Мольер, Веселовский Алексей Николаевич, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 51 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ МОЛЬЕРА

ИЗДАНІЕ О. И. БАКСТА
ВЪ ТРЕХЪ ТОМАХЪ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Книжный магазинъ О. И. Бакста, Невскій, 28.
1884

Мольеръ.
Біографическій очеркъ.

Было время,— и оно миновало лишь очень недавно,— когда на Мольера принято было смотрть по заведенному еще ддами порядку, какъ на одного изъ тхъ образцово-классическихъ писателей, жрецовъ строгой формальности и мудрой рутины, поклоняться которымъ повелваетъ образованному человку высшее благоприличіе. Его почти не отдляли отъ остальной толпы литературныхъ свтилъ его вка, зачисляя и его въ кругъ ревнителей отжившихъ теперь поэтическихъ теорій. Неподдльный комизмъ, разлитый во всхъ его проведеніяхъ, неудержимо пробиваясь сквозь вс стсненія формы, подъ часъ долженъ былъ бы показаться рзкимъ противорчіемъ такому взгляду,— но это тотчасъ же объяснялось необыкновенно просто: Мольеръ былъ придворнымъ комикомъ, его обязанностью было увеселять своего повелителя и онъ усердно исполнялъ этотъ долгъ, хотя бы для того и потребовалось иногда переступить границы. Эта придворная роль Мольера была чуть ли не единственною общеизвстною подробностью его біографіи и дополнялась десяткомъ другихъ анекдотовъ, боле или мене сомнительнаго свойства. Однимъ словомъ, нашему писателю указывалось лишь опредленное мсто въ его вк и едва отводилась заслуга въ исторіи развитія національной французской комедіи. Но дйствительность постоянно опровергала это ходячее мнніе близорукой критики. Въ то время, какъ для воскрешенія въ памяти современнаго намъ поколнія былой славы Корнеля или Расина необходимъ въ высшей степени рдкій подборъ художественныхъ силъ, въ то время какъ мткія когда-то сужденія Буало кажутся намъ уже избитыми общими мстами, стилистическія красоты ораторовъ и проповдниковъ 17-го вка не въ состояніи взволновать насъ,— слава Мольера не перестаетъ рости, изъ узко-національнаго украшенія давно уже сдлалась общечеловческимъ достояніемъ, и тому бодрому смху, которымъ везд зритель невольно отвчаетъ на смлыя или бойкія выходки комика, пошло уже третье столтіе.

Спорить съ временемъ, переживать вка можетъ только писатель, чья мысль далеко опережала общій умственный уровень его поры и намчала т задачи, къ которымъ ближе подошли позднйшія поколнія. Сознаніе этой истины побудило новйшую критику пристальне вглядться въ Мольеровское творчество, опредлить т нравственные и соціальные идеалы, которымъ служилъ писатель, т литературныя теоріи, которыя онъ дйствительно защищалъ съ тою горячностью, съ какою люди отстаиваютъ свои завтнйшія убжденія,— и въ результат получилось совершенно новое и несравненно боле симпатичное освщеніе всей роли Мольера въ исторіи новйшаго европейскаго развитія. Онъ оказался однимъ изъ предтечъ новой литературы и гуманности, и недавно (зимою 1882 года) одинъ изъ даровитыхъ французскихъ ученыхъ, Эмиль Дешанель, посвятилъ рядъ блестящихъ лекцій изученію Мольера, какъ романтика въ лучшемъ смысл этого слова,— какъ защитника самостоятельности ума, свободы жизни и творчества.

Подобное значеніе писателя, котораго такъ долго могли смшивать за-одно съ представителями совершенно противоположныхъ взглядовъ, могло быть всего врне объяснено изученіемъ личной жизни его. Миическія подробности, наполнявшія бывало его біографію, все боле уступаютъ мсто точнымъ даннымъ. Быстро разростающаяся въ послднее время Мольеровская литература, въ рядахъ которой выдвинулись даже два журнала, спеціально посвященныхъ Мольеру (Le Moliriste Жоржа Монваля въ Париж, Molire-Museum доктора Швейцера въ Германіи), выяснила уже многія стороны характера, убжденій и задушевныхъ, интимныхъ подробностей его личной судьбы. Образъ поэта существенно измнился, и тамъ, гд, казалось, передъ потомствомъ выступала лишь непосредственная натура, съ бойкимъ, здоровымъ смхомъ, оно увидало тонко организованное, болзненно чувствительное, увлекающееся и глубоко задумчивое существо. Еслибъ нужно было подъискать живое сравненіе, которое объяснило бы разногласіе между недавнимъ и современнымъ намъ взглядомъ на Мольера, мы взяли бы это сравненіе изъ богатой галереи дошедшихъ до насъ портретовъ писателя. Тотъ Мольеръ, котораго до сихъ поръ знали,— это молодой человкъ, какимъ любилъ рисовать его близкій другъ, извстный живописецъ Миньяръ: свжее лицо окаймлено густыми каштановыми кудрями, большіе, красивые глаза отважно смотрятъ на свтъ и людскую суету, въ то время какъ губы, надъ которыми вьются едва замтные, шаловливо подстриженные усы, сложились въ насмшливую улыбку. Это — авторъ Продлокъ Скапена, Лекаря поневол, и множества другихъ беззаботныхъ фарсовъ. Но точно совсмъ иное лицо у того писателя, котораго мы начинаемъ теперь все ближе узнавать, у автора такихъ безпощадныхъ общественныхъ сатиръ, какъ Тартюффъ, Мизантропъ, или Донъ-Жуанъ. Это лицо, на отысканномъ недавно портрет, принадлежащемъ герцогу Омальскому, носитъ на себ слды разочарованія и глубокой задумчивости, передъ нами грустныя, почти старческія черты, сильно прорзанныя то тутъ, то тамъ глубокими складками, трудно ждать веселаго смха отъ этого человка. Его взоръ уже не отваженъ и не боекъ, напротивъ, въ усталыхъ глазахъ, точно въ полъ-оборота повернутыхъ въ людямъ, видна скоре грустная иронія, которая вызываетъ лишь тнь улыбки на сжатыхъ губахъ.

Между этими двумя типами — вся жизнь нашего писателя. Описывать ее, значитъ пытаться объяснить тотъ процессъ, которымъ совершено было это превращеніе весельчака, буффона, въ сосредоточеннаго мыслителя и негодующаго сатирика.

Для этого прежде всего нужна широкая арена дйствій, жизнь разнообразная, полная скитаній по лицу земли, столкновеній со всевозможными людьми и нравами, семейныя тревоги, ранняя самостоятельность, исканіе удачи то въ той, то въ другой профессіи. Коли есть у человка нкоторый запасъ наблюдательности, онъ изъ одной уже житейской школы долженъ вынести правдивый взглядъ на жизнь и людей, въ немъ уже скопились вс данныя для того, чтобъ сдлать его живописцемъ нравовъ, обличителемъ,— хотя бы обстоятельства никогда и не дали ему мысли о литературной дятельности и не вложили ему пера въ руки. Счастливъ тотъ писатель, которому судьба послала подобную житейскую школу, и съ раннихъ поръ готовила его сама къ его поприщу, его реализмъ не будетъ придуманъ заднимъ числомъ, по чужой указк, но явится прямымъ отпечаткомъ жизни. Крыловъ не дошелъ бы никогда до своей свжей и разнообразной бытовой живописи, еслибъ судьба не провела его съ раннихъ лтъ по всей Россіи, изъ конца въ конецъ, еслибъ она не показала ему жизнь всевозможныхъ слоевъ, отъ приказнаго быта провинціи и шаекъ ярмарочныхъ игроковъ до высшей знати и литературнаго генералитета столицъ. Гоголю, не избалованному въ этомъ отношеніи судьбой, приходилось искусственно пополнять свой арсеналъ наблюденій и предпринимать безчисленныя поздки по дальнимъ закоулкамъ русской земли. Мольеръ былъ съ этой точки зрнія въ числ писателей-баловней (если только баловствомъ судьбы можно назвать раннее знакомство съ изнанкой жизни). Съ первыхъ дтскихъ лтъ и до окончательнаго упроченія его труппы въ Париж, т.-е. почти въ теченіе четверти вка, онъ поочередно знакомится съ различными оттнками французскаго быта. Онъ выростаетъ въ сред зажиточнаго ремесленнаго сословія, школа сводитъ его съ педантизмомъ въ педагогіи, съ іезуитствомъ въ религіи, сборы къ юридическому поприщу усвоиваютъ ему судебный жаргонъ и пріемы, первыя театральныя попытки вводятъ его въ кругъ парижской богемы, а затмъ долгія кочеванія съ труппою по Франціи необъятно расширяютъ кругъ его наблюденій. Въ неясныхъ очертаніяхъ мы уже видимъ тутъ зарожденіе будущихъ его созданій,— различные типы буржуазіи, педанта Діафуаруса, іезуита Tapтоффа, захолустнаго чудака Пурсоньяка. Поэтому-то ранній, подготовительный періодъ такъ важенъ въ его біографіи.

Тихо и привольно проходило дтство Жана-Батиста Покелена, который, по наиболе достоврнымъ даннымъ, родился 15 января 1622 года, въ Париж, въ улиц Saint-Honor, въ собственномъ дом отца, украшенномъ замысловатой вывской, изображавшей нсколько обезьянъ, обирающихъ яблоню (это странно совпадало, по мннію позднйшихъ враговъ поэта, съ его привычкой обезьянить людей, d’tre le singe de la vie humaine). Къ ребенку относились ласково и не стсняли его. Отецъ былъ слишкомъ занятъ своими длами, чтобъ вмшиваться въ воспитаніе дтей, и охотно предоставилъ его жен и тестю, двумъ добродушнымъ и гуманнымъ натурамъ, которыя вносили свтъ и теплоту въ эту дловую мщанскую семью. Въ то время какъ отецъ поэта былъ настоящимъ типомъ зажиточнаго столичнаго ремесленника, съ особымъ оттнкомъ лоска дворцовой передней, полученнымъ имъ благодаря почетному титулу придворнаго декоратора и обойщика (а затмъ и королевскаго камердинера), семья жены его отличалась совсмъ иными вкусами. Тутъ любили читать не только духовныя книги, Библію, но и свтскія произведенія, тутъ цнили въ людяхъ образованность. Впрочемъ и въ прямомъ родств Покелена можно было встртить столь же развитые вкусы, такова была цлая группа талантливыхъ музыкантовъ, скрипачей Мазюэлей, передававшихъ въ теченіе нсколькихъ поколній другъ другу свое искусство и свою репутацію. Два элемента сходились такимъ образомъ въ семь будущаго писателя, на первое время довольно мирно уживаясь между собою: Жанъ Покеленъ помнилъ, что жена принесла ему состояніе, почиталъ тестя и не мшалъ имъ устраивать многое въ дом по своему вкусу. Такъ прошло десять первыхъ лтъ жизни будущаго писателя. Его баловали, веселили, ребенкомъ онъ пересмотрлъ все, что могла доставить тогда парижская жизнь по части развлеченій. Онъ попадалъ, благодаря протеида отца, и на правильныя представленія придворныхъ труппъ, гд процвтала классическая трагедія и рядомъ входили во вкусъ подражанія итальянскимъ комедіямъ, переложенныя на французскіе правы, ходилъ на веселыя парижскія и подгородныя ярмарки (гд иногда торговалъ его отецъ), любуясь на пеструю толпу, на разнообразныя удовольствія, сохранявшія еще старо-французскій отпечатокъ: на народныхъ комиковъ, на балаганные фарсы, въ которыхъ процвтало старое галльское остроуміе, на всевозможныхъ фигляровъ, акробатовъ, шарлатановъ, пересыпавшихъ свои представленія бойкими выходками, псенками, зазывами. И теперь еще подобные народные праздники имютъ свой типическій отпечатокъ, легко представить себ, какъ силенъ онъ былъ въ начал семнадцатаго вка!

Противники Мольера любили впослдствіи попрекать его раннимъ знакомствомъ съ этимъ міромъ народнаго юмора, одни утверждали, будто онъ тамъ только и учился сценическому искусству у балаганныхъ клоуновъ, сложена была даже легенда, будто, уже юношей, прежде чмъ отважиться выступить на театральныхъ подмосткахъ, онъ тайкомъ отъ своихъ принималъ участіе въ фарсахъ, пачкая себ лицо мукой и продлывая шутовскія гримасы не хуже какого-нибудь Готье-Гаргилля, любимца черни. Несмотря на злой умыселъ, который такъ и сквозитъ въ этихъ басняхъ, он врно подмчаютъ одинъ фактъ, высоко важный для дальнйшаго направленія дятельности поэта: въ ту пору, когда онъ воспринималъ первыя свои впечатлнія, и театръ сразу увлекъ его такъ сильно, что, какъ разсказываетъ преданіе, онъ каждый разъ въ задумчивости возвращался домой,— рядомъ съ чопорной, искусственно построенной то на античный, то на итальянскій образецъ, салонной драмой онъ увидалъ и противоядіе противъ нея въ форм свободной и правдивой, хотя порядкомъ еще грубоватой народной комедіи, въ которой сберегались вками зародыши національнаго французскаго комическаго стиля. Онъ не надолго останется поэтому рабскимъ подражателемъ, его рано станетъ привлекать свобода творчества и смха, и когда придетъ время, онъ не разъ воспользуется своими дтскими воспоминаніями.

Со смертью матери Жана-Батиста (1632) свтлый характеръ его дтства сразу омрачился. Ребенка ожидало первое столкновеніе съ дйствительной жизнью, первое разочарованіе въ людяхъ. Отецъ его поспшилъ жениться во второй разъ, но вмсто кроткой, образованной женщины, распространявшей въ дом вкусъ въ серьозности, изяществу, его выборъ остановился на самой ординарной личности, быстро вошедшей въ роль мачихи, мало по малу мужъ очутился совершенно въ ея власти, ея дти стали въ семь привилегированными членами, начались раздоры и непріятныя сцены, въ которыхъ слабый характеромъ отецъ постоянно исполнялъ волю жены, наконецъ безцеремонно сталъ траться дтскій капиталъ, оставленный имъ покойной матерью. Даже поверхностнаго знакомства съ мольеровскими комедіями достаточно, чтобъ увидать, какъ живуче было потомъ впечатлніе, произведенное на поэта тяжелыми семейными сценами. Онъ никогда не пропуститъ случая, чтобъ не выступить ходатаемъ за лучшее устройство семьи, за признаніе человческой личности въ дтяхъ, и часто будетъ рисовать или траги-комическое зрлище семьи, гд вс, отъ мала до велика, принуждены обманывать отца, или изобразитъ характеръ сварливой мачихи.

При этомъ разлад нетрудно было бы ожидать, что мальчику будетъ отказано и въ правильномъ школьномъ воспитаніи,— и если этого не случилось, то лишь вслдствіе какого-нибудь вншняго вмшательства. Преданіе такъ и передаетъ это дло, называя спасительнымъ заступникомъ дда мальчика, который перенесъ на него любовь въ покойной дочери. Такимъ образомъ Жанъ-Батистъ былъ помщенъ (очевидно, не въ примръ прочимъ, такъ какъ объ особенныхъ стараніяхъ образовать его младшихъ братьевъ мы ничего не слышимъ) въ школу, и притомъ въ такую, куда не особенно въ нравахъ было тогда отдавать сыновей буржуазіи. Это была такъ называемая Клермонская коллегія (Collge de Clermont), существующая и теперь подъ названіемъ Lyce Louis le Grand.

Въ стнахъ школы мальчика ожидало нсколько новыхъ и любопытныхъ наблюденій. Изъ узкой семейной обстановки онъ разомъ перешелъ въ шумную среду молодежи, въ которой у него вскор нашлось нсколько близкихъ товарищей, вырвавшись изъ домашняго надзора, онъ очутился въ не мене томительныхъ стяхъ школьной дрессировки. Шесть, семь, монаховъ-педагоговъ пытались обуздать шаловливость и молодые, горячіе порывы массы школьниковъ и заставить ихъ преклониться передъ святыней науки. Но сами учителя были слишкомъ смшными педантами, благоговя передъ допотопными авторитетами и щеголяя лишь реторической ловкостью въ диспутахъ о вопросахъ безжизненныхъ и никому не нужныхъ,— и та богиня, которой они поклонялись, многомудрая ‘дама Схоластика’, страдала такою-же безнадежною анеміей, какъ и ея жрецы. Научиться тутъ чему-нибудь было невозможно, и Покеленъ вынесъ изъ школы разв нкоторое знакомство съ латинскимъ языкомъ, позволившее ему впослдствіи переводить прямо съ подлинника поэму Лукреція ‘О сущности вещей’ (отъ этого перевода уцлло лишь нсколько передланныхъ стиховъ въ Мизантроп, актъ II, сц. 5). За то контрастъ между схоластикой наставниковъ и смутными порывами молодежи къ живому и свободному знанію далъ, развивавшейся въ мальчик наблюдательности и насмшливости богатую пищу, тутъ сложился, прямо съ натуры, первый комическій типъ, которымъ современемъ онъ обильно воспользуется,— типъ педанта, надутаго, рчистаго и завистливаго, тонко умющаго ладить съ людьми, соединяя и духовныя, и мірскія заботы.

Но пытливость и любознательность, быть можетъ унаслдованныя отъ матери, все-таки пробудились въ мальчик. Онъ любитъ читать и этимъ дополняетъ проблы школьнаго образованія, вмст съ друзьями онъ, потшается надъ своими! учителями и сообща читаетъ философскія произведенія, романы, поэмы. Вмст съ далеко не бездарнымъ Сирано де-Бержеракомъ они повидимому набросали бойкій фарсъ ‘Осмянный педантъ’ (le pdant jou),— но за то вмст-же пошли тайкомъ слушать приватныя чтенія новаго философа, только что прибывшаго тогда въ Парижъ съ юга и волновавшаго умы своею радикальною системой,— именно Гассенди. Въ глазахъ всхъ правоврныхъ и благочестивыхъ людей, и въ особенности школьныхъ мудрецовъ, этотъ человкъ былъ худшимъ изъ безбожниковъ, опаснымъ еретикомъ,— и тмъ боле долженъ онъ былъ показаться привлекательнымъ для нашего юноши. Гассенди выступалъ неумолимымъ противникомъ всякой схоластики, жестоко обнажая вредъ ея въ философіи, онъ возбуждающимъ образомъ дйствовалъ на умы, проповдуя независимость мысли и выдвигая на смну метафизическихъ построеній важное значеніе опыта и критики. Изъ классическихъ философовъ его любимцемъ былъ не Аристотель, но Эпикуръ, и его взглядъ на жизнь и назначеніе человка усвоено было имъ въ высшемъ и просвтленномъ смысл, нравственная сила, строгость въ самому себ и выполненіе идеи долга были существенными чертами его практической мудрости. Слова этого человка, авторитетъ котораго еще боле привлекалъ молодежь благодаря ореолу гоненій и подкоповъ, которыми старались сжить со свту Гассенди, должны были произвести сильное впечатлніе на умы Покалена и его товарищей, дошедшихъ уже до половины пути въ своемъ недовольств и отрицаніи,— и слды этого вліянія навсегда останутся у нашего писателя: съ годами онъ въ особенности выработаетъ въ себ то созерцательное настроеніе, привычку въ обобщеніямъ и философскимъ думамъ, которая побудила его друга Буало дать ему прозвище ‘созерцателя’ (contemplateur). Въ его пьесахъ не разъ можно замтить, съ какою любовью онъ всегда остановится на малйшемъ повод къ заявленію той или другой общей идеи, всегда высказанной необыкновенно ясно. Въ школ Гассенди онъ во-время могъ усвоить возвышенный взглядъ на дятельность писателя, сатирика, такъ выгодно отличавшій его потомъ отъ многихъ не мене талантливыхъ сверстниковъ,— и въ томъ же ученіи о нравственномъ подвиг, предстоящемъ всякому мыслящему человку, мы находимъ корень всхъ положительныхъ заявленій, высказываемыхъ различными ‘добродтельными личностями’ у Мольера, мало того, въ этомъ строгомъ взгляд на жизнь мы находимъ исходную точку того драматическаго разлада въ личной судьб писателя, который омрачилъ его нослдніе годы. Но вмст съ тмъ вліяніе Гассенди оказалось и на нсколькихъ прямо комическихъ чертахъ въ пьесахъ Мольера, одни хотятъ видть его, напримръ, въ той сцен Mariage, гд бдный Сганарель очутился точно межъ двухъ огней, среди спорящихъ философовъ, изъ которыхъ одинъ готовъ божиться Аристотелемъ, а другой поклоняется Пиррону, другіе паходятъ его въ сцен Донъ-Жуана (актъ III, сц. 4), гд осмяна легкомысленная, свтская философія героя пьесы.

Наконецъ обязательный срокъ пребыванія въ школ пришелъ къ концу, и передъ юношей открылась дйствительная жизнь. Нужно было выбирать себ опредленное поприще,— по ршиться на что-нибудь было невыразимо трудно. Отецъ, разумется, не прочь былъ бы передать старшему сыну свою фирму,— но къ ремеслу не лежало вовсе сердце юноши, да и домашняя обстановка давно уже опостылла. Возникла было на время мысль (трудно ршить, была ли она когда нибудь серьозною) сдлать молодого человка адвокатомъ, и около 1640 года онъ отправился въ Орлеанъ, гд нсколько времени изучалъ право и настолько свыкся съ нимъ и его тонкостями, что могъ впослдствіи выказывать при случа знаніе ихъ въ своихъ комедіяхъ (Пурсоньяк, Школ женщинъ, Мнимомъ больномъ). Но до профессіональнаго занятія адвокатурою онъ не дошелъ, и какъ будто снова остановился на перепутья. Такъ прошло, вроятно, два года, во время которыхъ онъ незамтно свыкался съ мыслью, бродившею у него смутно еще съ раннихъ дтскихъ лтъ,— съ мыслью вступить на сцену. Въ то время въ среднихъ слояхъ парижскаго населенія чрезвычайно было въ ходу образовывать небольшія любительскія труппы изъ незанятой молодежи, которая такимъ образомъ, высвобождаясь отъ семейнаго гнета или сословной добропорядочной морали, коротала свои досуги, это было столичное отраженіе того необыкновенно оживленнаго движенія, которое въ ту пору покрыло всю Францію множествомъ кочующихъ актерскихъ труппъ. Чмъ боле развитіе театральнаго дла въ столиц притягивалось искусственно въ монопольную зависимость отъ двора, тмъ сильне разгоралось въ самомъ обществ встрчное движеніе, отмченное большею независимостью и демократизмомъ. Вращаясь, по выход изъ школы, въ кругу парижской и провинціальной молодежи, Покеленъ очень скоро долженъ былъ встртить на своемъ пути какую нибудь изъ этихъ дилеттантскихъ труппъ, гд такіе же, какъ онъ, дти степенныхъ семействъ умли китъ весело и беззаботно, порою бсить стариковъ своею непринужденностью и въ то же время служить наиболе заманчивому изъ всхъ искусствъ,— сцен съ ея иллюзіями и блескомъ. Незанятому, недовольному собой юнош эта жизнь должна была вдвое приглянуться, окончательно ршило его судьбу и романическое увлеченіе, повидимому первое въ его жизни, въ той групп актерствующей молодежи, въ которой онъ все тсне сходился, онъ встртилъ молодую, хотя уже очень пожившую женщину, съ недюжиннымъ умомъ, энергіей и манящей красотой. Покеленъ былъ далеко не первымъ и не послднимъ счастливымъ поклонникомъ Маделены Бежаръ, и вскор для него самого это уже не было тайной,— но такова была притягательная сила этой женщины, что юношеское увлеченіе превратилось съ теченіемъ времени въ прочную дружескую связь.

Съ Маделеной, ея братьями и нсколькими посторонними молодыми людьми Покеленъ составилъ, на правахъ товарищества, небольшую труппу, которая придала себ, во вкус пышныхъ титуловъ, употреблявшихся тогда на театр, названіе ‘Знаменитаго театра’ (Illustre thtre), въ дйствительности въ ея распоряженіи была боле чмъ скромная зала въ одномъ изъ домовъ набережной св. Павла, на первое время Покеленъ повидимому былъ не только дятельнымъ участникомъ въ спектакляхъ, но и единственнымъ капиталистомъ труппы, онъ ручался за исправность платежей и однажды принужденъ былъ вынести непродолжительное тюремное заключеніе въ Шатлё. Найденная въ новйшее время росписка его въ полученіи отъ отца шестисотъ тридцати ливровъ, быть можетъ, указываетъ, что ему приходилось добывать необходимыя средства, требуя выдленія хоть части денегъ, доставшихся ему посл матери. Отъ отца онъ, вроятно, еще скрывалъ свои намренія, но пришло время, когда это стало невозможно. Охлажденіе между ними усилилось тогда чрезвычайно, убжденія отказаться отъ безразсуднаго и позорнаго дла не подйствовали, Жанъ Батистъ окончательно разорвалъ связи съ семьей и съ тхъ поръ почти никогда не видался съ отцомъ, хотя не переставалъ помогать ему тайкомъ, черезъ посредниковъ, когда отцовскія дла современемъ очень запутались. Корабли были сожжены, отступать было некуда, и юноша навсегда отдался театру. Повидимому тогда же, уступая мод и кром того не желая раздражать отца сохраненіемъ его фамиліи на сцен, онъ оставилъ свое прежнее семейное имя и принялъ театральную фамилію Мольера. Почему именно выборъ его остановился на ней, ршить трудно: потому ли, что она уже была въ ходу въ артистическомъ мір (въ середин столтія славился при двор музыкантъ Mollier), или потому, что во время своихъ первыхъ кочеваній онъ остановился случайно на весьма распространенномъ тогда въ нкоторыхъ мстностяхъ Франціи имени различныхъ урочищъ,— до сихъ поръ не объяснено.

Это случайно принятое имя стоитъ на рубеж двухъ періодовъ жизни поэта. До него идетъ темная, безвстная жизнь мщанскаго сынка Покелена, впереди же славная будущность первостепеннаго, общечеловческаго писателя.

Съ окончательнаго вступленія Мольера въ труппу Знаменитаго театра (взаимный договоръ членовъ труппы подписанъ былъ 30 іюня 1643 года) цлыхъ пятнадцать лтъ прошло для него въ кочеваніяхъ изъ конца въ конецъ по Франціи. Сначала счастье ршительно отвратилось отъ бдной труппы, пыталась она играть въ Париж, но, очевидно, ея игра была еще настолько плоха, что никого не могла привлечь, и труппу изгнала изъ Парижа полнйшая холодность публики. Но и въ провинціи существовать было очень не легко. Положеніе актера въ ту пору было ничмъ не обезпечено отъ случайностей и произвола. Духовенство (его глазами смотрла, конечно, и вся благочестивая часть населенія) видло въ актер опаснйшаго служителя разврата и часто лишало подобныхъ еретиковъ погребенія, мстныя власти съ безнаказаннымъ самодурствомъ то позволяли, то внезапно запрещали представленія, въ деревняхъ и мстечкахъ иногда просто выгоняли комедіантовъ, точно опасныхъ бродягъ, да и наиболе расположенная къ нимъ масса имла очень поверхностное понятіе о значеніи ихъ дятельности. Къ довершенію всхъ этихъ неблагопріятныхъ вліяній, первыя семь лтъ артистической кочевки мольеровской труппы по Франціи совпали съ волненіями Фронды, и часто вс надежды и планы разбивались о необходимость спастись бгствомъ отъ междоусобія. Поэтому длинный рядъ поздокъ Мольера по провинціи (въ настоящее время настолько обстоятельно разслдованный, что нмецкіе мольеристы сбираются издать подробную карту перездовъ труппы) отличается неправильностью и порывами то въ ту, то въ другую сторону. Онъ начинается съ сверо-западнаго угла Франціи, съ Руана, потомъ надолго переходитъ на югъ и то держится близъ испанской границы, то въ Прованс, а потомъ опять поднимается на сверъ. Во все это время Парижъ не перестаетъ быть притягательнымъ центромъ для кочующихъ искателей счастья, они все надются когда-нибудь получить возможность прочно основаться въ немъ. По временамъ Мольеръ показывается въ Париж, въ ту пору въ театральномъ французскомъ быту было въ обыча съзжаться для заключенія условій въ столицу. Но эти поздки были напрасны, и немногіе парижскіе друзья не могли ничмъ пособить Мольеру.

Приходилось довольствоваться провинціальной славой и на время избрать центромъ своихъ операцій, вмсто Парижа, второй но важности пунктъ общественной жизни, Ліонъ. По мр того, какъ труппа объигрывается, разростаетгя, вырабатываетъ свой собственный репертуаръ, и финансовыя ея дла улучшаются, Ліонъ становится для нея важнйшею опорой, оттуда предпринимаетъ она свои поздки, туда же возвращается на почетный отдыхъ. Покровительство, выказанное ей одно время принцемъ Конти, бывшимъ школьныхъ товарищемъ Мольера, значительно помогло ей подняться въ общемъ мнніи. Но вскор не было уже нужды въ подобныхъ вншнихъ средствахъ для усиленія репутаціи мольеровскаго театра. Труппа уже стала твердо на ноги и признана была лучшею изъ всхъ провинціальныхъ труппъ. Долгая пора лишеній и тревогъ уступила мсто значительному благосостоянію, которое сказывалось и въ привольномъ образ жизни членовъ труппы, и въ роскоши декорацій и костюмовъ, поражавшей современниковъ. Маделена выказывала себя замчательной хозяйкой и рдкимъ администраторомъ. Поэтъ д’Ассуси, проведшій нсколько времени въ мольеровскомъ кружк, оставилъ радужное описаніе раздолья и пиршествъ, которыхъ онъ былъ участникомъ.

Но Маделена, не переставая пользоваться почетнымъ положеніемъ въ трупп (еще въ первомъ договор ей одной не указано было опредленнаго амплуа, но предоставлено играть т роли, какія она захочетъ), все боле должна была свыкаться съ мыслью, что высшее, духовное руководство сценой она должна уступить своему недавнему поклоннику, теперь же врному товарищу,— и не только потому, что въ немъ съ годами выработался замчательный талантъ комика-исполнителя, но еще боле потому, что онъ надлилъ труппу рдкимъ преимуществомъ,— самостоятельнымъ репертуаромъ, на которомъ отнын въ особенности основывалась извстность его театра. Еще разъ, почти при одинаковыхъ условіяхъ, какъ будто повторилась исторія возвышенія Шекспира. Въ послдніе годы житья въ провинціи Мольеръ стоялъ уже во глав труппы, его имя покрывало ее и разносилось молвою повсюду,— хотя самъ онъ никогда не присвоивалъ себ деспотическаго господства и тогда же постарался придать трупп тотъ характеръ артельнаго товарищества, который его театръ сохранилъ и впослдствіи, вплоть до нашихъ дней. Изученіе внутреннихъ отношеній и порядковъ мольеровской труппы очень интересно именно съ этой стороны, представляя намъ образецъ удачнаго развитія общественной организаціи, умвшей необыкновенно долго сохранить демократическій духъ равноправности, несмотря на окружавшій разливъ крайней монархической дисциплины. У Мольера, какъ директора театра, вс мысли заняты отстаиваньемъ интересовъ его товарищей и всей мелкой рабочей братіи, зависвшей отъ его театра, таковъ онъ въ начал дятельности, такимъ же остается и до конца,— и ускоряетъ свою смерть, не ршаясь отмнить спектакля, потому только, что отъ этого можетъ пострадать заработокъ массы трудового люда. Доходы длились между членами артели, по установленной норм отчислялась всегда доля въ пользу бдныхъ, одинъ изъ актеровъ велъ постоянную лтопись всхъ длъ, занятій и прихода труппы,— и благодаря этому обычаю до насъ дошелъ чрезвычайно цнный Регистръ перваго такого лтописца, Лагранжа, главное руководство въ мольеровской хронологіи.

Первенствующее положеніе, предоставленное самими обстоятельствами Мольеру, сложилось исключительно въ силу нравственнаго его превосходства, перевса ума, творчества и таланта. Природный умъ, направленный еще въ дни знакомства съ Гассенди къ изученію жизни и ея явленій, къ серьознымъ и независимымъ обобщеніямъ, получилъ въ годы блужданій труппы богатую пищу для наблюденій. Множество людей, характеровъ, оттнковъ общественныхъ нравовъ прошло передъ нимъ, посл юношеской страсти въ Маделен его легко вспыхивавшее сердце увлекалось другими женщинами, и въ самой его трупп находило не разъ предметы обожанія, измнчивость и кокетство, холодность или внезапное равнодушіе оставляли каждый разъ глубокій слдъ въ душ этого человка, онъ все сильне испытывалъ потребность въ прочной и искренной привязанности, которая освщала бы его жизнь и поддерживала бы его на трудномъ поприщ. Постепенно разочаровываясь въ людяхъ вообще, онъ въ особенности мучительно ощущалъ непостоянство и сердечную пустоту женщинъ, и тогда уже рисовалъ себ идеальный образъ той подруги, которая могла бы навсегда сдлать его счастливымъ. Лаская граціозную маленькую двочку, младшую дочь Маделены, Арманду, онъ не разъ думалъ про себя, что изъ этого милаго маленькаго существа могла бы_} при счастливыхъ обстоятельствахъ, выработаться та честная и любящая натура, о которой онъ мечталъ,— и незамтно, быть можетъ, для самого себя, онъ занимался воспитаніемъ и развитіемъ двочки.

Вс эти наблюденія и мысли укореняли въ немъ склонности серьознаго мыслителя, умвшія однако всегда мириться съ порывами самаго искренняго веселья. У натуръ подобнаго рода смхъ и слезы, раздумье и шалость всегда тсно граничатъ между собой. Но эти склонности поддерживались также и чтеніемъ. Мольеръ былъ по образованію и начитанности цлой головой выше не только своихъ товарищей-актеровъ, но и всхъ собратій своихъ по профессіи и огромнаго большинства драматическихъ писателей современности. Свою родную литературу онъ узналъ современемъ въ совершенств, его пьесы то и дло обличаютъ знакомство и съ важными, и съ мелкими писателями стараго и новаго періода, Рабле, Матюренъ Ренье ему такъ же близки, какъ Корнель или Буароберъ. Кром того, и это чуть ли не еще важне, онъ, живя такъ долго въ деревенской Франціи, научился цнить народный элементъ, за народную псенку онъ готовъ отдать цлыя пьесы, живое народное выраженіе считаетъ украшеніемъ своего слога. Наряду съ французской литературой онъ рано начинаетъ изучать итальянскую, а подъ конецъ и испанскую, сначала онъ слдуетъ устанавливавшемуся вокругъ него вкусу, потомъ изученіе становится все серьозне и основательне: по-итальянски онъ умлъ даже писать стихами. Старыя и новыя комедіи итальянцевъ, новеллы Боккачьо, пьесы испанскихъ драматурговъ, Кальдерона, Тирсо де-Молина, становились съ каждымъ годомъ знакоме и доступне ему. Наконецъ онъ не забылъ и латинскаго языка, и благодаря этому навсегда сохранилъ врное понятіе о классической литератур, которую изучалъ или въ подлинник, или въ хорошихъ переводахъ. Его пьесы рано наполняются отголосками Плавта, Теренція, Плутарха. Не сразу, конечно, составилась у него та библіотека, часть которой описана была въ инвентар, составленномъ посл его смерти. Параллельно развитію его житейской опытности выростала и его литературная начитанность, она въ особенности должна была двинуться впередъ съ тхъ поръ, какъ блестящее положеніе труппы позволяло ей замнятъ кочеванія продолжительною осдлостью въ Ліон.

Но ко всхъ этимъ преимуществамъ присоединилось и превосходство Мольера, какъ актера. Тогдашній театральный французскій міръ, и въ особенности дв главныя столичныя труппы,— одна, игравшая въ Htel de Bourgogne, другая, называвшая себя Thtre du Marais,— не были лишены выдающихся талантовъ. Тмъ не мене Мольеръ и въ этомъ отношеніи занялъ первое мсто, онъ заблуждался сначала относительно свойства своего таланта и пробовалъ силы въ трагедіи, для которой вовсе не былъ созданъ (особенно голосъ его былъ слишкомъ слабъ для модной въ то время громогласной трагической декламаціи), но холодность пубашя рано показала ему его заблужденіе, и онъ всецло посвятилъ себя комедіи. Его пріемы въ игр были чисто субъективные и неподражаемые. Враги утверждали, будто онъ научился имъ у знаменитаго тогда итальянскаго буффона Скарамуша (Тиберіо Фіорилли), выпущена была даже гравюра, на которой Скарамушъ длаетъ гримасу, а Мольеръ тутъ же перенимаетъ ее. Но это была лишь злостная выдумка, Мольеръ дйствительно высоко цнилъ талантъ итальянскаго комика, который, по словамъ всхъ очевидцевъ, дйствительно былъ рдкимъ представителемъ особой, чисто національной веселости и юмора, такъ отличающаго и до сихъ поръ итальянскій народъ. Но свой комизмъ Мольеръ не скопировалъ ни съ кого, онъ подсмотрлъ его прямо у природы. Ставя для себя, какъ писателя, выше всего непосредственное, реальное наблюденіе фактовъ, онъ сохранялъ въ памяти кассу типическихъ лицъ, пріемовъ, интонацій, перенося ихъ на сцену, онъ освщалъ ихъ своей психологической чуткостью, отмчая скрытыя душевныя движенія и переходы. Конечно, въ этой чисто художественной способности въ разгадк характеровъ никто изъ современныхъ ему актеровъ-реіесленниковъ не могъ сравняться съ нимъ, и это было одною изъ причинъ лютой ненависти, постепенно разгорвшейся противъ него. Да и сама природа надлила его всми качествами комическаго актера, необыкновенно гибкій голосъ, густыя брови, способныя принимать забавно-разнообразное положеніе, физіономія, вс черты которой были до нельзя выразительны, и мускулы доведенные до крайней подвижности,— все это много содйствовало оригинальному отпечатку игры Мольера.

При всхъ этихъ богатыхъ данныхъ неудивительно, что слава его въ провинціи быстро возростала, и подъ конецъ и парижскіе театралы, приглядвшись къ мстнымъ сценическимъ знаменитостямъ, стали особенно интересоваться тмъ, что имъ передавала молва о какомъ-то ‘garon nomm Molire’, который, какъ говорили, столько же интересенъ и какъ актеръ, и какъ писатель. Въ Париж во глав всего стояли итальянцы, почти цлое столтіе считавшіеся руководителями вкуса, они принесли съ собой съ родины и легкій фарсъ, съ слабою тнью сюжета, который развивался въ минуту представленія импровизаціею самихъ актеровъ и вращался вокругъ нсколькихъ излюбленныхъ, стоячихъ типовъ,— и литературную, сплошь написанную и боле серьозную комедію. Французскіе писатели едва осмливались идти своей дорогой. Господствующій вкусъ массы тяготлъ надъ ними, и даже тамъ, гд они пытались самостоятельно изображать французскіе правы, они незамтно сбивались на общепринятый итальянскій ладъ. Лишь ‘Лжецъ’ Корнеля (le Menteur) производитъ еще на позднйшаго читателя впечатлніе самостоятельно задуманной и бойкой пьесы. Такимъ образомъ чувствовалась уже необходимость коренного переворота, который вывелъ бы французскую комедію изъ состоянія младенческой зависимости, научилъ бы ее пользоваться бытовыми, домашними данными и указалъ ей широкій путь развитія, чувствовалась также и близость подобнаго переворота, для котораго вс средства были уже на лицо. Недоставало только сильной и даровитой личности, выразительницы этихъ еще неясныхъ, стихійныхъ стремленій. Въ энергическихъ порывахъ Мольера занять эту важную роль, поднять знамя переворота, нельзя поэтому не видть вполн нормальнаго завершенія развитія національнаго творчества.

Ни одинъ талантливйшій художникъ не начиналъ своей дятельности прямо съ самостоятельныхъ шаговъ, въ біографія каждаго есть своя полоса подражательности. Рафаэль копируетъ Перуджино, Бетховенъ подражаетъ Моцарту, Байронъ Попу, Лермонтовъ Пушкину и Байрону,— но эта подражательность скоро проходитъ, оставивъ позади себя нсколько полезныхъ уроковъ и указаній, какъ нужно идти своимъ путемъ. Такова и участь Мольера. У итальянцевъ было чему поучиться,— но отдаваться совсмъ въ ихъ подданство было неразумно. Не сразу однако понялъ это Мольеръ и заплатилъ дань общей маніи. Въ первые же годы житья въ провинціи онъ старался составлять репертуаръ своего театра изъ набросанныхъ наскоро передлокъ итальянскихъ пьесъ на французскіе нравы. Онъ смотрлъ на нихъ какъ на мимолетная бездлки, вызванныя потребностью минуты, и потому недолговчныя, серьозное направленіе его послдующихъ лтъ побудило его пренебречь слишкомъ слабыми первыми опытами и не сохранять ихъ боле. Поэтому отъ одиннадцати приписываемыхь ему раннихъ пьесъ, отъ которыхъ большею частью остались только одни заглавія, до насъ дошли вполн лишь дв: ‘La jalousie du Barbouill’ и ‘Le mdecin volant’, да и т сдлались извстны только въ начал ныншняго столтія и иной разъ возбуждали сомнніе въ ихъ подлинности. Во велимъ случа он являются любопытнымъ образцомъ той безхитростной и наивно-веселой манеры, которая процвтала во Французскомъ комическомъ театр въ первые годы дятельности Мольера. По времени появленія боле раннею изъ этихъ вьесъ считается ‘La jalousie du Barbouillй’, и въ ‘Летающемъ Доктор’ новйшіе біографы (Марнгольцъ) находятъ больше стройности въ распредленіи сценъ и боле искусства въ характеристикахъ, комизмъ гораздо осмысленне и краски не такъ сгущены, какъ въ первой пьес. Къ нкоторыхъ сценахъ уже являются какъ бы первообразы позднйшихъ комедій или сценъ. Въ ‘Jalousie’ etc. предчувствуется раздай, ‘Жоржа Дандена’, въ ‘Летающемъ Доктор’ отдльныя черты ‘Лекаря поневол’ и ‘Мнимаго больного’. Тоже можно сказать и объ утраченныхъ пьесахъ, изъ которыхъ повидимому въ ‘le Fgoteux’ была впервые обработана взятая изъ народнаго разсказа фабула ‘Лекаря поневол’, а въ ‘Gorgibus dans le sac’ выведена сцена прятанья въ мшк, впослдствіи введенная въ ‘Продлки Скапена’.

Если между двумя первыми мольеровскими пьесами можно уже распознать признаки нкотораго прогресса въ литературныхъ пріемахъ, то въ двухъ комедіяхъ, слдующихъ за ними хронологически, этотъ прогрессъ становится все разительне. ‘Взбалмошный’ (l’Etourdi) на первый взглядъ недалеко отошелъ отъ раннихъ фарсовъ, онъ представляетъ собою, какъ, теперь доказано, близкую передлку итальянской пьесы Барбьери (l’Inavvertito) и сохраняетъ многія типическія черти южныхъ буффонадъ: неправдоподобность интриги, часто излишнюю погоню за смхотворными положеніями, употребленіе готовыхъ комическихъ типовъ, и т. д. Но уже при сравненіи передлки съ оригиналомъ видна боле искусная рука, съумвтая часто мастерски воспользоваться наличнымъ матеріаломъ, видно вмшательство человка тоньше организованнаго и глубже чувствующаго. Въ женскихъ характерахъ грубость сердечныхъ движеній замнена тою граціозностью, которою такъ часто любилъ потомъ Мольеръ надлять женскія личности въ своихъ комедіяхъ, введено и въ иныхъ частностяхъ немало мелкихъ черточекъ, которыя мотивируютъ и осмысливаютъ многое въ пьес. Если прибавимъ къ этому, что она была разъиграна съ рдкимъ ансамблемъ (1655, въ Ліон) и что въ особенности самому автору удалось при этомъ выказать во всей сил дарованія замчательнаго комическаго актера, то мы поймемъ, что появленіе этой комедіи должно было произвести особенно сильное впечатлніе на современниковъ. Обаятельность впечатлнія, которое уже тогда возбуждала игра Мольера, подтверждаютъ даже враги его: ‘какъ только зрители увидали его съ алебардой въ рукахъ, говоритъ одинъ изъ нихъ, какъ только услышали его смшную болтовню, увидали его нарядъ, токъ и фрезу, всмъ стало вдругъ хорошо, на лицахъ разгладились морщины, и отъ партера къ сцен, отъ сцены къ партеру точно сотни эхо возгласили его хвалу’.

Черезъ годъ съ небольшимъ успхъ ‘Взбалмошнаго’ былъ затемненъ еще боле полнымъ торжествомъ слдующей пьесы, ‘Любовная досада’ (le Dpit amoureux), исполненной въ первый разъ въ провинціальномъ городк Безье (Bziers). Здсь сдланъ былъ еще шагъ впередъ отъ обыденнаго фарса къ истинно-литературной комедіи, и этотъ новый, все усиливавшійся у Мольера элементъ энергически выдвигался на перинй планъ. Съ этой минуты можно наблюдать въ его творчеств процессъ дифференцированія’ этихъ двухъ элементовъ, который вскор приведетъ къ тому, что дятельность его распадется на отдльныя группы: сервизныя пьесы, проникнутыя часто глубокой идеею и тщательно обработанныя въ художественномъ отношеніи,— и легкія, веселыя бездлки. ‘Любовная досада’ стоитъ на рубеж этого раздвоенія, два характера тутъ прямо комическіе, потшные, но, отстранивъ въ, мы видимъ тонкое изображеніе чувства любви, тревогъ, волненій и ревности, которыя она съ собой приноситъ, и само это чувство, и затронутыя имъ личности изображены уже съ большимъ знаніемъ этой стороны человческаго сердца. Оно настолько поразительно у начинающаго писателя, что, быть можетъ, не совсмъ лишены основанія догадки тхъ біографовъ, которые видятъ въ этой пьес отраженіе личныхъ испытаній автора, и сближаютъ время появленія комедіи съ конфликтомъ двухъ привязанностей его въ красавицамъ- актрисамъ его труппы. Сцены любовныхъ ссоръ и огорченій съ этой поры сдлаются одними изъ любимйшихъ въ его произведеніяхъ, и соотвтствующія явленія въ ‘Школ Женщинъ’, ‘Тартюфф’, ‘Мизантроп’, ведутъ свое начало отъ юношеской пьесы Мольера. Его личный вкладъ въ нее несравненно существенне, чмъ въ ‘Взбалмошномъ’, и не смотря на то, что и Dpit amoureux возникъ на готовой итальянской основ, именно! на фабул пьесы Секки ‘l’Interesse’, и украшенъ былъ кром того мелкими заимствованіями изъ разныхъ французскихъ и даже латинскихъ пьесъ (Плавта и Теренція), его можно почти считать первою самостоятельною пьесой Мольера.

Такъ по собственному почину Мольеръ все ршительне переходилъ отъ сплошного подражанія чужеземнымъ образцамъ къ попыткамъ независимаго творчества, и взгляды его на открывавшееся передъ нимъ поприще становились все возвышенне. Въ этомъ онъ нашелъ необыкновенно кстати большую поддержку въ знакомств съ писателемъ, гораздо боле опытнымъ и знаменитымъ. Въ послднюю свою поздку въ Руанъ онъ встртился съ старикомъ Корнелемъ, удалившимся къ себ на родину, чтобъ отдохнуть отъ тревогъ своей дятельности и жившимъ воспоминаніями о прежней слав. Они сошлись и много бесдовали другъ съ другомъ,— и это сближеніе оставило глубокій слдъ на убжденіяхъ молодого писателя. Въ словахъ и литературныхъ теоріяхъ опытнаго драматурга онъ находилъ подтвержденіе многаго, до чего самъ дошелъ путемъ догадокъ, Корнель могъ усилить въ немъ высокое представленіе о значеніи и могуществ литературнаго слова, такъ отличавшее впослдствіи Мольера отъ многихъ его современниковъ и иногда высказываемое имъ съ благородной горячностью и прямотою, своими стройными художественными пріемами, перенятыми у испанскихъ драматурговъ, онъ могъ отучать его отъ излишней безформенности итальянской комедіи, наконецъ и какъ мыслящій человкъ, Корнель могъ вліять на своего собесдника тою честностью и широтою соціальныхъ и политическихъ убжденій, которая такъ часто, особенно въ молодые годы, пробивалась у него сквозь вс стсненія ложноклассической теоріи и такъ выгодно выдляетъ его изъ числа ея поклонниковъ. Передъ Мольеромъ была одна изъ тхъ богато одаренныхъ натуръ, которыя сохраняютъ до глубокой старости обаятельное вліяніе на окружающихъ, источникъ творчества уже изсякалъ у Корнеля и съ тхъ поръ онъ не въ силахъ былъ уже вернуться къ прежнему своему направленію, но онъ видлъ насквозь пустоту и манерность новой литературной школы, стремившейся вносить въ поэзію жеманную утонченность и фальшивую чопорность салоновъ, и негодовалъ на паденіе здраваго смысла и вкуса. Парижская мода эта быстро переходила тогда въ провинцію, и общество, еще недавно погруженное въ одичалую грубость междоусобій Фронды, переходило въ противоположную крайность и не могло сдлать шагу безъ чувствительной ужимки. Такимъ образомъ еще подъ конецъ своего житья въ провинціи Мольеръ уже могъ наблюдать быстрое распространеніе той язвы, которая въ его отсутствіе успла развиться въ Париж, и въ бесдахъ съ Корнелемъ могла зародиться первая мысль о злой сатир на нее, съ которою онъ выступитъ въ слдующей своей пьес, Жеманницахъ.

Тмъ временемъ парижскимъ друзьямъ удалось наконецъ добиться вызова мольеровской труппы въ столицу. Въ конц 1658 года мы видимъ ее въ Париж, гд для ея представленій отведена была одна изъ залъ стараго Лувра. 24-го ноября данъ былъ первый спектакль, въ которомъ умышленно соединены были различные образцы умнья актеровъ: онъ начался съ трагедіи Корнеля, Nicomede, и завершился однимъ въ раннихъ мольеровскихъ фарсовъ въ итальянскомъ вкус (теперь онъ утраченъ, но Буало еще зналъ его и очень жаллъ о его потер),— le Docteur amoureux. Игра понравилась придворной публик, въ особенности во второй пьес, но большого восторга все-таки не было,— по крайней мр первый же біографъ Мольера, Лагранжъ, отзывается объ этомъ впечатлніи довольно холодно (ils ne dplurent point). За первыхъ спектаклемъ были однако вскор даны новйшія и боле художественныя пьесы Мольера, сдержанность публики, привыкшей къ академически-правильной игр столичныхъ знаменитостей, была побждена, въ семь короля нашелся уже покровитель труппы, братъ его, нкоторое расположеніе выказалъ къ ней даже и всесильный правитель, Мазаренъ, мало по малу прізжіе провинціалы стали сживаться съ своей новой обстановкой, обзаводиться своею собственной театральной залой и бороться противъ завистливыхъ притязаній своихъ соперниковъ,— актеровъ старыхъ труппъ, особенно театра Htel de Bourgogne. Борьба эта не прекратилась во всю дальнйшую жизнь Мольера, они не хотли простить ему его превосходства, подобно тому какъ почти вс наличные представители литературы, затемненные его появленіемъ, даже ее имя иногда никакихъ личныхъ счетовъ съ нимъ, не затронутые имъ ни въ одномъ произведеніи, затаили съ этого же времени къ нему лютую ненависть, и оба лагеря враговъ, часто соединявшіеся для боле дружнаго нападенія, рано начали вредить Мольеру всякими способами, доносами и ябедами, памфлетами и пасквилями. У Мольера не было надежной опоры, ЛюДовикъ XIV былъ еще слишкомъ молодъ, Мазаренъ вскор умеръ, братъ короля (Monsieur) почти ни въ чемъ не выразилъ своего покровительства и никогда не выплатилъ той субсидіи, которую на первыхъ порахъ щедро общалъ.

Многіе, очутившись, на мст Мольера, въ такомъ сложномъ и затруднительномъ положеніи, поспшили бы чмъ нибудь выдающимся снискать любезность и расположеніе господствующаго класса, перетянуть этимъ всы на свою сторону и добиться почета. Для характеристики независимости взглядовъ нашего писателя нельзя не отмтить, что первое же произведеніе, которое онъ написалъ и поставилъ въ Париж, было направлено противъ вліятельныхъ сферъ, было сатирой на ихъ вкусы и могло только раздражить ихъ противъ автора. Этою пьесой были именно ‘Жеманницы’. Провинціальныя наблюденія были скоро обновлены и пополнены изученіемъ парижской жизни,— и вся опасность, которая могла проистечь и для общества, и для литературы отъ направленія, отрывавшаго ихъ отъ народной дйствительности, унося въ искусственную атмосферу утонченнйшаго благоприличія, живо представилась умному наблюдателю. Онъ могъ бояться, что это уродливое направленіе пуститъ глубокіе корни, уже за поколніе передъ этимъ въ Париж можно было встртить нчто похожее на позднйшій, чисто патологическій типъ prcieuse, въ данную минуту тмъ же недугомъ охвачена была масса свтскихъ женщинъ, поэтовъ, придворныхъ, аббатовъ, въ рядахъ ихъ можно было встртить далеко неглупыхъ писателей и остроумцевъ, въ род Вуатюра или Менажа, и блестящихъ по уму и граціи женщинъ, въ род маркизы Рамбулье. Въ знаменитомъ голубомъ салон ея отеля собиралась вся масса представителей новаго вкуса, проводя время въ состязаніи остротами, пріятныхъ спорахъ и декламированіи томныхъ стихотвореній. Для человка, которому и природный умъ, и наблюденія надъ жизнью внушали совершенно иныя требованія отъ образованности, ничто не могло быть антипатичне этого уродливаго извращенія вкуса, и онъ выступилъ съ страстнымъ протестовъ противъ него.

Несомннно, что предметомъ его насмшки былъ кружокъ отеля Рамбулье, и оговорка въ предисловіи пьесы, увряющая, будто сатира направлена лишь противъ неловкихъ я забавныхъ провинціальныхъ подражательницъ парижскимъ оригиналамъ, придумана, конечно, лишь для того, чтобъ нсколько ослабить впечатлніе слишкомъ ясныхъ намековъ. Но эта оговорка не достигла цли: столичныя жеманницы и свита ихъ поклонниковъ поспшили узнать себя и возбудить везд недовольные толки, заскрипли перья и скоро возгорлась долго не замолкавшая мстительная война противъ Мольера нъ-за этой комедіи, отвтомъ на нее послужили дв пьесы Сомэза, les Vritables prcieuses и le Procs des prcieuses и т. д., тоща какъ за Мольера выступали молодые писатели въ род Шаппюзо и Лафоржа. Но этотъ споръ не въ силахъ былъ въ чемъ нибудь измнить совершившійся фактъ, все направленіе, осмянное Мольеромъ, было сразу разбито на голову и никогда уже не въ силахъ было подняться. Съ большимъ тактъ маркиза Рамбулье длала видъ, что не узнаетъ портрета, и сама ходила на представленія пьесы, но блестящая пора ея салона съ тхъ поръ прекратилась,— и когда, много лтъ спустя, Мольеръ снова коснется довольно сходной темы въ своихъ Ученыхъ Женщинахъ, то черты осмяннаго имъ тогда женскаго педантизма уже имютъ очень мало точекъ соприкосновенія съ умершимъ и погребеннымъ міромъ ‘жеманства’.

Успхъ пьесы былъ колоссальный. По современнымъ показаніямъ, на двадцать льё кругомъ Парижа не осталось ни одного сколько нибудь грамотнаго человка, который не затмъ бы видть на сцен эту комедію. Въ виду такого успха, шумныхъ толковъ и пересудовъ, которые повели даже временной пріостановк представленій, Мольеру пришлось кое-что измнить и ослабить въ своемъ произведеніи, особенно когда оно должно было выйти отдльнымъ паданіемъ. Дошедшій до насъ подробный разсказъ объ одномъ изъ спектаклей, гд оно давалось, обнаруживаетъ существенную разницу съ извстною намъ редакціею пьесы. То былъ первый примръ тхъ, къ несчастью, нердкихъ измненій, который Мольеръ принужденъ былъ впослдствіи производить надъ своими пьесами изъ-за такъ называемыхъ цензурныхъ соображеній.

Накоплявшаяся въ свтскихъ кругахъ противъ него враждебность, кажется, нашла себ вскор практическое и крайне чувствительное для него примненіе. Вслдствіе чьихъ-то тайныхъ интригъ его неожиданно вытснили изъ занятаго его труппой помщенія, лишили сцены и даже подъ пустымъ предлогомъ истребили вс декораціи и машины. Съ трудомъ удалось получить взамнъ пріютъ въ Пал-Роял, гд Мольеровскій театръ окончательно долженъ былъ упрочиться. Въ заботахъ и дрязгахъ подобнаго рода, мысль о необходимости чмъ-нибудь привлечь къ себ публику и поддержать въ ней, интересъ, возбужденный Жеманницами, должна была естественно тревожить Мольера,— но вмст съ тмъ столь же естественно, что ея исполненіе, при подобномъ настроеніи, не могло быть особенно удачно. Къ этой переходной пор дйствительно относятся два произведенія: Сганарель или мнимый рогоносецъ, и Don Garde de Navarre, которыя, сравнительно съ Prcieuses ridicules, представляютъ шагъ назадъ. Первая изъ этихъ пьесъ, несмотря на отличающую ее веселость, слишкомъ отзывается вліяніемъ только что покинутаго авторомъ стиля итальянской арлекинады, лишь нсколько боле осмысленной и уравновшенной. Вторая-же прямо передлана изъ итальянской трагикомедіи Чиконьини и настолько же ударяется въ многорчивую разработку темы о любви и ревности, не лишенную праздной декламаціи, насколько Сганарель вдается по временамъ въ фарсъ. Длъ, поставленная себ авторомъ, не была достигнута, Сганарель еще привлекалъ публику, а Don Garde потерплъ полное пораженіе, боле не возобновлялся и былъ напечатанъ лишь посл смерти Мольера. Тнь не мене онъ иметъ свое значеніе въ исторіи развитія нашего писателя. Онъ былъ послднею его попыткою основать пьесу исключительно на патетическомъ элемент, съ этихъ поръ онъ навсегда отрекся отъ длинныхъ монологовъ на тему о любви, отъ романтическихъ героевъ въ южномъ вкус, изящно драпированныхъ плащами. И любовь, и ревность не разъ будутъ изображаться имъ, но въ чисто реальной обстановк, среди житейскаго водоворота. Чтобъ убдиться въ этомъ, стоитъ перечесть нсколько сценъ, перенесенныхъ впослдствіи Мольеромъ изъ ‘Don Garde de Navarre’ въ Мизантропа, въ связи съ тми предшествующими и послдующими сценами въ этомъ позднйшемъ произведеніи, которыя ихъ объясняютъ и мотивируютъ, захватывая зрители за живое,— и потомъ перенестись вполн въ раннюю пьесу, гд т-же явленія очутятся въ иной обстановк. Тамъ, гд объясненія Альцеста съ Селименой ярко рисуютъ намъ столкновеніе двухъ рзво опредленныхъ характеровъ, Донъ Гарчія расплывается въ безцвтныхъ жалобахъ на злую судьбу и вроломство женщинъ.

Посл краткаго перерыва, занятаго двумя боле слабыми произведеніями, талантъ Мольера снова вернулся въ той сил и зрлости, которая выказана была имъ въ Жеманницахъ,— скажемъ даже боле, слдующее произведеніе, Школа Мужей (24 іюня 1661), отмтило собою очевидный прогрессъ въ его творчеств. Этотъ фактъ, особенно поразительный посл недавняго ослабленія энергіи, естественно могъ быть объясненъ какими нибудь новыми благопріятными вліяніями, счастливымъ поворотомъ въ жизни Мольера, снова наполнившимъ его мужествомъ и любовью въ длу. Дйствительно, въ эту вору подготовлялась крупная перемна въ жизни его, и Школа Мужей открываетъ собой рядъ любопытнйшихъ субъективныхъ произведеній, отражающихъ въ себ шагъ за шагомъ развитіе этого переворота.

Не мало образцовъ подъискано теперь для этой пьесы. Во глав ихъ стоитъ наиболе близкій въ ней,— комедія Теренція ‘Adelphi’, затмъ пьеса Лопе-де-Веги ‘La discrete enamorada’, французская пьеса Лариве и т. д., исторію сюжета пьесы можно бы начать еще раньше и найти первыя попытки обработать его для театра въ лтописяхъ старой греческой комедіи. Сопоставленіе противоположностей въ характер двухъ братьевъ, столкновеніе двухъ нравственныхъ воззрній, контрастъ молодыхъ стремленій и старческаго консерватизма представляли очевидно слишкомъ благодарный матеріалъ для драматурговъ всхъ временъ. Мольеръ вступилъ, стало быть, въ этомъ случа въ длинный рядъ передлывателей одной и той-же темы, и самостоятельность, которую онъ выказалъ при этомъ, обнаружила, до какой зрлости дошелъ уже его талантъ. Онъ одинъ съумлъ глубже вникнуть въ смыслъ взаимныхъ отношеній дйствующихъ лицъ, завщанныхъ ему традиціей, и тамъ, гд Теренцій съумлъ найти лишь нсколько смшныхъ картинъ, онъ вывелъ на первый планъ рядъ основныхъ вопросовъ общественности. Старой семейной морали онъ противоставилъ гуманную терпимость, строгому надзору и вчной подозрительности по отношенію въ женщинамъ онъ предпочелъ полное довріе къ ихъ прямот и честности и явился заступникомъ за свободу женской личности, не говоримъ уже о мелкихъ сатирическихъ чертахъ, разсянныхъ въ пьес, заключающей въ себ одни изъ наиболе раннихъ заявленій поэта въ пользу демократической простоты. Глашатаемъ своихъ положительныхъ теорій онъ сдлалъ особое лицо, надливъ его благородной горячностью, которая дйствуетъ симпатично даже на позднйшихъ читателей, отвыкшихъ уже отъ стариннаго резонерства. Аристъ — родоначальникъ всхъ честныхъ людей въ Мольеровскихъ комедіяхъ и высказываетъ уже тотъ непримиримый духъ, который современемъ такъ ярко разгорится у лучшаго изъ его потомковъ, Альцеста. Это — духъ, все боле оживлявшій самаго автора, и его ‘добродтельные люди’ потому-то и не производятъ впечатлнія блдныхъ тней или благонамренныхъ автоматовъ, что въ ихъ рчахъ чувствуется искренность и одушевленіе живого человка. Нравственныя воззрнія, высказанныя Аристомъ, должны были казаться необыкновенною новостью въ области французской комедіи, еще не привыкшей останавливаться на смысл изображаемыхъ явленій и предпочитавшей лучше смяться, чмъ обобщать и негодовать.

Но въ тхъ-же рчахъ чувствуется примсь новаго элемента, который возвышаетъ въ особенности автобіографическое значеніе пьесы. Слишкомъ проглядываетъ связь между вымысломъ и дйствительностью, когда вопросъ о брак подвергается разностороннему обсужденію, когда притязанія старика Сганареля приковать къ себ молодую двушку силой предаются позору, и наиболе симпатій придано тому порядочному человку, который не боится довриться прямот и откровенности своей жены,— невольно отгадываешь въ этомъ анализ брачнаго вопроса отголоски раздумья и тревоги самого поэта наканун столь же ршительнаго шага. И мы врядъ ли ошибемся, предположивъ тутъ живую внутреннюю связь, хотя бы и не нашлось въ подтвержденіе достаточныхъ фактическихъ доказательствъ. Въ эту пору Арманда Бежаръ быстро превращалась изъ миловидной двочки въ граціозную я (судя но многимъ отзывамъ) необыкновенно плнительную двушку. Въ настоящее время найдено и издано (Арсеномъ Гуссе и другими) не мало ея портретовъ, изъ разныхъ возрастовъ, и, всматриваясь въ нихъ, легко доврить, что она должна была производить неотразимое впечатлніе, хотя красавицей ее нельзя было назвать, но граціозность и изящная кокетливость заставляли забывать и недостаточную правильность чертъ, и неглубокій умъ, и легкомысліе. Даже въ зрлыхъ лтахъ она продолжала нравиться,— легко представить себ, какою она была въ переходную нору отъ дтства къ юности, когда порывы кокетства были еще смягчены наивной двической простотой. Мольеръ поддался этому впечатлнію и, глядя на разцвтавшее передъ нимъ существо, вроятно, не разъ мечталъ о счастіи соединить когда-нибудь ея судьбу съ своею. Онъ уже утомился сердечными разочарованіями, и семейный очагъ манилъ его въ себ. Но разность лтъ (40 и 19 между нимъ, уже пожившимъ и усталымъ, и Армандой, только вступавшей въ жизнь, должна была часто мучить его,— въ Школ Мужей, гд онъ попытался разобраться въ этомъ тревожномъ вопрос, онъ выработалъ себ словами Ариста примирительный исходъ въ гуманной форм брака, основаннаго на довріи. Посл одного изъ представленій этой пьесы онъ изъ театра направился въ церковь, сопровождаемый своими товарищами, и 20 февраля 1662 г. была отпразднована его свадьба.

Искреннее увлеченіе заставило его сдлать роковую ошибку. Трудно было бы найти боле несоотвтствія между двумя натурами, осужденными жить вмст. Арманда совершенно не была подготовлена къ роли тихой подруги, которую ей предназначалъ Мольеръ. Она слишкомъ долго ждала возможности высвободиться изъ-подъ власти матери, которая еще хотла нравиться и потому расположена была оттснять дочь, держать ее взаперти, ей хотлось замужества, какъ средства жить открыто, блистать въ свт, быть окруженной поклонниками. Возл матери, въ актерскихъ, а потомъ и въ придворныхъ кругахъ она наглядлась примровъ весьма сомнительной морали, гд постоянство и врность поднимались на смхъ, и гд свтскія женщины соперничали въ искусств интриги. Ожиданія тихаго семейнаго счастья, высказанныя ей мужемъ, должны были показаться ей чмъ то страннымъ, невыразимо скучнымъ. Да и онъ самъ не всегда оставался тмъ веселымъ собесдникомъ, какимъ она прежде помнила его, часто онъ поддавался грусти, задумчивости, былъ безмолвенъ, унылъ, ждалъ отъ нея утшенія,— черта, часто идущая рядомъ съ сильной напряженностью веселья,— и домъ все боле долженъ былъ казаться ей тюрьмой. Она захотла жить иначе, и онъ, врный своимъ взглядамъ, не помшалъ ей, продолжалъ врить въ нее, но она не съумла остановиться, водоворотъ охватилъ и закружилъ ее, И разладъ между супругами годъ отъ году увеличивался и никогда боле не изгладился. Исторія этого несчастнаго брака — самая печальная страница въ жизни Мольера, его послдствія тяжело налегли на вс его начинанія, горе подорвало его здоровье, свело его въ могилу, и отнын будетъ сквозить во всхъ его произведеніяхъ, преслдовать его и раздражать, неразлучное съ нимъ, точно старое наше Горе-Злосчастье.

Въ слдующей-же большой пьес, Школ Женщинъ, мы уже найденъ отраженіе начинающагося разлада. Онъ еще не принялъ остраго характера, ограничился немногими разочароаніями, въ промежутк онъ еще могъ написать веселую бездлку ‘Les Fcheux’ для исторически-знаменитаго празднества, которымъ разбогатвшій министръ финансовъ Фукэ сбирался поразить короля въ своемъ замк ‘Vaux’. Въ дв недли пьеска эта была написана и поставлена на сцену, очень понравилась королю злою насмшкой надъ пустоголовыми придворными кавалерами, выведенными тутъ въ качеств настоящихъ буффоновъ, и впервые сблизила поэта съ королемъ, который назначилъ пенсію его трупп. Самъ Мольеръ не придавалъ особаго значенія этой комедіи, которая къ тому-же впервые была перемшана съ танцами и пніемъ, какъ это давно длали итальянцы. Это была просто случайная писательская забава, и въ то время какъ Мольеръ дописывалъ эти веселыя сцены, у него зрлъ планъ покой серьозной работы, Школы Женщинъ, которая и была исполнена впервые 26 декабря 1662 года.

Школа Женщинъ иметъ тсную, внутреннюю связь съ Школой Мужей, представляя еще боле полное развитіе той хе самой темы, любовь и ревность, трагическій характеръ неравныхъ браковъ, торжество молодости надъ всми запретами и тираніею стараго поколнія, крайности мужского эгоизма, который можетъ сдлать отталкивающимъ даже умнаго и бывалаго человка, когда ему захочется вопреки всему обезпечить себ постоянное наслажденіе,— таковы опять главныя черты пьесы, и герой ея, Арнольфъ, умышленно надленный свойствами настоящаго ‘комическаго старика’, достойно одураченъ. Всякій найдетъ страннымъ это скорое возвращеніе поэта къ обработанному уже разъ сюжету и, видя, какъ слабо на этотъ разъ вліяніе постороннихъ источниковъ (новеллы Страпаролы, Prcaution inutile Скаррона), естественно предположитъ какую нибудь особую внутреннюю потребность, руководившую Мольеромъ. Но недальновидные наблюдатели (въ ихъ числ мы съ удивленіемъ находимъ талантливаго французскаго актера Коклэна) затрудняются найти блюетъ этой комедіи съ фактами жизни ея автора, Арнольфъ, говорятъ они, не можетъ быть портретомъ Мольера. Онъ отталкиваетъ своимъ брюжжаньемъ, чувственной алчностью и злобой, Мольеръ-же былъ всегда Сторонникомъ человчности, къ тому же въ пору созданія Школы Женщинъ семейнаго разлада между нимъ и женою еще не было… Какъ будто дли того, чтобъ облегчить душу, высказавъ волнующія его мысли въ произведеніи, огражденномъ отъ подозрній своимъ характеромъ вымысла, автору нужно непремнно буквальное соотвтствіе малйшей черты его характера съ дйствующимъ лицомъ, и кром того какъ будто именно желаніе скрыть сходство не должно внушить мысль усилить, сгустить краски) Пусть Арнольфъ будетъ ворчуномъ, пусть возводитъ въ идеалъ систему шпіонства и составляетъ житейскія правила для замужней женщины, отъ которыхъ первый отшатнулся бы Мольеръ,— за то это открываетъ возможность ввести подъ этой оболочкой живую душевную исповдь поэта, внезапно понявшаго, что онъ совершилъ тяжкую ошибку и долженъ ждать всхъ ея послдствій. Арнольфъ одураченъ дйствительно, но онъ самъ шелъ на это, и такую развязку пьесы нельзя не назвать самобичеваніемъ. Разладъ еще не наступилъ, но тмъ печальне его предзнаменованіями удивленіе Арнольфа, пораженнаго перемной въ невинной двочк, и досадное сознаніе, что онъ все-таки ее любитъ, и не можетъ высвободиться изъ этого колдовства,— все это черты, выстраданныя, подлинныя, но неясныя лишь для тхъ, кто не хочетъ ихъ видть.

Превосходно разыгранная (самъ Мольеръ игралъ Арнольфа), поражавшая непринужденностью слога, насмшекъ, комическихъ положеній, явно выбившаяся на свободу изъ подъ гнета старой драматической теоріи, пьеса эта произвела необыкновенно сильное впечатлніе, всегда оставалась любимымъ украшеніемъ репертуара и при жизни Мольера выдержала четыре изданія, мало того, она отмтила собою оживленную полосу, въ современной литературной полемик, и получила значеніе блестящей побды новыхъ художественныхъ началъ надъ рутиной. Весь запасъ злобы и досады, возбужденной успхами Мольера въ прежнихъ властителяхъ литературы и театра, и недружелюбіе, которое съ каждой новой комедіей чувствовали къ нему придворные, выразилось въ ожесточенныхъ нападкахъ на Школу Женщинъ. Въ ней нашли неслыханное поруганіе вры и церковныхъ уставовъ (десять правилъ Арнольфа будто би били пародіею на десять заповдей и т. д), оскорбленіе чувства цломудрія, нарушеніе всякихъ литературныхъ правятъ. О неприличіи пьесы толковали въ салонахъ, борзописцы принялись за пародіи и обличенія, одни вопіяли противъ кощунства, другіе длали Мольера политически-опаснымъ человкомъ, третьи — невждой и безграмотнымъ писакой. Оставаться безмолвнымъ въ виду этихъ ожесточенныхъ нападковъ было выше силъ, и Мольеръ отвчалъ на нихъ въ своеобразной пьеск, по непринужденности равной лишь Аристофановымъ пріемамъ,— въ Критик на Школу Женщинъ, когда же натискъ и посл того не ослаблъ и цлыхъ пять комедій извергли на Мольера всякаго рода хулы, онъ послалъ за нею въ слдъ еще боле крохотную бездлку, Версальскій Экспромтъ. Въ обоихъ этихъ полемическихъ произведеніяхъ онъ впервые раскрываетъ свою писательскую profession de foi. Тугъ его дйствительно можно бы назвать романтикомъ, презрніе къ стснительной теоріи поэзіи въ немъ столь же сильно, какъ и негодованіе на ханжество, притворную добродтель я религіозность его противниковъ. Если и до тхъ воръ ему уже приходилось вести походъ противъ старыхъ взглядовъ на семью, бракъ, женщину, воспитаніе, онъ прибавить теперь многое къ этому ряду застарлыхъ язвъ общественныхъ,— а какъ комическій писатель, подниметъ знамя возстанія противъ узкости рутины, за широкую свободу творчества и близость къ дйствительности. Вмст съ предисловіями и объяснительными письмами къ Тартюффу и Мизантропу заявленія, сдланныя Мольеромъ во время спора изъ-за Школы Женщинъ, даютъ возможность составить полное представленіе о независимыхъ литературныхъ убжденіяхъ нашего поэта. Смлость его доставила ему скоро приверженцевъ, Буало и Лафонтенъ раньше другихъ подошли къ нему.

Долго не могла уняться взволнованная шайка противниковъ, которая въ то же время старалась вредить Мольеру и доносами (его обвиняли, наприм., въ томъ, будто онъ женатъ на своей незаконной дочери). Но отнын король былъ на его сторон, и многія изъ этихъ усилій оставались безуспшными. Между поэтомъ, въ такой степени любившимъ независимость, и надменнымъ автократомъ устанавливалась близость, составляющая одинъ изъ любопытнйшихъ примровъ человческихъ отношеній. Она не удивитъ насъ, если мы посмотримъ! на нее, какъ на бракъ по разсудку. Людовикъ XIV никогда не понималъ вполн великаго значенія Мольера и, говоритъ, былъ удивленъ, услыхавъ однажды отъ Буало, что Мольеръ первый писатель вка, но онъ видлъ въ немъ прежде всего талантливую натуру, изобртательную и веселую, ему можно было поручить устройство празднества, сочиненіе небольшой пьесы, постановку спектакля, и въ самое короткое время все поспвало точно чудомъ, среди подобострастія двора королю нравилась типическая личность поэта и, видя, какъ дворъ и столичное общество идутъ противъ него, онъ могъ принять его именно поэтому подъ свою защиту, наконецъ, стремясь въ непомрному увеличенію своей власти и враждебно смотря на остатокъ прерогативъ дворянства, онъ могъ находить особое удовольствіе въ томъ, что Мольеръ, изъ совершенно иныхъ видовъ, избиралъ это сословіе все ршительне предметомъ своей сатиры. Самъ-же поэтъ, видя себя съ каждой новой пьесой окруженнымъ врагами, могъ свыкнуться съ мыслью, что поддержка короля можетъ имть для него важное значеніе, облегчая ему обличительное поприще, онъ не поступался своими убжденіями и если иногда благодарственныя заявленія его звучатъ нсколько торжественно, то въ этомъ случа онъ просто слдуетъ принятому придворному жаргону. Въ отплату за поддержку онъ дйствительно готовъ былъ при случа помочь, чмъ могъ, суетился, ставя экспромптомъ спектакль, импровизируя легкую пьеску или представленіе съ балетомъ и аріями. Такъ возникли многія его вещицы, въ род l’Amour mdecin, Psych, Melicerte, les Amans magnifiques и т. д., на которыя онъ самъ никогда не смотрлъ серьозно.

Съ каждымъ годомъ положеніе Мольера и какъ писателя, и какъ человка становилось тяжеле. Вражда къ нему не ослабвала, но разгоралась, испытавъ вс обыкновенные, житейскіе способы мщенія, она съ особымъ стараніемъ культивировала всегда опасную систему религіозныхъ извтовъ, изъ-за нсколькихъ неосторожныхъ словъ въ Школ Женщинъ, и опираясь на слухи о свободныхъ воззрніяхъ Мольера на предметы вры, его выставляли безбожникомъ и вольнодумцемъ. И т свтскіе люди, которымъ подобные вопросы били совершенно чужды, вторили нетерпимости явныхъ клерикаловъ. Среди придворной распущенности скоплялись первые признаки того искуснаго притворства, которое впослдствіи отлично умло мирить тайный развратъ съ подвижнической вншностью. Для людей этого рода должны были казаться вдвое опасне вс защитники развитія и нравственности, будутъ-ли они глубоко врующими, подобно Паскалю, скептиками въ род Ларошфуко или заступниками за здравый смыслъ и честность, какъ Мольеръ. Кучка этихъ новыхъ людей одиноко стояла въ виду надвигавшейся реакціи, предводимой іезуитами. Опасность была уже близка, хотя полное торжество ханжества еще не наступило,— но именно поэтому слдуетъ зачесть въ особую заслугу Мольеру, что онъ одинъ изъ первыхъ замтилъ признаки опасности, забилъ тревогу и смло бросился на врага. Какъ кажется, онъ задумалъ своего ‘Тартюффа’ не безъ вдома короля,— и это легко допустить: Людовикъ еще былъ слишкомъ молодъ, слишкомъ хотлъ жить, едва вышелъ изъ опеки матери и Мазарена, и тяготился нравоученіями своихъ клерикальныхъ совтниковъ. Возможно, что онъ сообщалъ Мольеру иные анекдоты изъ интимной жизни епископовъ, которые могли найти мсто въ его будущей комедіи,— и что онъ, зная ея содержаніе лишь въ общихъ очертаніяхъ, могъ даже съ нкоторымъ злорадствомъ ожидать примрнаго урока ханжамъ. Но, конечно, онъ не въ состояніи былъ вполн представить себ, во что превратятся извстная ему фабула въ рукахъ Мольера, и разсчитывалъ, что пышныя версальскія празднества (les plaisirs de l’ile enchante) 1664 года будутъ особенно удачны, благодаря неожиданному для всхъ траги-комическому эпизоду.

Съ необыкновенною предусмотрительностью готовился Моль* еръ въ своему ршительному шагу. Кром ‘Тартюффа’, какъ будто для отвлеченія вниманія, написалъ онъ въ подражаніе пьес испанца Морето чувствительную пьеску ‘La princesse d’Elide’, и только подъ ея прикрытіемъ выпустилъ затмъ первые три акта главной пьесы, кром того, въ вид громоотвода, набросалъ нсколько привтственныхъ стиховъ въ честь королевы-матери, чье святошество могло навлечь серьозныя опасности на его комедію, наконецъ, для перваго представленія онъ избралъ не Парижъ, гд группировались главные руководители враждебной ему клики, предводимой архіепископомъ Перефиксомъ, но версальскій дворъ. Очевидно, ему особенно дорого было провести свою пьесу между всми подводными камнями, и созданіе ея боле чмъ когда либо было подчинено строго обдуманному во всхъ мелочахъ плану. Выпущенная потомъ, во время гоненій на пьесу, безыменная брошюра ‘Lettre sur la comdie de l’Imposteur‘, въ значительной степени принадлежащая перу самого Мольера, подтверждаетъ это вполн и по поводу настоящей пьесы краснорчиво рисуетъ идеалъ общественнаго служенія литературы.

Глубокій интересъ автора къ создаваемой пьес отразился и на очевидномъ прогресс художественныхъ пріемовъ. Для главнаго дйствующаго лица Мольеръ взялъ нсколько подлинныхъ чертъ у живыхъ личностей, извстныхъ своимъ ханжествомъ (наприм., аббата Рокетта), воспользовался слышанными имъ анекдотами о продлкахъ и плутняхъ различныхъ крупныхъ и мелкихъ Тартюффовъ (такой анекдотъ лежитъ, наприм., въ основ введеннаго въ комедію эпизода о шкатулк съ компрометтирующими бумагами), ввелъ также нсколько штриховъ, заимствованныхъ изъ литературныхъ источниковъ (конецъ третьяго акта построенъ на мотив изъ одной повсти Скаррона, есть заимствованія у Рабле и Ренье, въ самое послднее время указано довольно близкое сходство съ итальянской импровизованной комедіей Фламинія Скалы, 1611 г ). Но вс эти различныя черты превратились у него въ цльный, психологически-врный типъ, совмщающій въ себ вс отличительныя свойства ханжи. Это не портретъ какой-нибудь отдльной личности, а между тхъ онъ можетъ быть приложенъ ко многимъ, онъ изображаетъ ипокрита, какимъ его создали общественныя условія во Франція 17-го вка, а въ то же время этотъ характеръ остается врнымъ всегда, обладая чертами общечеловческими. Передъ нами не только тайный іезуитъ, искусно вндряющійся въ семьи, алчный на добычу и имющій типическія особенности монашескаго сластолюбія,— въ немъ заклеймены основныя черти, свойственныя всмъ оттнкамъ притворства, какую бы форму оно ни принимало. Оттого-то имя Тартюффа стало навсегда нарицательнымъ и примнялось и въ литературныхъ произведеніяхъ, касавшихся той же темы, и въ обиходномъ разговорномъ язык, ко множеству разновидностей притворства въ области политики, нравственности, народничанья и т. д. За то, если у ‘Тартюффа’ немало предшественниковъ (начиная съ среднихъ вковъ) въ изображеніи ипокрита, то въ свою очередь онъ является родоначальникомъ цлой галереи однородныхъ характеровъ. Указавъ такимъ образомъ на общественную опасность отъ распространенія ханжества, Мольеръ постарался выяснить, какими значительными силами располагаетъ оно въ государств. Въ его комедіи намчено уже нсколько лицъ, которыя всегда будутъ поддерживать всхъ Тартюффовъ: это суеврная мать Оргона, слпо врующая въ ‘святого человка’, самъ Органъ, на время совершенно подпадающій его вліянію, дв свтскихъ женщины, портреты которыхъ набрасываетъ Клеантъ, приставъ Лояль, являющійся съ оффиціальной поддержкой плутней Тартюффа,— наконецъ, что еще важне, мы узнаемъ, что у этого проныры масса тайныхъ сообщниковъ во всхъ слояхъ общества, что они составляютъ какъ бы сть, совершенно опутавшую его и обнаруживающую свою силу при каждомъ повод. Тартюффъ оттого такъ смлъ и безнаказанъ, что у него есть рука и въ суд, и въ полиціи, и при двор, и у архіепископа. Онъ искусно пользуется услугами этой организаціи, и, изъ только это ему нужно, выдвигаетъ впередъ доносъ о политической неблагонадежности Оргона, зная, что на другой день посл междоусобій это — самый врный способъ отдлаться отъ врага. Его доносъ иметъ быстрый успхъ и доходитъ до самого короля, беззаконіе готово совершиться, и только неожиданное вмшательство короля спасаетъ Оргона. Эта развязка пьесы часто порицалась, и, конечно, съ художественной стороны, не безъ основанія,— но помимо того, что она несомннно прибавлена была изъ цензурныхъ соображеній, нельзя не видть и въ ней злой сатиры на такой порядокъ вещей, гд полнйшее беззаконіе требуетъ немыслимаго вмшательства высшей власти въ каждый одиночный фактъ насилія или несправедливости. Кром* же этого невольнаго промаха, ‘Тартюффъ’ въ художественномъ отношеніи можетъ считаться первенствующимъ въ ряду всхъ мольеровскихъ пьесъ: экспозиція, т.е. вступительное разъясненіе сюжета, считается въ немъ образцовою, затягивая зрителя съ первыхъ же сценъ въ самый водоворотъ интриги, замедленное появленіе героя, показывающагося на сцен лишь въ третьемъ акт, усиливаетъ въ насъ ожиданіе, тмъ боле, что изъ чужихъ рчей мы узнаемъ уже массу подробностей о характер и положеніи Тартюффа въ дом, единство дйствія, центромъ котораго постоянно остается Тартюффъ, выдержано вполн, и мастерская характеристика главнаго дйствующаго лица окаймлена живыми личностями Оргона, Пернеллы, Эльмиры и даже Клеанта, устами котораго энергичне, чмъ когда-либо, заговорилъ оскорбленный здравый смыслъ и прямодушіе.

Такая небывало-отважная сатира не могла подойти подъ веселый складъ версальскаго празднества, тмъ не мене въ Версал первое впечатлніе было повидимому довольно благопріятное. Но какъ только молва о новой пьес достигла Парижа, весь враждебный лагерь встрепенулся. Подйствовали на архіепископа, возбудили гнвъ суеврной королевы-матери, чей характеръ довольно близко напоминалъ Пернеллу, наконецъ осыпали короля жалобами и извтами, требуя запрещенія пьесы, будто-бы осмивающей все священное въ человческой жизни. Король не устоялъ противъ этого общаго натиска, и, какъ кажется, противъ воли согласился на запрещеніе публичнаго исполненія пьесы, причемъ однако не захотлъ предать осужденію намреніе автора, но сослался лишь на то, что не вс будутъ въ состояніи понять, что комедія иметъ въ виду лишь ложную набожность. Но Мольеръ, глубоко возмущенный кабалой, далъ себ общаніе во что бы то ни стало отстоять свое право, еслибъ даже пришлось ‘жертвовать нкоторыми частностями пьесы. Онъ принялся за ея передлку, или за вторую ея редакцію, которая, какъ я первая, до насъ не дошла. Онъ принудилъ себя исключить нсколько мстъ, которыя въ особенности могли считаться пародіею на слова молитвъ или указаніями на церковные обряды, онъ снялъ съ Тартюффа (или, какъ онъ тогда назывался, Панюльфа) полу-монашеское платье, слишкомъ ясно обличавшее происхожденіе героя, и одлъ его свтскимъ человкомъ, съ претензіями на изящество, съ шпагой, кружевными манжетками и т. д., давъ понять, что онъ — тайный агентъ іезуитства, не брезгающій даже мірскими привычками, лишь бы врне достигнуть цли. Но вмст съ тмъ Мольеръ докончилъ пьесу, и хотя въ двухъ послднихъ актахъ ея и повторилъ нкоторыя изъ положеній, уже выведенныхъ раньше и теперь усиленныхъ, за то сдлалъ Тартюффа ябедникомъ и доносчикомъ и поднялъ въ зрител еще боле желчи противъ него. Тогда-же, вроятно, придумалъ онъ и извстную намъ развязку. Пьеса, задуманная первоначально, быть можетъ, въ боле веселомъ дух и намревавшаяся потшиться надъ судьбою влюбленнаго ханжи, принимала все боле сумрачный характеръ. Ея нападки на враговъ свободной мысли и на служителей суеврія и тьмы часто сближались съ такою-же энергической борьбой, которую велъ въ чисто религіозной области Паскаль,— и недаромъ, потому что во многихъ обличеніяхъ безстыдныхъ ‘сдлокъ съ небомъ’, которыя выставляетъ Мольеръ, чувствуется вліяніе чтенія знаменитыхъ ‘Писемъ къ провинціалу’. Но самая эта близость комедіи съ вдохновеннымъ религіозно-полемическимъ произведеніемъ не показываетъ-ли, какой громадный прогрессъ сдлала въ серьозности и соціальномъ значеніи французская и вообще ново-европейская комедія, благодаря Мольеру!

Въ измненномъ вид Мольеръ питался поставить пьесу свою сначала на частныхъ сценахъ, въ загородныхъ замкахъ, у немногихъ свободомыслящихъ членовъ королевской семьи, даже у папскаго нунція,— но и это не приблизило времени избавленія. Напротивъ того, одинъ фанатическій парнасскій священникъ въ брошюрк, посвященной королю, потребовалъ для Мольера смерти на костр… Пришлось на время отложить мысль о постановк ‘Тартюффа’, и это терзаніе изъ-за любимой пьесы стало для Мольера вчно ноющей раной. Оно совпало и съ семейнымъ разладомъ, все боле разгоравшимся у него. Арманда входила во вкусъ свтской жизни, со времени послднихъ версальскихъ празднествъ, гд она явилась дйствительно обворожительной, въ легчайшемъ, почти незамтномъ костюм, она была на виду у всего двора и окружена толпой обожателей. Мольеру приходилось иногда узжать изъ дому отъ окружавшаго его сумбура, въ задумчивости бродилъ онъ тогда по любимому имъ Отайльскому лсу, гд потомъ выстроилъ себ дачу, въ Париж онъ вскор отдлилъ себ нижній этажъ, предоставивъ шумной компаніи своей жены предаваться пустымъ удовольствіямъ въ верхнемъ этаж квартиры. Его попытки сойтись съ Армандой были тщетны, по временамъ возстановлялся миръ, а потомъ все снова шло въ разладъ. Къ стыду своему, Мольеръ сознавалъ, что не перестаетъ любить Арманду, и при первомъ повод забывалъ все и начиналъ слова идеализировать, ее. Къ минуты ревности онъ не могъ не негодовать на то что ему предпочитаютъ свтскихъ вертопраховъ, безмрно ниже его по уму и чувству. Когда же, во время тревоги изъ-за ‘Тартюффа’, онъ увидалъ въ противномъ лагер и этихъ господчиковъ, которые входили во вкусъ утонченнаго притворства и распинались за религію, хотя въ душ ставили ее ни во что. Онъ не могъ доле удержаться и далъ волю своей мести въ Донъ-Жуан написанномъ сгоряча, въ возбужденномъ состояніи, и тсно связанномъ по мысли съ многострадальнымъ ‘Тартюффомъ’.

Уже не въ первый разъ приходилось Мольеру выводить типъ дворянина, придворнаго, въ качеств комической личности, въ Версальскомъ Экспромт онъ прямо заявилъ, что маркизу пора сдлаться присяжнымъ шутомъ, потшнымъ лядомъ (le plaisant) комедіи, таково его значеніе въ ‘Les Fcheux’. Но остановиться на такомъ поверхностномъ пріем было невозможно для Мольера,— слишкомъ хорошо пришлось ему узнать всю нравственную испорченность и вредное общественное вліяніе этого класса людей,— и подобно тому, какъ отдльныя нападки на ханжество, разсянныя въ его рантъ комедіяхъ, сливаются въ отталкивающій образъ Тартюффа и пріобртаютъ глубокое соціальное значеніе, такъ и Донъ-Жуанъ является центральнымъ типомъ для обширной группы предшествующихъ и послдующихъ комедій Мольера, и которыхъ сосредоточена борьба его противъ могущества аристократіи. Эта борьба, равносильная по энергіи наиболе закону пораженію, которое Мольеръ нанесъ клерикализму, составляетъ главнйшую соціальную заслугу всего его творчества. Ничто не въ состояніи остановить его натиска, то разбиваетъ онъ врага въ частностяхъ, то наноситъ ему ошеломляющій ударъ. Его симпатіи или на сторон народа, или же он съ тою здоровою частью буржуазіи, которой вскор суждено было образовать ‘среднее сословіе’. Онъ старается разрушить въ его глазахъ всякое обаяніе знати. ‘Мщанинъ въ дворянств’ жестоко осмиваетъ поэтому нелпую попытку тянуться во что бы то ни стало за барствомъ, которое прижжетъ съ собой лишь пошлость и позоръ, представители этого сословія являются въ комедіи чуть-ли не наиболе безстыдными изъ всхъ грабителей, обирающихъ доврчиваго Журденя. Въ ‘Жорж Данден’ опять варіація на ту-же тему, усложненная новымъ мотивомъ,— неравнымъ бракомъ ‘мещанина’ съ дворянкой, опять на сторон аристократіи самая плачевная роль, и несчастному Жоржу Дандену приводится биться въ стяхъ интриги и обмана, устроенныхъ на слишкомъ искусный для него свтскій манеръ. Въ ‘Амфитріон’ Мольеръ перенесетъ свою картину въ самый очагъ орндворной жизни и въ яркомъ свт выставитъ атмосферу раболпія и ничтожества, которое скрывается отъ взоровъ низшихъ существъ подъ личиной гордости и родовой чести. Но вс эти отдльныя черты слились въ собирательномъ образ Донъ-Жуана, который поэтому является самымъ тяжкимъ ударомъ, понесеннымъ французскою аристократіею въ семнадцатомъ вк,— и если въ слдующее столтіе будутъ указывать на ‘Свадьбу Фигаро’, какъ на одинъ изъ могущественныхъ толчковъ къ борьб съ старымъ порядкомъ, то справедливость требовала бы признать, что феодальный ореолъ стараго барства былъ уже почти въ конецъ уничтоженъ мольеровскимъ ‘Донъ-Жуаномъ’.

Умнье понять общественное значеніе личности, завщанной поэту готовою традиціею, ставитъ его переработку легенды о Донъ-Жуан безмрно выше всхъ другихъ. Дв старйшія пьесы о Каменномъ Гост, драма испанца Тирсо де-Молины и итальянская комедія Джилиберти, не умютъ подняться выше наглядной сущности сюжета, они назидательны и (у Тирсо) даже религіозны, герой такъ и остается одиночнымъ примромъ испорченности душевной, зауряднымъ и безстыднымъ вертопрахомъ, и его связи съ окружающимъ порядкомъ вещей вовсе не видно, Тирсо пробуждаетъ у Жуана въ послднюю минуту даже раскаяніе, желаніе исповдоваться священнику, и оба автора оставляютъ слуг героя,— личности, сдлавшейся потомъ неотъемлемой спутницей его, подобно врному Санчо около Донъ-Кихота,— роль простого буффона. Два французскихъ предшественника Мольера, Де-Вилье и Доримонъ, были слишкомъ несамостоятельны, чтобъ внести новое пониманіе сюжета. Де-Вилье списываетъ Джилиберти, а Доримонъ, хотя и усиливъ патетическую сторону пьесы, придлываетъ къ ней, посл гибели Донъ-Жуана, благополучное окончаніе, доставляющее торжество добродтели. Тема эта, которая могла быть извстна Мольеру изъ пьесы Тирсо де-Молины и изъ драмы Де-Вилье, которая одно время (съ 1660 года) была ходячею провинціальной пьесой, должна была показаться ему особенно благодарной во время тревогъ, которыя онъ терплъ отъ коалиціи духовенства и знати изъ-за ‘Тартюффа’. Уже у Тирсо Жуану приданы нкоторыя черты, заставляющія счесть его атеистомъ, онъ смется надъ Небомъ, исповдью, священникомъ. Другіе писатели пренебрегли этой чертой. Мольеръ превосходно воспользовался ею,— но не въ цляхъ вульгарнаго обличенія и назиданія. Ему нужно было сдлать Донъ-Жуана не только атеистомъ, но и притворщикомъ, аристократическимъ Тартюффомъ, ему недостаточно было легкихъ очертаній характера сластолюбиваго втренника, но онъ хотлъ настоять на томъ, что подобныя личности создаются и выдвигаются именно дворянской средой, что ея привиллегіи, безнаказанность и роскошничанье, вскормленныя трудомъ народныхъ массъ, доставляютъ человку, въ род Донъ-Жуана, возможность беззаботно скользить по жизни, позоря для своего развлеченія честь, любовь, доброе имя и завтныя убжденія другихъ. Для такого оттнка характеристики героя богатый матеріалъ давала Мольеру окружавшая его жизнь, очень вроятно, что для нкоторыхъ чертъ Жуана, какъ волокиты, онъ имлъ въ валу двухъ свтскихъ щеголей, въ которыхъ его ревность угадывала счастливыхъ поклонниковъ его жены, точно также притворство религіозное, которымъ онъ надлилъ героя, онъ могъ изучить на живомъ примр своего школьнаго товарища, принца Конти, превратившагося посл распущенной, почти цинической молодости, въ святошу, заклятаго врага всхъ удовольствій и особенно театра. Но если нкоторыя слабыя заимствованія изъ литературныхъ источниковъ не могутъ затемнить въ этой пьес громаднаго преимущества самостоятельности и глубины взгляда, то и это отношеніе комедіи къ опредленнымъ личностямъ не придаетъ ей вовсе характера личной мести. Она дышетъ негодованіемъ противъ левы, грозящей всему обществу, противъ безправія, которое отдаетъ его въ рабскую зависимость знатнымъ Донъ-Жуанамъ. Какъ въ отношеніи клерикализма, такъ и здсь, онъ выказалъ еще разъ замчательную прозорливость, зло, имъ прямо обличенное, все усиливалось,— и въ конц столтія не долженъ ли былъ самъ Людовикъ XIV сдлаться коронованнымъ мольеровскимъ Донъ-Жуаномъ, съ христіанской скромностью, даже изуврствомъ на устахъ и сластолюбіемъ на ум?

Въ этомъ новомъ поворот, приданномъ старой легенд, и включается объясненіе того съ виду страннаго факта, что пьеса Мольера вызвала снова сильнйшую оппозицію, тогда какъ другія переработки данной темы могли безпрепятственно держаться на сцен. То были невинные фарсы (какъ, напр., любимая тогда итальянская арлекинада), или слишкомъ поучительныя назиданія,— здсь-же комедія спускалась до глубины народной жизни, поднимала вопросы о положеніи народа, о неравенств сословій, клеймила безнравственность и безчестность лицъ сильныхъ и родовитыхъ. Снова поднялась на ноги вся клика, уже успвшая погубить ‘Тартюффа’, придраться было къ чему, опять мнимое кощунство, опять рзкости героя, приписанныя самому автору, оскорбленіе, нанесенное будто бы (въ сцен съ нищимъ) церкви и христіанской нравственности, которой предпочтена какая-то атеистическая гуманность (humanit). Вс эти (и много другихъ) нападки собраны были въ полемической брошюр ‘Observations sur la comdie du Festin de Pierre’, грубо и злобно написанной какимъ-то адвокатомъ Рошмономъ,— и Мольеру снова пришлось съ чьею-то анонимной помощью отвчать встрчной брошюрой. Тмъ не мене подкопъ удался — хоть и не такъ скоро, посл пятнадцати представленій пьеса была снята со сцены, хотя въ ней были сдланы значительныя измненія и исключена вся сцена съ нищимъ. Комедія оставалась и посл этого зловредною, въ ней отыскивали новыя поруганія вры,— на этотъ разъ въ словахъ Сганареля, который, пытаясь набросать свое толкованіе религіи, опять же не могъ удовлетворить святошъ, находившихъ тутъ явно еретическія мысли, культъ особаго божества, не имющаго ничего общаго съ христіанскимъ Богомъ. Долго пришлось и этой пьес находиться подъ запретомъ, печатные ея экземпляры были истреблены, не смотря на то, что въ нихъ сцена съ нищимъ была заклеена, въ довершеніе всего Томасу Корнелю поручено было (по смерти Мольера) ‘исправить’ ее, и она довольно долго исполнялась въ этомъ обезображенномъ вид…

Настойчивость, съ которою коалиція враговъ Мольера, состоявшая изъ вліятельныхъ людей въ высшемъ свт, въ магистратур и духовной іерархіи, выхватывала у центральной власти одну за другою карательныя мры противъ поэта, представляетъ одну изъ любопытнйшихъ страницъ въ исторіи царствованія Людовика XIV. Въ этомъ случа деспотъ, передъ которымъ, казалось, все сгибалось, принужденъ былъ длать уступки групп людей, не имвшихъ даже въ глазахъ его никакой законной организаціи и права возвышать, свой голосъ. Единственнаго объясненія этой уступчивости нужно искать въ томъ, что противники Мольера искусно выбирали главное свое полемическое оружіе и переводили вопросъ на церковную почву, гд король не смлъ еще выказывать себя самоуправнымъ повелителемъ, къ тому же и строгая мать его, находившаяся подъ сильнымъ вліяніемъ епископовъ, еще бала жива, и многое приходилось длать, чтобъ не раздражить ее. Такъ Людовикъ, желая показать, что вовсе не раздляетъ взглядовъ кабалы, демонстративно принялъ, въ самый разгаръ борьбы изъ-за ‘Донъ-Жуана’, мольеровскую труппу въ свою службу и назначилъ ей большую субсидію, онъ пошелъ даже дальше и на словахъ общалъ Мольеру позволить постановку ‘Тартюффа’ въ измненномъ вид,— но, когда въ Париж дло дошло до перваго спектакля, онъ не въ силахъ былъ помшать вторичному запрещенію пьесы, хотя милостиво принялъ новое прошеніе (placet) Мольера, гд краснорчиво и съ убжденіемъ авторъ отстаивалъ право свободы анализа и обличенія. Когда назначено было первое представленіе, король былъ съ войсками на свер Франціи, и первый президентъ парламента, Ламуаньонъ, человкъ честный, но недалекій и возстановленный клерикальными друзьями противъ пьесы, запретилъ ее своею властью, ссылаясь на то, что не иметъ письменнаго приказа отъ короля. Снова битва была проиграна,— и когда, въ отчаяніи, Мольеръ отправилъ двухъ своихъ товарищей-актеровъ въ лагерь въ королю, они могли добиться отъ него лишь уклончиваго общанія, что онъ по возвращеніи снова поручитъ кому-нибудь пересмотрть пьесу, и тогда, можетъ быть, разршитъ ее для сцены.

Вс эти терзанія, продолжавшіяся безпрерывно уже нсколько лтъ, въ связи съ семейными невзгодами, глубоко потрясли организмъ Мольера. Болзни часто стали посщать его, тогда уже показался у него тотъ изнурительный кашель, который долженъ былъ свести его въ могилу, нервы его разстроились и, пораженный разъ страшной галлюцинаціей, онъ упалъ у воротъ своего дома, куда преграждалъ ему входъ громадный привравъ. Тяжкая болзнь, вынесенная Мольеромъ въ 1667 году, оставила глубокіе слды на его характер и настроеніи. Чаще прежняго сталъ онъ уединяться отъ людей, предаваться меланхолическимъ мыслямъ, жизнь и люди, окружавшіе его, становились все постыле, слишкомъ много разочарованій скопилось въ его душ. Въ такомъ настроеніи легко впасть въ крайнюю, непримиримую и неразборчивую злобу на все человчество, легко сдлаться угрюмымъ нелюдимомъ и человконенавистникомъ въ род классическаго Тимона аинскаго, этого истиннаго родоначальника всего поколнія мизантроповъ. Но натура Мольера была иная: при всемъ негодованіи на существующій порядокъ вещей и общественную деморализацію, онъ никогда не утрачивалъ идеальной вры въ возможность обновленія, разумнаго поворота, онъ продолжалъ врить, что еще есть и всегда будутъ честные и прямодушные люди, для которыхъ стоитъ трудиться. Вокругъ него ихъ было еще слишкомъ мало, и кружокъ, въ которому можно было-бы приложить названіе свободныхъ мыслителей, былъ весь на перечетъ. Но хотлось врить, что везд, въ народной масс, въ глуши таятся безвстныя личности, которыя тмъ-же возмущаются, къ тому же стремятся, какъ и самъ поетъ. Къ подобному настроенію, строго говоря, не слдуетъ вовсе прикладывать ходячаго прозвища мизантропіи. Такой человкъ можетъ презирать господствующее направленіе мысли въ современномъ поколніи, но онъ не презираетъ всего человчества и, еслибъ онъ увидалъ хоть слабый признавъ поворота въ лучшему, онъ съ радостью пошелъ бы ему на встрчу. Еслибъ нужно было сравнить подобный оттнокъ мизантропіи, то разв только съ тмъ привлекательнымъ при всей своей строгости типомъ правдолюбовъ, которыхъ мы встрчаемъ изрдка въ исторіи каждаго народа,— горячихъ и невоздержныхъ на языкъ, смло громящихъ пороки и съ виду неумолимыхъ и безпощадныхъ, чья горячность однако иметъ всегда опредленную цль, чья дятельность выполняетъ сознательную программу и посвящена защит гонимыхъ и угнетенныхъ. Таковъ Альцестъ, главный герой той пьесы, въ которой стона отразилось это душевное состояніе Мольера. Лишь отсутствіе въ современной ему фразеологіи боле подходящаго термина заставило его назвать Альцеста мизантропомъ. Въ немъ именно мы видимъ необыкновенно живо схваченное прямо съ натуры соединеніе энергіи и слабости, ненависти и любви, разрыва съ людьми и потребности въ искренней привязанности. Альцестъ отнюдь не прямолинейная натура, и потому-то въ немъ столько человчески-правдиваго. Онъ длаетъ исключенія изъ своего суроваго приговора надъ людьми, до послдней возможности онъ еще вритъ въ порядочность Филэнта и поддерживаетъ съ нимъ дружескія отношенія, въ кроткой Эліант онъ отгадываетъ самоотверженную и честную натуру, сочувствующую его прямот, наконецъ онъ способенъ идеализировать Селимену, несмотря на все ея легкомысліе. Онъ ее искренно любитъ, готовъ ей многое прощать, мирится съ нею посл рзваго разрыва, эта привязанность всего боле примиряетъ его съ жизнью, и онъ будетъ глубоко несчастенъ въ ту минуту, когда и въ любимой женщин увидитъ т же черты предательства и измны, которыя его возмущали въ остальныхъ людяхъ. Но онъ ждетъ отъ жизни не одного только отзыва на симпатіи дружбы или любви, и не на этомъ строитъ все свое недовольство: мы видитъ этого очевидно зажиточнаго человка, чья судьба могла бы пройти торнымъ путемъ свтской карьеры, смло протестующимъ противъ разврата и раболпія двора, противъ беззаконія и произвола суда, противъ ханжества, заступающаго мсто религіи, противъ шпіонства и доносовъ, которые не разъ коснулись и его самого, наконецъ и въ боле частномъ вопрос о направленіи литературы онъ требуетъ коренного поворота отъ лживой манерности и салонной замкнутости въ естественности и сближенію съ народомъ. Везд слышатся бодрыя, мужественныя ноты, чувствуется свжесть мысли, сказываются порывы неудавшагося общественнаго дятеля, которому недостаетъ лишь широкой и достойной его арены дйствій. Но вмст съ тмъ Альцестъ все-таки главный герой комедіи, это должно было въ свое время сильно поражать тхъ, кто по заведенному обычаю ждалъ отъ комическаго произведенія лишь забавныхъ картинъ, да и теперь еще, въ удивленію, не замолкли толки о томъ, входило ли въ виды Мольера изобразить Альцеста лицомъ комическимъ, подсмяться надъ нимъ. Мольеръ не скрылъ отъ себя, что неревсъ горячности, темпераментъ легко вспыхивающій не лишенъ подчасъ забавныхъ сторонъ, съ тою-же правдивостью, съ которою онъ могъ сдлать своего мизантропа влюбленнымъ, онъ не пощадилъ въ немъ и случайныхъ вспышекъ нетерпимости, способныхъ вызвать у насъ улыбку. Но несомннно, что все сочувствіе его на сторон Альцеста, и что изъ двухъ умышленно сопоставленныхъ въ этой пьес нравственныхъ воззрній, перевсъ симпатій его будетъ не въ пользу обыденной мудрости, сглаживающей вс житейскія шероховатости удобными, и вовсе не безчестными, компромиссами,— словомъ, не въ пользу мудрости Филэнта, хотя съ нею и легче жить.

Не могъ онъ выставить въ безусловно комическомъ вид своего героя и потому, что вложилъ въ него лучшія стороны своего характера. ‘Мизантропъ’ безспорно наиболе субъективная изъ всхъ пьесъ Мольера, хотя и можно прослдить весьма немного чертъ, подмченныхъ авторомъ у нсколькихъ личностей съ складомъ характера, напоминавшимъ мизантропа (напр., герцога Монтозье, Буало и др.), и еще меньше литературныхъ заимствованій, главная сущность пьесы воспроизводитъ душевное состояніе самого Мольера, и мысли, и чувства героя принадлежатъ самому поэту. Для всякаго внимательнаго читателя становится ясно, что за отношеніями Альцеста къ Селимен скрывается одинъ изъ наиболе тяжелыхъ эпизодовъ брачной жизни Мольера. Конечно, эту близость не нужно доводить до мелочей, останавливаясь каждый разъ въ недоумніи, когда он не сходятся въ буквальномъ тождеств. Между Мольеромъ и Армандой въ дйствительности не было, наприм., такого окончательнаго разрыва, какой происходитъ въ комедіи между Альцестомъ и Селименой, но частныхъ, повременныхъ разрывовъ было нсколько, и каждый разъ они казались вчными,— но потомъ Мольеръ, точно Альцестъ въ первыхъ актахъ, первый протягивалъ руку, снова все забывалъ и сближался съ женой. Такой эпизодъ и внесенъ имъ на сцену и, ради художественныхъ цлей, доведенъ до крайняго результата. Но, если многія мысли, даже, какъ можно догадываться, многія подробности діалога, отдльныя слова, перенесены были Мольеромъ изъ его жизни прямо на сцену, то и въ характер Селимены вся основа взята у Арманды,— и, по правд сказать, при всемъ легкомысліи и кокетств, которымъ ее надлилъ авторъ, все-таки мы какъ будто замчаемъ желаніе найти ей нкоторое оправданіе,— новый проблескъ всепрощающей любви. Селимена слишкомъ еще молода, окружена развратнымъ обществомъ, которое сбиваетъ ее съ истиннаго пути, слаба характеромъ, у нея есть порядочные инстинкты, и изъ толпы поклонниковъ она все-таки отличила умнаго, хоть и крутого, рзкаго Альцеста,— во ей хочется еще жить, воспользоваться молодостью, а онъ, чудакъ, зоветъ ее бросить свтъ и людей, и скрыться съ нимъ съ пустын. Она готова на уступки, но такая уступка была-бы для нея самоубійствомъ, и она въ ршительную минуту отвчаетъ отказомъ. Она врядъ-ли очень виновна,— они просто не сошлись характерами, онъ жестоко ошибся и долженъ нести вс послдствія своей ошибки,— живое отраженіе: судьбы самого Мольера.

Эта необыкновенная близость пьесы къ личной жизни автора длаетъ ее однимъ изъ благодарнйшихъ матеріаловъ для его біографіи, присоединяясь въ соціальному значенію высказаннаго въ ней протеста и широт изображенія нравовъ, охватывающаго на этотъ разъ не одинъ лишь угоновъ общества,— клерикальные нравы, дворянскій бытъ,— но всю общественную и государственную жизнь своего времени, она выдляетъ уже сама по себ ‘Мизантропа’, ставя его высоко среди произведеній автора. Но и въ чисто художественномъ отношеніи эта комедія представляла собою нчто ўон небывалое. Впервые выступало въ ней врное жизни соединеніе трагическаго съ комическимъ, вскор довольно неудачно отмченное названіемъ высокой, впервые послышался на театральныхъ подмосткахъ такой рзкій вызовъ личности въ обществу, зритель охваченъ и сочувствіемъ въ сердечнымъ страданіямъ Альцеста, и симпатіею къ его протесту, и смхомъ надъ потшными лицами комедіи, маркизами, Оронтомъ, передъ нимъ стоятъ живые люди, съ плотью и кровью, далеко ушедшіе отъ условныхъ типовъ итальянской комедіи, пьеса тревожитъ его, пробуждаетъ въ немъ массу сомнній и вопросовъ,— и при всемъ этомъ, она не подходитъ ни подъ какую теорію, ея экспозиція и дальнйшее развитіе стоятъ ниже ‘Тартюффа’, а все-таки впечатлніе живо и сильно. Авторъ еще разъ, въ сцен сонета, объявилъ войну теоріи,— не въ этомъ-ли тайна обаянія пьесы?…

Дйствительно, Гёте былъ правъ, признавая за ‘Мизантропомъ’ совершенно обособленное мсто во всемірной литератур. Онъ безспорно выше другихъ произведеній на ту-же тему, не исключая Шекспирова Тимона, онъ опережаетъ свой вкъ и производитъ истинную революцію въ литературномъ вкус. Если Мольера называть романтикомъ, въ смысл литературнаго революціонера, то во глав его разрушительныхъ дяній нужно поставить ‘Мизантропа’.

Опережать свой вкъ, значитъ не быть вполн оцненнымъ современниками. О ‘Мизантропъ’ не избжалъ этой участи, изучать и сколько нибудь врно понимать его стали лишь въ восьмнадцатомъ вк, французская же публика мольеровскихъ временъ была скоре поражена, озабочена, чмъ приведена въ восхищеніе. Видно, что многіе не могли разобраться въ вынесенныхъ впечатлніяхъ, то принимая Альцеста лишь за благонамреннаго проповдника, то любуясь сонетомъ Оронта и потомъ смущаясь при вид того, что онъ подвергается посмянію. Посл перваго представленія, 4-го іюня 1666 года, пьеса давалась двадцать разъ, но публики становилось все меньше, и для привлеченія ея Мольеръ наскоро поставилъ откровенно веселую и боле понятную для средняго зрителя пьеску, ‘Лекаря поневол’, основанную на легенд, обошедшей когда-то всю Европу, не исключая и Россіи. Нсколько времени об пьесы давались вмст, и, только пріучивъ наконецъ публику къ серьезности своей главной пьесы, Мольеръ могъ предоставить ее собственнымъ ея силамъ, давая ее безъ помощи фарса.

Но и за работою надъ ‘Мизантропомъ’ онъ не забылъ позорнаго запрета, все еще тяготвшаго надъ ‘Тартюффомъ’, возмутительность гоненія стала еще поразительне, когда вскор посл второго запрещенія, архіепископъ парижскій въ пастырскомъ посланіи запретилъ всмъ врующимъ, подъ прахомъ отлученія отъ церкви, читать или смотрть эту пьесу. Мольеръ не переставалъ агитировать у короля въ защиту ея, и наконецъ, воспользовавшись благодушнымъ, примирительнымъ настроеніемъ, установившимся посл окончанія войны, и, какъ думаютъ теперь, благодаря вмшательству просвщеннаго папскаго нунція, онъ вырвалъ у короля же, юное разршеніе, правда, опять потребовались измненія, такимъ образомъ сложилась третья и послдняя редакція пьесы, но зато 5-го февраля 1669 года состоялось наконецъ первое полное представленіе ‘Тартюффа’, который вскор посл того былъ напечатанъ съ предисловіемъ автора, размазавшаго обо всхъ своихъ испытаніяхъ… Побда была на сторон Мольера.

Съ этой минуты высшая степень развитія, до которой суждено было дойти его таланту, была достигнута. Тсно связанныя и по исторіи своего возникновенія, по сущности своихъ задачъ и предметамъ сатиры, три важнйшія пьесы, ‘Тартюффъ’, ‘Донъ-Жуанъ’, ‘Мизантропъ’, образуютъ какъ-бы одно цлое, подобно древне-греческимъ трилогіямъ. И эта единственная въ своемъ род мольеровская трилогія увнчай все творчество поэта. Еще нсколько лтъ оставалось ему жить и дйствовать, и въ это время изъ подъ пера его будутъ выходить произведенія прекрасныя, подчасъ удивительныя по запасу веселости, который он вдругъ обнаруживаютъ въ этомъ грустно-настроенномъ человк, но никогда он не въ состояніи будутъ сравняться по достоинству съ трилогіею. Еще разъ вернется онъ въ ‘Ученыхъ Женщинахъ’ къ тем, затронутой имъ въ молодости, и однимъ ударомъ уничтожитъ репутацію новйшаго салоннаго кумира, аббата Котэна, оживитъ въ своемъ ‘Скупомъ’ старую фабулу Плавта, введя ее въ тяжелую обстановку французской буржуазной семьи, вспомнитъ въ ‘Продлкахъ Скапена’ старую свою любовь къ итальянской комедіи приключеній, а въ ‘Пурсоньяк’ и ‘Графин д’Эскарбанья’ различныя комическія черты своей старой знакомки-провинціи, и нсколько разъ вернется къ насмшкамъ надъ докторами и медициной, безсиліе и шарлатанство которой ему приходилось все ближе узнавать, по мр того, какъ неотвязчивая болзнь сильне захватывала его въ свою власть.

Лишь одинъ разъ послышится намъ въ произведеніяхъ послдняго періода отголосокъ мужественныхъ нотъ, звучавшихъ въ трилогіи. То было именно въ Амфитріон. Взятый, подобно Школ Мужей и Скупому, изъ міра классической комедіи, сюжетъ этой пьесы превратился у Мольера въ рзкую политическую сатиру на современность, и, что еще примчательне, на самого короля. Правда, пріемъ, употребленный при этомъ, былъ необыкновенно искусенъ, и недальновидный зритель могъ поврить, что иметъ дло съ тонкимъ комплиментомъ повелителю Франціи. (Такъ смотрятъ на эту пьесу и теперь нкоторые критики). Но Мольеръ былъ слишкомъ честною натурою, чтобъ простирать свое разсудочное сочувствіе до крайнихъ предловъ и спокойно присутствовать при возраставшемъ самоуправств Людовика. Только передъ тмъ король отнялъ жену у герцога Монтеспана, сдлалъ ее своею любовницей, и когда взбшенный мужъ не захотлъ, подобно многимъ другимъ, бывавшимъ въ его положеніи, смиренно подчиниться, и осмлился протестовать, весь дворъ старался образумить его, доказывая, что для него истинное счастье, что королю угодно было обратить свой взоръ на его жену. Этотъ эпизодъ былъ до того возмутителенъ, что придалъ желчную иронію изображенію безнаказанныхъ ‘божественныхъ’ амуровъ. Въ ‘Амфитріон’, сквозь заоблачный ореолъ, которымъ окруженъ тутъ громовержецъ Юпитеръ, нетрудно разглядть черты ‘Короля — солнца’.

Между королемъ и Мольеромъ не было боле прежняго согласія и близости, у Людовика являлись другіе фавориты,— Расинъ, выдвинутый Мольеромъ и измнившій ему, музыкантъ-авантюристъ Люлли, тоже поднятый имъ изъ ничтожества и интриговавшій потомъ противъ него. Враги смле стали дйствовать, и печатали въ Голландіи, Кёльн, можетъ быть даже въ Париж, цлыми книгами позорнйшіе пасквили,— цлую комедію ‘Elomire hypocondre’ съ грязными вымыслами о его жен, картину адскихъ терзаній Мольера (l’Enfer burlesque)’и т. д. Съ этимъ совпало нсколько утраты близкихъ людей,— двухъ дтей Мольера, и самой Маделены. Эти огорченія должны были способствовать развитію предсмертной болзни поэта. Съ нкотораго времени онъ вводитъ кое-гд въ своихъ комедіяхъ насмшливыя выходки надъ кашлемъ, который его постоянно мучитъ. Шуткой или критическимъ отношеніемъ къ своей мнительности онъ старается ободрить и излечить себя. Невжество современныхъ ему медиковъ слишкомъ хорошо ему знакомо, и потому, посл отдльныхъ выходокъ противъ нихъ, которыя онъ позволялъ себ прежде, въ ‘Пурсоньяк’, ‘Лекар поневол’, онъ попадаетъ на мысль размыкать свое горе и частыя думы о близкомъ конц Одою шуткой заразъ и надъ больными, и надъ ихъ врачами, онъ и въ послдней своей пьес, ‘Мнимомъ Больномъ’, избираетъ скрытымъ предметомъ насмшки себя и свои неющи. Дли того чтобъ насмшка вышла сильне, онъ какъ будто усиливаетъ веселость, которая льется у него черезъ и становится безумно-неудержимой въ шутовской церемоніи посвященія Аргана въ доктора, написанной на невообразимой макаронической, т.-е. смшанной съ французскими словами, латыни.

Но болзнь, отъ которой страдалъ Мольеръ, не была мнимой и отъ нея невозможно было отдлаться шуткою. Во время четвертаго представленія Мнимаго Вольнаго, 17 февраля 1673 года, Мольеръ, исполнявшій главную роль, почувствовалъ себя до такой степени дурно, что едва могъ говорить, т судорожныя движенія, которыя вызывала въ немъ болзнь, были какъ нельзя боле кстати въ подобной роли, зрители были въ восторг, находя, что никогда онъ такъ прекрасно не игралъ. Но, когда въ церемоніи посвященія въ доктора, заканчивающей пьесу, Мольеру пришлось произносить слова присяги, то во второй разъ онъ, едва выговоривъ слово ‘juro’, упалъ безъ чувствъ и былъ отнесенъ въ сосдній съ театромъ домъ его, въ rue Richelieu, и, придя на короткое время въ сознаніе, умеръ безъ духовника, только дв странствующія монахини, случайно находившіяся въ дом, молились около его постели.

Эта случайная обстановка его смерти дала возможность его врагамъ отмстить ему еще разъ оскорбительнымъ образомъ. Ссылаясь на то, что онъ умеръ безъ покаянія, архіепископъ отказалъ наотрзъ въ разршеніи церковныхъ похоронъ и не давалъ мста ни на какомъ кладбищ. Эта злопамятность возмутила даже вдову, въ которой проснулись въ эту минуту жалость, стыдъ, можетъ быть даже прежняя любовь. Она все подняла на ноги (замтимъ, что король не захотлъ ей помочь) и, если не успла вполн сломить оппозицію, то все таки домолилась для праха великаго человка скромнаго уголка земли,— какъ выразился тогда-же Буало: ‘un peu de terre obtenu par prire’.

Такъ кончилась взволнованная, полная борьбы и страданій и увнчанная славой жизнь человка, котораго творческая сила и свобода мысли вывели изъ самой жалкой доли и поставили однимъ изъ любимйшихъ наставниковъ человчества. Его именемъ отмченъ крупный переворотъ въ литератур новой Европы, онъ, этотъ трезвый реалистъ, настоящій родоначальникъ нашего театра, видящаго благодаря ему въ служеніи важнйшимъ общечеловческимъ интересамъ свое главное призваніе. Лучшія силы свои положилъ онъ въ борьб за любимыя идеи, не боялся вражды и гоненій, и образъ его поэтому остается однимъ изъ наиболе свтлыхъ явленій въ лтописяхъ человческой мысли.

Алексй Веселовскій.

ЛИТЕРАТУРА О МОЛЬЕР.
(Главныя произведенія).

А. Bazin. Notes historiques sur la vie de Molire. Paris 1861 I (Saint-Denis et Mallet).

J. Taschereau. Histoire de la vie et des ouvrages de Molire. 5-e dition. P. 1863 (Fume).

Edouard Thierry. Documents sur le Malade imaginaire. 1880.

Paul Stapfer. Petite comdie de la critique littraire ou Mol. jug selon les trois coles philosophiques. P. 1866 (Mich. Lvy).

Jules Loiseleur. Les points obscurs de la vie de Molire. P. 1877 (Liseux).

Edouard Thierry. Le rgistre de Lagrange, P. 1876.

Louis Moland. Molire et la comdie italienne. P. 1867 (Didier).

Arsne Houssaye. Molire, sa femme et sa fille. P. 1880, Dentu (роскошное изданіе съ массой портретовъ Мольера, его жены, и снимками съ старинныхъ гравюръ къ мольеровскимъ изданіямъ, текстъ слабый).

Jules Claretie. Molire, sa vie et ses oeuvres. P. (Lemerre),

Jeannel. La morale de Molire. P. 1867 (Thorin).

Victor Fournel. Les contemporains de Molire (богатый сборникъ пьесъ современныхъ Мольеру и иногда полемизирующихъ съ нимъ). P., Didot, 1863—75, три тома.

Paul Lacroix. Collection moliresque (перепечатки рдкихъ сочтеній, относящихся къ жизни и сочиненіямъ Мольера), Genve-Turin, 1867—70, 17 томиковъ.

Его-же. Nouvelle collection moliresque. Новая серія, выходить и настоящее время въ Париж, librairie des Bibliophiles.

Его-же. Bibliographie moliresque. Полный (до 1875 года) указатель литературы о Мольер. Р. 1875, Fontaine.

Его-же. Iconographie moliresque. Указатель портретовъ, грамотъ, эстамповъ и т. д., относящихся въ Мольеру. 1876, Fontaine.

Lotheissen. Molire, sein Leben nnd seine Werke. Frankfurt, 1880 (Rtten and Lning).

Mahrenholz. Molire’s Leben und Werke. Heilbronn, 1881.

Paul Lindau. Molire, eine Ergnzung der Biographie des Dichters. Leipzig, Barth, 1872.

Hermann Fritsche. Molire-Studien. Ein Namenbuch zu M. Werken. Danzig, Bertling, 1868.

Humbert, Claas. Shakspeare, Molire und die deutsche Kritik. Leipzig, Teubner, 1869.

Его-же. Englands Urtheil aber Molire. Bielefeld, 1878 (Galcker).

Его-же. Deutschlands Urtheil aber Molire. 1883. Oppeln, Franck.

Mangold. Molire’s Tartuffe. Geschichte und Kritik. Oppeln (Maske), 1881.

Его-же. Molire’s Misanthrope. Kritische Studie. Oppeln, 1882.

А. Веселовскій. Этюды о Мольер:

I. Тартюффъ. Исторія типа и пьесы. М. 1879.

II. Мизантропъ. Опытъ новаго анализа пьесы и обзоръ созданной ею школы. М. 1881.

Наконецъ иного статей въ обоихъ журналахъ, посвященныхъ Мольеру: въ Moliriste (выходитъ съ апрля 1879) и Molire-Museum (вышло 5 книгъ).

Лучшія изданія сочиненій Мольера. Oeuvres de M., р. par Louis Moland, P. Garnier Frres, и Oeuvres de M., въ коллекціи Grands crivains de la France (вышло семь томовъ), P., Hachette. Редакція послдняго, лучшаго изъ всхъ, изданія принадлежитъ Эжену Денуа и Полю Менару.

Прекрасныя школьныя изданія Тартюффа, Мизантропа и Скупого, со множествомъ примчаній, Шарля Ливе, 1882—83, Dupont. Вскор выйдутъ въ одной книг ‘Prcieuses’ и ‘Ученыя женщины’.

Мольеръ.Біографическій очеркъ.

Читайте также:

Мольеръ.
Біографическій очеркъ.