Байрон, Веселовский Алексей Николаевич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Алексй Веселовсікй.

БАЙРОНЪ.
БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.

Съ двумя фототипіями работы К. А. ФИШЕРА.

МОСКВА.
Типо-литографія А. В. Васильева и К^о, Петровка, д. Обидиной.
1902.

0x01 graphic

Опытъ біографическаго очерка Байрона, составившійся изъ ряда статей въ ‘Встник Европы’ (съ марта 1900 года), для отдльнаго изданія вновь переработанныхъ и дополненныхъ, задуманъ былъ въ виду своевременности обобщенія изслдованій о жизни и дятельности поэта, замтно умножившихся на запад, и появленія ‘окончательнаго’ изданія произведеній Байрона, предпринятаго подъ редакціею спеціалистовъ внукомъ его, лордомъ Ловлэсомъ, и массой новаго матеріала, стихотвореній, варіантовъ, писемъ (около шестисотъ, дотол неизвстныхъ) разъяснившаго существенныя черты біографіи автора ‘Донъ-Жуана’. Прежніе своды, характеристики, очерки, видимо устарли, блестящіе этюды Тэна, Брандеса отстали отъ новйшей литературы о Байрон (статья перваго критика почти на сорокъ лтъ), считавшаяся чуть не классическимъ пособіемъ для пониманія личности поэта (несмотря на прорывающуюся часто суровость и нравственную нетерпимость біографа) книга Эльце также давно нуждается въ переработк, несмотря на (очень запоздалый) поворотъ симпатій общества и литературы въ Англіи къ великому и многострадальному поэту-соотечественнику, цльныхъ и безпристрастно выдержанныхъ характеристикъ мы не встрчаемъ, трудъ, котораго мы въ прав ожидать отъ превосходнаго знатока дла, м-ра Протеро, еще только намченъ въ стать его о дтств поэта.

Съ другой стороны руководило желаніе дать русскому читателю очеркъ жизни и творчества поэта, который былъ нкогда не только властителемъ думъ и художественнымъ образцомъ во всей европейской литератур, но, въ частности, въ русской поэзіи и общественной жизни отмтилъ своимъ вліяніемъ одинъ изъ наиболе содержательныхъ, умственно возбужденныхъ періодовъ. Кром нсколькихъ переводныхъ характеристикъ (т.-е. опять Брандеса и Тэна), запасъ свдній по данному предмету, находящихся въ распоряженіи нашего читателя, очень скуденъ. Странно сказать,— послдняя обширная, хоть и компилятивная, работа по Байрону на русскомъ язык относится къ 1850 году (статьи Рдкина въ Современник).

Собравъ, по возможности, все сколько-нибудь цнное изъ работъ по Байрону въ главныхъ европейскихъ литературахъ я пользовался кром того рукописными или рдкими печатными матеріалами въ библіотекахъ Англіи и Италіи (Британскомъ Музе, Національной Библіотек во Флоренціи, Университетской въ Пиз) и прошелъ въ своихъ путешествіяхъ почти всюду по слдамъ Байрона, чтобъ на мст многое Проврить и объяснить себ въ фактахъ его жизни и творчества. Такъ сложился настоящій біографическій очеркъ. Разноплеменный байронизмъ сознательно оставленъ мною незатронутымъ, какъ тема сама по себ богатая и сложная, къ которой, быть-можетъ, я вернусь.

Закончу выраженіемъ благодарности за содйствіе моей работ издателю Байроновскихъ сочиненій, м-ру Джону Мэррею, редактору переписки поэта, м-ру Роуланду Э. Протеро, и ветерану итальянской науки, пизанскому профессору Алессандро Д’Анкона.

——

Изъ прилагаемыхъ фототипій одна снята съ портрета Байрона, работы Филлипса,— по мннію ближайшихъ къ поэту лицъ, лучшаго его изображенія, другая воспроизводитъ статую, изваянную Торвальдсеномъ, предназначавшуюся для Вестминстерскаго Аббатства и теперь красующуюся въ Кэмбриджскомъ университет.

I.

‘О, какъ хотлъ бы я снова стать безпечнымъ ребенкомъ, жить въ глуши шотландскихъ горъ, то блуждая въ лсной, дикой чащ, то носясь по темной синев волнъ! Съ спсью британцевъ никогда не помирится тотъ, кто родился свободнымъ!’ — восклицалъ Байронъ въ одномъ изъ раннихъ стихотвореній своихъ ‘Часовъ досуга’ (‘I would I were a careless child’). Первыя сознательныя впечатлнія дтства, семьи и школы неразрывно связались у него съ красотой и привольемъ Шотландіи, съ пснями, преданіями и духомъ вольности ея горцевъ, съ ‘могучими ея скалами’ и ‘немолчно шумящимъ океаномъ’. Хотлось врить, что только страна свободы и могла быть родиной ‘of а free-born soul’. Но житейская проза обставила рожденіе поэта, вмсто величавой декораціи горъ и моря, сутолокой огромнаго города. Теперь уже давно снесенъ {Онъ замненъ огромнымъ многоэтажнымъ зданіемъ (первый домъ отъ Oxford Street по направленію къ скверу, слва). На немъ, среди лпной рамы съ колонками, красуется медальонъ Байрона съ подписью ‘Byron born here 1788’).} домъ (на Holies Street, 24), гд въ нсколькихъ шагахъ отъ одной изъ главныхъ торговыхъ артерій Лондона, Oxford Street’а, на рубеж ея водоворота и затишья Cavendish Square, въ скромной обстановк квартиры, нанятой проздомъ, на время, увидлъ свтъ, 22 января 1788 г., Байронъ. Но этотъ прологъ скрылся отъ него навсегда за густою пеленой,— когда же проснулось сознаніе, солнце ярко свтило, горы алли и рокотало море.

Романтическая любовь мальчика къ предкамъ, вра въ блестящее прошлое своего древняго рода, красивый вымыселъ объ участіи Байроновъ въ крестовыхъ походахъ, пришли потомъ вмст съ внезапно выпавшимъ ему на долю титуломъ, родовымъ замкомъ, приманками герба и рыцарскихъ традицій. Но, несмотря на то, что по его выраженію, мать была горда, какъ Люциферъ,— на его дтств лежалъ отпечатокъ демократическій, не чистокровно-народный, плебейскій, а тотъ, что неизбжно является слдствіемъ захудалости знатной семьи, принужденной ‘опроститься’. Ребенокъ родился словно на перепуть, во время тревожныхъ скитаній разорившейся и несчастной матери, скрылся потомъ съ нею на восемь лтъ въ живописномъ, захолустномъ и дешевомъ для житья Эбердин, любилъ свою деревенскую няню, игралъ съ деревенскими дтьми, лтомъ часто живалъ въ горахъ, слышалъ народныя псни, началъ учиться въ первобытнйшей школ, не зналъ ни роскоши, ни блеска, но не замчалъ ни лишеній, ни мелочной борьбы за существованіе, и потому ранніе годы свои провелъ беззаботно. Когда, въ первое путешествіе, при вид дикихъ красотъ Албанскаго хребта ему вспомнились шотландскія горы, и мысль понеслась къ дтству, онъ увидлъ себя не холенымъ барченкомъ, сознающимъ, что онъ потомокъ рыцарей, а расцвтшимъ на вол деревенскимъ мальчикомъ, съ здоровыми, бодрыми инстинктами, общавшими дятельную, нормальную жизнь,— и ему стало грустно…

Блаженное ребяческое невдніе жизни, способное безпечно играть возл горя, не дало ему слишкомъ рано осмыслить того, что его окружало, понять печаль и оскорбленное чувство матери, причину неровностей и вспышекъ ея нрава, тайну стсненности ихъ положенія, заброшенности ихъ среди богатой родни, а ранняя смерть отца (черезъ три года посл рожденія ребенка, въ 1791 г.), чей образъ совсмъ не сохранился въ его памяти {Взамнъ составился у поэта и его сестры фиктивный образъ отца,— какъ онъ грезился имъ по разсказамъ и слухамъ. Когда передъ отъздомъ въ греческую экспедицію Байронъ получилъ экземпляръ французскаго перевода своихъ сочиненій, изданнаго Amde Pichot (Oeuvres compl&egrave,tes de L. Byron, Paris, 1823) и сопровожденнаго біографическимъ очеркомъ, очень сурово отнесшимся къ отцу поэта, Байронъ поспшилъ переслать издателямъ свои недовольныя замчанія. Отецъ рисуется въ нихъ храбрымъ офицеромъ, красавцемъ, превосходнымъ собесдникомъ, блестящимъ свтскимъ человкомъ,— правда, безпечнымъ, увлекающимся и т. д.}, не дала ему понять характеръ центральнаго лица въ разыгравшейся незадолго передъ тмъ семейной драм.

Это была скоре тяжелая траги-комедія влюбчивой, эксцентричной и зажиточной провинціалки и неотразимаго, но промотавшагося красавца, игрока, удивительнаго танцора и Донъ-Жуана, печальный фарсъ любви и грубаго разочарованія, самопожертвованія и безцеремоннаго хищничества, съ циническимъ хохотомъ, семейными сценами, наконецъ разрывомъ,— и съ безграничнымъ обожаніемъ мучителя, обидчика и разорителя, которому бдная женщина готова бывала снова все отдать, когда онъ въ трудную минуту вспоминалъ о ней и удостоивалъ ее своего посщенія {Когда изданіе байроновской переписки было уже закончено, найдено было и напечатано (въ 1901 г., Letters, VI, 232) любопытное письмо матери поэта къ родственниц, сообщившей ей о смерти м-ра Байрона. Такъ много терпвшая отъ него женщина съ участіемъ вывдываетъ, не упоминалъ ли онъ передъ смертью о ней, и старается оправдать его поведеніе, ‘несмотря на вс его слабости, она всегда искренно его любила, необходимость, а не перемна въ чувств разъединила ихъ’ и т. д.}. Все это — черты болзненныя, ненормальныя. Когда мальчику пришлось, наконецъ, понять ихъ раньше другихъ житейскихъ противорчій,— впечатлніе было удручающее. Рано овдоввшая (всего 26-ти лтъ), съ годами все сильне подпадавшая и горю, и раздраженію, мать, въ минуты аффекта вымещавшая на сын грхи его отца, съ тмъ, чтобы потомъ кинуться ему на шею и душить поцлуями,— пугала его, казалась безсознательной, невмняемой. Дизраэли очень близко къ истин описалъ подъ вымышленными именами отношенія Байрона къ матери въ своемъ роман ‘Venetia’ {По всему этому роману разсяны подобныя же точныя черты, но фабула до того (умышленно) перепутана изъ біографіи Байрона и Шелли, что его трудно счесть біографическимъ пособіемъ. Байронъ выведенъ то подъ именемъ Марміона Герберта, то подъ личиною лорда Кадорсиса. Дизраэли позволялъ себ иногда смлые вымыслы, такъ на остров святого Лазаря, близь Венеціи, происходитъ у него примиреніе Марміона (Байрона) съ женою, которую притомъ зовутъ такъ же, какъ супругу поэта (Annabell). За то авторъ съ негодованіемъ бичуетъ нетерпимость, съ которою общество набросилось на ‘Марміона’… Романъ Дизраэли изд. впослдствіи вновь Таухницомъ.}. Психическіе задатки съ обихъ сторонъ носили слды отравы.

Для изслдователя вліянія наслдственности родословная Байрона представляетъ много данныхъ, способныхъ объяснить сложный душевный его организмъ и своеобразныя свойства его характера, который принято называть ‘загадочнымъ’. Это — очень заманчивый пріемъ, и онъ въ большомъ ходу у новйшихъ біографовъ и ‘эссеистовъ’, если поддаться ему,— можно притти къ томительной, по обилію преступности и психической болзненности, нисходящей лстниц, на послднемъ переход которой ожидаешь встртить не геніальнаго поэта и ‘благороднаго адвоката человчества’, а маніака, ‘маттоида’, или ‘uomo delinquente’, съ печатью Каина на чел. Искусно введенное Байрономъ въ XIII-ую пснь ‘Донъ-Жуана’ описаніе Ньюстэдскаго аббатства, съ памятниками старины, изображеніями предковъ и т. д., даетъ иногда поводъ къ мрачно разрисованной картин: блуждая по длиннымъ галлереямъ ддовскаго замка, поэтъ во всхъ портретахъ и изваяніяхъ старыхъ рыцарей и новйшихъ безпутныхъ баръ видлъ наглядную лтопись ихъ бурнаго или кроваваго прошлаго и чувствовалъ роковое предопредленіе, нависшее и надъ его судьбой (такъ Тургеневскіе ‘Три портрета’ напоминали герою повсти ужасы самоуправства и крпостничества). Но, не насилуя истины въ угоду теоріи, и не обращая чуть не у каждаго изъ Байроновъ малйшихъ ихъ отклоненій отъ нормы въ тяжкіе грхи или болзни,— нельзя не признать, что накопленный нсколькими поколніями запасъ страстности, неукротимаго эгоизма, боевого задора, пылкой и эксцентричной фантазіи, привыкшей осуществляться во что бы то ни стало, несущейся къ цли, хотя бы на пути были чужая жизнь, чужое благо,— былъ великъ {Обзору трагической части родословной Байрона посвящено было недавно нсколько любопытныхъ статей одного изъ ревностныхъ провинціальныхъ англійскихъ байронистовъ — Bullock, Tragic adventures of Byron’s ancestors, Aberdeen Free Press, 1898, ноябрь.}. Если ддъ Байрона, адмиралъ, сознательно растратилъ кипучую энергію на кругосвтныя плаванія, морскія войны, опасности, и тмъ смирялъ излишества темперамента,— безумная горячность его брата привела, въ разгар ничтожнаго спора, къ дуэли, походившей на убійство, и побуждала незаслуженно и тяжко оскорблять жену и домашнихъ. У отца поэта родовая пылкость осложнилась мотовствомъ, азартомъ игрока, храбростью воина (во время службы въ Америк) и отвагой авантюриста, способностью увезти отъ мужа первую свою жену, продать себя второй, бравировать отцовскую суровость и происки кредиторовъ, въ полтора года промотать состояніе жены, грубо обращаться съ нею, бросить ее, а когда все сорвалось,— пустить себ пулю въ лобъ (преданіе, которому врилъ Байронъ, отецъ его умеръ одиноко, въ Валансьенн).

Въ жилахъ Гордоновъ, предковъ матери, текла такая же горячая кровь. Если отца поэта прозвали ‘сумасшедшимъ Байрономъ’, отецъ мистриссъ Байронъ кончилъ жизнь самоубійствомъ, бросившись въ каналъ въ Бат безъ всякой видимой причины {Это утверждалъ самъ Байронъ въ письм изъ Равенны 1821, (No 937), затронувъ вопросъ о наслдственной передач нервности въ его семь.}, и передалъ дочери невыносимый нравъ, доводившій ея сына еще въ отрочеств до рзкихъ ссоръ съ нею, до желанія разрыва, и слитый изъ безумныхъ капризовъ, экстаза, гнва и меланхоліи.

Психическое наслдіе несомннно было, и наслдіе печальное (поэта назвали недавно ‘сыномъ своей матери’ {R. Е. Prothero. Childhood and school days of Byron. ‘Nineteenth Century’, 1898, I, 63.}. Оно проявилось всего рзче въ тяжелую пору семейнаго разлада поэта и его разрыва съ отечествомъ. Но его личность постепенно раздвоилась, и въ борьб тхъ двухъ людей, которую самъ онъ (подобно Лермонтову) сознавалъ въ себ, встрчаясь въ этомъ съ наблюденіями такого зоркаго и любящаго свидтеля, какъ его сестра {‘Sometimes it strikes me he musl have two minds! Such amixture of blindness and perception’! Письмо Августы Ли къ Годгсону, 1816. Memoir of the rev. Francis Hodgson. 1878, II, 42.},— властныя требованія бьющей черезъ край индивидуальности подчинились со временемъ высшимъ цлямъ общаго блага. Еще Соути, ненавидя Байрона, назвалъ его сатанинскимъ поэтомъ, Ламартинъ въ напыщенномъ стихотвореніи спрашивалъ его, ‘ангелъ онъ или демонъ’, въ наше время, любуясь имъ, но вмст съ тмъ глубоко сожаля о немъ, Кастеляръ {Life of Lord Byron and other essays, transi, by mrs. А. Arnold, 1875.} врилъ, что ‘съ рожденія онъ былъ обреченъ на жертву адскимъ божествамъ’, подъ стать къ демоническому освщенію его образа, какъ человка и поэта, принято твердить, что вся жизнь его и вся поэзія полны культа себялюбія, своенравнаго титанизма, вражды къ людямъ. Чмъ больше узнаемъ мы ‘настоящаго Байрона’ — его появленіе возвщалъ еще въ восьмидесятыхъ годахъ Джэфрсонъ {John Cordy Jeaffreson, The real Lord Byron. New views of the poet’s life. 1883.}, запутавшійся, однако, въ произвольныхъ толкованіяхъ и натяжкахъ, нетерпимый, чопорный, неспособный понять страстную натуру своего героя {Въ остроумной стать о книг Джэфрсона (Ninet. Century, 1883, авг.) Фрудъ сравнилъ ее съ ‘описаніемъ Везувія, составленнымъ человкомъ, который все время не зналъ, что Везувій — огнедышущая гора’.} — тмъ боле убждаемся, что его жизнь была постоянною борьбой съ этими склонностями, пробивалась къ гуманности, альтруизму — и закончилась освобожденіемъ…

Съ уцлвшаго портрета его матери смотритъ на насъ дебелая, грузная, заурядная фигура молодящейся женщины въ бархат и кружевахъ, съ приторной улыбкой, завитками и колечками на лбу и вискахъ, необъятнымъ декольтэ, обнаженными массивными руками — предметомъ ея гордости. Величаясь своимъ происхожденіемъ отъ Іакова I шотландскаго, въ то же время вульгарная, безконечно болтливая, мелко обидчивая, неровная, она не годилась въ воспитательницы. Не то чтобы она была безъ всякихъ интеллигентныхъ интересовъ: Протеро удалось собрать свднія, показывающія ее большою любительницей чтенія, сторонницей демократизма (?) въ политик, новыхъ направленій въ поэзіи, заботливо собиравшей вс критическіе разборы произведеній ея сына, но и эти культурныя склонности и несомннная любовь къ сыну парализовались психопатическими пароксизмами. Въ ранніе годы его дтства любовь ея еще брала верхъ, выражаясь въ баловств, потомъ строптивость одолла, и трудно было догадаться, до чего эта женщина, превращавшаяся порою въ фурію, въ глубин души любила сына, заботилась о немъ, обрзала себя, чтобы обставить его всмъ необходимымъ. Недавно напечатано {Byron’s Letters, I, (1898), предисловіе.}, пока единственное, письмо отца поэта къ своей сестр, заговоривъ о жен, Джонъ Байронъ признаетъ, что она ‘очень мила — издали’, и что ‘никто, будь это хоть одинъ изъ апостоловъ, не въ силахъ былъ бы прожить съ нею и двухъ мсяцевъ’.

Возл матери, совершенно неспособной вліять на сына, стояла преданная няня May Gray, баловница, разсказчица сказокъ. Не мать, а она научила его читать, молиться, запоминать псалмы, безупречною, впрочемъ, и она не была, со временемъ, вроятно для обузданія слишкомъ горячаго нрава своего питомца, она стала прибгать къ рзкимъ и грубымъ пріемамъ, и, по настоянію одного изъ друзей дома, была удалена. Изъ-за двухъ этихъ женщинъ рано показывается, въ качеств совтчика-законовда, выручающаго изъ дрязгъ и житейскихъ превратностей, симпатичная, хотя и сухо дловитая фигура лондонскаго адвоката Гансона, то издали хлопотавшаго о матеріальномъ обезпеченіи Байроновъ, то появлявшагося среди нихъ, всегда съ дльнымъ совтомъ и добрымъ намреніемъ. Вотъ и вс геніи-хранители ребенка, отъ которыхъ зависло направленіе его жизни и воспитанія. Но мать и няня, ревностныя кальвинистки, способны были прививать ему сектантскую доктрину, нетерпимую ко всему мірскому,— впослдствіи онъ не разъ сожаллъ, что въ такомъ именно свт предстала передъ нимъ религія. Вполн подчиниться этому вліянію не позволило глубокое, словно прирожденное чувство независимости и страстное влеченіе извдать жизнь. Все-же въ впечатлніяхъ этой поры коренится поражавшее потомъ многихъ у Байрона знаніе священныхъ книгъ, внезапно сказывавшееся въ произведеніяхъ зрлаго періода (Kaum, Небо и Земля), и въ особенности то, долго не расходившееся съ господствующими традиціями, воззрніе на жизнь, ея основы и грядущее возмездіе,— которое лишь въ полной сомнній и тоски ‘Prayer of Nature’ {Относительно развитія міросозерцанія Байрона — см. прекрасную работу гельсингфорскаго ученаго, проф. Доннера: ‘Lord Byrons Weltanschauung’. Helsingfors, 1897.}, написанной, когда автору было уже почти 19 лтъ, уступило мсто скептицизму и свободной мысли.

Одинъ только Гансонъ, соединяя въ своемъ лиц и роль семейнаго адвоката, и заботливость педагога, могъ взять на себя руководство воспитаніемъ. Посл допотопной начальной школы въ Эбердин, куда Байрона, всего лишь по пятому году, помстила мать, и дальнйшаго блужданія мальчика по учителямъ и школамъ, Гансонъ выбралъ, уже въ Англіи, боле серьезно обставленное училище, потомъ помстилъ его въ Гарроу, бралъ его къ себ на вакаціи, наконецъ настоялъ на завершеніи образованія въ Кэмбридж.

Томасу Муру удалось добыть (благо еще невдалек была тогда пора Байроновскаго ученья) въ первой же школ, у мистера Боуэрса, запись о занятіяхъ мальчика, пробывшаго тамъ всего годъ, въ бумагахъ поэта нашелся — подъ заголовкомъ: ‘Му Dictionary’ — разсказъ о его раннихъ школьныхъ впечатлніяхъ, наконецъ, удалось собрать воспоминанія его товарищей {Moore. Letters and journals of L. Byron with notices of his life, p. 9—7.— My Dictionary напечатавъ теперь въ V том Byron’s Letters.}. Школа Боуэрса была однимъ изъ тхъ учрежденій для дтоуродованія, которыя потомъ такъ рзко обличалъ Диккенсъ. Кучка мальчиковъ и двочекъ окружала воспитателя — невжду и драчуна, требовавшаго безсмысленнаго зубренія. По словамъ Байрона, единственное, что онъ при этомъ выучилъ, былъ первый примръ ‘односложныхъ словъ’: God made man, let us love him’, эти слова повторялись много разъ разъ по причемъ ученикамъ не было показано ни одной буквы… Потомъ ребенокъ очутился въ рукахъ ласковаго педагога-пастора, который много съ нимъ читалъ, возбудилъ въ немъ страстный интересъ къ исторической литератур и грезы о былыхъ временахъ. Ничмъ инымъ, кром каприза матери, нельзя объяснить новой перемны, которая передала привязавшагося къ наставнику мальчика въ руки степеннаго и серьезнаго латиниста, это безпорядочное перебрасываніе ребенка завершилось отдачей въ ‘Grammar School’, заведеніе стариннаго типа, въ род стратфордской школы, гд нкогда учился Шекспиръ. Четыре класса прошелъ въ немъ Байронъ, не вспомнивъ потомъ добрымъ словомъ ни объ одномъ изъ учителей, очевидно, это были заурядные и равнодушные къ дтямъ ремесленники.

Но вглядимся пристальне въ несчастную жертву безтолковой педагогіи, смнившую нескладицу ‘семьи’ на сумбуръ ‘школы’. Байронъ былъ поразительно красивый мальчикъ, съ тонкими чертами лица, обрамленнаго волнами каштановыхъ волосъ, съ блестящими голубыми глазами, нсколько полный (позднйшая стройность была результатомъ сложной системы воздержанія и физическаго закала), но ‘живой, подвижный, страстный, чуткій, въ высшей степени предпріимчивый, безстрашный’, желавшій боле отличаться въ играхъ и спорт, чмъ въ учень. На всю жизнь сохранившаяся склонность къ атлетическимъ упражненіямъ сказалась уже въ дтств, несмотря на упорный недугъ, въ которомъ современная намъ медицина признала ‘дтскій параличъ’. Во время усидчивыхъ занятій боли въ ногахъ бывали невыносимы, но онъ заглушалъ ихъ силою воли. ‘Не обращайте на меня вниманія, вы никогда боле не замтите, больно ли мн’,— отвтилъ онъ однажды на соболзнованіе репетитора, и сдержалъ свое слово. Острыя страданія со временемъ прошли, хотя на лченіе у всевозможныхъ медиковъ и шарлатановъ ушло также не мало и времени, и силъ, но на всю жизнь осталась легкая хромота. Одна нога была немного короче другой, это сначала отражалось на походк, потомъ, скрытый спеціально придуманной обувью, недостатокъ этотъ почти стушевался. Въ позднйшіе годы люди, только тогда узнававшіе впервые Байрона и слышавшіе о ненормальности строенія его ногъ, не могли, даже приглядываясь къ нимъ, ршить, которая изъ нихъ короче… Но никогда не могъ забыть о своемъ физическомъ недостатк Байронъ, убжденный, что при первомъ же взгляд вс замчаютъ его ‘уродство’. Но письмамъ и поэмамъ разбросаны грустные намеки на жестокую шутку судьбы, въ основ одного изъ произведеній его предсмертнаго періода ‘The deformed transformed’, лежитъ то же неисходное сожалніе, разсять или ослабить его не могли даже успхи поэта среди женщинъ и лучезарная популярность, затмившая все и всхъ въ недолгій періодъ его славы посл ‘Чайльдъ-Гарольда’. Такъ Лермонтова могло удручать сознаніе, что свтлая прядь рзко выдляется надъ лбомъ изъ темнорусаго оклада лица, что линіи этого лица некрасивы и рзки. Обобщенная, принимавшая къ сердцу горькую долю всхъ подобныхъ неудачниковъ, эта скорбь влилась незамтною струей въ меланхолію лирики Байрона, вызванную боле глубокими и общими причинами.

На родовомъ герб семьи красовался краткій и гордо звучавшій девизъ — ‘Crede Byron’ (‘Положись на Байрона’),— и, говорятъ, еще въ самые ранніе школьные годы, до той минуты, когда титулъ и представительство перешли къ нему, мальчикъ сознательно стремился осуществлять завтъ предковъ. Чувство собственнаго достоинства, врность своему слову, были замтны въ немъ наряду съ замкнутостью внутренняго міра, куда онъ не допускалъ ничьего вмшательства. Первое изъ его дтскихъ писемъ (8 ноября 1798 г.) съ виду еще полно ребячества: онъ пишетъ отъ имени матери о томъ, что картофель для сосдки приготовленъ, предлагаетъ для катанья пони, который сталъ слишкомъ малъ, чтобы носить его на себ, посылаетъ въ подарокъ кому-то вороненка, и въ заключеніе проситъ извиненія за свои ошибки, ‘такъ какъ это — первое письмо, которое онъ когда-либо написалъ’, но, по его же словамъ, онъ къ тому времени много прочелъ, особенно историческихъ сочиненій, много думалъ, начинаетъ осмысливать жизнь. Въ слдующемъ письм онъ уже споритъ съ матерью о направленіи школьныхъ занятій и отстаиваетъ свою честь, а два письма спустя, уже изъ Гарроу, протестуя противъ обращенія съ нимъ тьютора, онъ гнвно восклицаетъ: ‘пусть лучше онъ отниметъ у меня жизнь, но не оскорбляетъ моей личности!’ — и грозитъ уйти изъ школы.

Быстро и рзко развивавшаяся индивидуальность не смягчалась ничьей лаской, ничьимъ участіемъ. Дочь его отца отъ перваго брака, Августа, жила вдали, у бабушки, съ которой мать Джорджа была въ ссор. Мальчику отвлеченно представлялось, что гд-то у него есть сестра, съ которой онъ могъ бы близко сойтись. Они увидались не раньше 1802 года, онъ сразу привязался къ ней, часто писалъ ей, длая ее повренною своихъ думъ, желаній и печалей. Въ ея лиц вошло въ его жизнь, быть можетъ, самое свтлое, искренно преданное ему существо, множество разъ прославленное его поэзіей, вспомнившееся ему въ предсмертную минуту,— и оклеветанное въ наше время дикою сплетней, созданіемъ психопатическаго бреда, къ счастью теперь изобличенною и разбитою. Но раньше братской дружбы онъ испыталъ любовь, только не на радость себ.

Незнавшій умренности ни въ одномъ чувств,— ‘I was always violent’, признается онъ, объясняя, почему и школьныя привязанности превращались у него въ ‘страсти’,— онъ весь охваченъ былъ нжнымъ лиризмомъ на порог отрочества, ‘когда дтямъ еще не снятся чарующіе сны’, онъ, всего восьми лтъ, полюбилъ Мэри Дэффъ, въ безсонныя ночи онъ мечталъ объ ея ‘очахъ газели’, черныхъ косахъ, ласковой улыбк и мелодическомъ голос. Перездъ въ Англію разлучилъ его съ нею, они никогда больше не встрчались, но среди своихъ блестящихъ лондонскихъ успховъ онъ донельзя обрадовался возможности узнать о ней, о ея замужеств, цвтущей красот, и поразилъ отвчавшаго ему на эти разспросы необыкновенной сердечностью тона. Еще сильне привязывается онъ черезъ три года къ своей кузин, Маргарит Паркеръ. Новый экстазъ передъ ‘черными очами, длинными рсницами, греческимъ профилемъ, томной прозрачностью красоты, словно сотканной изъ лучей радуги’, блаженное сознаніе взаимности, снова безсонныя ночи, жгучее, нетерпливое ожиданіе встрчи съ нею — и первые стихи. ‘Я давно забылъ ихъ,— писалъ онъ много лтъ спустя,— но мн трудно было бы забыть ее’… Тмъ печальне развязка дтскаго счастья, первое горе. Въ отсутствіи своего друга, Маргарита умерла отъ чахотки, вскор смерть стала совершать рядъ нападеній на его товарищескій кругъ, не прекращая своихъ опустошеній и во время студенчества, и позже, въ сред друзей, которыхъ онъ надялся встртить, вернувшись изъ путешествія на Востокъ. Въ этихъ печальныхъ впечатлніяхъ, разбитыхъ надеждахъ — корень глубокой меланхоліи, которую Байронъ узналъ еще въ дтскіе годы. По словамъ товарищей, онъ въ Гарроу любилъ уединяться на кладбищ, всегда у одного и того же памятника, вскор слывшаго у школьниковъ подъ именемъ Байроновской могилы, и проводилъ тамъ въ раздумь цлые часы, иногда посл оживленныхъ игръ и атлетическихъ упражненій, скорбь его зародилась не въ годы пресыщенія, ‘вихря страстей’, разочарованія.

Таковы были переходы, колебанія настроенія въ его внутреннемъ мір. Вншняя исторія его жизни не отмчена была въ ту пору ни однимъ выдающимся событіемъ, кром перемны въ его общественномъ положеніи (посл смерти его двоюроднаго брата Вильяма Джона Байрона, въ 1794 г.), одарившей его титуломъ лорда и ддовскимъ помстьемъ. Но перемна, растрогавшая его въ первую минуту до способная развить инстинкты суетности и славолюбія, дремавшіе въ демократически (по невол) выдержанномъ мальчик,— перемна эта гораздо боле могла плнять театральною, романтическою декоративностью, чмъ надеждой на возрожденіе захудалой семьи. Помстье было разорено и запущено, долги превышали наличныя средства, необходимость поддерживать свтскія связи, заботиться о представительств рода, готовиться къ роли пэра Англіи,— налагала почти невыполнимыя обязательства. Много горькихъ минутъ и тягостныхъ положеній приходилось съ этой поры выносить изъ-за вчнаго разлада требованій свта и скудости семейной казны. По совту Гансона, мистриссъ Байронъ выхлопотала себ небольшую пенсію у короля, мальчикъ очутился подъ верховиной опекой ‘Chancery Court’. Какъ только его отдали въ Гарроу, мать выхала изъ Ньюстэда, и нсколько лтъ подъ рядъ въ рыцарскомъ помсть жили чужіе наемщики… А между тмъ красивая сторона древности манила къ себ и тшила взоръ. Старое аббатство, превращенное въ замокъ {Его не разъ описывали и въ старые годы (Вашингтонъ Эрвингъ — въ прекрасномъ очерк, перепечатанномъ въ ‘Crayon Miscellany’, Philadelphia, 1874), и въ новйшее время (Newstead Abbey, its present owner, etc., 1857, ‘Byron’s Newstead’, Athenaeum, 1884, aug. 30.}, подаренное Генрихомъ VIII предку поэта и украшенное башнями, арками и галереями, съ тонувшей въ сумрак залой прежняго храма, увнчанной статуей Мадонны, вокругъ — темная опушь лсовъ, прозрачное озеро, рка, убгающая вдаль, извиваясь по долин,— все это сочетаніе монастырской мистики, рыцарской величавости и смющейся природы не могло не дйствовать на воображеніе. Дв элегіи, воспвающія Ньюстэдъ въ первомъ сборник Байроновскихъ стихотвореній, строфа въ ‘Чайльдъ-Гарольд’, чудный пейзажъ Ньюстэда въ ‘Донъ-Жуан’ (XIII, строфы 55—67) и много мелкихъ воспоминаній, намековъ и отзывовъ въ стихахъ и письмахъ — сохранили сильное впечатлніе, произведенное когда-то на мальчика фантастической перемной декораціи. Въ зрлые годы для него казалась мучительною мысль продать Ньюстэдъ… Но давнымъ-давно родовое гнздо- это въ чужихъ рукахъ, мимо него пробгаютъ теперь десятки поздовъ, станція — у самаго замка. А въ нсколькихъ миляхъ оттуда, въ деревенской церквушк, спитъ вчнымъ сномъ прежній, владлецъ-романтикъ.

Посл перемны въ судьб и перезда въ Англію, Байронъ долженъ былъ почувствовать, что отнын о его воспитаніи станутъ серьезно заботиться. Школа доктора Гленни въ Дольвич, близъ Лондона, была чмъ-то въ род переходной ступени, и черезъ годъ съ небольшимъ (январь 1801) онъ очутился среди шумной толпы лицеистовъ моднаго Гарроу, гд подборъ учениковъ и учителей, размры программы и обязательнаго спорта, обстановка и тонъ заведенія, какъ говорила молва, отличались утонченностью и образцовою выдержкой. Дйствительность оказалась ниже этихъ радужныхъ представленій. Не было и здсь недостатка въ рутин и безжизненности. Фактическія свднія пріобртались, конечно,— не пестрли бы такъ ‘Часы Досуга’ переводами изъ греческихъ лириковъ, не былъ бы въ состояніи Байронъ выдержать цлую дидактическую поэму: ‘Hints from Horace’, въ тон ‘Ars poetica’, если бы школа не привила ему необходимыхъ знаній. Но онъ, впослдствіи, искренно грустилъ о томъ, что учениковъ утомляютъ механическимъ изученіемъ произведеній раньше, чмъ они въ состояніи понимать вс красоты поэта, что будущія сознательныя наслажденія грубо парализуются, что ему такъ испортили, напр., впечатлніе Шекспира, заставивъ въ ребяческіе годы учить наизусть — ‘Быть или не быть’ {См. автобіографическое примчаніе къ IV-ой псн ‘Ч.-Гарольда’, строфа 75.— Преждевременность знакомства съ Шекспиромъ не помшала Байрону сдлаться однимъ изъ рдкихъ въ его время энтузіастовъ великаго драматурга. До сихъ поръ, однако, встрчаются утвержденія (см. напр.) статью Venables, ‘Byron and his biographers’, Fortnightly Review, 1883, IV), будто Байронъ почти игнорировалъ Шекспира. Противъ этого свидтельствуютъ безчисленныя (можно бы легко насчитать нсколько сотъ) ссылки и цитаты изъ шекспировскихъ произведеній, разсянныя по переписк поэта, он взяты изъ всевозможныхъ пьесъ и всегда мтко и искусно приведены. Такъ можно цитировать только любимаго писателя.}… Въ стихотвореніи: ‘Дтскія воспоминанія’ (‘Childish recollections’) гораздо боле сочувственныхъ и благодарныхъ отзывовъ о товарищахъ, чмъ о воспитателяхъ. Одному изъ педагоговъ, д-ру Ботлеру, ставшему впослдствіи ‘Head-master’омъ’, посвящена ироническая характеристика, и фигура педанта ‘Pomposus’ — совсмъ невзрачная. Остальные, какъ кучка ремесленниковъ, не удостоились обрисовки порознь. На этомъ неприглядномъ фон вырзывается только одно лицо,— любимецъ молодежи д-ръ Джозефъ Друри, занимавшій мсто главнаго воспитателя въ первые два года ученичества Байрона. Много лтъ спустя, среди опьяняющей славы, и позже, въ изгнаніи, Байронъ и въ письмахъ, и печатно, вспоминалъ о своемъ педагог, называлъ его (въ примчаніяхъ къ ‘Гарольду’) ‘лучшимъ и достойнйшимъ изъ своихъ друзей’, сожаля о томъ, что слишкомъ поздно сталъ прилагать къ жизни его проницательные совты, и при встрч съ нимъ смущенно уврялъ, что ‘онъ — единственный человкъ, который не долженъ былъ бы читать ни одной Байроновской строки’,— а черезъ нсколько минутъ все же спросилъ: ‘что вы думаете о Это — любопытный комментарій къ ходячему представленію о холодности и себялюбіи поэта.

Друри замтилъ выдающіяся способности и ярко обозначавшуюся оригинальность ученика. Онъ журилъ его, старался исправить и образумить, избытокъ того, что онъ называлъ въ Байрон ‘animal spirits’, тревожилъ его. Не могъ онъ также не подмтить пароксизмовъ болзненной возбужденности, ‘не подходите ко мн,—

Алексй Веселовсікй.

БАЙРОНЪ.БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.

I.

Читайте также:

БАЙРОНЪ.
БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.