Монтескьё.
Монтескьё.
(Ad. Frank: ‘Rformateurs et publicistes de l’Europe’).
И. К—на.
‘Русская Мысль’, кн.VI—VII, 1893
Монтескье, К—на И., Год: 1893
Время на прочтение: 33 минут(ы)
‘Человчество растеряло документы на свои права, Монтескьё ихъ нашелъ и возвратилъ ему потерянное’,— вотъ слова Вольтера объ автор Духа законовъ. Они краснорчиво говорятъ намъ, какая завидная роль выпала на долю Монтескьё, какъ велико было его общественное значеніе. Монархи и государственные дятели почерпали вдохновеніе въ Дух законовъ, англійскіе ученые преклонялись передъ нимъ, авторы французскихъ конституцій 1791 и VIII года рабски слдовали его ученію. Проводя идею закономрности явленій черезъ всю цпь историческихъ событій, онъ первый познакомилъ Европу съ свободными учрежденіями Англіи,— и въ томъ его несомннная заслуга. Правда, взгляды Монтескьё не представляютъ особенной новизны: они были высказаны раньше его предшественникомъ — Вико. Послдній, такъ же, какъ и онъ, подмтилъ высшую гармонію въ ход историческихъ событій и смн положительныхъ законодательствъ, но онъ облекъ идеи въ слишкомъ абстрактную форму, ограничилъ ихъ сферой одной римской исторіи, и потому его имя забыто, между тмъ какъ великое имя Монтескьё покрыто блескомъ славы и безсмертія.
Въ тотъ моментъ, когда устои феодальнаго зданія готовы были рухнуть, когда человческая личность, скованная цпями вкового рабства, жадно рвалась на свободу, явился онъ съ проповдью политическаго гражданства. И хотя Франція встртила довольно сухо лучшее изъ его произведеній, вся Европа рукоплескала ему. Разумется, сравнительная умренность взглядовъ Монтескьё, извстная доза сословныхъ предразсудковъ не могла удовлетворить его соотечественниковъ: они готовились сломать весь господствующій строй, не оставивъ камня на камн, а онъ совтовалъ считаться съ окружающими условіями жизни, съ наслдіемъ вковъ. По впослдствіи Франція оцнила заслуги творца Духа законовъ и внесла его имя на страницы исторіи.
Съ дтства судьба улыбалась ему. Шарль-Луи Секонда баронъ де-Ла-Бредъ родился въ богатомъ замк Ла-Бредъ, близъ Бордо, 18 января 1689 г. Фамилію Монтескьё, которая пріобрла всемірную извстность, онъ унаслдовалъ отъ дяди вмст съ огромнымъ состояніемъ и титуломъ президента бордосскаго парламента. Богатство, знатность, положеніе сопутствовали ему съ первыхъ же шаговъ на жизненномъ пути. Слава не замедлила явиться. Двадцатилтнимъ юношей Монтескьё испробовалъ свои силы на литературномъ поприщ. Его первый опытъ представлялъ горячую защиту язычниковъ противъ небесной кары. Быть можетъ, онъ былъ навянъ chefs-d’oeuvre’ами античнаго міра, какъ полагаетъ Валькенафъ, но, врне, это былъ продуктъ XVIII вка съ его стремленіемъ къ вротерпимости. Первая работа Монтескьё не была никогда напечатана, но ея идеи вошли впослдствіи въ содержаніе Персидскихъ писемъ. На ряду съ своими литературными трудами юный авторъ горячо предался дятельности другого рода. Городъ Бордо пожелалъ открыть у себя, по примру Парижа, академію наукъ. Въ качеств президента бордосскаго парламента, онъ помогъ ему въ этомъ дл. Даже больше: онъ сдлался самымъ ревностнымъ членомъ академіи и работалъ для нея. Тамъ были прочитаны его доклады о систем идей, о политик римлянъ въ области религіи, о сущности болзней, о причинахъ эхо, о тяжести тлъ и т. д. Пробгая заглавія этихъ работъ, мы видимъ, что Монтескьё поддался общему увлеченію XVIII вка: стремленіе къ разработк естественныхъ наукъ сильно сказалось и на немъ. Его доклады академіи представляли, конечно, въ свое время извстный интересъ. Масса остроумныхъ гипотезъ, блестящихъ парадоксовъ занимала умы его слушателей, но научная цнность этихъ работъ не была особенно велика. Можетъ быть, если бы Монтескьё продолжалъ работать въ томъ же направленіи, онъ и сдлалъ бы какой-нибудь цнный вкладъ въ науку, но ему пришлось оторваться отъ любимыхъ занятій, благодаря слабости зрнія, впослдствіи онъ даже ослпъ. Вотъ единственная неудача, постигшая его въ жизни. Видно чемъ, былъ у него и еще одинъ недостатокъ: онъ не умлъ говорить. Рзкій, непріятный голосъ, гасконскій акцентъ не позволяли ему блистать краснорчіемъ. При такихъ условіяхъ онъ мало былъ пригоденъ къ роли судебнаго оратора, да она и не удовлетворяла его, и потому онъ продалъ свою должность въ 1726 г. съ тмъ, чтобъ она перешла потомъ къ его сыну. Но взамнъ сколько счастья и славы ожидало Монтескьё! Въ 1721 г. появились Персидскія письма безъ подписи автора. Публика съ агаромъ заговорила о нихъ,— и неудивительно: они отвчали какъ нельзя боле назрвшимъ потребностямъ общества. Въ легкой, изящной форм здсь были подняты самые жгучіе вопросы религіи, политики, морали, пересыпанные дкими сарказмами по адресу одряхлвшей Франціи. И каково же было изумленіе публики, когда она узнала, что авторомъ этой смлой, остроумной книги былъ никто иной, какъ важный сановникъ, президентъ бордосскаго парламента. Подобное произведеніе должно было бы закрыть Монтескьё двери парижской академіи, но, несмотря на это, онъ попалъ туда, въ число ея ‘безсмертныхъ’. Разумется, пріемъ его въ члены академіи обошелся не безъ затрудненій: первымъ министромъ былъ тогда кардиналъ Флери. Познакомившись со словъ другихъ съ книгой Монтескьё, съ смлымъ полетомъ его идей, престарлый министръ поклялся, что авторъ Персидскихъ писемъ не переступитъ порога академіи. Оскорбленный Монтескьё заявилъ тогда, что онъ покинетъ Францію,— другія страны окажутъ ему лучшій пріемъ и съумютъ оцнить его заслуги. Но эти слова плохо подйствовали на кардинала, онъ потребовалъ, чтобы Монтескьё измнилъ нкоторыя выраженія своей книги. Послдній согласился. Его даже упрекаютъ въ низости, говоря, будто бы онъ напечаталъ другой экземпляръ Персидскихъ. писемъ, выбросивъ изъ нихъ предварительно все, что могло бы шокировать духовную власть, и представилъ его кардиналу. Но, вроятно, дло обошлось гораздо проще: двухъ-трехъ поправокъ, нсколькихъ извиненій, быть можетъ, и искреннихъ, было достаточно для того, чтобы примирить его съ властями. Сдлавшись академикомъ и знаменитымъ писателемъ, Монтескьё не почилъ на лаврахъ, у него были боле широкіе планы, и для ихъ осуществленія онъ предпринялъ цлый рядъ поздокъ по Европ. При внскомъ двор онъ встртилъ отголосокъ прежняго великолпія Франціи, а рядомъ, въ Венгріи, картины феодальнаго строя, который еще незыблемо держался въ ней. Италія научила Монтескьё цнить искусство и понимать его значеніе для общественныхъ нравовъ. Венеція дала ему обращикъ олигархіи, Голландія — примръ республиканской свободы, но не свободы античнаго міра, основанной на рабств, а другой, боле широкой и могучей. Наконецъ, въ 1729 г. онъ постилъ Англію, которая была тогда для всей Европы школой политическихъ наукъ и философіи. Онъ жадно изучалъ государственный механизмъ этой страны, гд свобода и власть, права личности и привилегіи кастъ, народъ, монархія и аристократія сливались въ одно гармоническое цлое. Пробывъ два года въ Англіи, Монтескьё вернулся въ свой замокъ Ла-Бредъ и сталъ работать надъ Размышленіемъ о причинахъ величія и упадка римлянъ. Черезъ двадцать лтъ онъ показалъ міру великій трудъ ‘всей своей жизни’ — законовъ, который обезсмертилъ его.
Живя въ ту эпоху, когда мннія и страсти наэлектризованы, когда партіи враждебно смотрятъ другъ на друга, Монтескьё, тмъ не мене, пользовался уваженіемъ писателей своего вка. Энциклопедисты щадили его, хотя онъ и не былъ въ ихъ ряду, Вольтеръ сказалъ о немъ свою знаменитую фразу, хотя и не любилъ его. Монтескьё расходился съ философами XVIII вка потому, что ихъ идеи сводились къ полному отрицанію всего существующаго, а онъ стремился объяснить его, отдавая дань уваженія прошедшимъ вкамъ.
Въ личной жизни Монтескьё былъ довольно счастливъ. Обладая веселымъ характеромъ, цвтущимъ здоровьемъ, онъ былъ изъ тхъ натуръ, у которыхъ умъ перевшиваетъ надъ сердцемъ. ‘Мой организмъ устроенъ такъ счастливо,— говорилъ онъ о себ,— я настолько воспріимчивъ, чтобы получать удовольствія изъ вншняго мира, но не настолько, чтобъ испытывать страданія отъ соприкосновенія съ нимъ’. ‘Я не зналъ такого горя, котораго не могъ бы разсять часъ чтенія. Эта уравновшенная, нсколько суровая и замкнутая натура не умла отдаваться всецло ни одному порыву сердца. Женившись по разсчету на безобразной и хромоногой двушк, Монтескьё не любилъ въ жизни ни одной женщины. Были, конечно, увлеченія, но они проходили очень скоро, когда его скептическій умъ подсказывалъ ему необходимость разлуки. Остроумный и живой, онъ былъ баловнемъ общества, кумиромъ женщинъ. Вс двери были открыты передъ нимъ: огромныя связи, богатство, извстность давали ему возможность вращаться въ лучшемъ кругу общества, въ центр умственной жизни не только Франціи, но и другихъ европейскихъ странъ. Еще будучи президентомъ бордоской академіи, онъ завязалъ сношенія съ литературными звздами Европы, былъ принятъ въ ихъ кругу во время своего путешествія и заслужилъ ихъ вниманіе еще до появленія Духа законовъ. Онъ умеръ 10 февраля 1755 г. въ кругу своихъ друзей, не чувствуя приближенія смерти и взявъ отъ жизни все, что она могла дать. Франкъ длитъ литературную дятельность Монтескьё на три періода. Первый изъ нихъ — періодъ критики и созиданія — отмченъ Персидскими письмами. Второй — періодъ подготовительныхъ работъ, когда идея его великаго творенія не была еще имъ создана во всемъ ея объем,— ознаменованъ Размышленіемъ о причинахъ величія и упадка римлянъ, и, наконецъ, третій, самый славный въ жизни Монтескьё, періодъ Духа законовъ, моментъ полнаго разцвта его генія.
Персидскія письма и Размышленіе явились какъ бы предвстниками этого великаго труда и влили свое содержаніе въ общую идею Духа законовъ. Начнемъ съ Персидскихъ писемъ. Сюжетъ ихъ очень не сложенъ: два знатныхъ перса, Вика и Узбекъ, дутъ во Францію и передаютъ свои впечатлнія персидскимъ друзьямъ, да дло и не въ сюжет, это только рамка для разсужденій Монтескьё. Вильменъ называетъ Персидскія письма ‘самою серьезной изъ книгъ легкаго содержанія’. Франкъ идетъ даже дальше: ‘Я нахожу ее легкой только по форм,— говоритъ онъ,— по обрисовк скабрезныхъ картинъ, заманчивыхъ для разнузданнаго воображенія временъ регентства, все же остальное въ ней глубоко, серьезно, оригинально, представляетъ огромный интересъ для морали, политики, экономіи, юриспруденціи и философіи исторіи’. Тамъ встрчаются не только мысли Тацита и Макіавелли на ряду съ блестящими страницами, достойными кисти Кребильона, тамъ намчена канва будущаго Духа законовъ. Въ первыхъ десяти письмахъ онъ ярко рисуетъ намъ картину деградаціи нравовъ, вслдствіе упадка семьи и господства института полигаміи. Женщины, запертыя въ. гаремахъ, рабы, приставленные для охраненія ихъ, доходятъ до послдней степени разврата и низости, страданій и нищеты. Да и самъ обладатель этого пресловутаго рая достоинъ скоре сожалнія, чмъ зависти. ‘Въ гаремахъ, гд я жилъ,— говоритъ Узбекъ,— я предупреждалъ любовь и этимъ убивалъ ее, но даже мое равнодушіе явилось источникомъ новыхъ мукъ: меня гложетъ тайная зависть’. Полигамія — зло не только личное, но и государственное: возбуждая одни только чувственные инстинкты, она создаетъ слабое, нездоровое поколніе.
Вслдъ за этими картинами и полупрозрачными намеками на развратъ французскаго общества слдуетъ очеркъ Троглодиты. Здсь нтъ и рчи объ идеальномъ стро общества, какъ въ Республик Платона, Утопіи Мора или Стран солнца Кампанеллы, здсь изображены необходимыя условія жизни, безъ которыхъ ни одинъ народъ, ни одна человческая раса не можетъ существовать, Монтескьё учитъ насъ, что безъ чувства справедливости и гуманности, при одномъ эгоизм, возведенномъ въ законъ, торжествуютъ вс пороки и преступленія. ‘Справедливость по отношенію къ другимъ, — говоритъ онъ,— есть милосердіе (charit) по отношенію къ себ. Но, не довольствуясь одними голыми законами справедливости, Монтескьё подкрпляется религіей. Подъ совмстнымъ вліяніемъ этихъ могучихъ силъ,— думаетъ онъ,— на мст порока и преступленія восторжествуетъ добродтель во всхъ ея видахъ. Первая изъ нихъ — любовь къ отечеству, доведенная до героизма. Мы тсно связаны любовью со всмъ, что насъ окружаетъ, съ семьей, друзьями, гражданами, и потому на насъ лежитъ священная обязанность оберегать ихъ, какъ сокровища, и отдавать въ борьб за нихъ свои лучшія силы. Троглодиты одерживаютъ побду надъ легіономъ варваровъ именно въ силу этихъ условій. Но когда они измняютъ традиціямъ свободы и добродтели, мы видимъ ихъ въ довольно жалкомъ положеніи. Они ищутъ себ царя для водворенія порядка въ своей земл. ‘О, Троглодиты!— восклицаетъ одинъ мудрый старецъ, когда они просятъ его быть царемъ,— дни мои сочтены, кровь стынетъ въ жилахъ, я иду къ нашимъ священнымъ предкамъ. Неужели вы хотите, чтобъ я сказалъ имъ, что оставилъ васъ подъ игомъ, но не подъ игомъ добродтели?’ Этотъ аллегорическій вымыселъ послужилъ впослдствіи основаніемъ для первыхъ главъ Духа законовъ, въ особенности той главы, которая трактуетъ о добродтели, какъ принцип республиканскихъ государствъ. Рисуя безпорядочный строй Оттоманской имперіи, съ ея запущенными нивами, заброшенными рынками и садами, съ погрязшимъ въ воровств и нищет населеніемъ, Монтескьё развертываетъ передъ нами грустныя послдствія деспотизма. Даже намекъ на его знаменитую фразу: ‘законы суть необходимыя отношенія, вытекающія изъ самой природы вещей’, встрчается въ Персидскихъ письмахъ, ‘справедливость есть постоянное отношеніе двухъ вещей’. Но это только первый размахъ генія, блдный набросокъ Духа законовъ. Вс взгляды и идеи, вылившіяся тамъ въ строго законченныя формы, разбросаны здсь въ хаотическомъ безпорядк.
Размышленіе о причинахъ величія и паденія римлянъ предоставляетъ второй фазисъ умственнаго развитія Монтескьё. Здсь видна уже система. Основная идея проходитъ красною нитью черезъ всю цпь историческихъ событій и ярко освщаетъ ихъ, это скоре философія исторіи, чмъ исторія Рима. Тема этой книги не была уже нова въ эпоху Монтескьё, многіе писатели работали надъ пей, между ними встрчаются такія имена, какъ Полибій, Цицеронъ, Макіавелли и Боссюэтъ. Почему же Монтескьё счелъ нужнымъ повторить ее? Какіе новые взгляды, принципы, выводы представилъ онъ взамнъ старыхъ? Вотъ вопросы, которые слду етъ разршить. Полибій — сторонникъ матеріалистической доктрины и фаталистъ — перенесъ свои взгляды и въ область римской исторіи. Римляне,— говоритъ онъ,— восторжествовали надъ другими націями потому, что случай, условія, при которыхъ сложилось ихъ государство, способствовали образованію боле прочной формы правленія, чмъ у другихъ народовъ. Но въ мір нтъ ничего постояннаго, вс явленія природы вращаются въ вчномъ кругу, и потому политическій строй римлянъ долженъ уступить мсто другому — противуположному строю. Вторая причина господства Рима — совершенство римскаго оружія и строгость дисциплины. Если прибавить къ этимъ общимъ разсужденіямъ массу географическихъ, дипломатическихъ и военныхъ тонкостей, можно получить довольно ясное понятіе о характер и направленіи труда Полибія. Цицеронъ поставилъ себ другую задачу. Желая совмстить благоговніе къ Платону съ предразсудками своей касты и патріотизма, онъ задался цлью доказать, что идеальная республика Платона нкогда существовала въ дйствительности въ образ Римской республики и она-то завщала Риму господство патриціевъ. Макіавелли даетъ намъ практическій совтъ, какъ поступить въ томъ или другомъ случа, смотря потому, чего мы добиваемся, свободы или тиранніи. Все, что увнчалось успхомъ, хорошо и достойно подражанія, и наоборотъ — все, что потерпло неудачу, плохо и непригодно для государственныхъ дятелей. Надъ этими политическими соображеніями, скоре уроками практической мудрости, нежели сводомъ общихъ правилъ и законовъ, высится принципъ: интересъ — единственный двигатель, управляющій дйствіями людей, народовъ, государствъ, и есть только два средства регулировать ихъ: надежда и страхъ.
Для Боссюэта исторія Рима, какъ и всемірная исторія, представляетъ защиту теологическихъ и нравственныхъ принциповъ. Она нужна ему, какъ средство доказать, что Богъ для осуществленія своей цли пользуется всми явленіями міра. Моментомъ римскаго господства и паденія онъ воспользовался для того, чтобъ открыть путь для искупленія и подготовить міръ, какъ пахарь свое поле, къ воспріятію священнаго Евангелія. Вотъ теологическая сторона его доктрины, но есть еще и другая. Успхи и неудачи,— говоритъ онъ,— какъ въ политической, такъ и личной жизни общества суть продукты человческихъ дйствій. Одни изъ нихъ направлены къ хорошей цли, другія къ дурной. Первыя совершаются подъ вліяніемъ справедливости, настойчивости, мудрости, вторыя, наоборотъ, подъ вліяніемъ несправедливости, слабости, ослпленія. Такова нравственная сторона его доктрины. Какъ могъ Боссюэтъ согласить ее съ первой — свободу человческихъ дйствій съ Провидніемъ, неизвстно. Онъ не даетъ никакого отвта на этотъ вопросъ и предоставляетъ намъ разбираться въ своемъ противорчіи. Вотъ въ какомъ состояніи находилась историческая наука, когда Монтескьё выступилъ въ свтъ съ своимъ Размышленіемъ о причинахъ величія и упадка римлянъ. Идея, развиваемая имъ въ этомъ сочиненіи, сводится приблизительно къ слдующему: вс явленія человческой жизни, учрежденія, нравы, сношенія съ иноземными народами подчиняются строгимъ законамъ, лежащимъ какъ во вншнемъ, такъ и во внутреннемъ мір человка. Совершаясь даже помимо насъ, они подпадаютъ подъ власть нашей воли, которая въ свою очередь слдуетъ законамъ разума или страсти. Если ими управляетъ разумъ объ руку съ добродтелью въ дух античнаго міра (мужествомъ, настойчивостью и т. п.), успхъ обезпеченъ: все приводитъ къ осуществленію намченной цли, даже препятствія, встрчаемыя на пути, даже борьба съ враждебными страстями. Если же, наоборотъ, безразсудная страсть вступаетъ въ свои права, тогда одна неудача слдуетъ за другою, какъ естественный продуктъ ослпленія. Есть логика несчастья, какъ логика успха. Есть установленный порядокъ вещей, законъ причинъ и слдствій. Но разв онъ не подавляетъ свободной воли человка?— спрашиваетъ Франкъ.— Нтъ, отвчаетъ Монтескьё. Вдь, было же достаточно воли одного Трояна, Тита, Марка-Аврелія, чтобы задержать паденіе имперіи на время ихъ царствованія. Но власть индивидуумовъ, каковы бы ни были ихъ силы, ихъ геній, иметъ свои предлы, за ними царитъ неизмнный порядокъ, и логика явленій беретъ свои права. Такова философія исторіи Монтескьё, она послужила основой для его философіи права, которая построена на тхъ же принципахъ.
Мы не будемъ останавливаться на исторіи первыхъ римскихъ царей, эта часть недостойна Монтескьё, она скоре напоминаетъ сказку, игру фантазіи, чмъ серьезное научное изслдованіе. Оставивъ въ сторон всякую критику событій, онъ гршитъ еще неврнымъ изображеніемъ нкоторыхъ институтовъ той эпохи. Но, пробжавъ этотъ темный періодъ римской исторіи, мы поражены его удивительною логикой. Событія слдуютъ за событіями, революціи за революціями, какъ силлогизмы въ систем геометра, не нарушая ни общихъ законовъ, ни человческой свободы. Для насъ становится яснымъ, что война была для римлянъ постоянною необходимостью, политическою, соціальною, продиктованною ихъ строемъ, характеромъ ихъ народа. Сенатъ, патриціи и народъ нуждались въ ней: одни стремясь возвысить свой авторитетъ, другіе — удовлетворить свои насущныя потребности. Вынужденные условіями окружающей жизни къ постоянной войн, римляне были поставлены передъ альтернативой: погибнуть отъ руки враговъ или побдить. Они предпочли послднее. Вотъ въ чемъ секретъ ихъ дисциплины, образцовой организаціи войскъ, совершенства вооруженій. Въ воспитаніи юношества, въ развитіи физическихъ силъ, мужества, патріотизма, въ презрніи къ смерти они преслдовали все ту же цль: для нихъ это былъ вопросъ жизни или смерти. Война, вызванная въ начал необходимостью, явилась современемъ источникомъ богатствъ. Побжденные обращались въ рабовъ и обрабатывали земли господъ. Но, несмотря на приливъ новыхъ силъ, арміи составлялись, попрежнему, изъ коренныхъ гражданъ Рима, одушевленныхъ любовью къ отечеству, и потому ни одна изъ націй не могла устоять противъ нихъ. Если мы присоединимъ сюда гордость свободнаго народа и политическую организацію сената, который въ теченіе вковъ завдывалъ длами республики, мы легко поймемъ, въ чемъ была сила римлянъ. Противники, съ которыми имъ приходилось сражаться, стояли далеко не на такомъ высокомъ уровн нравственнаго и физическаго развитія. Разумется, недостатки ихъ развились помимо воли римлянъ, но сколько нужно было мужества, энергіи., патріотизма, политическаго такта, чтобы такъ разумно воспользоваться ими! Политика римлянъ по отношенію къ покореннымъ народамъ обрисована въ особенности хорошо, ясно, талантливо, картинно. Преобладающею чертой ея является умренность.
Они не навязывали чужеземнымъ народамъ своихъ нравовъ и обычаевъ, они оставляли имъ ихъ религію, учрежденія, законы, чего не длалъ никто изъ побдителей, ни Карлъ Великій, ни Людовикъ XIV. Но и величіе народа иметъ свои предлы: когда жажда господства превосходитъ границы разумнаго честолюбія, она можетъ явиться причиной паденія. Блестящій урокъ даетъ намъ римская исторія. Монтескьё указываетъ намъ три причины паденія Римской имперіи: 1) чрезмрное развитіе военныхъ силъ и власти полководцевъ, 2) ослабленіе патріотическаго чувства, благодаря распространенію правъ гражданства не только на жителей итальянскаго полуострова, но и на остальныхъ побжденныхъ, и 3) развращеніе нравовъ, ослабленіе религіозныхъ врованій, вслдствіе смшенія всхъ расъ и націй міра. Пока римляне ограничивались господствомъ надъ одною Италіей, воины оставались гражданами, но этотъ характеръ былъ утраченъ ими, когда начались отдаленныя войны и порвалась всякая связь съ Римомъ. Полководцы злоупотребляли своею силой и обращались далеко не гуманно съ побжденными. Права гражданства, обратившись въ достояніе самыхъ различныхъ по характеру народовъ, подорвали единство и ослабили патріотизмъ. Наконецъ, строгіе римскіе нравы, придя въ соприкосновеніе съ изнженною распущенностью Азіи, смнились утонченнымъ развратомъ. Религіозныя врованія пошатнулись подъ вліяніемъ грубаго эпикуреизма, единственной религіи необузданной толпы. Разъ восторжествовали эти условія, республика не могла быть возстановлена. Убійцы Цезаря забыли, что они не могли возродить народа даже кровью диктатора. Ихъ неудачный заговоръ ускорилъ только неизбжную гибель порядка, осужденнаго силой вещей. Римъ прошелъ черезъ вс стадіи деспотизма, анархіи и, наконецъ, завершилъ свое существованіе громкимъ паденіемъ. Вотъ картина, набросанная Монтескьё въ Размышленіи о величіи и паденіи римлянъ. Эта книга представляла цнный вкладъ въ историческую литературу своего вка, но она прошла сравнительно незамченной во Франціи. За то Англія тотчасъ же обратила на нее вниманіе и перевела на англійскій языкъ. Послдовательность аргументаціи, живость красокъ, оригинальность мысли сообщаютъ ей большой интересъ и въ настоящее время, взгляды, высказанные Монтескьё, держатся и до сихъ поръ въ наук. По это только камень въ великомъ зданіи Духа законовъ. Однако, прежде чмъ перейти къ капитальному сочиненію Монтескьё, мы остановимся на двухъ его небольшихъ статьяхъ, которыя тсно связаны съ Размышленіемъ о причинахъ величія и паденія римлянъ, — на Политик римлянъ въ области религіи и діалог: Сула и Эвкратъ. Первая изъ нихъ была читана еще въ бордосской академіи въ 1716 г., т.-е. за пять лтъ до изданія Персидскихъ писемъ. Она наглядно показываетъ намъ, что основная идея Монтескьё зародилась давно въ его голов, можетъ быть, еще на школьной скамь, когда онъ стремился понять смыслъ и духъ законовъ, разбираясь въ дебряхъ французскаго законодательства. Статья начинается фразой, которая формулируетъ ея содержаніе: разница, существующая между римскими и другими законодателями, состоитъ въ томъ, что первые подчиняли религію государству, вторые — государство религіи. И дйствительно, религія римлянъ не имла цлью облагородить нравы, вознести умы и сердца къ небу, гд царятъ вчная мудрость и любовь, она была орудіемъ въ рукахъ власти боле сильнымъ, чмъ законъ, и помогала ей управлять народомъ, навлекая на него гнвъ боговъ. Приговоры неба влагались въ уста почтенныхъ сенаторовъ, людей просвщенныхъ, которые прекрасно сознавали весь комизмъ своего положенія и, тмъ не мене, находили полезнымъ прибгать къ этому средству. Нужно ли было разогнать народъ, угрожающій судьб сената, отвратить невыгодную войну,— сейчасъ же пускались въ ходъ предзнаменованія, прорицанія и т. п. Этимъ объясняется довольно широкая вротерпимость римлянъ. Лишь бы врованія другихъ народовъ не препятствовали публичному отправленію ихъ религіознаго культа, лишь бы не вырвали у нихъ изъ рукъ орудія ихъ власти и политики,— до остальнаго имъ не было дла.
Они позволяли философамъ врить въ единаго Бога и обожествлять природу, они позволяли поэтамъ смотрть на миы, какъ на аллегорическіе вымыслы фантазіи, они позволяли народамъ всего міра исповдывать свою религію даже въ самомъ центр Рима. Только египтяне, евреи и христіане были исключены изъ общаго правила, потому что они не хотли подчиниться требованіямъ Рима, и римляне преслдовали ихъ. Они претендовали на безусловную истину, въ особенности евреи и христіане, и подвергали насмшкамъ римскихъ боговъ. Какъ т, такъ и другіе были правы: одни, какъ истинно врующіе, не могли согласиться на сдлки съ своею совстью, другіе старались оградить свои врованія, на которыхъ опиралась большая часть ихъ силы и славы, отъ всякихъ нападковъ и поруганій. Издваться надъ ихъ публичнымъ культомъ — значило подорвать силу ихъ власти, пошатнуть основы государства. Но это было единственное исключеніе.
Вротерпимость римлянъ послужила имъ же на пользу. Широко открывая свои двери богамъ покоренныхъ народовъ, Римъ снискалъ себ всеобщее уваженіе и симпатію: на него смотрли не какъ на владыку міра, а какъ на высшій храмъ религіи. Обратная политика во времена Юстиніана привела къ совершенно другимъ результатамъ. Народы и секты, преслдуемыя имъ, предпочли бжать, но не креститься въ ортодоксальную вру. ‘Онъ думалъ, что увеличилъ число врующихъ,— говорить Монтескьё,— но онъ лить уменьшилъ количество людей’. Мы видимъ здсь, какъ и везд у Монтескьё, все ту же основную мысль: каждое явленіе въ сфер историческихъ событій иметъ свою причину.
Остается еще діалогъ Сулла и Евкратъ, Франкъ разсматриваетъ его какъ выводъ изъ общихъ принциповъ Размышленія. Онъ написанъ въ нсколько декламаторскомъ тон, но, тмъ не мене, представляетъ извстный интересъ для философіи исторіи и политической нравственности. Сулла, проливъ рками римскую кровь, поработивъ насиліемъ враговъ, достигъ, наконецъ, безграничной власти, которая, казалось, была цлью всей его жизни. Но вотъ, когда она уже была въ его рукахъ, когда народъ смиренно смолкъ подъ игомъ его диктатуры, Сулла ршилъ сложить съ себя власть, захотлъ смшаться съ толпой и дать отчетъ въ своихъ дяніяхъ. Какія же причины побудили его къ такимъ поступкамъ? Какія слдствія вытекли изъ нихъ? Вотъ вопросы, которые стремится разршить Монтескьё въ своемъ ‘діалог’ на основаніи все тхъ же принциповъ и общихъ законовъ. Сулла — типъ гордаго патриція. Приверженецъ своей касты, страстно презирающій толпу, онъ жаждетъ независимости больше, чмъ власти, и любить безумно свободу, но это — свобода римскаго патриція, исключающая право народа. Условія эпохи принудили Суллу избрать путь крови и насилія. Онъ не хотлъ подчиниться толп и предпочелъ бороться съ нею, поработить ее, но не уступить. И когда его честолюбіе было удовлетворено, когда народъ склонился передъ нимъ въ рабскомъ молчаніи, когда сенатъ былъ возстановленъ, патриціи утверждены въ своихъ правахъ,— власть потеряла для него всю прелесть обаянія: къ чему она ему теперь? Онъ создалъ себ имя, передъ нимъ привыкли вс дрожать, и эта привычка рабства не скоро изгладится изъ памяти римскаго народа. Вотъ мотивы поступковъ Суллы. Каковы же ихъ слдствія? Сулла стремился возстановить свободу такъ, какъ онъ ее понималъ, но онъ шелъ къ этой цли путемъ крови и насилія, путемъ всего, что такъ противно свобод. Онъ далъ примръ тиранніи, народъ привыкъ ее терпть и нтъ уже мста свобод. Когда боги допустили Суллу,— говоритъ Эвкратъ словами Монтескьё,— сдлаться диктаторомъ Рима, они погубили свободу навсегда. Они разоблачили роковую тайну, показали примръ, какъ побдить республику. И въ подтвержденіе своихъ словъ онъ протягиваетъ руку и показываетъ на тнь Цезаря, появляющуюся въ глубин сцены. И тутъ Монтескьё остался вренъ себ,— ни одной фальшивой ноты въ стройномъ аккорд его міросозерцанія. Оно вылилось особенно ярко и цльно въ его лучшемъ произведеніи — Дух законовъ, къ разсмотрнію котораго мы и приступимъ въ слдующій разъ.
Духъ законовъ, несомннно, самое великое произведеніе Монтескьё Много ума, таланта, знаній, было потрачено на этотъ трудъ, — громадная эрудиція автора просто поразила его современниковъ. Онъ работалъ надъ нимъ въ теченіе двадцати лтъ, то падая духомъ, то снова вря, что это лучшее изъ его произведеній. Полуслпой, онъ уже не былъ въ состояніи писать и диктовалъ большую часть текста. Наконецъ, въ ноябр 1748 г. Монтескьё показалъ міру свое дтище, трудъ всей своей жизни, какъ онъ выражается самъ. Пріемъ, оказанный Духу Законовъ во Франціи, не былъ особенно блистателенъ. О немъ заговорили въ парижскихъ салонахъ, но заговорили довольно отрицательно, за то въ Европ онъ произвелъ всеобщую сенсацію и вскор былъ переведенъ на вс европейскіе языки. Въ особенности ополчились на книгу Монтескьё янсенисты. Они подняли цлую бурю, окрестили Духъ законовъ названіемъ безнравственной книги, подрывающей основы государства и религіи. Философамъ XVIII в. она также не понравилась. Безусловно вря въ непогршимость разума, они готовились пересоздать весь міръ однимъ взмахомъ своего генія и презирали все, что имло хоть какое-нибудь соприкосновеніе съ прошедшимъ или настоящимъ. Они заклеймили Монтескьё именемъ партизана феодализма и стараго порядка, отступника, который сжегъ все, чему поклонялся когда-то. Во глав ихъ былъ Гельвецій. Онъ видлъ въ книг Монтескьё защиту отжившихъ предразсудковъ, измну свобод и философіи. Онъ удивлялся, какъ такой геній, какъ авторъ Персидскихъ писемъ, могъ рыться въ пыли вковъ, въ хлам вестготскихъ и вандальскихъ законодательствъ, сравнивалъ его съ героемъ Мильтона, блуждающимъ среди хаоса, и предсказывалъ гибель его слав. Настанетъ время, говорилъ онъ, и ‘другъ нашъ Монтескьё, утративъ права на званіе мудреца и законодателя, останется все тмъ же дворяниномъ и человкомъ остроумнымъ. Вотъ что печалитъ меня,— онъ могъ бы принести гораздо больше пользы человчеству’. Мнніе Гельвеція раздляли и другіе философы, въ особенности крайніе революціонеры. Но государственные люди и юристы всхъ странъ съ Вольтеромъ во глав смотрли на Духъ законовъ, какъ на кодексъ разума и свободы. Какую же цль преслдовалъ Монтескьё въ своей книг? Онъ не шелъ по избитымъ слдамъ, не подражалъ ни Платону, ни Гаррингтону, ни Кампанелл, ни даже ‘мудрому’ Локку, не стремился найти наилучшую форму правленія или сводъ идеальныхъ законовъ. Онъ не былъ также партизаномъ стараго порядка, и если авторъ Духа законовъ отводилъ такое большое мсто государственному строю, законамъ и учрежденіямъ отжившихъ народовъ, то только потому, что старался объяснить ихъ raison d’tre въ связи съ окружающими условіями времени и мста. ‘Я изучалъ людей,— говоритъ онъ, — и увидлъ, что они руководились не однми прихотями въ безконечномъ разнообразіи своихъ законовъ и нравовъ. Я установилъ принципы, частные случаи подошли къ нимъ, исторіи всхъ націй явились ихъ результатами и каждый особый законъ пришелъ въ связь съ другими или подчинился еще боле общему закону. Мои принципы извлечены не изъ моихъ предразсудковъ, а изъ самой природы вещей’. Вс міровыя явленія подчинены строгимъ, опредленнымъ законамъ: эти законы въ самомъ широкомъ смысл слова суть ‘необходимыя отношенія, вытекающія изъ самой природы вещей’. Вс существа духовнаго и реальнаго міра имютъ свои особенные законы, божество — свои, природа и человкъ — свои. Они установлены предвчнымъ разумомъ и носятъ безусловный ненарушимый характеръ. Но, кром этихъ вчныхъ, неизмнныхъ законовъ, есть еще другіе — положительные, которые являются дломъ человческихъ рукъ, временнымъ проявленіемъ человческаго разума. Они могутъ быть такъ же разнообразны, какъ разнообразны цли, преслдуемыя людьми, какъ разнообразны условія ихъ жизни. Человкъ въ одно и то же время и продуктъ среды, и самостоятельный факторъ общественной жизни: какъ существо физическое, онъ подчиненъ законамъ природы, какъ существо духовное — законамъ разума и страсти. Онъ оказываетъ извстное вліяніе на положительное законодательство, но въ свою очередь зависитъ отъ условій окружающей среды. Слдовательно, и законы должны находиться въ соотношеніи съ этими условіями, съ климатомъ, почвой и размрами страны, съ образомъ жизни народовъ, со степенью ихъ свободы, допускаемою конституціей, съ ихъ религіей, нравами, обычаями, богатствомъ, численностью, торговлей, съ принципомъ и сущностью ихъ правленія. Я разсмотрю вс эти отношеніи,— говоритъ Монтескьё,— они и составляютъ то, что называется Духомъ законовъ.
Вотъ основная идея его великаго труда. Указать праву каждаго народа его специфическій характеръ, поставивъ его въ зависимость отъ условій окружающей среды, было геніальною мыслью въ вкъ раціонализма и естественнаго права. Правда, не все было ново въ систем Монтескьё, задолго до него Гиппократъ и Аристотель развивали мысль о вліяніи климата на складъ народныхъ нравовъ и учрежденій. Правда, много было въ ней абстрактнаго и ошибочнаго, но это была первая попытка научнаго изслдованія общественной жизни, первый фундаментъ исторической школы права. Многіе упрекаютъ Монтескьё за дленіе его книги, изъ котораго трудно понять, чего хотлъ авторъ. ‘Но я согласенъ съ мнніемъ Даламбера,— говоритъ Франкъ,— что подъ кажущимся безпорядкомъ царитъ истинный порядокъ’. ‘Изъ тридцати одной книги Духа законовъ восемь первыя посвящены внутренней политик, отношеніямъ законовъ и формъ правленія, IX и X — вншней политик и международному праву, XI и XII — общей политик, обусловленной свободою гражданъ, политической и гражданской, XIII — свобод въ связи съ налогами, XIV—XIX — отношеніямъ законовъ и условій климата, почвы, образа жизни и характера народа, XX—XXII — торговл, промышленности и государственному кредиту, XXIII — вліянію народонаселенія, XXIV и XXV — вліянію религіи на законы и законовъ на религію, XXVI — различнымъ родамъ законовъ, обусловленныхъ природой вещей, XXIX — практическимъ указаніямъ, какъ составлять законы, какъ судить объ ихъ цляхъ и послдствіяхъ, чмъ руководиться при ихъ составленіи, XXVII и XXVIII — исторіи римскаго законодательства, XXX и XXXI — исторіи феодальнаго права. Четыре послднія книги носятъ чисто историческій характеръ. Это дленіе ясно указываетъ намъ, что Монтескьё имлъ въ виду изучить право различныхъ народовъ въ связи съ окружающими условіями среды, пространства и времени. Изложить подробно содержаніе Духа законовъ въ рамкахъ небольшой статьи слишкомъ мудреная задача, и потому мы ограничимся только основными принципами его системы права. Начнемъ съ классификаціи различныхъ государственныхъ формъ, которая представляетъ извстную оригинальность. Вс философы и публицисты, начиная съ Аристотеля, Макіавелли и кончая Вико, признавали три формы правленія: абсолютную монархію, аристократію и демократію, въ первой носителемъ верховной власти является одно лицо, во второй — привилегированное меньшинство и въ третьей — весь народъ или большая его часть. Монтескьё нсколько видоизмнилъ эту классификацію, онъ раздлилъ формы правленія на республиканскую, подъ видомъ которой объединилъ аристократію и демократію на монархическую и деспотическую. Въ республик верховная власть принадлежитъ всему народу или части его, въ монархіи — одному лицу, управляющему на основаніи установленныхъ законовъ, въ деспотіи — личному произволу одного лица. Деспотизмъ, какъ его понимаетъ Монтескьё, говоритъ Франкъ, не носитъ даже названія формы правленія: это какой-то грубый произволъ, возможный какъ временное явленіе, но не какъ прочная форма человческаго общежитія. Тотъ же деспотизмъ, который существуетъ въ дйствительности хотя бы на Восток, мало чмъ отличается отъ абсолютной монархіи. У него есть также свои законы, являющіеся продуктомъ воли монарха, онъ ихъ далъ, онъ можетъ ихъ взять. Вольтеръ правъ, когда говоритъ, что монархія и деспотія — два близнеца, до того похожіе другъ на друга, что невозможно ихъ отличить. Но еще боле грубую ошибку длаетъ Монтескьё, когда сливаетъ демократію и аристократію въ одну группу. Он слишкомъ различны по духу: первая основана на активномъ участіи народныхъ массъ въ длахъ правленія, вторая на привилегіяхъ касты. Впрочемъ, онъ самъ вскор замтилъ свою ошибку и, хотя не разъединилъ эти формы, но каждой въ отдльности посвятилъ особый очеркъ. Такимъ образомъ, вмсто трехъ государственныхъ формъ у него получилось четыре. Что побудило автора Духа законовъ отвергнуть прекрасную классификацію Аристотеля и замнить ее своею? Лабуле старается дать намъ отвтъ на этотъ вопросъ. Персидскія письма, говоритъ онъ, могутъ служить намъ поясненіемъ къ Духу законовъ. Они самый надежный комментарій къ послднему сочиненію Монтескьё и не по одному только этому вопросу. Въ СХХХІ письм, писанномъ въ 1719 г., т.-е. за 29 лтъ до изданія Духа законовъ, Рэди пишетъ изъ Венеціи къ своему другу Рика въ Парижъ: ‘Боле всего возбудило мое любопытство по прибытіи въ Европу исторія и происхожденіе республикъ. Любовь къ свобод и ненависть къ царямъ сохранили за Греціей надолго независимость и содйствовали распространенію республиканскаго правленія. Греческіе города нашли союзниковъ въ Малой Азіи, они высылали туда колоніи, пользовавшіяся такою же, какъ и они, свободою, и послужившія имъ оплотомъ противъ посягательства персидскихъ царей на ихъ независимость. Но это еще не все: Греція заселила Италію, Италія — Испанію и, можетъ быть, Галлію. Эти колоніи принесли съ собою духъ свободы, заимствованный ими въ Греціи, почему въ эти отдаленныя времена мы и не встрчаемъ монархій ни въ Италіи, ни въ Испаніи, ни въ Галліи. Все это было только въ Европ, Азія же и Африка всегда находились подъ игомъ деспотизма, за исключеніемъ нкоторыхъ городовъ Малой Азіи, о которыхъ мы говорили, и карагенской республики въ Африк. Повидимому, свобода свойственна духу европейскихъ народовъ, а рабство духу азіатскихъ. Цезарь подавилъ римскую республику и подчинилъ ее произволу власти. Европа долго стонала подъ военнымъ и насильственнымъ правленіемъ,— римская мягкость смнилась жестокимъ угнетніемъ. Между тмъ, съ свера пришло несмтное число невдомыхъ народовъ, которые, какъ потокъ, нахлынули на римскія провинціи, и, найдя столь же легкимъ длать завоеванія, какъ и производить грабежи, они подлили между собою римскую имперію и основали королевства. Эти народы были свободны, власть ихъ королей была такъ ограничена, что эти послдніе были, собственно говоря, не боле какъ предводители или генералы. Такимъ образомъ, эти королевства, хотя и основанныя при помощи силы, не чувствовали однако же надъ собой ига побдителя. Народы Азіи, напримръ, турки и татары, будучи подчинены вол одного завоевателя, думали о покореніи подъ власть этого одного новыхъ подданныхъ и объ утвержденіи надъ ними помощью оружія его насильственной власти, народы же Свера Европы, будучи сами свободны въ то время, когда они заняли римскія провинціи, не давали своему начальнику слишкомъ много власти. Нкоторые изъ этихъ народовъ, напримръ, вандалы въ Африк и готы въ Испаніи, низлагали своихъ королей при первомъ же недовольств ими, другіе стсняли власть государей множествомъ различныхъ ограниченій. Многіе изъ знатныхъ пользовались властью, равною съ властью государя, войны предпринимались только съ ихъ согласія, добыча длилась между вождемъ (начальникомъ) и солдатами, въ пользу государя не существовало никакого налога, законы составлялись въ народныхъ собраніяхъ. Вотъ основной принципъ всхъ этихъ государствъ, образовавшихся на развалинахъ римской имперіи’. ‘Нельзя безусловно принять, говоритъ Лабулэ, нкоторые историческіе взгляды, высказанные въ этомъ письм, надо быть персомъ, чтобы думать, что Греція населила Италію, и чтобы говорить о мягкости римскаго правленія. Но сущность идеи врна. Республику надо искать только у грековъ и римлянъ, деспотизмъ всегда господствовалъ на Восток, и только въ Европ, и притомъ посл германскаго нашествія, начинаютъ появляться ограниченныя монархіи. Вотъ три рода правительствъ, о которыхъ говорится въ Дух законовъ. Классификація Монтескьё не есть классификація философская, какую мы видимъ у Аристотеля, но историческая. Древній міръ, Востокъ, новйшая Европа составляютъ три большія массы, на которыхъ онъ сосредоточилъ свое изученіе’ {Эд. Лабулэ: ‘О ‘Дух законовъ’ Монтескьё’. Историко-политическій и юридическій сборникъ, изд. Н. И. Ламанскаго, 1869 г.}. Два вида монархіи, абсолютную и ограниченную, Монтескьё обособилъ въ самостоятельныя формы правленія,— вотъ въ чемъ его ошибка.
Изложивъ отличительные признаки основныхъ типовъ государствъ, изучивъ ихъ природу, какъ выражается Монтескьё, онъ приступаетъ къ разсмотрнію принциповъ, которые должны быть положены въ основу каждаго изъ нихъ. Коренясь въ психическихъ свойствахъ человческой натуры, они обусловливаютъ прочность каждой данной формы. Принципъ демократіи — добродтель, аристократіи — умренность, монархіи — честь, деспотіи — страхъ. Современники Монтескьё сильно упрекали его за слово добродтель. Онъ принужденъ былъ даже защищаться и объяснять, что имлъ въ виду вовсе не христіанскую, а политическую добродтель въ дух античнаго міра, которая сливается въ представленіи Монтескьё съ патріотизмомъ. И такъ, добродтель или патріотизмъ первое и необходимое условіе жизни республиканскихъ государствъ. Законы, являясь при данномъ режим продуктомъ народной воли, носятъ на себ отпечатокъ всхъ хорошихъ и дурныхъ ея сторонъ. Если нація будетъ исполнена патріотизма, если интересы отечества будутъ стоять въ ея глазахъ выше личныхъ интересовъ и справедливость выше мелкихъ страстей, то и законы, издаваемые ею, будутъ хороши. Если же эти чувства ослабютъ, государство придетъ въ упадокъ и на мст добродтели восторжествуетъ грубый произволъ. Республиканскій принципъ можетъ быть также положенъ въ основу аристократическихъ государствъ: здсь роль народа играетъ привилегированная каста, являясь носительницей верховной власти, но это не основной принципъ аристократіи. Она отличалась всегда крайнимъ высокомріемъ, она воздвигла огромную пропасть между патриціями и плебеями, довела народъ до унизительнаго состоянія. Она можетъ устоять подъ напоромъ революціонныхъ массъ, можетъ существовать лишь тогда, когда поставитъ своимъ девизомъ: умренность. Основой монархіи служитъ другой принципъ, не имющій ничего общаго ни съ добродтелью, ни съ умренностью,— это честь. Какъ планетная система, находясь подъ вліяніемъ центробжной и центростремительной силы, сохраняетъ полную гармонію, такъ и монархическое государство ростеть и крпнетъ, если его подданными руководитъ чувство чести. Возбуждая въ нихъ стремленіе отличиться, подняться какъ можно выше по общественной лстниц, оно поддерживаетъ во всхъ частяхъ государственнаго организма жизненность и силу, каждый, удовлетворяя личнымъ интересомъ въ то же время содйствуетъ общему благу. Пусть философы и моралисты называютъ это ложнымъ понятіемъ чести,— не все ли равно, если она-ведетъ къ общественному благу? Въ деспотіи честь уступаетъ мсто страху — единственному чувству рабовъ. Передъ деспотами вс равны, вс склоняются передъ нимъ въ раболпномъ молчаніи и трепещутъ за свою жизнь. Вотъ четыре основныхъ принципа, обусловливающіе развитіе и прочность государственныхъ формъ. Безъ сомннія, говоритъ Франкъ, они являются необходимыми факторами общественной жизни, руководящими началами тхъ или другихъ правительствъ. Но Монтескьё придаетъ имъ слишкомъ безусловный, исключительный характеръ. Возьмемъ для примра принципъ демократіи: не одна добродтель составляетъ ея основу: на ряду съ ней стоятъ равенство и свобода. Даже въ республикахъ древности очень часто добродтель приносилась въ жертву равенству. Стоитъ только вспомнить законъ остракизма, смыслъ котораго былъ таковъ: лучше отказаться отъ услугъ великаго человка, лишить страну ея лучшаго защитника, чмъ позволить генію возвыситься надъ толпой. Новйшія демократіи присоединили къ принципу равенства принципъ свободы. Блестящимъ примромъ можетъ служить намъ Америка. Личность, подавленная въ республикахъ древности гнетомъ государства, получила здсь свои права. Но въ эпоху Монтескьё Америка еще не существовала и ему пришлось ограничиться въ своихъ изысканіяхъ только сферой республикъ античнаго міра. Что же касается умренности, то ее не мшало бы порекомендовать всмъ родамъ правительствъ: они падаютъ въ большинств случаевъ благодаря злоупотребленію своей властью.
Разумется, ни классификація Монтескьё, ни принципы, установленные имъ — не удержались въ наук. Но въ свое время они имли большое значеніе. Авторъ Духа законовъ выставлялъ не абстрактную теорію государственнаго права, общую для всхъ народовъ, а стремился изучить характеръ и содержаніе каждой конкретной формы со всми ея особенностями.
Такъ какъ жизнь и развитіе этихъ формъ, продолжаетъ онъ, обусловливаются принципами, лежащими въ ихъ основ, то и общее направленіе законодательства, и система воспитанія должны строго сообразоваться съ ними,— въ этомъ залогъ ихъ прочности. Въ особенности большое мсто отводитъ Монтескьё воспитанію, и потому мы остановимся на немъ. Основываясь на историческомъ прошломъ и на своихъ личныхъ наблюденіяхъ надъ настоящимъ, авторъ Духа законовъ пришелъ къ заключенію, что каждое государство иметъ свою систему воспитанія, которая необходимо должна сообразоваться съ сущностью и принципомъ его правленія. Въ общемъ его идея врна,— говоритъ Франкъ, — государство, конечно, иметъ вліяніе на Характеръ воспитанія,— но разв существуетъ въ дйствительности система воспитанія, основанная на одномъ страх, на одномъ чувств чести, на одной добродтели? Жизнь показываетъ намъ совсмъ другое. Возьмемъ для примра хотя бы деспотію. Самый ужасный деспотъ, если, конечно, онъ живетъ не въ дремучемъ лсу, не можетъ оградить своихъ подданныхъ отъ вліянія наукъ и искусствъ, проникающихъ въ его владнія изъ сосднихъ странъ. Онъ не можетъ закрыть доступъ идеямъ свободы и справедливости, не можетъ держать умы и сердца въ полномъ порабощеніи и невжеств,— а это необходимое условіе деспотизма, какъ говоритъ намъ Монтескьё. Относительно демократіи онъ длаетъ ту же ошибку: онъ требуетъ, чтобы система ея воспитанія строго согласовалась съ принципомъ добродтели. А такъ какъ добродтель въ его глазахъ есть жертва личныхъ интересовъ, семейныхъ, классовыхъ, общественныхъ, то и воспитаніе должно носить чисто-государственный характеръ. Франція провела эту идею въ жизнь во времена революціи. Конвентъ впервые положилъ основаніе государственному образованію. Бельгія, Пьемонтъ и Испанія послдовали примру Франціи и вмст съ принципами 1789 года переняли и систему воспитанія. Хотя взглядъ Монтескьё и оправдала жизнь, тмъ не мене, ему можно сдлать не мало возраженій, говоритъ Франкъ:— Почему воспитаніе при демократическомъ режим должно быть исключительно государственнымъ? Почему граждане лишены свободы выбора? Неужели коллективный деспотизмъ долженъ явиться на смну личному? Да, Монтескьё считаетъ это даже необходимымъ, первое условіе республиканскаго режима — государственное воспитаніе юношества, хотя бы и путемъ насилія: личные интересы должны быть принесены въ жертву общимъ. И въ подтвержденіе своихъ словъ онъ приводитъ намъ Спарту и Критъ. Но онъ забываетъ, что об эти аристократическія республики преслдовали одну цль — войну, даже не добродтель, а жажду славы. Между тмъ какъ Аины, гд демократическій принципъ былъ развитъ до крайнихъ предловъ, не имли государственнаго воспитанія.
Промышленныя демократіи, которыя занимаются не исключительно войной, обязаны допустить крайнее разнообразіе въ системахъ своего воспитанія, такъ какъ въ зависимости отъ количества ремеслъ и искусствъ находится успхъ изъ торговли и промышленности. Что же касается монархіи, тамъ воспитаніе, по мннію Монтескьё, должно сообразоваться съ принципомъ чести. Оно иметъ въ виду развитіе скоре блестящихъ, чмъ высокихъ качествъ души, гордости, тщеславія, вншняго изящества, изысканной вжливости и т. п. Если бы Монтескьё говорилъ объ одномъ только круг общества, объ аристократіи, онъ былъ бы правъ, говоритъ Франкъ. Не принимая никакого участія въ длахъ правленія въ абсолютной монархіи, аристократія для того, чтобъ отличиться при двор, должна посвящать все свое время искусству нравиться, блеснуть остроуміемъ, изяществомъ, галантностью. Нарядная и праздная жизнь Версаля носитъ именно такой отпечатокъ. Но Монтескьё примняетъ свои взгляды ко всмъ классамъ общества и тмъ сильно гршитъ противъ дйствительности. Даже въ эпоху Людовика XIV ни духовенство, ни буржуазія, ни крестьянство не преслдовали такой системы воспитанія. А англійская аристократія вмсто того, чтобы пресмыкаться передъ королемъ, диктовала ему свои законы и заставляла его считаться съ мнніемъ палаты лордовъ.
Такъ же неправъ Монтескьё, продолжаетъ авторъ книги, когда онъ увряетъ насъ, что для существованія демократіи необходима небольшая территорія съ малочисленнымъ населеніемъ, для монархіи — умренная, а для деспотіи — необозримое пространство земли. Блистательнымъ опроверженіемъ этихъ словъ могутъ служить Соединенные Штаты, государственная территорія которыхъ равна по объему Европ. Англія владетъ обширнйшими колоніями съ населеніемъ въ двсти милліоновъ душъ, а Монако представляетъ крошечную деспотію. Ошибочность взглядовъ Монтескьё объясняется, опять-таки, тмъ же, что авторъ Духа законовъ былъ только знакомъ съ республиками древности и длалъ свои обобщенія на основаніи этихъ знаній. Но не будемъ останавливаться на критик деталей,— говоритъ Франкъ,— он не скажутъ намъ ничего новаго, приведемъ лучше взгляды Монтескьё на причины упадка различныхъ государственныхъ формъ. Ихъ дв: во-первыхъ, когда государства дйствуютъ несогласно съ принципами, положенными въ ихъ основу, а во-вторыхъ, когда они злоупотребляютъ ими, доводя ихъ до крайности. Если республика уступаетъ мсто разврату, честолюбію и неравенству, а монархія оскорбляетъ чувство чести своихъ подданныхъ,— об эти формы гибнутъ въ самомъ скоромъ времени, что же касается деспотіи,— она носитъ въ самой себ зародышъ гибели. Но еще губительне дйствуетъ на ихъ судьбы вторая причина. Если республика доводитъ идеи равенства и свободы до полнаго своеволія, а монархія идею власти до абсолютизма, до взгляда Людовика XIV: l’Etat c’est moi,— он обречены на врную гибель. Государства могутъ процвтать и совершенствоваться лишь тогда, когда въ нихъ царитъ добродтель на ряду со свободой. До сихъ поръ Монтескьё не упоминалъ ни разу о свобод, какъ о принцип, обусловливающемъ жизнь и развитіе государствъ, она не играла никакой роли въ перечисленныхъ имъ формахъ правленія. Чмъ же объяснить подобное игнорированіе принципа свободы? Дло въ томъ, что авторъ Духа законовъ не считаетъ ни одну изъ помянутыхъ формъ достойной названія свободнаго государства. Это вполн понятно,— говоритъ Франкъ,— относительно деспотіи и монархіи, даже относительно аристократіи, которая представляетъ собой замкнутую касту, господствующую надъ порабощеннымъ народомъ, но республику вс считаютъ свободнымъ государствомъ, одинъ Монтескьё расходится съ общимъ мнніемъ.
Власть народа, говоритъ онъ, не есть его свобода. Политическая свобода состоитъ не въ томъ, чтобы длать то, что хочешь, а въ томъ, чтобъ имть возможность длать то, что должно хотть, и не длать того, чего не должно. Должно хотть всего разумнаго и справедливаго и, наоборотъ, не должно — всего неразумнаго и несправедливаго. Истинная свобода требуетъ, чтобы человческія дйствія сообразовались съ принципами разума и справедливости, со своимъ правомъ и правами другихъ лицъ, чтобы законы являлись живымъ отраженіемъ этихъ принциповъ и отношеній, а власть — ихъ покорнымъ орудіемъ. Такой порядокъ возможенъ лишь тамъ, гд существуетъ раздленіе властей, гд он взаимно контролируютъ другъ друга и такимъ образомъ поддерживаютъ свое равновсіе. Есть такая страна, говоритъ Монтескьё, которая поставила своею задачей ‘осуществленіе политической свободы’, и въ подтвержденіе своихъ словъ онъ указываетъ на англійскую конституцію. Для автора Духа законовъ она представляетъ высшій идеалъ, вчный типъ свободнаго государства, кодексъ разума и свободы. Его взгляды и симпатіи сквозятъ слишкомъ явно сквозь маску равнодушнаго изслдованія, когда онъ развертываетъ передъ нами сложный механизмъ государственнаго строя Англіи.
Нужно удивляться, сколько ума и проницательности было у этого человка! Понять смыслъ и духъ англійской конституціи, философски обосновать ея принципъ было далеко не легкою задачей: она никогда не была писанной и въ XVIII вк ее едва знали въ Европ. Монтескьё превзошелъ вс трудности и потому его книга имла такой блестящій успхъ въ Англіи. Извстно, какое мсто удлилъ ей Блэкстонъ, признанный знатокъ англійской конституціи,— въ своихъ комментаріяхъ на англійское право.
Отличительный характеръ англійскаго государственнаго строя составляетъ, по мннію Монтескьё, принципъ раздленія властей на законодательную, исполнительную и судебную,— это первое и необходимое условіе политической свободы. Принципъ раздленія властей далеко не новъ, онъ ведетъ свое начало со временъ Политики Аристотеля. Существуетъ даже мнніе, будто Монтескьё позаимствовалъ свою теорію раздленія властей у Свифта изъ его Discourse of the Contests and Dissensions between Nobles and the Commons in Athens and Dome, появившагося за 44 года до изданія Духа законовъ. Сходство, дйствительно, поразительное, но нтъ никакихъ прямыхъ указаній на то, чтобы Монтескьё былъ знакомъ со Свифтомъ, хотя было бы довольно странно, какъ справедливо замчаетъ Янзенъ, еслибъ онъ не поинтересовался въ теченіе своего двухлтняго пребыванія въ Англіи сочиненіями этого писателя, который пользовался уже тогда громкою славой. Но для насъ не важно, кто былъ истиннымъ творцомъ этой теоріи, новйшая постановка вопроса о раздленіи властей, правда, въ нсколько видоизмненномъ вид, взята не у Свифта, а у автора Духа законовъ, и съ нею тсно связано не имя англійскаго писателя, а имя Монтескьё. Теорія раздленія властей изложена въ XI книг Духа законовъ. Вотъ приблизительно ея содержаніе: Въ каждомъ государств существуетъ три рода власти, законодательная, исполнительная и судебная. Въ силу первой издаются законы временные или постоянные, въ силу второй проводятся они въ жизнь, въ силу третьей — наказуются преступленія и ршаются тяжбы частныхъ лицъ. Если законодательная и исполнительная власть сосредоточены въ рукахъ одного лица или учрежденія, тогда нтъ свободы, ибо всякій разъ можно опасаться изданія тираническихъ законовъ, которые будутъ тиранически исполнены. Если судебная власть соединена съ законодательной, тогда нтъ мста правосудію: судья становится полнымъ господиномъ жизни подсудимыхъ, производя свой судъ надъ ними на основаніи своихъ же законовъ. Если же она соединена съ исполнительной, тогда господствуетъ произволъ: разъ судь дано право примнять законъ по своему усмотрнію, онъ обращается въ притснителя. Исторія прошлаго показываетъ намъ, что les cours prvtales и commissions extraordinaires старой монархіи, уполномоченные судить лицъ, попавшихъ въ немилость къ монарху, носили именно такой характеръ. И, наконецъ, если вс три власти: законодательная, исполнительная и судебная — находятся въ однихъ рукахъ, въ рукахъ ли одного лица или собранія, тогда все гибнетъ и наступаетъ царство тираніи. Но, къ счастью, подобный режимъ представляетъ исключеніе, онъ существуетъ только въ чисто-деспотическихъ государствахъ. Въ старыхъ же монархіяхъ Европы и въ особенности Франціи монархъ ограничивался всегда однимъ изданіемъ и исполненіемъ законовъ, предоставляя судебную власть особому учрежденію. Такъ какъ вс эти власти имютъ различныя функціи, то необходимо, чтобы каждая изъ нихъ была вручена Спеціальному органу, имющему свою организацію. Такъ, судебная власть должна принадлежать учрежденію, состоящему изъ выборныхъ націи, которые сзываются на время суда и смняются черезъ опредленные сроки. Обвиняемый долженъ имть право отвода тхъ изъ судей, которыхъ онъ можетъ заподозрить въ пристрастіи и вражд. Это — основныя черты суда присяжныхъ, который практиковался въ Англіи съ незапамятныхъ временъ и былъ перенесенъ во Францію посл революціи 1789 г. Авторъ Духа законовъ только оформилъ его принципъ. И такъ, судебная власть не должна быть вручена постоянному учрежденію изъ коронныхъ судей, а временному собранію лицъ, призванныхъ изъ среды народа. Законодательная власть должна принадлежать всему народу. ‘Какъ каждый человкъ, имющій свободную душу, долженъ управлять самъ собой, такъ и весь народъ,— говоритъ Монтескьё,— долженъ располагать функціей законодательной власти’. Но такъ какъ это представляетъ извстныя неудобства какъ въ большихъ, такъ и въ маленькихъ государствахъ, то этотъ вопросъ долженъ быть ршенъ нсколько инымъ путемъ: законодательная власть можетъ быть вручена представителямъ націи, воплощающимъ народную волю. Идея политической свободы неразрывно связана съ идеей представительнаго образа правленія. Вотъ основная черта, отличающая типъ свободнаго государства новйшей эпохи отъ республикъ древности и среднихъ вковъ. Только при такихъ условіяхъ возможна, по мннію Монтескьё, свобода безъ рабства, только при такихъ условіяхъ она не уступитъ мста анархіи и насилію.
Право голоса въ выбор представителей должно принадлежать всмъ гражданамъ, иначе какой-нибудь классъ общества возьметъ верхъ надъ другими и подавитъ ихъ своею властью. Политическое голосованіе — несомннное право каждаго человка, каждаго, ‘кто не дошелъ до такой степени низости, что даже не въ состояніи имть своей воли’. Избиратели вправ давать своимъ представителямъ инструкціи въ общей форм, но отнюдь не въ форм велній. Желательно, даже необходимо, чтобы послдніе были хорошо знакомы съ нуждами и потребностями области, интересы которой они представляютъ, но эти интересы не должны стоять у нихъ на первомъ план и мшать ихъ взаимному соглашенію.
И такъ, законодательная власть есть неотъемлемое право народа въ лиц его представителей. Но когда осуществленіе этой власти совершается безъ всякаго контроля, она легко можетъ обратиться въ абсолютную власть и для ея регулированія необходима какая-то другая сила, которая была бы въ состояніи удержать ее въ границахъ, роль этой силы и играетъ исполнительная власть. Вполн законно, — замчаетъ Монтескьё,— что послдней предоставлено право налагать свое veto на законы, изданные первою, и предлагать другіе. Исполнительная власть должна быть сосредоточена въ рукахъ одного наслдственнаго монарха, такъ какъ она требуетъ единства и быстроты дйствій. Во имя этого же принципа личность короля неприкосновенна.
Въ случаяхъ конфликта между монархомъ и народными представителями, когда первый ршительно отвергаетъ законы, проведенія которыхъ настоятельно требуютъ послдніе, посредникомъ между ними является спеціальный органъ — верхняя палата. Она такъ же, какъ и палата представителей, раздляетъ полномочія законодательной власти, но далеко не въ такомъ объем: ей не принадлежитъ ни право иниціативы, ни право утвержденія податей,— это непосредственное дло націи, она скоре играетъ роль тормазящаго начала, .связующаго звена между законодательною и исполнительною властью. Такъ какъ авторъ Духа законовъ длалъ свои наблюденія надъ англійскими порядками, то вполн естественно, — говоритъ Франкъ,— что его идеаломъ верхней палаты явилась палата лордовъ, которая съ такимъ тактомъ и умньемъ выполняла свою роль. Членами этой палаты должны быть, по мннію Монтескьё, представители древней знати и богатства. Если они не отправляютъ никакой функціи въ государственномъ организм,— замчаетъ онъ,— они могутъ быть подавлены народнымъ большинствомъ: ‘общая свобода будетъ ихъ рабствомъ’. Поэтому необходимо, чтобъ и они имли право сдерживать поползновенія народа, какъ и народъ — ихъ поползновенія. Исключая изъ общаго правила палату лордовъ которая была достойною представительницей власти, Франкъ длаетъ возраженія Монтескьё по поводу послдняго пункта. Англійскій народъ,— говоритъ онъ,— чувствуетъ глубокую признательность къ своей аристократіи: онъ обязанъ ей большинствомъ своихъ правъ, но не слдуетъ смшивать ее, эту политически развитую аристократію, съ придворною знатью старой Франціи. Какъ общее правило, взглядъ Монтескьё не выдерживаетъ критики. Почему именно ей, а никому другому, должна принадлежать особая власть въ государств?— вотъ въ чемъ вопросъ. Одно изъ двухъ: или она ничмъ не отличается отъ другихъ классовъ общества, кром громкихъ титуловъ и славныхъ традицій, или же она дйствительно обладаетъ реальными правами и наслдственными прерогативами, къ которымъ такъ презрительно относится авторъ Духа законовъ. Въ первомъ случа она является частью цлаго. Законы націи и ея законы, общая свобода и ея свобода. Если же, наоборотъ, она представляетъ собою обособленный классъ общества, привилегированную касту, то это противно духу справедливости и необходимо устранить ее отъ власти. Это вовсе не значитъ,— продолжаетъ Франкъ,— что вс страны, кром Англіи, должны отказаться отъ учрежденія верхней палаты, — нтъ, но ея составъ долженъ быть иной. Есть не мало другихъ способовъ разршить этотъ вопросъ, изъ которыхъ законодатель можетъ избрать любой, конечно, сообразуясь съ духомъ и характеромъ своего народа. Но не будемъ дольше останавливаться на этомъ, — заключаетъ Франкъ, — а послушаемъ лучше, что говоритъ Монтескьё, какіе совты преподаетъ онъ конституціоннымъ государствамъ.
Первое и необходимое условіе политической свободы, учитъ онъ насъ,— полное равновсіе властей: ни одна изъ нихъ не должна злоупотреблять своими положеніями, возвышаться надъ другими и производить на нихъ давленіе.
Составъ представительнаго собранія долженъ смняться черезъ извстные опредленные сроки: тогда лишь онъ будетъ являться истиннымъ выразителемъ общественнаго мннія. Такова въ общихъ чертахъ теорія раздленія и равновсія властей. Она имла громадный успхъ въ конц XVIII вка и была положена въ основу современной конституціонной теоріи государственнаго права. По въ начал ныншняго вка обозначилась реакція: публицисты подвергли ее критик, доказывая, что подобная организація властей немыслима на практик. И на примр той же Англіи, на которую ссылался Монтескьё, легко убдиться, что ея никогда не существовало въ дйствительности. Члены англійскаго кабинета должны быть непремнно членами парламента,— вотъ основное требованіе англійской конституціи, и оно далеко несовмстимо съ принципомъ безусловнаго раздленія властей. Министры здсь являются въ одно и то же время и органами исполнительной, и участниками законодательной власти, совмщая ихъ въ своемъ лиц. Неудачной также оказалась попытка провести строгое раздленіе властей во французскихъ конституціяхъ 1791 года. Напрасно Мирабо старался убдить національное собраніе взглянуть на примръ Англіи и отказаться отъ теоретическихъ построеній, оно слишкомъ слпо держалось буквы Духа законовъ, слишкомъ узко поняло ученіе Монтескьё. Министрамъ былъ закрытъ доступъ въ члены парламента, какъ ни настаивалъ Мирабо на противномъ, и такимъ образомъ министерство очутилось вн парламента. Всякая связь была нарушена между исполнительной и законодательною властью и, благодаря тому, что король не имлъ права veto, послдняя получила перевсъ надъ первой и стала къ ней въ оппозицію. Подобное положеніе не могло долго продолжаться и разршилось государственнымъ крахомъ. Конституція VIII года дала слишкомъ большой перевсъ исполнительной власти надъ законодательной и достаточно было генія Наполеона, чтобы положить ей конецъ. Но не слдуетъ забывать также, какъ въ первомъ, такъ и во второмъ случа былъ нарушенъ принципъ равновсія властей, а Монтескьё, считалъ его краеугольнымъ камнемъ политической свободы. Разумется, безусловное раздленіе властей представляетъ извстныя неудобства, разумется, оно никогда не существовало въ Англіи,— авторъ Духа законовъ ошибался, но это только частность, въ общемъ, въ основ его теорія врна, потому-то она и имла такой блестящій успхъ, потому-то и послужила фундаментомъ современнаго конституціоннаго права. На этомъ собственно и кончается политическая часть Духа законовъ. Остается упомянуть еще о гражданской свобод, которой Монтескьё придавалъ большое значеніе. Свобода, которою долженъ пользоваться каждый человкъ въ организованномъ обществ,— говоритъ онъ, облекается въ форму отношеній между гражданами и государствомъ и отношеній гражданъ другъ къ другу, первая носитъ названіе политической свободы, вторая — гражданской. Одна обусловливаетъ другую, хотя и не всегда: бываютъ случаи, когда учрежденія хороши, а законы плохи, и наоборотъ, когда учрежденія плохи, а законы хороши. Несмотря на общую зависимость гражданской свободы отъ политической, она подчиняется еще своимъ, особымъ законамъ. Безъ хорошаго уголовнаго кодекса немыслима гражданская свобода: ея нтъ тамъ, гд не обезпечены ни личность, ни имущество гражданъ. Подъ хорошимъ уголовнымъ кодексомъ Монтескьё разуметъ то законодательство, которое удовлетворяетъ требованіямъ справедливости. Если, во-первыхъ, наказаніе соотвтствуетъ характеру преступленія, если, во-вторыхъ, оно пропорціонально размру преступленія и, наконецъ, въ-третьихъ, если изъ двухъ наказаній, ведущихъ къ одной и той же цли, отдается предпочтеніе боле мягкому, нравственному передъ физическимъ, тогда оно можетъ быть названо справедливымъ. Какъ на примръ несоотвтствія наказанія съ характеромъ преступленія, авторъ Духа законовъ указываетъ на жестокое преслдованіе религіозныхъ преступниковъ. Интересенъ его взглядъ на эту категорію преступленій, и потому мы остановимся на немъ. Правда, онъ не оригиналенъ: Монтескьё воспроизвелъ здсь только доктрину Локка, но его блестящая аргументація сообщила ей новую прелесть и силу. Религіозныя преступленія, говоритъ онъ, существующія только въ иде, должны подвергаться чисто-духовной кар, государство не вправ карать ихъ, не вправ мстить за божество. Если человческіе законы облекутся въ роль мстителей за божественное право, они утратятъ свой характеръ человчности, переставъ считаться съ слабостями и несовершенствами человческой натуры. И для большей силы своихъ словъ Монтескьё приводитъ примръ жестокой расправы съ бднымъ провансальскимъ евреемъ, который, по утвержденію своихъ судей, богохульствовалъ надъ Богородицей. Извстно, какое вліяніе имлъ авторъ Духа законовъ на смягченіе уголовнаго законодательства. Въ этой области онъ является иниціаторомъ: Беккарія и послдующая школа реформаторовъ — только его ученики, развивающіе принципы учителя. Горячій сторонникъ свободы и гуманности Монтескьё былъ послдователенъ въ своихъ взглядахъ и требовалъ эмансипаціи негровъ. Освобожденіе ихъ во французскихъ колоніяхъ совершилось по указаніямъ Духа законовъ. Но это еще не все: Монтескьё не могъ ограничиться одною сферой политическихъ и юридическихъ отношеній, его обширный умъ захватывалъ предметы со всхъ второмъ и экономическіе вопросы не ускользнули отъ его вниманія, онъ отвелъ имъ большое мсто въ своемъ труд и въ этой области былъ такъ же великъ, какъ и въ другихъ. Лабулэ справедливо считаетъ его однимъ изъ основателей политической экономіи, такъ какъ онъ первый обратилъ должное вниманіе на значеніе промышленности и торговли.
‘Правда,— говоритъ Лабулэ,— онъ во многомъ ошибался и раздлялъ предразсудки своего вка: такъ, онъ защищалъ систему протекціонизма и говорилъ, что свобода торговли будетъ ея порабощеніемъ, но, кром превосходныхъ главъ о Мн и ея вліяніи на политику, онъ понялъ, что перевороты въ торговл влекутъ за собою перемны во всемъ общественномъ стро, измняютъ понятія общества и его учрежденія {Эд. Лабулэ: ‘О ‘Дух законовъ ‘Монтескьё’. Историко-политическій и юридическій сборникъ, изд. Даманскаго, 1869 г.}. Духъ законовъ касался всхъ областей знанія. Хотя наше краткое изложеніе и даетъ только слабое представленіе о его содержаніи, тмъ не мене, мы видимъ даже и здсь, какъ грандіозенъ былъ замыселъ этого великаго труда. Монтескьё съумлъ объединить въ одно стройное цлое теорію и практику, философію и жизнь, право и исторію,— и тмъ положилъ основаніе научному изслдованію общественныхъ явленій. Есть, впрочемъ, одинъ крупный недостатокъ, вслдствіе котораго Духъ законовъ устарлъ для нашего времени. Лабулэ намъ указываетъ на него: ‘Почти вслдъ за изданіемъ Духа законовъ возникла въ мір новая идея и обновила науку: это — идея прогресса, или лучше — идея развитія и жизни. Духъ законовъ появился въ печати въ 1748 году, а въ 1750 году Тюрго произнесъ въ Сорбонн свою рчь о послдовательныхъ успхахъ человческаго ума.
Въ этомъ сочиненіи молодого человка высказывается совершенно новая мысль, указывается методъ до него неизвстный и проводится линія, раздляющая старую науку отъ науки XIX вка. Конечно, и Монтескьё зналъ о движеніи человчества впередъ, даже древніе подмтили, что народы переживаютъ дтство, зрлый возрастъ и старость. Но Монтескьё не могъ понимать того, что развитіе учрежденій именно и есть жизнь народовъ, и что хорошее вчера можетъ быть дурно сегодня. Отсюда становится яснымъ, почему Монтескьё такъ мало обращаетъ вниманія на время зарожденія идей, обновлявшихъ міръ, и не указываетъ на послдовательность ихъ появленія. Оттого въ его книг такъ много абстрактнаго, призрачнаго. При чтеніи ея кажется, что религія, правительство и его виды: республика, деспотизмъ и монархія — составляютъ нчто безусловное, суть неизмнныя формы, постоянныя силы, носящія въ самихъ себ условія какъ величія, такъ и упадка народовъ, а, между тмъ, между ними существуютъ рзкія различія: Аинская республика нисколько не похожа на Спартанскую или Римскую, патріархальное правленіе Китая не то, что турецкій деспотизмъ, французская монархія XVIII вка не иметъ ничего общаго, кром имени, съ монархіею англійскою, и королевская власть Людовика XIV не походитъ на королевскую власть Людовика XI или Людовика Святого. На это смшеніе временъ, на это непризнаніе законовъ развитія мы теперь смотримъ какъ на большой недостатокъ Духа законовъ. Но справедливость, однако, заставляетъ насъ замтить, что именно произведенія этого великаго писателя указали намъ путь и что онъ, различая въ крупныхъ чертахъ этапы цивилизаціи, необходимо заставилъ насъ смотрть на вещи гораздо ясне и обратилъ вниманіе на изученіе внутренняго развитія каждаго народа и каждаго учрежденія. Каковы бы ни были недостатки въ сочиненіи Духъ законовъ, едва ли можно оцнить по достоинству услуги, оказанныя имъ человчеству и свобод. Монтескьё ошибался, конечно, ошибался довольно часто, но никто изъ мыслителей XVIII вка не завщалъ наук такъ много врныхъ взглядовъ и геніальныхъ обобщеній, какъ авторъ Духа законовъ.