом мы расстались.
Из разговора этого я мог убедиться,
что Руднев находится в состоянии сильнейшего разочарования. Действительно, очевидно было, что глава военной власти в Москве ведет себя странно и слишком долго колеблется самоопределиться.
За это время Рябцев успел разразиться только успокоительным приказом, датированным 24 октября. Приказ этот гласил следующее: ‘В обществе распространяются слухи, будто бы округу, и в частности Москве, кто-то откуда-то и чем-то грозит. Все это совершенно неверно, а между тем слухи эти волнуют и без того взволнованное население и еще более сгущают напряженную атмосферу. Родина переживает тяжелые дни, и, может быть, никогда еще революция и свобода не были в большей опасности, чем теперь. Но эта опасность — в той анархии и в погромном настроении, которое разлито и льется по стране, поддерживаемое темными силами и на благо реакции.
Армия стоит на страже законности, государственности, порядка и интересов народа. Армия не допустит срыва или отсрочек Учредительного собрания, она не допустит и того, чтобы выборы в него производились под давлением анархических безответственных сил.
Стоя во главе вооруженных сил округа и на страже истинных интересов народа, которому одному только служит все войско, я заявляю, что никакие погромы, никакая анархия не будут допущены. В частности, в Москве они будут раздавлены верными революции и народу войсками беспощадно. Сил же на это достаточно’. Но, как мы видели, успокоительные заверения были уже запоздалыми. События требовали не слов, а действий и решений.
Приехав в Градоначальство, окруженный сотрудниками, спрашивающими меня, что будет дальше, я был вынужден с горечью рассказать об отсутствии какого бы то ни было плана у сторонников Временного правительства и Учредительного собрания.
Я не скрыл от товарищей, что нам придется на днях, сегодня или завтра, мирно сдавать дела новой власти в лице большевиков. Воцарилось уныние.
Всем нам по наивности казалась такая сдача позиций недостойной и трусливой.
Нам было страшно за родину, которую мы видели под пятой сурового врага — немца. Пугало массовое разложение армии, рост анархии.
Плохое настоящее казалось все же лучше темного будущего.
Работа валилась из рук, всех угнетало сознание бесцельности, ненужности этой работы перед развернувшейся под ногами пропастью.
Еще большее уныние вызвала сделавшаяся известной меланхолическая устаревшая информация из Петрограда от погибшего Временного правительства.
Правительство решило не сдаваться, передать власть только Учредительному собранию и вручить себя защите народа и армии.
В заключение сообщалось, что первое нападение на Зимний дворец в 10 часов вечера отбито и что Ставка посылает на поддержку правительства отряд войск.
Таков был последний голос Временного правительства.
Все уже знали, что это был голос из могилы, что самое правительство сидит не под защитой народа, а под охраной матросов.
В то время как сторонники Временного правительства держались в полемике с большевиками в Думе и в прессе умеренно-выжидательного тона, большевистские органы открыто указывали на то, что и в Москве пора перейти в наступление и передать всю власть Советам.
‘Социал-демократ’ в номере от 24 октября передовую статью озаглавил: ‘Гражданская война началась’.
Начиналась статья словами: ‘Война объявлена’, а заканчивалась указанием, что время разговоров прошло— надо начинать действовать.
В статье от 25 октября тот же ‘Социал-демократ’ призывал к организации повсеместно военно-революционных комитетов и доказывал, что сторонники Советской власти могут быть в любой момент поставлены перед необходимостью решительных действий и должны приложить все усилия, чтобы не быть захваченными врасплох.
Радуясь окончательному падению Временного правительства, ‘Социал-демократ’ в последнем номере перед началом вооруженной борьбы в Москве в статье ‘На пороге мировой революции’ писал, что переворот 25 октября является поворотным пунктом мировой истории и знаменует перестройку всех современных международных и внутренних отношений.
Все эти бодрые слова противников звучали как похоронные удары колокола в ушах умеренных социалистов.
Как бы во исполнение этих призывов к наступлению в этот день уже не замедлили поступить сообщения о наступательных действиях Военно-Революционного Комитета.
Военно-Революционный Комитет приступил к захвату типографий буржуазных газет.
Одной из первых была захвачена федерацией анархистов типография газеты ‘Московский листок’, к которой была приставлена военная охрана.
Теперь за ‘Московским листком’ последовали ‘Русское слово’ и ‘Раннее утро’, занятые уже не анархистами, а большевиками.
Была получена и распространялась по Москве радиотелеграмма Петроградского Военно-Революционного Комитета, которая, в противовес успокоительному объявлению Рябцева и информации Временного правительства об отбитии штурма Зимнего дворца, сообщала о происшедшем в Петрограде перевороте и о полной победе Военно-Революционного Комитета.
Было ясно для всех, что Петроградский и Московский Военно-Революционные Комитеты энергично действуют — первый завершил переворот, второй приступает к нему,— между тем как Московский военный штаб бессильно колеблется.
К вечеру уже стали поступать сведения, что юнкера и часть офицерства, возмущенные бездействием штаба, волнуются ожиданием выступления.
Однако ночь с 25 на 26 октября прошла спокойно.
Утром в четверг 26 октября пишущий эти строки был на совещании у Руднева. Последний сообщил, что он уже вступил в переговоры с Рябцевым.
В 2 два часа должно было состояться совещание представителей демократических организаций по созданию нового органа власти в Москве, формируемого в противовес Военно-Революционному Комитету, выступившему в качестве претендента на власть.
Вернувшись в Думу к 2 часам, я застал в кабинете городского головы и самого Рябцева.
Пока подходили другие делегаты созываемого совещания, я поговорил с Рябцевым и ближе присмотрелся к этому человеку, сыгравшему такую трагическую роль в дальнейших событиях в Москве и закончившему свою жизнь не менее трагически.
Среднего роста, приземистый, темноволосый, он был человеком по внешности заурядным, но в общем казался симпатичным.
Заменивши собой энергичного Верховского, он, по-видимому, хотел держаться его линии, но больше, чем его предшественник, заигрывал с Советами и старался вести политику примирительную.
Кто он был по убеждению, трудно было сказать.
В исторических очерках по Октябрьской революции мне приходилось читать, что Рябцев был эсером. Это неверно. Рябцев никогда в партии эсеров не состоял, кажется, он примыкал к народным социалистам, хотя не знаю, был ли зарегистрирован в партии народных социалистов.
Рябцев интересовался литературой, пописывал сам в качестве военного обозревателя ‘Русских ведомостей’.
На Украине, куда он переехал после Октября, он работал в меньшевистской газетке и считал себя меньшевиком.
Во всяком случае, по структуре своей он не был склонен на сильные и решительные действия, он был миролюбивого характера, скорее сторонник компромисса, чем сторонник гражданской войны.
Неделя гражданской войны в Москве не дала этому человеку, как побежденному, славы, наоборот, настроила против него все контрреволюционное офицерство.
После Октябрьского восстания в Москве со стороны офицеров на голову Рябцева сыпались обвинения в измене, да и московский массовый обыватель-мещанин, везде видящий предательство и измену, сильно подозревал Рябцева в измене и сдаче Москвы большевикам.
Эта потеря Москвы, эта сдача Москвы, в которой Рябцев не был виноват более других, способствовала гибели Рябцева.
В 1919 году, когда деникинские войска, оттеснив Красную Армию, на некоторое время вторглись на Украину, бандой офицеров, чинивших бесчинства, как-то был захвачен живший на Украине, в Харькове, Рябцев.
Убедившись, что перед ними ‘виновник’ сдачи Москвы, продавшийся большевикам изменник Рябцев, они расстреляли его под обычно практиковавшимся тогда предлогом — ‘при попытке к бегству’.
Этот расстрел человека, которому нечего было бежать от своих в сущности единомышленников, прошел для офицерской компании совершенно безнаказанно и никакого расследования не вызвал.
Ибо всегда так было и так будет в истории: ‘Горе побежденным!’
Так закончил свою карьеру человек, на которого в Октябре были устремлены все взоры ‘защитников порядка’.
В этот знаменательный день, решивший судьбу России и судьбу его самого, Рябцев нервничал. Настроение его было напряженное, в ожидании открытия заседания он нервно вертел карандаш, что-то писал на бумаге, перебрасываясь короткими фразами.
Открытие совещания состоялось в 2 часа дня.
Совещание, принявшее название ‘Комитет общественной безопасности’, состояло из представителей следующих организаций: двух представителей Думы, представителя Московского уездного земства, делегатов от Совета солдатских депутатов, Совета крестьянских депутатов, представителя почтово-телеграфного союза, представителя военного штаба в лице Рябцева, двух делегатов от эсеров и меньшевиков (последние присутствовали, кажется, только на последующих заседаниях Комитета, а при сформировании его не были).
Любопытно было отношение собрания к представителям Временного правительства в Москве.
Официальных агентов Временного правительства было в Москве два: губернский комиссар Эйлер и заместитель комиссара по г. Москве Базилев.
Их обоих я встретил нервно расхаживающими в коридоре около кабинета городского головы во время заседания формировавшегося Комитета общественной безопасности.
Помню отлично, что оба они выразили желание присутствовать в заседании Комитета.
!!!!!!!!!!!!27
Но увы, по предложению Руднева собрание не пожелало допустить в этот важный момент на решающее совещание комиссаров Временного правительства.
Точно не помню мотивов обидного отказа. Но смысл был такой, что Комитет отмахивался от скомпрометировавшего себя правительства и, в качестве органа демократического, создаваемого при Думе, не желал иметь с правительством ничего общего.
Так низок был авторитет Временного правительства, что люди, выступавшие на защиту его, не пожелали видеть в своей среде его официальных представителей, хотя бы для информации.
В конце заседания, правда, появились с унылым видом бывшие члены павшего правительства, которые за отсутствием работы пришли послушать, что собирается делать Москва.
Это были приехавшие С. Н. Проко-пович13 и второй, кажется, А. Г. Хрущев14.
Оба они сели скромно в углу кабинета на мягком темно-сером диване, не подавая признака жизни, и просидели на нем до конца заседания, молча созерцая происходящее.
Собрание открыл Руднев, произнеся короткую речь о целях настоящего собрания, которое должно явиться органом демократической власти, призванным в интересах населения в противовес Военно-Реоолюционно-му Комитету охранять порядок в Москве.
Комитет общественной безопасности объявлялся сконструированным.
По желанию собравшихся слово было предоставлено Рябцеву для выяснения обстановки, наличия реальных сил и возможности поддержки Комитета войсками Московского гарнизона.
Рябцев встал в большом волнении и произнес нервную, горячую речь.
Он поведал собранию историю своих переговоров с Военно-Революционным Комитетом, рассказал об угрожающем положении на фронте, о разложении гарнизона в Москве.
Рассматривая соотношение сил двух враждующих лагерей, он не высказал определенной уверенности в решительной победе преданных штабу военных частей в случае решительного столкновения с противниками.
Он говорил только о надежде на успех, причем совершенно не упомянул, что артиллерия не находится в его руках.
Закончил он речь патетически и с надрывом:
‘В эту историческую минуту, принимая на себя всю ответственность за дальнейшее, я хотел бы, чтобы вы, собравшиеся здесь для решения судьбы Москвы, армии и России, разделили эту тяжелую ответственность за будущность родины со мной, чтобы вы, сознавая и чувствуя весь ужас положения и все бремя этой ответственности, сказали мне, как я должен поступить, как истинный сын России, видящий ее гибель, и что я должен сделать для ее спасения.
И если вы скажете, что, не останавливаясь ни перед какими жертвами, мы обязаны выступить на защиту отечества, жизни и чести России, выступить для спасения нашей родины, то я сделаю все, что прикажет мне долг и моя совесть!’
Рябцев сел, и воцарилось длительное тяжелое молчание.
Нарушил его Руднев, предлагая, ввиду необходимости, не теряя времени, принять решение немедленно, высказываться как можно короче и подавать голос за или против вступления в борьбу с Военно-Революционным Комитетом.
Опрос производился поочередно, по кругу лиц, сидевших вдоль овального стола.
Среди присутствующих был задан вопрос Рябцеву, надеется ли он при помощи сил, имеющихся в его распоряжении, на победу.
Рябцев ответил утвердительно, добавив, что он рассчитывает также на поддержку Ставки, обещавшей прислать помощь с фронта.
Снова одним из членов Комитета был задан вопрос, будет ли оказана Всероссийским железнодорожным со-
165
юзом поддержка Комитету общественной безопасности.
Не помню кто, но, кажется, председатель почтово-телеграфного союза или Совета солдатских депутатов, заявил, что Всероссийский железнодорожный союз (‘Викжель’) безусловно окажет поддержку, что делегат ‘Викжеля’ должен был присутствовать сегодня на собрании и запоздал, очевидно, случайно.
Это непроверенное, безответственное заявление имело пагубное и решительное влияние на решение собравшихся.
Рассчитывая на поддержку в Ставке, которая при помощи ‘Викжеля’ могла перебросить свои войска к Москве через два дня, члены Комитета общественной безопасности склонились на сторону перехода к активным действиям против Военно-Революционного Комитета.
Один за другим собравшиеся голосовали за переход к военным действиям, в случае если попытка соглашения с Военно-Революционным Комитетом не даст никаких результатов.
Самая форма этого соглашения собранием не предусматривалась, но никакого решения об ультиматуме Военно-Революционному Комитету и об аресте членов Комитета не было принято. *
Рябцев снова закончил речью, что теперь он исполнит свой долг перед родиной, что борьба будет трудна, но он надеется на победу.
Собрание Комитета было закрыто часов около 5 вечера.
Рябцев быстро уехал.
Присутствующие разбились на группы, создавая планы защиты Москвы и проекты организации отрядов самообороны.
Проходя по коридору, я снова встретил двух комиссаров Временного правительства: Эйлера и Базилева, нервно ожидавших решения Комитета общественной безопасности.
Узнав о решении Комитета выступить активно, представители Временного правительства заявили, что они надумали со своей стороны послать телеграмму на фронт Духонину15 с просьбой о поддержке и о присылке войск в Москву.
Действительно, кем-то из упомянутых комиссаров правительства была
в тот же день послана телеграмма Духонину, на которую 28 октября был уже получен от Духонина ответ, что он обещает поддержку и посылает на помощь войска с фронта.
Так заканчивался день 26 октября.
Москва еще не знала ничего о сформировании Комитета общественной безопасности, о предстоящих кровавых столкновениях.
Граждане Москвы вечером 26 октября мирно разбрелись по театрам, не подозревая, что со следующего дня им придется забиться в подвалы, лежать под окнами, озаренными ярким пламенем пожаров, и целую неделю слушать неумолчную трескотню пулеметов и грохот артиллерийской стрельбы.
Поздно вечером и в ночь на 27 октября отряды юнкеров и добровольцев-офицеров стали сосредоточиваться в Манеже и около Кремля.
Ночь прошла спокойно.
Утром 27 октября, в пятницу, население, вышедшее на работу, уже с удивлением читало расклеенное объявление Комитета общественной безопасности, призывавшее к гражданской войне.
Комитет общественной безопасности объявлял следующее: ‘Военно-Революционный Комитет, образованный большевистской частью Советов рабочих и солдатских депутатов, приступил к захвату власти. Ответственность за последствия этого действия ляжет на него. Настоящим объявляется, что все законные распоряжения исходят лишь от Комитета общественной безопасности. Все распоряжения, исходящие от Военно-Революционного Комитета, не подлежат исполнению. Комитет общественной безопасности призывает все сплотившиеся вокруг него силы к стойкой и твердой защите правого дела. Комитет объявляет о своей непоколебимой решимости оставаться на том пути, на который его призвали события. Комитет общественной безопасности объявляет, что все попытки со стороны преступных лиц использовать момент, чтобы начать погромы и грабежи, будут подавляться решительно, вплоть до применения вооруженной силы’.
Прокламация Комитета общественной безопасности не осталась без ответа.
16*
Через несколько часов на стенах домов появилась прокламация Военно-Революционного Комитета.
Военно-Революционный Комитет писал:
‘Революционные рабочие и солдаты гор. Петрограда, во главе с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов, начали решительную борьбу с изменившим революции Временным правительством. Долг московских солдат и рабочих — поддержать петроградских товарищей в этой борьбе.
Для руководства ею Московский Совет рабочих и солдатских депутатов избрал Военно-Революционный Комитет, который и вступил в исполнение своих обязанностей.
Военно-Революционный Комитет объявляет: 1) весь Московский гарнизон немедленно должен быть приведен в боевую готовность. Каждая воинская часть должна быть готова выступить по первому приказанию Военно-Революционного Комитета, 2) никакие приказы и распоряжения, не исходящие от Военно-Революционного Комитета или не скрепленные его подписью, исполнению не подлежат’.
Пытаясь сохранить в своих руках ускользающую от его влияния солдатскую массу, Комитет общественной безопасности в воззвании, обращенном в тот же день к военным комитетам, предлагал им объявить во всех частях войск, что они должны исполнять распоряжения штаба Московского военного округа, а распоряжения Военно-Революционного Комитета, как самочинной организации большевиков, подлежать исполнению не должны.
Солдаты призывались сплотиться вокруг Комитета общественной безопасности и помочь ему довести Россию до Учредительного собрания.
Солдатская масса, несмотря на противодействие Совета солдатских депутатов, члены коего входили в Комитет общественной безопасности, не пошла за Комитетом, а в значительном большинстве пошла за большевиками.
Решавшая судьбу октябрьских боев артиллерия все время стояла на стороне Военно-Революционного Комитета и оказала ему громадную поддержку.
Днем 27 октября занятия во всех, учреждениях шли своим порядком.
Было, однако, известно, что Военно-Революционным Комитетом подготовляется всеобщая забастовка.
В 11 часов утра пишущий эти стро: ки приехал в Думу.
Заседание Комитета общественной безопасности еще не начиналось.
В небольшом кабинете было тесно, накурено. Члены Комитета находились в крайнем возбуждении.
До заседания я ознакомился с положением дел. Оно становилось все более напряженным.
Комитетом было уже вынесено постановление об объявлении Москвы на военном положении.
В обращении к населению с объявлением военного положения, датированном 27 октября, Комитет указывал, что переговоры его с Военно-Революционным Комитетом ни к чему не привели, что Военно-Революцион: ный Комитет не вывел из Кремля отказавшуюся повиноваться воинскую часть’ (56-й полк) и им было допущено широкое расхищение оружия, пулеметов и снарядов. Военно-Революционным Комитетом захватываются типографии, комиссариаты, гаражи и склады.
Комитет общественной безопасно: сти, сознавая всю тяжесть лежащей на нем ответственности, санкционировал в Москве и Московской губернии военное положение.
В тяжелый и грозный час, рережи-ваемый Россией, призывая не прерывать снабжения фронта и тыла продовольствием, Комитет звал всех граждан помочь довести страну до Учредительного собрания.
Кончалось обращение решительным заявлением, что Комитет общественной безопасности примет все меры и йе допустит никаких выступлений, направленных против завоеваний революции, откуда бы они ни исходили, ни справа, ни слева.
В данный момент члены Комитета обменивались взглядами по вопросу о реальном соотношении сил.
Представители Совета солдатских депутатов, кажется Шубников и Маневич, сохраняли оптимистическое настроение.
Но было одно известие, которое сильно расхолаживало бодрость собравшихся,
1*7
Выяснялось, что ‘Викжель’ решился держаться нейтральной позиции и не посылает своего делегата в Комитет общественной безопасности.
Это обстоятельство сильно разочаровало многих членов Комитета, так как все планы борьбы строились на поддержке ‘Викжеля’.
Правда, ‘Викжель’ открыто не говорил о переходе в ряды союзников Военно-Революционного Комитета, и этой его ‘нейтральностью’ успокаивали пессимистов.
Характерно, что Комитет, приступая к вооруженной борьбе, был уверен в поддержке фронта и в поддержке ‘Викжеля’, хотя у него тогда еще не было ответа из Ставки и не было формального согласия ‘Викжеля’.
Не знаю, удалось ли Ставке послать реальную помощь Рябцеву и Комитету общественной безопасности,— установлено, что попытки послать такую помощь, попытки, расстроенные ‘Викжелем’, были.
Согласие Ставки пришло на следующий день, 28 октября, когда Рябце-вым была получена из Ставки Главнокомандующего от Духонина следующая телеграмма: ‘Для подавления большевистского мятежа посылаю в ваше распоряжение гвардейскую бригаду с артиллерией с Юго-Западного фронта. Начинает прибывать в Москву 30 октября с Западного фронта артиллерия с прикрытием. Необходимы решительные и совокупные действия для подавления выступления, повергнувшего страну в пропасть’.
Такую же успокоительную телеграмму и также на другой день после начала военных действий, т. е. 28 октября, получил от главнокомандующего Юго-Западным фронтом, генерала Балуева, В. Руднев.
Балуев телеграфировал: ‘На помощь против большевиков к Москве двигается кавалерия. Испрашиваю разрешения Ставки выслать артиллерию. В районе фронта создалось положение тоже тяжелое, но армия, стоя на страже революции и родины, поборола большевистское выступление и шлет привет сердцу России, будучи уверена, что в настоящий грозный момент Москва, как собирательница России, соединит всех верных сынов ее и спасет родину. От армии фронта шлю сердечную благодар-
ность и пожелание полного успеха в борьбе с врагами революции’.
Как известно, эти успокоительные телеграммы, значительно поднявшие надежды и шансы Комитета общественной безопасности, никакой реальной помощи за собой не принесли.
За исключением небольшого отряда казаков и групп ударников, вооруженная сила фронта не дошла до Москвы.
Заседание Комитета наконец открылось. Председательствовал Руднев.
Самого Рябцева не было.
Было известно, что он в Кремле, ведет последние переговоры с Военно-Революционным Комитетом. Ждали его с часа на час.
Заседание Комитета по преимуществу было информационным.
Докладывались какие-то довольно фантастические телеграммы из Петрограда, кажется, от бывшего товарища министра внутренних дел Бо-гуцкого и других, самого оптимистического содержания.
В телеграммах этих говорилось о разложении Петроградского гарнизона, о близком подходе Керенского во главе войск с фронта.
Около 12V2 дня были получены сведения из штаба, что юнкера цепью окружили Кремль.
Действие военного положения начинало сказываться. Можно было ждать начала столкновения с минуты на минуту.
Получив сведения о движении юнкеров, Комитет в нервном волнении ждал известий от Рябцева.
Напряжение все увеличивалось, тревога росла, стали доходить слухи,что Рябцев и его спутник, комендант Москвы полковник Мороз, отправившись для переговоров, арестованы.
Между тем в Думе уже начали появляться группами студенты, гимназисты, офицеры с просьбой записать их в добровольческие отряды и снабдить оружием.
Добровольцы эти горячились и обвиняли Комитет в медлительности.
Наконец, часов около 21/2 дня стало известно, что предъявленный Ряб-цевым Военно-Революционному Комитету ультиматум с предложением немедленно, сложив полномочия, объявить себя распущенным, предварительно же вывести 56-й полк из Крем-
168
ля,, выдав все оружие, которым снабжались из кремлевского арсенала солдаты и красногвардейцы, остался безрезультатным.
На все предъявленные ему требования Военно-Революционный Комитет ответил категорическим отказом.
Военные действия должны были начаться с минуты на минуту.
Выжидательно-напряженное состояние нарушил какой-то внезапно появившийся представитель районной Думы, сообщивший в волнении, что большевики в целях ликвидации городской думы созывают сегодня в 672 вечера в сухаревском Народном доме соединенное заседание всех районных Дум для обсуждения переживаемого момента.
Из Александровского военного училища сообщили, что там уже сформирован и приступил к действию оперативно-полевой штаб.
От имени Рябцева и штаба сносились с Комитетом полк. Кравчук и Ровный.
Где-то вдали послышалось отдаленное щелканье выстрелов из винтовок.
Нужно было спешить туда, куда призывал служебный долг.
Я ехал по пустынным затихающим улицам. Начинало темнеть.
Около Кремля и дальше к Манежу тянулись цепью юнкера.
На Тверской, у Дома Советов, стоял какой-то небольшой отряд воору* женных солдат.
Солдаты стояли ‘вольно’ и как будто чего-то ждали.
Издалека стала снова слышна трескотня ружейных выстрелов.
Непоправимое начиналось.
Старый открывший дверь швейцар, доставшийся от прежнего правительства, прислушиваясь к ружейным выстрелам, с эпическим спокойствием читал Библию.
Я заглянул: это был Екклезиаст, глава I.
И странно было в момент грядущего Нового прочесть мистические старые строки: ‘Род проходит, и род приходит, а земля пребывает навеки’.
‘Что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем!’
Старое читало Библию, Новое стучало в окна трудовым стуком швейной машинки пулемета.

IV
ОКТЯБРЬСКАЯ НЕДЕЛЯ. ‘ВИКЖЕЛЬ’. БОИ И ПЕРЕМИРИЕ. АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ОБСТРЕЛ. ОБОРОНА КРЕМЛЯ. МИРНЫЙ ДОГОВОР

Когда подходишь к описанию отдельных эпизодов великой борьбы тех дней, которые действительно, по образному выражению, ‘потрясли мир’, чувствуешь всю необычность задачи и слабость отпущенных сил.
Герои и малодушные, отважные безумцы и осторожные мудрецы, хаос звуков и хаос событий, смерть, проклятия, кровь и слезы.
Черные силуэты теней, гибнущих на улицах, в подвалах, в красном зареве пожара, и время, летящее молнией, тяжкое, как вечность.
У этих дней будут свои достойные историки и летописцы, и будущее поколение, читая их строки об Октябре, ответит на них жгучим биением сердца.
В эти дни страшной пустотой слепых глаз зияли впадины окон и магазинов, темнели призраками развалины многоэтажных домов, и в ушах, как шепот осенних листьев, слышался жалобный шелест разбитых стекол, мешавших двигаться пешеходам.
В эти дни тяжкое сознание непоправимой катастрофы и гибели наполняло отчаянием сердца побежденных, зато хмельная радость победы опьяняла сердца победителей, широко раскрытым глазам которых виделся в этих развалинах старого новый, преображенный мир, мир будущего.
В октябре над черными толпами, двигавшими событиями, поднялась гигантская фигура человека, вздернувшая катившуюся в бездну революцию снова на дыбы на самом краю этой бездны.
27 октября было днем начала октябрьской борьбы в Москве, борьбы, политический и экономический результат которой в полной мере не могли предвидеть ни побежденные, ни даже победители.
Силы сторон, вступивших в борьбу, были неравны: на стороне Комитета общественной безопасности было 2 военных училища и 6 школ прапорщиков, затем незначительные отряды ударников и добровольцев, студентов и офицеров.
Хорошо знавший силы противника Н. И. Муралов определяет их всего до 10000 человек.
Силы Военно-Революционного Комитета были значительно выше, тот же Н. И. Муралов определяет их не менее 50 000 {См.: Пролетарская революция, 1922, No 10.} человек.
Правда, на стороне войск Комитета общественной безопасности были качественное и организационное превосходство, дисциплина, разведка, организация.
Зато на стороне Военно-Революционного Комитета была артиллерия, решавшая, главным образом, судьбу боя.
Что касается одушевления, с которым велись бои, то, нужно отдать справедливость, обе стороны сражались с боевым пылом и истинным одушевлением.
Но в то время, как солдаты и рабочие, боровшиеся на стороне Военно-Революционного Комитета за мир и за власть Советов, ясно отдавали себе отчет в том, за что они борются, добровольцы и юнкера боролись за власть совершенно непопулярного и дискредитировавшего себя в их глазах правительства.
Они не могли быть опьяненными какими-либо надеждами, они шли с пустотой в душе, порой с отчаянием в сердце, исполняя, как им казалось, свой долг.
Поздно вечером 27 октября стало известно, что щелканье пулемета и одинокие орудийные выстрелы раздаются вокруг Кремля и на Красной площади.
Под утро отряду юнкеров удалось занять Кремль и обезоружить непокорный гарнизон Кремля, состоявший из 2-х батальонов 56-го полка.
Первый приказ Рябцева по поводу этих успехов составлен в бодрых и оптимистических тонах.
Рябцев писал:
‘Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба. Дабы, с одной стороны, избежать ненужных жертв и чтобы, с другой, не стеснять выполнения всех боевых задач, по праву, принадлежащему мне на основании военного положения, запрещаю всякие сборища и всякий выход на улицу без пропуска домовых комитетов. Все граждане приглашаются немедленно уведомить меня по телефону городской думы о всех домах, где в окнах или на крышах засели вооруженные люди. Предупреждаю, что в ответ на выстрелы из домов последует немедленно пулеметный и артилле-рийный обстрел дома. Обращаюсь к чувству сознательности граждан помочь избежать всех лишних жертв’.
В следующий день, 28 октября, несмолкаемая трескотня пулеметов заливала Москву потоками пуль. Но это было лишь прелюдией, и когда в субботу 28 и в воскресенье 29 на стороне Военно-Революционного Комитета загрохотала артиллерия, Комитету общественной безопасности стало ясно, что победит тот, кому окажет поддержку ‘Викжель’.
Всероссийский Исполнительный комитет железнодорожников (‘Викжель’) сформировался после съезда железнодорожников в конце августа 1917 года.
Первоначально, как и везде, в ‘Викжеле’ преобладало влияние эсеров и меньшевиков.
Постепенно умеренная политика ‘Викжеля’ в разрешении вопросов труда вызвала значительное недовольство железнодорожников, каковым умело воспользовались большевики, которые через периферийные органы ‘Викжеля’ стали раскалывать ‘Викжель’ и подготовлять новый съезд железнодорожников.
Их райком и райсовет получили большое влияние у железнодорожников и укрепились в Московском узле, особенно среди железнодорожных рабочих.
Главные железнодорожные комитеты Александровской, Казанской, Виндавской железных дорог целиком поддерживали ‘Викжель’.
На Северной был раскол, на Курской железной дороге существовало даже два главных Комитета: один стоял за Военно-Революционный Комитет, а другой за Комитет общественной безопасности.
Таким образом, эсеры и меньшевики и среди железнодорожников к Октябрю значительно потеряли свое влияние.
Остаток же власти и влияния в дни октябрьской борьбы они не сумели использовать каким-либо решительным шагом.
Сам ‘Викжель’, как известно, действовал в Петрограде, а в Москве находилось только Бюро, которое с трудом сносилось с ‘Викжелем’ и вело себя растерянно.
Как же, однако, держал себя в эти исторические дни ‘Викжель’?
Роль безликого, загадочного ‘Викжеля’ в дни октябрьской борьбы была неясной и путаной.
Деятели ‘Викжеля’ не отличались решительностью и после заявления о его нейтральности не знали, что делать им дальше.
Получив, однако, сведения о разгоревшейся гражданской войне в Москве, ‘Викжель’ становится более активным.
Сохранились материалы о разговоре между членами ‘Викжеля’ по телефону 29 октября, т. е. в разгар борьбы в Москве.
Петроградский представитель ‘Викжеля’, сообщая московскому, что ‘Викжель’ в Петрограде оказывает давление на воюющие стороны, угрожая забастовкой в случае продолжения братоубийственной войны, предлагает московскому представителю ‘Викжеля’ также связаться в Москве с Военно-Революционным Комитетом для переговоров, ибо каждая минута промедления углубляет войну.
Московский представитель ‘Викжеля’ сообщает, что петроградскую резолюцию они вручают Военно-Революционному Комитету, требуя в ультимативной форме согласия Военно-Революционного Комитета. В случае упорства Военно-Революционного Комитета они объявляют ему, что переходят на сторону Комитета общественной безопасности и будут пропускать в Москву те войска, которые ‘Викжелем’ задержаны по дороге.
Рисуя положение в день 29 октября в Москве, представитель ‘Викжеля’ сообщает петроградскому представителю о том, что в Москве весь день стреляют, выйти нельзя, и за вчерашний день убитых и раненых насчитывают до 700 человек, везде расставлены тяжелая и легкая артиллерия и броневики {Материалы музея Революции.}.
Вот эти-то сообщения об ужасах в Москве с сильно преувеличенным количеством убитых и раненых ускорили выработку ‘Викжелем’ ультиматума и предъявление этого ультиматума враждебным сторонам.
Ультиматум ‘Викжеля’ о прекращении гражданской войны, полученный в Москве 29 октября, был адресован ‘Викжелем’ всем железнодорожным организациям.
Вот о чем взывал ‘Викжель’ в своем довольно нескладном воззвании:
‘В стране нет власти, и идет ожесточенная борьба за власть. Каждая из борющихся сторон стремится создать эту власть силой оружия. Идет братоубийственная война. В то время, как внешний враг угрожает свободе народа, демократия решает свои внутренние споры кровью и железом. Временное правительство, возглавляемое Керенским, оказалось не в силах удержать в своих руках власть. Образовавшийся в Петрограде Совет Народных Комиссаров, как опирающийся только на одну партию, не может встретить признания и опоры во всей стране. Необходимо создать такое правительство, которое пользовалось бы доверием всей демократии и обладало бы моральной силой удержать эту власть в своих руках до созыва Учредительного собрания. Такую власть можно создать только путем разумного соглашения всей демократии, но никоим образом не силой оружия. Братоубийственная война никогда не создавала и никогда не может создать власть, авторитетную для всей страны. Народ, отвергающий смертную казнь, как форму правомерного воздействия, и войну, как способ, разрешения международных споров, не может признать гражданскую войну за способ разрешения своих внутренних споров. Всякая гражданская война ведет явно к контрреволюции и бывает выгодна только врагам самого народа. В видах сохранения свободы страны и спасения революции Центральный Исполнительный комитет Всероссийского железнодорожного союза с самого начала настоящей междоусобицы признал для себя обязательным строгий нейтралитет и объявил, что единственным средством достижения мира внутри страны он признает однородное правительство, в создании которого должны принять участие все социалистические партии от большевиков до народных социалистов включительно. К этому призыву союза присоединились многие общественные организации и партии Петрограда и Москвы. Центральный Исполнительный комитет Всероссийского железнодорожного союза заявил и заявляет, что весь железнодорожный аппарат он предоставит только тем, кто разделяет эту платформу. Центральный комитет заявляет всем гражданам, рабочим, солдатам и крестьянам свое непреклонное решение и категорические требование: немедленно остановить гражданскую войну и сплотиться для образования однородного революционно-социалистического правительства. Железнодорожный союз заявляет, что к проведению своего решения он будет стремиться вссми имеющимися у него средствами, вплоть до прекращения всякого движения на дорогах. Остановка движения наступит в 12 часов ночи сегодня с 29 на 30 октября, если к тому времени боевые действия в Петрограде и Москве не будут прекращены. Всем железнодорожным организациям предлагается немедленно принять все меры к проведению таковой забастовки в жизнь и сейчас организовать стачечные комитеты. Железнодорожный союз объявляет всех тех, кто будет продолжать споры силою оружия, врагами демократии и предателями родины’.
Ультиматум ‘Викжеля’ значительно поднял настроение Комитета общественной безопасности, так как давал ему моральную поддержку перспективой образования демократического правительства, и поэтому Комитет общественной безопасности охотно согласился на перемирие.
29 октября в 18 ч. 30 м. дня Рябцев издал приказ начальникам всех боевых участков прекратить стрельбу, указывая в приказе, что противная сторона издает такое же распоряжение Военно-Революционный Комитет также издал приказ о прекращении военных действий.
29 октября бои должны были быть прекращены на сутки, т. е. до 12 часов ночи 30 октября.
Было подписано воюющими сторонами соглашение о нейтральной зоне, при участии члена ‘Викжеля’ А. Тара.
Перестрелка к ночи стала затихать, но, увы, взаимное озлобление зашло настолько далеко, что выстрелы не прекращались и следующий день, и в день перемирия было так же опасно ходить по городу, как в дни войны.
Посредничество ‘Викжеля’ не привело ни к чему.
В ‘царском павильоне’ Курского вокзала собрались представители двух враждующих лагерей, в присутствии десятка представителей ‘Викжеля’.
Руднев, Шер и Кобесский бесцельно спорили с Мураловым, Смидовичем и Кушнером.
Делавшееся еще раньше большевиками предложение об образовании советского революционного органа, с тем чтобы в этом органе было 9 большевиков и 8 представителей других партий, не встретило сочувствия.
Споря с представителями Военно-Революционного Комитета, члены Комитета общественной безопасности в лице Шера договорились до роспуска Красной гвардии и ареста членов Военно-Революционного Комитета.
Переговоры кончились провалом.
С глубокой горестью члены ‘Викжеля’ констатировали полный неуспех своей мирной конференции.
Под слезы и истерику некоторых наиболее нервных членов ‘Викжеля’ бои снова вспыхнули по всей линии.
После провала мирных переговоров перевес резко переходит на сторону Военно-Революционного Комитета. Артиллерия Комитета разрушает позиции противника, кольцо вокруг центра все сжимается и сжимается. Скоро от него останется последний оплот — Кремль.
31 октября Рябцев снова выпустил воззвание, звучавшее не властным голосом победителя, а слабым воплем побежденного, падающего в бессильной борьбе человека.
Рябцев, взывая к гражданам Москвы, взывал ко всем, в ком горячее сердце и любовь к родине,—помочь в борьбе за право народа и против большевиков.
Желая поднять падающий дух своих борцов, потерявших надежду на поддержку, он успокаивал:
‘Мы не одни. К нам подошла и еще подойдет так долго ожидаемая помощь. Офицеры, юнкера и солдаты, призываю вас к полной готовности, бодрости и решительности…
Призываю всех и словом убеждения, и силой оружия не допускать установки артиллерии на улицах Москвы. Она не страшна верным государственным войскам, неоднократно видавшим смерть на полях сражения, а страшна только для мирного населения, женщин и детей.
Надо ускорить прибытие подходящих с фронта и других пунктов верных порядку войск, часть которых подошла, но большинство искусственно задержано постановлением ‘Викжеля’ в пути.
Сплотитесь, граждане,— заканчивал минорным тоном Рябцев,— вместе с вами мы подавим войну анархии и банду хулиганов’.
Всякому, кто внимательно читал это воззвание, было ясно, что дела Комитета общественной безопасности безнадежны, что дни его сочтены, что, несмотря на уверения Рябцева о грядущей помощи, на эту помощь нечего рассчитывать, ибо она снова задержана ‘Викжелем’.
Картина расположения боевых частей в первые дни боя была такова.
Отряды Комитета общественной безопасности, имея главный штаб в Александровском военном училище, занимали следующие пункты: телефон, телеграф, ‘Метрополь’, Думу, ‘Националь’, Университет, Моховую, площадь у храма Христа Спасителя, Пречистенку, Штаб, Пречистенский бульвар, Арбатскую площадь, Никитский бульвар и половину Тверского бульвара до здания Градоначальства, которое являлось передовым фортом.
Отряды Военно-Революционного Комитета занимали Страстную площадь, Тверскую почти на всем протяжении, бывшую Скобелевскую, ныне Советскую, площадь, Капцовское училище, прилегающие к Совету части Леонтьевского, Брюсовского и Чернышевского пер., часть Гнездниковского пер. с д. Нирнзее.
Рабочие окраины были в руках Военно-Революционного Комитета, они служили неисчерпаемым резервуаром боевой силы и энергии, из них он вел наступление на центр. В руках Военно-Революционного Комитета находились почти все время все вокзалы, а главное, важнейшие из них, с которых могла прийти юнкерам помощь с фронта: Александровский и Брянский.
Здание Совета на Тверской было слабо защищено, но отряды Рябцева не сумели вовремя захватить его, хотя первые дни сам Военно-Революционный Комитет, опасаясь за свое существование, собирался перевести
свой штаб из Дома Советов в Замоскворечье.
Сам Рябцев почти все время находился в Думе в Комитете общественной безопасности и руководил оттуда военными действиями штаба, помещавшегося на Знаменке в Александровском училище.
Эта разобщенность, как передавали сами руководители военных операций, немало вредила успеху их дела.
Занимая центр, войска Комитета общественной безопасности были в западне, так как были окружены с двух сторон кольцами противника, занимавшего линию Окружной дороги, вокзалы, окраины, казармы.
Благодаря занятию окраин Москвы Военно-Революционный Комитет получил непрерывную военную поддержку гарнизонов прилегающих к Москве городов и местечек: Серпухова, Клязьмы, Павловской Слободы, Сергиева Посада, откуда приходили на поддержку Комитету свежие военные части и вступали в борьбу.
Технические части и специальные войска были на стороне Военно-Революционного Комитета, которому они оказали громадную помощь, наравне с помощью артиллерии, действовавшей против Рябцева в составе не менее 9 легких и 1 тяжелой батареи.
Броневые части и авиационные были почти исключительно на стороне Комитета общественной безопасности, причем броневики оказывали юнкерам существенную поддержку.
Первыми из войск Военно-Революционного Комитета перешли в наступление отряды двинцев, выпущенных из Бутырской тюрьмы и наскоро снабженных винтовками, и самокатчики 16.
Перейдя в наступление на Кремль 28 октября, они понесли тяжелый урон и отступили с поля сражения.
Со второй половины этого дня войска Военно-Революционного Комитета перешли уже в наступление по всей линии.
Ураганный огонь пулеметов поливал главную боевую артерию, которая вела к Совету и к Александровскому военному училищу,— Тверской бульвар, сделавшийся в эти дни бульваром смерти.
И в первых же столкновениях на стороне Военно-Революционного Комитета выступили те же двинцы.
Эти солдаты, сыгравшие столь заметную роль в Октябрьские дни, попали в Москву при посредстве правительства Керенского, на борьбу с которым потом они так охотно вступили. 860 солдат 5-й армии, арестованных в июле и августе на фронте за большевистские взгляды, были посажены в Двинскую тюрьму, а оттуда переведены были в Москву, в Бутырскую.
200 человек из них в сентябре объявили голодовку, вследствие чего по требованию Московского Совета дела заключенных двинцев были пересмотрены, и накануне Октября, а именно 22 сентября, Рябцев освободил 593 человека двинцев.
Вот эти-то двинцы (593 человека, выпущенные ранее Рябцевым, и остальные, освобожденные в дни октябрьской борьбы) вступили в бой с рябцевскими войсками.
Выступив на помощь пехоте и отрядам Красной гвардии, большевистская артиллерия стала сразу склонять чашу весов на сторону Военно-Революционного Комитета.
Как указано выше, сам Рябцев в первом своем приказе грозил гражданам Москвы применением артиллерии против тех домов, из которых будут сделаны выстрелы.
И скоро сам же Рябцев обращался к населению с просьбой не допускать установки большевистской артиллерии на улицах Москвы, потому что Рябцев воочию видел те пагубные разрушения, которые производило действие артиллерийского огня среди занятых юнкерами домов, служивших укрепленными позициями.
Артиллерия Военно-Революционного Комитета 29 октября обстреливала центр со Страстной площади, с Ходынки, с Замоскворечья, со стороны Зоологического сада. В Лефортове артиллерия обстреливала Алексеевское военное училище.
В этот же день отрядами Военно-Революционного Комитета были прочно заняты вокзалы, Симоновский пороховой склад, где была взята масса патронов, в которых нуждались большевистские войска, Крымская площадь, Катковский лицей и, наконец, на Тверской дом No 54 бывш. губернатора, где помещались Совет солдатских депутатов и Совет крестьянских депутатов. Исполнительный комитет Совета солдатских депутатов, окончательно разошедшийся с солдатской массой, успел 29 октября выпустить воззвание, которое некому было читать, так как в местах боев оно не могло быть расклеено.
В воззвании солдаты призывались сплотиться вокруг Совета солдатских депутатов, так как Военно-Революционный Комитет состоит из одних только большевиков.
‘Устраивайте немедленно собрания в частях и выносите постановления о прекращении кровавой войны, присылайте представителей в Совет солдатских депутатов, Тверская, 54’,— приглашало воззвание.
Голоса нейтральных, исходившие из дома No 54 на Тверской, 29 октября затихли, ибо помещение, как сказано, в этот день уже целиком было в руках большевиков, занятое, кажется, теми же солдатами-‘двинцами’.
Действия артиллерии Военно-Революционного Комитета сказались не сразу, так как в артиллерийских дивизионах при обстреле Арбатской площади, Никитских ворот, Красной площади, а затем и Кремля не было таблиц стрельбы.
Разрывы снарядов весьма часто производились не в намеченной цели, чему пишущий эти строки был сам свидетелем, и только после пристрелки, довольно продолжительной, оказывали свое решающее действие.
Работа артиллерии большевиков достигла максимального напряжения после окончания неудачных мирных переговоров.
30 октября Военно-Революционный Комитет объявил революционным войскам и Красной гвардии, что с 12 часов ночи 30 октября перемирие окончено, что, отстаивая твердо правое дело, Военно-Революционный Комитет с этого момента вступает в полосу активных действий.
Активные действия прежде всего выразились в планомерном усилении артиллерийского огня.
Обстреливается телефонная станция, городская дума, ‘Метрополь’. ‘Националь’.
Установлены были орудия в тылу юнкеров и по флангам: орудия били с Пресни, с Кудринской площади, с Замоскворечья.
Хамовническая артиллерия, пристрелявшись, также била по Александровскому училищу.
Ночью Москва освещалась только ярким пламенем пожаров, возникавших от действия снарядов.
30 октября после бомбардировки последовала сдача Алексеевского военного училища в Лефортове.
Окраины были совершенно очищены от отрядов белой гвардии.
По мере того, как суживалось кольцо вокруг остававшихся в центре отрядов Комитета общественной безопасности, они покидали свои позиции, ища последнего прибежища в Кремле.
Оставив здание городской думы, куда попало несколько снарядов, перешел под защиту кремлевских стен и сам Комитет общественной безопасности.
Тогда настали дни осады и бомбардировки Кремля.
1 ноября в 5 ч. 40 м. вечера Замоскворецкий военно-революционный комитет пишет центральному Военно-Революционному Комитету, что промедление и малая решительность может весьма гибельно отразиться на успехах революции, и требует, предложив юнкерам сдаться, в случае отказа их, открыть на другой день, т. е. 2 ноября с 10 ч. утра, огонь по Кремлю.
В ответ на это предложение Военно-Революционный Комитет 1 ноября сообщил Замоскворецкому, что им еще вчера послан спешный приказ Замоскворецкому военно-революционному комитету открыть огонь по Кремлю, и не в 10 ч. утра, а гораздо раньше, теми орудиями, которые стоят на Москве-реке, на углу Волхонки и Моховой и у Б. Каменного моста.
Т. о. на Замоскворецкий комитет пала задача сосредоточить стрельбу на Кремле.
Еще накануне, 31 октября, ему Военно-Революционным Комитетом было также дано задание, явившееся прологом к последнему бою: здание обстрелять, правда, не самый Кремль, а Кремлевскую стену, выходящую к Манежу, и занять позицию с правой стороны Бабьегородской плотины, пробив брешь в Кремлевской стене у Троицких ворот.
В ночь с 1 на 2 ноября началась усиленная бомбардировка Кремля, которая с перерывами продолжалась почти весь следующий день.
В Военно-Революционном Комитете горячо дебатировался вопрос о возможности обстрела исторических зданий, против него решительно возражал покойный ныне В. П. Ногин 17.
Сторонники обстрела Кремля указывали, что бомбардировку Кремля вызывают сами юнкера, пользуясь стенами Кремля как прикрытием.
Повреждения кремлевских зданий в результате обстрела не были такими значительными, как их изображали первоначально газеты.
Так, по словам самого патриарха Тихона, произведенным им вместе со специальной комиссией осмотром были обнаружены: пробоины в куполе Успенского собора, разрушения в Николаевском дворце, в церкви 12 апостолов и Чудовом монастыре {См.: Утро России, 1917, 9 ноября.}. Арсенал и старое здание бывшего Окружного суда почти не пострадали.
После начавшегося обстрела Кремля с некоторым запозданием выступает на сцену Всероссийский Церковный Собор, делегаты которого во главе с митрополитом Платоном лично вручили 2 ноября Военно-Революционному Комитету следующее обращение Собора, подписанное его председателем Тихоном:
‘Во имя Божие, Всероссийский Священный Собор призывает сражающихся между собою дорогих наших братьев и детей воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани. Священный Собор от лица всей нашей дорогой православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побежденных. Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всей России наших в нем святынь, разрушение которых и поругание русский народ никогда и никому не простит, Священный Собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу’.
Подобное же обращение было представителями Собора вручено Комитету общественной безопасности, начальнику обороны Кремля, было это воззвание распространено также среди солдат.
В результате ходатайства Собора Военно-Революционный Комитет дал делегатам Собора обещание, что Кремлю не будет причинено повреждений.
За это время в центре города падали последние укрепления и защищаемые позиции юнкеров. Была занята телефонная станция, занят ‘Метрополь’.
Для Комитета общественной безопасности безвыходность положения стала ясной.
В ночь перед усиленным обстрелом Кремля в Военно-Революционный Комитет явилась делегация из эсеров и меньшевиков, чтобы выяснить, на каких условиях Военно-Революционный Комитет согласится прекратить борьбу.
Военно-Революционный Комитет поставил следующие условия: 1) вся власть Советам, органом которых является семерка. В эту семерку могут быть допущены представители других демократических организаций, но с тем, что большинство будут составлять представители Советов, большевики. Комитет общественной безопасности должен быть распущен. До принятия этих предложений Военно-Революционный Комитет отказывался вступать в какие бы то ни было переговоры.
Делегация удалилась, бои снова продолжались почти весь день 2 ноября.
2 ноября к 9 часам вечера наконец появился приказ Военно-Революционного Комитета, в котором сообщалось, что революционные войска победили и юнкера и белая гвардия сдают оружие.
Военно-Революционный Комитет приказал прекратить всякие военные действия (ружейный, пулеметный и орудийный огонь), с тем, чтобы войска Советов оставались на своих местах до сдачи оружия юнкерами и белой гвардией.
Приказ Военно-Революционного Комитета был вызван предложением о сдаче, сделанным Комитетом общественной безопасности Военно-Революционному Комитету через ‘Викжель’ 2 ноября в 7 часов 15 минут вечера. Комитет общественной безопасности писал в этом историческом заявлении следующее:
‘Артиллерийский расстрел Кремля и всей Москвы не наносит никакого вреда войскам, разрушает лишь памятники и святыни и приводит к избиению мирных жителей. Уже возникают пожары и начинается голод. Поэтому в интересах населения Комитет общественной безопасности ставит Военно-Революционному Комитету вопрос: на каких условиях Военно-Революционный Комитет считает возможным немедленно прекратить военные действия. С своей стороны Комитет общественной безопасности заявляет, что при данных условиях он считает необходимым ликвидировать вооруженную борьбу против политической системы, осуществляемой Военно-Революционным Комитетом, перейдя к методам борьбы политической и представляя будущему в общегосударственном масштабе вопрос о конструкции власти в центре и на местах’. 2 ноября мир был подписан. С пятницы 3 ноября уже появился приказ No 1 Военно-Революционного Комитета, которым предписывалось открыть все магазины, лавки, молоч-ные, трактиры и проч. Военно-Революционный комитет вступил в управление всей Москвой. В этот же день был выпущен приказ по военному округу No 2, который извещал, что командующий войсками Рябцев смещается с занимаемой должности и на его место назначается солдат Муралов.
Назначенный солдат Муралов распорядился, чтобы все трупы, находящиеся в ненадлежащих местах, немедленно перевезти в анатомический театр на Моховую и в анатомический институт при клиниках и в ближайшие мертвецкие при больницах.
Гражданская война в Москве закончилась.

——

После общей краткой характеристики того, что происходило в центре Москвы, необходимо рассказать об отдельных эпизодах борьбы в старом здании Градоначальства.
Приехав туда 27 октября после заседания Комитета общественной безопасности, я застал всех сотрудников в ожидании и тревоге, на собранном совещании из докладов выяснилось, что из 52-х участковых комиссариатов только около 10 работали без контроля представителей Военно-Революционного Комитета, остальные же, несмотря на сопротивление, были заняты и разоружены отрядами войск Военно-Революционного Комитета и Красной гвардии.
Картина была, не внушавшая каких-либо надежд.
На совещании решено было тем не менее выдерживать ожидаемую осаду и по мере возможности защищаться.
Ввиду того, что в Градоначальство явился от Петровских казарм отряд конной милиции, кроме того, непрерывно подходили милиционеры из захваченных комиссариатов, в Градоначальстве набралось совершенно неожиданно около 200 человек, считая жен и детей служащих, живших в казенных квартирах.
Все же, благодаря принятым заранее мерам, продовольствия хватило на всю эту массу в течение 3-х дней.
Назначенный начальником обороны здания полковник Г., перенесший тяжелую рану в войне с немцами, и помощник его капитан С. заняли отрядами входы и выходы большого владения, выходившего на Тверской бульвар и в Большой и Малый Гнездниковские пер.
Штаб Рябцева из Александровского училища прислал отряд в 25 юнкеров и двух пулеметчиков с одним пулеметом, но с ограниченным запасом патронов.
В помещении бывшей сыскной полиции в этом же владении находилось правление Союза милиционеров, перешедшее целиком на сторону Военно-Революционного Комитета.
Члены его были устранены от телефонной связи, а на их место посажен был инспектор милиции, который, сидя у телефона, получал справки от отделений Союза в районах о ходе борьбы.
Эти же справки давал по телефону непрерывно лично и через своих агентов бывший начальник уголовного розыска Маршалк, не пожелавший подвергать себя опасностям осады и оставшийся в городе, наблюдая за общей картиной борьбы.
Часов в 8 вечера подошел на помощь отряд человек в 20 студентов во главе с прапорщиком.
Студенты эти, одушевленные желанием сражаться на стороне Комитета общественной безопасности, были симпатичными юношами, но обращаться с оружием почти совершенно не умели.
Они залегли в большом зале, выходящем на Тверской бульвар, под окнами и непрерывно стреляли из ружей в окна на Тверской бульвар, не
прицеливаясь, прямо в черную мглу и пустоту.
Скоро пришел второй отряд студентов, также человек 15. Эти были еще моложе, еще неопытнее.
Вслед за этим вторым отрядом к запертым наглухо железным воротам Градоначальства подошел небольшой отряд большевиков, в нем были солдаты и красногвардейцы.
Они потребовали немедленной сдачи.
Сдача, конечно, была отвергнута, и с этого момента осада началась.
Глухой Б. Гнездниковский переулок еще не был занят противниками, и по нему ходили патрули милиции.
Над всеми домами и двором, над всем владением старого Градоначальства, равно как над всей Тверской с переулками и над Страстной площадью, возвышался величественным, уходящим в небо замком дом Нирнзее-Рубинштейна.
Этот дом был ключом к нашей позиции, так как достаточно было установить на крыше его пулемет, чтобы поливать оттуда весь двор и все здания, лежащие внизу, остающиеся открытыми, как на ладони.
При разговорах по телефону с Рябцевым ему было указано на необходимость занятия и удержания дома Нирнзее, господствующего над всем прилегающим районом.
Рябцев несколько раз обещал занять дом, но, очевидно, по недосмотру или по неимению достаточных сил это сделано не было.
Занятие дома Нирнзее открывало действию пулеметного огня всю Страстную площадь, на которой нельзя было бы совершенно установить артиллерии, всю Тверскую ул. с прилегающими переулками.
В доме Нирнзее была сформирована большая вооруженная дружина для охраны дома из жильцов.
Приглашенный в Градоначальство для переговоров начальник дружины, какой-то отставной офицер, хвастливо клялся, что никогда не позволит большевикам занять дом, что в его распоряжении боевой отряд, что можно быть спокойным и т. д.
Конечно, все эти уверения оказались пустыми.
Кажется, уже наутро 28 октября боевые дружины жильцов дома Нирнзее сдали свое оружие без всякого боя отряду Военно-Революционного Комитета, который занял с винтовками и пулеметами одну из лучших позиций, господствовавших над центром.
Защитники Градоначальства оказались в естественной мышеловке, окруженные с трех сторон, обстреливаемые из окон и с чердака Капцовского училища и с крыши дома Нирнзее.
Уже на второй день осады перебежать по двору не было возможности, так как стены не защищали от выстрелов сверху.
Особенно тяжелым было положение семейств служащих, их матерей, жен и детей, сидевших, забившись в подвалы, около 3 дней почти без пищи и воздуха.
Ночью все здание уже представляло вид военного лагеря, все спали по своим местам с оружием, посты и караула сменялись в порядке.
В одном из небольших флигелей здания находилась маленькая типография.
Ночью, на основании полученных извне успокоительных сведений, был составлен бюллетень последних известий и отпечатан как приложение к выпускавшемуся тогда ‘Вестнику милиции’.
Было решено его распространить с утра 28 октября по Тверской улице и прилегающим районам.
Ночь прошла спокойно. Патрули милиции встретились ночью с патрулями Военно-Революционного Комитета в Б. Гнездниковском пер., побеседовали, поиронизировали друг над другом и мирно разошлись.
Кругом здания раздавались редкие винтовочные выстрелы, но ни пулеметного, ни орудийного огня еще не было. Это было последнее затишье перед бурей, разыгравшейся 28 октября после полудня.
В этот день утром добровольцам, вызвавшимся распространить отпечатанное за ночь воззвание к населению с информацией о событиях, удалось раздать и расклеить его в значительном количестве на Тверской около редакции ‘Русского слова’ и по переулкам, прилегающим к Б. и Малой Бронным.
На Тверской в доме 54, по словам разведчиков, еще заседали Исполнительные комитеты солдатских и крестьянских депутатов.
С полудня все здание Градоначальства было осыпано пулями отдельных отрядов солдат, стрелявших с противоположной стороны Тверского бульвара, со стороны Сытинского переулка, с крыш противоположных зданий, со стороны Капцовского училища и с крыш дома Нирнзее.
Со звоном пули пробивали стекла и, словно гвозди, вколачивались в карнизы, потолки, в стены.
Осколки известки, разбитые стекла сыпались на наши головы.
Тогда в ответ загрохотал пулемет, поставленный в Градоначальстве со стороны Гнездниковского пер., осыпая противников градом пуль.
С ответной стороны также защелкали пулеметы, и поток пуль посыпался на старое полицейское здание, еще не оправившееся от пожара Февральской революции.
Беспрерывная перестрелка и пулеметные бои шли до самого вечера.
К вечеру, когда пальба стала немного стихать, на собравшемся совещании, при обсуждении положения, стало ясно, что сил для обороны скоро будет уже недостаточно.
Студенты и юнкера, дежурившие и отстреливавшиеся без смены по 8 часов, буквально падали от усталости. Пулеметных лент и пуль к винтовкам не хватало.
Штаб Рябцева только отделывался успокоительными заверениями по телефону, но ясно было, что штабу не до нас.
Тогда явилась необходимость, положившись только на свои силы, использовать добровольцев — ‘охотников’.
Когда стало темнеть, три самоотверженных человека, двое служащих и один шофер, вырвались под обстрелом на автомобиле из Градоначальства и помчались в штаб на Знаменку.
Через час или два эти ‘охотники’ привезли из штаба еще один пулемет, зарядные ленты, небольшое количество ручных гранат, винтовочные патроны и двух сестер милосердия.
Так же внезапно, как они выехали, они, воспользовавшись наступившей темнотой, проскочили обратно на автомобиле, подняв новым боевым материалом дух защитников.
Новый пулемет начал немедленно действовать, настолько энергично расходуя свои запасы лент, что его могло хватить в конечном счете очень ненадолго.
Стали получаться сведения о том, что солдаты Военно-Революционного Комитета ночью готовят штурм Градоначальства.
За это время несколько человек было легко ранено и один, студент Островский, был убит.
Следующий день должен был быть последним, так как, по расчету, последнего запаса ружейных патронов могло хватить только до утра. Поздно ночью собралось совещание ответственного центра и ‘совета милиции’. Настроение у собравшихся было тягостное. Для всех было ясно, что надеяться больше не на что.
Учитывая безнадежность положения, пишущий эти строки предложил собрать оставшееся оружие и снаряды, погрузить винтовки, чтобы они не достались противнику, в автомобили и, воспользовавшись темнотой, пробиваться — если нужно, с боем, поместив безоружных в середину,— к Александровскому военному училищу.
Все молчали. Тускло мерцал огонек электрической лампы, прикрытый, чтобы не привлекать внимания.
Начальники обороны полковник Г. и капитан С. также не считали возможным продержаться и следующий день, воскресенье 29 октября, если не будет подкреплений, и сдача, по их мнению, была неминуема.
После некоторых споров собрание согласилось с моим предложением, хотя я не видел на лицах измученных защитников Градоначальства большого желания вступить в немедленный уличный бой, не воспользовавшись хотя бы частью ночного отдыха. Стали складывать ружья в пачки.
В эту минуту стоявший с ружьем к ноге глубоко штатский человек Лев Соломонович Бессмертный стукнул прикладом о поле и сказал протестующе: ‘Мы должны ждать до завтра. Завтра мы можем получить подкрепление, а оставаясь до завтра, мы выигрываем для обороны Москвы лишний день’.
Тогда решение выйти немедленно с боем было поколеблено.
Всем показалось, что необходимо еще выиграть время, что Бессмертный прав.
Совещание оставило вопрос открытым до окончательного выявления, возможно ли действительно рассчитывать на поддержку, обещанную штабом.
Помню Бессмертного, он стоял бледный с ружьем у ноги, не то решимость, не то отчаяние были написаны на его лице.
Он чувствовал, что исполнились сроки… Человек с этой странной для русского уха фамилией Бессмертный, решив остаться до завтра, шел, как фаталист, к назначенной ему судьбой смерти.
Утром 29 октября, когда он стоял на карауле в 3-м этаже дома, пуля со стороны Капцовского училища поразила его в грудь.
Он прожил всего несколько минут, перед смертью сказав только одну фразу: ‘Я чувствовал, что сегодня я буду первым’.
Бессмертный был меньшевик, общественник, немало приносивший пользы своею деятельностью в адвокатуре.
Судьба толкнула его вместе с другими против выступившего народа, и он пал жертвой своих убеждений, своей честной ошибки.
Итак, вопрос об уходе из Градоначальства остался открытым.
Штаб в окончательных переговорах с ним снова успокаивал обещаниями помощи и наконец сообщил, что через несколько времени пришлет броневик, который отгонит наступающие цепи солдат противника, кольцом сжимавшие форт, обратившийся для защитников его в западню.
Как и следовало ожидать, обещания помощи оказались пустыми обещаниями, так как штабу Рябцева было не до нас и он сам с трудом отбивался от наседавшего со всех сторон противника.
Ожидавшийся броневик не приехал, а вместо него поздно ночью пробился отряд юнкеров под командой боевого офицера У.
Отряд этот был достаточно замотан и не мог выдерживать долго сопротивления, так как не принес с собой патронов ни для пулемета, ни для винтовок.
Помощь от него сидевшим в осаде была только психологическая, потому что в борьбу вступили новые свежие люди, ибо старые валились с ног от усталости. К усталости прибавлялся и голод, так как запасы продовольствия кончались.
В эту ночь почти никто не спал. Старое здание обстреливалось непрерывно вплоть до рассвета.
К утру 28 октября из числа студентов оказался еще убитый, студент-путеец Борис Попов.
В 10 часов утра с верхнего этажа вниз снесли тело убитого Л. С. Бессмертного.
Все знали и любили Бессмертного, и ненужная гибель его поразила товарищей.
Мертвецкая увеличивалась, лазаретная комната для раненых также уплотнялась.
Скоро начальник прибывшего отряда юнкеров капитан У. оказался раненным в ногу и должен был лечь в лазарет.
Поток пуль лился вдоль Тверского бульвара к Никитским воротам и поперек его к дому Градоначальства.
Осаждавшие, очевидно, решили в этот день покончить с осадой Градоначальства.
Видя, что осажденные почти не отвечают, осаждающие усиливали ружейный и пулеметный огонь. Наконец около 12 часов дня грохотавшие орудийные выстрелы со Страстной площади были направлены на Градоначальство.
Первые выстрелы артиллерии причиняли мало вреда. Они попадали в крыши и чердаки соседних и близлежащих домов. Но в конце концов разрывы артиллерийского огня стали ближе и ближе.
Снаряды начали разрываться во дворе и наконец стали попадать в крышу и в самое здание Градоначальства.
Осколками снаряда был тяжело ранен один шофер и легко еще двое из дружинников.
Однако осажденные не думали о сдаче и никаких парламентеров к противникам не посылали.
Момент ликвидации осажденного Градоначальства в исторической литературе осаждающих был описан неточно, в виде легко доставшейся победы.
На самом деле, как мы видим, победа досталась после борьбы, и самый факт этой борьбы только увеличивает ценность победы Октябрьской революции.
Формальной сдачи, как таковой, не было.
Около 2 1/2 ч. дня бомбардировка стала стихать. К воротам Градоначальства подошел солдат из лагеря противника с белым флагом и потребовал, чтобы его провели внутрь здания для переговоров о сдаче Градоначальства.
Предложения парламентера были таковы: немедленная сдача, защитникам Градоначальства гарантировалась безопасность, для детальных переговоров об условиях сдачи он просил прислать с нашей стороны также парламентеров.
На коротеньком совещании было решено послать парламентеров к начальнику отряда противника, Саблину, чтобы выяснить, каковы условия предполагаемой сдачи.
Парламентеру большевиков завязали глаза, и он отправился вместе с нашими парламентерами в лагерь противника.
За это время весть о предложенной сдаче облетела мигом все Градоначальство.
Милиционеры, в особенности принадлежавшие к конному отряду, заявили, что они не будут сражаться.
Студенты молчали, но их измученные, истомленные лица и брошенные винтовки показывали, что они ни на какое сопротивление не способны.
Я с группой товарищей вышел во двор и наблюдал следующую картину.
Милиционеры, бросив оружие, бродили по двору, на посту стояли только юнкера.
Солдаты противника, не дожидаясь окончательных переговоров, воспользовались перемирием и быстро перебегали с противоположной стороны бульвара к зданию Градоначальства, при этих условиях, если бы мир и не состоялся, ворваться во двор им было уже нетрудно.
Наши парламентеры скоро явились с известием, что начальник осаждающего отряда Саблин отказался продлить срок для переговоров, каковой остается 15 минут, осажденные должны были сдать оружие, при сдаче гарантировалась полная безопасность.
На этом переговоры и закончились, сдача не была принята формально, но осуществлялась на деле, так как уже была открыта калитка на Тверской бульвар. Этой калиткой воспользовались от<испорчено>лы защитников Градона<испорчено> несколько человек вышли <испорчено> бульвар и перебежали на противоположную сторону, за ними вышла большая группа и направилась в сторону Никитских ворот.
К пишущему эти строки подошли несколько человек товарищей и стали убеждать пойти с ними на Тверской бульвар через соседнее владение, которое предложило нам гостеприимство, с тем чтобы нам оттуда попытаться пробраться в Думу.
Наша трагическая миссия была здесь окончена, неизвестное будущее представлялось более привлекательным, чем пассивное сидение под охраной, и, склонившись на убеждения товарищей, я отправился с ними.
Нас набралась группа человек около десяти.
Мы прошли через двор к соседнему владению, выходившему на Тверской бульвар, без труда перебрались в него.
Только очутившись в этом доме и разобравшись в быстро нахлынувших событиях, мы увидели, что сделали ошибку.
Мы все же оказались под арестом, так как из дома выхода не было.
К парадному подъезду был привязан полевой телефон войск Военно-Революционного Комитета, нижний этаж был полон ранеными солдатами, выхода в переулок не было. Настроение быстро упало, и мы оказались охваченными жесточайшей реакцией.
Любопытно, что нашу судьбу разделил и один из милиционеров, арестованный в правлении Союза милиционеров за деятельность, направленную на пользу Военно-Революционного Комитета.
Оглушенный грохотом орудийной пальбы и трескотней пулеметов, забыв, что он принадлежит к враждебному лагерю, он во время кратковременного затишья подошел к нашему отряду и просил его взять с собой.
Как в известной пьесе ‘Потоп’, мы сидели вместе, люди, только что бывшие врагами, соединенные общим несчастьем и общей опасностью.
Нашему спутнику ничего не стоило выдать наше местопребывание, но он этого не сделал.
С болью в сердце видели мы, как провели остававшихся в Градоначальстве под конвоем солдат.
Дорогой на углу Б. Гнездниковского переулка они были обстреляны из винтовок, а затем, за неимением места, были размещены в конюшнях Дома Советов.
Утром 30 октября арестованных перевели в гостиницу ‘Дрезден’, где заключенных в количестве 180 человек устроили в помещении ресторана, рассчитанном на 50—60 человек, здесь они просидели сутки.
На следующее утро судьба сыграла с пленными трагическую шутку.
Броневик штаба, вероятно один из тех, которые были обещаны на поддержку Градоначальству при последних переговорах, неожиданно прорвался с Большой Дмитровки в Козьмодемьянский переулок и сделал два выстрела из гаубицы в гостиницу ‘Дрезден’.
Первый снаряд влетел в угловое окно комнаты, где сидели пленные, и произвел ужасающий взрыв.
Разрыв снаряда снес часть потолка и разрушил стену, отделявшую комнату от смежной. Комната наполнилась удушливым дымом и известковой пылью, а на голову заключенных посыпалась груда обломков.
В этот момент второй снаряд попал в следующую смежную комнату, также превратив ее в щепы.
В результате действия дружественной гаубицы штабного броневика среди пленных оказалось трое раненых и один, Л. А. Абрамов, которому осколок снаряда попал в грудь, убит.
Остальные были контужены и забрызганы кровью.
Убитый Л. А. Абрамов был один из деятельных защитников Градоначальства, и судьба сулила ему пасть от руки союзников и единомышленников.
Заключенные, перенесшие столько волнений, были все освобождены на другой день около 6-ти часов вечера.
Все это потом пришлось узнать от самих товарищей.
Наша же группа, попав в ловушку, оказалась под своего рода домашним арестом, так как часовые были вокруг нас и у дверей.
Канонада после падения Градоначальства возобновилась с новой силой.
Один из снарядов ударил во фронтон нашего дома, причем был тяжело ранен один из солдат, стоявший около полевого телефона.
Ночью, когда начались пожары соседних домов, в душу закрадывалось мрачное отчаяние.
Пылал огромным заревом разбитый орудийным выстрелом газовый фонарь около здания Градоначальства.
Газ вырывался из чугунного столба и горел красным факелом, отбрасывая прыгающие страшные черные тени.
Загорелось Градоначальство, из-под крыши которого клубился густой дым. Выстрелы, попадавшие на чердак, подожгли старые сухие стропила крыши.
Языки пламени пробивались сквозь железо и длинными красными молниями пронзали небо.
На наших глазах горел, как огромный костер, старый дом кн. Гагарина, в котором помещались аптека, меблированные комнаты и столовая Троицкой, в которой обычно питалась интеллигентская богема.
Старый дом разрушался снарядами изнутри, дрожал и содрогался от взрыва аптекарских химических материалов, бензина и горючих масел внутри.
Какие-то черные фигурки метались со своим скарбом, озаряемые заревом пожара и поражаемые выстрелами винтовок и отдаленных пулеметов.
Длинным протяжным заревом горел высокий дом в конце Тверского бульвара, б. Коробкова, прозванный по архитектуре ‘замком дракона’.
Пожар начался с квартиры 7-го этажа, разрушенной снарядами.
В полосе огня орудийного и пулеметного пожарные были бессильны и не пытались даже тушить разгоравшийся над домом гигантский костер.
Таяла и лилась вниз, как расплавленное масло, цинковая крыша дома, со звоном лопались и падали на землю, разбиваясь на мелкие стекла.
Жильцам бежать было некуда.
Продольный огонь юнкеров от Никитских ворот встречался с непрерывной канонадой и пулеметным дождем от Страстного монастыря.
Обитатели дома прятались в подвалах и гибли, когда обрушивались пол и потолки, когда лопались водопроводные трубы, выпуская воду в подвалы потоками. От дома остался длинный черный безобразный скелет, словно костяк действительно какого-то гигантского допотопного дракона-плезиозавра.
Если я в мечтах поджег города, Пламя зарева со мною навсегда стучали в мозгу слова поэта.
Мы сжигали, и мы горели. Нескончаемая стрельба соседней батареи методически посылала в минуту два выстрела, от которых дрожал до основания старенький дом, давший нам приют.
В стороне Кудринской Садовой краснело отдаленное зарево огня.
Замоскворечье посылало далекие желтые полосы потухающего или начинающегося пожара.
Краснело небо в разных местах, горела старая Москва огнями двенадцатого года.
Следующие дни перестрелка вдоль Тверского бульвара почти не затихала.
Часы Комитета общественной безопасности были сочтены.
2 ноября он искал приюта под стенами старого Кремля, купола старых соборов которого дрожали от выстрелов, а штукатурка сыпалась на искавших спасения молящихся.
Октябрь пришел победителем.
Вознесенский Александр Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Биография Л. Н. Толстого (том четвертый), Бирюков Павел Иванович, Год: 1922
  2. Исповедь, Баласогло Александр Пантелеймонович, Год: 1849
  3. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве, Жихарев Михаил Иванович, Год: 1882
  4. Походные записки русского офицера, Лажечников Иван Иванович, Год: 1820
  5. Рапорт начальника Астрабадской морской станции капитан-лейтенанта К.Н.Петриченко российскому посланнику в Иране И. А. Зиновьеву, Петриченко Кирилл Никифорович, Год: 1869
  6. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого, Толстая А. Л., Год: 1923
  7. Туруханский бунт, Ермаковский Дмитрий Иванович, Год: 1930
  8. Завоевание Туркмении, Куропаткин Алексей Николаевич, Год: 1899
Электронная библиотека