Молодо-зелено, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 90 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

B. Авсенко

ЛЮДИ и ЖИЗНЬ

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЬ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1902

МОЛОДО-ЗЕЛЕНО

Повсть.

Es ist das Weibliche die dunkle Frage,
Die Jeden, der hinaus in’s Leben strmt,
Als ernster Prfst ein sich entgegentrmt.
E. Schnaich-Carolath.

I.

На длинной террас большого ресторана въ Монте-Карло, за столомъ, сверкавшимъ близною блья и блескомъ хрусталя, обдало общество нашихъ соотечественниковъ. Вс они пріхали изъ Ниццы, въ коляскахъ, чтобъ насладиться великолпною прогулкою по гребню Corniche, отдать честь удивительной кухн этого ресторана, и пройтись затмъ по заламъ казино, посвященнымъ рулетк и trente-et-quarante. Опытный глазъ ни минуты не усомнился бы въ ихъ русскомъ происхожденіи: о немъ свидтельствовалъ синій цвтъ ихъ пиджачковъ, ихъ громкій разговоръ и еще боле громкій смхъ. Можно было бы указать и еще на одинъ признакъ, изъ очень несомннныхъ: самый старшій по лтамъ въ этомъ обществ вытягивалъ изъ-подъ скатерти огромныя, плоскія и широкопалыя ноги, обутыя не въ ботинки, а въ сапоги съ голенищами и въ калоши.

Эготь господинъ, съ длиннымъ лицомъ багроваго оттнка, большимъ толстымъ носомъ, маленькими свтлыми глазами и давно нестриженными пасмами сдыхъ волосъ, торчавшими изъ-подъ котелка, представлялъ повидимому центральную фигуру въ групп. Не то чтобы въ немъ заискивали, но немножко за нимъ ухаживали, и охотно выражали ему почтеніе. А онъ говорилъ съ слащавымъ московскимъ оттнкомъ, явно выискивая отборныя, характерныя словечки, и лъ неопрятно, тыкая вилкой и подхватывая языкомъ съ ножа.

Звали его Василіемъ Провичемъ Спсивцевымъ. Это былъ очень извстный московскій капиталистъ, глава какой-то партіи, ораторъ и мужъ совта. На немъ что-то покоилось, и къ нему принято было.зачмъ-то обращаться. Онъ каждый годъ, раза два, прізжалъ въ Петербургъ, былъ знакомъ съ сановниками и биржевыми тузами, и приглашался во вс т коммиссіи, труды которыхъ никогда не получали дальнйшаго хода. За границу онъ тоже частенько здилъ, но зачмъ именно — трудно понять, все заграничное онъ ршительно осуждалъ, и находилъ, что даже климатъ въ Москв лучше, чмъ гд-либо. Онъ и теперь, глотая вмст съ шампанскимъ удивительный воздухъ Ривьеры, это тончайшее сочетаніе горной чистоты и морской влажности, уврялъ, что въ Останкин или Кунцов дышется пріятне.

— Серьезне какъ-то у насъ климатъ,— говорилъ онъ,— Въ немъ, видите ли, и мягкость есть, и строгость. Нашъ воздухъ глотать, все равно, что материнское молоко пить.

— Отлично сказано!— подхватилъ съ одобрительнымъ смхомъ худощавый, съ выкрашенными въ черную краску усами господинъ, по фигур котораго тотчасъ можно было узнать отставного генерала.— Мастерски выразился Василіи Провичъ.

— А вдь это именно наши два народные элемента: мягкость и строгость, вставилъ третій собесдникъ, человкъ лтъ пятидесяти, съ круглымъ лицомъ не то барскаго, не то бюрократическаго типа, выражавшимъ смсь тонкой дипломатичности съ напускнымъ благодушіемъ. Онъ уже долъ послднее блюдо, и сидлъ къ полъ-оборота къ обществу, глазя на постороннюю публику и раскачивая къ себ и отъ себя палку съ серебрянымъ набалдашникомъ.— Да. да. мягкость и строгость — это два чудныя начала, лежащія въ основ всего нашего устройства, семейнаго и общіственнаго.

— Весь народный укладъ на нихъ держится, подтвердила. Василій Провичъ— И климатъ у насъ тоже народный: мягкій и вмст суровый.

— Что это, какія вы смшныя вщи говорите,— неожиданно вмшалась одна изъ двухъ сидвшихъ тутъ дамъ. Вдь если такъ разсуждать, то береза у васъ окажется лучше пальмы, потому что напомнитъ вамъ строгую отеческую розгу.

— Береза! Да это первое дерево въ мір воскликнулъ Спсивцевъ. Она даже и по красот живописне вашей пальмы.

— Вы торгуете березовыми дровами, что ли,— сказала дама, и засмялась, чтобы смягчить рзкость свой выходки.

Спсивцевъ въ душ обидлся, но не показалъ виду, и посмотрлъ на даму ласково-состралательнымъ взглядомъ.

— Очень ужъ вы къ заграницамъ привыкли, отвтилъ онъ.

— И не раскаиваюсь, подтвердила дама, улыбнувшись красивыми, немножко крупными губами, съ замтнымъ темнымъ пушкомъ надъ ними и крошечной родинкою на уголк рта.

Ее звали Еленой Дмитріевной Глыбовой. Мужъ ея, большой длецъ, директоръ крупнаго промышленнаго предпріятія и милліонеръ, находился теперь въ Петербург, и долженъ былъ пріхать за нею въ конц сезона. Она жила въ Ницц съ девятилтней дочкой и гувернанткой, занимала прелестную маленькую виллу, и считалась одной изъ самыхъ элегантныхъ представительницъ русской колоніи. Ей было тридцать лтъ, но лицо ея сохраняло слды свжести, и вся она носила отпечатокъ той милой, влекущей прелести, какою обладаютъ только очень молодыя женщины.

II.

Великолпнаго вида гарсонъ подалъ ликеры и фрукты. Генералъ съ накрашенными усами смотрлъ на этого гарсона съ какою-то злобною насмшливостью, точно ршалъ въ ум:— ‘а что, еслибъ ему да вдругъ крпкое словцо загнуть?’

— Вотъ, полюбуйтесь,— обратился онъ ко всмъ вообще:— самая настоящая квинт-эссенція западной цивилизаціи. Кожа, у канальи, какъ у женщины тонкая, да розовая, усики какъ у гусарскаго корнета, фракъ, какой у насъ полтораста рублей стоитъ, а вдь лакей, хамъ, бросьте ему два мдныхъ су, онъ въ жилетный карманъ спуститъ и ‘merci, monsieur!’ скажетъ, а попробуйте ему, напримръ, рожу горчицей смазать, такъ въ тюрьму васъ засадить. Правильно это, я васъ спрашиваю?

— Кто же лакеямъ рожу горчицей мажетъ?— возразилъ круглолицый господинъ, по фамиліи Толченовъ, директоръ и тайный совтникъ. Въ его голос какъ бы даже брезгливость послышалась.

— Нтъ, я разсуждаю принципіально,— продолжалъ генералъ,— По-моему, если ты хамъ, такъ и держи себя хамомъ, и ситуаенское-то свое достоинство оставь. А то, изволите видть: на водку ему подай, а говори съ нимъ на ‘вы’. И добро бы въ самомъ дл честный гражданинъ былъ, а то вдь дрянь, жуликъ, въ душ ни Бога, ни совсти нтъ, всякія развратныя мерзости длаетъ…

— Да почему вы знаете?— вскричала другая дама, очень недурненькая брюнетка небольшого роста, съ пухленькой, немного приподнятой верхней губой, придававшей, вмст съ коротенькимъ носомъ, нсколько задорное выраженіе всему лицу.

Она только недавно вышла замужъ, и проводила въ Ницц свой медовый мсяцъ. Ея мужъ, Эсперь Петровичъ Варваровскій, тучный блондинъ лтъ сорока-пяти, совершавшій бойкую служебную карьеру подъ покровительствомъ своей воспитательницы княгини Троевровой, извстной ханжи и благотворительницы на чужія деньги, присутствовалъ тутъ же.

— Кто же этого не знаетъ?— возразилъ генералъ.— Вся Франція, въ сущности, вотъ изъ такихъ гарсоновъ состоитъ. Общее растлніе, вырожденіе, распутство какъ образъ жизни. Ни у кого ни Бога, ни чести въ душ нтъ. Поганые трусишки, крикуны, благёры. Послушать ихъ — первая нація въ мір, а поставь ихъ снова подъ прусскія пули — опакостятся хуже, чмъ въ тотъ разъ.

Молчавшій до тхъ поръ Варваровскій взглянулъ на жену и на Елену Дмитріевну, какъ бы желая убдиться, не смущены ли он выраженіями генерала, но, не замтивъ на ихъ лицахъ ничего особеннаго, проговорилъ тономъ убжденія:

— Совсмъ пропащій народъ.

— Да ужъ чего лучше, когда они только и дышать стали съ тхъ поръ, какъ явилась надежда на военное заступничество Россіи,— продолжалъ генералъ.— Батюшки мои, какъ обрадовались! Только-что не говорятъ: спасите, молъ, насъ отъ нмцевъ, а мы въ это время будемъ паскудничать и подлыя шансонетки пть. И вдь что противно: самомнніе при этомъ величайшее. Ну, если ты трусишка, чортъ съ тобой, ползай ко мн за пазуху, такъ по крайней мр знай, что ты прохвостъ, и поклонись мн въ ножки. А они все еще себя первой націей въ мір считаютъ. Мы ихъ отъ нмцевъ спасать должны, а скажи я вотъ этому самому гарсону по-русски: ‘подай счетъ, подлая твоя рожа!’ — такъ вдь онъ глаза выпучитъ, и не пойметъ ни слова.

Мужчины разсмялись.

— И хорошо, что не пойметъ,— замтилъ Толченовъ, — а то повели бы васъ, русскаго генерала, судиться съ гарсономъ у французскаго мирового.

— Да еще не у французскаго, а у монакскаго,— вставилъ, смясь, Спсивцевъ.

— Меня вотъ что удивляетъ, господа,— заговорила Елена Дмитріевна, натягивая перчатку на свою узкую, чуть-чуть загорвшую руку.— Когда французы относились къ намъ и ко всему русскому съ пренебреженіемъ и насмшкой, у насъ вс имъ поклонялись, и въ нкоторыхъ слояхъ нашего общества прямо лакействовали передъ ними. А когда во Франціи отношеніе къ намъ измнилось, и они стали насъ цнить, и можетъ быть даже искать въ насъ, мы вдругъ прониклись невроятнйшимъ презрніемъ ко всему французскому. Согласитесь, господа, что это вовсе не народная наша черта, и что въ этомъ нтъ ничего симпатичнаго.

— Позвольте, но вдь надо знать, почему они стали цнить насъ. Имъ наши два милліона штыковъ нужны, вотъ что-съ!— вступился за генерала Спсивцевъ.

— Это одно другому не мшаетъ, еслибы Германія намъ грозила, да еще вмст съ Австріей или Англіей, такъ и намъ французскіе штыки пригодились бы,— защищалась Елена Дмитріевна.

— Обошлись бы, обошлись бы безъ нихъ! сами отъ всхъ отбились бы!— кричалъ генералъ.— Съ нами воевать — не то, что съ культурными народами. Въ нашей непокрытой изб ничмъ не поживишься. У насъ грязь невылазная, да голь перекатная — намъ терять нечего.

— Ну, вотъ видите: сами же сознаетесь, что намъ терять нечего,— продолжала Глыбова.— А у нихъ въ каждый квадратный метръ земли сколько труда и капитала заложено. Не удивительно, что имъ есть за что тревожиться, и что война пугаетъ ихъ больше, чмъ насъ. Люди дорожатъ своими культурными благами, накопленными вками, а вы ихъ за это трусами считаете.

— Нтъ-съ, не то,— возразилъ Толченовъ,— а ужъ очень они избаловались, жизнь свою слишкомъ хорошо обстроили, оттого и рисковать ею не хочется. Въ этомъ всегда лежитъ начало паденія народовъ.

— Такъ по вашему, для величія народа нужно, чтобъ онъ всегда въ непокрытыхъ избахъ жилъ?— вмшалась Катерина Павловна Варваровская.

— Нужно не нужно, а только этакъ какъ-то серьезне выходить,— отвтилъ Толченовъ съ маленькимъ, неизвстно къ чему относившимся смхомъ.

— Душу свою народъ сберегаетъ этакъ,— пояснилъ за него Спсивцевъ.

Елена Дмитріевна немножко прищурила на него свои большіе, продолговатые глаза и расхохоталась.

— Ахъ, Василій Провичъ, вы неподражаемы,— проговорила она весело.— Теперь я понимаю, почему при вашихъ фабрикахъ не устроено ни одной порядочной школы: вы душу народную оберегаете.— Но мы засидлись, господа, не пора ли въ казино?

III.

Все общество направилось черезъ площадку, отдлявшую террасу ресторана отъ казино. Впереди шли об дамы, съ Спсивцевымъ по одной сторон и генераломъ по другой. Толченовъ, немного прихрамывавшій, держался съ Варваровскимъ позади.

— Какъ вы теперь себя чувствуете? помогаетъ ли южный воздухъ?— освдомился у своего спутника Варваровскій.

— Помогаетъ, несомннно помогаетъ, — отвтилъ тотъ.— Меня вдь что напугало: въ пальцахъ лвой ноги какой-то холодокъ сталъ ощущаться. Ни съ того ни съ сего, вдругъ точно втеркомъ подуетъ. И представьте, въ лвой рук тоже самое: вотъ въ род того, какъ на спиритическихъ сеансахъ бываетъ. Подуетъ, подуетъ, и перестанетъ.

— Вы думаете, это опасно?— спросилъ Варваровскій.

— Въ этихъ случаяхь не надо думать, надо оберегать себя,— возразилъ Толченовъ.— Мн, понимаете, было очень трудно ухать среди нашей законодательной сессіи. Моя просьба объ отпуск удивила князя. Но я сказалъ:— ‘Ваше сіятельство, съ тхъ поръ какъ Шарко умеръ, мы вс, отдающіе свой мозгъ высшимъ вопросамъ государственной политики, должны вдвое беречь себя’.

— Какъ? какъ? какъ вы сказали?— обернулась черезъ плечо Елена Дмитріевна,— Повторите, пожалуйста, вашу фразу.

— О, я знаю насмшливое направленіе вашего ума,— проговорилъ, слегка покраснвъ отъ досады, Толченовъ.— Но какова бы ни была моя фраза, важно то, что благодаря ей, я имю удовольствіе гулять съ вами по Монте Карло.

— Напрасно подозрваете мою насмшливость,— отвтила Елена Дмитріевна.— Ваши слова меня заинтересовали просто потому, что до сихъ поръ отъ меня ускользала связь между высшей государственной политикой и… вашими консультаціями у Шарко.

— Знаю, знаю, что вашъ язычокъ остре всякой бритвы, — проговорилъ Толченовъ, преодолвая почувствованную обиду.— Но это не мшаетъ мн оставаться вашимъ всегдашнимъ поклонникомъ.

Елена Дмитріевна улыбнулась ему черезъ плечо, одной стороной лица.

— Чмъ и доказывается, что умные люди умютъ понимать шутки,— сказала она.

— Amen!— произнесъ съ аффектаціей генералъ.— Видите, и мы что-нибудь по-латыни знаемъ.

— Да это вовсе не латинское слово, — возразила Глыбова.

Генералъ озадачился, но дамы уже вбгали по широкимъ ступенямъ, ведущимъ въ храмъ рулетки.

Залы казино были переполнены. Шумъ снующей взадъ и впередъ толпы, гулъ разговоровъ на языкахъ всего міра, непрерывающійся звонъ сгребаемаго и разбрасываемаго золота, тяжелое звяканье серебряныхъ пятифранковиковъ, пестрота дамскихъ туалетовъ, духота въ воздух, пронизанномъ крпкою смсью духовъ и человческихъ дыханій — все это оглушало, раздражало, царапало нервы и ускоряло кровообращеніе. Чувствовалась какая-то нездоровая, вакхическая пряность, замаскированная разнузданность оргіи, свободный культъ неназваннаго, жестокаго и властнаго бога, незримо торжествовавшаго въ этомъ великолпномъ капищ.

А въ большія росписныя окна глядла дивная южная ночь, вся млющая въ своей ласковой свжести, слабо шуршали по стекламъ острые концы пальмовыхъ листовъ, и мерцали трепетнымъ, блымъ блескомъ далекія звзды. И эта чистота, эта прозрачность, это цломудренное мерцаніе ночи, ласково покрывшей капище своими холодющими тнями, какъ будто еще усиливали ощущеніе ядовитой пряности, наполнявшее внутренность храма.

— Взгляните! вглядитесь!— говорилъ Спсивцевъ, идя на шагъ впереди всхъ и плавно вздымая руки.— Это зданіе, эти рельефы на стнахъ, эти плафоны, эта живопись — что это такое? для чего? во имя чего? Вдь это дворецъ, это музей. И какое назначеніе? Надъ чмъ трудилось искусство, вдохновеніе, знаніе? Чтобъ создать игорный домъ, вертепъ! Вотъ эмблема современной цивилизаціи…

— Я же говорилъ! Разв я не говорилъ!— подхватывалъ генералъ.

При вход во вторую залу, Варваровскій окликнулъ всхъ:

— Господа, а разв мы не пріостановимся отдать дань рулетк? Mesdames, скажите мн но вдохновенію нумеръ, чтобъ поставить en plein.

— Тринадцатый! я всегда на него ставлю!— откликнулась Глыбова.

— Отлично. На ваше счастье!— произнесъ Варваровскій, и подошелъ къ столу.

Остальные тоже подошли къ столу. Варваровскій бросилъ черезъ голову какого-то американца луидоръ и подвинулъ его лопаточкой на 13-й нумеръ. Шарикъ уже вертлся, зыкая и подпрыгивая.

— Rien ne va plus!— послышался окрикъ крупье.

— Zro,— раздался черезъ секунду тотъ же голосъ.

— Погибла золотушка!— съ гримасой обратился ко всмъ Варваровскій.— А вы, господа, разв не рискнете?

Спсивцевъ досталъ портмоне, порылся и вытащилъ луидоръ, который у него не приняли сегодня въ двухъ магазинахъ.

— Я на красную поставлю, — сказалъ онъ, и осторожно, чтобъ не зазвенла, положилъ монету на сукно. Онъ зналъ, что по звону отличаютъ хорошія монеты отъ ‘нехорошихъ’.

— Trente-deux, rouge, pair et passe, — объявилъ крупье.

Спсивцевъ спокойно снялъ дв монеты и опустилъ ихъ въ карманъ.

Елена Дмитріевна поставила на 13-й нумеръ и проиграла.

Толченовъ тоже что-то поставилъ и проигралъ. Варваровская, не захватившая съ собой денегъ, взяла у Глыбовой пятифранковку — у мужа она не хотла брать — и наобумъ, ничего не понимая въ игр, положила монету на черту. Крупье выбросилъ на ея ставку 55 франковъ. Она вопросительно оглянулась на Елену Дмитріевну.

— Берите же, это ваши. Вы сдлали transversale de trois numros, — объяснила та.

IV.

Заплативъ, такимъ образомъ, скромную дань рулетк, общество соотечественниковъ отошло отъ стола и продолжало прогулку по заламъ.

При вход въ отдленіе trente-et-quarante, на встрчу имъ попался молодой человкъ лтъ двадцати-восьми, средняго роста, съ очень пріятными чертами чисто русскаго лица. Темно-русые волосы его были коротко острижены, отчего онъ казался еще моложаве. Веселые каріе глаза его какъ будто улыбались, добродушно и мягко. Яркія, пухлыя губы подъ маленькими усиками не улыбались, но и отъ нихъ вяло тмъ же мягкимъ добродушіемъ, даже и въ овал щекъ, немножко полныхъ, съ нжной, какъ у женщинъ, розоватостью, замчалось тоже добродушіе. И вмст съ тмъ, въ этомъ молодомъ человк чувствовались и бойкость, и энергія, и большое русское ‘себ на ум’, и нерастраченное любопытство къ жизни.

Онъ шелъ довольно скоро, молодой, крпкой походкой, и безпечно поглядывалъ по сторонамъ, какъ человкъ, которому все равно, уйти ли сейчасъ отсюда, или встртить знакомыхъ и остановиться съ ними. Онъ налетлъ на Елену Дмитріевну, но узнавъ ее, тотчасъ радостно улыбнулся, при чемъ все лицо его немножко вспыхнуло, и въ бойкихъ зрачкахъ засвтился тотъ ласковый блескъ, которымъ, кажется, обладаютъ только русскіе глаза.

Онъ раскланялся, назвавъ Елену Дмитріевну по имени. Она какъ будто не сразу его узнала, прищурилась на него съ нкоторой осторожностью, но потомъ, припомнивъ, протянула ему руку и проговорила съ равнодушной привтливостью:

— Мосье Лаховъ? Давно ли вы въ этихъ мстахъ? Очень рада съ вами встртиться.

Молодой человкъ, съ лица котораго еще не сбжала вызванная неожиданной встрчей краска, отвтилъ съ запинками конфузливаго молодого самолюбія, что пріхалъ вчера, остановился въ Ницц, думаетъ прожить здсь съ мсяцъ, потому что ‘чудное же мсто’, а собственно въ Монте-Карло сегодня въ первый разъ, и еще не усплъ какъ слдуетъ ознакомиться съ любопытнымъ ‘заведеньицемъ’.

Онъ, говоря, все время слегка посмивался, весело поводя глазами, и немножко точно пританцовывалъ на мст, какъ длаютъ молодые люди, не успвшіе овладть собою и желающіе скрыть это.

А Елена Дмитріевна, чтобъ ободрить его, старалась глядть на него какъ можно привтливе, и въ то же время припоминала все, что только могла о немъ припомнить. Но память подсказывала очень немного. Она встрчала его мелькомъ въ Петербурі, онъ даже бывалъ у нихъ въ дом, на большихъ балахъ. Но это было совсмъ поверхностное знакомство, не выдлявшее Лахова изъ толпы, которую она принимала три-четыре раза въ годъ. Впрочемъ, однажды, кто-то обратилъ на него ея вниманіе, и она пристально и проницательно оглядла его. Впечатлніе, кажется, было въ его пользу.

И еще припомнила Елена Дмитріевна, что Лаховъ какъ будто былъ заинтересованъ ею, и иногда она ловила его втайн устремленный на нее, любующійся взглядъ. Но это было такъ обыкновенно…

— Попробовали счастья?— спросила она.

— Проигралъ около ста франковъ, — отвтилъ Лаховъ такимъ тономъ, какъ будто это обстоятельство доставляло ему несказанное удовольствіе.

— И мн сегодня не повезло. Впрочемъ, неудивительно: я ставлю только на 13-й нумеръ.

— Число демоническаго оттнка?— вопросительно произнесъ Лаховъ.

Елена Дмитріевна снисходительно улыбнулась.

— Вотъ кому сегодня везло,— кивнула она на Катерину Павловну.— Вы не знакомы?

И она представила Лахова всему обществу. Разговоръ понемногу завязался, и Елена Дмитріевна съ удовольствіемъ замтила, что Лаховъ разговариваетъ довольно свободно и неглупо, безъ самолюбивой застнчивости, которая была замтна въ немъ въ первую минуту. Очевидно онъ только ея одной немножко стснялся, и это въ нкоторой степени даже нравилось ей.

При выход изъ казино она повторила ему, что будетъ очень рада встрчаться съ нимъ въ Ницц, и назвала свой отель. И почему-то сочла нужнымъ тотчасъ прибавить:

— Я здсь одна съ дочерью и ея гувернанткой, и пріемовъ у меня, конечно, нтъ, но между пятью и семью часами я почти всегда дома.

V.

На другой день, какъ только Елена Дмитріевна со своей дочкой Лили и m-lle Бульянъ вошла въ городской скверъ, Лаховъ тотчасъ попался имъ на встрчу. Онъ былъ одтъ въ сренькій костюмъ съ соломенной шляпой и имлъ такой же безпечно торопливый и радостный видъ, какъ и наканун. Молодыя ноги его пробжали уже всю Promenade des Anglais, и слегка загорлое лицо было влажно.

Они пошли рядомъ.

— Вы давно уже изъ Петербурга?— спросила Елена Дмитріевна.

— Мсяца два,— отвтилъ Лаховъ.— Я былъ на нашемъ юг, потомъ изъ Екатеринослава прохалъ въ Вну, оттуда въ Италію, побывалъ въ Венеціи, въ Рим, въ Неапол… Я въ первый разъ за границею, хочется побольше видть. Но здсь я проживу съ мсяцъ — тутъ мн нравится. А потомъ въ Парижъ, въ Швейцарію, въ Берлинъ…

— Цлое путешествіе вокругъ свта!— отозвалась Глыбова.

Она вспомнила, что не знаетъ, кто такой, собственно, этотъ Лаховъ, и спросила:

— Вамъ дали такой продолжительный отпускъ?

— Нтъ, я не служу, — отвтилъ Лаховъ.— На юг я былъ по особому длу, очень удачно его окончилъ, и такъ какъ получилъ сразу порядочныя деньги, то и предпринялъ эту заграничную поздку. А на мсто я поступлю уже по возвращеніи въ Петербургъ. Оно у меня въ виду.

— Но какая ваша спеціальность?

— Я инженеръ.

— А-а!— протянула Елена Дмитріевна.— Между нашими знакомыми много инженеровъ. Мой мужъ, по своимъ занятіямъ, постоянно иметъ дла съ ними.

Лаховъ назвалъ нкоторыхъ изъ нихъ, бывшихъ у нея въ дом. Елена Дмитріевна тоже напомнила нсколько именъ. Среди короткихъ фразъ, которыми они обмнивались, она чувствовала на себ его кидаемые сбоку взгляды, обливавшіе то ея профиль, то затылокъ, то ея блиставшій свжестью утренній туалетъ. Не было никакого сомннія, что молодой человкъ жадно любовался ею. Она ничего противъ этого не имла. Напротивъ, это неотступное любованье возбудило въ ней желаніе, въ свою очередь, разсмотрть его. На ходу это было неудобно, и она предложила ссть. Къ тому же, солнце блистало нестерпимо, и на покрытой серебристымъ налетомъ набережной было больно глазамъ. Они вернулись въ скверъ и сли на скамью.

Любующійся взглядъ Лахова перешелъ на двочку. Лили была прелестный ребенокъ: хорошенькая, изящная, отлично воспитанная. Сходство съ матерью поразительное, но вс черты тоньше, и когда она не смялась, въ выраженіи лица проступала какая-то забавная серьезность.

— Совсмъ вашъ портретъ,— сказалъ Лаховъ.

Ему хотлось схватить ее и растормошить, но онъ не смлъ.

— Она и на отца похожа, — замтила Етена Дмитріевна.

Лицо Лахова выразило сомнніе. Онъ сталъ припоминать Глыбова, его мшковатую фигуру, коротенькій носъ, сосредоточенный взглядъ дловаго человка и большія, слегка выпяченныя, губы,— и никакъ не могъ доискаться въ Лили сходства съ нимъ.

— Разв вотъ то, что у нея такое серьезное выраженіе,— сказалъ онъ.

Елена Дмитріевна, пока онъ занимался двочкой, раза два внимательно оглянула его. У него, безспорно, была очень пріятная наружность. Немножко лишней простоты, немножко мало тхъ законченныхъ, выработанныхъ манеръ, какими обладаютъ свтскіе люди, но это его не портило. Напротивъ, такъ онъ выходилъ даже интересне: получалось извстное впечатлніе свжести, чувствовалось отраженіе дловой, занятой жизни, серьезныхъ годовъ ученія. Главныя черты характера у него, очевидно, уже сложились.

— Кого изъ вашихъ товарищей по выпуску вы встрчали у насъ?— вдругъ спросила Елена Дмитріевна.

А спросила она потому, что ей хотлось такимъ способомъ узнать, сколько ему можетъ быть лтъ.

Лаховъ назвалъ нсколько фамилій. Елена Дмитріевна подсчитала въ ум и пришла къ заключенію, что ему еще нтъ тридцати. Это какъ будто слегка удивило ее.— ‘Я становлюсь старше молодыхъ мужчинъ’,— подумала она. И какое-то новое для нея чувство, не лишенное горечи, на минуту застлало ея глаза.

VI.

По широкой площадк сквера непрерывно сновали гуляющіе, направляясь на набережную или съ набережной. На скамь, подъ громадными листами пальмы, было не жарко, даже свжо, не хотлось оставлять это мсто. Къ тому же, разговоръ, происходившій между Еленой Дмитріевной и Лаховымъ, интересовалъ обоихъ. Они осторожно выспрашивали и объясняли себ другъ друга.

— Вы. вроятно, весь день проводите въ прогулкахъ? Здсь такія прелестныя окрестности,— говорилъ Лаховъ.

— Я иногда хожу до изнеможенія, — отвтила Глыбова,— Видите тамъ на гор кладбище? Я и туда пшкомъ ходила. Тамъ, между прочимъ, похороненъ Герценъ. Васъ не интересуетъ это?

— Надо будетъ взглянуть. Для нашего поколнія, впрочемъ, Герценъ — только имя. Мы ужъ отошли отъ этого, да и доставать его трудно. Разв вотъ за границей,— отозвался Лаховъ.

— И за границей не везд найдете: не спрашиваютъ. Чмъ это объяснить? Разв ныншняя молодежь равнодушна къ идеямъ?

— Нтъ, не думаю. Но, видите, произошла нкоторая перестановка. Прежде занимались исключительно политическими идеями, а теперь больше интересуются нравственными вопросами, и даже подчиняютъ имъ все политическое.

— Да, Толстой!— произнесла неопредленнымъ тономъ Елена Дмитріевна.

— А вы не поклонница его?

— Его ‘второй манеры’? Нтъ, не поклонница. Я люблю жизнь, какъ она сложилась, обыкновенную культурную жизнь, хотя и могу пересчитать по пальцамъ вс ея такъ называемыя ‘язвы’, цню хорошо сдланный туалетъ, хорошаго повара, и съ удовольствіемъ читаю Мопассана и Жина, а о смерти совсмъ не люблю думать, и не переношу никакого изуврства.

Лаховъ поглядлъ на нее, снялъ шляпу, и провелъ рукой по неостывшему еще лбу.

— Да, это все можно любить, то, что вы любите, — сказалъ онъ,— Но, тмъ не мене, идеи Толстого выше всего этого.

— Напротивъ, нкоторыя гораздо ниже. Напримръ, желаніе прекращенія рода человческаго. Ниже этой плоскости ничего выдумать нельзя.

Лаховъ опять взглянулъ на нее.— ‘Или она очень умна, или уметъ запоминать умныя вещи, которыя слышала’,— подумалъ онъ,

— Я, впрочемъ, не сказалъ, чтобы принадлежалъ къ послдователямъ Толстого.— увернулся онъ.— Но намъ всегда нравятся идеи, которыя въ разлад съ дйствя тельностью, хотя бы мы сами по уши погрязли въ пой дйствительности.

— Зачмъ же погрязать? Это только русская манера выражаться,— возразила Елена Дмитріевна.— Я уврена, напримръ, что мы съ вами вовсе не погрязли, хотя живемъ и будемъ жить какъ обыкновенные люди.

— Вы разсуждаете, какъ молодая, красивая, избалованная женщина, и потому, конечно, вы тысячу разъ правы,— сказалъ Лаховъ.

— Вы хотите отдлаться комплиментомъ?— улыбнулась ему Елена Дмитріевна.— Хорошо, я согласна. И тмъ боле, что спорить вообще не стоитъ.

— Неужели не стоитъ?

— ‘Молодыя, красивыя, избалованныя женщины’ разв спорятъ? Он разршаютъ соглашаться съ ними, вотъ и все, — закончила Елена Дмитріевна съ маленькимъ смхомъ.

Лаховъ вдругъ покраснлъ. Ему показалось, что она немножко смется надъ нимъ, надъ его плоскимъ комплиментомъ. А ему ужасне всего было бы думать, что она смется надъ нимъ. И вообще онъ былъ недоволенъ собою: во всемъ этомъ разговор онъ былъ какъ-то меньше ея, и не сказалъ ничего умнаго, тогда какъ все, что она говорила, было очень тонко и отзывалось зрлостью, которой онъ не чувствовалъ въ себ, когда говорилъ съ нею.

И почему онъ разслся тутъ, точно близкій знакомый? Можетъ быть, ей вовсе не занимательно цлый часъ проболтать съ нимъ, и она въ душ удивляется его безтактной навязчивости? Можетъ-быть, у нея тутъ романъ есть, она ждетъ кого-нибудь, и только изъ деликатности не спшитъ отъ него отдлаться?

Эта мысль словно ужалила Лахова. Онъ быстро всталъ и раскланялся. На лиц Етены Дмитріевны выразилось нкоторое удивленіе, но она привтливо протянула ему руку и напомнила часы, когда бываетъ дома.

VII.

Лаховъ прошелъ еще разъ по набережной, завернулъ въ купальню и съ наслажденіемъ взялъ ванну изъ подогртой морской воды. ‘Promenade des Anglais’. между тмъ, опустла: публика разошлась по отелямъ и ресторанамъ. Въ самомъ дл, пора была завтракать. Молодой человкъ вошелъ въ большую залу ‘London House’.

Тамъ, за столикомъ въ углу, онъ тотчасъ увидлъ почти все русское общество, съ которымъ познакомился вчера въ Монте-Карло. Катерина Павловна Варваровская предсдательствовала, ея мужъ распоряжался кулинарною частью, Спсивцевъ руководилъ разговоромъ, а Толченовъ пыжился, и хотя во всемъ ему поддакивалъ, но съ такою важностью, какъ будто изображалъ собою дипломата союзной державы.

— Что въ немъ хорошаго находятъ, въ этомъ тюрбо,— говорилъ Спсивцевъ, тыкая вилкой въ тарелку.— По моему, прснота какая-то. Ужъ такой рыбки, какъ наша осетрина или стерлядь, въ Европ не найдешь.

— Стерляжья уха, напримръ, какъ въ англійскомъ клуб,— подтвердиль Толченовъ.

— Уху надо у насъ въ Москв сть, тамъ традиціи,— поправилъ Спсивцевъ.

— Не спорю, не спорю, и, тмъ не мене тюрбо очень хорошо,— настаивалъ Варваровскій, заказывавшій завтракъ

Лаховъ попросилъ позволенія ссть подл Катерины Павловны. Онъ разсчитывалъ, что разговоръ неизбжно зайдетъ о Елен Дмитріевн, и надялся что-нибудь узнать о ней.

Катерина Павловна начала, впрочемъ, съ того, что сама разспросила его, давно ли онъ знакомъ съ m-me Глыбовой, и получивъ въ отвтъ, что это знакомство очень недавнее и очень отдаленное, выразила даже удивленіе.

— Вы такъ обрадовались этой встрч, что я сочла васъ… немножко влюбленнымъ въ нашу красавицу, и даже подумала, что это не совсмъ случайная встрча!— сказала она съ маленькимъ лукавствомъ тоже молодой и интересной женщины.

— Не совсмъ случайная встрча?— переспросилъ Лаховъ, смущаясь этой неожиданной аттакой уже зарождающейся сплетни.

— Что же было бы удивительнаго?— продолжала Варваровская.— Елена Дмитріевна обладаетъ всми данными, чтобъ возбуждать романическія чувства, а обстановка ея въ настоящую минуту сама по себ очень романическая. Она здсь безъ мужа, безъ родныхъ, съ однимъ ребенкомъ, въ наемной вилл, длать ей нечего, приходится наполнять день прогулками, поздками въ окрестности, пикниками, ресторанами. Нельзя придумать боле удобнаго положенія.

Лахову не нравился этотъ тонъ разговора о Глыбовой.

— Мн кажется, вы пересчитали именно т условія, которыя неудобны въ положеніи молодой женщины,— сказалъ онъ съ оттнкомъ строгости.

Катерина Павловна посмотрла на него пытливо и чуть-чуть насмшливо.

— Я говорю съ точки зрнія человка, который вздумалъ бы за ней ухаживать. Съ точки зрнія опытнаго человка,— пояснила она.

— А вы сами не слишкомъ молоды, чтобъ судить съ этой точки зрнія?— вмшался Варваровскій, на апатичномъ лиц котораго вдругъ проступило недовольное выраженіе.

Катерина Павловна посмотрла на него довольно высокомрно.

— У женщинъ ихъ маленькій умъ созрваетъ раньше мужского,— сказала она, и сейчасъ же обратясь къ Лахову, продолжала: — Знаете, очень трудно судить объ удобств положенія женщины, когда въ ршеніе задачи входитъ такая сомнительная величина, какъ мужъ. Вы знаете самого Глыбова, Николая Антоновича?

— Очень мало,— отвтилъ Лаховъ.

— Великолпный мужъ: умнье втереться въ свтъ, наживать милліоны, создать себ репутацію умнаго дльца, глубокаго знатока какой-то спеціальности… по эксплоатаціи чего-то, я не знаю. Но мн всегда кажется, что за женою такого великолпнаго мужа, если она молода и хороша, непремнно должны стремиться ухаживать. Все равно какъ за актрисой, это какъ-то само собой выходитъ,— пояснила Варваровская.

— Все дло, вроятно, въ томъ, какъ сама жена относится къ такому мужу,— сказалъ Лаховъ.

Катерина Павловна посмотрла на него еще боле насмшливо.

— Вы, если не ошибаюсь, тоже спеціалистъ, m-r Лаховъ?— произнесла она съ нкоторой выразительностью.— Я замчала, что у спеціалистовъ, у дльцовъ, всегда есть маленькій недочетъ: они очень непроницательны, когда дло касается женщинъ.

Толченовъ вдругъ визгливо засмялся, а Спсивцевъ посмотрлъ на Варваровскую слегка умаслившимися глазами.

— Потому что женщины — это тоже спеціальность!— заявилъ Толченовъ.

— Доступная однимъ избраннымъ,— улыбнулась Катерина Павловна, и обвела всхъ, не исключая и мужа, своимъ насмшливымъ взглядомъ.

Лаховъ былъ немножко смущенъ. Онъ внутренно возставалъ противъ замчанія Варваровской. ‘Какая тамъ особенная проницательность нужна въ отношеніи женщинъ?— думалъ онъ.— Это ихъ свтскіе вертуны избаловали, у которыхъ мозги жиже бабьихъ. А нашего брата никакая бабенка не проведетъ, мы себ на ум’.

И онъ, выходя изъ ресторана, ршилъ похать куда-нибудь подальше, въ горы. Онъ боялся, что если останется въ Ницц, то его потянетъ сдлать визитъ Елен Дмитріевн, а ему не хотлось обнаружить слишкомъ много поспшности.

VIII.

Лаховъ обладалъ неутомимыми ногами. Онъ пошелъ въ гору, гд расположено городское кладбище, осмотрлъ замчательные памятники, подивился порядку, полюбовался роскошными кактусами, и отдохнувъ на теплой, мшистой, какъ будто дышащей жизнью, надмогильной плит, спустился къ городу, около желзно-дорожнаго мостика, перекинутаго черезъ совершенно высохшую рчку, и пробираясь опять по камнямъ и какимъ-то узенькимъ переулочкамъ, вошелъ въ ворота парка, принадлежащаго вилл, гд скончался покойный цесаревичъ Николай Александровичъ.

Въ парк никого не было. Лаховъ пошелъ на-обумъ по узкой, кривой алле, подымавшейся въ гору. Какія-то высокія, мелколиственныя деревья бросали на красноватый щебень узорчатыя тни. Безъ конца тянулись по сторонамъ узкія, пестрыя цвточныя грядки. Глубокая, пахучая тишь стояла въ воздух.

Лаховъ, уже порядочно утомленный, дошелъ до небольшой часовни, внезапно сверкнувшей передъ нимъ своими бломраморными стнками. Сторожъ, въ отставномъ пхотномъ мундир, бросился куда-то за ключами, потомъ пригласилъ его подняться по ступенькамъ и раскрылъ двери. Лаховъ вошелъ, осмотрлъ внутренность часовни, поклонился кресту изъ живыхъ цвтовъ — и охваченный чувствомъ тихо волнующаго умиленія, вернулся въ паркъ.

Тамъ снова со всхъ сторонъ окружило его неоглядное, пахучее море южной растительности. Оно словно ласкалось къ его разгоряченному, влажному лицу. Высокіе, серебристые эвкалиптусы качали надъ нимъ еще обнаженными отъ листьевъ втвями, пыльные кактусы протягивали къ нему свои израненныя, мясистыя колючки, розы съ лицемрною скромностью выглядывали изъ-за папоротниковъ, и кое-гд, словно нарочно разставленныя колонны, надменно выдлялись, опутанныя зеленью вьющихся растеній, неумирающія пальмы.

Лаховъ обрадовался, увидвъ скамью, и слъ отдохнуть. Усталость навяла ему на душу блаженное, тихое смятеніе. Онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, но въ этомъ утомленіи было какое-то возбужденіе. Южная природа, такая нжная и ласковая здсь въ первое время весны, начинала одолвать его, онъ словно всмъ существомъ своимъ отдавался ей во власть.

Это ощущеніе неотразимо влекло за собою тревожные, смутные запросы желаній. Потребность чего-то нжнаго и чистаго, какъ этотъ прозрачный воздухъ, и страстнаго, какъ торжествующая буйная сила этой растительности, погружала его въ опьяненіе.

‘Что это такое?’ — спрашивалъ онъ себя, обмахивая шляпой разгоряченное лицо.— ‘Вдь это — потребность любви. Неужели мн предстоитъ любить?’

И онъ задумчиво улыбался этой мысли. Она не пугала его, а только дразнила любопытство. Онъ относился къ ней съ той же трезвостью, какъ и ко всему на свт. Любовь представлялась ему опытомъ, безъ котораго можно бы и обойтись, но который ничему не мшаетъ, и напротивъ, даже даетъ не лишнее наслоеніе къ накопляемой зрлости. Лишь бы не распуститься, не раскиснуть и не дойти до какихъ-нибудь глупостей. Но нтъ, глупостей онъ не надлаетъ. Онъ — серьезный, разсудительный и практичный реалистъ. До сихъ поръ эта любопытная штука, любовь, не встрчалась на его пути. Да ему и некогда было: онъ учился, и учился хорошо, ‘вплотную’, какъ онъ самъ выражался, а потомъ становился на ноги, прокладывалъ себ дорожку, тянулъ грузъ жизни изо всхъ силъ, билъ прямо лбомъ, и достигъ того, что его замтили, выдлили, получили къ нему такое довріе, какъ будто онъ уже двадцать лтъ работалъ и отличался. Послднее дло на юг, въ донецкомъ бассейн, удалось какъ нельзя лучше: онъ и нажилъ порядочно, и почувствовалъ, что его теперь ищутъ, что онъ пойдетъ. И тогда, по возвращеніи въ Петербургъ, ему опять некогда будетъ заниматься такою штукой, какъ любовь. А вотъ теперь, когда онъ далъ себ отдыхъ — другое дло.

Онъ улыбался самъ себ, съ наслажденіемъ вытягивалъ ноги — и понемногу мысли его сосредоточились на Елен Дмитріевн. Ея изящный образъ словно вспыхнулъ передъ нимъ, какъ свтящееся пятно. Она ему нравилась, въ этомъ не было никакого сомннія. Это онъ зналъ еще въ Петербург, когда тайно и скромно любовался ея красотою. Но тамъ она являлась ему на недоступномъ разстояніи. Тамъ она была богатая, блестящая свтская женщина, всегда окруженная, занятая, соединенная тысячами нитей съ тмъ обществомъ, среди котораго онъ еще не могъ предъявить никакихъ личныхъ правъ. Она проживала восемьдесятъ тысячъ въ годъ. Эта цифра подавляла Лахова.

Но здсь, безъ мужа, безъ своей петербургской обстановки, незанятая, можетъ быть втайн скучающая, она представлялась ему гораздо ближе, проще, доступне. И ея обращеніе съ перваго же разу было гораздо свободне, она, разумется, сама сознавала, что въ Ницц она должна быть другою, и Лаховъ долженъ быть для нея не тмъ, чмъ былъ въ Петербург. И очень можетъ быть, что она также неотразимо и безсознательно отдается власти опьяняющей, торжествующей природы юга, и въ ней встаютъ т же самые тревожные и смутные запросы сердца и крови…

IX.

Лаховъ, наконецъ, поднялся со скамьи и пошелъ къ выходу. Но едва только онъ свернулъ съ аллеи, какъ увидлъ Елену Дмитріевну. Она сидла всего въ нсколькихъ шагахъ отъ него, совсмъ одна. Голова ея была отклонена назадъ, руки лежали на колняхъ. Черныя кружева, спускаясь съ широкихъ полей соломенной шляпы, бросали прозрачную тнь на ея красивый, нжный лобъ. Глаза равнодушно и разсянно смотрли прямо впередъ, рдко и слабо мигая. Она казалась утомленною.

Когда Лаховъ остановился передъ ней, приподнявъ шляпу, она слегка вздрогнула отъ неожиданности, даже поблднла, потомъ улыбнулась и протянула руку. И улыбнулись не одн только красиво и крупно очерченныя губы,— улыбнулись глаза и все лицо.

— Вы смотрли часовню цесаревича?— заговорила она.— Я часто сюда прихожу, я люблю этотъ садъ. Тутъ никто почти никогда не бываетъ, особенно въ нкоторыхъ уголкахъ, и тни очень много. Садитесь, мн надоло быть одной. Лили я не беру съ собой, когда ухожу надолго.

— Здсь, дйствительно, очень хорошо. Вамъ не будетъ непріятно, если намъ еще когда-нибудь случится здсь встртиться?— спросилъ Лаховъ.— То-есть, я хочу сказать, — поправился онъ, — я не нарушу вашей привычки къ уединеннымъ прогулкамъ?

Елена Дмитріевна улыбнулась.

— Не ручаюсь,— отвтила она.— Иногда я люблю быть совершенно одна. Въ Петербург я такъ мало пользуюсь этимъ удовольствіемъ.

— Въ такомъ случа дайте мн слово тотчасъ отослать меня прогуляться, если я попадусь вамъ на глаза въ мечтательную минуту, — предложилъ Лаховъ.

— Хорошо,— согласилась Елена Дмитріевна.— Я вдь вообще не люблю стснять себя. Но мн показалось, что вы вложили немножко ироніи въ слова ‘въ мечтательную минуту’. Разв вамъ самому никогда не случается мечтать?

— Очень рдко, — отвтилъ Лаховъ.— Мечтать можно, когда нтъ на рукахъ никакого дла, а я рабочій человкъ.

— Мечтаютъ, мн кажется, не отъ бездлья, а оттого, что человку дана эта способность, — возразила Елена Дмитріевна.— Животное не будетъ мечтать, хотя бы оставалось въ праздности.

— Можетъ быть мы различно понимаемъ слово: мечтать,— сказалъ Лаховъ.— Я имлъ въ виду пустое фантазированье, не связанное съ дйствительной жизнью, или недостижимое при условіяхъ, въ какихъ находится мечтающее лицо. Женщины склонны именно къ такимъ мечтаніямъ, и я объясняю это, независимо отъ особенностей женской организаціи, еще тмъ, что женщины почти всегда праздны. Деревенская баба не станетъ мечтать.

На лиц Елены Дмитріевны выразилось маленькое недовольство.

— Вы сказали: ‘Женщины склонны мечтать’ — такимъ тономъ, какъ будто это было доподлинно вамъ извстно,— прервала она его.— А между тмъ, вы просто слышали это, или читали. Настоящаго же знанія женщинъ и ‘особенностей женской организаціи’ у васъ никакого нтъ, да и быть не можетъ.

— То-есть, у меня нтъ большого собственнаго опыта?— подхватилъ нсколько задтый Лаховъ.— Но вдь не одинъ опытъ научаетъ. Мы оставались бы очень долго дтьми, или невждами, если бы доходили до всего собственнымъ опытомъ.

— Я заговорила объ этомъ потому, что у молодыхъ людей есть несносная привычка выставлять себя знатоками женщинъ,— продолжала Елена Дмитріевна.— Начитаются кое-какихъ романовъ, наслушаются другъ отъ друга разныхъ пошлостей — и начинаютъ уже разсуждать отъ собственнаго ‘я’, словно мудрецы какіе-то. Я этого ужасно не люблю — слышите, m-r Лаховъ? Кстати: я не знаю, какъ васъ зовутъ?

— Ипполитъ Михайловичъ.

— Такъ вотъ, Ипполитъ Михайловичъ, никогда не берите со мной этого тона, если хотите мн нравиться. Но можетъ быть, вы не хотите мн нравиться?— добавила Елена Дмитріевна, и окинула его быстрымъ, улыбающимся взглядомъ, отъ котораго его точно обожгло…

— Боюсь, какъ бы это не оказалось ‘мечтаніемъ’ въ моемъ смысл, — отвтилъ Лаховъ, чувствуя выступившую на лиц краску, и еще боле смущаясь оттого.

Елен Дмитріевн, напротивъ, его отвть показался находчивымъ. И его способность вдругъ покраснть тоже ей нравилась, потому что Лаховъ не казался застнчивымъ молодымъ человкомъ, склоннымъ конфузиться при другихъ обстоятельствахъ. Онъ стснялся только ея одной, и она ничего противъ этого не имла.

— Прекрасно, мы возвращаемся къ нашему разговору о ‘мечтаніяхъ’,— сказала она.— Вы, кажется, сознались, что хотя рдко, но и вамъ также случается мечтать. Эти мечты, надо думать, совершенно противоположны женскимъ, то-есть не выходятъ изъ области практическаго, длового, можетъ быть даже матеріальнаго? Вы, точне сказать, мечтаете объ удачахъ, о карьер?

— Да, конечно,— подтвердилъ Лаховъ совершенно просто.

— Вы забгаете воображеніемъ впередъ, видите себя на какомъ-нибудь выгодномъ мст, съ крупнымъ окладомъ, съ процентнымъ вознагражденіемъ изъ прибылей..

— Какъ вы отлично знаете эти дла!— засмялся Лаховъ, предпочитая эту фразу прямому отвту.

— Какъ же мн не знать: вдь мой мужъ длецъ, я окружена дльцами, я въ Петербург только и слышу разговоры о длахъ,— отвтила Глыбова.— И по правд, мн не составило никакого труда догадаться о томъ, въ чемъ вы увидли мое знаніе длъ. Но это очень обыкновенно, и даже, кажется, очень правильно. По крайней мр, мн показалось бы страннымъ, если бы вы вдругъ стали уврять меня, что совсмъ не думаете о карьер, не гонитесь за дловыми или матеріальными удачами и т. д. Мн пришлось бы или не поврить вамъ, или пожалть о васъ, какъ о человк, попавшемъ не на свою дорогу, не въ свои условія, и которому не предстоитъ ничего достигнуть. А о васъ я, напротивъ, думаю, что вы достигнете…

Лаховъ бросилъ на нее вопросительно-возбужденный взглядъ.

— Вы не собираетесь въ свою очередь иронизировать?— спросилъ онъ, улыбнувшись съ свойственнымъ ему выраженіемъ ‘себ на ум’.

— Нисколько. Я совсмъ не наивна, хорошо знаю цну богатству, и люблю мущинъ, сильныхъ въ дловой сторон жизни. Теперь и между молодежью уже есть такіе, я ихъ называю русскими американцами. Вы знаете князя Кренецкаго? Онъ двадцати-пяти лтъ ухалъ въ Америку, поступилъ тамъ на заводъ простымъ рабочимъ, изучилъ на практик всю технику дла, потомъ былъ принятъ въ долю, разбогатлъ, перебрался въ Парижъ, сыгралъ тамъ на бирж на американскихъ бумагахъ, и теперь иметъ что-то около пяти милліоновъ. Мн нравятся такіе люди, хотя ихъ милліоновъ мн не нужно.

— Да, но для этого надо, чтобъ везло какъ князю Кренецкому,— сказалъ Лаховъ.— Мои мечты гораздо скромне.

— А именно? Объясните мн ваши планы, разскажите вообще о себ. Вдь я почти ничего не знаю. Разсказывайте, мн очень любопытно.

X.

Она проговорила это такимъ простымъ и искреннимъ тономъ, на ея лицо набжала такая милая серьезность, что Лахову, въ свою очередь, захотлось заговорить съ ней о себ.

Онъ разсказалъ ей о своемъ отц, профессор механики, очень умномъ человк, которому онъ главнымъ образомъ обязанъ своимъ практическимъ взглядомъ на вещи и первыми серьезными запросами къ жизни. Мать, простая, но толковая женщина, отлично умла вести хозяйство, и приглядть за воспитаніемъ дтей тоже могла.

— Если правду сказать, въ семь царствовали немножко мщанскія понятія, и я потомъ долженъ былъ переработывать ихъ въ себ,— пояснялъ Лаховъ.— Но на первыхъ порахъ эта мщанская трезвость и честность спасли меня отъ многихъ уклоненій въ нежелательную сторону. Въ горделивомъ плебейств есть свой прокъ: какое-нибудь дрянцо изъ меня не вышло бы.

— А дальше, когда вы студентомъ были, что вы длали, что увлекало васъ?— допрашивала Елена Дмитріевна.

— Студентомъ я учился, — отвтилъ Лаховъ.— Во мн рано сложилось убжденіе, что учиться надо много и хорошо, ‘вплотную’ (онъ улыбнулся этому своему институтскому выраженію. Съ этого надо начать, и тогда все остальное окажется въ половину легче. У меня, впрочемъ, уже были кое-какія заручки, черезъ отца. Да и съ товарищами я умлъ держать себя, они мн гадости не сдлаютъ.

— Ваши планы, ваша программа жизни?— торопила его Клена Дмитріевна.

— Планъ всего одинъ: трудъ, и результаты труда, — отвтилъ Лаховъ.

— Богатство? почести?

— Отъ богатства не откажусь, — усмхнулся Лаховъ,— а почести у насъ какія же? За зеленой подкладкой я не гонюсь. Извстность, авторитетъ это другое дло. Показать себя во весь ростъ, пріобрсти вліяніе личности, а не чина — этимъ я могу увлекаться.

— Стало быть, на русско-американскій манеръ! Чтожъ, прекрасно. Я буду рада слдить за вашими успхами,— сказала Етена Дмитріевна, и ея глаза съ какою-то значительностью остановились на немъ. Но она тотчасъ отвела ихъ, и стала смотрть прямо передъ собою.

— Все это прекрасно,— повторила она черезъ минуту,— но это только вншняя оболочка жизни. Разв вы не интересуетесь ничмъ кром своего дла, труда? Да это и не сходилось бы съ вашимъ планомъ, одинъ трудъ не можетъ создать личности. Нужна ширина общаго развитія.

Лаховъ пожалъ плечами.

— Это ужъ какъ окажется,— сказалъ онъ.— Жизнь иногда помогаетъ.

Елена Дмитріевна помолчала и пошевелила зонтикомъ, лежавшимъ у ея колнъ. Потомъ вдругъ быстро, смло взглянула на Лахова.

— Ну, а женщина играетъ въ вашей программ какую-нибудь роль?— спросила она.

Лаховъ тоже на нее взглянулъ, и также смло.

— Для женщины въ моей программ оставлено пустое мсто,— отвтилъ онъ.

— И ни одна строка еще не вписана?

— Ни одна.

Елена Дмитріевна перестала на него смотрть. На губахъ ея появилась чуть примтная улыбка — задумчивая, какъ будто она улыбалась своимъ невысказаннымъ мыслямъ. Лахову почему-то необычайно нравилась эта улыбка.

— Я думаю, что когда женщина явится, она сама впишетъ что нужно въ оставленное для нея пустое мсто въ программ,— сказалъ онъ.

— А! вы не боитесь такихъ женщинъ!— проговорила какъ-то словно сквозь зубы Елена Дмитріевна.

— Нтъ, не боюсь…— отвтилъ Лаховъ, и опять взглянулъ ей прямо въ глаза.

— Не пропадете?— проговорила тмъ же страннымъ, какъ бы стиснутымъ звукомъ Глыбова.

— Не пропаду!— отвтилъ Лаховъ.

Елена Дмитріевна поправила высунувшуюся изъ шляпы шпильку и раскрыла зонтикъ.

— Берегитесь, судьба не любитъ, чтобъ ей посылали вызовъ,— проговорила она.— Женщина явится!

И она засмялась неполнымъ, красивымъ, задорнымъ смхомъ.

— А теперь проводите меня до коляски, — добавила она, вставая.

XI.

Солнце каждый день блистало ярче и тепле. Широкая панель набережной съ десяти часовъ утра наполнялась высокими англійскими миссъ въ однообразныхъ, точно форменныхъ платьяхъ, еще боле высокими англійскими молодыми людьми съ воротничками, туго подпиравшими ихъ широкіе, отмнно выбритые подбородки, и нашими соотечественниками. Между послдними выдавалась представительная фигура Спсивцева, въ длинномъ, московскаго покроя, синемъ пальто и резиновыхъ калошахъ. Эти калоши онъ, кажется, нарочно для того не снималъ, чтобъ показать недовріе къ южному климату. Онъ еще издали увидлъ Елену Дмитріевну съ дочкой и гувернанткой, и направился прямо къ ней, привтствуя ее тоже издалека своей слащаво-плутоватой улыбкой.

— А на васъ имются виды, да-съ,— заговорилъ онъ посл первыхъ любезностей.— Уповаемъ, что не откажете.

— Что такое?— безъ видимаго интереса спросила Глыбова.

Спсивцева, съ его дланною благоувтливостью, она не очень жаловала.

— Откушать съ нами нижайше просимъ. Приглашаю знакомыхъ соотечественниковъ вспомнить вмст далекую родину,— объяснялъ Спсивцевъ.— Все извстныя вамъ лица. Да еще барыня одна изъ Москвы пріхала, Дарья Викуловна Проухина, прекраснйшая особа, молодая и современная, вамъ будетъ интересно познакомиться. Мужъ въ Москв большимъ дломъ ворочаетъ, и ради мужа она по тайности старой вры придерживается. Катерина Павловна уже изъявила согласіе. У Фавра, въ семь часовъ. Тамъ такая вторая зальца есть внизу, такъ вотъ въ ней и расположимся. А въ кабинетахъ у него, знаете, какъ-то не того: очень ужъ много безстыжихъ этихъ шмыгаетъ…

Елен Дмитріевн не особенно нравилось это приглашеніе, но съ Спсивцевымъ существовали ‘петербургскія’ отношенія, которыми нельзя было пренебрегать. Притомъ, и уединенная жизнь въ Ницц начинала уже немножко наскучать ей. Она поблагодарила, и общала пріхать.

— Кстати, новость будете кушать,— продолжалъ Спсивцевъ: — маленькія лангусты аля-борделезъ. Фавръ самъ для меня придумалъ. Я къ нему все приставалъ, что хочу раковъ, да гд-жъ у нихъ тутъ раки, у голопятыхъ этихъ? Такъ вотъ-съ, онъ для меня и придумалъ: подамъ, говоритъ, вамъ такихъ маленькихъ лангустъ, что чуть-чуть побольше рака, и сочне. Находчивый бродяга.

‘Бродягами’ Спсивцевъ звалъ вообще всхъ иноплеменниковъ.

‘А Лаховъ будетъ?’ — мелькнуло въ ум Елены Дмитріевны, но она не спросила. А Спсивцевъ пошелъ дальше, оглядываясь на нее и продолжая откланиваться. Съ этимъ откланиваньемъ и своими резиновыми калошами, онъ очень походилъ на сидльца изъ ‘теплыхъ рядовъ’.

Спустя минуту, къ Елен Дмитріевн подсла Варваровская. Она была одна и имла какъ будто разстроенный видъ.

— Что такое съ вами?— спросила Глыбова.

— Съ мужемъ скандалила,— отвтила та.

Она съ Глыбовой вообще держала себя откровенно, и явно добивалась того же и отъ нея. Но Елена Дмитріевна никогда не поддавалась.

— Вы счастливица, сколько времени здсь одн живете, а мой таскается за мной слдомъ,— продолжала Варваровская.— Но я ему прямо сказала, что видть его не могу.

— И что же?

— Позеленлъ весь, зашиплъ, да еще вздумалъ меня пугать — чемоданъ свой сталъ укладывать. А я стала передъ зеркаломъ шляпу надвать. Тогда онъ вдругъ на колняхъ началъ ползать, руки мн цловать. Ну, я простила, только запретила со мной идти.

Елена Дмитріевна глядла на нее и усмхалась.

— Что же такое вы простили?— не поняла она.

— Ахъ, душечка, простила, что изъ-за него разстроила себя.

— Вы совсмъ не любите его?— спросила Глыбова уже серьезно.

Катерина Павловна въ свою очередь разсмялась.

— Вотъ тоже вопросъ!— фыркнула она.— Нтъ, вы иногда просто удивительны бываете. Люблю ли я Эспера Петровича… это только вы способны спросить!

И она продолжала смяться, какъ будто въ самомъ дл нелпость вопроса безконечно забавляла ее.

Елена Дмитріевна пожала плечами.

— Зачмъ же вы выходили замужъ?— спросила она.

— Зачмъ! Затмъ, что надо же было за кого-нибудь выйти, — объяснила Варваровская.— И притомъ, до свадьбы онъ не былъ такой противный. И еще ревнивый, подумайте!

— Но во всякомъ случа вы должны захать вмст съ нимъ за мною, чтобы отправиться на обдъ,— напомнила Глыбова.

— Ахъ, кабы можно было безъ него! Что это, право, даже и за границей намъ никакой свободы нтъ!— пожаловалась Варваровская, но тмъ не мене общала захать.

XII.

Обдъ соотечественниковъ вышелъ даже параденъ. Дамы надли элегантные туалеты, мужчины явились въ смокингахъ, а самъ Спсивцевъ даже во фрак. По столу были разбросаны живые цвты, подл дамскихъ приборовъ лежали букеты. Но парадне всхъ казалась Дарья Викуловна Шестухина. Ея платье на половину состояло изъ какой-то необычайно плотной золотистой матеріи, похожей на парчу, на голов была шляпа величиною съ дождевой зонтикъ, а въ ушахъ и на груди сверкали такіе брилліанты, что даже гарсоны разсматривали ихъ съ нкоторымъ остолбенніемъ.

Собою Шестухина была и молода, и недурна, но уже слишкомъ отличалась здоровьемъ и чрезмрною подвижностью. Она точно сразу хотла показать каждому, что хотя и придерживается старой вры, но во всемъ остальномъ усвоила себ самый современный образъ мыслей, и воспитанія самаго усовершенствованнаго.

Лаховъ оказался тоже въ числ приглашенныхъ. Его посадили между Еленой Дмитріевной и Шестухиной. Послдняя не обратила, впрочемъ, на него никакого вниманія: она вообще не интересовалась неизвстными молодыми людьми. Ея сочувствіемъ пользовались сыновья московскихъ архи-милліонеровъ, если они сумасшествовали въ отдльныхъ кабинетахъ съ цыганами, и еще т петербургскіе юноши, которые изрдка проносятся по московскимъ улицамъ въ золоченыхъ каскахъ съ орлами.

Гастрономической частью завдывалъ самъ Фавръ, и началъ со своей знаменитой ‘petite marmite’, къ которой овощи и поджаренный хлбъ у него подаются отдльно. Затмъ дошло дло до лангустъ ала-борделезъ, вызвавшихъ восторженное настроеніе въ Толченов.

— Вотъ это я понимаю! вотъ насчетъ этихъ морскихъ гадостей они мастера!— восклицалъ онъ, щелкая и хрустя скорлупою.

Дамы тоже одобряли. Но Спсивцевъ желалъ взглянуть съ философской точки зрнія.

— А все-таки,— ухмыльнулся онъ,— хотя и не совсмъ кстати напоминать объ этомъ за трапезой, но нельзя забыть, что не о хлб единомъ живъ будетъ человкъ.

— И не о лангуст тмъ боле,— подхватилъ со злобной ужимочкой генералъ Усоповъ, тотъ самый, котораго возмущала благообразность заграничныхъ кельнеровъ.— А вотъ того-съ, чмъ живутъ люди, у нихъ нтъ. И они сами это чувствуютъ, и изнываютъ.

Лаховъ, совсмъ не привыкшій къ такимъ разговорамъ, недоумвалъ, и наивно спросилъ:

— Кто это изнываетъ?

— Европа-съ, вотъ кто!— выкрикнулъ генералъ.

— Какъ изнываетъ? Почему изнываетъ?— не понималъ Лаховъ.

— Изнываетъ душою, потому что душа скорбитъ объ утраченной правд и чистот,— съ снисходительной важностью пояснилъ Спсивцевъ, слегка склоняя голову въ сторону Лахова.

— Европейское человчество объято міровою скорбью, оно разлагается въ культурномъ перегно,— выпалилъ генералъ.

— Отчего же оно объято скорбью?— удивилась m-me Шестухина,— мн кажется, здсь людямъ превесело живется.

— Повидимому-съ, только повидимому, а на дл не такъ,— утверждалъ генералъ, чувствовавшій себя сегодня особенно плотно заряженнымъ, потому что только-что прочелъ присланную ему изъ Петербурга брошюру, подъ заглавіемъ: ‘Будущее міра, съ точки зрнія убжденнаго русскаго человка’.— Да-съ, весь европейскій міръ подгнилъ, и его ждетъ неминуемое рушеніе. Западная цивилизація сказала свое послднее слово.

— Вамъ-то кто сказалъ это?— возразилъ Лаховъ.— Откуда вы взяли это? Цивилизація каждый день новое слово говоритъ, а вы ручаетесь, что она больше ничего не можетъ сказать.

— Да-съ, фонографы она изобртаетъ, или летательные аппараты, это правда, — вмшался Спсивцевъ.— Не сомнваюсь, дойдутъ до того, что будемъ летать по воздуху.

— А это разв пустяки?— обратился къ нему Лаховъ.

— Сущіе пустяки, потому что останется та же пустота и скудость жизни, то же неудовлетворенное алканіе души,— отвтилъ ему Спсивцевъ уже совсмъ проповдническимъ тономъ.

— Это похоже на умозаключеніе портного въ разсказ Горбунова, который тоже находилъ, что ‘отъ хорошей жизни не полетишь’,— сказалъ Лаховъ.

Вс, кром Спсивцева и генерала Усопова, разсмялись.

— Что до меня, то я первая полечу, если изобртутъ летательную машину,— объявила Шестухина, и обвела всхъ такимъ легкомысленнымъ взглядомъ, какъ будто уже летла по воздуху.

Спсивцевъ потупился: выходка Дарьи Викуловны, представительницы московскаго ‘уклада’, смутила его. Толченовъ, напротивъ, захлопалъ въ ладоши и воскликнулъ:

— Браво! Узнаю въ васъ русскую женщину, которая всегда смле всхъ и впереди всхъ!

— Хоть одинъ любезный человкъ нашелся!— отвтила ему за присутствовавшихъ дамъ Катерина Павловна Варваровская.

— Такъ, такъ-съ, — съ унылою благоувтливостью произнесъ Спсивцевъ:— а все-таки этотъ мануфактурный, такъ сказать, прогрессъ не оживитъ человчества. Изжилось оно, передряхлло, гробомъ повапленымъ пахнетъ, хотя и изукрашено наружно.

— Вотъ что надо понять!— подхватилъ генералъ, и почему-то навелъ въ упоръ на Лахова свои желтые зрачки.

XIII.

Лахова этотъ разговоръ начиналъ интересовать. Все, что онъ слышалъ, попадалось ему въ русскихъ газетахъ и журналахъ, но встрчаться съ образованными людьми, насосавшимися этихъ взглядовъ, ему еще не случалось. Среди заводскихъ рабочихъ онъ иногда замчалъ какую-то утробную враждебность ко всему нерусскому и тупосмшливое отношеніе къ культурнымъ привычкамъ иностранцевъ, но тамъ онъ это явленіе такъ и разсматривалъ, какъ утробное, объясняемое народною темнотою. А тутъ сошлись люди, достаточно вкусившіе отъ плодовъ цивилизаціи, и какъ будто нарочно, словно норовистая лошадь, пятящіеся въ эту самую темноту народную. Это представлялось ему безвкуснымъ ломаньемъ, особаго рода самодурствомъ, заманчивости котораго онъ не постигалъ.

Онъ оглянулся на присутствовавшихъ, и замтилъ, что ихъ взгляды обращены на него. Ему показалось, что на лиц Елены Дмитріевны онъ тоже прочелъ выраженіе заинтересованнаго ожиданія.

— При всемъ моемъ желаніи, не могу васъ понять,— обратился онъ къ Спсивцеву, минуя генерала.— Почему человчество изжилось, передряхлло? Потому что оно научилось высоко цнить матеріальное благо? Но вдь вмст съ тмъ оно направляетъ усилія къ тому, чтобы этими благами могла какъ можно больше пользоваться масса. Объ этомъ только теперь заговорили, и уже это одно свидтельствуетъ о томъ, насколько современная цивилизація выше, свже, гуманне цивилизаціи прежнихъ поколній.

— Все это больше ничего, какъ вынужденная уступка соціализму,— отозвался съ нсколько высокомрной гримасой Спсивцевъ.— Это капитуляція буржуазіи передъ напоромъ четвертаго сословія. Она испортила народъ, раздразнила въ немъ развратные аппетиты, и теперь сама боится его.

— Наше спасеніе только на Восток, потому что тамъ колыбель человчества!— вдругъ выпалилъ Усоповъ.

— Восточная культура неизмримо выше европейской,— подтвердилъ Спсивцевъ.— Она уметъ экономить силы народовъ, тратить ихъ понемногу. Подъ вліяніемъ западной культуры народъ горитъ какъ фейерверкъ, а на Восток онъ тихо теплится цлыя тысячелтія.

— Въ такомъ случа природа дурно распорядилась, допуская человка рости и вылзать изъ колыбели,— сказалъ Лаховъ.— Если вы радуетесь, что ребенокъ ростетъ, то почему же вы хотите, чтобы цлое человчество оставалось въ младенчеств?

— Потому что такимъ образомъ оно сохранить свои жизненныя силы,— настаивалъ Спсивцевъ.

— Да ихъ пока вовсе не видно у восточныхъ народовъ,— возразилъ Лаховъ, — он обнаружатся только тогда, когда эти народы примутъ европейскую цивилизацію. Такъ было съ Россіей, и то же самое мы видимъ теперь въ Японіи.

— Да-съ, съ европейской точки зрнія какъ будто такъ выходить, но попробуйте окунуться въ глубину народнаго русскаго духа, и вы увидите, что этотъ духъ всецло принадлежитъ восточной культур,— продолжалъ Спсивцевъ.— Вопреки петербургскимъ усиліямъ разрушить духовный идеалъ русскаго народа, наше крестьянство сохранило его. Востокъ близокъ нашему духу, нашъ народъ не разорвалъ своей таинственной связи съ колыбелью. Въ этомъ вся наша сила, наша жизненность.

Лаховъ пожалъ плечами.

— Можно вдь говорить что угодно,— сказалъ онъ:— это искусство такъ усовершенствовалось, что самую очевидную несообразность теперь умютъ высказать такимъ образомъ, будто въ ней какой-то очень хитрый смыслъ заключается. А когда смысла уже явно нтъ, тогда ‘духъ’ является. Люди начинаютъ кликушествовать, вопить хлыстовское: ‘накатись! накатись!’ Это уже не смшно, а жалко.

— Вотъ это врно!— одобрительно воскликнула Шестухина, понявшая только, что Лаховъ былъ противъ хлыстовъ. А она хлыстовъ не любила, по своимъ московскимъ отношеніямъ.

Усоповъ собирался захрипть, но Спсивцевъ остановилъ его плавнымъ движеніемъ руки, и произнесъ съ примирительной усмшечкой:

— Вотъ вы хорошо сказали, что смыслъ бываетъ хитрый. Такъ и въ отношеніи русскаго духа: постигнуть его не сразу можно. Запечатлнъ онъ семью печатями, да-съ.

Лахову вс эти ужимки наконецъ стали забавными казаться.

— Знаете, это напоминаетъ мн ‘Сумасшедшій домъ’ Воейкова, гд про Сергя Глинку сказано:

Номеръ третій: на лежанк

Истый Глинка возсдитъ.

Передъ нимъ ‘духъ русскій’ въ стклянк

Неоткупоренъ стоитъ.

Дамы разсмялись, даже Толченовъ слегка осклабился, но тотчасъ принялъ серьезный видъ. Спсивцевъ, страшно озлобленный, склонилъ голову нсколько вбокъ и посмотрлъ на Лахова мстительнымъ взглядомъ, отъ котораго въ Москв тряслись поджилки у его приказчиковъ.

— Такъ неоткупоренъ-съ? неоткупоренъ стоитъ?— протянулъ онъ значительно, и даже постучалъ ножомъ по тарелк.

— Полагаю, что русскій народъ еще не выразилъ своего духа,— спокойно отвтилъ Лаховъ.— До него не дошла очередь, онъ выскажется только со временемъ, когда выйдетъ изъ своей тысячелтней одичалости.

— Господа, велите лучше откупорить стклянку съ шампанскимъ!— произнесла своимъ весело-задорнымъ тономъ Шестухина.

Елена Дмитріевна протянула Лахову подъ столомъ руку, и крпко, дружески отвтила на его пожатіе. Онъ быстро взглянулъ на нее, и ему показалось, что глаза ея выражаютъ больше, чмъ простое согласіе съ его мнніемъ… Его сердце внезапно и радостно вздрогнуло.

XIV.

Елена Дмитріевна вернулась къ себ въ состояніи нервной усталости и вмст возбужденности. Длинный обдъ съ неумстнымъ, тяжелымъ споромъ утомилъ ее, въ виски немножко ударяло отъ шума и выпитаго вина. Но вс эти ощущенія были какъ будто пріятны, и ей не хотлось сейчасъ же съ ними разстаться.

Она прошла на террасу, взглянула, какъ маленькая Лили укачивала въ гамак свою любимую, совсмъ простую, картонную куклу Марушку, и сказала m-lle Бульянъ, что двочк пора спать. Потомъ вернулась въ спальную и переодлась въ свой утренній халатикъ, теплый и легкій, изъ какой-то сине-зеленой мягкой шолковой матеріи. Густая масса кружевъ пріятно охватила ея обнаженныя шею и грудь…

Горничная, привезенная съ собой изъ Петербурга, внесла лампу и поставила на круглый столикъ. На этомъ же столик лежали русскія газеты и письмо подъ русской маркой. Елена Дмитріевна присла въ низенькое кресло и безъ всякой поспшности стала разрывать конвертъ: она узнала руку мужа. Въ шутливо-дружескомъ, дланномъ тон мужъ сообщалъ, что живъ и здоровъ, жаловался на обремененіе длами, и передавалъ совсмъ неинтересныя петербургскія новости. Чувствовалось, что ему нечего сказать и нечмъ подлиться, поэтому онъ пускался въ иронизированіе, создавалъ поддльный тонъ безпритязательной болтовни, какое-то подражаніе юмору сатирическихъ журмальчиковъ. Выходило плоско, неостроумно, и явная ненужность всего этого била въ глаза.

Въ конц письма стояли слдующія строки: ‘Не встрчала ли ты въ Ницц, или въ Монте-Карло (какъ видишь, я допускаю, что ты бываешь ради любопытства и тамъ, и соизволяю) — нкоего инженера Лахова, который, кажется, бываетъ у насъ въ дом? Если онъ еще вертится по вашей Ривьер, постарайся пожалуйста разглядть, что это за человкъ такой? Здсь о немъ говорятъ какъ о юнош съ большими способностями и чрезвычайной дловитостью. Онъ уже заявилъ себя, и ему прочатъ видное мсто въ одномъ изъ солиднйшихъ акціонерныхъ учрежденій. Вотъ почему мн важно было бы узнать, что это за гусь такой. Ты же большая мастерица разглядывать людей сразу, да къ тому же русскій человкъ нигд такъ себя не показываетъ, какъ за границею, гд считаетъ себя вн всякаго наблюденія. А тутъ, ничего не подозрвая, онъ и попадетъ подъ твое проницательное соглядатайство. Въ особенности важно было бы знать, какъ онъ относится къ знаменитому казино. Это отличный оселокъ для распознаванія ословъ и не-ословъ (кажется, игра словъ вышла?). Если удастся произвести наблюденія, отпиши мн, не ожидая моего прізда за тобой’.

Все письмо мужа, своимъ плоскимъ тономъ, произвело на Елену Дмитріевну непріятное впечатлніе. Конечно, она хорошо знала своего Николая Антоновича, его ограниченную дловитость, натасканную образованность и проникавшую все существо его благоприличную пошловатость. Но пошлость, попавшая на бумагу, становится вдвое выразительне. Притомъ, въ этой дланной шутливости — ‘козлиной’, какъ она мысленно выражалась — ей чувствовалось самодовольство мужа-холостяка, пріятно наслаждающагося удобствами петербургской жизни за нсколько тысячъ верстъ отъ семьи. И ей живо представилась коротенькая, точно растопыренная, фигурка Николая Антоновича, возвращающагося поздно ночью домой, съ покосившимся подъ жиденькой бородкой галстучкомъ и съ сильнымъ запахомъ выпитаго вина и какихъ-то крпкихъ духовъ, какими душатся только французскія полу-актрисы. Она разъ, какъ сквозь сонъ, видла его такимъ, когда онъ передъ утромъ вошелъ въ ея спалную и что-то съ шумомъ уронилъ со столика, одинъ только разъ, это правда, но впечатлніе той ночи у нея никогда не изглаживалось.

Всего непріятне подйствовали на Елену Дмитріевну послднія строки письма. Отъ нея требовали какого-то соглядатайства, шпіонства, не заботясь даже скрыть некрасивую форму дла. Ее втягивали въ совершенно чуждые ей интересы, причемъ она должна была отнестись къ Лахову, какъ къ безличной единиц, на которую готова была обратиться захватывающая шестерня эксплуатаціи, управляемой ея мужемъ и его биржевыми и финансовыми друзьями. Конечно, она ничего этого не сдлаетъ.

Но это было мимолетное впечатлніе, скоро уступившее мсто другому. Она приблизила къ ламп послднюю страницу письма, и медленно, словно наслаждаясь чмъ-то, перечла т строки, гд говорилось о замчательныхъ способностяхъ Лахова и объ ожидающемъ его видномъ мст. И вдругъ она вся вспыхнула какимъ-то страннымъ, сложнымъ возбужденіемъ. Ей и радостно было, точно дло касалось ея собственнаго успха, и какая-то смутная тоска, накипь взволнованнаго эгоистическаго чувства, съ болью давила на сердце. ‘Способности, умъ, молодая дловитая энергія, вс шансы успха и карьеры, все у него есть, и все это онъ пуститъ въ дло’,— думала она, зажавъ ладонями глаза и поставивъ локти на столъ.— ‘А какое мн дло до этого? Что онъ мн? Разв я не жена Николая Антоновича Глыбова, тайнаго совтника, капиталиста и предсдателя десяти правленій’?

‘Ну и что же изъ того, что я жена Николая Антоновича Глыбова?— спрашивала она себя черезъ минуту.— Мой мужъ не можетъ на меня пожаловаться, я именно гакая жена, какая ему нужна. Но любить его я не могу, и онъ это знаетъ. А за эти десять лтъ брака я выкупила свою свободу, свое право любить’…

XV.

Прошло съ полчаса, а Елена Дмитріевна все еще находилась во власти охватившаго ее возбужденія. Въ виски по прежнему стучало, въ нервахъ чувствовалось странное, почти пріятное изнеможеніе. А мысли бгали въ ум раздражающія, дразнящія, полныя горечи и какого-то порыванія, то негодующаго, то вдругъ пронизаннаго жгучимъ ощущеніемъ ласки.

Она наконецъ встала, вынула изъ шифоньерки большую кружевную шаль, накинула ее на голову, тихо прошла черезъ пустая комнаты и вышла на террасу.

Вечеръ уже смнялся ночью. Блдно-синее, прозрачное небо свтилось сквозь безлистныя верхушки эквалиптусовъ и широкія лопасти пальмъ. Въ неподвижномъ воздух еще стылъ лтній зной, и широкими волнами расплывался запахъ цвтовъ. Слухъ едва улавливалъ неясный шумъ успокоившагося города, вмст съ далекимъ шорохомъ морского прибоя. Гд-то мигали огоньки, догорала засыпающая жизнь. Въ саду, окружающемъ виллу, тни густли внизу, тогда какъ выше, по купамъ зелени, бродилъ серебристый блескъ, должно быть отъ только-что всходившаго мсяца.

Елена Дмитріевна облокотилась о чугунную ршетку и опустила голову. Мысли ея продолжали бгать, привязанныя къ одному центру. Въ этомъ центр стояла она сама, со своей блестяще и пусто сложившейся жизнью. Раньше она эту пустоту только сознавала, но не тяготилась ею, теперь начинала тяготиться. Ей уже тридцать лтъ. Рука времени снисходительна къ ней, ея красота еще не пострадала. Эта чуть пробивающаяся желтизна кожи, эти тни около глазъ нисколько не вредятъ ей. Еще лтъ пять она будетъ красива, еще лтъ десять мужчины будутъ смотрть на нее заинтересованными, допрашивающими глазами. Но жизнь уже надломила въ ней кое-что, нарушила эгоистическую уравновшенность молодой, избалованной женщины, и создала новые запросы. Не вншняя пустота жизни тяготила и пугала ее, съ этимъ она примирилась бы. Блистать, наслаждаться роскошью, наполнять дни пустыми, условными обязанностями — къ этому она привыкла, съ этимъ сжилась. Но что-нибудь должно озарять эту обстановку, эту оболочку. Въ сердц пробуждался поздній и опасный голодъ.

Это новое ощущеніе и томило, и пугало, и какъ будто радовало Елену Дмитріевну. И въ особенности въ послдній годъ, и всего больше здсь, въ Ницц, на этомъ завораживающемъ юг, среди этой уединенной и однообразной свободы, немолчно и настойчиво сказывались смутные запросы сердца. Какая-то иная, очередная полоса жизни безпокойно подступала къ ней… Вся возбужденная, словно обезсилвшая, Елена Дмитріевна смотрла въ темноту, а въ вискахъ у нея по прежнему стучало.

Вдругъ слабый шумъ шаговъ, оборвавшійся гд-то совсмъ близко, привлекъ ея вниманіе. Она нагнулась, вытянула шею и плечи, прищурилась. Слабое восклицаніе неожиданности вылетло вмст съ ея участившимся дыханіемъ. Она увидла Лахова.

Онъ стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ нея, подъ ршеткой виллы, въ растерянной поз захваченнаго врасплохъ человка. Потомъ подвинулся впередъ, снялъ шляпу. Лицо его было блдне обыкновеннаго, и на немъ лежало выраженіе, которое Елена Дмитріевна сразу поняла, прежде чмъ онъ усплъ сказать что-нибудь. По ея нервамъ пробжала дрожь.

— Вы… вышли прогуляться?— крикнула она ему сверху, напрасно усиливаясь придать голосу обычный тонъ.

— Простите, я, кажется, испугалъ васъ, — выговорилъ онъ наконецъ.

— Нтъ, нисколько. Хотите войти? Калитка, вроятно, еще не заперта.

Она сошла съ террасы, и кутаясь въ свой кружевной платокъ, сдлала нсколько шаговъ по крупному песку, хруствшему подъ ногами. Прямо противъ чугунной калитки, въ которую вошелъ Лаховъ, была маленькая площадка, обсаженная кактусами и прикрытая широкими пальмовыми втвями. Тугъ стоялъ желзный столикъ, такая же скамейка и нсколько стульевъ. Елена Дмитріевна сла къ столику.

— Какимъ образомъ вы попали сюда?— спросила она, указывая ему глазами на другой стулъ.

— Мн пришла фантазія взглянуть, есть ли у васъ огонь,— отвтилъ онъ.— Я вдь еще не былъ у васъ, и виллы вашей не зналъ. И вдругъ увидлъ васъ на террас…

— А еслибъ не увидли?

— Прошелъ бы нсколько разъ мимо, вглядываясь въ очертанія дома, въ темныя окна, и угадывая наобумъ, которая именно ваша комната…— отвтилъ Лаховъ.

Эти слова звучали признаніемъ. Да не только слова, но и голосъ, и короткое, частое дыханіе. А на лиц его проступало то самое выраженіе, которое она прочла сразу, въ темнот, когда онъ стоялъ передъ нею за оградою виллы. И она не почувствовала себя оскорбленною, даже не удивилась очень. Только какое-то жуткое ощущеніе холодкомъ пробжало по ея нервамъ.

XVI.

Принять Лахова здсь, въ саду, у самой калитки, казалось Елен Дмитріевн всего удобне: онъ какъ будто былъ не у нея, они какъ будто просто гд-то встртились.

Она не отвтила на его послднія слова, а только чуть-чуть засмялась, глядя на него, потягивая руками концы кружевного платка и поводя плечами, точно ёжилась отъ холода. У простыхъ русскихъ красавицъ бываетъ такой незамтный смхъ и такія подергиванья руками и плечами, когда он въ первый разъ слышать признаніе…

— Вы за мою нескромность не будете на меня сердиться?— проговорилъ Лаховъ, близко вглядываясь въ ея лицо и тоже читая въ немъ.

— Нтъ, Ипполитъ Михайловичъ, не буду, — отвтила она.— Я очень рада, что это такъ случилось, что мы еще разъ встртились сегодня. Я получила письмо отъ мужа, онъ о васъ пишетъ…

— Обо мн?— удивился Лаховъ.

— Да. Онъ знаетъ, что вы здсь, и сообщаетъ… для васъ это не новость, но я очень обрадовалась за васъ… Вамъ предстоитъ получить очень видное мсто въ Петербург.

— Ахъ, объ этомъ!— проговорилъ Лаховъ.— Да, мн общали.

— Вашимъ способностямъ отдаютъ справедливость. Я очень рада.

Лаховъ поблагодарилъ. Онъ все вглядывался въ ея лицо и испытывалъ затрудненіе вести разговоръ.

— Вы, стало быть, окончательно устроитесь въ Петербург?— продолжала она.

— Вы говорите про мою службу? Да, конечно. Я буду очень доволенъ получить это мсто. Тмъ боле, что я… что мн во всякомъ случа надо будетъ жить въ Петербург…

— Почему?

Ея глаза прямо, въ упоръ смотрли на него, и ему казалось, что они что-то вытягиваютъ изъ него, изъ глубины души.

— Потому что мн необходимо… я хочу жить тамъ же, гд и вы…

Сквозь ея чуть открытыя губы опять послышался странный, едва примтный смхъ.

— Вотъ какія вещи вы говорите, Ипполитъ Михайловичъ…— промолвила она, точно забавляясь какою-то жуткой шуткой, и между тмъ вся блдня.

— Тутъ моей власти нтъ. Такъ вышло, — сказалъ онъ медленно и глухо.

— Въ вашей программ этого не было?— попробовала она улыбнуться, но вмсто того у нея только задрожали губы.— Вы, кажется, говорили, что тамъ у васъ было оставлено пустое мсто…

Онъ ближе наклонился къ ней и продолжалъ смотрть ей въ глаза съ выраженіемъ, въ которомъ сквозили и жадное любопытство, и страсть, и вызовъ… И она тоже не потупляла вызывающаго взгляда. Они походили на двухъ бойцовъ, измрявшихъ другъ друга передъ неизбжной схваткой…

Елена Дмитріевна подняла руку, чтобы поправить спустившійся съ головы кружевной платокъ. Лаховъ схватилъ эту руку. Она вырвала ее, встала, и словно спасаясь отъ него, пошла скорыми шагами по узкой дорожк сада, опустивъ голову и сдвинувъ плечи. Онъ шелъ за нею, растерянный, блдный. Черезъ минуту онъ поровнялся съ нею.

— Я очень виноватъ передъ вами?— спросилъ онъ нетвердымъ голосомъ, стараясь черезъ плечо заглянуть ей въ лицо, почти спрятанное подъ нависшими въ безпорядк кружевами.

Она какъ будто не слышала его, обошла маленькій мраморный бассейнъ съ бездйствовавшимъ фонтаномъ, и встртившись съ полосой луннаго свта, повернула въ сторону. Онъ снова догналъ ее.

— Елена Дмитріевна!— прошепталъ онъ.

Она сразу остановилась, лицомъ къ лицу съ нимъ, сдвинула еще больше плечи и спрятала руки подъ туго натянутые концы платка.

— Оставьте меня, уйдите!— проговорила она съ усиліемъ, сквозь нервно вздрагивавшія губы.— Разв вы не видите, что мы оба сходимъ съ ума?

Лаховъ порывисто протянулъ къ ней руки.

— Я васъ прошу… оставьте меня одну! Уйдите!— повторила она, вся дрожа, и быстро взбжавъ по ступенькамъ террасы, скрылась за широкою стеклянною дверью.

XVII.

Лаховъ напрасно на другой день бгалъ часа два по ‘Promenade des Anglais’, надясь увидть Елену Дмитріевну: ея не было. Наскоро позавтракавъ, онъ пошелъ на виллу цесаревича Николая, исходилъ тамъ вс дорожки, и не нашелъ ея. Въ пять часовъ онъ ршился пойти къ ней. Съ волненіемъ, еще издали, увидлъ онъ ея террасу, потомъ заглянулъ сквозь чугунную ограду на маленькую площадку подъ пальмами, гд они вчера сидли. Но ни на террас, ни въ саду никого не было.

Лаховъ попробовалъ отворить калитку: она была заперта. На всхъ окнахъ дома были спущены зеленыя жалузи, и ни откуда не доносилось ни одного звука.— ‘Что если она вдругъ ухала совсмъ, испуганная вчерашнимъ и предпочитая спасаться бгствомъ?’ — мелькнуло у него въ ум, и онъ точно весь тоскливо съежился отъ этой мысли.

Онъ прошелъ мимо всей ршетки и завернулъ въ узенькій корридорчикъ, образовавшійся между двумя виллами. На крошечномъ дворик онъ увидлъ, наконецъ, стараго итальянца, занятаго развшиваніемъ какого-то мокраго тряпья, и спросилъ, дома ли m-me Глыбова.

— Ухала, вс ухали съ утра,— отвчалъ привратникъ.

— Какъ ухали? куда ухали?— почти вскричалъ Лаховъ, чувствуя, что блднетъ.

— Въ Ментону, на цлый день,— объяснилъ итальянецъ.

Не будь Лаховъ русскій, этотъ старый Джузеппе непремнно обратилъ бы вниманіе на его встревоженные разспросы, но русскіе — кто ихъ разберетъ? Совсмъ неизвстный народъ, непонятный. И потому онъ предпочелъ снять шляпу и привести ее въ такое положеніе, которое ясно подсказывало, что туда слдуетъ что-нибудь бросить. Лаховъ повиновался внушенію, и пожелавъ итальянцу добраго здоровья, повернулъ на улицу.

— Значить, мосье пожалуетъ завтра? Завтра мы будемъ дома!— крикнулъ ему вслдъ Джузеппе, успвшій уже оцнить щедрость гостя.

Лаховъ, чтобъ убить время, похалъ въ Монте-Карло, и вернулся только съ послднимъ поздомъ.

На другой день онъ опять нигд не встртилъ Елены Дмитріевны, и въ пять часовъ снова стоялъ передъ ея виллой. На этотъ разъ Джузеппе какъ будто поджидалъ его, по крайней мр отъ тотчасъ показался изъ-за угла ограды и поспшно подошелъ, еще издали снявъ шляпу.

На вопросъ Лахова онъ загадочно усмхнулся, но тотчасъ придалъ своему лицу подозрительно-печальное выраженіе.

— Мосье правъ, совершенно правъ,— объяснилъ онъ (Лаховъ, однако, не могъ понять, въ чемъ онъ былъ правъ).— Мадамъ дйствительно вернулась вчера изъ Ментоны, и маленькая барышня вернулась, и сегодня мадамъ дома, какъ онъ вчера еще имлъ честь заврить мосье. Но что вы будете длать, если мадамъ немножко нездорова. Это всегда такъ легко можетъ случиться. Ничего больше, какъ маленькое нездоровье, а иначе мосье былъ бы тотчасъ принять. И онъ, Джузеппе, всегда радъ служить щедрому русскому мосье.

Шляпа стараго итальянца давно уже находилась въ требуемомъ положеніи. И Лаховъ вторично оправдалъ его довріе къ русской щедрости.

Онъ удалился смущенный, точно придавленный. Не болзнь Елены Дмитріевны его тревожила: онъ даже не поврилъ ей. Но что означало это явное намреніе скрываться отъ него? Она не изъ тхъ женщинъ, которыя легко пугаются собственнаго сердца. Ои.. знаетъ свою силу, знаетъ что для нея любовь никогда не будетъ рабствомъ. Не врне ли, что она не хочетъ любить именно его, что она тотчасъ замтила ошибку ихъ сближенія, и ршила разомъ все прервать?

Это была самая досадная изъ всхъ догадокъ, тснившихся въ ум Лахова. Но онъ мысленно ободрялъ себя, находя, что это все-таки лучше, чмъ безразличное равнодушіе. Она предвидитъ опасность — на первый разъ этого было довольно.

На слдующій день онъ встртилъ въ сквер Лили со своей гувернанткой. Онъ тотчасъ же подошелъ къ нимъ. Двочка на его вопросъ о здоровь мамы отвтила обычной фразой, ясно, что никакихъ разговоровъ о болзни Елены Дмитріевны въ дом не было.

— Почему же мама не пошла съ вами?— спросилъ Лаховъ.

— Не знаю… мама ушла одна.— отвтила Лили.

— И не сказала, куда?

Двочка разсмялась.

— Конечно нтъ,— отвтила она, и Лахову почудилась на ея умненькомъ личик подозрительная усмшка.

Это почти разозлило его. Онъ пошелъ на набережную, и отыскавъ мстечко на скамь, слъ. Передъ нимъ совершалась обычная утренняя прогулка международной колоніи. Англійскія миссъ съ длинными кузенами, укутанныя по-старушечьи русскія дамы съ тайными совтниками и переодтыми полковниками, Спсивцевъ въ тепломъ синемъ пальто и резиновыхъ калошахъ, генералъ Усоповъ, развертывающій только-что полученный нумеръ ‘Figaro’ — вс передъ нимъ промелькнули въ обычномъ порядк. Показались и супруги Варваровскіе. Лаховъ ршился подойти къ Катерин Павловн, въ надежд что-нибудь услышать отъ нея о Елен Дмитріевн. Но оказалось, что дамы не видлись съ обда въ ресторан Фавра.

— А сами вы разв не были у нея?— подозрительно спросила Варваровская.— Совсмъ не любезно предоставлять ей скучать тутъ одной.

— Елена Дмитріевна не жаловалась мн на скуку,— возразилъ Лаховъ.

— Подите вы!— засмялась Катерина Павловна.— Со мной не нужно этихъ хитростей. А можетъ быть, вы въ самомъ дл такъ наивны? Хоть рдко, а попадаются такіе.

Лаховъ отвтилъ не особенно любезно и отошелъ.

XVIII.

Ему вдругъ сдлалось нестерпимо скучно въ этой многолюдной, элегантной, полной всевозможныхъ развлеченій Ницц. Его теперь удивляло, почему онъ ршилъ прожить тутъ мсяцъ. Никогда онъ этого не сдлаетъ. Гораздо лучше поскоре ухать въ Парижъ: тамъ театры, музеи, чудеса искусствъ и цивилизаціи, тамъ самая толпа производить подхватывающее впечатлніе, тамъ уличный асфальтъ оказываетъ непонятное, оживляющее дйствіе на нервы.

‘Нервы’?— мысленно поймалъ себя на этомъ слов Лаховъ.— ‘Да разв нервы у меня не въ порядк? Когда же это я усплъ ихъ разстроить’?

Но онъ продолжалъ нарочно думать о Париж, точно хотлъ насильно заинтересоватьимъ себя. Дйствительно, для Парижа мало одного мсяца, который онъ первоначально назначилъ себ прожить тамъ. Кром всего остального, тамъ надо присмотрться къ техническому длу, къ организаціи большихъ предпріятій, побывать на на водахъ. Наконецъ въ Париж — женщины.

На этомъ слов мысли Лахова опять оборвались. Онъ съ удивленіемъ почувствовать, что слово не производить на него прежняго впечатлнія. Воображеніе не дйствовало, нервы не трепетали. Ему представились парижанки, какихъ онъ видлъ въ казино въ Монте-Карло: разрисованныя, словно ушедшія цликомъ въ свои громадныя шляпы, высокіе вороты и неизмримыя буфы. Гд же тутъ женщина? Она слишкомъ ничтожна передъ колоссальностью того, что уходить въея туалетъ. Да и вообще… вообще…

‘Ужъ не хочу ли я сказать, что вообще женщинъ нтъ, а есть только Елена Дмитріевна Глыбова’?— опять мысленно поймалъ себя Лаховъ.— ‘Что за вздоръ! Много ли я знаю эту Елену Дмитріевну? И когда бы это я усплъ дойти… до такой нелпости’?

‘Но рулетка во всякомъ случа въ Монте-Карло существуетъ’,— подумалъ онъ черезъ минуту, и ршилъ похать туда.

Тамъ онъ сначала позавтракалъ — впрочемъ, съ очень небольшимъ аппетитомъ,— потомъ погулялъ въ великолпномъ парк, среди изумительныхъ газоновъ и цвточныхъ клумбъ, и наконецъ потолкался въ игорныхъ залахъ. Но видъ этой разноязычной, живущей ненормальными, какими-то пряными интересами толпы, произвелъ на него непріятно-раздражающее впечатлніе. Онъ и презиралъ эту толпу, и какъ будто завидовалъ ей — завидовалъ доступности ея ощущеній. Онъ, кажется, былъ бы радъ, еслибъ злой духъ игры внезапно овладлъ имъ. Но напрасно онъ пробовалъ бросать на рулеточный столъ свои луидоры: азартъ игрока не пробуждался въ немъ. Даже выигрышъ нисколько не раздразнилъ его.

И вдругъ мысль, что если онъ сейчасъ удетъ, то будетъ въ Ницц какъ разъ къ пріемному часу Елены Дмитріевны, неодолимо овладла имъ. Пропустить сегодняшній день, не попытаться еще разъ быть принятымъ ею, показалось ему нелпымъ. Онъ ухалъ.

Въ Ницц, прозжая по ‘Avenue de la Gare’, онъ увидлъ за стеклами цвточнаго магазина громадныя пушистыя втки сирени. Онъ зашелъ въ магазинъ, веллъ сдлать букетъ, и похалъ прямо къ вилл, гд жила Елена Дмитріевна.

На этотъ разъ старый Джузеппе не встртилъ его. Лаховъ пошелъ прямо къ крыльцу и позвонилъ. Дверь отперла русская горничная, и при вид его замтно смутилась.

— Елена Дмитріевна не принимаютъ,— объявила она, не дождавшись его вопроса.

— Нездорова?— спросилъ Лаховъ.

— Да, он не совсмъ здоровы,— отвтила горничная, и даже сдлала омраченное лицо.

Лаховъ медленно досталъ изъ кармана свою карточку и передалъ ее горничной, вмст съ букетомъ. Онъ даже ничего не сказалъ, боясь, что голосъ его дрогнетъ. И въ самомъ дл, лицо его подергивало, въ горл чувствовалась нестерпимая сухость.

‘Я уду’,— подумалъ онъ.

XIX.

Утромъ, когда онъ проснулся, на него глянуло въ окно сренькое небо, подернутое не то туманомъ, не то облаками. Это почти обрадовало его: въ такую погоду удобне ходить пшкомъ, а онъ еще мало зналъ окрестности Ниццы. И онъ ршилъ въ эти послдніе дни, передъ отъздомъ, побывать везд.

На набережную онъ сегодня не пошелъ, а просидлъ съ часъ на террас ‘Casino de la jette’, на самомъ мор, слушая шумъ прибоя, вглядываясь въ блдно-срую даль и слдя лнивое движеніе какого-нибудь далекаго паруса. Потомъ онъ позавтракалъ тутъ же, и отправился потихоньку въ горы, по дорог на Симіэсъ.

Поднявшись уже на значительную высоту, Лаховъ увидлъ передъ собою довольно большую каменистую площадь, почти лишенную растительности. По средин, правильнымъ кругомъ, возвышался занесенный песками валъ. Это были развалины древняго римскаго цирка, и мстами ясно сохранялись слды каменныхъ ступеней и основанія колоннъ. Вокругъ все было пустынно, новая жизнь расцвла въ сторон отъ этого античнаго центра.

Лахову захотлось отдохнуть здсь. Онъ оглянулся, и вдругъ замтилъ на одномъ изъ маленькихъ пригорковъ сидящую женщину. Эта женщина тоже оглянулась, привлеченная шорохомъ его шаговъ, и онъ узналъ Елену Дмитріевну.

Онъ радостно вспыхнулъ и прямо подошелъ къ ней.

— Наконецъ, я васъ вижу! Вы были такая недобрая эти дни…— сказалъ онъ, жадно оглядывая ее всю.— Вы не хотли меня видть…

Она казалась смущенною, и ея голосъ прозвучалъ печально, когда она произнесла:

— Я была немножко нездорова, Ипполитъ Михайловичъ…

— Но, наконецъ, я васъ вижу, это самое главное,— прервалъ ее Лаховъ.— Мн было такъ тяжело, такъ незаслуженно тяжело…

Она посмотрла мимо него.

— Что длать, Ипполитъ Михайловичъ…— проговорила она.

Онъ продолжалъ вглядываться въ ея глаза, въ ея лицо, фигуру, туалетъ. Она какъ будто немножко похудла, какъ будто потеряла лежавшее на ней отраженіе торжествующей и равнодушной свжести.

И туалетъ ея онъ тоже замтилъ — все черное, кром большихъ красныхъ маковъ на шляп. Къ корсажу была приколота втка блой сирени, очевидно изъ его букета.

— Позвольте мн ссть подл васъ, мн такъ необходимо говорить съ вами,— попросилъ онъ.

Она прижала складки платья, какъ бы давая ему мсто.

— Вс эти дни я искалъ васъ, сторожилъ, бгалъ по всей Ницц,— продолжалъ Лаховъ.— Я понялъ, что вы не хотите меня видлъ, но я искалъ васъ именно для того, чтобы спросить…

Его стсняло ея молчаніе. А она даже не глядла на него, и шевелила концомъ зонтика попавшійся подъ ногами камешекъ.

— Я хотлъ предложить вамъ вопросъ: не долженъ ли я самъ ухать изъ Ниццы?— ршился сказать Лаховъ.

Елена Дмитріевна, не отвчая, продолжала играть камешкомъ. Потомъ вдругъ быстро взглянула на Лахова.

— А вы ухали бы?— спросила она съ какимъ-то недобрымъ звукомъ въ голос.

Лаховъ развелъ руками.

— Я догадался, что вы… ршили избгать меня. И тогда подумалъ, что вамъ будетъ удобне, если я уду,— объяснилъ онъ.

— А-а, вы догадались, вы подумали!— повторила Елена Дмтріевна.— Но вы могли ошибиться, Ипполитъ Михайловичъ. Просто, я была нездорова, была не въ дух… что тутъ удивительнаго! Кстати, merci за букетъ: видите, я пускаю его въ дло.— И она указала на втку сирени, блвшую на ея корсаж.

Лаховъ покачалъ головой.

— Въ такомъ случа я, все равно, долженъ буду ухать,— сказалъ онъ грустно.

— Почему?— быстро вскинула она на него глазами.

— Потому что… если это правда, если у васъ не сохранилось никакого впечатлнія отъ нашей послдней встрчи, тогда… тогда мн надо бжать отъ васъ. Мн будетъ слишкомъ тяжело встрчаться съ вашимъ равнодушіемъ,— отвтилъ Лаховъ.

— Какъ вы много о себ заботитесь!— восликнула Елена Дмитріевна.— А мн разв не тяжело?

И словно въ злоб на эти выдавшія ее слова, она сорвала съ груди втку сирени, перекусила ее два раза и отшвырнула далеко отъ себя.

Лаховъ отвтилъ радостнымъ крикомъ и прижался лицомъ къ мягкимъ складкамъ ея платья. Елена Дмитріевна поблднла и не шевелилась.

— Какъ я васъ люблю! и какое счастіе — любить васъ!— проговорилъ онъ словно не своимъ, а какимъ-то безумнымъ голосомъ.

XX.

Ипполитъ Михайловичъ Лаховъ впервые ощущалъ опьяняющую, торжествующую и рабствующую радость страсти. На сердц было легко и немножко больно — вдь не было бы такого счастья, еслибъ не было этой боли… А Елен Дмитріевн Глыбовой было страшно и физически жутко, и въ этомъ ощущеніи тоже заключалась своя сладкая отрава.

Она осторожно отстранила его и взглянула ему прямо въ глаза.

— Видите, само благоразуміе заставляло меня избгать васъ,— сказала она:— мы сейчасъ же начинаемъ съ ума сходить. Съ чего вы взяли, что вы меня любите? когда вы могли успть полюбить?

Ея тонъ, въ которомъ сквозила рутина свтской женщины, подйствовалъ на Лахова расхолаживающимъ образомъ. Глаза и брови его невольно нахмурились.

— Елена Дмитріовна, не говорите со мной такъ, — сказалъ онъ.

Ея взглядъ выразилъ удивленіе.

— Я смотрю на то, что случилось, совершенно серьезно,— продолжалъ онъ.— Какъ это именно случилось, я не знаю. Я никогда ни за кмъ не ухаживалъ, у меня не было ни одного романа. Но, должно быть, одно изъ двухъ: или у всякаго человка есть свой часъ любви, или вы такая женщина, которая должна была сразу подйствовать на меня иначе, чмъ вс другія женщины. Для меня все ново,— страшно ново въ томъ, что произошло. Только одно совершенно ясно для меня: это не игра въ любовь, не кокетство, не ухаживанье, даже неувлеченіе,— это сама любовь,

Елена Дмитріевна слушала, продолжая глядть на него неподвижнымъ, но полнымъ внутренней дрожи взглядомъ, а на рсницахъ ея между тмъ медленно собирались и округлялись дв крупныя слезинки.

— И знаете, почему я безъ всякихъ сомнній и колебаній говорю о моей любви?— продолжалъ Лаховъ.— Потому что вмст съ ней во мн вспыхнула жажда безусловной искренности, безусловной правды отношеній. Только дйствительное, глубокое чувство требуетъ этого. Всякое фальшиво прозвучавшее слово причиняетъ мн боль. Разв это не любовь? Скажите, вы не ощущаете въ себ этой потребности? Вы не хотли бы стать въ такую душевную близость отношеній, когда женщина можетъ сказать, не жертвуя своимъ самолюбіемъ: — люби меня?

— Что мн сказать — вы видите!— проговорила Елена Дмитріевна, и смахнула рукой об слезинки.

Лаховъ схватилъ эту руку и покрылъ поцлуями то мсто, гд чувствовался влажный слдъ слезъ. Волна безумнаго счастья снова нахлынула на него. А у нея на лиц медленно оживали краски, зрачки наливались глубокимъ, лучистымъ блескомъ… Ей вдругъ стало весело, какъ-то доврчиво весело, ядовитое ощущеніе страха исчезло. ‘Онъ милый, хорошій, честный… у него сердце ребенка’… думала она, взглядывая на него бокомъ успокоенными, почти смющимися глазами. И въ то же время въ ней пробуждалось сознаніе своей зрлости, своего душевнаго старшинства надъ нимъ. ‘И физическаго также’,— мелькнуло у нея въ ум, но она не остановилась на этой мысли.

Она обвела вокругъ глазами. Пустынный пейзажъ, напоминающій окрестности Рима, и эти развалины древняго провинціальнаго кодизея — глядли сурово, тогда какъ дальше, на горахъ, пробившіеся сквозь туманъ солнечные лучи придавали воздушную прелесть скаламъ, тонувшимъ въ прозрачныхъ облакахъ.

— Какъ мы странно встртились! въ какой обстановк!— сказала она.— Но посмотрите же, какъ хорошо!

Она положила руку на его руку, и глубоко вдыхая воздухъ, точно хотла упиться имъ, всматривалась въ чудную декорацію.

— Какъ вы пришли сюда? почему? задолго до меня?— спрашивалъ Лаховъ.

— Я съ утра ушла. Мн такъ было тяжело, тоскливо… видите, я сознаюсь,— она разсмялась короткимъ, доврчивымъ смхомъ:— мн хотлось уйти подальше, чтобъ никого не видть… Противный!— она взглянула на него, выпрямившись, и усмхнулась.— И вотъ, я шла, шла, и вижу — какой-то маленькій уголокъ пустыни, какія-то странныя развалины… Кстати, что это такое? вы знаете?

— Тутъ въ древности былъ римскій циркъ,— объяснилъ Лаховъ.

— А-а! И бои гладіаторовъ? Вотъ на этомъ самомъ мст, гд мы сидимъ, гладіаторы убивали другъ друга? Или выводили христіанъ на растерзаніе хищнымъ зврямъ? Какъ странно! Нтъ, арена была вонъ тамъ, а гд мы сидимъ — тутъ были ложи, и прекрасныя патриціанки, въ внкахъ изъ розъ, полулежали на подушкахъ и тигровыхъ шкурахъ, и обмнивались влюбленными взглядами съ юношами, прекрасными какъ Эндиміонъ… Жаль, что я ничего этого не подозрвала, когда сидла здсь одна. Я думала бы совсмъ о другомъ, и мн не было бы такъ грустно…

Она опять бокомъ взглянула на Лахова, усмхаясь. Его лицо было совсмъ близко отъ нея, въ глазахъ бгали искры, губы вздрагивали… Она вдругъ покраснла, отвернулась, потомъ быстро потянулась къ нему, и только пугливо сжала плечи, когда его поцлуи обожгли ей щеку и губы…Потомъ медленно отстранилась отъ него и встала. Онъ тоже всталъ.

— Знаете, я сть хочу: я ничего не ла сегодня,— вдругъ вспомнила она.— Надо домой. Когда придемъ, какъ разъ будетъ время обдать.

Лаховъ подалъ ей руку.

XXI.

Они пошли тихо, немножко прижимаясь другъ къ другу, мняясь быстрыми, ненасытными взглядами. Елен Дмитріевн хотлось дурачиться, сдлать какую-нибудь шалость, сказать ему: ‘ты’. А онъ молчалъ, словно благоговйно прислушиваясь къ своему внезапно нахлынувшему счастью.

— Сегодня вдь начинается карнавалъ,— напомнила Елена Дмитріевна.— Я хотла бы видть процессію. Вечеромъ придите за мной, мы вмст пойдемъ.

— Чудесно,— отвтилъ Лаховъ.

— Мы будемъ въ толп вдвоемъ, и никому до насъ не будетъ дла, и намъ ни до кого. Вы рады?

Она хотла сказать: ‘ты радъ?’, но это ‘ты’ но сорвалось съ губъ, и она только шаловливо прижалась къ нему плечомъ.

— Я и такъ съ ума схожу отъ счастья,— отвтилъ онъ.— А вдь нсколько часовъ назадъ я и думать не смлъ объ этомъ.

— Правда? Но что же именно вы думали?

— Разумется, мн лзли въ голову самыя мучительныя мысли. Я думалъ, что вы съ первой же минуты ужъ стали раскаиваться, анализировать себя и меня, нашли меня совсмъ неподходящимъ для своего романа, и ршились прекратить со мной всякое знакомство.

— Ну, и что же дальше?

— А дальше — я думалъ, что мн надо ухать отсюда, изъ Ниццы, чтобы не стснять васъ своимъ присутствіемъ.

— И вы ухали бы?

— Что же мн оставалось длать!

Елена Дмитріевна посмотрла на него и усмхнулась.

— Но вы не ухали бы,— возразила она съ увренностью.— Ни за что! Вы откладывали бы со дня на день, ждали бы, надялись, и наконецъ… наконецъ мы встртились бы.

Лаховъ покачалъ головой.

— Не думаю, мн было очень тяжело и обидно,— сказалъ онъ.— А главное, я ничего не понималъ…

Они шли съ горы, задерживая шаги, прижимаясь другъ къ другу. Платье Елены Дмитріевны, покрытое густымъ налетомъ блой пыли, цплялось за колючіе шипы придорожныхъ кактусовъ.

— А куда бы вы ухали?— вдругъ спросила она посл короткаго молчанія

— Я хотлъ похать въ Парижъ…

— Чтобъ веселиться, кутить!— воскликнула она. и даже покраснла, до того ей досадно было представить себ Лахова одного, среди соблазновъ парижской жизни.

— Но я не ухалъ, и это лучше всего,— возразилъ Лаховъ.

Елена Дмитріевна на ходу крпко пожала ему руку.

Чмъ ближе къ городу, тмъ чаще попадались имъ на встрчу экипажи и пшеходы. Нкоторые подозрительно улыбались, глядя на нихъ, и провожали ихъ глазами. Прохало какое-то русское семейство въ извозчичьемъ ландо, оглядло ихъ съ ногъ до головы съ изумленнымъ, страстнымъ любопытствомъ, и слышно было, какъ произнесли разными голосами фамилію Елены Дмитріевны. Та наконецъ замтила, что они обращаютъ на себя вниманіе.

— Недостаетъ только, чтобъ мы повстрчали знакомыхъ,— проговорила она, смущаясь.

И какъ нарочно, въ эту самую минуту ихъ обогнала коляска, изъ которой высунулись длинный носъ и крашенные усы генерала Усопова, и пронзительно блеснули его желтые глаза. Генералъ высоко и нсколько игриво поднялъ шляпу и помахалъ ею въ воздух.

— здилъ смотрть гориллу!— крикнулъ онъ изъ коляски.— Непремнно позжайте посмотрть. Сходство съ человкомъ поразительное. Содержится въ постоянной температур 22 градусовъ Цельсія.

— Ужъ не сдлается ли онъ дарвинистомъ?— засмялся Лаховъ.

Черезъ нсколько минутъ попались на встрчу опять знакомые — Спсивцевъ съ Толченовымъ. Они тоже раскланялись съ какою-то подозрительною игривостью, а Спсивцевъ даже потупился.

Наконецъ, уже въ город, женскій голосъ окликнулъ Елену Дмитріевну, и изъ дверей магазина появились Варваровскіе. Съ ними пришлось остановиться. Катерина Павловна, пожимая имъ руки, поглядывала на обоихъ очень плутовато, а замтивъ сильно запыленное платье Елены Дмитріевны, воскликнула съ непритворнымъ ужасомъ:

— Боже мой, откуда вы въ такомъ вид?

Эти встрчи, эти подозрительные взгляды, самымъ непріятнымъ образомъ подйствовали на Елену Дмитріевну. Въ ея воображеніи выростала мрачная химера сплетни. Она пошла скоре, держась немножко дальше отъ Лахова, и встртивъ свободный фіакръ, остановила его.

— До свиданья, Ипполитъ Михайловичъ, я доду,— сказала она, и взглянула на него уже не съ тмъ выраженіемъ, которое, еще нсколько минутъ назадъ, озаряло ея счастливо-взволнованное лицо.

— Вечеромъ вы разршаете зайти за вами?— спросилъ онъ, невольно переходя на другой тонъ подъ вліяніемъ ея безразличнаго взгляда.

— Хорошо… впрочемъ, знаете что: благоразумне будетъ не показываться намъ вдвоемъ въ такой толп, какая будетъ вечеромъ на улицахъ.— отвтила Елена Дмитріевна.— Наврное встртятся знакомые, начнутся разговоры…

— Уже!— уныло произнесъ Лаховъ.

Елена Дмитріевна отвтила ему милой улыбкой, которая должна была его утшить.

— Завтра я буду на набережной,— добавила она, и торопливо вскочила въ каретку.

XXII.

Погода оказалась какъ нельзя боле благопріятной для торжественнаго вступленія ‘его величества Карнавала XXII’ въ веселый городъ Ниццу. Бродившія весь день облака перетянулись куда-то за горы, втеръ съ моря стихъ, темно-синее небо дышало спокойной, свжей, весенней теплотой. Искры отъ ракетъ и факеловъ красиво гасли въ неподвижномъ воздух, и иногда казалось, будто он взлетали до далекихъ, слабо мигающихъ звздъ. Плавно покачиваясь на носилкахъ и кивая своею громадною головой, Карнавалъ XXII медленно и торжественно совершалъ свое шествіе по залитой народомъ ‘Avenue de la Gare’, пока не успокоился подъ балдахиномъ, сооруженнымъ для него на площади Массена, среди поющей, танцующей, хохочущей и совершенно трезвой толпы.

Лаховъ съ любопытствомъ толкался уже цлый часъ среди веселящихся по-дтски ниццаровъ, посл римлянъ въ наибольшей цлости сохранившихъ старинный культъ карнавала. Для него было новостью это безпритязательное народное веселье, не вызванное и не подкрпляемое никакими винными возліяніями, это отсутствіе всякаго даже предположенія о какихъ-нибудь безчинствахъ масляничнаго разгула. Вошедшая въ кровь культурность толпы сказывалась во всемъ.

Изъ знакомыхъ встртились только Варваровскіе. Эсперъ Петровичъ имлъ боле чмъ всегда недовольный видъ. Зрлище этой свободно веселящейся толпы оскорбляло его. Ему казалось, притомъ, что на жену его нагло засматриваются, толкаются.

— Ничего я не вижу интереснаго въ этомъ карнавал,— пожаловался онъ Лахову.— Высыпала на улицу вся городская сволочь, а полиціи и признаковъ нтъ.

— Полиціи тутъ нечего длать, вы видите, среди толпы ни одного пьянаго,— замтилъ Лаховъ.

— На какія деньги имъ пить-то?— возразилъ съ презрительной миной Варваровскій.— Вдь это нищета, пролетаріатъ. Они и питаются-то только парой оливокъ въ день, да еще разв ракушку какую-нибудь поймаютъ въ луж.

— А Етена Дмитріевна разв дома осталась?— спросила Катерина Павловна.

— Я не вижу ея здсь,— отвтилъ не совсмъ на вопросъ Лаховъ.

Понемногу, тоскливое чувство закралось къ нему. Ему казалось, что его счастье какъ-то глупо и безпричинно закончилось, и онъ снова одинокъ въ толп, и не можетъ раздлять ея веселья. ‘Но вдь она замужемъ, и мн всегда будутъ принадлежать только украденныя мгновенья, и мы всегда будемъ чужими другъ другу, какъ бы ни соединяла насъ любовь’,— тутъ же пришло ему на умъ.— ‘Въ Петербург все будетъ еще больше насъ раздлять’… Но черезъ минуту онъ говорилъ себ: ‘Да, но что будетъ потомъ, объ этомъ мы еще подумаемъ. А теперь она одна, и почти свободна. Теперь мы оба еще полны первой жажды, первыхъ иллюзій, что будетъ потеряно теперь, то никогда не вернется’.

И ему страстно захотлось видть ее, или только пройти мимо ея виллы, взглянуть издали на ту дорожку въ саду, гд она стояла съ нимъ въ темнот, испуганная и уже порабощенная, замтить свтъ въ ея окн…

Лаховъ выбрался изъ толпы и пошелъ все скоре и скоре. Тайная надежда увидть Елену Дмитріевну на террас почти жгла его.

И онъ не обманулся. Еще издали онъ увидлъ ея стройную фигуру, наклонизшуюся надъ ршеткой. И она тоже увидала и узнала его издали, и слдила молча за его приближавшимися шагами. Она точно знала, что онъ долженъ придти…

Калитка не была заперта. Лаховъ вошелъ прямо на террасу и жадно глянулъ ей въ лицо. Она показалась ему блдною, утомленною.

— Я такъ много ходила сегодня!— объяснила она на его замчаніе.— Что вамъ вздумалось придти?

— Но это такъ ясно!— отвтилъ онъ.

Она посмотрла на него съ нжнымъ укоромъ, потомъ оглянулась на окна дома, гд слабый свтъ пробивался откуда-то издали, изъ заднихъ комнатъ, сдлала Лахову знакъ глазами, и сойдя по ступенькамъ, прошла въ садъ. Вмсто черной кружевной шали, у нея на плечахъ былъ русскій пуховый платокъ, и она зябко куталась въ него, хотя сегодня вечеръ былъ еще тепле, чмъ въ послдній разъ.

— Видли карнавальное шествіе?— спросила она.

— Да. И мн скучно стало. Зачмъ вы не пошли со мною? Такъ весело было бы чувствовать себя вдвоемъ въ незнакомой толп…

— То-то и есть, что здсь нтъ незнакомой толпы. Везд русскіе, и вс они знаютъ меня.

— Какъ вы пугливы! Въ васъ свтская женщина беретъ верхъ надъ… просто женщиной.

Елена Дмитріевна посмотрла на него нсколько удивленно.

— Отучитесь говорить такимъ образомъ, Ипполитъ Михайловичъ,— сказала она.— Свтскія женщины бываютъ разныя, но все-таки обязательно быть свтской женщиной. Не будьте… студентомъ!

— Выговоръ?— нсколько напряженно улыбнулся Лаховъ.

Елена Дмитріевна ласково взяла его руку.

— Не обижайтесь, вдь я хочу, чтобы вы были лучше всхъ, даже въ самыхъ маленькихъ мелочахъ, — сказала она.

Лаховъ слъ подл нея, не выпуская ея руки изъ своей и продолжая все тмъ же ненасыщеннымъ взглядомъ любоваться ею. Съ этимъ выраженіемъ физической или нервной усталости на блдномъ лиц она еще больше говорила его чувству.

— Я подчинюсь всему, чего вы захотите, чего потребуете…— заговорилъ онъ, прижимаясь губами къ ея рук.— Мы будемъ видться со всми предосторожностями, я буду оберегать ваше спокойствіе. Но я хочу знать, чувствовать, видть, что вы довольны мною, что вы… больше чмъ довольны…

Елена Дмитріевна улыбнулась ему, но тотчасъ отвернулась, встртившись съ его загорвшимся взглядомъ, и отняла свою вздрогнувшую, горячую руку.

XXIII.

Лаховъ нетерпливо встряхнулъ головой. Онъ весь волновался, онъ не понималъ ея, онъ понималъ только себя.

— Вы меня не любите!— проговорилъ онъ неожиданно, голосомъ, въ которомъ звенло отчаяніе.— Вы испугались чего-то чуть-чуть похожаго на чувство, и тотчасъ принялись подавлять его, замораживать. Вы уже всего боитесь, вы боитесь встрчи съ петербургскими знакомыми, боитесь какой-нибудь глупой сплетни…

Въ глазахъ Елены Дмитріевны опять выразился ласковый упрекъ.

— Вотъ, вы уже не врите, вамъ уже мало тхъ доказательствъ, которыя вы имете,— сказала она.— Что же будетъ дальше?

— Да, что же будетъ дальше? Я уже думаю объ этомъ, думаю съ ужасомъ,— повторилъ Лаховъ.— Въ Петербург вы будете совсмъ недоступны для меня.

— А кто сейчасъ общалъ не упускать предосторожностей, заботиться о моемъ спокойствіи?— напомнила она съ серьезной улыбкой.— Разв вы хотли бы, чтобъ я сдлалась предметомъ сплетенъ, испытала бы униженія, оскорбленія?

Лаховъ притихъ, и только смотрлъ на нее съ тоскливой мольбой. Потомъ вдругъ опустилъ лицо ей на колни и проговорилъ глухо:

— Но какъ это тяжело, какъ тяжело! Еслибъ вы знали, какъ мн мучительно надо быть съ вами… каждый день, каждый часъ! И ни о комъ не думать, какъ только о насъ…

— Разв вы не со мной? и разв мы не одни?— проговорила она тихо.

Лаховъ вздрогнулъ, поднялъ голову и обхватилъ обими руками ея талію. Она пробовала отстраниться — онъ не пускалъ ее.

— Я съ вами… и мы одни…— повторилъ онъ съ усиліемъ, впиваясь губами въ узкую полоску ея шеи, блвшую изъ-подъ кружевного ворота.— Хоть въ т минуты, когда мы одни, дайте мн поврить своему счастью…

Елена Дмитріевна стремительно вырвалась и встала. На рукахъ у него остался ея пуховый платокъ.

Ея лицо не выражало ни испуга, ни негодованія. Напротивъ, что-то милое, нжное и сердечное свтилось въ ея утомленныхъ глазахъ… Ей было немножко жаль Лахова, и она не обвиняла его…

— Вотъ теперь я не буду имть къ вамъ доврія,— сказала она боле печально, чмъ укоризненно.

Лаховъ, смущенный и растерянный, помогалъ ей накинуть на плечи платокъ. Ей было холодно, и она слегка вздрагивала.

— Походимте,— предложила она.

Они пошли по узенькой дорожк, усыпанной крупнымъ морскимъ пескомъ, блвшимъ въ темнот.

— Ахъ, какъ трудно любить!— сказалъ Лаховъ.— По крайней мр въ первый разъ, и такъ какъ я.

— Потому что вы неблагодарны, или еще слишкомъ молоды,— возразила Елена Дмитріевна.— Слишкомъ молодые люди всегда немножко глупы въ любви, потому что они по-дтски матеріальны, и рдко понимаютъ женщину, которую любятъ.

— Можетъ быть я васъ не понимаю, но я васъ люблю!— страстнымъ шопотомъ вырвалось у Лахова.

— Знаю, врю… Но и вы должны мн врить, и не добиваться… какихъ-то доказательствъ,— отвтила Елена Дмитріевна.

Она повернула, посмотрла на него успокоеннымъ, ласковымъ взглядомъ, улыбнулась и протянула руку.

— А теперь идите, мн холодно,— добавила она.

— Отсылаете меня! Уже!— жалобно протестовалъ Лаховъ.

— Мн холодно, вы слышите?— повторила Елена Дмитріевна.— Не могу же я рисковать простудой… чтобъ дать вамъ доказательство!

И продолжая улыбаться, она еще разъ крпко, дружески пожала ему руку. Лаховъ поцловалъ эту руку, бросилъ завистливо-печальный взглядъ на окна дома и повернулъ къ калитк.

Съ городской площади еще доносился шумъ карнавала.

XXIV.

Лаховъ и не подозрвалъ, что этотъ карнавалъ готовилъ ему массу разочарованій и лишеній. Ежегодно въ это время общественная жизнь въ Ницц рзко измняется: праздники слдуютъ за праздниками, театры, казино, рестораны, улицы — все переполняется, принимаетъ особенно нарядный видъ, обуревается какою-то бшеною жаждою развлеченій и веселья. Въ томъ году създъ иностранцевъ, и преимущественно русскихъ и англичанъ, былъ громадный. Елена Дмитріевна на каждомъ шагу встрчала петербургскихъ знакомыхъ. Дв ея родственницы прізжали нсколько разъ на два, на три дня, одна изъ Канна, другая изъ Ментоны, и останавливались у нея, на ея вилл.

Все это отнимало ее у Лахова, почти лишало его возможности видться съ нею наедин. Онъ встрчалъ ее урывками, при постороннихъ, подъ подозрительными взглядами ничмъ не занятыхъ наблюдателей. А ему такъ хотлось видть ее одну, такъ страстно тянуло къ ней. Эти препятствія, которымъ конца не предвидлось, приводили его въ состояніе возроставшаго раздраженія. У него такъ много оставалось невыясненнаго, недоговореннаго, и такъ часто являлось что-нибудь новое, требовавшее объясненій. Жажда близости, раздленнаго и выраженнаго участія, жажда доказанной любви, все мучительне томила его… А между тмъ ему минутами казалось, что эта женщина, такъ быстро имъ овладвшая, какъ будто уходила отъ него. Онъ былъ очень, очень молодъ и неопытенъ въ этой новой области, въ которую ввела его внезапно налетвшая страсть, и многое представлялось ему непонятной загадкой. Чувствуя, что эта первая любовь захватываетъ его все сильне, онъ ожидалъ отъ Елены Дмитріевны тхъ же порывовъ разгорающейся страсти, тхъ же томленій влюбленной тоски, ему казалось, что она должна подняться надъ всми условностями своего положенія, дойти до той же мучительной, сжигающей потребности совершенной и безусловной искренности, которая пронизывала его самого. А вмсто того онъ замчалъ въ ней возроставшую сдержанность, какую-то невоспламеняющуюся благосклонность, не чуждую оттнка превосходства и старшинства. Въ немъ страсть какъ-будто будила дикаря,— ‘студента’, какъ она выразилась,— а въ ней мягко, но властно торжествовали инстинкты свтской женщины…

Разъ, встртивъ. Елену Дмитріевну на набережной, съ дочерью и гостившею у нея родственницей, Лаховъ сунулъ ей въ руку заготовленную раньше записку, въ которой умолялъ ее пожертвовать сегодняшнимъ вечеромъ, остаться дома и позволить ему зайти къ ней. Онъ вторично увидлъ ее въ тотъ день во время ‘bataille de fleurs’, и она успла сказать ему, что вечеромъ у нея будутъ гости, но завтра она не выйдетъ на набережную и съ утра уйдетъ въ садъ при вилл Цесаревича, гд онъ можетъ найти ее.

Дйствительно, на другой день Лаховъ нашелъ ее въ саду, на той самой скамейк, гд они встртились въ первый разъ.

— Какъ я благодаренъ вамъ!— вырвалось у него, и онъ не пожалъ, а сдавилъ ей руку, такъ что она даже поморщилась.

Но ея глаза смотрли ласково, даже нжно, и вся она была такая нжная въ своемъ свжемъ бломъ туалет англійскаго покроя…

— Мн самой было очень, очень скучно оттого, что такъ мало вижу васъ,— сказала она.— И тмъ боле, что скоро и карнавалъ кончится, и придется намъ всмъ узжать изъ Ниццы.

Лаховъ вздрогнулъ. Онъ постоянно отгонялъ мысль объ этомъ, хотя она и представлялась ему.

— Вы думаете скоро ухать отсюда?— переспросилъ онъ.

— Я еще не знаю, когда именно, но сезонъ кончается, а я здсь только до конца сезона,— объяснила Глыбова.

У Лахова вертлся на язык вопросъ, который ему очень трудно было сдлать. Наконецъ, онъ спросилъ:

— Вы получили письмо отъ мужа?

— Да, вчера вечеромъ.

— Онъ прізжаетъ за вами?

— Изъ Петербурга онъ долженъ былъ выхать черезъ нсколько дней,— отвтила Елена Дмитріевна, ни разу во время этого разговора не взглянувъ на него.

Лаховъ сидлъ блдный и тяжело дышалъ. Глаза его были тоже опущены внизъ. Мысли, какъ осенніе листы, поднялись и закружились вихремъ въ его голов.

— Ну, что такое? вы уже унывать начинаете?— съ притворной веселостью обратилась къ нему Елена Дмитріевна, и положила руку на его руку. Но и сама она чуть-чуть поблднла.

Лаховъ поднялъ на нее горвшіе глаза.

— Какъ же будетъ?— спросилъ онъ глухо.

— Но все такъ же… Вдь вы можете въ одно время съ нами ухать въ Парижъ, мы пробудемъ тамъ съ недлю,— отвтила Елена Дмитріевна.— А потомъ мы встртимся въ Петербург. Это уже отъ васъ будетъ зависть поскоре вернуться въ Петербургъ.

Она видимо длала надъ собой усиліе, чтобъ говорить спокойно, но въ голос прорывалась тоскливо-встревоженная нота, и губы немножко дрожали.

Лаховъ все боле блднлъ.

— Да, разумется…— проговорилъ онъ съ разсянностью человка, котораго только-что оглушили ударомъ по голов.— Но я, собственно, не о томъ… Я хотлъ спросить… Но нтъ, я говорю вздоръ. Понятно, вы замужемъ, мужъ прізжаетъ… все это въ порядк вещей.

Онъ машинально взялъ, вмсто своей тросточки, зонтикъ Елены Дмитріевны, и нсколько разъ ударилъ кончикомъ его по песку.

— Все это какъ нельзя боле въ порядк вещей,— повторилъ онъ съ той же тоскливой разсянностью.

Это чувство тоски передалось Елен Дмитріевн. Она силилась улыбнуться, но улыбка вышла горькая, вымученная.

— Что же мн длать, Ипполитъ Михайловичъ!— вырвалось у нея сквозь накипавшія слезы.

Лаховъ медленно поднялъ голову.

— Скажите мн откровенно,— вдругъ обратился онъ къ ней,— въ какихъ вы отношеніяхъ къ мужу? Любви нтъ, это я понимаю, потому что иначе вы не удостоили бы меня ни малйшаго вниманія. Но существуетъ, быть можетъ, извстная привязанность, привычка?

Елена Дмитріевна сжала вытянутыя на колняхъ руки.

— Боже мой, какъ я объясню это?— проговорила она.— Я десять лтъ замужемъ, у насъ есть общіе интересы, есть дочь… Но вы можете понять, что мн тяжело…

На рсницахъ ея повисли слезы. Лаховъ быстро подвинулся къ ней, обнялъ рукой ея талію. Глаза его горли.

— Послушайте,— заговорилъ онъ страстно:— я когда-то сказалъ вамъ, что если въ моей жизни явится женщина, то она сама впишетъ въ мою программу, что суждено намъ обоимъ. Я не зналъ, что это такъ близко. Мн это представлялось потому, что овладть мною можетъ только женщина, стоющая жизни. И вы овладли мною. Поэтому ршайте сами, а я съ наслажденіемъ подчиняюсь вашей вол. Если вы можете вернуть свою свободу, то моя свобода принадлежитъ вамъ.

XXV.

Елена Дмитріевна слушала его съ опущенной головой, блдная, и каждое слово его точно впивалось въ нее, вызывая на ея лиц странную игру какихъ-то лучезарныхъ молній и мрачной тоски. Слезы упали съ рсницъ, она не обратила на нихъ вниманія.

— Какой вы хорошій, Ипполитъ Михайловичъ, какъ у васъ много сердца…— проговорила она почти съ сожалніемъ, и губы ея покривила печальная улыбка.— Но то, что вы говорите… вдь это дтская мечта. И все-таки я счастлива этой мечтой, потому что она показываетъ, что вы въ самомъ дл любите меня…

— Почему вы называете это дтской мечтой?— возразилъ Лаховъ все тмъ же страстнымъ тономъ,— Потому что вы замужемъ? потому что у васъ дочь? Но разв вы не можете вернуть себ свободу? Разв вашъ мужъ будетъ такъ безжалостно-мстителенъ, что не отдастъ вамъ дочери?

Елена Дмитріевна закрыла лицо руками.

— Не говорите объ этомъ! не будемъ объ этомъ говорить!— почти вскричала она.— Если я стану объ этомъ думать, я могу надлать глупостей.

Они оба замолчали. У обоихъ на сердц лежала и давила несдвинутая тяжесть.

— Но какъ же будетъ? что длать?— повторилъ свой вопросъ Лаховъ.

— Ахъ, вдь вы такъ говорите потому, что для насъ все это очень ново, мы еще не умемъ любить…— отвтила Елена Дмитріевна.— Разв можно теперь объ этомъ разсуждать? Мы оба слишкомъ неспокойны. Мой мужъ не сейчасъ вдь прізжаетъ. Пройдетъ нсколько дней, мы до тхъ поръ много разъ увидимся. Вы вдь не ребенокъ, не фантазеръ, вы сами считаете себя человкомъ съ практическимъ, дловымъ умомъ. Вы поймете, что нельзя, въ пароксизм страсти, ломать нсколько жизней. Въ страсти есть безуміе, противъ котораго мы всегда должны быть предупреждены.

Ея голосъ звучалъ все мягче, все вкрадчиве. Пока Лаховъ слушалъ ее, ему какъ будто становилось легче. Но когда она замолчала, и онъ взглянулъ въ ея блестящіе отъ невысохшихъ слезь глаза, увидлъ такъ близко передъ собой ея взволнованное, съ выступившими тоже отъ слезъ розовыми пятнами, лицо, облилъ влюбленнымъ взглядомъ всю ея изящную, полную какимъ-то новымъ для него, острымъ соблазномъ фигуру — страстная тоска опять сдавила ему душу.

— Елена, но разв вы не понимаете меня? Вдь я безумно ревную васъ!— почти простоналъ онъ.

Она поняла его. Краска слегка ударила ей въ лицо, она отвернулась.

‘Какой онъ неопытный, и какъ въ немъ еще сидитъ студентъ!’ — подумала она съ неудовольствіемъ:— ‘раньше, пока онъ еще не влюбился, онъ казался мн боле выработаннымъ характеромъ’.

— Вы ребячитесь,— проговорила она вслухъ.

Лаховъ схватилъ ее за об руки и повернулъ къ себ. Загорвшіеся глаза его впились въ нее.

— Вы называете это ребячествомъ? что вы хотите этимъ сказать?— произнесъ онъ такимъ тономъ, что ей даже немножко страшно сдлалось,— Вамъ кажется, что я могу допустить… примириться…

— Пустите, мн больно!— вскричала она, съ усиліемъ освобождая свои стиснутыя руки,— Вы начинаете сходить съ ума… я не люблю васъ такимъ. И совсмъ вы меня не такъ поняли. Какъ вы могли думать, чтобы я.. Какою пошлою женщиной вы меня считаете! Я назвала вашу ревность ребячествомъ, потому что вы должны безусловно мн врить…

Она проговорила это слегка отвернувшись отъ него, и по лицу ея скользило не то недовольное, не то насмшливое выраженіе.— ‘Сколько въ немъ до сихъ поръ наивности и… неумлости!— думала она.— Онъ любить какъ дикарь, добивается все разъяснить, хочетъ какой-то невозможной откровенности. Разв женщины бываютъ откровенны? Въ любви надо понимать, а не распрашивать’…

Лаховъ смотрлъ на нее возбужденными, жадными и недоврчивыми глазами.

— Но какъ сдлать, чтобы врить?— проговорилъ онъ глухо,— Вы замужемъ, вашъ мужъ прідетъ, вступитъ полнымъ хозяиномъ въ домъ, съ правами, къ которымъ онъ уже привыкъ, которыхъ вы не можете отвергнуть, не отвергая его самого…

Елена Дмитріевна зажала ему ротъ рукою.

— Замолчите, не говорите глупостей,— сказала она, и полускрытая улыбка пробжала по всему ея лицу. Вы ребенокъ, неопытный, ничего не понимающій. Предоставьте все это мн. Я разъ навсегда запрещаю вамъ заводить этотъ разговоръ.

Въ ея голос Лаховъ опять почувствовалъ ту вкрадчивую и властную ласку, которая такъ завораживала его влюбленную тоску.

— Какъ я люблю васъ!— глухо вырвалось у него вмсто отвта.

Елена Дмитріевна посмотрла на него благодарнымъ, свтящимся взглядомъ.

— Но если вы меня любите, вы не должны длать мое положеніе еще боле труднымъ,— сказала она.— Вы были нестерпимы сегодня, и вотъ видите, я старалась васъ успокоить, приласкать. Но этого не будетъ въ другой разъ.

Она говорила тономъ старшей, и Лаховъ уже привыкъ къ этому тону. Онъ сознавалъ, что есть такія области чувствъ и отношеній, въ которыхъ она гораздо зрле его.

XXVI.

Лаховъ разстался съ Еленой Дмитріевной нсколько успокоенный: какой-то туманъ еще лежалъ между нимъ и тмъ надвигающимся, неизбжнымъ будущимъ, которое такъ мучительно пугало его. Но это спокойствіе — жалкое спокойствіе отсрочки — продолжалось недолго. Рдкія встрчи съ Еленой Дмитріевной, ея неизмнная сдержанность, ея скупыя, какъ бы сострадающія ласки, раздражали его.— ‘Съ вами иначе нельзя, вы длаетесь совсмъ не похожи на разсудительнаго человка’,— сказала она ему однажды. Эти слова заставляли его очень много думать. Разв онъ былъ не разсудителенъ? И что значило поступить разсудительно въ той роковой путаниц, въ какую сложились ихъ отношенія?

Разумется, все зависло отъ того, какъ понимать связавшее ихъ чувство. Если это — случайная прихоть, блажь воображенія и чувственности, то было бы очень глупо искать развязки въ катастроф. Но онъ зналъ, что его любовь сдлалась главнымъ интересомъ его жизни, и что это не случайно сдлалось, а потому, что онъ встртился именно съ такой женщиной, которая могла и должна была овладть имъ. Онъ не подозрвалъ, что вс женщины представляются именно такими въ первомъ період страсти.

Но если это была страсть, любовь, внезапно и глубоко захватившая его душу, то разв не разсудительна, не неизбжна была цль, которую онъ ставилъ имъ обоимъ? Ни онъ, ни она, не примирились бы съ раздломъ, не затоптали бы своего чувства. И вотъ, онъ безвозвратно предлагаетъ ей себя, свою жизнь, свою душу. Что онъ могъ сдлать кром этого и больше этого?

Въ одинъ изъ ближайшихъ дней онъ вечеромъ пошелъ къ вилл Елены Дмитріевны. У нея гостила родственница, пріхавшая изъ Канна. Ему не хотлось видться съ ней при этомъ постороннемъ лиц, и онъ сталъ ходить взадъ и впередъ мимо виллы, въ надежд, что его замтятъ съ террасы.

Въ этотъ день утромъ Елена Дмитріевна вскользь сообщила ему, что получила отъ мужа телеграмму изъ Парижа и ждетъ его завтра. Лаховъ тогда только поблднлъ, и съ какимъ-то новымъ, почти ненавистническимъ чувствомъ взглянулъ на нее. Но потомъ онъ весь день не находилъ себ мста, здилъ въ Монте-Карло, гд съ непонятнымъ наслажденіемъ проигралъ тысячу франковъ, и вернулся еще боле тоскующимъ, несчастнымъ, и кажется, еще боле влюбленнымъ.

Теперь онъ уже съ полчаса ходилъ взадъ и впередъ передъ ршеткой виллы, и ршилъ ходить такъ до тхъ поръ, пока не погаснетъ свтъ въ двухъ крайнихъ окнахъ, гд онъ предполагалъ комнату Глыбовой.

Но свтъ еще не погасъ, когда дверь на террасу отворилась, и появилась Еіена Дмитріевна Она наклонилась надъ перилами, вглядываясь въ темноту, потомъ тихо спустилась по ступенькамъ, подошла къ калитк и впустила Лахова.

— Вамъ нужно меня видть? Что такое?— спросила она нсколько встревоженнымъ тономъ.

Лаховъ схватилъ ея руки.

— Да, мн нужно,— произнесъ онъ, осторожно увлекая ее въ глубину сада.— Я не могу больше, мн слишкомъ тяжело. Вы должны ршить.

Въ ея глазахъ мелькнуло неудовольствіе.

— Какой вы странный,— сказала она:— вы точно въ горячк, вамъ кажется, что можно очертя голову поставить все на карту — и вы хотите, чтобы я дйствовала такъ же, какъ вы. Но это счастье, что я благоразумне насъ и еще не потеряла голову.

— Я не ищу ничего безразсуднаго,— возразилъ онъ,— я ищу правды. Да, мн надо знать правду. Если вы дйствительно меня любите, то вы точно также понимаете, что мы не можемъ остаться… втроемъ.

— Ахъ, вамъ опять нужны доказательства?— сказала она тономъ горечи.— Но видите ли что: если вы скажете, что для доказательства моей любви я должна броситься съ крыши этой виллы, я не брошусь. А между тмъ я люблю васъ.

— Но если это правда, то вы не можете колебаться между вашимъ мужемъ и мною,— возразилъ Лаховъ.— Послушайте: я вдь не ребячусь, какъ вы однажды выразились. Я весь измучился, мн невыносимо это положеніе. Завтра прізжаетъ вашъ мужъ, что нибудь должны же вы ему сказать, объяснить. Или вы хотите, чтобъ я самъ это сдлалъ?

Елена Дмитріевна быстро отшатнулась отъ него.

— Вы съ ума сошли!— воскликнула она.

— А, вотъ видите, какъ вы испугались! А для меня гораздо страшне оставаться въ томъ положеніи, въ какомъ мы теперь. Я лучше предпочту ухать завтра съ первымъ поздомъ въ Парижъ, въ Лондонъ, въ Америку, работать тамъ нсколько лтъ на заводахъ, какъ князь Керенскій, о которомъ вы говорили, и понемногу забыть васъ, вырвать эту несчастную страсть…

— Это въ васъ не страсть говорить, а эгоизмъ, малодушный страхъ за свое спокойствіе. Чтожъ, узжайте, если вамъ такъ лучше…— промолвила Елена Дмитріевна, и рсницы ея чуть-чуть дрогнули.

Но Лаховъ какъ будто самъ испугался сказаннаго имъ. Онъ сразу притихъ и робко удержалъ Елену Дмитріевну за талію.

— И вы позволили бы мн ухать?— вымолвилъ онъ, усиливаясь въ темнот заглянуть ей въ глаза.

— Что жъ я могу сдлать. Насильно удерживать не стану, — отвтила она.

Лаховъ сильне сжалъ ея талію.

— Но какъ же вы хотите, чтобъ я былъ спокоенъ, вы, какъ только узнали, что мужъ детъ, уже перемнились ко мн. Вы держите себя такъ холодно, такъ неласково,— заговорилъ онъ.— Вамъ нтъ никакого дла до моихъ мученій.

Она медленно повернула къ нему лицо, такъ что ея волосы коснулись его щеки.

— А разв я не мучаюсь? И разв вы не заставляете меня мучиться еще больше? Скажите: вамъ мало того, что я люблю васъ?— проговорила она голосомъ, въ которомъ влюбленный слухъ Лахова уловилъ скрытую дрожь.

Она положила руку ему на плечо. Въ темнот онъ видлъ въ упоръ ея словно озарившееся лицо и блки ея глазъ. Онъ отыскалъ ея губы и приникъ къ нимъ губами. Она жмурилась, ея рсницы щекотали его, ея пальцы впивались въ его шею. Потомъ она быстро оттолкнула его, блдная, улыбаясь улыбкой, сохранившей растерянное выраженіе.

— А теперь уходите, мн пора въ комнаты,— сказала она, и не простившись, почти бгомъ взбжала на террасу.

XXVII.

Парижскій train de luxe, во второмъ часу дня, медленно подошелъ къ дебаркадеру. Въ одномъ изъ маленькихъ купе пассажиръ, нагнувшись надъ диваномъ, увязывалъ ремнями полинялый, но аккуратно сложенный плэдъ. Въ окно видна была только его спина, широкая и короткая, облаченная въ мшковатый пиджакъ, да затылокъ съ косицами жидкихъ желтоватыхъ волосъ, прикрытый какою-то странною, плоскою и круглою шапочкою, съ оттопыривающимися разрзами околыша.

Елена Дмитріевна узнала мужа и вошла въ купе.

— Ah, nous voil!— произнесъ Николай Антоновичъ, выпрямляясь и быстро пробжавъ по ея лицу и всей фигур зоркимъ, какъ бы дловымъ взглядомъ.— Здорова? все благополучно?

Затмъ своими большими, выпяченными губами онъ поцловалъ жену въ лобъ, который она склонила къ нему, такъ какъ была немного выше его, потомъ въ руку, сквозь перчатку. Маленькая Лили просунулась впередъ и вцпилась руками въ его плечи. Николай Антоновичъ и ее тоже поцловалъ въ лобъ и въ рученку.

— Вотъ и я, вотъ и я,— повторялъ онъ, снимая съ стки котелокъ, чтобъ замнить имъ шапочку, которую носилъ только въ дорог, и только потому, что видлъ такую точно на одномъ амстердамскомъ банкир,— Вы вс тутъ поправились, я вижу. Отлично, отлично. А какъ была погода, а?..

Эта ‘а?’ онъ произносилъ совсмъ особенно, въ род французскаго ‘hein?’, придавая ему въ высшей степени пренебрежительное выраженіе. Когда онъ заканчивалъ этимъ звукомъ вопросъ, это значило, что онъ не ожидаетъ отвта. И дйствительно, онъ тотчасъ же обратился къ подошедшему къ окну носильщику и подалъ ему маленькій чемоданъ изъ мягкой кожи, илэдъ, какія-то коробки, а самъ принялся напяливать на себя петербургское пальто стараго, широкаго фасона, достаточно поблекшее и съ отвисшими уже карманами.

— Ну, можно хать. Здсь экипажъ, конечно? Я пойду выручать багажъ,— объявилъ онъ, и нагнувъ голову, точно пробивалъ ею дорогу, пошелъ по корридорчику вагона, мимо жены и дочери, которыхъ даже толкнулъ немного.

Елена Дмитріевна направилась за нимъ, ведя за руку Лили. Ея глаза были опущены, и она взглядывала ими вдоль платформы осторожно, исподтишка: она боялась встртить Лахова. Но она не увидла его, хотя онъ былъ тутъ. Онъ стоялъ за дверьми маленькой пассажирской залы, и его закрывала плечистая фигура какого-то американца, ждавшаго позда въ Монте-Карло.

Глыбовъ нашелъ, наконецъ, свой багажъ, распорядился отправить его на виллу, и взявъ жену подъ руку, а Лили за руку, направился мелкими и скорыми шагами къ выходу. Лицо его, сохраняя обычное выраженіе торопливости, вмст съ тмъ сіяло удовольствіемъ, глаза весело бгали по сторонамъ, губы причмокивали.

— Въ Петербург вс поручили кланяться, тебя ждуть,— говорилъ онъ жен, по привычк поминутно облизываясь кончикомъ языка.— Тамъ вырабатывается новая филантропическая затя — ‘Общество для снабженія бдныхъ женщинъ носильнымъ бльемъ. Княгиня Троеврова вызывала меня къ себ, и сказала, что пріхала бы сама своей особой, если бъ ты не была за границей. Я подписался отъ твоего имени на пятьсотъ рублей. Ты знаешь, я не скуплюсь въ этихъ случаяхъ. Филантропія оплачивается, а?… Вообще, нашъ весенній сезонъ общаетъ быть очень оживленнымъ. Баронъ Куквистъ выстроилъ дачу на Каменномъ, въ ма дастъ тамъ праздникъ, о которомъ уже теперь говорятъ. Ты знаешь, онъ продалъ свою цинковую руду за полтора милліона, а?.. Я все это и устроилъ, и на мою долю пришлось полтораста тысячъ. Наличными, впрочемъ, только пятьдесятъ тысячъ, а остальное — акціями, а?..

— Такъ что дла идутъ не дурно?— отозвалась Елена Дмитріевна какимъ-то страннымъ, боле завистливымъ, чмъ радостнымъ тономъ.

— А?— еще разъ протянулъ Николай Антоновичъ, торжественно вскинувъ головою.— Въ дла я совсмъ по уши влзъ, но, какъ видишь, пожаловаться не могу, а?..

Онъ вдругъ такъ крпко сжалъ ручонку Лили, что та вскрикнула…

— Что такое? больно сдлалъ? Нечаянно, ангелочекъ, нечаянно. Твой папа о теб заботится, вотъ что, а?..

Они были уже у выхода изъ вокзала. Имъ подали коляску, и маленькія полукровныя лошадки помчали ихъ аккуратной рысцой по безконечной ‘Avenue de la Gare’.

— Главныя-то новости я еще не сообщилъ: узнаешь дома,— продолжалъ Глыбовъ.— Кстати: надюсь, ты не ждала меня съ завтракомъ? Насъ кормили въ позд. Но ты угостишь меня чаемъ, русскимъ чаемъ. У тебя вдь это устроено, конечно? Самоваръ цлъ?

— Цлъ,— улыбнулась Елена Дмитріевна.

XXVIII.

На вилл Николай Антоновичъ быстро обошелъ весь домъ, обозрлъ садъ, сообщилъ, что и въ Париж уже показалась зелень, потомъ стремительно удалился въ собственныя дв комнаты, и даже приперъ дверь, которою он сообщались съ остальнымъ домомъ. Тамъ онъ сначала долго умывался, плескаясь, фыркая и до-красна натирая мохнатымъ полотенцемъ лицо, шею и лысину, потомъ облекся въ свжую лтнюю пару, потомъ отперъ одинъ изъ чемодановъ, и доставъ оттуда маленькій футляръ отъ Кулона, въ rue de la Paix, вернулся на половину жены.

Въ футляр были два громадные солитера чистйшей воды. Елена Дмитріевна невольно вздрогнула, когда онъ поднесъ ихъ ей.

— Зачмъ, къ чему это?— проговорила она сдавленнымъ голосомъ, и сначала поблднла вся, затмъ густо покраснла. Ей было почти досадно и почему-то стыдно, мучительно стыдно, точно она украла этотъ роскошный подарокъ.

— Какъ находишь камни?— съ торжествующимъ видомъ спрашивалъ Глыбовъ.— Кулонъ увряетъ, что лучшей пары нтъ по всей rue de la Paix. Угадай, что стоитъ?

— Не знаю… все равно! Камни великолпны, но я не хочу знать цну…— поспшно отвтила Елена Дмитріевна и даже прижала локти, какъ длаютъ инстинктивно женщины, охваченныя испугомъ.

Но Глыбовъ, ничего не замчая, приподнялся на носкахъ, вытянулъ шею и выпалилъ съ разстановкою:

— Шестьдесятъ тысячъ франковъ, а?..

Тутъ онъ немножко покачнулся на носкахъ, и чтобъ подержаться, схватился обими руками за талію жены. Огромныя, желтыя, какъ и все лицо, губы его потянулись и съ громкимъ чмоканьемъ присосались къ ея губамъ.

Елена Дмитріевна пошатнулась, и схватившись за его плечо, отпихнула его.

— Ты чуть не уронилъ меня…— засмялась она дланнымъ, фальшиво прозвучавшимъ смхомъ, снова вся блдня. И безсознательно, повинуясь только нестерпимому физическому ощущенію, пробжавшему точно гусеница по всему ея тлу, вынула изъ кармана батистовый платокъ и крпко провела имъ по губамъ.

Николай Антоновичъ бросилъ на нее подозрительный боковой взглядъ. Но у него уже вошло въ привычку не останавливаться на подобныхъ мелочахъ. Поэтому онъ только спросилъ:

— А что же чай? Ты вели подать въ твою комнату, чтобъ можно было поговорить безъ Лили и m-lle Бульянъ.

Елена Дмитріевна поспшно ушла распорядиться.

За чаемъ Николай Антоновичъ сидя немножко бокомъ и отставивъ ноги съ виднвшимися изъ-подъ короткихъ брюкъ голенищами, принялся сообщать свои новости. Передъ самымъ его отъздомъ изъ Петербурга состоялось годовое собраніе общества эксплоатаціи нефтяныхъ отбросовъ, въ которомъ онъ былъ членомъ правленія и директоромъ. Отчетъ вышелъ великолпный, акціонеры рукоплескали. Дивидендъ назначенъ двадцатью рублями выше прошлогодняго. Тутъ опять рукоплескали. Независимо отъ того, триста тысячъ списано въ запасный капиталъ. И это встрчено рукоплесканіями. Тогда онъ передалъ брошюрку отчета въ руки предсдателя собранія, который растроганнымъ голосомъ прочелъ заключительныя строки. Въ нихъ правленіе, отдавая дань справедливости неутомимой и блестящей дятельности директора Глыбова, опытному руководству котораго дло обязано такими изумительными успхами, предлагало господамъ акціонерамъ вознаградить заслуги Глыбова, отчисливъ въ пользу его пятьдесятъ тысячъ изъ прибылей отчетнаго года. Едва предсдатель усплъ окончить чтеніе, какъ раздались громкіе крики: ‘согласны, согласны! по заслугамъ!’. Какой-то неизвстный голосъ изъ заднихъ рядовъ крикнулъ-было:— ‘а не жирно ли будетъ?’ — но эта дерзкая выходка тотчасъ была заглушена рукоплесканіями.

— Такъ что ты доволенъ?— опять какимъ-то дланнымъ тономъ отозвалась Елена Дмитріевна.

Николай Антоновичъ медлилъ отвтомъ, собиралъ и распускалъ свои оттопыренныя губы и поводилъ свтлыми глазками безъ рсницъ. Наконецъ онъ произнесъ,

— Ты понимаешь, что теперь это ужъ такъ и пойдетъ изъ году въ годъ, а?..

XXIX.

Елена Дмитріевна налила мужу вторую чашку. Онъ наклонился надъ душистымъ паромъ, потянулъ въ себя глотокъ, и снизу, исподлобья, вскинулъ на жену играющій взглядъ.

— А самой главной новости ты все-таки еще не знаешь,— сказалъ онъ значительно.

— Что же это такое?— безучастно спросила Елена Дмитріевна.

Глыбовъ всталъ, поднялъ свои квадратныя плечи, вобралъ въ себя воздуха и взмахнулъ длинными руками.

— А вотъ что. Ты знаешь домъ графини Фирбрюкенъ, на Англійской набережной? Особнякъ съ зеркальными окнами?.. Я его купилъ,— объяснилъ онъ наконецъ.

Елена Дмитріевна опять внутренно вздрогнула, какъ въ ту минуту, когда онъ поднялъ крышку футляра съ солитерами. Да, она знала этотъ домъ графини Фирбрюкенъ. Онъ ей всегда необычайно нравился, когда она прозжала мимо. Разъ она даже указала на него изъ кареты Николаю Антоновичу, прибавивъ, что мечтаетъ имть въ Петербург такой особнякъ. Но это было давно, и владвшее ею тогда настроеніе совсмъ не было похоже на теперешнее.

Глыбовъ стоялъ прямо передъ ней, уткнувшись кончикомъ бороды въ грудь, и выжидающее выраженіе придало его глазамъ сухой, пронизывающій блескъ. Онъ очевидно, требовалъ ея радостнаго отклика. Надо было отозваться.

— Неужели? но какъ теб удалось?— сказала Елена Дмитріевна, поднявъ голову и улыбаясь.

— По пословиц: на ловца и зврь бжитъ,— засмялся Глыбовъ.— Графиня-то, на старости лтъ, вздумала въ аферы пуститься, да и запуталась. Деньги понадобились до зарзу, а гд же въ двадцать-четыре часа найти покупателя на такую игрушку. Ну, я и явился засвидтельствовать свое почтеніе. Такъ и такъ, говорю, мн подобная покупка ненужна, но если отдадите за безцнокъ, то почему же не подобрать. Она и то и се, а кончилось, конечно, тмъ, что отдала чуть не задаромъ. За то я ей вмсто задатка сейчасъ же почти всю сумму на чекъ выписалъ, а?… Да что же ты не спрашиваешь, за сколько именно купилъ?

— Ты вдь сказалъ: за безцнокъ.

— Сто-сорокъ тысячъ!— объяснилъ Глыбовъ.— Одна земля почти тоже стоить. А вдь домъ наполовину изъ гранита выведенъ, мраморная лстница, двери и окна краснаго дерева съ бронзой, парадныя комнаты штофомъ затянуты, потолки лпные, камины полторы сажени вышины, изъ Италіи выписывались. Въ зал паркетъ мозаичный изъ двнадцати деревъ.

Его голосъ становился все торжественне, переходилъ въ какое-то радостное захлебываніе. Онъ даже не глядлъ на жену, такъ какъ ея впечатлніе и безъ того представлялось ему совершенно яснымъ.

— Баронъ Куквистъ, какъ узналъ, триста тысячъ предлагалъ мн изъ рукъ въ руки,— закончилъ Глыбовъ.— Собственно говоря, слдовало бы, конечно, перепродать, но я помнилъ, что теб хотлось имть такой особнячокъ, и даже именно этотъ самый.

Теперь онъ взглянулъ на жену нжно и вопросительно.

— Но если ты находишь выгоднымъ перепродать…— начала-было она.

— Теперь объ этомъ ужъ и рчи нтъ,— перебилъ Глыбовъ.— По прізд въ Петербургъ сейчасъ же приступимъ къ длу. Ты понимаешь, омеблировать такой домикъ — не шутка. Кое-что надо будетъ теперь же въ Париж выбрать. Вообще, необходимо всмъ этимъ заняться безотлагательно. У меня съ собой планъ, я объясню теб расположеніе комнатъ и вообще все.

Елена Дмитріевна подняла блдное лицо и отодвинулась отъ столика.

— Да, да, я непремнно разсмотрю съ тобой планъ,— проговорила она.— Но только не теперь, я сегодня какая-то глупая. Я наврное простудилась вчера, оставаясь поздно въ саду, и почти не спала ночь.

Глыбовъ остановилъ на жен внимательный взглядъ. Въ самомъ дл, она была блдна и имла утомленный видъ.

— Простудилась, ты говоришь?— повторилъ онъ.— Этимъ не слдуетъ пренебрегать. Но почему ты поздно сидла въ саду? кто-нибудь былъ у тебя?

— У меня гостила тетка, Анна Матвевна,— отвтила Елена Дмитріевна.— Она прізжала изъ Ментоны, и сегодня утромъ ухала, чтобъ не стснять тебя.

Глыбовъ моргнулъ лишенными рсницъ вками, и перешелъ къ другимъ петербургскимъ новостямъ. Потомъ сталъ разспрашивать, какъ они тугъ жили, кто изъ знакомыхъ теперь въ Ницц. Елена Дмитріевна отвчала спокойнымъ и немного усталымъ тономъ.

— А помнишь, я теб писалъ про одного молодого инженера. Лахова? встрчала ты его здсь?— вдругъ спросилъ Глыбовъ.

— Какъ же, встрчала, онъ тутъ уже недли три живетъ,— отвтила тмъ же тономъ Елена Дмитріевна, устанавливая чашки на подносъ.

— Ну, какъ онъ теб показался? Дльная голова, а?..

— Кажется.

— На рулетку не ловится?

— Нтъ, онъ иметъ видъ очень серьезнаго молодого человка.

— Онъ пойдетъ, быстро пойдетъ,— заключилъ Глыбовъ.— Но если теб нездоровится, значить, ты не подешь со мной поколесить по городу?

— Я думаю, что лучше будетъ мн посидть дома,— отвтила Елена Дмитвіевна.

— Ну, какъ знаешь. А я поду. Ты держишь постоянную коляску, а? Прикажи подавать.

XXX.

Елена Дмитріевна машинально отдала приказаніе, машинально проводила мужа. На нее точно столбнякъ нашелъ, какое-то томительное отсутствіе воли…

Она вышла на террасу. Яркіе солнечные лучи такъ и брызнули на нее, заставивъ невольно зажмуриться. Было самое теплое время дня: посл четырехъ часовъ тамъ уже холодетъ. Накопившійся въ безвтренномъ воздух весенній жаръ съ раздражающей лаской вялъ изъ-подъ полога широколистныхъ пальмовыхъ верхушекъ. Елена Дмитріевна не чувствовала этой ласки. Ей начинало казаться, что она въ самомъ дл больна. Но она не боялась расхвораться, напротивъ, въ этой опасности было что-то успокоительное. Она облокотилась на парапетъ террасы и опустила голову на горячія ладони. По нервамъ ея еще пробгало иногда ощущеніе ползущей по тлу гусеницы…

Прошло больше получаса. Вдругъ голосъ Лахова окликнулъ ее.

Лаховъ, посл прізда Глыбова, остался въ вокзал, спросилъ себ кофе, и сидлъ, безсмысленно глядя на безпрерывную смну поздовъ и пестрой толпы. Онъ ни о чемъ собственно не думалъ. Въ ту минуту, когда онъ увидлъ Глыбова, выступающаго по платформ подъ руку съ женой, онъ какъ-то разомъ все обдумалъ. И даже не обдумалъ, а вдругъ понялъ въ эти нсколько мгновеній, что онъ былъ правъ, что никакого другого исхода нтъ, что есть только одинъ способъ развязать затянувшій ихъ узелъ.

Теперь въ голов его не было никакихъ мыслей, онъ только томился разъдающей неизвстностью — когда и гд объясниться съ Еленой Дмитріевной.

Просидвъ больше часу въ этомъ состояніи безсмысленнаго томленія, онъ всталъ и пошелъ безцльно бродить по городу. Было жарко, онъ усталъ, но зайти куда-нибудь ему не хотлось. И вдругъ онъ увидлъ Глыбова одного, въ коляск. Эта встрча навела его на мысль, что Елена Дмитріевна, быть можетъ, теперь дома. Онъ бросился быстрыми шагами къ ея вилл.

Заслышавъ его окликъ, Елена Дмитріевна вздрогнула, выпрямилась, и словно вся застыла въ нершительности. Лаховъ взбжалъ на террасу и схватилъ ее за руки.

— Мн необходимо съ вами говорить, дайте мн полчаса, четверть часа — это совершенно необходимо…— проговорилъ онъ съ торопливой дрожью въ голос, глядя на нее возбужденными, какъ будто даже помутившимися глазами.

Въ ея лиц, во всей ея нершительно остановившейся фигур выразилось мучительное колебаніе. Она хотла вырвать у него свои руки, бжать… Потомъ она распахнула дверь въ гостиную и приказала ему взглядомъ слдовать за собой. Онъ повиновался. Она провела его въ слдующую комнату и указала на кресло.

XXXI.

— Я былъ въ вокзал, я видлъ васъ съ мужемъ,— началъ Лаховъ. Елена Дмитріевна только молча смотрла на него.

— Неужели вы не видите, что такъ нельзя, что мы не можемъ оставаться въ этихъ отношеніяхъ?— продолжалъ Лаховъ.— Вы себя переламываете, вы призываете на помощь житейское благоразуміе, свтскій опытъ, но я увренъ, я знаю, что вы точно также чувствуете невозможность этого положенія. Вдь нельзя же, нельзя!

Елена Дмитріевна сжала на колняхъ руки и свела плечи.

— Но что же длать, Ипполитъ Михайловичъ!— проговорила она тономъ отчаянія.

— Что длать?— повторилъ Лаховъ, схватывая опять ея руки и близко заглядывая ей въ глаза.— Мы оба знаемъ выходъ, единственный разумный и честный выходъ.

— Разрывъ съ мужемъ?— произнесла сквозь сжатые зубы Елена Дмитріевна.

— Нтъ, больше: бракъ со мною,— отвтилъ Лаховъ.— Если вашъ мужъ порядочный человкъ, онъ вернетъ вамъ свободу, когда узнаетъ, что вы любите другого.

Неопредленная, печальная усмшка пробжала по губамъ Елены Дмитріевны. Лаховъ продолжалъ:

— Что пугаетъ васъ? Недовріе ко мн, къ моему чувству? Но если вы меня мало знаете, то я знаю себя хорошо. Я не растрачивался сердцемъ, и оно не обмануло бы меня минутнымъ капризомъ, фальшивымъ увлеченіемъ. Я знаю, что я длаю. Я предлагаю вамъ всего себя, свою судьбу, свою жизнь. Я молодъ…

— Очень молоды!— съ ласковой печалью перебила его Елена Дмитріевна.

— Да, я молодъ, и вся моя жизнь еще впереди, и всю ее я отдаю вамъ,— продолжалъ Лаховъ.— Всю, со всмъ моимъ честолюбіемъ, съ надеждами, съ трудомъ и съ наслажденіями. Я достигъ еще не очень многаго, но твердая, врная дорога передо мной открыта. Черезъ десять, пятнадцать лтъ, я безъ сомннія займу такое же положеніе, какъ вашъ мужъ…

— Черезъ десять лтъ я буду старуха, Ипполитъ Михайловичъ,— опять тмъ же печальнымъ тономъ перебила его Глыбова.

Онъ взглянулъ на нее съ удивленіемъ, какъ будто эта мысль раньше не приходила ему въ голову.

— Если даже такъ, то и съ этой стороны мой планъ жизни представляется вполн благоразумнымъ,— продолжалъ онъ.— Въ зрломъ возраст все это нужне, чмъ въ молодости. Наполнить десять лтъ жизнью сердца, счастьемъ и роскошью раздленнаго чувства — разв это ничего не стоитъ? или неосуществимо? Вдь я не фантазирую, не предлагаю вамъ ‘рай въ шалаш’. Конечно, я не могу обставить васъ такимъ великолпіемъ, какимъ вы обставлены теперь…

— Милый Ипполитъ Михайловичъ,— поспшно перебила его Елена Дмитріевна,— все это мечты, молодыя мечты, которыя такъ же далеки отъ дйствительности, какъ эта пальма — отъ солнца, бросившаго на нее нсколько своихъ лучей. Видите, я начинаю поэтизировать, или — иронизировать…— печально усмхнулась она.

— Но почему?— почти вскричалъ Лаховъ.— Объясните мн мое безразсудство, уничтожьте меня, но не отпихивайте меня фразой.

Елена Дмитріевна повторила свое движеніе плечами.

— Вы спрашиваете: почему? Да потому, напримръ, что мой мужъ не дастъ мн развода,— отвтила она.

— Вы уврены?

— Уврена.

На лбу Лахова образовалась рзкая складка. Онъ замтно поблднлъ.

— Я считалъ вашего мужа боле порядочнымъ человкомъ,— сказалъ онъ посл короткаго молчанія.

— Вы судите съ своей точки зрнія,— возразила Елена Дмитріевна,— а мой мужъ принадлежитъ къ тмъ порядочнымъ людямъ, которые считаютъ непорядочнымъ всякій семейный скандалъ. У нихъ одна мораль, у васъ можетъ быть другая — съ этимъ ничего не подлаешь.

— Но, мн кажется… (Лаховъ пріостановился, не находя выраженія) — мн кажется, онъ не до такой степени всесиленъ въ нашей судьб. Разв… (онъ опять пріостановился и повелъ глазами въ сторону) — разв всегда покидаютъ мужей съ ихъ согласія?

Елена Дмитріевна не отвчала, только рсницы и губы ея начали немного дрожать. Потомъ она низко уронила голову на руки, вздрагивая плечами. Когда она выпрямилась, слезы текли по ея щекамъ и снова заливали глаза. Она обмахнула ихъ носовымъ платкомъ. И можно было подумать, что слезы успокоили ее, потому что ея голосъ зазвучалъ тверже, когда она отвтила:

— Я не гожусь для этого, Ипполитъ Михайловичъ. Я не могла бы переломить себя.

Складка на лбу Лахова проступила еще рзче, глаза смотрли сосредоточенно, почти строго. Онъ какъ будто думалъ не о томъ, что она сейчасъ сказала, а скоре прислушивался къ слагавшемуся въ немъ самомъ ршенію.

Въ эту минуту послышался стукъ приближавшагося экипажа. Они оба вздрогнули.

— Это мужъ,— сказала Елена Дмитріевна.— Останьтесь, вдь вы знакомы.

Но Лаховъ быстро всталъ.

— Нтъ, нтъ, не теперь, въ другой разъ,— проговорилъ онъ, и крпко стиснувъ ей руки, выбжалъ боковымъ ходомъ во дворикъ, а оттуда въ проулокъ между двумя виллами.

Старый Джузеппе съ удивленіемъ посмотрлъ ему вслдъ и сомнительно покачалъ головой.

XXXII.

На другой день, часовъ въ десять утра, когда Глыбовъ, только что окончивъ свой туалетъ и выпивъ свой утренній кофе, собирался отправиться на ‘Promenade des Anglais’, ему доложили, что господинъ Лаховъ желаетъ его видть. Николай Антоновичъ удивился, но приказалъ просить.

По принужденной походк Лахова и искуственному спокойствію, которое онъ старался придать себ, можно было догадаться, что его привела не совсмъ обыкновенная причина. У Глыбова мелькнула мысль, что молодой человкъ проигрался и ищетъ денежной помощи. ‘Это его плохо зарекомендуетъ, хотя дать ему денегъ можно’,— подумалъ онъ, и попросилъ его садиться.

— Меня привело къ вамъ очень важное дло, касающееся также васъ и еще третьяго япца.— заговорилъ Лаховъ, садясь и стаскивая немножко дрожавшими пальцами перчатку съ руки.— Можете вы удлить мн полчаса для разговора?

— Къ вашимъ услугамъ,— отвтилъ Глыбовъ, все боле недоумвая.— Дло касается и меня, вы говорите? Но прежде всего позвольте вамъ напомнить, что мы съ вами — знакомые люди, и мн доставило бы удовольствіе видть васъ и безъ всякаго дла,— добавилъ онъ, изобразивъ своими крупными губами любезную улыбку.

Лаховъ поблагодарилъ.

— Дло, о которомъ я говорю, такъ важно и таю, можетъ быть, необыкновенно, что я не могъ бы избжать этого объясненія, хотя бы мы и не были знакомы,— продолжалъ Лаховъ.— Предупреждаю васъ, что намъ не легко будетъ говорить. но какъ бы то ни было, я предпочитаю объясняться прямо и коротко.

Глыбову показалось, что онъ начинаетъ догадываться. И въ тоже время онъ почувствовалъ, какъ будто ему передается частица нервнаго возбужденія, звучавшаго въ голос Лахова.

— Я также предпочелъ бы краткость, если… если намъ необходимо о чемъ-то объясниться,— отвтилъ нсколько иронически Глыбовъ.

Онъ какъ-то разомъ понялъ, что этотъ молодой человкъ, о которомъ онъ слышалъ столько хорошаго — его врагъ, и самъ почувствовалъ враждебность къ нему.

Лаховъ поправился въ кресл и сунулъ въ карманъ перчатки. На бломъ безъ загара лбу его выступила слабая краска.

— Я буду кратокъ, сколько возможно кратокъ,— продолжалъ онъ,— Но я опятьпрсдупреждаю васъ: я ршился объясниться съ вами только потому, что составилъ себ представленіе о васъ, какъ о человк очень умномъ, очень дловомъ, и слдовательно способномъ взглянуть на всякую вещь по существу, помимо всего того, что житейская ложь приплетаетъ ко всякому длу…

— Очень благодаренъ за такое лестное мнніе обо мн, но не знаю, удастся ли мн оправдать его именно въ данномъ случа,— перебилъ его Глыбовъ съ тою же скрытою и враждебною ироніей.

— У меня не было намренія льстить вамъ, я хотлъ только объяснить, почему я ршился на этотъ разговоръ, очень трудный для насъ обоихъ,— заговорилъ снова Лаховъ.— Я сказалъ, что дло касается, кром насъ, еще третьяго лица. Это третье лицо — ваша жена.

Глыбовъ кивнулъ головой, давая знакъ, что онъ слушаетъ.

— Пріхавъ три недли назадъ въ Ниццу,— продолжалъ Лаховъ,— я встртился съ Еленой Дмитріевной, и наше петербургское знакомство здсь возобновилось…

У Глыбова одна бровь чуть-чуть дрогнула, и глаза стали глядть напряженне.

— Встрчаясь съ Еленой Дмитріевной довольно часто, я не могъ не оцнить ея достоинствъ,— продолжалъ Лаховъ.— Можетъ быть, на моемъ мст благоразумне было бы бжать отъ опасности, которую не трудно было предвидть, но я не прибгнулъ къ этому средству. Я не могъ бжать. Я видлъ ясно и неотразимо, что это не увлеченіе, а роковое чувство, какое бываетъ только разъ въ жизни, и только къ одной женщин. Я зналъ, что она не свободна, но… я позволилъ самому себя уврить, что ея сердце осталось свободнымъ. Конечно, это можетъ показаться очень недостаточнымъ основаніемъ для тхъ смлыхъ плановъ, въ которыхъ я искалъ выхода изъ нашего положенія, но другого выхода нтъ. И я явился къ вамъ, чтобы сказать: если вы честный человкъ, то вы предпочтете честную развязку, вы дадите свободу Елен Дмитріевн.

Голосъ Лахова дрожалъ, и весь онъ быль словно въ лихорадочномъ озноб. Но, договоривъ послднія слова, онъ быстро и смло поднялъ глаза.

Глыбовъ смотрлъ прямо на него, напряженнымъ и какъ показалось Лахову, насмхающимся взглядомъ. Потомъ онъ опрокинулся на высокую спинку кресла, закинулъ голову, ударилъ плашмя обими руками по подлокотникамъ и захохоталъ.

ХXXIII.

Лаховъ быстро поднялся съ мста. Вс краски разомъ сбжали съ его лица.

— Вы сметесь!— вскричалъ онъ, чувствуя, какъ горячая гнвная волна прилила ему къ сердцу.

Глыбовъ, продолжая хохотать, сдлалъ плавный жестъ рукою, какъ бы приглашая его снова ссть.

— Еще бы мн не смяться!— проговорилъ онъ съ злобной веселостью.— Вы влюбились въ мою жену — что, впрочемъ, длаетъ честь вашему вкусу, потому что она прелестная женщина,— и являетесь просить у меня ея руки, точно у папаши. Да этого нарочно выдумать нельзя!

— Но я не шутить съ вами пришелъ, а объясниться серьезно,— проговорилъ Лаховъ.— И прошу васъ отвтить мн точно также серьезно.

— Да о чемъ намъ объясняться, скажите на милость?— возразилъ Глыбовъ.— Вы уже объяснились мн въ любви къ моей жен. Я не просилъ васъ объ этомъ, но разъ что вы пожелали высказаться, мн остается васъ поздравить… или, если вамъ это лучше нравится, пожалть васъ. А жены своей я ни за кого замужъ не выдаю.

— Это вашъ ршительный отвтъ?— вскричалъ Лаховъ.

— Самый ршительный. Но сядьте, сдлайте одолженіе, и успокойтесь немножко. Вы должны отдать мн справедливость, что я поступаю очень любезно, разговаривая такимъ образомъ, вмсто того чтобы выпроводить васъ на улицу. Но я знаю, что влюбленные всегда немножко сходятъ съ ума, а къ тому же я имлъ о васъ до сихъ поръ хорошее мнніе, какъ о способномъ молодомъ человк.

— Я заставлю васъ имть обо мн мнніе, какъ о человк, который готовъ цною жизни защищать счастье свое и любимой женщины,— прокричалъ Лаховъ, все боле блдня.

Николай Антоновичъ нетерпливо пошевелился въ кресл.

— Позвольте васъ спросить,— сказалъ онъ — вы съ этимъ дикимъ предложеніемъ пришли также и отъ имени Елены Дмитріевны?

Лаховъ не смутился. Онъ предвидлъ этотъ вопросъ, и былъ приготовленъ къ нему.

— Нтъ, я пришелъ отъ своего имени,— отвтилъ онъ.— Елена Дмитріевна можетъ сама съ вами объясниться, если найдетъ нужнымъ. Но я полагаю, что въ подобныхъ случаяхъ мужчина долженъ взять на себя ршеніе вопроса, за себя и за женщину.

Глыбовъ насмшливо прищурился на него.

— Который мужчина?— переспросилъ онъ.— Я полагаю, что женщина, выходя замужъ, отдаетъ свою судьбу въ руки мужа. А вдь мужчинъ, которые будутъ въ нее влюбляться, можетъ оказаться очень много. Сегодня одинъ, завтра другой, послзавтра третій, и вс они захотятъ ршать за нее — что же это будетъ!

И онъ опять захохоталъ, запрокинувъ голову и вздрагивая всмъ своимъ короткимъ туловищемъ. Лаховъ стоялъ передъ нимъ, опустивъ руку въ карманъ и стискивая лежавшія тамъ перчатки. Мускулы лица его дрожали, въ глазахъ бгалъ какой-то мутный блескъ.

— Повторяю вамъ, что я пришелъ сюда не для шутокъ,— проговорилъ онъ хрипло и глухо.— Вы не отдаете себ отчета въ нашемъ взаимномъ положеніи, и тмъ хуже для васъ. Правъ я или неправъ, во одинъ изъ насъ долженъ уступить дорогу другому. Поняли вы меня?

— Я понялъ, что мн наконецъ надола эта глупая исторія. Потрудитесь оставить меня въ поко, и избавьте на будущее время меня и мою жену отъ вашихъ посщеній!— отвтилъ Глыбовъ, махнувъ рукою по направленію къ дверямъ.

— А! вы полагаете, что этого достаточно!— вскричалъ Лаховъ.— Вы думаете, что вы такъ хорошо ограждены своими законными правами, что вамъ и дла нтъ, если они потребуютъ жертвоприношенія двухъ жизней? Я не считалъ васъ честнымъ, но думалъ, что вы умны, и поймете разумность выхода, который для насъ всхъ представляется, и который я предложилъ вамъ. Но вы дрянной эгоистъ, вы свое дловое бездушіе вносите во вс человческія отношенія. Вы заслуживаете презрнія, и я презираю васъ. Но не настолько, чтобъ отказать себ въ удовольствіи драться съ вами…

Лаховъ судорожно поднялъ руку и съ силою швырнулъ скомканныя перчатки прямо въ лицо Глыбову.

Тотъ вскочилъ съ кресла, багровый, съ перекошенными губами.

— Васъ надо въ сумасшедшій домъ запереть!— прокричалъ онъ.— Вы мн отвтите у барьера!

Лаховъ взялъ шляпу, и не подобравъ валявшихся на полу перчатокъ, повернулся къ выходу.

— Тамъ самое настоящее мсто, чтобы намъ свести наши счеты,— сказалъ онъ въ полъ-оборота, и вышелъ скорыми шагами.

XXXIV.

Разыгравшаяся сцена смутно доносилась до слуха Елены Дмитріевны. Она изъ своей уборной слышала все возвышавшіеся голоса, какъ будто голосъ мужа, и другой, тоже какъ будто знакомый голосъ. Но возбужденный тонъ такъ измнилъ ихъ, что она не могла ихъ узнать. Потомъ ей послышался гнвный крикъ, на который отвтилъ другой, еще боле громкій и злобный крикъ?— Удивленная, отчасти испуганная, она хотла броситься къ мужу, но ея туалетъ еще не былъ оконченъ. Она наскоро пронизала шпильками косу, набросила на плечи широкую блузу и торопливыми шагами пошла по направленію, откуда сейчасъ слышались раздраженные голоса. Проходя черезъ гостиную, она съ изумленіемъ увидла въ окно быстро удалявшагося Лахова. Непріятный испугъ сжалъ ей сердце. Она поблднла, пошла тише, и еще тише отворила дверь въ кабинетъ мужа.

Николай Антоновичъ стоялъ посреди комнаты, прислонясь къ письменному столу. Голова его была опущена, большіе пальцы рукъ заложены въ жилетные карманы. При вход жены, онъ поднялъ глаза и остановилъ на ней сосредоточенный, пронизывающій взглядъ.

— Кто у тебя былъ? Я слышала какой-то шумъ…— проговорила съ выдававшимъ ее смущеніемъ Елена Дмитріевна.

— У меня былъ господинъ Лаховъ,— отвтилъ Глыбовъ, продолжая глядть на нее въ упоръ тмъ же тревожившимъ ее взглядомъ.— И вамъ, вроятно, извстна причина его посщенія?

Смущеніе еще больше овладло Еленой Дмитріевной. Ее почти качало на ногахъ, и она поспшно опустилась въ кресло.

— Даю вамъ слово, что мн ничего неизвстно,— проговорила она твердо.— Но почему приходилъ къ вамъ Лаховъ? О чемъ у васъ былъ такой горячій разговоръ?

Глыбовъ опять взглянулъ на нее своимъ пронизывающимъ взглядомъ, и прошелъ раза два изъ угла въ уголь. Онъ замтилъ валявшіяся на ковр перчатки, поднять ихъ и положилъ на столъ.

— Вамъ извстно, по крайней мр, что господинъ Лаховъ сдлалъ вамъ честь влюбиться въ насъ, и льститъ себя надеждою на взаимность?— бросилъ онъ вопросъ.

‘Ипполитъ сказалъ ему!’ — мысленно воскликнула Елена Дмитріевна, боле изумленная, чмъ испуганная.

— До такой степени, что даже не сомнвается въ вашемъ желаніи развестись со мной,— добавилъ Глыбовъ.

Елена Дмитріевна не отвчала, лицо ея приняло какое-то каменное выраженіе. Глыбовъ постоялъ, бросилъ на нее боковой взглядъ и опять сталъ ходить, мелко ступая своими немножко косыми ногами.

— Мы соединены съ вами уже десять лтъ, и могли хорошо изучить другъ друга за это время,— заговорилъ онъ снова.— Вы отдадите мн справедливость, что я былъ заботливымъ мужемъ. Я понимаю, однакожъ, что не гожусь въ герои романа. Ваше сердце оставалось незанятымъ, я это отлично чувствовалъ. Но я доврялъ вамъ, зная, что вы не способны поступить легкомысленно…

— И вы были правы, — тихо сказала Елена Дмитріевна.

— Я былъ готовъ къ тому, что въ вашей жизни наступитъ моментъ, когда вы, какъ всякая женщина, испытаете потребность раздлить симпатію, сочувствіе,— продолжалъ Глыбовъ.— Но зная васъ, я былъ спокоенъ, потому что вы не позволите себ увлечься до того, чтобъ преступить… чтобъ нарушить… однимъ словомъ, ни понимаете меня.

— Вы не ошибались,— отозвалась также тихо Елена Дмитріевна.

— Но господинъ Лаховъ, вроятно, ошибался?— съ сарказмомъ проговорилъ Глыбовъ.— Это ставитъ меня въ необходимость сказать вамъ, что вы сдлали дурной выборъ.

Онъ вдругъ круто повернулся на каблукахъ, и остановясь близко передъ женой, разомъ потерялъ всю свою сдержанность, и заговорилъ запальчиво, крикливо, поминутно мняясь въ лиц, взмахивая руками, и то отступая, то подбгая такъ близко, что его ноги касались ея колнъ.

— Вы знаете, зачмъ приходилъ Лаховъ, какъ онъ держалъ себя? Онъ пришелъ требовать развода, заставить меня возвратить вамъ свободу, и когда я отвчалъ такъ, какъ долженъ былъ отвчать, онъ оскорбилъ меня, сказалъ, что презираетъ меня, и швырнулъ мн въ лицо вотъ этими перчатками.

И Глыбовъ, схвативъ со стола перчатки Лахова съ бшенствомъ сжалъ ихъ въ комокъ и пустилъ ими въ стну.

— Да, онъ здсь кричалъ на меня, какъ человкъ, который приходитъ съ законнымъ требованіемъ, а ему указываютъ на дверь, — продолжалъ Николай Антоновичъ,— Онъ, видите ли, ршилъ, что вы ему больше годитесь, чмъ мн, что такъ предопредлила его роковая страсть. А когда я не выразилъ согласія уступить ему дорогу, онъ далъ мн что-то въ род пощечины, чтобъ заставить меня драться съ нимъ. Онъ разсчитываетъ пристрлить меня у барьера и такимъ способомъ овладть вами!

Блдная до прозрачности, Елена Дмитріевна встала, шатаясь, съ своего кресла.

— Вы могли это сказать? Или онъ это сказалъ?— проговорила она глухо.— Это безуміе, этого никогда не будетъ. Вы не будете драться…

— Посл того, что произошло, ни онъ, ни я не можемъ отказаться отъ дуэли,— возразилъ Глыбовъ.— Теперь это ршится между нами двумя, и я запрещаю вамъ вмшиваться.

— Вы не будете драться, — повторила Елена Дмитріевна, и поспшными, неврными шагами вышла изъ кабинета.

Дойдя до своей комнаты, она присла къ письменному столику, и облокотившись, сжала обими руками лицо. Потомъ подняла голову, раскрыла бюваръ и написала на листк бумаги нсколько строчекъ.

XXXV.

Лаховъ вернулся домой утомленный, съ разбитыми нервами, съ смутнымъ сознаніемъ какой-то сдланной глупости. Онъ еще не осуждалъ себя прямо, даже старался оправдаться въ собственныхъ глазахъ, но удручающее чувство недовольства самимъ собою подавляло эти усилія.

Раньше, когда объясненіе съ Глыбовымъ рисовалось ему впереди, оно совершенно иначе складывалось въ его воображеніи. Ему казалось, что онъ беретъ на себя единственно честную и достойную роль, что другого выхода нтъ, и что онъ стоить на такой твердой почв, на которой нельзя проиграть игру. Но теперь непонятная самоувренность Глыбова сбивала его съ толку, и вся разыгравшаяся сцена, съ предстоявшей развязкой у барьера, отзывалась дикостью.

Онъ легъ на диванъ, закрылъ глаза и старался все снова обсудить, спокойно и хладнокровно. Но нервное возбужденіе было еще слишкомъ сильно, и мысли его путались. Ощущался осадокъ непоправимой, нелпой выходки, вмст съ сознаніемъ своей неопытности въ тхъ жизненныхъ столкновеніяхъ, къ которымъ не можетъ подготовить ни наука, ни обыкновенная трудовая дловитость.

‘А-а, все это глупости. Я во всякомъ случа теперь ближе къ развязк, чмъ былъ вчера, а это главное’, пробовалъ онъ ободрить себя.

Въ голов и во всемъ тл онъ чувствовалъ несносную тяжесть. Онъ вспомнилъ, что почти не спалъ ночью, и ршилъ заснуть. Но если придутъ отъ Глыбова, кого онъ выберетъ своимъ секундантомъ? Между всми его ниццскими знакомыми не было ни одного подходящаго для этой роли. Но, къ его собственному удивленію, онъ никакъ не могъ заставить себя серьезно думать о предстоявшей дуэли, онъ относился къ ней такъ, какъ будто она никогда не могла состояться. И о Елен Дмитріевн онъ тоже какъ-то не могъ думать. Напрасно онъ усиливался вызвать ея образъ: этотъ образъ уходилъ отъ него, отдлялся отъ его мечтаній.

Тягостная дремота начала понемногу овладвать имъ, ког’а легкій стукъ въ дверь заставилъ его вскочить Ему подали записку. Не зная почерка Елены Дмитріевны, онъ однакожъ тотчасъ же догадался, что этотъ серебристо-срый листокъ былъ отъ нея. Онъ быстро оторвать клапанъ и прочелъ слдующія строки:

‘Приходите сейчасъ въ городской скверъ. Буду ждать васъ на веранд надъ прудомъ, гд лебеди.— Елена’.

Лаховъ схватилъ шляпу и почти выбжалъ на улицу.

Елена Дмитріевна сидла на скамь, на узенькой площадк искусственной скалы, поставленной надъ кишечнымъ прудикомъ, противъ только-что воздигнутаго памятника въ годовщину столтія перваго занятія Ниццы французами, во время директоріи. Ея встревоженное лицо было обращено въ ту сторону, откуда она ждала Лахова.

— Благодарю васъ, что пришли, мн необходимо васъ видть,— сказала она, протягивая ему руку. Онъ почувствовалъ сквозь перчатку холодъ этой руки.

— Могъ ли я не придти!— отозвался онъ почти съ упрекомъ.

— Сядьте, я здсь только на нсколько минутъ, а мн надо очень серьезно переговорить съ вами сказала она, указывая ему мсто подл сгоя.— Поговорить по поводу вашего… сегодняшняго поступка. Мн все извстно.

Сердце Лахова забилось сильно, и потомъ все тише, тише, точно вся кровь понемногу уходила изъ него. Емусдлалось нестерпимо не по себ отъ холоднаго, почти зловщаго тона, слышавшагося въ словахъ Елены Дмитріевны.

— Вашъ мужъ разсказалъ вамъ? все?— чуть не вскричалъ Лаховъ.

— Какъ же онъ могъ не разсказать мн возразила Елена Дмитріевна.— Ужъ не воображаете ли, что честь дуэлянта требовала сохранить тайну вызова, для того чтобы постороннее вмшательство не помшало поединку? Вы знаете все это изъ плохихъ романовъ, Ипполить Михайловичъ. Никакой дуэли у васъ не будетъ. Вы сдлали безумную нелпость, и должны сейчасъ же загладить ее.

Лаховъ поблднлъ.

— Какъ же это загладить? Надюсь, вы не хотите сказать, что я долженъ извиниться передъ вашимъ мужемъ?— спросилъ онъ.

— Но разв вы не сознаете, что поступили нелпо, что мой мужъ не виноватъ въ томъ, что случилось между нами, что онъ не обязанъ рисковать своимъ положеніемъ, можетъ быть жизнью, и въ лучшемъ случа сдлаться предметомъ насмшливыхъ пересудовъ?— возразила Елена Дмитріевна.

— Какъ вы заботитесь объ его интересахъ, даже объ его самолюбіи!— произнесъ Лаховъ съ накипавшею горечью.

— И о своихъ также, Ипполитъ Михайловичъ.— Какъ вы думаете: еслибъ эта нелпая дуэль состоялась, меня пощадили бы? Я сдлалась бы достояніемъ самой бшеной сплетни, и вс, понимаете ли — вс, отъ репортеровъ ‘Petit Niois’ до петербургскихъ кумушекъ, рвали бы въ клочки мое имя, мою честь, мой стыдъ. Вы не подумали объ этомъ?

— Можетъ быть вы правы: я недостаточно объ этомъ думалъ, — отвтилъ съ тмъ же чувствомъ горечи Лаховъ.— Я думалъ только о вашемъ освобожденіи, и все другое казалось мн до такой степени ничтожнымъ передъ цлью, къ которой я шелъ…

— Вы искали моей свободы, купленной убійствомъ моего мужа?— воскликнула Елена Дмитріевна съ блеснувшими тайнымъ ужасомъ глазами.

— Дуэль не убійство,— возразилъ Лаховъ:— я и вашъ мужъ одинаково рисковали бы жизнью.

— И вы могли допустить хоть на минуту, что посл… той развязки, о которой вы безумно мечтали, я досталась бы вамъ, какъ военная добыча, какъ призъ побдителю?— продолжала, не слушая его, Елена Дмитріевна:— но вдь это чудовищно! Нтъ, хуже: это дтски невмняемо! Ахъ, Ипполитъ Михайловичъ: есть вещи, въ которыхъ вы… моложе своихъ лтъ.

XXXVI.

Краска бросилась въ лицо Лахову и сейчасъ же сбжала. Въ его сердц въ эту минуту не было мста ни гнву, ни чувству обиды: онъ весь былъ подавленъ инстинктивнымъ сознаніемъ, что обрывалось что-то главное, что эта женщина, которою онъ такъ внезапно и такъ страстно увлекся, куда-то уходила отъ него.

Онъ поднялъ на Елену Дмитріевну смущенные, печальные глаза.

— Я не умю спорить съ вами, — сказалъ онъ.— Я охотно допускаю все превосходство вашей опытности, вашей женской зрлости. Но скажите же: что другое я могъ сдлать? что мы оба могли сдлать?

Елена Дмитріевна пожала плечами и не тотчасъ отвтила. Ея взглядъ задумчиво ушелъ въ блиставшую въ легкомъ туман морскую даль, и когда потомъ остановился на Лахов, въ ея зрачкахъ какъ будто тоже отражалась морская гладь, спокойная и холодная…

— Когда случается то, что съ нами случилось, и въ условіяхъ, въ какихъ мы находимся, тогда… надо пережить это,— сказала она.

Лаховъ всплеснулъ руками и тотчасъ опустилъ ихъ, какъ человкъ, у котораго вышибли оружіе.

— Вы никогда не любили меня!— произнесъ онъ глухо.

Елена Дмитріевна усмхнулась однимъ уголкомъ губъ, печально и укоризненно.

— Мн не было цли притворяться,— возразила она.

— Вы и не притворялись, вы просто ршили: ‘это опасная штука, надо держаться подальше отъ нея’. А любовь только и начинается тамъ, гд исчезаетъ страхъ опасности,— сказалъ Лаховъ.

— Вы думаете?— протяжно спросила Елена Дмитріевна, и ея глаза слабо и загадочно блеснули.

— Разв любовь не длаетъ изъ женщины героиню, не зажигаетъ душу, не заставляетъ жертвовать собою?— отвтилъ другимъ вопросомъ Лаховъ.

Елена Дмитріевна опять повела мимо него своимъ загадочнымъ взглядомъ.

— Да, все это бываетъ, я знаю, врю…— промолвила она вскользь, какъ бы не желая высказать всю свою мысль.

— Отчего же этого не случилось?— въ волненіи продолжалъ Лаховъ.— Почему ваше чувство ко мн оставило васъ неподвижною, нершительною,.недоступною?

Глаза Елены Дмитріевны медленно обратились къ нему и облили его ласковымъ, но какимъ-то далекимъ взглядомъ.

— Не знаю, какъ я могу о себ судить!— отвтила она.— Можетъ быть, я не такая, какъ вс, а можетъ быть… то, о чемъ вы говорите, бываетъ тогда, когда мужчина, котораго любитъ женщина… сильне этой женщины.

Эти слова, сказанныя такъ ласково, почти нжно, словно добили Лахова. Онъ весь похолодлъ, сжался…

— А-а, вотъ когда вы наконецъ высказались!— произнесъ онъ тономъ мучительной тоски.— Конечно, до того ли намъ, чтобъ щадить чужое самолюбіе.

Елена Дмитріевна, какъ будто сама почувствовавшая причиненную ему боль, подвинулась къ нему и ласково взяла его руку.

— Не придавайте излишняго значенія моимъ словамъ, Ипполитъ Михайловичъ, — заговорила она.— Вдь въ этихъ случаяхъ безполезно анализировать, доискиваться. Все случается такъ, какъ должно случиться. Почти съ первой нашей встрчи, я почувствовала большую симпатію къ вамъ. Потомъ, когда эта симпатія развилась въ нчто большее, я стала беречь себя, убгать отъ опасности… всякая женщина сначала старается убжать отъ опасности. А дальше — я, какъ боле опытная изъ насъ, первая дала себ отчетъ въ нашемъ взаимномъ положеніи. Васъ ваше увлеченіе заставило фантазировать, вы создали себ планъ, совершенно безумный планъ, захотли привести его въ исполненіе, самовольно распоряжаясь мною, позволили себ нелпую выходку… Но я именно затмъ и пришла сюда, Ипполитъ Михайловичъ, чтобъ убдить васъ въ необходимости загладить вашу вину. Я васъ прошу, я требую этого. Вы должны сейчасъ же, немедленно уладить все. Мужъ дома, вы прямо отсюда пойдете къ нему, извинитесь въ своей взбалмошной выходк…

Лаховъ молчалъ, глядя на нее въ упоръ раскрытыми съ выраженіемъ безмрной тоски глазами. Онъ въ эту безконечно длившуюся минуту переживалъ всю первую весенную грозу жизни.

— Значитъ, все кончено?— произнесъ онъ едва слышно.

Елена Дмитріевна вздрогнула и отвернулась. На рсницахъ ея быстро отяжелли дв крупныя слезы. Она вынула изъ кармана платокъ и прижала его къ глазамъ.

— Я вызвала васъ сюда, Ипполитъ Михайловичъ, потому что необходимо уладить ваше столкновеніе съ мужемъ,— проговорила она, поднявъ голову,— Я отчасти виновата во всей этой исторіи, весь этотъ скандалъ изъ-за меня разыгрался, и я обязана все это устроить. Я не имю права допустить, чтобы мой мужъ расплачивался за мои… увлеченія. Если мои просьбы что-нибудь значатъ для васъ, вы должны сейчасъ же объясниться съ мужемъ. Ну, если вамъ очень трудно сдлать это лично, вы можете прислать ему свои извиненія письменно. Вдь вы кругомъ неправы передъ нимъ. Вы не можете отказать мн въ этой единственной моей просьб.

XXXVII.

Лаховъ все больше блднлъ, какъ бываетъ иногда съ людьми, которыхъ заставляютъ очень много пить. И то, что онъ чувствовалъ, въ самомъ дл походило на тяжелое, мрачное опьяненіе. Ядовитая горечь все накипала и накипала у него въ сердц, и подступала злоба.

— Я сейчасъ отвчу на вашу просьбу, Елена Дмитріевна, — заговорилъ онъ съ маленькой судорогой въ уголкахъ рта.— Но мн хотлось бы раньше объясниться съ вами… о боле важномъ… или, по крайней мр, боле интересующемъ меня. Нельзя же, въ самомъ дл, чтобы все это осталось какою-то загадкой. Вдь согласитесь, что я не былъ приготовленъ всмъ предыдущимъ къ этой развязк. Я смотрлъ на наши отношенія совершенно серьезно, для меня не было вопросомъ отдать вамъ свою жизнь, свое будущее, всего себя. И мн не приходило въ голову, чтобы можно было играть такимъ чувствомъ. Но что же такое случилось — непонятное, непостижимое, — отбросившее насъ другъ отъ друга? Вдь вы отдаете же себ отчетъ въ своемъ собственномъ чувств. Скажите, объясните?…

— Какъ вы любите все объяснять, разъяснять!— сказала она съ печальной усмшкой.— А въ любви серьезно только то, что понимается само собою.

— А, вы хотите, чтобъ я самъ понялъ. Но знаете, что мн остается только одинъ способъ понять васъ?— воскликнулъ Лаховъ съ прихлынувшимъ чувствомъ злобы.

Елена Дмитріевна взглянула на него спокойно, почти холодно.

— Не знаю. И не спрашиваю, — отвтила она, и въ голос ея прозвучала надменность свтской женщины.

— Вы не спрашиваете, но тмъ не мене я объясню вамъ,— продолжалъ Лаховъ.— У меня, я говорю, остается единственный способъ понять васъ. Вы испорчены вашимъ свтомъ, вашей роскошью, вашимъ великолпнымъ положеніемъ. Вы дорожите своимъ бракомъ, своимъ мужемъ, потому что только въ этихъ условіяхъ можете блистать, вести вашъ grand train, играть роль королевы передъ толпою, наполняющей ваши рауты, въ завистливомъ благоговніи тснящейся у вашихъ ногъ. О, я отлично понимаю, какъ соблазнительна эта роль, я самъ на себ испыталъ дйствіе гипноза, производимаго вашими восемьюдесятью тысячами годового дохода.

Елена Дмитріевна слушала его съ спокойнымъ вниманіемъ, немножко хмуря свои красивыя брови. При послднихъ словахъ она чуть-чуть усмхнулась.

— Вы хотите наговорить мн колкостей?— произнесла она тмъ же тономъ свтской женщины,— Но въ вашей разгадк я не вижу ничего обиднаго, я готова даже подтвердить ваши слова. Да, вы совершенно правы, я очень дорожу и своимъ положеніемъ, и восемьюдесятью тысячами дохода моего мужа. И однакоже…

Она взглянула на него и повела плечами, какъ бы спрашивая себя: договаривать ли?

— Говорите, говорите!— нетерпливо отозвался Лаховъ.

— Однакоже въ этихъ условіяхъ роскоши и блистанія можно сохранить душу… и можно умть любить,— досказала Елена Дмитріевна.

— Не выходя изъ этихъ условій? Оставаясь подъ одной кровлей съ мужемъ, котораго вы не любите и которому обязаны принадлежать?— возразилъ Лаховъ.

Брови Елены Дмитріевны опять нахмурились, она даже прикусила губу ровными, блыми зубками.

— Посл десяти лтъ брака, со стороны бываетъ трудно судить, къ чему обязана жена,— произнесла она прежнимъ холоднымъ, даже отзывавшимся надменностью тономъ.

Лицо Лахова сохраняло выраженіе напряженной растерянности. Онъ молчалъ. Ему казалось, что онъ или совсмъ ея не понимаетъ, или боится понять.

— Я не могъ бы принять отъ васъ такой любви,— проговорилъ онъ наконецъ.— Я истерзался бы ревностью, ненасыщенностью чувства, сознаніемъ совершенной непрочности такихъ отношеній.

Блые зубки Елены Дмитріевны еще крпче нажали нижнюю губу.

— Разв я что нибудь предлагаю вамъ, Ипполитъ Михайловичъ?— произнесла она уже съ явно зазвучавшею въ голос надменностью.— Мы, кажется, путаемся въ какомъ-то совершенно ненужномъ разговор. Къ чему рыться въ этомъ маленькомъ прошломъ? Если были съ чьей нибудь стороны ошибки, неумлость — все равно, эти вещи нельзя начинать съ начала. Возвратимся къ тому, что привело меня сюда. Я должна уладить вашу ссору съ мужемъ. Вы кругомъ, кругомъ неправы передъ нимъ, и обязаны съ нимъ объясниться.

Лаховъ помолчалъ. Въ немъ накипалъ новый порывъ злобы. Но онъ переломилъ себя.

— Я не могу явиться къ вашему мужу, мн это было бы слишкомъ тяжело,— сказалъ онъ наконецъ,— да это и ненужно совсмъ. Вы можете быть спокойны, мы не будемъ драться. Во мн нтъ больше ни малйшаго желанія пристрлить его. Я узжаю сейчасъ же, съ первымъ поздомъ.

Елена Дмитріевна слегка вздрогнула.

— Узжаете?— повторила она, какъ бы удивленная.

— Да, и немедленно,— подтвердилъ Лаховъ.— Ничто не угрожаетъ вашему мужу, если онъ самъ не пожелаетъ разыскивать меня. Но онъ не пожелаетъ. А теперь, кажется, намъ остается проститься другъ съ другомъ,— добавилъ онъ, чувствуя, что нижняя губа его трясется.

Елена Дмитріевна отвернулась. Плечи ея продолжали вздрагивать, голова низко опустилась. Лаховъ всталъ. Тогда она тоже встала, порывисто, точно спасаясь отъ самой себя.

— Прощайте, Ипполитъ Михайловичъ,— проговорила она.

Они молча, рядомъ, стали спускаться съ верхней площадки сквера.

— Мы прощаемся — не какъ враги, не правда ли?— обратилась къ нему на ходу Елена Дмитріевна.— Мы должны разстаться — конечно, вы правы. Но вы не сохраните очень дурного воспоминанія объ этомъ мсяц въ Ницц?

— Я полагаю, что для васъ это ршительно безразлично,— отозвался Лаховъ, ускоряя шаги.— Вамъ удобне будетъ дохать,— добавилъ онъ, увидавъ свободный фіакръ,— Позвольте искренно пожелать вамъ всего хорошаго.

Онъ остановился, подсадилъ ее въ коляску и снялъ шляпу. Елена Дмитріевна словно машинально сжала ему руку.

— До Петербурга? Вы прямо туда?— крикнула она, когда коляска тронулась съ мста.

— Нтъ, не прямо туда. И во всякомъ случа не думаю, чтобы мы скоро увидлись,— крикнулъ и Лаховъ.

Онъ опять снялъ шляпу и нсколько разъ махнулъ ею. Ему отвтили изъ коляски взмахомъ батистоваго платка.

XXXVIII.

Лаховъ пшкомъ вернулся въ свой отель, спросилъ счетъ, и тотчасъ же принялся укладываться. До парижскаго позда оставалось всего полтора часа. Возня съ чемоданами взяла не много времени. Лаховъ вспомнилъ, что еще не лъ сегодня, и приказалъ подать себ завтракать. Ему притащили пять блюдъ. Онъ выбралъ только ломтикъ холоднаго ростбифа, разрзалъ его, взялъ на вилку кусочекъ, но не положилъ его въ ротъ, и отодвинулъ тарелку.— ‘Глупо храбриться передъ самимъ собою,— подумалъ онъ.— Аппетита у меня не можетъ быть. Предстоитъ, какъ выразилась Елена Дмитріевна, пережить. Отъ этого не уйдешь’.

‘А вдь господинъ Глыбовъ можетъ подумать, что я бгу изъ трусости,— пришло ему въ голову.— Что за глупая комедія’!

Посл нкотораго размышленія, онъ взялъ листокъ бумаги, написалъ, что сожалетъ о случившемся, и что если господинъ Глыбовъ находитъ этого сожалнія недостаточнымъ, то можетъ телеграфировать въ Брюссель, по такому-то адресу, и тогда онъ, Лаховъ, не замедлитъ явиться въ условленное мсто и время. Заклеивъ конвертикъ, онъ отослалъ его къ Николаю Антоновичу съ посыльнымъ.

Въ вагонъ Лаховъ забрался рано, расположился очень удобно, но только-что порадовался отсутствію соотечественниковъ, какъ вдругъ ворвался Варваровскій, наступилъ ему на ногу, не извинился, и повернувшись, втащилъ за руки жену. За ними посыпались картонки, саки, плэды, корзинки. Катерина Павловна расположилась прямо противъ Лахова, и сейчасъ же начала выражать свое удивленіе по поводу его отъзда изъ Ниццы, хотя никакъ не могла объяснить, почему собственно она удивляется.

— Вы, разумется, въ Парижъ?— полюбопытствовалъ съ своей кривой улыбкой Варваровскій.

— Нтъ, не въ Парижъ,— отвтилъ Лаховъ.

— Какъ?! Но куда же?— спросили въ одинъ голосъ мужъ и жена.

— Я ду въ Бельгію.

— Въ Бельгію? но что же тамъ длать?— удивился Эсперъ Петровичъ.

— Учиться, работать на завод, — неохотно объяснилъ Лаховъ.

Варваровскій пожалъ плечами.

— Не понимаю, это имло смыслъ разв въ прошломъ вк, когда мы еще не перегнали иностранцевъ,— сказалъ онъ.

Лаховъ неотвчалъ, и развернувъ газету, сдлалъ видъ, что углубился въ чтеніе. Но глаза его только бгали по строкамъ, а думалъ онъ совсмъ о другомъ…

Въ Париж онъ прямо перехалъ съ ліонскаго вокзала на сверный, и къ утру былъ въ Брюссел. У него были съ собой рекомендательныя письма къ нкоторымъ лицамъ изъ міра желзодлательной промышленности. Въ ихъ сред онъ встртилъ самый любезный пріемъ, и даже заинтересовалъ собою кое-кого въ этомъ обществ. Недли дв онъ прожилъ въ Брюссел, а затмъ ухалъ на одинъ изъ крупнйшихъ заводовъ, простымъ рабочимъ. Въ чемодан его была уложена блуза, купленная на рынк. Укладывая ее, онъ говорилъ себ, усмхаясь: ‘демъ пролагать пути изъ прошлаго вка прямо въ ХХ-й’.

На завод Лаховъ провелъ полтора года, изучилъ до тонкости всю технику дла, познакомился съ рабочимъ бытомъ, съ цлымъ складомъ этого твердаго устоя современной культурной жизни. Тяжелый трудовой искусъ во многомъ измнилъ его и физически, и нравственно, но провряя самого себя, онъ всегда невольно обращался къ разыгравшемуся въ Ницц эпизоду, и ему казалось, что первый толчокъ онъ получилъ тамъ, что тамъ стало ему ясно сложное и тонкое содержаніе жизни…

По возвращеніи въ Петербургъ онъ тотчасъ замтилъ, что цна ему въ дловыхъ сферахъ какъ будто еще больше поднялась…

Въ первую же зиму ему привелось встртиться съ Глыбовыми. Это произошло на музыкальномъ вечер въ дом одного капиталиста. Лаховъ зналъ, что Елена Дмитріевна должна тутъ быть, и хотя заране смущался, но ршилъ похать: вдь нельзя же, живя въ Петербург, постоянно избгать ея.

Онъ увидлъ ее издали, въ первомъ ряду креселъ, и издали поклонился, она кивнула ему головой и отвернулась, слегка смущенная. Но, по окончаніи концертнаго отдленія, она первая протянула ему руку, улыбаясь спокойно и привтливо.

— Пройдемте въ гостиную, мн хочется говорить съ вами,— сказала она.— Почти два года я васъ не видла!

Они услись въ уголку, подъ абажуромъ лампы, величиной похожимъ на цлый павильонъ. Разговоръ сначала не клеился — они больше осматривали другъ друга. Лаховъ находилъ, что Елена Дмитріевна какъ будто еще похорошла. Чуть замчавшаяся наклонность къ полнот не вредила ей, особенно въ этомъ дорогомъ бальномъ туалет съ высокимъ и глубоко вырзаннымъ напереди воротомъ, такъ нжно полу-охватывавшимъ полуобнажавшимъ ея круглую, блую, удивительно сливавшуюся съ плечами шею. Въ ея большихъ свтлыхъ глазахъ, въ снисходительной улыбк красивыхъ губъ выражалось еще больше ласки, женственности, влекущей прелести, весь ея богатый организмъ какъ будто еще продолжалъ развиваться.

Впечатлніе этой красоты и очаровывало, и раздражало Лахова, и его глаза любовались ею завистливо, а на сердц чувствовался осадокъ еще не выдохшейся, ядовитой горечи.

— Раскажите про себя все, что вы длали, какъ вы жили все это время, — потребовала Елена Дмитріевна, поправляя длинную по-локоть перчатку.

Лаховъ постарался передать все какъ можно короче. А она слушала внимательно, съ ласковымъ блескомъ въ глазахъ, съ явнымъ желаніемъ ободрить его.

— И никакого новаго увлеченія во вс эти два года?— спросила она полу-шутливо, съ оттнкомъ маленькаго, безразличнаго кокетства свтской женщины.

— Мн совсмъ не до того было,— отвтилъ коротко Лаховъ.

— Но когда-нибудь вспоминали обо мн?— продолжала спрашивать Елена Дмитріевна тмъ же тономъ безразличной благосклонности.

— Мн не удавалось забыть васъ,— сказалъ Лаховъ.

— А вы старались?— —протянула она, и немножко сощурила свои свтлые глаза.

— Не все ли вамъ равно?— отозвался Лаховъ, невольно выдавая тономъ голоса свою завистливую досаду.

— Не совсмъ все равно, Ипполитъ Михайловичъ,— отвтила Елена Дмитріевна.— Во-первыхъ, еслибы вы старались выкинуть меня изъ своей памяти, это значило бы, что разставаясь со мной въ Ницц, вы уносили враждебное чувство ко мн. А я ни въ чемъ не считаю себя виноватой передъ вами, и мн было бы пріятно думать, что вы вынесли изъ встрчи со мной хорошее воспоминаніе.

— Не знаю, надо ли намъ говорить объ этомъ?— возразилъ Лаховъ.— Я не длалъ себя судьею между нами. Но вы начали словами: во-первыхъ, стало быть, есть еще второй пунктъ?

— А во-вторыхъ,— продолжала Елена Дмитріевна,— я вообще того мннія, что забывать ничего не слдуетъ. Все это замтки, зарубки, оставляемыя жизнью. Отъ нихъ человкъ зретъ. Иногда онъ длается хуже, иногда лучше, но всегда опытне и сильне. Это иметъ права на признательность.

Лаховъ помолчалъ, потомъ взглянулъ на нее.

— Вы правы, и я дйствительно признателенъ вамъ,— сказалъ онъ боле искреннимъ тономъ.— Я сознаю, что теперь уже не могъ бы вести себя такъ глупо, какъ тогда.

— Зачмъ же излишняя строгость къ себ?— возразила Елена Дмитріевна,— Вы, просто, были очень неопытны въ этой области, хотя уже были большимъ умникомъ во всхъ другихъ отношеніяхъ, и на васъ уже смотрли какъ на длового человка. Но это именно такая область, гд самый умный человкъ иногда бываетъ очень… не силенъ. Здсь всего справедливе поговорка: молодо-зелено.

Лаховъ улыбнулся.

— Вы расположены прочесть мн второй урокъ, на этотъ разъ теоретическій,— сказалъ онъ.

Елена Дмитріевна разсмялась, и въ ея смх немножко какъ будто прозвучало что-то лукавое.

XXXIX.

— А вы еще не встрчались съ моимъ мужемъ?— перемнила она разговоръ.— Онъ здсь, и мн приходится вторично выступить въ роли примирительницы между вами. Вы тогда не хотли передъ нимъ извиниться, но теперь непремнно должны, и это вамъ не будетъ уже такъ трудно.

Лаховъ внутренно поморщился: его эта неизбжность объясненія съ Глыбовымъ очень тяготила.

— Вы думаете, что вашъ мужъ будетъ расположенъ принять мои извиненія?— сказалъ онъ.

— Разумется,— отвтила Елена Дмитріевна.— Какъ же иначе? Вамъ, по вашей дятельности, непремнно придется сталкиваться съ нимъ, нельзя же вамъ сохранять роли незнакомцевъ.

— Но наше столкновеніе въ Ницц наврное оставило въ немъ очень дурное впечатлніе,— возразилъ Лаховъ.

Етена Дмитріевна повела плечами.

— Хорошаго, конечно, не оставило, но Николай Антоновичъ очень разсудительный человкъ, и съ нимъ легко поладить,— отвтила она.— Въ сущности, какія могутъ быть затрудненія? Вы чуть не вовлекли его въ катастрофу, но за то оказали ему услугу, ухавъ тотчасъ же изъ Ниццы. (По губамъ Елены Дмитріевны опятъ скользнула лукавая усмшка). И наконецъ, будемъ говорить откровенно: вдь самое главное для него было — избжать дуэли. Вы понимаете, что онъ — не для этой роли… А дуэли онъ избжалъ, благодаря вашему благоразумію. Скандала никакого не произошло, никто во всей Ницц не подозрвалъ случившагося. Но вотъ онъ самъ сюда идетъ, и я сейчасъ же сведу васъ вмст.

Между тяжелыми складками портьеры, дйствительно, обрисовалась въ эту минуту коротенькая фигура Николая Антоновича. Во фрак, въ сорочк самой послдней моды, съ пластрономъ изъ тонкаго пике, онъ имлъ еще мене представительный видъ, чмъ въ дорожномъ костюм. Въ одной рукъ у него была тарелочка съ грушей, которую онъ съ наслажденіемъ додалъ, чавкая, причмокивая толстыми губами и выплевывая смечки на коверъ.

Елена Дмитріевна поспшно пошла ему на встрчу. Лаховъ направился за ней, слдя все тмъ же завистливо любующимся взглядомъ за ея красивой походкой, чуть колебавшей стройный станъ.

— Я дала слово m-r Лахову, что вы примете его извиненія по поводу маленькаго столкновенія къ Ницц, — сказала Елена Дмитріевна, становясь сбоку между ними.— Я нахожу, что двухлтній срокъ совершенно достаточенъ для умныхъ людей, чтобы забыть какую-то глупую исторію.

Она улыбалась имъ обоимъ, словно ободряя ихъ. Это было третье лицо, чувствовавшее себя сильне ихъ обоихъ. И у Лахова, сквозь смущеніе, которое онъ еще не усплъ сбросить съ себя, сверкнула мысль, что никогда еще она не была такъ понятна ему, какъ въ эту минуту…

Николай Антоновичъ поднялъ на него снизу глаза, упиравшіеся въ крутой лобъ, и прожевалъ послдній кусокъ груши.

— Миленькая была исторія, нечего сказать!— произнесъ онъ.— Мы съ женой потомъ много смялись надъ вашей необузданностью, но тогда, сознаюсь откровенно, я очень не прочь былъ бы всадить вамъ пулю въ лобъ.

И онъ, осклабясь толстыми губами, взглянулъ на жену.

Лаховъ тоже посмотрлъ на нее. Ея глаза отвтили ему ласково-настоятельнымъ взглядомъ. Онъ повиновался и проговорилъ нсколько извинительныхъ фразъ.

— Ну, конечно, лучше всего то, что хорошо кончается,— поспшно сказала Елена Дмитріевна.— Могла быть дуэль — какой ужасъ! а дуэли не было, и это самое главное.

— Признаюсь, хорошенькая была бы картинка,— отозвался Глыбовъ, протягивая Лахову свободную руку и разршаясь короткимъ смхомъ.— Мн, въ моемъ положеніи, стрляться, и съ кмъ же? Вдь мы съ вами, собственно, свои люди, а?.. Завтра вы будете тмъ, что я сегодня, а?..

— И этимъ все сказано!— заключила съ своей безразлично-благосклонной улыбкой Елена Дмитріевна, и напомнила обоимъ, что въ зал началось второе концертное отдленіе.