Д. И. Писарев
‘Молитва св. Ефрема Сирина. Беседы на святую четыредесятницу. Сочинение Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического’. Второе издание
(Ц. 75 к., с пер. 1 р.)
‘Рассвет’, No 4, 1858
‘Молитва св. Ефрема Сирина. Беседы на святую четыредесятницу. Сочинение Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического’, Писарев Дмитрий Иванович, Год: 1858
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Прекрасная молитва св. Ефрема Сирина, молитва, известная каждому христианину, послужила архиепископу Иннокентию темою для одиннадцати проповедей, произнесенных им в течение Великого поста. Эти проповеди составили отдельную брошюру, которая в 1858 году появилась вторым изданием. По поводу этого второго издания мы скажем нашим читательницам несколько слов о сочинении преосвященного Иннокентия. В своих проповедях автор разбирает одно за другим прошения молитвы св. Ефрема, он поясняет своим слушателям смысл этих прошений, указывает на те пороки, об исправлении которых молится святой подвижник, и на те добродетели, которых просит он от Бога. Иннокентий начинает ряд своих поучений ‘Словом’, в котором знакомит слушателей со святою личностию Ефрема Сирина и с высоким значением составленной им молитвы. Рассмотрев в девяти следующих проповедях самую молитву, Иннокентий в заключительном слове убеждает слушателей вдуматься в смысл предыдущих бесед, усвоить себе высказанные в них мысли и, по мере сил, привести эти мысли в живое соприкосновение с действительною жизнию. Объем наших статей не позволяет нам говорить отдельно о каждом из поучений архиепископа Иннокентия, который, как известно читательницам, принадлежал к замечательнейшим нашим духовным ораторам. Мы ограничимся тем, что вкратце передадим содержание двух его ‘Слов’ и таким образом познакомим читательниц с идеями проповедника и с его способом изложения. Мы выбираем ‘Слова’: ‘О праздности’ на текст ‘Господи и Владыко живота моего, духа праздности не даждь ми’ и ‘О терпении’ на текст’ Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй ми, рабу Твоему’. Мы делаем такой выбор потому, что предмет этих двух проповедей более других подходит к сфере практической жизни. Трудолюбие и терпение — две добродетели, в которых постоянно нуждается человек как в семейной, так и в государственной жизни, на этих добродетелях основаны счастие и существование общества, с этими добродетелями тесно связан успешный ход развития человечества. Осмысленное трудолюбие, стремление к разумной деятельности заставляет человека работать над вопросами жизни и науки, терпение освобождает его от влияния посторонних, окружающих его обстоятельств, терпение ведет его к цели и помогает ему победить препятствия. Св. Ефрем Сирин понимал важность этих добродетелей и выразил это в своей краткой и простой молитве, Иннокентий развил мысль, заключенную в этих немногих словах, и показал причины, по которым святой сподвижник имел право дорожить этими добродетелями. Чтобы представить печальные следствия, которые ведет за собою праздность, проповедник прибегает сначала к сравнению. Он проводит параллель между способностями души и органами нашего тела: и те и другие нуждаются в постоянном упражнении, и те и другие слабеют и вянут от продолжительного бездействия. Представив отрицательную сторону праздности, представив то, что она отнимает у человека, автор переходит к изображению тех положительных следствий, которые ведет она за собою. Душа не может ужиться в полном бездействии, ежели силы ее не направлены разумною волею человека, то они сами собою находят себе приложение, и человек, не освященный спасительною силою благодати, нечувствительно втягивается в грязный мир исключительно материальных забот и страстей. Высокая способность молиться, способность любить и жертвовать собою и своими интересами, способность чувствовать красоты природы, способность мыслить и вдумываться в жизнь, углубляться в свой внутренний мир — все, что составляет лучшее, высшее достояние человека, — все это должно развиваться, совершенствоваться и не может оставаться в застое, и все это при сонной жизни тупеет, ржавеет и разлагается. Человек, может быть, никогда не дойдет до полного нравственного безобразия, которое составляет удел немногих, но он непременно измельчает и одряхлеет. Развив, таким образом, до конца свою мысль, Иннокентий подкрепляет ее примерами св. апостолов и угодников Божиих, которые, несмотря на свои высокие и трудные подвиги, находили время для телесного труда и жили собственными заработками. ‘Слово’ ‘О праздности’ оканчивается советом, обращенным к тем, кто ищет себе полезной деятельности и не знает, за что взяться. Проповедник указывает богатым на благотворительность и наконец говорит, что всякий труд, лишь бы он был безгрешен и занимал физические и умственные силы, достигает своей цели и заслуживает полного уважения. Действительно, труд наш может принести более или менее практической пользы, он может иметь более или менее значения для общества и человечества, но главная наша цель будет достигнута: силы наши будут находиться в постоянном движении и потому будут развиваться постоянно и правильно.
Переходим к поучению, в котором преосвященный Иннокентий говорит о духе терпения. Приводим слова его, в которых он спрашивает, где должны мы искать терпения, необходимого при столкновениях с испытаниями и тревогами жизни.
‘Но где взять сего духа терпения? в собственном сердце? Ах, оно первое отрекается терпеть, бьется беспокойно при малом неудовольствии, ропщет и стонет от боли — при сильной напасти. В своем рассудке? Он готов, по временам, смотреть холодно на бедствия, но только по временам, и что из сего хладного взгляда? новая туга в душе, новая тяжесть в сердце. У подобных себе людей? но, во-первых, у каждого есть свое горе, притом люди способнее разделять с нами радости, нежели скорби наши, и, разделяя скорби наши, способнее с нами плакать, нежели осушать наши слезы. В обстоятельствах жизни? из них-то более возникают наши огорчения, наши печали и бедствия, взгляд на мир человеческий самый слабый утешитель. В природе и ее стройном порядке? но самая стройность ее и благолепие есть как бы укор нашей бедности. А притом взор человека страждущего, минуя то, что в природе есть отрадного и успокоительного, останавливается обыкновенно на том, что в ней представляется мрачного и возмущающего, а мало ли такого?’
Не находя себе утешения в окружающем, вещественном мире, человек, по таинственному врожденному влечению, обращается к Богу в тяжелые минуты жизни. Молитва, вызванная живою потребностию души, бывает в подобные минуты горяча и искрения, человек высказывает в ней свое горе, и ему становится легче, дух терпения незаметно сходит в его душу. Но всякий ли страждущий, спрашивает проповедник, имеет право просить о духе терпения? Может ли просить о нем ‘нераскаянный грешник, который в минуту сильных огорчений и бед также подъемлет иногда очи к небу и ожидает себе помощи и духа терпения’? В подобном случае обращение к нему есть только естественное сознание человека в собственном бессилии, а ежели это сознание является только в тяжелые минуты, ежели оно не возбуждает в человеке горячего и твердого желания сделаться совершеннее и нравственнее, то оно не дает ему права на подкрепление свыше. Вслед за тем проповедник представляет красноречивый перечень тех положений, тех обстоятельств жизни, в которых человек может и должен просить себе мужества и терпения. Ежели, отстаивая правое дело, он изнемогает в трудной, неравной борьбе с окружающим обществом, с близкими ему людьми, с материальною нуждой, с внутренними, нечистыми побуждениями собственной души, тогда он имеет право с полною надеждою обратиться к Богу.
‘Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй рабу твоему, — может сказать непостыдно человек, обремененный семейством и бедностию, — да не возропщу от тяжкого жребия моего, да возмогу трудами рук моих воспитать детей моих, да, томимый нуждою, не простру сих рук к обману и хищению’. ‘Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй ми, — может непостыдно сказать человек, облеченный высокою властию и достоинством, — да возмогу проходить, как должно, великое служение мое, ничего не забывая и не оставляя, что служит ко благу общему, да понесу с благодушием всю тяжесть пререканий человеческих, да буду всем вся, не жалея ни сил, ни покоя моего, не смущаясь никакими трудностями и неудачами’. ‘Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй рабу твоему, — может сказать слуга, желающий служить господину своему по-христиански, — да возмогу без ропота переносить прихоти и жестокость моего владыки, да не соблазнюсь худыми примерами роскоши и греха, коими окружен я, да не опущу никогда из виду той вечной награды, которую обещал Ты всем верным слугам в царствии Твоем’. ‘Господи и Владыко живота моего, даруй рабу твоему, — может говорить самый последний из преступников, когда он, возненавидев прежний путь беззакония, испрашиваемый дар терпения решился употребить на благодушное перенесение заслуженного наказания, на побеждение в себе навыка ко греху, на очищение своей жизни и совести подвигами покаяния и благих дел’.
Преосвященный Иннокентий оканчивает свое поучение тем, что указывает своим слушателям на милосердие Божие, убеждает их переносить страдания и бедствия с терпением и твердым упованием и наконец напоминает о лучшей, загробной жизни, которая вознаградит за испытания, перенесенные на земле. Из нашего краткого обзора, в котором мы в общих чертах рассказали содержание двух поучений, читательницы наши могут заключить о нравственном характере сочинения, о чистой религиозности, которою оно проникнуто. По сделанным нами выпискам, они могут судить о самом изложении, о том, как проповедник располагает свои мысли. Нельзя не заметить, что доводы его, которыми он старается убедить ум, всегда сильны и логичны. Где он старается подействовать на чувство слушателей и читателей, там он иногда впадает в искусственность, иногда делает неуместные возгласы и прибегает к риторике. Сверх того, всему изложению не достает простоты. Автор нарочно употребляет устарелые, отжившие формы и обороты, думая придать своей речи достоинство и величие, но подобные попытки прямо бросаются в глаза и только ослабляют общее впечатление. Приводим, в подкрепление наших слов, одно место из проповеди о духе любви:
‘Пламень прирожденной злобы, в нас гнездящийся, хотя сокрывается во глубине духа, подобно огню подземному производит нередко взрывы и потрясения, от коих превращаются домы, грады и целые царства. У него есть притом, как у огня подземного, постоянные отверстия на поверхности уст наших, в кои выходит чад из студенца бездны {Апок. IX, 2 (Примеч. автора).}, в виде слов бранных и зловонных. Вместе с сим чадом извергаются, как камни из гор огнедышащих, брани и ссоры нередко за самые ничтожные и пустые вещи — распри и ненависти между такими лицами, кои связаны всем, что природа и дружество имеют у себя самого крепкого. Наконец, как огненная лава, текут обманы наглые, явные хищничества, жестокости и убийства, особенно во время браней и междоусобий’.
Параллель между человеком и огнедышащею горою приведена проповедником с очевидною целью подействовать на воображение слушателей. Эта параллель ничего не объясняет, не служит подкреплением для какой-нибудь уже высказанной мысли, не имеет никакой связи с последующим: она вставлена для украшения речи, но украшение всегда бывает излишнее, когда оно не вытекает прямо из сущности самого предмета. Сверх того, можно допустить в речи удачное сравнение, но сравнение это не должно быть искусственно и не должно быть слишком продолжено. Стараясь найти сходство между человеком и огнедышащею горою, автор произвольно поставил в параллель между собою ряд предметов, которые на самом деле не представляют значительного сходства. Чтобы произвести подобное сравнение, он прибегнул к риторике и повредил естественности и силе своего изложения. Высказанные нами замечания относятся только к форме, в которой проповедник высказал свои мысли, мы желали только предостеречь от ложного увлечения эстетический вкус наших читательниц и нисколько не думаем уменьшать нашими замечаниями достоинства полезной и прекрасной книги преосвященного Иннокентия.