(Въ восторг любви къ отечеству, цалуются и обнимаются между собою).
‘Отечественныя Записки’, No 4, 1847
Москва. Поэма в лицах и действиях, в пяти частях. Н. В. Сушкова, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1847
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Москва. Поэма въ лицахъ и дйствіяхъ, въ пяти частяхъ. Н. В. Сушкова. Москва. Въ университетской тип. 1847. Въ 8-ю д. л. 222 стр.
‘Москвитянинъ’, въ начал прошлаго года, взывалъ къ ученымъ, писателямъ и художникамъ о приготовленіи возможныхъ (?) произведеніи къ семисотлтнему юбилею историческаго существованія Москвы, имющему быть сего года въ апрл мсяц. Г. Сушковъ, извстный своими стихотвореніями, пожелалъ, съ своей стороны, принести дань признательности Москв, воспитавшей его дтство въ ‘при университетскомъ училищ’. Плодомъ этого прекраснаго желанія явилась поэма въ лицахъ и дйствіяхъ: Москва.
Но ‘поэма въ лицахъ и дйствіи значитъ драма’ говоритъ авторъ: ‘почему же не назвать драмы драмою?’ Что отвчать на такой вопросъ строгихъ аристарховъ?
‘Пушкинъ (отвчаетъ авторъ) не ршился назвать драмою ‘Бориса Годунонова’. Гоголь назвалъ ‘Мертвыя души’ не романомъ, а поэмой, какъ названы Телемакъ, Нума Помпилій, Хераскова Кадм и Гармонія. Да чтоже такое, впрочемъ, всякая живая, историческая или современная поэма, когда въ ней не одн описанія и разсказы, но движеніе, жизнь, дйствіе, какъ въ Иліад, Одиссе, Энеид, въ Потерянномъ Раю, наконецъ въ Божественной Комедіи? что же вправду у Гомера, у Виргилія, у Данта, у Мильтона, у Клопштока, у Тасса, Сервантеса, Камоэнса, Аріоста, Байрона, и т. д., что же ихъ, исполненнныя жизни, движенія, дйствія, разговоровъ поэмы, какъ не драмы, не трагедіи, не комедіи? и на оборотъ: не поэмы ли многія изъ Драматическихъ произведеній Шекспира, Шиллера, Гёте, какъ на примръ: Историческія Драмы Шекспира, взятыя вмст: Ричарды, Генрихи и Іоаннъ? не эпизоды ли представляетъ каждая изъ нихъ отдльно? Соедините эпизоды эти — и у васъ будетъ обширная поэма въ лицахъ и дйствіи.Т же поэмы: Іоанна д’Аркская, Фаустъ и т. и,— Впрочемъ (прибавляетъ авторъ) я назвалъ поэмою 5 драмъ, въ которыхъ предположилъ обрисовать Москву, отъ колыбели ея до новйшихъ временъ, потому отчасти, что не каждая изъ нихъ, вроятно, можетъ быть представлена въ цломъ на театр: одн, по разнымъ причинамъ, едва ли могутъ быть играны безъ пропусковъ, другія не останутся ли только для чтенія?’.
Послдняя причина — именно невозможность представить въ цломъ вс пять драмъ — ни подъ какимъ видомъ не оправдываетъ названія. Драма останется драмой, хотя бы она и не была играна по какимъ-либо обстоятельствамъ: нтъ причины называть неигранныя драмы — поэмами! Представленіе или непредставленіе написанной служитъ введеніемъ въ историческую жизнь Москвы (1141), во второй сдланъ създъ князей (1147), третья, подраздленная на три главы, обнимаетъ все протяженіе времени отъ Калиты до Петра (1339—1672), въ четвертой — воспоминанія о Петр и Екатерин, въ пятой, заключающей въ себ дв главы, представлены 1812 и 1814 годы жертва Москвы и торжество при всти о взятіи Парижа.
Когда мы вообразимъ 673 года, надъ которыми работала фантазія поэта, и потомъ взглянемъ на поэму — книжку довольно-тощую, заключающую въ себ 222 страницы, то не можемъ но спросить себя, какимъ образомъ поэтическое представленіе историческихъ судебъ Москвы помстилось на такомъ небольшомъ количеств бумаги. Хотя авторъ выбралъ только одиннадцать событій, которыя лежатъ яркими замтками на лтописяхъ древней столицы, но вдь событія эти имютъ же между собою какое-нибудь соотношеніе, и поэтическое произведеніе которое воспроизводитъ ихъ, должно же быть единымъ и цлымъ, на сколько бы актовъ или частей оно ни раздлялось. Еще прежде чтенія, при одномъ взгляд на книгу, насъ пугаетъ такая несоразмрность между предметомъ сказанія и самимъ сказаніемъ. Перебираемъ въ памяти вс извстныя поэмы и нигд не находимъ, чтобъ поэтъ восплъ одиннадцать событій на 222 страницахъ крупнаго шрифта. Но это число страницъ уменьшается почти вполовину, если выбросить имена дйствующихъ лицъ, напечатанныя среди строкъ. Остается всего-на-все 111 страницъ. Одиннадцать событій на ста-одиннадцати страницахъ! Десять страницъ на эпическое изображеніе одного событія! Это первый, блистательный примръ поэтической краткости. Если поэтъ не будетъ, въ такомъ случа, темнымъ, на основаніи гораціева стиха: ‘я краткость сохранилъ — нельзя понять меня’, то онъ непремнно будетъ не поэтомъ или вторымъ Шекспиромъ. Его поэма въ лицахъ и
пьесы есть дло вншнее, постороннее, точно такъ же, какъ произнесеніе приготовленной проповди. Мы знаемъ драмы, въ которыя внесено много эпическаго элемента, знаемъ и эпическія произведенія, гд много драматизма: но, не смотря на это, преобладающая стихія того или другаго поэтическаго рода указываетъ имъ мсто въ томъ, а не въ другомъ род. Если же, по мннію автора, границы эпоса и драмы неопредленны и сбивчивы, какъ черезполосныя владнія, то зачмъ же столько заботливости въ оправданіи названія, при одномъ предположеніи запроса со стороны какихъ-то аристарховъ? Видно, въ этомъ стараніи застраховать имя ‘поэмы’ таится какой-нибудь смыслъ, какой же именно?
Поэма г. Сушкова обнимаетъ исторію Москвы, отъ колыбели ея до новйшихъ временъ, отъ 1141 года (слдовательно, за шесть лтъ до того времени, когда впервые заговорили о ней въ лтописи) по 1814 годъ включительно. Шестьсотъ-семдесятъ-три года взялъ на свою долю новйшій эпическій пснопвецъ! Что значатъ передъ такимъ количествомъ годовъ странствованія Улисса, подвиги Годфреда, приключенія Телемака? Городъ живетъ несравненно-дольше человка… Но такъ-какъ послдовательное описаніе каждаго года обратилось бы въ сухую лтопись и потребовало бы не пяти, а, можетъ-быть, ста-пяти актовъ, то авторъ, на всемъ протяженіи исторической и до-исторической жизни Москвы выбираетъ блистательнйшіе ея пункты. Всхъ пунктовъ одиннадцать, 1141 годъ — введеніе въ историческую жизнь Москвы, 1147 — създъ князей, на которомъ въ первый разъ заговорили о Москв, 1339 смерть Калиты, 1380 — посл битвы на Куликовомъ Пол, 1462 — Василій-Темный и его мудрый соправитель Іоаннъ III, 1505 Іоаннъ III, 1584 — смерть Грознаго, 1672 рожденіе Петра, 1796 — смерть Екатерины II, 1812 — война съ Французами, 1814 торжество Александра и Россіи. Первая часть поэмы дйствіи сдлается наборомъ лтописныхъ замтокъ. Вы скажете: изображеніе каждаго событія составляетъ у меня картину, не больше. Положимъ, что такъ, назовите какъ угодно то, что вы написали, но картина живописца и картина поэта дв вещи разныя’, первая представляетъ одинъ только моментъ событія, для второй необходимъ рядъ послдовательныхъ моментовъ. Если стихотвореніе ваше — поэма въ лицахъ и дйствіи, то мы хотимъ въ ней видть жизнь лицъ и развитіе дйствія. По вашимъ собственнымъ словамъ, въ исторической поэм должны быть не одни описанія и разсказы, но движеніе, жизнь, дйствіе. А для всего этого понадобится не только значительный талантъ изобразителя, но даже извстная величина изображенія. Сверхъ-того, чмъ событіе ближе къ намъ, тмъ трудне дло поэта: ибо жизнь новаго времени такъ многосложна и разнообразна, что никакъ не можетъ вмститься, во всей своей полнот, въ одномъ эпическомъ произведеніи, чего, однакожь, мы непремнно требуемъ отъ истинной поэмы. Вотъ почему самые лучшіе опыты въ этомъ род не достигали своей цли, и поэма, невозможная въ наше время, перешла въ романъ. У г. Сушкова вышло совершенно-противное. Четвертая и пятая части его поэмы, обнимающія событія новаго времени, меньше предъидущихъ частей, которыя имютъ дло съ происшествіями отдаленными Какимъ же образомъ это случилось? видно для этого нужны особенные поэтическіе пріемы…
Возьмемъ примръ изъ первой части, въ которой, по словамъ автора, накинута въ легкихъ очеркахъ древняя жизнь Руси и между-прочимъ самохвальство Великаго-Новгорода. Посмотримъ же, какъ поэма изобразила это самохвальство. Черезъ то мсто, гд спасается отшельникъ Букалъ — черезъ мсто будущей Москвы, проходятъ новогородскіе посадникъ, два боярина, два тіуна, два купца, именитые граждане, посольскій поздъ изъ гражданъ и воиновъ, потомъ псковскіе купцы, Тверичи, княжескій гонецъ и трое спутниковъ его. Между дйствующими лицами начинается слдующій разговоръ (стр. 39—42):
Гонецъ. Старинушка! не проходилиль черезъ боръ Черные Клобуки и Бродники?
Букалъ. Не видалъ, да и не слышно про нихъ.
Сергій. О зимнемъ Никол прошли тутъ стороною именитые люди съ бояриномъ, да малой дружиной изъ Твери.
Гонецъ. Да, поискать въ Донскихъ степяхъ Бродниковъ.
Первый Тверичь. А по Днпру Черныхъ Клобуковъ добыть.
Посадникъ. Наемными людьми чаете оборониться отъ недруга?
Второй Тверичь. А какъ быть?
Третій Тверичь. Однимъ трудно со всякимъ врагомъ совладать.
Псковичь. Нын такія времена пришли: кто куда ни глянь — держи ухо востро!
Бояринъ. И Новгородъ Великій не дремлетъ. Гд Шведа, гд Корела поколотитъ.
Другой бояринъ. Гд въ Ливъ пуститъ ливнемъ рать.
Тіунъ. Гд на Литву, гд на Ляха дружина пойдетъ, какъ на звря.
Другой тіунъ. А гд и съ братцемъ роднымъ, съ Великимъ Псковомъ посчитается.
Второй Псковичъ. Не дло бы и поминать объ этомъ, братцы! И съ насъ и съ васъ вдоволь чужеземныхъ враговъ.
Третій Псковичь. Съ своими-то гршно бы и ссориться.
Первый купецъ. Такъ и у насъ думаютъ на Вче.
Второй купецъ. Съ тмъ и послали насъ къ Великому Князю, чтобъ далъ миръ —
Посадникъ. На всей нашей вол.
Первый Псковичъ. Ладно присудило Вче.
Второй Псковичъ. Давно бы такъ.
Третій Псковичъ. Будетъ съ Великаго Князя возни гд съ Ляхами, гд съ Чехами, а гд и съ Уграми.
Первы и купецъ. Наше дло торговое’ Второй купецъ. Покупать, продавать, да мнять.
Первый бояринъ. Да новыя земли открывать.
Второй бояринъ. Да дикіе народы унимать.
Первый тіунъ. Да иностранныхъ гостей угощать.
Второй тіунъ. Да отъ Волхова до Благо моря и во всю Біармію Великій Новгородъ прославлять.
Посадникъ. Велика Св. Софія, покровительница наша!
Ратники. Кто противъ Бога и Великаго Новгорода?
Посадникъ. Славенъ! Славенъ Великій Новгородъ!
Вс Новгородцы. Славенъ Великій Новгородъ!
Псковичи. Славенъ Великій Псковъ!
Тверичи. Славенъ нашъ городъ Тверь!
Сергій. Славенъ городъ Суздаль! Славенъ городъ Владимиръ!
При этомъ восклицаніи, выходятъ изъ глубины Смоляки, а съ правой стороны Рязанцы. Разговоръ продолжается такъ:
Смоляки. Славенъ городъ Смоленскъ! Рязанцы. Славенъ городъ Рязань!
Вс. Славны вс города Русскіе!…
Это, по словамъ поэмы, выражаетъ самохвальство Великаго-Новгорода и общую всхъ племенъ любовь къ общему отечеству — Руси! Но подобное выраженіе ничмъ не отличается отъ лтописныхъ указаній, что вотъ-де у Новгородцевъ была любимая поговорка: ‘кто противъ Бога и великаго Новгорода?’ Вмсто того, чтобъ вводить малую-толику лицъ для произнесенія нсколькихъ словъ, авторъ могъ бы сослаться на лтопись, гд эти слова значатся, или отъ своего лица пересказать ихъ. Разговорная форма нисколько не прибавляетъ эффекта, потому-что разговоръ, какъ форма, не составляетъ еще ни драмы, ни поэмы. Къ-тому же, подобное выраженіе жизни, чувствъ ее волнующихъ, мыслей ею управляющихъ, отмнно легко: тремя словами житель города выражаетъ свою любовь къ родин и вмст общую всмъ племенамъ любовь къ отечеству. Впрочемъ, другаго пріема и быть не могло: стихотворцу оставалось единственное средство сладить съ такимъ протяженіемъ захваченнаго имъ времени-система сокращенныхъ разговоровъ. Дйствующее лицо, безъ дальнйшихъ околичностей, высказываетъ отъ себя свойства цлаго класса, къ которому оно принадлежитъ. Дло идетъ поспшно. Конечно, разговорная форма нигд и ничмъ не нарушена, но нтъ принадлежности эпическаго творенія. Другими словами, сочиненіе г-на Сушкова не поэма и не могло быть поэмой.
Вмст съ этимъ, оно и не драма. Драма требуетъ развитія дйствія, игры страстей, жизни внутренняго человка, характеровъ. Ничего подобнаго не видно въ поэм г-на Сушкова. Гд главныя дйствующія лица каждой ея части, около которыхъ группировались бы другія, созданныя для раскрытія важнйшаго характера? Въ первой части, полнйшей и лучшей относительно, пустынникъ Букалъ не можетъ назваться драматическимъ героемъ: его воля лишена самобытности, необходимой для интереса и свободы дйствія, жизнь его, какъ жизнь аскетика, подчинена высшему вліянію, онъ умерщвляетъ плоть, помыслы и желанія, свойственныя человку, зачмъ же въ этотъ міръ, непричастный земному, зайдетъ драма?фантазія поэта и вниманіе читателя могли бы остановиться на Елен, дочери Кучки, но ея чувство живетъ не собственною жизнію, отъ начала до конца, оно состоитъ подъ вліяніемъ сновъ, которые указали ей суженаго въ княз Андре Юрьевич, подъ вліяніемъ гаданій нянюшекъ и приживальщицъ, подъ вліяніемъ юродивыхъ псень юродиваго. Благороднйшая страсть женщины — любовь, уволена такимъ-образомъ отъ естественнаго, разумнаго хода, она заключена въ какой-то кругъ волшебствъ и наговоровъ, какъ сама женщина заключалась въ крпкихъ теремахъ.— Во второй части, Іоакимъ Кучка, питающій желаніе мести за убійство отца своего, представлялъ тоже случай для трагическаго положенія, но авторъ вздумалъ сотворить изъ него мелодраматическаго героя, и тмъ испортилъ все дло. Сынъ убитаго хочетъ мстить не убійц, а сыну убійцы, для того, видно, чтобъ имть случай произнесть слдующій монологъ (стр. 89):
Не знаете вы сердца моего:
Мн нуженъ сынъ, не надо мн его —
Георгія, что тутъ? какая радость?
Убей — и кончено! а скорбь? а мука?
А злобы ядъ безсильный на душ?
А вопль, проклятія, безумный ропотъ?
Вотъ, вотъ-что нужно мн, вотъ мести сладость,
Вотъ я чего добьюсь, когда сгублю
Его любовь, его надежды — сына!….
Онъ кинется на трупъ оледенлый,
Завопитъ, задрожитъ, рожденья часъ,
Женитьбы часъ, любовь жены, себя,
Все проклянетъ, все, къ жизни охладлый!…
Какъ странно звучитъ послднее слово въ устахъ русскаго боярина за 700 лтъ до нашего разочарованія! Впрочемъ, ово гармонируетъ тмъ мелодраматическимъ чувствамъ, которыя угодно было автору вложить въ сердце Кучки. Подобно Гамлету, этотъ Кучка выбираетъ жертву, чтобъ увеличить силу мщенія. Жаль только, что наши бояре XII вка не вдали гамлетовскихъ замашекъ, отличаясь патріархальною ршимостью какъ въ питіи крпкихъ медовъ, такъ и въ пролитіи крови, за что больно осуждалъ ихъ Карамзинъ, смотрвшій на прежнее глазами новаго. Предки наши величали нершительныхъ бабами, теперь, увы! многіе мужчины-бабы величаютъ себя Гамлетами… Другія времена, другіе нравы.
Третья часть выводитъ на сцену важныя историческія лица: Калиту и Симеона-Гордаго, Евдокію, супругу Донскаго, Василія-Темнаго и сына его, наконецъ, царевну Софію. Сколько сюжетовъ для драматическаго писателя. Одна Софія могла бы дать богатаго матеріала на цлую драму, не только на нсколько сценъ! Но Софія, въ поэм г-на Сушкова, читаетъ монологъ la Пименъ въ ‘Борис Годунов’ и въ дух историческихъ воззрній г. Погодина. Василій-Темный даетъ нсколько совтовъ сыну, на манеръ совтовъ, данныхъ Борисомъ своему наслднику, въ томъ же сочиненіи Пушкина, Евдокія говоритъ какъ книга, какъ начитаннйшая женщина, и въ добавокъ пророчитъ о Карамзин, задумчивый Калита, въ нсколькихъ стихахъ, упомянулъ что-то объ угрызеніяхъ совсти, что заставило насъ опять вспомнить ‘Бориса Годунова’, и именно т монологи, которыми онъ такъ искренно даетъ знать о внутреннихъ своихъ мученіяхъ при наружномъ блеск властвованія.— Нтъ истиннаго драматизма и въ третьей части, есть только разговорная форма. Нсколько лицъ сойдутся поговорить за тмъ только, чтобъ извстить читателя о томъ, что длалось съ Москвой между предъидущею и послдующею частями поэмы, и что въ ней длается теперь. Говорятъ собственно не они, а лтописи, сказанія которыхъ высказываются не однимъ лицомъ, а отъ имени многихъ. Это діалогическая форма лтописи, творчества здсь нтъ, или оно ложно, какъ увидимъ ниже.— О четвертой и пятой частяхъ говорить нечего: содержаніемъ для нихъ взяты такія важныя событія, которыя трудно даже очеркнуть слегка на десятк страницъ, не только развивать вполн или создавать характеры.
Сдлаемъ выводъ изъ всего сказаннаго. Сочиненіе г-на Сушкова не поэма по многимъ причинамъ: во-первыхъ, потому-что, захвативъ сотни лтъ для своего содержанія, оно и не могло быть поэмой, которой назначеніе — выражать вполн выбранную эпоху. О прочихъ причинахъ позволяемъ себ умолчать. Сочиненіе г-на Сушкова и не драма, потому-что не представляетъ элементовъ, нужныхъ для этого поэтическаго рода…Слдовательно, названіе, которое онъ далъ своему сочиненію, должно измниться. Вмсто: поэма въ лицахъ и дйствіи, надобно напечатать: ни поэма, ни драма. Не знаемъ, согласится ли съ нами самъ поэтъ и предвидлъ ли онъ то, что скажетъ ему критика, но мы думаемъ, что смыслъ предисловія нами понятъ, и что авторъ имлъ въ виду нчто подобное, стараясь застраховать то имя, которымъ онъ окрестилъ свое произведеніе.
Но какъ же назвать это произведеніе? Если вы обращаетесь къ намъ съ этимъ вопросомъ, то мы скажемъ въ отвтъ: стихотворно-прозаическіе разговоры — разговоры на нкоторые пункты лтописей. Впрочемъ, названіе ни чего не говоритъ въ пользу или противъ предмета. Оставимъ его, какъ вещь неважную, и посмотримъ, какимъ взглядомъ на исторію руководствовался авторъ этого стихотворенія въ діалогахъ.
Есть два воззрнія на исторію вообще и на русскую въ-особенности: одно — чисто-разумное, другое — чистомистическое. Первое, признавая неисповдимые пути Промысла въ судьбахъ человчества, останавливается, однакожь, на одномъ человческомъ, подлежащемъ разумному сужденію, и считаетъ безполезнымъ, даже святотатственнымъ пытать неисповдимое. Для него, исторія рода человческаго есть чудесное, не въ смысл языческомъ, когда человку не позволялось ступить шагу безъ помощи бога или полубога, а въ смысл истиннаго мудреца, для котораго велико только заслуженное, прекрасно только самобытно-прекрасное. Другое, мистическое, воззрніе замняетъ знаніе предвидніемъ или по-крайней-мр предчувствіемъ, оно не мыслитъ силлогизмами, какъ свойственно мыслящей способности, а гадаетъ ощущеніями, даже настоящее чувство уступаетъ въ немъ мсто темному предчувствію. Въ судьбахъ народа, историки-мистики любуются особенно случайнымъ совпаденіемъ событій, ршительно ничмъ несвязанныхъ, преимущественно устремляютъ свое вниманіе на т пункты, въ которыхъ есть что-то неразгаданное, тайное, и, благоговя предъ непонятнымъ, не хотятъ видть, что неразгаданное и тайное существуютъ только временно. Еслибъ г-нъ Сушковъ не выставилъ года на своемъ сочиненіи, то критики могли бы легко ошибиться въ точномъ опредленіи времени, къ которому отнести его поэму, но, прочитавъ ее, они безошибочно сказали бы, что поэма появилась посл ‘Чтеній о Словесности’ г-на Шевырева. Какъ г-нъ Шевыревъ видитъ въ основаніи Москвы нчто таинственное, чудесное, относя первое зерно ея къ молитв Даніила Паломника, такъ и ‘Москва’ г-на Сушкова, отъ начала до конца, преисполнена мистицизма. Трудно исчислить вс тайны — не на неб и на земл, а на одной земл, и не на всемъ земномъ шар, а только на участк московскомъ, которыя внесъ поэтъ въ свое произведеніе и о которыхъ не сметъ грезить гордая философія. Мы же, не философы и не гордые, смиренно отказываемся отъ претензіи объяснить необъяснимое, выбирая себ дло больше по плечу, именно, указать здсь нкоторые примры чудеснаго.
Мы уже передали читателю, что, въ первой части, черезъ мсто, гд спасается Букалъ и гд co-временемъ раскинется Москва, проходятъ Кіевляне, Костромичи, Ярославцы, Ростовцы, Суздальцы, Владимірцы, Муромцы и Галичане. Сергій, парень изъ села Кучкова, говоритъ (стр. 38):
‘Что за пора пришла! и съ полудня и съ полуночи, и отъ ранней и отъ поздней зари, все тянется народъ черезъ это святое мсто.
Букалъ. Ужь не здсь ли бьется сердце Русской земли?
Сетй. Сошлись не далеко отсюда Новгородцы, Псковичи и Тверичи. А за ркой съ разныхъ сторонъ еще валитъ народъ.
Букалъ. Кровь отъ всхъ членовъ приливаетъ къ сердцу. Такъ народы отъ всхъ концевъ Русской земли стекаются сюда не даромъ. Духъ Божій ведетъ ихъ въ сію пустыню… На изсохшемъ ясени явилась жизнь въ животворномъ образ Спаса!… Отъ созданія міра была здсь тишь — теперь людская молвь… была темень въ безвыходныхъ лсахъ… будетъ ясень подъ снію креста.— Свтъ Христовъ просвщаетъ всхъ.
Галичане. Аминь!
Это предчувствіе, гаданіе о томъ, что Москва будетъ сердцемъ Россіи. А вотъ и чудесное въ самомъ имени Москвы. Выше было выписано, какъ, посл новогородскаго самохвальства, Псковичи, Тверичи, Смоляки, Рязанцы восклицаютъ: ‘Славенъ великій Псковъ! славенъ городъ Тверь! славенъ городъ Суздаль! славенъ городъ Владиміръ! славенъ городъ Рязань!’ и какъ вс потомъ, изъявляя свою любовь къ отечеству, возглашаютъ: ‘славны вс города русскіе!’ Теперь выписываемъ слдующій за этимъ восклицаніемъ разговоръ (стр. 43):
Букалъ. Боже мой!… такъ!… такъ! вспомнилъ! вспомнилъ сказанное мн во сн имя дивному, еще не бывалому городу!.. вспомнилъ! (въ восторг). Братія! Славенъ! могучъ! богатъ! славенъ святой городъ Москва!
Вс. Славенъ святой городъ Москва! (Молчаніе. Букалъ молится).
Тверичь. Э! да гджь, братцы, этотъ городъ Москва?
Новгородцы. Да, гджь онъ, вправду?
Псковичи. Что за диво?
Смоляки. Откуда объ немъ на мысль пришло?
Рязанцы. Ни съ того, ни сего, на языкъ попало!
Букалъ. Гласъ Божій — гласъ народа! Посадникъ. Да ужь не Москвой ли тутъ у васъ рка-то зовется?
Сергій. Вотъ эта — Неглинная. Изъстари такъ ее прозвали. А ту еще не окрестили.
Букалъ. Буди же отнын: Москва-рка!
Вс Москва-рка! Москва-рка!
И тотчасъ посл этого, Сергій заплъ:
Ой! ты матушка Москва-рка!
Ты, рка ль, рка раздольная, Ты катись, катись разгульная, По песочку златожелтому, и проч.
Вы улыбаетесь, читатели? Что жь тутъ особенно смшнаго? отъ-чего же псн заразъ не сложиться, если имя Москвы сложилось въ сновидніи отшельника? одно чудесне ль другаго? Притомъ же, надо было выразить пснолюбіе русскаго народа.
Излишне сказывать, что князь Андрей Юрьевичъ женится на Елен, дочери Кучки (прелестной, по выраженію Карамзина), потому-что она его суженая, — и что Елена выйдетъ за князя, потому-что видла его во сн, о рождеств. Говоримъ: излишне, по той причин, что святочныя гаданья принадлежатъ къ самымъ ординарнымъ чудесамъ природы. Но юродиваго миновать нельзя. Онъ играетъ, или, лучше сказать, поетъ довольно-важную роль въ поэм: первою пснію пророчитъ онъ свадьбу Елены, второю — умерщвленіе князя. Отъ временъ юродиваго, художественно очерченнаго въ ‘Борис Годунов’, и отъ Мити, удачно выведеннаго г. Загоскинымъ, пошла на юродивыхъ мода и вмст паденіе: чмъ ближе они къ намъ, тмъ хуже. Юродивые позднйшихъ романовъ г. Загоскина хуже Мити, тотъ, что поетъ у г. Сушкова, хуже того, что поетъ въ одной новйшей исторической драм. Отъ-чего это происходитъ — до-сихъ-поръ не ршено.
По всего странне показалось намъ предсказаніе Евдокіи, супруги Донскаго, о Карамзин. Мы знаемъ, поэтическія пророчества введены у насъ г. Кукольникомъ, который заставилъ Тассо говорить о Гёте и о немъ, г. Кукольник. Въ драматической фантазіи это позволено. Притомъ же, личность Тасса, поэта по-преимуществу мечтательнаго, годится для треножника пиіи. Но не къ мсту пророческая рчь въ устахъ великокняжеской супруги. Пусть читатели сами видятъ, что наше замчаніе справедливо. Сцена представляетъ сергіевскій прудъ, окруженный березами. Вправо Новосимоновскій Монастырь, влво Старосимоновскій, прямо Москва за лсомъ. Великая княгиня Евдокія, Степанида (няня Евдокіи), Лиза (любимица Евдокіи) идутъ отъ заутрени. Лиза задумалась и покачнулась въ воду (стр. 136):
Степанида (схватя ее). Ахъ! Господи! Ни какъ заснула ты?
Что, мать моя, пригрезилось такого?
Ужъ не русалки ль — Тфу! манили въ воду?
Лиза. Задумалась!
Евдокія (Лаская Лизу). Охъ, бдная моя,
Ты, Лиза!.’. Все о немъ?… о жених
Печалишься?.. Терпнье! Богъ воротитъ
Съ Димитріемъ къ теб его.
Лиза. Признаться:
Я заглядлася на свтлый прудъ. Степанида.
Звай впередъ! авось пойдешь ко дну!
А тутъ въ народъ и пуститъ сказку бахарь:
Молъ — Лиза бдная, съ тоски, съ печали
Въ прудъ бросилась, подъ Симоновымъ.
Евдокія, заступившись за Лизу и описавъ прекрасный видъ окрестности, продолжаетъ (стр. 137):
Быть можетъ, нкогда, въ Москв моей,
Или вблизи обители священной,
Мужъ, призванный на подвигъ и на славу —
Преданія, былины воскреситъ:
Съ любовію къ отечеству, съ надеждой
Великихъ длъ и съ врою въ добро,
Раскроетъ хартіи временъ минувшихъ —
Подъ пепломъ, перстію во мгл вковъ
Пробудитъ жизнь и духъ племенъ, народовъ,
Вспоившихъ кровію своею землю,
Усявшихъ родимую костьми
Дтей и женъ, всмъ жертвуя отчизн!
И гласъ любви, гласъ вщій лтописца
О праотцахъ потомкамъ передастъ
Отрадную — имъ въ назиданье — повсть!
Понимаете ли, читатели? Евдокія видитъ и Бдную Лизу Карамзина, и его Исторію, да къ-тому жь и смотритъ на эту исторію глазами стихотворенія H. М. Языкова. Не странно ли это?..
Все на свт измняется, слдовательно, измняется и чудесное. Непреложный законъ этого измненія состоитъ gь томъ, что оно прогрессивно уменьшается, какъ несообразное съ открытіями наукъ, съ движеніемъ просвщенія, которое есть свтъ. У Виргилія чудеснаго меньше, чмъ у Гомера, у христіанскихъ эпическихъ поэтовъ меньше, чмъ у Виргилія, теперь нтъ вовсе и эпическихъ поэмъ, которыя перешли въ историческія драмы и въ романы. Г. Сушковъ является счастливымъ исключеніемъ изъ этого закона: послдующія части его поэмы не отстаютъ въ чудесномъ отъ предъидущихъ, имющихъ дло съ преданьями старины глубокой. Василій-Темный разсказываетъ своему сыну о пророчеств Мисаила въ день его рожденія (стр. 145), старикъ объясняетъ народу государственные успхи Іоанна III таинственнымъ образомъ:
‘Не дивитесь. Онъ въ такой годъ родился. Видите ли: въ тотъ годъ умеръ послдній злодй Великаго Князя Василія Васильевича, Димитрій Красный, преставился, чтобъ молиться за насъ на небеси, Св. Фотіи, на мсто это поставленъ, ужъ не въ Греціи, а дома, Россійскими святителями благословенный Іона, о немъ же, въ отрочеств его, самъ Св. Фотій предсказалъ, что быть ему первосвятителемъ въ Москв, а напослдокъ былъ осьмой вселенской соборъ.’ (Стр.155).
Конечно, такую рчь ведетъ грамотный старикъ начала XVI вка, и ведетъ ее передъ простымъ народомъ. Но жалко то, что подобныя рчи раздаются и въ наше время, въ половин XIX столтія, передъ лицомъ не-простаго народа.— Вкъ Екатерины и вкъ Александра, отличившіеся сильнымъ развитіемъ просвщенія, запечатлны у г-на Сушкова тоже чудеснымъ, въ смысл миологіи. Передъ извстіемъ о кончин Екатерины, на балу въ дом дворянскаго собранія, читаютъ стихотвореніе, назначенное для пнія подъ польскій, и въ этомъ стихотвореніи тринадцать стиховъ!— Посл незабвенныхъ происшествій 12, 13 и 14 годовъ, трое студентовъ (людей, кажись, ученыхъ) бесдуютъ о свжихъ событіяхъ. Первый говорить: ‘Замтьте еще знаменательное явленіе: Морро (Моро? Moreau) не стало именно въ то торжественное мгновеніе, когда глубоко-обдуманныя предначертанія Александра долженствовали увнчаться полнымъ успхомъ.’ Другой отвчаетъ: ‘Такъ. За дв недли до Лейпцигской битвы. И не стало для того, чтобъ иностранцы, союзники и не союзники наши, не могли сказать, что не Россія, а Французъ Морро побдилъ Наполеона’ (стр. 215). Когда читаешь подобныя строки, то не утерпишь, чтобъ не сказать всмъ, поэтамъ и не поэтамъ: Милостивые государи! Истинное сознаніе великихъ заслугъ не иметъ нужды въ мнніи иностранцевъ, оно не спрашиваетъ себя: что скажутъ объ этомъ? Не-уже-ли вы не видите, что подобныя выходки придаютъ иностранцамъ больше значенія, нежели вы думаете, и унижаютъ насъ больше, чмъ вы желаете? Не-уже-ли вы не видите, что Тому, для Кого все равно возможно, возможно было измнить мнніе союзниковъ, сдлать его благопріятнымъ для насъ, не прибгая къ смерти Моро или, по-вашему, Морро? Смотря на міръ слабыми глазами смертнаго, вы строите его по плану вашей собственной хитрости, которая не уметъ ничего сд лать прямо, но во всемъ извращаетъ порядокъ: желая наказать одного, наказываетъ другаго, и награждаетъ не тхъ, кого должно, и заставляетъ думать людей не посредствомъ умственной способности, а помощію смерти посторонняго человка. Вы, вотъ, толкуете смерть Моро такъ, а Французы, ставъ на точку чудеснаго, толкуютъ ее иначе, но и вы и они извлекаютъ изъ нея благопріятное для себя обстоятельство. Не было бы такого страннаго разногласія при такой обыкновенной вещи, какова смерть во время сраженія, еслибъ разсуждающіе думали не о знаменательныхъ, а о естественныхъ явленіяхъ, не о благопріятныхъ для себя обстоятельствахъ, а просто о законахъ разума.
Впрочемъ, чудесное, которое г. Сушковъ сыплетъ щедрою рукою, есть, съ своей стороны, также знаменательное и даже благопріятное для него обстоятельство. Оно возвращаетъ его сочиненію отнятое нами имя. Сочиненіе его, дйствительно, можетъ назваться поэмой — въ дух древнихъ поэмъ, проникнутыхъ миологіей.
Но если дло идетъ о творчеств, о произведеніи поэтическомъ, сообразномъ современному взгляду на искусство, тогда — извините — въ этой таинственности и чудесности нтъ ни капли поэзіи. Въ поэтическихъ вымыслахъ непремнно предполагается истина, такъ-называемая поэтическая, фантазія производитъ возможное и правдоподобное, образы, ею созданные, не противорчатъ разуму. А какой разумъ, какое правдоподобіе въ случайномъ столкновеніи разнородныхъ предметовъ? Есть и другое значеніе фантастическаго. Иногда фантазія забываетъ требованія разума и создаетъ такіе странные образы и событія, которыхъ нельзя отъискать въ мір: являются произведенія чисто-фантастическія (наприм. сказки). Образованная литература, художественная поэзія не чуждаются этого элемента, примромъ чему служатъ многіе писатели, на-прим. Гоффманъ. Но и здсь, въ чисто-фантастическомъ созданіи, есть также свои законы: дитя разсказываетъ свой сонъ, въ которомъ отражается міръ дтскаго возраста — его характеръ, образъ мыслей, чувства, знакомые, товарищи, родные, записки сумасшедшаго показываютъ то, чмъ онъ былъ въ нормальномъ положеніи: въ нихъ объясняется многое пунктомъ помшательства. Но когда человкъ здоровый начнетъ проповдывать нездоровыя сужденія — какъ и чмъ это объяснить? гд здсь законы?
Сколько въ сочиненіи г-на Сушкова чудеснаго, столько жь, если не боле, въ немъ псень. Основываясь на этомъ, можно назвать его псно-пніемъ, въ собственномъ смысл. Въ первой части — псня людей, плывущихъ на ладьяхъ, псня ратниковъ, псня Суздальцевъ и товарищей, псня Кіевлянъ, псня Сергія (о Москв-рк), псня Псковича про рку Великую, псня Тверича про Волгу, псня двушекъ, псня юродиваго, псня кликушъ, псня работниковъ — итого одиннадцать. Во второй части — псня Елены, псня юродиваго, псня Марьи, псня парней, псня ребятишекъ, хороводная псня, псня запвалы и гудцовъ, псня народа — итого восемь. Въ третьей — псня женщинъ, воиновъ, нищихъ, дтей, псня продавцовъ, псня пьянаго, псня опричника — итого четыре.Въ четвертой — хорная псня. Въ пятой — псня одного студента, псня другаго, псня запвалы, псня псенниковъ…
Сдлаемъ, наконецъ, послднее замчаніе. Языкъ дйствующихъ лицъ не соотвтствуетъ часто ни ихъ положенію, ни времени, въ которое они жили. Вотъ, для примра, стихи:
Монахъ, монахъ! видалъ ли, ты, его,
Блестящаго какъ молніи Перуна,
Прекраснаго, какъ первая жена,
Могучаго, какъ море въ громъ и бурю,
И мудраго, какъ змй — его символъ!
Видалъ ли ты, монахъ, въ твоихъ мечтахъ
Его — Царя земли и вчной бездны?…
Кто это говоритъ? не можете ли угадать? Мильтонъ въ ‘Потерянномъ Раю’, Жоржъ Зандъ въ ‘Консюэло’, отъ лица Альберта,— или Лермонтовъ въ извстной поэм? Нтъ, это говоритъ русскій кудесникъ 1141 года, тотъ самый, который, черезъ дв страницы, затянулъ слдующіе стихи, по примру Ильи Муромца, Карамзина’.
Ты, душа ли, моя душенька!
Для того ли, ты, пыталася
Чернокнижной, адской мудрости?..
Князь Андрей Юрьевичъ начинаетъ разговоръ съ Еленой такими стихами:
Я чувствовалъ, Елена! сладость жизни!
Сопутница любовная моя!
Я чувствовалъ, что здсь воспоминанья
Тяжелыя живй заговорятъ…
А вотъ какъ разсуждаетъ Евдокія
Теперь опять какъ-словно отлегло
Отъ сердца — и опять я разумю,
Что наша Русь окрпла, что Москва,
Хранимая молитвами Святаго
Первосвятителя, его же мощи
Почіютъ въ ней, не преклонитъ главы,
Увнчанной крестомъ, передъ басмою,
Что мужъ добра и правды Кипріанъ
На страж въ ней, что чистыя молитвы
Святыхъ не разъ ршали участь битвы:
Такъ два года тому, какъ Бегичь съ тьмой
Татаръ погибъ въ безсмертныхъ волнахъ Вожи!…
Довольно, кажется? Вы знаете теперь, что такое твореніе г-на Сушкова.