'Морские войны времен французской Республики и Империи' Ж.-П.-Э. Жюрьена де ла Гравьера. Части первая и вторая, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1851 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. А. Некрасов

‘Морские войны времен французской Республики и Империи’ Ж.-П.-Э. Жюрьена де ла Гравьера. Части первая и вторая

Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15

Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847—1869)

Л., ‘Наука’, 1990

Морские войны времен французской Республики и Империи. Соч. Жюрьен де ла Гравьера, капитана французского флота. Перевод с французского. Две части. СПб., 1851.

Благодаря Морскому ученому комитету, по поручению которого переведена книга Жюрьен де ла Гравьера, русская публика в летнюю пору получила сочинение, которое по занимательности может поспорить с любым романом. Этим оно обязано сколько интересу своего предмета, только же и таланту автора, который умел соединить морские войны 1793—1805 годов в картине увлекательной, представляющей стройное и последовательное целое. Положение британского флота и причины его перевеса над союзным, замечательные личности действовавших как с той, так и с другой стороны, наконец, самые морские битвы — всё обрисовано у автора мастерски, читатель как бы лично присутствует при развитии страшной драмы и с возрастающим участием следит ее до последней минуты. Его верный такт легко открывает ту дань национальному чувству, которую неизбежно приносит автор, описывая беспрестанные поражения, претерпенные его соотечественниками, и торжества счастливых противников. Но надо признаться, что национальное чувство автора нигде не выходит из границ понятных и извинительных. Из французских адмиралов особенно хорошо удался автору очерк личности Вильнева, этот беспристрастный очерк полон, рельефен и представляет собою определенный характер, ясный для каждого, из английских — Джервис, Коллингвуд, Нельсон очерчены с особенным тщанием, последний не столько определенно, сколько два первые. Но самая громадность личности Нельсона служит лучшим извинением автору. Не имея возможности проследить в подробности содержание книги Жюрьен де ла Гравьера, которую мы рекомендуем читателям прочесть вполне, остановимся на биографии Нельсона, которому суждено было разыграть главную роль в кровавой борьбе, утвердившей за его отечеством первенство на море.

‘Немногие моложе Нельсона начали свое морское воспитание. Сын пастора в графстве Норфолькском, он двенадцати лет оставил Норичское училище и под руководством своего дяди, капитал на Сокклинга (Suckling), поступил на корабль ‘Ризонэбль’. <...> Когда мир, заключенный в 1783 году, дозволил англичанам посещать твердую землю, Нельсон поспешил во Францию, чтобы изучить французский язык, знание которого он считал необходимым для каждого офицера британского флота. Что касается до самого утонченного знания морского дела, то, конечно, никто не обладал им более Нельсона, и он ставил его так же высоко, как Наполеон ставил самые мелочные сведения, неразлучные с благородным званием воина. <...> Совершив плавание в Ямайку, к Северному полюсу и в Индию, Нельсон, на девятнадцатом году, мог держать экзамен в лейтенанты, и аттестат на право получить этот чин был выдан ему, когда он предъявил свидетельство о своем шестилетнем пребывании на море, доставил журналы военных судов ‘Каркасс’, ‘Сигорс’ (‘Seahorse’), ‘Дольфин’, ‘Ворчестер’, так же как и аттестации капитанов Сокклинга, Лютвиджа, Фармера, Пигота и Робинсона, и доказал, что умеет брать рифы и делать сплесень. С этим патентом на звание он мог еще долго прождать лейтенантского чина, но, к счастью, дядя его, капитан Сокклинг, был сделан контролером флота и легко выхлопотал племяннику своему чин, о котором многие мичмана английского флота вздыхают напрасно целую жизнь. Таким образом первый шаг был сделан, и обрадованный Нельсон писал в тот же день к своему брату: ‘Наконец я лейтенант… Теперь от меня зависит продолжать мою карьеру, и, надеюсь, я исполню это с честью для меня и для друзей моих’. В то же время Нельсон поступил на фрегат ‘Лоустофф’ и, отправляясь в Ямайку, получил в напутствие назидательные советы своего отца и наставления капитана Сокклинга. <...> Это были последние наставления капитана Сокклинга. Он умер вскоре после прибытия Нельсона в Ямайку, но последний не остался без покровителей. Командир фрегата ‘Лоустофф’ очень полюбил его и упросил вице-адмирала Паркера, бывшего в то время главнокомандующим в этом море, взять Нельсона к себе на корабль ‘Бристоль’. Никакое обстоятельство не могло быть более выгодно для возвышения молодого лейтенанта. Нездоровый климат Антильского моря беспрестанно очищал на эскадре вакансии, и главнокомандующий мог, по своему усмотрению, заменять места выбывших офицеров. Посредством этих назначений адмирал мог давать чины, соответственные очистившимся вакансиям. <...> Вскоре война возгорелась между Англией и Францией и явилась на помощь вест-индскому климату, для очищения новых вакансий. Капитан фрегата ‘Гинчинбурк’, содействуя овладению одним французским фрегатом, был убит 2 июня 1779 <года>,и Нельсон, командовавший уже бригом ‘Баджер’, был, по расположению к нему адмирала, призван к этой новой должности, которой и обязан чином капитана корабля. <...> Нельсон получил чин капитана корабля на двадцать втором году от рождения, и с этой минуты военная будущность его казалась обеспеченною’.

Двадцати двух лет он исполнил весьма важную экспедицию. ‘В начале 1780 года пятьсот человек, посланные из Ямайки под прикрытием его фрегата, были высажены на берег на мысе Грасиас-а-Диос, в провинции Гондурас’. При осаде Сен-Жуанского замка Нельсон заболел местного болезнию. ‘Только одно счастливое обстоятельство могло спасти Нельсона. <...> Корвет, пришедший с подкреплениями из Ямайки, привез Нельсону известие, что адмирал сэр Петер Паркер назначил его командиром корабля ‘Янус’, и Нельсон оставил эту губительную землю накануне сдачи Сен-Жуанского замка’. Но ‘он не мог оставаться командиром корабля ‘Янус’: расстроенное здоровье заставило его возвратиться в Англию. Около исхода сентября 1780 года он переехал на корабль ‘Ляйон’ (‘Lion’), которым командовал капитан Корнваллис, и сейчас же по прибытии в Европу отправился к Батским водам. Еще в молодости здоровье Нельсона было потрясено индейскими лихорадками, а это новое испытание окончательно его расстроило. Но, одаренный сильными нервами, он нисколько не утратил своей деятельности и в расслабленном, больном теле сохранил сильную душу. Батские воды в первое время помогли ему столько, что он почел долгом съездить в Лондон и хлопотать о новом назначении на службу. Просьба его была исполнена. На фрегате ‘Альбемарль’ он посетил берега Дании и принял деятельное участие в военных предприятиях у залива Святого Лаврентия и на водах Северной Америки. Жаждая деятельности на сцене более обширной, Нельсон выпросил у лорда Гуда позволение следовать за ним в Антильское море, как вдруг мир, заключенный в 1783 году, остановил на время его стремление’. 1 февраля 1793 года Франция объявила войну Англии и Голландии. Здесь кстати приведем любопытные подробности о наборе войск в Англии:

‘В Англии нет закона, который бы разрешал насильственный набор для удовлетворения потребностям армии и флота. В обыкновенное время экипажи военных судов составляются из добровольных наемщиков, служба которых редко продолжается более трех лет, и каждый капитан, назначенный командовать судном, вынужден в некоторой степени исправлять должность вербовщика. Но лишь только парламент разрешит насильственную вербовку, набор начинают производить вооруженною рукою. Во всех приморских местах являются вооруженные отряды, под названием вербовальных партий (press-gangs), состоящие из служащих уже матросов или из морских солдат. Под начальством офицера или мичмана эти отряды отправляются в ночные экспедиции, имеющие целию забирать силою в питейных домах и на улицах всех праздношатающихся и бродяг. Странное стеснение воли в стране свободной! Странное злоупотребление власти в классической земле законности! Благодаря этому сильному средству в течение последней войны на английских судах было почти столько же беглых, сколько и матросов, но тем не менее оно доказывает, какою энергическою властью облечено бывает в критические минуты грозное правительство, пружин которого не могли ослабить самые либеральные постановления!’

Нельсон назначен был командиром корабля ‘Агамемнон’. Десять лет мира не остались бесплодными в его карьере. Три года сряду он командовал на фрегате ‘Борей’ станцией у Наветренных островов в Антильском море. Несмотря на то что он исполнял эту обязанность в мирное время, Нельсон уедал, однако, положить основание своей репутации и выказать решительный и непреклонный характер. Желающие ближе познакомиться с деятельностью его в этот промежуток времени должны адресоваться к книге г. Жюрьен де ла Гравьера:

‘В пять лет невольного отдыха в нем накопилась такая потребность деятельности, что он с трудом удерживал свое нетерпение. Тогда он был в цвете лет, общее мнение указывало на него как на одного из лучших офицеров целого флота, и жажда славы была в нем так велика, что он, конечно, не упустил бы ни одного случая приобресть ее на той арене, на которой вторично сходились Англия и Франция. Первым делом его было набрать экипаж. Тогда это было нелегко, но благодаря своей деятельности, а также и репутации, — потому что английские матросы не с одинаковою охотою идут служить ко всем командирам, — Нельсон, мечтая уже о славе и почестях, о битвах и призах, скоро успел набрать на ‘Агамемнон’ экипаж, один вид которого приводил его в восторг. ‘У меня под начальством, — писал он к своему брату, — лучший 64-хпушечный корабль ь целой Англии, мои офицеры все достойные люди, экипаж храбрый и здоровый, пусть посылают меня в какую хотят часть света’. К счастью для его будущей славы, он был назначен в Средиземное море. Впоследствии, под начальством адмирала Джервиса, станция эта сделалась лучшею школою для английских моряков. Нельсону суждено было провести здесь большую часть своей службы. Под руководством лорда Джервиса, в продолжение четырехгодового деятельного крейсерства, приобретал он те специальные сведения, которым со временем был обязан командованием эскадрой при Абукире’.

Пока англичане очищали Тулон, Нельсон деятельностью, оказанною в исполнении различных возложенных на него поручений, успел заслужить уважение и расположение лорда Гуда:

‘…лорд Гуд давно уже предлагал Нельсону променять маленький 64-хпушечяый корабль на семидесятный. Предложение было обольстительно, но Нельсон не мог решиться оставить своих офицеров. Он очень любил их и всегда относился об них с особенною похвалою. Странно, что человек, в котором некоторые случаи печальной известности выказали настойчивость неумолимую, был одарен большою чувствительностью и сердцем, способным любить. Даже та деспотическая, неограниченная власть, какою он был облечен, не могла изменить в нем ровности расположения духа и свободы обращения, отличавших его в частной жизни и в самых мелочных служебных отношениях. Достаточно прочесть его переписку, чтобы совершенно в этом убедиться. Там, в самых искренних его излияниях, не найдется ни одного места, где бы он жаловался на своих офицеров, на свои корабли и их команды: все прекрасны, преданны, исполнены рвения, и действительно, все делались такими под влиянием его любезного, внимательного обращения. В этом, впрочем, и заключалось великое искусство Нельсона. Он так умел со всеми обходиться, так понимал способности каждого, что не было такого дурного офицера, из которого бы он не сделал ревностного, часто даже способного служивого’.

‘Нельсон лично распоряжался осадой Бастии и принимал деятельное участие в осаде Кальви. На одной из батарей, устроенных против этого города, он лишился правого глаза. Эта рана заставила его просидеть дома только один день, однако ж, как он сам тогда писал, на волос ближе, и ему бы снесли голову’. Сражение при Сан-Винценте наконец доставило Нельсону достойный случай отличиться: общее мнение единогласно приписало его смелому маневру причину взятия четырех неприятельских кораблей.

‘Некоторые завистники пытались, правда, уменьшить цену подвигов Нельсона, заметив, что он уклонился от того плана атаки, какой предписан был адмиралом. Это обстоятельство могло иметь некоторое влияние на мнение такого строгого начальника, каков был сэр Джон Джервис, и капитан Кальдер взялся было обратить на это его внимание. ‘Я очень хорошо это видел, Кальдер, — сказал адмирал, — но если вам случится когда-нибудь сделать подобный проступок, будьте уверены, что я и вам прощу».

’20 февраля 1797 года, тридцати девяти лет от роду, Нельсон, по старшинству, был произведен в контр-адмиралы. Все еще находясь под начальством адмирала Джервиса, он едва только положил основание своей славе, однако ж он часто повторял с наивною уверенностью пророческие слова: ‘Вступивши однажды на поле чести, я вызываю кого угодно удержать меня». При неудачном покушении на остров Тенерифу 24 июля 1797 года Нельсон был ранен в локоть. ‘Принужденный раною на некоторое время к спокойствию’, Нельсон был принят в Англии ‘с теми же знаками уважения и отличия, какие бы оказали победителю. Однако ж страдания его от раны были долги и мучительны, и, несмотря на его нетерпение, хирурги не прежде 13 декабря 1797 года дозволили ему возвратиться в море’.

‘От начала службы своей до того времени Нельсон, как он сам писал в докладной записке королю, успел участвовать в двух морских сражениях, из коих одно, в марте месяце 1795 года, продолжалось два дня, выдержал три сражения против фрегатов, шесть против береговых батарей, содействовал взятию или истреблению 7-ми линейных кораблей, 6-ти фрегатов, 4-х корветов, 11-ти корсаров и почти 60-ти купеческих судов. К своим заслугам он причислял еще две правильные осады, а именно осады Бастии и Кальви: десять лет на гребных судах, опаснейших из всех родов военных действий, дел, которыми Турвилль наиболее гордился в подобном же докладе, и, наконец, сто двадцать встреч с неприятелями.

В этих различных битвах Нельсон потерял уже правый глаз и правую руку, но отечество, по выражению короля Георга III, еще кой-чего от него ожидало’.

Со второго мая 1798 года начались погони Нельсона за французским флотом. Наконец настало 1 августа этого года — день Абукирского сражения, гибельный для морских сил Франции. ‘Из 13 кораблей и 4 фрегатов, атакованных Нельсоном в Абукирском заливе, 9 кораблей досталось в руки англичанам’. Имя Нельсона покрылось бессмертною славою. Ост-Индская компания, ‘в знак своей признательности, ассигновала победителю при Абукире сумму в 10 000 ф<унтов> стер<лингов> (около 70 000 руб<лей> сер<ебром>). За этою первою наградою последовало множество других. Турецкая компания {Компания, составившаяся в Лондоне для торговли с Левантом. <Примечание автора книги>.} предложила ему серебряную вазу, Патриотическое общество — сервиз в 500 ф<унтов> стер<лингов>. Лондонский Сити, взамен шпаги контр-адмирала Дюшайла, присланной Нельсоном, подарил ему шпагу в 500 ф<унтов> стер<лингов>. Император Павел I, султан, короли сардинский и неаполитанский, даже остров Зант, наперерыв осыпали его отличиями и подарками. Герцог Кларенский, ветераны английского флота: Гуд, Гау, Сент-Винцент, Петер Паркер, который произвел его в капитаны, Гудалл (Goodall), сэр Роджер Кортис, который, так же как сэр Джон Орд и Уильям Паркер, мог завидовать ему в командовании эскадрой, — все эти адмиралы, видевшие в нем кто воспитанника, кто соревнователя, поспешили присоединить свои поздравления к тем, какие сыпались к нему от всех иностранных государей. Коллингвуд прибавил к этому дань своей старинной и верной дружбы. <...> Одно английское министерство, казалось, отстало от общего увлечения. Входя в Абукирский залив 1 августа 1798 года, Нельсон сказал окружавшим его офицерам: ‘Завтра, еще не наступит этот час, и я заслужу или лордство, или Вестминстерское аббатство’. Он действительно заслужил лордство, но адмирал Джервис за Сан-Винцентское сражение получил графа и пенсию в 3000 ф<унтов> с<терлингов>, но Дункан 8а сражение при Кампердауне был награжден титулом виконта и такою же пенсиею, Нельсон же получил за свою победу только титул барона и пенсию в две тысячи фунтов, простиравшуюся на двух первых его наследников мужеского пола. Он был побалован званием лорда под именем барона Нильского и Борнгамторнского’. Абукирская победа, по замечанию автора, имела гибельное влияние на Нельсона. ‘Тогда, среди упоения торжества, в нем произошел род нравственного переворота, раздражения, которое многие, не колеблясь, приписали полученной им ране в голову и потрясению, какое эта рана произвела в мозговой системе’. Но автор приписывает эту перемену влиянию неаполитанского двора и связи Нельсона с леди Гамильтон:

‘Нельсон первый раз познакомился с сэром Виллиамом Гамильтоном и женою его в 1793 году, когда лорд Гуд посылал его к королю Фердинанду IV, чтобы потребовать вспомогательный корпус войск для защиты Тулона. Но тогда сэр Виллиам был для командира корабля ‘Агамемнон’ не более как дипломатическим агентом, которого, правда, он хвалил деятельность и усердие, а леди Гамильтон любезною молодою женщиною, которой он ценил изящный тон. Притом Нельсон провел тогда в Неаполе очень короткое время и после, до самого Абукира, совсем туда не показывался.

Сэр Виллиам был молочный брат короля Георга III. Находясь уже более тридцати лет британским посланником при дворе обеих Сицилии, он был при этом дворе в большой милости. Он страстно любил охоту, а этого было достаточно для благосклонности Фердинанда IV. Он слыл любителем изящных искусств, и хотя подозревали, что его усердие в этом отношении не без спекулятивных целей, однако этого было довольно, чтоб заслужить милость королевы. Таким образом, он находился в коротких сношениях с двумя главами государства. Сэр Виллиам был старик веселого нрава, позволявший себе много свободы в речах, крепко разочарованный насчет всех заблуждений и обаяний мира, английский эпикуреец, которого неистощимые шутки, по словам Нельсона, могли бы вылечить и оживить самого графа Сент-Винцента, если бы тот в 1799 году отправился лечиться в Неаполь, вместо того чтоб ехать в Англию. Англичане вообще не умеют шутить, не сходно с их нравами и их серьезным характером играть пороком и подсмеиваться над тем, что честно и пристойно. Добрый сэр Виллиам, как называл его Нельсон, имел один из тех скептических и грубых умов, какие редко попадаются среди народа, привыкшего так глубоко уважать святость семейных добродетелей. Подобные умы, в соединении с тем сухим, положительным оттенком, какой свойствен британскому характеру, представляют что-то более обнаженное, более отвратительное, чем натуры того же разряда в народе более ветреном и живом.

Шестидесяти лет от роду сэр Виллиам, увлеченный внезапной страстью, женился на любовнице своего племянника. {В 1791 году, леди Гамильтон было тогда около тридцати лет. <Примечание автора книги>.} Если верить свидетельству современников и портрету ее, работы знаменитого Ромнея, то эта женщина, известная в Лондоне под именем мисс Эммы Гарт (Harte), была одною из самых обворожительных женщин своего времени. Дочь бедной служанки из княжества Валийского, Эмма Гарт провела свою молодость в самых странных и самых подозрительных приключениях. Все эти обстоятельства были сэру Виллиаму совершенно известны, но нисколько не помешали ему на ней жениться. Впрочем, он столько же заботился о прошедшем, сколько и о будущем, и, обладая в высшей степени всеми качествами снисходительного мужа, он жил около четырех лот с женою и с лордом Нельсоном, нисколько не тревожась близостью их сношений и называл Нельсона своим лучшим другом и добродетельнейшим из людей. Перед смертью он завещал свою жену попечениям этого друга, а большую часть своего состояния отказал племяннику и тем выказал окончательную черту своего эксцентрического юмора. Что же касается до леди Гамильтон, то она, с удивительною гибкостью, свойственною женщинам, вскоре стала наравне с своим новым положением. Ее представили к неаполитанскому двору, и, брошенная судьбой в эту возвышенную сферу, она скоро вошла в милость королевы. Ни малейшее замешательство не обнаружило позора ее прошлой жизни и ее низкого происхождения’.

Пребывание Нельсона при неаполитанском дворе, где он находился постоянно под влиянием леди Гамильтон и королевы, заключилось поступком, не делающим чести его великому имени. Этот поступок был казнь князя Караччиоло:

‘Это был семидесятилетний старец, происходивший от младшей отрасли одной из самых благородных фамилий Неаполя. Он долго и с отличием служил в неаполитанской морской службе и командовал кораблем ‘Танкреди’, под начальством адмирала Готама. Почтенный благосклонностью своего государя, заслуживший большую народность, Караччиоло в 1798 году был произведен в адмиралы и снискал уважение и любовь всех английских капитанов в то время, когда английская эскадра, забытая адмиралтейством, приветствовала, как благоприятное событие, появление двух неаполитанских кораблей в заливе Сан-Фиоренцо. Когда королевская фамилия бежала в Палермо, Караччиоло на своем корабле провожал ее и возвратился в Неаполь не прежде, как получив на то разрешение короля, но вскоре, увлекаясь обстоятельствами, он допустил себя принять начальство над морскими силами республики и не однажды с несколькими плохими канонерскими лодками, какие ему удалось собрать, нападал на английские фрегаты. Нельсон сначала не очень сурово отзывался о безрассудстве, с каким Караччиоло оставил своего государя, и, казалось, готов был допустить, что в душе неаполитанский адмирал не был настоящим якобинцем. Как только капитуляция была подписана, Караччиоло, лучше своих товарищей понимавший дух междоусобий, скрылся в горы. Голову его оценили, один из слуг изменил ему, и 29-го июня в девять часов вечера он был привезен на корабль ‘Фудройан’. Капитан Гарди (Hardy) поспешил защитить его от негодяев, его выдавших, которые на самых шканцах английского корабля продолжали осыпать его ругательствами и делать ему оскорбления. Адмирала уведомили о взятии Караччиоло, и пленник был поручен надзору старшего лейтенанта корабля ‘Фудройан’.

Нельсон был в эти минуты под влиянием сильного нервического раздражения. Он чувствовал себя рабом пагубной, неодолимой страсти, которая должна была разрушить его семейное счастие. Нередко в эту эпоху он изображал друзьям свое душевное уныние и желал спокойствия могилы. ‘Кто прежде видал меня таким радостным, таким веселым, — писал он леди Паркер, — едва ли бы теперь узнал меня’. Такое состояние души часто бывает предтечею больших преступлений. И действительно, кажется, что под влиянием таких грустных сознаний и таких сильных внутренних упреков сердце наполняется горечью и становится восприимчивее для внушений злобы и ненависти. Нельсон решился немедленно судить Караччиоло. Приказано было собраться на корабль ‘Фудройан’ военной комиссии под первенством графа Турна (Thurn), командира неаполитанского фрегата ‘Минерва’. В полдень над несчастным старцем произнесен был смертный приговор, ни седины, ни прежние заслуги не могли его спасти.

Как только Нельсону сообщили это решение суда, он отдал приказание, чтобы приговор был выполнен в тот же вечер. Караччиоло присудили быть повешенным на фока-pee фрегата ‘Минерва’. Что побуждало Нельсона так ревностно содействовать планам злобы и низкой мстительности? Прежняя ли настойчивость его, с какою он провозглашал необходимость укрепить королевскую власть сильными мерами? Увлекался ли он усердием, доходившим до фанатизма, или внимал коварным внушениям? Известно только то, что сэр Виллиам и леди Гамильтон были в этот момент на корабле ‘Фудройан’, что они оба присутствовали при свидании Нельсона с кардиналом Руффо, что они служили переводчиками и принимали деятельное участие в переговорах. Однако ж можно предполагать, что если бы и не были при Нельсоне подобные советники, то всё-таки он поступил бы не иначе. Провозглашенный тогда во всей Европе поборником законной власти, Нельсон был в упоении от собственной своей славы. Рассудок его поколебался среди стольких обольщений и следовал внушению какого-то слепого изуверства. Притом он всегда оказывал уважение к этому роду мужества, которое называл мужеством политическим и которое, по его мнению, состояло в принятии смелых и чрезвычайных мер каждый раз, как обстоятельства того требовали. Он гордился своим уменьем принимать в подобных обстоятельствах быстрое и энергичное решение и хвалился тем, что, в случае надобности, может быть вместе и человеком с головой и человеком с характером. Соединяя с этою безрассудною опрометчивостью упорную настойчивость, Нельсон, будучи однажды увлечен на гибельный путь, где должна была помрачиться его слава, уже не хотел отступать.

Несчастный Караччиоло дважды просил лейтенанта Паркин-сона, под надзором которого он находился, ходатайствовать за него у Нельсона. Он просил второго суда, он просил, чтобы по крайней мере его расстреляли, если уж ему суждено непременно подвергнуться казни. ‘Я стар, — говорил он, — у меня нет детей, которые бы меня оплакивали, и нельзя во мне предположить сильного желания сберечь жизнь, которая и без того уже должна скоро кончиться, но меня ужасает бесчестный род казни, к какой я приговорен’. Лейтенант Паркинсон, передав эту просьбу адмиралу, не получил никакого ответа, он хотел настаивать, хотел сам защищать бедного старца. Нельсон, бледный, молчаливый, слушал его. Внезапным усилием воли он превозмог свое волнение. ‘Ступайте, милостивый государь, — отрывисто сказал он молодому офицеру, — ступайте и исполняйте вашу обязанность’. Не теряя еще надежды, Караччиоло просил лейтенанта Паркинсона попытаться упросить леди Гамильтон, но леди Эмма заперлась в своей каюте и вышла для того только, чтоб присутствовать при последних минутах старика, тщетно взывавшего к ее человеколюбию. Казнь совершилась, как предписал Нельсон, на фрегате ‘Минерва’, стоявшем под выстрелами корабля ‘Фудройан’, и граф Турн рапортовал об ней адмиралу, как бы желая свернуть на кого следует ответственность в этом деле. ‘Честь имею уведомить его превосходительство адмирала лорда Нельсона, — писал он, — что приговор над Франческо Караччиоло был выполнен сообразно предписанию’. Тело Караччиоло висело на фока-рее фрегата ‘Минерва’ до заката солнца. Тогда веревка была обрезана, и труп, недостойный погребения, брошен в волны залива. Свершив этот акт жестокости, Нельсон вписал его в свой дневник, между прочим, как бы самое обыкновенное обстоятельство:

‘Суббота. 29 июня. Ветер тихий. Облачно. На рейд пришли португальский корабль ‘Рэнья’ (‘Rainha’) и бриг ‘Баллон’ (‘Balloon’). Созван военный суд. На неаполитанском фрегате ‘Минерва’ судим, осужден и повешен Франческо Караччиоло’.

Какое странное заблуждение заглушало тогда в Нельсоне чувства человека? Какая обманчивая призма могла превратить для его взоров это убийство в акт военного правосудия? Кто понуждал его взять в свои руки суд и расправу неаполитанского двора? Кто разрешил ему лишить королевского милосердия старика, которого оно, может быть, пощадило бы? К чему такая опрометчивость, такая пагубная поспешность, к чему это бесполезное убийство? Бесчестные казни, последовавшие затем в Неаполе, возбудили негодование всей Европы, но этот печальный эпиэод более всех прочих омрачает участие Нельсона в неапольских происшествиях. Фокс первый указал парламенту на эти злоупотребления власти, которых стыд, вследствие беспримерного нарушения доверия, пал даже на британский флаг. Нельсон чувствовал, на что метил Фокс, и хотел оправдаться, но его друзья задержали и не пустили в ход его оправдания’.

Между тем ‘в Англии начали уже гласно осуждать поведение адмирала Нельсона’:

‘Вице-адмирал Гудалл, один из его самых старинных друзей, писал ему: ‘Говорят, любезный мой лорд, что вы уподобились Ринальдо в объятиях Армиды и что нужна вся твердость Убальдо и его товарища, чтобы исторгнуть вас из очарования’. Слухи эти сделались наконец так гласны, что леди Гамильтон сочла нужным сама на них отвечать. Лицемерные жалобы ее адресовались прежде всех к бывшему ее любовнику, сэру Чарльзу Гревиллю, племяннику сэра Уильяма Гамильтона. ‘Мы более счастливы и согласны, чем когда-нибудь, — писала она ему 25-го февраля 1800 года, — несмотря на все возгласы гнусных якобинских журналов, которые так завидуют славе Нельсона, сэра Виллиама и моей. Лорд Нельсон в полном смысле слова великий и добродетельный человек, и вот чего мы дождались за наши труды и пожертвования. За то, что мы потеряли наше здоровье, служа делу справедливости, нужно теперь, чтоб тайно чернили наше доброе имя. Сперва говорили, что сэр Виллиам и лорд Нельсон дрались на дуэли, — они живут, как братья. Потом утверждали, что мы играли и проиграли: я вам клянусь честью, что лорд Нельсон никогда не играет. Нрошу вас, будьте так добры, обличите эту низкую клевету. Сэр Виллиам и лорд Нельсон над этим смеются, но меня это трогает, хотя меня осуждают и они, и сама королева за то, что я однажды вздумала этим оскорбиться’. <...> Наконец сэр Уильям отозван был в Англию, и Нельсон выпросил себе позволение последовать за ним. Тогда-то услышал он от первого лорда адмиралтейства, графа Спенсера, следующие строгие слова: ,Я желал бы, милорд, чтобы ваше здоровье позволило вам остаться на Средиземном море, но я думаю, согласно с мнением всех друзей ваших, что вы скорее поправитесь в Англии, чем оставаясь в бездействии при иностранном дворе, как бы ни были вам приятны уважение и благодарность, внушенные там вашими заслугами’.

10 июня 1800 года Нельсон отправился из Палермо на корабле ‘Фудройан’. Королева неаполитанская, которой нужно было ехать в Вену, сэр Виллиам и леди Гамильтон находились на том же корабле. В Ливорно они вместе оставили корабль и проехали до Анконы берегом, несмотря на опасность встретить какой-нибудь отряд французской армии, уже победившей при Маренго. В Анконе сели они на русский фрегат, на котором сделали переход до Триеста, и наконец прибыли в Вену. В Вене королева осталась, но Нельсон, сэр Виллиам и леди Гамильтон продолжали свой путь и через Гамбург 6-го ноября прибыли в Ярмут. Там победитель при Абукире встречен был теми почестями, какие внезапно изобретает народный энтузиазм. — почестями, впрочем, более лестными для него, чем все официальные отличия. Всё путешествие его от Ярмута до Лондона было непрерывным торжеством. Толпа от чистого сердца, из глубины души, приветствовала своими восклицаниями израненного героя, который в продолжение восьми лет сражался постоянно в первых рядах, и предприимчивого начальника, которого смелость увенчалась таким успехом. Другие, высшие классы общества, хотя и присоединяли свои рукоплескания к общему восторгу, но тем не менее их более развитое чувство деликатности осуждало уже заблуждения и соблазн частной жизни воина, ослепленного счастием. Сэр Виллиам и леди Гамильтон не расстались с Нельсоном до самого Лондона. Эта чета расположилась под тою же кровлею, где леди Нельсон и почтенный отец адмирала ждали возвращения супруга и сына. Не прошло трех месяцев после этого нетерпеливо ожиданного возвращения, и Нельсон, увлекаемый своею безрассудною страстью, отталкивал от себя жену, которую прежде так нежно любил. ‘Беру небо в свидетели, — писал он ей, — что нет ни в вас, ни в вашем поведении ничего такого, что я мог бы судить или принять предлогом к раздору’. Таково было его прощание, благородное, но вместе жестокое по своей откровенности. В это-то время Нельсон и Коллингвуд встретились в Плимуте. Произведенный в чин вице-адмирала синего флага, Нельсон 1-го января 1801 года поднял свой флаг на корабле ‘Сан-Джозеф’. Контр-адмирал коллингвуд имел свой на корабле ‘Бафлер».

Сражение при Копенгагене 2 апреля 1801 года прибавило новые лавры к славе Нельсона.

‘Этот блестящий эпизод кампании трудной и опасной не сиял тем светом, каким озарены были победы при Сан-Винценте и Абукире. Он, правда, доставил Нельсону титул виконта, но лондонский Сити не благодарил победителей, тогда как в ту же эпоху экспедиция несравненно более легкая и безопасная, которая под начальством лорда Кейта отправилась от берегов Карамании и заставила французов очистить Египет, удостоилась благодарности Сити.

‘Я терпеливо ждал (писал Нельсон лорду-мэру через год после своего возвращения из Балтики), пока чьи-нибудь меньшие заслуги отечеству обратят на себя внимание лондонского Сити, прежде нежели решился изъявить то глубокое огорчение, какое чувствую, видя, что офицеры, служившие под моим начальством, люди, участвовавшие в самом кровопролитном сражении и одержавшие самую полную из всех побед, одержанных в течение этой войны, лишены чести получить от великого Сити одобрение, которое так легко досталось другим, более счастливым. Но лорд-мэр поймет, что если бы адмирал Нельсон мог забыть заслуги тех, которые сражались под его начальством, он был бы недостоин, чтобы они содействовали ему так, как это всегда бывало’.

Несмотря на такое благородное заключение, надо признаться, что недостойно было величия Нельсона требовать так открыто благодарности от народа и заставлять его насильно удивляться. Но нужно заметить, что эта пылкая нескромность, неприличная государственному человеку, была несколько извинительна в военачальнике. Правда, она скорее обнаруживает любовь к славе, нежели патриотизм, скорее пылкость, нежели истинную возвышенность душевную, но в наше время военный героизм по большей части бывает движим темя же началами.

Вместо Нельсона главнокомандующим Балтийской эскадры назначили вице-адмирала Поля. 19 июня 1801 года новый начальник поднял свой флаг на корабле ‘Сент-Джордж’, а Нельсон, отказавшись от предложенного ему фрегата, оставил Кеге-бухту на небольшом бриге и 1 июля прибыл в Ярмут. Первым делом его в этом городе было обойти госпитали и посетить матросов и солдат, раненных при Копенгагене. Исполнив эту священную обязанность, он в тот же вечер отправился в Лондон, где его ожидали сэр Виллиам и леди Гамильтон. <...> Новые узы связывали Нельсона с хитрой женщиной, которая, омрачив его славную карьеру, должна была впоследствии, изменив его памяти, пройти самые трудные и унизительные испытания и умереть 6 января 1814 года в окрестностях Кале, покрытая долгами и бесславием. В феврале месяце 1801 года таинственный ребенок был принесен в церковь Сент-Мери-ле-Бон и записан в приходские реестры под именем Горации Нельсон Томсон. Горация, которую Нельсон всегда выдавал за своего приемыша и которой он старался устроить независимое состояние, была, без всякого сомнения, дочь леди Гамильтон. Рождение этого ребенка связало еще теснее преступные узы и навсегда отторгло адмирала от леди Нельсон. Он полагал, что достаточно сделал, назначив пенсион в 1800 фунтов стерлингов жене, которой, несмотря на свое заблуждение, никогда не мог сделать ни малейшего упрека. Сам он признавал, что такое огорчение может ускорить кончину отца его, удрученного летами, и между тем все усилия отца обратить его к оскорбленной супруге остались тщетны.

Нельсон поручил сэру Виллиаму купить на свое имя хорошенькую дачу Мертон-Плес в 8 милях от Лондона. Покупая этот загородный дом, Нельсон думал оставить его в наследство леди Гамильтон, а до тех пор жить в нем с своими друзьями в самой тесной связи’.

Но вскоре Нельсон назначен был начальником оборонительной эскадры. Пропустим последовавшие затем события его жизни, менее резкие, и спешим к торжественному заключению этой жизни — Трафальгарской битве. Вот некоторые приготовления к ней, сделанные Нельсоном. Он разделил флот свой на две эскадры, ‘имея в виду дать вместе два отдельные сражения. Одно, наступательное, он предоставлял Коллиигвуду, за другое, оборонительное, брался сам. С этою целью он рассчитывал прорезать линию Вильнева, которая, по всей вероятности, должна была растянуться на пять или шесть миль, так, чтобы разделить ее надвое и потом, дав Коллингвуду численное превосходство над неприятелем, самому, с меньшими силами, удерживать натиск большей части неприятельского флота. <...> Что наиболее достойно внимания в этом замысловатом проекте,— говорит автор,— так это не тактическая сторона его, а нравственная, не искусное разделение сил, придуманное Нельсоном, но благородная доверенность, побудившая его к этому’. Во многих местах своей инструкции он повторяет: ‘Как только я уведомлю командующего второю колонною о моем намерении,— колонна эта предоставляется ему в полное, независимое распоряжение. Пусть он ведет атаку по своему усмотрению, пусть как хочет пользуется своими выгодами до тех пор, пока не возьмет или не уничтожит всех окруженных им судов. Я сам позабочусь о том, чтобы прочие неприятельские корабли не помешали ему. Что же касается до капитанов, то пусть они не тревожатся, если во время боя не заметят или не поймут сигналов их адмирала: они не сделают ошибки, если поставят корабль свой борт о борт с неприятельским’.

‘Как только уверился Нельсон, что его приказания выполнены, что эскадра его выстроена в две колонны и идет под всеми парусами на французские корабли, он сошел в каюту. Там, взяв дневник свой, в который еще в то же утро занес последние движения своей эскадры, он стал на колени и написал следующую краткую молитву:

‘Да благоволит бог всемогущий даровать Англии, ради общего блага всей Европы, полную и славную победу. Да не позволит ей ни одной частной слабости помрачить блеск ее и да не допустит британский флот забыть священный долг человеколюбия! Что касается меня самого, — моя жизнь в руках того, кто ее даровал мне. Да благословит он мои усилия на верную службу отечеству! Его воле предаю себя и справедливое дело, защита которого мне вверена’.

Выполнив эту благочестивую обязанность, Нельсон, как нежный отец, считал долгом еще одно: к духовной своей он прибавил статью, в которой завещал леди Гамильтон и дочь ее Горацию Нельсон признательности Англии. {Это двойное завещание было отвергнуто Англией, несправедливо смешавшей в этом случае невинного ребенка, единственную отрасль героя, с женщиною, омрачившею его славу, но законные наследники победителя при Трафальгаре получили блистательные доказательства благодарности отечества. По просьбе министерства парламент назначил вдове лорда Нельсона 50 000 франков (около 13 000 рублей серебром) ежегодной пожизненной пенсии. Старшему из братьев адмирала пожалован был титул графа и назначено в потомственное пользование 125 000 франков дохода, переходящих к тому из наследников, который наследует графство Нельсон. Кроме того, ассигнована сумма в 2 475 000 франков на приобретение поместьев, нужных, чтоб придать более блеска этому новому титулу. Две сестры Нельсона получили каждая по 375 000 франков. Предположив все эти доходы 5-типроцентными, увидим, что щедрости парламента составили бы капитал в шесть миллионов франков. <Примечание автора книги>.} <...> Был полдень. Англичане подняли белый флаг св. Георгия. При повторенных кликах ‘Да здравствует император!’ трехцветный флаг взвился над кормами французских кораблей. В то же время испанцы, под флагом обеих Кастилии, подняли длинный деревянный крест. Вильнев подает сигнал к бою, и корабль ‘Фуге’ посылает первое ядро в ‘Ройяль-Соверень’, батальный огонь сопровождает этот выстрел, но английский корабль молчит. ‘Ройяль-Соверень’ находится в одной миле впереди ‘Белльиля’ и почти на траверзе ‘Виктори’, в расстоянии от него около двух миль. Без повреждений, среди этого дурно направленного огня, он идет к кораблю ‘Санта-Анна’ <...> ни на одно мгновение не уклоняясь от своего пути, молчаливый, бесстрашный, будто охраняемый какою-то невидимою силой. Несколько ядер, попавших в корпус судна, не причинили вреда команде, которой приказано было лечь у пушек в батареях, а снаряды, пролетающие между рангоутом, обрывали только несколько неважных снастей. Выдерживая в продолжение десяти минут огонь соединенного флота и готовясь врезаться во французский арьергард, Коллингвуд обратился к своему флаг-капитану: ‘Ротерам! Чего бы не дал Нельсон, чтоб быть на нашем месте!’ ‘Смотрите, — восклицал в то же время Нельсон, — как благородно Коллингвуд ведет в дело свою эскадру!’ И точно, Коллингвуд указал путь английскому флоту и пожал первые лавры этого дня.

Тщетно ‘Фуге’ старался удержать его: тройной ряд орудий, унизывающих бока ‘Ройяль-Совереня’, извергает потоки дыму и чугуна, каждое орудие, заряженное двойным или тройным снарядом, направлено в корму ‘Санта-Анны’. 150 ядер пронизывают корабль от штевня до штевня и на пути своем кладут на месте 400 человек убитых и раненых. Тогда ‘Ройяль-Соверень’ приводит к ветру рядом с испанским вице-адмиралом и сражается с ним, почти касаясь реями. Вскоре, однако ж, он видит новых врагов. ‘Сан-Леандро’, ‘Сан-Жусто’ и ‘Индомтабль’ спешат окружить его, ‘Фуге’ бьет его диагонально. Паруса ‘Ройяль-Совереня’ уже висят клочьями, но среди этого вихря ядер, которые видели сталкивавшимися на воздухе, он не перестает поражать противника, которого себе избрал. Огонь испанского корабля начинает утихать, и беспокойный взор Нельсона может еще распознать флаг Коллингвуда над облаком дыма, покрывающим эту геройскую группу.

Но ветер уже изменил английскому флоту. Пока Коллингвуд один среди соединенной эскадры удерживает атакующие его корабли, ‘Викторы’, имея не более полутора узла ходу, медленно приближается к кораблям ‘Сантиссима-Тринидад’ и ‘Буцентавр’. Наконец в двадцать минут первого часа он подходит на пушечный выстрел к французской эскадре. Первое ядро, пущенное ‘Буцентавром’, не долетает до ‘Виктори’, второе ложится вдоль борта, третье пролетает над сетками. Еще ядро, более счастливое, попадает в грот-брам-стеньгу. Нельсон подзывает к себе капитана Бляквуда.

‘Поезжайте на ваш фрегат, — говорит он ему, — и напомните всем нашим капитанам, что я надеюсь на их содействие. Если назначенный ордер удержит их слишком долго вне выстрелов, пусть они не задумываются изменить его по произволу. Лучший способ атаки тот, который вскоре поставит их борт о борт с неприятельским кораблем’. Говоря таким образом, он проводит до конца юта командира фрегата ‘Эвриал’. Бляквуд взял за руку адмирала и дрожащим голосом изъявил свою надежду видеть его вскоре обладателем 20 французских и испанских кораблей. ‘Благослови вас господь, Бляквуд, — отвечает Нельсон, — но в этом мире нам не суждено более свидеться’.

Грозное молчание следует за последним выстрелом ‘Буцентавра’, оно продолжается не более двух минут. Канонеры поверяют свои прицелы, и вдруг, как бы по мгновенному знаку, 6 или 7 кораблей, окружающие Вильнева, открывают вместе огонь по ‘Виктори’. Боковая качка, давая кораблям неправильное движение, увеличивает неверность французских выстрелов. Часть снарядов не достигает до корабля, остальные пролетают над ним или теряются в его рангоуте. ‘Виктори’ без повреждений подошел уже почти на два с половиною кабельтова к ‘Буцентавру’. В эту минуту одно ядро попадает в его крюйс-стеньгу, другое разбивает штурвал, цепное ядро поражает на юте 8 морских солдат, потому что Нельсон не взял предосторожности Коллингвуда и, вместо того чтобы приказать экипажу лежать на палубе, позволил ему стоять. Новое ядро пролетает между Нельсоном и капитаном Гарди. ‘Дело жаркое, — говорит Нельсон с улыбкой, — слишком жаркое, чтобы ему долго тянуться’. Уже сорок минут ‘Виктори’ выдерживает огонь целой эскадры, и этот корабль, которого, при более верной пальбе французов, ничто в мире не могло бы спасти, имеет покуда только 50 человек убитыми и ранеными. 200 орудий громят его и не могут удержать. Величаво приподнимаясь на волнах зыби, толкающих его к французской линии, он медленно подходит к кораблю Вильнева. Но при его приближении линия плотно смыкается: ‘Редутабль’ уже несколько раз касался своим утлегарем гака-борта ‘Буцентавра’, впереди которого ‘Сантиссима-Гринидад’ лежит в дрейфе, близко под ветром у него держится ‘Нептун’, абордаж кажется неизбежным. Бильнев берет штандарт своего корабля и доказывает его стоящим вблизи матросам. ‘Друзья мои, — говорит он, — и брошу его на неприятельский корабль. Мы возьмем ею обратно или умрем’. На эти благородные слова матросы отвечают громкими восклицаниями. Полный уверенности в успехе рукопашного боя, Вильнев, пользуясь минутой, пока дым не скрыл еще ‘Буцентавр’ от эскадры, делает последний сигнал своим кораблям. ‘Всякий несражающлйся корабль, — говорит он, — находится не на своем месте и должен занять такую позицию, которая скорее введет его в дело’. Роль адмирала теперь для него кончена — ему остается еще показать, что он храбрейший из капитанов.

Между тем Гарди заметил невозможность прорезать линию, не свалившись с одним из французских кораблей. Он предуведомляет об этом Нельсона. ‘Мы не можем избежать абордажа, — отвечает Нельсон, — сходитесь с которым хотите из кораблей, я предоставляю вам выбор’. Гарди ищет среди этой непроницаемой группы соперника, менее других грозного. Тщедушная наружность плохого 74-пушечного корабля ‘Редутабль’, незадолго перед тем тимберованного в Ферроле, доставляет ему честь, которой желают ‘Буцентавр’ и ‘Сантиссима-Тринидад’. <...> На него-то Гарди направляет свой корабль. В час старый корабль Кеннеля и Джервиса, корабль Нельсона, проходит в расстоянии пистолетного выстрела под кормою ‘Буцентавра’. 68-фунтовая носовая коронада первая посылает сквозь кормовые окна французского корабля ядро и 500 пуль. Новые выстрелы бегло следуют один за другим в равных промежутках, 50 орудий, заряженных двойными и тройными снарядами, потрясают и разрушают корму ‘Буцентавра’, сбивают 20 орудий и наполняют батареи убитыми и ранеными. ‘Виктори’, прорезав линию, медленно проходит ее, не отвечая на убийственный огонь ‘Нептуна’. Смертельно поразив ‘Буцентавр’, он направляет свой огонь на ‘Редутабль’. ‘Нептун’ поворачивает, чтобы соединиться с ариергардом, но ‘Виктори’ за ним не следует. В дыму Гарди вдруг приводит на правый галс и сваливается с кораблем ‘Редутабль’. Сцепившись борт о борт, оба корабля дрейфуют за линию. Экипаж ‘Редутабля’ выдерживает без страха неравный бой, с марсов, из батарей этого корабля отвечают на огонь английского адмирала, и в этой схватке, где более действуют ружьями, нежели артиллерией, французские моряки успевают взять некоторый перевес. В несколько минут шкафуты, бак и ют ‘Виктори’ покрываются трупами. Из 110 человек, находившихся на шканцах этого корабля до начала сражения, едва только 20 еще могут сражаться. Кубрик наполнен ранеными и умирающими, которых поминутно туда приносят.

При виде стольких жертв английские лекаря, подавая им наскоро недостаточную помощь, начинают сомневаться в успехе сражения. Священник с ужасом и отвращением бежит от этого страшного места, от этой бойни, как он еще много лет спустя называл это мрачное, душное и облитое кровью пространство. Он выскакивает на шканцы и среди дыму и общей суматохи видит Нельсона и капитана Гарди прохаживающихся на юте. Невдалеке от них несколько человек бегло перестреливаются с марсами французского корабля. Вдруг адмирал покачнулся и падает на палубу. Пуля с крюйселя ‘Редутабля’ ударила адмирала в левое плечо пробила эполет и, пройдя в грудь, остановилась у позвоночного хребта. Священник спешит к нему, но его опередили один сержант и двое из рулевых. Они поднимают адмирала, обагренного кровью, которою облита палуба. Гарди, не слыхавший его падения, оборачивается в эту минуту и, испуганный, бледнее самого Нельсона, говорит ему: ‘Надеюсь, милорд, что вы ранены неопасно?’ — Для меня всё кончено, Гарди, — отвечает адмирал. — Наконец им удалось! Мне раздробило хребет’. Матросы, поднявшие Нельсона, берут его на руки и кладут на кубрике, среди кучи раненых’.

Так кончилась славная карьера Нельсона. Вот последняя минута его:

‘С своего смертного одра Нельсон слышит восклицания, которыми экипаж ‘Внктори’ приветствует взятие ‘Буцентавра’. Он просит, чтобы позвали капитана Гарди. ‘Гарди, — говорит он, вопрошая его взором, — как идет сражение?.. Победа за нами?’ — ‘Без всякого сомнения, милорд, — отвечает Гарди, — мы уже овладели 12-ю или 14-ю неприятельскими кораблями, но 5 кораблей авангарда поворотили и, кажется, намерены напасть на ‘Виктори’. Я собрал около нас 2 или 3 еще не тронутые корабля, и мы готовим им хорошую встречу’. — ‘Надеюсь, Гарди, — прибавил адмирал, — что из наших кораблей ни один не спустил флага?..’ Гарди спешит его успокоить. ‘Будьте уверены, милорд, — говорит он, — с этой стороны нечего опасаться’. Тогда Нельсон привлекает ближе к себе командира ‘Виктори’. ‘Гарди, — шепчет он ему на ухо, — я уже мертвец… еще несколько минут, и всё будет кончено. Подойди поближе… послушай, Гарди… когда меня не станет, обрежь у меня клок волос и передай его моей леди Гамильтон… да не бросай в море мое бедное тело’. Гарди с чувством пожимает руку адмирала и спешит наверх. <...> Победа английского флота полная, решительная. Гарди, освободившись от всех опасений, хочет лично уверить в этом адмирала. Еще раз, сквозь окровавленную толпу раненых, он пробирается к ложу Нельсона среди этой жаркой и удушливой атмосферы герой лежал, тревожимый последнею заботой. Уже холодный пот выступал на его челе, оконечности членов его уже охладели, и он казалось, удерживал последнее дыхание на губах своих затем только, чтобы унести с собою в могилу отраду нового торжества. Рассказом о славном окончании великой битвы Гарди кладет предел ужасным мучениям и тихо развязывает крылья этой энергической душе. Нельсон отдает ему еще несколько приказаний, шепчет прерывающимся голосом еще несколько слов, потом, последним усилием приподнявшись до половины, ‘благодарение богу,— говорит он, — я исполнил мой долг!’ — и, упавши снова на постель, через четверть часа отдает душу богу спокойно, без потрясений, без конвульсий’.

Выписки, сделанные нами, достаточно показывают интерес сочинения Жюрьен де ла Гравьера. Перевод безукоризненно хорош. К изданию приложены планы и чертежи сражений, описанных в книге. Вообще достоинство издания соответствует прекрасному выбору сочинения.

Авторство Некрасова установлено В. Э. Боградом на основании обнаруженного им в ЦГИА ответа И. И. Панаева от имени редакции ‘Современника’ на запрос канцелярии Петербургского цензурного комитета об авторе комментируемой рецензии. Письмо Панаева датировано 6 сентября 1851 г.: ‘Имею честь уведомить канцелярию С.-Петербургского цензурного комитета, на запрос оной от 3 сентября 1851 г. за No 650, что вступление к разбору книги ‘Морские войны времен французской Республики и Империи’ (VIII книж<ка> ‘Совр<еменника>‘ 1851 г.) писано г. Некрасовым, а остальное взято им все из самой книги, изданной Ученым морским комитетом, без всяких прибавлений’ (ПСС. т. XII, с. 454).

Действительно, текст рецензии в основном представляет собой монтаж выписок из рецензируемой книги (цитаты взяты со с. 5, 8—11, 14, 15, 22—23, 27—28, 41, 43, 109, 125, 130—131, 150, 158, 159, 162, 164—165, 199—203, 208, 209, 211—213 первой части книги, со с. 40—41, 113, 135—140, 149—150, 151 второй части, приводятся с редкими незначительными разночтениями). Упомянутое Панаевым вступление к рецензии — это ее первый абзац (‘Благодаря Морскому ученому комитету ~ утвердившей за его отечеством первенство на море’). Некрасову принадлежат также заключительный абзац (‘Выписки, сделанные нами ос прекрасному выбору сочинения’) и некоторые реплики, предваряющие большие цитаты В. Э. Боградом был опубликован, кроме того, отзыв чиновника особых поручений В. Кузнецова о комментируемой рецензии: ‘В этой статье ‘Современника’ меньшая часть заключает в себе замечания рецензента, большая же часть состоит из выписок означенной книги. В замечаниях рецензента я не нашел ничего, на что бы можно было обратить внимание цензуры. Посему я ограничусь рассмотрением выписок из самого сочинения Жюрьен де ла Гравьера. Желая дать понятие о книге, рецензент счел достаточным представить извлечение из биографии адмирала Нельсона. Кроме военной карьеры этого адмирала столь прославившей его, описываются два события, бросающие тень на великого человека, именно: любовная связь его с леди Гамильтон и казнь неаполитанского адмирала Караччиоло. Картина безрассудной страсти Нельсона поражает неприятно читателя, но так как автор называет эту страсть преступною и постоянно ее осуждает, то и изображение ее законам нравственности удовлетворяет. Рассказ о казни неаполитанского адмирала (на с. 31—34-й) может подать повод к размышлению. Князь Караччиоло изменил своему государству, и когда он был схвачен англичанами, то Нельсон, следуя собственному произволу, приказал повесить его. Автор сильно порицает Нельсона за этот акт военного правосудия, объясняя, что, в усердии своем поддержать законное правительство, английский адмирал дошел в этом случае до фанатизма, употребил во зло свою власть и лишил королевского милосердия старика, которого оно. может быть, пощадило бы. Автор, столь безусловно обвиняя Нельсона за несоблюдение формальностей при казни изменника, конечно, не остался в пределах беспристрастия, заплатив дань предубеждениям своих соотечественников и национальной вражде к счастливым соперникам’ (ПСС, т. XII, с. 455).

Некрасов, явно одобряя тенденцию французского автора, в своем монтаже подбирает цитаты так, чтобы, характеризуя карьеру адмирала Г. Нельсона (1758—1805), отметить компрометирующие его факты. Придав особое значение рассказу о жестокой расправе Нельсона над Ф. Караччиоло (1752—1799), республиканским адмиралом и патриотом, Некрасов тем самым выразил, в известной море, сочувствие к противнику монархии. В. Э. Боград заметил по этому поводу: ‘Возможно, что Некрасов лишь затем и привел столь обширные выдержки из других глав рецензируемой книги, чтобы отвлечь внимание цензуры от этого рассказа, обличающего дикую и ненужную жестокость защитников самодержавного строя’ (ПСС, т. XII, с. 454).

Жан Пьер Эдмон Жюрьен де ла Гравьер (1812—1892) — французский вице-адмирал и морской писатель, академик (первое издание рецензируемой Некрасовым: книги: Guerres maritimes sous la Republique et l’Empire, par<...> E. Jurien de la Graviere. Paris, 1847).

C. 80. Благодаря Морскому ученому комитету… — Морской ученый комитет входил в состав Морского министерства, заведовал учебными заведениями Министерства и собирал сведения об успехах и открытиях в области мореходных наук. Упразднен в 1891 г.

С. 90. Бесчестные казни, последовавшие затем в Неаполе, возбудили негодование всей Европы… — В книге Жюрьена де ла Гравьера этот фрагмент звучит несколько иначе: ‘Бесчисленные казни, последовавшие затем в Неаполе, возбудили негодование всей Европы…’ (ч. 1. с. 203). Замена определения ‘бесчисленные’ на ‘бесчестные’ в рецензии выглядит не случайной. По-видимому, она связана с отмеченной В. Э. Боградом тенденциозностью подборки цитат и фактов биографии Нельсона. Остальные разночтения в цитатах представляют собой скорее следствие стилистической правки перевода.

‘Морские войны времен французской Республики и Империи’ Ж.-П.-Э. Жюрьена де ла Гравьера. Части первая и вторая, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1851

Морские войны времен французской Республики и Империи. Соч. Жюрьен де ла Гравьера, капитана французского флота. Перевод с французского. Две части. СПб., 1851.

КОММЕНТАРИИ

Морские войны времен французской Республики и Империи. Соч. Жюрьен де ла Гравьера, капитана французского флота. Перевод с французского. Две части. СПб., 1851.

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: