Мой роман, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1853

Переводы
Время на прочтение: 1029 минут(ы)
Скачать в PDF

МОЙ РОМАНЪ
ИЛИ
РАЗНООБРАЗІЕ АНГЛІЙСКОЙ ЖИЗНИ

Э. Л. БУЛЬВЕРА

САНКТПЕТЕРБУРГ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ ЭДУАРДА ПРАЦА.
1853.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА І.

— Чтобы вамъ не уклоняться отъ предмета, сказалъ мистеръ Гэзельденъ: — я только попрошу васъ оглянуться назадъ и сказать мн по совсти, видали ли вы когда нибудь боле странное зрлище.
Говоря такимъ образомъ, сквайръ Гезельденъ {Squire, esquire — сквайръ, первоначально этимъ словомъ назывался рыцарскій щитоносецъ, теперь оно означаетъ титулъ одной ступенью ниже кавалера,— въ общемъ же употребленіи оно служитъ для означенія въ Англіи по большей части тхъ лицъ, которыя владютъ поземельною собственностію. Прим. Пер.} всею тяжестію своего тла облокотился на лвое плечо пастора Дэля и протянулъ свою трость параллельно его правому глазу, такъ что направлялъ его зрніе именно къ предмету, который онъ такъ невыгодно описалъ.
— Я сознаюсь, сказалъ пасторъ: — что если смотрть чувственнымъ окомъ, то это такая вещь, которая, даже въ самомъ выгодномъ свт, не можетъ нравиться. Но, другъ мои, если смотрть внутренними очами человка — глазами сельскаго философа и добраго прихожанина — то я скажу, что отъ такого небреженія и забвенія длается грустно.
Сквайръ сурово взглянулъ на пастора, не переставая смотрть на указанный предметъ. Это была поросшая мхомъ, провалившаяся посредин, съ окнами, лишенными рамъ и похожими на глаза безъ вкъ, колода {Такъ называется механизмъ особеннаго устройства, употребляемый въ англійскихъ деревняхъ какъ вра наказанія. Колода устроивается такъ, что виновный, посаженный въ нее, остается весь на виду, лишаясь только свободнаго употребленія рукъ и ногъ, и такимъ образомъ подвергается стыду публичнаго ареста, на долгій или кратчайшій срокъ, смотря по мр вины своей. Прим. пер.}, съ репейникомъ и крапивой на всякой трещин, разросшимися точно лсъ. Въ добавокъ, тутъ помстился прозжій мдникъ съ своимъ осломъ, который принялся завтракать, обрывая траву по краямъ оконъ и дверей разрушеннаго зданія.
Сквайръ опять сурово посмотрлъ на пастора, но какъ умлъ, въ нкоторой мр, владть собою, то укротилъ на нкоторое время свое негодованіе, и потомъ, съ быстротою, бросился на осла.
У осла, переднія ноги были сцплены веревкою, къ которой былъ привязанъ чурбанъ, и подъ вліяніемъ этого снаряда, называемаго техниками путы, животное не могло избжать нападенія. Но оселъ, повернувшись съ необыкновенною быстротою, при первомъ удар тростью, задлъ веревкой ногу сквайра и потащилъ его, кувыркая, между кустами крапивы, потомъ съ важностію нагнулся, въ продолженіе этой процедуры, понюхалъ и полизалъ своего распростертаго врага, наконецъ, убждаясь, что хлопотать больше нечего, и что всего лучше предоставить развязку дла самой судьб, онъ, въ ожиданіи ея, сорвалъ зубами цвтущую и рослую крапиву вплоть къ уху сквайра,— до такой степени вплоть, что пасторъ подумалъ, что вмст съ крапивой откушено и ухо, каковое предположеніе было тмъ правдоподобне, что сквайръ, почувствовавъ горячее дыханіе животнаго закричалъ всми силами своихъ мощныхъ легкихъ.
— Ну что, откусилъ? спросилъ пасторъ, становясь между осломъ и сквайромъ.
— Тысячи проклятій! кричалъ сквайръ, вставая и вытираясь.
— Фу, какое неприличное выраженіе! сказавъ пасторъ кротко.
— Неприличное выраженіе! попробовалъ бы я васъ одтъ въ нанку, сказалъ сквайръ продолжая вытираться: — одть въ нанку да бросить въ самую чащу крапивы, съ ослиными зубами вплоть къ вашему уху….
— Такъ значитъ онъ не откусилъ его? прервалъ пасторъ.
— Нтъ то есть по крайней мр мн кажется, что нтъ, сказалъ сквайръ, голосомъ, полнымъ сомннія.
И вслдъ за тмъ схватился онъ за слуховой органъ.
— Нтъ, не откушено: тутъ.
— Слава Богу, сказалъ пасторъ съ участіемъ.
— Мм, проворчалъ сквайръ, который все продолжалъ вытираться.— Слава Богу! Только посмотрите, я весь облпленъ репейникомъ. Вотъ ужь желалъ бы знать, для чего созданы крапива и репейникъ.
— Для питанія ословъ, если только вы позволите имъ, сквайръ, отвчалъ пасторъ.
— Ахъ, проклятыя животныя! вскричалъ мистеръ Гэзельденъ, снова закипвъ гнвомъ, въ отношеніи ли ко всей пород ословъ, или по чувству человка, уязвленнаго сквозь нанковую одежду крапивой, которая теперь заставляла его ежиться и потирать разные пункты своего выпачканнаго платья.— Животное! продолжалъ онъ, снова поднявъ палку на осла., который почтительно отступилъ на насколько, шаговъ и теперь стоялъ, поднявъ свой тощій хвостъ, и тщетно стараясь двигнуть передней ногой, которую кусали мухи.
— Бдный сказалъ пасторъ съ состраданіемъ.— Посмотрите, у него стерто плечо, и безжалостныя мухи именно тутъ и напали.
— А я такъ радуюсь этому, сказалъ сквайръ злобно.
— Фи, фи!
— Вамъ хорошо говорить, фи, фи. Не вы, небось, попали въ крапиву. Вотъ толкуй посл этого съ людьми!
Пасторъ пошелъ къ каштану, росшему на ближнемъ краю деревни, сломилъ сучокъ, возвратился къ ослу, прогналъ мухъ и потомъ бережно положилъ листъ на стертое мсто, въ защиту отъ наскомыхъ. Оселъ поворотилъ головою и смотрлъ на него съ кроткимъ удивленіемъ.
— Я готовъ прозакладывать шиллингъ, что это первая ласка, которую теб оказываютъ въ продолженіе многихъ дней. А какъ легко, кажется, приласкать животное!
Съ этими словами, пасторъ опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда яблоко.
Это была большое, краснощокое яблоко, одно изъ яблоковъ прошлогодняго урожая отъ знаменитой яблони въ саду пастора, и которое онъ принесъ теперь какому-то деревенскому мальчику, отличившемуся въ послдній разъ въ школ.
— Да, по всей справедливости Ленни Ферфильдъ долженъ имть предъ другими преимущество, пробормоталъ пасторъ.
Оселъ подрядъ ухо и робко придвинулъ голову.
— Но Ленни Ферфильдъ можетъ точно также удовольствоваться двумя пенсами, а теб для чего два пенса?
Носъ осла коснулся теперь яблока.
— Возьми его, во имя состраданія, произнесъ пасторъ.
Оселъ взялъ яблоко.
— Неужели у васъ достаетъ духу? спросилъ пасторъ, указывая на трость сквайра, которая снова поднималась.
Оселъ стоялъ, жуя яблоко и искоса поглядывая на сквайра.
— Полно, кушай, онъ не будетъ тебя бить боле.
— Нтъ, не буду, произнесъ сквайръ въ отвтъ.— Но дло вотъ въ чемъ: онъ не нашъ здшній оселъ: онъ пришлецъ, и потому его нужно загнать къ намъ въ околицу. Но околица у насъ въ самомъ дурномъ положеніи.
— Колода завтра должна быть поправлена… да! заборъ тоже,— и первый оселъ, который забредетъ сюда, будетъ загнанъ въ стойло безвозвратно. Все это такъ же врно, какъ то, что я называюсь Гэзельденъ.
— Въ такомъ случа, сказалъ пасторъ съ важностію: — мн остается только надяться, что другіе прихожане не послдуютъ вашему примру, и пожелать, чтобы мы какъ можно рже встрчались другъ съ другомъ.

ГЛАВА II.

Пасторъ Дэль и сквайръ Гэзельденъ разстались, послдній пошелъ посмотрть своихъ овецъ, а первый — навстить прихожанъ, въ томъ числ и Ленни Ферфилда, котораго оселъ лишилъ яблока.
Ленни Ферфилда, по всей вроятности, не будетъ дома, потому что мать его наняла у помщика нсколько десятинъ луговъ, а теперь самое время свокоса. Леонардъ, боле извстный подъ именемъ Ленни, былъ единственный сынъ у матери, которая была вдова. Домикъ ихъ стоялъ отдльно и въ нкоторомъ отдаленіи отъ длинной, зеленющей садами деревенской улицы. Это былъ настоящій англійскій коттэджъ, выстроенный, по меньшей мр, три столтія тому назадъ со стнами, выложенными изъ бутоваго камня, съ дубовыми связями, и покрываемыми всякое лто новымъ слоемъ штукатурки, съ соломенной кровлей, маленькими окнами и развалившеюся дверью, которая возвышается отъ земли только на дв ступеньки. Въ этомъ скромномъ жилищ замтна была всевозможная роскошь, какую только допускаетъ бытъ крестьянина: надъ дверью извивалась втка козьяго листа, на окнахъ, стояло нсколько горшковъ цвтовъ, небольшая площадка земли передъ домомъ была содержима въ необыкновенномъ, порядк и опрятности, по обимъ сторонамъ дороги къ дому лежали довольно крупные камни, представляя такимъ образомъ родъ маленькаго шоссе, обросшаго цвтущими кустарниками и ползучими растеніями. Гряды картофеля скрывались за душистымъ горошкомъ и волчьими бобами. Все это довольно скромныя украшенія, но они много говорятъ въ пользу крестьянъ и помщика: вы видите, что крестьянинъ любитъ свой домъ, привязанъ къ нему и иметъ довольно свободнаго времени и охоты, чтобы заняться исключительно украшеніемъ своего жилища. Такой крестьянинъ, конечно, плохой поститель кабаковъ и врный защитникъ пользъ сквайра.
Подобное зрлище было такъ же восхитительно для пастора, какъ самый изысканный итальянскій ландшафтъ для какого нибудь дилетанта. Онъ остановился на минуту у калитки, осмотрлся кругомъ и съ наслажденіемъ вдыхалъ упоительный запахъ горошка, смшаный съ запахомъ вновь-скошеннаго сна, который легкій втерокъ приносилъ къ нему съ луга, бывшаго позади. Потомъ онъ поднялся на крыльцо, бережно отеръ свои башмаки, которые всегда были особенно чисты и свтлы, потому что мистеръ Дэль считался щеголемъ между своею братіею, прошелъ подошвами раза два по скобк, бывшей снаружи, и взялся за ручку двери. Какой нибудь художникъ съ артистическимъ восторгомъ смотритъ на фигуру нимфы, изображенной на этрусской ваз, какъ будто она выжимаетъ сокъ изъ кисти винограда въ классическую урну. И пасторъ почувствовалъ столь же усладительное, если не столь же утонченное, удовольствіе, при вид вдовы Ферфилдъ, которая наполняла водою, наравн съ краями, блестящую чистотою чашку, для утоленія жажды трудолюбивыхъ косарей.
Мистриссъ Ферфилдъ была опрятная женщина среднихъ лтъ, съ тою проворною точностію въ движеніяхъ, которая происходитъ отъ дятельности и быстроты ума, и когда она теперь обернулась, услыхавъ за собою шаги пастора, то показала физіономію вполн приличную, хотя и не особенно красивую,— физіономію, на которой расцвтшая въ эту минуту добродушная улыбка изгладила нкоторые слды горя, но горя прошедшаго, и ея щоки, бывшія блдне чмъ у большей части особъ прекраснаго пола и ея комплекціи, родившихся и выросшихъ посреди сельскаго населенія, скоре заставляли предполагать, что первая половина ея жизни протекла въ удушливомъ воздух какого нибудь города, посреди комнатныхъ затворническихъ трудовъ.
— Пожалуете, не стсняйтесь, сказалъ пасторъ, отвчая на ея поклонъ и замтивъ, что она хочетъ надть фартукъ: — если вы пойдете на снокосъ, я пойду съ вами, мн нужно кое-что сказать Ленни…. славный мальчикъ!
— Вы очень добры, сэръ, но, въ самомъ дл, онъ добрый ребенокъ.
— Онъ читаетъ необыкновенно хорошо, пишетъ сносно, онъ первый ученикъ въ школ по предметамъ катехизиса и библейскаго чтенія, и поврьте, что когда я вижу, какъ онъ стоитъ въ церкви, прислушиваясь внимательно къ служб, то мн кажется, что я читалъ бы проповди вдвое лучше, если бы у меня были все такіе слушатели.
Вдова (отирая глаза концомъ своего фартука). Въ самомъ дл, сэръ, когда мой бдный Маркъ умиралъ, я не могла себ представить, что проживу и такъ, какъ прожила. Но этотъ мальчикъ до того ласковъ и добръ, что когда я смотрю ни него, сидя на кресл моего малаго Марка, я припоминаю, какъ Маркъ любилъ его, что онъ говорилъ ему обыкновенно, то мн кажется, что будто самъ покойный улыбается мн и говоритъ, что пора и мн къ нему, потому что мальчикъ подростаетъ и я ему не нужна боле.
Пасторъ (смотря въ сторону и посл нкотораго молчанія). Вы ничего не слыхали о старикахъ Лэнсмерахъ?
— Ничего, сэръ, съ тхъ поръ, какъ бдный Маркъ умеръ, ни я, ни сынъ мой не имли отъ нихъ никакой всточки. Но, прибавила вдова съ нкотораго рода гордостію: — это я не къ тому говорю, чтобы нуждалась въ ихъ деньгахъ, только тяжело видть, что отецъ и мать для насъ точно чужіе.
Пасторъ. Вы должны извинить имъ. Вашъ отецъ, мистеръ Эвенель, сдлался совершенно другимъ человкомъ посл этого несчастнаго происшествія, но вы плачете, мой другъ! простите меня… ваша матушка немножко горда, но и вы не безъ гордости, только въ другомъ отношеніи.
Вдова. Я горда! Богъ съ вами, сэръ! во мн нтъ и тни гордости! отъ этого-то они такъ и смотрятъ на меня высокомрно.
Пасторъ. Ваши родители еще не уйдутъ отъ насъ, я пристану къ нимъ черезъ годъ или два насчетъ Ленни, потому что они общали содержать его, когда онъ выростетъ, да и должны по справедливости.
Вдова (разгорячившись). Я уврена, сэръ, что вы не захотите этого сдлать: я бы не желала, чтобы Лении былъ отданъ на руки къ тмъ, которые съ самого рожденія его не сказали ему ласковаго слова.
Пасторъ съ важностію улыбнулся и поникъ головою, видя, какъ бдная мистриссъ Ферфильдъ обличила себя, противъ воли, въ гордости, но, понимая, что теперь не время примирять самую упорную вражду,— вражду въ отношеніи къ близкимъ родственникамъ, онъ поспшилъ прервать разговоръ и сказалъ:
— Хорошо! еще будетъ время подумать о судьб Ленни, а теперь мы совсмъ забыли нашихъ косарей. Пойдемте.
Вдова отворила дверь, которая вела чрезъ маленькій яблочный садъ къ лугу.
Пасторъ. У васъ здсь прелестное мсто, и я вижу, что другъ мой Ленни не будетъ имть недостатка въ яблокахъ. Я несъ было ему яблочко, да отдалъ его на дорог.
Вдова. О, сэръ, не подарокъ дорогъ, а доброе желаніе. Я очень цню, напримръ, что сквайръ — да благословитъ его Господь!— приказалъ сбавить мн два фунта съ арендной платы въ тотъ годъ, какъ онъ, то есть Маркъ, скончался.
Пасторъ. Если Ленни будетъ вамъ такъ же помогать впередъ, какъ теперь, то сквайръ опять наложитъ два фунта.
— Да, сэръ, отвчала вдова простодушно: — я думаю, что наложитъ.
— Странная женщина! проворчалъ пасторъ.— Вдь вотъ, окончившая курсъ въ школ дама не сказала бы этого. Вы не умете ни читать, ни писать, мистриссъ Ферфильдъ, а между тмъ выражаетесь довольно отчетливо.
— Вы знаете, сэръ, что Маркъ былъ въ школ, точно такъ же, какъ и моя бдная сестра, и хотя я до самого замужства была тупой, безтолковой двочкой, но, выйдя замужъ, я старалась, сколько могла, образовать свой умъ.

ГЛАВА III.

Они пришли теперь на самое мсто снокоса, и мальчикъ лтъ шестнадцати, но которому, на видъ, какъ это бываетъ съ большею частію деревенскихъ мальчиковъ, казалось мене, смотрлъ на нихъ, держа въ рукахъ грабли, живыми голубыми глазами, блествшими изъ подъ густыхъ темно-русыхъ, вьющихся волосъ. Леонардъ Ферфилдъ былъ, въ самомъ дл, красивый мальчикъ, не довольно, можетъ быть, плечистый и румяный для того, чтобы представить изъ себя идеалъ сельской красоты, но и не столь жидкій тлосложеніемъ и нжный лицомъ, какъ бываютъ дти, воспитанныя въ городахъ, у которыхъ умъ развивается на счетъ тла, онъ не былъ въ то же время лишенъ деревенскаго румянца на щекахъ и городской граціи въ лиц и вольныхъ, непринужденныхъ движеніяхъ. Въ его физіономіи было что-то невыразимо-интересное, по свойственному ей характеру невинности и простоты. Вы бы тотчасъ угадали, что онъ воспитанъ женщиною, и притомъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ другихъ мальчиковъ его лтъ, что тотъ запасъ умственныхъ способностей, который былъ развитъ въ немъ, созрлъ не подъ вліяніемъ шутокъ и шалостей его сверстниковъ, а подъ вліяніемъ родительскихъ совтовъ, серьёзныхъ разговоровъ и нравственныхъ уроковъ, находимыхъ въ хорошихъ дтскихъ книгахъ.
Пасторъ. Поди сюда, Ленни. Ты знаешь цль всякаго ученья: съумй извлечь изъ него, пользу и сдлаться подпорою своей матери.
Ленни (скромно опустивъ глаза и съ нкоторымъ жаромъ). Дай Богъ, сэръ, чтобы я скоре былъ въ состояніи это исполнить.
Пасторъ. Правда, Ленни. Позволь-ка. И думаю, ты скоро сдлаешься взрослымъ человкомъ. Сколько теб лтъ?
(Ленни смотритъ вопросительно на свою мать.)
Ты долженъ самъ знать, Ленни, говори самъ за себя. Поудержите свой язычекъ, мистриссъ Ферфилдъ.
Ленни (вертя свою шляпу и съ сильнымъ замшательствомъ). Да, такъ точно: у сосда Деттона есть Флопъ, старая овчарка. Я думаю, она уже очень стара.
Пасторъ. Я справляюсь о лтахъ не Флопа, а о твоихъ.
Ленни. Точно такъ, сэръ! я слышалъ, что мы съ Флопомъ родились вмст. Это значитъ, мн…. мн….
Пасторъ начинаетъ хохотать, мистриссъ Ферфилдъ также, а вслдъ за ними и косари, которые стояли кругомъ и прислушивались къ разговору. Бдный Ленни совершенно растерялся, и по лицу его было замтно, что онъ готовъ заплакать.
Пасторъ (ободрительно поглаживая его кудрявую голову). Ничего, ничего, ты довольно умно разсчиталъ. Ну, сколько же лтъ Флопу?
Ленни. Ему должно быть пятнадцать лтъ слишкомъ.
Пастогь. Сколько же теб лтъ?
Ленни (со взглядомъ, полнымъ живого остроумія). Слишкомъ пятнадцать лтъ.
Вдова вздыхаетъ и поникаетъ головой.
— Да, видите ли, это по вашему значитъ, что мы родилисъ вмст, сказалъ пасторъ. Или, говоря другими словами,— и здсь онъ величественно поднялъ взоры, обращаясь къ косарямъ,— другими словами, благодаря его любви къ чтенію, нашъ простачокъ Ленни Ферфильдъ, который стоитъ здсь, доказалъ, что о въ способенъ къ умозаключенію по законамъ наведенія.
При этихъ словахъ, произнесенныхъ ore rotundo, косари перестали хохотать, потому что, какой бы ни былъ предметъ разговора, они считали своего пастора оракуломъ и слова его всегда и везд непреложными.
Ленни гордо поднялъ голову.
— А ты, кажется, очень любишь Флопа?
— Очень любитъ, сказала вдова:— больше, чмъ всхъ другихъ животныхъ.
— Прекрасно! Представь себ, мой другъ, что у тебя въ рук сплое, душистое яблоко, и что на дорог съ тобою встрчается пріятель, которому оно нужне, чмъ теб: что бы ты сдлалъ въ такомъ случа?
— Я бы отдалъ ему половину яблока, сэръ, не такъ ли?
Пасторъ (нсколько опечалившись). А не цлое яблоко, Леини?
Ленни (подумавъ). Если онъ мн настоящій пріятель, то самъ не захочетъ взять цлое яблоко.
— Браво, мастэръ Леонардъ! ты говоришь такъ хорошо, что нельзя не сказать теб всей правды. Я принесъ было теб яблоко, въ награду за твое благонравіе въ школ. Но я встртилъ на дорог бднаго осла, котораго нкто билъ за то, что онъ щипалъ крапиву, мн пришло въ голову, что я вознагражу его за побои, если дамъ ему яблоко. Долженъ ли я былъ дать ему только половину?
Простодушное лицо Ленни освтилось улыбкой, интересъ настоящаго вопроса затронулъ его за-живое.
— А этотъ оселъ любилъ яблоки?
— Очень, отвчалъ пасторъ, шаря у себя въ карман.
Но въ то же время, размышляя о лтахъ и способностяхъ Леопарда Ферфилида, замтивъ, кром того, къ своему сердечному удовольствію, что онъ окруженъ толпою зрителей, ожидающихъ развязки этой сцены, онъ подумалъ, что двухъ-пенсовой монеты, приготовленной имъ, было бы недостаточно, а потому и вынулъ серебряную въ шесть пенсовъ,
— Вотъ теб, мой разумникъ, за половину яблока, которую ты оставилъ бы себ.
Пасторъ опять погладилъ курчавую голову Ленни, и, посл двухъ-трехъ привтливыхъ словъ къ нкоторымъ изъ косарей и желанія добраго дня мистриссъ Ферфильдъ, онъ пошелъ по дорог, ведущей къ его дому. Онъ уже подошелъ къ забору своего жилища, когда услыхалъ за собою торопливые, но вмст и боязливые шаги. Онъ обернулся и увидалъ своего пріятеля Ленни.
Ленни (держа шести-пенсовую монету въ рук и протягивая ее къ пастору, кричалъ): не за что, сэръ! я отдалъ бы все яблоко Недди.
Пасторъ. Въ такомъ случа ты имешь еще боле права на эти шесть пенсовъ.
Ленни. Нтъ, сэръ, вы дали мн ихъ за полъ-ябдока. А если бы я отдалъ цлое, какъ и надо было сдлать, то я не могъ бы уже получить шести пенсовъ. Возьмите назадъ, не сердитесь, но возьмите назадъ…. Ну что же, сэръ?
Пасторъ медлилъ. И мальчикъ положилъ ему монету въ руку, такъ же, какъ, не задолго до того, оселъ протягивался къ этой же рук, имя виды на яблоко.
Въ самомъ дл, обстоятельство было затруднительно.
Состраданіе, какъ незваная гостья, которая всегда заступаетъ вамъ дорогу и отнимаетъ у другихъ яблоки для того, чтобы испечь свой собственный пирогъ, лишило Ленни должной ему награды, а теперь чувствительность пыталась отнять у него и вторичное возмездіе. Положеніе было затруднительно, пасторъ высоко цнилъ чувствительность и не ршался противорчить ей, боясь, чтобы она не убжала навсегда. Такимъ образомъ, мистеръ Дэль стоялъ въ нершимости, смотря на монету и Ленни, на Ленни и монету, по очереди.
— Bueno giorno — добрый день! сказалъ сзади ихъ голосъ, отзывавшійся иностраннымъ акцентомъ,— и какая-то фигура скоро показалась у забора.
Представьте себ высокаго и чрезвычайно худого мужчину, одтаго въ изношенное черное платье: панталоны, которые обжимали ноги у колнъ и икръ и потомъ расходились въ вид, стиблетовъ надъ толстыми башмаками, застегнутыми поверхъ ступни, старый плащъ, подбитый краснымъ, вислъ у него на плеч, хотя день былъ удушливо-жарокъ, какой-то уродливый, красный, иностранный зонтикъ, съ кривою желзною ручкою, былъ у него подъ мышкой, хотя на неб не видно было ни облачка, густые черные волосы, въ вьющихся пукляхъ, мягкихъ какъ шолкъ, выбивались изъ подъ его соломенной шляпы, съ чудовищными полями, лицо нсколько болзненное и смуглое, съ чертами, которыя хотя и показались бы изящными для глаза артиста, но которыя не соотвтствовали понятію о красот, господствующему между англичанами, а скоре были бы названы страшными, длинный, съ горбомъ, носъ, впалыя шоки, черные глаза, которыхъ проницательный блескъ принималъ что-то магическое, таинственное отъ надтыхъ на нихъ очковъ: ротъ, на которомъ играла ироническая улыбка, и въ которомъ физіономистъ открылъ бы слды хитрости, скрытности, дополняли картину.
Представьте же, что этотъ загадочный странникъ, который каждому крестьянину могъ показаться выходцемъ изъ ада,— представьте, что онъ точно выросъ изъ земли близъ дома пастора, посреди зеленющихся полей и въ виду этой патріархальной деревни, тутъ онъ слъ, протянувъ свои длинныя ноги, покуривая германскую трубку и выпуская дымъ изъ уголка сардоническихъ губъ, глаза его мрачно смотрли сквозь очки на недоумвающаго пастора и Ленни Ферфилда. Ленни Ферфилдъ, замтивъ его, испугался.
— Вы очень кстати пожаловали, докторъ Риккабокка, сказалъ мистеръ Дэль, съ улыбкою:— разршите намъ запутанный тяжебный вопросъ.
И при этомъ пасторъ объяснилъ сущность разбираемаго дла.
— Должно ли отдать Ленни Ферфилду шесть пенсовъ, или нтъ? спросилъ онъ въ заключеніе.
— Cospetto! сказалъ докторъ.— Если курица будятъ держать языкъ на привязи, то никто не узнаетъ, когда она снесеть яйцо.
— Прекрасно, скакалъ пасторъ: — но что же изъ того слдуетъ? Изреченіе очень остроумно, но я не вижу, какъ примнить его къ настоящему случаю.
— Тысячу извиненій! отвчалъ докторъ Риккабокка, съ свойственною итальянцу учтивостію: — но мн кажется, что если бы вы дали шесть пенсовъ fancullo, то есть этому мальчику, не разсказывая ему исторіи объ осл, то ни вы, ни онъ не попался бы въ такую безвыходную дилемму.
— Но, мой милый сэръ, прошепталъ, съ кротостію, пасторъ, приложивъ губы къ уху доктора: — тогда я потерялъ бы удобный случай преподать урокъ нравственности…. вы понимаете меня?
Докторъ Риккабокка пожалъ плечами, поднесъ трубку къ губамъ и сильно затянулся. Это была краснорчивая затяжка,— затяжка, свойственная по преимуществу философамъ,— затяжка, выражавшая совершенную, холодную недоврчивость къ нравственному уроку пастора.
— Однако, вы все-таки не разршили насъ, сказалъ пасторъ, посл нкотораго молчанія.
Докторъ вынулъ трубку изо рта.
— Cospetto! сказалъ онъ.— Кто мылитъ голову ослу, тотъ только теряетъ мыло понапрасну.
— Если бы вы мн пятьдесятъ разъ сряду вымыли голову своими загадочными пословицами, то я не сдлался бы оттого ни на волосъ умне.
— Мой добрый сэръ, сказалъ докторъ, облокотясь на заборъ,— я вовсе не подразумвалъ, чтобы въ моей исторія было боле одного осла, но мн казалось, что лучше нельзя было выразить моей мысли, которая очень проста — вы мыли голову ослу, не удивляйтесь же, что вы потратили мыло. Пусть fanciullo возьметъ шесть пенсовъ, но надо правду сказать, что для маленькаго мальчика это значительная сумма. Онъ истратитъ ее какъ разъ на какіе нибудь вздоры.
— Слышишь, Ленни? сказалъ пасторъ, протягивая ему монету.
Но Ленни отступилъ, бросивъ на судью своего взглядъ, выражавшій неудовольствіе и отвращеніе.
— Нтъ, сдлайте милость, мистеръ Дэль, сказалъ онъ, упорно.— Я ужь лучше не возьму.
— Посмотрите: теперь мы дошли до чувствъ, ппоизнесъ пасторъ, обращаясь къ судь, — а, того и гляди, что мальчикъ правъ.
— Если уже разъигралось чувство, сказалъ докторъ Риккабокка: — то нечего тутъ и толковать. Когда чувство влзетъ въ дверь, то разсудку только и остается, что выпрыгнуть въ окно.
— Ступай, добрый мальчикъ, сказалъ пасторъ, кладя монету въ карманъ: — но постой и дай мн руку…. ну вотъ, теперь прощай.
Глаза Ленни заблестли, когда пасторъ пожалъ ему руку, и, не смя промолвить ни слова, онъ поспшно удалился. Пасторъ отеръ себ лобъ и слъ у околицы, возл итальянца. Передъ ними разстилался прелестный видъ, и они оба, любуясь имъ — хотя не одинаково — нсколько минутъ молчали.
По другую сторону улицы, сквозь втви дубовъ и каштановъ, которые поднимались изъ за обросшей мхомъ ограды Гэзельденъ-парка, виднлись зеленые холмы, пестрвшіе стадами козъ и овецъ, влво тянулась длинная аллея, которая оканчивалась лужайкой, длившей паркъ на дв половины и украшенной кустарникомъ и грядами цвтовъ, росшихъ подъ снію двухъ величественныхъ кедровъ. На этой же платформ, виднвшейся отсюда лишь частію, стоялъ старинный домъ сквайра, съ красными кирпичными стнами, каменными рамами у оконъ, фронтонами и чудовищными трубами на крыш. По эту сторону, прямо противъ сидвшихъ у околицы собесдниковъ, извивалась улица деревни, съ своими хижинами, то выглядывавшими, то прятавшимися, одна за другую, наконецъ, на заднемъ план, разстилался видъ на отдаленную синеву неба, на поля, покрытыя волнующимися отъ втра колосьями, съ признаками сосднихъ деревень и фермъ на горизонт. Позади, изъ чащи сирени и акацій, выставлялся домъ пастора, съ густымъ стариннымъ садомъ и шумнымъ ручейкомъ, который протекалъ передъ окнами. Птицы порхали по саду и по живой изгороди, опоясывавшей его, и изъ отдаленной части лса отъ времени до времени долеталъ сюда унылый отзывъ кукушки.
— Надо правду сказать, произнесъ мистеръ Дэль, съ восторгомъ: — мн досталось на долю прелестное убжище.
Итальянецъ надлъ на себя плащъ и вздохнулъ едва слышно. Можетъ быть, ему пришла въ голову его родная полуденная страна, и онъ подумалъ, что, при всей свжести и роскоши сверной зелени, не было посреди ея отраднаго пріюта для чужестранца.
Но, прежде чмъ пасторъ усплъ подмтить этотъ вздохъ и спросить о причин его, какъ сардоническая улыбка показалась уже на тонкихъ губахъ доктора Риккабокка.
— Per Васcо! сказалъ онъ: — во всхъ странахъ, гд случилось мн быть, я замчалъ, что грачи поселяются именно тамъ, гд деревья особенно красивы.
Пасторъ обратилъ свои кроткіе глаза на философа, и въ нихъ было столько мольбы, вмсто упрека, что докторъ Риккабокка отвернулся и закурилъ съ большимъ жаромъ свою трубку. Докторъ Риккабокка очень не любилъ пасторовъ, но хотя пасторъ Дэль былъ пасторомъ во всемъ смысл этого слова, однако въ эту минуту въ немъ было такъ мало того, что докторъ Риккабокка разумлъ подъ понятіемъ пастора, что итальянецъ почувствовалъ въ сердц раскаяніе за свои неумстныя шутки. Къ счастію, въ эту минуту начатый такъ непріятно разговоръ былъ прерванъ появленіемъ лица, не мене замчательнаго, чмъ тотъ оселъ, который сълъ яблоко.

ГЛАВА IV.

Мдникъ былъ рослый, смуглый парень, веселый и вмст съ тмъ музыкальный, потому что, повертывая палкой въ воздух, онъ плъ что-то и при каждомъ refrain опускалъ палку на спину своего осла. Такимъ образомъ, мдникъ шелъ сзади, распвая, оселъ шелъ впереди, получая чувствительные удары.
— У васъ престранные обычаи, замтилъ докторъ Риккабокка: — на моей родин ослы не привыкли получать побои безъ причины.
Пасторъ соскочилъ съ завалины, на которой сидлъ, и, смотря черезъ заборъ, который отдлялъ поле отъ дороги, сталъ взывать къ мднику,
— Милйшій, милйшій! послушай: удары твоей палки мшаютъ слушать твое пріятное пніе…. Ахъ, мастеръ Спроттъ, мастеръ Спроттъ! хорошій человкъ всегда милостивъ къ своей скотин.
Оселъ, кажется, узналъ своего друга, потому что вдругъ остановился, глубокомысленно поднялъ одно ухо и взглянулъ вверхъ.
Мдникъ взялся за шляпу и тоже сталъ глядть кверху.
— Ахъ, мое почтеніе, уважаемый пасторъ! Вы не бойтесь: онъ любятъ это. Я не буду тебя бить, Недди… не бить, что ли?
Оселъ потрясъ головою и вздрогнулъ: можетъ быть, муха опять сла на стертое мсто, которое лишилось уже защиты каштановаго листа.
— Я увренъ, что ты не желалъ причинить ему боль, Спроттъ, сказалъ пасторъ, съ большею хитростію, чмъ прямодушіемъ, потому что онъ примнился къ твердому и упругому веществу, называемому человческимъ сердцемъ, которее даже въ патріархальной сред деревенскаго быта требуетъ извстныхъ уловокъ, ласки и маленькой лести для того, чтобы можно было употребить успшное посредничество, напримръ, между крестьяниномъ и его осломъ: — я у вренъ, что ты не желалъ причинить ему боли, заставить страдать его, но у него, бднаго, и такъ уже рана на плеч, величиною съ мою ладонь.
— Да, въ самомъ дл: это онъ ссадилъ себ объ ясля въ тотъ день, какъ я покупалъ овесъ, сказалъ мдникъ.
Докторъ Риккабокка поправилъ очки и взглянулъ на осла, оселъ поднялъ другое ухо и взглянулъ на доктора Риккабокка.
Пасторъ имлъ высокое понятіе о мудрости своего друга.
— Скажите и вы что нибудь въ защиту осла, прошепталъ онъ.
— Сэръ, сказалъ докторъ, обращаясь къ мистеру Спротту съ почтительнымъ поклономъ: — въ моемъ дом, въ казино, есть большой котелъ, который нужно запаять: не можете ли вы мн рекомендовать какого нибудь мдника?
— Что же? это мое дло, сказалъ Спроттъ: — у насъ въ околодк нтъ другого мдника, кром меня.
— Вы шутите, мой добрый сэръ, сказалъ докторъ, ласково улыбаясь. Человкъ, который не можетъ починить прорху на своемъ собственномъ осл, и подавно не унизится до того, чтобы спаивать мой большой котелъ.
— Государь мой и сэръ, сказалъ мдникъ лукаво: — если бы я зналъ, что мой бдный Недди пріобрлъ такихъ высокихъ покровителей, то сталъ бы иначе обращаться съ нимъ.
— Corpo di Bacco! вскричалъ докторъ: — хотя эта острота и не очень нова, но надо признаться, что мдникъ ловко выпутался изъ дла.
— Правда, но ослу-то отъ того не легче! сказалъ пасторъ.— Знаете, я бы желалъ купить его.
— Позвольте мн разсказать вамъ анекдотъ по этому случаю, сказалъ докторъ Риккабокка.
— А именно? отвчалъ пасторъ вопросительно.
— Однажды, началъ Риккабокка: — императоръ Адріанъ, придя въ общественныя бани, увидлъ тамъ стараго солдата, служившаго подъ его начальствомъ, который теръ себ спину о мраморную стну. Императоръ, который былъ уменъ и любопытенъ, послалъ за солдатомъ и спросилъ его, для чего онъ прибгаетъ въ подобному средству тереть себ спину? ‘Потому — отвчалъ солдатъ — что я слишкомъ бденъ для того, чтобы нанять банщиковъ, которые бы терли меня въ лежачемъ положеніи’. Императоръ былъ тронутъ и далъ ему денегъ. На другой день, когда императоръ пришелъ въ баню, старики со всего города собрались тутъ и съ ожесточеніемъ терлись спинами о стны. Императоръ послалъ за ними и сдлалъ имъ такой же вопросъ, какъ и солдату, старые плуты, разумется, дали такой же отвтъ, какъ солдатъ. ‘Друзья мои — сказалъ Адріанъ — если васъ здсь собралось такъ много, то вы очень можете тереть другъ друга’. Мистеръ Дэль, если вы не желаете купить всхъ ословъ въ цломъ графств, у которыхъ ссажены плечи, то ужъ лучше не покупайте и осла мдника.
— Труднйшая вещь на свт сдлать истинное добро, проговорилъ пасторъ, и съ досады выдернулъ палку изъ забора, переломилъ ее на двое и бросилъ обломки на дорогу. Оселъ опустилъ уши и побрелъ дале.
— Нутка, трогай (вскричалъ мдникъ, идя вслдъ за осломъ. Потомъ, остановившись, онъ посмотрлъ на его плечо, и, видя, что взоры пастора грустно устремлены на его protg, онъ вскричалъ ему издали: — не бойтесь, почтеннйшій пасторъ, не бойтесь: я не буду бить его.

ГЛАВА V.

— Четыре часа! вскричалъ пасторъ, посмотрвъ на часы:— я опоздалъ уже полу-часомъ къ обду, а мистриссъ Дэль просила меня быть особенно аккуратнымъ, потому что сквайръ прислалъ намъ превосходную семгу. Не угодно ли вамъ, докторъ, покушать съ нами, какъ говорится, чмъ Богъ послалъ?
Докторъ Риккабокка, подобно большей части мудрецовъ, особенно итальянскихъ, не былъ вовсе доврчивымъ въ отношеніи къ человческой природ. Онъ былъ склоненъ подозрвать своекорыстные интересы въ самыхъ простыхъ поступкахъ своего ближняго, и когда пасторъ пригласилъ его откушать, онъ улыбнувшись съ нкотораго рода гордою снисходительностію, потому что мистриссъ Дэль, по отзывамъ ея друзей, была очень слабонервна. А какъ благовоспитанныя лэди рдко позволяютъ разъигрыватъоя своимъ нервамъ въ присутствіи третьяго лица не изъ ихъ семейства, то докторъ Риккабокка и заключилъ, что онъ приглашенъ не безъ особенной цли. Несмотря на то, однако, любя особенно семгу и будучи гораздо добре, чмъ можно было бы подумать, судя по его понятіямъ, онъ принялъ приглашеніе, но сдлалъ это, бросивъ такой лукавый взглядъ поверхъ своихъ очковъ, что заставилъ покраснть бднаго пастора. Должно быть, Риккабокка угадалъ на этотъ разъ тайныя помышленія своего спутника.
Они отправились, перешли маленькій мостъ, переброшенный черезъ ручей, и вошли на дворъ пасторскаго жилища. Дв собаки, которыя, казалось, караулили своего барина, бросились къ нему съ воемъ, вслдъ за тмъ мистриссъ Дэль, съ зонтикомъ въ рук, высунулась изъ окна, выходившаго на лужайку. Теперь я понимаю, читатель, что, въ глубин своего сердца, ты смешься надъ невдніемъ тайнъ домашняго очага, обнаруженнымъ авторомъ, и говоришь самъ себ: ‘прекрасное средство: укрощать раздраженныя нервы тмъ, чтобы испортить превосходную рыбу, привести еще нежданнаго пріятеля сть ее!’
Но, къ твоему крайнему стыду и замшательству, узнай, о читатель, что и авторъ и пасторъ Дэль были себ на ум, поступая такимъ образомъ.
Докторъ Риккабокка былъ особеннымъ любимцемъ мистриссъ Дэль, онъ былъ единственное лицо въ цломъ графств, которое не смущало ея своимъ нежданнымъ приходомъ. Дйствительно, какъ онъ ни казался страннымъ съ перваго взгляда, докторъ Риккабокка имлъ въ себ что-то неизъяснимо-привлекательное, непонятное для людей одного, съ ними пола, но ощутительное для женщинъ, этимъ онъ былъ обязанъ своей глубокой и вмст притворной политик въ сношеніямъ съ ними онъ смотрлъ на женщину какъ на закоренлаго врага мужчинъ,— какъ на врага, противъ котораго надо употреблять вс мры предосторожности, котораго надо постоянно обезоруживать всми возможными видами угодливости и предупредительности. Онъ обязанъ былъ этимъ отчасти и сострадательной ихъ натур, потому что женщины непремнно начинаютъ любить того, о комъ сожалютъ безъ презрнія, а бдность доктора Риккабокка, его одинокая жизнь въ изгнаніи добровольномъ ли, или принужденномъ, были въ состояніи возбудить чувство состраданія, съ другой стороны, несмотря на изношенный плащъ, красный зонтикъ, растрепанные волосы, въ немъ было что-то, особенно когда онъ начиналъ говорить съ дамами,— что-то напоминавшее пріемы дворянина и кавалера, которые боле свойственны всякому благовоспитанному итальянцу, какого бы происхожденія онъ ни былъ, чмъ самой высшей аристократіи всякой другой страны Европы. Потому что хотя я соглашаюсь, что ничто не можетъ быть изыскане учтивости французскаго маркиза прошлаго столтія, ничего привлекательне открытаго тона благовоспитаннаго англичанина, ничего боле отраднаго, чмъ глубокомысленная доброта патріархальнаго германца, готоваго забыть о себ, лишь бы оказать вамъ услугу,— но эти образцы отличныхъ качествъ во всхъ этихъ націяхъ составляютъ исключеніе, рдкость, тогда какъ привтливость и изящество въ манерахъ составляютъ принадлежность почти всякаго итальянца, кажется, соединили въ себ превосходныя качества своихъ предковъ, украшая образованность Цезаря граціею, свойственною Горацію.
— Докторъ Риккабокка былъ такъ добръ, что согласился откушать съ нами, произнесъ пасторъ поспшно.
— Если позволите, сказалъ итальянецъ, наклонившись надъ рукой, которая ему была протянута, но которой онъ не взялъ, думая что такъ будетъ осторожне.
— Я думаю только, что семга совсмъ переварилась, начала мистриссъ Дэль плачевнымъ голосомъ.
— Когда обдаешь съ мистриссъ Дэль, то забываешь о семг, сказалъ предательски докторъ.
— Джемсъ, кажется, идетъ доложить, что кушанье подано? спросилъ пасторъ.
— Онъ уже докладывалъ объ этомъ три-четверти часа тому назадъ, Чарльзъ, мой милый, возразила мистриссъ Дэль, подавъ руку доктору Риккабокка.
Пока пасторъ и его супруга занимаютъ своего гостя, я намренъ угостить читателя небольшимъ трактатомъ по поводу словъ: ‘милый Чарльзъ’, произнесенныхъ такъ невыразимо0ласково мистриссъ Дэль,— трактатомъ, написаннымъ въ пользу нжныхъ супруговъ.
Кто-то давно уже съострилъ, что въ цломъ словар какого хотите языка нтъ ни одного слова, которое бы такъ мало выражало, какъ слово милый, но хотя это выраженіе опошлилось уже отъ частаго употребленія, въ немъ остаются еще для пытливаго изслдователя нкоторые неизвданные оттнки, особенно когда онъ обратитъ вниманіе на обратный смыслъ этого коротенькаго слова.
Никогда, сколько мн случилось узнать по опыту, степень пріязни или непріязни, выражаемыхъ имъ, опредляется положеніемъ его въ извстной фраз. Когда, какъ будто лниво, нехотя, оно ускользаетъ въ самый конецъ періода, какъ это мы видли во фраз, сказанной мистриссъ Дэль, то разливаетъ столько горечи на пути своемъ, что всегда почти сдабривается улыбкою, придерживаясь правила amara lento temperet risun. Иногда подобная улыбка полна состраданія, иногда она по преимуществу лукава. Напримръ:
(Голосомъ жалобнымъ и протяжнымъ)
— Я знаю, Чарльзъ, что все, что бы я ни сдлаю, всегда невпопадъ, мой милый.
— Ну, чтоже, Чарльзъ? я очень довольна, что теб безъ меня такъ весело, мой милый.
— Пожалуете потише! Если бы ты зналъ, Чарльзъ, какъ у меня болитъ голова, милый, и пр.
(Съ нкоторымъ лукавствомъ)
— Ты, я думаю, Чарльзъ, могъ бы и не проливать чернилъ на самую лучшую скатерть, мой милый!
— Хоть ты и говоришь, Чарльзъ, что всегда идешь по прямой дорог, однако не мене другихъ ошибаешься, мой милый, и проч.
При подобной разстановк, могутъ встрчаться милыя особы изъ родственниковъ, точно такъ же, какъ и супруги. Напримръ:
— Подними голову, полно упрямиться, мой милый.
— Будь хоть на одинъ день хорошимъ мальчикомъ, вдь это, мой милый… и пр.
Когда недругъ останавливается на средин мысли, то и жолчь, выражаемая этою мыслію, приливаетъ ближе къ началу. Напримръ:
— Въ самомъ дл, я должна теб сказать, Чарльзъ, мой милый, что ты изъ рукъ вонъ нетерпливъ… и пр.
— И если наши счеты, Чарльзъ, на прошлой недл не были уплачены, то я желаю знать, милый мой, кто виноватъ въ этомъ.
— Неужели ты думаешь, Чарльзъ, что теб некуда положить свои ноги, мой милый, кром какъ на ситцевую софу?
— Ты самъ знаешь, Чарльзъ, что ты, милый, не очень-то заботишься обо мн и о дтяхъ, не боле… и пр.
Но если это роковое слово является во всей своей первобытной свжести въ начал фразы, то преклоните голову и ожидайте бури. Тогда уже ему непремнно предшествуетъ величественное мой, тутъ уже дло не обходится однимъ упрекомъ или жалобой: тутъ уже ожидайте длиннаго увщанія. Я считаю себя обязаннымъ замтить, что въ этомъ смысл страшное слово всего чаще употребляется строгими мужьями или вообще лицами, которыя играютъ роль pater-familias, главы семейства, признавая цль своей власти не въ томъ, чтобы поддержать миръ, любовь и спокойствіе семьи, а именно выразить свое значеніе и право первенства. Напримръ:
— Моя милая Дженъ, я думаю, что ты могла бы обложить иголку и выслушать меня какъ должно…. и пр.
— Моя милая Дженъ, я хочу, чтобы ты поняла меня хоть разъ въ жизни. Не думай, чтобы я сердился: я только огорченъ. Разсуди сама…. и пр.
— Моя милая Дженъ, я не понимаю, намрена, что ли, ты раззорить меня совершенно? Я бы желалъ только, чтобы ты слдовала примру другихъ хорошихъ женъ и училась беречь всякую копейку изъ собственности твоего мужа, который… и пр.
— Моя милая Дженъ, я думаю, ты убдилась, что никто такъ не далекъ отъ ревности, какъ я, но я соглашусь быть повшеннымъ, если этотъ пузатый капитанъ Преттимэнъ…. и пр.

ГЛАВА VI.

По наступленіи прохладнаго вечера, докторъ Риккабокка отправился домой по дорог, пролегавшей полемъ. Мистеръ и мистриссъ Дэль проводили его до половины дороги, и когда они возвращались теперь къ своему дому, то оглядывались отъ времени до времени назадъ, чтобы посмотрть на эту высокую, странную фигуру, которая удалялась по извилистой дорог и то пряталась, то выставлялась изъ за зеленвшихся хлбныхъ колосьевъ.
— Бдняжка! сказала мистриссъ Дэль чувствительно, и бантикъ, приколотый у нея на груди, приподнялся.— Какъ жаль, что некому о немъ позаботиться! Онъ смотритъ хорошимъ семьяниномъ. Не правда ли, Чарльзъ, что для него было бы великимъ благодяніемъ, если бы мы пріискали ему хорошую жену.
— Мм, сказалъ пасторъ: — я не думаю, чтобы онъ уважалъ супружество какъ должно.
— Почему же, Чарльзъ? Я не видала человка, который былъ бы такъ учтивъ съ дамами, какъ онъ.
— Такъ, но….
— Что же? Ты всегда, Чарльзъ, говоришь такъ таинственно, мой милый, что ни на что не похоже.
— Таинственно! вовсе нтъ. Хорошо, что ты не слыхала, какъ докторъ отзывается иногда о женщинахъ.
— Да, когда вы, мужчины, сойдетесь вмст. Я знаю, что вы разсказываете тогда о васъ славные вещи. Но вы вдь вс таковы, не правда ли вс, мой милый?
— Я знаю только то, отвчалъ пасторъ простодушно:— что я обязанъ имть хорошее мнніе о женщинахъ, когда думаю о теб и о моей бдной матери.
Мистриссъ Дэль, которая, несмотря на разстройство нервовъ, все-таки была добрая женщина и любила своего мужа всею силою своего живого, миніатюрнаго сердечка, была тронута.
Она пожала мужу руку и не называла его милымъ во все продолженіе дороги.
Между тмъ итальянецъ перешелъ поле и выбрался на большую дорогу, въ двухъ миляхъ отъ Гезельдена. На одной сторон тутъ стояла старая уединенная гостинница, такая, какими были вс англійскія гостинницы, пока не сдлались отелями ври желзныхъ дорогахъ — четырехъ-угольная, прочно выстроенная въ старинномъ вкус, привтливая и удобная на взглядъ, съ большой вывской, колеблющейся на длинномъ вязовомъ шест, длиннымъ рядомъ стойлъ сзади, съ нскодькими возами, стоящими на двор, и словоохотливымъ помщикомъ, разсуждающимъ объ урожа съ какимъ-то толстымъ фермеромъ, который приворотилъ свою бурую лошадку къ двери знакомой гостинницы. Напротивъ, по другую сторону дороги, стояло жилище доктора Риккабокка.
За нсколько лтъ до описанныхъ нами происшествій, почтовый дилижансъ, на пути отъ одного изъ портовыхъ городовъ въ Лондонъ, остановился, по обыкновенію, у этой гостинницы, на цлый часъ, съ тмъ, чтобы пассажиры могли пообдать какъ добрые, истые англичане, а не принуждены бы была проглатывать однимъ разомъ тарелку горячаго супу, какъ заморскіе янки {Такъ англичане въ насмшку величають американцевъ.}, при первомъ свистк, который раздастся въ ихъ ушахъ, точно крикъ нападающаго непріятеля. Это была лучшая обденная стоянка на цлой дорог, потому что семга изъ сосдней рки была превосходна, бараны Гэзельденъ-парка славились во всемъ околодк.
Съ крыши дилижанса сошли двое путешественниковъ, которые одни лишь, пребыли нечувствительны къ прелестямъ барана и семги и отказались отъ обда: это были, меланхолическаго вида, чужестранцы, изъ которыхъ одинъ былъ синьоръ Риккабокка, точь-въ-точь такой же, какимъ мы его видли теперь, только плащъ его не былъ такъ истасканъ, станъ не такъ худъ, и онъ не носилъ еще очковъ. Другой былъ его слуга. Покуда дилижансъ перемнялъ лошадей, они стали бродить по окрестности. Глаза итальянца были привлечены разрушеннымъ домомъ безъ крыши, на другой сторон дороги, который, впрочемъ, какъ видно, былъ выстроенъ довольно роскошно. За домомъ возвышался зеленый холмъ, склонявшійся къ югу, съ искуственной скалы тутъ падалъ каскадъ. При дом были терраса съ перилами, разбитыми урнами и статуями передъ портикомъ въ іоническомъ вкус, на дорогу прибита была доска съ изгладившеюся почти надписью, объяснявшею, что домъ отдается въ наймы, безъ мебели, съ землею, или и безъ земли.
Жилище, которое представляло такой печальный видъ, и которое такъ давно было въ совершенномъ заброс, принадлежало сквайру Гэзельдену.
Оно было построено его праддомъ по женской линіи, помщикомъ, который здилъ въ Италію (путешествіе, котораго примры въ эту пору довольно рдки) и по возвращеніи домой вздумалъ выстроить въ миніатюр итальянскую виллу. Онъ оставилъ одну дочь, свою единственную наслдницу, которая вышла замужъ за отца извстнаго намъ сквайра Гэзельдена, и съ этого времени домъ, оставленный своими владльцами для боле пространнаго жилища, пребывалъ въ запустніи и пренебреженія. Нкоторые охотники вызывались было его нанять, но сквайръ не ршался пустить на свою территорію опаснаго сосда. Если являлись любители стрльбы, Газельдены не хотли и начинать съ ними дла, потому что сами дорожили дичиной и непроходимыми болотами. Если являлись свтскіе люди изъ Лондона, Гэзельдены опасались, чтобы лондонскіе слуги не испортили ихъ слугъ и не произвели возвышенія въ цнахъ на състные припасы. Являлись и фабриканты, прекратившіе свои дла, но Гэзельдены слишкомъ высоко поднимали свои агрономическіе носы. Однимъ словамъ, одни были слишкомъ важны, другіе слишкомъ незначительны. Нкоторымъ отказывали потому, что слишкомъ коротко были съ ними знакомы. Друзья обыковенно кажутся лучше на нкоторомъ разстояніи’ — говорили Гэзельдены. Инымъ отказывали потому, что вовсе не знали ихъ, говоря, что отъ чужого нечего ожидать добраго. Такимъ образомъ, домъ стоялъ пустой и все боле и боле приходилъ въ разрушеніе. Теперь на его террас стояли два забредшіе итальянца, осматрявая его съ улыбкою со всхъ сторонъ, такъ какъ въ первый разъ еще посл того, какъ они вступили на англійскую землю, они узнали въ полу-разрушенныхъ пилястрахъ, развалившихся статуяхъ, поросшей травою террас и остаткахъ орранжереи хотя блдное, но все-таки подобіе того, что красовалось въ ихъ родной стран, далеко оставшейся у нихъ позади.
Возвратясь въ гостинницу, докторъ Риккабокка воспользовался случаемъ узнать отъ содержателя ея, который былъ прикащикомъ сквайра, нкоторыя подробности объ этомъ дом.
Нсколько дней спустя посл того, мистеръ Гэзельденъ получаетъ письмо отъ одного изъ извстныхъ лондонскихъ коммиссіонеровъ, объясняющее, что очень почтенный иностранный джентльменъ поручилъ ему договориться насчетъ дома въ итальянскомъ вкус, называемаго casino, который онъ желаетъ нанять, что помянутый джентльменъ не стрляетъ, живетъ очень уединенно и, не имя семейства, не нуждается въ поправк своего жилища, исключая лишь крыши, которую и онъ признаетъ необходимою, и что, за устраненіемъ всхъ побочныхъ расходовъ, онъ полагаетъ, что наемная плата будетъ соотвтствовать его финансовому состоянію, которое очень ограниченно. Предложеніе пришло въ счастливую минуту, именно тогда, когда управляющій представилъ сквайру о необходимости сдлать нкоторыя починки въ casino, чтобы не допустить его до совершеннаго разрушенія, а сквайръ проклиналъ судьбу, что casino долженъ былъ перейти къ старшему въ род и потому не могъ быть сломанъ или проданъ. Мистеръ Гэзельденъ принялъ предложеніе подобно одной прекрасной лэди, которая отказывала самымъ лучшимъ женихамъ въ королевств и наконецъ вышла за какого-то дряхлаго капитана готоваго поступитъ въ богадльню,— и отвчалъ, что, что касается до платы, то, если будущій жилецъ его дйствительно почтенный человкъ, онъ согласенъ на всякую уступку, что на первый годъ джентльменъ можетъ вовсе избавиться отъ платы, съ условіемъ очистить пошлины и привести строеніе въ нкоторый порядокъ, что если они сойдутся, то можно и назначить срокъ перезда. Черезъ десять дней посл этого любовнаго отвта, синьоръ Риккабокка и слуга его пріхали, а прежде истеченія года сквайръ такъ полюбилъ своего жильца, что далъ ему льготу отъ платежа на семь, четырнадцать или даже двадцать слишкомъ лтъ, съ условіемъ, что синьоръ Риккабокка будетъ чинить строеніе и вставитъ въ иныхъ мстахъ желзныя ршотки въ заборъ, который онъ поправитъ за свой счетъ, Удивительно, какъ мало по малу итальянецъ сдлалъ изъ этой развалины красивый домикъ и какъ дешево стоили ему вс поправки. Онъ выкрасилъ самъ стны въ зал, лстницу и свои собственные аппартаменты. Слуга его обивалъ стны и мебель. Оба они занялись и садомъ, впослдствіи душевно привязались къ своему жилищу и леляли его.
Нескоро, впрочемъ, окрестные жители привыкли къ непонятнымъ обычаямъ чужестранцевъ. Первое, что удивляло ихъ, была необыкновенная умренность въ выбор провизіи. Три дня въ недлю и господинъ и слуга обдали только овощи изъ своего огорода и рыбу изъ сосдней рчки, когда не попадалась семга, они довольствовались и пискарями (а разумется, во всхъ большихъ и малыхъ ркахъ пискари попадаются легче, чмъ семга). Второе, что не нравилось сосднимъ крестьянамъ, въ особенности прекрасной половин жителей, это то, что оба итальянца чрезвычайно мало нуждались въ женской прислуг, которая обыкновенно считается необходимою въ домашнемъ быту. Сначала у нихъ вовсе не было женщины въ дом. Но это произвело такое волненіе въ околодк, что пасторъ Дэлъ далъ на этотъ счетъ совтъ Риккабокка, который вслдъ за тмъ нанялъ какую-то старуху, поторговавшись, впрочемъ, довольно долго, за три шиллинга въ недлю — мыть и чистить все сколько ей угодно, въ продолженіи дня. Ва ночь она обыкновенно возвращалась къ себ домой. Слуга, котораго сосди звали Джакеймо, длалъ все для своего господина: мелъ его комнаты, обтиралъ пыль съ бумагъ, варилъ ему кофей, готовилъ обдъ, чистилъ платье и трубки, которыхъ у Риккабокка была большая коллекція. Но какъ бы ни былъ скрытенъ характеръ человка, онъ всегда выкажется въ какой нибудь мелочи, такимъ образомъ, въ нкоторыхъ случаяхъ итальянецъ являлъ въ себ примры ласковости, снисхожденія и даже, хотя очень рдко, нкоторой щедрости, что и заставило молчать его клеветниковъ. Исподволь онъ пріобрлъ себ прекрасную репутацію — хотя и подозрвали, сказать правду, что онъ склоненъ заниматься черной магіей, что онъ моритъ себя и слугу голодомъ, но во всхъ другихъ отношеніяхъ онъ считался смирнымъ, покойнымъ человкомъ.
Синьоръ Риккабокка, какъ мы уже видли, былъ очень коротокъ въ дом пастора,— въ дом сквайра — не въ такой степени. Хотя сквайръ и желалъ жить въ дружб съ своими сосдями, но онъ былъ чрезмрно вспыльчивъ. Риккабокка всегда, очень учтиво, но вмст и упорно, отказывался отъ приглашеній мистера Гэзельдена къ обду, и когда сквайръ узналъ, что итальянецъ соглашался иногда обдать у пастора, то былъ затронутъ за самую слабую струну своего сердца, считая это нарушеніемъ уваженія къ гостепріимству дома Гэзельденовъ, а, потому и прекратилъ свои приглашенія. Но какъ сквайръ, несмотря на свою вспыльчивость, не умлъ сердиться, то отъ времени до времени напоминалъ Риккабокка о своемъ существованіи, принося ему въ подарокъ дичь, впрочемъ, Риккабокка принималъ его съ такою изысканною вжливостію, что провинціальный джентльменъ конфузился, терялся и говорилъ обыкновенно, что къ Риккабокка здить такъ же мудрено, какъ ко двору.
Но я оставилъ доктора Риккабокка на большой дорог. Онъ вышелъ за тмъ на узкую тропинку, извивавшуюся, около каскада, прошелъ между трельяжами, увшенными виноградными лозами, изъ которыхъ Джакеймо приготовлялъ такъ называемое имъ вино — жидкость, которая, если бы холера была общеизвстна въ то время, показалась бы самымъ дйствительнымъ лекарствомъ, потому что сквайръ Гэзельденъ хотя и былъ плотный джентльменъ, уничтожавшій безнаказанно ежедневно по бутылк портвейна,— но, попробовавъ разъ этой жидкости, долго не могъ опомниться и пришелъ въ себя только при помощи микстуры, прописанной по рецепту, длиною въ его руку. Пройдя мимо трельяжа, докторъ Риккабокка поднялся на террасу, выложенную камнемъ такъ тщательно и красиво, какъ только можно было сдлать при усильномъ труд и вниманіи. Здсь, на красивыхъ скамьяхъ, разставлены были его любимые цвты. Здсь были четыре померанцовыя дерева въ полномъ цвту, вблизи, возвышался родъ дтскаго дома или бельведера, построенный самимъ докторомъ и его слугою и бывшій его любимою комнатой, по утрамъ, съ мая по октябрь. Изъ этого бельведера разстилался удивительный видъ на окрестность, за которой гостепріимная англійская природа, какъ будто съ намреніямъ, собрала вс свои сокровища, чтобы веселить взоры пришлаго изгнанника.
Человкъ безъ сюртука, который былъ помшенъ на балюстрадъ, поливалъ въ это время цвты,— человкъ съ движеніями до такой степени механическими, съ лицомъ до того строгимъ и важнымъ, при смугломъ его оттнк, что онъ казался автоматомъ, сдланнымъ изъ краснаго дерева.
— Джакомо! сказалъ докторъ Риккабокка, тихо.
Автоматъ остановился и повернулъ голову.
— Поставь лейку и поди сюда, продолжалъ онъ по итальянски и, подойдя къ балюстраду, оперся за него.
Мистеръ Митфордъ, историкъ, называетъ Жанъ-Жака Джемсъ. Слдуя этому непреложному примру, Джакомо былъ переименованъ въ Джакеймо.
Джакеймо также подошелъ къ балюстраду и всталъ нсколько позади своего господина.
— Другъ мой, сказалъ Риккабокка: — предпріятія наши не всегда удаются вамъ. Не думаешь ли ты, что нанимать эти поля у помщика значитъ испытывать только по напрасну судьбу?
Джакеймо перекрестился и сдлалъ какое-то странное движеніе маленькимъ коралловымъ амулетомъ, который былъ обдланъ въ вид кольца и надтъ у него на пальц.
— Можетъ быть, Богъ пошлетъ намъ счастья и мы дешево наймемъ работника, сказалъ Джакеймо, недоврчивымъ голосомъ.
— Piu vale un presente che due futuri — не сули журавля въ неб, и дай синицу въ руки, сказалъ Риккабокка.
— Chi non fa quando pu, non pu fare quando vuele — спустя лто, нечего итти по малину, отвчалъ Джакеймо, такъ же. какъ и господинъ его, въ вид сентенціи.— Синьоръ долженъ подумать о томъ времени, когда ему придется дать приданое бдной синьорин.
Риккабокка вздохнулъ и не отвчалъ ничего.
— Она должна быть теперь вотъ такая, оказалъ Джакеймо, держа руку нсколько выше балюстрада.
Глаза Риккабокка, смотря черезъ очки, слдовали за рукою слуги.
— Если бы синьоръ хоть посмотрлъ на нее здсь…
— Хорошо бы было, пробормоталъ итальянецъ.
— Онъ уже не отпустилъ бы ее отъ себя, до тхъ поръ, какъ она вышла бы замужъ, продолжалъ Джакеймо.
— Но этотъ климатъ — она не вынесла бы его, сказалъ Риккабокка, надвая на себя плащъ, потому что сверный втеръ подулъ на него сзади.
— Померанцы цвтутъ же здсь при надзор, сказалъ Джакеймо, опуская раму съ той стороны померанцевыхъ деревьевъ, которая обращена была къ сверу.— Посмотрите! продолжалъ онъ, показывая втку, на которой развивалась почка.
Докторъ Риккабокка наклонился надъ цвткомъ, потомъ спряталъ его у себя на груди.
— Другой бутонъ скоро будетъ тутъ же, рядомъ, сказалъ Джакеймо.
— Для того чтобы умереть, какъ уже умеръ его предшественникъ! отвчалъ Риккабокка.— Полно объ этомъ.
Джакеймо пожалъ плечами, потомъ, взглянувъ на своего господина, поднесъ руку къ глазамъ.
Прошло нсколько минутъ въ молчаніи. Джакеймо первый прервалъ его.
— Но, здсь, или тамъ, красота безъ денегъ то же, что померанецъ безъ покрова. Если бы нанять дешево работника, я снялъ бы землю и возложилъ бы всю надежду на Бога.
— Мн кажется, у меня есть на примт мальчикъ, сказалъ Риккабокка, придя въ себя и показавъ едва замтную сардоническую улыбку на губахъ: — парень, какъ будто нарочно сдланный для насъ.
— Кто же такой?
— Видишь ли, другъ мой, сегодня я встртилъ мальчика, который отказался отъ шестипенсовой монеты.
— Cosa stupenda — удивительная вещь! произнесъ Джакеймо, вытаращивъ глаза и выронивъ изъ рукъ лейку.
— Это правда сущая, мой другъ.
— Возьмите его, синьоръ,— именемъ Феба, возьмите,— и наше поле принесетъ намъ кучу золота.
— Я подумаю объ этомъ, потому что нужно ловко заманить этого мальчика, сказалъ Риккабокка.— А между тмъ, зажги свчи у меня въ кабинет и принеси мн изъ спальни большой фоліантъ Макіавелли.

ГЛАВА VII.

Въ настоящей глав я представлю сквайра Гэзельдена въ патріархальномъ быту,— конечно, не подъ смоковницею, которой онъ не насаждалъ, но передъ зданіемъ приходской колоды, которое онъ перестроилъ. Сквайръ Гэзельденъ и его семейство на зеленющемся фон деревни — что можетъ быть привлекательне! Полотно совсмъ готово и ожидаетъ только красокъ. Предварительно я долженъ, впрочемъ, бросить взглядъ на предъидушія происшествія, чтобы показать читателю, что въ семейств Гэзельденъ есть такая особа, съ которою онъ, можетъ быть, и не встртится въ деревн.— Нашъ сквайръ лишился отца, будучи двухъ лтъ отъ роду, его мать была прекрасна собой, состояніе ея было не мене прекрасно. По истеченіи года траура, она вышла вторично замужъ, и выборъ ея палъ при этомъ на полковника Эджертона. Сильно было удивленіе Пэлль-Мэлля и глубоко сожалніе парка Лэна, когда эта знаменитая личность снизошла до званія супруга. Но полковникъ Эджертонъ не былъ только лишь красивою бабочкой: онъ обладалъ и предупредительнымъ инстинктомъ, свойственнымъ пчел. Молодость улетла отъ него и увлекла въ своемъ полет много существеннаго изъ его имущества, онъ увидалъ, что наступаетъ время, когда домашній уголокъ, съ помощницей, способной поддержать въ этомъ уголк порядокъ, вполн соотвтствовалъ бы его понятіямъ о комфорт, и что яркій огонь, разведенный въ камин въ ненастный вечеръ, сдлалъ бы большую пользу его здоровью. Среди одного изъ сезоновъ въ Брайтон, куда онъ сопровождалъ принца валлійскаго, онъ увидалъ какую-то вдову, которая хотя и носила траурное платье, но не казалась безутшною. Ея наружность удовлетворяла требованіямъ его вкуса, слухи объ ея приданомъ располагали въ ея пользу и разсудокъ его. Онъ ршился начать дйствовать и, ухаживая за нею очень недолго, привелъ намреніе свое къ счастливому результату. Покойный мистеръ Гэзельденъ до такой степени предчувствовалъ вторичное замужество своей жены, что распорядился въ своемъ духовномъ завщаніи, чтобы опека надъ его наслдникомъ, въ подобномъ случа, передана была отъ матери двумъ сквайрамъ, которыхъ онъ избралъ своими душеприкащиками. Это обстоятельство, въ соединеніи съ новыми брачными узами утшенной вдовы, послужило, нкоторымъ образомъ, къ отдаленію ея отъ залога первой любви, и когда она родила сына отъ полковника Эджертона, то сосредоточила на этомъ ребенк всю свою материнскую нжность. Уильямъ Гэзельденъ былъ посланъ своими опекунами въ одну изъ лучшихъ провинціальныхъ академій, въ которой, съ незапамятныхъ временъ, воспитывались и его предки. Сначала онъ проводилъ праздники съ мистриссъ Эджертонъ, но такъ какъ она жила то въ Лондон, то здила съ своимъ мужемъ въ Брайтонъ, чтобы пользоваться удовольствіями Павильона, то Уильямъ, который между тмъ подросъ, оказывая неудержимое влеченіе къ деревенской жизни, тогда какъ его неловкость и рзкія манеры заставляли краснть мистриссъ Эджертонъ, сдлавшуюся особенно взыскательною въ этомъ отношеніи,— выпросилъ позволеніе проводить каникулярное время или у своихъ опекуновъ, или въ старомъ отцовскомъ дом. Потомъ онъ поступилъ въ коллегіумъ въ Кембридж, основанный, въ XV столтіи, однимъ изъ предковъ Гэзельденовъ, и, достигнувъ совершеннолтія, оставилъ его, не получивъ, впрочемъ, степени. Нсколько лтъ спустя, онъ женился на молодой лэди, также деревенской жительниц и сходной съ нимъ по воспитанію.
Между тмъ его единоутробный братъ, Одлей Эджертонъ, началъ посвящаться въ таинства большого свта, не успвъ еще окончательно распрощаться съ своими игрушками, въ дтств онъ сиживалъ зачастую на колняхъ у герцогинь и скакалъ по комнатамъ верхомъ на палкахъ посланниковъ. Дло въ томъ, что полковникъ Эджертонъ не только имлъ сильныя связи, не только былъ однимъ изъ Dii majores большого свта, но пользовался рдкимъ счастьемъ быть популярнымъ между всми людьми, знавшими его, онъ былъ до такой степени популяренъ, что даже лэди, въ которыхъ онъ нкогда былъ влюбленъ и которыхъ потомъ оставилъ, простили ему бракъ и сохранили къ нему прежнюю дружбу, какъ будто онъ не былъ вовсе женатъ. Люди, слывшіе въ общемъ мнніи за бездушныхъ, некогда не тяготились сдлать всякую любезность Эджертономъ. Когда наступило время Одлею оставить приготовительную школу въ которой онъ развивался изъ здоровой почки въ пышный цвтокъ, и перейти въ Итонъ {Одно изъ лучшихъ въ Лондон учебныхъ заведенія.}, начальство и товарищи дали о немъ самый лестный отзывъ. Мальчикъ скоро показалъ, что онъ не только наслдовалъ отцовскую способность пріобртать популярность, но къ этой способности присоединялъ талантъ навлекать изъ нея существенныя выгоды. Не отличавшись никакими особенными познаніями, онъ, однако, составилъ о себ въ Итон самую заводную репутацію, какой только позволительно добиваться въ его лта — репутацію мальчика, который произведетъ что побудь замчательное, сдлавшись человкомъ. Будучи студентомъ богословскаго факультета въ Оксфорд, онъ продолжалъ поддерживать эту сладкую надежду, и хотя не получалъ премій и при выход былъ удостоенъ очень обыкновенной степени, однако, это еще боле убдило членовъ университета, что питомцу ихъ предназначена блестящая карьера государственнаго человка.
Когда еще онъ былъ въ университет, родители его умерли, одинъ вслдъ за другимъ. Достигнувъ совершеннолтія, онъ предъявилъ свои права на отцовское наслдство, которое считалось очень значительнымъ, и которое дйствительно когда-то было довольно велико, но полковникъ Эджертонъ былъ человкъ слишкомъ расточительный для того, чтобы обогатить наслдника, и теперь осталось около 1,500 фунтовъ стерлинговъ годового дохода отъ имнія, приносившаго прежде до десяти тысячъ фунтовъ ежегодно.
Впрочемъ, Одлея вс считали богатымъ, а самъ онъ былъ далекъ отъ того, чтобы уничтожить эту благопріятную молву признакомъ собственной несостоятельности. Лишь только онъ вступилъ въ лондонскій свтъ, какъ вс клубы приняли его съ распростертыми объятіями, и онъ проснулся, въ одно прекрасное утро, если не знаменитымъ, то по крайней мр вполн свтскимъ человкомъ. Къ этой изящной свтскости онъ присоединилъ нкоторую дозу значительности и важности, старался сходиться съ государственными людьми и занимающимися политикою лэди и утвердилъ всхъ во мнніи, что онъ былъ рожденъ для великихъ длъ.
Теперь самымъ близкимъ, искреннимъ другомъ его былъ лордъ л’Эстренджъ, съ которымъ онъ былъ неразлученъ еще въ Итон, и въ то время, какъ Одлей приводилъ Лондонъ лишь въ восторгъ, л’Эстренджъ восхищалъ общество до изступленія: Гэрлей лордъ л’Эстренджъ былъ единственный сынъ графа лансмерскаго, владльца большого состоянія и породнившагося съ знатнйшими и могущественнйшими фамиліями въ Англіи. Впрочемъ, лордъ Лансмеръ былъ не очень извстенъ въ Лондон сномъ обществ. Онъ жилъ большею частію въ своихъ имніяхъ, занимаясь длами по хозяйственному управленію, и очень рдко прізжалъ въ столицу, все это позволяло ему давать большія средства къ жизни сыну, когда Гэрлей, будучи шестнадцати лтъ, и достигнувъ шестого класса въ школ, вышелъ оттуда и поступилъ въ одинъ изъ гвардейскихъ полковъ. Никто не зналъ, что длать съ Гэрлеемъ л’Эстренджемъ: потому-то, можетъ бытъ, имъ такъ и занимались. Он былъ самымъ блестящимъ воспитанникомъ въ Итон — не только гордостію гимнастической залы, но и классной комнаты, однако, при этомъ въ немъ было столько странностей и непріятныхъ выходокъ, награды же, полученныя имъ за успхи, доставались ему, по видимому, такъ легко, безъ малйшаго прилежанія и усидчивости, что онъ не заставлялъ ожидать отъ себя столь многаго, какъ его другъ Одлей Эджертонъ. Его странности, оригинальность выраженій и самыя неожиданныя выходки такъ же замтны была въ большомъ свт, какъ нкогда въ тсной сфер школы. Онъ былъ остеръ, безъ всякаго сомннія, и что его остроуміе было высокаго полета, это доказывали не только оригинальность, но и независимость его характера. Онъ ослплялъ свтъ, вовсе не заботясь о своемъ тріумф и объ общественномъ мнніи,— ослплялъ потому, что не умлъ блестть въ мру. Молодость и странныя понятія всегда идутъ рука объ руку. Я не знаю, что думалъ Гэрлей л’Эстренджъ, но знаю, что въ Лондон не было молодого человка, который бы мене заботился о томъ, что онъ наслдникъ знатнаго имени и сорока-пяти тысячь фунтовъ годового дохода.
Отецъ его желалъ, чтобы, когда Гэрлэй достигнетъ совершеннолтія, онъ былъ депутатомъ мстечка Лансмеръ. Но это желаніе никогда не осуществилось. Въ то самое время, какъ молодому лондонскому идолу оставалось только два или три года до совершеннолтія, въ немъ явилась новая странность. Онъ совершенно удалился отъ общества: оставилъ безъ отвта самонужнйшія треугольныя записочки, заключавшія въ себ разнаго рода вопросы и приглашенія,— записочки, которыя необходимо покрываютъ письменный столъ всякаго модника, онъ рдко сталъ показываться въ кругу своихъ прежнихъ знакомыхъ, и если гд нибудь его встрчали, то или одного, или вмст съ Эджертономъ, его веселость, казалось, совсмъ оставила его. Глубокая меланхолія была начертана на его лиц и выражалась въ едва слышныхъ звукахъ его голоса. Въ это время гвардія покрывала себя славою въ военныхъ дйствіяхъ на полуостров, но батальонъ, къ которому принадлежалъ Гэрлей, остался дома. Неизвстно, соскучившись ли бездйствіемъ, или изъ славолюбія, молодой лордъ вдругъ перешелъ въ кавалерійскій полкъ, который въ одной изъ жаркихъ схватокъ потерялъ половину офицеровъ. Передъ самымъ его отъздомъ, открылась вакансія для депутатства за Лэнсмеровъ, но онъ отвчалъ на просьбы отца по этому предмету, что ихъ семейные интересы могутъ быть предоставлены попеченіямъ его друга Эджертова, пріхалъ въ Паркъ проститься съ своими родителями, а вслдъ за нимъ явился Эджертонъ отрекомендоваться избирателямъ. Это посщеніе было важною эпохой для многихъ лицъ моей повсти, но пока я ограничусь замчаніемъ, что при самомъ начал выборовъ случились обстоятельства, вслдствіе которыхъ л’Эстренджъ и Одлей должны были удалиться съ поприща общественной дятельности, а потомъ послдній написалъ лорду Лэнсмеру, что онъ соглашается принять званіе депутата. Къ счастію для карьеры Одлея Эджертона, выборы представляли для лорда Лэнсмера не только общественное значеніе, но тсно связаны были съ его собственными интересами. Онъ ршился, чтобы даже, при отсутствіи кандидата, борьба продолжалась до послдней крайности, хотя бы на его счетъ. Потому все дло выборовъ ведено было такъ, что противниками интересовъ Лонсморовъ являлись представители той или другой изъ враждующихъ фамилій въ графств, а такъ какъ самъ графъ былъ гостепріимный, любезный человкъ, очень уважаемый всмъ сосднимъ дворянствомъ, то и кандидаты даже противной стороны всегда наполняли свои рчи выспренними похвалами благородному характеру лорда Лэнсмера и учтивостями въ отношеніи къ его кандидатамъ. Но, благодаря постоянной перемн должностей, одна изъ враждебныхъ фамилій уклонилась отъ выборовъ, и представители ея приняли званіе адвокатовъ, глаза другой фамиліи былъ избранъ членомъ Палаты, и такъ какъ настоящіе его интересы были неразрывны съ интересами Лэнсмеровъ, то онъ и пребылъ нейтральнымъ въ той мр, въ какой это возможно при борьб страстей. Судя по этому, вс были уврены, что Эджертонъ будетъ избранъ безъ оппозиціи, когда, вслдъ за отъздомъ его куда то, объявленіе, подписанное ‘Гэвервилль, Дэшморъ, капитанъ Р. И., Бэкеръ-Стритъ, Портменъ-Сквэръ’, извщало въ довольно сильныхъ выраженіяхъ, что этотъ джентльменъ намренъ освободить кандидатуру отъ непослдовательной власти олигархической партіи, не столько изъ видовъ собственнаго своего политическаго возвышенія, такъ какъ подобная протестація всегда влечетъ за собой ущербъ личному интересу, но единственно изъ патріотическаго желанія сообщить выборамъ должную законность.
За этимъ объявленіемъ черезъ два часа явился и самъ капитанъ Дэшморъ, въ карет четверней, съ жолтыми бантиками къ хвостахъ и гривахъ лошадей. Внутри и снаружи этой кареты сидли какіе-то сорванцы, по видимому, друзья его, которые, вроятно, пріхали съ цлію помочь ему въ трудахъ и раздлить съ нимъ удовольствія.
Капитанъ Дэшморъ былъ когда-то морякомъ, но возъимлъ отвращеніе къ этому званію съ тхъ поръ, какъ племянникъ одного министра получилъ подъ команду корабль, на который капитанъ считалъ права свои неоспоримыми. По этой же причин онъ не слушался приказаній, которыя присылались ему отъ начальства, руководствуясь примромъ Нельсона, но при этомъ случа непослушаніе не оправдалось такимъ успхомъ, какъ это было съ Нельсономъ, и капитанъ Дэшморъ долженъ былъ считать себя вполн счастливымъ, что избжалъ боле строгаго наказанія, чмъ отказъ въ повышеніи. Но правду говорится, что не знаешь, гд найдешь, гд потеряешь. Выйдя въ отставку и видя себя совершенно неожиданно обладателемъ наслдства въ сорокъ или пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, предоставленныхъ ему какимъ-то дальнимъ родственникомъ, капитанъ Дэшморъ возъимлъ непреодолимое желаніе поступить въ Парламентъ и, при помощи своего ораторскаго таланта, принять участіе въ администраціи.
Въ насколько часовъ нашъ морякъ выказался самымъ отчаяннымъ говоруномъ, самымъ сильнымъ дйствователемъ, на случай выборовъ во мнніи простодушныхъ и доврчивыхъ жителей мстечка. Правда, что онъ говорилъ такую безсмыслицу, какой, можетъ быть, сроду никому не удавалось слышать, но зато его выходки такъ были размашисты, манеры такъ открыты, голосъ такъ звученъ, что въ эти патріархальныя времена онъ былъ въ состояніи загонять хоть какого философа. Кром того, капитанъ Дэшморъ звалъ всякій день большое общество къ себ обдать, и тутъ, махая своимъ кошелькомъ въ воздух, объявлялъ во всеуслышаніе, что онъ до тхъ поръ будетъ стрлять, пока у него останется хотя одинъ патронъ въ лядунк. До тхъ поръ было мало различія въ политическомъ отношеніи между кандидатомъ, поддерживаемымъ интересами лорда Лэнсмера, и кандидатомъ противной стороны, потому что помщики того времени были почти вс одного и того же образа мыслей, и вопросъ административный, подобно настоящему, имлъ для нихъ чисто мстное значеніе: онъ состоялъ лишь въ томъ, пересилитъ или нтъ фамидія Лэнсмеровъ дв другія значительныя фамиліи, которыя до тхъ поръ придерживались оппозиціи. Хотя капитанъ былъ въ самомъ дл очень хорошій человкъ и слишкомъ опытный морякъ для того, чтобы думать, что государство — которое., согласно общепринятой метафор, уподобляется кораблю par excellence — станетъ терпть кого ни попало у себя на шканцахъ, но онъ привыкъ боле руководствоваться въ поступкахъ жолчными побужденіями своего характера, чмъ голосомъ разсудка, испытывая въ то же время надъ собою одуряющее свойство своего собственнаго краснорчія. Такимъ образомъ, чувствуя себя такъ же мало способнымъ къ проискамъ, какъ и къ тому, чтобы зажечь Темзу, по своимъ рчамъ онъ показался бы, однако, всякому отчаяннымъ человкомъ. Точно такимъ же образомъ, не привыкнувъ уважать своихъ противниковъ, онъ обращался съ графомъ Лэнсмеромъ слишкомъ непочтительно. Онъ обыкновенно называлъ этого почтеннаго джентльмена ‘старой дрязгой’, мэра, который хвастался своими миніатюрными ножками, онъ прозвалъ ‘лучинкой’, а прокурора, который былъ сложенъ довольно прочно — ‘кряжемъ’. Посл этого понятно, что выборы должны были служитъ только для удовлетворенія частныхъ интересовъ извстныхъ лицъ, и дло принимало между тмъ такой оборотъ, что графъ Лэнсмеръ начиналъ бояться за успхъ своихъ предположеній. Пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита, съ своею необыкновенною дерзостію, показался ему существомъ страшнымъ, зловщимъ,— существомъ, на которое онъ смотрлъ съ суеврною боязнью: онъ ощущалъ то же, что многоуважаемый Монтецума, когда Кортецъ, съ толпой испанцевъ, схватилъ его, посреди его собственной столицы, въ виду мексиканскаго блеска и великолпія двора. ‘Самимъ богамъ придется плохо, если люди будутъ такъ дерзки’, говорили мексиканцы про Кортеца, ‘общество погибнетъ, если пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита заступитъ мсто Лэнсмера’, говорили принимавшіе участіе въ выборахъ мстные джентльмены. Во время отсутствія Одлея выборы представлялись въ самомъ неблагопріятномъ вид, и капитанъ Дэшморъ съ каждымъ шагомъ все боле и боле приближался къ своей цли, когда адвокатъ Лэнсмера напомнилъ ему, что есть въ виду довольно сильный ходатай за отсутствующаго кандидата. Сквайръ Гэзельденъ, съ своею молодою женою, еще прежде согласились на кандидатуру Одлея, а въ сквайр адвокатъ видлъ единственнаго смертнаго, который былъ въ состояніи тягаться съ морякомъ. Вообще, на то, чтобы защищать пользы мстнаго дворянства, чтобы умть въ случа нужды произнести рчь чрезъ открытое окно, съ высоты скамьи, бочки, балкона или даже крыши на дом, сквайръ имлъ даже боле способностей, боле представительности и сановитости, чмъ самъ баловень Лондона Одлей Эджертонъ.
Сквайръ, къ которому пристали со всхъ сторонъ съ просьбами по этому предмету, сначала отвтилъ рзко, что онъ согласенъ сдлать что нибудь въ пользу своего брата, но что не желалъ бы, съ своей стороны, даже при выборахъ, показаться кліентомъ лорда, кром того, что если бы ему пришлось отвчать за брата, то какимъ образомъ онъ обяжется отъ его имени быть блюстителемъ пользъ и врнымъ слугою своего края, какимъ образомъ онъ докажетъ, что Одлей, поступивъ въ Палату, не забудетъ о своемъ сословіи, а тогда онъ, Уильямъ Гэзельденъ, будетъ названъ лжецомъ и переметной сумой.
Но когда эти сомннія и затрудненія были устранены убжденіями джентльменовъ и просьбами лэди, которыя принимали въ выборахъ такое же участіе, какое эти прелестныя существа принимаютъ во всемъ, представляющемъ матеріялъ для спора, сквайръ согласился наконецъ выступить противъ жителя Бэкеръ-Стрита и принялся за это дло отъ всего сердца и съ тмъ добродушіемъ стараго англичанина, которое онъ оказывалъ при всякомъ род дятельности, серьёзно занимавшей его.
Предположенія насчетъ общественныхъ выборовъ, основанныя на способностяхъ сквайра, вполн оправдались. Онъ говорилъ обыкновенно такую же околесицу какъ и капитанъ Дэшморъ, обо всемъ, исключая, впрочемъ, интересовъ своего края, своего имнія: тутъ онъ являлся великимъ, потому что зналъ этотъ предметъ хорошо, зналъ его по инстинкту, пріобртаемому практикою, въ сравненіи съ которою вс наши выспреннія теоріи не что иное, какъ паутина или утренній туманъ.
Представители помщичьяго сословія, долженствовавшіе подавать голоса, не были въ зависимости отъ лорда Лэнсмера и занимали даже общественныя должности, они сначала готовы были хвалиться своимъ обезпеченнымъ положеніемъ и итти противъ лорда, но не смли противостоять тому, кто имлъ такое сильное вліяніе на ихъ поземельные интересы. Они начали переходить на сторону графа противъ жителя Бэкеръ-Стрита, и съ этихъ поръ эти толстые агрономы, съ ногами, бывшими въ обхват такихъ же обширныхъ размровъ, какъ все туловище капитана Дэшмора, и съ страшными бичами въ рукахъ, стали расхаживать по лавкамъ и пугать избирателей, какъ капитанъ говорилъ въ припадкахъ негодованія. Эти новые приверженцы сдлали большую разницу въ количеств голосовъ той и другой стороны, и когда день балотировки наступилъ, то вопросъ оказался уже окончательно ршеннымъ. Посл самой отчаянной борьбы, мистеръ Одлей Эджертонъ пересилилъ капитана двумя голосами. Имена подавшихъ эти два лишніе голоса, ршившіе споръ, были: Джонъ Эвенель, мстный фермеръ, и его зять, Маркъ Ферфилдъ, который поселился въ имніи Гэзельдена, гд онъ занималъ должность главнаго плотника.
Эти два голоса даны были совершенно неожиданно, потому что хотя Маркъ Ферфилдъ и готовъ былъ держать сторону Лэнсмера, или, что-тоже, сторону брата сквайра, и хотя Эвенель былъ всегдашнимъ защитникомъ интересовъ Лэнсмеровъ, но ужасное несчастіе, о которомъ я до сихъ поръ умолчалъ, не желая начинать свою повсть печальными картинами, поразило ихъ обоихъ, и они ухали изъ города именно въ тотъ день, когда лордъ л’Эстренджъ и мистеръ Эджертонъ отправились изъ Лэнснеръ-Парка. Въ какомъ сильномъ восторг ни былъ сквайръ, какъ главный дйствователь и какъ братъ, при торжеств мистера Эджертона, восторгъ этотъ значительно затихъ, когда, выходя изъ за обда, даннаго въ честь побды Лэнсмеровъ, и шествуя не совсмъ твердою поступью въ карету, которая должна была везти его домой, онъ получилъ письмо изъ рукъ одного изъ джентльменовъ, которые сопровождали капитана на его общественномъ поприщ, содержаніе этого письма, а равно и нсколько словъ, произнесенныхъ тихо подателемъ его, доставили сквайра къ мистриссъ Гэзельденъ далеко въ боле трезвомъ состояніи, чмъ она надялась. Дло въ томъ, что въ самый день избранія капитанъ почтилъ мистера Гэзельдена нкоторыми поэтическими и аллегорическими прозваніями, какъ-то: ‘племянный быкъ’, а ненасытный вампиръ’ и ‘безвкуснйшая оладья’, на что сквайръ отвчалъ, что капитанъ не что иное, какъ ‘морской соленый боровъ’, капитанъ, подобно всмъ сатирикамъ, будучи обидчивымъ и щекотливымъ, не считалъ для себя особенно лестнымъ получить названіе ‘морского соленаго борова’ отъ ‘племяннаго быка’ и ‘ненасытнаго вампира’. Письмо, принесенное, теперь къ мистеру Гэзельдену джентльменомъ, который, принадлежа къ противной сторон, считался самымъ жаркимъ приверженцемъ капитана, заключало въ себ ни боле, ни мене, какъ вызовъ за дуэль, и податель, кром того, съ очаровательною учтивостію, требуемою этикетомъ при этихъ оказіяхъ, присовокуплялъ подробныя свднія о мст, назначенномъ для поединка, въ окрестностяхъ Лондона, чтобы избжать непріятнаго вмшательства подозрительныхъ Лэнсмеровъ.
Французы, по видимому, очень мало размышляли о дуэляхъ. Можетъ быть, поэтому они и преданы имъ всею душою. Но для истаго англичанина — будь онъ Гэзельденъ или не Гэзельденъ — нтъ ничего ужасне, отвратительне дуэли. Она не входитъ въ разрядъ обыкновенныхъ мыслей и обычаевъ англичанина. Англичанинъ скоре пойдетъ судиться передъ закономъ, который наказываетъ еще строже дуэли. За всмъ тмъ, если англичанинъ долженъ драться, онъ будетъ драться. Онъ говоритъ: ‘это очень глупо’, онъ увренъ, что это безчеловчно, онъ соглашается со всмъ, что сказано было на этотъ счетъ философами, проповдниками и печатными книгами, и въ то же время идетъ драться какъ какой нибудь гладіаторъ.
Впрочемъ, сквайръ не имлъ привычки теряться въ непріятныхъ случаяхъ. На другой же день, подъ предлогомъ, что ему нужно купить крупныхъ гвоздей въ Тэттеръ-Солл, онъ отправился на самомъ дл въ Лондонъ, простившись особенно нжно съ своею женой. Сквайръ былъ увренъ, что онъ иначе не возвратится домой, какъ въ гробу. ‘Несомннно — говорилъ онъ самъ себ — что человкъ, который стрлялъ всю свою жизнь, съ тхъ поръ, какъ надлъ куртку мичмана, несомннно, что онъ нелегокъ на руку и въ поединк. Я бы еще ничего не сказалъ, если бы это были ментонскіе двуствольные пистолеты съ маленькими пульками, а то у него чуть не ружья, это несовмстно ни съ достоинствомъ человка, ни съ понятіями охотника!’
Однако, сквайръ, отложивъ въ сторону вс житейскія попеченія и отъискавъ какого-то стараго пріятеля по коллегіуму, уговорилъ его быть своимъ секундантомъ, и отправился въ скрытный уголокъ Уимбльдонъ-Конмона, назначенный мстомъ дуэли. Тамъ онъ сталъ передъ своимъ противникомъ, ее въ боковомъ положеніи — каковое положеніе онъ считалъ уловкою труса — а всею шириною своей груди, прямо подъ дуло пистолета, съ такимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ на лиц, что капитанъ Дэшморъ, который былъ превосходный стрлокъ, но въ то же время и добрйшій человкъ, выразилъ свое одобреніе такому безпримрному мужеству тмъ, что, всадивъ пулю своему противнику въ мягкое мсто плеча, объявилъ себя окончательно удовлетвореннымъ. Противники пожали другъ другу руки, произнесли взаимныя объясненія, и сквайръ, не придя въ себя отъ удивленія, что онъ еще живъ, былъ привезенъ въ Диммеръ-Отель, гд, посл значительныхъ, впрочемъ, хлопотъ, пуля была вынута и рана залечена. Теперь все прошло, и сквайръ чрезъ это много возвысился въ своихъ собственныхъ глазахъ, въ веселомъ или особенно гнвномъ расположеніи духа, онъ не переставалъ съ удовольствіемъ вспоминать объ этомъ происшествіи. Кром того, будучи убждавъ, что братъ обязанъ ему лично чрезвычайно многимъ, что онъ доставилъ Одлею доступъ въ Парламентъ и защищалъ его интересы съ опасностію собственной жизни онъ считалъ себя въ полномъ прав предписывать этому джентльмену, какъ поступать во всхъ случаяхъ, касающихся длъ дворянства. И когда, немного спустя посл того, какъ Одлей занялъ мсто въ Парламент — что случилось лишь по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ — онъ сталъ подавать мннія и голоса несообраано съ ожиданіями сквайра на этотъ счетъ, сквайръ написалъ ему такой нагоняй, который не могъ остаться безъ дерзкаго отвта. Вслдъ за тмъ, негодованіе сквайра достигло высшей степени, потому что, проходя, въ базарный день, по имнію Лэнсмера, онъ слышалъ насмшки со стороны тхъ самыхъ фермеровъ, которыхъ онъ убждалъ прежде стоять за брата, и, приписывая причину всего этого Одлею, онъ не могъ слышать имя этого измнника роднымъ интересамъ безъ того, чтобы не измниться въ лиц и не выразить своего негодованія въ поток бранныхъ словъ. Г. де-Рюквилль, который былъ величайшій современный острякъ, имлъ также брата отъ другого отца и былъ съ нимъ не совсмъ въ хорошихъ отношеніяхъ. Говоря объ этомъ брат, онъ называлъ его frre de loin. Одлей Эджертонъ былъ для сквайра Газельдена такимъ же отдаленнымъ братцемъ… Но довольно этихъ объяснительныхъ подробностей: возвратимся къ нашему повствованію.

ГЛАВА VIII.

Плотники сквайра были взяты отъ работы за заборомъ парка и принялись за передлку приходской колоды. Потомъ явился живописецъ и раздлалъ ее прекрасною синею краской, съ блыми каймами по угламъ, блыми же полосками около дверей и оконъ и съ изображеніемъ великолпныхъ букетовъ посредин.
Это было самое красивое зданіе въ цлой деревн, хотя деревня обладала еще тремя памятниками архитектурнаго генія Гэзельденовъ, а именно: лечебинцей, школой и приходскимъ пожарнымъ дэпо.
Никогда еще боле изящное, привлекательное и затйливое зданіе не услаждало взоровъ окружного начальства.
И сквайръ Гезельденъ наслаждался не мене другихъ. Съ чувствомъ самодовольствія, онъ привелъ всю свою семью смотрть на зданіе приходской колоды. Семейство сквайра (исключая отдаленнаго братца) состояло изъ мистриссъ Гэзельденъ — жены его, миссъ Джемимы Гэзельденъ — его кузины, мистера Френсиса Гэзельдена — его единственнаго сына, и капитана Бернэбеса Гиджинботэма — дальняго родственника, который, собственно говоря. не принадлежалъ къ ихъ семейству, а проводилъ съ ними по десяти мсяцевъ въ году.
Мистриссъ Гэзельденъ была во всхъ отношеніяхъ настоящая лэди — лэди, пользующаяся извстнымъ значеніемъ въ цломъ приход. На ея благоприличномъ, румяномъ и нсколько загорломъ лиц выражались и величіе и добродушіе, у нея были голубые глаза, внушавшіе любовь, и орлиный носъ, возбуждавшій уваженіе. Мистриссъ Гэзельденъ не имла претензій: не считала себя ни выше, ни лучше, ни умне, чмъ она была въ самомъ дл. Она понимала себя и свое положеніе и благодарила за него Бога. Въ разговор и манерахъ ея была какая-то кротость и ршительность. Мистриссъ Гэзельденъ одвалась превосходно. Она носила шолковыя платья, которыя могли передаваться въ наслдство отъ поколнія поколнію: до такой степени они были прочны, цнны и величественны. Поверхъ такого платья, когда она была внутри своихъ владній, она надвала блый какъ снгъ фартукъ, у пояса ея не было видно шатленокъ и брелоковъ, а были прившены здоровые золотые часы, обозначавшіе время, и длинныя ножницы, которыми она срзывала сухіе листья у цвтовъ, будучи большою охотницею до садоводства. Когда требовали того обстоятельства, мистриссъ Гэзельденъ снимала свою великолпную одежду, замняла ее прочнымъ синимъ верховымъ платьемъ и галопировала возл своего мужа, пока спускали собакъ ее своры, приготовляясь къ охот.
Въ т дни, когда мистеръ Гэзельденъ направлялъ своего знаменитаго клепера-иноходца въ городскому рынку, жена почти всегда сопутствовала ему въ этой поздк, сидя съ лвой стороны кабріолета. Она, такъ же, какъ и мужъ ея, обращала очень мало вниманія на втеръ и непогоду, и во время какого нибудь проливного дождя ея оживленное лицо, выставлявшееся изъ подъ капишона непромокаемаго салопа, разцвтало улыбкой и румянцемъ, точно воздушная роза, которая раскрывается и благоухаетъ подъ каплями росы. Нельзя было не замтить, что достойная чета соединилась по любви. Они были чрезвычайно рдко другъ безъ друга, и первое сентября каждаго года, если въ дом не было общества, которое хозяйка должна была занимать, она выходила вмст съ мужемъ на сжатое поле такою же легкою поступью, съ такимъ же оживленнымъ взоромъ, какъ и въ первый годъ ея замужства, когда она восхищала сквайра сочувствіемъ всмъ его склонностямъ.
Такимъ образомъ и въ настоящую минуту Герріэтъ Гэзельденъ стоитъ, опершись одною рукою на широкое плечо сквайра, другую заложила она за свой фартукъ и старается раздлить восторгъ своего мужа отъ совершоннаго имъ патріотическаго подвига возобновленія общественной колоды. Немного позади, придерживаясь двумя пальчиками за сухую руку капитана Бернэбеса, стоитъ миссъ Джемима, сирота, оставшаяся посл дяди сквайра, который былъ женатъ на похищенной имъ двиц изъ фамиліи, бывшей во вражд съ Гэзельденами со временъ Карла I, за право прозжать по дорог къ небольшому лсу, или, скоре, кустарнику, величиною въ десятину, чрезъ клочокъ кочкарника, который отдавался на аренду кирпичному заводчику за двнадцать шиллинговъ въ годъ.
Лсъ принадлежалъ Гэзельденамъ, кочкарникъ — Стикторейтамъ (древняя саксонская фамилія, если только была таковая), Всякія двнадцать лтъ, когда деревья и валежникъ были нарублены, вражда возобновлялась, потому что Стикторейты отказывали Гезельденамъ въ прав провозить лсъ по единственной прозжей для телги дорог. Надо отдать справедливости Гэзельденамъ, что они изъявляли желаніе купить эту землю вдесятеро дороже ея настоящей цны. Но Стикторейты съ подобнымъ же великодушіемъ отвчали, что они не намрены жертвовать фамильною собственностію для прихоти самаго лучшаго изъ всхъ сквайровъ, когда либо носившихъ кожаные сапоги. Потому каждыя двнадцать лтъ происходили длинные переговоры о мир между Гэзельденами и Стикторейтами. Дло было глубокомысленно обсуживаемо, представителями обихъ сторонъ и заключалось исковыми жалобами на завладніе чужою собственностію.
Такъ какъ въ закон на подобные случаи не было прямого указанія, то дло никогда и не ршалось окончательно, тмъ боле, что ни та, ни другая сторона не желала окончанія тяжбы, такъ какъ не была уврена въ законности своихъ притязаній. Женитьба младшаго изъ семьи Гэзельденовъ на младшей дочери Стикторейтовъ была одинаково непріятна обимъ фамиліямъ, послдствіемъ было то, что молодая чета, обвнчавшаяся тайно и не получивъ ни благословенія, ни прощенія, провлачила жизнь какъ могла, существуя жалованьемъ, которое получалъ мужъ, служившій въ дйствующемъ полку, и процентами съ тысячи фунтовъ стерлинговъ, которые были у жены независимо отъ родительскаго состоянія. Они оба умерли, оставивъ дочь, которой и завщали материнскіе тысячу фунтовъ, около того времени, когда сквайръ достигъ совершеннолтія и вступилъ въ управленіе своими имніями. И хотя онъ наслдовалъ старинную вражду къ Стикторейтамъ, однако, не въ его характер было питать ненависть къ бдной сирот, которая все-таки была дочерью Гэзельдена. Потому онъ воспитывалъ Джемиму съ такою же нжностію, какъ бы она была его родною сестрою, отложилъ ея тысячу фунтовъ въ ростъ, прибавилъ къ нимъ часть изъ капитала, который составился во время его малолтства, что все вмст съ процентами составило не мене четырехъ тысячъ фунтовъ — обыкновенное приданое въ фамиліи Гэзельденъ. Когда она достигла совершеннолтія, сумма эта была отдана въ ея полное распоряженіе, такъ, чтобы она считала себя независимою, была бы въ состояніи вызжать въ свтъ и выбирать себ партію, если бы ей вздумалось выйти замужъ, или наконецъ могла бы жить этою суммою одна, если бы ршились остаться двицею. Миссъ Джемима отчасти пользоваласъ этою свободою, вызжая иногда въ Нелтейгамъ и другія мста на воды. Но она такъ была привязана къ сквайру чувствомъ благодарности, что не могла на долго отлучиться изъ его дома. И это было тмъ великодушне съ ея стороны, что она была далека отъ мысли остаться въ двицахъ. Миссъ Джемима была одно изъ нжныхъ, любящихъ существъ, и если мысль о счастіи въ одиночеств не совсмъ улыбалась ей, то это было во свойственному женщин инстинктивному влеченію къ семейной, домашней жизни, безъ чего всякая лэди, какъ бы она ни были совершенна во всхъ другихъ отношеніяхъ, немногимъ лучше бронзовой статуя Минервы. Но какъ бы то ни было, несмотря на ея состояніе и наружность, изъ которыхъ послдняя, хотя не вполн изящная, была привлекательна и была бы еще привлекательне, если бы миссъ почаще смялась, потому что при этомъ у нея являлись на щекахъ ямочки, незамтныя въ боле серьёзныя минуты,— несмотря на все это, потому ли, что мужчины, встрчавшіе ее, были очень равнодушны, или сама она слишкомъ разборчива, только миссъ Джемима достигала тридцатилтняго возраста и все еще называлась миссъ Джемима. Съ теченіемъ времени, ея простодушный смхъ все слышался рже и рже, и наконецъ она утвердилась въ двухъ убжденіяхъ, вовсе не развивавшихъ потребности смха. Одно изъ убжденій касалось всеобщей испорченности мужской половины человческаго рода, другое выражалось ршительною и печальною увренностію, что весь міръ приближается въ близкому паденію. Миссъ Джемима теперь была въ сопровожденіи любимой собачки, врнаго Бленгейма, отличавшагося приплюснутымъ носомъ. Собачка эта была уже преклонныхъ лтъ и довольно тучна. Она сидла, обыкновенно, на заднихъ лапахъ, высуня языкъ, и только отъ времени до времени показывала признаки жизни тмъ, что бросалась на мимо нея и по ней ходящихъ и летающихъ мухъ. Кром того, глубокая дружба существовала между миссъ Джемимой и капитаномъ Бернэбесомъ Гиджшиботэмомъ, потому что онъ не былъ женатъ и имлъ такое же дурное понятіе о всхъ васъ, читательницы, какъ миссъ Джемима о всхъ людяхъ нашего пола. Капитанъ былъ довольно строенъ и недуренъ лицомъ…. Впрочемъ, чмъ меньше говорить о лиц, тмъ лучше, въ этой истин былъ убжденъ самъ капитанъ, утверждавшій, что для мужчины всякая рожа довольно красива и благородна. Капитанъ Бернэбесъ не отрицалъ, что міръ стремится къ разрушенію, только разрушеніе это, по его соображеніемъ, должно было послдовать посл его смерти. Поодаль отъ всей компаніи, съ лнивыми пріемами возникающаго дендизма Френсисъ Гэзельденъ смотрлъ поверхъ высокаго галстуха, какіе тогда были въ мод. Это былъ красивый юноша, свжій питомецъ Итона, пріхавшій на каникулы. Онъ вступилъ въ тотъ переходный возрастъ, когда обыкновенно начинаешь бросать дтскія забавы, не достигнувъ еще основательности и положительности человка возмужалаго.
— Мн бы пріятно было, Франкъ, сказалъ сквайръ, внезапно повернувшись къ сыну, — мн бы пріятно было видть, что тебя хоть немного, но интересуютъ т обязанности, которыя, рано или поздно, будутъ лежать на твоей отвтственности. Я ршительно не могу допустить той мысли, что это мнніе перейдетъ въ руки такого джентльмена, который, вмсто того, чтобъ поддерживать его, такъ, какъ я поддерживаю, доведетъ все до разрушенія.
И вмст съ этимъ сквайръ показалъ на исправительное учрежденіе.
Взоры мастера Франка устремились по направленію, куда указывала трость, и устремились на столько, на сколько позволялъ тому накрахмаленный галстухъ.
— Совершенно такъ, сэръ, сказалъ молодой человкъ довольно сухо: — но скажите, почему же это учрежденіе оставалось такъ долго безъ починки?
— Потому, что одному человку невозможно углядть за всмъ въ одно и то же время, съ нкоторою колкостію отвчалъ сквайръ.— Человкъ съ восемью тысячами акровъ земли, за которыми нужно присмотрть, я думаю, не останется ни на минуту безъ дла.
— Это правда, замтилъ капитанъ Бернэбесъ.— Я знаю это по опыту.
— Вы ровно ничего не знаете! вскричалъ сквайръ весьма грубо.— Выдумалъ сказать, у него есть опытность въ восьми тысячахъ акровъ земли!
— Совсмъ нтъ. Я знаю это по опыту въ моей квартир, въ Албани, нумеръ третій, подъ литерою А. Вотъ уже десять лтъ, какъ я занимаю эту квартиру, а только что на прошлыхъ Святкахъ купилъ себ японскую кошку.
— Скажите пожалуете! возразила миссъ Джемима: — японская кошка! это, должно быть, весьма любопытно!… Какого рода это животное!
— Неужели вы не знаете? Помилуйте! эта вещица иметъ три ножки и служитъ для того, чтобъ держать въ себ горячіе тосты! Я никогда бы не подумалъ о ней, увряю васъ, да другъ мой Кози, завтракая однажды у меня на квартир, сказалъ мн: ‘помилуй, Гиджинботэмъ! какъ это такъ случалось, что ты, окруженный такимъ множествомъ предметовъ, доставляюшихъ комфортъ, до сихъ поръ не имешь кошки? {Cat собственно значитъ кошка, но этимъ словомъ называется столовый приборъ для подогрванія кушанья. Прим. пер.}’ ‘Клянусь честью — отвчалъ я — невозможно усмотрть за всмъ въ одно и то же время’, точь-въ-точь, какъ вы, сквайръ, сказали объ этомъ сію минуту.
— Фи, сказалъ мистеръ Гэзельденъ, съ негодованіемъ: — тутъ нтъ ни малйшаго сходства съ моими словами. И на будущее время прошу васъ, кузенъ Гиджинботэмъ, не прерывать меня, когда я говорю о длахъ серьезныхъ. Ну, кстати ли соваться съ вашей кошкой? Не правда ли, Гэрри? А вдь теперь это учрежденіе на что нибудь да похоже! Я увренъ, что наружность всей деревни будетъ казаться теперь гораздо солидне. Удивительно, право, что даже и маленькая починка придаетъ… придаетъ….
— Большую прелесть ландшафту, возразила миссъ Джемима, сантиментальнымъ тономъ.
Мистеръ Гэзельденъ не хотлъ согласиться, но въ то же время и не отрицалъ досказаннаго окончанія. Оставивъ эту сентенцію въ прерванномъ вид, онъ вдругъ началъ другую:
— А если бы я послушалъ пастора Дэля.
— Тогда бы вы сдлали весьма умное дло, сказалъ голосъ позади Гэзельдена.
Этотъ голосъ принадлежалъ пастору Дэлю, который, при послднихъ словакъ сквайра, присоединился къ обществу.
— Умное дло! Конечно, конечно, мистеръ Дэль, сказала мистриссъ Гэзельденъ, съ горячностью, потому что всякое противорчіе ея супругу она считала за оскорбленіе — быть можетъ, она видла въ этомъ столкновеніе съ ея исключительными правами и преимуществами!— Конечно, умное дло!
— Совершенная правда! продолжай, продолжай, Гэрри! восклицалъ сквайръ, потирая отъ удовольствія ладони.— Вотъ такъ! хорошенько его! А! каково мистеръ Дэль? что вы скажете на это?
— Извините, сударыня, сказалъ пасторъ, оказывая отвтомъ своимъ предпочтеніе мистриссъ Гэзельденъ: — я долженъ сказать вамъ, что въ нашемъ отечеств есть множество зданій, которыя чрезвычайно ветхи, чрезвычайно безобразны и, по видимому, совершеннно безполезны, но при всемъ томъ я не ршился бы разрушить ихъ.
— Поэтому вы возобновили бы ихъ, сказала мистриссъ Гэзельденъ, недоврчиво и въ то же время бросая на мужа взглядъ, которымъ будто говорила ему: — онъ хочетъ свести на политику — такъ это ужъ твое дло.
— О нтъ, сударыня, я этого не сдлалъ бы, отвчалъ пасторъ весьма ршительно.
— Что же посл этого вы стали бы длать съ ними? спросилъ сквайръ.
— Оставилъ бы ихъ въ прежнемъ вид, отвчалъ пасторъ.— Мистеръ Франкъ, вамъ, вроятно, знакома латинская пословица, которая очень часто слетала съ устъ покойнаго сзра Роберта Вальполя, и которую включили впослдствіи въ число примровъ латинской грамматики, вотъ эта пословица: Quieta non movere! Спокойное пусть и остается спокойнымъ!
Сквайръ Гэзельденъ былъ большой приверженецъ политики старинной школы и, вроятно, не подумалъ о томъ, что, возобновляя исправительное заведеніе, онъ отступалъ отъ принятыхъ имъ правилъ.
— Постоянное стремленіе къ нововведеніямъ, сказала миссъ Джемима, внезапно принимаясь за боле мрачную изъ своихъ любимыхъ темъ разговора: — служитъ главнымъ признакомъ приближенія великаго переворота. Мы измняемъ, починиваемъ, реформируемъ, тогда какъ много, много что черезъ двадцать лтъ и самый міръ превратится въ развалины!
Прекрасный оракулъ замолкъ. Вщія слова его отозвались въ душ капитана Бернэбеса, и онъ задумчиво сказалъ:
— Двадцать лтъ! это весьма значительный срокъ! Наши общества застрахованія жизни рдко принимаютъ самую лучшую жизнь больше чмъ на четырнадцать лтъ.
Произнося эти слова, онъ ударилъ ладонью по стулу, на которомъ сидлъ, и прибавилъ свое обычное утшительное заключеніе:
— Бояться нечего, сквайръ: на вашъ вкъ хватитъ!
Къ чему относились эта слова, онъ выразилъ весьма неопредленно, а изъ окружающихъ никто не хотлъ потрудиться разъяснить ихъ.
— Мн кажется, сэръ, сказалъ мастэръ Франкъ, обращаясь къ родителю: — теперь совершенно безполезно разсуждать о томъ, нужно ли, или не нужно было возобновлять это исправительное учрежденіе.
— Справедливо, сказалъ сквайръ, принимая на себя весьма серьёзный видъ.
— Да, вотъ оно что! сказалъ пасторъ печальнымъ голосомъ.— Если бы вы только знали, что значитъ это non quieta movere!
— Мистеръ Дэль, нельзя ли избавить меня отъ вашей латыни! вскричалъ сквайръ, сердитымъ тономъ.— Я самъ могу представить вамъ пословицу не хуже вашей:
Propria quae maribus tribuuntur maecula dicas.
As in praesenti, perfeclum format in avi. (*)
(*) Качества, приписываемыя мужскому полу, называются мужчинами. Малость въ настоящемъ часто принимаетъ огромные размры въ будущемъ.
Ведите теперь, прибавилъ сквайръ, съ тріумфомъ обращаясь къ своей Гэрри, которая при этомъ неожиданномъ взрыв учености со стороны Гэзельдена смотрла на него съ величайшимъ восхищеніемъ: — выходитъ, что коса нашла на камень! Теперь, я думаю, можно воротиться домой и пить чай. Не придете ли и вы къ намъ, Дэль? мы съиграемъ маленькій роберъ. Нтъ? ну полно, мой другъ! я не думалъ оскорбить васъ: вдь вамъ извстенъ мой нравъ, мои привычки.
— Какъ же, очень хорошо извстны, поэтому-то они и остаются для меня между предметами, перемны въ которыхъ я не желалъ бы видть, отвчалъ мистеръ Дэль, съ веселымъ видомъ, протягивая руку.
Сквайръ отъ чистаго сердца пожалъ ее, и мистриссъ Гэзельденъ поспшила сдлать то же самое.
— Приходите, пожалуете, сказала она.— Я боюсь, что мы были очень невжливы, въ этомъ отношеніи мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ называть себя людьми благовоспитанными. Пожалуста, приходите — вы доставите намъ большое удовольствіе — и приводите съ собою бдную мистриссъ Дэль.
Каждый разъ, какъ только Гэзельденъ упоминала въ разговор мистриссъ Дэль, то непремнно прибавляла эпитетъ бдная,— почему? мы увидимъ это впослдствіи.
— Я боюсь, что жена моя снова страдаетъ головною болью, но я передамъ ей ваше приглашеніе, и во всякомъ случа на мой приходъ, сударыня, вы можете расчитывать.
— Вотъ это такъ! вскричалъ сквайръ: — черезъ полчаса мы ждемъ васъ… Здравствуй, мой милый! продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, обращаясь къ Ленни Ферфильду, въ то время, какъ мальчикъ, возвращаясь домой съ какимъ-то порученіемъ изъ деревня, остановился въ сторон отъ дороги и обими руками снялъ шляпу.— Ахъ, постой! постой! ты видишь эту постройку, э? Такъ скажи же всмъ ребятишкамъ въ деревн, чтобы они боялись попасть въ нее: Это ужасный позоръ! Надюсь, ты никогда не доведешь себя до такого сраму.
— Въ этомъ я ручаюсь за него, сказалъ мистеръ Дэль.
— И я тоже, замтила мистриссъ Гэзельденъ, гладя кудрявую голову мальчика.—Скажи твоей матери, что завтра вечеромъ я побываю у нея: у меня есть много о чемъ поговорить съ ней.
Такимъ образомъ партія гуляющихъ продолжала итти по направленію къ господскому дому, между тмъ Ленни какъ вкопаный стоялъ на мст и, выпуча глаза, смотрлъ на уходящихъ.
Впрочемъ, Ленни недолго оставался одинокимъ. Едва только большіе люди скрылась изъ виду, какъ маленькіе, одинъ за другимъ и боязливо, стали выползать изъ сосднихъ домовъ и съ крайнимъ изумленіемъ и любопытствомъ приблизились къ мсту исправительнаго учрежденія.
Въ самомъ дл, возобновленное появленіе этого учрежденія propos de bottes, какъ другой бы назвалъ его — произвело уже замтное впечатлніе на жителей Гэзельдена. Когда нежданая сова появится среди благо дня, то вс маленькія птички покидаютъ деревья и заборы и окружаютъ своего врага, такъ точно и теперь вс боле или мене взволнованные поселяне окружили непріятный для нихъ феноменъ.
— Что-то скажетъ намъ Гафферъ Соломонсъ, для чего именно сквайръ перестроилъ такую диковинку? спросила многодтная мать, у которой на одной рук покоился грудной ребенокъ (трехъ-лтній мальчикъ робко держался за складки ея юбки), а другой рукой, съ чувствомъ материнскаго страха за свое дтище, она тянула назадъ боле предпріимчиваго, шестилтняго шалуна, который имлъ сильное желаніе просунуть голову въ одно изъ отверстій учрежденія. Вс взоры устремилась на мудраго старца, деревенскаго оракула, который, облокотясь обими руками на клюку, покачивалъ головой, съ видомъ, непредвщающимъ ничего хорошаго.
— Быть можетъ, сказалъ Гафферъ Соломонсъ,— кто нибудь изъ нашихъ ребятишекъ произвелъ опустошеніе въ господскомъ фруктовомъ саду.
— Въ фруктовомъ саду! возразилъ огромный дтина, который, по видимому, полагалъ, что слова старика относились прямо къ нему: — да тамъ еще нечего и воровать: тамъ еще ничего не созрло.
— Значитъ это неправда! воскликнула мать большого семейства и при этомъ вздохнула свободне.
— Можетъ быть, сказалъ Гафферъ Соломонсъ: — кто нибудь изъ васъ крадучи ставилъ капканы?
— Да для кого теперь ставить капканы? сказалъ здоровый, съ угрюмымъ лицомъ молодой человкъ, не совсмъ-то чистая совсть котораго, весьма вроятно, вызвала это замчаніе.— Для кого, когда еще пора не пришла? А если и придетъ, то нашему ли брату заниматься капканами!
Послдній вопросъ, по видимому, ршалъ дло, и мудрость Гаффера Соломонса упала въ общемъ мнніи жителей Гэзельдена на пятьдесятъ процентовъ.
— А можетъ быть, сказалъ Гафферъ, и на этотъ разъ съ такимъ поразительнымъ эффектомъ, который возстановлялъ его репутацію: — можетъ быть, изъ васъ кто нибудь любитъ напиваться допьяна и длаться скотоподобнымъ.
Наступила мертвая тишина, потому что старикъ, длая этотъ намекъ, ни подъ какимъ видомъ не расчитывалъ на возраженіе.
— Да сохранитъ Господь нашего сквайра! воскликнула наконецъ одна изъ женщинъ, бросая угрожающій взглядъ на мужа.— Если это правда, то многихъ изъ насъ онъ осчастливитъ.
Вслдъ за тмъ между женщинами поднялся единодушный ропотъ одобренія, тогда какъ мужчины, съ печальнымъ выраженіемъ въ лиц, взглянули сначала другъ на друга, а потомъ на учрежденіе.
— А можетъ статься, и то, снова началъ Гафферъ Соломонсъ, побуждаемый успхомъ третьей догадки выразить четвертую:— можетъ статься, и то, что нкоторыя изъ жонъ любятъ черезчуръ бранятъ своихъ мужей. Мн сказывали, въ ту пору, когда жилъ еще мой ддушка, что первое учрежденіе было выстроено исключительно для женщинъ, изъ одного будто бы состраданія къ мужьямъ, это было какъ разъ въ то время, когда бабушка Бангъ — я и самъ не помню ея — умерла въ припадк злости. А вдь каждому изъ васъ извстно, что сквайръ нашъ добрый человкъ…. пошли ему Господи доброе здоровье!
— Пошли ему Господи! вскричали мужчины отъ всей души и уже безъ страха, но съ особеннымъ удовольствіемъ собрались вокругъ Соломонса.
Но вслдъ за тмъ раздался пронзительный крикъ между женщинами. Он нехотя отступили къ окраин луга и бросали на Соломонса и учрежденіе такіе сверкающіе взгляды и указывали на нихъ обоихъ такими грозными жестами, что небу одному извстно, остался ли бы хоть клочокъ изъ нихъ двоихъ отъ негодованія прекраснаго пола, еслибъ, къ счастію и весьма кстати, не подошелъ мистеръ Стирнъ, правая рука сквайра Газельдена.
Мистеръ Стирнъ была страшная особа, страшне самого сквайра, какъ и слдуетъ быть правой рук. Онъ внушалъ къ себ большее подобострастіе, потому что, подобно исправительному учрежденію, котораго онъ былъ избраннымъ блюстителемъ, его власть и сила были непостижимы и таинственны, и, кром того, никто не зналъ, какое именно мсто занималъ онъ въ хозяйственномъ управленіи имніемъ Гэзельдена. Онъ не былъ управителемъ, хотя и исполнялъ множество обязанностей, которыя, по настоящему, должны лежать на одномъ только управител. Онъ не былъ деревенскимъ старостой, потому что этотъ титулъ сквайръ ршительно присвоилъ себ, но, несмотря на то, мистеръ Гэзельденъ длалъ посвы и запашки, собиралъ хлбъ и набивалъ амбары, покупалъ и продавалъ не иначе, какъ по совтамъ, какіе угодно было дать мистеру Стирну. Онъ не былъ смотрителемъ парка, потому что никогда не стрлялъ оленей, и никогда не занимался присмотромъ за звринцемъ, а между тмъ, кром его, никто не разъискивалъ, кто сломалъ палисадъ, окружавшій паркъ, или кто ставилъ капканы на кроликовъ и зайцевъ. Короче сказать, вс трудныя и многосложныя обязанности, которыхъ всегда отъищется величайшее множество у владтеля обширнаго мста, возлагались, по принятому обыкновенію и по желанію самого владтеля, на мистера Стирна. Если нужно было увеличить арендную плату или отказать арендатору въ дальнйшемъ производств работъ на господской земл, и если сквайръ зналъ, что приведеніе въ исполненіе подобнаго предположенія не согласовалось съ его привычками, но что управитель его такъ же будетъ снисходителенъ, какъ и онъ самъ, то въ этихъ случаяхъ мистеръ Стернъ являлся тройнымъ встникомъ роковыхъ приказаній господина,— такъ что обитателямъ Гэзельдена онъ казался олицетвореніемъ безпощадной Немезиды. Даже самыя животныя трепетали предъ мистеромъ Стирномъ. Стадо телятъ знало, что это былъ именно тотъ человкъ, по назначенію котораго кто нибудь изъ ихъ среды продавался мяснику, и потому, заслышавъ его шаги, они съ трепещущимъ сердцемъ забивались въ самый отдаленный уголъ стойла. Свиньи хрюкали, утки квакали, насдка растопыривала крылья и тревожнымъ крикомъ созывала цыплятъ, едва только мистеръ Стирнъ, случайно или по обязанности своей, приближался къ нимъ.
— Что вы длаете здсь? кричалъ мистеръ Стирнъ.— Чего вы тараторите здсь? Эй вы, бабы! Того и смотри, что сквайръ пошлетъ узнать, нтъ ли пожара въ деревн! Пошли вс домой! Этакой неугомонный народецъ!
Но прежде, чмъ половина этихъ восклицаній была произнесена, какъ уже толпа разсялась по всмъ направленіямъ: женщины, удалявшись на безопасное разстояніе отъ мистера Стиряа, снова образовали изъ себя совщательный кружокъ, а мужчины сочли за лучшее скрыться въ пивной лавочк. Таково было дйствіе исправительнаго учрежденія въ первый день возобновленія его!
Какъ бы то ни было, но при разсяніи всякой толпы всегда случается, что кто нибудь попадаетъ свое мсто послднимъ, такъ точно случалось и теперь: пріятель нашъ Денни Ферфильдъ, механически приблизившійся къ толп, чтобы услышать прорицанія Гаффера Соломонса, почти также механически, при внезапномъ появленіи мистера Стирна скрылся изъ виду — по крайней мр ему такъ казалось, что онъ скрылся — за стволомъ широкаго вяза. Денни прижался къ стволу, не смя явиться на глаза мистера Стирна, какъ вдругъ пронинательный взоръ послдняго обнаружилъ убжище испуганнаго юноши.
— Эй, сэръ! что ты длаешь тамъ? не хочешь ли взорвать на воздухъ наше учрежденіе? Не хочешь ли ты сдлаться вторымъ Гай-Фоксомъ? Покажи сюда, что у тебя зажато въ кулак!
— У меня нтъ ничего, мистеръ Стирнъ, отвчалъ Ленни, показывая открытую ладонь.
— Ничего! гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, весьма недовольный.
И потомъ, когда онъ началъ смотрть на предметы гораздо хладнокровне и узналъ въ стоявшемъ передъ нимъ юнош Ленни Ферфилда, мальчика, служившаго образцомъ всмъ деревенскимъ ребятишкамъ, на бровяхъ его нависло облако мрачне прежняго. Это было вслдствіе того, что мистеръ Стирнъ, который придававъ себ большую цну за свою ученость, и который именно потому только и занялъ такое высокое положеніе въ жизни, что обладалъ познаніями и умомъ, гораздо большими въ сравненіи съ другими ему подобными,— это неудовольствіе, повторяю я, отразившееся на лиц мистера Стирна, происходило оттого, что онъ чрезвычайно желалъ, чтобы его единственный сынъ сдлался также хорошимъ грамотемъ, но желаніе его, къ несчастію, не выполнялось.
Маленькій Стирнъ въ школ пастора былъ замчательнымъ неучемъ, между тмъ какъ Ленни Ферфилдъ служилъ гордостью и похвалой этой школы. Поэтому мистеръ Стирнъ весьма натурально и даже, съ одной стороны, весьма справедливо питалъ сильное нерасположеніе къ Ленни Ферфильду, присвоившему себ вс т почести и похвалы, которыя мистеръ Стирнъ предназначалъ своему сынку.
— Гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, бросая на Ленни взглядъ, полный негодованія:— такъ это ты и есть образцовый мальчикъ вашей деревни? И прекрасно, и очень кстати! Я смло могу поручить теб охраненіе этого учрежденія, то есть ты долженъ гонять отсюда ребятишекъ, когда они соберутся, разсядутся и станутъ стирать краску, или разъиграются на горк въ лунку и орлянку. Смотри же, мой милый, помни, какая отвтственность лежитъ на теб. Эта отвтственность, въ твои лта, длаетъ теб великую честь. Если что нибудь будетъ испорчено, ты отвтишь за это,— понимаешь? ты не подумай, что я поручаю теб это отъ себя, нтъ, мой другъ! я передаю теб приказаніе сквайра. Вотъ что значитъ быть образцовымъ-то мальчикомъ! Ай да мастеръ Ленни!
Вмст съ этимъ мистеръ Стирнъ медленно отправился сдлать визитъ двумъ молодымъ щенкамъ, вовсе неподозрвавшимъчто онъ далъ общаніе владтелю ихъ въ тотъ же вечеръ обрубить имъ хвосту и уши. Хотя немного можно насчитать порученій, которыя были бы для Ленни тягостне порученія быть блюстителемъ деревенскаго исправительнаго учрежденія, такъ какъ оно видимо клонилось къ тому, чтобы сдлать Ленни Ферфилда несноснымъ въ глазахъ его сверстниковъ, но Ленни Ферфилдъ не былъ до такой степени безразсуденъ, чтобы показать малйшее неудовольствіе или огорченіе. Все дурное рдко, или, лучше сказать, никогда не остается безъ наказанія. Законъ кладетъ преграду коварнымъ умысламъ всякаго Стирна: онъ уничтожаетъ западни, разставленныя завистью и злобой, и, по возможности, для каждаго очищаетъ дорогу жизни отъ колючаго тернія, иначе какого бы труда стоило безсильному человку пройти по этой дорог и достичь конца ея безъ царапины, безъ язвы!

ГЛАВА IX.

Карточный столъ давно уже приготовленъ въ гостиной господскаго дома Гэзельдена, а маленькое общество все еще оставалось за чайнымъ столомъ, въ глубокой ниши огромнаго окна, которая въ размрахъ своихъ поглотила бы, кажется, лондонскую гостиную умренной величины. Прекрасный лтній мсяцъ разливалъ по зеленой мурав такой серебристый блескъ, высокія, густыя деревья бросали такую спокойную тнь, цвты и только что скошенная трава наполняла воздухъ такимъ пріятнымъ благоуханіемъ, что затворить окна, опустить занавски и освтить комнаты не тмъ небеснымъ свтомъ, которымъ освщалась вся природа, было бы явной насмшкой надъ поэзіей жизни, о чемъ не ршался даже намекнуть и капитанъ Бернэбесь, для котораго вистъ въ город составлялъ дльное занятіе, а въ деревн — пріятное развлеченіе, или лучше сказать, увеселеніе. Сцена за стнами дома Гэзельдена, освщенная свтлымъ сіяніемъ луны, дышала прелестью свойственною мстности, окружающей т старинныя деревенскія резиденціи англійскихъ лордовъ, въ наружности которыхъ хотя и сдланы нкоторыя измненія, сообразныя съ требованіями и вкусомъ ныншняго вка, но которыя до сей поры еще сохранили свой первоначальный характеръ: вы видите здсь, налво отъ дома, бархатный лугъ, испещренный большими цвтными куртинами, окаймленный кустами сирени, ракитника и пышной розы, отъ которыхъ долетало до васъ сладкое благоуханіе, тамъ, направо, по ту сторону низко выстриженныхъ тисовъ, разстилался другой зеленый лугъ, назначенный для гимнастическихъ игръ, по средин котораго мелькали блыя колонны лтней бесдки, построенной въ голландскомъ вкус, во времена Вильяма III. Наконецъ, передъ главнымъ фасадомъ зданія, широкій лугъ, какъ гладкій, пушистый зеленый коверъ, далеко разстилался отъ дома и сливался съ мрачною тнью густого, волнистаго парка, окаймленнаго рядомъ незыблемыхъ кедровъ. Сцена внутри зданія, при тихомъ, спокойномъ мерцаніи той же луны, не мене того характеризовала жилища людей, которыхъ нтъ въ другихъ земляхъ, и которые теряютъ уже эту, такъ сказать, природную особенность въ своемъ отечеств. Вы видите здсь толстаго провинціяла-джентльмена,— но отнюдь не въ строгомъ смысл провинціала: нтъ! вы видите здсь джентльмена, который рдко, очень рдко оставляетъ свое помстье, который усплъ смягчить нсколько грубыя привычки, свыкнуться съ требованіями просвщеннаго вка и совершенно отдлиться отъ обыкновеннаго спортсмена или фермера,— во все еще джентльмена простого и даже грубаго, который ни за что не отдаетъ преимущества гостиной предъ старинной залой, и у котораго на стол, вмсто ‘Твореній Фокса’ и ‘Лтописей Бекера’, не лежатъ книги, вышедшія въ свтъ не дале трехъ мсяцевъ назадъ, который не покинулъ еще предразсудковъ, освщенныхъ глубокой стариной,— предразсудковъ, которые, подобно сучьямъ въ его наслдственной дубовой мебели, скоре придаютъ красоту слоямъ дерева, но отнюдь не отнимаютъ ere крпости. Противъ самого окна, до тяжелаго карниза, высился огромный каминъ, съ темными, полированнымя украшеніями, на которыхъ игралъ отблескъ луны. Широкіе, довольно неуклюжіе, обтянутые ситцемъ диваны и скамейки временъ Георга III представляли рзкій контрастъ съ разставленными между ними дубовыми стульями съ высокими спинками, которые должно отнести къ боле отдаленнымъ временамъ, когда лэди въ фижмахъ и джентльмены въ ботфортахъ не были еще знакомы съ тмъ комфортомъ и удобствами домашней жизни, которыми наслаждаемся мы въ вкъ просвщенія. Стны, изъ гладкихъ, свтлыхъ дубовыхъ панелей, были увшаны фамильными портретами, между которыми мстами встрчались баталическія картины и картины фламандской школы, показывающія, что прежній владтель не былъ одаренъ вкусомъ исключительно къ одному роду живописи. Вблизи камина стояло открытое фортепьяно, длинный и низенькій книжный шкафъ, въ самомъ отдаленномъ конц комнаты, спокойной улыбкой своей дополнялъ красоту сцены. Этотъ шкафъ заключалъ въ себ то, что называлось въ ту пору ‘дамской библіотекой’, и именно: коллекцію книгъ, основаніе которой положено, блаженной памяти, бабушкой сквайра. Покойница его мать, имвшая большее расположеніе къ легкимъ литературнымъ произведеніямъ, довершила предпринятое бабушкой, такъ что ныншней мистриссъ Гэзельденъ оставалось сдлать весьма немного прибавленій, и то изъ одного только желанія имть въ дом лишнія книги. Мистриссъ Гэзельденъ не была большой охотницей до чтенія, а потому она ограничивалась подпискою на одинъ только клубный журналъ. Въ этой дамской библіотек назидательныя сочиненія, пріобртенныя мистриссъ Гэзельденъ-бабушкой, стояли въ странномъ сближеніи съ романами, купленными мистриссъ Гэзельденъ-матушкой, Но не безпокойтесь: эти романы, несмотря на такія заглавія, какъ, напримръ, ‘Пагубныя слдствія чувствительности’, ‘Заблужденія сердца’, и проч., были до такой степени невинны, что я сомнваюсь, могли ли ближайшіе сосди ихъ сказать о нихъ что нибудь предосудительное.
Попугай дремлющій на своей нассти, золотыя рыбки, спавшія крпкимъ сномъ въ хрустальной ваз, дв-три собаки на ковр и Флимси, миссъ Джемимы любимая болонка, свернувшаяся въ мячикъ на самомъ мягкомъ диван, рабочій столъ мистриссъ Гэзельденъ, въ замтномъ безпорядк, какъ будто мистриссъ Гэзельденъ недавно сидла за нимъ, ‘Лтописи Сентъ-Джемса’, свисшія съ маленькой пульпитры, поставленной подл кресла сквайра, высокій экранъ, обтянутый тисненой кожей съ золотыми узорами, которымъ прикрывался карточный столъ,— вс эти предметы, разсянные по комнат, довольно большой, чтобъ заключать ихъ въ себ и не показывать виду, что она стснена ими, представляли множество мстъ, на которыхъ взоръ, отвлеченный отъ міра природы къ домашнему быту человка, могъ остановиться съ удовольствіемъ.
Но посмотрите: капитанъ Бернэбесъ, подкрпленный четвертой чашкой чаю, собрался окончательно съ духомъ и ршился шепнуть мистриссъ Гэзельденъ, что мистеръ Дэль скучаетъ въ ожиданіи виста. Мистриссъ Гэзельденъ взглянула на мистера Дэля и улыбнулась, сдлала сигналъ Бернэбесу, а вслдъ за тмъ раздался призывный звонокъ, внесли свчи въ комнату, опустили занавси, и черезъ нсколько минутъ вокругъ ломбернаго стола образовалась группа. Самые лучшіе изъ насъ подвержены человческимъ слабостямъ, эта истина не новая, но, несмотря на то, люди забываютъ о ней въ повседневной жизни, и смю сказать, что изъ среды нашей найдутся весьма многіе, которые, въ этотъ самый моментъ, весьма благосклонно помышляютъ о томъ, что моему деревенскому пастору не слдовало бы, по настоящему, играть въ вистъ. На это могу я сказать только, что ‘каждый смертный иметъ свою исключительную слабость’, отъ которой онъ часто не только не старается избавиться, но, напротивъ, съ его вдома и согласія, она становится его любимой слабостью и развивается въ немъ. Слабость мастера Дэля заключалась въ привязанности къ висту. Мистеръ Дэль поступилъ въ пасторы, правда, не такъ давно, но все же въ ту пору, когда церковнослужители принимали этотъ санъ гораздо свободне, чмъ нын. Старый пасторъ того времени игралъ въ вистъ и не видлъ въ этомъ ничего предосудительнаго. Въ игр мистера Дэля обнаруживались, впрочемъ, такіе поступки, которые, по всей справедливости, слдовало бы поставить ему въ вину. Во первыхъ, онъ игралъ не для одного только развлеченія и не для того, чтобъ доставить удовольствіе другимъ: нтъ! онъ находилъ особое удовольствіе въ игр, онъ радовался случаю поиграть, онъ углублялся въ игру,— короче сказать, не могъ смотрть на игру равнодушно. Во вторыхъ, лицо его принимало печальное выраженіе, когда, по окончаніи игры, приходилось ему вынимать шиллинги изъ кошелька, и онъ чрезвычайно былъ доволенъ, когда клалъ въ свой карманъ чужіе шиллинги. Наконецъ, по одному изъ тхъ распоряженій, весьма обыкновенныхъ въ супружеской чет, имющей обыкновеніе играть, въ карты за однимъ и тмъ же столомъ, мистеръ и мистриссъ Гэзельденъ длались безсмнными партнёрами, между тмъ какъ капитанъ Бернэбесъ, игравшій съ почестью и выгодой въ дом Грагама, по необходимости становился партнёромъ мистера Дэля, въ свою очередь игравшаго весьма основательно. Такъ что, по строгой справедливости, эту игру нельзя было назвать настоящей игрой, въ соединеніи двухъ знатоковъ своего дла противъ неопытной четы. Правда, мистеръ Дэль усматривалъ несоразмрность силъ двухъ борющихся сторонъ и часто длалъ предложеніе или перемнить партнёровъ, или оказать нкоторыя снисхожденія слабой сторон, но предложенія его всегда отвергались.
Весьма удивительнымъ и чрезвычайно страннымъ кажется для каждаго то различіе, съ которымъ вистъ дйствуетъ на расположеніе духа. Нкоторые утверждаютъ, что это зависитъ отъ различія характеровъ, но это неправда. Мы часто видимъ, что люди, одаренные прекраснйшимъ характеромъ, длаются за вистомъ людьми самыми несносными, между тмъ какъ люди несносные, брюзгливые, своенравные переносятъ свои проигрыши и неудачи въ вист со стоицизмомъ Эпиктета. Это въ особенности замтно обнаруживалось въ контраст между представляемыми нами соперниками. Сквайръ, считавшійся во всемъ округ за человка самаго холерическаго темперамента, лишь только садился за вистъ, противъ свтлаго лица своей супруги, какъ длался самымъ милымъ, самымъ любезнымъ человкомъ, какого едва ли можно представить. Вы никогда не услышите, чтобы эти плохіе игроки бранили другъ друга за такія ошибки, которыя въ вист считались непростительными, напротивъ того, потерявъ игру съ четырьмя онёрами на рукахъ, они упрекали другъ друга однимъ только чистосердечнымъ смхомъ. Все, что говорено было съ ихъ стороны касательно игры, заключалось въ слдующихъ словахъ: ‘Помилуй, Гэрри, какіе у тебя маленькіе козыри!’ Или: ‘Ахъ, Гэзельденъ, возможно ли такъ играть! они успли сдлать три леве, а ты все время держалъ на рукахъ туза козырей! Ха, ха, ха!’
При подобныхъ случаяхъ Бернэбесъ, съ непритворной радостью, какъ олицетворенное эхо, повторялъ звука сквайра и мистриссъ Гэзельденъ: ‘Ха, ха, ха!’
Не такъ велъ себя за вистомъ мистеръ Дэль. Онъ съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за игрой, что даже ошибка его противниковъ тревожила его. И вы можете услышать, какъ онъ, возвысивъ голосъ, длалъ жесты съ необыкновенной ажитаціей, выставляя весь законъ игры, ссылаясь на трактаты виста и приводя въ свидтели панять и здравый разсудокъ, возставалъ противъ ошибокъ въ игр. Но потокъ краснорчія мистера Дэля еще боле возбуждалъ веселость пастора и мистриссъ Гэзельденъ. Въ то время, какъ эти четыре особы занимались вистомъ, мистриссъ Дэль, явившаяся, несмотря на головную боль, вмст съ своимъ супругомъ, сидла на диван подл миссъ Джемимы, или, врне сказать, подл собачки миссъ Джемимы, которая заняла уже самую середину дивана и скалила зубы при одной мысли, что ее потревожатъ. Пасторъ Франкъ, за особымъ столомъ, отъ времени до времени бросалъ самодовольный взглядъ на бальные башмаки, или любовался каррикатурами Гилроя, которыми маменька снабдила его для умственныхъ его потребностей. Мистриссъ Дэль, въ душ своей, любила миссъ Джемиму лучше, чмъ любила ее мистриссъ Гэзельденъ, которую она уважала и боялась, несмотря мы то, что большую честь юныхъ лтъ провели он вмст и что по съ пору продолжали называть иногда другъ друга Гэрри и Корри. Впрочемъ, эти нжныя уменьшительныя имена принадлежать въ разряду словъ ‘моя милая’, ‘душа моя’ и между дамами употребляются весьма рдко,— разв только въ т счастливыя времена, когда, не обращая вниманія на законы, предписанные приличіемъ, он ршаются пощипать другъ друга. Мистриссъ Дэль все еще была весьма хорошенькая женщина, тамъ какъ и мистриссъ Гэзельденъ была весьма прекрасная женщина. Мистриссъ Дэль умла рисовать водяными красками и пть, умла длать изъ папки различныя коробочки и называлась ‘элегантной, благовоспитанной женщиной’. Мистриссъ Гэзельденъ превосходно сводила счеты сквайра, писала лучшія части его писемъ, держала обширное хозяйство въ отличномъ порядк и заслужила названіе ‘прекрасной, умной, образованной женщины’. Мистриссъ Дэль часто подвержена была головнымъ болямъ и разстройству нервной системы, мистриссъ Гэзельденъ oтъ роду не страдала ни головными болями, ни нервами. Мистриссъ Дэль, отзываясь о мистриссъ Гэзельденъ, говорила: ‘Гарри никому не длаетъ вреда, но мн крайне не нравится ея мужественная осанка’. Въ свою очередь, и мистриссъ Гэзельденъ отзывалась о мистриссъ Дэль такимъ образомъ: ‘Кэрри была бы доброе созданіе еслибъ только не чванилась такъ много.’ Мистриссъ Дэль говорила, что мистриссъ Гэзельденъ какъ будто нарочно создана затмъ, чтобъ бытъ женою сквайра, а мистриссъ Гэзельденъ говорила, что ‘мистриссъ Дэль была единственная особа въ мір, которой слдовало бытъ женой пастора.’ Когда Карри разговаривала о Гарри съ третьимъ лицомъ, то обыкновенно обозначала ее такъ: ‘милая мистриссъ Гэзельденъ’. А когда Гарри отзывалась случайно о Кэрри, то называла ее: ‘бдная мистриссъ Дэль’. Теперь читатель, вроятно, догадывается, почему мистриссъ Гэзельденъ называла мистриссъ Дэль ‘бдной’,— по крайней мр долженъ догадаться, сколько я полагаю. Это слово принадлежало къ тому разряду словъ въ женскомъ словар, которыя можно назвать ‘темными значеніями’. Объяснять эти значенія — дло большой трудности, скоре можно показать на самомъ дл ихъ употребленіе.
— А у васъ, Джемима, право, премиленькая собачка! сказала мистриссъ Дэль, вышивавшая шолкомъ слово ‘Каролина’, на каемк батистоваго носового плотка, и потомъ, подвинувшись немного подальше отъ миленькой собачки, присовокупила: — и онъ, врно, не кусается… вдь онъ не укуситъ меня?
— О, нтъ, помилуйте! отвчала миссъ Джемима, пожалуста, произнесла она шопотомъ, съ особенной довренностью: — не говорите онъ: эта собачка — лэди!
— О! сказала мистриссъ Дэль, отодвигаясь еще дальше, какъ будто это признаніе еще боле усиливало ея опасенія.
Миссъ Джимима. Скажите, видли ли вы въ газетахъ объявленія о нарушеніи даннаго общанія вступить въ законный бракъ? И кто же нарушилъ это общаніе? шестидесяти-лтній старикашка! Нтъ, даже самыя лта не могутъ исправить мужчинъ. И когда подумаешь, что конецъ человческому роду приближается, что….
Мистриссъ Дэль (торопливо прерывая, потому что всякій другой конекъ миссъ Джемимы она предпочитать этому траурному, на которомъ Джемима приготовляется опередить похороны всей вселенной). Но, душа моя, оставимъ этотъ разговоръ. Вы знаете, что мистеръ Дэль иметъ по этому предмету свои собственныя мннія, а мн, какъ жен его (эти три слова произносятся съ улыбкой, на ланитахъ мистриссъ Дэль образуется ямочка, которая въ прелести своей нисколько не уступаетъ тремъ ямочкамъ миссъ Джемимы, а напротивъ того, выигрываютъ гораздо больше), мн должно соглашаться съ нимъ.
Миссъ Джемима (съ горячностью) Но позвольте! вдь это ясно какъ день, стоитъ только вглядться….
Мистриссъ Дэль (игриво опуская руку на колни миссъ Джемимы). Прошу васъ, объ этомъ больше ни слова! Скажите лучше, что вы думаете объ арендатор сквайра, который поселился въ казино,— о синьор Риккабокка? Не правда ли, вдь это очень интересная особа?
Миссъ Джемима. Интересная! но ужъ никакъ не для меня. Интересная! Скажите, что же находите вы въ немъ интереснаго?
Мистриссъ Дэль молчитъ, ворочаетъ въ своихъ хорошенькихъ, бленькихъ ручкахъ батистовый платокъ и, повидимому, разсматриваетъ букву Р въ слов Каролина.
Миссъ Джимима (полу-шутливымъ полусерьёзнымъ тономъ). Почему же онъ интересенъ? Признаться сказать, я почти еще не видала его, говорятъ, что онъ куритъ трубку, никогда не стъ и, въ добавокъ, безобразенъ до-нельзя.
Мистриссъ Дэль. Безобразенъ! кто вамъ сказалъ? Неправда. У него прекрасная голова, совершенно какъ у Данта…. Но что значитъ красота?
Миссъ Джемима. Весьна справедливо, и въ самомъ дл, что значитъ красота? Да, я думаю, какъ вы говорите, въ немъ есть что-то интересное. Онъ кажется такимъ печальнымъ, но, можетъ статься, это потому, что онъ бденъ.
Мистриссъ Дэль. Для меня удивительно, право, какимъ образомъ можно обращать вниманіе на этотъ недостатокъ въ особ, которую любишь. Чарльзъ и я были очень, очень бдны до сквайра….
Мистриссъ Дэль остановилась на этомъ слов, взглянула на сквайра и въ полъ-голоса произнесла благословеніе, теплота котораго вызвала слезы на ея глаза.
— Да, продолжала она, посл минутнаго молчанія: — мы были очень бдны, но, при всей! нашей бдности, мы были счастливы, за что боле должна благодарить я Чарльза, а не себя….
И слезы снова затуманили свтлые, живые глазки маленькой женщины, въ то время, какъ она нжно взглянула на супруга, котораго брови мрачно нахмурились надъ дурной сдачей картъ.
Миссъ Джемима. Знаете, что я скажу вамъ, вдь одни только мужчины считаютъ деньги за источникъ всякаго благополучія. Въ моихъ глазахъ джентльменъ нисколько не долженъ терять уваженія, хотя онъ и бденъ.
Мистриссъ Дэль. Удивляюсь, право, почему сквайръ такъ рдко ириглашаетъ къ себ синьора Риккабокка. Знаете, вдь это настоящая находка!
При этихъ словахъ, за ломбернымъ столомъ раздался голосъ сквайра.
— Кого, кого я долженъ приглашать почаще, скажите-ка мн, мистриссъ Дэль?
Мистеръ Дэль длаетъ нетерпливое возраженіе.
— Оставьте ихъ, сквайръ, играйте, пожалуста, я хожу съ дамы бубенъ — не угодно ли вамъ крыть?
Сквайръ. Я бью вашу даму козыремъ. Мистриссъ Гэзельденъ, берите взятку.
Мистеръ Дэль. Позвольте, позвольте! вы бьете мои бубны козыремъ?
Капитанъ Бэрнебесъ (торжественно). Взятка закрыта. Извольте ходить, сквайръ.
Сквайръ. Король бубенъ!
Мистриссъ Гэзельденъ. Помилуй! Гэзельденъ! что ты длаешь? какая явная, непростительная ошибка! ха, ха, ха! Крыть даму бубенъ козыремъ — и въ ту же минуту ходитъ съ короля бубенъ. Вотъ что называется разсянность!
Голосъ мистера Дэля возвышается, но его покрываетъ громкій смхъ противниковъ и звучный голосъ капитана, которымъ онъ восклицаетъ:
— Мы прибавляемъ три къ нашему счету! игра!
Сквайръ (отирая глаза). Нтъ, Гэрри, теперь ужь не воротишь. Приготовь, пожалуста, карты за меня!… Кого же я долженъ приглашать сюда, мистриссъ Дэль? (Начиная сердиться). Я первый разъ слышу, что гостепріимство Гэзельдена навлекаетъ на себя упрекъ.
Мистриссъ Дэль. Извините, милостивый государь, вы знаете пословицу: кто подслушиваетъ….
Сквайръ (съ неудовольствіемъ). Что это значитъ? Съ тхъ поръ, какъ поселился здсь этотъ Монсиръ, я ничего больше не слышу кром пословицъ. Сдлайте одолженіе, сударыня, говорите ясне.
Мистриссъ Дэль (немного разгнванная такимъ возраженіемъ). Объ этомъ-то Монсир, какъ вы называете его, я и говорила.
Сквайръ. Какъ! о Риккабокка?!
Мистриссъ Дэль (стараясь поддлаться подъ чистое итальянское произношеніе). Да, о синьор Риккабокка.
Сквайръ (пользуясь промежуткомъ времени, допущеннымъ капитаномъ для соображенія). Мистриссъ Дэль, въ этомъ прошу меня не винить. Я звалъ къ себ Риккабокка, съ временъ незапамятныхъ. Но, вроятно, я не понутру этимъ господамъ иноземцамъ: онъ не изволилъ пожаловать къ намъ. Вотъ все, что я знаю.
Между тмъ капитанъ Бэрнебесъ, которому наступила очередь готовить карты, тасуетъ ихъ, для побдной игры, заключающей роберъ, такъ осторожно и такъ медленно, какъ поступалъ, можетъ быть, одинъ только Фабій при выбор позиціи для своей арміи. Сквайръ встаетъ съ мста, чтобъ расправить свои ноги, но въ эту минуту вспоминаетъ объ упрек, сдланномъ его гостепріимству, и обращается къ жен.
— Завтра, Гэрри, напиши ты сама этому Риккабокка и попроси его провести съ нами денька три…. Слышите, мистриссъ Дэль, мое распоряженіе?
— Слышу, слышу, отвчала мистриссъ Дэль, закрывая уши руками: этимъ она хотла замтить сквайру, что онъ говорилъ слишкомъ громко.— Пощадите меня, сэръ! вспомните, какое я слабонервное созданіе.
— Прошу извинить меня, проворчалъ мистеръ Гэзельденъ.
И вмст съ тмъ он обратился къ сыну, который, соскучившись разсматривать каррикатуры, притащилъ на столъ огромный фоліянтъ — ‘Исторію Британскихъ Провинцій’, единственную шагу въ домашней библіотек, которую сквайръ цнитъ выше всхъ другихъ, и которую онъ обыкновенно держалъ подъ замкомъ, въ своемъ кабинет, вмст съ книгами, трактующими о сельскомъ хозяйств, и управительскими счетами.. Сквайръ, уступая въ тотъ день просьб капитана Гиджинботэма, весьма неохотно вынесъ эту книгу въ гостиную. Надобно замтить, что Гиджинботэмы — старинная саксонская фамилія, чему служитъ очевиднымъ доказательствомъ самое названіе ея — имли нкогда обширныя помстья въ той же провинціи, гд находилось помстье Гэзельденъ, и капитанъ, при каждомъ посщеніи Гэзельденъ-Голла, поставилъ себ въ непремнную обязанность заглянуть, съ позволенія хозяина дома, въ ‘Исторію Британскихъ Провинцій’, собственно съ той цлью чтобъ освжить свои взоры и обновить чувство гордости при воспоминаніи о томъ высокомъ мст, какое занимали въ обществ его предки. Это удовольствіе доставляла ему слдующая статья въ помянутой исторіи: ‘Налво отъ деревни Дундеръ, въ глубокомъ овраг, на прекрасномъ мстоположеніи, находятся Ботэмъ-Голлъ, резиденція старинной фамиліи Гиджинботэмъ, какъ она обыкновенно нын именуется. Изъ документовъ здшней провинціи и судя по различнымъ преданіямъ, оказывается, что первоначально эта фамилія называлась Гиджесъ и продолжала называться такъ до тхъ поръ, пока резиденція ихъ не основалась въ Ботэм. Совокупивъ эти два названія, фамилія Гиджесъ стала именоваться Гиджесъ-Инботэмъ и уже съ теченіемъ времени, а равно уступая принятому въ простонародьи обыкновенію коверкать собственныя имена, измнилась въ Гиджинботэмъ.’
— Эй, Франкъ! ты подбираешься, кажется, къ моей исторіи! вскричалъ сквайръ.— Мистриссъ Гэзельденъ, вы не замчаете, что онъ взялъ мою исторію!
— Ну что же, Гэзельденъ, пускай его! теперь и ему пора узнать что нибудь о нашей провинціи.
— И что нибудь объ исторіи, замтилъ мистеръ Дэль.
Франкъ. Увряю васъ, сэръ, я буду остороженъ съ вашей книгой. Въ настоящую минуту она сильно интересуетъ меня.
Капитанъ (опуская колоду картъ для съемки). Не хочешь ли ты взглянуть на 706 страницу, гд говорится о Ботэмъ-Голл? э?
Франкъ. Нтъ, мн хочется узнать, далеко отсюда ли помстья мистера Десди, до Рудъ-Гола. Вы вдь знаете, мама?
— Не могу сказать, чтобы знала, отвчала мистриссъ Гээельденъ.— Лесли не принадлежитъ къ нашей провинціи, а притомъ же Рудъ лежитъ отъ насъ въ сторону, гд-то очень далеко.
Франкъ. Почему же они не принадлежатъ къ нашей провинціи?
Мистриссъ Гэзельденъ. Потому, мн кажется, что они хоть бдны, но горды: вдь это старинная фамилія.
Мистеръ Дэль (подъ вліяніемъ нетерпнія, постукиваетъ по столу). Ахъ, какъ не кстати! заговорили о старинныхъ фамиліяхъ въ то время, какъ карты уже съ полчаса, какъ стасованы.
Капитанъ Бэрнебесъ. Не угодно ли вамъ, сударыня, снять за вашего партнёра?
Скаайръ (съ задумчивымъ видамъ слушавшій разспросы Франка). Къ чему ты хочешь знать, далеко ли отсюда до Рудъ-Голла?
Франкъ (довольно нершительно). Къ тому, что Рандаль Лесли отправился туда на вс каникулы.
Мистеръ Дэль. Мистеръ Гэзельденъ! ваша супруга сняла за васъ. Хотя этого и не должно бы допускать, но длать нечего. Не угодно ли вамъ садиться и играть, если только вы намрены играть.
Сквайръ возвращается къ столу, и черезъ нсколько минутъ игра ршается окончательнымъ пораженіемъ Гэзельденовъ, чему много способствовали тонкія соображенія и неподражаемое искусство капитана. Часы бьютъ десять, лакеи входятъ съ подносомъ: сквайръ сосчитываетъ свой проигрышъ и проигрышъ жены, и въ заключеніе всего капитанъ и мистеръ Дэль длятъ между собою шестнадцать шиллинговъ.
Сквайръ. Надюсь, мистеръ Дэль, теперь вы будете повеселе. Вы отъ насъ такъ много выигрываете, что, право, можно содержать на эти деньги экипажъ и четверку лошадей.
— Какой вздоръ! тихо произнесъ мистеръ Дэль.— Знаете ли, что къ концу года у меня отъ вашего выигрыша не останется ни гроша?
И дйствительно, какъ ни мало правдоподобно казалось подобное признаніе, но оно было справедливо, потому что мистеръ Дэль обыкновенно длилъ свои неожиданныя пріобртенія на три части: одну треть онъ дарилъ мистриссъ Далъ на булавки, что длалось съ другой третью, въ этомъ онъ никогда не признавался даже своей дражайшей половин, а извстно было, впрочемъ, что каждый разъ, какъ только онъ выигрывалъ семь съ половиною шиллинговъ, полъ-кроны, въ которой онъ никому не давалъ отчета, и которой никто не могъ учесть, отправлялась прямехонько въ приходскую кружку для бдныхъ,— между тмъ какъ остальную треть мистеръ Дэль удерживалъ себ. Но я нисколько не сомнваюсь, что въ конц года и эти деньги такъ же легко переходили къ бднымъ, какъ и т, которыя были опушены въ кружку.
Все общество собралось теперь вокругъ подноса, исключая одного Франка, который, склонивъ голову на об руки и погрузивъ пальцы въ свои густые волосы, все еще продолжалъ разсматривать географическую карту, приложенную къ ‘Исторіи Британскихъ Провинцій’.
— Франкъ, сказалъ мистеръ Гэзельденъ: — я еще никогда не замчалъ въ теб такого прилежанія.
Франкъ выпрямился и покраснлъ: казалось, ему стыдно стало, что его обвиняютъ въ излишнемъ прилежаніи.
— Скажи, пожалуста, Франкъ, продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, съ нкоторымъ замшательствомъ, которое особенно обнаруживалось въ его голос: — скажи, пожалуста, что ты знаешь о Рандал Лесли?
— Я знаю, сэръ, что онъ учится въ Итон.
— Въ какомъ род этотъ мальчикъ? спросила мистриссъ Гэзельденъ.
Франкъ колебался: видно было, что онъ длалъ какія-то соображенія,— и потомъ отвчалъ:
— Говорятъ, что онъ самый умный мальчикъ во всемъ заведеніи. Одно только нехорошо: онъ ведетъ, себя какъ саперъ.
— Другими словами, возразилъ мистеръ Дэль, съ приличною особ своей важностью: онъ оченъ хорошо понимаетъ, что его послали въ школу учить свои уроки, и онъ учитъ ихъ. Вы называете это сапернымъ искусствомъ, а я называю исполненіемъ своей обазанности. Но скажите на милость, кто и что такое этотъ Рандаль Лесли, изъ за котораго вы, сквайръ, по видимому, такъ сильно встревожены?
— Кто и что онъ такое? повторилъ сквайръ, сердитымъ тономъ.— Вамъ извстно, кажется, что мистеръ Одлей Эджертонъ женился на миссъ Лесли, богатой наслдниц, слдовательно, этотъ мальчикъ приходится ей родственникъ. Правду сказать, прибавилъ сквайръ: — онъ и мн довольно близкій родственникъ, потому что бабушка его носила нашу фамилію. Но все, что я знаю объ этихъ Лесли, заключается въ весьма немногомъ. Мистеръ Эджертонъ, какъ говорили мн, не имя у себя дтей, посл кончины жены своей — бдная женщина!— взялъ молодого Рандаля на свое попеченіе, платитъ за его воспитаніе и, если я не ошибаюсь, усыновилъ его и намренъ сдлать своимъ наслдникомъ. Дай Богъ! дай Богъ! Франкъ и я, благодаря Бога, ни въ чемъ не нуждаемся отъ мистера Одлея Эджертона.
— Я вполн врю великодушію вашего брата къ родственнику своей жены, довольно сухо сказалъ мистеръ Дэль: — я увренъ, что въ сердц мистера Эджертона много благороднаго чувства.
— Ну что вы говорите! что вы знаете о мистер Эджертон! Я не думаю даже, чтобы вамъ когда нибудь доводилось говорить съ нимъ.
— Да, сказалъ мистеръ Дэль, покраснвъ и съ замтнымъ смущеніемъ:— я разговаривалъ съ нимъ всего только разъ,— и, замтивъ изумленіе сквайра, присовокупилъ: — это было въ ту пору, когда я жилъ еще въ Лэнсмер и, признаюсь, весьма непріятный предметъ нашего разговора имлъ тсную связь съ семействомъ одного изъ моихъ прихожанъ.
— Понимаю! одного изъ вашихъ прихожанъ въ Лэнсмер — одного изъ избирательныхъ членовъ, совершенно уничтоженнаго мистеромъ Одлеемъ Эджертономъ,— уничтоженнаго посл всхъ безпокойствъ, которыя я принялъ на себя, чтобъ догавять ему мста. Странно, право, мистеръ Дэль, что до сихъ поръ вы ни разу не упомянули объ этомъ.
— Это вотъ почему, мой добрый сэръ, сказалъ мистеръ Дэль, понижая свой голосъ и мягкимъ тономъ выражая кроткій упрекъ:— каждый разъ, какъ только заговорю я о мистер Эджертон, вы, не знаю почему, всегда приходите въ сильное раздраженіе.
— Я прихожу въ раздраженіе! воскликнулъ сквайръ, въ которомъ гнвъ, такъ давно уже подогрваемый, теперь совершенно закиплъ: — въ раздраженіе, милостивый государь! Вы говорите правду, по крайней мр, я долженъ такъ думать. Какъ же прикажете поступать мн иначе, мистеръ Дэль? Вы не знаете, что это тотъ самый человкъ, котораго я былъ представителемъ въ городскомъ совт! человкъ, за котораго я стрлялся съ офицеромъ королевской службы и получилъ пулю въ правое плечо! человкъ, который за все это до такой степени былъ неблагодаренъ, что ршился съ пренебреженіемъ отозваться о поземельныхъ доходахъ… мало того: ршился явно утверждать, что въ земледльческомъ мір не существовало бдствія въ ту несчастную годину, когда у меня самого раззорились трое самыхъ лучшихъ фермеровъ! человкъ, милостивый государь, который произнесъ торжественную рчь о замн звонкой монеты въ нашей провинціи ассигнаціями и получилъ за эту рчь поздравленіе и одобрительный отзывъ. Праведное небо! Хороши же вы, мистеръ Дэль, если ршаетесь вступаться за такого человка. Я этого не зналъ! И посл этого извольте сберечь ваше хладнокровіе!— Послднія слова сквайръ не выговорилъ, но прокричалъ, а, въ добавокъ къ грозному голосу, до такой степени нахмурилъ брови, что на лиц его отразилось раздраженіе, которымъ съ удовольствіемъ бы воспользовался хорошій артистъ для изображенія бьющагося Фитцгеральда.— Я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Дэль, если бъ этотъ человкъ не былъ мн полубратъ, я бы непремнно вызвалъ его на дуэль. Мн не въ первый разъ драться. У меня ужь была пуля въ правомъ плеч…. Да, милостивый государь! я непремнно вызвалъ бы его.
— Мистеръ Гэзельденъ! мистеръ Гэзельденъ! я трепещу за васъ! вскричалъ мистеръ Дэль, и, приложивъ губы къ уху сквайра, продолжалъ говорить что-то шопотомъ.— Какой примръ показываете вы вашему сыну! Вспомните, если изъ него выйдетъ современемъ дуэлистъ, то вините въ этомъ одного себя.
Эти слова, по видимому, охладили гнвъ мистера Гэзельдена.
— Вы сами вызвали меня на это, сказалъ онъ, опустился въ свое кресло и носовымъ платномъ началъ наввать за лицо свое прохладу.
Мистеръ Дэль видлъ, что, перевсъ былъ на его сторон, и потому, нисколько не стсняясь и притомъ весьма искусно, старался воспользоваться этимъ случаемъ.
— Теперь, говорилъ онъ: — когда это совершенно въ вашей вол и власти, вы должны оказать снисхожденіе и ласки мальчику, котораго мистеръ Эджертонъ, изъ уваженія къ памяти своей жены, принялъ подъ свое покровительство,— вашему родственнику, который въ жизни своей не сдлалъ вамъ оскорбленіе,— мальчику, котораго прилежаніе въ наукахъ служитъ врнымъ доказательствомъ тому, что онъ можетъ быть превосходнымъ товарищемъ вашему сыну.— Франкъ, мой милый (при этомъ мистеръ Дэль возвысилъ голосъ), ты что-то очень усердно разсматривалъ карту нашей провинціи: не хочешь ли ты сдлать визитъ молодому Лесли?
— Да, я бы хотлъ, отвчалъ Франкъ довольно робко: — если только папа не встртитъ къ тому препятствія.— Лесли всегда былъ очень добръ ко мн, несмотря, что онъ уже въ шестомъ класс и считается старшимъ во всей школ.
— Само собою разумется, сказала мистриссъ Гэзельденъ: — что прилежный мальчикъ всегда питаетъ дружеское чувство къ другому прилежному мальчику, а хотя, Франкъ, ты проводишь свои каникулы совершенно безъ всякихъ занятій зато, я уврена, ты очень много потрудился въ школ.
Мистриссъ Дэль съ изумленіемъ устремила глаза на мистриссъ Гэзельденъ.
Мистриссъ Гэзельденъ отразила этотъ взглядъ съ неимоврной быстротой.
— Да, Кэрри, сказала она, кивая головой, вы вправ полагать, что Франкъ мой не умница, но по крайней мр вс учители отзываются о немъ съ отличной стороны. На прошломъ полугодичномъ экзамен онъ удостоился подарка…. Скажи-ка, Франкъ — держи прямо голову, душа моя — за что ты получилъ эту миленькую книжку?
— За стихи, мама, отвчалъ Франкъ, весьма принужденно.
Мистриссъ Гэзельденъ (съ торжествующимъ видомъ). За стихи! слышите, Кэрри? за стихи!
Франкъ. Да, за стихи! только не моего произведенія: для меня написать ихъ Лесли.
Мистриссъ Гэзельденъ (съ выраженіемъ сильнаго упрека). О, Франкъ! получить подарокъ за чужіе труды — это неблагородно.
Франкъ (весьма простодушно). Вамъ, мама, все еще не можетъ быть такъ стыдно, какъ было стыдно мн въ ту пору, когда мн вручали этотъ подарокъ.
Мистриссъ Дэль (хотя до этого нсколько и обиженная словами Гэрри, обнаруживаетъ теперь торжество великодушія надъ легонькой раздражительностью своего характера). Простите меня, Франкъ: я совсмъ иначе думала объ васъ. Ваша мама столько же должна гордиться вашими чувствами, сколько гордилась тмъ, что вы получили подарокъ.
Мистриссъ Гэзельденъ обвиваетъ рукой шею Франка, обращается къ мистриссъ Дэль съ лучезарной улыбкой и потомъ вполголоса заводитъ съ своимъ сыномъ разговоръ о Рандал Лесли. Въ это время Джемима подошла къ Кэрри и голосомъ, совершенно неслышнымъ для другихъ, сказала:
— А мы все-таки забываемъ бднаго мистера Риккабокка. Мистриссъ Гэзельденъ хотя и самое милое, драгоцнное созданіе въ мір, но, къ несчастію, вовсе не иметъ способности приглашать къ себ людей. Какъ вы думаете, Кэрри, не лучше ли будетъ, если вы сами замолвите ему словечко?
— А почему бы вамъ самимъ не послать къ нему записочки? отвчала мистриссъ Дэль, закутываясь въ шаль: пошлите, да и только, и я между тмъ, безъ всякаго сомннія, увижусь съ нимъ.
— Мой добрый другъ, вы, вроятно, простите дерзость моихъ словъ, сказалъ мистеръ Дэль, положивъ руку на плечо сквайра.— Вы знаете, что я имю привычку допускать себ странныя вольности передъ тми, кого я искренно люблю и уважаю.
— Стоитъ ли объ этомъ говорятъ! отвтилъ сквайръ, и, бытъ можетъ, вопреки его желанія, на лиц его появилась непринужденная улыбка.— Вы всегда поступаете по принятому вами правилу, и мн кажется, что Франкъ долженъ прокатиться повидаться съ питомцемъ моего….
— Брата, подхватилъ мистеръ Дэль, заключивъ сентенцію сквайра такимъ голосомъ, который придавалъ этому милому слову такой сладостный, пріятный звукъ, что сквайръ хотя и приготовлялся, но не сдлалъ на это никакого возраженія.
Мистеръ Дэль простился окончательно, но въ то время, какъ онъ проходилъ мимо капитана Бернэбеса, кроткое выраженіе лица его внезапно измнилось въ суровое.
— Не забудьте, капитанъ Гиджинботэмъ вашихъ ошибокъ въ игр!
Сказавъ это отрывисто, онъ величественно вышелъ изъ гостиной.
Ночь была такая прелестная, что мистеръ Дэль и его жена, возвращаясь домой, сдлали маленькій dtour по кустарникамъ, окружающимъ селеніе.
Мистриссъ Дэль. Мн кажется, я успла надлать въ этотъ вечеръ чрезвычайно много.
Мистеръ Дэль (пробуждаясь отъ глубокой задумчивости). И въ самомъ дл, Кэрри!— да! у тебя это будетъ премиленькій платочекъ!
Мистриссъ Дэль. Платочекъ! Ахъ, какіе пустяки! Я объ немъ и забыла въ эту минуту. Какъ ты думаешь, мой другъ, мн кажется, что еслибъ судьба свела Джемиму и синьора Риккабокка вмст, вдь они, право, были бы счастливы.
Мистеръ Дэль. Еслибъ судьба свела ихъ вмст!
Мистриссъ Дэль. Ахъ, другъ мой, ты не хочешь понять меня, — я говорю, что еслибъ мн можно было сдлать изъ этого супружескую партію!
Мистеръ Дэль. Кажется, этому не бывать. Я думаю, Риккабокка, давно уже обреченъ составить партію, но только не съ Джемимою.
Мистриссъ Дэлъ (надменно улыбаясь). Посмотримъ, посмотримъ. Вдь за Джемимой, кажется, есть капиталъ въ четыре тысячи фунтовъ?
Мистеръ Дэль (снова углубленный въ прерванныя размышленія). Да, да, мн кажется.
Мистриссъ Дэль. И, вроятно, на этотъ капиталъ наросли проценты, такъ что, по моему мннію, въ настоящую пору у нея должно быть почти шесть тысячь фунтовъ!… Какъ ты думаешь, Чарльзъ? Ты опять задумался, мой другъ!…

ГЛАВА X.

(Представляется на благоусмотрніе читателей письмо, написанное, будто бы, самой мистриссъ Газельденъ, на имя Риккабокка, въ казино, но въ самомъ-то дл сочиненное и изданное миссъ Джемимой Гэзельденъ.)

‘Милостивый государь!

Для чувствительнаго сердца всегда должно быть мучительно сознаніе въ нанесенной скорби другому сердцу. Вы, милостивый государь (хотя я неумышленно, въ этомъ я совершенно уврена), причинили величайшую скорбь бдному мистеру Гэзельдену, мн и вообще всему маленькому нашему кружку, жестоко уничтоживъ вс наши попытки познакомиться короче съ джентльменомъ, котораго мы такъ высоко почитаемъ. Сдлайте одолженіе, милостивый государь, удостойте насъ тмъ, что называется по французски amende honorable, и доставьте намъ удовольствіе посщеніемъ нашего дома на нсколько дней. Можемъ ли мы расчитывать на это посщеніе въ будущую субботу? мы обдаемъ въ шесть часовъ.
‘Свидтельствуя почтеніе отъ мистера и миссъ Джемимы Гэзельденъ, остаюсь уважающая васъ

Г. Г.

‘Гэзельденъ-Голлъ.’
Миссъ Джемима, бережно запечатавъ эту записку, которую мистриссъ Гэзельденъ весьма охотно поручила ей написать,— лично понесла ее на конюшню, съ тмъ, чтобы сдлать груму приличныя наставленія насчетъ полученія отвта. Но въ то время, какъ она говорила объ этомъ съ лакеемъ, къ той же конюшн подошелъ Франкъ, одтый къ поздк верхомъ, съ большимъ противъ обыкновеннаго дендизмомъ. Громкимъ голосом онъ приказалъ вывести свою шотландскую лошадку и, выбравъ себ въ провожатые того же лакея, съ которымъ разговаривала миссъ Джемима — это былъ расторопнйшій изъ всей конюшенной прислуги сквайра — веллъ ему осдлать сраго иноходца и провожать его лошадку.
— Нтъ, Франкъ, сказала миссъ Джемима: — вамъ нельзя взять Джоржа: вашъ папа хочетъ послать его съ порученіемъ. Вы можете взять Мата.
— Мата! сказалъ Франкъ, съ видимымъ неудовольствіемъ, и на это имлъ основательныя причины.
Матъ былъ грубый старикъ, который завязывалъ свой шейной платокъ несноснымъ образомъ и всегда носилъ на сапогахъ огромныя заплаты, кром того, онъ называлъ Франка ‘мастэромъ’ и ни за что на свт не позволялъ молодому господину спускаться съ горы рысью.
— Вы говорите — Мата! Нтъ ужь, извините! пускай лучше Мату дадутъ порученіе, а Джоржъ подетъ со мной.
Но и миссъ Джемима имла свои, едва ли не боле основательныя, причины отказаться отъ Мата. Услужливость не была отличительною чертой въ характер Мата: во всхъ домахъ, гд не угощали его элемъ въ лакейскихъ, онъ не любилъ быть учтивымъ и обходительнымъ. Легко могло статься, что онъ оскорбилъ бы синьора Риккабокка и тмъ испортилъ бы все дло. Вслдствіе этого, между Джемимой и Франкомъ начался горячій споръ, среди котораго на конюшенный дворъ явились сквайръ и его жена, съ тмъ намреніемъ, чтобы ссть въ двухъ-мстную кабріолетку и отправиться въ городъ на рынокъ. Само собою разумется, что тяжущіяся стороны немедленно предоставили это дло ршенію сквайра.
Сквайръ съ величайшимъ негодованіемъ взглянулъ на сына.
— Скажи пожалуста, зачмъ ты хочешь взять съ собой грума? Ужь не боишься ли ты, что твоя шотландка сшибетъ тебя?
— Нтъ, сэръ, я не боюсь, но мн хотлось бы хать какъ слдуетъ джентльмену, когда я длаю визитъ джентльмену же, отвчалъ Франкъ.
— Ахъ, ты молокососъ! вскричалъ сквайръ съ большимъ негодованіемъ.— Я думаю, что я джентльменъ не хуже тебя, но хотлось бы, знать, видлъ ли ты меня когда нибудь, чтобы я, отправляясь къ сосду, имлъ за собою лакея вонъ какъ этотъ выскочка Недъ Спанки, котораго отецъ былъ бумаго-прядильнымъ фабрикантомъ! Въ первый разъ слышу я, что одинъ изъ Гэзельленовъ считаетъ ливрею необходимымъ средствомъ для доказательства своего происхожденія.
— Тс, Франкъ! сказала мистриссъ Гэзельденъ, замтивъ, что Франкъ раскраснлся и намревался что-то отвчать: никогда не длай возраженій своему отцу. Вдь ты дешь повидаться съ мистеромъ Лесли?
— Да, мама, и за это позволеніе я премного обязанъ моему папа, отвчалъ Франкъ, взявъ за руку сквайра.
— Но скажи, пожалуста, Франкъ, продолжала мистриссъ Гэзельденъ: — я думаю, ты слышалъ, что Лесли живутъ очень бдно.
— Что же слдуетъ изъ этого?
— Разв ты не рискуешь оскорбить гордость джентльмена такого же хорошаго происхожденія, какъ и ты самъ, разв ты не рискуешь оскорбить его, стараясь показать что ты богаче его?
— Клянусь честью, Гэрри, воскликнулъ сквайръ, съ величайшимъ восхищеніемъ, — я сію минуту далъ бы десять фунтовъ за то только, чтобы выразиться по твоему.
— Вы совершенно правы, мама: ничего не можетъ быть сноббичне моего поступка, сказалъ Франкъ, оставивъ руку сквайра и взявъ руку матери.
— Дайте же и мн вашу руку, сэръ. Я вижу, что современемъ изъ тебя выйдетъ что нибудь путное, сказалъ сквайръ.
Франкъ улыбнулся и отправился къ своей шотландской лошадк.
— Это, кажется, та самая записка, которую вы, написали за меня? сказала мистриссъ Гэзельденъ, обращаясь къ миссъ Джемим.
— Та самая. Полагая, что вы не полюбопытствуете взглянуть на нее, я запечатала ее и отдала Джоржу.
— Да вотъ что: вдь Франкъ подетъ мимо казино, это какъ разъ по дорог къ Лесли, сказала мистриссъ Гэзельденъ.— Мн кажется, гораздо учтиве будетъ, если онъ самъ завезетъ эту записку.
— Вы думаете? возразила миссъ Джемима, съ замтнымъ колебаніемъ.
— Да, конечно, отвчала мистриссъ Гэзельденъ.— Франкъ! послушай, Франкъ! ты подешь вдь мимо казино, такъ, пожалуста, зазжай къ мистеру Риккабокка, отдай ему эту записку и скажи, что мы отъ души будемъ рады его посщенію.
Франкъ киваетъ головой.
— Постой, постой на минутку! вскричалъ сквайръ.— Если Риккабокка дома, то я готовъ держать пари, что онъ предложитъ теб рюмку вина! Если предложитъ, то не забудь, что это хуже всякой микстуры. Фи! помнишь, Гэрри? я такъ и думалъ, что мн уже не ожить.
— Да, да, возразила мистриссъ Гэзельденъ: — ради Бога, Франкъ, не пей ни капельки. Ужь нечего сказать, вино!
— Да смотри, не проболтайся объ этомъ! замтилъ сквайръ, длая чрезвычайно квелую мину.
— Я постараюсь, сэръ, сказалъ Франкъ и съ громкимъ смхомъ скрылся во внутренніе предлы конюшни.
Миссъ Джемима слдуетъ за нимъ, ласково заключаетъ съ нимъ мировую, и до тхъ поръ, пока нога Франка не очутилась въ стремени, она не прекращаетъ своихъ увщаній обойтись съ бднымъ чужеземнымъ джентльменомъ какъ можно учтиве. Маленькая лошадка, заслышавъ сдока, длаетъ прыжокъ-другой и стрлой вылетаетъ со двора.

ГЛАВА XI.

‘Какое милое, очаровательное мсто’! подумалъ Франкъ, вступивъ на дорогу, ведущую по цвтистымъ полямъ прямо въ казино, которое еще издали улыбалось ему съ своими штукатурными пилястрами.— Удивляюсь, право, что мой папа, который любитъ такой порядокъ во всемъ, не обращаетъ вниманія на эту дорогу: вся она совершенно избита и заросла травой. Надобно полагать, что у Моунсира не часто бываютъ постители.’
Но когда Франкъ вступилъ на пространство земли, ближайшее къ дому, тогда ему не представлялось боле причинъ жаловаться на запустніе и безпорядокъ. Ничто, по видимому, не могло бы содержаться опрятне. Франкъ устыдился даже грубыхъ слдовъ, проложенныхъ копытами его маленькой лошадки, по гладкой, усыпанной пескомъ дорог. Онъ остановился, слзъ съ коня, привязалъ его къ калитк и отправился къ стеклянной двери въ лицевомъ фасад зданія.
Франкъ позвонилъ въ колокольчикъ разъ, другой, но на призывъ его никто не являлся. Старуха служанка, крпкая на-ухо, бродила гд-то въ отдаленной сторон двора, отъискивая яицы, которыя курица какъ будто нарочно запрятала отъ кухонныхъ предназначеній, между тмъ какъ Джакеймо удилъ пискарей и колюшекъ, которые, въ случа если изловятся, вмст съ яицами, если т отъищутся, опредлялись на то, чтобъ продовольствовать самого Джакеймо, а равнымъ образомъ и его господина. Старая женщина служила въ этомъ дом изъ за насущнаго хлба…. счастливая старуха!— Франкъ позвонилъ въ третій разъ, и уже съ нетерпніемъ и пылкостію, свойственными его возрасту. Изъ бельведера, на высокой террас, выглянуло чье-то лицо.
— Сорванецъ! сказалъ докторъ Риккабокка про себя.— Молодые птухи всегда громко кричатъ на своей мусорной ям, а этотъ птухъ, должно быть, высокаго рода, если кричитъ такъ громко на чужой.
Вслдъ за тмъ Риккабокка медленно побрелъ изъ лтней своей комнаты и явился внезапно передъ Франкомъ, въ одежд, имющей большое сходство съ одеждой чародя, и именно: въ длинной мантіи изъ черной саржи, въ красной шапочк на голов, и съ облакомъ дыму, быстро слетвшимъ съ его устъ, какъ послдній утшительный вздохъ, передъ разлукой ихъ съ трубкой. Франкъ хотя не разъ уже видлъ доктора, но никогда не видалъ его въ такомъ схоластическомъ костюм, и потому немудрено, что когда онъ обернулся назадъ, то немного испугался его появленія.
— Синьорино — молодой джентльменъ! сказалъ итальянецъ, съ обычной вжливостію, снимая свою шапочку.— Извините небрежность моей прислуги, я считаю за счастіе лично принять ваши приказанія.
— Вы, врно, докторъ Риккабокка? пробормоталъ Франкъ, приведенный въ крайнее смущеніе такимъ учтивымъ привтомъ, сопровождаемымъ низкимъ и въ то же время величественнымъ поклономъ: — я…. у меня есть записка изъ Гэзельденъ-Голла. Мама… то есть, моя маменька…. и тетенька Джемима свидтельствуютъ вамъ почтеніе, и надются, сэръ, что вы постите ихъ.
Докторъ, съ другимъ поклономъ, взялъ записку и, отворивъ стеклянную дверь, пригласилъ Франка войти.
Молодой джентльменъ, съ обычною неделикатностію школьника, хотлъ было сказать, что онъ торопится, и такимъ образомъ отказаться отъ предложенія, но благородная манера доктора Риккабокка невольно внушала къ нему уваженіе, а мелькнувшая передъ нимъ внутренность пріемной залы возбудила его любопытство, и потому онъ молча принялъ приглашеніе.
Стны залы, сведенныя въ осьмиугольную форму, первоначально раздлены были по угламъ деревянными панелями на части, отдлявшія одну сторону отъ другой, и въ этихъ-то частяхъ итальянецъ написалъ ландшафты, сіяющіе теплымъ солнечнымъ свтомъ его родного края. Франкъ не считался знатокомъ искусства, но онъ пораженъ былъ представленными сценами: вс картины изображали виды какого-то озера — дйствительнаго или воображаемаго, во всхъ нихъ темно-голубыя воды отражали въ себ темно-голубое, тихое небо. На одномъ ландшафт побгъ ступеней опускался до самого озера, гд веселая группа совершала какое-то торжество, на другомъ — заходящее солнце бросало розовые лучи свои на большую виллу, позади которой высились Альпы, а по бокамъ тянулись виноградники, между тмъ какъ на гладкой поверхности озера скользили мелкія шлюбки. Короче сказать, во всхъ осьми отдленіяхъ сцена хотя и различалась въ подробностяхъ, но сохраняла тотъ же самый общій характеръ: казалось, что художникъ представлялъ во всхъ картинахъ какую-то любимую мстность. Итальянецъ, однако же, не удостоивалъ особеннымъ вниманіемъ свои художественныя произведенія. Проведя Франка черезъ залу, онъ открылъ дверь своей обыкновенной гостиной и попросилъ гостя войти. Франкъ вошелъ довольно неохотно и съ застнчивостію, вовсе ему несвойственною, прислъ на кончикъ стула. Здсь новые обращики рукодлья доктора снова приковали къ себ вниманіе Франка. Комната первоначально была оклеена шпалерами, но Риккабокка растянулъ холстъ по стнамъ и написалъ на этомъ холст различные девизы сатирическаго свойства, отдленные одинъ отъ другого фантастическими арабесками. Здсь Купидонъ катилъ тачку, нагруженную сердцами, которыя онъ, по видимому, продавалъ безобразному старику, съ мшкомъ золота въ рук — вроятно, Плутусу, богу богатства. Тамъ показывался Діогенъ, идущій по рыночной площади, съ фонаремъ въ рук, при свт котораго онъ отъискивалъ честнаго человка, между тмъ какъ толпа ребятишекъ издвалась надъ нимъ, а стая дворовыхъ собакъ рвала его за одежду. Въ другомъ мст виднъ былъ левъ, полу-прикрытый лисьей шкурой, между тмъ какъ волкъ, въ овечьей маск, весьма дружелюбно бесдовалъ съ молодымъ ягненкомъ. Тутъ выступали встревоженные гуси, съ открытыми клювами и вытянутыми шеями, изъ Римскаго Капитолія, между тмъ какъ въ отдаленіи виднлись группы быстро убгающихъ воиновъ. Короче сказать, во всхъ этихъ странныхъ эмблемахъ символически выражался сильный сарказмъ, только надъ однимъ каминомъ красовалась картина, боле оконченная и боле серьёзнаго содержанія. Это была мужская фигура въ одежд пилигрима, прикованная къ земл тонкими, по безчисленными лигатурами, между тмъ какъ призрачное подобіе этой фигуры стремилось въ безпредльную даль, и подъ всмъ этимъ написаны были патетическія слова Горація:
Patriae quis exul
Se quoque quoque fugit. (*)
(*) Легко ли изгнаннику, прикованному такимъ образомъ къ отечеству, покинутъ его?
Мебель въ дом была чрезвычайно проста и даже недостаточна, но, несмотря на то, она съ такимъ вкусомъ была разставлена, что придавала комнатамъ необыкновенную прелесть. Нсколько алебастровыхъ бюстовъ и статуй, купленныхъ, быть можетъ, у какого нибудь странствующаго артиста, имли свой классическій эффектъ, они весело выглядывали изъ за сгруппированныхъ вокругъ нихъ цвтовъ или прислонялись къ легкимъ экранамъ изъ тонкихъ ивовыхъ прутьевъ, опускавшихся снизу концами въ ящики съ землей, служившей грунтомъ для чужеядныхъ растеній и широколиственнаго плюща. Все это, вмст съ роскошными букетами живыхъ цвтовъ, сообщало гостиной видъ прекраснаго цвтника.
— Могу ли я просить вашего позволенія? сказалъ итальянецъ, приложивъ палецъ къ печати полученной записки.
— О, да! весьма наивно отвчалъ Франкъ.
Риккабокка сломалъ печать, и легкая улыбка прокралась на его лицо. Посл того онъ отвернулся отъ Франка немного въ сторону, прикрылъ рукой лицо и, по видимому, углубился въ размышленія.,
— Мистрессъ Гэзельденъ, оказалъ онъ наконецъ:— длаетъ мн весьма большую честь. Я съ трудомъ узнаю ея почеркъ, иначе у меня было бы боле нетерпнія распечатать письмо.
Черные глаза его поднялись сверхъ очковъ и проницательные взоры устремились прямо въ беззащитное и безхитростное сердце Франка. Докторъ приподнялъ записку и пальцемъ указалъ на буквы.
— Это почеркъ кузины Джемимы, сказалъ Франкъ такъ быстро, какъ будто объ этомъ ему предложенъ былъ вопросъ.
Итальянецъ улыбнулся.
— Вроятно, у мистера Гэзельдена много гостей?
— Напротивъ того, нтъ ни души, отвчалъ Франкъ: впрочемъ, виноватъ: у насъ гоститъ теперь капитанъ Барни. До сезона псовой охоты у насъ бываетъ очень мало гостей, прибавилъ Франкъ, съ легкимъ вздохомъ:— и кром того, какъ вамъ извстно, каникулы уже кончились. Что касается до меня, я полагаю, что намъ дадутъ еще мсяцъ отсрочки.
По видимому, первая половина отвта Франка успокоила доктора, и онъ, помстившись за столъ, написалъ отвтъ,— не торопливо, какъ пишемъ мы, англичане, но съ особеннымъ тщаніемъ и аккуратностію, подобно человку, привыкшему взвшивать значеніе каждаго слова,— и писалъ тмъ медленнымъ, красивымъ итальянскимъ почеркомъ, который при каждой букв даетъ писателю такъ много времени для размышленія. Поэтому-то Риккабокка и не далъ никакого отвта на замчаніе Франка касательно каникулъ, онъ соблюдалъ молчаніе до тхъ поръ, пока не кончилъ записки, прочиталъ ее три раза, запечаталъ сургучомъ, который растапливалъ чрезвычайно медленно, а потомъ, вручивъ ее Франку, сказалъ:
— За васъ, молодой джентльменъ, я сожалю, что каникулы ваши кончаются такъ рано, за себя я долженъ радоваться, потому что принимаю благосклонное приглашеніе, которое вы, передавъ его лично, сдлали лестнымъ для меня вдвойн.
‘Нелегкая побери этого иностранца, съ его комплиментами!’ подумалъ англичанинъ Франкъ.
Итальянецъ снова улыбнулся, какъ будто на этотъ разъ, не употребляя въ дло своихъ черныхъ, проницательныхъ глазъ, онъ читалъ въ сердц юноши, и сказалъ, но уже не такъ вычурно, какъ прежде:
— Вроятно, молодой джентльменъ, вы не слишкомъ заботитесь о комплиментахъ?
— Нисколько, отвчалъ Франкъ, весьма простодушно.
— Тмъ лучше для васъ, особливо, когда дорога въ свт для васъ открыта. Оно было бы гораздо хуже, если бы вамъ приходилось открывать эту дорогу самому.
Лицо Франка ясно выражало замшательство, мысль, высказанная докторомъ, была слишкомъ для него глубока, и потому онъ заблагоразсудилъ обратиться къ картинамъ.
— У васъ прекрасныя картины, сказалъ онъ: — кажется, он отлично сдланы. Чьей он работы?
— Синьорино Гэзельденъ, вы дарите меня тмъ, отъ чего сами отказались.
— Что такое? произнесъ Франкъ, вопросительно.
— Вы дарите меня комплиментами.
— Кто? а! совсмъ нтъ. Однако, эти картины превосходно написаны…. не правда ли, сэръ?
— Не совсмъ, позвольте вамъ замтить, вы говорите съ самимъ артистомъ..
— Какъ такъ! неужели вы сами писали ихъ?
— Да.
— И картины, которыя въ зал?
— И т тоже.
— Вы снимали ихъ съ натуры?
— Натура, сказалъ итальянецъ, стараясь придать словамъ своимъ большее значеніе, быть можетъ, съ той цлью, чтобъ избгнуть прямого отвта: — натура ничего не позволяетъ снимать съ себя.
— О! произнесъ Франкъ, снова приведенный въ крайнее замшательство.— Итакъ, я долженъ пожелать вамъ добраго утра, сэръ. Я очень радъ, что вы будете къ намъ.
— Вы говорите это безъ комплиментовъ?
— Безъ комплиментовъ.
— А rivedersi — прощайте, молодой джентльменъ! сказалъ итальянецъ.— Пожалуйте сюда, прибавилъ онъ, замтивъ, что Франкъ устремился совсмъ не къ той двери.— Могу ли я предложить вамъ рюмку вина? оно у насъ чистое, неподдльное, собственнаго нашего издлія.
— Нтъ, нтъ, благодарю васъ, сэръ! вскричалъ Франкъ, внезапно вспомнивъ наставленіе своего родителя.— Прощайте, пожалуста, не безпокойтесь: теперь я одинъ найду дорогу.
Однако же, вжливый итальянецъ проводилъ гостя до самой калитки, у которой Франкъ привязалъ свою лошадку. Молодой джентльменъ, опасаясь, чтобы такой услужливый хозяинъ дома не подалъ ему стремени, въ одинъ мигъ отвязалъ уздечку и такъ торопливо вскочилъ на сдло, что не усплъ даже попросить итальянца показать ему дорогу въ Рудъ, которой онъ ршительно не зналъ. Взоръ итальянца слдилъ за молодымъ человкомъ до тхъ поръ, пока тотъ не поднялся на пригорокъ, и тогда изъ груди доктора вылетлъ тяжелый вздохъ.
‘Чмъ умне мы становимся — сказалъ онъ про себя — тмъ боле сожалемъ о возраст нашихъ заблужденій, гораздо лучше мчаться съ легкимъ сердцемъ на вершину каменистой горы, нежели сидть въ бельведер съ Макіавелли.’
Вмст съ этимъ онъ воротился на бельведеръ, но уже не могъ снова приступить къ своимъ занятіямъ. Нсколько минутъ онъ простоялъ, вглядываясь въ даль аллеи, аллея напомнила ему о поляхъ, которыя Джакеймо расположенъ былъ взять въ арендное содержаніе, а поля напомнили ему о Ленни Ферфилд. Риккабокка пришелъ домой и черезъ нсколько секундъ снова появился на двор, въ костюм, который онъ носилъ за предлами своего дома, съ плащемъ и зонтикомъ, закурилъ свою трубку и побрелъ къ деревн Гэзельденъ.
Между тмъ Франкъ, проскакавъ короткимъ галопомъ нкоторое разстояніе, остановился у коттэджа, лежащаго по дорог, и узналъ тамъ, что въ Рудъ-Голлъ пролегаетъ по полямъ тропа, по которой онъ можетъ выиграть не мене 3 миль. Франкъ сбился съ этой тропы и опять выхалъ на большую дорогу. Шоссейный сборщикъ, получивъ сначала пошлину за право молодого человка совершать дальнйшее путешествіе по большой дорог, снова посовтовалъ юному назднику возвратиться на прежнюю тропу, и наконецъ, посл долгихъ поисковъ, Франкъ встртилъ нсколько проселковъ, гд полу-сгнившій придорожный столбъ указалъ ему дорогу въ Рудъ. Уже къ вечеру, проскакавъ пятнадцать миль, при желаніи сократить десять миль въ семь, Франкъ внезапно очутился на диком, первобытномъ пространств земли, казавшемся полу-пустыремъ, полу-выгономъ, съ неопрятными, полу-сгнившими, жалкой наружности хижинами, разсянными въ странномъ захолусть. Лнивые, оборванные ребятишки играли грязью на дорог, неопрятныя женщины сушили солому за заборами, большая, по обветшавшая отъ времени и непогодъ церковь, какъ будто говорившая, что поколніе, которое смотрло на нее, когда она еще строилась, было гораздо набожне поколнія, которое теперь совершало въ ней молитвы, стояла подл самой дороги.
— Не эта ли деревня Рудъ? спросилъ Франкъ здороваго, молодого парня, разбивающаго щебенку — печальный признакъ того, что лучшаго занятія онъ не могъ найти!
Молодой работникъ утвердительно кивнулъ головой и продолжалъ свою работу.
— А гд же здсь господскій домъ мистера Лесли?
Работникъ взглянулъ на Франка съ глупымъ изумленіемъ и на этотъ разъ дотронулся до шляпы.
— Не туда ли вы дете?
— Туда, если только найду этотъ домъ.
— Я покажу нашей чести, сказалъ мужикъ, весьма проворно.
Франкъ сдержалъ свою лошадку, и провожатый пошелъ съ нимъ рядомъ.
Франкъ, можно сказать, былъ батюшкинъ сынокъ. Вопреки различію возраста и той разборчивой перемн привычекъ, которая въ успхахъ цивилизаціи характеризуетъ каждое слдующее поколніе, вопреки всей его итонской блестящей наружности, онъ очень хорошо былъ знакомъ съ крестьянскимъ бытомъ и, какъ деревенскій уроженецъ, съ одного взгляда понималъ положеніе сельскаго хозяйства.
— Кажется, вы не совсмъ-то хорошо поживаете въ этой дереве? спросилъ Франкъ, съ видомъ знатока.
— Да, не совсмъ: лтомъ у насъ неурожаи, а зимой работы нтъ, несчастье да и только! а помочь горю не знаемъ чмъ.
— Но, я полагаю, у васъ есть фермеры, которые нуждаются въ работникахъ?
— Фермеры-то есть, да работы-то у нихъ нтъ: вы видите сами, какая дикая земля здсь.
— А это, вроятно, господскій выгонъ, и вамъ дано право пользоваться имъ? спросилъ Франкъ, осматривая большое стадо самыхъ жалкихъ двуногихъ и четвероногихъ животныхъ.
— Такъ точно, сосдъ мой Тиминсъ держитъ на этомъ вагон гусей, кто-то изъ нашихъ держитъ корову, а сосдъ Джоласъ пасетъ поросятъ. Не могу вамъ сказать, дано ли право имъ на это,— знаю только, что наши господа длаютъ для насъ все, что только можетъ послужить намъ въ пользу. Конечно, они не могутъ сдлать многаго, потому что сами не тамъ богаты, какъ другіе господа, поприбавилъ крестьянинъ съ гордостью: — они такъ добры, такихъ господъ немного въ нашемъ округ.
— Мн пріятно слышать, что ты любишь ихъ.
— О, да, я ихъ очень люблю… Вы не въ одной ли школ съ нашимъ молодымъ джентльменомъ?
— Въ одной, отвчалъ Франкъ.
— Вотъ какъ! я слышалъ, какъ вашъ священникъ говорилъ, что мастэръ Рандаль большой руки умница, и что современемъ онъ разбогатетъ. Дай-то Господи! это знаете, вдь у бднаго помщика и крестьянину трудне богатть…. А вонъ и господскій домъ, сэръ!

ГЛАВА XII.

Франкъ взглянулъ по прямому направленію и увидлъ четырехъ-угольный домъ, который, несмотря неподъемныя окна новйшей архитектуры, очевидно принадлежалъ къ глубокой древности. Высокая конусообразная кровля, высокіе странной формы горшки изъ красной закаленной главы, опрокинутые надъ уединенными дымовыми трубами, самой простой постройки ныншнихъ временъ, ветхая рзная работа на дубовыхъ дверяхъ временъ Георга III, устроенныхъ въ стрльчатомъ свод временъ Тюдоровъ, и какая-то особенная, потемнвшая отъ времени и непогодъ наружность маленькихъ прекрасно выдланныхъ кирпичей, изъ которыхъ выведено было зданіе,— все это вмст обнаруживало резиденцію прежнихъ поколній, примненную, безъ всякаго вкуса, къ привычкамъ потомковъ, непроникнутыхъ духомъ современности или равнодушныхъ къ поэзіи минувшаго. Этотъ домъ, среди дикой, пустынной страны, явился передъ Франкомъ совсмъ неожиданно. Расположенный въ овраг, онъ скрывался отъ взора безпорядочной группой ощипанныхъ, печальныхъ, захирлыхъ сосенъ. Крутой поворотъ дороги устранялъ это прикрытіе, и уединенное жилище, со всми своими подробностями, весьма непріятно поражало взоръ путешественника. Франкъ спустился съ своего коня и передалъ повода провожатому. Поправивъ галстухъ, молодой итонскій щеголь приблизился къ дверямъ и громкимъ ударомъ мдной скобы нарушилъ безмолвіе, господствовавшее вокругъ дома, такимъ громкимъ ударомъ, который спугнулъ изумлённаго скворца, свивавшаго подъ выступомъ кровли гнздо, и поднялъ на воздухъ стадо воробьевъ, синицъ и желтобрюшекъ, пировавшихъ между разбросанными грудами сна и соломы на грязномъ хуторномъ двор, по правую сторону господскаго дома, обнесенномъ простымъ, неокрашеннымъ деревяннымъ заборомъ. Между тмъ свинья, сопровождаемая своимъ семействомъ, прибрла къ воротамъ забора и, положивъ свою морду на нижнюю перекладину воротъ, какъ бы осматривала постителя съ любопытствомъ и нкоторымъ. подозрніемъ.
Въ то время, какъ Франкъ ждетъ у дверей и отъ нетерпнія сбиваетъ хлыстомъ пыль съ своихъ блыхъ панталонъ, мы украдкой бросимъ взглядъ на членовъ семейства, обитающаго въ этомъ дом. Мистеръ Лесли, pater familias, находится въ маленькой комнатк, называемой его ‘кабинетомъ’, въ который онъ отправляется каждое утро посл завтрака, и рдко снова появляется въ семейномъ кругу ране часа пополудни, назначеннаго, чисто по деревенски, для обда. Въ какихъ таинственныхъ занятіяхъ мистеръ Лесли проводитъ эти часы, никто еще не ршался сдлать заключенія. Въ настоящую минуту онъ сидитъ за маленькимъ дряхлымъ бюро, у котораго подъ одной изъ ножекъ (вслдствіе того, что она короче другихъ) подложенъ сверточекъ изъ старыхъ писемъ и обрывковъ отъ старыхъ газетъ. Бюро открыто и представляетъ множество углубленій и ящиковъ, наполненныхъ всякой всячиной, собранной въ теченіе многихъ лтъ. Въ. одномъ изъ этихъ ящиковъ находятся связки писемъ, весьма жолтыхъ и перевязанныхъ полинялой тесемкой, въ другомъ — обломокъ пуддинговаго камня, который мистеръ Лесли нашелъ во время своихъ прогулокъ и считаетъ за рдкій минералъ: вслдствіе того на обломк красуется ярлычокъ съ отчетливою надписью: ‘найденъ на проселочной дорог въ овраг, мая 21-го 1824 года, Мондеромъ Лесли, сквайромъ’. Слдующій ящикъ содержитъ въ себ различные обломки желза въ вид гвоздей, обломковъ лошадиныхъ подковъ и проч., которые мистеръ Лесли также находилъ во время прогулокъ, и, согласно народному предразсудку, считалъ за большое несчастіе не поднять ихъ съ земли,— и, поднявъ однажды, тмъ не меньшее предвщалось несчастіе тому, кто ршался бросить ихъ. Дале, въ ближайшемъ углубленіи, помщалась коллекція дырявыхъ кремней, сохраняемыхъ по той же причин, вмст съ изогнутой шестипенсовой монетой, по сосдству съ этимъ отдленіемъ, въ затйливомъ разнообразіи, расположены были приморскія башенки, арабскіе зубы (я разумю подъ этими словами названіе раковинъ) и другіе обращики раковинныхъ произведеній природы, частію поступившіе въ наслдство отъ одной родственницы, престарлой двы, а частію собранные самимъ мистеромъ Лесли, во время его поздокъ къ морскимъ берегамъ. Тутъ же находились отчеты управителя, нсколько пачекъ старыхъ счетовъ, старая шпора, три пары башмачнымъ и чулочныхъ пряжекъ, принадлежавшихъ нкогда отцу мистера Лесли, нсколько печатей, связанныхъ вмст на кусочк дратвы, шагриновый футляръ для зубочистокъ, увеличительное стекло для чтенія, оправленное въ черепаху, первая тетрадь чистописанія его старшаго сына, такая же тетрадь второго сына, такая же тетрадь его дочери и клочокъ волосъ, связанный въ узелъ, въ оправ и за стеклышкомъ. Кром того тамъ же лежали: маленькая мышеловка, патентованный пробочникъ, обломки серебряной чайной ложечки, которая, отъ долгаго употребленія, совершенно разложилась въ нкоторыхъ своихъ частяхъ, небольшой коричневый вязаный кошелекъ, заключающій въ себ полу-пенсовыя монеты, чеканенныя въ различные періоды, начиная отъ временъ королевы Анны, вмст съ двумя французскими су и нмецкими зильбергрошами. Всю эту смсь мистеръ Лесли высокорчиво называлъ ‘коллекціею монетъ’ и въ своемъ духовномъ завщаніи обозначилъ какъ фамильное наслдство. За всмъ тмъ находилось еще множество другихъ любопытныхъ предметовъ подобнаго свойства и равнаго достоинства, ‘quae nunc describere longum est’. Мистеръ Лесли занимался въ это время, употребляя его собственныя слова, ‘приведеніемъ вещей въ порядокъ’, занятіе, совершаемое имъ съ примрной аккуратностію разъ въ недлю. Этотъ день былъ назначенъ для подобнаго дла, и мистеръ Лесли только что пересчиталъ ‘коллекцію монетъ’ и собирался уложить ихъ въ кошелекъ, когда ударъ Франка въ мдную скобу долетлъ до его слуха.
Мистеръ Мондеръ Слюгъ Лесли остановился, съ видомъ недоврчивости покачалъ головой и приготовился было снова приступить къ длу, какъ вдругъ овладла имъ сильная звота, мшавшая ему въ теченіе цлыхъ двухъ минутъ завязать кошелекъ.
Предоставивъ этому кабинетному занятію кончиться своимъ порядкомъ, мы обратимся въ гостиную, или, врне сказать, въ пріемную, и посмотримъ, какого рода происходятъ тамъ развлеченія. Гостиная эта находилась въ первомъ этаж. Изъ оконъ ея представлялся плнительный видъ,— не тощихъ, захирвшихъ сосенъ, но романтичнаго, волнистаго, густого лса. Впрочемъ, эта комната посл кончины мистриссъ Лесли оставалась безъ всякаго употребленія. Правда, она предназначалась для того, чтобы сидть въ ней тогда, когда собиралось много гостей, но такъ какъ гости никогда не собирались въ домъ мистера Лесли, поэтому и въ гостиной никогда не сидли. Да въ настоящее время и невозможно было сидть въ ней, потому что бумажныя шпалеры, подъ вліяніемъ сырости, отстали отъ стнъ, а крысы, мыши и моль, эти ‘edaces rerum’, раздлили между собой, на съденіе, почти вс подушки отъ стульевъ и значительную часть пола. Вслдствіе этого, гостиную замняла общая комната, въ которой завтракали, обдали и ужинали, и гд посл ужина мистеръ Лесли имлъ обыкновеніе курить табакъ, подъ аккомпанеманъ горячаго или голоднаго пунша, отчего по всей комнат раздавался запахъ, говорящій о множеств яствъ и тснот жилища. Въ этой комнат было два окна: одно обращалось къ тощимъ соснамъ, а другое выходило за хуторный дворъ, и изъ него видъ замыкался птичникомъ. Вблизи перваго окна сидла мистриссъ Лесли, передъ ней, за высокой табуретк, стояла корзинка, съ дтскимъ платьемъ, требующимъ починки. Подл нея находился рабочій столикъ, розоваго дерева, съ бронзовыми каемками. Это былъ ея свадебный подарокъ и въ свое время стоилъ чрезвычайно дорого, хотя отдлка его не отличалась ни вкусомъ, ни изящностью работы. Отъ частаго и давняго употребленія, бронза во многихъ мстахъ отстала и часто причиняла мучительную боль дтскимъ пальчикамъ или наносила опустошеніе на платье мистриссъ Лесли. И въ самомъ дл, это была самая затйливая мебель изъ цлаго дома, благодаря этимъ качествамъ бронзовыхъ украшеній, такъ что еслибъ это была живая обезьяна, то, право, и та не могла бы надлать, столько вредныхъ шалостей. На рабочемъ столик лежали швейный приборъ, наперстокъ, ножницы, мотки шерсти и нитокъ и маленькіе лоскутки холстины и сукна для заплатокъ. Впрочемъ, мистриссъ Лесли не занималась еще работой она только приготовлялось заняться ею,— и приготовленія эти длились не мене полутора часа. На колняхъ у ней лежалъ романъ, женщины-писательницы, очень много писавшей для минувшаго поколнія, подъ именемъ ‘мистриссъ Бриджетъ Синяя Мантія’. Въ лвой рук мистриссъ Лесли держала весьма тоненькую иголку, а въ правой — очень толстую нитку, отъ времени до времени, она прилагала конецъ помянутой нитки къ губамъ и потомъ, отводя глаза отъ романа, длала хотя и усиленное, но безполезное нападеніе на ушко иголки. Во не одинъ, однако же, романъ отвлекалъ вниманіе мистриссъ Лесли: она безпрестанно отрывалась отъ работы, или, лучше сказать, отъ чтенія, затмъ, чтобъ побранить дтей, спросить, ‘который часъ’, замтить, что ‘и изъ Сары ничего не выдетъ путнаго’, или выразить, изумленіе, почему мистеръ Лесли не хочетъ замтить, что розовый столикъ давно пора отдатъ въ починку. Мистриссъ Лесли, надобно правду сказать, была женщина довольно миловидная. На зло ея одежд, въ одно и то же время весьма неопрятной и черезчуръ экономической, она все еще имла видъ лэди и даже боле, если взять въ соображеніе тяжкія обязанности, сопряженныя съ ея положеніемъ. Она очень гордилась древностью своей фамиліи, какъ съ отцовской, такъ и съ материнской стороны: ея мать происходила изъ почтеннаго рода Додлеровъ изъ Додль-Плэйса, существовавшаго до Вильяма-Завоевателя. Дйствительно, стоитъ только заглянуть въ самыя раннія лтописи нашего отечества, стоитъ только о размотрть нкоторыя изъ тхъ безконечно-длинныхъ поэмъ моральнаго свойства, которыми восхищались въ старину наши таны и альдерманы, чтобъ убдиться, что Додлеры имли сильное вліяніе на народъ прежде, чмъ Вильямъ I произвелъ во всемъ государств великій переворотъ. Между тмъ какъ фамилія матери была неоспоримо саксонская, фамилія отца имла не только имя но и особенныя качества, исключительно принадлежавшія однимъ нормандцамъ. Отецъ мистриссъ Лесли носилъ имя Монтфиджетъ, безъ всякаго сомннія, но неотъемлемому праву потомства отъ тхъ знаменитыхъ бароновъ Монтфиджетъ, которые нкогда влдли обширными землями и неприступными замками. Какъ слдуетъ быть истому нормандцу, Монтфиджеты отличались большими, немного вздернутыми кверху носами, сухощавостію, вспыльчивостію и раздражительностію. Соединеніе этихъ двухъ поколній обнаруживалось даже для самаго обыкновеннаго физіономиста какъ въ физическомъ, такъ и въ моральномъ устройств мистриссъ Лесли. У нея были умные, выразительные, голубыя глаза саксонки и правильный, немного вздернутый носъ нормандки, она часто задумывалась ни надъ чмъ и предавалась безпечности и лни тамъ, гд требовалось все ея вниманіе — качества, принадлежавшія однимъ только Додлерамъ и Монтфиджетамъ. У ногъ мистриссъ Лесли играла маленькая двочка — съ прекрасными волосами, спускавшимися за уши мягкими локонами. Въ отдаленномъ конц комнаты, за высокой конторкой, сидлъ школьный товарищъ Франка, старшій сынъ мистера Лесли. Минуты за дв передъ тмъ, какъ Франкъ ударомъ въ скобу нарушилъ во всемъ дом спокойствіе и тишину, онъ отвелъ глаза отъ книгъ, лежавшихъ на конторк, и отвелъ для того, чтобы взглянуть на чрезвычайно ветхій экземпляръ греческаго тестамента, въ которомъ братъ его Оливеръ просилъ Рандаля разршить встрченное затрудненіе. Въ то время, какъ лицо молодого студента повернулось къ свту, ваше первое впечатлніе, при вид его, было бы довольно грустное и пробудило бы въ вашей душ участіе, смшанное съ уваженіемъ, потому что это лицо потеряло уже живой, радостный характеръ юности: между бровями его образовалась морщина, подъ глазами и между оконечностями ноздрей и рта проходили линіи, говорившія объ истом,— цвтъ лица былъ желто-зеленый, губы блдныя. Лта, проведенныя въ занятіяхъ, уже посяли смена разслабленія и болзни. Но если взоръ вашъ остановится доле на выраженіи липа, то ваше состраданіе постепенно уступитъ мсто какому-то тревожному, непріятному чувству,— чувству, имющему близкое сходство со страхомъ. Вы увидли бы ясный отпечатокъ ума обработаннаго и въ то же время почувствовали бы, что въ этой обработк было что-то громадное, грозное. Замтнымъ контрастомъ этому лицу, преждевременно устарвшему и не по лтамъ умному, служило здоровое, круглое лицо Оливера, съ томными, голубыми глазами, устремленными прямо на проницательные глаза брата, какъ будто въ эту минуту Оливеръ всми силами старался уловить изъ нихъ хоть одинъ лучъ того ума, которымъ сіяли глаза Рандаля, какъ свтомъ звзды — чистымъ и холоднымъ. При удар Франка, въ томныхъ голубыхъ глазахъ Оливера заискрилось одушевленіе, и онъ отскочилъ отъ брата въ сторону. Маленькая двочка откинула съ лица спустившіеся локоны и устремила на свою мама взглядъ, выражавшій испугъ и удивленіе.
Молодой студентъ нахмурилъ брови и съ видомъ человка, котораго ничто не занимаетъ, снова углубился въ книги.
— Ахъ, Боже мой! вскричала мистриссъ Лесли: — кто бы это могъ быть? Оливеръ! сію минуту прочь, отъ окна: тебя увидятъ. Джульета! сбгай…. нтъ, позвони въ колокольчикъ…. нтъ, нтъ, бги на лстницу и скажи, что дома нтъ. Нтъ дома, да и только, повторяла мистриссъ Лесли выразительно.
Кровь Монтфиджета заиграла въ ней.
Спустя минуту, за дверьми гостиной послышался громкій ребяческій голосъ Франка.
Рандаль слегка вздрогнулъ.
— Это голосъ Франка Гэзельдена, сказалъ онъ.— Мама, я желалъ бы его видть.
— Видть его! повторила мистриссъ Лесли, съ крайнимъ изумленіемъ: — видть его! когда наша комната въ такомъ положеніи.
Рандаль могъ бы замтить, что положеніе комнаты нисколько не хуже обыкновеннаго, но не сказалъ ни слова. Легкій румянецъ какъ быстро показался на его лиц, такъ же быстро и исчезъ съ него, вслдъ за тмъ онъ прислонился щекой къ рук и крпко сжалъ губы.
Наружная дверь затворилась съ угрюмымъ, негостепріимнымъ скрипомъ, и въ комнату, въ стоптанныхъ башмакахъ, вошла служанка, съ визитной карточкой.
— Кому эта карточка? Дженни, подай ее мн! вскричала мистриссъ Лесли.
Но Дженни отрицательно кивнула головой, положила карточку на конторку подл Рандаля и исчезла, не сказавъ ни слова.
— Рандаль! Рандаль! взгляни, взгляни, пожалуста! вскричалъ Оливеръ, снова бросившись къ окну: — взгляни, какая миленькая срая лошадка.
Рандаль приподнялъ голову… мало того: онъ нарочно подошелъ къ окну и устремилъ минутный взоръ на рзвую шотландскую лошадку и на щегольски одтаго прекраснаго наздника. Въ эту минуту перемны пролетали по лицу Рандаля быстре облаковъ по небу въ бурную погоду. Въ эту минуту вы замтили бы въ выраженіи лица его, какъ зависть смнялась досадою, и тогда блдныя губы его дрожали, кривились, брови хмурились, вы замтили бы, какъ надежда и самоуваженіе разглаживали его брови и вызывали на лицо надменную улыбку, и потомъ все по прежнему становилось холодно, спокойно, неподвижно въ то время, какъ онъ возвращался къ своимъ дламъ, слъ за нихъ съ ршимостью и вполголоса сказалъ:
— Знаніе есть сила!
Мистриссъ Лесли подошла къ Рандалю съ сильнымъ душевнымъ волненіемъ и нкоторымъ замшательствомъ, она нагнулась черезъ плечо Рандаля и прочитала карточку. Въ подражаніе печатному шрифту, на ней написано было чернилами: ‘М. Франкъ Гэзельденъ’, и потомъ сейчасъ же подъ этими словами, на скорую руку и не такъ отчетливо, написано было карандашомъ слдующее:
‘Любезный Лесли, очень жалю, что не засталъ тебя. Прізжай къ намъ, пожалуста.’
— Ты подешь, Рандаль? спросила мистриссъ Лесли, посл минутнаго молчанія.
— Не знаю, не думаю.
— Почему же ты не можешь хать? у тебя есть хорошее модное платье. Ты можешь хать куда теб вздумается, не такъ, какъ эти дти.
И мистриссъ Лесли съ сожалніемъ взглянула на грубую, изношенную курточку Оливера и оборванное платьице маленькой Джульеты.
— Все, что я имю теперь, я обязанъ этимъ мистеру Эджертону, и потому долженъ соображаться съ его желаніями. Я слышалъ, что онъ не совсмъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ этими Гэзельденами, сказалъ Рандаль, и потомъ, взглянувъ на брата своего, который казался крайне огорченнымъ, онъ присовокупилъ довольно ласково, но сквозь эту ласку проглядывала холодная надменность: — все, что я отнын буду имть, Оливеръ, этимъ буду обязанъ себ одному, и тогда, если мн удастся возвыситься, я возвышу и мою фамилію.
— Милый, дорогой мой Рандаль! сказала мистриссъ Лесли, нжно цалуя его въ лобъ: — какое у тебя доброе сердце!
— Нтъ, маменька: по моему, съ добрымъ сердцемъ трудне сдлать большіе успхи въ свт, чмъ твердой волей и хорошей памятью, отвчалъ Рандаль отрывисто и съ видомъ пренебреженія.— Однако, я больше не могу читать теперь. Пойдемъ прогуляться, Оливеръ.
Сказавъ это, онъ отвелъ эти себя руку матери и вышелъ изъ комнаты.
Рандаль уже былъ на лугу, когда Оливеръ присоединился къ нему. Не замчая брата своего, онъ продолжалъ итти впередъ быстро, большими шагами и въ глубокомъ молчаніи. Наконецъ онъ остановился подъ тнью стараго дуба, который уцллъ отъ топора потому только, что по старости своей никуда больше не годился, какъ на дрова. Дерево стояло на пригорк, съ котораго взору представлялся ветхій домъ, не мене того ветхая церковь и печальная, угрюмая деревня.
— Оливеръ, сказалъ Рандаль сквозь зубы, такъ что голосъ его похожъ былъ на шипнье: — Оливеръ, вотъ подъ самымъ этимъ деревомъ я въ первый разъ ршился….
Рандаль замолчалъ.
— На что же ты ршился, Рандаль?
— Читать съ прилежаніемъ. Знаніе есть сила.
— Но, мн кажется, ты и безъ того любилъ читать.
— Я! воскликнулъ Рандаль.— Такъ ты думаешь, что я люблю чтеніе?
Оливеръ испугался.
—Ты знаешь, продолжалъ Рандаль: — что мы, Лесли, не всегда находились въ такомъ нищенски-бдномъ состояніи. Ты знаешь, что и теперь еще существуетъ человкъ, который живетъ въ Лондон на Гросвеноръ-Сквер, и который богатъ, очень богатъ. Его богатство перешло къ нему отъ фамиліи Лесли: этотъ человкъ, Оливеръ, мой покровитель, и очень-очень добръ ко мн.
Съ каждымъ изъ этихъ словъ Рандаль становился угрюме.
— Пойдемъ дальше, сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія: — пойдемъ.
Прогулка снова началась, она совершалась быстре прежняго, братья молчали.
Они пришли наконецъ къ небольшому, мелкому потоку и, перепрыгивая по камнямъ, набросаннымъ въ одномъ мст его, очутились на другомъ берегу, не замочивъ подошвы.
— Не можешь ли ты, Оливеръ, сломить мн вонъ этотъ сукъ? отрывисто сказалъ Рандаль, указывая на дерево.
Оливеръ механически повиновался, и Рандаль, ощипавъ листья и оборвавъ лишнія втки, оставилъ на конц развилину и этой развилиной началъ разбрасывать большіе камни.
— Зачмъ ты это длаешь, Рандаль? спросилъ изумленный Оливеръ.
— Теперь мы на другой сторон ручья, и по этой дорог мы больше не пойдемъ. Намъ не нужно переходить бродъ по камнямъ!… Прочь ихъ, прочь!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА XIII.

На другое утро посл поздки Франка Гэзельдена въ Рудъ-Голлъ, высокородный Одлей Эджертонъ, почетный членъ Парламента, сидлъ въ своей библіотек и, въ ожиданіи прибытія почты, пилъ, передъ уходомъ въ должность, чай и быстрымъ взоромъ пробгалъ газету.
Между мистеромъ Эджертономъ и его полу-братомъ усматривалось весьма малое сходство, можно сказать даже, что между ними не было никакого сходства, кром того только, что оба они были высокаго роста, мужественны и сильны. Атлетическій станъ сквайра начиналъ уже принимать то состояніе тучности, которое у людей, ведущихъ спокойную и безпечную жизнь, при переход въ лта зрлаго мужества, составляетъ, по видимому, натуральное развитіе организма. Одлей, напротивъ того, имлъ расположеніе къ худощавости, и фигура его, хотя и связанная мускулами твердыми какъ желзо, имла въ то же время на столько стройности, что вполн удовлетворяла столичнымъ идеямъ объ изящномъ сложеніи. Въ его одежд, въ его наружности,— въ его tout ensemble,— проглядывали вс качества лондонскаго жителя. Въ отношеніи къ одежд онъ обращалъ строгое вниманіе на моду, хотя это обыкновеніе и не было принято между дятельными членами Нижняго Парламента. Впрочемъ, и то надобно сказать, Одлей Эджертонъ всегда казался выше своего званія. Въ самыхъ лучшихъ обществахъ онъ постоянно сохранялъ мсто значительной особы, и, какъ кажется, успхъ его въ жизни завислъ собственно отъ его высокой репутаціи въ качеств ‘джентльмена’.
Въ то время, какъ онъ сидитъ, нагнувшись надъ журналомъ, вы замчаете какую-то особенную прелесть въ поворот его правильной и прекрасной головы, покрытой темно-каштановыми волосами — темно-каштановыми, несмотря на красноватый отливъ — плотно остриженной сзади и съ маленькой лысиной спереди, которая нисколько не безобразитъ его, но придаетъ еще боле высоты открытому лбу. Профиль его прекрасный: съ крупными правильными чертами, мужественный и нсколько суровый. Выраженіе лица его — не такъ какъ у сквайра — не совсмъ открытое, но не иметъ оно той холодной скрытности, которая замтна въ серьёзномъ характер молодого Лесли, напротивъ того, вы усматриваете въ немъ скромность, сознаніе собственнаго своего достоинства и умнье управлять своими чувствами, что и должно выражаться на физіономіи человка, привыкшаго сначала обдумать и уже потомъ говорить. Всмотрвшись въ него, васъ нисколько не удивитъ народная молва, что онъ не иметъ особенныхъ способностей длать сильныя возраженія: онъ просто — ‘дльный адвокатъ’. Его рчи легко читаются, но въ нихъ не замтно ни риторическихъ украшеній, ни особенной учености. Въ немъ нтъ излишняго юмору, но зато онъ одаренъ особеннымъ родомъ остроумія, можно сказать, равносильнаго важной и серьёзной ироніи. Въ немъ не обнаруживается ни обширнаго воображенія, ни замчательной утонченности разсудка, но если онъ не ослпляетъ, зато и не бываетъ скучнымъ — качество весьма достаточное, чтобъ быть свтскимъ человкомъ. Его везд и вс считали за человка, одареннаго здравымъ умомъ и врнымъ разсудкомъ.
Взгляните на него теперь, когда онъ оставляетъ чтеніе журнала и суровыя черты лица его сглаживаются. Вамъ не покажется удивительнымъ и нетрудно будетъ убдиться въ томъ, что этотъ человкъ былъ нкогда большимъ любимцемъ женщинъ, и что онъ по сіе время еще производитъ весьма значительное впечатлніе въ гостиныхъ и будуарахъ. По крайней мр никто не удивлялся, когда богатая наслдница Клементина Лесли, родственница лорда Лэнсмера, находившаяся подъ его опекою — молоденькая лэди, отвергнувшая предложенія трехъ наслдственныхъ британскихъ графовъ — сильно влюбилась, какъ говорили и увряли ея искреннія подруги, въ Одлея Эджертона. Хотя желаніе Лэнсмеровъ состояло въ томъ, чтобы богатая наслдница вышла замужъ за сына ихъ лорда л’Эстренджа, но этотъ молодой джентльменъ, котораго понятія о супружеской жизни совпадали съ эксцентричностью его характера, ни подъ какимъ видомъ не раздлялъ намренія родителей и, если врить городскимъ толкамъ, былъ главнымъ участникомъ въ устройств партіи между Клементиной и другомъ своимъ Одлеемъ. Партія эта, несмотря на расположеніе богатой наслдницы къ Эджертону, непремнно требовала посторонняго содйствія, потому что, деликатный во всхъ отношеніяхъ, мистеръ Эджертонъ долго колебался. Сначала онъ отказывался отъ нея потому, что состояніе его было гораздо мене того, какъ полагали, и что, несмотря на всю любовь и уваженіе къ невст, онъ не хотлъ даже допустить идеи быть обязаннымъ своей жен. Въ теченіе этой нершимости, л’Эстренджъ находился вмст съ полкомъ за границей, но, посредствомъ писемъ къ своему отцу и къ кузин Клементин, онъ ршился открыть переговоры и успшнымъ окончаніемъ ихъ совершенно разсялъ всякія, со стороны Одлея, сомннія, такъ что не прошло и года, какъ мистеръ Эджертонъ получилъ руку богатой наслдницы. Брачныя условія касательно ея приданаго, большею частію состоящаго изъ огромныхъ капиталовъ, были заключены необыкновенно выгодно для супруга, потому что хотя капиталъ во время жизни супруговъ оставался нераздльнымъ, на случай могущихъ быть дтей, но если кто нибудь изъ нихъ умретъ, не оставивъ законныхъ наслдниковъ, то все безъ ограниченія переходило въ вчное владніе другому. Миссъ Лесли, по согласію которой и даже по ея предложенію сдлана была эта оговорка, если и обнаруживала великодушную увренность въ мистер Эджертон, зато нисколько не оскорбляла своихъ родственниковъ, впрочемъ, и то надобно замтить, у миссъ Лесли не было такихъ близкихъ родственниковъ, которые имли бы право распространять свои требованія на ея наслдство. Ближайшій ея родственникъ, и слдовательно законный наслдникъ, былъ Харли л’Эстренджъ, а если этотъ наслдникъ оставался довольнымъ такимъ распоряженіемъ, то другіе не имли права выражать свои жалобы. Родственная связь между нею и фамиліей Лесли изъ Рудъ-Голла была, какъ мы сейчасъ увидимъ, весьма отдаленная.
Мистеръ Эджертонъ, сейчасъ же посл женитьбы, принялъ дятельное участіе въ длахъ Нижняго Парламента. Положеніе его въ обществ сдлалось тогда самымъ выгоднымъ, чтобъ начинать блестящую каррьеру. Его слова въ ту пору о состояніи провинцій принимали большую значительность, потому что онъ находился въ нкоторой отъ нея зависимости. Его таланты много выиграли чрезъ изобиліе, роскошь и богатство его дома на Гросвеноръ-Сквэр, чрезъ уваженіе, внушаемое имъ къ своей особ, какъ къ человку, положившему своей жизни прочное основаніе, и наконецъ чрезъ богатство, дйствительно весьма большое и народными толками увеличиваемое до богатства Креза. Успхи Одлея Эджертона далеко превосходили вс раннія отъ него ожиданія. Съ самого начала онъ занялъ то положеніе въ Нижнемъ Парламент, которое требовало особеннаго умнья, чтобъ утвердиться на немъ, и большого знанія свта, чтобъ не навлечь на себя обвиненія въ томъ, что оно занимается человкомъ безъ всякихъ способностей, изъ одной только прихоти, утвердиться же на этомъ мст для человка честолюбиваго было особенно выгодно. Короче сказать, мистеръ Эджертонъ занялъ въ Парламент положеніе такого человка, который принадлежитъ на столько къ своей партіи, на сколько требовалось, чтобъ въ случа нужды имть отъ нея подпору,— и въ то же время онъ на столько былъ свободенъ отъ нея, на сколько нужно было, чтобы при нкоторыхъ случаяхъ подать свой голосъ, выразить свое собственное мнніе.
Какъ приверженецъ и защитникъ системы торіемъ, онъ совершенно отдлился отъ провинціальной партіи и всегда оказывалъ особенное уваженіе къ мнніямъ большихъ городокъ. Нe забгая впередъ современнаго стремленія политическаго духа и не отставая отъ него, онъ съ той дальновидной расчетливостью достигалъ своей цли, которую совершенное знаніе свта доставляетъ иногда великимъ политикамъ. Онъ былъ такой прекрасный барометръ для наблюденія той перемнчивой погоды, которая называется общественнымъ мнніемъ, что могъ бы участвовать въ политическомъ отдл газеты Times. Очень скоро, и даже съ умысломъ, онъ поссорился съ своими лэнсмерскими избирателями и ни разу уже боле не заглядывалъ въ этотъ округъ,— быть можетъ, потому, что это имло тсную связь съ весьма непріятными воспоминаніями. Его спичи, возбуждавшіе такое негодованіе въ Лэнсмер, въ то же время приводили въ восторгъ одинъ изъ нашихъ торговыхъ городовъ, такъ что при слдующихъ выборахъ этотъ городъ почтилъ мистера Эджертона правомъ быть его представителемъ. Въ ту пору, до преобразованія Парламента, большіе торговые города избирали себ членовъ изъ среды людей весьма замчательныхъ. И тотъ изъ членовъ вполн могъ гордиться своимъ положеніемъ въ Парламент, кто уполномочивался выражать и защищать мннія первйшихъ купцовъ Англіи.
Мистриссъ Эджертонъ прожила въ брачномъ состояніи нсколько лтъ. Дтей она не оставила. Правда, были двое, но и т скончались на первыхъ порахъ своего младенчества. Поэтому все женино состояніе перешло въ неоспоримое и неограниченное владніе мужа.
До какой степени вдовецъ сокрушался потерею своей жены, онъ не обнаружилъ этого передъ свтомъ. И въ самомъ дл, Одлей Эджертонъ былъ такой человкъ, который еще съ дтскаго возраста пріучилъ себя скрывать волненія души своей. На нсколько мсяцевъ онъ самого себя схоронилъ въ деревн,— въ какой именно, никому не было извстно. По возвращеніи лицо его сдлалось замтно угрюме, въ привычкахъ же его и занятіяхъ не открывалось никакой перемны, исключая разв той, что вскор онъ получилъ въ Парламент оффиціальную должность и по этому случаю сдлался дятельне прежняго.
Мастеръ Эджертонъ, въ денежныхъ отношеніяхъ, всегда считался щедрымъ и великодушнымъ. Не разъ было замчено, что на капиталы богатаго человка весьма часто возникаютъ съ той или другой стороны различнаго рода требованія. Мы же при этомъ должны сказать, что никто такъ охотно не соглашался съ подобными требованіями, какъ Одлей Эджертонъ. Но между всми его благотворительными поступками ни одинъ, по видимому, не заслуживалъ такой похвалы, какъ великодушіе, оказанное сыну одного изъ бдныхъ и дальнихъ родственниковъ покойной жены, именно старшему сыну мистера Лесли изъ Рудъ-Голла.
Здсь, слдуетъ замтить, поколнія четыре назадъ проживалъ нкто сквайръ Лесли, человкъ, обладающій множествомъ акровъ земли и дятельнымъ умомъ. Случилось такъ, что между этимъ сквайромъ и его старшимъ сыномъ возникло большое несогласіе, по поводу котораго хотя сквайръ и не лишилъ преступнаго сына наслдства, но до кончины своей отдлилъ половину благопріобртеннаго имнія младшему сыну.
Младшій сынъ одаренъ былъ отъ природы прекрасными способностями и характеромъ, которые вполн оправдывала распоряженіе родителя. Онъ увеличилъ свое богатство и чрезъ общественную службу, а такъ же и чрезъ хорошую женитьбу, сдлался въ короткое время человкомъ извстнымъ и замчательнымъ. Потомки слдовали его примру и занимали почетныя мста между первыми членами Нижняго Парламента. Это продолжалось до послдняго изъ нихъ, который, умирая, оставилъ единственной наслдницей и представительницей рода Лесли дочь Клементину, впослдствіи вышедшую замужъ за мистера Эджертона.
Между тмъ старшій сынъ вышеприведеннаго сквайра, получивъ наслдство, промоталъ изъ него большую часть, а чрезъ дурныя наклонности и довольно низкія связи усплъ унизить даже достоинство своего имени. Его наслдники подражали ему до тхъ поръ, пока отцу Рандаля, мистеру Маундеру Слюгъ Лесли, не осталось ничего, кром ветхаго дома, который у нмцевъ называется Stammschloss, и нсколько акровъ жалкой земли, окружавшей этотъ домъ.
Хотя вс сношенія между этими двумя отраслями одной фамиліи прекратились совершенно, однако же, младшій братъ постоянно питалъ уваженіе къ старшему, какъ къ глав дома Лесли. Поэтому нкоторые полагали, что мистриссъ Эджертонъ на смертномъ одр поручала попеченію мужа бдныхъ однофамильцевъ ея и родственниковъ. Предположеніе это еще боле оправдывалось тмъ, что Одлей, возвратясь посл кончины мистриссъ Эджертонъ въ Лондонъ, немедленно отправилъ къ мистеру Маундеру Лесли пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые, какъ онъ говорилъ, жена его, не оставивъ письменнаго завщанія, изустно предназначила въ пользу того джентльмена, и кром того Одлей просилъ позволенія принять на свое попеченіе воспитаніе Рандаля Лесли.
Мистеръ Mayндеръ Лесли съ помощію такого капитала могъ бы сдлать весьма многое для своего маленькаго имнія или могъ бы на проценты съ него доставлять матеріяльныя пособія домашнему комфорту. Окрестный стряпчій, пронюхавъ объ этомъ неожиданномъ наслдств мистера Лесли, поспшилъ прибрать деньги къ своимъ рукамъ, подъ предлогомъ пустить ихъ въ весьма выгодные обороты. Но лишь только пять тысячъ фунтовъ поступили въ его распоряженіе, какъ онъ немедленно отправился вмст съ ними въ Америку.
Между тмъ Рандаль, помщенный мистеромъ Эджертономъ въ превосходную приготовительную школу, съ перваго начала не обнаруживалъ ни малйшихъ признаковъ ни прилежанія, ни талантовъ, но передъ самымъ выпускомъ его изъ школы въ нее поступилъ, въ качеств классическаго наставника, молодой человкъ, окончившій курсъ наукъ къ Оксфордскомъ университет. Необыкновенное усердіе новаго учителя и совершенное знаніе своего дла произвели большое вліяніе за всхъ вообще учениковъ, а на Рандаля Лесли въ особенности. Вн классовъ учитель много говорилъ о польз и выгодахъ образованія и впослдствіи, въ весьма непродолжительномъ времени, обнаружилъ эти выгоды въ лиц своей особы. Онъ превосходно описалъ греческую комедію, и духовная коллегія, изъ которой онъ былъ исключенъ за нкоторыя отступленія отъ строгаго образа жизни, снова приняла его въ свои объятія, наградивъ его ученой степенью. Спустя нсколько времени, онъ принялъ священническій санъ, сдлался наставникомъ въ той же коллегіи, отличился еще боле написаннымъ трактатомъ объ удареніяхъ греческаго языка, получилъ прекрасное содержаніе и, какъ вс полагали, былъ на прямой дорог къ епископскому сану. Этотъ-то молодой человкъ и поселилъ къ Рандал Лесли весьма сильную жажду познанія, такъ что при поступленіи мальчика въ Итонскую школу онъ занялся науками съ такимъ усердіемъ и непоколебимостью, что слава его вскор долетла до Одлея Эджертона. Съ этого времени Одлей принималъ самое живое, почти отеческое, участіе въ блестящемъ итонскомъ студент, и во время вакацій Рандаль всегда проводилъ нсколько дней у своего покровителя.
Я сказалъ уже, что поступокъ Эджертона, въ отношеніи къ мальчику, былъ боле достоинъ похвалы, нежели большая часть тхъ примровъ великодушія, за которые его превозносили, тмъ боле, что за это свтъ не рукоплескалъ ему. Впрочемъ, все, что человкъ творить внутри пространства своихъ родственныхъ связей, не можетъ нести съ собой того блеска, которымъ облекается щедрость, обнаруживаемая при публичныхъ случаяхъ. Вроятно, это потому, что помощь, оказанная родственнику, или ставится ни во что, или считается, въ строгомъ смысл слова, за прямую обязанность. Сквайръ Гэзельденъ справедливо замчалъ, что Рандаль Лесли, по родственнымъ связямъ, находился гораздо ближе къ Гэзельденамъ, чмъ къ мистеру Эджертону, и это доказывается тмъ, что ддъ Рандаля былъ женатъ на миссъ Гэзельденъ (самая высокая связь, которую бдная отрасль фамиліи Лесли образовала со времени вышеприведеннаго раздла). Но Одлей Эджертонъ, по видимому, вовсе не зналъ этого факта. Не будучи потомкомъ Гэзельденовъ, онъ не безпокоился объ ихъ генеалогіи, а кром того, оказывая помощь бднымъ Лесли, онъ далъ понять имъ, что примръ его великодушія должно приписать единственно его уваженію къ памяти и родству покойной мистриссъ Эджертонъ. Съ своей стороны, сквайръ въ щедрости Одлея Эджертона къ фамиліи Лесли видлъ сильный упрекъ своему собственному невниманію къ этимъ бднякамъ, и потому ему сдлалось вдвое прискорбне, когда въ дом его упомянули имя Рандаля Лесли. Но дло въ томъ, что Лесли изъ Рудъ-Голла до такой степени избгали всякаго вниманія, что сквайръ дйствительно забылъ объ ихъ существованіи. Онъ только тогда и вспомнилъ о нихъ, когда Рандаль сдлался обязаннымъ его брату, и тутъ онъ почувствовалъ сильное угрызеніе совсти въ томъ, что кром его, главы Гэзельденовъ, ни кто бы не долженъ былъ подать руку помощи внуку Гэзельдена.
Изъяснивъ такимъ образомъ хотя и скучновато положеніе Одлея Эджертона въ свт или въ отношеніи къ его молодому protg, и позволяю теперь ему выучить письма и читать ихъ.

ГЛАВА XIV.

Мистеръ Эджертонъ взглянулъ на груду писемъ, лежавшихъ передъ нимъ, нкоторыя изъ нихъ распечаталъ, потомъ, безъ всякаго вниманія, пробжалъ, разорвалъ и бросилъ въ пустой ящикъ. Люди, занимающіе въ обществ публичныя должности, получаютъ такое множество странныхъ писемъ, что ящики, предназначенные для грязной бумаги, никогда не остаются пусты. Письма отъ аматёровъ, свдущихъ въ финансовой части и предлагающихъ новые способы къ погашенію государственныхъ долговъ,— письма изъ Америки, выпрашивающія автографовъ,— письма отъ нжныхъ деревенскихъ маменекъ, рекомендующихъ, какъ какое нибудь чудо, своего сынка, для помщенія въ королевскую службу,— письма, подписанныя какой нибудь Матильдой или Каролиной, и извщающія, что Каролина или Матильда видла портретъ мистера Эджертона на выставк, и что сердце, неравнодушное къ прелестямъ этого портрета, можно найти въ Пикадилли, подъ No такимъ-то,— письма отъ нищихъ, самозванцевъ, сумасшедшихъ, спекуляторовъ и шарлатановъ, и вс имъ подобныя письма служатъ пищею пустому ящику.
Изъ разсмотрнной корреспонденціи мистеръ Эджертонъ сначала отобралъ дловыя письма и методически положилъ ихъ въ одно отдленіе бумажника, и потомъ письма отъ частныхъ людей, которыя также тщательно положилъ въ другое отдленіе. Послднихъ было всего только три: одно — отъ управляющаго, другое — отъ Харли л’Эстренджа, и третье — отъ Рандаля Лесли. Мистеръ Эджертонъ имлъ обыкновеніе отвчать за получаемыя письма въ контор, и въ эту-то контору, спустя нсколько минутъ, онъ направилъ свой путь. Не одинъ прохожій оборачивался назадъ, чтобъ еще разъ взглянуть на мужественную фигуру человка, сюртукъ котораго, несмотря на знойный лтній день, былъ застегнутъ на вс пуговицы и, какъ нельзя лучше, обнаруживалъ стройный станъ и могучую грудь прекраснаго джентльмена. При вход въ Парламентскую улицу, къ Одлею Эджертону присоединялся одинъ изъ его сослуживцевъ, который также спшилъ въ свою контору.
Сдлавъ нсколько замчаній насчетъ послдняго парламентскаго засданія, этотъ джентльменъ сказалъ:
— Да кстати, не можешь ли ты обдать у меня въ субботу? ты встртишься съ Лэнсмеромъ. Онъ пріхалъ сюда подавать голосъ за насъ въ понедльникъ.
— Въ этотъ день я просилъ къ себ нкоторыхъ знакомыхъ, отвчалъ мистеръ Эджертонъ: — но это можно будетъ отложить до другого раза. Я вижу лорда Лэнсмера слишкомъ рдко, чтобъ пропустить какой бы то ни было случай видться съ человкомъ, котораго уважаю.
— Такъ рдко! Правда, онъ очень мало бываетъ въ город, но что теб мшаетъ създить къ нему въ деревню? О, еслибъ ты зналъ, какая чудная охота тамъ, какой пріятный старинный домъ?
— Мой милый Вестбурнъ, неужели ты не знаешь, что этотъ домъ — пітіит vicina Cremonae — находится въ ближайшемъ сосдств съ мстечкомъ, гд меня ненавидятъ.
— Ха, ха! да, да. Теперь я помню, что ты поступилъ въ первый разъ въ Парламентъ въ качеств депутата того уютнаго мстечка. Однако, самъ Лэнсмеръ не находилъ ничего предосудительнаго въ мнніяхъ, которыя ты излагалъ въ ту пору Парламенту.
— Нисколько! Онъ велъ себя превосходно, да, кром того, я въ весьма короткихъ отношеніяхъ съ д’Эстренджемъ.
— Скажи пожалуста, прізжаетъ ли когда нибудь этотъ чудакъ въ Англію?
— Прізжаетъ,— обыкновенно разъ въ годъ, на нсколько дней собственно затмъ, чтобы повидаться съ отцомъ и матерью, а потомъ снова отправиться на континентъ.
— Я ни разу не встрчалъ его.
— Онъ прізжаетъ въ сентябр или октябр, когда тебя, безъ всякаго сомннія, не бываетъ въ город, и Лэнсмеры нарочно для этого являются сюда.
— Почему же не онъ детъ къ нимъ?
— Полагаю потому, что человку, пріхавшему въ теченіе года на нсколько дней, найдется бездна дла въ самомъ Лондон.
— Что, онъ такъ же забавенъ, какъ и прежде?
Эджертонъ кивнулъ головой.
— И такъ же замчателенъ, какимъ онъ могъ бы быть, продолжалъ лордъ Вестбурнъ.
— И такъ же знаменитъ, какъ долженъ быть! возразилъ Эджертонъ, довольно сухо: — знаменитъ, какъ офицеръ, который служилъ образцомъ на ватерлооскомъ пол, какъ ученый человкъ съ самымъ утонченнымъ вкусомъ и какъ благовоспитанный джентльменъ.
— Мн очень пріятно слышать, какъ одинъ другого хвалитъ, и хвалитъ такъ горячо. Въ ныншнія дурныя времена это диковинка, отвчалъ лордъ Вестбурнъ.— Но все же, хотя отъ л’Эстренджа и нельзя отнять тхъ отличныхъ качествъ, которыя ты приписываешь ему, согласись самъ, что онъ, проживая за границей, расточаетъ свою жизнь по пустому?
— И старается, по возможности, быть счастливымъ, ты, вроятно, я это хочешь сказать, Вестбурнъ? Совершенно ли ты увренъ въ томъ, что мы, оставаясь здсь, не расточаемъ своей жизни?… Однако, мн нельзя дожидаться отвта. Мы стоимъ теперь у дверей моей темницы.
— Значитъ до субботы?
— До субботы. Прощай.
Слдующій часъ и даже, можетъ быть, боле, мистеръ Эджертонъ былъ занятъ длами. Посл того, уловивъ свободный промежутокъ времени (и именно въ то время, какъ писецъ составлялъ, по его приказанію, донесеніе), онъ занялся отвтами за полученныя письма. Дловыя письма не требовали особеннаго труда, отложивъ въ сторону приготовленные отвты на нихъ, онъ вынулъ изъ бумажника письма, которыя называлъ приватными.
Прежде всего онъ занялся письмомъ своего управителя. Письмо это было чрезвычайно длинно, но отвтъ на него заключался въ трехъ строчкахъ. Самъ Питтъ едва ли былъ небрежне Одлея Эджертона къ своимъ частнымъ дламъ и интересамъ, а несмотря на то, враги Одлея Эджертона называли его эгоистомъ.
Второе письмо онъ написалъ къ Рандалю, и хотя длинне перваго, но оно не было растянуто. Вотъ что заключалось въ немъ:
‘Любезный мистеръ Лесли! вы спрашиваете моего совта, должно ли принять приглашеніе Франка Гэзельдена пріхать къ нему погостить. Я вижу въ этомъ вашу деликатность и дорого цню ее. Если васъ приглашаютъ въ Гэзельденъ-Голлъ, то я не нахожу къ тому ни малйшаго препятствія. Мн было бы очень непріятно, еслибъ вы сами навязались на это посщеніе. И вообще, мн кажется, что молодому человку, которому самому предстоитъ пробивать себ дорогу въ жизни, гораздо лучше избгать всхъ дружескихъ сношеній съ тми молодыми людьми, которые не связаны съ нимъ ни узами родства, ни стремленіемъ на избранномъ поприщ къ одинаковой цли.
‘Какъ скоро кончится этотъ визитъ, совтую вамъ прибыть въ Лондонъ. Донесеніе, полученное много о вашихъ успхахъ въ Итонской школ, длаетъ, по моему сужденію, возвращеніе ваше необходимымъ. Если вашъ батюшка не встрчаетъ препятствія, то я полагаю, съ наступленіемъ будущаго учебнаго года, перемститъ васъ въ Оксфордскій университетъ. Для облегченія вашихъ занятій, я нанялъ домашняго учителя, который, судя по вашей высокой репутаціи въ Итон, полагаетъ, что вы сразу поступите въ число студентовъ одной изъ университетскихъ коллегій. Если такъ, то я съ полною увренностію буду смотрть на вашу каррьеру въ жизни.
‘Остаюсь какъ благосклонный другъ и искренній доброжелатель

Л. Э.’

Читатель, вроятно, замтилъ, что въ этомъ письм соблюдены условія холодной формальности. Мистеръ Эджертонъ не называлъ своего protg ‘любезнымъ Рандалемъ’, что, по видимому, было бы гораздо натуральне, но употребилъ холодное, жосткое названіе: ‘любезный мистеръ Лесли’. Кром того онъ намекаетъ что этому мальчику предстоитъ самому прокладывать себ дорогу въ жизни. Не хотлъ ли онъ этимъ намекомъ предостеречь юношу отъ слишкомъ увренныхъ понятій о наслдств, которыя могли пробудиться въ немъ при мысли о великодушіи его покровителя?
Письмо къ лорду л’Эстренджу совершенно отличалось отъ двухъ первыхъ. Оно было длинно и наполнено такимъ собраніемъ новостей и городскихъ сплетенъ, который всегда бываютъ виторесны для вашихъ друзей съ чужеземныхъ краяхъ: но было написано свободно и, какъ кажется, съ желаніемъ развеселить или по крайней вр не взвести скуки на своего пріятеля. Вы легко могли бы замтить, что письмо мистера Эджертона служило отвтомъ на письмо, проникнутое грустью,— могли бы замтить, что въ дух, въ которомъ оно было написано, и въ самомъ содержаніи его проглядывала любовь, даже до нжности, къ которой едва ли былъ способенъ Одлей Эджертонъ, судя во предположеніямъ тхъ, кто коротко зналъ и искренно любилъ его. Но, несмотря на то, въ томъ же самомъ письм замтна была какая-то принужденность, которую, быть можетъ, обнаружила бы одна только тонкая проницательность женщины. Оно не имло той откровенности, той сердечной теплоты, которая должна бы характеризировать письма двухъ друзей, преданныхъ одинъ другому съ ранняго дтства, и которыми дышала вс коротенькія, разбросанныя безъ всякой связи сентенціи его корреспондента. Но гд же боле всего обнаруживалась эта принужденность? Эджертонъ, кажется, нисколько не стсняетъ себя тамъ, гд перо его скользитъ гладко, и именно въ тхъ мстахъ, которыя не относятся до его личности. О себ онъ ничего не говоритъ: вотъ въ этомъ-то и состоитъ недостатокъ его дружескаго посланія. Онъ избгаетъ всякаго сношенія съ міромъ внутреннимъ: не заглядываетъ въ свою душу, не совтуется съ чувствами. Но можетъ статься и то, что этотъ человкъ не иметъ ни души, ни чувствъ. Да и возможно ли ожидать, чтобъ степенный лордъ, въ практической жизни котораго утра проводятся въ оффиціальныхъ занятіяхъ, а ночи поглощаются разсмотрніемъ парламентскихъ билей, могъ писать тмъ же самымъ слогомъ, какъ и безпечный мечтатель среди сосенъ Равенны или на берегахъ озера Комо?
Одлей только что кончилъ это письмо, какъ ему доложили о прибытіи депутаціи одного провинціяльнаго городка, членамъ котораго для свиданія съ нимъ назначено было два часа. Надобно замтить, что въ Лондон не было ни одной конторы, въ которой депутаціи принимались бы такъ скоро, какъ въ контор мистера Эджертона.
Депутація вошла. Она состояла изъ двадцати особъ среднихъ лтъ. Несмотря на спокойную наружность членовъ, замтно было, что мы были сильно озабочены и явились въ Лондонъ защищать какъ свои собственные интересы, такъ и интересы своей провинціи, которымъ угрожала какая-то опасность по поводу представленнаго Эджертономъ биля.
Мэръ того города былъ главнымъ представителемъ депутаціи и ораторомъ. Отдавая ему справедливость, онъ говорилъ убдительно, но такимъ слогомъ, къ какому почетный членъ Парламента вовсе не привыкъ. Это былъ размашистый слогъ: нецеремонный, свободный и легкій,— слогъ, на которомъ любятъ выражаться американцы. Даже въ самой манер оратора было что-то такое, которое обнаруживало въ немъ временнаго жителя Соединенныхъ Штатовъ. Онъ имлъ пріятную наружность и въ то же время проницательный и значительный взглядъ,— взглядъ человка, который привыкъ смотрть весьма равнодушно ршительно на все, и который въ свободномъ выраженіи своихъ идей находилъ особенное удовольствіе.
Его сограждане, по видимому, оказывали мэру глубокое уваженіе.
Мистеръ Эджертонъ былъ весьма благоразуменъ, чтобъ оскорбиться довольно грубымъ обращеніемъ простого человка, и хотя онъ казался надменне прежняго, когда увидлъ, что замчанія его въ представленномъ бил опровергались чисто на чисто простымъ гражданиномъ, но отнюдь не показывалъ ему, что онъ обижается этимъ. Въ доказательствахъ мэра было столько основательности, столько здраваго смысла и справедливости, что мистеръ Эджертонъ со всею учтивостію общалъ принять ихъ въ полное соображеніе и потомъ откланялся всей депутаціи. Но не успла еще дверь затвориться, какъ снова растворилась, и мэръ представился одинъ, громко сказавъ своимъ товарищамъ:
— Я позабылъ сказать мистеру Эджертону еще кое-что, подождите меня внизу.
— Ну что, господинъ мэръ, сказалъ Одлей, указывая на стулъ:— что вы еще хотите сообщить мн?
Мэръ оглянулся назадъ, желая удостовриться, заперта ли дворъ, и потомъ, придвинувъ стулъ къ самому стулу мистера Эджертона, положилъ указательный палецъ на руку этого джентльмена и сказалъ:
— Я думаю, сэръ, я говорю съ человкомъ, который знакомъ со свтомъ.
Въ отвтъ на это мистеръ Эджертонъ только слегка кивнулъ головой и потихоньку отодвинулъ свою руку отъ прикосновенія чужого пальца.
— Вы замчаете, сэръ, что я обращаюсь не къ кому либо другому, а именно къ вамъ. Мы и безъ другихъ обойдемся. Вы знаете, что наступаетъ время выборовъ.
— Мн очень жаль, милостивый государь, что давишнія ваши замчанія нельзя такъ скоро примнить въ длу, весь вопросъ состоитъ теперь въ томъ: дйствительно ли торговля вашего города страдаетъ по нкоторымъ непредвидннымъ обстоятельствамъ, или…
— Позвольте, мистеръ Эджертонъ! рчь теперь идетъ не о нашемъ город, но о выборахъ. Какъ вы скажете, напримръ, пріятно ли вамъ будетъ имть двухъ лишнихъ депутатовъ отъ нашего города, которые, въ случа надобности, будутъ посл выборовъ поддерживать своего представителя?
— Безъ всякаго сомннія, пріятно, отвчалъ мастеръ Эджертонъ.
— Такъ знаете ли что — я могу сдлать это. Смю сказать, что весь городъ въ моемъ карман, да, конечно, онъ и долженъ быть, посл той огромной суммы денегъ, которую я трачу въ немъ. Извольте видть, мистеръ Эджертонъ, — я провелъ большую часть моей жизни въ Соединенныхъ Штатахъ, а потому, имя дло съ человкомъ опытнымъ, я говорю съ нимъ напрямикъ. Я самъ, милостивый государь, кое-что смекаю въ длахъ свта. Если вы сдлаете что нибудь для меня, то и я, съ своей стороны, готовъ оказать вамъ немаловажную услугу. Два лишніе голоса за такой прекрасный городъ, какъ нашъ, это что нибудь да значатъ,— какъ вы думаете?
— Я, право…. началъ было мастеръ Эджертонъ съ краткимъ изумленіемъ.
— Что тутъ говорить много! возразилъ мэръ придвигая свой стулъ еще ближе и прерывая должностную особу.— Я буду съ вами еще откровенне. Дло вотъ въ чемъ: я забралъ себ въ голову, что куда какъ было бы хорошо, еслибъ мн пожаловали дворянское достоинство. Удивляйтесь, мистеръ Эджертонъ, сколько вамъ угодно: дйствительно, съ моей стороны это самое нелпое желаніе, и все же мн бы хотлось, чтобъ меня звали сэръ Ричардъ. Вдь каждый человкъ иметъ свою исключительную слабость: почему же бы и мн не имть своей? Итакъ, если вы можете сдлать меня сэромъ Ричардомъ, то смло можете расчитывать при наступающихъ выборахъ на двухъ членовъ, само собою разумется, людей образованныхъ и опытныхъ, такихъ, какъ вы сами. Ну, что? кажется, я объяснилъ вамъ все дло и коротко и ясно?
— Я теряюсь въ догадкахъ, сэръ, сказалъ мистеръ Эджертонъ, вставая съ мста:— почему вы вздумали выбрать меня для такого весьма необыкновеннаго предложенія?
— Потому именно, что вы боле другихъ знакомы со свтомъ,— я уже, кажется, сказалъ вамъ объ этомъ, отвчалъ мэръ, кивая головой съ самодовольнымъ видомъ,— и потому еще, что, можетъ быть, вы пожелаете усилить свою партію. Не нужно, кажется, напоминать вамъ, что это остается между нами: скромность и честь должны стоять выше всего на свт.
— Милостивый государь, я очень обязанъ вамъ за ваше хорошее мнніе, но долженъ замтить, что въ длахъ подобнаго рода…..
— Понимаю, понимаю, возразилъ мэръ, снова прерывая мистера Эджертона: — вы уклоняетесь отъ прямого отвта,— и правильно длаете. Я увренъ, что вы заговорили бы совсмъ другое, еслибъ… Ну, да что и толковать объ этомъ!… Впрочемъ, знаете ли, у меня есть другая причина, по которой я ршился переговорить съ вами о моемъ маленькомъ желаніи. Вы, кажется, когда-то были представителемъ Лэнсмера, и полагаю, что поступленіемъ въ Парламентъ вы обязаны большинству всего только двухъ голосовъ,— не такъ ли?
— Я ршительно ничего не знаю о подробностяхъ этого выбора: я не участвовалъ въ немъ.
— Неужели? значитъ, къ вашему особенному счастью, двое моихъ родственниковъ присутствовали тамъ и подали въ вашу пользу свои голоса. Два голоса, и вы сдлались членомъ Парламента. А до того, признаюсь, вы жили здсь не такъ-то широко, и мн кажется, что мы имемъ право расчитывать на…
— Сэръ, я отвергаю это право. Я былъ совершенно чужой человкъ для Лэнсмера, и если избиратели доставили мн случай присутствовать въ Парламент, то это сдлано было изъ одного лишь уваженія къ лорду….
— Къ лорду Лэнсмеру, вы хотите сказать, снова прервалъ мэръ.— Правда ваша, правда. Однако, не забудьте, сэрь, а знаю, и даже, можетъ быть, не хуже вашего, какъ творятся подобныя дла. Я самъ-бы обратился съ настоящимъ моимъ дломъ къ лорду Лэнсмеру, но говорятъ, что, по чрезмрной гордости своей, онъ недоступенъ для нашего брата…
— Извините, сэръ, сказалъ мистеръ Эджертонъ, приводя въ порядокъ разложенныя передъ нимъ бумаги, долженъ сказать вамъ, что вовсе не по моей части рекомендовать правительству кандидатовъ на дворянское достоинство, а тмъ боле не по моей части сводить торговыя сдлки на парламентскія мста, обратитесь съ этимъ куда слдуетъ.
— О, если такъ, извините меня: я вдь не знаю вашихъ длъ. Нe подумайте, однакожь, что при этомъ случа я намренъ сдлаться въ глазахъ своихъ согражданъ безчестнымъ человкомъ, и что для своихъ собственныхъ выгодъ измню общественной польз: совсмъ нтъ! Однакожь, скажете мн: гд же это ‘куда слдуетъ’? къ кому я долженъ обратиться?
— Если вы хотите получить дворянское достоинство, сказалъ мистеръ Эджертонъ, начиная при всемъ своемъ негодованіи забавляться выходкою мэра: — обратитесь къ первому министру, если вы хотите сообщить правительству свднія касательно мстъ въ Парламент, обратитесь къ секретарю Государственнаго Казначейства.
— А какъ вы полагаете, что бы сказалъ мн господинъ секретарь Государственнаго Казначейства?
— Я полагаю, онъ сказалъ бы вамъ, что не должны представлять этого въ томъ вид, въ какомъ вы представили мн: что правительство будетъ гордиться увренностью въ прямыя дйствія ваши и вашихъ избирателей, что такой джентельменъ, какъ вы, занимая почетную обязанность городского мэра, можетъ и безъ подобныхъ предложеній надяться получить дворянское достоинство при удобнйшемъ случа.
— Значитъ сюда не стоитъ и соваться! Ну, а какъ бы поступилъ при этомъ случа первый министръ?
Негодованіе мистера Эджертона вышло изъ предловъ.
— Вроятно, точно такъ, какъ и я намренъ поступить.
Сказавъ это, мастеръ Эджертонъ позвонилъ въ колокольчикъ. Въ кабинетъ явился служитель.
— Покажи господину мэру выходъ отсюда! сказалъ мистеръ Эджертонъ.
Городской мэръ быстро обернулся назадъ, и лицо его покрылось багровымъ цвтомъ. Онъ пошелъ прямо къ дверямъ, но, слдуя позади провожатаго, онъ сдлалъ нсколько чрезвычайно быстрыхъ шаговъ назадъ, сжалъ кулаки и голосомъ, выражавшимъ сильное душевное волненіе, вскричалъ:
— Помните же, рано или поздно, но я заставлю васъ пожалть объ этомъ: это такъ врно, какъ и то, что меня зовутъ Эвенель!
— Эвенель! повторилъ Эджертонъ, отступая назадъ.— Эвенель!
Но уже мэръ ушелъ.
Одлей впалъ въ глубокую задумчивость. Казалось что въ душ его одно за другимъ возникали самыя непріятныя воспоминанія. Вошедшій лакей съ докладомъ, что лошадь подана къ дверямъ, вывелъ его изъ этого положенія…
Онъ всталъ, все еще съ блуждающими мыслями, и увидлъ на стол открытое письмо, написанное имъ къ Гарлею л’Эстренджу. Одлей придвинулъ письмо къ себ и началъ писать:
‘Сію минуту заходилъ ко мн человкъ, который называетъ себя Эвен…’, на средин этого имени перо Одлея остановилось.
‘Нтъ, нтъ — произнесъ онъ про себя — смшно было бы растравлять старыя раны.’
И вмст съ этимъ онъ тщательно выскоблилъ приписанныя слова.
Одлей Эджертонъ, противъ принятаго имъ обыкновенія, не здилъ въ Паркъ въ тотъ день. Онъ направилъ свою лошадь къ Вестминстерскому мосту и выхалъ за городъ. Сначала онъ халъ медленно: его какъ будто занимала какая-то тайная глубокая мысль,— потомъ похалъ быстре, какъ будто старался убжать отъ этой мысли. Вечеромъ онъ пріхалъ позже обыкновеннаго и казался блднымъ и утомленнымъ. Ему нужно было говорить въ Парламент и онъ говорилъ съ одушевленіемъ.

ГЛАВА XV.

Несмотря на свою макіавеллевскую мудрость, докторъ Риккабокка не успвалъ заманить къ себ въ услуженіе Леонарда Ферфильда, хотя сама вдова отчасти склонялась на его сторону. Онъ ей представилъ вс выгоды, которыхъ можно было ожидать отъ этого для мальчика. Ленни сталъ бы учиться многому такому, что сдлало бы его способнымъ быть не однимъ лишь поденьщикомъ, онъ сталъ бы заниматься садоводствомъ, со всми его разнообразными отраслями, и современемъ занялъ бы мсто главнаго садовника у какого нибудь богатаго господина.
— Кром того, прибавлялъ Риккабокка: — я сталъ бы слдятъ за его книжнымъ ученіемъ и преподавать ему все, къ чему онъ способенъ.
— Онъ ко всему способенъ, отвчала вдова.
— Въ такомъ случа, возразилъ мудрецъ:— я сталъ бы учить его всему.
Матъ Ленни, разумется, была этимъ очень заинтересована, потому что, какъ мы уже видли, она особенно уважала ученость и знала, что пасторъ смотрлъ на Риккабокка, какъ на чрезвычайно ученаго человка. Впрочемъ, Риккабокка, по слухамъ, былъ и колдуномъ, и хотя эти качества, въ соединеніи съ способностію выигрывать расположеніе прекраснаго пола, не были для вдовы достаточною причиною уклоняться отъ предложенія доктора, но самъ Ленни оказывалъ непреодолимое отвращеніе къ Риккабокка, онъ боялся его — его очковъ, трубки, плаща, длинныхъ волосъ и краснаго зонтика, и на вс вызовы его отвчалъ всегда такъ отрывисто: ‘Благодарю васъ, сэръ, я лучше останусь съ матушкой’, что Риккабокка долженъ былъ прекратить дальнйшія попытки завлечь мальчика въ свои сти.
Однако, онъ не совершенно отчаялся въ успх, напротивъ, это былъ человкъ, котораго препятствія только сильне подстрекали. То, что было въ немъ сначала дломъ расчета, обратилось теперь въ сильное желаніе.
Безъ сомннія, многіе другіе мальчики, кром Ленни, могли бы быть ему также полезны, но когда Ленни сталъ сопротивляться намреніямъ итальянца, то привлеченіе его въ свой домъ получило особенную важность въ глазахъ синьора Риккабокка.
Джакеймо, принимавшій особенное участіе въ этомъ дл, забылъ о немъ совершенно, услыхавъ, что докторъ Риккабокка чрезъ нсколько дней отправляется въ Гэзельденъ-Голлъ: до того сильно было его удивленіе.
— Тамъ не будетъ никого изъ чужихъ, только своя семья, сказалъ Риккабокка.— Бдный Джакомо, теб полезно будетъ поболтать въ лакейской съ своей братьею, а говядина за столомъ сквайра, какъ ни говори, все-таки питательне, чмъ пискари и миноги. Мясная пища продолжитъ твою жизнь.
— Господинъ мой шутитъ, возразилъ слуга очень серьёзнымъ тономъ: — иной подумалъ бы, что я у васъ умираю съ голоду.
— Мм! замтилъ Риккабокка.— Нельзя не признаться, однако, мой врный другъ, что ты длалъ надъ собою подобные опыты, на сколько позволяетъ человческая природа.
И онъ ласково протянулъ руку своему спутнику въ изгнаніи.
Джакеймо низко поклонился, и слеза упала въ эту минуту на руку доктора.
— Cospetto! сказалъ Риккабокка: — тысячи поддльныхъ перловъ не стоятъ одного настоящаго. Мы привыкли дорожить женскими слезами, но искреннія слезы мужчины…. Ахъ, Джакомо! я никогда не буду въ состояніи заплатить теб за это.— Ступай, посмотри, въ порядк ли наше платье.
Въ отношеніи къ гардеробу его господина, приказаніе это было пріятно для Джакеймо, потому что у доктора висло въ шкапахъ платье, которое слуг его казалось красивымъ и новымъ, хотя протекло уже много лтъ съ тхъ поръ, какъ оно вышло изъ рукъ портного.
Когда же Джакеймо сталъ разсматривать свой собственный гардеробъ, лицо его замтно вытянулось,— не потому, что у него не было бы вовсе одежды, кром облекавшей его въ ту минуту, ея было даже много, но надо знать, какова она была. Печально смотрлъ онъ на принадлежности своего костюма, изъ которыхъ одна положена была во всю длину на кровать, напоминая умершаго и окоченвшаго уже ветерана, другую подносилъ онъ къ свту, выказывавшему вс признаки ея ветхости, наконецъ, третья была повшена на стул, съ котораго печально опускались къ полу истертые рукава какъ будто отъ какого-то изнеможенія. Все это напоминало тла покойниковъ, принесенныхъ въ Моргъ, все это слишкомъ мало гармонировало съ жизнью. Въ первые годы своего изгнанія, Джакеймо придерживался привычки одваться къ обду — этимъ доказывалъ онъ особенное уваженіе къ своему господину,— но парадное платье его скоро доказало вс признаки разрушенія, оно должно было перемнить свою роль — обратилось въ утреннее, а съ тмъ вмст быстро подвигалось къ распаденію.
Несмотря на свое философское равнодушіе ко всмъ мелочамъ домашпяго быта, скоре изъ участія къ Джакеймо, чмъ съ цлію придать себ боле значенія хорошимъ костюмомъ слуги, докторъ не разъ говорилъ ему:
— Джакомо, теб нужно платье, передлай себ изъ моего!
Джакеймо обыкновенно благодарилъ въ подобныхъ случаяхъ, какъ будто принимая подарокъ, но на самомъ дл легко было говорить о передлк, но вовсе нелегко ее выполнить, потому что, хотя, благодаря пескарямъ и миногамъ, составлявшимъ исключительную пищу нашихъ итальянцевъ, и Джакеймо и Риккабокка довели свой организмъ до самаго здороваго и долговчнаго состоянія, то есть обратили его въ кости и кожу, но дло въ томъ, что кости, заключавшіяся внутри кожи Риккабокка, отличались продолговатостью размровъ, а кости Джакеімо были особенно широки. Такимъ образомъ, одинаково трудно было бы сдлать ломбардскую лодку изъ какого нибудь низменнаго, сучковатаго дуба — любимаго пристанища лсныхъ духовъ — какъ и фигуру Джакеймо изъ фигуры Риккабокка. Наконецъ, если бы искусство портного и было достаточно для выполненія такого порученія, то самъ врный Джакеймо не имлъ бы духу воспользоваться щедростію своего господина. Къ самому платью доктора онъ питалъ какое-то особенное уваженіе. Извстно, что древніе, спасшись отъ кораблекрушенія, вшали въ храмахъ одянія, въ которыхъ они боролись съ волнами.
Джакеймо смотрлъ на старое платье своего барина съ такимъ же суеврнымъ чувствомъ.
— Этотъ сюртукъ баринъ надвалъ тогда-то, какъ теперь помню тотъ, вечеръ, когда баринъ надвалъ въ послдній разъ эти панталоны! говорилъ Джакеймо и принимался чистить и бережно чинить бренные остатки платья.
Но что оставалось длать теперь? Джакеймо хотлось показаться дворецкому сквайра въ одежд, которая бы не унизила ни его самого, ни его барина.— Въ эту минуту раздался звукъ колокольчика, и Джакеймо вошелъ въ гостиную.
— Джакомо, сказалъ Риккабокка, обращаясь къ нему: — я думалъ о томъ, что ты ни разу не исполнялъ моего приказанія и не перешилъ себ моего лишняго платья. Теперь мы пускаемся въ большой свтъ: начавъ визитомъ, неизвстно гд придется намъ остановиться. Отправляйся въ ближайшій городъ и достань себ платье. Въ Англіи все очень дорого. Довольно ли будетъ этого?
И Риккабокка подалъ ему билетъ въ пять фунтовъ.
Какъ ни былъ Джакеймо коротокъ въ обращеніи съ своимъ господиномъ, но въ то же время онъ былъ особенно почтителенъ. Въ настоящую же минуту онъ забылъ всю дань уваженія къ доктору.
— Господинъ мой съ ума сошелъ! вскричалъ онъ: — господинъ мой готовъ промотать все состояніе, если его допустить до того. Пять англійскихъ фунтовъ вдь составляютъ сто-двадцать-шесть миланскихъ фунтовъ! {Подъ именемъ миланскаго фунта Джакомо разуметъ миланскую lira.} Ахъ, Святая Два Марія! Ахъ, жестокій отецъ! Что же будетъ съ нашей бдной синьориной? Такъ-то вы сбираетесь выдать ее замужъ?
— Джакомо, сказалъ Риккабокка, поникнувъ головою: — о синьорин мы поговоримъ завтра, сегодня рчь идетъ о чести нашего дома. Посмотри на свое платье, мой бдный Джакомо,— посмотри только на него хорошенько!
— Все это справедливо, отвчалъ Джакеймо, придя въ себя и сдлавшись снова смиреннымъ: — господинъ за дло выговариваетъ мн, у меня готовая квартира, столъ, я получаю хорошее жалованье, вы полное право имете требовать, чтобы я былъ прилично одтъ.
— Что касается до квартиры и, пожалуй, стола, они еще недурны, но хорошее жалованье есть уже чистое созданіе твоего воображенія.
— Вовсе нтъ, возразилъ Джакеймо: — я только получаю его не въ срокъ. Если бы господинъ не хотлъ его заплатить никогда, то, само собою разумется, я не сталъ бы служитъ ему. Я знаю, что мн нужно только повременить, а я очень могу это сдлать. У меня тоже есть маленькій запасецъ. Будьте покойны, вы останетесь довольны мною. У меня сохранялись еще два прекрасные комплекта платья. Я приводилъ ихъ въ порядокъ, когда вы позвонили. Вы увидите сами, увидите сами.
И Джакеймо бросился изъ комнаты, побжалъ въ свою маленькую каморку, отперъ сундукъ, который хранился на его кровати подъ подушкою, досталъ изъ него разную мелочь и изъ самаго дальняго уголка его вынулъ кожаный кошелекъ. Онъ высыпалъ все бывшее въ кошельк на кровать. То была большею частію итальянскія монеты, нсколько пяти-франковыхъ, какой-то медальонъ, англійская гинея и потомъ мелкаго серебра фунта на три. Джакеймо спряталъ опять иностранныя монеты, благоразумно замтивъ:
— Здсь он не пойдутъ по настоящей цн.
Потомъ взялся за англійскія деньги и сосчиталъ ихъ.
— Достанетъ ли васъ? произнесъ онъ, съ досадой брякнувъ деньгами.
Его глаза упали въ это время на медальонъ — онъ остановился, потомъ, разсмотрвъ внимательно фигуру, изображенную на немъ, онъ прибавилъ, въ вид сентенціи, по примру, своего господина:
— Какая разница между недругомъ, который на трогаетъ меня, и другомъ, который не помогаетъ мн? Ты не приносишь мн, мой медальонъ, никакой пользы, покоясь въ кожаномъ мшк, но если я куплю на тебя пару новаго платья, то ты мн будешь настоящимъ пріятелемъ. Alla bisogna, Monsignore!
Потомъ, съ важностію поцаловавъ медальонъ на прощанье, онъ положилъ его въ одинъ карманъ, монеты въ другой, завязалъ старое платье въ узелокъ, сбжалъ къ себ въ чуланъ, взялъ шляпу и палку и черезъ нсколько минутъ плелся по дорог къ сосднему городку Л.
По всей вроятности, попытка удалась бдному итальянцу, потому что онъ воротился вечеромъ къ тому времени, когда нужно было приготовить барину кашу, составлявшую его ужинъ,— воротился съ полнымъ костюмомъ чернаго сукна хотя нсколько потертымъ, но еще очень приличнымъ, двумя манишками и двумя блыми галстухами.
Изъ всхъ этихъ вещей Джакеймо особенно цнилъ жилетъ, потому что онъ вымнялъ его на свой завтный медальонъ, все остальное пришлось ему обыкновеннымъ путемъ купли и продажи.

ГЛАВА XVI.

Жизнь была предметомъ многихъ боле или мене остроумныхъ сравненій, и если мы не пускаемся въ подобныя сравненія, то это вовсе не отъ недостатка картинности въ нашемъ воображеніи. Въ числ прочихъ уподобленій, неподвижному наблюдателю жизнь представлялась тми круглыми, устраиваемыми на ярмаркахъ качелями, въ которыхъ всякій участникъ къ этой забав, сидя на своемъ коньк, какъ будто постоянно кого-то преслдуетъ впереди себя и въ то же время кмъ-то преслдуется позади. Мужчина и женщина суть существа, которыя, по самой природ своей, влекутся другъ къ другу, даже величайшее изъ этихъ существъ ищетъ себ извстной опоры, и, наоборотъ, самое слабое, самое ничтожное все-таки находитъ себ сочувствіе. Примняя это воззрніе къ деревн Гэзельденъ, мы видимъ, какъ на жизненныхъ качеляхъ докторъ Риккабокка погоняетъ своего конька, спша за Ленни Ферфильдомъ, какъ миссъ Джемима на своемъ разукрашенномъ дамскомъ сдл галопируетъ за докторомъ Риккабокка. Почему именно, посл такого долговременнаго и прочнаго убжденія въ недостаткахъ нашего пола, миссъ Джемима допускала снова мужчину къ оправданію въ своихъ глазахъ, я предоставляю это отгадывать тмъ изъ джентльменовъ, которые увряютъ, что умютъ читать въ душ женщины, какъ въ книг. Можетъ быть и причину этого должно искать въ нжности и сострадательности характера миссъ Джемимы, можетъ быть, миссъ испытала дурныя свойства мужчинъ, рожденныхъ и воспитанныхъ въ нашемъ сверномъ климат, тогда какъ въ стран Петрарки и Ромео въ отечеств лимоннаго дерева и мирта, по всей вроятности, можно было ожидать отъ туземнаго уроженца боле впечатлительности, подвижности, мене закоренлости въ порокахъ всякаго рода. Не входя боле въ подобныя предположенія, довольно сказать, что, при первомъ появленіи синьора Риккабокка въ гостиной дома Гэзельденъ, миссъ Джемима, боле, чмъ когда нибудь, готова была отказаться, въ его пользу, отъ всеобщей ненависти къ мужчинамъ. Въ самомъ дл, хотя Франкъ и не безъ насмшки смотрлъ на старомодный, необыкновенный покрой платья итальянца, на его длинные волосы, низенькую шляпу, надъ которою онъ такъ граціозно склонялся, привтствуя знакомаго, и которую потомъ, какъ будто прижимая къ сердцу, онъ бралъ подъ мышку на манеръ того, какъ кусочекъ чернаго мяса всегда вкладывается въ крылышко жаренаго цыпленка,— за всмъ тмъ, и Франкъ не могъ не согласиться, что по наружности и пріемамъ Риккабокка настоящій джентльменъ. Особенно, когда посл обда, разговоръ сдлался искренне, и когда пасторъ и мистриссъ Дэль, бывшіе въ числ приглашенныхъ, старались вывести доктора на словоохотливость, бесда его, хотя, можетъ быть, слишкомъ умная для слушателей, окружавшихъ его? становилась часъ отъ часу одушевленне и пріятне. Это была рчь человка, который, кром познаній, пріобртенныхъ изъ книгъ и жизни,— изучилъ необходимую для всякаго джентльмена науку — нравиться въ хорошемъ обществ. Риккабокка кром того еще обладалъ искусствомъ находить слабыя струны въ своихъ слушателяхъ и говорить такія вещи, которыя достигали своей цли, подобно удачному выстрлу, сдланному на угадъ.
Все это имло послдствіемъ, что докторъ понравился цлому обществу, даже самъ капитанъ Бернэбесъ веллъ поставить ломберный столъ часомъ позже обыкновеннаго времени. Докторъ не игралъ, потому и поступилъ теперь въ полное владніе двухъ лэди: миссъ Джемимы и мистриссъ Дэль. Сидя между ними, на мст, принадлежавшемъ Флимси, которая, къ своему крайнему удивленію и неудовольствію, лишена была теперь своего любимаго уголка, докторъ представлялъ настоящую эмблему домашняго счастія, пріютившагося между Дружбою и Любовью. Дружба, по свойственному ей покойному характеру, была внимательно занята вышиваніемъ носового платка и предоставила Любви полную свободу для душевныхъ изліяній.
— Вамъ, я думаю, очень скучно одному въ казино, сказала Любовь симпатичнымъ тономъ.
— Мадамъ, я вполн пойму это, когда оставлю васъ.
Дружба бросаетъ лукавый взглядъ на Любовь — Любовь краснетъ и потупляетъ глаза на коверъ, что въ подобныхъ случаяхъ означаетъ одно и то же.
— Конечно, снова начинаетъ Любовь: — конечно, уединеніе для чувствительнаго сердца — Риккабокка, предчувствуя сердечный разговоръ, невольно застегнулъ свой сюртукъ, какъ будто желая предохранить органъ, на который готовилась сдлать нападеніе,— уединеніе для чувствительнаго сердца иметъ своя прелести. Намъ, бднымъ женщинамъ, такъ трудно бываетъ найти особу по сердцу, но для васъ!…
Любовь остановилась, какъ будто сказавъ слишкомъ много, и съ замшательствомъ поднесла къ лицу свой букетъ цвтовъ.
Докторъ Риккабокка лукаво поправилъ очки и бросилъ взглядъ, который, съ быстротою и неуловимостію молніи, усплъ обнять и разцнить весь итогъ наружныхъ достоинствъ миссъ Джемимы. Миссъ Джемима, какъ я уже замтилъ, имла кроткое и задумчивое лицо, которое могло бы показаться привлекательнымъ, если бы кротость эта была оживленне и задумчивость не такъ плаксива. Въ самомъ дл, хотя миссъ Дмсемима была особенно кротка, но задумчивость ея происходила не de natur, въ жилахъ ея было слишкомъ много крови Гэзельденъ для унылой, мертвенной настроенности духа, называемой меланхоліей. За всмъ тмъ, ея мнимая мечтательность отнимала у ея лица такія достоинства, которымъ нужно было только освтиться веселостію, чтобы вполн нравиться. То же самое можно было сказать и о наружности ея вообще, которая отъ той же самой задумчивости лишена была граціи, которую сообщаютъ женскимъ формамъ движеніе и одушевленіе. Это была добрая, тоненькая, но вовсе не тощая фигура, довольно соразмрная и изящная въ подробностяхъ, отъ природы легкая и гибкая. Но все та же самая мечтательность прикрывала ее выраженіемъ лни и неподвижности, и когда миссъ Джемима прилегала на софу, то въ ней замтно было такое разслабленіе всхъ нервовъ и мускуловъ, что, казалось, она не можетъ пошевелить своими членами. На это-то лицо и этотъ станъ, лишенные случайно прелести, дарованной имъ природою, обратилъ свой взоръ докторъ Риккабокка, и потомъ, подвинувшись къ мистриссъ Дэль, онъ произнесъ съ нкоторою разстановкою:
— Оправдайте меня въ нареканіи, что я не умю будто бы цнить сочувствія.
— О, я не говорила этого! вскричала миссъ Джемима.
— Простите меня, сказалъ итальянецъ:— если я до того недогадливъ, что не понялъ васъ. Впрочемъ, можно въ самомъ дл растеряться, находясь въ такомъ сосдств.
Говоря это, онъ всталъ и, опершись на спинку стула, на которомъ сидлъ Франкъ, принялся разсматривать какіе-то виды Италіи, которые миссъ Джемима, по особенной внимательности, лишенной всякаго эгоизма, вынула изъ домашней библіотеки, чтобы развлечь гостя.
— Онъ въ самомъ дл очень интересенъ, прошептала со вздохомъ миссъ Джемима:— но слишкомъ-слишкомъ много говоритъ комплиментовъ.
— Скажите мн пожалуста, произнесла мистриссъ Дэль съ важностію:— можно ли намъ теперь отложить въ сторону на нкоторое время разрушеніе міра,— или оно по прежнему близко къ намъ?
— Какъ вы злы! отвчала миссъ Джемима, повернувшись спиною.
Нсколько минутъ спустя, мистриссъ Дэль незамтно отвела доктора въ дальній конецъ комнаты, гд они оба стали разсматривать картину, выдаваемую хозяиномъ за вувермановскую.
Мистриссъ Дэль. А неправда ли, Джемима очень любезна?
Риккабокка. Чрезвычайно!
Мистриссъ Дэль. И какъ добра!
Риккабокка. Какъ и вс лэди. Что же посл этого удивительнаго въ томъ, если воинъ будетъ отчаянно защищаться, отступая передъ нею?
Мистриссъ Дэль. Ея красоту нельзя назвать правильной красотой, но въ ней есть что-то привлекательное.
Риккабокка (съ улыбкою). До того привлекательное, что надо удивляться, какъ она никого не плнила до сихъ поръ.— А вдь эта лужа на переднемъ план очень рзко выдается.
Мистриссъ Дэль (не понявъ и продолжая разговоръ на ту же тему). Никого не плнила, это въ самомъ дл странно…. у нея будетъ прекрасное состояніе.
Риккабокка. А!
Мистриссъ Дэль. Можетъ быть, до шести тысячъ фунтовъ…. четыре тысячи наврное.
Риккабокка (затаивъ вздохъ и съ обыкновенною своей манерою). Если бы мистриссъ Дэль была не замужемъ, то ей не нужно было бы подруги для того, чтобы разсказывать о ея приданомъ, но миссъ Джемима такъ добра, что я совершенно увренъ, что не ея вина, если она до сихъ поръ — миссъ Джемима.
Говоря это, итальянецъ отступилъ и помстился возл карточнаго стола.
Мистриссъ Дэль была недовольна отвтомъ, впрочемъ не разсердилась.
— А это очень хорошо было бы для обоихъ, проговорила она едва слышнымъ голосомъ.
— Джакомо, сказалъ Риккабокка, раздваясь, по наступленіи ночи, въ отведенной ему большой, уютной, устланной коврами спальн, въ которой стояла покрытая пологомъ постель, сильно располагавшая каждаго видомъ своимъ къ супружеской жизни: — Джакомо, сегодня вечеромъ мн предлагали до шести тысячъ фунтовъ, а четыре тысячи наврное.
— Cosa meravigliosa! воскликнулъ Джакеймо:— вотъ удивительная вещь!! Шесть тысячъ англійскихъ фунтовъ! да вдь это боле ста тысячъ…. что я! боле полутораста тысячъ миланскихъ фунтовъ!
И Джакеймо, сдлавшись особенно развязнымъ посл водки сквайра, началъ длать выразительные жесты и прыжки, потомъ остановился и спросилъ:
— И это не то, чтобы такъ, ни за что?
— Нтъ, какъ же можно!
— Экіе эти англичане разсчетливые! Что же васъ хотятъ подкупить, что ли?
— Нтъ.
— Не думаютъ ли васъ совратить въ ересь?
— Хуже, сказалъ философъ.
— Еще хуже итого! Ахъ, какой стыдъ, падроне!
— Полно же дурачиться: дай-ка лучше мн мой колпакъ.— Никогда не знать свободы, покойнаго сна здсь, продолжалъ докторъ, какъ будто оканчивая какую-то мысль и указывая на изголовье своей постели (негодованіе въ немъ, по видимому, усиливалось):— быть постояннымъ угодникомъ, плясать по чужой дудк, вертться, метаться, хлопотать по пустому, получать выговоры, щелчки, ослпнуть, оглохнуть къ довершенію благополучія,— однимъ словомъ, жениться!
— Жениться! вскричалъ Джакеймо тонами двумя ниже: — это въ самомъ дл нехорошо, но зато боле чмъ сто-пятьдесятъ тысячъ лиръ и, можетъ быть, хорошенькая лэди, и, можетъ быть….
— Очень миленькая лэди! проворчалъ Риккабокка, бросившись на постель и поспшно накрываясь одяломъ.— Погаси свчку да убирайся и самъ спать!
Немного дней прошло посл возобновленія исправительнаго учрежденія, а уже всякій наблюдатель замтилъ бы, что что-то недоброе длается въ деревн. Крестьяне вс были очень унылы на видъ, и когда сквайръ проходилъ мимо ихъ, они снимали шляпы какъ будто не по обыкновенному порядку, какъ будто не съ прежнею простодушною улыбкою они отвчали на его привтствіе:
‘Добрый день, ребята!’
Женщины кланялись ему стоя у воротъ или у оконъ своихъ домовъ, а не выходили, какъ прежде, на улицу, чтобы сказать два-три слова съ ласковымъ сквайромъ. Дти, которыя, посл работы, обыкновенно играли на завалинахъ, теперь вовсе оставили эти мста и какъ будто совершенно перестали играть.
Два или три дня эти признаки были замтны, наконецъ ночью въ ту самую субботу, когда Риккабокка спалъ на кровати подъ пологомъ изъ индйской кисеи, исправительное учрежденіе сквайра приведено было въ прежній и еще худшій видъ. Въ воскресенье утромъ, когда мистеръ Стирнъ, встававшій ране всхъ въ приход, шелъ на гумно, то увидалъ, что верхушка столбика, украшавшаго одинъ изъ угловъ колоды, была сломлена и четыре отверстія были замазаны грязью. Мистеръ Стирнъ былъ человкъ слишкомъ бдительный, слишкомъ усердный блюститель порядка, чтобы не оскорбиться такимъ поступкомъ. И когда сквайръ вышелъ въ свой кабинетъ въ половин седьмого, то постельничій его, исправлявшій также должность каммердинера, сообщилъ ему съ таинственнымъ видомъ, что мистеръ Стирнъ иметъ донести ему о чмъ-то чрезвычайномъ.
Сквайръ удивился и веллъ мистеру Стирну войти.
— Въ чемъ дло? вскричалъ сквайръ, переставъ въ эту минуту править на ремн свою бритву.
Мистеръ Стирнъ ограничился тмъ, что вздохнулъ.
— Ну же, что такое?
— Этого еще никогда не случалось у насъ въ приход, началъ мистеръ Стирнъ: — и я могу только сказать, что наше учрежденіе совсмъ обезображено.
Сквайръ снялъ съ плечь салфетку, которою предварительно завсился, положилъ ремень и бритву, принялъ величественную позу на стул, положилъ ногу на ногу и сказалъ голосомъ, которому хотлъ сообщить совершенное спокойствіе:
— Не тревожься, Стирнъ, ты хочешь сдлать мн донесеніе касательно исправительнаго учрежденія, такъ ли я понялъ?— Не тревожься и не спши. Итакъ, что же именно случилось и какимъ образомъ случилось?
— Ахъ, сэръ, вотъ изволите видть, отвчалъ мистеръ Стирнъ, и потомъ, рисуя пальцемъ правой руки на ладони лвой, онъ изложилъ все происшествіе.
— Кого же ты подозрваешь? Будь хладнокровенъ, не позволяй себ увлекаться. Ты въ этомъ случа свидтель,— безпристрастный, справедливый свидтель. Это неслыханно, непростительно!… Но кого же ты подозрваешь? я тебя спрашиваю.
Стирнъ повертлъ свою шляпу, поднялъ брови, погрозилъ пальцемъ и прошепталъ: ‘я слышалъ, что два чужеземца ночевали сегодня у вашей милости.’
— Что ты, неужели ты думаешь, что докторъ Риккейбоккей оставилъ бы мягкую постель и пошелъ бы замазывать грязью колоду?
— Знаемъ мы! онъ слишкомъ хитеръ, чтобы сдлать это самъ, но онъ могъ подучить, разсять слухи. Онъ очень друженъ съ мистеромъ Дэлемъ, а ваша милость изволите знать, какъ у послдняго вытягивается лицо при вид колоды. Постойте крошечку, сэръ, погодите меня бранить. У насъ въ приход есть мальчикъ….
— Часъ отъ часу не легче! ужь теперь мальчикъ! Что же, по твоему, мистеръ Дэль испортилъ колоду! ну, а мальчикъ-то что?
— А мальчикъ былъ настроенъ мистеромъ Дэлемъ, чужеземецъ въ тотъ день сидлъ съ нимъ и съ его матерью цлый часъ. Мальчикъ очень смышленъ. Я его какъ нарочно засталъ на томъ мст — онъ спрятался за дерево, когда колода была только что перестроена — этотъ мальчикъ Ленни Ферфилдъ.
— У, какая чепуха! сказалъ сквайръ, свистнувъ: — ты, кажется, не въ полномъ разсудк сегодня. Ленни Ферфилдъ примрный мальчикъ для цлой деревни. Прошу поудержать свой язычокъ. Я думаю, что это сдлали не изъ нашихъ прихожанъ: какой нибудь негодный бродяга, можетъ, мдникъ, который шатается здсь съ осломъ, я видлъ самъ, какъ этотъ оселъ щипалъ крапиву у колоды. Ужь это одно доказываетъ, какъ дурно мдникъ воспиталъ свою скотину.— Будь же теперь внимателенъ. Сегодня воскресенье: неловко начинать намъ суматоху въ такой день. Посл обдни и до самой вечерни сюда сходятся зваки со всхъ сторонъ ты самъ хорошо это знаешь. Такимъ образомъ участники въ преступленіи, безъ сомннія, будутъ любоваться своимъ дломъ, можетъ быть, похвалятся при этомъ и обличатъ себя, гляди только въ оба, и я увренъ, что мы нападемъ на слдъ прежде вечера. А ужъ если намъ это удастся, такъ мы порядкомъ проучимъ негодяя! прибавилъ сквайръ.
— Разумется, отвчалъ Стирнъ и, получивъ такое приказаніе, вышелъ.

ГЛАВА XVII.

— Рандаль, сказала мистриссъ Лесли въ это воскресенье:— Рандаль, ты думаешь създить къ мистеру Гэзельдену?
— Думаю, отвчалъ Рандаль.— Мистеръ Эджертонъ не будетъ противъ этого, и какъ я не возвращаюсь еще въ Итонъ, то, можетъ быть, мн долго не удастся видть Франка. Я не хочу быть неучтивымъ къ наслднику мистера Эджертона.
— Прекрасно! вскричала мистриссъ Лесли, которая, подобно женщинамъ одного съ нею образа мыслей, имла много свтскости въ понятіяхъ, но рдко обнаруживала ее въ поступкахъ:— прекрасно, наслдникъ стараго Лесли!
— Онъ племянникъ мистера Эджертона, замтилъ Рандаль:— а я вдь вовсе не родня Эджертонамъ.
— Но, возразила бдная мистриссъ Лесли, со слезами на глазахъ:— это будетъ стыдъ, если онъ, плативъ за твое ученье, пославъ тебя въ Оксфордъ, проводивъ съ тобою вс праздники, на этомъ только и остановится. Эдакъ не длаютъ порядочные люди.
— Можетъ быть, онъ сдлаетъ что нибудь, Но не то, что вы думаете. Впрочемъ, что до того! Довольно, что онъ вооружилъ меня для жизни, теперь отъ меня зависитъ дйствовать оружіемъ такъ или иначе.
Тутъ разговоръ былъ прерванъ приходомъ другихъ членовъ семейства, одтыхъ, чтобы итти въ церковь.
— Не можетъ быть, чтобы было уже пора въ церковь! Нтъ, еще рано! вскричала мистриссъ Лесли.
Она никогда не бывала готова во-время.
— Ужь послдній звонъ, сказалъ мистеръ Лесли, который хотя и былъ лнивъ, но въ то же время довольно пунктуаленъ.
Мистриссъ Лесли стремительно бросилась по лстниц, прибжала къ себ въ комнату, сорвала съ вшалки своей лучшій чепецъ, выдернула изъ ящика новую шаль, вздернула чепецъ на голову, шаль развсила на плечахъ и воткнула въ ея складки огромную булавку, желая скрыть отъ постороннихъ взоровъ оставшееся безъ пуговицъ мсто своего платья, потомъ какъ вихрь сбжала съ лстницы. Между тмъ семейство ея стояло уже за дверьми въ ожиданіи, и въ то самое время, какъ звонъ замолкъ и процессія двинулась отъ ветхаго дома къ церкви.
Церковь была велика, но число прихожанъ незначительно, точно такъ же, какъ и доходъ пастора. Десятая часть изъ собственности прихода принадлежала нкогда Лесли, но давно уже была продана. Теперешній пасторъ получалъ немного боле ста фунтовъ. Онъ былъ добрый и умный человкъ, но бдность и заботы о жен и семейств, а также то, что можетъ быть названо совершеннымъ затворничествомъ для образованнаго ума, когда, посреди людей, его окружавшихъ, онъ не находилъ человка, достаточно развитаго, чтобы можно было съ нимъ размняться мыслію, переступавшею горизонтъ приходскихъ понятій, погрузили его въ какое-то уныніе, которое по временамъ походило на ограниченность. Состояніе его не позволяло ему длать приношенія въ пользу прихода или оказывать подвиги благотворительности, такимъ образомъ онъ не пріобрлъ нравственнаго вліянія на своихъ прихожанъ ничмъ, кром примра благочестивой жизни и дйствія своихъ увщаній. Прихожане очень мало заботились о немъ, и если бы мистриссъ Лесли, въ часы своей неутолимой дятельности, не употребляла поощрительныхъ мръ въ отношеніи прихожанъ, въ особенности стариковъ и дтей, то едва ли бы полъ-дюжины человкъ собирались въ церковь.
Возвратясь отъ обдни, семейство Лесли сло, за обдъ, по окончаніи котораго Рандаль отправился пшкомъ въ Гэзльденъ-Голлъ.
Какъ ни казался нжнымъ и слабымъ его станъ, въ немъ была замтна скорость и энергія движенія, которыя отличаетъ нервическія комплекціи, онъ постоянно уходилъ впередъ отъ крестьянина, котораго взялъ себ въ проводники на первыя дв или три мили. Хотя Рандаль не отличался въ обхожденіи съ низшими откровенностію, которую Франкъ наслдовалъ отъ отца, въ немъ было — несмотря на нкоторыя притворныя качества, несовмстныя съ характеромъ джентльмена — довольно джентльменстваі, чтобы не показаться грубымъ и заносчивымъ къ своему спутнику. Самъ Рандаль говорилъ мало, но зато спутникъ его былъ особенно словоохотливъ, это былъ тотъ самый крестьянинъ, съ которымъ говорилъ Франкъ на пути къ Рандалю, и теперь онъ распространялся въ похвалахъ лошади джентльмена отъ которой переходилъ къ самому джентльмену. Рандаль надвинулъ себ шляпу на глаза. Должно бытъ, что и у земледльца нтъ недостатка въ такт и догадливости, потому что Томъ Стауэлль, бывшій совершеннымъ середовикомъ изъ своего сословія, тотчасъ замтилъ, что слова его не совсмъ идутъ къ длу. Онъ остановился, почесалъ себ голову и, ласково смотря на своего спутника, вскричалъ.
— Но вотъ, Богъ дастъ, доживемъ, что вы заведете лошадку лучше теперешней вашей, мастеръ Рандаль:— это ужь врно, потому что другого такого добраго джентльмена нтъ въ цломъ округ.
— Спасибо теб, сказалъ Рандаль.— Я боле люблю ходить пшкомъ, чмъ здить, мн кажется, я уже такъ созданъ.
— Хорошо, да вы и ходите молодецки,— едва ли найдется другой такой ходокъ въ цломъ графств. Правду сказать, любо и итти-то здсь: все такіе славные виды по дорог до самого Гэзельденъ-Голла.
Рандаль все шелъ впередъ, какъ будто становясь нетерпливе отъ этихъ похвалъ, наконецъ, выйдя на открытую поляну, онъ сказалъ.
— Теперь, я думаю, я найду самъ дорогу.— Очень теб благодаренъ, Томъ.
И онъ положилъ шиллингъ въ жосткую руку Тома. Крестьянинъ взялъ монету какъ-то нершительно, и слезы заблестли у него на глазахъ. Онъ былъ боле благодаренъ за этотъ шиллингъ, чмъ за полъ-кроны щедраго Франка, ему пришла на умъ бдность несчастнаго семейства Лесли, и онъ совершенно забылъ въ эту минуту, что самъ онъ еще гораздо бдне.
Онъ, стоялъ на полян и глядлъ въ даль, пока фигура Рандаля не скрылась совершенно изъ виду, потомъ побрелъ онъ потихоньку домой.
Молодой Лесли продолжалъ итти скорымъ шагомъ. Несмотря на его умственное образованіе, его постоянныя стремленія къ чему-то высшему, у него не было въ эту минуту такой отрадной мысли въ голов, такого поэтическаго чувства въ сердце, какъ у безграмотнаго мужика, который оделся къ своей деревн, понуривъ голову.
Когда Рандаль достигъ мста, гд нсколько отдльныхъ полянъ сходились въ одну общую равнину, онъ началъ чувствовать усталость, шаги его замедлялись. Въ это время кабріолетъ выхалъ по одной изъ боковыхъ дорогъ и принялъ то же направленіе, какъ нашъ путникъ. Дорога была жестка и неровна, и кабріолетъ подвигался медленно, не опережая пшехода.
— Вы, кажется, устали, сэръ, сказалъ сидвшій въ кабріолет плечистый молодой фермеръ, по видимому, одинъ изъ зажиточныхъ въ своемъ сословіи.
И онъ посмотрлъ съ состраданіемъ на блдное лицо и дрожащія ноги молодого человка.
— Можетъ быть, намъ по дорог, въ такомъ случа, я васъ подвезу.
Рандаль принялъ за постоянное правило не отказываться отъ предложеній, въ которыхъ видлъ для себя какую нибудь пользу, и теперь онъ утвердительно отвчалъ на приглашеніе честнаго фермера.
— Славный день, сэръ, сказалъ послдній, когда Рандаль слъ возл него, — Вы издалека шли?
— Изъ Рудъ-Голла.
— Ахъ, вы, врно, сквайръ Лесли, сказалъ почтительно фермеръ, приподнимая шляпу.
— Да, мое имя Лесли. Такъ вы знаете Рудъ?
— Я былъ воспитанъ въ деревн вашего батюшки, сэръ.— Вы, можетъ быть, слыхали о фермер Брюс.
Рандаль. Я помню, что, когда я еще былъ маленькимъ мальчикомъ, какой-то мистеръ Брюсъ, который снималъ, кажется, лучшую часть нашей земли, всякій разъ, когда приходилъ къ батюшк, приносилъ намъ сладкихъ пирожковъ. Онъ былъ вамъ родственникъ?
Фермеръ Брюсъ. Онъ быть мн дядя. Онъ уже умеръ, бдный.
Рандаль. Умеръ! Очень жаль… Онъ былъ особенно добръ къ намъ, когда мы были дтьми. Онъ вдь давно уже оставилъ ферму моего отца?
Фермеръ Брюсъ (какъ будто оправдываясь). Я увренъ, что ему очень жаль было оставить вашу ферму. Но, видите ли, онъ неожиданно получилъ наслдство.
Рандаль. И вовсе прекратилъ дла?
Фермеръ Брюсъ. Нтъ, но, имя капиталъ, онъ могъ уже вносить значительную плату за хорошую ферму, въ полномъ смысл этого слова.
Рандаль (съ горечью). Вс капиталы точно обгаютъ имніе Рудъ!… Чью же ферму онъ снялъ?
Фермеръ Брюсъ. Онъ снялъ Голей, что принадлежитъ сквайру Гэзельдену. Теперь и я содержу ее же. Мы положили въ нее пропасть денегъ, но пожаловаться нельзя: она приноситъ славный доходъ.
Рандаль. Я думаю, эти деньги принесли бы такой же барышъ, если бы ихъ употребить на землю моего отца?
Фермеръ Брюсъ. Можетъ быть, черезъ продолжительное время. Но, изволите ли видть, сэръ, намъ понадобилось тотчасъ же обезпеченіе — нужно было немедленно устроить житницы, скотный дворъ и много кое-чего, что лежало на обязанности помщика. Но не всякій помщикъ въ состояніи это сдлать. Вдь сквайръ Гэзельденъ богатый человкъ.
Рандаль. А!
Дорога теперь пошла глаже, и фермеръ пустилъ свою лошадь скорой рысцой.
— Вамъ по какой дорог, сэръ? Нсколько миль крюку мн ничего не значатъ, если смю услужить вамъ.
— Я отправляюсь въ Гэзельденъ, сказавъ Рандаль, пробуждаясь отъ задумчивости.— Пожалуста, не длайте изъ за меня и шагу лишняго.
— О, Голейская ферма по ту сторону деревни: значитъ, мн совершенно по дорог, сэръ.
Фермеръ, бывшій очень разговорчивымъ малымъ и принадлежа къ поколнію, происшедшему отъ приложенія капитала къ земл, къ поколнію, которое, по воспитанію и манерамъ, могло стать на ряду съ сквайрами прежняго времени, началъ говорить о своей прекрасной лошади, о лошадяхъ вообще, объ охот и конскихъ бгахъ, онъ разсуждалъ о всхъ этихъ предметахъ съ одушевленіемъ и скромностію. Рандаль еще боле надвинулъ теб шляпу на глаза и не прерывалъ его до тхъ поръ, пока они не поровнялись съ казино, тутъ онъ, пораженный классическою наружностію строенія и замтивъ прелестную зелень померанцовыхъ деревьевъ, спросилъ отрывисто:
— Чей это домъ?
— Онъ принадлежитъ сквайру Гэзельдену, но отданъ въ наемъ какому-то иностранному господину. Говорятъ, что постоялецъ настоящій джентльменъ, только чрезвычайно бденъ.
— Бденъ, сказалъ Рандаль, обращаясь назадъ, чтобы посмотрть на зеленющійся садъ, на изящную террасу, прекрасный бельведеръ, и бросая взглядъ въ отворенную дверь, на расписанную внутри залу: — бденъ…. домъ кажется, впрочемъ, очень мило убранъ. Что вы разумете подъ словомъ ‘бденъ’, мистеръ Брюсъ?
Фермеръ засмялся.
— По правд сказать, это трудный вопросъ, сэръ. Но я думаю, что господинъ этотъ такъ бденъ, какъ можетъ быть бденъ человкъ, который только не входитъ въ долги и не умираетъ съ голоду.
— Значитъ такъ бденъ, какъ мой отецъ? спросилъ Рандаль явственно и нсколько отрывисто.
— Богъ съ вами, сэръ! Батюшка вашъ богачъ въ сравненіи съ нимъ.
Рандаль продолжалъ смотрть, сознавая въ ум своемъ контрастъ этого дома съ своимъ развалившимся домомъ, гд все носило признаки запустнія. При Рудъ-Голл нтъ такого опрятнаго садика, нтъ и слда ароматическихъ померанцовыхъ цвтовъ. Здсь бдность была по крайней мр миловидна, тамъ она была отвратительна. Сообразивъ все это, Рандаль не могъ понять, какъ можно было такъ дешево достигнуть въ обстановк дома столь утонченнаго изящества. Въ эту минуту путники подъхали къ оград парка сквайра, и Рандаль, замтивъ тутъ маленькую калитку, попросилъ фермера остановиться и самъ сошелъ съ кабріолета. Молодой человкъ скоро скрылся въ густой листв дубовъ, а фермеръ весело продолжалъ свою дорогу, и его звучный свистъ уныло отдавался въ ушахъ Рандаля, пока онъ проходилъ подъ снію деревьевъ парка. Придя къ дому сквайра, онъ узналъ, что вся семья Гэзельдень въ церкви, а согласно патріархальному обычаю, прислуга не отставала отъ господъ въ подобныхъ случаяхъ. Такимъ образомъ ему отворила дверь какая-то дряхлая служанка. Она была почти совершенно глуха и до того безтолкова, что Рандаль не хотлъ войти въ комнаты съ тмъ, чтобы дождаться возвращенія Франка. Онъ сказалъ, что походитъ по лугу и воротится тогда, когда церковная служба кончится.
Старуха остановилась въ удивленіи, стараясь его разслушать, но онъ отвернулся и пошелъ бродить въ ту сторону, гд виднлась садовая ршотка.
Тутъ было много такого, что могло привлечь любопытные взоры: обширный цвтникъ, пестрый какъ коверъ, два величественные кедра, покрывавшіе тнью лужайку, и живописное строеніе съ узорчатыми рамами у оконъ и высокими остроконечными фронтонами, но кажется, что молодой человкъ не смотрлъ на эту сцену ни глазами поэта, ни глазами живописца.
Онъ видлъ тутъ доказательства богатства, и зависть возмущала въ эту минуту его душу.
Сложивъ руки на груди, онъ стоялъ долго молча, смотря вокругъ себя съ сжатыми губами и наморщеннымъ лбомъ, потомъ онъ снова заходилъ, устремивъ глаза въ землю, и проворчалъ въ полголоса:
— Наслдникъ этого имнія немногимъ лучше мужика, мн же приписываютъ блестящія дарованія и ученость, я постоянно твержу девизъ свой: ‘знаніе есть сила’. А между тмъ, несмотря на мои труды, поставятъ ли когда нибудь меня мои познанія на ту степень, на которой этому неучу суждено стоять? бдные ненавидятъ богатыхъ, но кто же изъ бдныхъ склонне къ этому, какъ не обднявшій джентльменъ? Одлей Эджертонъ, того-и-гляди, думаетъ, что я поступлю въ Парламентъ и приму вмст съ нимъ сторону тори. Какъ же, на такого и напалъ!
Онъ быстро повернулся и угрюмо посмотрлъ на несчастный домъ, который хотя и былъ довольно удобенъ, но далеко не напоминалъ дворца, сложивъ руки на груди, Рандаль продолжалъ ходить взадъ и впередъ, не желая выпустить домъ изъ виду и прервать нить своихъ мыслей.
— Какой же выходъ изъ подобнаго положенія? говорилъ онъ самъ съ собою.— ‘Знаніе есть сила.’. Достанетъ ли у меня силы, чтобы оттянуть имніе у этого неуча? Оттянуть! но что же оттянуть? отцовскій домъ, что ли? Да! но если бы сквайръ, умеръ, то кто былъ бы наслдникомъ Гэзельдена? Не слыхалъ ли я отъ матушки, что я самый близкій родственникъ сквайру, кром его собственныхъ дтей? Но дло въ томъ, что онъ цнитъ жизнь этого мальчика вдесятеро дороже моей. Какая же надежда на успхъ? На первый разъ его нужно лишить расположенія дяди Эджертона, который никогда не видалъ его. Это все-таки возможне.
‘Посторонись съ дороги’, сказалъ ты, Одлей Эджертонъ. А откуда ты получилъ состояніе, какъ не отъ моихъ предковъ? О, притворство, притворство Лордъ! Бэконъ примняетъ его ко всмъ родамъ дятельности, и…’
Здсь монологъ Рандаля былъ прерванъ, потому что, прохаживаясь взадъ и впередъ, онъ дошелъ до конца лужайки, склонявшейся въ ровъ, наполненный тиною, и въ ту самую минуту, какъ мальчикъ подкрплялъ себя ученіемъ Бэкона, земля осыпалась подъ нимъ, и онъ упалъ въ ровъ.
Какъ нарочно, сквайръ, котораго неутомимый геній постоянно былъ занятъ нововведеніями и исправленіемъ всякаго рода поврежденій, за нсколько дней до того веллъ расширить и вычистить ровъ въ этомъ мст, такъ что земля въ немъ была еще очень сыра, не выложена камнемъ и не утромбована. Такимъ образомъ, когда Рандаль, опомнившись отъ удивленія и испуга, привсталъ, то увидалъ, что все его платье замарано въ грязи, тогда какъ стремительность его паденія доказывалась фантастическимъ, страннымъ видомъ его шляпы, которая, представляя мстами впадины, а мстами выступы, вообще была неузнаваема и напоминала шляпу одного почтеннаго джентльмена, злого писаку и protg мистера Эджертона, или шляпу, какую, иногда находятъ на улиц возл упавшаго въ лужу пьянаго.
Рандаль былъ оглушенъ, отуманенъ этимъ паденіемъ и нсколько минутъ не могъ притти въ себя. Когда онъ собрался съ мыслями, тоска еще сильне овладла имъ. Онъ еще такъ былъ малодушенъ, что никакъ не ршался представиться въ такомъ вид незнакомому сквайру и щеголеватому Франку, онъ ршился выбраться на знакомую поляну и воротиться домой, не достигнувъ цли своего путешествія, и, замтивъ передъ собою тропинку, которая вела къ воротамъ, выходившимъ на большую дорогу, онъ тотчасъ же отправился по этому направленію.
Удивительно, какъ вс мы мало обращаемъ вниманія на предостереженія нашего добраго генія. Я увренъ, что какая нибудь благодтельная сила столкнула Рандаля Лесли въ ровъ, изображая тмъ предъ нимъ судьбу всякаго, кто избираетъ какой нибудъ необыкновенный путь для разсудка, т. е. пятится, напримръ, назадъ, съ цлію завистливо полюбоваться ни собственность сосда. Я думаю, что въ теченіе настоящаго столтія много еще найдется, юношей, которые такимъ же образомъ попадаютъ во рвы и выползутъ оттуда, можетъ быть, въ боле грязныхъ сюртукахъ, чмъ самъ Рандаль. Но Рандаль не благодарилъ судьбы за данный ему предостерегательный урокъ, да я и не знаю человка, который бы поблагодарилъ ее за это.
Въ это утро, сквайръ былъ очень сердитъ за завтракомъ. Онъ былъ слишкомъ истымъ англичаниномъ, чтобы терпливо переносить обиду, а онъ видлъ личное оскорбленіе въ порч приходскаго учрежденія. Его чувствительность была задта при этомъ столько же, сколько и гордость. Во всемъ этомъ дл были признаки явной неблагодарности ко всмъ трудамъ, понесеннымъ имъ не только для возобновленія, но и украшенія колоды. Впрочемъ, сквайру случалось сердиться очень нердко, потому и теперь это никого не удивило бы. Риккабокка, какъ человкъ посторонній, и мистриссъ Гэзельденъ, какъ жена сквайра, тотчасъ замтили, что хозяинъ унылъ и задумчивъ, но одинъ былъ слишкомъ скроменъ, и другая слишкомъ чувствительна для того, чтобы растравлять свжую рану, какая бы она ни была, и вскор посл завтрака сквайръ ушелъ въ свой кабинетъ, пропустивъ даже утреннюю службу въ церкви.
Въ своемъ прекрасномъ ‘Жизнеописаніи Оливера Гольдсмита’, мистеръ Фостеръ старается тронуть наши сердца, представляя намъ оправданія своего героя въ томъ, что онъ не пошелъ въ духовное званіе. Онъ не чувствовалъ себя достойнымъ этого. Но твой ‘Вэкфильдскій Священникъ’, бдный Гольдсмитъ, вполн заступаетъ твое и мсто, и докторъ Примрозъ будетъ предметомъ удивленія для свта, пока не оправдаются на дл предчувствія миссъ Джемимы. Бывали дни, когда сквайръ, чувствуя себя не въ дух и руководствуясь примромъ смиренія Гольдсмита, отдалялся на нкоторое время отъ семьи и сидлъ запершись въ своей комнат. Но эти припадки сплина проходили обыкновенно однимъ днемъ, и большею частію, когда колоколъ звонилъ къ вечерн, сквайръ окончательно приходилъ въ себя, потому что тогда онъ показывался на порог своего дома подъ руку съ женою и впереди всхъ своихъ домочадцевъ. Вечерняя служба (какъ обыкновенно случается къ сельскихъ приходахъ) была боле посщаема прихожанами? чмъ первая, и пасторъ обыкновенно готовилъ къ ней самыя краснорчивыя поученія.
Пасторъ Дэль, хотя и былъ нкогда хорошимъ студентомъ, не отличался ни глубокимъ познаніемъ богословія, ни археологическими свдніями, которыми отличается ныншнее духовенство. Не былъ пасторъ смышленъ и въ церковной архитектур. Онъ очень мало заботился о томъ, вс ли части церкви были въ готическомъ вкус, или нтъ, карнизы и фронтоны, круглые и стрльчатые своды были такія вещи, надъ которыми ему не случалось размышлять серьёзно. Но зато пасторъ Дэль постигъ одну важную тайну, которая, можетъ быть, стоитъ всхъ этихъ утонченностей, вмст взятыхъ,— тайну наполнять церковь слушателями. Даже за утренней службой ни одна изъ церковныхъ лавокъ не оставалась пустою, а за вечернею — церковь едва могла вмстить приходящихъ.
Пасторъ Дэль, не вдаваясь въ выспреннія толкованія отвлеченностей и придерживаясь своего всегдашняго правила: Quieta non movere, понималъ призваніе свое въ томъ, чтобы совтовать, утшать, увщевать своихъ прихожанъ. Обыкновенно къ вечерней службъ онъ приготовлялъ свои поученія, которыя излагалъ такимъ образомъ, что никто, кром вашей собственной совсти, не могъ бы упрекнуть васъ за ваши ароступки. И въ настоящемъ случа пасторъ, котораго взоры и сердце постоянно было заняты прихожанами, который съ прискорбіемъ видлъ, какъ духъ неудовольствія распространялся между крестьянами и готовъ былъ заподозрить самыя добрыя намренія сквайра, ршился произнести на этотъ счетъ поученіе, которое имло цлію защитить добродтель отъ нареканій и исцлить, по мр возможности, рану, которая таилась въ сердц гэзельденскаго прихода.
Очень жаль, что мистеръ Стирнъ не слыхалъ поученія пастора, этотъ должностной человкъ былъ, впрочемъ, постоянно занятъ, такъ что во время лтнихъ мсяцевъ ему рдко удавалось быть у вечерней службы. Не то, чтобы мистеръ Стирнъ боялся въ поученіяхъ пастора намека на свою личность, но онъ набиралъ всегда для дня покоя много экстренныхъ длъ. Сквайръ по воскресеньямъ позволялъ всякому гулять около парка и многіе прізжали издалека,— чтобы побродитъ около озера или отдохнуть въ тни вязовъ. Эти постители были предметомъ подозрній и безпокойствъ для мистера Стирна, и — надо правду сказать — не безъ причины. Иногда мистеръ Стирнъ, къ своему невыразимому удовольствію, нападалъ на толпу мальчишекъ, которые пугали лебедей, иногда онъ замчалъ, что недостаетъ какого нибудь молодого деревца, и потомъ находилъ его у кого нибудь уже обращеннымъ въ трость, иногда онъ ловилъ дерзкаго парня, который переползалъ черезъ ровъ съ цлію составить букетъ для своей возлюбленной въ цвтник бдной мистриссъ Гэзельденъ, очень часто также, когда все семейство было въ церкви, нкоторые любопытные грубіяны врывались силою или прокрадывались въ садъ, чтобы посмотрть въ окна господскаго дома. За вс эти и разные другіе безпорядки, не мене важные, мистеръ Стирнъ долго, но тщетно, старался уговорить сквайра отмнить позволеніе, которое до такой степени употреблялось во зло. Сквайръ хотя по временамъ ворчалъ, сердился и уврялъ, что онъ прикажетъ запереть паркъ и наставить въ немъ капкановъ, но гнвъ его ограничивался только словами. Паркъ по прежнему оставался отпертымъ каждое воскресенье, и такимъ образомъ этотъ день былъ днемъ чрезвычайныхъ хлопотъ для мистера Стирна. Но посл послдняго удара колокола за вечерней службой и вплоть до сумерекъ было особенно безпокойно бдительному дозорщику, потому что изъ стада, которое изъ маленькихъ хижинъ стекалось на призывъ своего пастыря, всегда находилось нсколько заблудшихъ овецъ, которыя бродили по всмъ направленіямъ, какъ будто съ единственною цлью — испытать бдительность мистера Стирна. Вслдъ за окончаніемъ церковной службы, если день бывалъ хорошъ, паркъ наполнялся гуляющими въ красныхъ клокахъ, яркихъ шаляхъ, праздничныхъ жилетахъ и шляпахъ, украшенныхъ полевыми цвтами, которые, впрочемъ, по увренію мистера Стирна, были по что иное, какъ молодыя герани мистриссъ Гэзельденъ. Особенно ныншнее воскресенье у главнаго управителя были важныя причины усугубить дятельность и вниманіе: ему предстояло не только открывать обыкновенныхъ похитителей и шаталъ, но, во первыхъ, доискаться, кто зачинщикъ порчи колоды, во вторыхъ, показать примръ строгости.
Онъ началъ свой дозоръ съ ранняго утра, и въ то самое время, какъ вечерній колоколъ возвстилъ о близкомъ окончаніи службы, онъ вышелъ на деревню изъ-за зеленой изгороди, за которой спрятался съ цлію наблюдать, кто особенно подозрительно будетъ бродить около колоды. Мсто это было пусто. На значительномъ разстояніи, домоправитель увидалъ исчезающія фигуры какихъ-то запоздавшихъ крестьянъ, которые спшили къ церкви, передъ нимъ неподвижно стояло исправительное учрежденіе. Тутъ мистеръ Стирнъ остановился, снялъ шляпу и отеръ себ лобъ.
‘Подожду пока здсь — сказалъ онъ самъ себ — негодяи, врно, захотятъ полюбоваться на свое дло, недаромъ же я слыхалъ, что убійцы, совершивъ преступленіе, всегда возвращаются на то мсто, гд оставили тло. А здсь въ деревн вдь, право, нтъ никого, кто бы порядочно порадлъ для пользы сквайра или прихода,— кром меня одного.’
Лишь только мистеръ Стирнъ усплъ притти къ такому мизантропическому заключенію, какъ увидалъ, что Леонардъ Ферфильдъ очень скоро идетъ изъ своего дома. Управитель ударилъ себя по шляп и величественно подперся правою рукою.
— Эй, ты, сэръ, вскричалъ онъ, когда Ленни подошелъ такъ близко, что могъ его слышать: — куда это ты бжишь такъ?
— Я иду въ церковь, сэръ.
— Постой, сэръ, постой, мистеръ Ленни. Ты идешь въ церковь! Ужь вдь отзвонили, а ты знаешь, какъ пасторъ не любитъ, когда кто приходитъ поздно и нарушаетъ должное молчаніе. Ты теперь не долженъ итти въ церковь…
— Отчего же, сэръ?
— Я теб говорю, что ты не долженъ итти. Ты обязанъ замчать, какъ поступаютъ добрые люди. Ты видишь, напримръ, съ какимъ усердіемъ я служу сквайру: ты долженъ служить ему такъ же. И такъ мать твоя пользуется домомъ и землей за безцнокъ: вы должны быть благодарны сквайру, Леопардъ Ферфильдъ, и заботиться о его польз. Бдный! у него и такъ сердце надрывается, глядя на то, что у насъ происходитъ.
Леонардъ открылъ свои добродушные голубые глаза, пока мистеръ Стирнъ чувствительно вытиралъ свои.
— Посмотри на это зданіе, сказалъ вдругъ Стирнъ, указывая на колоду: — посмотри на него.. Если бы оно могло говорить, что оно сказало бы, Леонардъ Ферфилдъ? Отвчай же мн!
— Это было очень нехорошо, что тутъ надлали, сказалъ Ленни съ важностію.— Матушка была чрезвычайно огорчена, когда услыхала объ этомъ, сегодня утромъ.
Мистеръ Стирнъ. Я думаю, что не безъ того, если принять въ соображеніе, какой вздоръ она платитъ за аренду, (вкрадчиво) а ты не знаешь, кто это сдлалъ, Ленни, а?
Ленни. Нтъ, сэръ, право, не знаю.
Мистеръ Стирнъ. Слушай же: теб ужь нечего ходить въ церковь: проповдь, я думаю, кончилась. Ты долженъ помнить, что я отдалъ учрежденіе подъ твой надзоръ, на твою личную отвтственность, а ты видишь, какъ ты исполняешь свой долгъ въ отношеніи къ нему. Теперь я придумалъ….
Мистеръ Стирнъ вперилъ свои глаза въ колоду.
— Что вамъ угодно, сэръ? спросилъ Ленни, начинавшій серьёзно бояться.
— Мн ничего не угодно, тутъ не можетъ быть угоднаго. На этотъ разъ я теб прощаю, но впередъ прошу держать ухо востро. Теперь ты стой здсь…. нтъ, вотъ здсь, у забора, и стереги, не будетъ ли кто бродить около зданія, глазть на него или смяться, а я между тмъ пойду дозоромъ кругомъ. Я возвращусь передъ концомъ вечерни или тотчасъ посл нея, стой же здсь до моего прихода и потомъ отдай мн отчетъ. Не звай же, любезный, не то будетъ худо и теб и твоей матери: я завтра же могу надбавить вамъ платы по четыре фунта въ годъ.
Заключивъ этимъ выразительнымъ замчаніемъ и не дожидаясь отвта, мистеръ Стирнъ отдлилъ отъ бедра руку и пошелъ прочь.
Бдный Ленни остался у колоды въ сильномъ уныніи и неудовольствіи на такое непріятное сосдство. Наконецъ онъ тихонько подошелъ къ забору и слъ на мст, указанномъ ему для наблюденій. Скоро онъ совершенно помирился съ своею настоящею обязанностію, сталъ восхищаться прохладою, распространяемою тнистыми деревьями, чириканьемъ птичекъ, прыгавшихъ по втвямъ, и видлъ только свтлую сторону даннаго ему порученія. Въ молодости все для насъ можетъ имть эту свтлую сторону,— даже обязанность караулить колоду. Правда, Леонардъ не чувствовалъ особенной привязанности къ самой колод, но онъ не имлъ никакой симпатіи и съ людьми, сдлавшими на нее нападеніе, и въ то же время зналъ, что сквайръ будетъ очень огорченъ, если подобный поступокъ повторится. ‘Такъ — думалъ бдный Леонардъ въ простот своего сердца — если я смогу защитить честь сквайра, открывъ виновныхъ, или, по крайней мр, напавъ на слдъ, кто это сдлалъ, то такой день будетъ радостнымъ днемъ для матушки.’ Потомъ онъ началъ разсуждать, что хотя мистеръ Стирнъ и не совсмъ ласково назначалъ ему этотъ постъ, но, во всякомъ случа, это должно льстить его самолюбію: это доказывало довріе къ нему, какъ образцовому мальчику изъ числа всхъ его сверстниковъ. А у Ленни было, въ самомъ дл, много самолюбія во всемъ, что касалось его репутаціи.
По всмъ этимъ причинамъ, Леонардъ Ферфильдъ расположился на своемъ наблюдательномъ пост если не съ положительнымъ удовольствіемъ и сильнымъ восторгомъ, то, по крайней мр, съ терпніемъ и самоотверженіемъ.
Прошло съ четверть часа посл ухода мистера Стирна, какъ какой-то мальчикъ вошелъ въ паркъ черезъ калитку, прямо противъ того мста, гд скрывался Леини, и, утомясь, по видимому, отъ ходьбы или отъ дневного жара, онъ остановился на лугу на нсколько минутъ и потомъ пошелъ, подъ тнь дерева которое росло возл колоды.
Леини напрягъ свой слухъ и приподнялся на цыпочки..
Онъ никогда не видалъ этого мальчика: лицо его было совершенно незнакомо ему.
Леонардъ Ферфильдъ вообще не любилъ незнакомыхъ, кром того, у него было убжденіе, что кто нибудь изъ чужихъ испортилъ колоду. Мальчикъ дйствительно былъ чужой, но какого онъ былъ званія? На этотъ счетъ Ленни Ферфильдъ не зналъ ничего врнаго. Сколько можно было ему судить по наглядности, мальчикъ этотъ не былъ одтъ какъ джентльменъ. Понятія Леонарда объ аристократичности костюма развились, конечно, подъ вліяніемъ Франка Гэзельдена. Они представляли его воображенію очаровательный видъ блоснжныхъ жилетовъ, прелестныхъ голубыхъ сюртуковъ и великолпныхъ галстуховъ. Между тмъ платье этого незнакомца хотя не показывало въ немъ ни крестьянина, ни фермера, въ то же время не соотвтствовало иде о костюм молодого джентльмена, оно представлялось даже не совсмъ приличнымъ: сюртукъ былъ выпачканъ въ грязи, шляпа приняла самую чудовищную форму, а между тульею и краями ея была порядочная прорха. Ленни очень удивился и потомъ вспомнилъ, что калитка, черезъ которую прошелъ молодой, человкъ, была на прямой дорог изъ парка въ сосдній городокъ, жители котораго пользовались очень дурною славою въ Гэзельденъ-Голл: съ незапамятныхъ временъ изъ числа ихъ являлись самые страшные браконьеры, самые отчаянные шаталы, самые жестокіе похитители яблоковъ и самые неутомимые спорщики при опредленіи правъ на дорогу, которая, судя по городскимъ понятіямъ, была общественною, по понятіямъ же сквайра, пролегая по его земл, составляла его собственность. Правда, что эта же самая дорога вела отъ дома сквайра, но трудно было предположить, чтобы человкъ, одтый такъ неблаговидно, могъ быть въ гостяхъ у сквайра. По всему этому Ленни заключилъ, что незнакомецъ долженъ быть лавочникъ или прикащикъ изъ Торндейка, а репутація этого городка, въ соединеніи съ предубжденіемъ, заставляла Ленни притти къ мысли, что незнакомецъ долженъ быть однимъ изъ виновнымъ въ порч колоды. Какъ будто для того, чтобы еще боле утвердить Ленни въ такомъ подозрніи, которое пришло ему въ голову несравненно скоре, чмъ я усплъ описать все это, таинственный незнакомецъ слъ, на колоду, положилъ ноги на закраины ея и, вынувъ изъ кармана карандашъ и памятную книжку, началъ писать. Не снималъ ли этотъ страшный незнакомецъ планъ всей мстности, чтобы потомъ зажечь домъ сквайра и церковь! Онъ смотрлъ то въ одну, то въ другую сторону съ какимъ-то страннымъ видомъ и все продолжалъ писать, почти вовсе не обращая вниманія на лежавшую передъ нимъ бумагу, какъ заставляли это длать Ленни, когда онъ писалъ свои прописи.— Дло въ томъ, что Рандаль Лесли чрезвычайно усталъ и, сдлавъ нсколько шаговъ сталъ еще сильне чувствовать ушибъ отъ своего паденія, такъ что ему хотлось отдохнуть нсколько минутъ, этимъ временемъ онъ воспользовался, чтобы написать нсколько строкъ къ Франку съ извиненіемъ что онъ не зашелъ къ нему. Онъ хотлъ вырвать этотъ листокъ изъ книжки и отдать его въ первомъ коттэдж, мимо котораго ему придется итти, съ порученіемъ отвести его въ домъ сквайра.
Пока Рандаль занимался этимъ. Леини подошелъ къ нему твердымъ и мрнымъ шагомъ человка, который ршился, во что бы то ни стало, исполнить долгъ свой. И какъ Ленни хотя и былъ смлъ, но не былъ ни вспыльчивъ, ни заносчивъ, то негодованіе, которое онъ испытывалъ въ эту минуту, и подозрніе, возбужденное въ немъ поступкомъ незнакомца, выразились въ слдующемъ воззваніи къ нарушителю правъ собственности.
— Неужели вамъ не стыдно? Сидите вы на новой колод сквайра! Встаньте скоре и ступайте съ Богомъ!
Рандаль поспшно обернулся, и хотя во всякое другое время у него достало бы умнья очень ловко вывернуться изъ такого фальшиваго положенія, но кто можетъ похваляться, что онъ всегда благоразуменъ? А Рандаль былъ теперь въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Его ласковость къ низшимъ себя, за которую я недавно еще его хвалилъ, совершенно исчезла теперь при вид грубіяна, который не узналъ въ немъ достоинствъ питомца Итона.
Такимъ образомъ, презрительно посмотрвъ на Ленни, Рандаль отвчалъ отрывисто:
— Вы глупый мальчишка!
Такой выразительный отвтъ заставилъ Ленни покраснть до ушей. Будучи увренъ, что незнакомецъ былъ какой нибудь лавочникъ или прикащикъ, Ленни еще боле утвердился въ своемъ мнніи, не только по этому неучтивому отвту, но и по зврскому взгляду, который сопровождалъ его и который нисколько не заимствовалъ величія отъ исковерканной, истертой, обвислой и изорванной шляпы, изъ подъ которой блеснулъ его зловщій огонь.
Изъ всхъ разнообразныхъ принадлежностей нашего костюма нтъ ничего, что бы было такъ индивидуально и выразительно, какъ покрышка головы. Свтлая, выглаженная щоткою, коротко-ворсистая джентльменская шляпа, надтая на извстный какой либо манеръ, сообщаетъ изящество и значительность всей наружности, тогда какъ измятая, взъерошенная шляпа, какая была на Рандал Лесли, преобразила бы самаго щеголеватаго джентльмена, который когда либо прохаживался по Сенъ-Джемсъ-Стриту, въ идеалъ оборванца.
Теперь всмъ очень хорошо извстно, что нашъ крестьянскій мальчикъ чувствуетъ непремнную антипатію къ лавочному мальчику. Даже при политическихъ происшествіяхъ земледльческій рабочій классъ рдко дйствуетъ единодушно съ городскимъ торгующимъ сословіемъ. Но не говоря уже объ этихъ различіяхъ между сословіями, всегда есть что-то непріязненное въ отношеніяхъ двухъ мальчиковъ, другъ къ другу, когда имъ случится сойтись по одиначк гд нибудь на лужайк. Что-то похожее на вражду птуховъ, какая-то особая склонность согнуть большой палецъ руки надъ четырьмя другими и сдлавъ изъ всего этого такъ называемый кулакъ, проявились и въ эту минуту. Признаки этихъ смшанныхъ ощущеній были тотчасъ же замтны въ Ленни при словахъ и взгляд незнакомца, И незнакомецъ, казалось, понялъ это, потому что его блдное лицо сдлалось еще блдне, а его мрачный взоръ — еще неподвижне и осторожне.
— Отойдите отъ колоды, сказалъ Ленни не желая отмчать на грубый отзывъ незнакомца, и вмст съ этимъ словомъ онъ сдлалъ движеніе рукой, съ намреніемъ оттолкнуть незванаго гостя. Тотъ, принявъ это за ударъ, вскочилъ и быстротою своихъ пріемовъ, съ маленькимъ усиліемъ руки, заставилъ Ленни потерять равновсіе и повалилъ его навзничь. Кипя гнвомъ, молодой крестьянинъ, быстро поднялся и бросился на Рандаля.

ГЛАВА XVIII.

Придите ко мн на помощь, о вы, девять Музъ, на которыхъ несравненный Персій писалъ сатиры и которыхъ въ то же время призывалъ въ своихъ стихахъ,— помогите мн описать борьбу двухъ мальчугановъ: одинъ — умренный защитникъ законности и порядка, боецъ pro uns et focis, другой — высокомрный пришлецъ, съ тмъ уваженіемъ къ имени и личности, которое иные называютъ честію. Здсь одна лишь природная физическая сила, тамъ ловкость, пріобртенная упражненіемъ. Здсь…. но Музы нмы какъ столбъ и холодны какъ камень! Пусть ихъ убираются, куда знаютъ. Безъ нихъ лучше обойдется дло.
Рандаль былъ старше Ленни годомъ, но онъ не былъ ни такъ высокъ ростомъ, ни такъ силенъ, ни такъ ловокъ, какъ Ленни, и посл перваго порыва, когда оба мальчика остановились, чтобы перевести дыханіе, Ленни, видя жидкія формы и безцвтныя щоки своего противника, видя, что кровь капаетъ уже изъ губы Рандаля, вдругъ почувствовалъ раскаяніе. ‘Нехорошо — подумалъ онъ — желать бороться съ человкомъ, котораго легко прибить.’ Такимъ образомъ, отойдя въ сторону и опустивъ руки, онъ сказалъ кротко:
— Полно намъ дурачиться, ступайте домой и не сердитесь на меня.
Рандаль Лесли вовсе не отличался такимъ же достоинствомъ, Онъ былъ гордъ, мстителенъ, самолюбивъ, въ немъ были боле развиты наступательные органы, чмъ оборонительные, что однажды заслужило гнвъ его, то онъ желалъ уничтожить во что бы то ни стало. Потому хотя вс нервы его дрожали и глаза его были полны слезъ, онъ подошелъ къ Ленни съ заносчивостію гладіатора и сказалъ, стиснувъ зубы и заглушая стоны, вызванные въ немъ злобою и тлеснымъ страданіемъ:
— Вы ударили меня, потому не сойдете съ мста, пока я не заставлю васъ раскаяться въ вашемъ поступк. Приготовьтесь, защищайтесь: я ужь не такъ буду бить васъ.
Хотя Лесли не считался бойцомъ въ Итон, но его характеръ вовлекалъ его въ нкоторыя схватки, особенно когда онъ былъ въ низшихъ классахъ, и онъ изучилъ такимъ образомъ теорію и практику боксерства — искусства, которое едва ли когда нибудь выведется въ англійскихъ общественныхъ школахъ.
Теперь Рандаль примнялъ въ длу пріобртенныя имъ свднія, отражалъ тяжелые удары своего противника, самъ наносилъ очень быстрые и мткіе, замняя ловкостію и проворствомъ природное безсиліе своей руки. Впрочемъ, эта рука не была даже слаба: до такой степени увеличивается сила въ минуты страсти и раздраженія. Бдный Ленни, которой никогда еще не дрался настоящимъ образомъ, былъ оглушенъ, чувства его притупились, перемшались, такъ что онъ не могъ отдаю себ въ нихъ отчета, у него осталось какое-то смутное воспоминаніе о бездыханномъ паденіи, о туман, застлавшемъ до глаза, и объ ослпительномъ блеск, который какъ будто пронесся передъ ними — о сильномъ изнеможеніи, соединенномъ съ чувствомъ боли — тутъ, тамъ, по всему тлу, и потомъ все, что у него осталось въ памяти, было то, что онъ лежалъ на земл, что его били жестоко, при чемъ противникъ его сидлъ надъ нимъ такой же мрачный и блдный, какъ Лара надъ падшимъ Ото: потому что Рандаль не былъ изъ числа тхъ людей, которымъ сама природа подсказываетъ правило: ‘лежачаго не бить’, ему стоило даже нкоторой борьбы съ самимъ собою и то, что онъ не ршился топтать ногами своего противника. Онъ отличался отъ дикаря умомъ, а не сердцемъ, и теперь, бормоча что-то съ самимъ собою, побдитель отошелъ въ сторону.
Кто же могъ явиться теперь на мсто битвы, какъ не мистеръ Стирнъ? Особенно заботясь о томъ, чтобы втянуть Ленни въ немилость, онъ надялся, что мальчикъ наврно не исполнитъ даннаго ему порученія, и въ настоящую минуту онъ спшилъ удостовриться, не оправдается ли его вожделнное ожиданіе. Тутъ онъ увидалъ, что Ленни съ трудомъ приподнимается съ земли, страдая отъ ударовъ и плача съ какими-то истерическими порывами, его новый жилетъ забрызганъ его собственною кровью, которая текла у него изъ носа, и этотъ носъ казался Ленни уже не носомъ, а раздутою, гористою возвышенностію. Отвернувшись отъ этого зрлища, мистеръ Стирнъ посмотрлъ съ небольшимъ уваженіемъ, какъ нкогда и самъ Ленни, на незнакомаго мальчика, который опять услся на колоду — для того ли, чтобы перевести дыханіе, или показать, что онъ одержалъ побду.
— Эй, что все значитъ? сказалъ мистеръ Стирнъ:— что все это значитъ, Ленни, а?
— Онъ хочетъ здсь сидть, отвчалъ Ленни, голосомъ, прерываемомъ рыданіями: — а прибилъ онъ меня за то, что не позволялъ ему, но я не ожидалъ этого… теперь я, пожалуй, опять…
— А что вы, смю спросить, разслись тутъ?
— Смотрю на ландшафтъ, отойди~ка отъ свта, любезный!
Этотъ тонъ привелъ мистера Стирна въ недоумніе: это былъ тонъ до того непочтительный въ отношеніи къ нему, что онъ почувствовалъ особенное уваженіе къ говорившему. Кто кром джентльмена смлъ бы сказать это мистеру Стирну?
— А позвольте узнать, кто вы? спросилъ мистеръ Стирнъ нершительнымъ голосомъ и сбираясь даже прикоснуться къ своей шляп.— Покорно прошу объяснить ваше имя и цль вашего посщенія.
— Мое имя Рандаль Лесли, а цль моего посщенія была сдлать визитъ семейству вашего барина. Я думаю, что я не ошибся, если принялъ васъ, судя по наружности, за пахаря мистера Гэзельдена.
Говоря такимъ образомъ, Рандаль всталъ, потомъ, пройдя, нсколько шаговъ, воротился назадъ и, бросивъ полъ-кроны на дорогу, сказалъ Ленни:
— На, возьми это за свое увчье и впередъ умй говорить съ джентльменомъ. Что касается до тебя, любезный, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Стирну, который, съ разинутымъ ртомъ и безъ шляпы, стоялъ въ это время, низко кланяясь — то передай мое привтствіе мистеру Гэзельдену и скажи ему, что когда онъ сдлаетъ намъ честь постить васъ въ Рудъ-Голл, то я увренъ, что пріемъ нашихъ крестьянъ заставитъ его постыдиться за гэзельденскихъ.
О, бдный сквайръ! Гэзельдену стыдиться Рудъ-Голля? Если бы это порученіе было передано вамъ, вы не въ состояніи бы взглянуть боле на свтъ Божій.
Съ этими словамъ, Рандаль вышелъ на тропинку, которая вела къ усадьб пастора, и оставилъ Ленни Ферфильда ощупывать свой носъ, а мистера Стирна — непрекратившимъ своихъ поклоновъ.
Рандаль Лесли очень долго шелъ до дому, у него сильно болло все тло отъ головы до пятокъ, а душа его, еще боле была поражена, чмъ тло. Если бы Рандаль Лесли остался въ саду сквайра и не пошелъ назадъ, поддаваясь ученію лорда Бэкона, то онъ провелъ бы очень пріятный вечеръ и врно былъ бы отвезенъ домой въ коляск сквайра. Но какъ онъ пустился въ отвлеченныя умствованія, то и упалъ въ ровъ, упавши въ ровъ, выпачкалъ себ платье, выпачкавъ платье, отказался отъ визита, отказавшись отъ визита отправился къ колод и слъ на нее, будучи въ шляп, которая длала его похожимъ на бглаго арестанта, свъ на колоду въ такой шляп и съ подозрительнымъ выраженіемъ на лиц, онъ былъ вовлеченъ въ ссору и драку съ какимъ-то олухомъ и теперь плелся домой, браня и себя и другихъ, ergo — за симъ слдуетъ мораль, которая стоитъ повторенія — ergo, когда вамъ случится притти въ садъ къ богатому человку, то будьте довольны тмъ, что принадлежитъ вамъ, т. е. правомъ любоваться, поврьте, что вы боле будете любоваться, чмъ самъ хозяинъ.
Если, въ простот своего сердца и по доврчивой неопытности, Ленни Ферфильдъ думалъ, что мистеръ Стирнъ скажетъ ему нсколько словъ въ похвалу его мужества и въ награду за потерпнные имъ побои, то онъ вскор совершенно ошибся въ томъ. Этотъ, по истин, врный человкъ, достойный исполнитель воли Гэзельдена, скоре готовъ бы былъ простить отступленіе отъ своего приказанія, если бы это было сопряжено съ нкоторою выгодой или способствовало къ возвышенію кредита, но, напротивъ, онъ былъ неумолимъ къ буквальному, безсознательному и слпому исполненію приказаній, что все, рекомендуя, можетъ быть, съ хорошей стороны довренное лицо, все-таки вовлекаетъ лицо довряющее въ большіе затрудненія и промахи. И хотя человку, не совсмъ еще знакомому съ уловками человческаго сердца, въ особенности неизвдавшему сердецъ домоправителей и дворецкихъ, и показалось бы очень естественнымъ, что мистеръ Стирнъ, стоявшій все еще на средин дороги, со шляпой въ рук, уязвленный, униженный и раздосадованный словами Рандаля Лесли, сочтетъ молодого джентльмена главнымъ предметомъ своего негодованія,— но такой промахъ, какъ негодованіе на лицо высшее себя, съ трудомъ могъ притти въ голову глубокомысленнаго исполнителя приказаній сквайра. За всмъ тмъ, такъ какъ гнвъ, подобно дыму, долженъ же улетть куда бы то ни было, то мистеръ Стирнъ, почувствовавшій въ это время — какъ онъ посл объяснялъ жен — что у него ‘всю грудь точно разорвало’, обратился, повинуясь природному инстинкту, къ предохранительному отъ взрыва клапану, и пары, которые скопились въ его сердц, обратились цлымъ потокомъ на Ленни Ферфильда. Мистеръ Стирнъ съ ожесточеніемъ надвинулъ шляпу себ на голову и потомъ облегчилъ грудь свою слдующею рчью:
— Ахъ, ты, негодяй! ахъ, ты, дерзкій забіяка! Въ то время, какъ ты долженъ бы былъ быть въ церкви, ты вздумалъ драться съ джентльменомъ, гостемъ нашего сквайра, на томъ самомъ мст, гд стоитъ исправительное учрежденіе, порученное твоему надзору! Посмотри, ты всю колоду закапалъ кровью изъ своего негоднаго носишка!
Говоря такимъ образомъ, и чтобы придать большую выразительность словамъ, мистеръ Стирнъ намревался дать добавочный ударъ несчастному носу, но какъ Ленни инстинктивно поднялъ руки, чтобы закрыть себ лицо, то разгнванный домоправитель ушибъ составы пальцевъ о большія мдныя пуговицы, бывшія за рукавахъ куртки мальчика — обстоятельство, которое еще боле усилило негодованіе мистера Стирна. Ленни же, котораго слова эти чувствительно затронули, и который, по ограниченности своего образованія, считалъ подобное обращеніе несправедливостію, бросивъ между собою и мистеромъ Стирномъ большой чурбанъ, началъ произносить слдующее оправданіе, которое одинаково было не кстати какъ придумывать, такъ выражать, потому что въ подобномъ случа оправдываться значило обвинять себя вдвое.
— Я удивляюсь вамъ, мистеръ Стирнъ! если бы матушка васъ послушала только! Не вы ли не пустили меня итти въ церковь? не вы ли мн приказали….
— Драться съ молодымъ джентльменомъ, и притомъ въ праздничный день? сказалъ мистеръ Стирнъ, съ ироническою улыбкою.— Да, да! я приказалъ теб, чтобы ты нанесъ безчестье имени сквайра, мн и всему приходу и поставилъ всхъ насъ въ замшательство. Но сквайръ веллъ мн показать примръ, и я покажу!
При этихъ словахъ, съ быстротою молніи мелькнула въ голов мистера Стерна свтлая мысль — посадитъ Ленни въ то самое учрежденіе, которое онъ слишкомъ строго караулилъ. Зачмъ же далеко искать? примръ быль у него передъ глазами. Теперь онъ могъ насытить свою ненависть къ мальчику, здсь, избравъ лучшаго изъ приходскихъ парней, онъ надялся тмъ боле устрашить худшихъ, этимъ онъ могъ ослабитъ оскорбленіе, нанесенное Рандалю Лесли, въ этомъ заключалась бы практическая апологія сквайра въ пріем, сдланномъ молодому гостю. Приводя мысль свою въ исполненіе, мистеръ Стирнъ сдлалъ стремительный натискъ на свою жертву, схватилъ мальчика за поясъ, черезъ нсколько секундъ колода отворилась, и Ленни Ферфильдъ былъ брошенъ въ въ нее — печальное зрлище превратностей судьбы. Совершивъ это, и пока мальчикъ былъ слишкомъ удивленъ и ошеломленъ внезапностію своего несчастія, для того, чтобы быть въ состояніи защищаться — кром немногихъ ‘едва слышныхъ произнесенныхъ имъ словъ — мистеръ Стирнъ удалился съ этого мста, не забывъ, впрочемъ, поднять и положить къ себ въ карманъ полъ-крону, назначенную Ленни, и о которой онъ до тхъ поръ, увлекшись разнородными впечатлніями, почти совсмъ было забылъ. Онъ отправился по дорог къ церкви, съ намреніемъ стать у самого крыльца ея, выждать, когда сквайръ будетъ выходить, и шепнуть ему о происшедшемъ и о наказаніи Ферфильда.
Клянусь честью джентльмена и репутаціею автора, что словъ моихъ было бы недостаточно, чтобы описать чувства, испытанныя Ленни Ферфилдомъ, пока онъ сидлъ въ исправительномъ учрежденіи. Онъ уже забылъ о тлесной боли, душевное огорченіе заглушало въ немъ физическія страданія,— душевное огорченіе въ той степени, въ какой можетъ вмстить его грудь ребенка. Первое глубокое сознаніе несправедливости тяжело. Ленни, можетъ быть, увлекся, но, во всякомъ случа, онъ съ усердіемъ и правотою исполнилъ возложенное на него порученіе, онъ твердо стоялъ за отправленіе своего долга, онъ дрался за это, страдалъ, пролилъ кровь,— и вотъ какая награда за все понесенное имъ! Главное свойство, которое отличало характеръ Ленни, было понятіе о справедливости. Это было господствующее правило его нравственной природы, и это правило нисколько не потеряло еще своей свжести и значенія ни отъ какихъ поступковъ притсненія и самоуправства, отъ которыхъ часто терпятъ мальчики боле высокаго происхожденія въ домашнемъ быту или въ школахъ. Теперь впервые проникло это желзо въ его душу, а съ нимъ вмст другое, побочное чувство — досадное сознаніе собственнаго безсилія. Онъ былъ обиженъ и не имлъ средствъ оправдаться. Къ этому присоединилось еще новое, если не столь глубокое, но на первый разъ все-таки непріятное, горькое чувство стыда. Онъ, лучшій мальчикъ въ цлой деревн, образецъ прилежанія и благонравія въ школ, предметъ гордости матери,— онъ, котораго сквайръ, въ виду всхъ сверстниковъ, ласково трепалъ по плечу, а жена сквайра гладила по голов, хваля его за пріобртенное имъ хорошее о себ мнніе,— онъ, который привыкъ уже понимать удовольствіе носить уважаемое имя, теперь вдругъ, въ одно мгновеніе ока, сдлался посмшищемъ, предметомъ позора, обратился для каждаго въ пословицу. Потокъ его жизни былъ отравленъ въ самомъ начал. Тутъ приходила ему въ голову и мысль о матери, объ удар, который она испытаетъ, узнавъ это происшествіе,— она, которая привыкла уже смотрть на него, какъ на свою опору и защиту: Ленни поникъ головою, и долго удерживаемыя слезы полилась ручьями.
Онъ началъ биться, рваться во вс стороны и пытался освободить свои члены, услыхавъ приближеніе чьихъ-то шаговъ, онъ представилъ себ, что вс крестьяне сойдутся сюда изъ церкви, онъ уже видлъ напередъ грустный взглядъ пастора, поникшую голову сквайра, худо сдерживаемую усмшку деревенскихъ мальчишекъ, завидовавшихъ дотол его незапятнанной слав, которая теперь навсегда, навсегда была потеряна. Онъ безвозвратно останется мальчикомъ, который сидлъ подъ наказаніемъ. И слова сквайра представлялись его воображенію подобно голосу совсти, раздававшемуся въ ушахъ какого нибудь Макбета:
‘Нехорошо, Ленни! я не ожидалъ, что ты попадешь въ такую передрягу.’
‘Передрягу’ — слово это было ему непонятно, но, врно, оно означало что нибудь незавидное.
— Именемъ всхъ котловъ и заслонокъ, что это тутъ такое! кричалъ мдникъ.
Въ это время мистеръ Спроттъ былъ безъ своего осла, потому что день былъ воскресный. Мдникъ надлъ свое лучшее платье, пригладился и вырядился, сбираясь гулять по парку.
Ленни Ферфильдъ не отвчалъ за его призывъ.
— Ты подъ арестомъ, мой жизненочекъ? Вотъ ужъ никакъ бы не ожидалъ этого видть! Но мы вс живемъ для того, чтобъ учиться, прибавилъ мдникъ, въ вид сентенціи.— Кто же задалъ теб этотъ урокъ? Да ты умешь, что ли, говорить-то?
— Никъ Стирнъ.
— Никъ Стирнъ! а за что?
— За то, что-я исполнялъ его приказанія и подрался съ мальчикомъ, который бродилъ здсь, онъ прибилъ меня, да это бы ничего, но мальчикъ этотъ былъ молодой джентльменъ, который пришелъ въ гости къ сквайру, такъ Никъ Стирнъ….
Ленни остановился, не имя силъ продолжать, отъ негодованія и стыда.
— А! сказалъ мдникъ съ важностію.— Ты подрался съ джентльменомъ. Жаль мн это отъ тебя слышать. Сиди же и благодари судьбу, что ты такъ дешево отдлался. Нехорошо драться съ своими ближними, и леннонскій мирный судья, врно, засадилъ бы тебя на два мсяца вертть жернова вмст съ арестантами. За что же ты его ударилъ, если онъ только проходилъ мимо колоды? Ты, врно, забіяка, а?
Лопни пробормоталъ что-то объ обязанностяхъ въ отношеніи къ сквайру и буквальномъ исполненіи приказаній.
— О, я вижу, Ленни, прервалъ мдникъ голосомъ, проникнутымъ огорченіемъ: — я вижу, что тебя какъ ни корми, а ты все въ лсъ смотришь. Посл этого ты нашему брату не компанія: не суйся къ порядочнымъ людямъ. Впрочемъ, ты былъ хорошимъ мальчикомъ, и можешь, если захочешь, опять заслужить милость сквайра. Ахъ, вкъ не паять котловъ, если я могу понять, какъ ты довелъ себя до этого. Прощай, дружокъ! желаю теб скоре вырваться изъ засады, да скажи матери-то, какъ увидишь ее, что мдникъ молъ берется починить и печь и лопатку…. слышишь?
Мдникъ пошелъ прочь. Глаза Ленни послдовали за нимъ съ уныніемъ и отчаяніемъ. Мдникъ, подобно всей людской братіи, полилъ шиповникъ только для того, чтобы усилитъ его колючки. Праздный, лнивый шатала, онъ постыдился бы теперь сообщества Ленни.
Голова Ленни низко опустилась на грудь, точно налитая свинцомъ. Прошло нсколько минутъ, когда несчастный узникъ замтилъ присутствіе другого свидтеля собственнаго позора, онъ не слыхалъ шума, но увидалъ тнь, которая легла на трав. Онъ затаилъ дыханіе ,не хотлъ открыть глаза, думая, можетъ быть, что если онъ самъ не видитъ, то и другіе не могутъ видть предметы.
— Per Bacco! сказалъ докторъ Риккабокка, положивъ руку, за плечо Ленни и наклонившись, чтобы заглянуть ему въ лицо.— Per Вассо! мой молодой другъ! ты сидишь тутъ изъ удовольствія или по необходимости?
Ленни слегка вздрогнулъ и хотлъ избжать прикосновеніи человка, на котораго онъ смотрлъ до тхъ поръ съ нкотораго рода суеврнымъ ужасомъ.
— Того-и-гляди, продолжалъ Риккабокка, не дождавшись отвта за свой вопросъ: — того-и-гляди, что хотя положенье твое очень пріятно, ты не самъ его избралъ для себя. Что это?— и при этомъ иронія въ голос доктора исчезла — что это, бдный мальчикъ? ты въ крови, и слезы, которыя текутъ у тебя по щекамъ, кажется, непустыя, а искреннія слезы. Скажи мн, povero fanciullo тіо — звукъ итальянскаго привта, котораго значенія Ленни не понялъ, все таки какъ-то сладостно отдался въ ушахъ мальчика: — скажи мн, дитя мое, какъ все это случилось? Можетъ быть, я помогу теб, мы вс заблуждаемся, значитъ вс должны помогать другъ другу.
Сердце Ленни, которое до тхъ поръ казалось закованнымъ въ желзо, отозвалось на ласковый говоръ итальянца, и слезы потекли у него изъ глазъ, но онъ отеръ ихъ и отвчалъ отрывисто:
— Я не сдлалъ ничего дурного, я только ошибся, и это-то меня и убиваетъ теперь!
— Ты не сдлалъ ничего дурного? Въ такомъ случа, сказалъ философъ, съ важностію вынувъ изъ кармана свой носовой платокъ и разстилая его за земл: — въ такомъ случа я могу ссть возл тебя. О проступк я могъ только сожалть, но несчастіе ставитъ тебя въ уровень со мною.
Ленни Ферфильдъ не понялъ хорошенько этихъ словъ, но общій смыслъ ихъ былъ слишкомъ очевиденъ, и мальчикъ бросилъ взглядъ благодарности на итальянца.
Риккабокка продолжалъ, устроивъ себ сиднье:
— Я имю нкоторое право на твою довренность, дитя мое, потому что и я когда-то испыталъ много горя, между тмъ я могу сказать вмст съ тобой: ‘я никому не сдлалъ зла’. Cospetto — тутъ докторъ покойно расположился, опершись одною рукою на боковой столбикъ колоды и дружески касаясь плеча плнника, между тмъ какъ взоры его обгали прелестный ландшафтъ, бывшій у него въ виду: — моя темница, если бы только имъ удалось посадить меня, не отличалась бы такимъ прекраснымъ видомъ. Впрочемъ, это все равно: нтъ непріятной любви точно такъ же, какъ и привлекательной темницы.
Произнеся это изреченіе, сказанное, впрочемъ, по итальянски, Риккабокка снова обратился къ Ленни и продолжалъ свои убжденія, желая вызвать мальчика на откровенность. Другъ во время бды — настоящій другъ, кмъ бы онъ ни казался. Все прежнее отвращеніе Ленни къ чужеземцу пропало, и онъ, разсказалъ ему свою маленькую исторію.
Докторъ Риккабокка былъ слишкомъ смтливъ, чтобы не понять причины, побудившей мистера Стирна арестовать своего агента. Онъ принялся за утшеніе съ философскимъ спокойствіемъ и нжнымъ участіемъ. Онъ началъ напоминать, или, скоре, толковать Ленни о всхъ пришедшихъ ему въ то время на намять обстоятельствахъ, при которыхъ великіе люди страдали отъ несправедливости другихъ. Онъ разсказалъ ему, какъ великій Эпиктетъ достался такому господину, котораго любимое удовольствіе было щипать ему ногу, такъ что эта забава, кончившаяся отнятіемъ ноги, была несравненно хуже колоды. Много и другихъ обстоятельствъ, боле или мене относящихся къ настоящему случаю,— привелъ докторъ, почерпая ихъ изъ разныхъ отдловъ исторіи. Но, понявъ, что Ленни, по видимому, нисколько не утшался этими блестящими примрами, онъ перемнилъ тактику и, подведя ее подъ argumentum ad rem, принялся доказывать: первое, что настоящее положеніе Ленни не было вовсе постыдно, потому что всякій благомыслящій человкъ могъ узнать въ этомъ жестокость Стирна и невинность его жертвы, второе, что если самъ онъ, докторъ, можетъ быть, ошибся съ перваго взгляда, то это значитъ, что повторенное мнніе не всегда справедливо, ли и что такое наконецъ постороннее мнніе?— часто дымъ — пуфъ! вскричалъ докторъ Риккабокка: — вещь безъ содержанія, безъ длины, ширины или другого измренія, тнь, призракъ, нами самими созданный. Собственная совсть есть лучшій судья для человка, и онъ такъ же долженъ мало бояться мннія всхъ безъ разбора, какъ какого нибудь привиднія, когда ему доведется проходить кладбищемъ ночью.
Но такъ какъ Ленни боялся въ самомъ дл проходить ночью кладбищемъ, то уподобленіе это уничтожило самый аргументъ, и мальчикъ печально опустилъ голову. Докторъ Риккабокка сбирался уже начать третій рядъ разсужденій, которыя, еслибы ему удалось довести ихъ до конца, безъ сомннія, вполн объяснили бы предметъ и помирили бы Ленни съ настоящимъ положеніемъ, но плнникъ, прислушивавшійся все это время чуткимъ ухомъ, узналъ, что церковная служба кончилась, и тотчасъ вообразилъ, что вс прихожане толпою сойдутся сюда. Онъ уже видлъ между деревьями шляпы и, чепцы, которыхъ Риккабокка не примчалъ, несмотря на отличныя качества своихъ очковъ, слышалъ какой-то мнимый говоръ и шопотъ, котораго Риккабокка не могъ открыть, несмотря на его теоретическую опытность въ стратагемахъ и измнахъ, которыя должны были изощрить слухъ итальянца. Наконецъ, съ новымъ напраснымъ усиліемъ, узникъ вскричалъ:
— О, если бы я могъ уйти прежде, чмъ они соберутся. Выпустите меня, выпустите меня! О, добрый сэръ, выпустите меня!
— Странно, сказалъ философъ, съ нкоторымъ изумленіемъ, — странно, что мн самому не пришло это въ голову. Если не ошибаюсь, тутъ задли за шляпку праваго гвоздя.
Потомъ, смотря вблизи, докторъ увидалъ, что хотя деревянные брусъ и входилъ въ другую желзную скобку, которая сопротивлялась до сихъ поръ усиліямъ Ленни, но все-таки скобка эта не была заперта, потому что ключъ и замокъ лежали въ кабинет сквайра, вовсе неожидавшаго, чтобы наказаніе пало на Ленни безъ предварительнаго ему о томъ заявленія. Лишь только докторъ Риккабокка сдлалъ это открытіе, какъ убдился, что никакая мудрость какой бы то ни было школы не въ состояніи пріохотить взрослаго человка или мальчика къ дурному положенію, съ той минуты, какъ есть въ виду возможность избавиться бды. Согласно этому разсужденію, онъ отворилъ запоръ, и Ленни Ферфильдъ выскочилъ на свободу, какъ птица изъ клтки, остановился на нсколько времени отъ радости, или чтобы перевести дыханіе, и потомъ, какъ заяцъ, безъ оглядки бросился бжать къ дому матери. Докторъ Риккабокка вложилъ скрипвшій брусъ на прежнее мсто, поднялъ съ земли носовой платокъ и спряталъ его въ карманъ, и потомъ съ нкоторымъ любопытствомъ сталъ разсматривать это исправительное орудіе, надлавшее столько хлопотъ освобожденному Ленни.
— Странное существо человкъ! произнесъ мудрецъ, разсуждая самъ съ собою: — чего онъ тутъ боится? Все это не больше, какъ нсколько досокъ, бревенъ, въ отверстія эти очень ловко класть ноги, чтобы не загрязнить ихъ въ сырое время, наконецъ эта зеленая скамья подъ снію вяза — что можетъ быть пріятне такого положенія?
И докторъ Риккабокка почувствовалъ непреодолимое желаніе испытать на самомъ дл свойство этого ареста.
— Вдь я только попробую! говорилъ онъ самъ съ собой, стараясь оправдаться передъ возстающимъ противъ этого чувствомъ своего достоинства.— Пока никого здсь нтъ, я успю сдлать этотъ опытъ.
И онъ снова приподнялъ деревянный брусокъ, но колода устроена была по всмъ правиламъ архитектуры и не такъ-то легко дозволяла человку подвергнуться незаслуженному наказанію: безъ посторонней помощи попасть въ нее было почти невозможно. Какъ бы то ни было, препятствія, какъ мы уже замтили, только сильне подстрекали Риккабокка къ выполненію задуманнаго плана. Онъ посмотрлъ вокругъ себя и увидлъ вблизи подъ деревомъ засохшую палку. Подложивъ этотъ обломокъ подъ роковой брусокъ колоды, точь-въ-точь, какъ ребятишки подкладываютъ палочку подъ ршето, когда занимаются ловлей воробьевъ, докторъ Риккабокка преважно разслся ни скамейку и просунулъ ноги въ круглыя отверстія.
— Особеннаго я ничего не замчаю въ этомъ! вскричалъ онъ торжественно, посл минутнаго размышленія.— Не такъ бываетъ страшна дйствительность, какъ мы воображаемъ. Длать ошибочныя умозаключенія — обыкновенный удлъ смертныхъ!
Вмст съ этимъ размышленіемъ онъ хотлъ было освободить свои ноги отъ этого добровольнаго заточенія, какъ вдругъ старая палка хрупнула и брусъ колоды опустился въ зацпку. Докторъ Риккабокка попалъ совершенно въ западню. ‘Facilis descensus — sed revocare gradum!’ Правда, руки его находились за свобод, но его ноги были такъ длинны, что при этомъ положеніи он не давали рукамъ никакой возможности дйствовать свободно. Притомъ же Риккабокка не могъ похвастаться гибкостью своего тлосложенія, а составныя части дерева сцпились съ такой силой, какою обладаютъ вообще вс только что выкрашенныя вещи, такъ что, посл нсколькихъ тщетныхъ кривляній и усилій освободиться жертва собственнаго безразсуднаго опыта вполн поручила себя своей судьб. Докторъ Риккабокка былъ изъ числа тхъ людей, которые ничего не длаютъ вполовину. Когда я говорю, что онъ поручилъ себя судьб, то поручилъ со всмъ хладнокровіемъ и покорностію философа. Положеніе далеко не оказывалось такъ пріятно, какъ онъ предполагалъ теоретически, но, несмотря на то, Риккабокка употребилъ вс возможныя усилія, чтобы доставить сколько можно боле удобства своему положенію. И, во первыхъ, пользуясь свободой своихъ рукъ, онъ вынулъ изъ кармана трубку, трутницу и табачный кисетъ. Посл нсколькихъ затяжекъ онъ примирился бы совершенно съ своимъ положеніемъ, еслибъ не помшало тому открытіе, что солнце, постепенно перемняя мсто на неб, не скрывалось уже боле отъ лица доктора за густымъ, широко распустившимъ свои втви вязомъ. Докторъ снова осмотрлся кругомъ и замтилъ, что его красный шолковый зонтикъ, который онъ положилъ за траву, въ то время, какъ сидлъ подл Ленни, лежалъ въ предлахъ свободнаго дйствія его рукъ. Овладвъ этимъ сокровищемъ, онъ не замедлилъ распустить его благодтельныя складки. И такимъ образомъ, вдвойн укрпленный, снаружи и внутри колоды, подъ тнью зонтика и съ трубкой въ зубахъ, докторъ Риккабокка даже съ нкоторымъ удовольствіемъ сосредоточилъ взоры на своихъ заточенныхъ ногахъ.
— Кто можетъ пренебрегать всмъ, говорилъ онъ, повторяя одну изъ пословицъ своего отечества: — тотъ обладаетъ всмъ. Кто при бдности своей не жаждетъ богатства, тотъ богатъ. Эта скамейка такъ же удобна и мягка, какъ диванъ. Я думаю, продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою, посл непродолжительной паузы: — я думаю, что въ пословиц, которую я сказалъ этому fanciullo скоре заключается боле остроумія, чмъ сильнаго и философическаго значенія. Разв не доказано было, что въ жизни человческой неудачи необходиме удачи: первыя научаютъ насъ быть осторожными, изощряютъ въ человк предусмотрительность, послднія часто лишаютъ насъ возможности вполн оцнивать всю прелесть мирной и счастливой жизни. И притомъ же разв настоящее положеніе мое, которое я навлекъ на себя добровольно, изъ одного желанія испытать его,— разв не не есть врный отпечатокъ всей моей жизни? Разв я въ первый разъ попадаю въ затруднительное положеніе? А если это затрудненіе есть слдствіе моей непредусмотрительности, или, лучше сказать, оно избрано мною самимъ, то къ чему же мн роптать на свою судьбу?
При этомъ въ душ Риккабокка одна мысль смняла другую такъ быстро и уносила его такъ далеко онъ времени и мста, что онъ вовсе позабылъ о томъ, что находился подъ деревенскимъ арестомъ, или по крайней мр думалъ объ этомъ столько, сколько думаетъ скряга о томъ, что богатство есть тлнность, или философъ — о томъ, что мудрствованіе есть признакъ тщеславія. Короче сказать, Риккабокка парилъ въ это время въ мір фантазій.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА XIX.

Поученіе, произнесенное мистеромъ Дэлемъ, произвело благодтельное дйствіе на его слушателей. Когда кончилась церковная служба и прихожане встали со скамеекъ, но еще не трогались съ мстъ, чтобы выпустить изъ храма мистера Гэзельдена первымъ (это обыкновеніе изстари велось въ Гэзельденской вотчин), влажные отъ слезъ глаза сквайра выражали, на его загорвшемъ, мужественномъ лиц, ту кротость и душевную доброту, которая такъ живо напоминала о многихъ его великодушныхъ поступкахъ и живомъ состраданіи къ несчастіямъ ближняго. Разсудокъ и сердце часто живутъ въ большомъ несогласіи: такъ точно и мистеръ Гэзельденъ могъ иногда погршать своимъ умомъ, но сердце его постоянно было доброе. Въ свою очередь, и мистриссъ Гэзельденъ, опираясь на руку его, раздляла съ нимъ это отрадное чувство. Правда, отъ времени до времени она выражала свое неудовольствіе, когда замчала, что нкоторые дома поселянъ не отличались той чистотой и опрятностью, какая бы, но ея мннію, должна составлять ихъ всегдашнюю принадлежность,— правда и то, что она не была такъ популярна между поселянками, какъ сквайръ былъ популяренъ, если мужья часто убгали въ пивную лавку, то она всегда слагала эту вину на жонъ и говорила: ‘ни одинъ мужъ не ршился бы искать для себя развлеченія за дверьми своего дома, еслибъ постоянно видлъ въ этомъ дом улыбающееся лицо своей жены и свтлый, чистый очагъ’,— тогда какъ сквайръ придерживался такого въ своемъ род замчательнаго мннія, что ‘если Джилль и ворчитъ частенько на Джэка, то это потому собственно, что Джэкъ, какъ слдуетъ ласковому, доброму мужу, не закрываетъ ей уста поцалуемъ!’ Все же, несмотря на вс эти мннія съ ея стороны, несмотря на страхъ, внушаемый поселянамъ ея шолковымъ платьемъ и прекраснымъ орлинымъ носомъ, невозможно было, особливо теперь, когда сердца всхъ прихожанъ, посл назидательнаго поученія пастора, сдлались мягки какъ воскъ,— невозможно было, при взгляд на доброе, прекрасное, свтлое лицо мистриссъ Гэзельденъ, не вспомнить, съ усладительнымъ чувствомъ, о горячихъ питательныхъ супахъ и желе во время недуга, о теплой одежд въ зимнюю пору, о ласковыхъ словахъ и личныхъ посщеніяхъ въ несчастіи, объ удачныхъ выдумкахъ передъ сквайромъ въ защиту медленно подвигающихся впередъ улучшеній въ поляхъ и садахъ, и о легкой работ, доставляемой престарлымъ ддамъ, которые все еще любили пріобрсть своими трудами лишнюю пенни. Не былъ лишенъ надлежащей части безмолвнаго благословенія и Франкъ, въ то время, какъ онъ шелъ позади своихъ родителей, въ накрахмаленномъ, бломъ какъ снгъ галстух и съ выраженіемъ въ его свтлыхъ голубыхъ глазахъ дурно скрываемыхъ замысловъ на ребяческія шалости, которое никакъ не согласовалось съ принятой имъ на себя величественной миной. Конечно, это длалось не потому, чтобы онъ заслуживалъ того, но потому, что мы вс привыкли возлагать на юношей большія надежды, которымъ должно осуществиться въ будущемъ. Что касается до миссъ Джемимы, то ея слабости возникли, вроятно, вслдствіе ея черезчуръ мягкой, свойственной женскому полу, чувствительности, ея гибкой, такъ сказать, плюще-подобной неясности, ея милый характеръ. которымъ она одарена была природой, до такой степени былъ чуждъ самолюбія, что часто, очень часто помогала она деревенскимъ двушкамъ находить мужей, сдлавъ имъ приданое изъ своего собственнаго кошелька, хотя къ каждому приготовленному такимъ образомъ приданому она считала долгомъ присовокупить замчаніе слдующаго рода, что ‘молодой супругъ въ скоромъ времени окажется такимъ же неблагодарнымъ, какъ и вс другіе изъ его пола, но что при этомъ утшительно вспомнить о неизбжной и близкой кончин всего міра.’ Миссъ Джемима имла самыхъ горячихъ приверженцевъ, особливо между молодыми, между тмъ какъ тонкій и высокій капитанъ, на рук котораго покоился указательный пальчикъ миссъ Джемимы, считался въ глазахъ поселянъ ни боле, ни мене, какъ учтивымъ джентльменомъ, который не длалъ никому вреда, и который, безъ всякаго сомннія, сдлалъ бы очень много добра, еслибъ принадлежалъ приходу. Даже лакей, замыкавшій фамильное шествіе, и тотъ имлъ надлежащую часть этого согласія въ приход. Мало было такихъ, которымъ бы онъ не протягивалъ руки для дружескаго пожатія, притомъ же онъ родился и выросъ въ дом Гэзельдена, какъ и дв-трети всей челяди сквайра, которая, вслдъ за его выходомъ, тронулась съ своей огромной скамейки, устроенной на самомъ видномъ мст подъ галлереей.
Замтно было, что и сквайръ съ своей стороны былъ также растроганъ. Вмсто того, чтобъ итти прямо и, какъ слдуетъ джентльмену, длать, съ привтливой улыбкой, учтивые поклоны, онъ склонилъ немного голову, и щоки его покрылись легкимъ румянцемъ стыдливости, и въ то время, какъ онъ приподнималъ свою голову и съ нкоторой робостью поглядывалъ на об стороны, его взоръ встрчался съ дружелюбными взорами поселянъ, въ которыхъ выражалось столько трогательнаго и вмст съ тмъ искренняго чувства, что сквайръ, по видимому, взорами своими высказывалъ народу: ‘благодарю васъ отъ всего сердца за ваше расположеніе.’ Это выраженіе взоровъ сквайра такъ быстро и сильно отзывалось въ душ каждаго изъ поселянъ, что мн кажется, еслибъ сцена эта происходила за дверьми церкви, то шествіе сквайра сопровождалось бы до самого дома громкими и радостными восклицаніями.
Едва только мистеръ Гэзельденъ вышелъ за церковную ограду, какъ его встртилъ мистеръ Стирнъ и что-то на ухо началъ шептать ему. Во время этого шопота лицо сквайра становилось длинне и цвтъ въ немъ перемнился. Поселяне, толпой выходившіе теперь изъ церкви, мнялись другъ съ другомъ робкими взглядами. Эта зловщая встрча и таинственный разговоръ сквайра съ его управляющимъ въ одну минуту уничтожили все благодтельное дйствіе поучительнаго слова пастора. Сквайръ съ гнвомъ ударилъ въ землю своей тростью.
— Въ тысячу разъ было бы лучше, еслибъ ты сказалъ мн, что у моей любимой лошади открылся сапъ! воскликнулъ онъ въ полголоса, но съ сильнымъ негодованіемъ.— Прибить въ Гэзельден и оскорбить молодого джентльмена, который пріхалъ навстить моего сына! да гд это видано?! Знаете ли, сэръ, что этотъ молодой джентльменъ мой родственникъ? знаете ли, что его бабушка носила фамилію Гэзельденовъ? Да! Джемима совершенно справедлива: теперь я врю, врю, что скоро будетъ свта преставленіе! Ты сказалъ, что Ленни Ферфильдъ въ колод! Но что скажетъ на это мистеръ Дэль? и еще посл такой удивительной рчи! Что скажетъ добрая вдова? ты забылъ, что бдный Маркъ умеръ почти на моихъ рукахъ! Нтъ, Стирнъ, у тебя каменное сердце! Ты просто закоснлый, бездушный злодй!… И кто далъ теб право сажать въ колоду ребенка, или кого бы то ни было, безъ всякаго суда, приговора или безъ письменнаго на это приказанія? Пошелъ, клеветникъ, сію минуту освободи мальчика, пока никто еще не видлъ его, бги бгомъ, или я теб….
Трость сквайра поднялась на воздухъ при послднемъ слов, и въ глазахъ его засверкалъ огонь. Мистеръ Стирнъ хотя и не бжалъ бгомъ, но шелъ весьма быстро. Сквайръ сдлалъ нсколько шаговъ назадъ и снова взялъ подъ руку свою жену.
— Сдлай милость, сказалъ онъ:— займи на нсколько минутъ мистера Дэля, а я между тмъ поговорю съ поселянами. Мн нужно, непремнно нужно удержать ихъ на мст…. но какимъ образомъ? ршительно не знаю!
Эти слова долетли до Франка, и онъ не замедлилъ явиться съ совтомъ.
— Дайте имъ пива, сэръ.
— Пива! въ воскресенье! Стыдись, Франкъ! вскричала мистриссъ Гэзельденъ.
— Замолчи, Гэрри! ты ничего не знаешь.— Спасибо теб, Франкъ, сказалъ сквайръ, и лицо его сдлалось такъ ясно, какъ было ясно голубое небо.
Не думаю, право, чтобъ самъ Риккабокка вывелъ его такъ легко изъ столь затруднительнаго положенія, какъ вывелъ неопытный Франкъ.
— Эй, ребята, постойте, подождите немного…. Мистриссъ Ферфильдъ! неужели вы не слышите? подождите немного. Для такого радостнаго дня я хочу, чтобы вы повеселились немного. Отправляйтесь-ка въ Большой Домъ и выпейте тамъ за здоровье мистера Дэля. Франкъ, поди вмст съ ними и вели Спрюсу почать одну изъ бочекъ, назначенныхъ для косарей! А ты, Гэрри (это было сказано шопотомъ), пожалуста, не пропусти мистера Дэля и скажи ему, чтобы онъ немедленно пришелъ ко мн.
— Что случилось такое, мой добрый Гэзельденъ? ты, кажется, съ ума сошелъ.
— Пожалуста, не разсуждай! длай, что я приказываю.
— Но гд же найдетъ тебя мистеръ Дэль?
— Вы меня бсите, мистриссъ Гэзельденъ! гд же больше, какъ не у приходскаго исправительнаго учрежденія!
Выведенный изъ глубокой задумчивости звукомъ приближающихся шаговъ, докторъ Риккабокка все еще такъ мало обращалъ вниманія на свое невыгодное и, въ нкоторой степени, унизительное для его достоинства положеніе, что съ особеннымъ удовольствіемъ и со всею язвительностью своего врожденнаго юмора восхищался страхомъ Стирна, когда онъ увидлъ необыкновенную замну, какую только могли придумать для Ленни Ферфильда судьба и философія. Вмсто рыдающаго, униженнаго, уничтоженнаго плнника, котораго Стирнъ такъ неохотно спшилъ освободить, онъ, въ безмолвномъ страх, выпучилъ глаза на смшную, но спокойную фигуру доктора, который, подъ тнію краснаго зоитика, покуривалъ трубку и наслаждался прохладой съ такимъ хладнокровіемъ, въ которомъ обнаруживалось что-то страшное. И въ самомъ дл, принимая въ соображеніе подозрніе со стороны Стирна въ томъ, что нелюдимъ итальянецъ участвовалъ въ ночномъ поврежденіи колоды, принимая въ расчетъ народную молву о занятіяхъ этого человка чернокнижіемъ, и необъяснимый, неслыханный, непостижимый фокусъ-покусъ, по которому Ленни, заточенный самимъ мистеромъ Стирномъ, преобразился въ доктора,— наконецъ прибавивъ ко всему этому необыкновенно странную, поразительную физіономію Риккабокка, нисколько не покажется удивительнымъ, что мистеръ Стирнъ въ душ былъ пораженъ суеврнымъ страхомъ. На его первыя, сбивчивыя и несвязныя восклицанія и отрывистые вопросы Риккабокка отвчалъ такимъ трагическимъ взглядомъ, такими зловщими киваніями головы, такими таинственными, двусмысленными, длиннословными сентенціями, что Стирнъ съ каждой минутой боле и боле убждался въ томъ, что маленькій Ленни продалъ свою душу сатан, и что самъ онъ стоялъ теперь лицомъ къ лицу съ выходцемъ изъ преисподней.
Не усплъ еще мистеръ Стирнъ образумиться, что, впрочемъ, надобно отдать ему справедливость, длалось у него необыкновенно быстро, какъ на помощь къ нему явился сквайръ, а за сквайромъ, не вдалек, слдовалъ и мистеръ Дэль. Слова мистриссъ Гэзельденъ о поспшнйшемъ прибытіи къ сквайру мистера Дэля, ея встревоженный видъ и ни съ чмъ несообразное угощеніе поселянъ придали спокойной и медленной походк мистера Дэля необыкновенную быстроту: какъ на крыльяхъ летлъ онъ за сквайромъ. И въ то время, какъ сквайръ, раздляя вполн изумленіе Стирна, увидлъ высунутыя въ отверстія колоды пару ногъ, и спокойное важное лицо доктора Риккабокка, и не ршаясь еще поврить органу зрнія, что тутъ дйствительно Риккабокка,— въ это время, говорю я, мистеръ Дэль схватилъ сквайра за руку и, едва переводя духъ, восклицалъ, съ горячностью, которой до этого никто и никогда не замчалъ въ немъ, исключая разв за ломбернымъ столомъ:
— Мистеръ Гэзельденъ! мистеръ Гэзельденъ! вы длаете изъ меня посмшище, вы уничтожаете меня!… Я могу переносить отъ васъ многое, сэръ,— и переношу, потому что долженъ переносить,— но позволить моимъ прихожанамъ тянуть эль за мое здоровье, когда только что вышли изъ церкви, это ни съ чмъ несообразно, это жестоко съ вашей стороны. Мн стыдно за васъ, стыдно за весь приходъ! Помилуйте! скажите, что сдлалось со всми вами?
— Вотъ этотъ-то вопросъ мн и самому хотлось бы разршить, не произнесъ, но простоналъ сквайръ, весьма тихо и вмст съ тмъ патетично.— Что сдлалось со всми нами? спросите Стирна. (Въ эту минуту гнвъ снова запылалъ въ немъ.) Отвчай, Стирнъ! разв ты не слышишь? говори, что сдлалось со всми нами?
— Ничего не знаю, сэръ, отвчалъ Стирнъ, совершенно потерянный: — вы видите, сэръ, что тамъ сидитъ итальянецъ. Больше ничего не знаю. Я исполняю свой долгъ, по вдь и я слабый смертный….
— Ты плутъ! закричалъ сквайръ.— Говори, гд Ленни Ферфильдъ?
— Ему это лучше извстно, отвчалъ Стирнъ, механически отступая, ради безопасности, за мистера Дэля и указывая на Риккабокка.
До этой поры, хотя какъ сквайръ, такъ и мистеръ Дэль и узнавали лицо итальянца, но не могли допустить той мысли, что онъ самъ дйствительно, сидлъ на скамейк колоды. Имъ никогда и въ голову не приходило, чтобы такой почтенный и достойный во всхъ отношеніяхъ человкъ могъ когда нибудь, волей или неволей, сдлаться временнымъ обитателемъ приходскаго исправительнаго учрежденія. Они не смли допустить этой мысли даже и тогда, когда оба собственными своими глазами видли, какъ я уже сказалъ, прямо, у себя передъ носомъ, огромную пару ногъ и голову Риккабокка.
Видъ этихъ ногъ и головы, безъ туловища Ленни Ферфильда, служилъ только къ тому, чтобъ еще боле привести сквайра въ замшательство и поставить его въ весьма затруднительное положеніе. Эти ноги и голова казались ему оптическимъ обманомъ, призраками разстроеннаго воображенія, но теперь сквайръ, вцпившись въ Стирна (а мистеръ Дэль схватился между тмъ за сквайра), прерывающимся отъ сильнаго душевнаго волненія голосомъ произнесъ:
— Чтожь это значитъ, въ самомъ дл?… Помилуйте! да онъ чисто на чисто сошелъ съ ума! онъ принялъ доктора Риккабокка за маленькаго Ленни!
— Быть можетъ, сказалъ Риккабокка, съ ласковой улыбкой нарушая молчаніе и, въ знакъ выраженія любезности, стараясь наклонить свою голову, на сколько позволяло его погожепіе: — быть можетъ, джентльмены, но, если только для васъ это все равно, прежде чмъ вы приступите къ объясненіямъ, помогите мн освободиться.
Мистеръ Дэль, несмотря на замшательство и гнвъ, приблизясь къ своему ученому другу, и нагнувшись, чтобъ освободить его ноги, не могъ скрыть своей улыбки.
— Ради Бога, сэръ, что вы длаете! вскричалъ Стирнъ: — пожалуста, не троньте его: онъ только того и хочетъ, чтобъ зацпить васъ въ свои когти. О, я не подошелъ бы къ нему такъ близко ни за что….
Эти слова были прерваны самимъ Риккабокка, который, благодаря участію мистера Дэля, выпрямился теперь во весь ростъ, половиной головы выше роста самого сквайра, подошелъ къ мистеру Стирну и сдлалъ передъ нимъ граціозное движеніе рукой. Мистеръ Стирнъ опрометью бросился къ ближайшему забору и скрылся за густымъ кустарникомъ.
— Я догадываюсь, мистеръ Стирнъ, за кого вы считаете меня, сказалъ итальянецъ, приподнимая шляпу, съ обычной характеристической учтивостью.— Признаюсь откровенно, вы выводите меня изъ себя.
— Но скажите на милость, какимъ образомъ попали вы въ мою новую колоду? спросилъ сквайръ, поправляя свои волосы.
— Очень просто, мой добрый сэръ.— Вы знаете, что Плиній Старшій попалъ въ кратеръ горы Этны.
— Неужели? да зачмъ же это?
— Полагаю, затмъ, чтобъ узнать на опыт, что такое кратеръ, отвчалъ Риккабокка.
Сквайръ разразился хохотомъ.
— Значитъ и вы попали въ колоду, чтобъ узнать ея дйствія на опыт.— Теперь я нисколько не удивляюсь тому: не правда ли, что прекрасная колода? продолжалъ сквайръ, бросая умильный взглядъ на предметъ своей похвалы.— Въ такой колод хоть кому такъ не стыдно показаться.
— Не лучше ли намъ уйти отсюда подальше? сказалъ мистеръ Дэль, довольно сухо: — это вдь сію минуту соберется сюда цлая деревня и будетъ смотрть на насъ съ такимъ же точно изумленіемъ, съ какимъ мы за минуту смотрли на нашего доктора. Но что сдлалось съ моимъ Ленни Ферфильдомъ? Я ршительно не могу понять, что такое случилось здсь. Конечно, вы не скажете, что добрый Ленни, котораго, мимоходомъ замтить, не было и въ церкви сегодня, провинился въ чемъ нибудь и навлекъ на себя наказаніе?
— Да, что-то похоже на это, возразилъ сквайръ.— Стирнъ! послушай, Стирнъ!
Но Стирнъ пробрался сквозь чащу кустарниковъ и скрылся изъ виду. Такимъ образомъ, предоставленный собственнымъ своимъ повствовательнымъ способностямъ, мистеръ Гэзельденъ разсказалъ все, что сообщилъ ему его управляющій: онъ разсказалъ о нападеніи на Рандаля Лесли и необдуманномъ наказаніи, учиненномъ мистеромъ Стирномъ, выразилъ собственное свое негодованіе за нанесенное оскорбленіе его молодому родственнику, и великодушное желаніе избавить Ленни отъ дальнйшаго униженія со стороны цлаго прихода.
Мистеръ Дэль, видвшій теперь въ опрометчивомъ поступк сквайра касательно раздачи пива поселянамъ весьма извинительную причину, взялъ сквайра за руку.
— Мистеръ Гэзельденъ, простите меня, сказалъ онъ, съ видомъ раскаянія: — мн должно бы съ разу догадаться, что отступленіе отъ правилъ благоприличія сдлано было вами подъ вліяніемъ вспыльчивости вашего нрава. Но все же это слишкомъ непріятная исторія: Ленни дерется въ воскресенье. Это такъ несообразно съ его характеромъ…. Право, я ршительно не знаю, какъ принимать все это.
— Сообразно или несообразно, я этого не знаю, отвчалъ сквайръ: — знаю только, что молодому Лесли нанесено самое грубое оскорбленіе, и оно тмъ худшій принимаетъ видъ, что я и Одлей не можемъ называться лучшими друзьями въ мір. Не могу объяснить себ, продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, задумчиво:— но кажется, что между мной и этимъ моимъ полубратомъ должна существовать всегдашняя борьба. Было время, когда меня, сына его родной матери, чуть-чуть не убили на повалъ: стоило только пул вмсто плеча попасть въ легкія, теперь родственникъ его жены, и мой тоже родственникъ — его бабушка носила нашу фамилію — трудолюбивый, прилежный, начитанный юноша, какъ говорили мн, едва только ступилъ ногой въ самую мирную вотчину изъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, какъ на него съ остервенніемъ нападаетъ мальчикъ самый кроткій, какого когда либо видли.— Да! торжественно воскликнулъ сквайръ: — это хоть кого поставитъ въ тупикъ.
— Сказанія древнихъ сообщаютъ намъ подобные примры въ нкоторыхъ семействахъ, замтилъ Риккабокка:— напримръ, въ семейств Пелопса и сыновей Эдипа — Полиника и Этеокла.
— Вонъ еще что вздумали! возразилъ мистеръ Дэль: — скажите лучше, что вы намрены длать теперь?
— Что длать? сказалъ сквайръ: — я думаю, прежде всего должно сдлать удовлетвореніе молодому Лесли. И хотя мн хочется избавить Лении Ферфильда, этого забіяку, отъ публичнаго наказанія, и избавить собственно для васъ, мистеръ Дэль, и для мистриссъ Фэрфильдъ, но наказать его тайкомъ…
— Остановитесь, сэръ! прервалъ Риккабокка кроткимъ тономъ:— и выслушайте меня.
И итальянецъ, съ чувствомъ и особеннымъ тактомъ, началъ говорить въ защиту своего бднаго protg. Онъ объяснилъ, какимъ образомъ заблужденіе Ленни произошло собственно отъ ревностнаго, но ошибочнаго желанія оказать услугу сквайру, и произошло вслдствіе приказаній, полученныхъ отъ мистера Стирна.
— Это обстоятельство измняетъ сущность всего дла, сказалъ сквайръ, совершенно успокоенный словами Риккабокка.— Теперь остается только представить моему родственнику надлежащее извиненіе.
— Именно такъ! это весьма справедливо, замтилъ мистеръ Дэль: — но я все еще не постигаю, какимъ образомъ Ленни выпутался изъ колоды.
Риккабокка снова началъ объясненія, и, признавая себя главнымъ участникомъ въ освобожденіи Ленни, онъ изобразилъ трогательную картину стыда и отчаянія бднаго мальчика.
— Пойдемте противъ Филиппа! вскричали аиняне, выслушавъ рчь Демосена….
— Сію же минуту пойдемте и успокоимте ребенка! вскричалъ мистеръ Дэль, не давъ Риккабокка окончить своихъ словъ.
Съ этимъ благимъ намреніемъ вс трое ускорили шаги и вскор явились у дверей коттэджа вдовы. Но Ленни еще издали замтилъ ихъ приближеніе и, нисколько не сомнваясь, что, несмотря на защиту Риккабокка, мистеръ Дэль шелъ съ тмъ, чтобы журить его, а сквайръ — чтобы снова посадить подъ наказаніе, бросился изъ дому въ заднія двери, домчался до лсу и скрывался въ кустахъ до наступленія вечера.
Уже стало темнть, когда его мать, которая въ теченіе всего дня сидла въ глубокомъ отчаяніи въ своей комнатк, и тщетно стараясь ловить слова мистера и мистриссъ Дэль, которые, сдлавъ распоряженіе о поимк бглеца, пришли утшать горюющую мать,— стало темнть, когда мистриссъ Ферфильдъ услышала робкій стукъ въ заднюю дверь своей хижины и шорохъ около замка. Она быстро встала съ мста и отворила дверь. Ленни бросился въ ея объятія и, скрывъ лицо свое на ея груди, горько заплакалъ.
— Перестань, мой милый, сказалъ мистеръ Дэль нжнымъ голосомъ: — теб нечего бояться: все объяснилось, и ты прощенъ.
Ленни приподнялъ голову, вены на лбу его сильно надулись.
— Сэръ, сказалъ онъ, весьма смло: — я не нуждаюсь въ прощеніи: я ничего не сдлалъ дурного. Но…. меня опозорили…. я не хочу ходить больше въ школу…. не хочу!
— Замолчи, Кэрри! сказалъ мистеръ Дэль, обращаясь къ жен своей, которая, съ обычною пылкостію своего нрава, хотла сдлать какое-то возраженіе.— Спокойной ночи, мистриссъ Ферфильдъ! Я завтра зайду поговорить съ тобой, Ленни, надюсь, что къ тому времени ты совсмъ иначе будешь думать объ этомъ.
На обратномъ пути къ дому, мистеръ Дэль зашелъ въ Гэзельденъ-Голлъ — донести о благополучномъ возвращеніи Ленни. Необходимость требовала сдлать это: сквайръ сильно безпокоился о мальчик и лично участвовалъ въ поискахъ его.
— И слава Богу, сказалъ сквайръ, какъ только услышалъ о возвращеніи Ленни:— первымъ дломъ завтра поутру пусть онъ отправится въ Рудъ-Голлъ и выпроситъ прошенье мистера Лесли: тогда все пойдетъ снова своимъ чередомъ.
— Этакой забіяка! вскричалъ Франкъ, и щоки его побагровли:— какъ онъ смлъ ударить джентльмена и въ добавокъ еще воспитанника Итонской школы, который явился сюда сдлать мн визитъ! Удивляюсь, право, какъ Рандаль отпустилъ его такъ легко отъ себя.
— Франкъ, сказалъ мистеръ Дэль сурово: — вы забываетесь. Кто далъ вамъ право говорить подобнымъ образомъ передъ лицомъ вашихъ родителей и вашего пастора?
Вмст съ этимъ онъ отвернулся отъ Франка, который прикусилъ себ губы и раскраснлся еще боле,— но уже не отъ злости, а отъ стыда. Даже мистриссъ Гэзельденъ не ршилась сказать слова въ его оправданіе. Справедливый упрекъ, произнесенный мистеромъ Дэлемъ, суровымъ тономъ, смирялъ гордость Гэзельденовъ. Уловивъ пытливый взглядъ доктора Риккабокка, мистеръ Дэль отвелъ философа въ сторону и шопотомъ сообщилъ ему свои опасенія касательно того, какъ трудно будетъ убдить Денни Ферфильда на мировую съ Рандалемъ Лесли, и что Ленни не такъ легко забылъ о своемъ положеніи въ колод, какъ это сдлалъ мудрецъ, вооруженный своей философіей. Это совщаніе было внезапно прервано прямымъ намекомъ миссъ Джемимы на близкое и неизбжное паденіе міра.
— Сударыня, сказалъ Риккабокка (къ которому направленъ былъ этотъ намекъ), весьма неохотно удаляясь отъ пастора, чтобъ взглянуть на нсколько словъ какого-то періодическаго изданія, трактующихъ объ этомъ предмет: — сударыня, позвольте замтить, вамъ весьма трудно убдить человка въ томъ, что міръ приближается къ концу, тогда какъ, при разговор съ вами, въ душ этого же самого человка пробуждается весьма естественное желаніе забыть о существованіи всего міра.
Миссъ Джемима вспыхнула. Само собою разумется, что этотъ бездушный, исполненный лести комплиментъ долженъ былъ бы усилить ея нерасположеніе къ мужскому полу, но — таково ужь человческое сердце!— онъ, напротивъ, примирилъ Джемиму съ мужчинами.
— Онъ непремнно хочетъ сдлать мн предложеніе, произнесла про себя миссъ Джемима, съ глубокимъ вздохомъ.
— Джакомо, сказалъ Риккабокка, надвъ ночной колпакъ и величественно поднимаясь на огромную постель: — мн кажется, теперь мы завербуемъ того мальчика для нашего сада.
Такимъ образомъ вс садились на своего любимаго конька и быстро мчались въ вихр гэзельденской жизни, не заслоняя другъ другу дороги.

ГЛАВА XX.

Какъ далеко ни простирались виды миссъ Джемимы Гэзельденъ на доктора Риккабокка, но не привели ее еще къ желаемой цли,— между тмъ какъ макіавеллевская проницательность, съ которой итальянецъ расчитывалъ на пріобртеніе услугъ Ленни Ферфильда, весьма быстро и торжественно увнчалась полнымъ успхомъ. Никакое краснорчіе мистера Дэля, дйствительное во всякое другое время, не могло убдить деревенскаго мальчика хать къ Рудъ-Голлъ и проситъ извиненія у молодого джентльмена, которому онъ, за то только, что исполнялъ свой долгъ, обязанъ былъ сильнымъ пораженіемъ и позорнымъ наказаніемъ. Притомъ же и вдова, къ величайшей досад мистриссъ Дэль, всми силами старалась защищать сторону мальчика. Она чувствовала себя глубоко оскорбленною несправедливымъ наказаніемъ Ленни и потому вполн раздляла его гордость и открыто поощряла его сопротивленіе. Немалаго труда стоило также убдить Ленни снова продолжать посщенія приходской школы, он не хотлъ даже выходить за предлы наемныхъ владній своей матери. Посл долгихъ увщаній онъ ршился наконецъ ходить по прежнему въ школу, и мистеръ Дэль считалъ благоразумнымъ отложить до нкотораго времени дальнйшія непріятныя требованія. Но, къ несчастію, опасенія Ленни насчетъ насмшекъ и злословія, ожидавшихъ его въ деревн Гэзельденъ, весьма скоро осуществились. Хотя Стирнъ и скрывалъ сначала вс подробности непріятнаго приключенія съ Ленни, но странствующій мдникъ разболталъ, какъ было дло, по всему околотку. Посл же поисковъ, назначенныхъ для Ленни въ роковое воскресенье, вс попытки скрыть происшествіе оказались тщетными. Тогда Стирнъ, уже нисколько не стсняясь, разсказалъ свою исторію, а странствующій мдникъ — свою, и оба эти разсказа оказались крайне неблагопріятными для Ленни Ферфильда. Какъ образцовый мальчикъ, онъ нарушилъ священное спокойствіе воскреснаго дня, завязалъ драку съ молодымъ джентльменомъ и былъ побитъ, какъ деревенскій мальчикъ, онъ дйствовалъ заодно со Стирномъ, исполнялъ должность лазутчика и длалъ доносы на равныхъ себ: слдовательно, Ленни Ферфильдъ въ обоихъ качествахъ, какъ мальчика, потерявшаго право на званіе образцоваго, и какъ лазутчика, не могъ ожидать пощады, его осмивали за одно и презирали за другое.
Правда, что въ присутствіи наставника и подъ наблюдательнымъ окомъ мистера Дэля никто не смлъ открыто изливать на Ленни чувство своего негодованія, но едва только устранялись эти препоны, какъ въ ту же минуту начиналось всеобщее гоненіе.
Нкоторые указывали на Ленни пальцами или длали ему гримасы, другіе бранили его, и вообще вс избгали его общества. Когда случалось ему, при наступленіи сумерекъ, проходить но деревн, почти за каждымъ заборомъ раздавались ему вслдъ громкіе ребяческіе крики: ‘кто былъ сторожемъ приходской колоды? бя!’ ‘кто служилъ лазутчикомъ для Ника Стирна? бяа!’ Сопротивляться этимъ задиркамъ было бы напрасной попыткой даже для боле умной головы и боле холоднаго темперамента, чмъ у нашего бднаго образцоваго мальчика. Ленни Ферфильдъ ршился разъ и навсегда избавиться отъ этого,— его мать одобряла эту ршимость, и, спустя два-три дня посл возвращенія доктора Риккабокка изъ Гэзельденъ-Голла въ казино, Ленни Ферфильдъ, съ небольшимъ узелкомъ въ рук, явился на террасу.
— Сдлайте одолженіе, сэръ, сказалъ онъ доктору, который сидлъ, поджавъ ноги, на террас, съ распущеннымъ надъ головой краснымъ шолковымъ зонтикомъ: — сдлайте одолженіе, сэръ, если вы будете такъ добры, то примите меня теперь, дайте мн уголокъ, гд бы могъ я спать. Я буду работать для вашей чести день и ночь, а что касается до жалованья, то матушка моя сказала, сэръ, что это какъ вамъ будетъ угодно.
— Дитя мое, сказалъ Риккабокка, взявъ Ленни за руку и бросивъ на него проницательный взглядъ: — я зналъ, что ты придешь,— и Джакомо уже все приготовилъ для тебя! Что касается до жалованья, то мы не замедлимъ переговорить о немъ.
Такимъ образомъ Ленни пристроился къ мсту, и его мать нсколько вечеровъ сряду смотрла на пустой стулъ, гд Ленни такъ долго сидлъ, занимая мсто ея любезнаго Марка, и самый стулъ, обреченный стоять въ комнат безъ употребленія, казался теперь такимъ неуклюжимъ, необщающимъ комфорта и одинокимъ, что бдная вдова не могла доле смотрть на него.
Неудовольствіе поселянъ обнаруживалось и въ отношеніи къ ней столько же, сколько и къ Ленни, если только не боле, такъ что въ одно прекрасное утро она окликнула дворецкаго, который скакалъ мимо ея дома на своей косматой лошаденк, и попросила его передать сквайру, что тотъ оказалъ бы ей большую милость, еслибъ отнялъ у нея арендуемое мсто, тмъ боле, что найдутся очень многіе, которые съ радостью займутъ его и дадутъ гораздо лучшую плату.
— Да ты, матушка, съ ума сошла, сказалъ добродушный дворецкій: — и я радъ, что ты объявила это мн, а не Стирну. Чего жь ты хочешь еще? мсто, кажется, хорошее, да притомъ же оно и достается теб чуть не даромъ.
— Да я не о томъ и хлопочу, сэръ, а о томъ, что мн ужь больно обидно становится жить въ этой деревн, отвчала вдова.— Притомъ же Ленни живетъ теперь у иностраннаго джентльмена, такъ и мн хотлось бы поселиться гд нибудь поближе къ нему.
— Ахъ, да! я слышалъ, что Ленни нанялся служить въ казино,— вотъ тоже глупость-то непослдняя! Впрочемъ, зачмъ же унывать! вдь тутъ не Богъ всть какое разстояніе — мили дв, да и то едва ли наберется. Разв Ленни не можетъ приходить сюда каждый вечеръ посл работы?
— Нтъ ужь извините, сэръ! воскликнула вдова съ досадою: — онъ ни за что не станетъ ходить сюда затмъ, чтобы слышать на дорог всякую брань и ругательство и переносить всякія насмшки,— онъ, котораго покойный мужъ такъ любилъ и такъ гордился имъ! Нтъ, ужь извините, сэръ! мы люди бдные, но и у насъ есть своя гордость, какъ я уже сказала объ этомъ мистриссъ Дэль, и во всякое время готова сказать самому сквайру. Не потому, чтобы я не чувствовала благодарности къ нему: о, нтъ! нашъ сквайръ весьма добрый человкъ,— но потому, что онъ сказалъ, что не подойдетъ къ намъ близко до тхъ поръ, пока Ленни не създитъ выпросить прощенія. Просить прощенія! да за что, желала бы я знать? Бдный ребенокъ! еслибъ вы видли, сэр, какъ онъ былъ разбитъ! Однако, я начинаю, кажется, сердиться, покорннпіе прошу васъ, сэръ, извините меня. Я вдь не такъ ученая какъ покойный мой Маркъ, и какъ былъ бы ученъ Ленни, еслибъ сквайру не вздумалось такъ обойтись съ нимъ. Ужь пожалуста вы доложите сквайру, что чмъ скоре отпуститъ меня, тмъ лучше, а что касается до небольшого запаса сна и всего, что есть на нашихъ поляхъ и въ огород, такъ я надюсь, что новый арендаторъ не обидитъ меня.
Дворецкій, находя, что никакое краснорчіе съ его стороны не могло бы убдить вдову отказаться отъ такой ршимости, передалъ это порученіе сквайру. Мистеръ Гэзельденъ, не на шутку оскорбленный упорнымъ отказомъ мальчика извиниться передо. Рандалемъ Лесли, сначала произнесъ про себя два-три слова о гордости и неблагодарности какъ матери, такъ и сына, но, спустя немного, его чувства къ нимъ сдлались нжне, такъ что онъ въ тотъ же вечеръ хотя самъ и не отправился ко вдов, но зато послалъ къ ней свою Гэрри. Мистриссъ Гэзельденъ, часто строгая и даже суровая, особливо въ такихъ случаяхъ, которые имли прямое отношеніе поселянъ къ ея особ, въ качеств уполномоченной отъ своего супруга не иначе являлась, какъ встницей мира или геніемъ-примирителемъ. Такъ точно и теперь: она приняла это порученіе съ особеннымъ удовольствіемъ, тмъ боле, что вдова и сынъ постоянно пользовались ея особеннымъ расположеніемъ. Она вошла въ коттеджъ съ чувствомъ дружелюбія, отражавшимся въ ея свтлыхъ голубыхъ глазахъ, и открыла бесду со вдовой самымъ нжнымъ тономъ своего пріятнаго голоса. Несмотря на то, она столько же успла въ своемъ предпріятіи, сколько и ея дворецкій.
Еслибъ съ языка мистриссъ Гэзельденъ потекъ медъ Платона, то и тогда не могъ бы онъ усладить ту душевную горечь, для уничтоженія которой онъ предназначался. Впрочемъ, мистриссъ Гэзельденъ, хотя и прекрасная женщина во всхъ отношеніяхъ, не могла похвастаться особеннымъ даромъ краснорчія. Замтивъ, посл нсколькихъ приступовъ, что намреніе вдовы остается непреклоннымъ она удалилась изъ коттэджа съ величайшей досадой и крайнимъ неудовольствіемъ.
Въ свою очередь, мистриссъ Ферфильдъ, безъ всякихъ объясненій, легко догадывалась, что на требованіе ея со стороны сквайра не было особенныхъ препятствій,— и однажды, рано поутру, дверь ея коттэджа оказалась на замк, ключъ былъ оставленъ у ближайшихъ сосдей, съ тмъ, чтобы, при первой возможности, передать его дворецкому. При дальнйшихъ освдомленіяхъ открылось, что все ея движимое имущество увезено было на телг, прозжавшей мимо селенія въ глубокую полночь. Ленни усплъ отъискать, вблизи казино, подл самой дороги, небольшой домикъ, и тамъ, съ лицомъ, сіяющимъ радостію, онъ ждалъ свою мать, чтобъ встртить ее приготовленнымъ завтракомъ и показать ей, какъ онъ провелъ ночь въ разстановк ея мебели.
— Послушайте, мистеръ Дэль, сказалъ сквайръ, услышавъ эту новость во время прогулки съ пасторомъ къ приходской богадльн, гд предполагалось сдлать нкоторыя улучшенія:— въ этомъ дл всему вы виной! Неужели вы не могли уговорить этого упрямаго мальчишку и эту безумную старуху? Вы, кажется, ужь черезчуръ къ нимъ снисходительны!
— Вы думаете, я не употребилъ при этомъ случа боле строгихъ увщаній? сказалъ мистеръ Дэль голосомъ, въ которомъ отзывались и упрекъ и изумленіе.— Я сдлалъ все, что можно было сдлать,— но все напрасно!
— Фи, какой вздоръ! вскричалъ сквайръ: — скажите лучше, что нужно длать теперь? Вдь нельзя же допустить, чтобы бдная вдова умерла голодной смертью, а я увренъ, что жалованьемъ, которое Ленни будетъ получать отъ Риккабокка, они немного проживутъ, да кстати, я думаю, Риккабокка не общалъ въ числ условій давать Ленни остатки отъ обда: я слышалъ, что они сами питаются ящерицами и костюшками…. Вотъ что я скажу вамъ, мистеръ Дэль: позади коттэджа, который наняла вдова, находится нсколько полей славной земли. Эти поля теперь пусты. Риккабокка хочетъ нанять ихъ, и когда гостилъ у меня, то уговаривался объ арендной плат. Я вполовину уже согласился на его предложенія. Теперь если онъ хочетъ нанять эту землю, то пусть отдлитъ для вдовы четыре акра самой лучшей земли, ближайшей къ коттэджу, такъ, чтобы довольно было для ея хозяйства, и, къ этому, пусть она заведетъ у себя хорошую сырню. Если ей понадобятся деньги, то я, пожалуй, одолжу немного на ваше имя, только, ради Бога, не говорите объ этомъ Стирну. Что касается арендной платы, объ этомъ мы поговоримъ тогда, когда увидимъ, какъ пойдутъ ея дла… этакая неблагодарная, упрямая старуха!… Я длаю это вотъ почему, прибавилъ сквайръ, какъ будто желая представить оправданіе своему великодушію къ людямъ, которыхъ онъ считалъ въ высшей степени неблагодарными:— ея мужъ былъ нкогда самый врный слуга, и потому однако, я бы очень желалъ, чтобъ вы попустому не стояли здсь, а отправлялись бы сію минуту ко вдов, иначе Стирнъ отдастъ всю землю Риккабокка: это такъ врно, какъ выстрлъ изъ хорошаго ружья. Да послушайте, Дэль: постарайтесь такъ устроить, чтобы и виду не подать, что эта земля моя, это пожалуй эта безумная женщина подумаетъ, что я хочу оказать ей милость,— словомъ сказать, поступайте въ этомъ случа какъ сочтете за лучшее.
Но и это благотворительное порученіе не увнчалось надлежащимъ успхомъ. Вдова знала, что поля принадлежали сквайру, и что каждый акръ изъ нихъ стоилъ добрыхъ три фунта стерлинговъ. Она благодарила сквайра за вс его милости, говорила, что она не иметъ средствъ завести коровъ, а за попеченія о ея существованіи никому не желаетъ быть обязана. Ленни пристроился у мистера Риккабокка и длаетъ удивительные успхи по части садоваго искусства, что касается до нея, то она надется получить выгодную стирку блья, да и во всякомъ случа, стогъ сна на ея прежнихъ поляхъ доставитъ ей значительную сумму денегъ, и она проживетъ нкоторое время безбдно.— Благодарю, очень благодарю васъ, сэръ, и сквайра.
Слдовательно, прямымъ путемъ ничего невозможно было сдлать. Оставалось только воспользоваться намекомъ на стирку блья и оказать вдов косвенное благодяніе. Случай къ этому представился весьма скоро. Въ ближайшемъ сосдств съ коттэджемъ вдовы умерла прачка. Одинъ намекъ со стороны сквайра содержательниц гостинницы напротивъ казино доставилъ вдов работу, которая по временамъ была весьма значительная. Эти заработки, вмст съ жалованьемъ — мы не знаемъ, до какой суммы оно простиралось — давали матери и сыну возможность существовать не обнаруживая тхъ физическихъ признаковъ скуднаго пропитанія, которые Риккабокка и его слуга даромъ показывали всякому, кто только желалъ заняться изученіемъ анатоміи человческаго тла.

ГЛАВА XXI.

Изъ всхъ необходимыхъ потребностей, составляющихъ предметъ разныхъ оборотовъ, въ цивилизаціи новйшихъ временъ, нтъ ни одной, которую бы такъ тщательно взвшивали, такъ аккуратно вымряли, такъ врно пломбировали и клеймили, такъ бережно разливали бы на minima и длили бы на скрупулы, какъ ту потребность, которая въ оборотахъ общественнаго быта называется ‘извиненіемъ’. Человкъ часто стремится въ Стиксъ не отъ излишней дозы, но отъ скупости, съ которою дается эта доза! Какъ часто жизнь человческая зависитъ отъ точныхъ размровъ извиненія! Не домрено на ширину какого нибудь волоска,— и пишите заране духовную: вы уже мертвый человкъ! Я говорю: жизнь! цлыя гекатомбы жизни! Какое множество войнъ было бы прекращено, какое множество было бы предупреждено разстройствъ благосостоянія, еслибъ только было прибавлено на предложенную мру дюймъ-другой извиненія! И зачмъ бы, кажется, скупиться на эти размры? затмъ, что продажа этой потребности составляетъ больше монополію фирмы: Честь и Гордость. Въ добавокъ къ этому, самая продажа идетъ чрезвычайно медленно. Какъ много времени потребно сначала, чтобъ поправить очки, потомъ отъискать полку, на которой находится товаръ требуемаго качества, отъискавъ качество, должно переговорить о количеств, условиться — на аптекарскій или на торговый всъ должно отвсить, на англійскую или на фламандскую мру должно отмрять то количество, и, наконецъ, какой шумъ поднимается и споръ, когда покупатель останется недовольнымъ той ничтожной малостью, какую получаетъ. Нисколько не удивительнымъ покажется, по крайней мр для меня не кажется, если покупатель теряетъ терпніе и отказывается наконецъ отъ извиненія. Аристофанъ, въ своей комедіи ‘Миръ’, представляетъ прекрасную аллегорію, заставивъ богиню мира, хотя она и героиня комедіи, оставаться во время всего дйствія безмолвною. Проницательный грекъ зналъ очень хорошо, что какъ только она заговоритъ, то въ ту же минуту перестанетъ быть представительницей мира. И потому, читатель, если тщеславіе твое будетъ затронуто, промолчи лучше, перенеси это съ терпніемъ, прости великодушно нанесенную обиду и не требуй извиненія.
Мистеръ Гэзельденъ и сынъ его Франкъ были щедрыя и великодушныя созданія по предмету извиненія. Убдившись окончательно, что Леонардъ Ферфильдъ ршительно отказался представить оправданіе Рандалю Лесли, они замнили его скупость своею собственною податливостію. Сквайръ похалъ вмст съ сыномъ въ Рудъ-Голлъ: и такъ какъ въ семейств Лесли никто не оказался, или, врне, никто не сказался дома, то сквайръ собственноручно, и изъ собственной своей головы, сочинилъ посланіе, которому предназначалось закрыть вс раны, когда либо нанесенныя достоинству фамиліи Лесли.
Это извинительное письмо заключалось убдительной просьбой къ Рандалю — прізжать въ Гэзельденъ-Голлъ и провести нсколько дней съ Франкомъ. Посланіе Франка было одинаковаго содержанія, но только написано было боле въ дух Итонской школы и мене разборчиво.
Прошло нсколько дней, когда, на эти посланія получены были отвты. Письма Рандаля имли штемпель деревни, расположенной вблизи Лондона. Рандаль писалъ, что онъ, подъ руководствомъ наставника, занятъ теперь приготовительными лекціями къ поступленію въ Оксфордскій университетъ, и что потому, къ крайнему сожалнію, не можетъ принять столь лестнаго для него приглашенія.
Во всемъ прочемъ Рандаль выражался съ умомъ, но безъ великодушія. Онъ извинялъ свое участіе въ такой грубой, неприличной драк легкимъ, но колкимъ намекомъ на упрямство и невжество деревенскаго мальчишки, и не сдлалъ того, что, весьма вроятно, сдлали бы при подобныхъ обстоятельствахъ вы, благосклонный читатель, и я,— то есть не сказалъ ни слова въ защиту антагониста. Большая часть изъ насъ забываетъ посл сраженія враждебное чувство къ непріятелю,— въ такомъ случа, когда побда остается на вашей сторон, этого-то и не случилось съ Рандалемъ Лесли. Такъ дло и кончилось. Сквайръ, раздраженный тмъ, что не могъ вполн удовлетворить молодого джентльмена за нанесенную обиду, уже не чувствовалъ того сожалнія, какое онъ испытывалъ каждый разъ, когда проходилъ мимо покинутаго коттэджа мистриссъ Ферфильдъ.
Между тмъ Ленни Ферфильдъ продолжалъ оказывать пользу своимъ новымъ хозяевамъ и извлекать выгоды во многихъ отношеніяхъ изъ фамильярной снисходительности, съ которой обходились съ нимъ. Риккабокка, цнившій себя довольно высоко за свою проницательность, съ перваго разу увидлъ, какое множество прекрасныхъ качествъ и способностей скрывалось въ характер и душ англійскаго деревенскаго мальчика… При дальнйшемъ знакомств, онъ замтилъ, что въ невинной простот ребенка проглядывалъ острый умъ, который требовалъ надлежащаго развитія и врнаго направленія. Онъ догадывался, что успхи образцоваго мальчика въ деревенской школ происходили боле чмъ изъ одного только механическаго изученія и проворной смышлености. Ленни одаренъ былъ необыкновенной жаждой къ познанію, и, несмотря на вс невыгоды различныхъ обстоятельствъ, въ немъ уже открывались признаки того природнаго генія, который и самыя невыгоды обращаетъ для себя же въ поощреніе. Но, несмотря на то, вмст съ сменами хорошихъ качествъ, лежали въ немъ и такіе зародыши — трудные для того, чтобъ отдлить ихъ, и твердые для того, чтобы разбить — которые очень часто наносятъ вредъ произведеніямъ прекрасной почвы. Къ замчательному и благородному урожаю внутреннихъ достоинствъ своихъ примшивалась у него какая-то непреклонность, съ необыкновеннымъ расположеніемъ въ кротости и снисходительности соединялось сильное нерасположеніе прощать обиды.,
Эта смшанная натура въ неразработанной душ мальчика интересовала Риккабокка, который хотя давно уже прекратилъ близкія сношенія съ обществомъ, но все еще смотрлъ на человка, какъ на самую разнообразную и занимательную книгу для философическихъ изслдованій. Онъ скоро пріучилъ мальчика къ своему весьма тонкому и часто иносказательному разговору, чрезъ это языкъ Ленни и его идеи нечувствительно потеряли прежнюю деревенскую грубость и пріобрли замтную утонченность. Посл того Риккабокка выбралъ изъ своей библіотеки,— конечно, ужь очень маленькой,— книги хотя и элементарныя, но столь превосходныя по цли своего содержанія, что Ленни едва ли бы досталъ что нибудь подобное имъ во всемъ Гэзельден. Риккабокка зналъ англійскій языкъ основательно, зналъ грамматику, свойства языка и его литературу гораздо лучше, быть можетъ, иного благовоспитаннаго джентльмена. Онъ изучалъ этотъ языкъ во всхъ его подробностяхъ, какъ изучаетъ школьникъ мертвые языки, и потому въ коллекціи его англійскихъ книгъ находились такія, которыя самому ему служили для этой цли. Это были первыя сочиненія, которыми Риккабокка ссудилъ Ленни. Между тмъ Джакеймо сообщалъ мальчику многіе секреты по части практическаго садоводства и длалъ весьма дльныя замчанія насчетъ земледлія, потому что въ ту пору сельское хозяйство въ Англіи (исключая нкоторыхъ провинцій и округовъ) далеко уступало тому отличному положенію, до котораго наука эта съ временъ незапамятныхъ доведена была на свер Италіи, такъ что, принявъ все это въ соображеніе, можно сказать, что Ленни Ферфильдъ сдлалъ перемну къ лучшему. На самомъ же дл и взглянувъ на предметъ ниже его поверхности, невольнымъ образомъ нужно было усомниться. По той же самой причин, которая заставила мальчика бжать изъ родного селенія, онъ не ходилъ уже боле и въ церковь Гэзельденскаго прихода. Прежнія дружескія бесды между нимъ и мистеромъ Дэлемъ прекратились или ограничивались случайными посщеніями со стороны послдняго,— посщеніями, которыя становились рже и не такъ откровенны, когда мистеръ Дэль увидлъ, что прежній ученикъ его уже не нуждается боле въ его услугахъ и остается совершенно глухъ къ его кроткимъ увщаніямъ забыть прошедшее и являться, по крайней мр, на свое прежнее мсто въ приходскомъ храм. Однако, Ленни ходилъ въ церковь — далеко въ сторону, въ другой приходъ, но уже проповди не производили на него того благотворнаго вліянія, какъ проповди мистера Дэля, и пасторъ, имвшій свою собственную паству, не хотлъ объяснять отставшей отъ своего стада овц то, что казалось непонятнымъ, и укрплять въ мальчик то, что было бы для него существенно полезнымъ.
Я сильно сомнваюсь въ томъ, послужили ли ученыя и весьма часто нравоучительныя и полезныя правила доктора Риккабокка къ развитію въ мальчик хорошихъ и къ искорененію дурныхъ качествъ, и приносили ли они хотя половину той пользы, какую должно было ожидать отъ немногихъ простыхъ словъ, къ которымъ Леонардъ почтительно прислушивался сначала подл стула своего отца и потомъ подл того же стула, переданнаго во временное владніе доброму пастору,— въ строгомъ смысл слова, доброму, потому что мистеръ Дэль имлъ такое сердце, въ которомъ вс сирые въ приход находили прибжище и утшеніе. Не думаю также, чтобы эта потеря нжнаго, отеческаго, духовнаго ученія вознаграждалась вполн тми легкими средствами, которыя придуманы ныншнимъ просвщеннымъ вкомъ для умственнаго образованія: потому что, не оспоривая пользы познанія вообще, пріобртеніе этого познанія, при всхъ облегченіяхъ, никому легко не достается. Оно клонится безъ всякаго сомннія къ тому, чтобъ увеличить наши желанія, чтобъ сдлать насъ недовольными тмъ, что есть, и побуждаетъ насъ скоре достигать того, что можетъ быть, и въ этомъ-то достиженіи какому множеству незамченныхъ тружениковъ суждено упасть подъ тяжестію принятаго на себя бремени! Какое безчисленное множество является людей, одаренныхъ желаніями, которымъ никогда не осуществиться! какое множество недовольныхъ своей судьбой, которой никогда не избгнутъ! Впрочемъ, зачмъ видть въ этомъ одну только темную сторону? Всему виноватъ одинъ Риккабокка, если заставилъ уже Ленни Ферфильда уныло склоняться надъ своей лопаткой, и удостоврившись однимъ взглядомъ, что его никто не замчаетъ, произносить плачевнымъ голосомъ:
— Неужели я затмъ и родился, чтобъ копать землю подъ картофель?
Pardieu, мой добрый Ленни! еслибъ ты дожилъ до седьмого десятка, разъзжалъ бы въ своемъ экипаж и пилюлями помогалъ бы своему пищеваренію, то, поврь, ты не разъ вздохнулъ бы при одномъ воспоминаніи о картофел, испеченномъ въ горячей зол, сейчасъ посл того, какъ ты вынулъ его изъ земли, которая воздлана была твоими руками, полными юношеской силы. Продолжай же, Ленни Ферфильдъ, воздлывать эту землю, продолжай! Докторъ Риккабокка скажетъ теб, что былъ нкогда знаменитый человкъ {Императоръ Діоклитіанъ.}, который испыталъ два совершенно различныя занятія: одно — управлять народомъ, другое — сажать капусту, и находилъ, что послднее изъ нихъ гораздо легче, пріятне перваго.

ГЛАВА XXII.

Докторъ Риккабокка завладлъ Ленни Ферфильдомъ, и потому можно сказать, что онъ мчался на своемъ коньк съ необыкновенной ловкостью и достигъ желаемой цли. Но миссъ Джемима все еще катилась на своей колесниц, ослабивъ возжи и размахивая бичемъ, и, по видимому, нисколько не сближаясь съ улетающимъ образомъ Риккабокка.
И дйствительно, эта превосходная и только черезчуръ чувствительная два ни подъ какимъ видомъ не воображала, чтобы несчастный чужеземецъ въ мнніяхъ своихъ такъ далеко не согласовался съ ея ожиданіями, но, къ сожалнію, должна была убдиться въ томъ, когда докторъ Риккабокка оставилъ Гэзельденъ-Голлъ и снова заключилъ себя въ уединенныхъ предлахъ казино, не сдлавъ формальнаго отреченія отъ своего безбрачія. На нсколько дней она сама затворилась въ сваей комнат и предалась размышленіямъ, съ боле противъ обыкновенія мрачнымъ удовольствіемъ, о вроятности приближающагося переворота вселенной. И въ самомъ дл, множество находимыхъ ею признаковъ этого универсальнаго бдствія, въ которыхъ, вовремя пребыванія Риккабокка въ дом сквайра, она позволяла себ сомнваться, теперь сдлались совершенно очевидны. Даже газета, которая въ теченіе того счастливаго періода, располагавшаго къ особенному доврію, удляла полстолбца для родившихся и бракомъ сочетавшихся,— теперь приносила длинный списокъ умершихъ, такъ что казалось, какъ будто все народонаселеніе чмъ-то страдало и не предвидло никакой возможности къ отвращенію своихъ ежедневныхъ потерь. Въ главныхъ статьяхъ газеты, съ какою-то таинственностью, наводящею ужасъ, говорилось о предстоящемъ кризис. Въ отдл, назначенномъ для общихъ новостей, между прочимъ упоминалось о чудовищныхъ рпахъ, о телятахъ съ двумя головами, о китахъ, выброшенныхъ на берегъ въ рк Гумберъ, и дожд изъ однхъ лягушекъ, выпавшемъ на главной улиц города Чельтенгама.
Вс эти признаки, по ея убжденію, дряхлости и конечнаго разрушенія свта, которые подл очаровательнаго Риккабокка неизбжно допустили бы нкоторое сомнніе касательно ихъ происхожденія и причины, теперь, соединившись съ самымъ худшимъ изъ всхъ признаковъ, и именно съ развивающимся въ человк съ невроятной быстротой нечестіемъ, не оставляли миссъ Джемим ни одной искры отрадной надежды, исключая разв той, которая извлекалась изъ убжденія, что миссъ Джемима будетъ ожидать всеобщей гибели безъ малйшей тревоги.
Мистриссъ Дэль, однако же, ни подъ какимъ видомъ не раздляла унынія своей прекрасной подруги и, получивъ доступъ въ ея комнату, успла, хотя и съ большимъ затрудненіемъ, развеселить унылый духъ этой мужчиноненавистницы. Въ своемъ благосклонномъ желаніи ускорить полетъ миссъ Джемимы къ свадебной цли мистриссъ Дэль не была до такой степени жестокосерда къ своему пріятелю, доктору Риккабокка, какою она казалась своему супругу. Мистриссъ Дэль одарена была догадливостію и проницательностью, какъ и большая часть женщинъ съ живымъ, пылкимъ характеромъ, а потому она знала, что миссъ Джемима была одной изъ тхъ молодыхъ лэди, которыя цнятъ мужа пропорціонально затрудненіямъ, встрченнымъ во время пріобртенія его. Весьма вроятно, мои читатели, какъ мужескаго, такъ и женскаго пола, встрчали, въ періодъ своихъ испытаній, тотъ особенный родъ женскаго характера, который требуетъ всей теплоты супружескаго очага, чтобъ развернуть въ немъ вс свои врожденныя прекрасныя качества. Въ противномъ случа, при невдніи объ этой наклонности, характеръ этотъ легко обратится въ ту сторону, которая будетъ способствовать къ его возрасту и улучшенію, какъ подсолнечникъ всегда обращается къ солнцу, а плакучая ива — къ вод. Лэди такого характера, ставя какую нибудь преграду своимъ нжнымъ наклонностямъ, постоянно томятся и доводятъ умственныя способности до изнеможенія, до какой-то бездйственности, или пускаютъ ростки въ т неправильныя эксцентричности, которыя подведены подъ общее названіе ‘странностей’ или ‘оригинальностей характера’. Но, перенесенный на надлежащую почву, тотъ же характеръ принимаетъ основательное развитіе, сердце, до этого изнеможенное и лишенное питательности, даетъ отпрыски, распускаетъ цвты и приноситъ плодъ. И такимъ образомъ многія прекрасныя лэди, которыя такъ долго чуждались мужчинъ, становятся преданными жонами и нжными матерями он смются надъ прежнею своей разборчивостью и вздыхаютъ о слпомъ ожесточеніи своего сердца.
По всей вроятности, мистриссъ Дэль имла это въ виду, и, конечно, въ дополненіе ко всмъ усыпленнымъ добродтелямъ миссъ Джемимы, которымъ суждено пробудиться при одной лишь перемн ея имени на имя мистриссъ Риккабокка, она расчитывала также и на существенныя выгоды, которыя подобная партія могла бы предоставить бдному изгнаннику. Такой прекрасный союзъ съ одной изъ самыхъ старинныхъ, богатыхъ и самыхъ популярныхъ фамилій въ округ самъ по себ уже давалъ большое преимущество его положенію въ обществ, а между тмъ приданое миссъ Джемимы хотя и не имло огромныхъ размровъ, считая его англійскими фунтами стерлинговъ, а не миланскими ливрами, все же было достаточно для того, чтобъ устранить тотъ постепенный упадокъ матеріальной жизни, который, посл продолжительной діэты на пискаряхъ и колючкахъ, сдлался уже очевиднымъ въ прекрасной и медленно исчезающей фигур философа.
Подобно всмъ человческимъ созданіямъ, убжденнымъ въ справедливости и приличіи своихъ поступковъ, для мистриссъ Дэль недоставало только случая, чтобъ увнчать предпринятое дло полнымъ успхомъ. А такъ какъ случаи очень часто и притомъ неожиданно представляются сами собой, то она не только весьма часто возобновляла, и каждый разъ подъ боле важнымъ предлогомъ, свои дружескія приглашенія къ доктору Риккабокка — напиться чаю и провести вечеръ въ ихъ дом, но съ особенною ловкостью, до такой степени растрогала щекотливость сквайра насчетъ его гостепріимства, что докторъ еженедльно получалъ убдительныя приглашенія отобдать въ Гэзельденъ-Голл и пробыть тамъ до другого дня.
Итальянецъ сначала хмурился, ворчалъ, произносилъ свои Cospelto и Per Bacco всячески старался отдлаться отъ такой чрезмрной вжливости. Но, подобно всмъ одинокимъ джентльменамъ, онъ находился подъ сильнымъ вліяніемъ своего врнаго слуги, а Джакеймо, хотя и могъ, въ случа необходимости, такъ же равнодушно переносить голодъ, какъ и его господинъ, но все же, когда дло шло на выборъ, то онъ весьма охотно предпочиталъ хорошій росбифъ и плюмъ-пуддингъ тощимъ пискарямъ и костлявымъ колючкамъ. Кром того, тщетная и неосторожная увренность касательно огромной суммы, которая можетъ перейти въ полное распоряженіе Риккабокка, и притомъ съ такою милою и прекрасною лэди, какъ миссъ Джемима, которая успла уже оказать Джакеймо легонькое вниманіе, сильно возбуждали алчность, которая между прочимъ была въ натур слуги нашего итальянца,— алчность тмъ боле изощренную, что, долго лишенный всякой возможности законнымъ образомъ употреблять ее въ дло для своихъ собственныхъ интересовъ, онъ уступалъ ее цликомъ своему господину.
Такимъ образомъ, измннически преданный своимъ слугой, Риккабокка попалъ, хотя и не съ завязанными глазами, въ гостепріимныя ловушки, разставленныя его безбрачной жизни. Онъ часто ходилъ въ пасторскій домъ, часто въ Гэзельденъ-Голлъ, и прелести семейной жизни, такъ долго отвергаемыя имъ, начали постепенно производить свои чары на стоицизмъ нашего изгнанника. Франкъ въ это время возвратился уже въ Итонъ. Неожиданное приглашеніе отозвало капитана Гиджинботэма провести нсколько недль въ Бат съ дальнимъ родственникомъ, который недавно возвратился изъ Индіи, и который, при богатствахъ Креза, чувствовалъ такое одиночество и отчужденіе къ родному острову, что когда капитанъ ‘высказалъ свои права на родственную связь’, то, къ его крайнему изумленію, ‘индйскій набобъ призналъ вполн эти права’,— между тмъ продолжительныя парламентскія засданія все еще удерживали въ Лондон постителей сквайра, являвшихся въ Гэзельденъ-Голл, по обыкновенію, въ конц лтняго сезона, такъ что мистеръ Гэзельденъ съ непритворнымъ удовольствіемъ наслаждался развлеченіемъ въ бесд съ умнымъ чужеземцемъ. Такимъ образомъ, къ общему удовольствію всхъ знакомыхъ лицъ въ Гэзельден и къ усиленію надежды двухъ прекрасныхъ заговорщицъ, дружба между казино и Гезельденъ-Голломъ становилась съ каждымъ днемъ тсне и тсне, но все еще со стороны доктора Риккабокка не сдлано было даже и малйшаго намека, имющаго сходство съ предложеніемъ. Если иногда проявлялась идея объ этомъ въ душ Риккабокка, то онъ изгонялъ ее оттуда такимъ ршительнымъ, грознымъ восклицаніемъ, что, право, другому показалось бы, что если не конецъ міра, то по крайней мр конецъ намреніямъ миссъ Джемимы дйствительно приближался, и что прекрасная миссъ по прежнему осталась бы Джемимой, еслибъ не предотвратило этого письмо съ заграничнымъ штемпелемъ, полученное докторомъ въ одно прекрасное утро, во вторникъ.
Джакеймо замтилъ, что въ дом ихъ случилось что-то не совсмъ хорошее, и, подъ предлогомъ поливки померанцовыхъ деревьевъ, онъ замшкался вблизи своего господина и заглянулъ сквозь озаренные солнцемъ листья на печальное лицо Риккабокка.
Докторъ вздохнулъ тяжело и, что всего странне, не взялся, какъ это всегда случалось съ нимъ, посл подобнаго вздоха, за свою драгоцнную утшительницу — трубку. Хотя кисетъ съ табакомъ и лежалъ подл него на балюстрад и трубка стояла между его колнями, въ ожиданіи, когда поднесутъ ее къ губамъ, но Риккабокка не обращалъ вниманія ни на того, ни на другую, а молча положилъ на колни письмо и устремилъ неподвижные взоры въ землю.
‘Должно быть, очень нехорошія всти!’ подумалъ Джакеймо и отложилъ свою работу до боле благопріятнаго времени.
Подойдя къ своему господину, онъ взялъ трубку и кисетъ и, медленно набивая первую табакомъ, внимательно разглядывалъ смуглое, задумчивое лицо, на которомъ рзко отдляющіяся и идущія внизъ линіи служили врными признаками глубокой скорби. Джакеймо не смлъ заговорить, а между тмъ продолжительное молчаніе его господина сильно тревожило его. Онъ наложилъ кусочекъ труту на кремень и выскъ искру,— но и тутъ нтъ ни слова, Риккабокка не хотлъ даже и протянуть руку за трубкой.
‘Въ первый разъ вижу его въ такомъ положеніи’, подумалъ Джакеймо и вмст съ этимъ весьма осторожно просунулъ конецъ трубки подъ неподвижные пальцы, лежавшіе на колняхъ.
Трубка повалилась на землю,
Джакеймо перекрестился и съ величайшимъ усердіемъ началъ читать молитву. Докторъ медленно приподнялся, съ большимъ, по видимому, усиліемъ прошелся раза два по террас, потомъ вдругъ остановился и сказалъ:
— Другъ мой!
Слуга почтительно поднесъ къ губамъ своимъ руку господина и потомъ, быстро отвернувшись въ сторону, отеръ глаза.
— Другъ мой, повторилъ Риккабокка, и на этотъ разъ съ выразительностью, въ которой отзывалась вся скорбь его души, и такимъ нжнымъ голосомъ, въ которомъ звучала музыкальность плнительнаго юга: — мн хотлось бы поговорить съ тобой о моей дочери!
— Поэтому письмо ваше относится къ синьорин. Надюсь, что она здорова.
— Слава Богу, она здорова. Вдь она въ нашей родной Италіи.
Джакеймо невольно бросилъ взглядъ на померанцовыя деревья, утренній прохладный втерокъ, пролетая мимо его, доносилъ отъ нихъ ароматъ распустившихся цвточковъ.
— Подъ присмотромъ и попеченіемъ, они и здсь сохраняютъ свою прелесть, сказалъ онъ, указывая на деревья.— Мн кажется, я уже говорилъ объ этомъ моему патрону.
Но Риккабокка въ эту минуту опять глядлъ на письмо и не замчалъ ни жестовъ, ни словъ своего слуги.
— Моей тетушки уже нтъ боле на свт! сказалъ онъ, посл непродолжительнаго молчанія.
— Мы будемъ молиться объ успокоеніи ея души, отвчалъ Джакеймо, торжественно.— Впрочемъ, она была уже очень стара и долгое время болла…. Не плачьте объ этомъ такъ сильно, мой добрый господинъ: въ ея лта и при такихъ недугахъ смерть является другомъ.
— Миръ праху ея! возразилъ итальянецъ.—Если она имла свои слабости и заблужденія, то ихъ должно забыть теперь навсегда, въ часъ опасности и бдствія, она дала пріютъ моему ребенку. Пріютъ этотъ разрушился. Это письмо отъ священника, ея духовника. Ты знаешь, она не имла ничего, что можно было бы отказать моей дочери, все ея имущество переходитъ наслднику — моему врагу!
— Предателю! пробормоталъ Джакеймо, и правая рука его, по видимому, искала оружія, которое итальянцы низшаго сословія часто носятъ открыто, на перевязи.
— Священникъ, снова началъ Риккабокка, спокойнымъ голосомъ: — весьма благоразумно распорядился, удаливъ мою дочь, какъ гостью, изъ дому, въ который войдетъ мой врагъ, какъ законный владтель и господинъ.
— Гд же теперь синьорина?
— Въ дом этого священника. Взгляни сюда, Джакомо,— сюда, сюда! Эти слова написаны рукой моей дочери, первыя строчки, которыя она написала ко мн.
Джакеймо снялъ шляпу и съ подобострастіемъ взглянулъ на огромныя буквы дтскаго рукописанія. Но, при всей ихъ крупности, он казались неясными, потому что бумага была окроплена слезами ребенка, а на томъ мст, куда он не падали, находилось круглое свжее влажное пятно отъ горячей слезы, скатившейся съ рсницъ старика. Риккабокка снова началъ.
— Священникъ рекомендуетъ монастырь для нея.
— Но вы, вроятно, не намрены посвятить монашеской жизни вашу единственную дочь?
— Почему же нтъ? сказалъ Риккабокка печально.— Что могу я дать ей въ этомъ мір? Неужели чужая земля пріютитъ ее лучше, чмъ мирная обитель въ отечеств?
— Однако, въ этой чужой земл бьется сердце ея родителя.
— А если это сердце перестанетъ биться, что будетъ тогда? Въ монастыр она по крайней мр не будетъ знать до самой могилы ни житейскихъ искушеній, ни нищеты, а вліяніе священника можетъ доставить ей этотъ пріютъ и даже такъ можетъ доставить, что она будетъ тамъ въ кругу равныхъ себ.
— Вы говорите: нищеты! Посмотрите, какъ мы разбогатемъ, когда снимемъ къ Михайлову дню эти поля!
— Pazziet (глупости) воскликнулъ Риккабокка, съ разсяннымъ видомъ.— Неужели ты думаешь, что здшнее солнце свтитъ ярче нашего, и что здшняя почва плодотворне нашей? Да притомъ же и въ нашей Италіи существуетъ пословица: ‘кто засваетъ поля, тотъ пожинаетъ боле заботы, чмъ зерна.’ Совсмъ дло другое, продолжалъ отецъ, посл минутнаго молчанія и довольно нершительнымъ тономъ: — еслибъ я имлъ хоть маленькую независимость, чтобъ можно было расчитывать…. даже, еслибъ между всми моими родственниками нашлась бы хоть одна женщина, которая ршилась бы сопутствовать моей Віолант къ очагу изгнанника. Но, согласись, можемъ ли мы двое грубыхъ, угрюмыхъ мужчинъ выполнить вс нужды, принять на себя вс заботы и попеченія, которыя тсно связаны съ воспитаніемъ ребенка? А она была такъ нжно воспитана! Ты не знаешь, Джакомо, что ребенокъ нжный, а особливо двочка, требуетъ того, чтобы ею управляла рука постоянно ласкающая, чтобы за нею наблюдалъ нжный глазъ женщины.
— Позвольте сказать, возразилъ Джакеймо, весьма ршительно: — разв патронъ мой не можетъ доставить своей дочери всего необходимаго, чтобъ спасти ее отъ монастырскихъ стнъ? разв онъ не можетъ сдлать того, что, она будетъ сидть у него на колняхъ прежде, чмъ начнется сыпаться листъ съ деревьевъ? Padrone! напрасно вы думаете, что можете скрыть отъ меня истину, вы любите свою дочь боле всего на свт, особливо, когда отечество для васъ такъ же мертво теперь, какъ и прахъ вашихъ отцовъ, я увренъ, что струны вашего сердца лопнули бы окончательно отъ малйшаго усилія оторвать отъ нихъ синьорину и заключить ее въ монастырь. Неужели вы ршитесь на то, чтобъ никогда не услышать ея голоса, никогда не увидть ея личика! А маленькія ручки, которыя обвивали вашу шею въ ту темную ночь, когда мы бжали, спасая свою жизнь, и когда вы, чувствуя объятія этихъ ручекъ, сказали мн: другъ мой, для насъ еще не все погибло!
— Джакомо! воскликнулъ Риккабокка, съ упрекомъ и какъ бы задыхаясь.— Онъ отвернулся, сдлалъ нсколько шаговъ по террас и потомъ, поднявъ руки и длая выразительные жесты, продолжалъ нетвердые шаги и въ то же время въ полголоса произносилъ: — да, Богъ свидтель, что я безъ ропота переносилъ бы и мое несчастіе и изгнаніе, еслибъ этотъ невинный ребенокъ раздлялъ вмст со мной скорбь на чужбин и лишенія. Богъ свидтель, что если я не ршаюсь теперь призвать ее сюда, то это потому, что мн не хотлось бы послушаться внушеній моего самолюбиваго сердца. Но чтобы никогда, никогда не увидть ее снова…. о дитя мое, дочь моя! Я видлъ ее еще малюткой! Другъ мой Джакомо… непреодолимое душевное волненіе прервало слова Риккабокка, и онъ склонилъ голову на плечо своего врнаго слуги: — теб одному извстно, что перенесъ я, что выстрадалъ я здсь и въ моемъ отечеств: несправедливость….. предательство….. и….
И голосъ снова измнилъ ему: онъ крпко прильнулъ къ груди Джакомо и весь затрепеталъ.
— Но ваша дочь, это невинное созданіе — вы должны думать теперь только о ней одной, едва слышнымъ голосомъ произнесъ Джакомо, потому что и онъ въ эту минуту боролся съ своими собственными рыданіями.
— Правда, только о ней, отвчалъ изгнанникъ: — о ней одной. Прошу тебя, будь на этотъ разъ моимъ совтникомъ. Если я пошлю за Віолантой, и если, пересаженная съ родной почвы подъ здшнее туманное, холодное небо, она завянетъ и умретъ…. взгляни сюда…. священникъ говоритъ, что ей нужно самое нжное попеченіе…. или, если я самъ буду отозванъ отъ этого міра, и мн придется оставить ее одну безъ друзей, безъ крова, быть можетъ, безъ куска насущнаго хлба, и оставить ее въ томъ возраст, когда наступитъ пора бороться съ самыми сильными искушеніями,— не будетъ ли она во всю свою жизнь оплакивать тотъ жестокій эгоизмъ, который еще при младенческой ея невинности навсегда затворилъ для нея врата Божьяго дома?
Джакомо былъ пораженъ этими словами, тмъ боле, что Риккабокка рдко, или, врне сказать, никогда не говорилъ прежде такимъ языкомъ. Въ т часы, когда онъ углублялся въ свою философію, онъ длался скептикомъ. Но теперь, въ минуту душевнаго волненія, при одномъ воспоминаніи о своей маленькой дочери, онъ говорилъ и чувствовалъ съ другими убжденіями.
— Но я снова ршаюсь сказать, произнесъ Джакеймо едва слышнымъ голосомъ и посл продолжительнаго молчанія: — еслибъ господинъ мой ршился….. жениться!
Джакеймо ждалъ, что со стороны доктора при подобномъ намек непремнно случится взрывъ негодованія, впрочемъ, онъ нисколько не безпокоился, потому что этотъ взрывъ могъ бы дать совершенно другое направленіе его ощущеніямъ. Но ничего подобнаго не было. Бдный итальянецъ слегка содрогнулся, тихо отвелъ отъ себя руку Джакеймо, снова началъ ходить взадъ и впередъ по террас, на этотъ разъ спокойно и молча. Въ этой прогулк прошло четверть часа.
— Подай мн трубку, сказалъ Риккабокка, удаляясь въ бельведеръ.
Джакеймо снова выскъ огня и, подавая трубку господину, вздохнулъ свободне.
Докторъ Риккабокка пробылъ въ уединеніи бельведера весьма недолго, когда Ленни Ферфильдъ, не зная, что его временный господинъ находился тамъ, вошелъ туда положить книгу, которую докторъ одолжилъ ему съ тмъ, чтобы по минованіи въ ней надобности принести ее на назначенное мсто. При звук шаговъ деревенскаго мальчика, Риккабокка приподнялъ свои взоры, устремленные на полъ.
— Извините, сэръ, я совсмъ не зналъ….
— Ничего, мой другъ, положи книгу на мсто.— Ты пришелъ очень кстати: я хочу поговорить съ тобой. Какой у тебя свжій, здоровый румянецъ, дитя мое! вроятно, здшній воздухъ такъ же хорошъ, какъ и въ Гэзельден.
— О, да, сэръ!
— Мн кажется, что здшняя мстность гораздо выше и боле открыта?
— Едва ли это такъ, сэръ, сказалъ Ленни: — я находилъ здсь множество растеній, которыя ростутъ и въ Гэзельден. Вонъ эта гора закрываетъ наши поля отъ восточнаго втра, и вся мстность обращена прямо къ югу.
— Скажи, пожалуста, какія бываютъ здсь господствующіе недуги?
— Что изволите, сэръ?
— На какія болзни здшніе жители чаще всего жалуются?
— Право, сэръ, исключая ревматизма, мн не случалось слышать о другихъ болзняхъ.
— Ты никогда не слышалъ, напримръ, объ изнурительныхъ лихорадкахъ, о чахоткахъ?
— Въ первый разъ слышу это отъ васъ, сэръ.
Риккабокка сдлалъ продолжительный глотокъ воздуха,— и съ тмъ вмст, казалось, что тяжелый камень отпалъ отъ его груди.
— Мн кажется, что все семейство здшняго сквайра предобрые люди?
— Я ничего не могу сказать противъ этого, отвчалъ Ленни ршительнымъ тономъ.— Со мной всегда обходились весьма снисходительно. Впрочемъ, сэръ, вдь вотъ и въ этой книг говорится, что ‘не каждому суждено являться въ этотъ міръ съ серебряной ложечкой во рту.’
Передавая книгу Ленни, Рикабокка совсмъ не помышлялъ, чтобы мудрыя правила, заключавшіяся въ ней, могли оставить за собой печальныя мысли. Онъ слишкомъ былъ занятъ предметомъ самымъ близкимъ своему собственному сердцу, чтобы подумать въ то время о томъ, что происходило въ душ Ленни Ферфильда.
— Да, да, мой другъ, это весьма доброе англійское семейство. Часто ли ты видлъ миссъ Гэзельденъ?
— Не такъ часто, какъ лэди Гэзельденъ.
— А какъ ты думаешь, любятъ ее въ деревн или нтъ?
— Миссъ Джемиму? конечно, сэръ. Вдь она никому не сдлала вреда. Ея собачка укусила меня однажды, да миссъ Джемима была такъ добра, что въ ту же минуту попросила у меня извиненія. Да, она у насъ очень добрая молодая лэди, такая ласковая, какъ говорятъ деревенскія двушки, и что еще, прибавилъ Линни, съ улыбкой: — съ тхъ поръ, какъ она пріхала сюда, у насъ гораздо чаще случаются свадьбы, чмъ прежде.
— Вотъ какъ! сказалъ Риккабокка и потомъ, посл длинной затяжки, прибавилъ: — а ты не видалъ, играетъ ли она съ маленькими дтьми? Какъ ты думаешь, любитъ ли она ихъ?
— Помилуйте, сэръ! вы говорите, какъ будто вамъ все извстно! Она души не слышитъ въ деревенскихъ малюткахъ.
— Гм! произнесъ Риккабокка.— Любить малютокъ — это въ натур женщины. Я спрашиваю не собственно о малюткахъ, а такъ уже о взрослыхъ дтяхъ, о маленькихъ двочкахъ.
— Конечно, сэръ, она ихъ тоже любитъ, впрочемъ, сказалъ Ленни, жеманно: — я никогда не связывался съ маленькими двочками.
— Совершенно справедливо, Ленни, будь и всегда такимъ скромнымъ въ теченіе всей своей жизни. Мистриссъ Дэль, мн кажется, въ большой дружб съ миссъ Гэзельденъ, больше чмъ съ лэди Гэзельденъ. Какъ ты думаешь, почему это?
— Мн кажется, сэръ, лукаво отвчалъ Леонардъ: — потому, что мистриссъ Дэль немножко своенравна, хотя она и очень добрая лэди, а лэди Гэзельденъ немножко самолюбива, да притомъ же и держитъ себя какъ-то очень высоко. А миссъ Джемима удивительно добра, съ миссъ Джемимой вс могутъ ужиться: такъ по крайней мр сказывалъ мн Джой, да и вообще вся дворня изъ Гэзельденъ-Голла.
— Въ самомъ дл! пожалуста, Ленни, подай мн шляпу, она, кажется, въ гостиной, и….. и принеси мн платяную щогку. Чудная погода для прогулки!
Посл этихъ не совсмъ-то скромныхъ и благовидныхъ распросовъ, касательно характера и популярности миссъ Гэзельденъ, синьоръ Риккабокка такъ легко чувствовалъ на душ своей, какъ будто совершилъ какой нибудь благородный подвигъ, и когда онъ отправлялся къ Гэзельденъ-Голлу, походка его казалась легче и свободне, чмъ въ то время, когда онъ ходилъ, за нсколько минутъ, по террас.
— Ну, слава Еогу, теперь смло можно сказать, что молодая синьорина будетъ здсь! ворчалъ Джакеймо за садовой ршоткой, провожая взорами удаляющагося господина.

ГЛАВА XXIII.

Докторъ Риккабокка не былъ человкъ безразсудный, не поступалъ никогда опрометчиво. Кто хочетъ, чтобъ свадебное платье сидло на немъ хорошо, тотъ долженъ удлить порядочное количество времени для снятія мрки. Съ того дня, въ который получено письмо, итальянецъ замтно измнилъ свое обращеніе съ миссъ Гэзельденъ. Онъ прекратилъ ту щедрость на комплименты, которою до этого ограждалъ себя отъ серьёзныхъ объясненій. Дйствительно, Риккабокка находилъ, что комплименты для одинокаго джентльмена были то же самое, что черная жидкость у нкотораго рода рыбъ, которою он окружаютъ себя въ случа опасности, и подъ прикрытіемъ которой убгаютъ отъ своего непріятеля. Кром того, онъ не избгалъ теперь продолжительныхъ разговоровъ съ этой молодой лэди и не старался уклоняться отъ одинокихъ прогулокъ съ ней. Напротивъ, онъ искалъ теперь всякаго случая быть съ нею въ обществ, и, совершенно прекративъ говорить ей любезности, онъ принялъ въ разговорахъ съ ней тонъ искренней дружбы. Онъ пересталъ щеголять своимъ умомъ для того собственно, чтобъ испытать и оцнить умъ миссъ Джемимы. Употребляя весьма простое уподобленіе, мы скажемъ, что Риккабокка сдувалъ пну, которая бываетъ на поверхности обыкновенныхъ знакомствъ, особливо съ прекраснымъ поломъ, и которая, оставаясь тутъ, лишаетъ возможности узнать качество скрывающейся подъ ней жидкости. По видимому, докторъ Риккабокка былъ доволенъ своими изслдованіями, во всякомъ случа, онъ уже догадывался, что жидкость подъ той пной не имла горькаго вкуса. Итальянецъ не замчалъ особенной силы ума въ миссъ Джемим, но зато сдлалъ открытіе, что миссъ Гэзельденъ, за устраненіемъ нкоторыхъ слабостей и причудъ, одарена была на столько здравымъ разсудкомъ, что могла совершенно понимать простыя обязанности супружеской жизни, а въ случа, еслибъ этого разсудка было недостаточно, то вмсто его съ одинаковой пользой могли послужить старинныя англійскія правила хорошей нравственности и прекрасныя качества души.
Не знаю почему, но только многіе умнйшіе люди никогда не обращаютъ такого вниманія, какъ люди мене даровитые, на умъ своей подруги въ жизни. Очень многіе ученые, поэты и государственные мужи, сколько извстно намъ, не имли у себя жонъ, одаренныхъ…. не говоря уже: блестящими, даже посредственными умственными способностями, и, по видимому, любили ихъ еще лучше за ихъ недостатки. Посмотрите, какую счастливую жизнь провелъ Расинъ съ своей женой, за какого ангела онъ считалъ ее,— а между тмъ она никогда не читала его комедій. Конечно, и Гёте никогда не докучалъ гой лэди, которая называла его ‘господиномъ тайнымъ совтникомъ’, своими трактатами ‘о единицахъ’ и ‘свт’ и сухими метафизическими проблемами во второй части ‘Фауста’. Вроятно, это потому, что такіе великіе геніи, постигая, по сравненію себя съ другими геніями, что между умными женщинами и женщинами посредственныхъ дарованій всегда бываетъ небольшая разница, сразу отбрасывали вс попытки пробудить въ душ своихъ спутницъ влеченіе къ ихъ труднымъ умственнымъ занятіямъ и заботились исключительно объ одномъ, чтобъ связать одно человческое сердце съ другимъ самымъ крпкимъ узломъ семейнаго счастія. Надобно полагать, что мннія Риккабокка поэтому предмету были подобнаго рода, потому что, въ одно прекрасное утро, посл продолжительной прогулки съ миссъ Гэзельденъ, онъ произнесъ про себя:

‘Duro con duro
Non fece mai buon muro……’

Что можно выразить слдующею перифразою: ‘изъ кирпичей безъ извести выйдетъ весьма плохая стна.’ Въ характер миссъ Джемимы столько находилось прекрасныхъ качествъ, что можно было извлечь изъ нихъ превосходную известь, кирпичи Риккабокка бралъ на себя.
Когда кончились изслдованія, нашъ философъ весьма символически обнаружилъ результатъ, къ которому привели его эти изслдованія, онъ выразилъ его весьма просто, но разъясненіе этого просто поставило бы васъ въ крайнее замшательство, еслибъ вы не остановились на минуту и не подумали хорошенько, что оно означало. Докторъ Риккабокка снялъ очки! Онъ тщательно вытеръ ихъ, положилъ въ сафьянный футляръ и заперъ въ бюро,— короче сказать, онъ пересталъ носить очки.
Вы легко замтите, что въ этомъ поступк скрывалось удивительно глубокое значеніе. Съ одной стороны, это означало, что прямая обязанность очковъ исполнена, что если философъ ршился на супружескую жизнь, то полагалъ, что съ минуты его ршимости гораздо лучше быть близорукимъ, даже нсколько подслповатымъ, чмъ постоянно смотрть на семейное благополучіе, котораго онъ ршился искать для себя, сквозь пару холодныхъ увеличительныхъ стеколъ. А что касается до предметовъ, выходящихъ за предлъ его домашняго быта, если онъ и не можетъ видть ихъ хорошо безъ очковъ, то разв онъ не намренъ присоединить къ слабости своего зрнія пару другихъ глазъ, которые никогда не проглядятъ того, что будетъ касаться его интересовъ? Съ другой стороны, докторъ Риккабокка, отложивъ въ сторону очки, обнаруживалъ свое намреніе начать тотъ счастливый передъ-брачный періодъ, когда каждый человкъ, хотя бы онъ былъ такой же философъ, какъ и Риккабокка, желаетъ казаться на столько молодымъ и прекраснымъ, насколько позволяютъ время и сама природа. Согласитесь сами, можетъ ли нжный языкъ нашихъ очей быть такъ выразителенъ, когда вмшаются эти стеклянные посредники! Я помню, что, посщая однажды выставку художественныхъ произведеній въ Лондон, и чуть-чуть не влюбился, какъ говорится, по-уши, въ молоденькую лэди, которая вмст съ сердцемъ доставила бы мн хорошее состояніе, какъ вдругъ она вынула изъ ридикюля пару хорошенькихъ очковъ въ черепаховой оправ и, устремивъ на меня черезъ нихъ проницательный взглядъ, превратила изумленнаго Купидона въ ледяную глыбу! Какъ вамъ угодно, а поступокъ Риккабокка, обнаруживавшій его совершенное несогласіе съ мнніемъ псевдо-мудрецовъ, что подобныя вещи въ высочайшей степени нелпы и забавны, я считаю за самое врное доказательство глубокаго знанія человческаго сердца. И конечно, теперь, когда очки были брошены, невозможно отвергать того, что глаза итальянца были замчательно прекрасны. Даже и сквозь очки или когда они поднимались немного повыше очковъ, и тогда его глаза отличались особеннымъ блескомъ и выразительностью, но безъ этихъ принадлежностей блескъ ихъ становился мягче и нжне: они имли теперь тотъ видъ, который у французовъ называется velout, бархатность, и вообще казались десятью годами моложе.
— Итакъ, вы поручаете мн переговорить объ этомъ съ нашей милой Джемимой? сказала мистриссъ Дэль, въ необыкновенно пріятномъ расположеніи духа и безъ всякой горечи въ произношеніи слова ‘милой’.
— Мн кажется, отвчалъ Риккабокка: — прежде чмъ начать переговоры съ миссъ Джемимой, необходимо нужно узнать, какъ будутъ приняты мои предложенія въ семейств.
— Ахъ, да! возразила мистриссъ Дэль.
— Безъ всякаго сомннія, сквайръ есть глаза этого семейства.
Мистриссъ Дэль (разсянно и съ нкоторымъ неудовольствіемъ).— Кто? сквайръ? да, весьма справедливо… совершенно такъ (взглянувъ на Риккабокка, весьма наивно продолжала) Поврите ли, я вовсе не подумала о сквайр. И вдь знаете, онъ такой странный человкъ, у него такъ много англійскихъ предразсудковъ, что, дйствительно… скажите, какъ это досадно! мн и въ голову не приходило подумать, что мистеръ Гэзельденъ иметъ голосъ въ этомъ дл! Оно, если хотите, такъ родство тутъ весьма дальнее,— совсмъ не то, еслибъ онъ былъ отецъ ей, притомъ же, Джемима уже въ зрлыхъ лтахъ и можетъ располагать собой, какъ ей угодно, но все же, какъ вы говорите, не мшаетъ, и даже слдуетъ, посовтоваться со сквайромъ, какъ съ главой семейства.
Риккабокка. И неужели вы думаете, что сквайръ Гэзельденъ не согласится на этотъ союзъ? Какъ торжественно звучитъ это слово! Конечно, я и самъ полагаю, что онъ весьма благоразумно будетъ противиться браку своей кузины съ чужеземцемъ, за которымъ онъ ничего не знаетъ, исключая разв того, что во всхъ государствахъ считается безславнымъ, а въ вашемъ отечеств криминальнымъ преступленіемъ, и именно — бдности!
Мистриссъ Дэль (снисходительно). Вы очень дурно судите о насъ, бдныхъ островитянахъ, и кром того, весьма несправедливы къ сквайру — да сохранитъ его небо! Мы сами прежде находились въ крайней бдности,— находились бы, можетъ быть, и теперь, еслибъ сквайру не угодно было избрать моего мужа пастыремъ своихъ поселянъ и сдлать его своимъ сосдомъ и другомъ. Я буду говорить съ нимъ безъ всякаго страха….
Риккабокка. И со всею откровенностью. Теперь же, высказавъ вамъ мое намреніе, позвольте мн продолжать признаніе, которое вашимъ участіемъ, прекрасный другъ мой, въ моей судьб, было въ нкоторой степени прервано. Я сказалъ уже, что еслибъ я могъ надяться, хотя это довольно и дерзко съ моей стороны, что мои предложенія будутъ приняты какъ самой миссъ Гэзельденъ, такъ и прочими членами ея фамиліи, то, конечно, отдавая полную справедливость ея прекраснымъ качествамъ, считалъ бы себя…. считалъ бы….
Мистриссъ Дэль (съ лукавой улыбкой и нсколько насмшливымъ тономъ). Счастливйшимъ изъ смертныхъ — это обыкновенная англійская фраза, докторъ.
Риккабокка. Врне и лучше ничего нельзя сказать. Но — продолжалъ онъ, серьёзнымъ тономъ — мн хотлось бы объяснить вамъ, что я…. уже былъ женатъ.
Мистриссъ Дэль (съ изумленіемъ). Вы были женаты!
Риккабокка. И имю дочь, которая дорога моему сердцу,— невыразимо дорога! До этого времени она проживала заграницей, но, по нкоторымъ обстоятельствамъ, необходимо теперь, чтобы она жила вмст со мной. И я откровенно признаюсь вамъ, ничто такъ не могло привязать меня къ миссъ Гэзельденъ, ничто такъ сильно не возбуждало во мн желанія къ нашему брачному союзу, какъ полная увренность, что, при ея душевныхъ качествахъ и кроткомъ характер, она можетъ быть доброю, нжною матерью моей малютки.
Мистриссъ Дэль (съ чувствомъ и горячностью). Вы судите о ней весьма справедливо.
Риккабокка. Что касается до денежной статьи, то, по образу жизни моей, вы легко можете заключить, что я ничего не могу прибавить къ состоянію миссъ Гэзельденъ, какъ бы оно велико или мало ни было.
Мистриссъ Дэль. Это затрудненіе можетъ устраниться тмъ, что состояніе миссъ Гэзельденъ будетъ составлять ея нераздльную собственность, въ подобныхъ случаяхъ у насъ это принято за правило.
Лицо Риккабокка вытянулось.
— А какъ же моя дочь-то? сказалъ онъ, съ глубокимъ чувствомъ.
Это простое выраженіе до такой степени было чуждо всхъ низкихъ и касающихся его личности корыстолюбивыхъ побужденій, что у мистриссъ Дэль недоставало духу сдлать весьма естественное замчаніе, что ‘эта дочь не дочь миссъ Джемимы, и что, можетъ статься, у васъ и еще будутъ дти.’
Она была тронута и отвчала, съ замтнымъ колебаніемъ,
— Въ такомъ случа, изъ тхъ доходовъ, которые будутъ общими между вами и миссъ Джемимой, вы можете ежегодно откладывать нкоторую часть для вашей дочери, или, наконецъ, вы можете застраховать вашу жизнь. Мы это сами сдлали, когда родилось у насъ первое дитя, котораго, къ несчастію, лишились (при этихъ словахъ на глазахъ мистриссъ Дэль навернулись слезы), и мн кажется, что Чарльзъ и теперь еще продолжаетъ страховать свою жизнь для меня, хотя Богу одному извстно, что…. что….!
И слезы покатились ручьемъ. Это маленькое сердце, живое и рзвое, не имло ни одной тончайшей фибры, эластическихъ мускульныхъ связей, которыя съ такимъ изобиліемъ и такъ часто выпадаютъ на долю сердецъ тхъ женщинъ, которымъ заране предназначается вдовья участь. Докторъ Риккабокка не могъ доле продолжать разговора о застрахованіи жизни. Однакожь, эта идея, никогда неприходившая въ голову философа, очень понравилась ему, и, надобно отдать ему справедливость, онъ далеко предпочиталъ ее мысли удерживать изъ приданаго миссъ Гэзельденъ небольшую часть въ свою собственную пользу и въ пользу своей дочери.
Вскор посл этого разговора Риккабокка оставилъ домъ пастора, и мистриссъ Дэль поспшила отъискать своего мужа — сообщить ему объ успшномъ приведеніи къ концу задуманнаго ею плана и посовтоваться съ нимъ о томъ, какимъ образомъ лучше познакомить съ этимъ обстоятельствомъ сквайра.
— Хотя сквайръ, говорила она, съ нкоторымъ замшательствомъ:— и радъ бы быль видть Джемиму замужемъ, но меня тревожитъ одно обстоятельство. Вроятно, онъ спроситъ: кто и что такое этотъ докторъ Риккабокка? скажи пожалуста, Чарльзъ, что я стану отвчать ему?
— Теб бы нужно было подумать объ этомъ раньше, отвчалъ мистеръ Дэль, необыкновенно сурово.— Я никакъ не полагалъ, чтобы изъ смшного, какъ мн казалось это, вышло что нибудь серьёзное. Иначе я давнымъ бы давно попросилъ тебя не вмшиваться въ подобныя дла. Боже сохрани! продолжалъ мистеръ Дэль, мняясь въ лиц: — Боже сохрани! чтобъ мы стали, какъ говорится, тайкомъ вводить въ семейство человка, которому мы всмъ обязаны, родственную связь, по всей вроятности, слишкомъ для него непріятную! это было бы низко съ нашей стороны! это былъ бы верхъ неблагодарности!
Бдная мистриссъ Дэль была испугана этими словами и еще боле неудовольствіемъ ея супруга и суровымъ выраженіемъ его лица. Отдавая должную справедливость мистриссъ Дэль, здсь слдуетъ замтить, что каждый разъ, какъ только мужъ ея огорчался или оскорблялся чмъ нибудь, ея маленькое своенравіе исчезало: она длалась кротка какъ ягненокъ. Лишь только она оправилась отъ неожиданнаго удара, какъ въ ту же минуту поспшила разсять вс опасенія мистера Дэля. Мистриссъ Дэль увряла, что она убждена въ томъ, что если сквайру не понравятся претензіи Риккабокка, то итальянецъ немедленно прекратить ихъ и миссъ Джемима никогда не узнаетъ объ его предложеніи. Слдовательно, изъ этого еще ничего дурного не можетъ выйти. Это увреніе, совершенно согласовавшееся съ убжденіями мистера Дэля касательно благородства души Риккабокка, весьма много способствовало къ успокоенію добраго человка, и если онъ не чувствовалъ въ душ своей сильной тревоги за миссъ Джемиму, которой сердце, легко можетъ статься, было уже занято любовью къ Риккабокка, если онъ не опасался, что ея счастье, чрезъ отказъ сквайра, могло быть поставлено въ весьма опасное положеніе, то это происходило не отъ недостатка въ нжности чувствъ мистера Дэля, а отъ его совершеннаго знанія женскаго сердца. Кром того онъ полагалъ, хотя и весьма ошибочно, что миссъ Гэзельденъ была не изъ тхъ женщинъ, на которыхъ обманутыя ожиданія подобнаго рода могли бы произвесть пагубное впечатлніе. Вслдствіе этого, посл непродолжительнаго размышленія, онъ сказалъ весьма ласково:
— Ничего, мой другъ, не огорчайся, я не мене долженъ винить и себя въ этомъ дл. Мн, право, казалось, что для сквайра гораздо бы легче было пересадить высокіе кедры въ огородъ, чмъ для тебя возбудить въ душ Риккабокка намреніе вступить въ супружескую жизнь. Впрочемъ, отъ человка, который добровольно, ради одного только опыта, посадилъ себя въ колоду, всего можно ожидать! Какъ бы то ни было, а мн кажется, что гораздо лучше будетъ, если я самъ переговорю объ этомъ съ сквайромъ и сейчасъ же пойду къ нему.
Мистеръ Дэль надлъ свою широкополую шляпу и отправился на образцовую ферму, гд въ эту пору дня непремнно надялся застать сквайра. Но едва только онъ вышелъ на деревенскій лугъ, какъ увидлъ мистера Гэзельдена, который, опершись обими руками на трость, внимательно разсматривалъ приходское исправительное заведеніе. Должно замтить, что посл переселенія Ленни Ферфильда и его матери негодованіе къ колод снова вспыхнуло въ жителяхъ Гэзельдена. Въ то время, какъ Ленни находился въ деревн, это негодованіе изливалось обыкновенно на него, но едва только онъ оставилъ приходъ, какъ вс начали чувствовать къ нему состраданіе. Это происходило не потому, чтобы т, которые боле всего преслдовали его своими насмшками, раскаявались въ своемъ поведеніи или считали себя хоть на сколько нибудь виновными въ его изгнаніи изъ деревни: нтъ! они, вмст съ прочими поселянами, сваливали всю вину на приходскую колоду и употребляли всевозможныя средства, чтобъ привести ее въ то положеніе, въ какомъ она находилась до своего возобновленія.
Само собою разумется, что мистеръ Стирнъ не дремалъ въ это время. Онъ ежедневно докладывалъ своему господину о лицахъ, которыя, по его подозрніямъ, были главными виновниками въ новыхъ неудовольствіяхъ въ приход. Но мистеръ Гэзельденъ былъ или слишкомъ гордъ, или слишкомъ добръ, чтобъ поврить на слово своему управителю и явно упрекать обвиняемыхъ, онъ ограничился сначала тмъ, что, при встрч съ ними во время прогулокъ, отвчалъ на ихъ привтствія молчаливымъ и принужденнымъ наклоненіемъ головы, но впослдствіи, покоряясь вліянію Стирна, онъ съ гнвомъ произносилъ, что ‘не видитъ никакой причины оказывать какое бы то ни было снисхожденіе неблагодарнымъ людямъ. Нужно же наконецъ длать какое нибудь различіе между хорошими и дурными.’ Ободренный такимъ отзывомъ господина, мистеръ Стирнъ еще свободне началъ обнаруживать гоненіе на подозрваемыхъ лицъ. По его распоряженію, для нкоторыхъ бдняковъ обыкновенныя порціи молока съ господской фермы и овощей съ огородовъ были ршительно прекращены. Другимъ дано строгое приказаніе запирать своихъ свиней, которыя будто бы врывались въ господскій паркъ, и, уничтожая жолуди, портили молодыя деревья. Нкоторымъ воспрещено было держать лягавыхъ собакъ, потому что чрезъ это, по мннію Стирна, нарушались законы псовой охоты. Старухамъ, которыхъ внуки въ особенности не благоволили къ сыну мистера Стирна, прекращено дозволеніе собирать по аллеямъ парка сухіе сучья, подъ тмъ предлогомъ, что он ломали тутъ же и свжіе, и, что всего обидне было для молодого поколнія деревни Гэзельденъ, такъ это строгое запрещеніе собираться для игръ подъ тремя каштановыми, однимъ орховымъ и двумя вишневыми деревьями, которыя вмст съ мстомъ, занимаемымъ ими съ временъ незапамятныхъ, были отданы въ полное распоряженіе гэзельденскихъ юношей. Короче сказать, Стирнъ не пропускалъ ни одного случая гд только можно было придраться къ правому и виноватому, безъ всякаго разбора. Посл этого покажется неудивительнымъ, что выраженія неудовольствія становились чаще и сильне. Недовольные изливали свою досаду или эпиграммами на Стирна, или изображеніемъ его въ каррикатуртіомъ вид на самыхъ видныхъ мстахъ. Одна изъ подобныхъ каррикатуръ въ особенности обратила на себя вниманіе сквайра, въ то время, какъ онъ проходилъ мимо колоды на образцовую ферму. Сквайръ остановился и началъ разсматривать ее, придумывая въ то же время врнйшія средства къ прекращенію подобныхъ шалостей. Въ этомъ-то положеніи, какъ мы уже сказали, и засталъ его мистеръ Дэль, отправлявшійся къ нему съ чрезвычайно важнымъ извстіемъ.
— Вотъ кстати, такъ кстати, сказалъ мистеръ Гэзельденъ съ улыбкой, которая, какъ онъ воображалъ, была пріятная и непринужденная, но мистеру Дэлю она показалась чрезвычайно горькою и холодною: — не хотите ли полюбоваться моимъ портретомъ?
Мистеръ Дэль взглянулъ на каррикатуру, и хотя сильно пораженъ былъ ею, но весьма искусно скрылъ свои чувства. Съ благоразуміемъ и кротостію онъ въ туже минуту старался отъискать какой нибудь другой оригиналъ для весьма дурпо выполненнаго портрета.
— Почему же вы полагаете, что это вашъ портретъ? спросилъ мистеръ Дэль: — мн кажется, эта фигура скоре похожа на Стирна.
— Вы такъ думаете? сказалъ сквайръ.— А къ чему же эти ботфоргы? Стирнъ никогда не носитъ ботфортъ.
— Да вдь и вы ихъ не носите, исключая разв тхъ случаевъ, когда отправляетесь на охоту. Впрочемъ, вглядитесь хорошенько, мн кажется, это вовсе не ботфорты: это — длинные штиблеты, а вдь вамъ самимъ извстно, что Стирнъ любитъ часто щеголять въ нихъ. Кром того, вонъ этотъ крючокъ, наброшенный, вроятно, для изображенія носа, какъ нельзя боле походитъ подъ крючковатую форму носа Стирна, между тмъ какъ вашъ, по моему мннію, ни въ чемъ не уступаетъ носу Апполона, который стоитъ въ гостиной Риккабокка.
— Бдный Стирнъ! произнесъ сквайръ, голосомъ, въ которомъ обнаруживалось удовольствіе, смшанное съ сожалніемъ.— Это почти всегда выпадаетъ на долю врнаго слуги, который съ ревностію исполняетъ обязанность, возложенную на него. Однако, вы замчаете мистеръ Дэль, что дерзости начинаютъ заходить черезчуръ далеко, и теперь въ томъ вопросъ: какія должно принять мры для прекращенія ихъ? Подстеречь и поймать шалуновъ нтъ никакой возможности, такъ что Стирнъ совтуетъ даже учредить около колоды правильный ночной караулъ. Мн до такой степени непріятно это, что я почти ршился ухать отсюда въ Брайтонъ или Лимингтонъ, а въ Лимингтон, должно вамъ сказать, чудная охота, и ухать на цлый годъ, собственно затмъ, чтобъ увидть, что эти неблагодарные будутъ длать безъ меня!
При послднихъ словахъ губы сквайра задрожали.
— Мой добрый мистеръ Гэзельденъ, сказалъ мистеръ Дэль, взявъ за руку друга: — я не хочу щеголять своей мудростью, но согласитесь, куда какъ было бы хорошо, еслибъ вы послушались моего совта, quieta non movere. Скажите откровенно, бывалъ ли гд нибудь приходъ миролюбиве здшняго, видали ли вы гд нибудь столь любимаго своимъ приходомъ провинціяльнаго джентльмена, какимъ были вы до возобновленія этой безобразной колоды, хотя вы и возобновили ее въ томъ убжденіи, что она будетъ придавать красу деревн?
При этомъ упрек въ душ сквайра закипло сильное негодованіе.
— Такъ что же, милостивый государь, воскликнулъ онъ: — не прикажете ли мн срыть ее до основанія?
— Прежде мн хотлось одного только — чтобъ вы вовсе не возобновляли ея, а оставили бы въ первобытномъ вид, но если вамъ представится благовидный предлогъ разрушить ее, то почему же и не такъ? И, сколько я полагаю, предлогъ этотъ легко можетъ представиться,— напримръ (не мшаетъ здсь обратить вниманіе читателя на искусный оборотъ въ краснорчіи мистера Дэля,— оборотъ, достойный самого Риккабокка, и вмст съ тмъ доказывающій, что дружба мистера Дэля съ итальянскимъ философомъ была небезполезна),— напримръ, по случаю какого нибудь радостнаго событія въ вашемъ семейств…. Положимъ, хоть свадьбы!
— Свадьбы! да, конечно, но какой свадьбы? не забудьте, что Франкъ только-только что сбросилъ съ себя курточку.
— Извините: на этотъ разъ я вовсе и не думалъ о Франк,— я хотлъ намекнуть на свадьбу вашей кузины Джемимы.
Сквайръ до такой степени изумленъ былъ этимъ неожиданнымъ намекомъ, что отступилъ нсколько назадъ и, за неимніемъ лучшаго мста, слъ на скамейку, составлявшую принадлежность колоды.
Мистеръ Дэль, пользуясь минутнымъ замшательствомъ сквайра, немедленно приступилъ къ изложенію дла. Онъ началъ съ похвалы благоразумію Риккабокка и его совершенному знанію правилъ приличія, обнаруженному тмъ, что прежде формальнаго объясненія съ миссъ Джемимой онъ просилъ непремнно посовтоваться съ мистеромъ Гэзельденомъ. По увренію мистриссъ Дэль, Риккабокка имлъ такое высокое понятіе о чести и такое безпредльное уваженіе къ священнымъ правамъ гостепріимства, что въ случа, еслибъ сквайръ не изъявилъ согласія на его предложенія, то мистеръ Дэль былъ вполн убжденъ, что итальянецъ, въ ту же минуту отказался бы отъ дальнйшихъ притязаній на миссъ Джемиму. Принимая въ соображеніе, что миссъ Гэзельденъ давно уже достигла зрлаго возраста, въ строгомъ смысл этого слова, и что все ея богатство давно уже передано въ ея собственное распоряженіе, мистеръ Гэзельденъ принужденъ былъ согласиться съ заключеніемъ мистера Дэля, выведеннымъ изъ его перваго приступа, ‘что со стороны Риккабокка это была такая деликатность, какой нельзя ожидать отъ другого англійскаго джентльмена’. Замтивъ, что дло принимаетъ весьма благопріятный оборотъ, мистеръ Дэль началъ доказывать, что если миссъ Джемим придется рано или поздно выходить замужъ (чему, конечно, сквайръ не будетъ препятствовать), то желательно было бы, чтобъ она лучше вышла за такого человка, который, хотя бы это былъ и иностранецъ, но безукоризненнаго поведенія, находился бы въ ближайшемъ сосдств съ мистеромъ Гэзельденомъ, чмъ подвергаться опасности вступать въ бракъ съ какимъ нибудь искателемъ богатыхъ невстъ на минеральныхъ водахъ, куда миссъ Джемима отправлялась почти ежегодно. Посл этого мистеръ Дэль слегка коснулся прекрасныхъ качествъ Риккабокка и заключилъ другимъ искуснымъ оборотомъ рчи, что этотъ превосходный свадебный случай представляетъ возможность сквайру предать колоду всесожженію и тмъ возстановить въ селеніи Гэзельденъ прежнее спокойствіе и тишину.
Задумчивое, но не угрюмое лицо сквайра при этомъ заключеніи совершенно прояснилось. Надобно правду сказегь, сквайру до смерти хотлось отдлаться отъ этой колоды, но само собою разумется, отдлаться удачно и безъ малйшей потери собственнаго своего достоинства.
Вслдствіе этого, когда мистеръ Дэль окончилъ свою рчь, сквайръ отвчалъ весьма спокойно и весьма благоразумно:
‘Что мистеръ Риккабокка поступилъ въ этомъ случа, какъ должно поступить всякому благовоспитанному джентльмену, и за это онъ (т. е. сквайръ) весьма много обязанъ ему, что онъ не иметъ права вмшиваться въ это дло, что Джемима въ такихъ теперь лтахъ, что сама можетъ располагать своей рукой, и чмъ дальше отлагать это, тмъ хуже.— Съ своей стороны, продолжалъ сквайръ: — хотя мн Риккабокка чрезвычайно нравится, но я никогда не подозрвалъ, чтобы Джемима могла плниться его длиннымъ лицомъ, впрочемъ, нельзя по своему собственному вкусу судить о вкус другихъ. Моя Гэрри въ этомъ отношеніи гораздо проницательне меня, она часто намекала мн на этотъ союзъ, но само собою разумется, я всегда отвчалъ ей чистосердечнымъ смхомъ. Оно, правда, мн показалось слишкомъ что-то страннымъ, когда этотъ монсиръ, ни съ того, ни съ другого, снялъ очки… ха, ха! Любопытно знать, что скажетъ намъ на это Гэрри. Пойдемте къ ней сію минуту и сообщимъ эту новость.’
Мистеръ Дэль, приведенный въ восторгъ такимъ неожиданнымъ успхомъ своихъ переговоровъ, взялъ сквайра подъ руку, и оба они, въ садомъ пріятномъ расположеніи духа, отправились въ Гэзельденъ-Голлъ. При вход въ цвточный садъ, они увидли, что мистриссъ Гэзельденъ срывала сухіе листья и увядшіе цвты съ любимыхъ своихъ розовыхъ кустовъ. Сквайръ осторожно подкрался къ ней сзади и, быстро обнявъ ея талію, крпко поцаловалъ ея полную, гладкую щоку. Мимоходомъ сказать, по какому-то странному соединенію понятій, онъ дозволялъ себ подобную вольность каждый разъ, какъ только въ деревн затвалась чья нибудь свадьба.
— Фи, Вильямъ! произнесла мистриссъ Гэзельденъ застнчиво и потомъ раскраснлась, когда увидла мистера Дэля.— Врно опять готовится новая свадьба! чья же это?
— Какъ вамъ покажется, мистеръ Дэль! воскликнулъ сквайръ, съ видомъ величайшаго удивленія: — она заране догадывается, въ чемъ дло! Разскажите же ей все,— все.
Мистеръ Дэль повиновался.
Мистриссъ Гэзельденъ, какъ можетъ полагать каждый изъ моихъ читателей, обнаружила гораздо меньше удивленія, чмъ ея супругъ. Она выслушала эту новость съ явнымъ удовольствіемъ и сдлала почти такой же отвтъ, какой сдланъ былъ сквайромъ.
— Синьоръ Риккабокка, говорила она: — поступилъ благородно. Конечно, двица изъ фамиліи Гэзельденовъ могла бы сдлать выгоднйшую партію, но такъ какъ она уже нсколько промедлила отъисканіемъ такой партіи, то съ нашей стороны было бы напрасно и неблагоразумно противиться ея выбору, если только это правда, что она ршилась выйти за синьора Риккабокка. Что касается ея приданаго, въ этомъ они сами должны условиться между собой. Все же не мшаетъ поставить, на видъ миссъ Джемим, что проценты съ ея капитала составляютъ весьма ограниченный доходъ. Что докторъ Риккабокка вдовецъ, это опять совсмъ другое дло. Странно, однако, и даже нсколько подозрительно, почему онъ такъ упорно скрывалъ до сихъ поръ вс обстоятельства прежней своей жизни. Конечно, его поведеніе весьма выгодно говорило въ его пользу. Такъ какъ онъ для насъ былъ не боле, какъ обыкновенный, знакомый и притомъ еще арендаторъ, то никто не имлъ права длать какія нибудь нескромныя освдомленія. Теперь-же, когда онъ намренъ вступить въ родство съ нашей фамиліей, то сквайру, слдовало бы по крайней мр знать о немъ что нибудь побольше: кто и что онъ такое? по какимъ причинамъ оставилъ, онъ свое отечество? Англичане здятъ за границу для того собственно, чтобъ сберечь лишнюю пенни изъ своихъ доходовъ, а нельзя предположить, чтобы чужеземецъ выбралъ Англію за государство, въ которомъ можно сократить свои расходы. По моему мннію, иностранный докторъ здсь недиковинка, вроятно, онъ былъ профессоромъ какого нибудь итальянскаго университета. Во всякомъ случа, если сквайръ вступился въ это дло, то онъ непремнно долженъ потребовать отъ синьора Риккабокка нкоторыя объясненія.
— Ваши замчанія, мистриссъ Гэзельденъ, весьма основательны, сказалъ мистеръ Дэль.— Касательно причинъ, по которымъ другъ нашъ Риккабокка покинулъ свое отечество, мн кажется, намъ не нужно длать особенныхъ освдомленій. По моему мннію, онъ долженъ представить намъ одни только доказательства о благородномъ своемъ происхожденіи. И если это будетъ составлять единственное затрудненіе, то надюсь, что мы можемъ скоро поздравить миссъ Гэзельденъ со вступленіемъ въ законный бракъ съ человкомъ, который хотя и весьма бденъ, умлъ, однако же, перенести вс лишенія безъ всякаго ропота, предпочелъ долгу вс трудности, сдлалъ предложеніе открыто, не обольщая сердца вашей кузины,— который, короче сказать, обнаружилъ въ душ своей столько прямоты и благородства, что, надюсь, мистриссъ Гэзельденъ, мы извинимъ ему, если онъ только докторъ, и, вроятно, докторъ юриспруденціи, а не какой нибудь маркизъ или по крайней мр баронъ, за которыхъ иностранцы любятъ выдавать себя въ нашемъ отечеств.
— Въ этомъ отношеніи, вскричалъ сквайръ: — надобно отдать Риккабокка полную справедливость: онъ и въ помышленіи не имлъ ослпить насъ блескомъ какого нибудь титула. Благодаря Бога, Гэзельдены никогда не были большими охотниками до громкихъ титуловъ, и если я самъ не гнался за полученіемъ титула англійскаго лорда, то, конечно, мн куда бы было какъ стыдно своего зятя, котораго я принужденъ бы былъ называть маркизомъ или графомъ! Не мене того мн было бы непріятно, еслибъ онъ былъ курьеромъ или камердинеромъ! А то докторъ! Гэрри! да мы имли полное право гордиться этимъ: это въ англійскомъ вкус! Моя родная тетушка была замужемъ за докторомъ богословія…. отличный былъ человкъ этотъ докторъ! носилъ огромный парикъ и впослдствіи былъ сдланъ деканомъ. Поэтому тутъ нечего и безпокоиться. Дло другое, еслибъ онъ былъ какой нибудь фокусникъ: это было бы обидно. Между чужеземными господами въ нашемъ отечеств бываютъ настоящіе шарлатаны, они готовы, пожалуй, ворожить для васъ и скакать на сцен вмсто паяца.
— Помилуй, Вильямъ! откуда ты заимствовалъ такія понятія? спросила Гэрри, съ выраженіемъ сильнаго упрека.
— Откуда заимствовалъ! я самъ видлъ такого молодца въ прошломъ году на ярмарк — ну вотъ еще когда я покупалъ гндыхъ — видлъ его въ красномъ жилет и треугольной, приплюснутой шляп. Онъ называлъ себя докторомъ Фоскофорино, носилъ напудренный парикъ и продавалъ пилюли! Презабавный былъ человкъ, настоящій паяцъ,— особливо въ своихъ обтянутыхъ розовато цвта панталонахъ,— кувыркался передъ нами и сказывалъ, что пріхалъ изъ Тимбукту. Нтъ, нтъ, избави Богъ Джемиму попасть за такого человка: такъ и знай, что она перерядится въ розовое платье съ блестками и будетъ шататься по ярмаркамъ въ трупп странствующихъ комедіантовъ.
При этихъ словахъ какъ сквайръ, такъ и жена его такъ громко и такъ непринужденно засмялись, что мистеръ Дэль считалъ дло ршеннымъ, и потому, воспользовавшись первой удобной минутой, откланялся сквайру и поспшилъ къ Риккабокка съ утшительнымъ донесеніемъ.
Риккабокка, съ весьма легкимъ нарушеніемъ спокойствія и равнодушія, постоянно отражавшихся на его лиц, выслушалъ извстіе о томъ, что предубжденіе островитянъ и боле выгодные виды всего семейства Гэзельденъ не представляли его искательству руки миссъ Джемимы никакихъ затрудненій. Это легкое волненіе произошло въ душ философа не потому, чтобы онъ страшился навсегда отказаться отъ близкой и безоблачной перспективы счастія, для котораго онъ нарочно снялъ очки, чтобъ смотрть на него открытыми глазами: нтъ! онъ уже достаточно приготовился къ тому,— но потому, что ему такъ мало оказывали въ жизни снисхожденія, что онъ былъ тронутъ не только искреннимъ участіемъ въ его благополучіи человка совершенно чуждаго ему по отечеству, по языку, образу жизни и самой религіи,— но и великодушіемъ, съ которымъ его принимали, несмотря на его извстную бдность и чужеземное происхожденіе, въ родственный кругъ богатой и старинной англійской фамиліи. Онъ соглашался удовлетворить одинъ только пунктъ условія, переданнаго ему мистеромъ Дэлемъ съ деликатностію человка, которому, по своей профессіи, не въ первый разъ приходилось имть дло съ самыми нжными и щекотливыми чувствами. Этимъ пунктомъ требовалось отъискать между друзьями или родственниками Риккабокка особу, которая подтвердила бы убжденіе сквайра въ благородств происхожденія итальянца. Онъ согласился, я говорю, съ основательностію этого пункта, но не обнаружилъ особеннаго расположенія и усердія исполнить его. Лицо его нахмурилось. Мистеръ Дэль поспшилъ уврить его, что сквайръ былъ не изъ числа тхъ людей, которые слишкомъ гонятся за титулами, но что онъ желалъ бы открыть въ будущемъ своемъ зят званіе не ниже того, которое, судя по воспитанію и дарованіямъ Риккабокка, оправдывало бы сдланный имъ шагъ требовать руки благородной двицы.
Итальянецъ улыбнулся.
— Мистеръ Гэзельденъ будетъ удовлетворенъ, сказалъ онъ весьма хладнокровно.— Изъ газетъ сквайра я узналъ, что на дняхъ прибылъ въ Лондонъ одинъ англійскій джентльменъ, который былъ коротко знакомъ со мной въ моемъ отечеств. Я напишу къ нему и попрошу его засвидтельствовать мою личность и мое хорошее происхожденіе. Вроятно, и вамъ не безъизвстно имя этого джентльмена,— даже должно быть извстно, какъ имя офицера, отличившаго себя въ послдней войн. Его зовутъ лордъ Л’Эстренджъ.
Мистеръ Дэль вздрогнулъ.
— Вы знаете лорда Л’Эстренджа? Я боюсь, что это распутный, дурной человкъ.
— Распутный! дурной! воскликнулъ Риккабокка.— Какъ ни злословенъ нашъ міръ, но я никогда не думалъ, чтобы подобныя выраженія были примнены къ человку, который впервые научилъ меня любить и уважать вашу націю.
— Быть можетъ, онъ перемнился съ того времени….
Мистеръ Дэль остановился.
— Съ какого времени? спросилъ Риккабокка съ очевиднымъ любопытствомъ,
Мистеръ Дэль, по видимому, приведенъ былъ въ замшательство.
— Извините меня, сказалъ онъ: — тому уже много лтъ назадъ, впрочемъ, надобно вамъ сказать, что мнніе, составленное мною въ ту пору объ этомъ джентльмен, было основано на обстоятельствахъ, которыхъ я не могу сообщить.
Вжливый итальянецъ молча поклонился, но глаза его выражали, какъ будто онъ хотлъ продолжать дальнйшіе разспросы.
— Каковы ни были ваши впечатлнія касательно лорда л’Эстренджа, сказалъ Риккабокка посл непродолжительнаго молчанія: — я полагаю, въ нихъ не скрывается ничего, что могло бы заставить васъ сомнваться въ его чести, или не признать дйствительнымъ его отзывъ о моей личности?
— Да, основываясь на свтскихъ понятіяхъ о нравственности, отвчалъ мистеръ Дэль, стараясь быть какъ можно опредлительне: — сколько я знаю о лорд Л’Эстрендж, нельзя допустить предположенія, что въ этомъ случа онъ скажетъ неправду. Кром того, онъ пользуется именемъ заслуженнаго воина и занимаетъ почетное положеніе въ обществ.
Разговоръ прекратился, и мистеръ Дэль простился съ Риккабокка.
Спустя нсколько дней, докторъ Риккабокка отправилъ къ сквайру въ конверт, безъ всякой надписи, письмо, полученное имъ отъ лорда Л’Эстренджа. По всему видно было, что этому письму предназначалось встртиться со взорами сквайра и служить врнымъ ручательствомъ за прекрасное имя и происхожденіе доктора. Оно не было написано по форм обыкновеннаго свидтельства, но съ соблюденіемъ всхъ условій деликатности, обнаруживавшихъ боле чмъ хорошее образованіе, какого должно было ожидать отъ человка въ положеніи лорда Л’Эстренджа. Изысканныя, но нехолодныя, выраженія учтивости,— выраженія, переданныя бумаг прямо отъ сердца, тонъ искренняго уваженія къ особ Риккабокка, говорившій въ пользу его, сильне всякаго формальнаго свидтельства о его качествахъ и предшествовавшихъ обстоятельствахъ его жизни, были весьма достаточны, чтобъ устранить всякія сомннія въ душ человка, гораздо недоврчиве и пунктуальне сквайра Гэзельдена.
Такимъ образомъ счастію Риккабокка и миссъ Гэзельденъ все благопріятствовало.

ГЛАВА XXIV.

Никакое событіе въ жизни людей высшаго сословія не пробуждаетъ такой симпатичности въ людяхъ, поставленныхъ въ общественномъ быту на низшую ступень, какъ свадьба.
Съ той минуты, какъ слухъ о предстоящей свадьб распространился по деревн, вся прежняя любовь поселянъ къ сквайру и его фамиліи снова была вызвана наружу. Снова искреннія привтствія встрчали сквайра у каждаго дома въ деревн, въ то время, какъ онъ проходилъ мимо ихъ, отправляясь на ферму,— снова загорлыя и угрюмыя лица поселянъ принимали веселый видъ при его поклон. Мало того: деревенскіе ребятишки снова собирались для игръ на любимое мсто.
Сквайръ еще разъ испытывалъ въ душ своей всю прелесть той особенной приверженности, пріобрсти которую стоитъ дорого и потерю которой благоразумный человкъ весьма справедливо сталъ бы оплакивать,— приверженности, проистекающей изъ увренности въ нашу душевную доброту. Подобно всякому блаженству, сильне ощущаемому посл нкотораго промежутка, сквайръ наслаждался возвращеніемъ этой приверженности съ какимъ-то отраднымъ чувствомъ, наполнявшимъ все его существованіе, его мужественное сердце билось чаще и сильне, его тяжелая поступь сдлалась гораздо легче, его красивое англійское лицо казалось еще красиве и еще сильне выражало типъ англичанина, вы сдлались бы на цлую недлю веселе, еслибъ только до вашего слуха долетлъ его громкій смхъ, выходившій изъ самой глубины его сердца.
Сквайръ въ особенности чувствовалъ признательность къ Джемим и Риккабокка, какъ къ главнымъ виновникамъ этой общей inlegratio amoris. Взглянувъ на него, вы, право, подумали бы, что онъ самъ готовится вторично праздновать свадьбу съ своей Гэрри! Что касается приходской колоды, то судьба ея была непреложно ршена.
Да, это была самая веселая свадьба,— деревенская свадьба, въ которой вс принимали участіе отъ чистаго сердца. Деревенскія двушки посыпали дорогу цвтами, въ самой лучшей, живописной части парка, на окраин спокойнаго озера, устроенъ былъ открытый павильонъ и украшенъ также цвточными гирляндами: этотъ павильонъ предназначался для танцевъ, для поселянъ былъ зажаренъ цлый быкъ. Даже мистеръ Стирнъ…. впрочемъ, нтъ! мистеръ Стирнъ не присутствовалъ на этомъ торжеств: видть такъ много радости и счастія было бы для него убійственно! И для кого же это длалось все? для чужеземца, который умышленно освободилъ изъ колоды мальчишку Ленни и самъ посадилъ себя въ эту колоду, единственно съ той цлью, чтобъ сдлать опытъ надъ самимъ собою, Стирнъ былъ увренъ, что миссъ Джемима выходила замужъ за чернокнижника, и тщетно стали бы вы стараться убдить его въ противномъ. Поэтому мистеръ Стирнъ выпросилъ позволеніе ухать на этотъ день изъ деревни и отправился къ своему родному дядюшк, занимавшемуся исключительно ссудою неимущимъ денегъ подъ закладъ вещей. Франкъ также присутствовалъ на этой свадьб: на этотъ случай его нарочно взяли изъ Итонской школы. Съ тхъ поръ, какъ Франкъ оставилъ посл каникулъ Гэзельденъ-Голлъ, онъ выросъ на цлые два вершка, съ своей стороны, мы полагаемъ, что за одинъ изъ этихъ вершковъ онъ много былъ обязанъ природ, а за другой — еще боле новой пар великолпныхъ веллингтоновскихъ сапоговъ. Однако же, радость этого юноши въ сравненіи съ другими была не такъ замтна. Это происходило оттого, что Джемима всегда особенно благоволила къ нему, и что, кром снисходительности и нжности, постоянно оказываемой Франку, она, возвращаясь въ Гэзельденъ изъ какого нибудь приморскаго мстечка, каждый разъ привозила ему множество хорошенькихъ подарковъ. Франкъ чувствовалъ, что, лишаясь Джемимы, онъ лишался весьма многаго, и полагалъ, что она сдлала весьма странный, даже ни съ чмъ несообразный выборъ.
И капитанъ Гиджинботэмъ былъ также приглашенъ на свадьбу: но, къ крайнему изумленію Джемимы, онъ отвчалъ на это приглашеніе письмомъ, адресованнымъ на ея имя и съ надписью на уголк: ‘по секрету’.
‘Она должна знать давно — говорилъ онъ между прочимъ — объ его глубокой преданности къ ней. Одна только излишняя деликатность, проистекающая отъ весьма ограниченныхъ его доходовъ, благородство чувствъ его и врожденная скромность удерживали его отъ формальнаго предложенія. Теперь же, когда ему стало извстно (о! я едва врю въ свои чувства и съ трудомъ удерживаю порывы отчаянія!), что ея родственники принуждаютъ ее вступить въ безчеловчный бракъ съ чужеземцемъ, самой предосудительной наружности, онъ не теряетъ ни минуты повергнуть къ стопамъ ея свое собственное сердце и богатство. Онъ длаетъ это тмъ смле, что ему уже нсколько знакомы сокровенныя чувства миссъ Джемимы въ отношеніи къ нему, въ тоже время онъ съ особенной гордостью и съ безпредльнымъ счастіемъ долженъ сказать, что его неоцненный кузенъ мистеръ Шарпъ Koppe удостоилъ его самымъ искреннимъ родственнымъ расположеніемъ, оправдывающимъ самыя блестящія ожиданія, которымъ, весьма вроятно, суждено въ скоромъ времени осуществиться, такъ какъ его превосходный родственникъ получилъ на служб въ Индіи сильное разстройство печени и нтъ никакой надежды на продолжительность его существованія!’
Весьма страннымъ покажется, быть можетъ, моимъ читателямъ, но миссъ Джемима, несмотря на продолжительное знакомство, никогда не подозрвала въ капитан чувства нжне братской любви. Сказать, что ей не понравилось открытіе своей ошибки, мн кажется тоже самое, что сказать, что она была боле, чмъ обыкновенная женщина. Ршительнымъ отказомъ столь блестящаго предложенія она могла доказать свою безкорыстную любовь къ ея неоцненному Риккабокка, а это, согласитесь, должно было составлять источникъ величайшаго торжества. Правда, миссъ Джемима написала отказъ въ самыхъ мягкихъ, утшительныхъ выраженіяхъ, но капитанъ, какъ видно было, чувствовалъ себя оскорбленнымъ: онъ не отвтилъ на это письмо и не пріхалъ на свадьбу.
Чтобъ посвятить читателя въ нкоторыя тайны, невдомыя миссъ Джемим, мы должны сказать, что, длая это предложеніе, капитанъ Гиджинботэмъ былъ руководимъ боле Плутусомъ, чмъ Купидономъ. Капитанъ Гиджинботэмъ былъ однимъ изъ класса джентльменовъ, считающихъ свои доходы по тмъ блуждающимъ огонькамъ, которые называются ожиданіями. Съ самыхъ тхъ поръ, какъ ддушка сквайра завщалъ капитану, въ ту пору еще ребенку, 500 фунтовъ стерлинговъ, капитанъ населилъ свою будущность ожиданіями. Онъ разсуждалъ о своихъ ожиданіяхъ, какъ разсуждаетъ человкъ объ акціяхъ общества застрахованія жизни, отъ времени до времени они измнялись, то повышаясь, то понижаясь, но капитанъ Гиджинботэмъ ни подъ какимъ видомъ не хотлъ допустить мысли, что онъ рано или поздно не сдлается милліонеромъ,— само собою разумется, если только жизнь его продлится. Хотя миссъ Джемима была пятнадцатью годами моложе его, но, несмотря на то, въ призрачныхъ книгахъ капитана она занимала мсто, соотвтствующее весьма значительному капиталу, или, врне сказать, она составляла ожиданіе на капиталъ въ четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ.
Опасаясь, чтобъ изъ его главной счетной книги не вычеркнулась такая огромная цыфра, опасаясь, чтобы такой значительный кушъ не исчезъ чисто на чисто изъ фамильнаго капитала, капитанъ Гиджинботэмъ ршился сдлать, какъ онъ воображалъ, если не отчаянный, зато по крайней мр врный шагъ къ сохраненію своего благосостоянія. Если нельзя овладть золотыми рогами безъ тельца, то почему же не взять и самого тельца въ придачу? Онъ никакъ не воображалъ, чтобы такой нжный телецъ могъ бодаться. Ударъ былъ оглушительный. Впрочемъ, никто, я думаю, не станетъ сожалть о несчастіяхъ человка алчнаго, и потому, оставивъ бднаго капитана Гиджинботэма поправлять свои мечтательныя богатства, какъ онъ самъ признаетъ за лучшее, насчетъ ‘блестящихъ ожиданій’, скопившихся вокругъ особы мистера Шарпа-Koppe, я возвращаюсь къ гэзельденской свадьб, въ самую настоящую пору, чтобъ любоваться женихомъ. Риккабокка былъ весьма замчателенъ при этой оказіи. Взгляните, какъ онъ ловко помогаетъ своей невст ссть въ карету, которую сквайръ подарилъ ему, и съ какимъ радостнымъ лицомъ отправляется онъ въ церковь, среди благословеній толпы поселянъ, между тмъ какъ невста, глаза которой подернуты слезой и лицо озарено улыбкой счастія, была весьма интересная и даже милая невста. Для людей, неимющихъ привычки углубляться въ размышленія, страннымъ покажется, что деревенскіе зрители такъ искренно одобряли и благословляли бракъ въ фамиліи Гэзельденъ съ бднымъ выходцемъ, длинноволосымъ чужеземцемъ, но кром того, что Риккабокка сдлался уже однимъ изъ добрыхъ сосдей и пріобрлъ названіе ‘вжливаго джентльмена’, надобно принять въ соображеніе и то замчательное въ своемъ род обстоятельство, но которому, при всхъ вообще свадебныхъ случаяхъ, невста до такой степени овладваетъ участіемъ, любопытствомъ и восхищеніемъ зрителей, что женихъ длается уже не только лицомъ второстепеннымъ, но почти ничмъ. Онъ тутъ просто какое-то недйствующее лицо во всемъ представленіи — забытый виновникъ общей радости. Такъ точно и теперь: поселяне не на Риккабокка сосредоточивали свой восторгъ и благословенія, но на джентльмен въ бломъ жилет, которому суждено измнить для миссъ Джемимы фамилію Гэзельденъ на Риккабокка.
Склонясь на руку своей жены — надобно замтить здсь, что въ тхъ случаяхъ, когда сквайръ испытывалъ въ душ своей особенное удовольствіе, онъ всегда склонялся на руку жены, а не жена на его руку, и, право, было что-то трогательное при вид, какъ этотъ сильный, здоровый, могучій станъ, въ минуты счастія, искалъ, самъ не замчая того, опоры на слабой рук женщины — склоняясь на руку жены, какъ я уже сказалъ, сквайръ, около захожденія солнца, спустился къ озеру, къ тому мсту, гд устроенъ былъ павильонъ.
Весь приходъ — молодые истарые, мужчины, женщины и ребятишки,— все собралось въ павильонъ, и лица ихъ, обращенныя къ радушной, отеческой улыбк своего господина, носили, подъ вліяніемъ восторга, одинаково одушевлявшаго всхъ, отпечатокъ одного фамильнаго сходства. Сквайръ Гэзельденъ остановился при конц длиннаго стола, налилъ роговую чашу элемъ изъ полнаго жестяного кувшина, окинулъ взоромъ собраніе и поднялъ кверху руку, требуя этимъ молчанія и тишины. Потомъ всталъ онъ на стулъ и явился передъ поселянами въ полномъ вид. Каждый изъ присутствовавшихъ понялъ, что сквайръ намренъ произнесть спичъ, и потому напряженное вниманіе сдлалось пропорціональнымъ рдкости событія: сквайръ въ теченіе жизни только три раза обращался съ рчью къ поселянамъ Гэзельдена (хотя онъ нердко обнаруживалъ свои таланты краснорчія), и эти три раза были слдующіе: разъ по случаю фамильнаго празднества, когда онъ представлялъ народу свою невсту, другой разъ — во время спорнаго выбора, въ которомъ онъ принималъ боле чмъ дятельное участіе и былъ не такъ трезвъ, какъ бы слдовало, въ третій разъ — по поводу великаго бдствія въ земледльческомъ мір, когда, смотря на уменьшеніе арендныхъ доходовъ, многіе фермеры принуждены были отпустить своихъ работниковъ и когда сквайръ говорилъ: ‘я отказалъ себ въ гончихъ потому собственно, что намренъ сдлать въ парк своемъ хорошенькое озеро и спустить вс низменныя мста, окружавшія паркъ. Кто хочетъ работать, пусть идетъ ко мн!’ И надобно сказать, что въ ту несчастную годину въ Гэзельден никто не могъ пожаловаться на стснительность положенія своего.
Теперь сквайръ ршился публично произнесть спичъ въ четвертый разъ. По правую сторону отъ него находилась Гэрри, по лвую — Франкъ. На другомъ конц стола, въ качеств вице-президента, стоялъ мистеръ Дэль, позади его — маленькая жена его, которая приготовилась уже плакать и на всякій случай держала у глазъ носовой платочекъ.
‘— Друзья мои и ближайшіе сосди! началъ сквайръ: — благодарю васъ отъ души, что вы собрались сегодня вокругъ меня и принимаете такое усердное участіе во мн и въ моемъ семейств. Моя кузина, не то что я, не родилась между вами, но вы знакомы съ ней съ ея ранняго дтства. Вы будете сожалть о томъ, что ея лицо, всегда ласковое, не показывается у дверей вашихъ коттэджовъ, такъ какъ я и мое семейство долго будемъ сожалть о томъ, что ея нтъ въ нашемъ кругу….
При этихъ словахъ между женщинами послышались легкія рыданія, между тмъ какъ на мст мистриссъ Дэль виднлся одинъ только бленькій платочекъ. Сквайръ самъ остановился и отеръ ладонью горячую слезу. Потомъ онъ сталъ продолжать, съ такой внезапной перемной въ голос, которая произвела электрическое дйствіе,
‘— Мы тогда только умемъ цнить счастіе, когда лишаемся его! Друзья мои и сосди! назадъ тому немного времени казалось, что въ ваше селеніе проникло чувство недоброжелательства къ ближнему,— чувство несогласія между вами, друзья, и мной! Это, мн кажется, не шло бы для нашего селенія.
Слушатели повсили головы. Вамъ, я полагаю, никогда не случалось видть людей, которые бы такъ сильно стыдились самихъ себя. Сквайръ продолжалъ:
‘— Я не говорю, что въ этомъ виноваты вы: быть можетъ, тутъ есть и моя вина.
— Нтъ, нтъ, нтъ! раздалось изъ толпы.
‘— Позвольте, друзья мои, продолжалъ сквайръ, съ покорностью, и употребляя одинъ изъ тхъ поясняющихъ афоризмовъ, которые если не сильне афоризмовъ Риккабокка, зато были доступне понятіямъ простого народа: — позвольте! мы вс смертные, каждый изъ насъ иметъ своего любимаго конька, иногда сдокъ самъ вызжаетъ своего конька, иногда конекъ, особливо если онъ крпкоуздый, объзжаетъ сдока. У одного конекъ иметъ весьма дурную привычку всегда останавливаться у питейнаго дома! (Смхъ.) У другого онъ не сдлаетъ и шагу отъ воротъ, гд какая нибудь хорошенькая двушка приласкала его за недлю: на этомъ коньк я самъ частенько зжалъ, когда ухаживалъ за моей доброй женой! (Громкій смхъ и рукоплесканія.) У иныхъ бываетъ лнивый конекъ, который терпть не можетъ двигаться впередъ, у нкоторыхъ такой горячій, что никакимъ образомъ не удержишь его… Но, не распространяясь слишкомъ, скажу вамъ откровенно, что мой любимый конекъ, какъ вамъ самимъ извстно, всегда мчится къ какому нибудь мсту въ моихъ владніяхъ, гд требуются глазъ и рука владтеля! Терпть не могу (вскричалъ сквайръ, съ усиливающимся жаромъ) видть, какъ нкоторые предметы остаются въ небрежности, теряютъ прежній свой видъ и пропадаютъ! Земля, на которой мы живемъ, для насъ добрая мать, слдовательно, для нея мы не можемъ сдлать чего нибудь особеннаго. По истин, друзья мои, я обязанъ ей весьма многимъ и считаю долгомъ отзываться о ней хорошо, но что же изъ этого слдуетъ? я живу между вами, и все, что принимаю отъ васъ одной рукой, я длю между вами другой. (Тихій, но выражающій согласіе ропотъ.) Чмъ боле пекусь я объ улучшеніи моего имнія, тмъ большее число людей питаетъ это имніе. Мой праддъ велъ полевую книгу, въ которой записывалъ не только имена всхъ фермеровъ и количество земли, занимаемое ими, но и число работниковъ, которое они нанимали. Мой ддъ и отецъ слдовали его примру, я сдлалъ то же самое, и нахожу, друзья мои, что наши доходы удвоились съ тхъ поръ, какъ мой праддъ началъ вести книгу, число работниковъ учетверилось, и вс они получаютъ гораздо большее жалованье! Слдовательно, эти факты служатъ яснымъ доказательствомъ тому, что должно стараться улучшить имніе, но отнюдь не оставлять его въ небреженіи. (Рукоплесканіе.) Поэтому, друзья мои, вы охотно извините моего конька: онъ доставляетъ помолъ на вашу мельницу. (Усиленныя рукоплесканія.) Но вы, пожалуй, спросите: ‘куда же мчится нашъ сквайръ?’ А вотъ куда, друзья мои: во всемъ селеніи нашемъ находилось всего только одно обветшалое, устарлое, полу-разрушенное мсто: оно было для меня какъ бльмо на глазу: вотъ я и осдлалъ моего конька и похалъ. Ага! вы догадываетесь, куда я мчу! Да, друзья мои, не слдовало бы вамъ принимать это такъ близко къ сердцу. Вы до того озлобились противъ меня, что ршились изображать мой портретъ въ каррикатурномъ вид.
— Это не вашъ портретъ! раздался голосъ въ толп — это портретъ Ника Стирна.
Сквайръ узналъ голосъ мдника и хотя догадывался, что этотъ мдникъ былъ главнымъ зачинщикомъ, но въ этотъ день всепрощенія сквайръ имлъ довольно благоразумія и великодушія, чтобъ не сказать: ‘выйди впередъ, Спроттъ: тебя-то мн и нужно.’ Несмотря на то, ему не хотлось, однако же, чтобы этотъ негодяй отдлался такъ легко.
‘— Такъ вы говорите, что это былъ Никъ Стирнъ, продолжалъ сквайръ, весьма серьёзно:— тмъ боле должно быть стыдно вамъ. Это такъ мало похоже на поступокъ гэзельденскихъ поселянъ, что я подозрваю, что это было сдлано человкомъ, который вовсе не принадлежитъ къ нашему приходу. Впрочемъ, что было, то и прошло. Ясно тутъ одно только, что вы очень не благоволите къ приходской колод. Она служила для всхъ камнемъ преткновенія и источникомъ огорченія, хотя нельзя отвергать того, что мы можемъ обойтись и безъ нея. Я даже могу сказать, что, на зло ей, между нами снова возстановилось доброе согласіе. Я не могу выразить удовольствія, когда увидлъ, что, ваши дти снова заиграли, на любимомъ своемъ мст и честныя ваши лица засіяли радостью при одной мысли, что въ Гэзельденъ-Голл приготовляется радостное событіе. Знаете ли, друзья, мои, вы, привели мн на умъ старинную исторійку, которую, кром, примненія ея къ приходу, вроятно, запомнятъ вс женатые и вс, кто намренъ жениться. Почтенная чета, по имени Джонъ и Джоана, жили счастливо въ теченіе многихъ лтъ. Въ одинъ несчастный день вздумалось имъ купить новую подушку. Джоана говорила, что подушка эта слишкомъ жестка, а Джонъ утверждалъ, что она слишкомъ мягка. Само собою разумется, что посл этого спора они поссорились, а на ночь согласились положить подушку между собой…
(Между мужчинами поднимается громкій хохотъ. Женщины не знаютъ, въ которую сторону смотрть, и вс сосредоточиваютъ свои взоры на мистриссъ Гэзельденъ, которая хотя и разрумянилась боле обыкновеннаго, но, сохраняя свою невинную, пріятную улыбку, какъ будто говорила тмъ: ‘не безпокойтесь, въ шуткахъ сквайра не можетъ быть дурного.’)
Ораторъ снова началъ:
‘— Недовольные супруги молча продолжали покоиться въ этомъ положеніи нсколько времени, какъ вдругъ Джонъ чихнулъ. ‘Будь здоровъ!’ сказала Джоана черезъ подушку. ‘Ты говоришь, Джоана, будь здоровъ! ну такъ прочь подушку! совсмъ не нужно ея.’
(Продолжительный хохотъ и громкія рукоплесканія.)
‘— Такъ точно, друзья мои и сосди, сказалъ сквайръ, когда наступила тишина, и поднимая чашу съ пивомъ: — и между нами стояла колода и была причиной нашего несогласія. Теперь же считаю: за особенное удовольствіе увдомить васъ, что я приказалъ срыть эту колоду до основанія. Но помните, если вы заставите сожалть о потер колоды и если окружные надсмотрщики придутъ ко мн съ длинными лицами и скажутъ: ‘колоду должно, выстроить снова’, тогда….
Но при этомъ со стороны деревенскихъ юношей поднялся такой оглушительный крикъ, что сквайръ показалъ бы изъ себя весьма дурного оратора, еслибъ сказалъ еще хоть одно слово по этому предмету. Онъ поднялъ надъ головой чашу съ пивомъ и вскричалъ:
—Теперь, друзья мои, я снова вижу передъ собой моихъ прежнихъ гэзельденскихъ поселянъ! Будьте здоровы и счастливы на многія лта!
Мдникъ, украдкой, оставилъ пирующее собраніе и не показывался въ деревню въ теченіе слдующихъ шести мсяцевъ.

ГЛАВА XXV.

Супружество принадлежитъ къ числу весьма важныхъ эпохъ въ жизни, человка. Никому не покажется удивительнымъ замтить значительное, измненіе въ своемъ друг, даже а въ такомъ случа, если этотъ другъ испытывалъ супружескую жизнь не боле недли. Эта перемна въ особенности была замтна, въ мистер и мистриссъ Риккабокка. Начнемъ прежде говорить о лэди, какъ подобаетъ каждому вжливому джентльмену. Мистриссъ Риккабокка совершенно сбросила съ себя меланхоличность, составлявшую главную характеристику миссъ Джемимы, она сдлалась развязне, бодре, веселе и казалась, вслдствіе такой перемны, гораздо лучше и миле. Она не замедлила выразить мистриссъ Дэль откровенное признаніе въ томъ, что, по теперешнему ея мннію, свтъ еще очень далеко находился отъ приближенія къ концу. Въ этомъ упованіи она не забывала обязанностей, которыя внушалъ ей новый образъ жизни, и первымъ дломъ поставила себ ‘привести свой домъ въ надлежащій порядокъ’. Холодное изящество, обнаруживающее во всемъ бдность и скупость, исчезло какъ очарованіе, или, врне, изящество осталось, но холодъ и скупость исчезли передъ улыбкой женщины. Посл женитьбы своего господина Джакеймо ловилъ теперь миногъ и пискарей собственно изъ одного только удовольствія. Какъ Джакеймо, такъ и Риккабокка замтно пополнли. Короче сказать, прекрасная Джемима сдлалась превосходною женой. Риккабокка хотя въ душ своей и считалъ ее небережливою, даже расточительною, но, какъ умный человкъ, разъ и навсегда отказался заглядывать въ домашніе счеты и кушалъ росбифъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
Въ самомъ дл, въ натур мистриссъ Риккабокка столько было непритворной нжности, подъ ея спокойной наружностію такъ радостно билось сердце Гэзельденовъ, что она какъ нельзя лучше оправдывала вс пріятныя ожиданія мистриссъ Дэль. И хотя докторъ не хвалился шумно своимъ счастіемъ, хотя не старался выказать своего блаженства, какъ это длаютъ нкоторые новобрачные, передъ угрюмыми, устарлыми четами, не хотлъ ослплять своимъ счастіемъ завистливые взоры одинокихъ, но все же вы легко можете усмотрть, что противъ прежняго онъ куда какъ далеко казался и веселе и безпечне. Въ его улыбк уже мене замчалось ироніи, въ его учтивости — мене холодности. Онъ пересталъ уже съ такимъ прилежаніемъ изучать Макіавелли, ни разу не прибгалъ къ своимъ очкамъ, а это, по нашему мннію, признакъ весьма важный. Кром того, кроткое вліяніе опрятной англійской жены усматривалось въ улучшеніи его наружности. Его платье, по видимому, сидло на немъ гораздо лучше и было нове. Мистриссъ Дэль уже боле не замчала оторванныхъ пуговокъ на обшлагахъ и оставалась этимъ какъ нельзя боле довольна. Въ одномъ только отношеніи мудрецъ не хотлъ сдлать ни малйшихъ измненій: онъ по прежнему оставался врнымъ своей трубк, плащу и красному шолковому зонтику. Мистриссъ Риккабокка (отдавая ей полную справедливость) употребляла вс невинныя, позволительныя доброй жен ухищренія противъ этихъ трехъ останковъ отъ стараго вдовца, но тщетно: ‘Anima тіа — говорилъ докторъ, со всею нжностію — я храню этотъ плащъ, зонтикъ и эту трубку какъ драгоцнныя воспоминанія о моемъ отечеств. Имй хоть ты къ нимъ уваженіе и пощади ихъ.’
Мистриссъ Риккабокка была тронута и, по здравомъ размышленіи, видла въ этомъ одно только желаніе доктора удержать за собой нкоторые признаки прежней своей жизни, съ которыми охотно согласилась бы жена даже въ высшей степени самовластная. Она не возставала противъ плаща, покорялась зонтику, скрывала отвращеніе отъ трубки. Принимая ко всему этому въ разсчетъ врожденную въ насъ наклонность къ порокамъ, она въ душ своей сознавалась, что будь она сама на мст мужчины, то, быть можетъ, отъ нея сталось бы что нибудь гораздо хуже. Однакожь, сквозь все спокойствіе и радость Риккабокка весьма замтно проглядывала грусть и часто сильное душевное безпокойство. Это началось обнаруживаться въ немъ со второй недли посл бракосочетанія и постепенно увеличивалось до одного свтлаго, солнечнаго посл-полудня. Въ это-то время докторъ стоялъ на своей террас, всматриваясь на дорогу, на которой, по какому-то случаю, стоялъ Джакеймо. Но вотъ у калитки его остановилась почтовая карета. Риккабокка сдлалъ прыжокъ и положилъ об руки къ сердцу, какъ будто кто прострлилъ этотъ органъ, потомъ перескочилъ черезъ балюстраду, и жена его видла, какъ онъ, съ распущенными волосами, полетлъ по склону небольшого возвышенія и вскор скрылся изъ ея взора за деревьями.
‘Значитъ, съ этой минуты я второстепенное лицо въ его дом — подумала мистриссъ Риккабокка съ мучительнымъ чувствомъ супружеской ревности.— Онъ побжалъ встртить свою дочь!’
И при этой мысли слезы заструились изъ ея глазъ.
Но въ душ мистриссъ Риккабокка столько скрывалось дружелюбнаго чувства, что она поспшила подавить свое волненіе и изгладить, сколько возможно, слды минутной горести. Сдлавъ это и упрекнувъ свое самолюбіе, добрая женщина быстро спустилась съ лстницы и, освтивъ лицо свое самою пріятною улыбкою, выступила на террасу.
Мистриссъ Риккабокка получила за все это надлежащее возмездіе. Едва только вышла она на открытый воздухъ, какъ дв маленькія ручки обвились вокругъ нея и плнительный голосъ, какой когда либо слеталъ съ устъ ребенка, умоляющимъ тономъ, хотя и на ломаномъ англійскомъ нарчіи, произнесъ:
— Добрая мама, полюби и меня немножко.
— Полюбить тебя, мой ангелъ? о, я готова отъ всей души! вскричала мачиха, со всею искренностью и нжностью материнскаго чувства, и вмст съ тмъ прижала къ груди своей ребенка.
— Богъ да благословитъ тебя, жена! произнесъ Риккабокка, дрожащимъ голосомъ.
— Пожалуете, сударыня, примите вотъ и это, прибавилъ Джакеймо, сколько позволяли ему слезы. И онъ отломилъ большую втку, полную цвтовъ, отъ своего любимаго померанцеваго дерева, и всунулъ ее въ руку своей госпожи.
Мистриссъ Риккабока ршительно не постигала, что хотлъ Джакеймо выразить этимъ поступкомъ.
Віоланта была очаровательная двочка. Взгляните на нее теперь, когда она, освобожденная отъ нжныхъ объятій, стоитъ, все еще прильнувъ одной рукой къ своей новой мама и протянувъ другую руку Риккабокка. Вглядитесь въ эти большіе черные глаза, плавающіе въ слезахъ счастія. Какая плнительная улыбка! какое умное, откровенное лицо! Она сложена очень нжно: очевидно, что она требуетъ попеченія, она нуждается въ матери. И рдкая та женщина, которая не полюбила бы этого ребенка съ чувствомъ матери. Какой невинный, младенческій румянецъ играетъ на ея чистыхъ, гладенькихъ щечкахъ! сколько прелести и натуральной граціи въ ея тонкомъ стан!
— А это, врно, твоя няня, душа моя? спросила мистриссъ Риккабокка, замтивъ смуглую иностранку, одтую весьма странно — безъ шляпки и безъ чепчика, но съ огромной серебряной стрлой, пропущенной сквозь косу, и крупными бусами на шейномъ платк.
— Это моя добрая Анета, отвчала Віоланта по итальянски.— Папа, она говоритъ, что ей нужно воротиться домой, но вдь она останется здсь? не правда ли?
Риккабокка, незамчавшій до этой минуты незнакомую женщину, изумился при этомъ вопрос, обмнялся съ Джакеймо бглымъ взглядомъ и потомъ, пробормотавъ что-то въ род извиненія, приблизился къ нян и, предложивъ ей слдовать за нимъ, ушелъ въ отдаленную часть своихъ владній. Онъ возвратился спустя боле часу, но уже одинъ, безъ женщины. Въ нсколькихъ словахъ, онъ объяснилъ своей жен, что няня должна немедленно отправиться въ Италію, что она теперь же пошла въ деревню — встртить тамъ почтовую карету, что въ дом ихъ она была бы совершенно безполезна, тмъ боле, что она ни слова не знаетъ по англійски, и наконецъ выразилъ свои опасенія, что Віоланта будетъ очень сокрушаться о ней. И дйствительно, первое время Віоланта скучала по своей Анет. Но для ребенка, такого нжнаго и признательнаго, какъ Віоланта, отъискать отца, находиться подъ его кровомъ было великимъ счастіемъ, и, конечно, она не могла быть грустною, когда къ всегдашнему утшенію ея находился подл нея отецъ.
Въ теченіе первыхъ дней Риккабокка, кром себя, никому не позволялъ находиться подл дочери. Онъ не хотлъ даже допустить и того, чтобъ Віоланта оставалась одна съ Джемимой, Они вмст гуляли и вмст по цлымъ часамъ просиживали въ бельведер. Но потомъ Риккабокка постепенно началъ поручать ее попеченіямъ Джемимы и просилъ учить ее въ особенности англійскому языку, изъ котораго Віоланта, по прибытіи въ казино, знала нсколько необходимыхъ фразъ, вытверженныхъ наизусть.
Въ дом Риккабокка находилось одно только лицо, которое оставалось крайне недовольнымъ какъ женитьбой своего господина, такъ и прибытіемъ Віоланты, и это лицо было никто другой, какъ другъ нашъ Ленни Ферфильдъ. Философъ совершенно прекратилъ принимать участіе въ разработк этого грубаго ума, который употреблялъ вс усилія, чтобъ озарить себя свтомъ науки. Но въ теченіе сватовства и вовремя свадебнаго періода Ленни Ферфильдъ быстро переходилъ изъ своего искусственнаго положенія — въ качеств ученика философа, въ положеніе натуральное — въ ученика садовника. По прибытіи же Віоланты, онъ, къ крайнему и весьма естественному прискорбію своему, увидлъ, что не только Риккабокка, но и Джакеймо совершенно забыли его. Правда, Риккабокка продолжалъ ссужать его своими книгами и Джакеймо продолжалъ читать ему лекціи о земледліи, но первый изъ нихъ не имлъ ни времени, ни расположенія развлекать себя приведеніемъ въ порядокъ удивительнаго хаоса, который производили книги въ идеяхъ мальчика, а послдній весь предался алчности къ тмъ золотымъ рудамъ, которыя погребены были подъ акрами полей, принятыхъ отъ сквайра до прибытія дочери Риккабокка. Джакеймо полагалъ, что приданое для Віоланты не иначе можно составить, какъ продуктами съ этихъ полей. Теперь же, когда прекрасная барышня дйствительно находилась на глазахъ врнаго слуги, его трудолюбію сдланъ былъ такой сильный толчокъ, что онъ ни о чемъ больше не думалъ, какъ объ одной только земл и переворот, который намревался сдлать въ ея произведеніяхъ. Весь садъ, за исключеніемъ только померанцевыхъ деревьевъ, порученъ былъ Ленни, а для присмотра за полями нанято было еще нсколько работниковъ. Джакеймо сдлалъ открытіе, что одна часть земли какъ нельзя лучше годилась подъ посвъ лавенды, а на другой могла бы рости прекрасная ромашка. Онъ мысленно отдлялъ небольшую часть поля, покрытаго тучнымъ черноземомъ, подъ посвъ льну: но сквайръ сильно возставалъ противъ этого распоряженія. Было время, когда въ Англіи посвъ этого зерна, самаго прибыльнаго изъ всхъ зеренъ, употреблялся довольно часто, но теперь вы не найдете ни одного контракта на откупное содержаніе земли, въ которомъ не было бы сдлано оговорки, воспрещающей посвъ льну, который сильно истощаетъ плодотворное качество земли. Хотя Джакеймо и старался теоретически доказать сквайру, что ленъ содержитъ въ себ частицы, которыя, превращаясь въ землю, вознаграждаютъ все, что отнимается зерномъ, но мистеръ Гэзельденъ имлъ свои старинныя предубжденія, которыя трудно, или, врне сказать, невозможно было побдить.
— Мои предки, говорилъ онъ: — включили это условіе въ поземельные контракты не безъ основательной причины, а такъ какъ казино записано на Франка, то я не имю права исполнять на его счетъ ваши чужеземныя выдумки.
Чтобъ вознаградить себя за потерю такого выгоднаго посва, какъ ленъ, Джакеймо ршился обратить весьма обширный кусокъ пажити подъ огородъ, который, по его предположеніямъ, къ тому времени, какъ выходить миссъ Віолант замужъ, будетъ приносить чистаго дохода до десяти фунтовъ съ акра. Сквайръ сначала не хотлъ и слышать объ этомъ, но такъ какъ тутъ ясно было, что земля съ каждымъ годомъ будетъ удобряться и современемъ пригодится подъ фруктовый садъ, то и согласился уступить Джакеймо требуемую часть поля.
Вс эти перемны оставляли бднаго Ленни Ферфильда на собственный его произволъ въ то время, когда новыя и странныя идеи, неизбжно возникающія при посвященіи юноши въ книжную премудрость, боле всего требовали врнаго направленія подъ руководствомъ развитаго и опытнаго ума.
Однажды вечеромъ, возвращаясь въ коттэджъ своей матери съ угрюмымъ лицомъ и въ весьма уныломъ расположеніи духа, Ленни Ферфильдъ совершенно неожиданно наткнулся на мистера Спротта, странствующаго мдника.
Мистеръ Спроттъ сидлъ около изгороди и на досуг постукивалъ въ старый дырявый котелъ. Передъ нимъ разведенъ былъ небольшой огонь, а не вдалек отъ него дремалъ его смиренный оселъ. Мдникъ привтливо кивнулъ головой, когда Ленни поровнялся съ нимъ.
— Добрый вечеръ, Ленни, сказалъ онъ: — пріятно слышать, что ты получилъ хорошее мсто у этого монсира.
— Да, отвчалъ Ленни, и на лиц его отразилась злоба, вроятно, вслдствіе непріятныхъ воспоминаній.— Теперь вамъ не стыдно говорить со мной, когда я остался по прежнему честнымъ мальчикомъ. Но мн угрожало безчестіе, хотя и безвинно, и тогда этотъ джентльменъ, котораго, не знаю почему вы называете монсиромъ, оказалъ мн величайшую милость.
— Слышалъ, Ленни, слышалъ, отвчалъ мдникъ, растягивая слово ‘слышалъ’, не безъ особаго значенія.— Только жаль, что этотъ настоящій джентльменъ голъ какъ соколъ, бдный мдникъ поставленъ былъ бы въ затруднительное и щекотливое положеніе, еслибъ пришлось ему имть дло съ этимъ джентльменомъ. Впрочемъ присядь-ка, Ленни, на минутку: мн нужно кое о чемъ поговорить съ тобой.
— Со мной
— Да, съ тобой. Толкни животину-то въ сторону да и садись вотъ сюда.
Ленни весьма неохотно и, въ нкоторой степени, съ сохраненіемъ своего достоинства принялъ приглашеніе.
— Я слышалъ, сказалъ мдникъ, довольно невнятно, потому что въ зубахъ его зажаты были два гвоздя: — я слышалъ, что ты сдлался необыкновеннымъ любителемъ чтенія. Вонъ въ этомъ мшк у меня есть дешевенькія книга, не хочешь ли, продамъ тбб?
— Мн хотлось бы сначала посмотрть ихъ, сказалъ Ленни, и глаза его засверкали.
Мдникъ всталъ, раскрылъ одну изъ двухъ корзинъ, перекинутыхъ черезъ хребетъ осла, вынулъ оттуда мшокъ и, положивъ его передъ Лешій, сказалъ, чтобы онъ выбиралъ книги, какія понравятся. Крестьянскій юноша ничего не могъ желать лучшаго. Онъ высыпалъ на траву все содержаніе мшка, и передъ нимъ явилась обильная и разнообразная пища для его ума,— пища и отрава — serpentes avibus,— добро и зло. Тутъ лежалъ ‘Потерянный Раи’ Мильтона, тамъ ‘Вкъ разсудка’, дале ‘Трактаты методистовъ’, ‘Золотыя правила для общественнаго быта’, ‘Трактаты объ общеполезныхъ свдніяхъ’, ‘Воззванія къ ремесленникамъ’, написанныя лжеумствователями, подстрекаемыми тмъ же самымъ стремленіемъ къ слав, когорая была для Герострата побудительной причиной къ сожженію храма, причисленнаго къ одному изъ чудесъ свта.— Тутъ же лежали и произведенія фантазіи неподражаемой, какъ, напримръ, ‘Робинзонъ Крузо’, или невинной — какъ ‘Старый Англійскій Баронъ’, въ томъ числ и грубые переводы всей чепухи, имвшей такое пагубное вліяніе на юную Францію во времена Людовика XV. Короче сказать, эта смсь составляла отрывки изъ того книжнаго міра, изъ того обширнаго града, называемаго ‘Книгопечатаніемъ’, съ его дворцами и хижинами, водопроводами и грязесточными трубами, который въ равной степени открывается обнаженному взору и любознательному уму того, кому будетъ оказано, съ такой же безпечностію, съ какою мдникъ сказалъ Ленни:
— Выбирай, что теб понравится.
Но первыя побужденія человческой натуры,— побужденія сильныя и непорочныя, никогда не принудятъ человка поселиться въ хижин и утолять жажду изъ грязной канавы, такъ и теперь Ленни Ферфильдъ отложилъ въ сторону дурныя книги, въ совершенномъ невдніи, что он были дурныя и, выбравъ дв-три книги лучшія, представилъ ихъ мднику и спросилъ о цн.
— Покажи, покажи, сказалъ мистеръ Спроттъ, надвая очки.— Э-эхъ, братецъ! да ты выбралъ у меня самыя дорогія. Тамъ есть дешевенькія и гораздо интересне.
— Мн что-то не нравятся он, отвчалъ Ленни: — да притомъ я совсмъ не понимаю, о чемъ въ нихъ написано. Эта же книга, кажется, разсуждаетъ объ устройств паровыхъ машинъ, и въ ней хорошенькіе чертежи и рисунки, а эта — ‘Робинзонъ Крузо’.— Мистеръ Дэль давно ужь общалъ подарить мн эту книжку, да нтъ! ужь лучше будетъ, если я самъ куплю её.
— Какъ хочешь: это въ твоей вол, отвчалъ мдникъ.— Эти книги стоятъ четыре шиллинга, и ты можешь заплатить мн въ будущемъ мсяц.
— Четыре шиллинга? да это огромная сумма! произнесъ Ленни: — впрочемъ, я постараюсь скопить такія деньги, если вы согласны подождать.— Прощайте, мистеръ Спроттъ!
— Постой минуточку, сказалъ мдникъ:— ужь такъ и быть, я прикину теб на придачу вотъ эти дв маленькія книжонки. Я продаю по шиллингу цлую дюжину: значитъ эти дв будутъ стоить два пенса. Когда ты прочитаешь ихъ, такъ я увренъ, что придешь ко мн и за другими.
И мдникъ швырнулъ Ленни два нумера ‘Бесдъ съ ремесленниками’. Ленни поднялъ ихъ съ признательностію.
Молодой искатель познаній направилъ свой путь черезъ зеленыя поля, по окраин деревьевъ, покрытыхъ осеннимъ, желтющимъ листомъ. Онъ взглянулъ сначала на одну книгу, потомъ на другую, и не зналъ, которую изъ нихъ начать читать.
Мдникъ всталъ съ мста и подкинулъ въ угасающій огонь листьевъ, валежнику и сучьевъ, частію засохшихъ, частію свжихъ.
Ленни въ это время открылъ первый нумеръ ‘Бесдъ’, он не занимали большого числа страницъ и были доступне для его понятій, чмъ изъясненіе устройства паровыхъ машинъ.
Мдникъ поставилъ на огонь припайку и вынулъ паяльный инструментъ.

ГЛАВА XXVI.

Вмст съ тмъ, какъ Віоланта боле и боле знакомилась съ новымъ своимъ домомъ, а окружающіе Віоланту боле и боле знакомились съ ней, въ ея поступкахъ и поведеніи замчалось какое-то особенное величіе, которое еслибъ не было въ ней качествомъ натуральнымъ, врожденнымъ, то для дочери изгнанника, ведущаго уединенную жизнь, показалось бы неумстнымъ, даже между дтьми высокаго происхожденія, въ такомъ раннемъ возраст, оно было бы весьма рдкимъ явленіемъ. Она протягивала свою маленькую ручку для дружескаго пожатія или подставляла свою нжную, пухленькую точку для поцалуя не иначе, какъ съ видомъ маленькой принцессы. Но, при всемъ томъ, она была такъ мила, и самое величіе ея было такъ прелестно и плнительно, что, несмотря на гордый видъ, ее любили оттого нисколько не меньше. Впрочемъ, она вполн заслуживала привязанности, хотя гордость ея выходила изъ тхъ предловъ, которые одобряла мистриссъ Дэль, но зато была совершенно чужда эгоизма,— а такую гордость ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать обыкновенною. Віоланта одарена была удивительною способностью располагать другихъ въ свою пользу, и, кром того, вы бы легко могли замтить въ ней самой расположеніе къ возвышенному женскому героизму — къ самоотверженію. Хотя она была во всхъ отношеніяхъ оригинальная двочка, часто задумчивая и серьёзная, съ глубокимъ, но пріятнымъ оттнкомъ грусти на лиц, но, несмотря на то, она не лишена была счастливой, безпечной веселости дтскаго возраста, одно только, что въ минуты этой веселости серебристый смхъ ея звучалъ не такъ музыкально, и ея жесты были спокойне, чмъ у тхъ дтей, которыя привыкли забавляться играми въ кругу многихъ товарищей. Мистриссъ Гэзельденъ больше всего любила ее за ея задумчивость и говорила, что ‘современемъ изъ нея выйдетъ весьма умная женщина.’ Мистриссъ Дэль любила ее за веселость и говорила, что она ‘родилась плнять мужчинъ и сокрушать сердца’, за что мистеръ Дэль нердко упрекалъ свою супругу. Мистриссъ Гэзельденъ подарила Віолант собраніе маленькихъ садовыхъ орудій, а мистриссъ Дэль — книжку съ картинками и прекрасную куклу. Книга и кукла долгое время пользовались предпочтеніемъ. Это предпочтеніе до такой степени не нравилось мистриссъ Гэзельденъ, что она ршилась наконецъ замтить Риккабокка, что бдный ребенокъ начинаетъ блднть, и что ему необходимо нужно какъ можно больше находиться на открытомъ воздух. Мудрый родитель весьма искусно представилъ Віолант, что мистриссъ Риккабокка плнилась ея книжкой съ картинками, и что самъ онъ съ величайшимъ удовольствіемъ сталъ бы играть съ ея хорошенькою куклой, Віоланта поспшила отдать и то и другое и никогда не испытывала такого счастія, какъ при вид, что мама ея (такъ называла она мистриссъ Риккабокка) восхищалась картинками, а ея папа съ серьёзнымъ и важнымъ видомъ, нянчился съ куклой. Посл этого Риккабокка уврилъ ее, что она могла бы быть весьма полезна для него въ саду, и Віоланта немедленно пустила въ дйствіе свою лопатку, грабли и маленькую тачку.
Послднее занятіе привело ее въ непосредственное столкновеніе съ Лепни Ферфильдомъ,— и, однажды утромъ, этотъ должностной человкъ въ хозяйственномъ управленіи мистера Риккабокка, къ величайшему ужасу своему, увидлъ, что Віоланта выполола почти цлую грядку сельдерея, принявъ это растеніе, по невднію своему, за простую траву.
Ленни закиплъ гнвомъ. Онъ выхватилъ изъ рукъ двочки маленькія грабли и сказалъ ей весьма сердито:
— Впередъ, миссъ, вы не должны длать этого. Я пожалуюсь вашему папа, если вы….
Віоланта выпрямилась: она услышала подобныя слова въ первый разъ по прибытіи въ Англію, и потому въ изумленіи ея, отражавшемся въ черныхъ глазахъ, было что-то комическое, а въ поз, выражавшей оскорбленное достоинство, что-то трагическое.
— Это очень нехорошо съ вашей стороны, продолжалъ Леонардъ, смягчивъ тонъ своего голоса, потому что взоры Віоланты невольнымъ образомъ смиряли его гнвъ, а ея трагическая поза пробуждала въ немъ чувство благоговйнаго страха.— Надюсь, миссъ, вы не сдлаете этого въ другой разъ.
— Non capisco (не понимаю), произнесла Віоланта, и черные глаза ея наполнились слезами.
Въ этотъ моментъ подошелъ Джакеймо.
— Il fanciullo &egrave, molto grossolano — это ужасно грубый мальчикъ, сказала Віоланта, указавъ на Леонарда, и въ то же время всми силами стараясь скрыть душевное волненіе.
Джакеймо обратился къ Ленни, съ видомъ разсвирпвшаго тигра.
— Какъ ты смлъ, червякъ этакой! вскричалъ онъ:— какъ ты смлъ заставить синьорину плакать!
И вмст съ этимъ онъ излилъ на бднаго Ленни такой стремительный потокъ брани, что мальчикъ поперемнно краснлъ и блднлъ и едва переводилъ духъ отъ стыда и негодованія.
Віоланта въ ту же минуту почувствовала состраданіе къ своей жертв и, обнаруживая истинно женское своенравіе, начала упрекать Джакеймо за его гнвъ, наконецъ, подойдя къ Леонарду, взяла его за руку и, боле чмъ съ дтской кротостью, сказала:
— Не обращай на него вниманія, не сердись. Я признаю себя виновною, жаль, что я не поняла тебя съ перваго разу. Неужели это и въ самомъ дл не простая трава?
— Нтъ, моя неоцненная синьорина, сказалъ Джакеймо, бросая плачевный взглядъ на сельдерейную грядку: — это не простая трава: это растеніе въ настоящую пору продается по весьма высокой цн. Но все же, если вамъ угодно полоть его, то желалъ бы я видть, кто сметъ помшать вамъ въ этомъ.
Ленни удалился. Онъ вспомнилъ, что его назвали червякомъ,— и кто же назвалъ его? какой-то Джакеймо, оборванный, голодный чужеземецъ! Съ нимъ опять обошлись какъ нельзя хуже,— и за что? за то, что, по его понятіямъ, онъ исполнялъ свой долгъ. Онъ чувствовалъ, что его оскорбили въ высшей степени. Гнвъ снова закиплъ въ немъ и съ каждой минутой усиливался, потому что трактаты, подаренные ему странствующимъ мдникомъ, въ которыхъ именно говорилось о сохраненіи своего достоинства, въ это время были уже прочитаны и произвели въ душ мальчика желаемое дйствіе. Но, среди этого гнвнаго треволненія юной души, Ленни ощущалъ нжное прикосновеніе руки двочки, чувствовалъ успокоивающее, примиряющее вліяніе ея словъ, и ему стало стыдно, что съ перваго разу отіъ такъ грубо обошелся съ ребенкомъ.
Спустя часъ посл этаго происшествія, Ленни, совершенно успокоенный, снова принялся за работу. Джакеймо уже не было въ саду: онъ ушелъ на поле, но подл сельдерейной грядки стоялъ Риккабокка. Его красный шолковый зонтикъ распущенъ былъ надъ Віолантой, сидвшей на трав, она устремила на отца своего взоры, полные ума, любви и души.
— Ленни сказалъ Риккабокка: — моя дочь говоритъ мн, что она очень дурно вела себя въ саду, и что Джакомо былъ весьма несправедливъ къ теб. Прости имъ обоимъ.
Угрюмость Ленни растаяла въ одинъ моментъ, вліяніе трактатовъ разрушилось, какъ рушатся воздушные замки, не оставляя за собой слдовъ разрушенія. Ленни, съ выраженіемъ всей своей врожденной душевной доброты, устремилъ взоры сначала на отца и потомъ, съ чувствомъ признательности, опустилъ ихъ на лицо невиннаго ребенка-примирителя.
Съ этого дня смиренный Ленни и недоступная Віоланта сдлались большими друзьями. Съ какою гордостью онъ научалъ ее различать сельдерей отъ пастернака,— съ какою гордостью и она, въ свою очередь, начинала узнавать, что услуги ея въ саду были не безполезны! Дайте ребенку, особливо двочк, понять, что она уже иметъ нкоторую цну въ мір, что она приноситъ нкоторую пользу въ семейномъ кругу, подъ защитою котораго находится, и вы доставите ей величайшее удовольствіе. Это самое удовольствіе испытывала теперь и Віоланта. Недли и мсяцы проходили своимъ чередомъ, и Ленни все свободное время посвящалъ чтенію книгъ, получаемыхъ отъ доктора и покупаемыхъ у мистера Спротта. Послдними изъ этихъ книгъ, вредными и весьма пагубными по своему содержанію, Ленни не слишкомъ увлекался. Какъ олень по одному только инстинкту удаляется отъ близкаго сосдства съ тигромъ, какъ одинъ только взглядъ скорпіона страшитъ васъ дотронуться до него, хотя прежде вы никогда не видли его, такъ точно и малйшая попытка со стороны странствующаго мдника совлечь неопытнаго мальчика съ пути истиннаго внушала въ Ленни отвращеніе къ нкоторымъ изъ его трактатовъ. Кром того деревенскій мальчикъ охраняемъ былъ отъ пагубнаго искушенія не только счастливымъ невдніемъ того, что выходило за предлы сельской жизни, но и самымъ врнымъ и надежнымъ блюстителемъ — геніемъ. Геній, этотъ мужественный, сильный и благодтельный хранитель, однажды взявъ подъ свою защиту душу и умъ человка, неусыпно охраняетъ ихъ, а если и задремлетъ когда, то на возвышеніи, усыпанномъ фіялками, а не на груд мусору. Каждый изъ насъ получаетъ себ этотъ величайшій даръ въ большей или меньшей степени. Подъ вліяніемъ его человкъ избираетъ себ цль въ мір, и подъ его руководствомъ устремляется къ той цли и достигаетъ ее. Ленни избралъ для себя цлью образованіе ума, которое доставило бы ему существенныя въ мір выгоды. Геній далъ ему направленіе, сообразное съ кругомъ дйствій Леонарда и съ потребностями, невыходящими изъ предловъ этого круга, короче сказать, онъ пробудилъ въ немъ стремленіе къ наукамъ, которыя мы называемъ механическими. Ленни хотлъ знать все, что касалось паровыхъ машинъ и артезіанскихъ колодцевъ, а знаніе это требовало другихъ свдній — въ механик и гидростатик, и потому Ленни купилъ популярныя руководства къ познанію этихъ мистическихъ наукъ и употребилъ вс способности своего ума на приложеніе теоріи къ практик. Успхи Ленни Ферфильда подвигались впередъ такъ быстро, что съ наступленіемъ весны, въ одинъ прекрасный майскій день, онъ сидлъ уже подл маленькаго фонтана, имъ самимъ устроеннаго въ саду Риккабокка. Пестрокрылыя бабочки порхали надъ куртинкой цвтовъ, выведенной его же руками, вокругъ фонтана весеннія птички звонко распвали надъ его головой. Леонардъ Ферфильдъ отдыхалъ отъ дневныхъ трудовъ и, въ прохлад, навваемой отъ фонтана, котораго брызги, перенимаемые лучами заходящаіго солнца, играли цвтами радуги, углублялся въ разршеніе механическихъ проблеммъ и въ то же время соображалъ примненіе своихъ выводовъ къ длу. Оставаясь въ дом Риккабокка, онъ считалъ себя счастливйшимъ человкомъ въ мір, хотя и зналъ, что во всякомъ другомъ мст онъ получалъ бы боле выгодное жалованье. Но голубые глаза его выражали всю признательность души не при звук монетъ, отсчитываемыхъ за его услуги, но при дружескомъ, откровенномъ разговор бднаго изгнанника о предметахъ, неимющихъ никакой связи съ его агрономическими занятіями, между тмъ какъ Віоланта не разъ выходила на террасу и передавала корзинку съ легкой, но питательной пищей для мистриссъ Ферфильдъ, которая что-то частенько стала похварывать.

ГЛАВА XXVII.

Однажды вечеромъ, въ то время, какъ мистриссъ Ферфильдъ не было дома, Ленни занимался устройствомъ какой-то модели и имлъ несчастіе сломать инструментъ, которымъ онъ работалъ. Не лишнимъ считаю напомнить моимъ читателямъ, что отецъ Ленни былъ главнымъ плотникомъ и столяромъ сквайра. Оставшіеся посл Марка инструменты вдова тщательно берегла въ особомъ сундук и хотя изрдка одолжала ихъ Ленни, но для всегдашняго употребленія не отдавала. Леопардъ зналъ, что въ числ этихъ инструментовъ находился и тотъ, въ которомъ онъ нуждался въ настоящую минуту, и, увлеченный своей работой, онъ не могъ дождаться возвращенія матери. Сундукъ съ инструментами и нкоторыми другими вещами покойнаго, драгоцнными для оставшейся вдовы, стоялъ въ спальн мистриссъ Ферфильдъ. Онъ не былъ запертъ, и потому Ленни отправился въ него безъ всякихъ церемоній. Отъискивая потребный инструментъ, Ленни нечаянно увидлъ связку писанныхъ бумагъ и въ ту же минуту вспомнилъ, что когда онъ былъ еще ребенкомъ, когда онъ ровно ничего не понималъ о различіи между прозой и стихами, его мать часто указывала на эти бумаги и говорила:
— Когда ты выростешь, Ленни, и будешь хорошо читать, я дамъ посмотрть теб на эти бумаги. Мой бдный Маркъ писалъ такіе стихи, такіе…. ну да что тутъ и говорить! вдь онъ былъ ученый!
Леонардъ весьма основательно полагалъ, что общанное время, когда онъ удостоится исключительнаго права прочитать изліянія родительскаго сердца, уже наступило, а потому раскрылъ рукопись съ жаднымъ любопытствомъ и вмст съ тмъ съ грустнымъ чувствомъ. Онъ узналъ почеркъ своего отца, который уже не разъ видлъ прежде, въ его счетныхъ книгахъ и памятныхъ запискахъ, и внимательно прочиталъ нсколько пустыхъ поэмъ, необнаруживающихъ въ автор ни особеннаго генія, ни особеннаго умнья владть языкомъ, ни звучности римъ,— короче сказать, такихъ поэмъ, которыя были написаны для одного лишь собственнаго удовольствія, но не для славы, человкомъ, образовавшимъ себя безъ посторонней помощи,— поэмъ, въ которыхъ проглядывали поэтическій вкусъ и чувство, но не было замтно ни поэтическаго вдохновенія, ни артистической обработки. Но вдругъ, перевертывая листки стихотвореній, написанныхъ большею частію по поводу какого нибудь весьма обыкновеннаго событія, взоры Леонарда встртились съ другими стихами, писанными совсмъ другимъ почеркомъ,— почеркомъ женскимъ, мелкимъ, прекраснымъ, разборчивымъ. Не усплъ онъ прочитать и шести строфъ, какъ вниманіе его уже было приковано съ непреодолимой силой. Достоинствомъ своимъ они далеко превосходили стихи бднаго Марка: въ нихъ виднъ былъ врный отпечатокъ генія. Подобно всмъ вообще стихамъ, писаннымъ женщиной, они посвящены были личнымъ ощущеніямъ, они не были зеркаломъ всего міра, но отраженіемъ одинокой души. Этотъ-то родъ поэзіи въ особенности и нравится молодымъ людямъ. Стихи же, о которыхъ мы говоримъ, имли для Леонарда свою особенную прелесть: въ нихъ, по видимому, выражалась борьба души, имющая близкое сходство съ его собственной борьбой, какая-то тихая жалоба на дйствительное положеніе жизни поэта, какой-то плнительный, мелодическій ропотъ на судьбу. Во всемъ прочемъ въ нихъ замтна была душа до такой степени возвышенная, что еслибъ стихи были написаны мужчиной, то возвышенность эта показалась бы преувеличенною, но въ поэзіи женщины она скрывалась такимъ сильнымъ, безъискуственнымъ изліяніемъ искренняго, глубокаго, патетическаго чувства, что она везд и во всемъ казалась весьма близкою къ натур.
Леонардъ все еще былъ углубленъ въ чтеніе этихъ стиховъ, когда мистриссъ Ферфильдъ вошла въ комнату.
— Что ты тутъ длаешь, Ленни? ты, кажется, роешься въ моемъ сундук?
— Я искалъ въ немъ мшка съ инструментами и вмсто его нашелъ вотъ эти бумаги, которыя вы сами говорили, мн можно будетъ прочитать когда нибудь.
— Посл этого неудивительно, что ты не слыхалъ, какъ вошла я, сказала вдова, тяжело вздохнувъ.— Я сама не разъ просиживала по цлымъ часамъ, когда бдный мой Маркъ читалъ мн эти стихи. Тутъ есть одни прехорошенькіе, подъ названіемъ: ‘Деревенскій очагъ’, дошелъ ли ты до нихъ?
— Да, дорогая матушка: я только что хотлъ сказать вамъ, что эти стихи растрогали меня до слезъ. Но чьи же это стихи? ужь врно не моего отца? Они, кажется, написаны женской рукой.
Мистриссъ Ферфильдъ взглянула на рукопись — поблднла и почти безъ чувствъ опустилась на стулъ.
— Бдная, бдная Нора! сказала она, прерывающимся голосомъ.— Я совсмъ не знала, что они лежали тутъ же….. Маркъ обыкновенно хранилъ ихъ у себя, и они попали между его стихами.
Леонардъ. Кто же была эта Нора?
Мистриссъ Ферфильдъ. Кто?… дитя мое…. кто? Нора была…. была моя родная сестра.
Леонардъ (крайне изумленный, представлялъ въ ум своемъ величайшій контрастъ въ идеальномъ автор этихъ музыкальныхъ стиховъ, написанныхъ прекраснымъ почеркомъ, съ своею простой, необразованной матерью, которая неумла ни читать, ни писать). Ваша родная сестра, возможно ли это? Слдовательно, она мн тетка. Какъ это вамъ ни разу не вздумалось поговорить о ней прежде? О! вы должны бы гордиться его, матушка.
Мистриссъ Ферфильдъ (всплеснувъ руками). Мы вс и гордились ею,— вс, вс ршительно: и отецъ и мать,— словомъ сказать, вс! И какая же красавица она была! какая добренькая и не гордая, хотя на видъ и казалась важной барыней. О, Нора, Нора!
Леонардъ (посл минутнаго молчанія). Она, должно быть, очень хорошо была воспитана.
Мистриссъ Ферфильдъ. Да, ужь можно сказать, что очень хорошо.
Леонардъ. Какимъ же образомъ могло это случиться?
Мистриссъ Ферфильдъ (покачиваясь на стул). А вотъ какимъ: милэди была ея крестной матерью — то есть милэди Лэнсмеръ — и очень полюбила ее, когда она подросла. Милэди взяла Нору въ домъ къ себ и держала при себ, потомъ отдала ее въ пансіонъ, и Нора сдлалась такая умница, что изъ пансіона ее взяли прямо въ Лондонъ — въ гувернантки…. Но, пожалуста, Ленни, перестанемъ говорить объ этомъ, не спрашивай меня больше.
Леонардъ. Почему же нтъ, матушка? Скажите мн, что съ ней сдлалось, гд она теперь?
Мистриссъ Ферфильдъ (заливаясь горькими слезами). Въ могил, въ холодной могил! Она умерла, бдняжка,— умерла!
Невыразимая грусть запала въ сердце Леонарда. Читая поэта, мы, обыкновенно, въ то же время представляемъ себ, что онъ еще живъ,— считаемъ его нашимъ другомъ. При послднихъ словахъ мистриссъ Ферфильдъ, какъ будто что-то милое, дорогое внезапно оторвалось отъ сердца Леонарда. Онъ старался утшить свою мать, но ея печаль, ея сильное душевное волненіе были заразительны, и Ленни самъ заплакалъ.
— Давно ли она умерла? спросилъ онъ наконецъ, печальнымъ голосомъ.
— Давно, Ленни, очень давно….. Но, прибавила мистриссъ Ферфильдъ, вставъ со стула и положивъ дрожащую руку на плечо Леонарда: — впередъ, пожалуста, не напоминай мн о ней, ты видишь, какъ это тяжело для меня — это сокрушаетъ меня. Мн легче слышать что нибудь о Марк…. Пойдемъ внизъ, Ленни…. уйдемъ отсюда.
— Могу ли я взять эти стихи на сбереженіе? Отдайте ихъ мн,— прошу васъ, матушка.
— Возьми, пожалуй, вдь ты не знаешь, а тутъ все, что она оставила посл смерти….. Бери ихъ, если хочешь, только стихи Марка оставь въ сундук. Вс ли они тутъ? Вс?… Пойдемъ же.
И вдова хотя и не могла читать стиховъ своего мужа, но взглянула на свертокъ бумаги, исписанной крупными каракулями, и, тщательно разгладивъ его, снова убрала въ сундукъ и прикрыла нсколькими втками лавенды, которыя Леонардъ неумышленно разсыпалъ.
— Скажите мн еще вотъ что, сказалъ Леонардъ, въ то время, какъ взоръ его снова остановился на прекрасной рукописи его тетки, — почему вы зовете ее Норой, тогда какъ здсь она везд подписывала свое имя буквой Л?
— Настоящее имя ея было Леонора: вдь я, кажется, сказала теб, что она была крестница милэди. Мы же, ради сокращенія, звали ее просто Норой…
— Леонора, а я Леонардъ: не потому ли и я получилъ это имя?
— Да, да, потому, только, пожалуста, замолчи, мой милый, сказала мистриссъ Ферфильдъ, сквозь слезы.
Никакія ласки, ни утшенія не могли вызвать съ ея стороны продолженія или возобновленія этого разговора, который очевидно пробуждалъ въ душ ея грустное воспоминаніе и вмст съ тмъ невыносимую скорбь.
Трудно изобразить со всего подробностію дйствіе, произведенное этимъ открытіемъ на душу Леопарда. Кто-то другой, или другая, принадлежавшая къ ихъ семейству, уже предупредила его въ полет, представляющемъ такое множество затрудненій,— въ полет къ боле возвышеннымъ странамъ, гд умъ нашелъ бы плодотворную пищу и желаніямъ положенъ бы былъ предлъ. Ленни находилъ въ своемъ положеніи сходство съ положеніемъ моряка среди невдомыхъ морей, который, на безлюдномъ остров, внезапно встрчается съ знакомымъ, быть можетъ, близкимъ сердцу именемъ, изсченнымъ на гранит. И это созданіе, въ удлъ которому выпали геній и скорбь, о бытіи котораго онъ узналъ только по его волшебнымъ пснямъ, и котораго смерть производила въ простой душ сестры такую горячую печаль, даже спустя много лтъ посл его кончины, это созданіе доставляло роману, образующемуся въ сердц юноши, идеалъ, котораго онъ такъ давно и безсознательно отъискивалъ. Ему пріятно было услышать, что она была прекрасна и добра. Онъ часто бросалъ свои книги для того, чтобъ предаться упоительнымъ мечтамъ о ней и представить въ своемъ воображеніи ея плнительный образъ. Что въ судьб ея скрывалась какая-то тайна — это было для него очевидно, и между тмъ, какъ убжденіе въ этомъ усиливало его любопытство, самая тайна постепенно принимала какую-то чарующую прелесть, отъ вліянія которой онъ нехотлъ освободиться. Онъ обрекъ себя упорному молчанію мистриссъ Ферфильдъ. Причисливъ покойницу къ числу тхъ драгоцнныхъ для насъ предметовъ, сохраняемыхъ въ глубин нашего сердца, которыхъ мы не ршаемся открывать передъ другими, онъ считалъ себя совершенно довольнымъ. Юность въ тсной связи съ мечтательностію имютъ множество сокровенныхъ уголковъ въ изгибахъ своего сердца, въ которые он не впустятъ никого,— не впустятъ даже и тхъ, на скромность которыхъ могутъ положиться, которые боле всхъ другихъ могли бы пользоваться ихъ довренностію. Я сомнваюсь въ томъ, что человкъ, въ душ котораго нтъ недоступныхъ, непроницаемыхъ тайниковъ,— сомнваюсь, чтобы этотъ человкъ имлъ глубокія чувства.
До этой поры, какъ уже было сказано мною, таланты Леонарда Ферфильда были направлены боле къ предметамъ положительнымъ, чмъ идеальнымъ,— боле къ наук и постиженію дйствительности, нежели къ поэзіи и къ той воздушной, мечтательной истин, изъ которой поэзія беретъ свое начало. Правда, онъ читалъ великихъ отечественныхъ поэтовъ, но безъ малйшаго помышленія въ душ подражать имъ: онъ читалъ ихъ скоре изъ одного общаго всмъ любопытства осмотрть вс знаменитые монументы человческаго ума, но не изъ особеннаго пристрастія къ поэзіи, которое въ дтскомъ и юношескомъ возрастахъ бываетъ слишкомъ обыкновенно, чтобъ принять его за врный признакъ будущаго поэта. Но теперь эти мелодіи, невдомыя міру, звучали въ ушахъ его, мшались съ его мыслями, превращали всю его жизнь, весь составъ его нравственнаго бытія въ безпрерывную цпь музыкальныхъ, гармоническихъ звуковъ. Онъ читалъ теперь поэзію совершенно съ другимъ чувствомъ, ему казалось, что онъ только теперь постигъ ея тайну.
При начал нашего тяжелаго и усерднаго странствованія, непреодолимая склонность къ поэзіи, а вслдствіе того и къ мечтательности, наноситъ многимъ умамъ величайшій и продолжительный вредъ, по крайней мр я остаюсь при этомъ мнніи. Я даже убжденъ, что эта склонность часто служитъ къ тому, чтобъ ослабить силу характера, дать ложныя понятія о жизни, представлять въ превратномъ, въ искаженномъ вид благородные труды и обязанности практическаго человка. Впрочемъ, не всякая поэзія иметъ такое вліяніе на человка, поэзія классическая — поэзія Гомера, Виргилія, Софокла, даже безпечнаго Горація — далека отъ того. Я ссылаюсь здсь на поэзію, которую юность обыкновенно любитъ и ставитъ выше всего, на поэзію чувствъ: она-то пагубна для умовъ, уже заране расположенныхъ къ сантиментальности,— умовъ, для приведенія которыхъ въ зрлое состояніе требуются большія усилія.
Съ другой стороны, даже и этотъ родъ поэзіи бываетъ не безполезенъ для умовъ съ совершенно другими свойствами,— умовъ, которыхъ наша новйшая жизнь, съ холодными, жосткими, положительными формами, старается произвести. Какъ въ тропическихъ странахъ нкоторые кустарники и травы, очищающіе атмосферу отъ господствующей заразы, бываютъ съ изобиліемъ посяны благою предусмотрительностію самой природы, такъ точно въ нашъ вкъ холодный, коммерческій, неромантичный, появленіе легкихъ, пжныхъ, плняющихъ чувство поэтическихъ произведеній служитъ въ своемъ род исцляющимъ средствомъ. Въ ныншнее время міръ до такой степени становится скученъ для насъ, что намъ необходимо развлеченіе, мы съ удовольствіемъ будемъ слушать какой нибудь поэтическій бредъ о лун, о звздахъ, лишь бы только гармонически звучалъ онъ для нашего слуха. Само собою разумется, что на Леонарда Ферфильда, въ этотъ періодъ его умственнаго бытія, нжность нашего Геликона ниспадала какъ капли живительной росы. Въ его тревожномъ, колеблющемся стремленіи къ слав, въ его неопредленной борьб съ гигантскими истинами науки, въ его наклонности къ немедленному примненію науки къ практик эта муза явилась къ нему въ бломъ одяніи генія-примирителя. Указывая на безоблачное небо, она открыла юнош свтлые проблески прекраснаго, которое одинаково дается и вельмож и крестьянину,— показала ему, что на земной поверхности есть нчто боле благородное, нежели богатство, убдила его въ томъ, что кто можетъ смотрть на міръ очами поэта, тотъ въ душ богаче Креза. Что касается до практическихъ примненій, та же самая муза пробуждала въ немъ стремленіе боле, чмъ къ обыкновенной изобртательности: она пріучала его смотрть на первыя его изобртенія какъ на проводники къ великимъ открытіямъ. Досада и огорченія, волновавшія иногда его душу, исчезали въ ней, переливаясь въ стройныя, безропотныя псни. Пріучивъ себя смотрть на вс предметы съ тмъ расположеніемъ духа, которое усвоиваетъ эти псни и воспроизводитъ не иначе, какъ въ боле плнительныхъ и великолпныхъ формахъ, мы начинаемъ усматривать прекрасное даже и въ томъ, на что смотрли прежде съ ненавистью и отвращеніемъ. Леонардъ заглянулъ въ свое сердце посл того, какъ муза-волшебница дохнула за него, и сквозь мглу легкой и нжной меланхоліи, остававшейся повсюду, гд побывала эта волшебница, увидлъ, что надъ пейзажемъ человческой жизни восходило новое солнце восторга и радостей.
Такимъ образомъ, хотя таинственной родственницы Леонарда давно уже не существовало, хотя отъ нея остался ‘одинъ только беззвучный, но плнительный голосъ’, но, несмотря на то, она говорила съ нимъ, утшала его, радовала, возвышала его душу и приводила въ ней въ гармонію вс нестройные звуки. О, еслибъ доступно было этому чистому духу видть изъ надзвзднаго міра, какое спасительное вліяніе произвелъ онъ на сердце юноши, то, конечно, онъ улетлъ бы еще дале въ свтлые предлы вчности!

ГЛАВА XXVIII.

Спустя около года посл открытія Леонардомъ фамильныхъ рукописей, мистеръ Дэль взялъ изъ конюшенъ сквайра самую смирную лошадь и приготовился сдлать путешествіе верхомъ. Онъ говорилъ, что поздка эта необходима по какому-то длу, имющему связь съ его прежними прихожанами въ Лэнсмер.
Въ предъидущихъ главахъ мы, кажется, уже упоминали, что мистеръ Дэль, до поступленія своего въ Гэзельденскій приходъ, занималъ въ томъ городк должность курата.
Мистеръ Дэль такъ рдко вызжалъ за предлы своего прихода, что это путешествіе считалось какъ въ Гэзельденъ-Голл, такъ и въ его собственномъ дом за весьма отважное предпріятіе. Размышляя объ этомъ путешествіи, мистриссъ Дэль провела цлую ночь въ мучительной безсонниц, и хотя съ наступленіемъ рокового утра къ ней возвратился одинъ изъ самыхъ жестокихъ нервическихъ припадковъ головной боли, однако, она никому не позволила уложить сдельные мшки, которые мистеръ Дэль занялъ у сквайра вмст съ лошадью. Мало того: она до такой степени была уврена въ разсянности и ненаходчивости своего супруга въ ея отсутствіи, что, укладывая вещи въ мшки, она просила его не отходить отъ нея ни на минуту во время этой операціи, она показывала ему, въ какомъ мст положено было чистое блье, и какъ аккуратно были завернуты его старыя туфли въ одно изъ его сочиненій. Она умоляла его не длать ошибокъ во время дороги и не принять бритвеннаго мыла за сандвичи, и вмст съ этимъ поясняла ему, какъ умно распорядилась она, во избжаніе подобнаго замшательства, отдливъ одно отъ другого на такое огромное разстояніе, сколько то позволяли размры сдельнаго мшка. Бдный мистеръ Дэль, котораго разсянность, по всей вроятности, не простиралась до такой степени, чтобы вдругъ, ни съ того, ни съ другого, намылить себ бороду сандвичами, или, вздумавъ позавтракать, преспокойно бы начать кушать бритвенное мыло,— слушая наставленія своей жены съ супружескимъ терпніемъ, полагалъ, что ни одинъ человкъ изъ цлаго міра не имлъ подобной жены, и не безъ слезъ въ своихъ собственныхъ глазахъ вырвался изъ прощальныхъ объятій рыдающей Кэрри.
Надобно сознаться, что мистеръ Дэль съ нкоторымъ опасеніемъ вкладывалъ ногу въ стремя и отдавалъ себя на произволъ незнакомаго животнаго. Каковы бы ни были достоинства этого человка, но наздничество не принадлежало въ немъ къ числу лучшихъ. Я сомнваюсь даже, бралъ ли мистеръ Дэль узду въ руки боле двухъ разъ съ тхъ поръ, какъ женился.
Угрюмый старый грумъ сквайра, Матъ, присутствовалъ при отправленіи и на кроткій вопросъ мистера Дэля касательно того, увренъ ли онъ, что лошадь совершенно безопасна, отвчалъ весьма неутшительно:
— Безопасна, только не натягивайте узды, это, пожалуй, она тотчасъ начнетъ танцовать на заднихъ ногахъ.
Мистеръ Дэль въ ту же минуту ослабилъ повода, и въ то время, какъ мистриссъ Дэль, остававшаяся, для скорйшаго прекращенія рыданій, въ комнат, подбжала къ дверямъ, чтобъ сказать еще ‘нсколько послднихъ словъ’, мистеръ Дэль окончательно махнулъ рукой и легкой рысью похалъ по проселочной дорог.
Первымъ дломъ нашего наздника было узнать привычки животнаго, чтобы потомъ можно было сдлать заключеніе объ его характер. Напримръ: онъ старался узнать причину, почему его лошадь вдругъ, ни съ того, ни съ другого, поднимала одно ухо и опускала другое, почему она придерживалась лвой стороны, и такъ сильно, что нога наздника безпрестанно задвала за заборъ, и почему по прізд къ воротамъ, ведущимъ на господскую ферму, она вдругъ остановилась и начала чесать свою морду о заборъ — занятіе, отъ котораго мистеръ Дэль, увидвъ, что вс его кроткія увщанія оставались безполезны, принужденъ былъ отвлечь ее робкимъ ударомъ хлыстика.
Когда этотъ кризисъ благополучно миновался, лошадь, по видимому, догадалась, что ей предстоитъ дорога впереди, рзко махнула хвостомъ и перемнила тихую рысь на легкій галопъ, который вывелъ мистера Дэля на большую дорогу, почти противъ самого казино.
Проскакавъ еще немного, онъ увидлъ доктора Риккабокка, который, подъ тнью своего краснаго зонтика, сидлъ на воротахъ, ведущихъ къ его дому.
Итальянецъ отвелъ глаза отъ книги, которую читалъ, и съ изумленіемъ взглянулъ на мистера Дэля, а тотъ, въ свою очередь, бросилъ вопросительный взглядъ на Риккабокка, не смя, однако же, отвлечь всего вниманія отъ лошади, которая, при появленіи Риккабокка, вздернула кверху оба уха и обнаружила вс признаки удивленія и страха, которые каждая лошадь обнаруживаетъ при встрч съ незнакомымъ предметомъ, и которые извстны подъ общимъ названіемъ ‘пугливости’.
— Ради Бога, не шевелитесь, сэръ, сказалъ мистеръ Дэль:— иначе вы перепугаете это животное: оно такое капризное, робкое.
И вмст съ этимъ онъ чрезвычайно ласково началъ похлопывать по ше лошади.
Ободренный такимъ образомъ конь преодоллъ свой первый и весьма естественный испугъ при вид Риккабокка и его краснаго зонтика, и, бывавъ уже въ казино не разъ, онъ предпочелъ знакомое мсто предламъ, выходившимъ изъ круга его соображеній, величественно приблизился къ воротамъ, на которыхъ сидлъ Риккабокка, и, взглянувъ на него весьма пристально, какъ будто хотлъ сказать: ‘Желательно бы было, чтобъ ты слетлъ отсюда’, понурилъ голову и сталъ какъ вкопаный.
— Ваша лошадь, сказалъ Риккабокка:— кажется, боле вашего иметъ расположенія обойтись со мной учтиво, и потому, пользуясь этой остановкой, сдланной, какъ видно, противъ вашего желанія, могу поздравить васъ съ возвышеніемъ въ жизни, и вмст съ тмъ выразить искреннее желаніе, чтобы гордость не послужила поводомъ къ вашему паденію.
— Полноте, полноте, возразилъ мистеръ Дэль, принимая непринужденную позу, хотя все еще не упуская изъ виду свою лошадь, которая преспокойно задремала:— это все произошло оттого, что я давнымъ-давно не здилъ верхомъ, а лошади сквайра, какъ вамъ извстно, чрезвычайно горячія.
Chi v piano, v sano,
E chi v sano, v lontano,
сказалъ Риккабокка, указывая на сдельные мшки.— Кто детъ тихо, тотъ детъ благополучно, а кто детъ благополучно, тотъ удетъ далеко. Вы, кажется, собрались въ дальнюю дорогу?
— Вы отгадали, отвчалъ мистеръ Дэль: — и ду по длу, которое нсколько касается и вашей особы.
— Меня! воскликнулъ Риккабокка: — дло касается меня!
— Да, покрайней мр касается на столько, на сколько вы можете быть огорчены потерею слуги, котораго вы любите и уважаете.
— А! понимаю! сказалъ Риккабокка: — вы часто намекали мн, что я и познанія, или то и другое вмст, сдлали Леонарда Ферфильда совершенно негоднымъ для деревенской службы.
— Я не говорилъ вамъ этого въ буквальномъ смысл: я говорилъ, что вы приготовили его къ чему-то высшему, нежели деревенская служба. Только, пожалуста, вы не передайте ему этихъ словъ. Я еще самъ ничего не могу сказать вамъ, потому что не ручаюсь за успхъ моего предпріятія, даже сомнваюсь въ немъ, а въ такомъ случа намъ не слдуетъ разстроивать бднаго Леонарда до тхъ поръ, пока не увримся въ томъ, что можно будетъ улучшить его состояніе.
— Въ этомъ вы никогда не увритесь, замтилъ Риккабокка, кивая головой.— Кром того, я не могу сказать, что у меня нтъ на столько самолюбія, чтобъ не позавидовать, и даже не имть къ вамъ ненависти, за ваше усердіе отманить отъ меня неоцненнаго слугу: врнаго, трезваго, умнаго и чрезвычайно дешеваго (послднее прилагательное Риккабокка произнесъ съ замтной горячностью).— Несмотря на то, позжайте, и Богъ да поможетъ вамъ въ успх. Вдь я не Александръ Македонскій: не стану заслонять солнца отъ человка.
— Вы всегда великодушны и благородны, синьоръ Риккабокка, несмотря на ваши холодныя пословицы и не совсмъ благовидныя книги.
Сказавъ это, мистеръ Дэль опустилъ хлыстикъ на шею коня съ такимъ безразсуднымъ энтузіазмомъ, что бдное животное, выведенное такъ внезапно изъ дремоты, сдлало скачокъ впередъ, который чуть-чуть не столкнулъ Риккабокка на заборъ, потомъ круто повернуло назадъ, и въ то время, какъ испуганный наздникъ туго натянулъ повода, закусило уздечку и понесло во весь каррьеръ. Ноги мистера Дэля выскочили изъ стремянъ, и когда онъ овладлъ ими снова — а это случилось, когда лошадь сократила свою прыть — то перевелъ духъ и оглянулся, но Риккабокка и казино уже скрылись изъ виду.
‘Правда, правда — разсуждалъ мистеръ Дэль самъ съ собою, совершенно оправившись и весьма довольный тмъ, что удержался на сдл — правда, что изъ всхъ побдъ, одержанныхъ человкомъ, самая благороднйшая: это — побда надъ лошадью. Прекрасное животное, благородное животное! необыкновенно трудно сидть на немъ, особливо безъ стремянъ.’
И вмст съ этимъ онъ еще сильне уперся обими ногами въ стремена, испытывая въ душ своей величайшую гордость.

ГЛАВА XXIX.

Лэнсмеръ расположенъ въ округ сосднемъ съ округомъ, заключающимъ въ себ деревню Гэзельденъ. Уже къ вечеру мистеръ Дэль перехалъ черезъ маленькій ручеекъ, раздлявшій оба округа, и остановился у постоялаго двора, гд дорога принимала два направленія: одно вело прямо къ Лэнсмеру, а другое — къ Лондону. Лошадь повернула прямо къ воротамъ, опустила уши и вообще приняла видъ лошади, которой хочется отдохнуть и пость. Самъ мистеръ Дэль, разгоряченный здой и чувствуя въ душ своей уныніе, весьма ласково погладилъ коня и сказалъ:
— Правда твоя, мой другъ: нужно отдохнуть, теб дадутъ здсь овса и воды.
Спустившись съ лошади и ступивъ твердой ногой на terra firma, мистеръ Дэль поручилъ лошадь попеченіямъ конюха, а самъ вошелъ въ комнату, усыпанную свжимъ пескомъ, и расположился отдыхать на весьма жосткомъ виндзорскомъ стул.
Прошло боле получаса, въ теченіе котораго мистеръ Дэль занимался чтеніемъ окружной газеты, отъ которой сильно пахло табакомъ, разгонялъ мухъ, которыя роились вокругъ него, какъ будто он никогда не видали такой особы, какъ мистеръ Дэль, когда у воротъ остановилась коляска. Изъ нея выскочилъ путешественникъ, съ дорожнымъ мшкомъ, и вскор вошелъ въ комнату.
Мистеръ Дэль приподнялся со стула и сдлалъ учтивый поклонъ.
Путешественникъ дотронулся до шляпы и, не снимая ея, осмотрлъ мистера Дэля съ головы до ногъ, потомъ подошелъ къ окну и началъ насвистывать веселую арію. Окончивъ ее, онъ приблизился къ камину, позвонилъ въ колокольчикъ и потомъ снова взглянулъ на мистера Дэля. Мистеръ Дэль, изъ учтивости, пересталъ читать газету. Путешественникъ схватилъ ее, бросился на стулъ, закинулъ одну ногу на столъ, а другую — на каминную доску, и началъ качаться на заднихъ ножкахъ стула съ такимъ дерзкимъ неуваженіемъ къ прямому назначенію стульевъ и къ незнакомому прозжему, что мистеръ Дэль ожидалъ съ каждой минутой опаснаго паденія путешественника.
— Эти стулья весьма измнчивы, сэръ, сказалъ наконецъ мистеръ Дэль, побуждаемый чувствомъ состраданія къ опасному положенію ближняго.— Я боюсь, что вы упадете!
— Э! сказалъ путешественникъ, съ видомъ сильнаго изумленія.— Я упаду? милостивый государь, вы, кажется, намрены трунить надо мной.
— Трунить надъ вами, сэръ? Клянусь честью, что и не думалъ объ этомъ! воскликнулъ мистеръ Дэль, съ горячностью.
— Мн кажется, здсь каждый человкъ иметъ право сидть, какъ ему угодно, возразилъ путешественникъ, съ замтнымъ гнвомъ: — на постояломъ двор каждый человкъ можетъ распоряжаться какъ въ своемъ дом, до тхъ поръ, пока исправно будетъ уплачивать хозяйскій счетъ. Бетти, душа моя, поди сюда.
— Я не Бетти, сэръ, вамъ, можетъ быть, нужно ее?
— Нтъ, Салли, мн нужно рому, холодной воды и сахару.
— Я и не Салли, сэръ, проворчала служанка, но путешественникъ въ ту же минуту обернулся къ ней и показалъ ей такой щегольской шейный платокъ и такое прекрасное лицо, что она улыбнулась, покраснла и ушла.
Путешественникъ всталъ и швырнулъ на столъ газету. Онъ вынулъ перочинный ножикъ и началъ подчищать ногти. Но вдругъ онъ на минуту оставилъ это элегантное занятіе, и взоры его встртились съ широкополой шляпой мистера Дэля, смиренно лежавшей на стул, въ углу.
— Вы, кажется, изъ духовнаго званія? спросилъ путешественникъ, съ надмепной улыбкой.
Мистеръ Дэль снова приподнялся и поклонился, частію изъ вжливости, а частію для сохраненія своего достоинства. Это былъ такой поклонъ, которымъ какъ будто говорилось: ‘да, милостивый государь, я изъ духовнаго званія, и, какъ видите, мн не стыдно даже признаться въ томъ’.
— Далеко ли вы дете?
— Не очень.
— Въ коляск или въ фаэтон? Если въ коляск и если мы демъ по одной дорог, то пополамъ.
— Пополамъ?
— Да, я съ своей стороны буду платить дорожныя издержки и шоссейную пошлину.
— Вы очень добры, сэръ. Но я ду верхомъ.
Послднія слова мистеръ Дэль произнесъ съ величайшей гордостью.
— Верхомъ? Скажите пожалуста! Мн бы самому ни за что не догадаться: вы такъ не похожи на наздника! Куда же, вы сказали, вы отправляетесь?
— Я вовсе не говорилъ вамъ, куда я отправляюсь, отвчалъ мистеръ Дэль, весьма сухо, потому что чувствовалъ себя крайне оскорбленнымъ такимъ невжливымъ отзывомъ объ его наздничеств, и именно фразой: ‘вы такъ не похожи на наздника ‘.
— Понятно! сказалъ путешественникъ, захохотавъ.— По всему видно, что старый путешественникъ.
Мистеръ Дэль не сдлалъ на это никакого возраженія. Вмсто того онъ взялъ свою шляпу, сдлалъ поклонъ величественне предъидущаго и вышелъ изъ комнаты посмотрть, кончила ли его лошадь овесъ.
Животное давно уже кончило все, что ему было дано, а это все составляло нсколько горстей овса,— и черезъ нсколько минутъ мистеръ Дэль снова находился въ дорог. Онъ отъхалъ отъ постоялаго двора не дале трехъ миль, когда стукъ колесъ заставилъ его обернуться, и онъ увидлъ почтовую карету, которая мчалась во весь духъ по одному съ нимъ направленію, и изъ окна которой высовывалась пара человческихъ ногъ. Верховой конь, заслышавъ приближеніе кареты, началъ длать курбеты, и мистеръ Дэль весьма неясно увидлъ внутри кареты человческое лицо, принадлежавшее высунутой пар ногъ. Поровнявшись съ всадникомъ, прозжій быстро высунулъ голову, посмотрлъ, какъ мистеръ Дэль попрыгивалъ на сдл, и вскричалъ:
— Въ какомъ положеніи кожа?
‘Кожа!— разсуждалъ мистеръ Дэль самъ съ собою, когда лошадь его успокоилась.— Что онъ хотлъ этимъ выразить? Кожа! фи, какой грубый человкъ. Однако, я славно срзалъ его.’
Мистеръ Дэль, безъ дальнйшихъ приключеній, прибылъ въ Лэнсмеръ. Онъ остановился въ лучшей гостинниц, освжилъ себя обыкновеннымъ омовеніемъ и съ особеннымъ аппетитомъ слъ за бифстекъ и бутылку портвейна.
Отдавая справедливость мистеру Дэлю, мы должны сказать, что онъ былъ лучшій знатокъ физіономіи человка, чмъ лошади, такъ что посл перваго, но удовлетворительнаго взгляда на вжливаго, улыбающагося содержателя гостинницы, который убралъ со стола пустыя тарелки и вмсто ихъ поставилъ вино, онъ ршился вступить съ нимъ въ разговоръ.
— Скажите, пожалуста, милордъ теперь у себя въ помсть?
— Нтъ, сэръ, отвчалъ содержатель гостинницы: — милордъ и милэди отправились въ Лондонъ — повидаться съ лордомъ л’Эстренджемъ.
— Съ лордомъ л’Эстренджемъ! Да разв онъ въ Англіи?
— Кажется, въ Англіи, сэръ, по крайней мр я такъ слышалъ. Мы вдь теперь почти никогда его не видимъ. Я помню его, когда онъ былъ прекраснымъ молодымъ человкомъ, или, врне сказать, юношей. Каждый изъ насъ души не слышалъ въ немъ и не мене того гордился имъ. Но ужь зато какія и проказы творилъ онъ, это удивительно! Мы все думали, что онъ будетъ современемъ депутатомъ отъ нашего мстечка, но, къ сожалнію, онъ ухалъ отсюда въ чужіе края. Надобно вамъ замтить, сэръ, что я принадлежу къ партіи ‘синихъ’, какъ слдуетъ всякому добропорядочному человку. Вс ‘синіе’ всегда съ удовольствіемъ посщаютъ мою гостинницу, которая, мимоходомъ сказать, носитъ названіе ‘Лэнсмерскій Гербъ’. Гостинницу ‘Кабанъ’ посщаютъ люди самаго низкаго сословія, прибавилъ трактирщикъ, съ видомъ невыразимаго отвращенія.— Надюсь, сэръ, что вамъ нравится это винцо?
— Вино прекрасное и, кажется, весьма старое.
— Вотъ ужь осьмнадцать лтъ, какъ оно разлито по бутылкамъ. У меня былъ цлый боченокъ во время выборовъ въ депутаты Дашмора и Эджертона. Этого винца осталось у меня весьма немного, и я никому не подаю его, кром старинныхъ друзей, какъ, напримръ… извините, сэръ, хотя вы и пополнли немного и сдлались гораздо солидне, но мн кажется, что я имлъ удовольствіе видть васъ прежде.
— Ваша правда, смю сказать, хотя я былъ изъ числа самыхъ рдкихъ постителей вашей гостинницы.
— Значитъ вы мистеръ Дэль? Я такъ и подумалъ, лишь только вошли вы въ столовую. Надюсь, сэръ, что супруга ваша въ добромъ здоровь, а также и достопочтеннйшій сквайръ — прекраснйшій человкъ, смю сказать!… не было бы никакой ошибки съ его стороны, еслибъ Эджертонъ поступилъ, какъ требовала того справедливость. Съ тхъ поръ мы совсмъ не видимъ его, то есть мистера Эджертона. Впрочемъ, въ томъ, что онъ чуждается насъ, еще нтъ ничего удивительнаго, но сынъ милорда, который выросъ на нашихъ глазахъ, ну, такъ ужь извините, ему-то гршно,— право, гршно,— позабыть насъ совсмъ!
Мистеръ Дэль не отвтилъ на это ни слова. Содержатель гостинницы хотлъ уже удалиться, когда мистеръ Дэль налилъ еще рюмку портвейну и сказалъ:
— Въ вашемъ приход, должно быть, много случилось перемнъ. Скажите, мистеръ Морганъ, здшній врачъ, все еще здсь?
— О, нтъ, сэръ: его уже давно здсь нтъ. Вслдъ за вашимъ отъздомъ онъ получилъ дипломъ, сдлался настоящимъ докторомъ и имлъ преотмнную практику, какъ вдругъ ему вздумалось лечить больныхъ своихъ по новому, у насъ совсмъ неслыханному способу, который называется гомео…. гоме…. что-то вотъ въ этомъ род — такое трудное названіе….
— Гомеопатія….
— Такъ точно, сэръ! Черезъ нее онъ лишился здшней практики и отправился въ Лондонъ. Съ тхъ поръ я ничего о немъ не слышалъ.
— А что, Эвенели все еще поддерживаютъ свой старый домъ?
— О, да! и прекрасно живутъ. Джонъ по прежнему всегда нездоровъ, хотя изрдка и навщаетъ любимый трактиръ свой ‘Странные Ребята’ и выпиваетъ стаканчикъ грогу, но ужь оттуда безъ жены ни на шагъ. Она всегда приходитъ попозже вечеркомъ и уводитъ его домой: боится, бдняжка, чтобы одинъ чего не напроказилъ.
— А мистриссъ Эвенель все такая же, какъ и прежде?
— Мн кажется, сэръ, сказала трактирщикъ, съ лукавой улыбкой: — ныньче она держитъ голову немножко повыше. Впрочемъ, это и прежде водилось за ней,— но все не то, что ныньче.
— Да, это женщина весьма, почтенная, сказалъ мистеръ Дэль, голосомъ, въ которомъ обнаруживался легкій упрекъ.
— Безъ всякаго сомннія, сэръ! Вслдствіе этого-то она и смотритъ на нашего брата свысока.
— Я полагаю, двое дтей Эвенеля также живы: дочь, которая вышла за Марка Ферфильда, и сынъ, который отправился въ Америку.
— Онъ уже усплъ разбогатть тамъ и воротиться домой.
— Въ самомъ дл? пріятно слышать объ этомъ. Вроятно, онъ здсь и поселился?
— О, нтъ, сэръ! Я слышалъ, что онъ купилъ имнье, гд-то далеко отсюда. Впрочемъ, онъ довольно часто прізжаетъ сюда — повидаться съ родителями, такъ по крайней мр говорилъ мн Джонъ. Самъ я ни разу еще не видлъ его, да, я думаю, и Дикъ не иметъ особеннаго расположенія видться съ людьми, которые помнятъ, какъ онъ игралъ съ уличными ребятишками..
— Въ этомъ ничего нтъ предосудительнаго, отвчалъ мистеръ Дэль, съ самодовольной улыбкой: — но онъ навщаетъ своихъ родителей, слдовательно онъ добрый сынъ,— не такъ ли?
— Ахъ, помилуйте! я ничего не имю сказать противъ него. До отъзда въ Америку Дикъ былъ сумасбродный малый. Я никогда не думалъ, что онъ вернется оттуда съ богатствомъ. Впрочемъ, вс Эвенели люди неглупые. Помните ли вы бдную Нору — Лэнсмерскую Розу, какъ обыкновенно называли ее? Ахъ, нтъ! вамъ нельзя помнить ее: мн кажется, она отправилась въ Лондонъ, когда уже васъ не было здсь.
— Гм! произнесъ мистеръ Дэль довольно сухо, какъ будто вовсе не обращая вниманія на слова трактирщика.— Теперь вы можете убирать со стола. Скоро стемнетъ, и потому я отправлюсь немного прогуляться.
— Позвольте, сэръ: я сейчасъ подамъ вамъ хорошенькую торту.
— Благодарю васъ: я кончилъ мой обдъ.
Мистеръ Дэль надлъ шляпу и вышелъ на улицу. Онъ осматривалъ дома съ тмъ грустнымъ и напряженнымъ вниманіемъ, съ которымъ мы, достигнувъ возмужалаго возраста, посщаемъ сцены, тсно связанныя съ нашей юностію, когда насъ изумляетъ открытіе слишкомъ малой или слишкомъ большой перемны, и когда мы припоминаемъ все, что такъ сильно привязывало насъ къ этому мсту, и что производило нкогда въ душ нашей волненіе. Длинная главная улица, по которой мистеръ Дэль медленно проходилъ теперь, начинала измнять свой шумный характеръ и въ отдаленномъ конц сливалась съ большой почтовой дорогой. Дома, съ лвой стороны, примыкали къ старинной, поросшей мхомъ, оград Лэнсмерскаго парка, на правой — хотя и стояли дома, но они отдлялись другъ отъ друга садами и принимали видъ плнительныхъ сельскихъ домиковъ,— домиковъ, такъ охотно избираемыхъ купцами, прекратившими свои торговыя дла, и ихъ вдовами, старыми двами и отставными офицерами, чтобъ проводить въ нихъ вечеръ своей жизни.
Мистеръ Дэль глядлъ на эти дома съ вниманіемъ человка, пробуждающаго свою память, и наконецъ остановился передъ однимъ изъ нихъ, почти крайнимъ на улиц и который обращенъ былъ къ широкой лужайк, прилегавшей къ маленькому домику, въ которомъ помщался привратникъ Лэнсмерскаго парка. Вблизи этого домика стоялъ старый подстриженный дубъ, въ густыхъ втвяхъ котораго раздавались нестройные звуки пискливыхъ голосовъ: это былъ крикъ голодныхъ воронятъ, ожидавшихъ возвращенія запоздалой матки. Мистеръ Дэль остановился на минуту и потомъ, ускоривъ шаги, прошелъ сквозь садикъ и постучался въ двери. Боковая комната дома, въ которую постучался мистеръ Дэль, была освщена, и онъ увидлъ въ окно неопредленныя тни трехъ фигуръ. Неожиданный стукъ произвелъ волненіе между фигурами, одна изъ нихъ встала и исчезла. Спустя минуту, на порог уличныхъ дверей показалась весьма нарядная, пожилыхъ лтъ служанка и довольно сердито спросила постителя, что ему нужно.
— Мн нужно видть мистера и мистриссъ Эвенель. Скажи, что я издалека пріхалъ повидаться съ ними, и передай имъ эту карточку.
Служанка взяла карточку и вполовину притворила дверь. Прошло по крайней мр три минуты прежде, чмъ она снова показалась.
— Мистриссъ Эвенель говоритъ, что теперь уже поздно. Впрочемъ, пожалуйте.
Мистеръ Дэль принялъ это очень нерадушное приглашеніе, прошелъ черезъ небольшой залъ и явился въ гостиной.
Старикъ Джонъ Эвенель, человкъ пріятной наружности и, по видимому, слегка пораженный параличемь, медленно приподнялся въ своемъ кресл. Мистриссъ Эвенель, въ чистомъ, накрахмаленномъ чепц и дымчатомъ плать, въ которомъ каждая складка говорила о важности и степенности особы, носившей его, бросивъ на мистера Дэля холодный, недоврчивый взглядъ, сказала:
— Вы длаете намъ большую честь своимъ посщеніемъ: прошу покорно садиться! Вы, кажется, пожаловали къ намъ по какому-то длу?
— Именно по тому, о которомъ я увдомлялъ васъ письмомъ.
Эти слова относились не къ мистриссъ, но къ мистеру Эвенелю.
— Мой мужъ очень нездоровъ.
— Бдное созданіе! сказалъ Джонъ слабымъ голосомъ и какъ будто выражая состраданіе къ самому себ.—Теперь я уже совсмъ не то, что бывалъ прежде. Впрочемъ, сэръ, вроятно, вы писали мн насчетъ предстоящихъ выборовъ.
— Совсмъ нтъ, Джонъ! ты ничего не знаешь, возразила мистриссъ Эвенель, взявъ мужа подъ руку.— Поди-ка лучше прилягъ немного, а я между тмъ переговорю съ джентльменомъ.
— Я еще до сихъ поръ принадлежу къ партіи ‘синихъ’, сказалъ бдный Джонъ: — но все уже не то, что было прежде,— и, склонясь на руку жены своей, онъ тихо побрелъ въ другую комнату.
На порог онъ повернулся къ мистеру Дэлю и съ величайшей учтивостью сказалъ:
— Впрочемъ, сэръ, душой я готовъ сдлать для васъ все, что вамъ угодно.
Положеніе старика тронуло мистера Дэля. Онъ помнилъ время, когда Джонъ Эвенель былъ самымъ виднымъ, самымъ дятельнымъ и самымъ веселымъ человкомъ въ Лэнсмер, самымъ непоколебимымъ приверженцемъ партіи ‘синихъ’ во время выборовъ.
Черезъ нсколько минутъ мистриссъ Эвенель возвратилась въ гостиную. Занявъ кресло въ нкоторомъ разстояніи отъ гостя и положивъ одну руку на ручку кресла, а другой расправляя жосткія складки своего жосткаго платья, она сказала:
— Что же вы скажете, сэръ?
Въ этомъ ‘что же вы скажете?’ отзывалось что-то зловщее, вызывающее на борьбу. Проницательный, Дэль принялъ этотъ вызовъ съ обыкновеннымъ хладнокровіемъ. Онъ придвинулъ свое кресло къ креслу мистриссъ Эвенель и, взявъ ее за руки, сказалъ ршительнымъ тономъ:
— Я буду говорить такъ, какъ другъ долженъ говорить своему другу.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА XXX.

Разговоръ мистера Дэля съ мистриссъ Эвенель продолжался боле четверти часа, но, по видимому, Дэль очень мало приблизился къ цли своей дипломатической поздки, потому что, медленно надвая перчатки, онъ говорилъ:
— Мн очень прискорбно думать, мистриссъ Эвенель, что сердце ваше могло затвердть до такой степени — да, да! вы извините меня: я по призванію своему долженъ говорить суровыя истины. Вы не можете сказать, что я не сохранилъ вашей тайны, но, вмст съ тмъ, не угодно ли вамъ припомнить, что я предоставилъ себ право соблюдать молчаніе исключительно съ той цлью, чтобъ мн позволено было дйствовать впослдствіи, какъ мн заблагоразсудится, для пользы мальчика. На этому-то основаніи, вы и общали мн устроить его будущность, какъ только достигнетъ онъ совершеннолтія, и теперь уклоняетесь отъ этого общанія.
— Я вамъ, кажется, ясно сказала, что и теперь беру на себя устроить его будущность. Я говорю, что вы можете отдать его въ ученье въ какой нибудь отдаленный городъ, а мы между тмъ приготовимъ ему хорошую лавку и отдадимъ ее въ полное его распоряженіе. Чего же вы хотите еще отъ насъ,— отъ людей, которые сами содержали лавку? Извините, сэръ, съ вашей стороны было бы весьма неблагоразумно требовать большаго.
— Мой добрый другъ, сказалъ мистеръ Дэль: — въ настоящее время я прошу у васъ только одного — чтобъ вы увидлись съ нимъ, приласкали его, послушали, какъ онъ говоритъ, и потомъ сдлали о немъ свое собственное заключеніе. У насъ должна быть одна общая цль въ этомъ дл, и именно, чтобъ внукъ вашъ сдлалъ хорошую каррьеру въ жизни и отвтилъ вамъ своею благодарностью. Но я не ручаюсь за успхъ въ этомъ, если мы сдлаемъ изъ него мелочного лавочника.
— Такъ неужели Джжнъ Ферфильдъ, у которой мужъ былъ простымъ плотникомъ, научила его презирать это ремесло? воскликнула мистриссъ Эвенелъ, съ гнвомъ.
— Сохрани Богъ! намъ небезъизвстно, что многіе знаменитые люди нашего отечества были сыновьями лавочниковъ. Но скажите, неужли должно ставить имъ въ вину или въ вину ихъ родителямъ, если таланты возвышаютъ ихъ? Англія не была бы Англіей, если бы каждому изъ британцевъ пришлось остановиться на томъ, съ чего началъ отецъ.
— Славно! проговорилъ, или, лучше сказать, простоналъ чей-то голосъ, котораго не слышали ни мистриссъ Эвенель, ни мистеръ Дэль.
— Все это прекрасно, сказала мистриссъ Эвенель, отрывисто.— Но послать такого мальчика въ университетъ…. скажите на милость, откуда взять средства для этого?
— Послушайте, мистриссъ Эвенель, ласковымъ тономъ сказалъ мистеръ Дэль: — чтобъ помстить его въ одну изъ кэмбриджскихъ коллегій, будетъ стоить не Богъ знаетъ какихъ издержекъ. Если вы согласитесь платить половину, другую половину я беру на себя: у меня нтъ дтей, слдовательно мн можно будетъ удлить такую бездлицу.
— Съ вашей стороны это весьма великодушно, сэръ, отвчала мистриссъ Эвенель, нсколько тронутая предложеніемъ Дэля, но все еще не обнаруживая расположенія устроить мальчика по предлагаемому плану.— Но я полагаю, что этимъ не кончатся наши попеченія.
— Поступивъ въ Кэмбриджъ, продолжалъ мистеръ Дэль, увлекаясь предметомъ: — въ Кэмбриджъ… гд главне всего обращаютъ вниманіе на науки математическія, то есть такія науки, въ которыхъ мальчикъ обнаружилъ уже обширныя способности, я увренъ, что онъ въ скоромъ времени отличится,— отличившись въ этомъ, онъ получитъ степень, то есть такое университетское, званіе, которое доставитъ ему средства обезпечить свое существованіе до тхъ поръ, пока онъ не сдлаетъ каррьеры. Согласитесь же, мистриссъ Эвенель, вдь вамъ это ровно ничего не будетъ стоить: изъ числа близкихъ родственниковъ у васъ ни души нтъ такихъ, которые бы требовали вашей помощи. Вашъ сынъ, какъ я слышалъ, весьма счастливъ.
— Сэръ! возразила мистриссъ Эвенель, прерывая: — разв потому, что сынъ нашъ Ричардъ составляетъ нашу гордость, что онъ добрый сынъ, и что онъ иметъ теперь свое собственное независимое состояніе,— разв поэтому мы должны лишить его того, что располагали оставить ему, и отдать это все мальчику, котораго мы вовсе не знаемъ, и который, вопреки вашимъ увреніямъ, быть можетъ, еще отплатитъ намъ неблагодарностью?
— Почему это такъ? не думаю.
— Почему! вскричала мистриссъ Эвенель, съ досадою: — почему! вамъ извстно, почему. Нтъ, ни за что не хочу допустить его до возвышенія въ жизни! Не хочу, чтобы меня на каждомъ шагу разспрашивали о немъ. Мн кажется, весьма нехорошо внушать простому ребенку такія высокія о себ понятія, и не думаю, чтобы даже дочь моя Ферфильдъ пожелала этого. А что касается того, чтобы просить меня ограбить Ричарда и вывести въ люди мальчишку, который былъ садовникомъ, землепашцемъ или чмъ-то въ этомъ род,— вывести его въ люди на позоръ джентльмену, который держитъ свой экипажъ, какъ, напримръ, сынъ мой Ричардъ,— позвольте вамъ сказать, что я ршительно на это не согласна! Я не хочу ничего подобнаго, и за тмъ всему длу конецъ.
Въ теченіе двухъ или трехъ послднихъ минутъ, и какъ разъ передъ тмъ, когда послышалось въ комнат: ‘Славно!’, которымъ одобрялось мнніе Дэля о британской націи, дверь, ведущая во внутренніе покои, оставалась полу-раскрытою, но этого обстоятельства разговаривавшіе не замтили. Когда же мистриссъ Эвенель выразила свою ршительность, дверь внезапно отворилась, и въ комнату вошелъ путешественникъ, съ которымъ мистеръ Дэль встртился на постояломъ двор.
— Нтъ, извините, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Дэлю: — этимъ дло не кончилось. Вы говорили, сэръ, что этотъ мальчикъ очень уменъ?
— Ричардъ, ты насъ подслушивалъ! воскликнула мистриссъ Эвенель.
— Да, въ теченіе двухъ-трехъ послднихъ минутъ.
— Что же ты слышалъ?
— Слышалъ, что этотъ достопочтенный джентльменъ такого прекраснаго мннія о сын сестры моей, что даже предлагаетъ половину издержки за воспитаніе его въ университет. Милостивый государь, я вамъ премного обязанъ, и вотъ вамъ рука моя, если только вы не погнушаетесь взяться за нее.
Мистеръ Дэль, приведенный въ восторгъ такимъ внезапнымъ оборотомъ дла, вскочилъ со стула и, бросивъ на мистриссъ Эвенель торжествующій взглядъ, обими руками и со всею искренностію сжалъ руку Ричарда.
— Знаете ли что, сэръ, сказалъ Ричардъ: — потрудитесь надть вашу шляпу, мы вмст прогуляемся съ вами и поговоримъ объ этомъ дльнымъ образомъ. Вдь женщины не понимаютъ дла, и совтую вамъ никогда не говорить съ ними о чемъ-нибудь дльномъ.
Вмст съ этимъ Ричардъ вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, выбралъ сигару, зажегъ ее на свч и вышелъ въ залу.
Мистриссъ Эвенель схватила мистера Дэля за руку.
— Сэръ, сказала она: — будьте осторожне въ вашемъ разговор съ Ричардомъ. Не забудьте вашего общанія.
— А разв ему не все извстно?
— Ему? ему ровно ничего неизвстно, кром того разв, что онъ усплъ подслушать. Я уврена, что вы, какъ джентльменъ, не измните вашему слову.
— Мое слово условное, но во всякомъ случа общаю вамъ хранить молчаніе и не нарушить даннаго слова безъ уважительной на то причины. Надюсь, что мистеръ Ричардъ Эвенель избавитъ меня отъ необходимости сдлаться въ глазахъ вашихъ измнникомъ.
— Скоро ли вы пойдете, сэръ? вскричалъ Ричардъ, отпирая уличную дверь.
Мистеръ Дэль присоединился къ Ричарду уже на улиц. Ночь была прекрасная, мсяцъ свтилъ ярко, воздухъ былъ свжъ и чистъ.
— Неужели, сказалъ Ричардъ, задумчиво: — бдная Джэнъ, которая всегда была какой-то горемыкой въ нашемъ семейств, съумла такъ прекрасно поднять своего сына? и неужели мальчикъ въ самомъ дл того-э? Неужели онъ можетъ отличиться въ коллегіи?
— Я увренъ въ этомъ, отвчалъ мистеръ Дэль, просовывая руку подъ руку Ричарда, который нарочно согнулъ ее для этой цли.
— Хотлось бы мн увидть его, сказалъ Ричардъ: — очень бы хотлось. Ну, что, скажите, иметъ ли онъ хоть манеру порядочнаго человка, или онъ похожъ на деревенскаго парня?
— Могу уврить васъ, что разговоръ его такъ уменъ и приличенъ и обращеніе его такъ скромно и деликатно, что, право, иной богатый джентльменъ сталъ бы гордиться подобнымъ сыномъ.
— Странно, замтилъ Ричардъ: — какая разница бываетъ въ членахъ одного и того же семейства. Вотъ хоть бы Джэнъ, которая не уметъ ни читать, ни писать, только и годилась быть женой какого нибудь мастерового, она не имла ни малйшаго понятія о томъ, что выше ея положенія въ свтъ, и потомъ, когда я вспоминаю о бдной сестр моей Нор… вы не поврите, сэръ, эта сестра была во всхъ отношеніяхъ прекраснйшее созданіе въ цломъ мір, даже еще въ самомъ раннемъ дтскомъ возраст, по крайней мр она была не боле какъ ребенокъ, когда я отправлялся въ Америку. И часто, прокладывая себ, дорогу въ жизни, очень часто говаривалъ я самъ себ: ‘моя маленькая Нора современемъ будетъ настоящая лэди!’ Бдняжка! не удалось мн увидть ее: она умерла въ самомъ цвт своихъ лтъ.
Голосъ Ричарда дрожалъ. Мистеръ Дэль крпко прижалъ его руку къ себ.
— Ничто такъ не улучшаетъ насъ, какъ воспитаніе, сказалъ онъ, посл нкотораго молчанія.— Я полагаю, что ваша сестра Нора получила большое образованіе и умла воспользоваться этимъ: то же самое можно сказать и о вашемъ племянник.
— Посмотримъ, посмотримъ, сказалъ Ричардъ, сильно топнувъ ногой о тротуаръ: — и если онъ понравится мн, то я постараюсь замнить ему мсто отца. Замтьте, мистеръ…. какъ васъ зовутъ, сэръ?
— Дэль.
— Замтьте, мистеръ Дэль, вдь я человкъ холостой. Можетъ статься, я женюсь, а можетъ быть, и нтъ. Впрочемъ, мн не хочется остаться, какъ говорится, на всю жизнь бобылемъ! Если удастся мн съискать знатную лэди, то почему и не такъ! Впрочемъ, это еще впереди, а до того времени мн бы пріятно было имть племянника, котораго бы мн нестыдно было показывать порядочнымъ людямъ. Извольте видть, сэръ, я человкъ новый, я, такъ сказать, строитель моего богатства и счастія, и хотя я усплъ-таки пособрать кое-что по части умственнаго образованія — какимъ образомъ, ужь того я не знаю,— вроятно, въ то время, какъ я карабкался на лстницу, достигая счастія,— но при всемъ томъ, возвратясь въ отечество, я вижу ясно, что для здшнихъ лэди я вовсе не пара, а почему? потому что не умю показать себя въ гостиныхъ такъ хорошо, какъ бы хотлось мн. Я могъ бы сдлаться членомъ Парламента, еслибъ захотлъ, но тогда, пожалуй, чего добраго, я былъ бы посмшищемъ для другихъ. Принимая все это въ разсчетъ, еслибъ я могъ пріобрсть младшаго товарища, который принялъ бы на себя вс занятія по части учтивости и свтскаго обращенія, который показывалъ бы только товаръ, то я полагаю, что домъ Эвенеля и Комп. оказалъ бы немаловажную честь британцамъ. Понимаете ли вы меня?
— Совершенно понимаю, отвчалъ мистеръ Дэль, сохраняя серьёзный видъ, но въ душ онъ смялся.
— Теперь вотъ еще что я долженъ сказать вамъ, продолжалъ новый человкъ: — я нисколько не стыжусь того, что возвысился въ жизни моими собственными заслугами, и не скрываю прежняго своего положенія. Въ дом своемъ я часто люблю говорить своимъ гостямъ: я пріхалъ въ Нью-Йоркъ съ десятью фунтами стерлинговъ,— и вотъ теперь, видите, что я такое. Несмотря на богатство, которымъ я обладаю, я не могу жить вмст съ родителями. Люди примутъ васъ къ себ со всми вашими недостатками, если вы богаты, но нельзя же навязывать имъ въ придачу къ этимъ недостаткамъ и ваше семейство. Поэтому, если я не хочу, чтобы отецъ мой и мать, которыхъ я люблю боле всего на свт, сидли за моимъ столомъ и мои лакеи стояли бы за ихъ стульями, то и подавно не хочу видть въ своемъ дом сестру Джэнъ. Я помню ее очень хорошо и не думаю, чтобы съ лтами она сдлалась благовоспитанне. И потому прошу васъ покорнйше, не совтуйте ей прізжать ко мн: этого не должно быть ни подъ какимъ видомъ. Вы не говорите ей ни слова обо мн. Но пришлите ея сына къ ддушк, а я его уже тамъ осмотрю…. понимаете?
— Понимаю, но согласитесь, что трудно будетъ разлучить ее съ сыномъ.
— Пустяки! вс дти должны разлучаться съ своими родителями, когда они намрены вступить въ свтъ. Итакъ, это ршено! Теперь вотъ что вы скажите мн. Я знаю, что старики частенько таки журили сестру мою Джэнъ, то есть ее журила мать моя: отъ отца мы ни разу не слышали и грубаго слова. Быть можетъ, въ этомъ отношеніи она поступала съ Джэнъ не совсмъ-то справедливо. Впрочемъ, нельзя и винить ее въ томъ. Вотъ почему это случилось. Когда отецъ мой и мать держали лавку на Большой Улиц, насъ была тогда большая семья, и каждому изъ насъ назначено было свое занятіе, а такъ какъ Джэнъ была расторопне и смышлене всхъ насъ, то на ея долю доставалось работы больше всхъ, такъ что вскор отдали ее въ чужое мсто, и ей, бдняжк, некогда было и подумать объ ученьи. Впослдствіи отецъ мой пріобрлъ большое расположеніе лорда Лэнсмера, и именно по случаю выборовъ, въ которыхъ онъ горой стоялъ за ‘синихъ’. Въ то время родилась Нора, и милэди была ея крестной матерью. Большая часть братьевъ моихъ и сестеръ умерли, и отецъ ршился оставить торговлю. Когда взяли Джэнъ домой, то она была такая простенькая, такая неотесанная, что мать моя не могла не замтить сильнаго контраста между нею и Норой. Конечно, такъ и должно случиться, потому что Джэнъ родилась въ то время, когда родители мои считались ни боле, ни мене, какъ бдными лавочниками, а Нора выросла въ то время, когда они разбогатли, оставили торговлю и жили на джентльменскую ногу: разница тутъ очевидна. Моя мать смотрла на Джэнъ какъ на чужое дтище. Впрочемъ, въ этомъ много виновата и сама Джэнъ: мать помирилась бы съ ней, еслибъ она вышла замужъ за нашего сосда, богатаго купца, торговавшаго краснымъ товаромъ, такъ вдь нтъ, не послушалась и вышла за Марка Ферфильда, простого плотника. Знаете, родители больше всего любятъ тхъ дтей, которыя лучше успваютъ въ жизни. Это и весьма натурально. Вотъ, напримръ, хоть про себя сказать, они и вниманія не обращали на меня до тхъ поръ, пока я не пріхалъ изъ Америки. Однако, возвратимся къ Джэнъ: я думаю, они совсмъ позабыли ее, бдную. Скажите, по крайней мр, какъ она поживаетъ?
— Живетъ трудами, бдно, но не жалуется на судьбу.
— Сдлайте одолженіе, передайте ей это.
И Ричардъ вынулъ изъ бумажника билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.
— Вы можете сказать ей, что это прислали старики, или что это подарокъ отъ Дика, но отнюдь не говорите, что я воротился изъ Америки.
— Мой добрый сэръ, сказалъ мистеръ Дэль: — я боле и боле начинаю благодарить случай, который познакомилъ насъ. Съ вашей стороны это весьма щедрый подарокъ, но, мн кажется, всего лучше послать бы его черезъ вашу матушку. Хотя я ни подъ какимъ видомъ не хочу измнить той довренности, которую вы возлагаете на меня, но согласитесь, что если мистриссъ Ферфильдъ будетъ разспрашивать меня о своемъ брат, то я ршительно не найдусь, что отвтить ей. Кром одной мн не приводилось хранить тайнъ, и я надюсь, что меня избавятъ отъ другой. Скрывать тайну, по моему мннію, почти то же самое, что лгать.
— Стало быть, у васъ есть тайна? сказалъ Ричардъ, взявъ назадъ билетъ.
Быть можетъ, въ Америк онъ научился быть очень любознательнымъ.
— Скажите, что же эта за тайна? продолжалъ онъ, довольно настоятельно.
— Если я скажу вамъ ее, отвчалъ мистеръ Дэль, съ принужденнымъ смхомъ: — тогда она не будетъ уже тайной.
— А, понимаю! вы хотите сказать, что мы въ Англіи…. Какъ угодно! Быть можетъ, откровенность моя покажется вамъ странною, но знаете ли, что мн понравился вашъ взглядъ при первой встрч нашей на постояломъ двор? Впрочемъ, и въ васъ я замтилъ одно качество, которое, признаюсь, не слишкомъ жалую, и именно то, которое называется у насъ британскою гордостью.
Мистеръ Дэль не хотлъ возражать на это замчаніе. Имя въ виду одну только пользу Ленни Ферфильда, онъ не хотлъ защищать себя, опасаясь повредить длу, получившему такой прекрасный оборотъ.
Между тмъ Ленни Ферфильдъ, вовсе не помышляя о перемн, которую мистеръ Дэль своими переговорами намревался произвесть въ судьб его, наслаждался первою двственною прелестію славы. Въ главномъ город округа, согласно съ требованіемъ вка и быстро распространившимся по всей Англіи обыкновеніемъ, основано было механическое общество, и нкоторые изъ почтенныхъ членовъ, боле другихъ занимавшіеся развитіемъ этого провинціальнаго Атенеума, назначили призъ за лучшее разсужденіе о ‘Распространеніи познанія’, предмет, если хотите, весьма обыкновенномъ, но о которомъ, по мннію особъ, назначавшихъ призъ, трудно было сказать что нибудь особенное. Призъ достался Леонарду Ферфильду. Его разсужденіе удостоилось похвалы отъ цлаго общества, оно было напечатано на счетъ общества и награждено серебряной медалью, изображающей Аполлона, возлагающаго лавровый внокъ на Заслугу. Въ заключеніе всего окружная газета провозгласила, что Британія произвела новое чудо въ особ самоучки-садовника.
На механическіе проэкты Деонарда обращено было особенное вниманіе. Сквайръ, ревностный поборникъ всякаго рода нововведеній и улучшеніи, пригласилъ инженера осмотрть систему орошенія полей, и инженеръ былъ пораженъ простотою средствъ, которыми устранялось весьма важное техническое затрудненіе. Ближайшіе фермеры называли Деонарда ‘мистеромъ Ферфильдомъ’ и приглашали его навщать ихъ дома, когда вздумается. Мистеръ Стирнъ, встрчаясь съ нимъ на большой дорог, прикасался къ шляп и вмст съ тмъ выражалъ надежду, что ‘мистеръ Ферфильдъ не помнитъ зла.’ Все это были первые и самые сладкіе плоды славы, и если Леонарду суждено сдлаться великимъ человкомъ, то послдующіе плоды его славы не будутъ уже имть такой сладости. Этотъ-то успхъ и заставилъ мистера Дэля принять ршительныя мры къ устройству будущности Леонарда, первый приступъ къ которымъ ознаменованъ былъ вышеприведенной, давно-задуманной поздкой. Въ теченіе послднихъ двухъ лтъ мистеръ Дэль возобновилъ свои дружескія посщенія вдовы и мальчика, съ безпредльной надеждой и величайшей боязнію замчалъ онъ быстрое развитіе ума, выступавшаго теперь изъ среды обыкновенныхъ умовъ, окружавшихъ его, смлымъ, ни въ чемъ негармонирующимъ съ ними рельефомъ.
Былъ вечеръ, когда мистеръ Дэль, возвратясь изъ путешествія, медленно шелъ по дорог въ казино. Передъ уходомъ изъ дому, онъ положилъ въ карманъ разсужденіе Леонарда Ферфильда, удостоенное награды. Онъ чувствовалъ, что нельзя было выпустить молодого человка въ свтъ безъ приготовительной лекціи, и намревался наказать бдную Заслугу тмъ же самымъ лавровымъ внкомъ, который она получила отъ Аполлона. Впрочемъ, въ этомъ отношеніи онъ крайне нуждался въ помощи Риккабокка, или, врне сказать, онъ боялся, что если ему не удастся склонить на свою сторону Риккабокка, то философъ разрушитъ вс его планы и дйствія.

ГЛАВА XXXI.

Изъ за втвей померанцевыхъ деревьевъ долетали нжные звуки до слуха мистера Дэля, въ то время, какъ онъ медленно поднимался по отлогому косогору, подходившему къ самому дому Риккабокка. Съ каждымъ шагомъ они становились для слуха явственне, нжне, плнительне. Мистеръ Дэль остановился. Онъ началъ вслушиваться, и до него ясно долетли слова Ave Maria. Віоланта пла свой вечерній гимнъ, и мистеръ Дэль не тронулся съ мста, пока голосъ Віоланты не умолкъ посреди безмолвія наступившаго вечера. Достигнувъ террасы, мистеръ Дэль засталъ все семейство Риккабокка подъ тентомъ. Мистриссъ Риккабокка что-то вязала. Синьоръ Риккабокка сидлъ со сложенными на груди руками, книга, которую онъ читалъ передъ тмъ за нсколько минутъ, упала на землю, и черные глаза его были спокойны и задумчивы. Окончивъ гимнь, Віоланта сла на землю между отцомъ и мачихой, ея головка склонилась на колни мачихи, а рука покоилась на колн отца, ея взоры съ нжностію устремлены были на лицо Риккабокка.
— Добрый вечеръ, сказалъ мистеръ Дэль.
Віоланта тихонько подкралась къ мистеру Дэлю и, заставивъ его наклониться такъ, что ухо его почти касалось ея губокъ, прошептала:
— Пожалуста, поговорите о чемъ нибудь съ папа, развеселите его. Посмотрите, какой онъ печальный.
Сказавъ это, она удалилась отъ него и, по видимому, занялась поливкою цвтовъ, разставленныхъ вокругъ бесдки, на самомъ же дл внимательно смотрла на отца, и при этомъ въ свтлыхъ глазкахъ ея искрились слезы.
— Что съ вами, мой добрый другъ? съ участіемъ спросилъ мистеръ Дэль, положивъ руку на плечо итальянца.— Мистриссъ Риккабокка, вы не должны доводить его до унынія.
— Я обнаружилъ бы величайшую непризнательность къ ней, еслибъ ршился подтвердить ваши слова, мистеръ Дэль, сказалъ бдный итальянецъ, стараясь выказать все свое уваженіе къ прекрасному полу.
Другая жена, которая ставитъ себ въ упрекъ, если мужъ ея находится въ непріятномъ расположеніи духа, отвернулась бы съ пренебреженіемъ отъ такой фразы, скоре вычурной, чмъ чистосердечной, и, пожалуй, еще вывела бы изъ этого ссору, но мистриссъ Риккабокка взяла протянутую руку мужа со всею нжностью любящей жены и весьма наивно сказала:
— Это происходитъ оттого, мистеръ Дэль, что я сама очень скучна, мало того: я очень глупа. И не знаю, почему я не замчала за собой этого недостатка до замужства.— Я очень рада вашему приходу. Вы можете начать какой нибудь ученый разговоръ, и тогда мужъ мой забудетъ о своемъ….
— О чемъ же это о своемъ? спросилъ Риккабокка съ любопытствомъ.
— О своемъ отечеств. Неужели вы думаете, что я не умю иногда читать ваши мысли?
— Напротивъ, весьма часто. Только на этотъ разъ вы, врно, не умли прочитать ихъ. Языкъ прикасается къ больному зубу, но самый лучшій дантистъ не узнаетъ этого зуба до тхъ поръ, пока ротъ не будетъ открытъ. Basta! Нельзя ли вамъ предложить вина, мистеръ Дэль? оно у насъ самое чистое.
— Благодарю васъ. Я лучше выпилъ бы чаю.
Мистриссъ Риккабокка, весьма довольная случаемъ находиться въ своей стихіи, немедленно встала и ушла въ комнаты приготовить нашъ національный напитокъ. Мистеръ Дэль занялъ ея стулъ.
— Такъ вы опять начинаете унывать? сказалъ онъ.— Не стыдно ли вамъ! По моему, если есть въ мір что нибудь привлекательное, къ чему мы должны постоянно стремиться, такъ это веселое расположеніе духа.
— Не спорю, возразилъ Риккабокка, съ тяжелымъ вздохомъ.— А знаете ли вы слова какого-то грека, на котораго, мн кажется, очень часто ссылается вашъ любимецъ Сенека, что мудрый человкъ уноситъ съ собой частицу родной земли на подошвахъ своихъ ногъ, но ему не унести съ собой солнечныхъ лучей своего отечества?
— Извините, синьоръ Риккабокка, а я вотъ что скажу вамъ на это, замтилъ мистеръ Дэль довольно сухо: — вы тмъ сильне чувствовали бы счастіе, чмъ мене уважали бы свою философію.
— Cospetto! воскликнулъ докторъ, начиная горячиться.— Объясните пожалуста, почему это такъ?
— Разв вы не согласитесь съ тмъ, что, гоняясь за мудростью, ваши желанія всегда остаются неудовлетворенными въ предлахъ небольшого круга, въ которомъ заключается вся ваша жизнь? Конечно, этотъ кругъ не такъ обширенъ, какъ ваше отечество, о которомъ вы сокрушаетесь, но все же въ немъ весьма довольно мста для ващего ума и пищи для вашихъ чувствъ.
— Вы какъ разъ попали на больной зубъ, сказалъ Риккабокка, съ восхищеніемъ.
— Мн кажется весьма нетрудно измнить его, отвчалъ мистеръ Дэль.— Зубъ мудрости выходитъ самымъ послднимъ и причиняетъ намъ мучительную боль. Еслибъ вы держали на строгой діэт вашъ умъ, а боле питали сердце, вы мене были бы философомъ, а боле….
Съ языка мистера Дэля чуть не сорвалось слово ‘семьяниномъ’. Онъ, однако же, удержался отъ этого выраженія, опасаясь еще боле раздражить итальянца, и замнилъ его простымъ, но врнымъ опредленіемъ: ‘вы были бы боле счастливымъ человкомъ!’
— Кажется, я длаю съ моимъ сердцемъ все, что только можно, возразилъ докторъ.
— О, не говорите этого! человкъ съ вашимъ сердцемъ никогда бы не почувствовалъ недостатка въ счастіи. Другъ мой, мы живемъ въ вкъ черезчуръ излишняго умственнаго образованія. Мы слишкомъ мало обращаемъ вниманія на простую, благотворную вншнюю жизнь, въ которой такъ много положительной радости. Углубившись въ міръ внутренній, мы становимся слпы къ этому прекрасному вншнему міру. Изучая себя какъ человка, мы почти забываемъ обратить взоры свои къ небу и согрть свою душу отрадной улыбкой Творца вселенной.
Риккабокка механически пожалъ плечами, что длалъ онъ каждый разъ, когда кто нибудь другой начиналъ читать ему мораль. Впрочемъ, на этотъ разъ въ улыбк его незамтно было ни малйшей ироніи, и онъ отвчалъ мистеру Дэлю весьма спокойно:
— Въ вашихъ словахъ заключается много истины. И согласенъ, что мы гораздо больше живемъ умомъ, нежели сердцемъ. Познаніе иметъ свои темныя и свтлыя стороны.
— Вотъ въ этомъ-то смысл я и хотлъ поговорить съ вами насчетъ Леонарда.
— Да, кстати: чмъ кончилось ваше путешествіе?
— Я все разскажу вамъ, когда мы посл чаю отправимся къ нему. Въ настоящее время я занятъ боле вами, нежели имъ.
— Мной! Не напрасный ли трудъ? Дерево, на которое вы хотите обратить вниманіе, давно сформировалось, вамъ нужно теперь заняться молодою вткой.
— Деревья — деревьями, а втки — втками, возразилъ мистеръ Дэль докторальнымъ тономъ: — вы, врно, знаете, что человкъ ростетъ до самой могилы. Помнится, мы говорили мн, что когда-то едва-едва избавились отъ тюрьмы?
— Ваша правда.
— Вообразите себ, что въ настоящее время вы находитесь въ этой тюрьм, и что благодтельная волшебница показала вамъ изображеніе этого дома, тихаго, спокойнаго, въ чужой, но безопасной земл, вообразите, что вы видите изъ вашей темницы померанцовыя деревья въ полномъ цвт, чувствуете, какъ легкій втерокъ навваетъ на ваше лицо отрадную прохладу, видите дочь свою, которая веселится или печалится, смотря потому, улыбаетесь ли вы, или хмуритесь, что внутри этого очарованнаго дома находится женщина, не та, о которой вы мечтали въ счастливой юности, но врная и преданная женщина, каждое біеніе сердца которой такъ чутко согласуется съ біеніемъ вашего. Скажите, неужели вы не воскликнули бы изъ глубины темницы: ‘О, волшебница! такое жилище было бы для меня настоящимъ раемъ.’ Неблагодарный человкъ! ты ищешь разнообразія, перемнъ для своего ума и никогда не находишь ихъ, между тмъ какъ твое сердце было бы довольно тмъ, что окружаетъ его.
Риккабокка былъ тронутъ: онъ молчалъ.
— Поди сюда, дитя мое, сказалъ мистеръ Дэль, обращаясь къ Віолант, которая все еще стояла между цвтами и не сводила глазъ съ своего отца.— Поди сюда, сказалъ онъ, приготовивъ руки для объятія.
Віоланта подошла, и ея головка склонилась на грудь добраго пастора.
— Скажи мн, Віоланта, когда ты бываешь одна въ поляхъ или въ саду, когда, ты знаешь, что оставила папа своего дома въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, такъ что въ душ теб не о чемъ даже и заботиться,— скажи, Віоланта, когда въ такія минуты ты остаешься одна съ цвтами, которые окружаютъ тебя, и птичками, которыя поютъ надъ тобой, чмъ тебя кажется тогда жизнь: счастіемъ или тяжелымъ бременемъ?
— Счастіемъ! отвчала Віоланта, протяжнымъ голосомъ и прищуривъ глазки.
— Не можешь ли ты объяснить мн, какого рода это счастіе?
— О, нтъ, это невозможно! и притомъ оно не всегда бываетъ одинаково: иногда оно такое тихое, спокойное, а иногда такое порывистое, что въ ту минуту мн бы хотлось имть крылья, чтобъ летть къ Богу и благодарить его!
— Другъ мой, сказалъ мистеръ Дэль:— вотъ прямое, истинное сочувствіе между жизнью и природой. Это чувство мы навсегда сохранили бы при себ, еслибъ только боле заботились о сохраненіи дтской невинности и дтскаго чувства. А мн кажется, мы должны также сдлаться дтьми, чтобъ знать, сколько сокровищъ заключается въ нашемъ земномъ достояніи.
Въ это время служанка (Джакеймо съ ранняго утра и до поздняго вечера находился теперь на поляхъ) принесла въ бесдку столъ, уставила его всми чайными принадлежностями и, кром того, другими напитками, сколько дешевыми, столько же и пріятными, особливо въ лтнюю, знойную пору,— напитками, приготовленными изъ сочныхъ плодовъ, подслащенныхъ медомъ, и только что вынесенными изъ ледника. Мистеръ Дэль всегда съ особеннымъ удовольствіемъ пилъ чай въ дом Риккабокка, за чайнымъ столомъ бднаго изгнанника онъ находилъ какую-то прелесть, которая сколько плняла зрніе, столько же и удовлетворяла вкусу. Чайный сервизъ, хотя и простой, веджвудовскій, имлъ классическую простоту, передъ этимъ сервизомъ старинный индйскій фаянсъ мистриссъ Гэзельденъ и лучшій ворчстерскій фарфоръ мистриссъ Дэль казались пестрыми, неуклюжими.
Маленькій банкетъ начался довольно скучно, потому что вс почти молчали. Но, спустя нсколько минутъ, Риккабокка сбросилъ съ себя угрюмость, сдлался веселъ и одушевился. Вслдъ за тмъ на лиц мистриссъ Риккабокка показалась веселая улыбка, и она безпрестанно просила кавалеровъ сть ея тосты, а Віоланта, почти всегда серьёзная, смялась теперь отъ чистаго сердца и заигрывала съ гостемъ, не пропуская случая, когда мистеръ Дэль отворачивался въ сторону, утащить его чашку съ горячимъ чаемъ и вмсто нея поставить холодный вишневый сокъ. Мистеръ Дэль не разъ вскакивалъ со стула, бгалъ за Віолантой, принималъ сердитый видъ, ловилъ ее, но Віоланта плнительно увертывалась, такъ что мистеръ Дэль наконецъ совершенно утомился, заключилъ миръ съ маленькой шалуньей и принужденъ былъ по необходимости прибгнуть къ холодному морсу. Такимъ образомъ время катилось незамтно до тхъ поръ, пока на церковной башн не раздался отдаленный бой часовъ. Мистеръ Дэль быстро поднялся со стула и вскричалъ:
— Чуть-чуть не позабылъ, зачмъ я пришелъ сюда! Теперь, пожалуй, будетъ поздно итти къ нашему Леонарду. Бги поскоре, шалунья, и принеси шляпу твоему папа.
— И зонтикъ, сказалъ Риккабокка, взглянувъ на безоблачное небо, озаренное блднымъ свтомъ полной луны.
— Зонтикъ отъ звздъ? замтилъ мистеръ Дэль, со смхомъ.
— Звзды никогда не благоволили ко мн, сказалъ Риккабокка.— А почему знать, что еще можетъ случиться!
Риккабокка и Дэль шли по дорог весьма дружелюбно.
— Вы сдлали для меня большое благодяніе, сказалъ Риккабокка.— Впрочемъ, я не думаю, чтобы я былъ расположенъ къ постоянной и притомъ безразсудной меланхоліи, которую вы, по видимому, подозрваете во мн. Человку, для котораго прошедшее служитъ единственнымъ собесдникомъ, вечера невольно покажутся иногда чрезвычайно длинными и въ добавокъ скучными.
— Неужели одн только ваши мысли и служатъ вамъ единственными собесдниками? а дочь?
— Она еще такъ молода.
— А жена?
— Она такъ….
Итальянецъ хотлъ, по видимому, выразить эпитетъ неслишкомъ выгодный для мистриссъ Риккабокка, но умолчалъ о немъ и вмсто того кротко прибавилъ:
— Такъ добра. Притомъ же согласитесь, что у насъ не можетъ быть слишкомъ много общаго.
— О, нтъ, въ этомъ отношеніи я не согласенъ съ вами. Вашъ домъ, ваши интересы, ваше счастіе и наконецъ жизнь васъ обоихъ непремнно должны быть общими между вами. Мы, мужчины, до такой степени взыскательны, что, ршаясь начать супружескую жизнь, надемся найти для себя идеальныхъ нимфъ и богинь, и еслибъ мы находили ихъ, то поврьте, что цыпляты за нашимъ столомъ всегда обращались бы не въ сочное и питательное блюдо, а въ мочалки, и телятина являлась бы такая жочткая и холодная, какъ камень.
— Per Bacco! вы настоящій оракулъ, сказалъ Риккабокка, съ громкимъ смхомъ.— Не забудьте, однако, что я не такой скептикъ, какъ вы. Я уважаю прекрасный полъ слишкомъ много. Мн кажется, что большая часть женщинъ осуществляютъ т идеалы, которые мужчины находятъ….. въ поэтическихъ произведеніяхъ!
— Правда ваша,— правда! да вотъ хоть бы моя неоцненная мистриссъ Дэль, началъ мистеръ Дэль, не понимая этого саркастическаго комплимента прекрасному полу, но понизивъ свой голосъ до шопота и оглядываясь кругомъ, какъ будто опасаясь, чтобы кто нибудь не подслушалъ его: — моя неоцненная мистриссъ Дэль лучшая женщина въ мір. Я готовъ назвать ее геніемъ-хранителемъ, конечно….
— Что же это такое конечно? спросилъ Риккабокка, принимая серьёзный видъ.
— Конечно, и я бы могъ сказать, что ‘между нами нтъ ничего общаго’, еслибъ я сталъ сравнивать ее съ собой относительно ума и, вооруженный логикой и латынью, презрительно сталъ бы улыбаться, когда бдная Кэрри сказала бы что нибудь не столь глубокомысленное, какъ мадамъ де-Сталь. Но, припоминая вс маленькія радости и огорченія, которыми мы длились другъ съ другомъ, и чувствуя, до какой степени былъ бы я одинокъ безъ нея, я тотчасъ постигаю, что между нами столько есть общаго, сколько можетъ быть между двумя созданіями, которыхъ одинаковое образованіе одлило одинаковыми понятіями, и, кром того, женившись на черезчуръ умномъ созданіи, я находился бы въ безпрерывной борьб съ разсудкомъ, находился бы въ томъ непріятномъ положеніи, какое испытываю при встрч съ такимъ скучнымъ мудрецомъ, какъ вы. Я не говорю также, что мистриссъ Риккабокка одно и то же, что мистриссъ Дэль, прибавилъ мистеръ Дэль, боле и боле одушевляясь: — нтъ! во всемъ мір существуетъ одна только мистриссъ Дэль. Вы выиграли призъ въ лотере супружества и должны довольствоваться имъ. Вспомните Сократа: даже и онъ былъ доволенъ своей Ксантиппой!
Въ эту минуту докторъ Риккабокка вспомнилъ о ‘маленькихъ капризахъ’ мистриссъ Дэль и въ душ восхищался, что въ мір не существовало другой подобной женщины, которая весьма легко могла бы выпасть на его долю. Не обнаруживая, однако же, своего тайнаго убжденія, онъ отвчалъ весьма спокойно:
— Сократъ былъ человкъ выше всякаго подражанія. Но и онъ, я полагаю, очень рдко проводилъ вечера въ своемъ дом. Однако, revenons nos moutons, мы почти у самого коттэджа мистриссъ Ферфильдъ, а вы еще не сказали мн, что сдлано вами для Леонарда.
Мистеръ Дэль остановился, взялъ Риккабокка за пуговицу и въ нсколькихъ словахъ сообщилъ ему, что Леонардъ долженъ отправиться въ Лэнсмеръ къ своимъ родственникамъ, которые имютъ состояніе и если захотятъ, то устроютъ его будущность, откроютъ поприще его способностямъ.
— Судя по нкоторымъ выраженіямъ въ ‘Разсужденіи’ Леонарда, я начинаю думать, что онъ, слишкомъ увлеченный пріобртеніемъ познаній, забываетъ то, что везд, во всякое время должно составлять необходимую принадлежность каждаго человка. Мн кажется, онъ длается слишкомъ самоувреннымъ, и я боюсь, чтобы эта самоувренность не погубила его. Поэтому-то я и намренъ теперь просвтить его немного въ томъ, что онъ называетъ просвщеніемъ.
— О, это должно быть очень интересно! сказалъ Риккабокка, въ веселомъ расположеніи духа.— Я увренъ, что дло не обойдется безъ меня, и отъ души радуюсь, потому что это заставляетъ меня думать, что и мы, философы, люди не совсмъ безполезные.
— Я бы сказалъ вамъ ‘да’, еслибъ вы не были до такой степени высокомрны, что безпрестанно заблуждаетесь сами и невольнымъ образомъ вводите другихъ въ заблужденіе, отвчалъ мистеръ Дэль.
И вмст съ этимъ, взявъ рукоятку краснаго зонтика, онъ постучалъ ею въ дверь коттэджа.
Нтъ ни одного недуга, который бы такъ быстро развивался въ человк и котораго симптомы были бы такъ разнообразны и удивительны, какъ недугъ, называемый жаждою познаній. Въ нравственномъ мір мало найдется такихъ любопытныхъ зрлищь, какъ зрлище, которое могутъ доставить намъ многіе чердаки, пріютъ бдныхъ тружениковъ, еслибъ только Асмодей раскрылъ крыши для нашего любопытства. Мы увидли бы неустрашимое, терпливое, усердное человческое созданіе, пробивающее многотрудный путь, сквозь чугунныя стны нищеты, въ величественную, великолпную безпредльность, озаренную миріадами звздъ.
Такъ точно и теперь: въ маленькомъ коттэдж, въ тотъ часъ, когда богатые люди только что садятся за обдъ, а бдные уже ложатся спать, мистриссъ Ферфильдъ удалилась на покой, между тмъ какъ самоучка Леонардъ слъ за книги. Поставивъ свои столъ передъ окномъ, онъ отъ времени до времени взглядывалъ на небо и любовался спокойствіемъ луны. Къ счастію для него, тяжелыя физическія работы начинались съ восходомъ солнца и потому служили спасительнымъ средствомъ къ замн часовъ, отнятыхъ у ночи. Люди, ведущіе сидячую жизнь, не были бы такими диспептиками, еслибъ трудились на открытомъ воздух столько часовъ, сколько Леонардъ. Но даже и въ немъ вы легко могли бы замтить, что умъ началъ пагубно дйствовать на его физическій составъ: это обыкновенная дань тлу отъ дятельнаго ума.
Неожиданный стукъ въ двери испугалъ Леонарда, но вскор знакомый голосъ пастора успокоилъ его, и онъ впустилъ постителей съ нкоторымъ изумленіемъ.
— Мы пришли поговорить съ тобой, Леонардъ, сказалъ мистеръ Дэль: — но я боюсь, не потревожимъ ли мы мистриссъ Ферфильдъ?
— О, нтъ, сэръ! она спитъ наверху: дверь туда заперта, и сонъ ея постоянно крпокъ.
— Это что! у тебя французская книга, Леонардъ! разв ты знаешь по французски? спросилъ Риккабокка.
— Я не находилъ никакой трудности изучить французскій языкъ. Когда я выучилъ грамматику, то и языкъ сдлался мн понятенъ.
— Правда. Вольтеръ весьма справедливо замчаетъ, что во французскомъ язык ничего нтъ темнаго.
— Желалъ бы я тоже самое сказать и объ англійскомъ язык, замтилъ пасторъ.
— А это что за книга? латинская! Виргилій!
— Точно такъ, сэръ. Вотъ съ этимъ языкомъ совсмъ дло другое: я вижу, что безъ помощи учителя мн не сдлать въ немъ большихъ успховъ, и потому хочу оставить его.
И Леонардъ вздохнулъ.
Два джентльмена обмнялись взорами и заняли стулья. Молодой Леонардъ скромно стоялъ передъ ними, въ его наружности, въ его поз было что-то особенное, трогавшее сердце и плнявшее взоръ. Онъ уже не былъ тмъ робкимъ мальчикомъ, который дрожалъ при вид суроваго лица мистера Стирна,— не былъ и тмъ грубымъ олицетвореніемъ простой физической силы, обратившейся въ необузданную храбрость, которая была уничижена на Гезэльденскомъ лугу. На его лиц отражалась сила мысли, все еще неспокойная, но кроткая и серьёзная. Черты лица приняли ту утонченность, или, лучше, ту прелесть, которую часто приписываютъ происхожденію, но которая происходитъ отъ превосходства, отъ изящности понятіи, заимствованныхъ или отъ нашихъ родителей, или почерпнутыхъ изъ книгъ. Въ густыхъ каштановыхъ волосахъ мальчика, небрежно спускавшихся мягкими кудрями почти до самыхъ плечь,— въ его большихъ глубокихъ, голубыхъ глазахъ, которыхъ цвтъ отъ длинныхъ рсницъ переходилъ въ фіолетовый, въ его сжатыхъ розовыхъ губахъ было много привлекательной красоты, но красоты уже боле не простого деревенскаго юноши. По всему лицу его разливались сердечная доброта и непорочность, оно имло выраженіе, которое художникъ такъ охотно передалъ бы идеалу влюбленнаго молодого человка.
— Возьми стулъ, мой другъ, и садись между нами, сказалъ мистеръ Дэль.
— Если кто иметъ право садиться, замтилъ Риккабокка:— такъ это тотъ, кто будетъ слушать лекцію, а кто будетъ читать ее, тотъ долженъ стоять.
— Не бойся, Леонардъ, возразилъ пасторъ: — я не стану читать теб лекцію: я хочу только сдлать нкоторыя замчанія на твое сочиненіе, которыя, я увренъ, ты оцнишь, если не теперь, то впослдствіи. Ты избралъ девизомъ для своего сочиненія извстный афоризмъ: ‘знаніе есть сила’. Теперь мн хочется убдиться, вполн ли и надлежащимъ ли образомъ понимаешь ты значеніе этихъ словъ.
Мы не намрены представлять нашимъ читателямъ бесду двухъ ученыхъ мужей,— скажемъ только, что она имла благодтельное вліяніе на Леонарда. Онъ совершенно соглашался, что такъ какъ Риккабокка и мистеръ Дэль были боле чмъ вдвое старше его и имли случай не только читать вдвое больше, но и пріобрсти гораздо больше опытности, то имъ должны быть знакоме вс принадлежности и различія всякаго рода знанія. Во всякомъ случа, слова мистера Дэля были сказаны такъ кстати и произвели такое дйствіе на Леонарда, какое пасторъ желалъ произвести на него, до неожиданнаго объявленія ему о предстоящей поздк къ родственникамъ, которыхъ онъ ни разу не видлъ, и о которыхъ, по всей вроятности, слышалъ весьма мало,— поздк, предпринимаемой съ цлію доставить Леонарду возможность усовершенствовать себя и поставить его на боле высокую степень въ общественномъ быту.
Безъ подобнаго приготовленія, быть можетъ, Леонардъ вступилъ бы въ свтъ съ преувеличенными понятіями о своихъ познаніяхъ, и съ понятіями еще боле преувеличенными касательно силы, какую его познанія могли бы современемъ получить.— Когда мистеръ Дэль объявилъ ему о предстоящемъ путешествіи, предостерегая его въ то же время отъ излишней самоувренности и неумстной вспыльчивости, Леонардъ принялъ это извстіе весьма серьёзно и даже торжественно.
Когда дверь затворилась за постителями, Леонардъ, углубись въ размышленія, нсколько минутъ простоялъ какъ вкопаный. Посл того онъ снова отперъ дверь и вышелъ на открытое поле. Ночь уже наступила, и темно-голубое небо сверкало миріадами звздъ. ‘Мн кажется — говорилъ впослдствіи Леонардъ, вспоминая этотъ кризисъ въ судьб своей — мн кажется, что въ то время, какъ я стоялъ одинокъ, но окруженный безчисленнымъ множествомъ недосягаемыхъ міровъ, я впервые узналъ различіе между умомъ и душой!’
— Скажите мн, спросилъ Риккабокка, на возвратномъ пути съ мистеромъ Дэлемъ:— не слдуетъ ли дать такой же лекціи Франку Гэзельдену, какую мы прочитали Леонарду Ферфильду?
— Другъ мой, возразилъ пасторъ: — на это вотъ что я скажу вамъ: я не разъ зжалъ верхомъ и знаю, что для однихъ лошадей достаточно легкаго движенія поводомъ, а другія безпрерывно требуютъ шпоръ.
— Cospetto! воскликнулъ Риккабокка: — вы, кажется, поставили себ за правило каждый изъ своихъ опытовъ примнять къ длу, даже и поздка ваша на кон мистера Гэзельдена не оставлена безъ пользы. Теперь я вижу, почему вы, живя въ этой маленькой деревн, пріобрли такія обширныя свднія о человческой жизни.
— Не случалось ли вамъ читать когда ‘Натуральную исторію’ Ванта?
— Никогда.
— Такъ прочитайте, и вы увидите, что не нужно далеко ходить, чтобъ изучить привычки птицъ и знать разницу между касаткой и ласточкой. Изучайте эту разницу въ деревн, и вы будете знать ее повсюду, гд только касатки и ласточки плаваютъ по воздуху.
— Касатки и ласточки! правда, но люди….
— Всегда окружаютъ насъ въ теченіе круглаго года, а этого мы не можемъ сказать о тхъ птичкахъ.
— Мистеръ Дэль, сказалъ Риккабокка, снимая шляпу, съ величайшей учтивостью: — если я встрчу какое нибудь затрудненіе въ моихъ умствованіяхъ, то скоре прибгну къ вамъ, нежели къ этому холодному Макіавелли.
— Ага! давно пора! возразилъ мистеръ Дэль: — я только этого и ждалъ: теперь вы сами сознаетесь, что съ вашей философіей вы никогда не достигнете желаемой цли.

ГЛАВА XXXII.

На другой день мистеръ Дэль держалъ длинное совщаніе съ мистриссъ Ферфильдъ. Сначала ему стоило большого труда переломить въ этой женщин гордость и заставить принять предложенія родителей, которые такъ долго, можно сказать, пренебрегали ею и Леонардомъ. Тщетно старался добрый пасторъ доказать ей, что отъ этихъ предложеній зависятъ ея собственная польза и счастіе Леонарда. Но когда мистеръ Дэль сказалъ ей довольно строгимъ голосомъ:
— Ваши родители въ преклонныхъ лтахъ, вашъ отецъ дряхлъ, малйшее желаніе ихъ вы обязаны исполнить какъ приказаніе….
— Господи прости мои прегршенія, замтила она.— ‘Чти отца твоего и матерь твою.’ — Я не учена, мистеръ Дэль, но десять заповдей знаю. Пусть Ленни отправляется. Я одного только боюсь, что онъ забудетъ меня, и, можетъ статься, современемъ, и онъ научится презирать меня.
— Съ его стороны этого не будетъ. Я ручаюсь за него, возразилъ пасторъ и уже безъ особеннаго труда уврилъ ее и успокоилъ.
Только теперь, получивъ полное согласіе вдовы на отъздъ Леонарда, мистеръ Дэль вынулъ изъ кармана незапечатанное письмо, которое Ричардъ вручилъ ему для передачи вдов отъ имени отца и матери.
— Это письмо адресовано къ вамъ, сказалъ онъ: — и вы найдете въ немъ довольно цнное приложеніе.
— Не потрудитесь ли, сэръ, прочитать его за меня? я уже сказала вамъ, что я женщина безграмотная.
— Зато Леонардъ у васъ грамотй: онъ придетъ и прочитаетъ.
Вечеромъ, когда Леонардъ воротился домой, мистриссъ Ферфильдъ показала ему письмо. Вотъ его содержаніе:
‘Любезная Джэнъ! мистеръ Дэль сообщитъ теб, что мы желаемъ видть Леонарда. Мы очень рады, что вы живете благополучно. Черезъ мистера Дэля посылаемъ теб билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, который даритъ теб Ричардъ, твой братъ. Въ настоящее время писать больше нечего, остаемся любящіе тебя родители Джонъ и Маргарэта Эвенель.’
Письмо было написано простымъ женскимъ почеркомъ, и Леонардъ замтилъ въ немъ нсколько ошибокъ въ правописаніи, поправленныхъ или другимъ перомъ, или другой рукой.
— Милый братъ Дикъ, какой онъ добрый! сказала вдова, когда кончилось чтеніе.— Увидвъ билетъ, я въ ту же минуту подумала, что это должно быть отъ него. Какъ бы мн хотлось увидать его еще разъ. Но я полагаю, что онъ все еще въ Америк. Ну ничего, спасибо ему: это годится теб на платье.
— Нтъ, матушка, благодарю васъ: берегите эти деньги для себя, и, лучше всего, отдайте ихъ въ сберегательную кассу.
— Нтъ ужь, извини: я еще не такъ глупа, чтобы сдлать это, возразила мистриссъ Ферфильдъ, съ презрніемъ, и вмст съ этимъ сунула билетъ въ полу-разбитый чайникъ.
— Вы, пожалуете, не оставьте его тутъ, когда я уду: васъ могутъ ограбить, матушка.
— Ахъ и въ самомъ дл! правда твоя, Ленни! чего добраго!— Что же я стану длать съ деньгами? Какая мн нужда въ нихъ?— Ахъ, Боже мой! лучше бы они не присылали мн. Теперь мн не уснуть спокойно. Знаешь ли что, Ленни: положи ихъ къ себ въ карманъ и застегни его какъ можно крпче.
Ленни улыбнулся, взялъ билетъ, но не положилъ его для храненія въ собственный карманъ, а передалъ мистеру Дэлю и просилъ его внести эти деньги въ сберегательную кассу на имя матери.
На слдующій день Леонардъ отправился съ прощальнымъ визитомъ къ своему покровителю, къ Джакеймо, къ фонтану, къ цвтнику и саду. Сдлавъ одинъ изъ этихъ визитовъ, и именно къ Джакеймо, который, мимоходомъ сказать, въ избытк чувствъ, сначала дополнялъ свой краснорчивый, прощальный привтъ одушевленными жестами, потомъ заплакалъ и ушелъ,— самъ Леонардъ до такой степени былъ растроганъ, что не могъ въ то же время отправиться въ домъ Риккабокка, но остановился у фонтана, стараясь удержать свои слезы.
— Ахъ, это вы, Леонардъ! вы узжаете отъ насъ! сказалъ позади его нжный голосъ.
И слезы Леонарда покатились еще быстре: онъ узналъ голосъ Віоланты.
— Не плачьте, говорилъ ребенокъ, весьма серьёзно и вмст съ тмъ нжно: — вы узжаете, но папа говоритъ, что съ нашей стороны было бы весьма самолюбиво сожалть объ этомъ, потому что тутъ заключается ваша польза, и что, напротивъ того, мы должны радоваться. Про себя скажу, я такъ очень самолюбива, Леонардъ, и сожалю о васъ. Мн очень, очень будетъ скучно безъ васъ.
— Вамъ, синьорина,— вамъ будетъ скучно безъ меня!
— Да. Однако, я не плачу, Леонардъ, и знаете, почему?— потому, что я завидую вамъ. Мн бы хотлось быть мальчикомъ, мн бы хотлось быть на вашемъ мст.
— Быть на моемъ мст и разлучиться со всми, кого вы такъ любите!
— И быть полезной для тхъ, кого и вы тоже любите. Придетъ время, когда вы воротитесь въ коттэджъ вашей матушки и скажете: ‘мы одержали побду, мы завоевали фортуну.’ О, еслибъ и я могла ухать и воротиться, такъ, какъ это предстоитъ вамъ! Но, къ несчастію, отецъ мой не иметъ отечества, и его единственная дочь не приноситъ ему никакой пользы.
Въ то время, какъ Віоланта произносила эти слова, Леонардъ осушилъ свои слезы, ея душевное волненіе имло на него какое-то странное вліяніе: оно совершенно успокоивало его тревожную дотол душу.
— Я только теперь понимаю, что значитъ быть мужчиной! продолжала Віоланта, принявъ гордый, величественный видъ.— Женщина боязливо ршится произнести, я желала бы сдлать это, а мужчина говоритъ утвердительно: я хочу сдлать это и сдлаю.
До сихъ поръ Леонардъ замчалъ иногда проблески чего-то необыкновенно величественнаго, героическаго въ натур маленькой итальянки, особливо въ послднее время,— проблески тмъ боле замчательные по ихъ контрасту съ ея станомъ, тонкимъ, гибкимъ, въ строгомъ смысл женскимъ, и съ плнительностію нрава, по которой гордость ея имла необыкновенную прелесть. Въ настоящую же минуту казалось, что дитя говорило съ какимъ-то повелительнымъ видомъ, почти съ вдохновеніемъ Музы. Странное и новое чувство бодрости одушевило Леонарда.
— Смю ли я, сказалъ онъ: — сохранить эти слова въ моей памяти?
Віоланта обернулась къ нему и бросила на него взоръ, который и сквозь слезы казался Леонарду свтле обыкновеннаго.
— И если вы запомните, проговорила она, быстро протянувъ руку, которую Леонардъ, почтительно наклонившись, поцаловалъ: — если вы запомните, я, съ своей стороны, буду съ величайшимъ удовольствіемъ вспоминать, что, при моей молодости и неопытности, я успла оказать помощь непоколебимому сердцу въ великой борьб къ достиженію славы.
На лиц Віоланты играла самодовольная улыбка. Сказавъ эти слова, она промедлила еще минуту и потомъ скрылась между деревьями.
Посл довольно продолжительнаго промежутка, въ теченіе котораго Леонардъ постепенно оправился отъ удивленія и внутренняго безпокойства, пробужденныхъ въ немъ обращеніемъ и словами Віоланты, онъ отправился къ дому своего господина. Но Риккабокка не было дома. Леонардъ механически вошелъ на террасу, но какъ дятельно ни занимался онъ цвтами, черные глаза Віоланты являлись передъ нимъ на каждомъ шагу, представлялись его мыслямъ, и ея голосъ звучалъ въ его ушахъ.
Наконецъ, на дорог, ведущей къ казино, показался Риккабокка. Его сопровождалъ работникъ, съ узелкомъ въ рук.
Итальянецъ сдлалъ знакъ Леонарду слдовать за нимъ въ комнату, гд, поговоривъ съ нимъ довольно долго и обременивъ его весьма значительнымъ запасомъ мудрости, въ вид афоризмовъ и пословицъ, мудрецъ оставилъ его на нсколько минутъ и потомъ возвратился вмст съ женой и съ небольшимъ узелкомъ.
— Мы не можемъ дать теб многаго, Леонардъ, а деньги, по моему мннію, самый худшій подарокъ изъ всхъ подарковъ, предназначаемыхъ на намять, поэтому я и жена моя разсудили за лучшее снабдить тебя необходимымъ платьемъ. Джакомо, который былъ также нашимъ сообщникомъ, увряетъ насъ, что все это платье будетъ теб впору, мн кажется, что для этой цли онъ тайкомъ уносилъ твой сюртукъ. Наднь это платье, когда отправишься къ своимъ родственникамъ. Я не могу надивиться, почему различіе покроя въ нашемъ плать производитъ такую изумительную разницу въ понятіяхъ людей о нашихъ особахъ. Въ этомъ костюм мн ни подъ какимъ видомъ нельзя показаться въ Лондонъ, и, право, невольнымъ образомъ должно согласиться съ людскимъ поврьемъ, что портной перерождаетъ человка.
— Сорочки здсь изъ чистаго голландскаго полотна, сказала мистриссъ Риккабока, намреваясь раскрыть узелокъ.
— Зачмъ входить во вс подробности, душа моя! возразилъ мудрецъ: — само собою разумется, что сорочки составляютъ основу всякаго костюма…. А вотъ это, Леонардъ, прими на память собственно отъ меня. Я носилъ эти часы въ ту пору, когда каждая минута была для меня драгоцнностью, когда отъ одной минуты зависла вся моя участь. Благодаря Бога, мн удалось-таки избгнуть этой минуты, и теперь, мн кажется, я кончилъ вс разсчеты съ временемъ.
Говоря это, бдный изгнанникъ вручилъ Леонарду часы, которые привели бы въ восторгъ любого антикварія и поразили бы ужасомъ лондонскаго дэнди. Они отличались чрезвычайной толщиной, наружный футляръ ихъ былъ покрытъ эмалью, внутреннія доски были изъ чистаго золота. Стрлки и цыфры нкогда были осыпаны брильянтами, но эти брильянты давно уже исчезли. Несмотря на этотъ недостатокъ часы во всхъ отношеніяхъ согласовались съ характеромъ боле того, кто дарилъ ихъ, нежели того, кто получалъ: они точно такъ же шли къ Леонарду, какъ и красный толковый зонтикъ.
— Часы эти старинные, замтила мистриссъ Риккабокка:— но я уврена, что во всемъ округ не найдется врне ихъ, и мн кажется, что они проходятъ до свтопреставленія.
— Carissima тіа! воскликнулъ докторъ: — неужели я еще до сихъ поръ не убдилъ тебя, что ты заблуждалась и заблуждаешься въ своихъ понятіяхъ о преставленіи міра?
— О, Альфонсо, отвчала мистриссъ Риккабокка, покраснвъ: — вдь я сказала это безъ всякой цли.
— Тмъ хуже: зачмъ и говорить безъ всякой цли о томъ, чего мы не знаемъ, о чемъ не имемъ и не можемъ имть понятія! сказалъ Риккабокка весьма сухо.
По всему видно было, что этими словами онъ хотлъ отмстить за эпитетъ ‘старинные’, примненный къ его карманнымъ часамъ.
Леонардъ вовсе это время безмолвствовалъ: онъ не могъ говорить, въ полномъ смысл этихъ словъ. Какимъ образомъ онъ выведенъ былъ изъ этого замшательства, и какъ онъ выбрался изъ комнаты, объяснить мы не въ состояніи. Мы знаемъ только, что, спустя нсколько минутъ, онъ весьма быстрыми шагами шелъ къ своему коттэджу.
Риккабокка и жена его стояли у окна и взорами провожали юношу.
— О! сколько прекрасныхъ чувствъ въ душ этого мальчика, сказалъ философъ.
— Бдненькій! замтила мистриссъ Риккабокка — мн кажется, мы положили въ узелокъ все необходимое.
Риккабокка (продолжая говорить самъ съ собою). Они крпки, хотя и не видать ихъ снаружи.
Мистриссъ Риккабокка (продолжая длать свои возраженія). Они положены на самый низъ.
Риккабокка. И ихъ на долго ему хватитъ.
Мистриссъ Риккабокка. По крайней мр на годъ, если бережно будутъ обходиться съ ними во время стирки.
Риккабокка (сильно изумленный). Бережно обходиться съ ними во время стирки! Да о чемъ вы говорите, сударыня?
Мистриссъ Риккабокка (весьма кротко). Само собою разумется, что о сорочкахъ, душа моя! А вы о чемъ?
Риккабокка (съ тяжелымъ вздохомъ). А я, сударыня, о чувствахъ!— И вслдъ за тмъ онъ съ нжностью взялъ ее за руку.— Впрочемъ, ты имешь, другъ мой, полное право говорить о сорочкахъ, мистеръ Дэль сказалъ правду
Мистриссъ Риккабокка. Что же онъ сказалъ?
Риккабокка. Что между нами есть чрезвычайно много общаго, даже и тогда, когда я думаю о чувствахъ, а ты, мой другъ, о сорочкахъ.

ГЛАВА XXXIII.

Мистеръ и мистриссъ Эвенель сидли въ гостиной. Мистеръ Ричардъ стоялъ на каминномъ ковр, насвистывая какую-то американскую псню.
— Мистеръ Дэль пишетъ, что мальчикъ прідетъ сегодня, сказалъ Ричардъ внезапно: — дайте-ка взглянуть въ письмо…. да, да, сегодня. Если онъ додетъ въ дилижанс къ мстечку Б…. то остальную часть дороги пройдетъ не боле, какъ въ три часа. Теперь онъ долженъ находиться недалеко отсюда. Мн очень хочется выйти къ нему на встрчу: это избавитъ его длать лишніе разспросы и слышать различныя сплетни обо мн. Я выйду отсюда изъ садовой калитки и позади дворовъ проберусь на большую дорогу.
— Да вдь ты не узнаешь его: ты ни разу не видалъ его, сказала мистриссъ Эвенель.
— Вотъ еще прекрасно! не узнать Эвенеля! Мы вс на одинъ покрой…. не правда ли, батюшка?
Бдный Дджонъ захохоталъ такъ усердно, что на глазахъ его выступили слезы и вскор покатились по щекамъ.
— Наше семейство всегда отличалось чмъ нибудь, замтилъ старикъ, успокоившись.— Вотъ, напримръ, Лука… но его ужь нтъ на свт… потомъ Генри, но этотъ умеръ, потомъ Дикъ, но тотъ ухалъ въ Америку, впрочемъ, нтъ: онъздсь теперь… потомъ моя милая Нора, но…..
— Замолчи, Джонъ, прервала мистриссъ Эвенель: — замолчи!
Старикъ съ изумленіемъ взглянулъ на нее и дрожащей рукой закрылъ свое лицо.
— И моя дорогая, милая Нора, и она тоже умерла! сказалъ старикъ голосомъ, въ которомъ отзывалась глубокая горесть.
Об руки его упали на колни, и голова склонилась на грудь.
Мистриссъ Эвенель встала, поцаловала мужа въ лобъ и удалилась къ окну. Ричардъ взялъ шляпу, тщательно вытеръ на ней пухъ носовымъ платкомъ, губы его дрожали.
— Я иду, сказалъ онъ отрывисто.— Смотрите же, матушка, о дядюшк Ричард ни слова: намъ нужно узнать сначала, понравимся ли мы другъ другу, да пожалуста (эти слова произнесъ онъ шопотомъ), постарайтесь уговорить къ тому и бднаго отца.
— Хорошо, Ричардъ, спокойно отвчала мистриссъ Эвенель.
Ричардъ надлъ шляпу и вышелъ въ садъ. Онъ пробирался по полямъ и окраин города и только разъ перешелъ черезъ улицу, до выхода на большую дорогу.
Ричардъ продолжалъ итти по большой дорог до перваго мильнаго столба. Здсь онъ слъ, закурилъ сигару и началъ поджидать племянника. Было уже близко захожденіе солнца, и дорога лежала передъ нимъ къ западу. Ричардъ отъ времени до времени поглядывалъ вдаль, отняя рукой свои глаза, и, наконецъ, въ то время, какъ половина солнечнаго диска скрылась подъ горизонтъ, на дорог показалась человческая фигура. Она появилась внезапно изъ за крутого поворота, красные лучи солнца проникали всю атмосферу, окружавшую эту фигуру. Она была одинока и безмолвна, какъ будто шествіе ея совершалось изъ страны солнечнаго свта.
— Врно издалека, молодой человкъ? спросилъ Ричардъ Эвенель.
— Нтъ, сэръ, не очень. Скажите, пожалуста, вдь это Лэнсмеръ?
— Да, это Лэнсмеръ, если я не ошибаюсь, такъ ты намренъ остановиться въ немъ?
Леонардъ утвердительно кивнулъ головой и продолжалъ итти своей дорогой.
— Если вы знакомы, сэръ, съ этимъ городомъ, сказалъ онъ, замтивъ, что незнакомецъ провожаетъ его: — то будьте такъ добры, скажите, гд живетъ мистеръ Эвенель.
— Я могу провести тебя полями: это много сократитъ дорогу и приведетъ къ самому дому.
— Вы очень добры, сэръ, но вдь это для васъ будетъ совсмъ не по дорог.
— О, нтъ, напротивъ, я самъ иду въ ту сторону. Значитъ ты пожаловалъ сюда къ мистеру Эвенелю? Это очень добрый старый джентльменъ.
— Я всегда то же слыхалъ о немъ, а мистриссъ Эвенель….
— Превосходнйшая женщина, подхватилъ Ричардъ.— Спроси кого хочешъ, впрочемъ, мн и самому очень хорошо знакомо это семейство.
— Зачмъ же спрашивать, сэръ! я совершенно врю вамъ.
— У нихъ есть сынъ, но теперь онъ, кажется, въ Америк… не правда ли?
— Точно такъ, сэръ.
‘Значитъ мистеръ Дэль сдержалъ слово: не выдалъ меня’ сказалъ Ричардъ про себя.
— Не можете ли вы сказать мн что нибудь объ этомъ сын? спросилъ Леонардъ: — мн бы очень было пріятно услышать о немъ.
— Почему это такъ, молодой человкъ? быть можетъ, его уже повсили.
— Повсили!
— Мудренаго нтъ ничего: говорятъ, что это былъ не человкъ, а бшеная собака.
— Значитъ вамъ сказали чистую ложь, сказалъ Леонардъ, раскраснвшись.
— Право, какъ бшеная собака: его родители рады-радешеньки, что сбыли его съ рукъ, протурили его въ Америку. Говорятъ, будто бы онъ составилъ тамъ большой капиталъ, если это правда, то тмъ боле не заслуживаетъ онъ похвалы, потому что совершенно позабылъ своихъ родственниковъ.
— Сэръ, сказалъ Леонардъ: — теперь я утвердительно могу сказать вамъ, что въ этомъ отношеніи васъ обманули. Я знаю самъ, что онъ былъ весьма великодушенъ къ одной родственниц, которая мене другихъ иметъ права на его пособіе, и я слышалъ, что имя его всегда произносится этой родственницей не иначе, какъ съ любовью и похвалою.
Ричардъ немедленно началъ насвистывать американскую псню и прошелъ нсколько шаговъ, не сказавъ ни слова. Посл этого онъ выразилъ легкое извиненіе за свой нелпый отзывъ и, обычнымъ своимъ смлымъ и вкрадчивымъ разговоромъ, старался что-нибудь выпытать изъ души своего спутника. Очевидно было, что онъ пораженъ былъ чистотою и опредлительностію выраженія Леонарда. Онъ не разъ выражалъ свое изумленіе и смотрлъ ему въ лицо внимательно и съ удовольствіемъ. На Леонард надто было новое платье, которымъ снабдили его Риккабокка и его жена. Покрой этого платья какъ нельзя боле шелъ бы къ молодому провинціальному лавочнику въ хорошихъ обстоятельствахъ, но такъ какъ Леонардъ вовсе не думалъ о своемъ плать, то непринужденныя его движенія обнаруживали въ немъ настоящаго джентльмена.
Въ это время они вступили на поля. Леонардъ остановился передъ небольшимъ участкомъ земли, засяннымъ рожью.
— Мн кажется, это поле гораздо бы лучше было оставить подъ траву: оно такъ близко къ городу, сказалъ онъ.
— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Ричардъ: — но надобно сказать, что здшній народъ во всемъ назади. Видишь ли ты вонъ этотъ большой паркъ, вонъ что тамъ, на другой сторон дороги? Мн кажется, то мсто боле удобно для посва, а не для травы, но тогда что же сталось бы съ оленями милорда? Эти милорды совсмъ не обращаютъ вниманія на агрономію.
— Однако, вдь не вашъ же милордъ засялъ это поле рожью? сказалъ Леонардъ, съ улыбкой.
— Что же ты заключаешь изъ этого?
— То, что каждый человкъ долженъ заботиться о своей собственной земл, сказалъ Леонардъ съ быстротою, которую онъ усвоилъ отъ доктора Риккабокка.
— Ты, я вижу, малый умный, сказалъ Ричардъ: — когда нибудь мы поговоримъ объ этомъ предмет подробне.
Домъ мистера Эвенеля былъ уже передъ глазами.
— Ты можешь пройти теперь въ небольшую калиточку въ забор, сказалъ Ричардъ.— Пройди черезъ садъ, заверни за уголъ дома, и вонъ подл того остриженнаго дуба ты очутишься у самого крыльца. Что съ тобой? неужели ты боишься итти туда?
— Я здсь совершенно чужой человкъ.
— Въ такомъ случа, не хочешь ли, я провожу тебя? Я вдь сказалъ, что знаю этихъ стариковъ.
— О, нтъ, сэръ, благодарю васъ, мн кажется, будетъ лучше, если я встрчусь съ ними безъ постороннихъ.
— Въ такомъ случа, иди, да нтъ! постой на минуту: вотъ что я скажу теб молодой человкъ: обращеніе мистриссъ Эвенель довольно холодно,— только ты старайся не замчать этого.
Леонардъ поблагодарилъ добродушнаго незнакомца, перешелъ черезъ поле, вошелъ въ калитку и на минуту остановился подъ тнью стараго дуплистаго дуба. Грачи возвращались къ своимъ гнздамъ. При вид человческой фигуры подъ деревомъ, они вспорхнули и, витая въ воздух, слдили за ней издали. Изъ глубины втвей молодыя дти ихъ кричали громко и пронзительно.

ГЛАВА XXXIV.

Молодой человкъ вошелъ въ чистую, свтлую парадную гостиную.
— Здравствуйте! сказала мистриссъ Эвенель, весьма сухо.
— Здравствуйте, джентльменъ! вскричалъ бдный Джонъ.
— Это твой внукъ, Леонардъ Ферфильдъ, сказала мистриссъ Эвенель.
Но, несмотря на это, Джонъ поднялся со стула, колни его дрожали, онъ пристально посмотрлъ въ лицо Леонарда и потомъ, склонивъ голову на грудь, горько заплакалъ.
— Это Нора! говорилъ онъ сквозь слезы: — Нора! глаза Норы! И онъ щуритъ эти глаза точно какъ Нора!
Мистриссъ Эвенель плавно подошла къ Леонарду и отвела его въ сторону.
— Онъ очень слабъ, прошептала она:— твое прибытіе сильно растрогало его… Пойдемъ со мной: я покажу теб твою комнату.
Леопардъ поднялся за ней по лстниц и вошелъ въ комнату, чисто и даже изящно убранную. Коверъ и занавси, впрочемъ, полиняли отъ солнца, рисунокъ на нихъ былъ старинный. Вся комната имла видъ, по которому слдовало заключить, что она долго оставалась незанятою.
При вход вх нее, мистриссъ Эвенель опустилась на первый стулъ.
Леонардъ, съ нжностію, обвилъ руками станъ ея.
— Простите меня, дорогая бабушка: мн кажется, я сильно обезпокоилъ васъ.
Мистриссъ Эвенель быстро освободилась отъ объятій юноши. Выраженіе лица ея измнилось, казалось, что вс нервы ея приведены были въ движеніе. Положивъ руки на густыя кудри Леонарда, она съ чувствомъ произнесла:
— Да благословитъ тебя Богъ, внукъ мой!
И вмст съ этимъ оставила комнату.
Леонардъ опустилъ на полъ свой чемоданчикъ и внимательно осмотрлся кругомъ. Казалось, что комната была занимаема прежде женщиной. На маленькомъ комод стояла рабочая шкатулка, надъ комодомъ находилось нсколько полочекъ для книгъ, подвшенныхъ на лентахъ, нкогда голубого, но теперь неопредленнаго цвта. При каждой полочк, на тхъ мстахъ, гд проходили ленты, придланы были бантики и толковыя кисточки — вкусъ женщины, или, врне, двицы, которая старается придать особенную прелесть самымъ обыкновеннымъ окружающимъ ее предметамъ. По привычк, можно сказать, механической, свойственной всмъ учащимся, Леонардъ взялъ съ полки нсколько книгъ. Это были: Спенсера ‘Прекрасная Царица’, сочиненія Расина на французскомъ и Тассо на итальянскомъ язык. На заглавномъ лист каждаго тома находилась надпись ‘Леонора’, сдланная знакомымъ Леонарду почеркомъ. Леонардъ поцаловалъ книги и положилъ ихъ на мсто съ чувствомъ, исполненнымъ нжности.
Леонардъ не пробылъ въ своей комнат и четверти часа, когда въ дверь постучалась служанка и пригласила его къ чаю.
Бдный Джонъ успокоился и даже сдлался веселе, мистриссъ Эвенель сидла подл него и въ своихъ рукахъ держала его руку. Джонъ безпрестанно спрашивалъ о сестр своей Джэнъ, не ожидая отвта на свои вопросы. Потомъ онъ разговорился о сквайр, котораго поминутно смшивалъ съ Одлеемъ Эджертономъ, говорилъ много о выборахъ и партіи ‘синихъ’ и выражалъ надежду, что Леонардъ современемъ самъ будетъ приверженцемъ этой партіи и ея врнымъ защитникомъ. Наконецъ онъ занялся чаемъ и за этимъ занятіемъ не произносилъ ни слова.
Мистриссъ Эвенель говорила очень мало, но отъ времени до времени бросала на Леонарда взгляды, и при каждомъ изъ этихъ взглядовъ лицо ея судорожно искажалось.
Вскор посл девяти часовъ мисстриссъ Эвенель зажгла свчу и, вручивъ ее Леонарду, сказала:
— Ты, вроятно, усталъ, комнату свою знаешь. Спокойной ночи.
Леонардъ взялъ свчу и, по обыкновенію, постоянно соблюдаемому дома, поцаловалъ щоку бабушки. Потомъ онъ взялъ за руку дда и также поцаловалъ его. Старикъ уже дремалъ и сквозь сонъ пробормоталъ: ‘это Нора!’
Прошло полчаса посл того, какъ Леонардъ удалился въ свою комнату, когда въ гостиную тихо вошелъ Ричардъ Эвенель и присоединился къ бесд своихъ родителей.
— Ну, что, матушка? спросилъ онъ.
— Ничего, Ричардъ вдь ты видлъ его?
— И полюбилъ его. Знаете ли, у него глаза совершенно какъ у Норы? его глаза гораздо больше имютъ этого сходства, нежели глаза сестры Джэнъ.
— Да, я сама скажу, что онъ гораздо лучше сестры Джэнъ и больше всхъ васъ похожъ на отца. Въ свое время Джонъ былъ красавецъ. Такъ теб понравился этотъ мальчикъ? значитъ ты возьмешь его къ себ?
— Непремнно. Потрудитесь сказать ему завтра, что онъ подетъ къ джентльмену, который будетъ ему другомъ, и больше ни слова. Почтовая карета будетъ у дверей сейчасъ посл завтрака. Пусть онъ садится въ нее и отправляется, а я буду поджидать его за городомъ. Какую комнату вы отвели ему?
— Ту, которую ты не хотлъ взять.
— Комнату, въ которой спала Нора? О, нтъ! Я не могъ сомкнуть въ ней глаза на одну секунду. Сколько чарующей прелести было въ этой двушк! и какъ мы вс любили ее! Да и стоило любить ее: она была такъ прекрасна и такъ добра… слишкомъ добра, чтобы жить ей въ этомъ мір.
— Никого изъ насъ нельзя назвать слишкомъ добрымъ, сказала мистриссъ Эвенель, весьма сурово: — и прошу тебя въ другой разъ не выражаться подобнымъ образомъ. Спокойной ночи. Мн пора уложить въ постель твоего бднаго отца.
На другое утро, когда Леонардъ проснулся, глаза его остановились на лиц мистриссъ Эвенель, склонившейся надъ его подушкой. Но прошло много времени, прежде чмъ онъ узналъ это лицо: до такой степени измнилось его выраженіе, въ немъ столько было чувства нжнаго, материнскаго, что лицо его родной матери не казалось ему такимъ привлекательнымъ.
— Ахъ это вы, бабушка! произнесъ онъ, приподнявшись и въ то же время обвивъ руками ея шею.
На этотъ разъ мистриссъ Эвенель не отрывалась отъ объятій внука, напротивъ того, она сама крпко прижала его къ груди своей и нсколько разъ горячо поцаловала. Наконецъ она вдругъ прекратила свои ласки и стала ходить по комнат, крпко сжимая себ руки. Когда она остановилась, лицо ея приняло свою обычную суровость и холодность.
— Время вставать, Леонардъ, сказала она.— Сегодня ты удешь отъ насъ. Одинъ джентльменъ общался взять тебя подъ свое покровительство и сдлать для тебя боле, чмъ можемъ сдлать мы. Карета скоро явится къ дверямъ: поторопись, мой другъ.
Джонъ не являлся къ завтраку. Бабушка сказала, что онъ просыпается поздно, и что его не должно безпокоить.
Едва только кончился завтракъ, какъ къ дверямъ дома подъхала карета.
— Пожалуста, Леонардъ, не заставляй ждать себя: джентльменъ, съ которымъ ты подешь, человкъ весьма пунктуальный.
— Но вдь онъ еще не пріхалъ.
— И не прідетъ: онъ отправился впередъ пшкомъ и будетъ ждать тебя за городомъ.
— Скажите, бабушка, какъ его зовутъ, и почему онъ такъ заботится обо мн.
— Онъ самъ теб скажетъ объ этомъ. Ну, готовъ?
— Готовъ. Но, бабушка, вы благословите меня? Я васъ люблю уже какъ мать.
— Благословляю тебя, внукъ мой, твердо сказала мистриссъ Эвенель.— Будь честенъ и добръ и берегись перваго необдуманнаго и ложнаго шага.
Вмст съ этимъ она судорожно сжала ему руку и проводила его въ уличную дверь.
Извощикъ щелкнулъ бичемъ, и карета покатилась. Леонардъ высунулся изъ окна, чтобы въ послдній разъ взглянуть на бабушку. Но втви стриженаго дуба и его сучковатый стволъ скрыли ее отъ его взора. Онъ смотрлъ по направленію къ дому Эвенелей до поворота на большую дорогу и ничего больше не видалъ, кром печальнаго дерева.

ГЛАВА XXXV.

— Постой! вскричалъ кто-то, и, къ удивленію Леонарда, незнакомецъ, который разговаривалъ съ нимъ въ предшествующій вечеръ, вошелъ въ карету.
— А! сказалъ Ричардъ: — вы, врно, не ожидали встртить здсь такого сорта людей, какъ я? Впрочемъ, успокойтесь.
И съ этими словами Ричардъ вынулъ изъ кармана книгу, облокотился на спинку своего мста и началъ читать.
Леонардъ бросалъ украдкою взоры на оживленное, нсколько суровое, но вмст съ тмъ прекрасное лицо своего спутника и боле и боле находилъ въ немъ сходства съ бднымъ Джономъ, на физіономіи котораго, несмотря на его старость и немощь, оставались еще слды замчательной красоты. И помощію той быстрой послдовательности въ идеяхъ, которую сообщаютъ уму занятія математикою, молодой человкъ тотчасъ же предположилъ, что онъ видитъ передъ собою своего дядю Ричарда. Впрочемъ, онъ былъ такъ скроменъ, что представилъ джентльмену самому избрать время для объясненій, а между тмъ продолжалъ обдумывать въ молчаніи новость своего положенія. Мистеръ Ричардъ читалъ чрезвычайно быстро, иногда разрзывая листы въ книг перочиннымъ ножомъ, иногда разрывая ихъ указательнымъ пальцемъ, иногда пропуская цлыя страницы. Такъ онъ пробжалъ весь томъ, положилъ его въ сторону, закурилъ сигару и началъ говорить.
Онъ сдлалъ много вопросовъ Леонарду относительно его воспитанія, и именно относительно средствъ, помощію которыхъ онъ образовался, а Леонардъ, все боле убждаясь, что онъ говоритъ съ родственникомъ, отвчалъ откровенно.
Ричардъ не находилъ страннымъ, что Леонардъ пріобрлъ такъ много свдній при самомъ поверхностномъ руководств.
Ричардъ Эвенель былъ также самъ своимъ воспитателемъ. Онъ жилъ слишкомъ долго съ нашими братьями-антиподами по ту сторону Атлантиды, чтобы не пріобрсти тамъ лихорадочной склонности къ чтенію. Но выборъ книгъ у него былъ совершенно другой, чмъ у Леонарда. Книги, которыя онъ читалъ, непремнно должны были быть новыми: читать старыя книги значило, по мннію его, итти назадъ въ образованіи. Онъ воображалъ, что новыя книги непремнно должны содержать новыя идеи — заблужденіе, свойственное большей части людей — и нашъ счастливый аферистъ былъ истиннымъ порожденіемъ современности.
Утомясь разговоромъ, онъ отдалъ книгу, которую читалъ, Леонарду, и, вынувъ бумажникъ и карандашъ, сталъ заниматься вычисленіями, касавшимися своихъ длъ, посл этого онъ впалъ въ размышленія.
Подъхавъ къ гостинниц, въ которой Ричардъ познакомился съ мистеромъ Дэлемъ, онъ нашелъ, что дилижансъ, въ которомъ онъ хотлъ продолжать свое путешествіе, совершенно полонъ. Ричардъ долженъ былъ такимъ образомъ хать въ коляск, не переставая ворчать на неудобства и погонять почтальона къ боле скорой зд.
— Какая еще вялая эта страна, несмотря на все ея тщеславіе, сказалъ онъ: — очень, очень вяла. Время — т же деньги, съ этимъ вс согласны въ Соединенныхъ Штатахъ, потому что тамъ большая часть людей занята дломъ и вполн понимаетъ значеніе времени. Здсь же, напротивъ того, большая часть народонаселенія какъ будто хочетъ сказать: ‘время дано для наслажденія’.
Къ вечеру коляска подъхала къ застав большого города, и Ричардъ длался все нетерпливе. Изящество его манеръ совершенно исчезло: онъ выставилъ ноги изъ окна и величественно болталъ ими въ воздушномъ пространств, разстегнулъ свой жилетъ, туже повязалъ галстухъ, готовясь съ достоинствомъ въхать въ свои владнія. Глядя на него, Леонардъ догадался, что они близки къ окончанію путешествія.
Смиренные пшеходы, поглядывая на коляску, прикасались къ своимъ шляпамъ. Ричардъ отвчалъ на ихъ поклоны движеніемъ головы, боле снисходительнымъ, чмъ положительно любезнымъ. Коляска быстро повернула влво и остановилась передъ красивымъ домомъ, очень новымъ, очень опрятнымъ, украшеннымъ двумя дорическими колоннами подъ мраморъ и двумя воротами по сторонамъ.
— Эй! вскричалъ почтальонъ, пронзительно хлопнувъ бичомъ.
Двое ребятъ играли передъ домомъ, и тутъ же сушилось блье, развшенное по деревьямъ и веревкамъ вокругъ этого миловиднаго жилища.
— Негодные мальчишки опять тутъ играютъ! проворчалъ Дикъ.— Старуха, должно быть, принялась за стирку. Вотъ я васъ, повсы!
Вслдъ за этимъ монологомъ, смирная на видъ женщина выбжала изъ двери, поспшно схватила дтей, которыя, завидвъ коляску, сами бросились было прочь, отворила ворота и съ трепетомъ ожидала появленія гнвнаго лица, которое хозяинъ дома выставилъ въ это время изъ коляски.
— Говорилъ я или нтъ, сказалъ Дикъ: — что я не хочу, чтобы эти оборванцы играли передъ моимъ домомъ? а?
— Простите, сэръ.
— Лучше и не оправдывайся. А говорилъ я или не говорилъ, чтобы не вшать блья на мою сирень, и что если я еще замчу подобные безпорядки….
— Извините, сэръ.
— Ты должна убираться прочь отъ меня въ первую же субботу…. Ступай впередъ, почтальонъ!… Безпечность и непослушаніе этихъ людей оскорбляютъ человческое достоинство, проворчалъ Ричардъ, тономъ сильной мизантропіи.
Коляска катилась все это время по ровной, усыпанной щебнемъ дорог, среди полей, носящихъ на себ признаки самой старательной культуры. По свойственной Леонарду проницательности, привычный глазъ его тотчасъ открылъ тутъ плоды усилій опытнаго агронома. До тхъ поръ онъ смотрлъ на ферму сквайра, какъ на образцовое земледльческое учрежденіе, такъ какъ утонченный вкусъ Джакеймо былъ обращенъ на садоводство, а не на полевое хозяйство. Но ферма сквайра много теряла отъ примненія къ ней устарлыхъ системъ хозяйства и отъ желанія пустить пыль въ глаза или украсить мстность съ ущербомъ для собственныхъ выгодъ, чего уже не встрчается въ современныхъ образцовыхъ фермахъ. Тамъ были, напримръ, большія изгороди изъ кустарниковъ, которыя хотя и составляютъ одну изъ живописныхъ принадлежностей Старой Англіи, но значительно мшаютъ производительности земли, большія деревья, отняющія полевыя полосы и служащія убжищемъ для птицъ, зеленыя лужайки, разбросанныя по десятинамъ, и пригорки, поросшіе лсомъ, вдающіеся внутрь поля, подвергая его опустошительному вліянію кроликовъ и заслоняя солнечный свтъ. Все эти и подобные промахи въ хозяйств фермера-джентльмена здравый смыслъ и мнніе Джакомо сдлали очень замтными для наблюдательности Леонарда. Подобныхъ ошибокъ не видно было во владніи Ричарда Эвенеля. Поле было раздлено на обширные участки, изгороди были подровнены и подрзаны до той лишь ширины, какая необходима для межниковъ. Ни одинъ колосъ не былъ закрытъ отъ живительнаго вліянія солнца, ни одинъ футъ удобной земли не лежалъ впуст, лсъ не росъ гд ему вздумается, репейникъ не разввался безнаказанно по воздуху. Плантаціи были размщены не тамъ, гд бы живописецъ указалъ имъ мсто, но именно тамъ, гд фермеръ находилъ то удобнымъ, разсчитывая на степень склоненія земли, вліяніе втра и т. д. Неужели во всемъ этомъ не было красоты? Здсь именно представлялась красота своего рода,— красота вполн понятная для опытнаго разсудка,— красота пользы и барыша,— красота, которая общала неимоврно большой доходъ.
И Леонардъ не могъ удержаться отъ крика удивленія, который пріятно пощекоталъ слухъ Ричарда Эвенеля.
— Это ваша ферма! сказалъ мальчикъ въ восторг.
— Именно, отвчалъ Ричардъ, снова приходя въ веселое расположеніе духа.— Если бы вы видли, что это была за земля, когда я купилъ ее! И посл этого насъ, новыхъ владльцевъ, не цнятъ здсь, считая за какихъ-то пришлецовъ.
Коляска хала теперь по прелестной рощ, и домъ все боле и боле выходилъ наружу,— домъ съ портикомъ и службами, которыя маскировались сзади и не уничтожали впечатлнія цлаго.
Ямщикъ сошелъ и позвонилъ въ колокольчикъ,
— Того и гляди, что они заставятъ меня дожидаться, сказалъ мистеръ Ричардъ, какъ будто повторяя извстную фразу Людовика XIV.
Но это опасеніе не оправдалось: дверь отворилась, тучный лакей безъ ливреи, впрочемъ, явился встртить своего господина и помочь ему выйти изъ коляски. На его лиц не было замтно радостной улыбки, но только услужливость и молчаливая почтительность.
— Гд Джоржъ? отчего его не видно у дверей? спросилъ Ричардъ, вылзая изъ коляски и опираясь на протянутую руку лакея, такъ осторожно, какъ будто бы онъ страдалъ подагрою.
Къ счастію, Джоржъ пришелъ вслдъ за тмъ, поспшно надвъ свою ливрею.
— Разберите вещи, вы оба, сказалъ Ричардъ, расплачиваясь съ ямщикомъ.
Леонардъ стоялъ на дорог, съ любопытствомъ разсматривая домъ.
— Не правда ли, прекрасное строеніе? чисто классическіе размры,— не такъ ли? спросилъ Ричардъ.— Завтра мы посмотримъ и мои заведенія.
Потомъ онъ дружески взялъ Леонарда за руку и повелъ его въ домъ. Онъ показалъ ему залу, съ рзнымъ, краснаго дерева столикомъ для шляпъ, потомъ гостиную, объясняя вс ея достоинства, несмотря на лтнюю пору, гостиная казалась прохладною, какъ обыкновенно комнаты въ выстроенныхъ недавно домахъ, вновь оклеенныя обоями.
Убранство было изящно и соотвтствовало привычкамъ богатаго негоціанта. Тутъ не было замтно излишнихъ претензій на барство, а потому не видно было и пошлости въ обстановк комнатъ. Потомъ Ричардъ показалъ свою библіотеку, уставленную въ шкапахъ краснаго дерева, съ большими зеркальными стеклами, и избранныхъ авторовъ въ великолпныхъ переплетахъ.
— Мы, городскіе жители, боле пристрастны къ современнымъ авторамъ, чмъ наша престарлая родня, живущая по деревнямъ, которая очень уважаетъ и отжившихъ уже на земл и въ памяти молодого поколнія писателей, замтилъ хозяинъ.
За тмъ онъ повелъ мальчика по лстниц вверхъ черезъ спальни, которыя были очень опрятны, уютны и со всми изысканными удобствами новйшаго времени, наконецъ, остановившись въ комнат, предназначенной, по видимому, для одного Ленни, онъ сказалъ:
— А вотъ и твоя клтушка. Догадался ли ты наконецъ, кто я?
— Кто же, кром дядюшки моего Ричарда можетъ быть такъ милостивъ ко мн? отвчалъ Леонардъ.
Этотъ комплиментъ не польстилъ Ричарду. Онъ остался недоволенъ и нсколько даже сконфузился. Онъ ожидалъ, что его примутъ по крайней мр за лорда, забывая, что въ разговорахъ своихъ онъ готовъ былъ всегда съострить насчетъ лордовъ.
— Какъ! сказалъ онъ наконецъ, кусая себ губы: — такъ по твоему я не похожъ на джентльмена? Пойдемъ же, и впередъ будь учтиве.
Леонардъ, къ удивленію своему, замтилъ, что онъ сказалъ непріятное, и съ добродушіемъ, свойственнымъ неиспорченнымъ натурамъ, отвчалъ:
— Я судилъ по вашей любезности, сэръ, и вашему сходству съ моимъ ддомъ, иначе я никакъ бы не вообразилъ, что мы съ вами родня.
— Мм! отвчалъ Ричардъ.— Ты можешь теперь умыть себ руки, а потомъ приходи внизъ обдать: минутъ черезъ десять ты услышишь сигнальный звонокъ. Вотъ здсь есть колокольчикъ: позвони, если теб что понадобится.
Съ этими словами Ричардъ повернулся и пошелъ по лстниц. Онъ заглянулъ въ столовую, полюбовался на серебряныя тарелки, стоявшія на полкахъ буфета, и на патентованныя ложки и вилки, лежавшія у приборовъ. Потомъ онъ подошелъ къ зеркалу, бывшему надъ каминомъ, и, желая видть всю свою фигуру, влзъ на стулъ. Онъ только что принялъ позу, которая, во мнніи его, была особенно величественна, когда вошелъ камердинеръ, который, какъ питомецъ Лондона, хотлъ тотчасъ же скрыться незамченнымъ, но Ричардъ увидлъ его въ зеркал и покраснлъ до ушей.
— Джервисъ, сказалъ онъ кротко — Джервисъ, не измнить ли мн этихъ панталонъ?
Кстати о панталонахъ. Мистеръ Ричардъ не забылъ снабдить своего племянника боле полнымъ и изящнымъ гардеробомъ, чмъ какой помщался въ шкапахъ Риккабокка. Въ город находился очень хорошій портной, и платье мальчика было сшито прекрасно. Такимъ образомъ, по своему остроумному лицу, своимъ цвтущимъ щекамъ, которыя, несмотря на занятія науками и ночи, проведенныя безъ сна, удерживали смуглый румянецъ, наложенный деревенскимъ солнцемъ, Леонардъ Ферфильдъ могъ не уроня себя показаться подъ окномъ въ дом Гента. Ричардъ расхохотался, увидавъ въ первый разъ часы, которые бдный итальянецъ подарилъ Леонарду, но что всего лучше — онъ не ограничился однимъ смхомъ, а далъ мальчику другіе часы, съ просьбою ‘спрятать его луковицу’. Леонардъ былъ боле недоволенъ насмшкой надъ подаркомъ своего прежняго патрона, чмъ обрадованъ новымъ подаркомъ дяди. Но Ричардъ Эвенель не понималъ тонкостей чувства. Впрочемъ, въ нсколько дней Леонардъ совершенно примнился къ привычкамъ своего дяди. Нельзя сказать, чтобъ питомецъ деревни находилъ прямые недостатки въ образ мыслей и пріемахъ своего дяди, но бываютъ люди, воспитаніе которыхъ направлено такимъ образомъ, что къ какому бы сословію мы ни принадлежали, какое бы положеніе мы ни занимали въ свт, мы замчаемъ дурную сторону этого воспитанія, и именно недостатокъ уваженія къ другимъ. Напримръ, сквайръ точно такъ же былъ грубъ подчасъ, какъ и Ричардъ Эвенель, но грубость сквайра не оскорбляла чувства приличія, а если сквайру случалось забыться, то онъ спшилъ потомъ поправить свою ошибку. Напротивъ того, мистеръ Ричардъ, былъ ли онъ въ дух, или не въ дух, имлъ способность всегда задвать одну изъ самыхъ чувствительныхъ струнъ вашего сердца, и это не отъ злости, но отъ недостатка въ его организм подобныхъ же чувствительныхъ струнъ. Въ самомъ дл, онъ былъ во многихъ отношеніяхъ прекрасный человкъ и полезный для общества гражданинъ. Но его достоинства нуждались въ боле нжномъ оттнк, боле округленныхъ изгибахъ, которые составляютъ прелесть характера. Онъ былъ честенъ, но нсколько крутъ въ своихъ дйствія съ особенною зоркостію слдя за своими выводами. Онъ былъ справедливъ, но лишь на столько, на сколько того требуетъ сущность извстнаго дла. Онъ не любилъ оказывать снисхожденіе и не вносилъ въ понятіе о правот никакой дозы мягкости и состраданія. Онъ былъ щедръ, но скоре отъ сознанія того, чмъ другіе были обязаны въ отношеніи къ нему, чмъ съ цлью доставить кому нибудь удовольствіе, онъ разумлъ щедрость капиталомъ, который долженъ приносить проценты. Онъ ожидалъ въ награду себ значительной благодарности и, обязавъ человка, думалъ, что онъ купилъ въ немъ невольника. Всякій, имющій избирательный голосъ, могъ смло обратиться къ нему съ просьбою о помощи и покровительств, но зато горе тому избирателю, который замедлитъ выполнить вс наставленія мистера Эвенеля.
Въ этомъ краю Ричардъ основался по возвращеніи изъ Америки, гд онъ значительно разбогатлъ, сначала при помощи своего коммерческаго ума, а потомъ посредствомъ смлыхъ спекуляцій и умнья пользоваться обстоятельствами. Онъ пустилъ все свое состояніе въ обороты: вошелъ въ компанію пивоваровъ, вскор скупилъ паи своихъ сообщниковъ, потомъ снялъ значительную хлбную мельницу. Тутъ онъ быстро разжился, купилъ имнье въ двсти-триста десятинъ земли, выстроилъ домъ и ршился насладиться жизнію и играть значительную роль въ обществ. Теперь онъ сдлался руководителемъ всего городка, и слова его при разговор съ Одлеемъ Эджертономъ, что отъ него зависитъ доставить ему два голоса при выбор въ члены Парламента, были вовсе не пустымъ желаніемъ придать себ мнимую важность. Кром того, предложеніе его, смотря съ его собственной точки зрнія, вовсе не было такъ предосудительно, какъ казалось государственному человку. Онъ получилъ особенное предубжденіе противъ двухъ засдающихъ членовъ,— предубжденіе, свойственное человку съ умреннымъ образомъ мыслей въ политик и могущему много потерять при перемн обстоятельствъ: потому что мистеръ Слаппъ, дйствительный членъ, по уши завязшій въ долгахъ, былъ недоволенъ настоящимъ порядкомх вещей и желалъ перемнъ какихъ бы то ни было,— другой же, мистеръ Слики, представитель дворянскаго сословія, получавшій по пяти тысячъ фунтовъ въ вид дивиденда на свои капиталы, особенно склоненъ былъ къ нейтральному положенію въ дл выборовъ и смотрлъ на свой голосъ, какъ на средство поддержать равновсіе партій, необходимое для вещественнаго благосостоянія своей особы.
Ричардъ Эвенель, не обращая большого вниманія на этихъ обоихъ джентльменовъ и не чувствуя особеннаго влеченія къ вигамъ съ тхъ поръ, какъ представителями виговъ явились лорды, смотрлъ съ особеннымъ удовольствіемъ на Одлея Эджертона, умреннаго поборника коммерческимъ выгодъ. Но, даруя Одлею и его сотоварищамъ выгоду своего вліянія, онъ считалъ себя совершенно вправ, положа руку на сердце, извлечь qui pro quo изъ дйствій своихъ къ возвышенію сэра Ричарда, какъ говорилъ онъ обыкновенно. Этотъ достойный гражданинъ чувствовалъ къ аристократіи какое-то тайное, невольное влеченіе. Общество Скрюстоуна, подобно другимъ провинціальнымъ городамъ, состояло изъ двухъ сословіи: коммерческаго и исключительнаго. Подъ послднимъ разрядомъ разумлись люди, жившіе отдльно вокругъ развалинъ древняго аббатства. Они восхищались былыми судьбами этого зданія, связанными съ генеалогіями ихъ собственныхъ фамилій, и усматривали т же развалины въ своихъ финансовыхъ бюджетахъ. Тутъ были вдовы окружныхъ бароновъ, миленькія, но уже зрлыя двицы, отставные офицеры, сынки богатыхъ сквайровъ, оставшіеся холостяками,— однимъ словомъ, достойная, блестящая аристократія, которая думала о себ боле, чмъ Гауэры, Говарды, Куртнеи и Сеймуры, взятые вмст. Давно еще пробудилось въ Ричард Эвенел желаніе попасть въ этотъ кругъ, и онъ отчасти успвалъ въ своемъ намреніи. Много обстоятельствъ содйствовали тому. Во первыхъ, онъ былъ не женатъ и хорошъ собою, а въ этомъ кругу нашлось нсколько особъ прекраснаго пола съ свободнымъ сердцемъ. Во вторыхъ, онъ былъ единственный обыватель Скрюстоуна, державшій хорошаго повара, дававшій обды,— и отставные служаки осаждали его домъ во уваженіе его славной дичины. Въ третьихъ — и это главное — вс они ненавидли засдающихъ членовъ, а извстно, что единодушіе въ политик составитъ изъ обломковъ хрусталя или фарфора боле стройное цлое, чмъ лучшій алмазный цементъ при недостатк согласія. Ричардъ Эвенель умлъ внушить своимъ согражданамъ особенное уваженіе къ своей особ, онъ боле и боле убждался, что отъ магнитическаго вліянія серебряныхъ пенни и золотыхъ монетъ въ семь шиллинговъ онъ получилъ неоспоримую способность выдляться изъ толпы. Ему сильно хотлось взять жену изъ высшаго круга, но вс двицы и вдовы, встрчавшіяся ему, не были для него довольно знатны и благовоспитанны. Любимою мечтою его было представлять себ, что жену его станутъ нкогда величать милэди, и что при оффиціальныхъ торжествахъ, вслдъ за воззваніемъ: ‘сэръ Ричардъ!’, онъ пойдетъ впереди самого полковника Помплея. Впрочемъ, несмотря на совершенную безуспшность своихъ дипломатическихъ сношеній съ мистеромъ Эджертономъ, къ которому онъ питалъ довольно живое чувство негодованія, онъ не жертвовалъ, какъ поступили бы многіе другіе, своими политическими убжденіями длу личнаго самолюбія. Но такъ какъ все-таки Одлей Эджертонъ благосклонно принялъ городскую депутацію и заготовилъ биль въ ея видахъ, то значеніе Эвенеля и понятіе о дйствіяхъ Парламента чрезвычайно возвысились въ мнніи гражданъ Скрюстоуна. Чтобы должнымъ образомъ опредлить достоинства Ричарда Эвенеля, въ сравненіи съ его недостатками, нужно принять въ разсчетъ, что онъ сдлалъ для пользы города. Его дятельность, его быстрое соображеніе общественныхъ выгодъ, поддерживаемое большими денежными средствами и характеромъ смлымъ, предпріимчивымъ и повелительнымъ, распространили въ город цивилизацію съ быстротою и силою паровой машины.
Если городъ былъ хорошо вымощенъ и хорошо освщенъ, если полъ-дюжина грязныхъ переулковъ превратились въ красивую улицу, если онъ не нуждался уже боле въ колодцахъ и резервуарахъ, если нищенство было уменьшено на дв-трети, то все это должно приписать запасу новой живой крови, которую Ричардъ Эвенель влилъ въ одряхлвшіе члены своихъ согражданъ. Примръ сдлался заразительнымъ. ‘Когда я пріхалъ въ городъ, здсь не было ни одного окна съ зеркальными стеклами — говорилъ Ричардъ Эвенель — а теперь посмотрите-ка на Гей-Стритъ!’ Онъ пріобрлъ совершенный кредитъ, нашелъ тотчасъ же подражателей, и хотя собственныя его занятія не требовали зеркальныхъ стеколъ въ дом, онъ возбудилъ духъ предпріимчивости, который велъ къ украшенію города.
Мистеръ Эвенель представилъ Леонарда своимъ друзьямъ не прежде, какъ черезъ недлю. Онъ внушилъ ему, что надо стараться отвыкать отъ деревенскихъ понятій и пріемовъ. На большомъ обд, данномъ дядею, племянникъ былъ оффиціально представленъ, но, къ совершенному прискорбію и замшательству своего покровителя, онъ не произнесъ во все продолженіе торжества ни слова. Да и какъ онъ могъ раскрыть ротъ, когда миссъ Клэрина Маубрей говорила за четверыхъ, а именитый полковникъ Помплей все-еще недосказалъ своей безконечной исторіи объ осад Серингапатама?

ГЛАВА XXXVI.

Пока Леонардъ привыкаетъ постепенно къ блеску, его окружающему, и со вздохомъ вспоминаетъ о хижин своей матери и серебристомъ фонтан въ цвтник итальянца, мы перенесемся съ тобою, читатель, въ столицу и встанемъ посреди веселой толпы, расхаживающей по пыльнымъ дорогамъ или отдыхающей въ тни деревьевъ Гейдъ-Парка. Теперь самая лучшая пора сезона, но короткій день модной лондонской жизни, начинающійся съ двухъ часовъ пополудни, приближается къ концу. Группы въ Роттенъ-Роу начинаютъ густть. Возл статуи Ахиллеса и вдалек отъ прочихъ зрителей, какой-то джентльменъ, заложивъ одну руку за жилетъ, а другою облокотясь на палку, задумчиво смотритъ на непрерывную вереницу кавалькадъ и экипажей. Этотъ человкъ еще въ весн своей жизни, пор, когда всякій боле или мене общителенъ, когда знакомства юности развиваются въ дружбу, когда вс лица, высоко поставленныя судьбою, оказываютъ такое сильное вліяніе на измнчивую поверхность общества. Но, несмотря на то, что, когда его сверстники были еще мальчиками въ коллегіяхъ, этотъ человкъ росъ посреди представителей высшаго общества, несмотря на то, что онъ обладалъ всми качествами, дарованными ему природою и обстоятельствами, для того, чтобы навсегда удержать на себ свтскій лоскъ или замнить его боле существенной репутаціей, онъ стоялъ теперь какъ чужой въ этой толп своихъ соотечественниковъ.
Красавицы проходили мимо въ изящныхъ туалетахъ, государственные люди спшили въ сенатъ, дэнди стремились въ клубы,— между тмъ не замтно было ни одного взгляда, ни одного привтствія, ни одной улыбки, которые бы говорили одинокому зрителю: ‘пойдемъ съ нами: ты принадлежишь къ нашему кругу.’ Отъ времени до времени какой нибудь франтъ среднихъ лтъ, пройдя мимо нашего наблюдателя, оборачивался, чтобы посмотрть назадъ, но второй взглядъ, видно, уничтожалъ ошибку перваго, и франтъ въ молчаніи продолжалъ свой путь.
— Клянусь моими предками, сказалъ незнакомецъ самому себ: — теперь я понимаю, что долженъ почувствовать умершій человкъ, если его вызвать къ жизни и показать ему живущихъ.
Время проходитъ, вечерній сумракъ быстро опускается на землю. Нашъ странникъ остается одинъ въ парк.
Онъ начинаетъ дышать свободне, замчая, что дорожки пустютъ.
— Теперь въ атмосфер довольно кислорода, сказалъ онъ громко:— и я могу пройтись, не задыхаясь этими густыми испареніями толпы. О, химики! какъ вы ошибаетесь! Вы говорите намъ, что толпа заражаетъ воздухъ, но не угадываете, почему именно. Не легкія заражаютъ нашу стихію, а испаренія отъ злыхъ сердецъ. Когда какой нибудь завитой и раздушенный господинъ дышетъ на меня, я чувствую, какъ развивается во мн зародышъ страданій. Allons, другъ мой, Неронъ! походимъ теперь и мы съ тобою.
Онъ дотронулся своею тростью до большой ныофаундлэндской собаки, которая лежала протянувшись у его ногъ, и оба друга тихонько стали подвигаться по сумрачнымъ аллеямъ. Наконецъ незнакомецъ остановился и опустился на скамью, бывшую подъ деревомъ.
— Половина осьмого, сказалъ онъ, посмотрвъ на часы: — можно выкурить сигару, не оскорбляя ни чьего обонянія.
Онъ вынулъ свою сигарочницу, зажегъ спичку и, снова облокотясь на спинку лавки, задумчиво глядлъ на струи дыма, которыя носились по воздуху, постепенно блдня и расплываясь.
— На нашемъ свт, Неронъ, сказалъ онъ, обращаясь къ собак:— нтъ боле условной вещи, какъ независимость человка, которою онъ такъ хвастается. Я, напримръ, свободный англичанинъ, гражданинъ міра, не смю курить въ парк сигару въ половин шестого, когда публика здсь, точно такъ же, какъ не смю опустить руку въ карманъ лорда-канцлера. Законъ не запрещаетъ мн курить, Неронъ, но то, что позволительно въ половин осьмого, составляетъ преступленіе въ половин шестого. О, Неронъ, Неронъ, счастливая собака! никакой предразсудокъ не заставитъ твоего хвоста сдлать лишнее движеніе Твой инстинктъ замняетъ для тебя разумъ. Ты былъ бы совершенно счастливъ, если бы въ минуту грусти могъ развлекаться сигарой. Попробуй, Неронъ,— попробуй, мой неизбалованный другъ!
И, отдлясь отъ спинки скамьи, онъ хотлъ вставить янтарь мундштука въ зубы собак.
Когда онъ этимъ занимался съ невозмутимою важностію, дв особы подошли къ этому же мсту. Одна изъ нихъ былъ слабый и больной на видъ старикъ. Его истертый сюртукъ былъ застегнутъ до верху и ложился складками на его впалой груди. Другая — была двушка лтъ четырнадцати, на руку которой старикъ тяжело опирался. Щоки ея были блдны, на лиц ея выражалось безропотное страданіе, до такой степени глубокое, что казалось, что она не знала радости даже и въ дтств.
— Отдохните здсь, папа, сказала двушка кротко.
И она указала на скамью, не замчая сидвшаго на ней, который почти совершенно былъ заслоненъ спустившимися втвями дерева.
Старикъ слъ, тяжело вздохнувъ, потомъ, увидавъ незнакомца, снялъ шляпу и сказалъ голосомъ, напоминавшимъ тонъ образованнаго общества:
Извините, если я обезпокою васъ, сэръ.
Незнакомецъ приподнялъ голову и, замтивъ, что двица стоитъ, всталъ, какъ будто предлагая ей мсто на лавк.
Но двушка не замчала его.
Она смотрла на отца и заботливо вытирала ему лобъ маленькимъ платкокъ, который сняла у себя съ шеи.
Неронъ, довольный, что отдлался отъ сигары, началъ длать прыжки и лансады, какъ будто вознаграждая себя за выдержанное испытаніе, и теперь, возвратясь къ скамь съ удивленнымъ взоромъ, онъ сталъ обнюхивать сосдей своего барина.
— Поди сюда, сэръ, сказалъ баринъ, обращаясь къ собак.— Не бойтесь его, продолжалъ онъ, ободряя двицу.
Но двушка, неслушавшая его въ эту минуту, вскричала вдругъ, боле тревожнымъ, чмъ испуганнымъ голосомъ:
— Онъ упалъ въ обморокъ! Батюшка! батюшка!
Незнакомецъ оттолкнулъ собаку, которая была у него на пути, и поспшилъ развязать галстухъ у бднаго страдальца.
Въ это время луна выплыла изъ за облака, и свтъ ея упалъ ма изнеможенное лицо старика.
‘Лицо это какъ будто памятно мн, хотя очень измнилось’, подумалъ незнакомецъ.
И потомъ, наклонясь къ двушк, которая упала на колни и терла руки своему отцу, онъ спросилъ:
— Какъ зовутъ вашего батюшку, дитя мое?
Двушка была слишкомъ занята въ эту минуту, чтобы услыхать вопросъ.
Незнакомецъ положилъ ей на плечо руку и повторилъ свои слова.
— Дигби, отвчала двушка, отрывисто.
Въ это время чувства стали возвращаться къ отцу ея. Черезъ нсколько минутъ онъ былъ уже въ состояніи выразить незнакомцу свою благодарность. Но послдній взялъ его руку и сказалъ дрожащимъ и нжнымъ голосомъ:
— Возможно ли, я опять вижу своего сослуживца? Эльджернонъ Дигби, я не забылъ васъ, но, кажется, Англія васъ забыла.
Чахоточный румянецъ покрылъ щоки стараго солдата, и онъ отвчалъ незнакомцу, смотря въ сторону:
— Мое имя Дигби, это правда, сэръ, но я не думаю, чтобы мы когда нибудь встрчались. Пойдемъ, Геленъ: теперь мн лучше,— пойдемъ домой.
— Поиграйте, займитесь съ этой собакой, дитя мое, сказалъ незнакомецъ: — а мн надо переговорить съ вашимъ батюшкой.
Двушка съ покорнымъ видомъ сдлала знакъ согласія и отошла, но она не играла съ собакой.
— Видно, мн нужно рекомендоваться вамъ формально, сказалъ незнакомецъ.— Мы были съ вами въ одномъ полку, и имя мое л’Эстренджъ.
— Ахъ, милордъ, сказалъ солдатъ, вставая: — простите меня.
— Меня, кажется, не называли милордомъ за нашимъ походнымъ котломъ. Разскажите мн, что случилось съ вами съ тхъ поръ, какъ мы не видались? вы на половинномъ жаловань?
Мистеръ Дигби печально опустилъ голову.
— Дигби, старый товарищъ, не можете ли вы мн одолжить взаймы сто фунтовъ? сказалъ лордъ л’Эстренджъ, трепля бывшаго воина по плечу.— Что, у васъ не найдется такой суммы? Тмъ лучше: значитъ я могу ссудить ее вамъ.
Мистеръ Дигби залился слезами.
Лордъ л’Эстренджъ какъ будто не замтивъ этого.
— Мы были оба нкогда чудаками, сказалъ онъ: — и я съ удовольствіемъ припоминаю, какъ часто занималъ у васъ деньги.
— У меня! Ахъ, лордъ л’Эстренджъ!
— Съ тхъ поръ вы женились и, врно, перемнились. Разскажете мн все по порядку, мои старый другъ.
Мистеръ Дигби, который между тмъ усплъ окончательно придти въ себя и успокоить свои потрясенные нервы, всталъ и произнесъ спокойнымъ голосомъ:
— Милордъ, безполезно говорить обо мн, точно такъ же, какъ и помогать мн. Я почти умирающій. Но вотъ дочь моя,— моя единственная дочь (тутъ онъ остановился, потомъ продолжалъ поспшне:) — у меня есть родственники въ одномъ изъ отдаленныхъ графствъ, и если бы я могъ увидться съ ними, я увренъ, что они позаботились бы о двушк. Вотъ что въ теченіе нсколькихъ недль составляетъ предметъ моихъ надеждъ, моей мечты, моей молитвы. Я могу сдлать это путешествіе только при вашей помощи. Для себя я не стыдился же просить милостыни: буду ли стыдиться для нея?
— Дигби, сказалъ л’Эстренджъ, важнымъ тономъ: — не говорите ни о смерти, ни о милостыни. Вы были ближе къ смерти, когда ядра свистали вокругъ васъ при Ватерлоо. Если солдатъ, встртясь съ солдатомъ, говоритъ ему: другъ, твой кошелекъ! то это признакъ не нищенства, а товарищества, братства. Стыдиться! Клянусь памятью Велизарія, если бы я нуждался въ деньгахъ, то я всталъ бы гд нибудь на перекрестк съ ватерлооскою медалью на груди и говорилъ бы всякому мимо идущему облизанному джентльмену, котораго я спасалъ отъ французскихъ сабель: вамъ стыдно, если я умираю съ голоду. Облокотитесь на меня, продолжалъ л’Эстренджъ, обращаясь къ старику: — вамъ, видно, хочется домой, скажите, куда вамъ нужно итти?
Бдный солдатъ показалъ на Оксфордъ-Стритъ и съ нершительностію оперся на протянутую ему руку.
— А когда вы воротитесь отъ своихъ родственниковъ, вы повидаетесь со мной? Какъ! неужели вы въ раздумьи? Постите же меня,— наврно?
— Я увижусь съ вами.
— Честное слово?
— Честное слово, если только буду живъ.
— Теперь я стою у Нейтсбриджа, съ моимъ отцомъ, но вы всегда можете узнать мой адресъ: въ Гросвеноръ-Сквэр, спросить мистера Эджертона. Итакъ, вамъ предстоитъ длинное путешествіе?
— Очень длинное.
— Не утомляйте себя: здите не спша…. Что вы, дитя мое? вамъ, кажется, завидно, что вашъ батюшка опирается не на вашу руку?
Разговаривая такимъ образомъ, лордъ л’Эстренджъ выказывалъ одну за другою т странныя особенности своего характера, за которыя его считали въ свт человкомъ бездушнымъ. Можетъ быть, читатель не совсмъ согласится съ мнніемъ свта. Но если свтъ и будетъ умть современемъ справедливо судить о характер человка, который не жилъ, не говорилъ, не чувствовалъ для свта, то это случится разв спустя нсколько столтій посл того, какъ душа Гарлея л’Эстренджа оставитъ нашу планету.
Лордъ л’Эстренджъ разстался съ мистеромъ Дигби при вход въ Оксфордъ-Стритъ. Тутъ отецъ и дочь взяли кабріолетъ. Мистеръ Дигби веллъ кучеру хать къ Эджвэрской дорог. Онъ не хотлъ сказать л’Эстренджу свой адресъ, и при этомъ онъ такъ показался обиженнымъ подобными распросами, что л’Эстренджъ не смлъ настаивать. Напомнивъ солдату о его общаніи увидаться съ нимъ, Гарлей сунулъ ему въ руку бумажникъ и поспшно удалился по направленію къ Гросвеноръ-Сквэру.
Онъ подошелъ къ подъзду квартиры Одлея Эджертона въ то самое время, какъ этотъ джентльменъ выходилъ изъ кареты, два друга вошли вмст въ комнаты.
— Сегодня позволяется націи отдохнуть? спросилъ л’Эстренджъ.— Бдная! ей такъ часто приходится слушать дловыя пренія, что надо удивляться прочности ея комплекціи.
— Засданіе еще продолжается, отвчалъ Одлей серьёзно, не обращая вниманія на остроту своего друга.— Но какъ докладъ длъ собственно государственныхъ кончился, то я и отправился на нкоторое время домой, съ тмъ, что если бы я не нашелъ тебя здсь, то отъискалъ бы въ парк.
— Именно, всякій знаетъ, что я, въ девять часовъ пополудни, сигара и Гейдъ-Паркъ составляемъ одно цлое. Нтъ въ Англіи человка такого пунктуальнаго въ своихъ привычкахъ, какъ я.
Тутъ друзья вошли въ гостиную, въ которой членъ Парламента сидлъ очень рдко, такъ какъ его внутренніе покои были въ нижнемъ этаж.
— А вдь это тоже одна изъ твоихъ причудъ, Гарлей, сказалъ онъ.
— Что такое?
— Показывать видъ, что ты не терпишь комнатъ въ нижнемъ этаж.
— Показывать видъ! О софистическій, прикованный къ земл человкъ! Показывать видъ! Ничто такъ не противоречитъ понятію о нашей душ, какъ нижній этажъ дома. Мы и безъ того не достанемъ до неба, на сколько бы ступенекъ ни поднимались вверхъ.
— Съ этой символической точки зрнія, сказалъ Одлей: — теб надо жить на чердак.
— Я бы съ охотой тамъ поселился, но не люблю новыхъ туфлей. Новая головная щетка еще туда-сюда.
— Да что же общаго у чердака съ туфлями и головными щетками?
— Попробуй провести ночь на чердак, и на другое утро у тебя не будетъ ни туфлей, ни щотокъ.
— Куда же я ихъ дну?
— Ты побросаешь ихъ въ кошекъ.
— Какой вздоръ ты говоришь, Гарлей!
— Вздоръ! клянусь Аполлономъ и его девятью сестрицами, что нтъ человка, у котораго бы было такъ мало воображенія, какъ у уважаемаго мною члена Парламента. Отвчай мн искренно и торжественно, поднимался ли ты за облака въ полет своихъ умозрній? приближался ли ты къ звздамъ силою смлой мысли? искалъ ли въ безпредльности тайную причину жизни?
— О, нтъ, нтъ, мой бдный Гарлей!
— Посл этого нечему тутъ удивляться, бдный Одлей, что ты не могъ сообразить, что когда человкъ ляжетъ спать на чердак и услышитъ визгъ и мяуканье кошекъ, то онъ, что ни попало, все покидаетъ въ этихъ милыхъ животныхъ. Вынеси свой стулъ на балконъ. Неронъ испортилъ у меня сегодня сигару. Я намренъ теперь курить. Ты никогда не куришь, значитъ можешь, по крайней мр, любоваться на зелень сквэра.
Одлей слегка пожалъ плечами, но послдовалъ совту и примру своего друга и вынесъ стулъ на балконъ. Неронъ пришелъ также, но, ощущая глазами и носомъ присутствіе сигары, онъ благоразумно отступилъ и улегся подъ столомъ.
— Одлей Эджертонъ, у меня есть къ теб просьба, какъ къ лицу административному.
— Очень радъ выслушать.
— Въ нашемъ полку былъ корнетъ, который лучше бы сдлалъ, если бы не поступалъ въ этотъ полкъ. Мы были оба съ нимъ большіе повсы и щеголи.
— Однако, это не мшало вамъ храбро драться.
— Повсы и щеголи почти всегда хорошіе рубаки. Цезарь, который терпливо вычесывалъ себ голову, подвивалъ свои кудри и, даже умирая, думалъ о томъ, граціозно ли выгнутся на его тл складки тоги,— Вальтеръ Ралей, который не могъ сдлать пшкомъ боле двадцати аршинъ отъ множества драгоцнныхъ камней, украшавшихъ его башмаки,— Алкивіадъ, который выходилъ на агору съ голубицей на груди и яблокомъ въ рук,— Мюратъ, одвавшійся въ золото и дорогіе мха, Деметрій Поліоркетъ, бывшій франтикомъ на подобіе французскаго маркиза, оказывались славными ребятами на пол брани. Такой неопрятный герой, какъ Кромвель, есть уже парадоксъ природы и феноменъ въ исторіи…. Но возвратимся къ нашему корнету. Я былъ богатъ, онъ бденъ. Когда глиняный горшокъ поплыветъ по рк вмст съ чугуннымъ, то, врно, одному изъ нихъ не сдобровать. Вс говорили, что Дигби скупъ, а я его считалъ лишь чудакомъ. Но всякій, того-и-гляди, согласится, чтобы его разумли чудакомъ, только не нищимъ. Однимъ словомъ, я оставилъ армію и не видался съ нимъ до ныншняго вечера. Мн кажется, что еще не было на свт никогда такого оборваннаго джентльмена, и вмст съ тмъ такого патетическаго оборванца. Но, изволишь видть, человкъ этотъ сражался въ защиту Англіи. Подъ Ватерлоо вдь не въ бирюльки же играли, ты, я думаю, въ этомъ увренъ…. Итакъ, ты долженъ что нибудь сдлать для Дигби. Что же ты сдлаешь?
— Скажи по правд, Гарлей, этотъ человкъ не былъ изъ числа твоихъ близкихъ друзей, а?
— Если бы онъ былъ моимъ другомъ, то не нуждался бы въ пособіи отъ правительства: тогда онъ не посовстился бы взять у меня денегъ.
— Все это прекрасно, Гарлей, но видишь ли въ чемъ дло: бдныхъ офицеровъ много, а денегъ, которыми мы можемъ располагать, очень мало. Нтъ ничего трудне, какъ исполнить просьбу, подобную твоей. Въ самомъ дл, я не знаю, какъ поступить. Вдь онъ получаетъ половинное жалованье?
— Не думаю, или если и получаетъ, то все это идетъ на уплату долговъ. Да это не наше дло, мои милый: дло въ томъ, что отецъ и дочь умираютъ съ голоду.
— Но если онъ самъ виноватъ, если онъ такъ былъ неостороженъ….
— Ну пошелъ, пошелъ!… Неронъ, гд ты, куда ты скрылся, моя милая собака?
— Я, право, очень жалю, что не могу этого сдлать. Если бы еще что нибудь другое.
— Есть и другое. Мой человкъ — прекрасный малый во всхъ отношеніяхъ, только сильно испиваетъ и никакъ не можетъ исправиться отъ этой милой погршности. Не помстишь ли ты его въ Монетную Экспедицію?
— Съ удовольствіемъ.
— Вотъ еще что. У меня есть знакомый — винный торговецъ. Онъ былъ честный человкъ, никогда никому не напоминалъ о долгахъ, потомъ обанкрутился. Я ему очень многимъ обязанъ, и у него прехорошенькая дочка. Нельзя ли его пристроить гд нибудь въ колоніяхъ при королевской миссіи или въ другомъ мст?
— Если ты желаешь, я могу это исполнить.
— Мой милый Одлей, я все еще не отстану отъ тебя и намренъ просить милости для своей особы.
— Ахъ, сдлай одолженіе! вскричалъ Эджертонъ, съ одушевленіемъ.
— Скоро освободится мсто посланника во Флоренціи. Я знаю хорошо эту часть. Должность была бы по мн. Пріятный городъ, лучшія фиги въ цлой Италіи, очень мало дла. Попробуй, поизвдай лордовъ на этотъ счетъ.
— Я заране предвижу развязку. Лорды будутъ очень рады удержать въ государственной служб такого даровитаго человка, какъ ты, и сына такого пэра, какъ лордъ Лэнсмеръ.
— И это не стыдно теб, лицепріятный представитель Парламента! вскричалъ Гарлей л’Эстренджъ.— Ты не отказываешься помочь красноносому лакею, плутоватому торгашу, который подмшивалъ и фабриковалъ вина, изнженному сабариту, который не можетъ заснуть, если подъ нимъ сомнется розовый листочекъ, и ничего не хочешь сдлать для защитника Англіи, для израненнаго воина, котораго обнаженная грудь служила оплотомъ нашей собственной безопасности!
— Гарлей, сказалъ членъ Парламента, съ невозмутимою улыбкою: — твой монологъ надлалъ бы большого шума на провинціяльномъ театр. Дло вотъ въ чемъ, мой другъ. Нигд Парламентъ не соблюдаетъ такой строгой экономіи, какъ при разсчетахъ на содержаніе арміи, и потому нтъ человка, для котораго трудне было бы выхлопотать пособіе, какъ какой нибудь офицеръ, выполнявшій лишь свой долгъ подобно другимъ военнымъ людямъ. Но если ты принимаешь его дло такъ близко къ сердцу, то я употреблю свое вліяніе на Военное Министерство и, можетъ быть, доставлю ему мсто смотрителя при какой нибудь казарм.
— Ты прекрасно поступишь, потому что въ противномъ случа я сдлаюсь радикаломъ и пойду противъ тебя вмст со всмъ твоимъ городомъ.
— Я бы очень желалъ, чтобы ты поступилъ въ Парламентъ хотя даже радикаломъ и въ ущербъ моихъ собственныхъ выгодъ. Но воздухъ становится холоденъ, а ты не привыкъ къ нашему климату. Если ты, можетъ быть, въ состояніи поэтизировать насморкъ и кашель, то я вовсе нтъ, пойдемъ въ комнаты.
Лордъ л’Эстренджъ легъ на софу и подперъ себ щеку рукою. Одлей Эджертонъ слъ возл него и смотрлъ на лицо своего друга съ нжнымъ видомъ, который какъ-то мало гармонировалъ съ мужественными чертами его прекраснаго лица. Оба они были такъ же несхожи наружностію, какъ и характеромъ. Послднее, врно, уже замтилъ читатель. Все, что въ личности Эджертона было строго, сурово, въ л’Эстрендж отличалось мягкостію. Во всякой поз Гарлея невольно проглядывала юношеская грація.
Самый покрой его платья доказывалъ его нерасположеніе къ принужденію. Костюмъ его всегда былъ свободенъ и широкъ, галстухъ завязанъ небрежно, оставляя грудь его обнаженною. Вы тотчасъ догадались бы, что онъ когда-то жилъ въ тепломъ климат полудня и привыкъ тамъ презирать утонченности приличія, въ его одежд, точно такъ же, какъ и въ разговор, было очень мало пунктуальности, свойственной сверному жителю. Онъ былъ моложе Одлея тремя или четырьмя годами, а казался моложе годами двнадцатью. Онъ былъ однимъ изъ числа тхъ людей, для которыхъ старость какъ будто не создана у которыхъ голосъ, взглядъ, самый станъ сохраняютъ всю прелесть молодости, и, можетъ быть, отъ этой-то полной граціи моложавости, во всякомъ случа, по самому свойству чувства, которое онъ внушалъ, ни родственники его, ни короткіе друзья въ обыкновенныхъ разговорахъ не прибавляли къ его имени носимаго имъ титула. Для нихъ онъ не былъ л’Эстренджемъ, а просто Гарлеемъ, и этимъ-то именемъ я всегда буду называть его. Это не былъ такой человкъ, котораго авторъ или читатель представляетъ себ на нкоторомъ разстояніи, съ постоянно формальнымъ возгласомъ со всхъ сторонъ: ‘Милордъ! милордъ!’
Гарлей л’Эстренджъ не былъ такъ хорошъ собою, какъ Одлей Эджертонъ, для обыкновеннаго наблюдателя онъ показался бы только миловиднымъ. Но женщины называли его хорошенькимъ и были въ этомъ случа совершенно справедливы. Онъ носилъ волосы свои, которые были каштановаго цвта, завитыми въ длинныя распадающіяся букли, и, вмсто англійскихъ бакенбартъ, отпустилъ себ иноземные усы. Сложеніе его было нжно, хотя не женственно, это была юношеская, а не женская нжность. Но срые глаза его блестли богатымъ запасомъ жизни. Опытный физіологъ, заглянувъ въ эти глаза, нашелъ бы въ нихъ зародыши неисчерпаемаго развитія, природу столь богатую, что если ее лишь слегка затронуть, то потомъ нужно много времени, много страстей и горя, чтобы ее исчерпать.
И теперь, хотя задумчивые и грустные, глаза эти блестли точно брильянтъ, устремляясь на предметы.
— Такъ ты значитъ все шутилъ, сказалъ Одлей, посл продолжительнаго молчанія,— говоря про посольство во Флоренцію? Ты ршительно не хочешь поступить въ государственную службу?
— Нтъ.
— Признаюсь, я ожидалъ не этого отъ тебя, когда ты общалъ мн провести сезонъ въ Лондон. Я надюсь по крайней мр, что ты не будешь удаляться общества и не захочешь казаться такимъ же отшельникомъ здсь, какимъ былъ подъ виноградниками Комо.
— Я наслушался вашихъ знаменитыхъ ораторовъ, сидя на галлере Парламента. Былъ я въ Опер и насмотрлся на вашихъ прекрасныхъ лэди, я исходилъ вс ваши улицы, прошелъ вдоль и поперекъ вс парки и могу сказать съ убжденіемъ, что мн не по-сердцу чопорная старуха, у которой морщины затерты румянами.
— О какой старух говоришь ты? спросилъ Одлей.
— У нея много именъ. Одни называютъ ее модой, другіе — люди дловые, какъ ты — политикой: то и другое названіе одинаково обманчиво и натянуто. Я разумю лондонскую жизнь. Никакъ не могу примириться съ ней, дряхлой прелестницей.
— Я бы желалъ, чтобы теб хоть что нибудь нравилось.
— И я бы тоже желалъ отъ всего сердца.
— Но ты такъ разочарованъ всмъ!
— Напротивъ, я еще очень, очень свжъ. Посмотри въ окно, что ты видишь?
— Ничего!
— Ничего?
— Ничего, кром лошадей, пыльныхъ кустовъ сирени, моего кучера, который дремлетъ на козлахъ, и двухъ женщинъ, которыя переправляются черезъ каналъ.
— Мн такъ и этого не видно, когда я лежу на соф. Мн видны только звзды. И я сочувствую имъ такъ-же, какъ и въ то время, когда я былъ въ Итонской школ. Итакъ, скоре ты разочарованъ, а никакъ не я, впрочемъ, довольно объ этомъ. Ты не забудешь моего порученія относительно изгнанника, который породнился съ твоимъ семействомъ?
— Нтъ, но это порученіе еще трудне, чмъ пристроить твоего корнета въ Военное Министерство.
— Я знаю, что это трудно, потому что противодйствіе сильно и бдительно, но за всмъ тмъ, непріятель — такой презрнный измнникъ, что можно расчитывать на содйствіе судьбы и домашнихъ ларовъ.
— Однако, замтилъ боле практическій Одлей, наклоняясь надъ книгою, лежавшею передъ нимъ: — мн кажется, что лучшее средство кончить это дло мирнымъ соглашеніемъ.
— Если позволяется судить о другихъ по себ, отвчалъ Гарлей съ одушевленіемъ:— то мн кажется, что гораздо утшительне разомъ избавиться зла окончательно, чмъ понемногу замазывать дло и вести околесную. Да и какое зло! Мировая сдлка съ явнымъ врагомъ можетъ быть допущена безъ урона для чести, но сдлка съ измнникомъ, вроломнымъ другомъ, означаетъ, что мы извиняемъ вроломство.
— Ты слишкомъ мстителенъ, отвчалъ Эджертонъ:— можно все-таки найти извиненіе въ пользу человка….
— Перестань, Одлей, перестань, или я начну думать, что свтъ въ самомъ дл, испортилъ тебя.— Извинить человка, который обманываетъ, измняетъ! Нтъ, это противно понятію о человчеств.
Свтскій человкъ спокойно поднялъ взоръ на одушевленное лицо человка, бывшаго еще довольно близкимъ къ природ, чтобы принимать всякое дло къ сердцу. Потомъ онъ снова обратился къ книг, и сказалъ, посл нкотораго молчанія:
— Теб, пора жениться, Гарлей.
— Нтъ, отвчалъ Гарлей, съ улыбкой, при этомъ быстромъ поворот, разговора:— еще рано, потому что главнымъ препятствіемъ къ подобной перемн въ жизни служитъ для меня то, что вс ныншнія женщины слишкомъ стары для меня, или я слишкомъ молодъ для нихъ. Нкоторыя изъ нихъ еще совершенныя дти, потому не желаешь быть ихъ игрушкой, другія слишкомъ опытны, и потому боишься попасть въ обманъ. Первыя, если он удостоиваютъ васъ своею любовью, любятъ васъ какъ куклу, которую он нжатъ, ласкаютъ за качества, свойственныя кукл, за пару голубыхъ глазъ и изящныя подробности вашей статуры. Послднія, если он благоразумно предаются вамъ, то поступаютъ при этомъ на основаніи алгебраическихъ законовъ, вы не что иное, какъ х или у, представляющіе извстную совокупность капиталовъ, поземельныхъ владній, брильянтовъ, шкатулокъ и театральныхъ ложъ. Васъ очаровываютъ при помощи матушки, и въ одно прекрасное утро вы убждаетесь, что плюсъ жена минусъ любовь супружеская равняется нулю или даже хуже, чмъ нулю.
— Чепуха, сказалъ Одлей, съ свойственною ему значительною улыбкой.— Я скоре думаю, что человку съ твоимъ общественнымъ положеніемъ нужно бояться лишь того, что за него выйдутъ замужъ во вниманіи не къ нему самому, а къ его вншней обстановк, но ты, я думаю, довольно проницателенъ и едва ли ошибаешься въ женщин, за которой ухаживаешь.
— Въ женщин, за которою ухаживаю, можетъ быть, но не въ той, на которой женюсь. Женщина есть существо перемнчивое, какъ научалъ насъ Виргилій въ школ, и ея перемнчивость никогда не бываетъ такъ чувствительна, какъ посл замужства. Это вовсе не значитъ, чтобы она была притворна: она просто перерождается. Вы женились на двушк, блествшей своими талантами. Она очень мило рисуетъ, играетъ на фортепьяно какъ артистка. Надньте кольцо ей на палецъ, и она не беретъ уже карандаша въ руки, разв начертитъ иногда вашу каррикатуру на ненужномъ конверт и ни разу не откроетъ фортепьяно по окончаніи медоваго мсяца, вы женитесь на ней за ея тихій, ровный характеръ, и вотъ черезъ годъ нервы ея такъ разстроиваются, что вы не можете сказать ей слова напротивъ: иначе она упадаетъ въ истерическомъ изнеможеніи. Вы женитесь на ней за то, что она говоритъ, что не любитъ баловъ и понимаетъ прелесть уединенія, и вотъ она длается львицей высшаго круга или по крайней мр усердной постительницей маскарадовъ.
— Однако, большая часть людей женятся и проживаютъ свой вкъ.
— Еслибы мы гонялись только за процессомъ жизни, то твое изреченіе было бы вполн утшительно. Но чтобы жить въ спокойствіи, жить безъ урона собственнаго достоинства, жить не стсняясь мелочами, въ гармоніи съ собственными идеями, привычками, цлями, для этого нужно сообщество не такой женщины, которая нарушала бы ваше спокойствіе, унижала ваше достоинство, посягала на вашу независимость, преслдовала вашу идею, малйшую привычку, привязывала васъ всевозможными мелочами къ земл, въ то время, какъ вы желали бы силою своего воображенія поноситься вмст съ нею въ сфер безпредльности: въ этомъ-то и состоитъ гамлетовскій вопросъ — быть или не быть?
— Если бы я былъ на твоемъ мст, Гарлей, то я поступилъ бы какъ авторъ ‘Сандфорда и Мертона’, то есть выбралъ бы себ маленькую двочку и воспиталъ бы ее по требованіямъ своего сердца.
— Ты отчасти угадалъ, отвчалъ Гарлей, серьёзнымъ тономъ.— Но знаешь, что? я боюсь состарться прежде, чмъ найду такую двочку. Ахъ, продолжалъ онъ еще боле важнымъ тономъ, между тмъ какъ выраженіе лица его совершенно измнилось: — ахъ, если бы въ самомъ дл я могъ найти то, чего ищу — женщину съ сердцемъ ребенка и умомъ зрлымъ, глубокимъ,— женщину, которая въ самой природ видла бы достаточно разнообразія, прелести, и не стремилась бы нетерпливо къ тмъ суетнымъ удовольствіямъ, которыя тщеславіе находитъ въ изысканной сентиментальности жизни съ ея уродливыми формами,— женщину, которая собственнымъ умосозерцаніемъ понимала бы всю роскошь поэзіи, облекающей созданіе,— поэзіи, столь доступной дитяти, когда оно любуется цвткомъ или восхищается звздой на темно-голубомъ неб,— если бы мн досталась въ удлъ такая спутница жизни, тогда бы…. что бы тогда?…
Онъ остановился, глубоко вздохнулъ и, закрывъ лицо руками, произнесъ съ разстановкою:
— Только разъ, одинъ только разъ подобное видніе прекраснаго возвысило въ моихъ глазахъ значеніе человческой природы. Оно освтило мою сумрачную жизнь и опять исчезло навсегда. Только ты знаешь,— ты одинъ знаешь….
Онъ поникъ головою, и слезы заструились сквозь его сложенные пальцы.
— Это уже такъ давно! сказалъ Одлей, подчиняясь воспоминанію своего друга.— Сколько долгихъ тяжкихъ годовъ прожито съ тхъ поръ! въ теб дйствуетъ лишь упрямая память ребенка.
— Что за вздоръ, въ самомъ дл! вскричал Гарлей, вскакивая на ноги и начавъ принужденно смяться.— Твоя карета все еще дожидается, завези меня домой, когда подешь въ Парламентъ.
Потомъ, положивъ руку на плечо своего друга, онъ прибавилъ:
— Теб ли говорить, Одлей Эджертонъ, о докучливой памятливости ребенка? Что же связываетъ насъ съ тобой, какъ не воспоминаніе дтства? Что же, какъ не это, заставляетъ биться мое сердце при встрч съ тобой? Что же въ состояніи отвлечь твое вниманіе отъ законодательныхъ кодексовъ и пространныхъ билей, чтобы обратить его на такого тунеядца, какъ я? Дай мн свою руку. О, другъ моей юности! вспомни, какъ часто мы гребли сами веслами, разъзжая въ лодк по родному озеру, вспомни, какъ откровенно разговаривали мы, сидя на дерновой скамь въ тни деревьевъ и строя въ высот лтней атмосферы замки боле великолпные, чмъ Виндзорскій! О! это крпкія узы — подобныя юношескія воспоминанія, поврь мн!
Одлей отвернулся, отвчая пожатіемъ руки на.слова своего друга, и пока І’арлей легкою поступью спускался съ лстницы, Эджертонъ остался позади на нкоторое время, и когда онъ слъ въ карету возл своего друга, то на лиц его вовсе нельзя было прочесть, что онъ готовится къ чему-то важному.
Часа черезъ два крики: ‘Мнніе, мнніе!’ ‘Пропустите, пропустите!’ раздались посл глубокаго молчанія, и Одлей Эджертонъ поднялся съ своего мста въ Парламент, чтобы разршить пренія. Это человкъ, который будетъ говорить до поздней ночи и котораго будутъ слушать самые нетерпливые изъ размстившейся по лавкамъ публики. Голосъ его силенъ и звученъ, станъ его прямъ и величественъ.
И пока Одлей Эджертонъ, вовсе не въ угоду своему самолюбію, занимаетъ такимъ образомъ общее вниманіе, гд находится І’арлей л’Эстренджь? Онъ стоитъ одинъ въ Ричмонд на берегу рки и далеко витаетъ мыслями, глядя на поверхность воды, посеребренную лучемъ мсяца. Когда Одлей оставилъ его дома, онъ сидлъ съ своими родными, забавлялъ ихъ своими шутками, дождался, когда вс разошлись по спальнямъ, и потомъ, когда, можетъ быть, вс воображали, что онъ отправился на балъ или въ клубъ, онъ потихоньку выбрался на свжій воздухъ, прошелъ мимо душистыхъ садовъ, мимо густыхъ каштановыхъ бесдокъ, съ единственною цлію побывать на прелестномъ берегу прелестнйшей изъ англійскихъ ркъ, въ тотъ часъ, когда луна высоко подымается на неб и псня соловья особенно звучно разносится среди ночного безмолвія.

ГЛАВА XXXVII.

Леонардъ пробылъ у дяди около шести недль, и эти недли проведены были довольно пріятно. Мистеръ Ричардъ помстилъ его въ свою счетную контору, назначилъ ему должность и посвятилъ въ таинства двойной бухгалтеріи. Въ награду за готовность и усердіе къ дламъ, которыя, какъ инстинктивно понималъ дальновидный негоціантъ, вовсе не согласовались со вкусомъ Леонарда, Ричардъ пригласилъ лучшаго учителя въ город — заниматься съ его племянникомъ по вечерамъ. Этотъ джентльменъ, имвшій должность главнаго учителя въ большомъ пансіон, былъ какъ нельзя боле доволенъ случаемъ доставить хотя маленькое разнообразіе своимъ скучнымъ школьнымъ урокамъ образованіемъ мальчика, такъ охотно преданнаго изученію всхъ предметовъ, даже латинской грамматики. Леонардъ длалъ быстрые успхи и въ теченіе шести недль почерпнулъ изъ книжной премудрости гораздо боле, чмъ почерпали въ вдвое большее число мсяцевъ самые умные мальчики въ пансіон. Часы, которые Леонардъ посвящалъ занятіямъ, Ричардъ обыкновенно проводилъ вн дома — иногда въ бесд съ высокими своими знакомыми, иногда въ библіотек, учрежденной высшимъ городскимъ сословіемъ. Если же онъ оставался дома, то обыкновенно запирался въ своемъ кабинет съ главнымъ писцомъ, поврялъ счетныя книги или перечитывалъ списокъ избирательныхъ членовъ и часто задумывался надъ именами въ этомъ списк, пробуждавшими въ душ его подозрніе.
Весьма натурально, что Леонардъ желалъ сообщить своимъ друзьямъ о перемн обстоятельствъ въ своей жизни, чтобы они, въ свою очередь, порадовали мать его столь пріятнымъ извстіемъ. Но не пробылъ онъ и двухъ дней въ дом дяди, какъ уже Ричардъ строго запретилъ ему подобную корреспонденцію.
— Это вотъ почему, говорилъ онъ: — въ настоящее время, мы, такъ сказать, на испытаніи: мы прежде всего должны узнать, нравимся ли мы другъ другу. Положимъ, что мы не понравимся, тогда ожиданія, которыя ты успешь перепиской своей пробудить въ душ матери, должны превратиться въ горькое разочарованіе, а если мы понравимся, то согласись, что лучше написать тогда, когда устроено будетъ что нибудь опредлительное.
— Но моя матушка будетъ очень безпокоиться….
— На этотъ счетъ будь только самъ покоенъ. Я очень часто пишу къ мистеру Дэлю, и онъ можетъ передать твоей матери, что ты здоровъ и длаешь успхи. Больше объ этомъ ни полъслова: если я говорю что нибудь, такъ говорю дло.
Замтивъ посл этихъ словъ на лиц Леонарда горесть и легкое неудовольствіе, Ричардъ прибавилъ съ ласковой улыбкой:
— У меня есть на это свои причины, ты узнаешь ихъ впослдствіи. И вотъ еще что: если ты сдлаешь по моему, то я намренъ обезпечить существованіе твоей матери на всю ея жизнь, если же нтъ, то она не получитъ отъ меня ни гроша.
Вмст съ этимъ Ричардъ повернулся на каблук, и черезъ нсколько секундъ голосъ его громко раздавался въ передней въ сильной побранк одного изъ лакеевъ.
Около четвертой недли пребыванія Леонарда въ домъ мистера Эвенеля въ хозяин дома начала обнаруживаться нкоторая перемна въ обращеніи. Онъ не былъ уже такъ откровененъ съ Леонардомъ и не принималъ никакого участія въ его занятіяхъ и успхахъ. Около того же времени лондонскій дворецкій Ричарда часто заставалъ его передъ зеркаломъ. Ричардъ постоянно былъ щеголеватъ въ своей одежд, но теперь это щегольство доходило до изысканности. Отправляясь куда нибудь на вечеръ, онъ портилъ по крайней мр три кисейные платка, прежде чмъ завязанный узелъ вполн удовлетворялъ условіямъ моды. Кром того онъ завелъ у себя книгу англійскихъ лордовъ, и чтеніе этой книги становилось его любимымъ занятіемъ. Вс эти перемны происходили отъ одной причины, и эта причина была — женщина.
Первыми особами въ Скрюстоун безусловно считались Помплеи. Полковникъ Помплей былъ величественъ, но мистриссъ Номилей была еще величественне. Полковникъ обнаруживалъ свое величіе по праву военнаго ранга и служебныхъ подвиговъ въ Индіи, мистриссъ Помплей — по праву своихъ обширныхъ и сильныхъ родственныхъ связей. И дйствительно, полковникъ Помплей непремнно погибъ бы подъ тяжестію почестей, которыми супруга такъ усердно обременяла его,— непремнно погибъ бы, еслибъ не имлъ возможности поддержать свое положеніе собственными своими родственными связями. Надобно замтить, что онъ никогда бы не имлъ, да ему бы и не позволено было имть, своего исключительнаго мннія касательно высшихъ слоевъ общества, еслибъ ему не помогало въ этомъ случа благозвучное имя его родственниковъ ‘Дигби’. Быть можетъ, на томъ основаніи, что мрачность увеличиваетъ натуральную величину предметовъ, полковникъ никогда не опредлялъ съ надлежащею точностію своихъ родственниковъ: онъ ограничивался въ этомъ случа однимъ только указаніемъ, что ‘Дигби’ находятся въ Дебретт. Въ случа же, если какой нибудь нескромный вулгаріанецъ (любимое выраженіе обоихъ Помплеевъ) весьма непринужденно спрашивалъ, кого мистеръ Помплей подразумевалъ подъ именемъ ‘милорда Дигби’, полковникъ поставилъ себ за правило отвчать: ‘старшую отрасль нашей фамиліи, сэръ’. Ни одна душа въ Скрюстоун не видала этихъ Дигби: они даже для супруги полковника были существами невдомыми, непостижимыми. По временамъ Помплей ссылался на теченіе времени и на непостоянство человческой привязанности, онъ обыкновенно говаривала: ‘Когда молодой Дигби и я были мальчиками (это вступленіе всегда сопровождалось тяжелымъ вздохомъ) но, увы! кажется, въ этомъ мір намъ уже не суждено боле встрчаться. Вліяніе его фамиліи доставило ему весьма важную обязанность въ отдаленныхъ предлахъ британскихъ владній.’ Мистриссъ Помплей всегда уважала имя Дигби. Она ни подъ какимъ видомъ не могла имть ни малйшаго сомннія касательно этой фамиліи, потому что мать полковника носила, какъ каждому извстно, имя Дигби, и кром того къ гербу полковника присоединялся и самый гербъ этой фамиліи. Въ подкрпленіе мужниныхъ родственныхъ связей, мистриссъ Помплей имла свою собственную знаменитую родню, изъ которой выбирала самыхъ замчательныхъ лицъ, особливо когда ей хотлось блеснуть своимъ происхожденіемъ, мало того: при самыхъ обыкновенныхъ случаяхъ на ея устахъ непремнно вертлось одно имя,— имя высокопочтеннйшей мистриссъ М’Катьчлей. Любовался ли кто нибудь фасономъ ея платья или чепчика, мистриссъ Помплей немедленно сообщала, что этотъ фасонъ былъ только что присланъ изъ Парижа ея кузиной М’Катьчлей. Встрчалось ли недоумніе въ разршеніи многотруднаго вопроса о томъ, перемнится ли министерство, или по прежнему останутся въ немъ т же члены, мистриссъ М’Катьчлей знала эту тайну и по секрету сообщала своей кузин. Начинались ли ранніе морозы — ‘моя кузина М’Катьчлей писала, что ледяныя горы отдлились отъ полюса и двинулись къ экватору’. Пригрвало ли весеннее солнышко сильне обыкновеннаго, мистриссъ М’Катьчлей извщала мистриссъ Помплей, ‘что знаменитый сэръ Гэрри Гальфордъ объявилъ ршительно, что это служитъ врнымъ признакомъ наступленія холеры.’ Простодушные провинціалы, чрезъ посредство мистрисъ М’Катьчлей, знали все, что длалось въ Лондон, при Двор, и на всхъ материкахъ и водахъ Стараго и Новаго Свта. Кром того, мистриссъ М’Катьчлей была самая элегантная женщина, умнйшее, неоцненніннее созданіе. Уши друзей мистриссъ Помплей до такой степени обуревались похвалами, воздаваемыми мистриссъ М’Катьчлей, что наконецъ втайн они начали считать ее за миъ, за существо элементное, за поэтическій вымыселъ мистриссъ Помплей.
Ричардъ Эвенель, хотя ни подъ какимъ видомъ не легковрный человкъ, однакожь, слпо вровалъ въ таинственную мистриссъ М’Катьчлей. Онъ узналъ, что эта особа была вдова,— вдова благородная по происхожденію, благородная по замужству, что она имла независимое состояніе и почти ежедневно отвергала весьма лестныя предложенія. Каждый разъ, какъ только мысль о супружескомъ счастіи западала въ душу Ричарда, онъ непремнно вспоминалъ о высокопочтеннпшей мистриссъ М’Катьчлей. Легко можетъ быть, что романтичная привязанность къ прекрасной невидимк сохраняла его сердце отъ скрюстоунскихъ искушеній. Но вдругъ, къ всеобщему изумленію, мистриссъ М’Катьчлей доказала дйствительность своего существованія прибытіемъ въ домъ полковника Помплея въ прекрасной дорожной коляск, съ лакеемъ и горничной. Она пріхала провести въ кругу своихъ родственниковъ нсколько недль, и въ то гъ же день въ честь ея данъ былъ блестящій вечеръ. Мистеръ Эвенель и его племянникъ получили приглашеніе. Помплей, котораго умъ нисколько не помрачался среди всеобщаго волненія, давно уже старался оттянуть отъ городского общества небольшой клочокъ земли, примыкавшей къ его саду, а потому едва только Ричардъ Эвенель показался въ гостиную, какъ онъ въ туже минуту схватилъ его за пуговицу и отвелъ въ отдаленный уголъ, съ тмъ, чтобы получить согласіе молодого и сильнаго своими капиталами негоціанта дйствовать въ его пользу. Между тмъ Леонардъ былъ увлекаемъ притокомъ гостей, до тхъ поръ, пока стремленіе его не встртило преграды въ кругломъ стол, поставленномъ передъ диваномъ, на которомъ сидла сама мистриссъ М’Катьчлей и подл нея мистриссъ Помплей. При подобныхъ торжественныхъ случаяхъ, хозяйка дома оставляла свой постъ у самыхъ дверей и, потому ли, чтобъ показать свое уваженіе къ мистриссъ М’Катьчлей, или чтобъ показать мистриссъ М’Катьчлей свое благовоспитанное пренебреженіе къ скрюстоунской публик, оставалась въ полномъ блеск и величіи подл подруги, удостоивая весьма немногихъ рекомендаціею знаменитой постительниц.
Мистриссъ М’Катьчлей была прекраснйшая женщина,— женщина, вполн оправдывавшая высокое понятіе о себ и гордость мистриссъ Помплей. Правда, ея скуловыя кости довольно замтно выдавались кверху, но это доказывало чистоту ея каледонскаго происхожденія. Зато она отличалась блестящимъ цвтомъ лица, усиленнымъ нжными румянами, прекрасными глазами и зубами, виднымъ станомъ и, по приговору скрюстоунскихъ лэди, безукоризненностію въ наряд. Лта ея приближались къ той счастливой пор, на которой многія женщины находятъ удовольствіе остановиться, не увеличивая счета своихъ годовъ по крайней мр въ теченіе десятка лтъ. Но все же, если смотрть на нее какъ на вдову, то нельзя употребить для нея французскаго выраженія passee,— если же смотрть какъ на двицу, тогда совсмъ другое дло.
Окинувъ взоромъ гостиную сквозь лорнетку, о которой мистриссъ Помплей отзывалась такъ: ‘мистриссъ М’Катьчлей употребляетъ лорнетку какъ ангелъ’,— окинувъ взоромъ гостиную, эта лэди въ одну секунду замтила Леонарда Эвенеля: его спокойная, скромная наружность и задумчивый взглядъ служили такимъ сильнымъ контрастомъ принужденному щеголю, которому ее представляли, что, при всей своей опытности въ свтскомъ обращеніи, она забыла всякое приличіе и ршилась шопотомъ спросить мистриссъ Помплей:
— У этого молодого человка air distingu. Кто онъ, скажите мн?
— О! произнесла мистриссъ Помплей, съ непритворнымъ изумленіемъ: — это племянникъ богатаго вулгаріанца, о которомъ я говорила вамъ поутру.
— Ахъ, да! вы, кажется, сказали мн, что онъ наслдникъ мистера Эрунделя?
— Эвенеля… Эвенель — мой прелестный другъ.
— Эвенель тоже недурное имя, сказала мистриссъ М’Катьчлей.— Правда ли, что дядя его иметъ несмтныя богатства?
— Полковникъ не дальше, какъ сегодня старался развдать объ этомъ, но говорятъ, что нтъ никакой возможности узнать, какъ велики его богатства.
— И этотъ молодой человкъ его наслдникъ?
— Такъ по крайней мр вс полагаютъ: готовится въ университетъ, какъ я слышала. Вс утверждаютъ, что онъ очень уменъ.
— Отрекомендуйте мн его, душа моя: я страсть какъ люблю умныхъ людей, сказала мистриссъ М’Катьчлей, томно откидываясь на спинку дивана.
Посл десяти-минутнаго разговора, Ричардъ Эвенель усплъ освободиться отъ полковника, и взоръ его, привлеченный жужжаньемъ восхищенной толпы къ дивану, остановился на Леонард, который занимался задушевнымъ разговоромъ съ долголелемымъ идоломъ его мечты. Язвительное жало ревности впилось въ его сердце. Его племянникъ никогда не казался такимъ прекраснымъ, на лиц его никогда не выражалось столько ума, и въ самомъ дл, бдный Леонардъ въ первый разъ еще увлеченъ былъ въ непринужденный разговоръ съ свтской женщиной, которая такъ искусно умла пустить въ дло свои маленькія познанія. Ревность производитъ въ душ человческой точно такое же дйствіе, какъ и мхи на потухающее пламя: такъ точно, при первой улыбк, которою прекрасная вдова наградила Леонарда, сердце мистера Эвенеля запылало.
Онъ приблизился на нсколько шаговъ, но уже не съ прежнею самоувренностію, и, подслушавъ разговоръ племянника, чрезвычайно удивлялся дерзости мальчика. Мистриссъ М’Катьчлей говорила о Шотландіи и романахъ Вальтеръ-Скотта, о которыхъ Леонардъ не зналъ ничего. Но онъ зналъ Бёрнса, и, говоря о Бёрнс, онъ становился безъискуственно-краснорчивъ. Бёрнсъ — поэтъ-поселянинъ: посл этого какъ-же и не быть Леонарду краснорчивымъ? Мистриссъ М’Катьчлей восхищалась его свжестью и наивностью: все въ немъ далеко было даже отъ малйшаго сходства съ тмъ, что она слышала или видла до этого. Она увлекала его дальше и дальше, такъ что Леонардъ наконецъ началъ декламировать. Одно выраженіе поэта показалось Ричарду не совсмъ приличнымъ, и онъ не замедлилъ прицпиться къ нему.
— Прекрасно! воскликнулъ мистеръ Эвенель.— Куда какъ учтиво говорить подобныя вещи такой лэди, какъ высокопочтеннінная мистриссъ М’Катьчлей! Сударыня, вы извините его.
— Что вамъ угодно, сэръ? сказала мистриссъ М’Катьчлей, изумленная такимъ неожиданнымъ обращеніемъ, и приподняла свой лорнетъ.
Леонардъ, приведенный въ крайнее замшательство, всталъ и предложилъ стулъ Ричарду. Знаменитая лэди, не ожидая формальной рекомендаціи, догадалась, что передъ ней сидлъ богатый дядя Леонарда.
— Какой плнительный поэтъ этотъ Бёрнсъ! сказала она, опустивъ лорнетку.— И какъ отрадно встртиться съ такимъ пылкимъ юношескимъ энтузіазмомъ! прибавила она, указывая веромъ на Леонарда, который быстро ретировался въ средину толпы.
— Моего племянника нельзя назвать юношей: онъ еще зеленъ.
— Не говорите: зеленъ! замтила М’Катьчлей.
Ричардъ вспыхнулъ: онъ ужаснулся мысли, что выразился неприлично.
Лэди вывела его изъ этого положенія.
— Скажите лучше: онъ еще неопытенъ,— но зато чистосердеченъ.
‘Дьявольски умно’, подумалъ Ричардъ, но разсудилъ за лучшее промолчать и поклониться.
— Молодые люди ныншняго вка, продолжала мистриссъ М’Катьчлей: — стараются показать изъ себя людей степенныхъ, пожилыхъ. Они не танцуютъ, не читаютъ и не любятъ говорить, многіе изъ нихъ, не достигнувъ двадцати лтъ, начинаютъ носить уже модныя прически.
Ричардъ механически пропустилъ пальцы сквозь свои густыя кудри, но еще продолжалъ безмолвствовать: онъ все еще не могъ опомниться отъ неумстнаго эпитета зеленъ. Онъ не могъ постигнуть, въ чемъ именно заключалось неприличіе этого выраженія? Почему бы, кажется, не употребить слова: ‘зеленъ’?
— Вашъ племянникъ прекрасный молодой человкъ, снова начала мистриссъ М’Катьчлей.
Ричардъ что-то проворчалъ.
— И, кажется, съ большими дарованіями. Какъ жаль, что еще до сихъ поръ онъ не въ университет? Куда вы думаете опредлить его, въ Оксфордъ или Кембриджъ?
— Я еще не думалъ объ этомъ положительно: быть можетъ, я еще и вовсе не пущу его въ университетъ.
— Какъ это жаль! молодой человкъ, съ такими блестящими ожиданіями! воскликнула мистриссъ М’Катьчлей, кокетливо.
— Ожиданіями! повторилъ Ричардъ.— Разв онъ говорилъ вамъ что нибудь о своихъ ожиданіяхъ?
— Онъ не говорилъ мн ни слова объ этомъ, но вдь онъ племянникъ богатаго мистера Эвенеля. А согласитесь сами, какое множество различныхъ слуховъ носится о богатыхъ людяхъ! Это, мистеръ Эвенель, по моему мннію, должная дань богатству и неизбжная участь богатыхъ.
Замтно было, что эти слова какъ нельзя боле были лестны для Ричарда.
— Говорятъ, продолжала мистриссъ М’Катьчлей, поправляя кружевной шарфъ:— что мистеръ Эвенель ршился провести всю свою жизнь въ одиночеств.
Послднія слова М’Катьчлей произнесла весьма протяжно.
— Говорятъ т, которые ничего не смыслятъ, сударыня! проболталъ Ричардъ, отрывисто.
И вслдъ за тмъ, какъ будто устыдившись своего lapsus lingu, онъ плотно сжалъ губы и окинулъ общество взглядомъ, горвшимъ негодованіемъ.
Мистриссъ М’Катьчлей изъ за вера длала надъ нимъ свои наблюденія. Ричардъ быстро повернулся къ ней. Она скромно отвела свои взоры и прикрылась веромъ.
— Чудная красавица! сказалъ Ричардъ, сквозь зубы.
Веръ затрепеталъ.
Спустя минутъ пять, вдова и холостякъ до такой степени ознакомились другъ съ другомъ, что мистриссъ Помплей, принужденная оставить на нсколько минутъ свою подругу, чтобы встртить жену декана, возвратясь на диванъ, едва врила глазамъ своимъ.
Вотъ съ этого-то вечера и произошла въ характер Ричарда Эвенеля та удивительная перемна, о которой я упоминалъ. Съ этого вечера онъ поставилъ себ за правило, отправляясь къ кому нибудь на балъ, никогда не брать съ собой Леонарда.

ГЛАВА XXXVIII.

Спустя нсколько дней посл этого достопамятнаго soire, полковникъ Помплей сидлъ одинъ въ своей гостиной, выходившей окнами въ старинный садъ, и совершенно углубился въ домашніе счеты. Надобно замтить, что полковникъ Помплей домашнее хозяйство не предоставлялъ попеченію своей жены,— быть можетъ, потому, что она была слишкомъ величественна для этого занятія. Полковникъ Помплей собственнымъ своимъ звучнымъ голосомъ отдавалъ приказанія, какую часть говядины готовить къ обду, и своей геройственной рукой выдавалъ състные припасы. Отдавая полную справедливость полковнику, я долженъ присовокупить, хотя и рискую навлечь на себя негодованіе прекраснаго пола, что въ цломъ Скрюстоун не находилось ни одного дома, такъ прекрасно устроеннаго во всхъ отношеніяхъ, какъ домъ Помплея, никто такъ успшно, какъ полковникъ, не умлъ постигнуть трудной науки соединенія экономіи съ пышностью. Годовой доходъ полковника Помплея простирался до семи-сотъ фунт. стер., но едва ли кто умлъ такъ хорошо жить, получая три тысячи фунтовъ. Правда, большую разницу въ разсчет составляло то обстоятельство, что Помплеи не имли дтей. Все, что получали они, издерживали на себя. Они никогда не выходили изъ границъ своего не слишкомъ обширнаго состоянія: они только-только что, какъ говорится, сводили концы съ концами.
Полковникъ Помплей сидлъ за конторкой. На немъ надтъ былъ синій сюртукъ, вычищенный до послдней пылинки и застегнутый на вс пуговицы, сренькіе панталоны плотно обтягивали его ноги и внизу придерживались плоской цпочкой, эта выдумка избавила мистера Помплея отъ лишнихъ расходовъ на штрипки, никто еще не видлъ полковника Помплея въ шлафрок и туфляхъ. Онъ самъ и его домъ одинаково находились въ порядк: во всякое время они готовы были встртить постителей.
Полковникъ былъ небольшого роста, плотный мужчина, съ замтнымъ расположеніемъ къ тучности, съ весьма краснымъ лицомъ, которое, по видимому, не только было выбрито, но даже налакировано. Онъ носилъ плотно остриженные волосы, исключая только переда, гд они образовали то, что у парикмахеровъ называется перышкомъ, но это перышко было совершенно какъ чугунное: до такой степени оно было жостко и упруго. Твердость и ршительность рзко обнаруживались на лиц полковника. Черты лица его выражали задумчивость, какъ будто онъ постоянно размышлялъ о томъ, какимъ бы образомъ ему врне свести концы съ концами!
Такимъ образомъ, онъ сидлъ за книгой домашняго хозяйства, въ рук держалъ онъ стальное перо и отъ времени до времени ставилъ на поляхъ книги крестики или вопросительные знаки.
‘Горничную мистриссъ М’Катьчлей нужно посадить на раціоны, сказалъ онъ, про себя.’ — Боже праведный! сколько она одного чаю выпиваетъ! вотъ и опять чай, и опять!’
Въ эту минуту кто-то скромно позвонилъ въ прихожей.
‘Слишкомъ ранній поститель!— подумалъ полковникъ — видно, опять пришли за какой нибудь пошлиной!’
Въ гостиную вошелъ опрятно одтый лакей.
— Какой-то джентльменъ желаетъ васъ видть, сэръ, сказалъ онъ.
— Джентльменъ? повторилъ полковникъ, взглянувъ на часы.— Увренъ ли ты, что это дйствительно джентльменъ?
Этотъ вопросъ привелъ лакея въ нкоторое замшательство.
— Не могу сказать, сэръ, что я совершенно увренъ, но, судя по его разговору, онъ долженъ быть джентльменъ. Онъ говоритъ, что пріхалъ изъ Лондона собственно затмъ, чтобъ повидаться съ вами, сэръ.
Около этого времени между полковникомъ и однимъ изъ лондонскихъ адвокатовъ происходила длинная и весьма интересная переписка касательно врнаго мста для прибыльнаго обращенія капиталовъ мистриссъ Помплей. Вроятно, это тотъ самый адвокатъ…. да! это непремнно долженъ быть онъ, тмъ боле, что онъ недавно писалъ полковнику о желаніи переговорить съ нимъ лично.
— Просить! сказалъ полковникъ: — и когда я позвоню, то подать сюда сандвичей и хересу.
— Сандвичей съ ростбифомъ, сэръ?
— Съ ветчиной.
Полковникъ отложилъ въ сторону счетную книгу и вытеръ стальное перо.
Черезъ минуту дверь отворилась, и лакей провозгласилъ:
— Мистеръ Дигби!
Лицо полковника измнилось, онъ пошатнулся назадъ.
Дверь затворилась. Мистеръ Дигби, достигнувъ середины комнаты, прислонился къ большому письменному столу. Бдный воинъ казался еще болзненне и ободранне теперь въ сравненіи съ тмъ временемъ, когда лордъ л’Эстренджъ почти насильно вручилъ ему свой бумажникъ. Несмотря на это, лакей обнаружилъ съ своей стороны знаніе свта, назвавъ его джентльменомъ: другого названія нельзя было примнить къ нему.
— Сэръ, торжественнымъ тономъ началъ полковникъ, посл столь неожиданной встрчи: — я не ожидалъ этого удовольствія.
Бдный поститель окинулъ томнымъ взоромъ комнату и, съ трудомъ переведя духъ, опустился на стулъ. Полковникъ смотрлъ на него, какъ смотритъ человкъ на бднаго родственника, и застегнулъ сначала одинъ панталонный карманъ, потомъ другой.
— Я полагалъ, что вы въ Канад, сказалъ наконецъ полковникъ.
Мистеръ Дигби собрался въ это время на столько съ духомъ, что могъ говорить.
—Тамошній климатъ былъ убійственъ для моей дочери, отвчалъ онъ кротко, и даже боязливо: — и вотъ уже нсколько лтъ, какъ я воротился оттуда.
— Значитъ вы нашли довольно выгодное мсто въ Англіи, что ршились оставить Канаду?
— Моя дочь не пережила бы тамъ другой зимы…. такъ по крайней мр говорили доктора.
— Какой вздоръ! возразилъ полковникъ.
Мистеръ Дигби тяжело вздохнулъ.
— Я бы не явился къ вамъ, полковникъ, еслибъ зналъ, что вы примете меня за нищаго.
Лицо полковника прояснилось.
— Весьма благородное чувство съ вашей стороны.
— Я не явился бы, поврьте, я не безпокоилъ васъ даже и тогда, когда находился въ боле затруднительныхъ обстоятельствахъ. Но дло вотъ въ чемъ, полковникъ, прибавилъ бдный родственникъ, съ едва замтной улыбкой: — военныя дйствія прекращаются и мирные переговоры приводятся уже къ концу.
Полковникъ, по видимому, былъ тронутъ.
— Ради Бога, Дигби, зачмъ говорить объ этомъ! мн это слишкомъ не нравится. Вы моложе меня, и, право, ничего неможетъ быть непріятне, какъ смотрть на вещи съ такой мрачной стороны. Вы говорите, что существованіе ваше обезпечено, такъ по крайней мр я понимаю васъ. Мн пріятно слышать это, тмъ боле, что въ настоящее время я ничмъ не могъ бы помочь вамъ: у меня такъ много расходовъ. Значитъ у васъ, Дигби, идетъ все хорошо,
— О, полковникъ! воскликнулъ воинъ, съ лихорадочной энергіей и вмст съ тмъ всплеснувъ руками.— Въ настоящее время я ршаюсь умолять васъ не за себя, но за мое дитя! У меня есть единственная дочь. Она была такъ добра ко мн. Она будетъ стоить вамъ весьма немного. Возьмите ее къ себ, когда я умру, общайте пріютить ее у себя въ дом: вотъ все, о чемъ я умоляю васъ Вы ближайшій мой родственникъ: мн не къ кому больше обратиться. Къ тому же вы не имете своихъ дтей, а я увренъ, она будетъ отрадою для васъ, какою была въ этомъ мір для меня!
Если лицо полковника Помплея отличалось краснотой въ обыкновенное время, то при этихъ словахъ бднаго Дигби оно разгорлось до того, что нтъ никакой возможности пріискать слова, которымъ бы можно было хотя приблизительно опредлить степень его красноты.
— Этотъ человкъ сошелъ съ ума! произнесъ онъ наконецъ, съ такимъ удивленіемъ, подъ которымъ почти скрывался гнвъ, кипвшій въ груди его.— Чисто-на-чисто сошелъ съ ума! Мн взять его дочь! помстить у себя въ дом, кормить, поить и одвать огромнаго, положительно голоднаго ребенка! Нтъ, милостивый государь, я часто, очень часто говаривалъ мистриссъ Помплей: какое счастье, что у насъ и тъ дтей! Съ семействомъ, съ ребятишками мы не имли бы возможности жить такъ, какъ мы теперь живемъ: намъ никогда бы не свести концовъ съ концами! Взять ребенка — самое раззорительное. самое хищное, самое гибельное созданіе въ мір — взять на свое попеченіе ребенка!
— Она привыкла часто оставаться безъ куска хлба, сказалъ мистеръ Дигби, и въ его словахъ отзывался подавленный вопль отчаянія.— О, полковникъ! позвольте мн увидть вашу жену. Быть можетъ, я скоре трону ея сердце: она женщина!
Несчастный отецъ! неумстне, несносне этой просьбы судьба никогда не влагала въ уста твои!
Возможно ли допустить, чтобъ мистриссъ Помплей увидла Дигби? Возможно ли допустить, чтобъ мистриссъ Помплей узнала, въ какомъ положеніи находятся знаменитые родственники полковника? Это то же самое, что позволить себ съ одного разу потерять все свое достоинство. При одной мысли объ этомъ, полковнику казалось, что отъ стыда онъ погружался въ землю. Подъ вліяніемъ сильнаго, тревожнаго чувства, онъ бросился къ боковой двери, съ намреніемъ запереть ее. Праведное небо! ну, что бы было, если бы въ эту минуту вошла мистриссъ Помплей! Имя постителя уже извстно въ дом. Легко можетъ статься, что и мистриссъ Помплей узнала уже, что Дигби бесдуетъ съ ея мужемъ, можетъ статься, она уже одвалась, чтобы достойно принять почетнаго гостя… о, нтъ! теперь нельзя терять ни одной секунды!
Терпніе полковника лопнуло.
— Милостивый государь, я удивляюсь вашей дерзости, вашему нахальству. Увидть мистриссъ Помплей! какъ вы осмлились подумать объ этомъ! Я давно уже не признаю вашего родства. Я не хочу, чтобы жена моя — женщина, сэръ, благородная, смю сказать, знаменитой фамиліи — была унижена этим родствомъ. Сдлайте одолженіе, сэръ, не горячитесь по пустому: Джонъ Помплей не такой человкъ, чтобы позволить издваться надъ собою, оскорблять себя въ своемъ собственномъ дом. Я говорю прямо, что вы унижаете мою фамилію. Не вы ли утопили себя въ долгахъ и расточили все свое состояніе? Не вы ли женились на низкомъ созданіи на дочери какого-то барышника? сынъ такого почтеннйшаго отца! Не вы ли, безсовстный, продали свое выгодное, видное мсто? Куда двался весь вашъ капиталъ, это извстно одному только Богу! Не вы ли сдлались — я содрагаюсь произнести это слово!— простымъ комедіантомъ? И когда вы довели себя до послдней ступени въ нищет, кто, какъ не я, далъ вамъ двсти фунтовъ изъ моего собственнаго кошелька, и далъ съ тмъ, чтобы вы отправились въ Канаду? А вы снова очутились здсь и просите меня съ хладнокровіемъ, которое душитъ меня слышите ли, сэръ? душитъ меня! вы просите, чтобы я принялъ въ домъ свой вашу дочь, которую вамъ вздумалось имть,— дочь, которой родственныя связи съ материнской стороны — страшный позоръ, поношеніе для моего дома. Оставьте мой домъ, сэръ! сію минуту вонъ отсюда!… Бога ради только не въ эти двери! а вотъ сюда.
И полковникъ отворилъ стеклянную дверь, выходившую въ садъ.
— Позвольте, я самъ васъ выведу. Ну что бы было, еслибъ увидла васъ мистриссъ Помплей!
И, вмст съ этой мыслью, полковникъ ршительно подхватилъ несчастнаго Дигби подъ руку и торопливо вывелъ его въ садъ.
Мистеръ Дигби не сказалъ ни слова. Тщетно старался онъ освободить свою руку отъ руки полковника. Румянецъ то показывался на его щекахъ, то исчезалъ, то снова показывался и снова исчезалъ съ такой быстротой, которая явно обнаруживала, что въ засохшихъ жилахъ его находилось еще нсколько капель воинственной крови.
Полковникъ не обращалъ на это вниманія. Достигнувъ калитки, онъ отперъ ее, толкнулъ въ нее бднаго своего кузена и окинулъ взоромъ лугъ, который узкой, длинной и ровной полосой тянулся за его садомъ. Убдившись, что на этомъ лугу не было ни души, онъ еще разъ взглянулъ на покинутаго человка, и въ душ его отозвалось угрызеніе совсти. Въ одну минуту самая закоснлая алчность, укореняющаяся въ человк при его желаніи казаться джентльменомъ, уступила мсто состраданію. Въ одну минуту самая невыносимая гордость, проистекающая изъ ложнаго понятія о своихъ достоинствахъ, притаила свой голосъ, и полковникъ поспшно вынулъ изъ кармана кошелекъ.
— Вотъ, сказалъ онъ: — тутъ все, чмъ могу я помочь теб. Ради Бога, оставь этотъ городъ какъ можно скоре и ни душ не говори своего имени. Твой отецъ былъ такой почтенный человкъ и….
— И заплатилъ за вашъ патентъ, мистеръ Помплей. Зачмъ я стану скрывать свое имя! Я нисколько не стыжусь его. Вы не бойтесь, полковникъ: я не стану объявлять своихъ правъ на родство съ вами. Нтъ, я стыжусь этого родства!
Бдный кузенъ съ пренебреженіемъ отодвинулъ отъ себя протянутый къ нему кошелекъ и твердо пошелъ по зеленому лугу.
Полковникъ стоялъ въ нершимости. Въ этотъ моментъ въ его дом отворилось окно, послышался шорохъ. Полковникъ оглянулся и увидлъ, что изъ отвореннаго окна выглядывала мистриссъ Помплей.
Одна секунда, и мистеръ Помплей шмыгнулъ въ кустарники и пробирался къ дому подъ прикрытіемъ деревьевъ.

ГЛАВА XXXIX.

Еслибъ для васъ, благосклонные читатели, представилась возможность высадить Дика Эвенеля и мистера Дигби посреди Оксфордской улицы въ Лондон: Дика — въ толстой фризоврй куртк, Дигби — въ прекрасной модной пар платья изъ тонкаго сукна, Дика — съ пятью шиллингами въ карман, Дигби — съ тысячей фунтовъ, еслибъ, спустя десять лтъ, вамъ случилось встртиться съ этими людьми, вы увидли бы, что Дикъ находится на дорог къ счастію, а Дигби — въ томъ положеніи, въ какомъ онъ явился въ домъ полковника Помплея: что вы подумали бы тогда! А между тмъ Дигби не имлъ за собой никакихъ особенныхъ пороковъ: онъ но былъ ни пьяница, ни картежникъ. Что же такое онъ былъ посл этого? ни боле, ни мене, какъ человкъ безъ всякой помощи. Онъ былъ единственный сынокъ — балованное дитя, и получилъ воспитаніе, чтобъ быть ‘джентльменомъ’, то есть такимъ человкомъ, отъ котораго нельзя было ожидать, что, въ случа крайней необходимости, онъ можетъ приняться за что нибудь дльное. Онъ вступилъ, какъ мы уже знаемъ, въ полкъ, гд содержаніе было непомрно дорого, и гд, спустя нсколько времени, онъ увидлъ себя круглымъ сиротой, съ капиталомъ въ четыре тысячи фунтовъ и совершенно неспособнымъ предпринять что нибудь лучшее. Не мотъ отъ природы, онъ не зналъ, однако же, цны деньгамъ: онъ былъ самый безпечный, самый сговорчивый человкъ, котораго примры товарищей часто увлекали въ заблужденіе. Эта часть его каррьеры составляетъ весьма обыкновенную исторію,— исторію человка бднаго, живущаго на равныхъ условіяхъ съ человкомъ богатымъ. Неизбжнымъ слдствіемъ такой жизни были долги, раззорительныя связи съ ростовщиками, векселя, подписываемые иногда для другихъ и возобновляемые съ надбавкою по десяти процентовъ. Четыре тысячи фунтовъ таютъ какъ снгъ, къ родственникамъ посылаются патетическія воззванія о помощи, у родственниковъ есть свои собственныя дти, однако, помощь оказывается, но весьма неохотно, и вдобавокъ еще подкрпляется множествомъ совтовъ и различныхъ условій. Въ числ условій выговорено было одно весьма дльное и умное, и именно: переходъ въ другой полкъ, мене гибельный для кармана бдняка. Переходъ совершается: мирное время, скучная стоячка въ глухой провинціи, развлеченіе, игра на флейт и лность. Исключая флейты и умнья играть на ней, у мистера Дигби не было другихъ источниковъ обезпеченія на черный день. Въ провинціи живетъ хорошенькая двочка изъ простого сословія, Дигби влюбляется. Хорошенькая двочка воспитана въ добродтели. Въ Дигби пробуждаются благородныя намренія, возвышенныя чувства. Дигби женатъ, по жена полкового командира не хочетъ имть знакомства съ мистриссъ Дигби. Дигби покинутъ всми родственниками и родными. Множество непріятныхъ обстоятельствъ въ полковой жизни. Дигби продаетъ патентъ. Любовь въ коттэдж, полицейскія преслдованія, тамъ же. Дигби, въ качеств актера-аматёра, осыпается рукоплесканіями, начинаетъ думать о сцен, избираетъ роль джентльмена. Подъ другимъ именемъ, длаетъ онъ первую попытку на новомъ поприщ въ провинціальномъ городк, жизнь актера,— безпечная жизнь,— недуги, пораженіе легкихъ, голосъ грубетъ и слабетъ. Дигби не замчаетъ того, приписываетъ неудачу невжеству провинціальной публики, онъ является въ Лондонъ — его освистываютъ, онъ возвращается въ провинцію, участвуетъ въ самыхъ ничтожныхъ роляхъ, попадаетъ въ тюрьму, предается отчаянію. Жена его умираетъ, онъ снова обращается къ родственникамъ: составляется подписка, для того, чтобъ отдлаться отъ него, высылаютъ его изъ отечества, доставляютъ ему мсто въ Канад, длаютъ его управителемъ какого-то имнія, съ жалованьемъ 150 фунтовъ. Несчастіе преслдуетъ его: неспособный ни къ какому занятію, онъ оказывается неспособнымъ и теперь. Честный какъ день, онъ ведетъ неврные счеты. Дочь не можетъ переносить канадской зимы. Дигби посвящаетъ себя дочери: возвращается въ отечество. Въ теченіе двухъ лтъ ведется таинственная жизнь, дочь терплива, задумчива, предана своему отцу, она научилась рукодлью, помогаетъ отцу, часто поддерживаетъ его. Здоровье Дигби быстро разрушается. Мысль о томъ, что станется съ его дочерью, становится самой мучительной болзнью. Бдный, бдный Дигби! въ теченіе всей жизни своей, несдлавшій ничего низкаго, грубаго, жестокаго, съ отчаяніемъ возвращается онъ теперь изъ дома полковника Помплея! Еслибъ Дигби хоть немного былъ знакомъ съ людскою хитростью, я увренъ, что онъ усплъ бы даже и передъ Помгілеемъ. Еслибъ онъ издержалъ сто фунтовъ, полученные отъ лорда л’Эстренджа, съ цлію блеснуть своей наружностью, еслибъ онъ сдлалъ приличный гардеробъ для себя и для своей хорошенькой Гэленъ, еслибъ онъ остановился на послдней станціи, взялъ оттуда щегольскую парную коляску и представился бы полковнику Помплею въ такомъ вид, который бы нисколько не показался предосудительнымъ для его родственныхъ связей, и тогда, если бы онъ, вмсто того, чтобы просить пріюта своей дочери, попросилъ только быть ея опекуномъ, въ случа его смерти, я вполн увренъ, что полковникъ, несмотря на всю свою алчность, протянулъ бы об руки, чтобъ принять къ себ въ домъ Гэленъ Дигби. Но нашъ бдный пріятель былъ человкъ безхитростный. Изъ полученныхъ ста фунтовъ у него осталось весьма немного, потому что до вызда своего изъ Лондона онъ сдлалъ то, что, по мннію Шеридана, считалось выгоднйшимъ — растратилъ почти вс свои деньги на уплату долговъ. Что касается до нарядовъ для себя и для своей Гэленъ, если эта мысль и приходила ему въ голову, то онъ отвергалъ ее какъ мысль нелпую. Ему казалось, что чмъ бдне онъ представится, тмъ сильне пробудитъ сожалніе въ душ своихъ родственниковъ — самая горькая ошибка, въ которую когда либо впадалъ бдный кузенъ. Если врить еофрасту, пафлагонская куропатка иметъ два сердца, вроятно, и нкоторые люди имютъ также два сердца. Стучаться въ холодное изъ этихъ двухъ сердецъ очень часто выпадаетъ въ удлъ несчастныхъ и становится ихъ обыкновеннымъ заблужденіемъ.
Мистеръ Дигби вошелъ въ комнату гостинницы, въ которой онъ оставилъ Гэленъ. Она сидла подъ окномъ и внимательно смотрла на узкую улицу,— быть можетъ, на дтскія игры. Гэленъ Дигби не знавала дтскихъ игръ. Она весело вспорхнула съ мста, когда отецъ ея показался на порог комнаты. Возвращеніе отца домой всегда служило для нея источникомъ безпредльной радости.
— Намъ нужно хать обратно въ Лондонъ, сказалъ мистеръ Дигби, опускаясь на стулъ, въ изнеможеніи.— Потрудись, мой другъ, узнать, когда отправляется отсюда первый дилижансъ. продолжалъ онъ, съ болзненной улыбкой.
Мистеръ Дигби всегда былъ ласковъ къ своей дочери.
Вс дятельныя заботы ихъ заботливой жизни возлагались на это тихое, спокойное дитя. Гэленъ поцаловала отца, поставила передъ нимъ микстуру отъ кашля, которую Дигби привезъ изъ Лондона, и молча вышла изъ комнаты — сдлать необходимыя освдомленія и приготовиться къ обратному пути.
Въ восемь часовъ вечера отецъ и дочь сидли другъ подл друга внутри дилижанса, вмст съ третьимъ пассажиромъ — мужчиной, закутаннымъ подъ самый подбородокъ. Прохавъ первую милю, пассажиръ опустилъ окно. Хотя пора была лтняя, но воздухъ былъ холодный и сырой. Дигби дрожалъ и кашлялъ.
Гэленъ положила руку на окно и, наклонясь къ пассажиру, съ умоляющимъ видомъ, что-то прошептала.
— Э! сказалъ пассажиръ: — что такое? закрыть окно? У васъ есть свое окно, а это мое. Кислородъ, молодая лэди, прибавилъ онъ торжественно: — кислородъ есть душа жизни. Клянусь Юпитеромъ, дитя мое! продолжалъ онъ, съ подавленнымъ гнвомъ и грубымъ валлійскимъ произношеніемъ: — клянусь Юпитеромъ! мы должны дышать и жить.
Испуганная Гэленъ прижалась къ отцу.
Мистеръ Дигби, неслыхавшій, или, лучше сказать, необращавшій вниманія на этотъ разговоръ, придвинулся въ уголъ, приподнялъ воротникъ своего пальто и снова закашлялъ.
— Холодно, мой другъ, едва слышнымъ, томнымъ голосомъ произнесъ онъ, обращаясь къ Гэленъ.
Путешественникъ подслушалъ это замчаніе и возразилъ на него, съ замтнымъ негодованіемъ, но какъ будто разговаривая самъ съ собою:
— Холодно! гм! Мн кажется, что англичане народъ недоступный для холода! народъ закутанный! Взгляните на ихъ двуспальныя кровати! Во всхъ домахъ занавси задернуты, передъ каминомъ поставлена доска: ни одного дома не найдешь съ вентилаторомъ! Холодно…. гм!
Окно, подл мистера Дигби притворялось неплотно, и въ него сильно сквозило.
— Какой ужасный сквозной втеръ, сказалъ больной.
Гэленъ немедленно принялась затыкать платкомъ щели въ окн. Мистеръ Дигби печально взглянулъ на противоположное окно. Взглядъ этотъ былъ краснорчиве всякихъ словъ, онъ еще сильне возбуждалъ досаду путешественника.
— Это мн нравится! сказалъ незнакомецъ.— Клянусь Юпитеромъ! вы, пожалуй, захотите, чтобы я слъ снаружи дилижанса! Я думаю, кто совершаетъ путешествіе въ дилижансахъ, тотъ долженъ знать и законы этихъ дилижансовъ. Мн до вашего окна нтъ никакого дла, а вамъ не должно быть дла до моего окна.
— Милостивый государь, я ничего не говорилъ вамъ, сказалъ мистеръ Дигби весьма почтительно.
— Зато говорила вотъ эта миссъ.
— Ахъ, сэръ, пожалйте насъ! сказала Гэленъ, плачевнымъ голосомъ: — еслибъ вы знали, какъ страдаетъ мой папа!
И рука Гэленъ снова обратилась къ окну, сквозь которое проходила пронзительная струя воздуха.
— Напрасно, душа моя, ты длала это: джентльменъ иметъ полное право поступать по своему, замтилъ мистеръ Дигби, и, сдлавъ поклонъ съ обычной вжливостью, онъ присовокупилъ: — сэръ, извините ее. Она черезчуръ уже много заботится обо мн.
Путешественникъ не сказалъ на это ни слова. Гэленъ еще крпче прижалась къ отцу и всячески старалась прикрыть его отъ сквозного втра.
Путешественникъ сдлалъ неловкое движеніе.
— Впрочемъ, проговорилъ онъ, или, врне, прохриплъ:— воздухъ — воздухомъ, а дло — дломъ. Вотъ вамъ…..
И онъ быстро захлопнулъ стекло.
Гэленъ повернула къ нему свое личико, на которомъ, даже и при начинавшихся сумеркахъ, замтно было выраженіе искренней признательности.
— Вы очень добры, сэръ, сказалъ бдный мистеръ Дигби.— Мн крайне совстно….
Кашель заглушилъ остальную часть сентенціи.
Путешественникъ, человкъ полнокровный, чувствовалъ, что онъ едва не задыхался. Онъ снялъ вс шарфы и отказался отъ кислорода, какъ истинный герой.
Спустя немного, онъ придвинулся къ страдальцу и взялъ его за пульсъ.
— Я боюсь, сэръ, у васъ лихорадка. Я медикъ. Тс! разъ…. два…. Клянусь Юпитеромъ! вамъ ни подъ какимъ видомъ нельзя быть въ дорог. Вы совсмъ не годитесь для этого.
Мистеръ Дигби кивнулъ головой: онъ не въ силахъ былъ отвчать.
Путешественникъ засунулъ руку въ боковой карманъ и вынулъ оттуда, по видимому, сигарочницу, но на самомъ дл это былъ небольшой кожаный футляръ, заключавшій въ себ множество миніатюрныхъ сткляночекъ. Изъ одной изъ этихъ сткляночекъ онъ вынулъ дв крошечныя крупинки.
— Откройте ротъ, сказалъ онъ возьмите эти крупинки на самый кончикъ языка. Он нсколько ослабятъ вашъ пульсъ… остановятъ развитіе горячки. Сію минуту будетъ лучше…. Но хать въ дилижанс дальше первой станціи — ни за что!… Вамъ нуженъ покой нужно полежать въ постели. Это аконитъ и генбанъ! гм! Вашъ отецъ очень слабой комплекціи… очень робкаго характера Вроятно, на него сильно подйствовалъ испугъ…. Не такъ ли, дитя мое?
— Кажется, что такъ, отвчала, едва слышнымъ голосомъ, Гэленъ.
Слова путешественника изумили ее, встревожили. Она готова была принять его за чародя.
— Въ такомъ случа хорошо бы попробовать фосфору! воскликнулъ незнакомецъ: — а этотъ глупецъ Броунъ непремнно прописалъ бы мышьяку! Сдлайте милость, никогда не соглашайтесь принимать мышьяку.
— Мышьяку, сэръ! отвчалъ кроткій Дигби.— Сохрани Богъ! какъ бы ни были велики несчастія человка, по посягнуть на самоубійство — въ высшей степени преступно.
— Самоубійство, возразилъ незнакомецъ весьма спокойно: — вы завели рчь о самоубійств…. это мой любимый конекъ! Однако, какъ вы полагаете, вдь у васъ нтъ симптомовъ подобной болзни?
— О, нтъ, сэръ…. Упаси Господи подумать объ этомъ.
— Послушайте, что я вамъ скажу. Если у васъ явится сильное желаніе утопиться, примите пульсативныя средства. Въ случа, если, вы почувствуете особенное расположеніе размозжить себ черепъ и при этомъ необыкновенную тягость во всхъ членахъ, потерю аппетита, сухой кашель и сильное раздраженіе въ мозгахъ, возьмите дв-три крупинки срной антимоніи. Смотрите же, не забудьте!
Хотя бдный мистеръ Дигби полагалъ, что этотъ джентльменъ лишился ума, но, несмотря на то, онъ всми силами и весьма учтиво старался отвтить ему, что очень обязанъ за совтъ и постарается не позабыть его, но языкъ измнилъ ему, и его собственныя идеи приходили въ сильный безпорядокъ. Откинувъ голову назадъ, онъ сдлался безмолвенъ и, по видимому, погрузился въ крпкій сонъ.
Путешественникъ пристально посмотрлъ на Гэленъ, которая тихо склонила голову отца и уложила ее у себя на плеч съ такого нжностью, которая скоре имла сходство съ материнскою, нежели съ дтскою.
— Какъ вы блдны, дитя мое: не бойтесь, впрочемъ, все пройдетъ, если только примете пульсативы.
Гэленъ подняла указательный палецъ, отвела взоръ отъ отца къ путешественнику и потомъ снова къ отцу.
— Ну да, конечно.— пульсативы, и больше ничего! проворчалъ гомеопатъ.
И, отодвинувшись въ уголъ, онъ старался заснуть. Но посл тщетныхъ усилій, сопровождаемыхъ безпокойными жестами и движеніями, онъ вдругъ вскочилъ съ мста и снова вынулъ изъ кармана свою аптеку.
— Какое мн дло до нихъ! ворчалъ онъ.— Противъ раздражительнаго состоянія души, противъ излишней чувствительности хорошо бы употребить кофе… впрочемъ, нтъ! къ этому состоянію присоединяется особенная живость въ движеніяхъ и безпокойство: въ такомъ случа слдуетъ взять кучелябы!
Онъ поднесъ аптечку къ самому окну и старался отъискать требуемое средство на крошечныхъ ярлычкахъ крошечныхъ сткляночекъ.
— Кучеляба! вотъ она, сказалъ онъ и проглотилъ крупинку.— Теперь, продолжалъ онъ, посл нкотораго молчанія: — меня не потревожатъ несчастія другихъ людей, мало того: я готовъ сію минуту опустить свое окно.
Гэленъ взглянула на него.
— Но я не хочу отпирать, прибавилъ онъ ршительнымъ тономъ, и на этотъ разъ ему удалось заснуть.
Въ одиннадцать часовъ дилижансъ остановился перемнить лошадей и дать пассажирамъ возможность поужинать. Гомеопатъ проснулся, вышелъ изъ кареты, отряхнулся и втянулъ нсколько полныхъ глотковъ свжаго воздуха въ свои могучія легкія съ очевиднымъ наслажденіемъ. Посл того онъ повернулся и заглянулъ въ карету.
— Дитя мое, сказалъ онъ, голосомъ ласкове обыкновеннаго: — пусть вашъ отецъ выйдетъ въ комнату: я хорошепько осмотрю его и, можетъ быть, чмъ нибудь помогу ему.
Но можно представить себ ужасъ Гэленъ, когда она увидала, что отецъ ея не шевелился. Онъ находился въ глубокомъ обморок и не обнаруживалъ ни малйшихъ признаковъ жизни даже и въ то время, когда его выносили изъ кареты. Когда чувства возвратились къ нему, кашель снова начался и, отъ сильнаго напряженія, показалась гортанная кровь.
Продолжать дорогу не было возможности. Гомеопатъ помогъ больному раздться и уложилъ его въ постель. Принудивъ его принять еще дв таинственныя крупинки, онъ освдомился у содержательницы гостинницы, гд можно было отъискать, по сосдству, медика, потому что гостинница находилась въ небольшой усадьб. До приходской аптеки считалось не мене трехъ миль. Услышавъ, однакожь, что сосдніе джентльмены, въ случа недуговъ, приглашаютъ къ себ доктора Дозвелла, и что до его дома было добрыхъ миль семь, гомеопатъ тяжело вздохнулъ: дилижансъ остановился не боле, какъ на четверть часа.
— Клянусь Юпитеромъ! сказалъ онъ, съ замтной досадой: кучеляба не дйствуетъ. Моя чувствительность хроническая. Нужно начать правильное леченіе, чтобъ отвязаться отъ нея.— Эй! кондукторъ! подай сюда мой мшокъ! Я остаюсь здсь на ночь.
И добрякъ-гомеопатъ, окончивъ легкій ужинъ, снова отправился въ комнату страдальца.
— Не прикажете ли послать за докторомъ Дозвелломъ? спросила хозяйка дома, остановивъ его въ дверяхъ.
— Гм!… А завтра въ которомъ часу пойдетъ мимо васъ лондонскій дилижансъ?
— Не раньше осьми, сэръ.
— Въ такомъ случа, пошлите за докторомъ, чтобы онъ явился сюда къ семи. Это по крайней мр избавитъ насъ на нсколько часовъ отъ аллопатіи, пробормоталъ ученикъ Ганемана, поднимаясь по лстниц.
Невозможно опредлить, даже съ приблизительною врностію, что именно возстановило немного силы бднаго страдальца и остановило кровохарканіе — крупинки ли гомеопата, или дйствіе самой натуры, при помощи непродолжительнаго отдыха. Врно только то, что мистеру Дигби, по видимому, было лучше, и онъ постепенно погрузился въ глубокій сонъ, но не прежде того, впрочемъ, какъ кончились прислушиванія и постукиванія по груди и различные разспросы со стороны доктора, посл которыхъ гомеопатъ слъ въ отдаленный уголъ комнаты, склонилъ голову на грудь и, казалось, крпко задумался. Размышленія его были прерваны легкимъ къ нему прикосновеніемъ. У ногъ его стояла Гэленъ, на колняхъ.
— Неужели онъ очень нездоровъ? сказала она.
И ея томные глаза устремились на медика, съ выраженіемъ глубокаго отчаянія.
— Вашъ отецъ опасно болнъ, отвчалъ докторъ, посл непродолжительной паузы.— Онъ долженъ остаться здсь по крайней мр на нсколько дней. Я отправляюсь въ Лондонъ: не хотите ли я зайду къ вашимъ родственникамъ и скажу, чтобы кто нибудь пріхалъ сюда?
— Нтъ, благодарю васъ, сэръ, отвчала Гэленъ, раскраснвшись: — вы не безпокойтесь за меня: мн нетрудно будетъ ходить за папа. Мн кажется, ему бывало прежде гораздо хуже этого, то есть онъ боле жаловался на свою болзнь.
Гомеопатъ всталъ, прошелся раза два по комнат, потомъ остановился подл постели и долго вслушивался въ дыханіе спящаго.
Отъ постели онъ снова подошелъ къ двочк, все еще стоявшей на колняхъ, взялъ ее на руки и поцаловалъ.
— Клянусь Юпитеромъ! сказалъ онъ сердито, опуская на полъ ребенка: — идите спать теперь…. Здсь вамъ нечего длать больше.
— Извините, сэръ, сказала Гэленъ: — я не могу оставить его: когда онъ проснется и не увидитъ меня, это его сильно встревожитъ.
Рука доктора дрожала, когда онъ прибгалъ къ своимъ крупинкамъ.
— Душевное безпокойство…. подавленная скорбь, ворчалъ онъ про себя: — скажите, душа моя, не хотите ли вы плакать? Плачьте, пожалуста, я васъ прошу.
— Не могу, произнесла Гэленъ.
— Въ такомъ случа, пульсатива самое лучшее средство! замтилъ докторъ, почти съ восторгомъ: — я сказалъ вамъ объ этомъ съ перваго разу. Откройте ротъ — вотъ такъ. Теперь спокойной ночи. Моя комната напротивъ, No 6, позовите меня, когда онъ проснется.

ГЛАВА XL.

На другое утро, въ семь часовъ, пріхалъ докторъ Дозвеллъ. Его ввели въ комнату гомеопата, который давно всталъ, одлся и уже сдлалъ визитъ своему паціенту.
— Меня зовутъ Морганъ, сказалъ гомеопатъ.— Я медикъ. Отправляясь въ Лондонъ, передаю на ваши руки больного, котораго ни мн, ни вамъ не изцлить. Пойдемте взглянуть на него.
Два доктора вошли въ комнату больного. Мистеръ Дигби хотя былъ очень слабъ, но въ здравомъ разсудк, и весьма вжливо кивнулъ головою.
— Мн очень совстно, что я надлалъ столько безпокойствъ, сказалъ онъ.
Гомеопатъ отвелъ въ сторону Гэленъ. Аллопатъ слъ подл кровати больного, сдлалъ нсколько вопросовъ, пощупалъ пульсъ и взглянулъ на языкъ. Во все это время взоры Гэленъ устремлены были на незнакомаго доктора. Ея щоки покрылись яркимъ румянцемъ, глаза засверкали, когда незнакомецъ, вставъ со стула, звучнымъ и пріятнымъ голосомъ сказалъ, что больному нужно дать чаю.
— Чаю! проревлъ гомеопатъ:— помилуйте, это неслыханное варварство!
— Значитъ ему лучше, сэръ? робко спросила Гэленъ, прильнувъ къ аллопату.
— О, да, душа моя, въ этомъ нечего и сомнваться:— Богъ дастъ, мы сдлаемъ все лучшее.
Доктора удалились изъ комнаты больного.
— Проживетъ много-много что съ недлю! сказалъ докторъ Дозвеллъ, улыбаясь съ самодовольствіемъ и показывая рядъ весьма блыхъ зубовъ.
— Я назначилъ бы ему по крайней мр мсяцъ, впрочемъ, и то надобно сказать, наши системы леченія весьма различны, замтилъ мистеръ Морганъ, сухимъ тономъ.
— Само собою разумется, что мы, провинціальные доктора, должны преклоняться предъ нашими столичными сподвижниками.— Позвольте мн выслушать вашъ совтъ. Не находите ли вы нужнымъ сдлать легонькое кровопусканіе?
— Кровопусканіе! воскликнулъ докторъ Морганъ, обнаруживая изъ себя вполн валлійца, что обыкновенно длалось съ нимъ въ минуты негодованія или вообще во время сильнаго душевнаго волненія: — кровопусканіе? Праведное небо! за кого вы меня считаете — за мясника или палача?— Кровопусканіе! ни за что въ свт!
— Я и самъ нахожу, что это не совсмъ идетъ къ длу, особливо, когда легкія у человка почти потеряны. Но, можетъ быть, вы посовтуете для облегченія его дыханія….
— Вздоръ, милостивый государь!
— Въ такомъ случа, что же вы прикажете сдлать для продолженія жизни нашего паціента на цлый мсяцъ? спросилъ докторъ Дозвеллъ, съ видимымъ неудовольствіемъ.
— Чтобъ остановить кровохарканіе, дайте ему Руса!
— Руса, сэръ! Русъ! я въ первый разъ слышу такое лекарство…. Русъ!
— Да, Русъ-токсикодендронъ.
Уже одна длиннота послдняго слова невольнымъ образомъ пробуждала въ душ доктора Дозвелла уваженіе къ своему собрату. Пятисложное слово! это что нибудь да значило. Онъ сдлалъ почтительный поклонъ, но все еще, по видимому, находился въ замшательств,— наконецъ, съ добродушной улыбкой, сказалъ:
— Извините, милостивый государь: — у васъ, лондонскихъ практиковъ, такое множество новыхъ лекарствъ, смю ли я спросить, что такое это русъ-токсико…. токсико….
— Дендронъ.
— Да-съ, токсикодендронъ-съ…. что это такое-съ?
— Это сокъ уны, въ простонародіи называемаго ядовитымъ деревомъ.
Докторъ Дозвеллъ изумился.
— Уна — ядовитое дерево, подъ тнью котораго въ одинъ моментъ умираютъ маленькія птички. Такъ вы даете сокъ этого дерева отъ кровохарканія? Какъ же великъ долженъ быть пріемъ?
Докторъ Морганъ язвительно улыбнулся и вмст съ тмъ вынулъ крупинку величиной съ булавочную головку.
Докторъ Дозвеллъ съ презрніемъ отвернулся.
— О! понимаю! сказалъ онъ, весьма холоднымъ тономъ и въ то же время принимая видъ человка сознающаго свое высокое достоинство.— Я вижу, вы гомеопатъ.
— Да, гомеопатъ.
— Гм!
— Гм!
— Странная ваша система, докторъ Морганъ, сказалъ докторъ Дозвеллъ, возвращая свою самодовольную улыбку, но на этотъ разъ съ оттнкомъ легкаго презрнія: — съ помощію вашей системы, наши аптекари и москотельщики въ конецъ разгорятся.
— И подломъ имъ! Безъ вашихъ аптекарей у васъ не было бы и паціентовъ, или, иначе, ваши аптекаря не раззорили бы въ конецъ паціентовъ.
— Милостивый государь!
— Милостивый государь!
— Докторъ Морганъ, сказалъ Дозвеллъ:— вы, можетъ быть, не знаете, что я самъ аптекарь и вмст съ тмъ медикъ. Конечно, прибавилъ онъ, съ выраженіемъ величайшаго смиренія:— я не получилъ еще диплома, но считаюсь докторомъ на практик.
— Это все равно, сэръ. Докторъ подписываетъ приговоръ, а аптекарь приводитъ его въ исполненіе.
— Само собою разумется, возразилъ докторъ Дозвеллъ, съ принужденной улыбкой: — мы не выдаемъ себя за людей, которые вызываются спасти человка отъ смерти сокомъ ядовитаго дерева.
— И не можете выдавать даже и въ такомъ случа, еслибы хотли. У насъ и самый ядъ употребляется какъ цлебное средство. Вотъ въ этомъ-то и заключается вся разница между вами, докторъ Дозвеллъ, и мною.
— И въ самомъ дл, сказалъ Дозвеллъ, показывая на дорожную аптечку гомеопата и стараясь казаться совершенно равнодушнымъ:— я всегда говаривалъ, что если ваши безконечно малыя дозы не приносятъ пользы, то въ то же время он не длаютъ и вреда.
Докторъ Морганъ, равнодушно выслушавшій мнніе алломата, пришелъ въ изступленіе, когда его крупинки сочли безвредными.
— Вы ровно ничего не смыслите въ этихъ безконечно малыхъ дозахъ! Я могъ бы посредствомъ ихъ отправить людей на тотъ свтъ больше вашего, еслибъ только захотлъ, но я не хочу.
— Сэръ, сказалъ Дозвеллъ, пожимая плечами: — безполезно было бы спорить съ вами: это несообразно съ понятіями здравомыслящаго человка. Короче сказать, я твердо убжденъ, что это совершенный совершенный….
— Что такое, что?
— Что это совершенный вздоръ.
— Это вздоръ!— Клянусь Юпитеромъ!… Ахъ, вы старый…..
— Договаривайте, сэръ, договаривайте!
— И договорю: вы — старый аллопатическій каннибалъ…. вы людодъ.
Докторъ Дозвеллъ вскочилъ съ мста, обими руками схватился за спинку стула, на которомъ сидлъ, приподнялъ его и изо всей силы стукнулъ ножками объ полъ.
— Вы смете сказать мн это! вскричалъ онъ, задыхаясь отъ бшенства.
— Смю! возразилъ гомеопатъ, подражая своему сопернику въ дйствіи надъ своимъ стуломъ.
— Вы дерзки, милостивый государь!
И соперники приняли другъ передъ другомъ боевую позицію.
Оба они одарены были атлетическими формами и оба въ одинаковой степени пылали гнвомъ. Докторъ Дозвеллъ былъ выше ростомъ, зато докторъ Морганъ былъ плечисте. Докторъ Дозвеллъ съ материнской стороны былъ ирландецъ, докторъ Морганъ съ обихъ сторонъ быль валліецъ. Принимая это въ соображеніе, я охотно перешелъ бы на сторону доктора Моргана, еслибъ дло дошло до рукопашнаго боя. Но, къ счастію, въ самую критическую минуту, въ дверь постучалась горничная и звонко прокричала.
— Дилижансъ пришелъ!
При этомъ возглас докторъ Морганъ въ одинъ моментъ возвратилъ все свое хладнокровіе и перемнилъ обращеніе.
—Докторъ Дозвеллъ, сказалъ онъ: — я черезчуръ разгорячился, извините меня.
— Докторъ Морганъ, отвчалъ аллопатъ: — я совершенно забылся, вашу руку, сэръ.
— Мы оба посвятили себя на пользу человческому роду, хотя и съ различными понятіями, сказалъ докторъ Морганъ:— мы должны уважать другъ друга.
— И гд же мы будемъ искать великодушія, если ученые люди не будутъ великодушны къ своимъ собратамъ?
Докторъ Моргацъ (въ сторону). Старый притворщикъ! Онъ истеръ бы меня въ порошокъ, еслибъ только это не было противозаконно.
Докторъ Дозвеллъ (въ сторону). Жалкій шарлатанъ! сію минуту истеръ бы его въ мелкій порошокъ.
Докторъ Морганъ. Прощайте, мой почтенный и достойный собратъ.
Докторъ Дозвеллъ. Мой превосходный другъ, прощайте.
Докторъ Морганъ (поспшно оборачиваясь). Совсмъ было забылъ. Бдный паціентъ нашъ, мн кажется, весьма не богатъ. Я поручаю его вашему безкорыстному попеченію. (Спшитъ изъ комнаты.)
Докторъ Дозвеллъ (въ припадк бшенства). Прохать даромъ семь миль въ шесть часовъ утра и позволить распоряжаться моей практикой! Шарлатанъ! бездльникъ!
Между тмъ докторъ Морганъ возвратился въ комнату больного.
— Я долженъ проститься съ вами и пожелать вамъ скораго выздоровленія, сказалъ онъ несчастному мистеру Дигби. который съ большимъ трудомъ держалъ въ рукахъ чайную чашку и прихлебывалъ изъ нея жиденькій чай.— Впрочемъ, вы остаетесь на рукахъ на рукахъ джентльмена, медика по практик.
— Вы были весьма великодушны, сказалъ мистеръ Дигби.— Гэленъ, гд мой кошелекъ?
Докторъ Морганъ молчалъ.
Онъ молчалъ, во первыхъ, потому, что практика его, можно сказать, была весьма ограниченная, а плата удовлетворяла тщеславію, свойственному непризнанному таланту, и имла прелесть новизны, прельщающей уже само собою натуру человка. Во вторыхъ, онъ былъ человкъ, который зналъ свои права и старался удержать ихъ за собой. Ему пришлось вдвойн заплатить за дилижансъ — остановиться на ночь въ гостинниц съ той утшительной мыслью, что онъ поможетъ своему паціенту. Слдовательно, онъ имлъ полное право на возмездіе.
Съ другой стороны, онъ молчалъ еще и потому, что хотя имлъ небольшую практику, но жилъ безбдно, не былъ алченъ до денегъ и ни подъ какимъ видомъ не подозрвалъ въ своемъ паціент богача.
А кошелекъ между тмъ находился уже въ рук Гэленъ. Докторъ Морганъ взялъ его въ свои руки и сквозь истертую стку увидлъ въ немъ нсколько гиней. Онъ отвелъ двочку немного въ сторону.
— Скажите мн, дитя мое, откровенно, богатъ ли вашъ папа?
И вмст съ этимъ онъ бросилъ взглядъ на полу-оборванную одежду Дигби, небрежно набросанную на стулъ, и на полинялое платьице Гэленъ.
— Къ несчастью, онъ очень бденъ! отвчала Гэленъ.
— Неужели тутъ все, что вы имете?
— Все.
— Мн очень совстно, сэръ, предложить вамъ дв гинеи, произнесъ мистеръ Дигби глухимъ голосомъ.
— А мн было бы еще совстне принять ихъ. Прощайте, сэръ…. Подите сюда, дитя мое. Берегите ваши деньги и не тратьте ихъ на другого доктора боле того, сколько вы можете заплатить ему. Его лекарства не принесутъ особенной пользы вашему отцу. Но, во всякомъ случа, я полагаю, не мшаетъ попробовать какія нибудь средства. Онъ еще ненастоящій медикъ, слдовательно и не иметъ права на возмездіе. Онъ пришлетъ вамъ счетъ, но этотъ счетъ не будетъ для васъ слишкомъ обременителенъ. Понимаете?… И за тмъ прощайте. Да благословитъ васъ небо!
Докторъ Моргань ушелъ. Разсчитываясь съ хозяйкой гостинницы, онъ считалъ нелишнимъ предувдомить и ее о печальномъ положеніи больного.
— Бдные люди, которые остановились у васъ наверху, въ состояніи заплатить вамъ, но не доктору, да, впрочемъ, онъ теперь совершенно безполезенъ. Пожалуста, поберегите двочку и попросите доктора передать своему паціенту, само собою разумется, какъ можно поосторожне, чтобы тотъ написалъ къ своимъ друзьямъ, да поскоре…. понимаете? Кто нибудь да долженъ же взять этого ребенка. Постойте, вотъ еще что: протяните вашу руку, приберегите эти крупинки и дайте ихъ двочк, когда умретъ ея отецъ (при этомъ докторъ произнесъ про себя: ‘противъ печали — аконитъ‘), а если она будетъ черезчуръ много плакать, то дайте вотъ эти крупинки, смотрите же, не ошибитесь (противъ слезъ прекрасное средство — каустикъ).
— Пожалуйте, сэръ, все готово! вскричалъ кондукторъ.
— Иду, иду… Да, противъ слезъ каустикъ, повторилъ гомеопатъ, вынувъ изъ кармана носовой платокъ и дорожную аптеку, и передъ входомъ въ дилижансъ поспшно проглотилъ дв противослезныя крупинки.

ГЛАВА XLI.

Ричардъ Эвенель находился въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи. Онъ вызвался дать пиръ, въ совершенно новомъ вкус, неслыханномъ до тхъ поръ въ Скрюстоун. Мистриссъ М’Катьчлей, съ увлекательнымъ краснорчіемъ, описывала танцевальные завтраки своихъ фэшенёбельныхъ друзей, обитающихъ въ очаровательныхъ предмстіяхъ Вимбелдона и Фулама. Она откровенно признавалась, что ничто для нея не имло такой прелести, какъ djeunes dansants. Мало того, она даже безъ всякихъ церемоній сказала мистеру Эвенелю: ‘почему вы не дадите вашимъ знакомымъ djeun dansant?’ Вотъ, вслдствіе-то этого замчанія, мистеръ Эвенель и ршился дать блестящій танцевальный завтракъ.
День былъ назначенъ, и мистеръ Эвенель приступилъ къ приготовленіямъ, съ энергіею мужчины и съ предусмотрительностію женщины.
Однажды утромъ, въ то время, какъ онъ стоялъ на лугу, раздумывая, какое бы лучше мсто употребить подъ палатки, къ нему подошелъ Леонардъ, съ открытымъ письмомъ въ рук.
— Добрый дяденька, сказалъ он тихо.
— А! это ты Леонардъ! воскликнулъ мистеръ Эвенель, внезапно отрываясь отъ своихъ размышленій.— Ну, что скажешь? что у тебя хорошаго?
— Сію минуту я получилъ письмо отъ мистера Дэля. Онъ пишетъ мн, что матушка моя очень безпокоится и не вритъ словамъ его насчетъ моего благополучія. Мистеръ Дэль требуетъ отвта. Да и въ самомъ дл, я покажусь весьма неблагодарнымъ не только въ отношеніи къ нему, но и ко всмъ, если не отвчу на это письмо.
Лицо Ричарда нахмурилось. Онъ произнесъ: ‘все это вздорь!’ и удалился отъ Леонарда. Черезъ минуту онъ снова возвратился къ нему, устремивъ на умное лицо своего племянника свтлый ястребиный взглядъ, взялъ его подъ руку и увелъ въ глубину сада.
— Послушай, Леонардъ, сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія: — теперь, мн кажется, наступило время, когда я долженъ сообщить теб нкоторыя идеи о планахъ, какіе составлены мною касательно твоей будущности. Ты видлъ образъ моей жизни и, полагаю, съ недавняго времени замтилъ также нкоторыя въ немъ измненія. Я сдлалъ для тебя то, чего для меня никто и никогда не длалъ: я вывелъ тебя въ свтъ, и теперь, куда бы я ни опредлилъ тебя, ты долженъ уже самъ заботиться о себ.
— Это мой долгъ и мое желаніе, сказалъ Леонардъ, чистосердечно.
— Прекрасно. Ты умный малый, и, кром того, въ теб много есть благородныхъ чувствъ, слдовательно, мн можно надяться, что ты не заставишь меня сожалть о томъ, что я сдлалъ для тебя. До этой поры я не могъ ничего придумать, какимъ бы образомъ получше пристроить тебя. Сначала думалъ послать тебя въ университетъ. Я знаю, это желаніе мистера Дэля, а можетъ статься, и твое собственное. Но вскор я отбросилъ эту идею: мн хотлось сдлать что нибудь лучше этого. Ты одаренъ свтлымъ, проницательнымъ умомъ для коммерческихъ занятій и кром того имешь прекрасныя свднія въ ариметик. Я думаю поручить теб главный надзоръ за моими торговыми длами и въ то же время сдлать тебя своимъ товарищемъ, такъ что ране чмъ на тридцатомъ году своего возраста ты будешь богатымъ человкомъ. Скажи откровенно, какъ теб нравится это?
Великодушіе дяди тронуло Леонарда, онъ не смлъ скрывать своихъ желаній.
— Я не имю права длать выборъ, отвчалъ онъ.— Но, во всякомъ случа, университетъ я предпочитаю торговымъ занятіямъ, тмъ боле, что съ окончаніемъ курса я сдлался бы независимымъ человкомъ и пересталъ бы обременять васъ. Кром того, если вы ужь позволяли говорить мн откровенно, занятія университетскія мн были бы боле по душ, нежели занятія конторскія. Но все это ничто въ сравненіи съ моимъ желаніемъ быть полезнымъ вамъ и при всякой возможности оказывать, хотя и въ слабой степени, искреннюю благодарность за вс ваши благодянія.
— Ты добрый, признательный и умный мальчикъ, воскликнулъ Ричардъ, отъ чистаго сердца:— и поврь мн, что хотя я, какъ говорится, грубый, необдланный алмазъ, но отъ души принимаю въ теб истинное участіе. Ты можешь быть полезенъ для меня, это я знаю, а будучи полезенъ для меня, ты и самъ не останешься безъ существенныхъ выгодъ. Надобно сказать теб правду, у меня есть намреніе перемнить образъ моей жизни. Здсь есть лэди весьма образованная и весьма хорошаго рода, которая, я полагаю, согласится принять имя мистриссъ Эвенель, и если такъ, то, весьма вроятно, большую часть года мн придется проводить въ Лондон. Я не намренъ оставлять моихъ торговыхъ операцій: никакой банкъ не доставитъ мн тхъ выгодъ, которыя получаю я теперь съ моихъ капиталовъ. Ты очень скоро пріучишься къ этимъ дламъ, иногда я вздумаю совершенно оставить ихъ, ты можетъ принять ихъ въ полное свое распоряженіе. Вступивъ разъ въ наше коммерческое сословіе, съ твоими талантами, ты современемъ сдлаешься замчательнйшимъ человкомъ… легко можетъ быть, членомъ Парламента, а нтъ, такъ и государственнымъ министромъ — поврь мн. Жена моя…. гм! то есть моя будущая жена иметъ обширныя связи и можетъ устроить для тебя блестящую партію, и тогда…. о! тогда Эвенели поднимутъ голову выше всякаго милорда! Это что нибудь да значитъ, какъ ты думаешь? Э!
И, Ричардъ, приведенный въ восторгъ обольстительною будущностію, сильно потиралъ ладони.
Само собою разумется, что Леонардъ, какъ уже мы видли, особливо въ его ранніе приступы къ пріобртенію познаній, не разъ ропталъ на свое положеніе на многихъ ступеняхъ своей жизни, и онъ былъ не безъ честолюбія: онъ не такъ бы охотно возвратился теперь къ смиреннымъ занятіямъ, которыя недавно оставилъ, да и горе тому молодому человку, который не станетъ прислушиваться, съ ускореннымъ біеніемъ сердца и пылающимъ взоромъ, къ словамъ, пробуждающимъ въ его душ надежду на блестящія отличія. Несмотря на то, спустя нсколько часовъ посл описаннаго нами разговора между дядей и племянникомъ, Леонардъ, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, находился подъ вліяніемъ холоднаго, мрачнаго унынія. Безъ всякой цли, онъ вышелъ за городъ и углубился въ размышленія объ открывающейся передъ нимъ перспектив. Онъ стремился къ усовершенствованію своего умственнаго образованія, къ развитію тхъ душевныхъ силъ, которыя могли бы вывести его на обширное литературное поприще, а его противъ всякаго желанія направляли на избитую коммерческую дорогу. Впрочемъ, отдавая полную справедливость Леонарду, мы должны сказать, что онъ мужественно боролся съ неожиданнымъ разочарованіемъ и постепенно пріучилъ себя радостно смотрть на тропу, указываемую ему долгомъ и окончательно избираемую благороднымъ чувствомъ, составлявшимъ основу его характера.
Я полагаю, что это самоотверженіе, эта побда надъ своими чувствами обнаруживала въ юнош истинный геній. Ложный геній пустился бы писать сонеты и предался бы отчаянію.
Какъ бы то ни было, Ричардъ Эвенель оставилъ своего племянника въ затруднительномъ положеніи касательно труднаго вопроса, послужившаго поводомъ къ разговору объ ихъ будущности,— вопроса о томъ: должно ли отвчать на письмо мистера Дэля и разсять вс опасенія матери Леонарда? Сдлать это безъ согласія Ричарда не было никакой возможности, потому что Ричардъ съ перваго раза ршительно объявилъ, что если Леонардъ напишетъ домой, то за это Ричардъ ни подъ какимъ видомъ не исполнитъ того, что въ душ своей положилъ сдлать для бдной вдовы. Соображаясь съ своей совстью, какъ поступить въ этомъ случа, Леонардъ долго стоялъ, прислонясь къ забору, окружавшему зеленый лугъ, какъ вдругъ онъ выведенъ былъ изъ своихъ размышленій громкимъ восклицаніемъ. Леонардъ взглянулъ по тому направленію, откуда раздался крикъ, и увидлъ мистера Спротта, странствующаго мдника.
Мистеръ Спроттъ, черне и угрюме обыкновеннаго, съ величайшимъ удивленіемъ смотрлъ на измнившуюся особу своего стараго знакомца и протянулъ ему грязные пальцы, какъ будто посредствомъ осязанія хотлъ удостовриться въ томъ, что подъ этимъ изящнымъ и необыкновенно щегольскимъ платьемъ онъ дйствительно видлъ Леонарда.
Леонардъ механически отклонился отъ прикосновенія къ грязной рук и въ то же время съ непритворнымъ изумленіемъ произнесъ:
— Вы здсь, мистеръ Спроттъ! Что за причина принудила васъ забраться отъ вашего дома въ такую даль?
— Отъ моего дома! возразилъ мдникъ.— У меня нтъ дома, или, лучше сказать, мастэръ Ферфильдъ, домъ мой тамъ, куда я прізжаю. Я брожу съ одного мста на другое, гд встртится починка котловъ и случай продавать мои книжечки, тамъ мой и домъ.
Сказавъ это, мдникъ сбросилъ на землю новыя корзинки, свободно вздохнулъ и съ самодовольнымъ видомъ слъ на заборъ, отъ котораго Леонардъ нарочно отступилъ.
— Такъ-то, мастэръ Леонардъ, снова началъ мистеръ Спроттъ, еще разъ осмотрвъ Леонарда съ ногъ до головы: — вы сдлались настоящимъ джентльменомъ! Что за хитрости такія…. э?
— Хитрости! повторилъ Леонардъ: — я не понимаю васъ, мистеръ Спроттъ.
Вслдъ затмъ, сообразивъ, что, съ одной стороны, нтъ никакой необходимости и совсмъ неумстно продолжать знакомство съ мистеромъ Спроттомъ, и, съ другой, что безразсудно было бы подвергать себя батаре вопросовъ, которая, какъ онъ предвидлъ, при дальнйшемъ разговор неизбжно разразилась бы надъ нимъ, Леонардъ протянулъ мднику руку, держа въ ней серебряную монету.
— Извините меня, мистеръ Спроттъ: я долженъ оставить васъ, сказалъ онъ, съ принужденной улыбкой: — у меня есть дло въ город, сдлайте одолженіе, примите отъ меня эту бездлицу.
Сказавъ это, Леонардъ быстро удалился.
Мдникъ долго разсматривалъ принятую крону.
— Деньги всегда пригодятся! сказалъ онъ, опуская монету въ карманъ.— А ты, голубчикъ мой, не торопись: ты не уйдешь отъ меня!
Посл этой коротенькой угрозы, онъ молча просидлъ на забор нсколько минутъ, пока Леонардъ не совсмъ еще скрылся изъ виду. Потомъ онъ всталъ, поднялъ свою ношу и быстро пошелъ по окраин забора, вслдъ за удаляющимся Леонардомъ. Заглянувъ черезъ заборъ, окружавшій послднее поле, мдникъ увидлъ, что Леонардъ встртился съ джентльменомъ пріятной, но вмст съ тмъ и надмнной наружности и довольно стройной осанки. Джентльменъ этотъ, сказавъ нсколько словъ Леонарду, громко засвисталъ и пошелъ по тропинк прямо къ забору, гд проходилъ странствующій мдникъ. Мистеръ Спроттъ оглянулся кругомъ, но заборъ былъ слишкомъ гладокъ, чтобъ доставить ему удобное прикрытіе, а потому онъ смло продолжалъ свое шествіе, взявъ направленіе къ троп, принадлежавшей городу. Но не усплъ еще онъ достигнуть этой тропы, какъ законный владтель земли, по которой проходилъ мдникъ, и именно мистеръ Эвенель, увидлъ нарушителя чужихъ правъ и окликнулъ его такимъ голосомъ, который вполн обнаруживалъ достоинство человка, владющаго поземельною собственностію и сдлавшаго открытіе, что акры его такъ дерзко попираются чужими ногами.
Мдникъ остановился, и мистеръ Эвенель подошелъ къ нему.
— Кой чортъ ты длаешь на моей земл? къ чему ты шатаешься около забора? Врно, ты какой нибудь бездльникъ, бродяга!
— Я не бездльникъ: я честный ремесленникъ! спокойно отвчалъ мдникъ.
Руки мистера Эвенеля такъ и порывались сбить шляпу съ дерзкаго прохожаго, но онъ удержался отъ этого, унижающаго его достоинство, поступка, и вмсто того еще глубже опустилъ руки въ карманы своихъ панталонъ.
— Какой ты ремесленникъ! вскричалъ онъ: — ты бродяга, ты поджигатель, а я мэръ здшняго города, и мн чрезвычайно какъ хочется запрятать тебя въ рабочій домъ, да и запрячу. Говори, что ты длаешь здсь? Ты еще не отвтилъ мн на этотъ вопросъ!
— Что я длаю здсь? сказалъ мистеръ Спроттъ:— спросите объ этомъ молодого джентльмена, съ которымъ сію минуты вы встртились и говорили. Онъ очень хорошо знаетъ меня.
— Какъ! мой племянникъ знаетъ тебя?
— Фю-фю! просвисталъ мдникъ:— такъ это вашъ племянникъ, сэръ? въ такомъ случа извините меня, сэръ. Я очень уважаю вашу фамилію. Съ мистриссъ Ферфильдъ, гэзельденской прачкой, вотъ уже нсколько лтъ, какъ я знакомъ. Покорнйше прошу васъ, сэръ, извините меня.
И вмст съ этимъ мистеръ Спроттъ учтиво снялъ свою шляпу.
Лицо мистера Эвенеля страшно измнилось. Оно то блднло, то покрывалось румянцемъ. Онъ проворчалъ нсколько невнятныхъ словъ, быстро повернулся и ушелъ. Странствующій мдникъ провожалъ его взорами точно такъ же, какъ провожалъ Леонарда, и потомъ произнесъ такую же угрозу дяд, какая произнесена была племяннику.
Я не думаю, чтобы въ происшествіи наступившей ночи заключалось слдствіе прихода мдника, скоре это происшествіе можно приписать, какъ говорится, ‘стеченію неблагопріятныхъ обстоятельствъ’. Наканун этой ночи, мистеръ Эвенель назвалъ мистера Спротта бродягой-поджигателемъ, а въ самую ночь сгорла одна изъ ригъ мистера Эвенеля. Правда, подозрніе сильно падало на странствующаго мдника, потому что мистеръ Спроттъ принадлежалъ къ разряду людей, которые не такъ-то легко забываютъ обиды. Его натура была скоровоспалительная, какъ и самыя спички, которыя онъ постоянно носилъ при себ для продажи, вмст съ книжечками и паяльнымъ приборомъ.
На другое утро по всмъ окрестностямъ начались поиски странствующаго мдника, но слдъ его давно уже простылъ.

ГЛАВА XLII.

Ричардъ Эвенель до такой степени углубленъ былъ въ приготовленія къ танцовальному завтраку, что даже самый пожаръ риги не могъ разсять обольстительные и поэтическіе образы, тсно связанные съ этимъ пасторальнымъ пиршествомъ. Онъ даже слегка и безпечно сдлалъ Леонарду нсколько вопросовъ насчетъ бродяги-мдника. Мало того: онъ не хотлъ употребить надлежащей и законной власти для преслдованія этого подозрительнаго человка. Надобно правду сказать, Ричардъ Эвенель уже привыкъ видть въ низшемъ сословіи своихъ враговъ, и хотя онъ сильно подозрвалъ въ мистер Спротт виновника пожара, но въ то же время у него являлось множество едва ли не боле основательныхъ причинъ, по которымъ онъ могъ подозрвать еще человкъ пятьдесятъ. Да и какой человкъ на бломъ свт станетъ думать долго о своихъ ригахъ и странствующихъ мдникахъ, когда вс идеи его, вс заботы и вся энергія сосредоточены на приготовленіяхъ къ танцовальному завтраку? Ричардъ Эвенель поставилъ себ за правило — впрочемъ, этого правила придерживается каждый благоразумный человкъ — ‘никогда не длать двухъ длъ въ одно время’, и, на основаніи этого правила, онъ отложилъ исполненіе всхъ прочихъ длъ до благополучнаго окончанія djeun dansant. Въ число этихъ длъ включалось и письмо, которое Леонардъ намревался писать къ мистеру Дэлю.
— Повремени немножко, говорилъ Ричардъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа: — мы вмст напишемъ, какъ только кончится танцовальный завтракъ.
Задуманный пиръ не имлъ ни малйшаго сходства съ обыкновеннымъ провинціальнымъ церемоніаломъ. Ричардъ Эвенель былъ изъ числа тхъ людей, которые если задумаютъ что сдлать, то сдлаютъ хорошо. Мало по малу его первые замыслы распространялись, и балъ, которому предназначалось быть только изящнымъ и отнюдь не роскошнымъ, требовалъ теперь огромныхъ издержекъ и становился великолпнымъ. Изъ Лондона прибыли художники, знакомые съ устройствомъ подобныхъ баловъ: имъ предстояло помогать, управлять и создавать. Изъ Лондона же были выписаны венгерскіе музыканты, тирольскіе пвцы и пвицы, швейцарскія крестьянки, которыя должны были пть Ranz des Vaches, доить коровъ или приготовлять для ни гья свжее молоко съ виномъ и сахаромъ. Главная палатка въ саду украшена была въ готическомъ вкус, самый завтракъ приготовлялся изъ лучшихъ дорогихъ продуктовъ, соотвтствующихъ сезону. Короче сказать, самъ Ричардъ Эвенель выражался о своемъ праздник такимъ образомъ: ‘балъ, на который я не жалю денегъ, долженъ быть въ строгомъ смысл слова балъ!’
Гораздо большаго труда стоило набрать общество достойное такого пиршества, потому что Ричардъ Эвенель не довольствовался посредственною знатью провинціяльнаго города: вмст съ издержками возростало и его честолюбіе.
— Ужь если на то пошло, говорилъ Ричардъ: — я могу пригласить ближайшихъ сквайровъ.
Правда, Ричардъ былъ лично знакомъ съ весьма немногими сквайрами. Но все же, когда человкъ становится замчательнымъ въ огромномъ город и иметъ въ виду сдлаться современемъ представителемъ этого города въ Парламент, и когда, кром того, этотъ человкъ намренъ дать такой отличный и оригинальный въ своемъ род ниръ, на которомъ старые могутъ бражничать, а молодые танцовать, то поврьте, во всей Британіи не найдется ни одного округа, въ которомъ богатыя фамиліи не приняли бы приглашенія такого человка. Точно также и Ричардъ, замтивъ, что о его приготовленіяхъ разнеслась молва по всему городу, и посл того, какъ жена декана, мистриссъ Помплей и многія другія знаменитыя особы благосклонно замтили Ричарду, что сквайръ и милордъ такіе-то остались бы весьма довольны, получивъ его приглашеніе, онъ, нисколько не задумываясь, разослалъ пригласительные билеты въ Паркъ, въ ректорство,— словомъ сказать, во вс мста въ окружности отъ города на двадцать миль. Весьма немногіе отказались отъ такого приглашенія, и Ричардъ уже насчитывалъ до пяти-сотъ гостей.
— Началъ съ пенни, а свелъ на фунтъ, говорилъ мистеръ Эвенель.— Начатое надобно и кончить. Посмотримъ, что-то скажетъ мистриссъ М’Катьчлей?
И дйствительно, если говорить всю правду, такъ мистеръ Ричардъ Эвенель не только давалъ этотъ djeun dansant въ честь мистриссъ М’Катьчлей, но въ душ своей ршился при этомъ случа, въ полномъ блеск своего величія и при помощи обольстительныхъ ухищреній Терпсихоры и Бахуса, проворковать мистриссъ М’Катьчлей нжныя слова любви.
Наконецъ наступилъ и торжественный день. Мистеръ Ричардъ Эвенель смотрлъ изъ окна своей уборной на сцену въ саду, какъ смотрлъ Аинибалъ или Наполеонъ съ вершины Альповъ на Италію. Эта сцена совершенно соотвтствовала мысли о побд и представляла полное возмездіе честолюбивымъ подвигамъ. На небольшомъ возвышеніи помщались пвцы съ горъ тирольскихъ, высокія шляпы ихъ, металлическія пуговицы, шитые серебромъ и золотомъ широкіе кушаки ярко освщались солнцемъ. За ширмой изъ лавровыхъ деревьевъ и американскихъ растеній скрывались венгерскіе музыканты. Вдали, направо отъ этихъ двухъ группъ, находилось то, что нкогда называлось (horresco referens) гусинымъ прудомъ, гд Duke sonant ienui gutture carmen aves. Но геніальная изобртательность главнаго декоратора превратила помянутый гусиный прудъ въ швейцарское озеро, несмотря на горькую обиду и печаль простыхъ и безвредныхъ обитателей, изгнанныхъ съ поверхности водъ, на которыхъ они, быть можетъ, родились и выросли. Высокіе шесты, обвитые сосновыми сучьями и густо натыканные вокругъ озера, придавали мутно-зеленоватой вод приличную гельветическую мрачность. Тутъ же, подл трехъ огромныхъ коровъ, увшанныхъ лентами, стояли швейцарскія двицы. Налво отъ озера, на широкой полян, красовалась огромная готическая палатка, разбитая на два отдленія: одно — для танцевъ, другое — для завтрака.
Все благопріятствовало празднику, даже самая погода: на неб ни облачка. Музыканты уже начали настроивать инструменты, лакеи, щегольски одтые, въ черныхъ панталонахъ и блыхъ жилетахъ, ходили взадъ и впередъ по пространству, отдлявшему палатку отъ дома. Ричардъ долго любовался этой сценой и между тмъ механически направлялъ бритву, наконецъ онъ весьма неохотно повернулся къ зеркалу и началъ бриться. Въ это счастливое, дышащее блаженствомъ утро онъ такъ былъ занятъ, что некогда было даже и подумать о своей бород.
Любопытно смотрть иногда, какъ мужчина совершаетъ операцію бритья. Иногда по ходу этой операціи можно длать заключенія о характер брющагося. О, если бы видли, какъ брился Ричардъ Эвенель! Быстрота размаховъ бритвы, аккуратность и чистота, съ которыми брился онъ, дали бы вамъ врное понятіе о томъ, какъ ловко онъ уметъ отбрить при случа ближняго. Борода и шоки его были гладки какъ стекло. При встрч съ нимъ вы бы инстинктивно застегнули ваши карманы.
Зато остальная часть туалета мистера Эвенеля совершилась не такъ быстро. На постели, на стульяхъ, на комодахъ лежали панталоны, жилеты, галстухи, въ такомъ огромномъ выбор, что разбжались бы глаза у человка съ самымъ неразборчивымъ вкусомъ. Примрена была одна пара панталонъ, потомъ другая, одинъ жилетъ, потомъ другой, третій. Ричардъ Эвенель постепенно превращался въ chef-d’oeuvre цивилизаціи, въ человка одтаго и наконецъ явился на блый свтъ. Онъ былъ счастливъ въ своемъ костюм — онъ чувствовалъ это. Его костюмъ шелъ не ко всякому ни по цвту, ни по покрою, но къ нему шелъ какъ нельзя лучше.
О, какой эпическій поэтъ не захотлъ бы описать одежды героя при такомъ торжественномъ случа! Мы представимъ нашимъ читателямъ только весьма слабый очеркъ этой одежды.
Фракъ мистера Эвенеля былъ синій, темно-синій, съ пурпуровымъ отливомъ,— фракъ однобортный, изящно обнимавшій формы Эвенеля, во второй петличк его торчала пышная махровая роза. Жилетъ былъ блый, панталоны перло-дымчатаго цвта, съ ‘косымъ швомъ’, какъ выражаются портные. Голубой, съ блыми клточками, галстухъ свободно обхватывалъ шею, широкое поле манишки съ гладкими золотыми пуговками, лайковыя перчатки лимоннаго цвта, блая шляпа, слегка, но выразительно нагнутая на сторону, дополняютъ наше описаніе. Пройдите вы по цлому городу, по цлому государству, и, право, вы не нашли бы такого прекраснаго образца мужчины, какой представлялъ собою нашъ пріятель Ричардъ Эвенель, съ его легкимъ, твердымъ и правильнымъ станомъ, съ его чистымъ цвтомъ лица, его свтлыми, проницательными глазами и чертами лица, которыя говорили о смлости, точности, опредлительности и живости его характера,— чертами смлыми, некрупными и правильными.
Прекрасный собой, съ полнымъ сознаніемъ своей красоты, богатый, съ полнымъ убжденіемъ въ своемъ богатств, первенствующее лицо торжественнаго праздника, съ полною увренностію въ своемъ первенств, Ричардъ Эвенель вышелъ въ садъ.
Вотт, начала подниматься пыль на дорог, и въ отдаленіи показались кареты, коляски, фіакры и фаэтоны, вс они длинной вереницей тянулись къ подъзду Эвенеля. Въ то же время многіе начинали являться пшкомъ, какъ это часто длается въ провинціяхъ: да наградитъ ихъ небо за такое смиреніе!
Ричардъ Эвенель чувствовалъ себя какъ-то неловко, принимая гостей, особливо такихъ, съ которыми имлъ удовольствіе видться въ первый разъ. Но когда навались танцы и Ричардъ получилъ прекрасную ручку мистриссъ М’Катьчлей на первую кадриль, его смлость и присутствіе духа возвратились къ нему. Замтивъ, что многіе гости, которыхъ онъ вовсе не встрчалъ, вполн предавались удовольствіямъ, онъ заблагоразсудилъ не встрчать и тхъ, которые прізжали посл первой кадрили, и такимъ образомъ ни та, ни другая сторона не чувствовали ни малйшаго стсненія.
Между тмъ Леонардъ смотрлъ на эту одушевленную сцену съ безмолвнымъ уныніемъ, которое онъ тщетно старался сбросить съ себя,— уныніе, встрчаемое между молодыми людьми при подобныхъ сценахъ гораздо чаще, нежели мы въ состояніи предположить. Такъ или иначе, но только Леонардъ на этотъ разъ былъ чуждъ всякаго удовольствія: подл него не было мистриссъ М’Катьчлей, которая придавала бы особенную прелесть этому удовольствію, онъ знакомъ былъ съ весьма немногими изъ постителей, онъ былъ робокъ, онъ чувствовалъ, что въ его отношеніяхъ къ дяд было что-то неопредленное, сомнительное, онъ совершенно не привыкъ находиться въ кругу шумнаго общества, до его слуха долетали язвительныя замчанія насчетъ Ричарда Эвенеля и его празднества. Онъ испытывалъ въ душ своей сильное негодованіе и огорченіе. Леонардъ былъ несравненно счастливе въ тотъ періодъ своей жизни, когда онъ кушалъ редисы и читалъ книги подл маленькаго фонтана въ саду Риккабокка. Онъ удалился въ самую уединенную часть сада, слъ подъ дерево, склонилъ голову на об руки, задумался и вскор носился уже въ мір фантазій. Счастливый возрастъ: каково бы ни было наше настоящее, но въ эту счастливую пору нашей жизни будущее всегда улыбается намъ отрадной улыбкой, всегда кажется такимъ прекраснымъ и такимъ безпредльнымъ!
Но вотъ наконецъ первые танцы смнились завтракомъ: шампанское лилось обильно, и пиръ былъ въ полномъ своемъ блеск.
Уже солнце начинало замтно склоняться къ западу, когда, въ теченіе непродолжительныхъ промежутковъ отъ одного танца до другого, вс гости или собирались на небольшомъ пространств, оставленномъ палаткой на лугу, или разсыпались по аллеямъ, смежнымъ съ палаткой. Пышные и пестрые наряды дамъ, веселый смхъ, раздававшійся со всхъ сторонъ, яркій свтъ солнца, озарявшій всю сцену, сообщалъ даже и Леонарду мысль не объ одномъ только притворномъ удовольствіи, но о дйствительномъ счастіи. Леонардъ выведенъ былъ изъ задумчивости и робко вмшался въ ликующія группы. Но въ то время, какъ Леонардъ приближался къ сцен общаго веселья, Ричардъ Эвенель, съ обворожительной мистриссъ М’Катьчлей, которой цвтъ лица былъ гораздо живе, блескъ глазъ ослпительне, поступь граціозне и легче обыкновеннаго, удалялся отъ этой сцены и находился уже на томъ самомъ мст, уединенномъ, уныломъ и отненномъ весьма немногими деревьями, которое молодой человкъ только что покинулъ.
Но вдругъ, въ минуту, столь благопріятную для нжныхъ объясненій, въ мст столь удобномъ для робкаго признанія въ любви,— въ эту самую минуту, съ муравы, разстилающейся впереди палатки, до слуха Ричарда Эвенеля долетлъ невыразимый, невнятный зловщій звукъ,— звукъ, имющій сходство съ язвительнымъ смхомъ многолюдной толпы, съ глухимъ, злобнымъ, подавленнымъ хохотомъ. Мистриссъ М’Катьчлей распускаетъ зонтикъ и боязливо спрашиваетъ своего кавалера:
— Ради Бога, мистеръ Эвенель, почему вс гости столпились около одного мста?
Бываютъ звуки, бываютъ зрлища,— звуки неясные, зрлища, основанныя на неопредленныхъ догадкахъ, которые, хотя мы угадываемъ ихъ по инстинкту, предвщаютъ, предзнаменуютъ какое-то демонски-пагубное вліяніе на наши дла. И если кто нибудь дастъ блестящій пиръ и услышитъ вдали всеобщій, дурно подавленный, язвительный хохотъ, увидитъ, что вс его гости спшатъ къ одному какому нибудь мсту, то не знаю, останется ли тотъ человкъ неподвижнымъ и не обнаружитъ ли своего любопытства. Тмъ боле трудно допустить предположеніе, чтобы тотъ человкъ избралъ именно этотъ самый случай для того, чтобъ граціозно преклониться на правое колно передъ очаровательнйшей въ мір мистриссъ М’Катьчлей и признаться ей въ любви! Сквозь стиснутые зубы Ричарда Эвенеля вырвалось невнятное проклятіе, и, вполовину догадываясь о случившемъ происшествіи, которое ни подъ какимъ видомъ не должно было дойти до свднія мистриссъ М’Катьчлей, онъ торопливо сказавъ ей:
— Извините меня. Я схожу туда и узнаю, что тамъ случилось, пожалуста, не уходите отсюда до моего возвращенія.
Вмст съ этимъ онъ бросился впередъ и въ нсколько секундъ достигнулъ группы, которая съ особеннымъ радушіемъ разступилась, чтобъ дать ему дорогу.
— Что такое случилось здсь? спрашивалъ онъ съ нетерпніемъ и въ то же время съ боязнію.
Изъ толпы никто не отвчалъ. Онъ сдлалъ еще нсколько шаговъ и увидлъ племянника своего въ объятіяхъ женщины!
— Праведное небо! воскликнулъ Ричардъ Эвенель.

ГЛАВА XLIII.

И въ объятіяхъ какой еще женщины!
На ней надто было простое ситцовое платье,— весьма опрятное — это правда, но котораго не надла бы другая служанка изъ хорошаго дома, и какіе толстые, ужасные башмаки! На ней была черная соломенная шляпка, вмсто шали, ея станъ повязанъ былъ бумажнымъ платкомъ, который не стоилъ и шиллинга! Наружность ея была почтенная, въ этомъ нтъ никакого сомннія, но зато страшно запыленная! И эта женщина повисла на шею Леонарда, кротко выговаривала ему, нжно ласкала и громко, очень громко рыдала.
— Праведное небо! воскликнулъ мистеръ Ричардъ Эвенель.
И въ то время, какъ онъ произносилъ эти слова, женщина быстро обернулась къ нему. Кончивъ съ Леонардомъ, она бросилась на Ричарда Эвенеля и, сжимая въ объятіяхъ своихъ и синій фракъ, и махровую розу, и блый жилетъ, громко восклицала, не прекращая рыданій:
— Братъ мой Дикъ! дорогой мой, неоцненный братъ Дикъ! и я дожила до того, что снова вижу тебя!
И вмст съ этимъ раздались два такіе поцалуя, которые вы бы наврно услышали за цлую милю.
Положеніе брата Дика было убійственное. Толпа гостей, которая до этого, соблюдая приличія, только подсмивалась, теперь не въ силахъ была бороться съ вліяніемъ этого неожиданнаго, внезапнаго объятія. По всему саду раздался всеобщій взрывъ хохота! Это не былъ хохотъ, а оглушительный ревъ, который убилъ бы слабаго человка, но въ душ Ричарда Эвенеля онъ отзывался какъ вызовъ врага на бой и въ одинъ моментъ уничтожалъ все, что служило условной преградой неустрашимому отъ природы духу англо-саксонца.
Ричардъ Эвенель величественно поднялъ свою прекрасную, мужественную голову и окинулъ взоромъ толпу неучтивыхъ постителей,— взоромъ, въ которомъ выражались и упрекъ и удивленіе.
— Лэди и джентльмены! сказалъ онъ весьма хладнокровно.— Я не вижу въ этомъ ничего смшного. Братъ и сестра встрчаются посл долголтней разлуки, и сестра плачетъ при этой встрч, мн кажется весьма натуральнымъ, что она плачетъ, но смяться надъ ея чувствами — непростительно.
Въ одинъ моментъ весь позоръ какъ гора свалился съ плечь Ричарда Эвенеля и всею тяжестію легъ на окружающихъ. Невозможно описать, какое глупое, пристыженное выраженіе приняли ихъ физіономіи, и какъ каждый изъ нихъ старался украдкой уйти въ сторону.
Ричардъ Эвенель воспользовался своимъ преимуществомъ съ быстротою человка, который нсколько лтъ прожилъ въ Америк и слдовательно привыкъ извлекать лучшее изъ самыхъ, по видимому, обыкновенныхъ обстоятельствъ. Онъ взялъ мистриссъ Ферфильдъ за руку и увелъ ее въ домъ. Но когда онъ достигъ благополучно своей комнаты — Леонардъ шелъ вслдъ за матерью и дядей — когда дверь затворилась за всми ими, тогда бшенство Ричарда вырвалось наружу со всею силою.
— Ахъ ты безумная, неблагодарная, дерзкая шлюха!
Да, да! Ричардъ употребилъ именно это слово. Я содрагаюсь писать его, но долгъ историка непреклоненъ: Ричардъ произнесъ слово — шлюха!
— Шлюха! едва слышнымъ голосомъ повторила несчастная Джэнъ Ферфильдъ и крпко ухватилась за руку Леонарда: она съ трудомъ могла держаться на ногахъ.
— Вы забываетесь, сэръ! возразилъ Леонардъ, въ свою очередь приведенный въ бшенство.
Но какъ бы громки ни были ваши восклицанія, въ эту минуту для Ричарда они были бы тмъ же самымъ, что и для горнаго потока. Ричардъ спшилъ излить первые порывы изступленнаго гнва въ самыхъ дерзкихъ, оскорбительныхъ выраженіяхъ.
— Гадкая, грязная, пыльная неряха! какъ ты смла явиться сюда? какъ ты смла позорить меня въ моемъ собственномъ дом, посл того, какъ я послалъ теб пятьдесятъ фунтовъ? какъ ты смла выбрать такое время, когда…. когда….
Ричардъ задыхался, язвительный смхъ его гостей еще звучалъ въ его ушахъ, переливался въ грудь и душилъ его. Джэнъ Ферфильдъ выпрямилась, слезы на глазахъ ея засохли.
— Я не думала позорить тебя: я пришла повидаться съ нимъ, и….
— Ха, ха! прервалъ Ричардъ: — ты пришла повидаться съ нимъ? Значитъ ты писалъ къ этой женщин?
Послднія слова относились къ Леонарду.
— Нтъ, я не писалъ къ ней ни слова.
— Ты лжешь!
— Онъ не лжетъ, онъ такъ же честенъ, какъ и ты, даже честне тебя, Ричардъ Эвенель! воскликнула мистриссъ Ферфильдъ: — я не хочу ни минуты оставаться здсь, не хочу слышать, какъ ты оскорбляешь его,— не хочу, не хочу! Что касается до твоихъ пятидесяти фунтовъ, то вотъ тутъ сорокъ-пять, и пусть отсохнутъ мои пальцы, если я не заработаю и не пришлю теб остальныхъ пяти. Ты не бойся, что я буду позорить тебя: во всю жизнь свою я не захочу взглянуть на тебя, ты дурной, злой, порочный человкъ, я не ожидала отъ тебя этого.
Голосъ несчастной женщины поднятъ былъ до такой высокой ноты, до такой степени онъ былъ пронзителенъ, что всякое другое чувство, близкое къ угрызенію совсти, хотя и могло бы пробудиться въ душ Ричарда, заглушалось опасеніемъ, что крикъ его сестры будетъ услышанъ слугами или гостями,— опасеніе, свойственное однимъ только мужчинамъ, которое рдко проявляется въ женщинахъ и считается ими за низкую трусость со стороны ихъ притснителей.
— Пожалуста, замолчи! перестань кричать во все горло! сказалъ мистеръ Эвепель, тономъ, который казался ему ласковымъ.— Сиди въ этой комнат, и ни съ мста, покуда я не возвращусь и не буду въ состояніи спокойно говорить съ тобой. Леонардъ, пойдемъ со мной: ты поможешь объяснить гостямъ это происшествіе.
Но Леонардъ стоялъ неподвижно и вмсто отвта отрицательно покачалъ головой.
— Что вы хотите сказать этимъ, сэръ? спросилъ Ричардъ, голосомъ, предвщающимъ новую грозу.— Что вы качаете своей головой? Не намрены ли вы ослушаться меня? Смотри, Леонардъ, берегись!
Терпніе Леонарда лопнуло. Одной рукой обвилъ онъ ставъ матери.
— Сэръ! сказалъ онъ: — вы оказали мн милость, вы были великодушны ко мн, и одна мысль объ этомъ удерживала мое негодованіе, когда я слышалъ слова, съ которыми вы обращались къ моей матери. Я чувствовалъ, что еслибъ я началъ говорить, то высказалъ бы многое. Теперь я начинаю говорить, и начинаю съ того, что….
— Оставь, Леонардъ, сказала испуганная мистриссъ Ферфильдъ: — не безпокойся обо мн. Я не затмъ пришла, чтобъ принести съ собой бду для тебя, не затмъ, чтобъ погубить твою будущность. Я сейчасъ же уйду отсюда.
— Не угодно ли вамъ, мистеръ Эвенель, просить прощенія у нея? сказалъ Леонардъ, ршительнымъ тономъ, и въ то же время подступилъ къ дяд своему на нсколько шаговъ.
Вспыльчивый отъ природы и нетерпвшій противорчія, Ричардъ взволнованъ былъ не только гнвомъ, который, надобно признаться, произвелъ бы ощутительное вліяніе на каждаго человка, до такой степени уничиженнаго въ самую восторженную минуту, но и виномъ, котораго Ричардъ употребилъ на этотъ разъ боле обыкновеннаго. И когда Леонардъ приблизился къ нему, онъ истолковалъ это движеніе въ дурную сторону и видлъ въ немъ дерзкую угрозу.
Ричардъ поднялъ руку на воздухъ.
— Подойди еще на шагъ, сказалъ онъ: — и я тебя однимъ ударомъ положу на мст!
Несмотря на эту угрозу, Леонардъ сдлалъ запрещенный шагъ. Но въ то время, какъ взоръ Ричарда встртился со взоромъ Леонарда, въ которомъ выражалось не презрніе или дерзкая настойчивость, но благородство души и неустрашимость, такъ хорошо знакомая Ричарду и уважаемая имъ,— въ это время, говорю я, рука Ричарда механически опустилась.
— Вы можете ударить меня, мистеръ Эвенель, сказалъ Леонардъ: — вы очень хорошо убждены, что за эту дерзость моя рука не поднимется на брата моей матери. Но какъ сынъ ея, я еще разъ говорю вамъ: просите у нея прощенія.
— Десять тысячь молній! вскричалъ Ричардъ.— Или ты самъ съ ума сошелъ, или намренъ свести меня съ ума! Ты, ничтожный мальчишка, наглый нищій, котораго я кормилъ и одвалъ изъ состраданія,— ты смешь говорить мн, чтобъ я просилъ у нея прощенія! да за что, желалъ бы я знать? Разв за то, что она сдлала меня предметомъ насмшекъ и поруганій — этимъ презрннымъ ситцевымъ платьемъ и этими вдвойн презрнными толстыми башмаками! Я готовъ побожиться, что эти башмаки подбиты у нея гвоздями! Послушай, Леонардъ, довольно и того, что она нанесла мн такое оскорбленіе, но я не такой человкъ, чтобы слушать отъ тебя угрозы. Иди со мною сію минуту, или долой съ моихъ глазъ: до конца жизни моей ты не получишь отъ меня ни шиллинга. Предоставляю теб на выборъ — быть простымъ поденщикомъ или…
— Да, да, милостивый государь, я скоре соглашусь быть поденьщикомъ, чмъ принимать милостыню изъ рукъ низкаго честолюбца, презирающаго своихъ кровныхъ! спокойно сказалъ Леонардъ, его грудь тяжело поднималась и щоки пылали.— Матушка, уйдемте отсюда. Не бойтесь, родная: у меня еще много и силы и молодости, мы по прежнему будемъ вмст трудиться.
Но бдная мистриссъ Ферфильдъ, обремененная такимъ множествомъ сильныхъ ощущеній, опустилась на прекрасное кресло Ричарда и оставалась безмолвна и неподвижна.
— Сидите же здсь, презрнные! проворчалъ Ричардъ. Въ настоящую минуту васъ невозможно выпустить изъ моего дома. Смотри за ней, неблагодарный зменокъ,— смотри, покуда я не возвращусь, и тогда, если ты захочешь убраться отсюда, то убирайся и будь….
Не кончивъ своей сентенціи, Ричардъ Эвенель выбжалъ изъ комнаты, заперъ дверь на замокъ и ключъ положилъ въ карманъ. Проходя мимо залы, онъ остановился на минуту, чтобы собраться съ мыслями, втянулъ въ себя глотка четыре воздуха, поправилъ платье, и, ршившись оставаться врнымъ своему правилу — длать дло однимъ разомъ, онъ удалилъ отъ себя тревожное воспоминаніе о мятежныхъ плнникахъ. Грозный, какъ Ахиллесъ передъ троянцами, Ричардъ Эвенель явился на сцену пиршества.

ГЛАВА XLIV.

Несмотря на кратковременность своего отсутствія, Ричардъ Эвенель не могъ не замтить, что въ теченіе этого періода произошла значительная перемна въ одушевленіи общества. Т изъ гостей, которые жили въ город, приготовились уйти домой пшкомъ, т, которые жили въ отдаленіи, и экипажи которыхъ еще не прибыли по ненаступленію назначеннаго часа, собрались въ небольшіе кружки и группы. Вс обнаруживали неудовольствіе и вс по инстинктивному чувству отворачивались отъ хозяина дома въ то время, какъ онъ проходилъ мимо ихъ. Въ непріятной сцен они видли униженіе собственнаго своего достоинства и считали себя оскорбленными не мене самого Ричарда. Они опасались повторенія какой нибудь подобной сцены. Отъ этого площадного человка всего можно было ожидать, по ихъ мннію!
Проницательный умъ Ричарда въ одинъ моментъ предъусмотрлъ всю затруднительность подобнаго положенія. Несмотря на то, онъ смло и прямо шелъ къ мистриссъ М’Катьчлей, стоявшей почти подл самой палатки, вмст съ Помплеями и женою декана. Особы эти, замтивъ смлое шествіе Ричарда, начали колебаться.
— Взгляните, какая дерзость! сказалъ полковникъ, углубляясь въ галстухъ: — онъ идетъ сюда. Это низко, это ужасно! Что мы станемъ длать теперь? Пойдемте прочь.
Но Ричардъ замтилъ это и заслонилъ имъ дорогу.
— Мистриссъ М’Катьчлей, весьма серьёзно сказалъ онъ и въ то же время протянулъ къ ней руку: — позвольте мн просить васъ на три слова.
Бдная вдова не знала, что отвчать, что длать. Мистриссъ Помплей украдкой дернула ее за рукавъ. Ричардъ стоялъ передъ ней съ протянутой рукой и пристально вглядываясь въ ея лицо. Она колебалась, впрочемъ, недолго и приняла протянутую руку.
— Чудовищное безстыдство! вскричалъ полковникъ.
— Не мшай, мой другъ, возразила мистриссъ Помплей.— Поврь, что мистриссъ М’Катьчлей найдется, какъ отдлать этого вульгаріанца!
— Сударыня, сказалъ Ричардъ, едва только удалились они на такое разстояніе, откуда слова ихъ не могли долетать до слуха Помплеевъ: — я предоставляю вамъ оказать мн величайшую милость.
— Мн?
— Вамъ, и однмъ только вамъ. Вы имете большое вліяніе на всхъ эгихъ людей: одно слово ваше произведетъ то дйствіе, котораго я желаю. Мистриссъ М’Катьчлей, прибавилъ Ричардъ, такимъ торжественнымъ тономъ, который даже на самаго грубаго слушателя произвелъ бы сильное впечатлніе: — позвольте мн льстить себя надеждою, что вы имете ко мн дружеское расположеніе, чего я не могу сказать о всхъ другихъ лицахъ, пирующихъ въ моемъ саду,— согласитесь ли вы оказать мн эту милость,— да или нтъ?
— Чего же вы хотите отъ меня, мистеръ Эвенель? спросила М’Катьчлей, все еще сильно встревоженная, но замтно смягченная.
Мистриссъ М’Катьчлей ни подъ какимъ видомъ нельзя было назвать женщиной нечувствительной, она даже считала себя слабонервной.
— Уговорите всхъ вашихъ друзей,— короче сказать, уговорите все общество собраться въ бесдку, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. Я хочу сказать нсколько словъ моимъ гостямъ.
— Что вы это! мистеръ Эвенель, вы хотите сказать имъ нсколько словъ! вскричала вдова: — вы не знаете, что этого-то именно вс и опасаются! Нтъ ужь, вы извините меня, а я должна вамъ признаться откровенно, что нигд не водится приглашать порядочныхъ людей на танцовальный завтракъ и потомъ…. потомъ браниться съ ними!
— Кто вамъ сказалъ, что я хочу браниться съ ними! сказалъ мистеръ Эвенель, весьма серьёзно: — клянусь честью, я даже и не думалъ объ этомъ. Я хочу только поправить дло, даже надюсь, что танцы наши будутъ продолжаться, и чтобы удостоите меня вашей руки на туръ вальса. Сдлайте мн это одолженіе, и поврьте, что вы видите передъ собой человка, который уметъ быть признательнымъ.
Мистеръ Эвенель, кончивъ, поклонился, не безъ нкотораго достоинства, и скрылся въ отдленіе палатки, назначенное для завтрака. Здсь онъ дятельно началъ распоряжаться приведеніемъ стола и буфета въ возможный порядокъ. Мистриссъ М’Катьчлей, которой любопытство и интересъ были затронуты, исполнила порученіе съ необыкновеннымъ умньемъ и тактомъ свтской, образованной женщины, такъ что, мене чмъ черезъ четверть часа, палатка наполнилась, пробки защелкали, шампанское полилось и заискрилось, гости пили молча, кушали плоды и пирожное, поддерживали свою храбрость увренностью въ превосходство силъ на своей сторон и испытывали непреодолимое желаніе узнать, что будетъ дальше. Мистеръ Эвенель, сидвшій во глав стола, внезапно всталъ.
— Лэди и джентльмены! сказалъ онъ: — я осмлился пригласить васъ еще разъ въ эту палатку, съ тмъ, чтобы пожалть вмст со мной о происшествіи, которое едва не послужило поводомъ къ разстройству общаго нашего удовольствія. Безъ сомннія, вамъ всмъ извстно, что я человкъ новый,— человкъ, который самъ устроилъ свою судьбу, составивъ хорошій капиталъ.
Большая часть слушателей, по невольному чувству, склонила свои головы. Слова произнесены были мужественно, все общество проникнуто было чувствомъ уваженія къ оратору.
— Вроятно, продолжалъ мистеръ Эвенель: — не безъизвстно вамъ также и то, что я сынъ весьма честныхъ торговопромышленниковъ. Я говорю: честныхъ, и потому имъ нечего стыдиться меня,— я говорю: торгово-промышленниковъ, и мн нечего стыдиться ихъ. Сестра моя вышла замужъ и поселилась въ отдаленной отсюда провинціи. Я взялъ на свое попеченіе ея сына, съ тмъ, чтобы дать ему приличное воспитаніе, и потомъ, какъ говорится, вывести въ люди. Но надобно замтить, я не говорилъ ей, гд находился ея сынъ, не говорилъ даже о своемъ возвращеніи изъ Америки. По собственному своему желанію,— пожалуй, если хотите, по прихоти, отложилъ я это до боле благопріятнаго случая, и именно до той поры, когда бы я могъ неожиданно представить ей, въ вид сюрприза, не только богатаго брата, но и сына, котораго я намренъ былъ сдлать джентльменомъ, на сколько позволяли то воспитаніе, изящныя манеры и благородное обращеніе его. Но бдная моя родственница отъискала насъ гораздо ране, чмъ я ожидалъ, и предупредила меня сюрпризомъ своего собственнаго изобртенія. Умоляю васъ, простите замшательство, которое надлала эта маленькая семейная сцена, и хотя, признаюсь, она была довольно забавна въ свое время и несправедливо было бы съ моей стороны отозваться о ней иначе, но все же я не смю судить дурно о вашемъ добросердечіи, я увренъ, что вы сами можете оцнить чувства, которыя должны испытывать братъ и сестра при встрч, посл того, какъ они разстались другъ съ другомъ въ самые ранніе годы своего возраста. Для меня (и Ричардъ испустилъ продолжительный вздохъ: онъ чувствовалъ, что одинъ только подобный вздохъ могъ поглотить отвратительную ложь, которую онъ произносилъ),— для меня эта встрча была, по истин, самой счастливой встрчей! Я — человкъ простой, въ моихъ словахъ ничего нтъ дурного. Пожелавъ вамъ отъ всей души того же счастія въ кругу вашего семейства, какимъ наслаждаюсь я въ кругу моего, хотя и весьма смиреннаго, я съ особенномъ удовольствіемъ пью, лэди и джентльмены, ваше здоровье.
Громкія рукоплесканія заключили рчь мистера Эвенеля. Съ его простодушнымъ воззрніемъ на предметъ онъ такъ врно достигъ своей цли, что большая половина изъ присутствовавшихъ, которая до этой рчи не чувствовала къ Ричарду никакого влеченія, даже пренебрегала имъ, вдругъ перемнила свое мнніе о немъ и съ этой минуты стала гордиться его знакомствомъ. Надобно замтить, что высшее британское сословіе, при всей возвышенности понятій о своемъ достоинств, еще сильне обнаруживающемся въ провинціяхъ и маленькихъ обществахъ, ни къ кому не иметъ такого уваженія, какъ къ человку, который возвысился изъ ничего и который откровенно признается въ томъ. Сэръ Комптонъ Дарлей, старый баронетъ, съ родословной длинне каждаго валлійца, который весьма неохотно явился на балъ, по неотступной просьб трехъ незамужнихъ дочерей своихъ (изъ которыхъ ни одна не удостоила мистера Эвенеля даже самымъ маленькимъ поклономъ), всталъ съ мста и приготовился произнести приличную рчь, это право принадлежало исключительно ему: но званію своему и по мсту, занимаемому въ обществ, онъ былъ первое лицо между гостями,
— Лэди и джентльмены! началъ сэръ Комптонъ, обращаясь къ собранію: — я увренъ, что вс присутствующіе согласятся съ моимъ мнніемъ, съ выраженіемъ чувствъ моихъ, если скажу, что вс мы, съ особеннымъ удовольствіемъ и восхищеніемъ, выслушали слова, съ которыми обращался къ намъ многоуважаемый хозяинъ дома. (Рукоплесканіе огласило палатку.) И если кто-нибудь изъ насъ, какъ весьма справедливо замчаетъ мистеръ Эвенель, увлеченъ былъ неожиданной сценой въ неумстный смхъ надъ… надъ… (‘тмъ, что дорого для каждаго изъ насъ’ — подсказываетъ жена декана)…. надъ тмъ, что дорого для каждаго изъ насъ, повторилъ сэръ Комптонъ, смшался и сталъ, какъ говорится, въ тупикъ (‘надъ тмъ, что называемъ мы священными чувствами’ — снова прошептала жена декана)… да, именно, надъ тмъ, что называемъ мы священными чувствами,— я, отъ лица всего собранія, прошу мистера Эвенеля принять наше чистосердечное извиненіе. Съ своей стороны, я могу сказать одно, что съ удовольствіемъ признаю мистера Эвенеля достойнымъ стать на ряду съ джентльменами нашего округа (при этомъ сэръ Комптонъ громко ударилъ по столу) и долгомъ считаю выразить ему мою признательность за блестящій пиръ, присутствовать на которомъ выпало на мою долю въ первый разъ въ жизни. Если онъ умлъ честнымъ образомъ стяжать себ богатство, то, надобно отдать ему справедливость, онъ благородно уметъ и расточать его.
Шампанское полилось обильне прежняго.
— Я не привыкъ говорить передъ публикой, не умю краснорчиво изъясняться, но не умю также и скрывать моихъ чувствъ. Мн остается теперь предложить тостъ за здоровье хозяина дома, Ричарда Эвенеля, сквайра, и вмст съ тмъ за здоровье его уважаемой сестры…. да здравствуютъ они на многія лта!
Послднія слова заглушились громомъ рукоплесканій и восклицаній, которыя слились наконецъ въ троекратное ура въ честь Ричарда Эвенеля, сквайра, и его уважаемой сестры.
‘Какъ славно обманулъ я ихъ!— подумалъ Ричардъ Эвенель.— Впрочемъ, обманывать въ натур человка. Почемъ знать, можетъ быть, и они, въ свою очередь, обманываютъ меня.’
Вмст съ этимъ онъ взглянулъ на мистриссъ М’Катьчлей и, къ величайшему своему удовольствію, увидлъ, что она платочкомъ утирала глаза.
Можно сказать, что хотя прекрасная вдова и думала иногда о возможности сдлаться женою мистера Эвенеля, но до этой поры въ душ своей она не чувствовала къ нему никакого расположенія: теперь же она была влюблена въ него. Чистосердечіе и мужество всегда нравятся женщинамъ, а Ричардъ Эвенель хотя и обманывалъ все собраніе, какъ самъ объ сознавался въ томъ, но въ глазахъ мистриссъ М’Катьчлей казался настоящимъ героемъ.
Ричардъ Эвенель торжествовалъ.
— Теперь мы можемъ продолжать наши танцы, весело сказалъ онъ.
И въ то время, какъ онъ протянулъ руку къ мистриссъ М’Катьчлей, сэръ Комптонъ Дарлей схватилъ эту руку и, дружески пожавъ ее, воскликнулъ:
— Мистеръ Эвенель, вы еще ни разу не танцевали съ моей старшей дочерью. Если вамъ не угодно было пригласить ее на туръ вальса, то я самъ долженъ предложить вамъ ее.— Сара, вотъ теб кавалеръ на танцы.
Миссъ Сара Дарлей, рослая и по росту своему стройная двица, сдлала граціозный поклонъ и приблизилась къ изумленному Ричарду Эвенелю. При выход въ танцовальное отдленіе палатки, Ричарду предстояло пройти мимо джентльменовъ, которые выстроились въ рядъ нарочно затмъ, чтобъ пожать руку хозяину дома. Ихъ горячія англійскія сердца не могли бы успокоиться до тхъ поръ, пока они не уврились, что недавняя надменность и неумстныя насмшки совершенно забыты. Въ эту минуту Ричардъ Эвенель преспокойно могъ бы ввести въ общество гостей свою сестру, въ ея ситцевомъ плать, пестромъ платк и толстыхъ башмакахъ, но онъ не хотлъ даже и подумать объ этомъ. Отъ искренняго сердца онъ благодарилъ небо, что она находилась въ эту минуту подъ замкомъ.
Не ране третьяго тура вальса Ричардъ Эвенель могъ воспользоваться случаемъ протанцовать съ мистриссъ М’Катьчлей, и тогда наступили уже сумерки. Экипажи давно стояли у подъзда, но никто еще не думалъ узжать. Гости наслаждались удовольствіемъ вполн. Съ теченіемъ времени созрвали вс планы Эвенеля, предназначенные имъ къ довершенію того торжества, которое такъ неожиданно доставило ему прибытіе сестры и котораго онъ чуть-чуть не лишился, благодаря тому же самому прибытію. Смлость и ршительность много помогли ему въ этомъ случа. Вино и подавленный гнвъ еще боле возбуждали въ немъ отвагу и даже дерзость, и въ то время, какъ восторженность начинала мало по малу ослабвать въ немъ, когда мистриссъ М’Катьчлей перешла на сторону Помплеевъ, вліяніе которыхъ на избранницу своего сердца Ричардъ всего боле желалъ бы теперь устранить,— въ это время онъ гораздо спокойне вспоминалъ о своихъ бдныхъ деревенскихъ родственникахъ. Время для исполненія задуманныхъ плановъ было самое удобное. Желзо накалилось: стоило только начать ковку и ковать самую прочную цпь.
— Я не знаю, какъ выразить вамъ мою благодарность, мистриссъ М’Катьчлей, за величайшее благодяніе съ вашей стороны, сказалъ Ричардъ, выходя изъ палатки.
— Помилуйте! сказала мистриссъ М’Катьчлей: — какое тутъ благодяніе!… я такъ рада, что..
И она замолчала.
— Значитъ, вы еще не стыдитесь меня, несмотря на непріятное происшествіе?
— Стыдиться васъ! Напротивъ, я гордилась бы вами, еслибъ я была….
— Окончите вашу мысль, скажите: ‘еслибъ я была вашей женой!’ Мистриссъ М’Катьчлей, я богатъ, вамъ извстно это,— и я пламенно люблю васъ. Съ вашей помощью, я могъ бы выйти изъ обыкновеннаго круга моихъ дйствій и могъ бы разъигрывать не послднюю роль въ высшемъ кругу общества. Кто бы ни былъ мой отецъ, я увренъ, что внукъ его былъ бы по крайней мр…. впрочемъ, объ этомъ еще рано говорить. Что вы скажете на это? вы отворачиваетесь отъ меня. Я не хочу безпокоить васъ длинными объясненіями: это не въ моемъ характер. Давича я просилъ васъ помочь мн, и просилъ васъ сказать мн на это: да или нтъ? теперь же, надясь на вашу снисходительность ко мн, я снова осмливаюсь просить сказать мн: да или нтъ?
— Но, мистеръ Эвенель, это такъ неожиданно, такъ… ахъ, Боже мой! Мистеръ Эвенель, вы такъ спшите…. что я…
И вдова раскраснлась: румянецъ стыдливости заигралъ на ея ланитахъ.
‘О, эти ужасные Помплеи!’ подумалъ Ричардъ, увидвъ, что полковникъ торопился съ плащемъ къ мистриссъ М’Катьчлей.
— Я жду вашего отвта немедленно, продолжалъ пламенный любовникъ, весьма торопливо.— Завтра я уду отсюда, если вы не дадите мн отвта.
— Вы удете отсюда? и оставите меня?
— Согласитесь быть моей, и я не оставлю васъ.
— Ахъ, мистеръ Эвенель! томно сказала вдова, сжимая его руку: — кто можетъ противиться вамъ?
Полковникъ Помплей подошелъ. Ричардъ взялъ отъ него шаль.
— Не торопитесь, полковникъ, сказалъ онъ: — мистриссъ М’Катьчлей можетъ располагать своимъ временемъ какъ ей угодно: здсь она какъ у себя въ дом.
Ричардъ Эвенель распорядился такъ умно, что черезъ десять минутъ почти вс гости уже знали, что высокопочтеннйніая мистриссъ М’Катьчлей приняла его предложеніе. Вс единодушно говорили, что ‘онъ очень умный, очень добрый человкъ’,— вс, исключая Помплеевъ, которые отъ бшенства выходили изъ себя. И въ самомъ дл, возможно ли допустить, чтобъ Ричардъ Эвенель насильно втерся въ кругъ аристократіи! возможно ли, чтобы, сдлавшись мужемъ высокопочтеннйшей лэди, онъ сталъ на ряду съ британскими лордами!
— Чего добраго! онъ еще будетъ представителемъ нашего города,— этотъ вулгаріанецъ! восклицалъ полковникъ.
— И мн придется итти за хвостомъ его жены, этой отвратительной женщины!
Сказавъ это, мистриссъ Помплей заплакала.
Гости разъхались. Ричардъ имлъ теперь полную свободу подумать о томъ, какія принять мры касательно сестры своей и племянника.
Побда надъ гостями замтно смягчила сердце Ричарда въ отношеніи къ его родственникамъ, но, несмотря на то, онъ все еще считалъ себя сильно оскорбленнымъ неумстнымъ появленіемъ мистриссъ Ферфильдъ. Гордость его была унижена дерзкой выходкой Леонарда. До этой поры онъ никакъ не могъ допустить идеи, чтобы человкъ, которому онъ оказалъ услугу или намренъ былъ оказать ее, могъ имть свою собственную волю, могъ смло не повиноваться ему. Онъ чувствовалъ также, что слова, сказанныя имъ и Леонардомъ другъ другу, нескоро ими забудутся, и что, вслдствіе этого, тсная дружба ихъ, по необходимости, должна охладть. Ему, великому Ричарду Эвенелю, просить прощенія у мистриссъ Ферфильдъ, у деревенской прачки! о нтъ! этому не бывать! Она и Леонардъ должны просить у него прощенія.
— Съ этого я и начну, сказалъ Ричардъ Эвенель: — я полагаю, они успли теперь надуматься.
Вмст съ этимъ ожиданіемъ, онъ отперъ дверь — и, къ неописанному изумленію, очутился въ пустой комнат. Взошедшая луна смотрла прямо въ окна и ярко освщала каждый уголъ. Ричардъ окинулъ взоромъ всю комнату и пришелъ въ недоумніе: птички улетли.
‘Неужели они ушли сквозь замочную скважину? сказалъ онъ.— А! понимаю: они ушли въ окно.’
И дйствительно, окно, поднимавшееся отъ земли на половину человческаго роста, было открыто. Мистеръ Эвенель, въ припадк бшенства, совершенно упустилъ изъ виду этотъ легкій способъ къ побгу.
— Ну, ничего, проговорилъ онъ, бросаясь на кушетку.— Надюсь, они не замедлятъ отозваться о себ: они непремнно захотятъ воспользоваться моими деньгами.
Въ эту минуту взоръ его остановился на письм, лежавшемъ на стол. Онъ развернулъ его и увидлъ нсколько ассигнацій на пятьдесятъ фунтовъ, изъ нихъ сорокъ пять принадлежали вдов, а новенькая пяти-фунтовая — Леонарду. Ричардъ самъ за нсколько дней подарилъ ему эту ассигнацію. Вмст съ деньгами было написано нсколько строчекъ, смлымъ и красивымъ почеркомъ Леонарда, хотя нкоторыя слова и обнаруживали, что рука Леонарда дрожала.
Вотъ что писалъ онъ:
‘Благодарю васъ за все, что вы сдлали тому, кого считали предметомъ вашего состраданія и милосердія. Моя мать и я прощаемъ вамъ прошедшее. Я ухожу вмст съ ней. Вы предоставили на мой произволъ сдлать выборъ касательно моей будущности, и я сдлалъ его.

‘Леонардъ Ферфильдъ.’

Письмо выпало изъ рукъ Ричарда. Въ теченіе двухъ-трехъ минутъ онъ оставался безмолвнымъ. Замтно было, что угрызеніе совсти производило на него сильное вліяніе. Онъ видлъ, однако же, что поправить дло не было возможности.
— Въ цломъ свт не найдется, вскричалъ онъ, сильно топнувъ ногой: — не найдется такихъ непріятныхъ, дерзкихъ и неблагодарныхъ людей, какъ бдные родственники. Съ этой минуты я прекращаю съ ними всякія сношенія.

ГЛАВА XLV.

Леонардъ и его мать, освободясь отъ заточенія, на которое осудилъ ихъ мистеръ Эвенель, направили путь къ небольшой гостинниц, расположенной въ недальнемъ разстояніи отъ города, при окраин большой дороги. Обвивъ одной рукой станъ своей матери, Леонардъ поддерживалъ ее и въ то же время старался ее успокоить. Дйствительно, къ сильному потрясенію нервовъ бдной женщины, она чувствовала угрызеніе совсти при мысли, что неумстнымъ появленіемъ своимъ въ дом Ричарда она совершенно разрушила вс планы Леонарда на его блестящую будущность. Проницательный читатель, вроятно, уже догадался, что главнымъ виновникомъ всего зла въ этомъ критическомъ оборот длъ юноши былъ никто другой, какъ странствующій мдникъ. Возвратясь въ окрестности Гэзельденскаго парка и казино, мдникъ не замедлилъ увдомить мистриссъ Ферфильдъ о своемъ свиданіи съ Леонардомъ, и, увидвъ, что бдная вдова оставалась въ совершенномъ невдніи касательно пребыванія Леонарда подъ кровомъ его дяди, негодный бродяга, быть можетъ, изъ злобнаго чувства къ мистеру Эвенелю, а можетъ быть, изъ особеннаго расположенія длать зло ближнему, составлявшее отличительную черту въ его характер, такъ сильно подйствовалъ на бдную вдову описаніемъ надменности мистера Эвевеля и щегольского платья его племянника, что въ душ ея пробудилось горькое и невыносимое чувство ревности. ‘По всему видно, что они хотли отнять отъ меня мальчика!’ думала вдова.— Молчаніе его служило тому врнымъ доказательствомъ. Этотъ родъ ревности, всегда обнаруживаемый женскимъ поломъ въ большей или меньшей степени, часто оказывается весьма сильнымъ между бдными. Въ мистриссъ Ферфильдъ это чувство проявлялось еще сильне, потому что въ ея одиночеств Леонардъ служилъ для нея единственной отрадой. Хотя она примирилась съ потерею его присутствія, но ничто не могло примирить ее съ мыслію о потер сыновней любви. Кром того, въ душ ея образовались нкоторыя убжденія, о справедливости которыхъ читатель станетъ судить лучше впослдствіи,— что Леонардъ обязанъ былъ ей боле, чмъ сыновнею привязанностью. Короче сказать, ей не хотлось, употребляя ея собственное выраженіе, ‘получить незаслуженный щелчокъ’. Проведя безсонную ночь, она ршилась дйствовать по своему соображенію, много побуждаемая къ этому непріязненнымъ внушеніемъ мистера Спротта, утшавшаго себя мыслію объ униженіи джентльмена, который такъ непочтительно грозилъ ему рабочимъ домомъ. Вдова немало сердилась на мистера Дэля и Риккабокка: она полагала, что и эти достойные джентльмены были въ одномъ заговор противъ нея. Поэтому, не объявивъ своего намренія ни одной душ въ Гэзельденскомъ приход, она отправилась въ путь и совершила его частію снаружи дилижанса, частію пшкомъ. Неудивительно, Это она явилась на пиръ Эвенеля такая запыленная.
— О, Леонардъ! говорила она, стараясь подавить свои рыданія.— Когда я прошла въ ворота и очутилась на лугу, гд собралось такъ много знатныхъ особъ, я и сказала про себя: ‘взгляну на моего голубчика да и уйду’. Но когда я увидла тебя, мой Ленни, такого красавчика, когда ты обернулся ко мн и закричалъ: ‘матушка!’ я не могла не обнять тебя, моего ненагляднаго, даже если бы пришлось мн умереть за это. Ты показался мн такимъ добренькимъ, что я въ одну минуту забыла все сказанное мистеромъ Спроттомъ насчетъ гордости Дика, я въ ту же минуту подумала, что это все былъ вздоръ, точно такой же вздоръ, какой онъ выдумалъ насчетъ тебя и хотлъ меня уврить въ томъ. Спустя немного подошелъ и Дикъ, я не видла его вотъ ужь десятка два лтъ…. мы вдь одного отца и матери…. и потому…. потому….
Рыданія заглушили голосъ бдной вдовы.
— И что я сдлала теперь, сказала она наконецъ, обнимая Леонарда, въ то время, какъ оба они сидли въ небольшой комнатк трактира.— Я совсмъ погубила тебя. Иди назадъ, Леопардъ, ступай къ Ричарду и, пожалуста, не думай обо мн.
Немалаго труда стоило Леонарду успокоить бдную мистриссъ Ферфильдъ и принудить ее лечь въ постель и отдохнуть, потому что она какъ нельзя боле была утомлена. Посл этого Леонардъ, задумчивый, вышелъ на большую дорогу. Звзды ярко горли на темномъ небосклон, а юность, въ минуты горести и въ затруднительномъ положеніи, инстинктивно обращается къ этимъ свтиламъ. Скрестивъ руки на груди, Леонардъ смотрлъ на небо, и, по движенію губъ его, можно было замтить, что онъ произносилъ какія-то слова.
Громкій голосъ, съ чистымъ лондонскимъ акцентомъ, вывелъ Леонарда изъ этого положенія: онъ обернулся и увидлъ камердинера мистера Эвенеля. Первая мысль, блеснувшая въ голов Леонарда, была та, что дядя его раскаялся и послалъ отъискать его. Но камердинеръ, въ свою очередь, былъ изумленъ встрчей не мене самого Леонарда: эта изящная особа, утомленная дневными трудами, провожала въ трактиръ своего стараго пріятеля, открытаго въ числ лакеевъ, пріхавшихъ изъ Лондона, съ тмъ, чтобы за стаканомъ добраго грогу забыть свою усталость и, безъ всякаго сомннія, погорвать о споемъ печальномъ положеніи въ дом провинціальнаго джентльмена.
— Мистеръ Ферфильдъ! воскликнулъ камердинеръ, между тмъ какъ лондонскій лакей разсудилъ за лучшее продолжать свое шествіе.
Леонардъ взглянулъ и не сказалъ ни слова. Камердинеръ подумалъ, что нелишнимъ было бы представить Леонарду какое нибудь извиненіе въ томъ, что онъ оставилъ свой буфетъ и серебро, и что не мшало при этомъ случа воспользоваться вліяніемъ Леонарда на его господина.
— Сдлайте одолженіе, сэръ, извините, сказалъ онъ, дотрогиваясь до шляпы.— Я на минуту отлучился изъ дому, собственно затмъ, чтобъ показать дорогу мистеру Джэйльзу въ ‘Васильки’, гд онъ намренъ переночевать. Надюсь, что господинъ мой не будетъ сердиться за это. Если вы идете домой, сэръ, то потрудитесь сказать ему.
— Я не иду домой, Джервисъ, отвчалъ Леонардъ, посл непродолжительнаго молчанія.— Я оставилъ домъ мистера Эвенеля, чтобъ проводить мою матушку, и оставилъ внезапно. Я бы очень былъ обязанъ теб, Джервисъ, еслибъ ты принесъ въ ‘Васильки’ нкоторыя изъ моихъ вещей. Потрудись войти вмст со мной въ трактиръ, и я дамъ теб списокъ этихъ вещей.
Не дожидаясь отвта, Леонардъ повернулся къ трактиру и составилъ тамъ скромную опись своего имущества. Въ эту опись включено было платье, привезенное изъ казино, чемоданчикъ, въ которомъ помщалось это платье, книги, старинные часы доктора Риккабокка, различныя рукописи, на которыхъ молодой человкъ основывалъ вс свои надежды на славу и богатство. Окончивъ этотъ списокъ, онъ вручилъ его Джервису.
— Сэръ, сказалъ Джервисъ, повертывая лоскуткомъ бумаги между указательнымъ и большимъ пальцами: — надюсь, вы узжаете отъ насъ не надолго.
И, вспомнивъ о сцен, происшедшей на лугу, толки о которой неясно достигли его слуха, онъ взглянулъ на лицо молодого человка, который всегда ‘учтиво обращался съ нимъ’, такъ внимательно и съ такимъ состраданіемъ, какое только могла испытывать столь холодная и величественная особа при случаяхъ, оскорбляющихъ достоинство фамиліи даже мене аристократической въ сравненіи съ той, которую мистеръ Джервисъ удостоивалъ своими услугами.
— Напротивъ, очень надолго, отвчалъ Леонардъ простосердечно.— Впрочемъ, господинъ твой, безъ всякаго сомннія, извинитъ тебя за то, что ты окажешь мн эту услугу.
Не длая дальнйшихъ возраженій, мистеръ Джервисъ отложилъ на нсколько минутъ начало пріятной бесды съ пріятелемъ за стаканомъ грогу и немедленно отправился въ домъ мистера Эвепеля. Джентльменъ этотъ все еще сидлъ въ библіотек, вовсе не подозрвая объ отсутствіи своего камердинера, и когда мистеръ Джервисъ вошелъ и сказалъ ему о встрч съ мистеромъ Ферфильдомъ и сообщилъ ему о порученіи, возложенномъ на него молодымъ джентльменомъ, мистеръ Эвенель чувствовалъ непріятное положеніе отъ проницательнаго взора своего лакея, а вслдствіе этого гнвъ противъ Леонарда снова закиплъ въ немъ за новое уничиженіе его гордости. Онъ чувствовалъ, до какой степени неловко было не сдлать никакого объясненія по поводу отъзда своего племянника, но еще боле было неловко объяснить это.
Посл непродолжительнаго молчанія, мистеръ Эвенель весьма угрюмо сказалъ:
— Мой племянникъ узжаетъ на нкоторое время по дламъ, длай то, что онъ приказываетъ.
Вмст съ этимъ онъ отвернулся и закурилъ сигару.
— Этотъ негодный мальчишка, сказалъ онъ про себя:— или намренъ еще боле меня оскорбить такимъ посланіемъ, или длаетъ предложеніе на мировую: если тутъ оскорбленіе, то, конечно, онъ счастливъ тмъ, что убрался отсюда, а если предложеніе на мировую, то надобно надяться, что въ самомъ скоромъ времени онъ пришлетъ другое, боле почтительное и дльное. Впрочемъ, получивъ полное согласіе мистриссъ М’Катьчлей, я не вижу теперь причины чуждаться моихъ родственниковъ. Да, можно смло сказать, что это высокопочтеннйшая лэди! Неужели бракъ съ ней доставитъ мн право называться также высокопочтеннйшимъ? У этого пошлаго Дерретта ршительно нтъ никакихъ практическихъ изъясненій по этому предмету.
На другое утро, платье и часы, которые мистеръ Эвенель подарилъ Леонарду, были возвращены молодымъ человкомъ при записк, предназначенной выразить чистосердечную признательность, но замтно написанной съ весьма малымъ знаніемъ свтскаго приличія и до такой степени проникнутой чувствомъ оскорбленнаго достоинства и гордости, которое въ самый ранній періодъ жизни Леонарда принудило его бжать изъ Гэзельдена и отказаться отъ извиненія передъ Рандалемъ Лесли,— до такой степени, говорю я, что нисколько не покажется удивительнымъ, если потухающее въ душ мистера Эвенеля чувство угрызенія совсти совершенно погасло и наконецъ замнилось изступленнымъ гнвомъ.
— Надюсь, что онъ умретъ съ голоду! сказалъ разсвирпвшій дядя, съ злобной усмшкой.
— Послушайте, дорогая матушка, говорилъ Леонардъ въ то же самое утро, въ то время, какъ, съ чемоданчикомъ на плеч, онъ шелъ подъ руку съ мистриссъ Ферфильдъ по большой дорог: — увряю васъ отъ чистаго сердца, что я нисколько не сожалю о потер милостей, которыя, сколько я могу предвидть, лишили бы меня возможности располагать собою. Ради Бога, не безпокойтесь обо мн: я получилъ нкоторое воспитаніе, у меня есть энергія, поврьте, что я успю сдлать для себя многое. Возвратиться домой въ нашу скромную хижину я не могу ни за что на свт: я не могу быть снова садовникомъ. Не просите меня объ этомъ если не хотите, чтобы я остался на всю жизнь мою недовольнымъ…. мало того: несчастнымъ. Въ Лондонъ, въ Лондонъ! Вотъ мсто, которое можетъ доставить и славу и богатство. Я пріобрту то и другое. О, да, поврьте мн, пріобрту. Вы скоро станете гордиться вашимъ Леонардомъ, и тогда, мы снова будемъ жить вмст, и жить безъ разлуки! Не плачьте, родная.
— Но что ты можешь сдлать въ Лондон, въ такомъ огромномъ город?
— Какъ что! Разв не уходятъ изъ нашей деревни молодые люди искать счастія въ этомъ город? и что они берутъ съ собой, какъ не одно только здоровье и сильныя руки? У меня есть то и другое, и даже больше: у меня есть умъ, здравый разсудокъ, надежды Нтъ, матушка, не просите меня, ради Бога, не бойтесь за меня.
Леонардъ гордо откинулъ голову, въ его твердой увренности въ будущность было что то величественное, торжественное.
— Нечего длать, мой милый Ленни…. Однако, ты будешь писать къ мистеру Дэлю или ко мн? Я попрошу мистера Дэля или добраго синьора читать твои письма, я знаю, что они не будутъ сердиться на меня.
— Буду, матушка, непремнно буду.
— Но, Ленни, вдь у тебя нтъ ни гроша въ карман. Что было лишняго у насъ, то отдали мы Дику, вотъ теб мои собственныя деньги, я оставлю только на дилижансъ.
И добрая мать всунула въ жилетный карманъ Леонарда соверенъ и нсколько шиллинговъ.
— Возьми вотъ и эту шести-пенсовую монету съ дырочкой. Пожалуста, Ленни, береги ее: она принесетъ теб счастіе.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до постоялаго двора, гд встрчались три дороги и откуда дилижансъ отправлялся прямо въ казино. Не входя въ покои, они, въ ожиданіи дилижанса, сли на лужайк, подъ тнію живой изгороди. Замтно было, что мистриссъ Ферфильдъ упала духомъ, и что въ душ ея происходило сильное волненіе,— врне: сильная борьба съ совстью. Она не только упрекала себя за безразсудное посщеніе брата, но боялась вспомнить о своемъ покойномъ муж. Что бы сказалъ онъ о ней, еслибъ могъ увидть ее изъ предловъ вчности?
— Въ этомъ поступк обнаруживается величайшее самолюбіе съ моей стороны, повторяла она.
— Зачмъ говорить это! Разв мать не иметъ права надъ своимъ сыномъ?
— Да, да, мой Ленни! воскликнула мистриссъ Ферфильдъ.— Ты говоришь совершенную правду. Я люблю тебя, какъ сына, какъ родного сына. Но еслибъ я не была теб матерью, Ленни, и поставила бы тебя въ такое положеніе, что бы ты сказалъ мн тогда?
— Еслибъ вы не были мн матерью! повторилъ Леонардъ, засмявшись и заключая свой смхъ поцалуемъ.— Не знаю, съумлъ ли бы я сказать вамъ и тогда что нибудь другое, кром того, что вы, которая вскормила меня, выростила и взлеляла, всегда имете полное право на мой домъ и мое сердце, гд бы я ни находился.
— Господь надъ тобой, дитя мое! вскричала мистриссъ Ферфильдъ, крпко прижимая Леонарда къ сердцу.— Но здсь у меня,— здсь тяжелый камень, прибавила она, показывая на сердце и вставая съ мста.
Въ эту минуту показался дилижансъ. Леонардъ побжалъ къ нему на встрчу — узнать, есть ли снаружи свободное мсто. Во время перемны лошадей происходила небольшая суматоха, среди которой мистриссъ Ферфильдъ поднялась на самую вершину кареты. Разговоръ между вдовой и Леонардомъ касательно будущности совершенію прекратился. Но въ то время, когда дилижансъ покатился по гладкому шоссе и когда мистриссъ Ферфильдъ посылала рукой послдній прощальный привтъ Леонарду, который стоялъ подл дороги и взорами провожалъ удалявшійся экипажъ, мистриссъ Ферфильдъ все еще продолжала произносить въ полголоса: ‘здсь у меня,— здсь тяжелый камень!‘

ГЛАВА XLVI.

Смло и твердо шелъ Леонардъ по большой дорог къ великому городу. День былъ тихій и солнечный. Съ отдаленныхъ горъ, покрытыхъ синеватымъ туманомъ, прилеталъ легкій прохладный втерокъ. Съ каждой милей, которую проходилъ Леонардъ, его поступь становилась тверже и лицо его значительне. О, какая радость, какое счастіе для юноши находиться наедин съ своими повседневными мечтами! Какую удивительную бодрость ощущаетъ онъ въ сознаніи собственныхъ силъ своихъ, даже и тогда, еслибъ предстояло бороться съ цлымъ міромъ! Удаленный отъ холодной, оледеняющей вс чувства счетной конторы, отъ вліянія повелительной воли покровителя-эгоиста, безъ друзей, но поддерживаемый юношескою бодростію, молодой авантюристъ чувствовалъ новое бытіе. И вотъ передъ этимъ-то человкомъ явился геній, такъ долго отъ него отстраняемый,— явился передъ нимъ при первомъ дыханіи злополучія, чтобы утшать… нтъ, впрочемъ! этотъ человкъ не нуждался въ утшеніи… явился воспламенять, одушевлять, приводить его въ восторгъ. Если есть въ мір созданіе, заслуживающее нашей зависти, то созданіе это не какой нибудь пресыщенный сластолюбецъ, не великій литераторъ или художникъ, уже увнчанный лавровымъ внкомъ, котораго листья столько же годятся для отравы, сколько и для украшенія: совсмъ нтъ! это — юный ребенокъ, одаренный предпріимчивымъ духомъ и безпредльною надеждой. Чмъ пусте кошелекъ этого юноши, тмъ богаче его сердце и обширне владнія, въ которыхъ витаетъ его фантазія, въ то время, какъ самъ онъ гордо и смло подвигается къ своей будущности.
Не ране вечера нашъ авантюристъ уменьшилъ свой шагъ и началъ помышлять объ отдых и подкрпленіи силъ. И вотъ передъ нимъ, по обимъ сторонамъ дороги, разстилаются обширныя пространства незагороженной земли, которыя въ Англіи часто обозначаютъ близкое сосдство деревни. Спустя нсколько минутъ, передъ нимъ открылись два коттэджа, потомъ небольшая ферма, съ ея дворами и амбарами. Еще немного дальше онъ увидлъ вывску, качавшуюся передъ постоялымъ дворомъ, съ нкоторыми претензіями на городскую гостинницу,— дворомъ, часто встрчаемымъ на протяженіи длинной станціи между двумя большими городами и обыкновенно называемымъ ‘Перепутьемъ’. Впрочемъ, главное зданіе постоялаго двора расположено было въ нкоторомъ разстояніи отъ дороги. Передъ нимъ разстилался зеленый лугъ, съ огромнымъ столтнимъ букомъ по средин (къ которому прикрплялась вывска) и съ лтней бесдкой сельской архитектуры, такъ что дилижансы, которые останавливались у этого постоялаго двора, заране сворачивали съ дороги и подъзжали къ нему сбоку. Между нашимъ пшеходомъ и постоялымъ дворомъ стояла открытая для взора и одинокая приходская церковь. Предки наши никогда не выбирали для церкви открытаго мста, слдовательно, эта церковь сооружена была новйшимъ поколніемъ, въ новйшемъ готическомъ вкус, прекрасная на глазъ неопытный въ атрибутахъ церковной архитектуры,— весьма непривлекательная для опытнаго взора. Такъ или иначе, но только церковь эта носила какой-то холодный, сырой видъ. Она имла черезчуръ огромные размры для разбросаннаго селенія. Въ ней не было замтно тхъ принадлежностей, которыя придаютъ особенную, невыразимую, внушающую благоговніе прелесть церквамъ, въ которыхъ нсколько поколній, слдовавшихъ одно за другимъ, падали ницъ и поклонялись. Леонардъ остановился и окинулъ зданіе не взоромъ знатока въ архитектур, но взоромъ поэта: оно не понравилось ему. Въ то время, какъ онъ разсматривалъ церковь, мимо него медленнымъ шагомъ прошла двочка, отворила дверь, ведущую на кладбище, и исчезла. Леонардъ не усплъ замтить лица этой двочки, но въ движеніяхъ ея было столько невыразимой печали и невниманія ко всему окружающему, что сердце его было тронуто. Что она длала тамъ? Леонардъ тихонько подошелъ къ невысокой оград и устремилъ черезъ нее внимательный взоръ.
На кладбищ, подл свжей могилы, безъ всякаго на ней памятника, двочка бросилась на землю и громко заплакала. Леонардъ отворилъ дверцы и тихо подошелъ къ ней. Сквозь горькія рыданія онъ услышалъ несвязныя выраженія, напрасныя, какъ и вс человческія скорби, изливаемыя надъ могилой потеряннаго друга.
— Батюшка! неужели ты и въ самомъ дл не слышишь меня?.. О, какъя одинока…. какъ несчастна я!… Возьми меня къ себ…. возьми!
И лицо ея скрылось въ глубокой трав.
— Бдный ребенокъ! сказалъ Леонардъ, въ полголоса.— Его нтъ здсь! обратись лучше къ небу!
Несчастная двочка не оказала Леонарду ни малйшаго вниманія. Одной рукой онъ нжно обнялъ станъ ея, двочка сдлала жестъ, выражавшій досаду и гнвъ, но при этомъ она не повернулась къ нему лицомъ, а еще крпче прильнула къ могил.
Посл свтлыхъ, солнечныхъ дней всегда обильне выпадаетъ роса, такъ точно и теперь, вмст съ захожденіемъ солнца вся зелень окрестныхъ полей подернулась синеватымъ паромъ, который, удаляясь къ горизонту, поднимался слоемъ густого тумана. Леонардъ слъ подл сироты и старался отвлечь ее отъ изліянія горести и успокоить ее на своей груди, но она съ негодованіемъ оттолкнула его отъ себя и отвернуласъ. Въ глубин своей непорочной, поэтической души, онъ понималъ всю скорбь несчастнаго ребенка и не хотлъ отстать отъ него, не сказавъ ему ни слова въ утшеніе. Леонардъ всталъ. Наступило молчаніе.
Леонарду первому пришлось нарушить его.
— Пойдемъ вмст домой, дитя мое, и дорогой поговоримъ о немъ.
— О немъ! Да кто вы такой? Вы не знали его! сказала двочка, все еще съ замтнымъ гнвомъ.— Уйдите отсюда…. зачмъ вы пристали ко мн? И, кажется, никому не длаю вреда. Уйдите…. отстаньте отъ меня.
— Но ты себ длаешь вредъ, и это будетъ сокрушать его, если онъ увидитъ, вонъ оттуда. Пойдемъ домой, дитя мое!
Двочка взглянула на Леонарда сквозь слезы, и его лицо какъ будто смягчило ея горесть и успокоило ее.
— Оставьте меня! сказала она, плачевнымъ голосомъ, но уже безъ гнва.— Я пробуду здсь еще одну минуту. Мн такъ много еще нужно высказать.
Леонардъ оставилъ кладбище и за оградой началъ дожидаться. Перезъ нсколько минутъ сирота также вышла оттуда, и когда Леонардъ хотлъ подойти къ ней, она сдлала знакъ, чтобъ онъ не приближался, и почти бжала отъ него. Онъ слдовалъ за ней въ нкоторомъ разстояніи и увидлъ, что предметъ его состраданія скрылся во внутренніе предлы постоялаго двора.
— Гип-гип-гип…. ура!
Вотъ звуки, которыми встрченъ былъ нашъ молодой путешественникъ при вход въ трактиръ,— звукъ радостный, выражающій веселье: но онъ отнюдь не согласовался съ чувствами, которыя ребенокъ, рыдая на могил отца, испытывалъ въ душ. Этотъ звукъ вылеталъ изъ внутреннихъ покоевъ и сопровождался громкимъ крикомъ, топаньемъ ногъ и брянчаньемъ стакановъ. Сильный табачный запахъ поражалъ обоняніе Леонарда. Онъ остановился на минуту на порог. Передъ нимъ, на скамейкахъ, подъ букомъ и внутри бесдки, группировались мужчины атлетическихъ формъ: они пили и курили. Хозяйка дома, проходя по коридору въ буфетъ, замтила Леонарда и тотчасъ подошла къ нему. Леонардъ все еще стоялъ въ нершимости. Онъ, можетъ быть, пошелъ бы дальше, еслибъ не встрча съ этой двочкой: она сильно заинтересовала его.
— У васъ, кажется, очень много гостей, сказалъ онъ.— Могу ли я пріютиться у васъ на ночь?
— Почему же нельзя! мои,но, отвчала хозяйка, весьма учтиво: — на ночь я могу дать вамъ комнату, а до того времени ршительно не знаю, куда васъ помстить. Дв комнаты, столовая и кухня биткомъ набиты народомъ. Въ окрестностяхъ происходила большая ярмарка рогатымъ скотомъ, и я полагаю, что у насъ остановилось теперь до полу-сотни фермеровъ да столько же погонщиковъ.
— Не безпокойтесь, ма’мъ: я могу посидть въ комнатк, которую вамъ угодно будетъ отвести мн на ночь, и если не составитъ вамъ большого труда подать мн туда чаю, я былъ бы очень радъ, впрочемъ, я могу подождать: для меня, пожалуете, не безпокойтесь.
Хозяйка дома была тронута такой вжливостью, которой она не привыкла видть отъ грубыхъ, по большей части угрюмыхъ постителей.
— Вы говорите, сэръ, такъ пріятно и учтиво, что мы готовы сдлать для васъ все лучшее, только не будьте взыскательны. Пожалуйте сюда!
Леонардъ спустилъ съ плечь чемоданчикъ, вступилъ въ коридоръ, съ нкоторымъ затрудненіемъ пробрался сквозь толпу плечистыхъ, въ огромныхъ сапогахъ или въ кожаныхъ штиблетахъ, гигантовъ, которые безпрестанно входили и выходили изъ буфета, и пошелъ за хозяйкой, по лстниц, въ маленькую спаленку, въ самомъ верху дома.
— Ужь извините, эта комната мала, сказала хозяйка, стараясь оправдаться передъ Леонардомъ.— У насъ есть и внизу комнаты, но он вс заняты заблаговременно. Мы ждемъ четырехъ фермеровъ, которые прідутъ издалека. Впрочемъ, здсь вамъ будетъ покойне: вы не услышите шума.
— Ничего не можетъ быть лучше этой комнатки. Но позвольте, сударыня… извините меня — и Леонардъ, взглянувъ на платье хозяйки дома, замтилъ, что на ней и нитки не было траурной.— Маленькая двочка, которую я видлъ на кладбищ, гд она такъ горько плакала, скажите, она родственница ваша? Бдняжка! мн кажется, такой глубокой горести нельзя испытывать въ ея возраст.
— Ахъ, сэръ! отвчала хозяйка, прикладывая къ глазамъ уголокъ передника.— Это очень печальная исторія. Я не знаю, что мн длать теперь. Отецъ ея, прозжая въ Лондонъ, захворалъ, остановился въ нашемъ дом, и вотъ четыре дня, какъ мы похоронили его. У этой бдной двочки, по видимому, ни души нтъ родственниковъ,— и куда она, бдняжка, пойдетъ теперь! Судья Джонсъ говоритъ, что мы должны отправить ее въ Мэрибонскій приходъ, гд отецъ ея проживалъ въ послднее время, но что же будетъ съ ней тогда? Право, сердце такъ и обливается кровью, какъ только подумаешь объ этомъ.
Въ эту минуту поднявшійся внизу ужасный крикъ ясно говорилъ, что тамъ завязалась сильная ссора. Хозяйка дома поспшила внести туда свое благодтельное вліяніе.
Леонардъ, задумавшись, слъ подл окна. Здсь, подъ одной кровлей съ нимъ, находилось такое же одинокое созданіе, какъ и онъ самъ. Положеніе сироты было еще печальне въ сравненіи съ его положеніемъ. У нея не было непоколебимаго сердца мужчины, чтобъ бороться съ судьбой своей, не было золотыхъ рукописей, которыя бы служили ей магическими словами къ пріобртенію сокровище Алладина. Черезъ нсколько минутъ хозяйка дома снова явилась къ Леонарду, съ чайнымъ приборомъ, и Леонардъ не замедлилъ начать свои разспросы.
— Такъ вы говорите, что у нея ни души нтъ родственниковъ? сказалъ онъ.— Неужели и въ Лондон нтъ никого, кто бы пріютилъ ее? Разв отецъ не сдлалъ передъ смертью никакихъ распоряженій?… Впрочемъ, можетъ статься, онъ и не могъ ихъ сдлать….
— Точно такъ, сэръ. Онъ былъ въ памяти до послдней минуты. Когда я спросила его, нтъ ли у него чего нибудь на душ, онъ сказалъ, что есть. Я опять спросила его: ‘врно, что нибудь насчетъ дочери?’ Онъ отвчалъ мн: ‘да’ и, Склонивъ голову на подушку, тихо заплакалъ. Я не могла боле говорить съ нимъ, не могла видть эти тихія, но горячія слезы. Мужъ мой въ этомъ отношеніи потверже меня: ‘полноте плакать, мистеръ Дигби — сказалъ онъ — не унывайте: гршно! Не лучше ли написать что нибудь къ вашимъ друзьямъ.
‘— Къ друзьямъ — сказалъ джентльменъ, такимъ тихимъ, печальнымъ голосомъ — у меня одинъ только другъ, и къ нему я скоро отойду! Мн нельзя взять ее съ собой!’ При этомъ слов онъ внезапно вспомнилъ о чемъ-то, веллъ подать свое платье и долго искалъ въ карманахъ чьего-то адреса, но не могъ найти его. По видимому, онъ былъ очень забывчивый джентльменъ, и руки у него были такія неловкія, что изъ нихъ все валилось. Посл этого онъ вздохнулъ. ‘Позвольте — сказалъ онъ — позвольте! я совсмъ забылъ, что у меня не было его адреса. Все равно: потрудитесь написать къ лорду Лес….’ Онъ сказалъ что-то похожее на имя лорда Лестера, но никто изъ насъ не разслышалъ этого имени. Онъ не могъ кончить своихъ словъ, потому что сильно закашлялся, и хотя черезъ нсколько минутъ онъ успокоился, узнавалъ всхъ насъ и свою маленькую дочь, кротко улыбался намъ до послдней минуты, но говорить не могъ ни слова.
— Несчастный человкъ, сказалъ Леонардъ, утирая глаза.— Но, вроятно, маленькая двочка помнитъ имя, котораго не могъ кончить ея отецъ?
— О, нтъ. Она говоритъ, что, должно быть, отецъ ея хотлъ назвать джентльмена, съ которымъ они не задолго передъ тмъ встртились въ Парк,— который былъ очень внимателенъ къ ея отцу и дйствительно назывался лордомъ, но что имени его она не помнитъ, потому что всего только разъ и видла его, отецъ же въ послднее время вообще очень мало говорилъ съ нею. По ея словамъ, мистеръ Дигби надялся отъискать добрыхъ друзей въ Скрюстоун и потому вмст съ ней отправился туда изъ Лондона. Она полагаетъ, однако, что старикъ обманулся въ своихъ ожиданіяхъ, потому что въ тотъ же день отправился вмст съ ней обратно въ Лондонъ. На дорог онъ захворалъ и — умеръ. Постойте! что это такое? Я думаю, что она не можетъ услышать насъ. Мы говоримъ, кажется, очень тихо. Ея комната подл вашей, сэръ. Мн послышалось, какъ будто она плачетъ. Слышите?
— Ея комната подл моей? Я ничего не слышу. Съ вашего позволенія, сударыня, передъ уходомъ отсюда, я поговорю съ ней. Скажите, пожалуста, осталось ли хоть сколько нибудь денегъ у ея отца?
— Какже, сэръ, осталось нсколько совереновъ. Изъ нихъ заплатили за похороны, но и затмъ осталось столько, что можно свезти маленькую двочку въ Лондонъ. Мужъ мой человкъ равнодушный, сэръ, однако, и тотъ жалетъ бдную сиротку, а ужь про себя я не хочу и говорить.
— Позвольте мн вашу руку, сударыня. Богъ наградитъ за это и васъ и вашего мужа.
— Благодарю васъ покорно, сэръ. Намъ говорилъ то же самое и докторъ Дозвеллъ, хотя и не такъ откровенно, какъ вы. ‘Не безпокойтесь о моемъ счет — говорилъ онъ — только, пожалуста, въ другой разъ не поднимайте меня въ шесть часовъ утра, не узнавъ сначала людей, къ которымъ зовете.’ А надобно признаться, сэръ, я никогда не слышала, чтобы докторъ Дозвеллъ отказался отъ счета. Онъ говорилъ, что это была шутка другого доктора, который хотлъ подсмяться надъ нимъ.
— Какого же это другого доктора?
— Предобрйшаго джентльмена, сэръ. Онъ вышелъ изъ катеты вмст съ мистеромъ Дигби, когда тотъ захворалъ, и пробылъ у больного до утра. Нашъ докторъ говоритъ, что его зовутъ Морганомъ, и что онъ живетъ въ Лондон, и не то, чтобы докторъ, а называется какъ-то иначе — какое то длинное, не англійское названіе. Отъзжая, онъ оставилъ для маленькой двочки крошечные-прекрошечные шарики и веллъ ей дать, когда она будетъ слишкомъ много плакать, однакожь, они нисколько не помогли ей… да и согласитесь сами, могутъ ли помочь такіе пустяки?
— Крошечные шарики! о, теперь я понимаю: это былъ гомеопатъ. И вы говорите, что этотъ докторъ былъ очень вниматетеленъ къ нимъ и добръ, быть можетъ, не согласится ли онъ помочь ей. Писали ли вы къ нему?
— Да мы не знаемъ его адреса а вдь Лондонъ, вы сами знаете, большой городокъ.
— Я самъ иду въ Лондонъ и постараюсь отъискать этого человка.
— Ахъ. сэръ, вы очень добры, и ужь если ей нужно итти въ Лондонъ…. да и то сказать, что она станетъ длать здсь? для тяжелой работы она не годится… такъ я бы желала, чтобъ она отправилась съ вами.
— Со мной! сказалъ изумленный Леонардъ: — со мной! Почему же нтъ! я очень буду радъ.
— Я уврена, что она изъ хорошей фамиліи, сэръ. Еслибъ мы видли ея отца, такъ вы бы сказали, что это настоящій джентльменъ. Онъ умеръ такъ тихо и до послдней минуты такой былъ учтивый, какъ будто ему совстно было, что онъ безпокоитъ насъ: ужь можно сказать, что это былъ настоящій джентльменъ. Да вотъ хоть бы и про васъ сказать, сэръ: вы тоже не какой нибудь простой человкъ. Я умю отличать благородныхъ людей, сказала хозяйка дома, присдая: — я знаю, что значитъ джентльменъ. Я служила ключницей въ лучшихъ фамиліяхъ здшняго округа, хотя не могу сказать, что служила въ Лондон. А такъ какъ благородные люди знаютъ другъ друга, то я нисколько не сомнваюсь, что вы найдете ея родственниковъ…. Ахъ, Боже мой! опять за мной идутъ.
При этомъ на крыльц раздались призывные крики, и хозяйка поспшила уйти. Фермеры и погонщики начинали расходиться и дожидались расчета. Въ этотъ вечеръ Леонардъ больше уже не видлъ хозяйки дома. Раздалось послднее гип-гип… ура! Быть можетъ, это былъ заключительный тостъ за здоровье провинціальныхъ властей, и комната, находившаяся подъ комнатой Леонарда, огласилась громкимъ крикомъ. Мало но малу тишина смняла невнятные звуки внизу. Телги и кареты укатились, стукъ лошадиныхъ копытъ прекратился, слышенъ былъ только одинъ глухой стукъ отъ желзныхъ запоровъ и задвижекъ, невнятный шумъ нсколькихъ голосовъ въ нижнихъ комнатахъ да неровные шаги по лстницамъ, сопровождаемые икотой и глупымъ смхомъ — признаки, по которымъ можно было заключить, что провожали на покой какого нибудь побжденнаго поклонника Бахуса.
Наконецъ все замолкло, почти въ то самое время, когда на церковной башн пробило одиннадцать.
Между тмъ Леонардъ разсматривалъ свои рукописи. Первая изъ нихъ заключала проэктъ объ улучшеніи паровыхъ машинъ,— проэктъ, зрло обдуманный, и которому начало было положено вмст съ первыми познаніями о механик, почерпнутыми изъ маленькихъ брошюрокъ, купленныхъ у странствующаго мдника. Онъ отложилъ его въ сторону. Чтобы вполн разсмотрть этотъ проэктъ, требовалось особенное напряженіе разсудка — усиленное напряженіе. Не такъ быстро пробжалъ онъ собраніе статей но различнымъ предметамъ. Нкоторыя изъ нихъ, по его мннію, не заслуживали особеннаго вниманія, другія онъ считалъ довольно интересными и хорошо выполненными. Наконецъ Леонардъ остановился надъ собраніемъ стиховъ, написанныхъ лучшимъ его почеркомъ,— стиховъ, написанныхъ подъ вліяпіемъ перваго вдохновенія, пробужденнаго въ душ его чтеніемъ грустныхъ воспоминаніи Норы. Эти стихи служили собраніемъ ощущеній его сердца и мечтаній, тои глубокой, никмъ неподмченной борьбы, которую юность, одаренная чувствительной и воспріимчивой душой, переноситъ при медленномъ, едва замтномъ переход въ мужество, хотя рдко кто изъ юношей ршается передавать этотъ замчательный кризисъ. И эта первая, слабая, неопытная, неправильная борьба съ убгающими воздушными призраками, которые наполняютъ темныя палаты юношескаго ума, становилась съ каждымъ новымъ усиліемъ дйствительне и могуче, такъ что призраки исчезали наконецъ или останавливались подъ обаяніемъ здраваго разсудка, теряли свою невещественность и принимали видимыя, доступныя для осязанія формы. Взглянувъ на это послднее свое усиліе, Леонардъ чувствовалъ, что наконецъ въ немъ все предвщало великаго поэта. Это было твореніе, хотя вполовину еще неконченное, но вышедшее изъ подъ твердой руки, оно уже не было похоже на тнь, дрожащую и принимающую уродливыя формы на зыблющейся поверхности водъ, на тнь, которая служитъ однимъ только тусклымъ отраженіемъ и подражаніемъ какого нибудь свтлаго ума: нтъ! это было твореніе оригинальное, созданіе творческаго ума, проникнутое дыханіемъ той жизни, отъ которой оно получило свое существованіе. Во время пребыванія Леопарда въ дом мистера Эвенеля, твореніе это остановилось и если получало легкое движеніе впередъ, то это случалось очень рдко, и то украдкой, по ночамъ. Въ эту минуту Леонардъ пробгалъ его свжимъ взоромъ и съ тмъ страннымъ, невиннымъ восхищеніемъ, вовсе непроистекающимъ изъ эгоистическаго чувства, понятнымъ однимъ только поэтамъ,— восхищеніемъ, которое составляетъ для нихъ чистый, искренній восторгъ и часто служитъ имъ единственной наградой. И за тмъ, съ боле горячимъ и боле земнымъ біеніемъ сердца, онъ, на крыльяхъ послушной мечты, упосился въ великій городъ, гд вс притоки славы встрчаются не для того, чтрбы изсякнуть и исчезнуть, но чтобы снова раздлиться и съ новыми силами, съ громкими названіями протекать по обширному пространству, называемому свтомъ.
Леонардъ свернулъ свои бумаги и открылъ окно, что, по обыкновенію, длалъ онъ передъ отправленіемъ ко сну. Надобно замтить, что Леонардъ имлъ привычку смотрть на небо во время молитвы. Его душа, по видимому, покидала на время свою земную оболочку, витала по воздуху, съ быстротою молніи уносилась въ предлы недосягаемыхъ міровъ — къ престолу Предвчнаго,— между тмъ какъ дыханіе его смшивалось съ дыханіемъ втра, и его взоры останавливались на звздахъ, миріадами разсянныхъ по темно голубому небу.
Такъ точно и теперь молился одинокій юноша, и, намреваясь, по окончаніи молитвы, закрыть окно, онъ ясно услышалъ вблизи тихое рыданіе. Леонардъ остановился притаилъ дыханіе, потомъ выглянулъ изъ окна, ближайшее къ нему окно было также открыто. Кто-то смотрлъ изъ него и, быть можетъ, подобно ему, также молился. Еще внимательне онъ началъ вслушиваться, и до него долетли нжныя, тихія слова:
— Батюшка! батюшка!… теперь все тихо здсь!… Слышишь ли ты меня въ эту минуту?
Леонардъ отперъ свою дверь и тихо приблизился къ двери, ведущей въ сосднюю комнату: его первымъ и весьма натуральнымъ побужденіемъ было — войти туда и принести съ собой утшеніе. Но едва только рука его коснулась ручки замка, какъ онъ быстро отдернулъ ее. Хотя ребенокъ и находился подъ вліяніемъ глубокой горести, но тмъ священне должна быть скорбь его, въ его беззащитномъ положеніи. Что-то особенное — въ своемъ юношескомъ невдніи, онъ не зналъ, что именно — удаляло его отъ порога. Переступить черезъ него въ эту минуту казалось ему преступленіемъ. Поэтому онъ воротился въ свою комнату, въ теченіе нсколькихъ часовъ рыданія все еще долетали до его слуха, наконецъ замолкли, и безпечная юность покорилась могущественному обаянію сна.
На другое утро, услышавъ движеніе въ сосдней комнат, Леонардъ тихо постучался въ дверь. Отвта не было, но Леонардъ ршился войти. Вчерашняя печальная незнакомка сидла на стул по средин комнаты, ея руки свисли на колни, ея взоры безъ всякаго выраженія устремлены были на полъ. Леонардъ подошелъ къ ней и началъ говорить.
Гэленъ находилась въ сильномъ уныніи и оставалась безмолвною. Ея слезы, по видимому, изсякли, и прошло нсколько минутъ прежде, чмъ она замтила присутствіе Леонарда. Наконецъ онъ усплъ обратить на себя ея вниманіе, и первыми признаками этого успха были движеніе ея губъ и выступившія на глазахъ крупныя слезы.
Мало по малу онъ вкрался наконецъ въ ея доврчивость: печальная исторія была разсказана. Кром горькаго одиночества сироты, Леонардъ всего боле былъ тронутъ тмъ, что она, по видимому, не понимала, не чувствовала своего беззащитнаго положенія. Она оплакивала человка, котораго нянчила, леляла, наблюдала за каждымъ шагомъ котораго, для покойнаго отца своего она скоре была защитница, чмъ слабое созданіе, требующее защиты. Касательно друзей и будущихъ видовъ Леонардъ не узналъ отъ нея боле того, что было разсказано хозяйкой дома, впрочемъ, она позволила ему пересмотрть нкоторыя вещи, оставшіяся посл отца. Между ними находилось множество очищенныхъ векселей на имя капитана Дигби, старые, пожелтвшіе отъ времени лоскутки нотъ для флейты, выписки ролей изъ тетради суфлёра, комическія роли изъ водевилей, въ которыхъ герои такъ благородно обнаруживаютъ презрніе къ деньгамъ, вмст съ этими бумагами находилось нсколько билетовъ на заложенныя вещи и два-три письма, не сложенныя гладко, но измятыя и скомканныя, какъ будто они вложены были туда дряхлыми, слабыми руками, дрожавшими отъ сильнаго негодованія. Въ надежд, что эти письма наведутъ его на слды родственниковъ сироты, Леонардъ попросилъ позволенія прочитать ихъ. Гэленъ согласилась молча, однимъ лишь наклоненіемъ головы. Оказалось, что письма эти были не иное что, какъ коротенькіе, холодные отвты, по видимому, дальнихъ родственниковъ илй прежнихъ друзей, къ которымъ покойный обращался о предоставленіи ему какого нибудь занятія. Содержаніе этихъ писемъ и тонъ, въ которомъ они были написаны, произвели въ душ Леонарда уныніе. Ни одинъ изъ документовъ, оставленныхъ мистеромъ Дигби, не сообщалъ никакихъ свдній о родственныхъ или дружескихъ связяхъ покойнаго. Леонарду оставалось только пробудить въ памяти Гэленъ имя нобльмена, которое было произнесено ея отцомъ въ послднія минуты его жизни, но и тутъ оказалась неудача. Надобно замтить, что лордъ л’Эстренджъ, предлагая мистеру Дигби принять отъ него небольшую сумму денегъ и, впослдствіи, обращаться къ нему въ домъ мистера Эджертона, по весьма естественной деликатности, удалилъ отъ себя невинную дочь стараго воина, съ тмъ, чтобы она не имла даже и малйшаго подозрнія насчетъ милостыни, поданной ея отцу. Кром того Гэленъ говорила правду, что мистеръ Дигби въ послднее время не говорилъ ни слова о своихъ длахъ. Быть можетъ, она и разслышала имя лорда, произнесенное отцомъ передъ самой кончиной, но не считала за нужное сохранить его въ памяти, Все, что она могла сообщить Леонарду, заключалось въ томъ, что, при встрч, она узнала бы этого джентльмена и его прекрасную собаку. Замтивъ, что дитя совершенно успокоилось, Леонардъ собрался оставить комнату, съ тмъ, чтобы переговорить съ хозяйкой дома, но едва только сдлалъ онъ первое движеніе, какъ Гэленъ встала и тихо взяла его за руку. Она не сказала ни слова: ея движеніе краснорчиво говорило за нее.
— Сирота, сказалъ Леонардъ, наклоняясь надъ ней и цалуя ее въ щоку: — согласишься ли ты итти со мной?… У насъ обоихъ одинъ отецъ. Онъ будетъ руководить вами на земл. Я такой же сирота, какъ и ты: у меня тоже нтъ отца
Гэленъ устремила на Леонарда свои взоры, долго глядла на него и потомъ доврчиво склонила голову на сильное плечо ноши.

ГЛАВА XLVII.

Въ тотъ же день, около полудня, Леонардъ и Гэленъ находились на дорог въ Лондонъ. Содержатель гостинницы долю колебался отдать Гэленъ на попеченіе юноши, но Леонардъ, въ своемъ счастливомъ невдніи, съ такою самоувренностію доказывалъ, что непремнно отъищетъ этого лорда, и если нтъ, то доставитъ несчастной сирот и пріютъ и защиту,— съ такою гордостію и, вмст съ тмъ, съ такимъ чистосердечіемъ говорилъ онъ о своихъ блестящихъ надеждахъ, которымъ суждено осуществиться въ столиц,— что будь онъ самый хитрый обманщикъ, то лучше этого и тогда не удалось бы ему убдить деревенскаго трактирщика. Между тмъ хозяйка дома все еще леляла обманчивую мечту, что вс джентльмены должны узнавать другъ друга по одному только взгляду, какъ это ведется въ провинціяхъ, такъ что трактирщикъ, сообразивъ вс обстоятельства дла, убдился наконецъ, что молодой человкъ хотя и отправлялся въ Лондонъ пшкомъ, но зато онъ такъ респектабельно одтъ, говоритъ такимъ увреннымъ тономъ и такъ охотно принимаетъ на себя довольно тяжелую обязанность заботиться о сирот,— обязанность, отъ которой онъ самъ не зналъ, какъ бы отдлаться,— что, вроятно, онъ иметъ друзей въ столиц постарше его и поумне, которые непремнно найдутъ средства пристроить сироту.
Да и то сказать: что бы сталъ съ ней длать трактирщикъ? Она связывала его по рукамъ и ногамъ. Гораздо лучше согласиться на это добровольное отсутствіе ея, чмъ пересылать ее отъ одного прихода къ другому и, наконецъ, безъ всякой защиты оставить ее на улицахъ Лоудона. Съ другой стороны, и сама Гэленъ въ первый разъ улыбнулась, когда спрашивали ея желанія, и она снова взяла Леонарда за руку. Короче сказать, дло было ршено по желанію молодыхъ людей.
Гэленъ собрала небольшой узелокъ изъ вещей, которыя она всего боле цнила или считала необходимыми. Леопардъ, уложивъ ихъ въ свой чемоданчикъ, не чувствовалъ въ немъ прибавочной тяжести. Остальной багажъ поручено доставить въ Лондонъ, по первому письму Леонарда, присылкою котораго онъ общалъ не замедлить.
На предстоящую дорогу въ Лондонъ требовалось нсколько дней. Въ теченіе этого времени Леонардъ и Гэленъ успли сблизиться, такъ что еще къ концу второго дня они уже называли другъ друга братомъ и сестрой. Леонардъ, къ особенному своему удовольствію, замтилъ, что, вмст съ движеніемъ и перемною сцены, глубокая горесть Гэленъ, подъ вліяніемъ новыхъ впечатлній, уступала мсто тихой грусти. Леонардъ замтилъ въ ней проницательный умъ и, не по лтамъ, быстроту соображеній. Бдное дитя! эти способности развиты были въ ней необходимостью! Въ свою очередь, и Гэленъ очень хорошо понимала Леопарда въ ею утшеніяхъ, въ половину поэтическихъ, въ половину религіозныхъ. Внимательно и съ участіемъ выслушала она его личную исторію — его одинокую борьбу въ стремленіи къ познаніямъ, она и это понимала въ немъ. Но когда Леонардъ увлекался своимъ энтузіазмомъ, своими свтлыми надеждами, своею увренностью въ блестящую участь, которая ожидала его, Гэленъ спокойно и печально качала своей маленькой головкой. Неужели она и это понимала?— Увы! она понимала, быть можетъ, слишкомъ хорошо. Она гораздо боле его знала все, что касалось дйствительной жизни. Но, несмотря на то, Леонардъ и Гэленъ какъ нельзя боле были счастливы. Скучная дорога къ грознымъ ермопиламъ казалась для нихъ цвтущей Аркадіей.
— Будемъ ли мы также счастливы, когда сдлаемся людьми великими? говорилъ Леонардъ, въ простот души своей.
Гэленъ вздохнула и снова покачала своей умной маленькой головкой.
Наконецъ мечтатели наши приблизились къ Лондону на нсколько миль. Но Леонардъ не хотлъ войти въ столицу утомленнымъ, изнемогающимъ отъ усталости, какъ скиталецъ, ищущій пріюта,— онъ хотлъ казаться свжимъ и ликующимъ, какъ входитъ побдитель, чтобы принять во владніе завоеванный городъ и несмтныя богатства. Вслдствіе этого, наканун дня, въ который должно было совершиться торжественное вшествіе, они остановились, рано вечеромъ, около шести миль отъ столицы, въ ближайшемъ сосдств съ небольшимъ мстечкомъ Илингъ. Войдя на постоялый дворъ, они не чувствовали ни малйшей усталости. Погода была необыкновенно пріятная. Воздухъ, проникнутый запахомъ полевыхъ цвтовъ, былъ недвиженъ, чистое, ясное небо было прозрачно, зеленющая окрестность какъ будто дремала. Это былъ одинъ изъ тхъ настоящихъ лтнихъ дней Англіи, которыхъ едва ли можно насчитать до шести въ теченіе года,— дней, о которыхъ остались у насъ неясныя воспоминанія съ тхъ поръ, когда, расположившись подъ тнію столтняго дуба и любуясь оленями въ Арденскихъ долинахъ, мы созерцали плнительныя картины природы, представленныя намъ въ романахъ Вальтеръ-Скотта или въ поэмахъ Спенсера. Посл непродолжительнаго отдыха на постояломъ двор, путешественники вышли, не для окончанія своей дороги, но для прогулки. Солнце приближалось къ горизонту, вечерняя прохлада замняла тяжелый зной. Проходя по полянамъ, нкогда принадлежавшимъ герцогу кентскому, и останавливаясь изрдка полюбоваться кустарниками и лугами этого прекраснаго имнія, представлявшимися взору ихъ за ршотчатой оградой, они очутились наконецъ на берегу небольшой рчки, называемой Брента. Въ этотъ день Гэленъ была печальне обыкновеннаго,— быть можетъ, потому, что съ приближеніемъ къ Лондону воспоминанія объ отц становились живе, а можетъ быть, вслдствіе ея ранняго познанія жизни или предчувствій о томъ, что впереди ожидали ихъ не радости, а тяжелыя испытанія. Напротивъ того, Леонардъ какъ нельзя боле былъ доволенъ, онъ занимался въ тотъ день исключительно самимъ собою: печаль его подруги не имла на него никакого вліянія. Онъ былъ весь проникнутъ сознаніемъ своею бытія, онъ уже усплъ вдохнуть изъ атмосферы ту лихорадку, которая исключительно принадлежитъ шумнымъ столицамъ.
— Присядь здсь, сестра, сказалъ онъ, повелительнымъ тономъ, бросаясь подъ тнь густого дерева, нависшаго надъ извивающимся источникомъ: — присядь и поговоримъ о чёмъ-нибудь.
Вмст съ этимъ онъ снялъ свою шляпу, откинулъ назадъ волнистыя кудри, плеснулъ на лицо нсколько пригоршней воды изъ холоднаго ручья, который крутился около обнаженныхъ корней дерева, стью выступавшихъ изъ берега и исчезавшихъ въ вод.
Гэленъ спокойно повиновалась ему и сла подл него.
— Такъ ты говоришь, что Лондонъ великъ? и даже очень великъ? сказалъ Леонардъ, бросая на Гэленъ вопросительный взглядъ.
— Очень великъ, отвчала Гэленъ, безпечно срывая ближайшіе къ ней полевые цвтки и бросая ихъ въ рчку.— Взгляни, какъ быстро уносятся эти цвтки! Вотъ уже ихъ и нтъ: они погибли навсегда. Лондонъ, въ отношеніи къ намъ, то же самое, что эта рка къ брошеннымъ цвтамъ — огромный въ своихъ размрахъ, сильный… жестокій! прибавила Гэленъ, посл минутнаго молчанія.
— Жестокій!… Да, можетъ быть, онъ былъ жестокимъ прежде и только для тебя, но теперь!… теперь я буду заботиться о теб!
И на лиц Леонарда показалась самодовольная, торжественная улыбка. Надобно замтить, что Леонардъ удивительно измнился съ тхъ поръ, какъ оставилъ своего дядю: онъ сдлался въ одно и то же время и моложе и старе. Сознаніе своего достоинства, своего генія длаетъ насъ и старе и умне въ отношеніи къ міру, къ которому геній паритъ, моложе и слпе — къ міру, который онъ покидаетъ.
— Неужели же въ этомъ город, по крайней мр хоть въ его наружности, ничего нтъ хорошаго?
— Сколько я знаю его, такъ это самый безобразный городъ, отвчала Гэленъ, съ горячностію.
— Но, вроятно, въ немъ есть части, которыя лучше, красиве другихъ? Ты сама говорила, что тамъ есть парки: почему бы, напримръ, не нанять намъ квартиры вблизи этихъ парковъ, чтобы любоваться зелеными деревьями?
— Конечно, это было бы очень мило, отвчала Гэленъ, необыкновенно живо и радостно:— но…. и при этомъ она печально покачала головкой:— для насъ тутъ не можетъ быть квартиры: мы должны поселиться гд нибудь внутри мрачнаго двора или въ глухомъ переулк.
— Это почему?
— Почему? повторила Гэленъ и подняла кверху кошелекъ.
— Вчно этотъ ужасный кошелекъ! Разв мы не затмъ идемъ въ Лондонъ, чтобы наполнить его? Кажется, я разсказывалъ теб маленькую исторію о фортун? Впрочемъ, шутки въ сторону! первымъ дломъ намъ нужно отправиться въ т части Лондона, гд вы жили въ послднее время, и узнать все, что только возможно, посл завтра я увижусь съ докторомъ Морганомъ, отъищу лорда….
На томныхъ глазахъ Гэленъ выступили слезы.
— Леонардъ, неужели ты скоро оставишь меня?
— При теб я былъ такъ счастливъ! Казалось, я тосковалъ о теб цлую жизнь, и наконецъ ты явилась. У меня не было ни брата, ни сестры,— словомъ сказать, ни души однихъ со мной лтъ, кого бы могъ а полюбить, никого, кром…
— Кром молоденькой лэди, о которой ты сказывалъ, подхватила Гэленъ, повертывая въ сторону свое личико: дти всегда бываютъ очень ревнивы.
— Да, я любилъ ее, люблю и теперь. Но это чувство совсмъ не похоже на то, которое я испытываю теперь, сказалъ Леонардъ, раскраснвшись.— Я никогда не могъ говорить съ ней такъ откровенно, какъ съ тобой. Теб я открываю мою душу: ты, Гэленъ, моя маленькая муза. Я сообщаю теб вс чувства мои, вс мои фантазіи такъ непринужденно, какъ будто пишу въ это время стихи.
При этихъ словахъ, послышались чьи-то шаги, и на свтлую поверхность ручья упала тнь человка. На самой окраин берега показался запоздалый рыболовъ: съ величайшей досадой онъ тащилъ по вод свою удочку, какъ будто стараясь поддть на крючокъ дремлющую рыбку, прежде чмъ она окончательно расположится на ночной покой. Углубленный въ свое занятіе и вовсе не замчая молодыхъ людей подъ деревомъ, рыболовъ остановился чрезвычайно близко отъ нихъ.
— Проклятый окунь! сказалъ онъ, весьма громко.
— Осторожнй, сэръ! вскричалъ Леонардъ: — потому что рыбакъ, сдлавъ шагъ назадъ, чуть-чуть не наступилъ на Гэленъ.
Рыболовъ повернулся.
— Что это значитъ? Тс! Вы испугали моего окуня. Пожалуете, молчите.
Гэленъ тихонько отодвинулась. Леонардъ оставался неподвиженъ. Онъ вспомнилъ Джакеймо и почувствовалъ къ рыболову состраданіе.
— Удивительный этотъ окунь,— право, удивительный! ворчалъ про себя незнакомецъ.— У него удивительное счастіе! Врно, этотъ негодный окунь родился съ серебряной ложечкой во рту! Мн никогда не поймать его,— ршительно никогда! А! вотъ онъ, постой, постой! нтъ! трава. Кончено, не хочу больше ловить.
Вмст съ этимъ онъ выдернулъ лёсу и съ замтной досадой началъ разбирать свою уду. Занимаясь этимъ свободно, онъ обернулся къ Леонарду.
— Гм! такъ вотъ какъ! а хорошо ли вы знакомы съ этой рчкой, сэръ?
— Нтъ, отвчалъ Леонардъ.— Я въ первый разъ ее вижу.
— Въ такомъ случа, примите мой совтъ, сказалъ рыболовъ, торжественнымъ тономъ: — никогда не поддавайтесь чарующимъ прелестямъ этой рчки. Въ отношеніи къ ней я настоящій мученикъ: она Далила моего существованія.
— Далила! вы говорите, Далила! возразилъ Леонардъ, весьма заинтересованный: ему показалось, что въ послднихъ словахъ незнакомца заключалась поэтическая мысль.
— Да, милостивый государь, я сказалъ: Далила. Выслушайте меня, молодой человкъ, пусть примръ мой послужитъ вамъ предостереженіемъ. Вотъ какъ разъ въ ваши лта, я впервые пришелъ на эту рчку удить. Въ этотъ роковой день, около трехъ часовъ пополудни, я поймалъ рыбу, и преогромную — всомъ по крайней мр фунта полтора…. поврите ли, сэръ? вотъ какой длины (и рыбакъ приложилъ палецъ къ сгибу локтя). Когда я вытянулъ ее на берегъ, почти къ самому тому мсту, гд вы сидите теперь, вотъ на самый этотъ откосъ, вдругъ лёса моя лопнула, и этотъ демонъ, а не рыба, сдлалъ прыжокъ, другой, забрался вотъ въ эти коренья, еще сдлалъ прыжокъ и юркнулъ въ воду, и съ крючкомъ и съ остаткомъ лёсы. Ну ужь, признаюсь вамъ, этакой рыбины я никогда не видывалъ. Попадались мн на Темз и миноги, ипискари, и плотва, но такой рыбы — такого окуня, съ распущенными перьями, какъ парусъ на военномъ корабл,— такого чудовищнаго окуня, словомъ сказать, кита-окуня, никогда, никогда не вытаскивалъ! До той поры я не смлъ подозрвать, чтобы въ нашихъ маленькихъ рчкахъ скрывались такіе левіоаны. Я не могъ спать цлую ночь, на другой день рано пришелъ на это мсто и, какъ бы вы думали, снова поймалъ того же окуня. На этотъ разъ я вытащилъ его изъ воды,— и, можете вообразить, онъ опять ушелъ, только какъ онъ ушелъ, если бы вы знали! вздумалъ оставить лвый глазъ на крючк… а? какъ вамъ это покажется? Голы, долгіе годы, прошли съ тхъ поръ, по никогда, никогда не забуду, агоніи той минуты….
— Агоніи, которую испытывалъ окунь?
— Окунь! вы думаете, что онъ испытывалъ агонію! Онъ наслаждался ею: а я…. нтъ! не найти словъ выразить мое мученіе… Я взглянулъ на окуневый глазъ, а глазъ этотъ смотрлъ на меня такъ лукаво, съ такой злобной радостью, какъ будто онъ смялся мн прямо въ лицо. Ничего — самъ себ думаю — я слышалъ, что нтъ лучше приманки для окуня, какъ окуневый глазъ. Вотъ, знаете, я и насадилъ этотъ глазъ на крючокъ и тихонько забросилъ удочку. Вода на этотъ разъ была необыкновенно прозрачна, и черезъ дв минуты я увидлъ, какъ окунь началъ подходить. Онъ приблизился къ крючку: узналъ свой глазъ, замахалъ хвостомъ, сдлалъ прыжокъ и какъ живой человкъ, увряю васъ, унесъ свой глазъ, не коснувшись крючка. Я видлъ потомъ, какъ онъ остановился, вонъ подл той водяной лиліи, переваривать свою добычу. Злобный демонъ! Съ тхъ поръ семь разъ въ теченіе разнообразной и полной событіями жизни ловилъ я этого окуня, и семь разъ этотъ окунь срывался.
— Не можетъ быть, чтобъ это былъ тотъ же самый окунь, замтилъ Леоцардъ, крайне изумленный. Окунь очень нжная рыба: проглотить крючокъ, лишиться глаза! да этого никакой окунь не перенесетъ, какъ бы онъ ни былъ великъ.
— Да, это хоть кому такъ покажется сверхъестественнымъ, сказалъ рыболовъ, съ замтнымъ страхомъ.— Но смю уврить васъ, сэръ, что это именно былъ одинъ и тотъ же окунь, потому что во всей это рчк не найдешь кром его ни единаго окуня! Въ теченіе многихъ лтъ, что я удилъ здсь, мн не попадалось другого окуня, и, кром того, этого одинокаго обитателя влажной стихіи я узнаю съ перваго взгляда и помню его гораздо лучше, чмъ моего покойнаго родителя. Каждый разъ, что я вытаскивалъ его изъ воды, его профиль всегда обращался ко мн, и я съ ужасомъ усматривалъ, что у него былъ только одинъ глазъ! Этотъ окунь, въ моихъ глазахъ, какой-то загадочный, демонскій феноменъ! Онъ послужилъ гибелью моимъ видамъ на блестящую будущность. Мн предлагали прекрасное мсто въ Ямайк, и я не могъ отправиться туда, оставивъ этого окуня торжествовать. Впослдствіи я бы могъ получить назначеніе въ Индію, но мн не хотлось, чтобы Океанъ раздлялъ меня и этого окуня. Такимъ образомъ, я влачилъ дни мои въ этой пагубной столиц моего отечества. Разъ въ недлю, начиная съ февраля и кончая ноябремъ, я постоянно являлся сюда. Праведное небо! еслибъ только могъ я поймать этого окуня, то цль моего существованія была бы достигнута.
Леонардъ съ любопытствомъ осматривалъ рыболова, въ то время, какъ послдній такъ печально заключилъ свою исповдь. Прекрасный оборотъ періодовъ разскащика вовсе не согласовался съ его костюмомъ. Платье его было замтно поношено, а въ нкоторыхъ мстахъ проглядывали лохмотья, но лохмотья, ни сколько неунижающіе достоинства оратора. Тонкіе и нсколько обращенные кверху углы губъ обнаруживали въ немъ юморъ, его руки хотя и не были совершенно чисты — впрочемъ, при его занятіи, невозможно быть слишкомъ взыскательнымъ — все же можно было заключить, что он не знали черной работы. Его лицо было блдное и одутловатое, но кончикъ носа отличался краснотой. Казалось, что влажная стихія не такъ коротко была знакома ему, какъ его Далил-окуню.
— Такова наша жизнь! снова началъ рыболовъ, собравъ вс свои орудія въ парусинный чехолъ.— Еслибъ человкъ зналъ, что значитъ удить рыбу въ теченіе всей своей жизни въ маленькой рчк, гд всего на всего одинъ только окунь! девять разъ въ теченіе всей жизни подхватывать этого окуня на крючокъ — и девять разъ видть, какъ онъ съ крючка ныряетъ въ воду,— еслибъ человкъ зналъ, что значитъ подобная охота, тогда…. тогда —
При этомъ рыболовъ обернулся и пристально взглянулъ въ лицо Леонарда.
— Тогда, молодой мой сэръ, человкъ узналъ бы весьма легко, что такое жизнь человческая въ отношеніи къ пустому тщеславію…. Добрый вечеръ, молодой человкъ!
И онъ удалился, затаптывая по дорог маргаритки и незабудки.
Гэленъ внимательнымъ взоромъ провожала его.
— Какой странный человкъ! сказалъ Леонардъ, засмявшись.
— Мн кажется, что онъ очень умный человкъ, возразила Гэленъ.
И она еще ближе придвинулась къ Леонарду, взяла его руку въ свои об руки, какъ будто она чувствовала, что онъ уже нуждался въ утшеніи: его лёса порвалась, и окунь пропалъ!

ГЛАВА XLVII.

На другой день, около полудня, сквозь мрачную, густую, удушливую атмосферу, путешественникамъ началъ показываться Лондонъ. Нельзя при этомъ случа употребить выраженіе, что Лондонъ поразилъ ихъ взоры: нтъ! онъ показывался имъ по частичкамъ, по мр того, какъ они приближались къ нему, по самой плнительной дорог, сначала мимо великолпныхъ садовъ Кенингтона, потомъ по окраин Гайдъ-Парка и такъ дале до Кумберландскихъ воротъ.
Открывающійся Лондонъ не поражалъ Леонарда. Вблизи Эджверской дороги, Гэленъ взяла своего новаго брата за руку и сдлалась его провожатой. Она въ подробности знала эти окрестности и безъ всякаго затрудненія могла отъискать квартиру, когда-то занимаемую ея отцомъ, гд они, за весьма сходную цну, могли бы пріютиться.
Въ это время небо, пасмурное и подернутое тучами съ самого утра, обратилось, по видимому, въ одну массу чернаго облака и разразилось вскор проливнымъ дождемъ. Леонардъ и Гэленъ укрылись подъ закрытыми стойлами, въ улиц, примыкавшей къ Эджверской дорог. Этотъ пріютъ сдлался общимъ и въ нсколько секундъ былъ наполненъ народомъ. Молодые путники, въ сторон отъ прочихъ, прислонились къ стн, Леонардъ одной рукой обнималъ станъ Гэленъ и прикрывалъ ее отъ дождя, заносимаго въ стойла сильными порывами втра. Внезапно молодой джентльменъ, прекрасной наружности и лучше одтый, чмъ другіе, вошелъ подъ навсъ, не торопясь, но медленно и гордой поступью, какъ будто онъ считалъ неприличнымъ взбжать въ это прикрытіе, хотя въ душ радовался ему. Надменнымъ взоромъ окинулъ онъ столпившуюся группу, прошелъ по самой середин ея, остановился вблизи Леонарда, снялъ шляпу и стряхнулъ съ полей ея капли дождя. Открытая такимъ образомъ голова обнаруживала вс черты его лица, и деревенскій юноша съ перваго взгляда узналъ своего торжествующаго побдителя на Гэзельденскомъ лугу.
Рандаль Лесли замтно измнился. Его смуглыя щоки были такъ же сухи, какъ и въ дтскіе годы, и даже еще боле впали, вслдствіе усиленныхъ занятій и ночныхъ бдній, но его лицо было въ то же время пріятно и мужественно. Въ большихъ глазахъ его отражался спокойный, сосредоточенный свтъ, подобный тому, который усматривается въ глазахъ человка, сдлавшаго привычку устремлять вс свои мысли на одинъ предметъ. Онъ казался старе прежняго. Одтъ онъ былъ просто, въ черное платье — цвтъ, который, какъ нельзя боле шелъ къ нему. Вообще, вся наружность его, вся фигура хотя и не бросались въ глаза, но были замчательны. Для обыкновеннаго взгляда онъ казался джентльменомъ, для боле наблюдательнаго — студентомъ.
Но вдругъ въ толп длается страшная суматоха, народъ то давитъ другъ друга, то разсыпается въ стороны, стремится къ противоположному концу сарая и останавливается у глухой стны. Подъ навсъ примчала лошадь. Наздникъ, молодой человкъ прекрасной наружности, одтъ былъ съ той особенной изъисканностью, которую мы, обыкновенно, называемъ дэндизмомъ.
— Ради Бога, не безпокойтесь! вскричалъ онъ, весьма простодушно: — моя лошадь смирная. Прошу у васъ тысячу извиненій.
Наздникъ погладилъ свою лошадь, которая, какъ статуя, стояла въ самомъ центр сарая.
Группы успокоились, Рандаль подошелъ къ назднику.
— Франкъ Гэзельденъ!
— Ахъ! неужели я вижу Рандаля Лесли!
Франкъ въ одинъ моментъ спрыгнулъ съ лошади и передалъ уздечку долговязому мастеровому, съ огромнымъ узломъ подъ мышкой.
— Какъ радъ я видть тебя, дорогой мой товарищъ! Какое счастье, что я завернулъ сюда, хотя скрываться отъ дождя вовсе не въ моемъ характер.— Ну что, Рандаль, живешь въ город?
— Да, въ дом твоего дяди, мистера Эджертона. Ты знаешь, вдь я оставилъ университетъ.
— Совсмъ?
— Совсмъ.
— Однако, ты не получилъ еще степени. Мы, итонцы, убждены были, что ты не остановишься на этомъ. Если бы ты зналъ, какъ восхищались мы твоей славой: вдь вс призы достались теб.
— Не вс, но большая часть изъ нихъ,— это правда. Мистеръ Эджертонъ предоставилъ на мой выборъ: оставаться въ университет до полученія степени или немедленно вступить въ Министерство Иностранныхъ Длъ. Я выбралъ послднее. Согласись, къ чему служатъ вс эти академическія почести, если только не къ одному вступленію въ свтъ? Вступить теперь, по моему мннію, значитъ сократить длинную дорогу.
— Да, да, мн помнится, ты всегда былъ честолюбивъ, и я увренъ, ты сдлаешь большіе успхи на новомъ поприщ, ты выйдешь современемъ замчательнымъ человкомъ.
— Быть можетъ, быть можетъ, стоитъ только потрудиться. Знаніе есть сила.
Леонардъ вздрогнулъ.
— Какого рода твои планы? началъ въ свою очередь Рандаль, съ любопытствомъ осматривая школьнаго товарища.— Я помню, ты никогда не имлъ расположенія къ Оксфордскому университету, и не такъ давно еще слышалъ, что ты хочешь поступить въ военную службу.
— Я уже въ гвардіи, сказалъ Франкъ, стараясь при этомъ признаніи не обнаружить своего ребяческаго тщеславія.— Отецъ мой поворчалъ немного: ему сильно хотлось, чтобы я поселился въ деревн и занялся сельскимъ хозяйствомъ. Но для этого впереди еще есть много времени,— не такъ ли? Клянусь Юпитеромъ, Рандаль, а лондонскую жизнь невозможно промнять на деревенскую!… Гд ты проводишь вечеръ сегодня? не подешь ли на балъ въ Собраніе?
— Нтъ. Середа — это праздникъ въ Парламент. Сегодня большой парламентскій обдъ у мистера Эджертона. Ты знаешь, что онъ недавно сдланъ членомъ Государственнаго Совта. Впрочемъ, можетъ быть, для тебя это новость, потому что ты такъ рдко навщаешь своего дядю.
— Наши общества совершенно различны, сказалъ молодой джентльменъ, такимъ тономъ, которому позавидовалъ бы самый отъявленный дэнди.— Вс эти парламентскіе члены чрезвычайно какъ скучны…. Однако, дождь пересталъ…. Не знаю, пріятно ли будетъ моему отцу, если я заду къ нему на Гросвеноръ-Сквэръ. Сдлай милость, Рандаль, прізжай ко мн, чтобъ не забыть, такъ потрудись взять эту карточку. Да смотри, Рандаль, ты долженъ обдать у насъ за общимъ столомъ. Ты увидишь, какіе чудные товарищи въ нашемъ полку. Какой же день ты думаешь назначить?
— На дняхъ я побываю у тебя и скажу… Какъ ты находишь службу въ гвардіи, не дорога ли она по твоему состоянію? Мн помнится, ты часто жаловался на своего отца, за то, что онъ сердился, когда ты просилъ высылать теб карманныхъ денегъ больше того, что высылалось. Я еще не забылъ твоихъ горькихъ слезъ, когда мистеръ Гэзельденъ, приславъ теб пять фунтовъ, напомнилъ, что онъ еще не сдлалъ тебя наслдникомъ своего имнія, что оно находится еще въ полномъ его распоряженіи, и что такой расточительный сынъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ быть его наслдникомъ. Согласись, Франкъ, вдь это слишкомъ непріятная угроза.
— О! въ этомъ случа, вскричалъ Франкъ, сильно раскраснвшись: — меня не столько огорчала подобная угроза, сколько мысль о томъ, что отецъ мой до такой степени неблагородно думалъ обо мн, что…. что…. впрочемъ, вдь то были еще школьныя, ребяческія времена.— Отецъ мой, надобно сказать правду, всегда былъ гораздо великодушные и щедре, чмъ я заслуживалъ…. Такъ я надюсь, Рандаль, что мы почаще будемъ, видться. Какъ добръ ты былъ ко мн, выкупая меня въ Итон изъ всхъ моихъ ученическихъ прегршеній! я никогда не забуду этого. Прізжай же, какъ можно скоре.
Франкъ вскочилъ на сдло и наградилъ долговязаго юношу полу-кроной — награда вчетверо боле той, какую отецъ его счелъ бы весьма достаточною. Онъ слегка дернулъ за поводъ, слегка коснулся лошади шпорами, и горячій скакунъ умчалъ безпечнаго молодого наздника. Рандаль задумался. Дождь теперь совершенно прекратился, и пшеходы разсялись по разнымъ направленіямъ. Подъ навсомъ остались одни только Рандаль, Леонардъ и Гэленъ. Спустя немного, углубленный въ свои думы, Рандаль приподнялъ глаза, и они остановились прямо на лиц Леонарда. Рандаль вздрогнулъ, быстро провелъ руки по лицу и снова бросилъ на Леонарда пристальный и проницательный взглядъ. Быстрая перемна на блдномъ лиц его, сдлавшемся въ этотъ моментъ еще блдне, быстрое сжатіе и нервическій трепетъ губъ обнаруживали, что и онъ узналъ своего стариннаго врага. Посл этого взглядъ Рандаля перешелъ на одежду Леонарда, которая хотя и была покрыта слоями пыли, прибитой въ нкоторыхъ мстахъ крупными каплями дождя, но далеко отличалась отъ одежды, употребляемой крестьянами. Рандаль, еще разъ взглянувъ на Леонарда съ изумленіемъ и въ нкоторой степени съ надменной, полу-презрительной улыбкой,— улыбкой, которая кольнула Леонарда прямо въ сердце, медленно вышелъ на улицу и направилъ свой путь къ Гросвеноръ-Сквэру.
Вслдъ за тмъ маленькая двочка снова взяла Леонарда подъ руку и повела его по узкимъ, мрачнымъ, унылымъ улицамъ. Это шествіе изображало, въ нкоторомъ род, олицетворенную аллегорію: печальный, безмолвный ребенокъ велъ подъ руку геніальнаго, но неимющаго ни гроша денегъ путника, мимо грязныхъ лавокъ, по извилистымъ переулкамъ, становившимся въ отдаленномъ конц перспективы и мрачне и сжате, такъ что об фигуры совершенно исчезали изъ виду.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА XLIX.

— Сдлай милость, подемъ. Перемни платье, прізжай опять сюда, и мы вмст отобдаемъ: времени еще довольно, Гарлей. Ты встртишь тамъ замчательнйшихъ людей изъ нашей партіи. Поврь, что они заслуживаютъ твоихъ наблюденій, заслуживаютъ того, чтобы обратить на нихъ вниманіе философа, какимъ ты хочешь казаться.
Такъ говорилъ Одлей Эджертонъ лорду л’Эстренджу, съ которымъ они только что кончили прогулку верхомъ,— само собою разумется, посл парламентскихъ занятій мистера Эджертона. Оба джентльмена находились въ библіотек Одлея. Мистеръ Эджертонъ, по обыкновенію, застегнутый на вс пуговки, сидлъ, въ своемъ кресл, въ вытянутой поз человка, презирающаго ‘позорную нгу’. Гарлей, по обыкновенію, лежалъ на диван. Его длинныя кудри разсыпались по подушк, шейный платокъ его былъ распущенъ, платье разстегнуто. Въ немъ обнаруживалась во всемъ и ко всему небрежность, но въ этой небрежности не замчалось ни малйшаго неприличія,— напротивъ того, много было граціи, непринужденной везд и при всхъ, даже съ мистеромъ Одлеемъ Эджертономъ, въ присутствіи котораго непринужденность весьма многихъ людей, можно сказать, оледенялась, цпенла.
— Нтъ, мой добрый Одлей, извини меня. Вс ваши замчательнйшіе люди заняты одной идеей, и идеей весьма незанимательной. Политика, политика и политика! это, по моему мннію, все равно, что буря въ полоскательной чашк.
— Но скажи на милость, Гарлей, что же такое твоя собственная жизнь? полоскательная чашка безъ бури? не такъ ли?
— Знаешь ли, Одлей, вдь ты выразился прекрасно. Я никакъ не подозрвалъ въ теб такой быстроты возраженій. Ты хочешь знать, что такое жизнь, то есть моя жизнь! о, это самая пустая вещь! Въ нее нельзя углубляться, въ моей полоскательной чашк негд разгуляться кораблямъ…. Одлей, у меня явилась весьма странная мысль —
— Это не диковинка! замтилъ Одлей, весьма сухо: — другихъ мыслей у тебя никогда не бывало…. Однако, не мшаетъ узнать, нтъ ли чего нибудь новенькаго въ этой?
— Скажи откровенно, сказалъ Гарлей серьёзно: — вришь ли ты въ месмеризмъ?
— Конечно, нтъ.
— Еслибъ было во власти животнаго магнитизера перевесть меня изъ моей кожи въ чью нибудь другую! вотъ въ чемъ заключается моя мысль! Я такъ наскучилъ самимъ собою, такъ тягостенъ сталъ для себя! Я перебралъ, перечиталъ вс мои идеи, знаю каждую изъ нихъ наизусть. Когда какая нибудь обманщица-идея принарядится и скажетъ мн: ‘взгляни на меня: я совершенно новенькая, познакомься со мной’, я тотчасъ кивну ей головой и отвчаю: ‘Не совсмъ-то новенькая: на тебя только надто новое платьице, а сама ты остаешься той же старой бродягой, которая надодала мн въ теченіе двадцати лтъ…. Убирайся прочь!’ Если бы я хоть съ полчаса могъ поносить новенькую шкурку! Если бы я хоть на полчаса сдлался твоимъ высокимъ швейцаромъ или однимъ изъ вашихъ фактическихъ замчательныхъ людей,— о! тогда для моихъ странствованій открылся бы новый свтъ! Не правда ли, что умъ человческій самъ въ себ уже долженъ представлять особенный міръ?… Еслибъ я могъ сдлаться временнымъ обитателемъ даже твоей головы, Одлей, еслибъ я могъ только пробжать по всмъ твоимъ мыслямъ и чувствамъ!… Клянусь жизнью, непремнно пойду поговорить объ этомъ съ французскимъ магнитизеромъ.
— Какой вздоръ! Говори, Гарлей, какъ человкъ здравомыслящій, сказалъ Одлей, которому слишкомъ не понравилась идея, чтобы на его мысли и чувства сдлано было нападеніе, даже его другомъ.
— Какъ челбвкъ здравомыслящій! Желалъ бы я найти образецъ такого человка? Я никогда не видалъ подобныхъ людей, никогда не встрчался съ такими существами. Не врю даже въ ихъ существованіе. Бдный Одлей: какая кислая сдлалась твоя физіономія! Ну хорошо, хорошо: я постараюсь говорить что нибудь дльное, чтобъ сдлать теб одолженіе. И, во первыхъ…. (при этомъ Гарлей приподнялся и оперся на локоть) во первыхъ, скажи мн, справедливы ли слухи, которые долетли до меня, что ты неравнодушенъ къ сестр этого низкаго итальянца?
— Мадамъ ди-Негра? Неправда: я совершенно равнодушенъ къ ней, отвчалъ Одлей, съ холодной улыбкой.— Впрочемъ, она очень хороша собой, очень умна и очень полезна для меня, не считаю за нужное объяснять теб, какъ и почему она полезна: это входитъ въ составъ моихъ обязанностей, какъ политическаго человка. Однако, я думаю, если ты согласишься принять мой совтъ или убдишь къ тому своего друга, я могъ бы, посредствомъ моего вліянія на эту женщину, вынудить весьма значительныя уступки твоему изгнаннику. Она всячески старается узнать, гд онъ живетъ.
— Надюсь, что ты не сказалъ ей.
— Конечно, нтъ: я общалъ теб хранить эту тайну.
— И я увренъ, что ты сохранишь ее: поврь, что въ этомъ желаніи открыть убжище несчастнаго человка скрываются какіе нибудь новые коварные замыслы. Уступки!— вздоръ! Не объ уступкахъ должна итти рчь, но о правахъ!
— Полагаю, что ты предоставишь судить объ этомъ твоему другу.
— Конечно, я напишу ему объ этомъ. А между тмъ берегись этой женщины. За границей я слышалъ о ней очень многое, и между прочимъ то, что она иметъ характеръ своего брата по своему двуличію и….
— И красот, прервалъ Одлей, воспользовавшись, съ ловкостію опытнаго человка, случаемъ перемнить разговоръ.— Мн сказывали, что графъ считается однимъ изъ красивйшихъ людей въ Европ,— гораздо красиве своей сестры, хотя лтами онъ почти вдвое старше ея. Полно, полно, Гарлей! не длай возраженій: за меня теб нечего бояться. Я сдлался недоступнымъ для женскихъ прелестей: это сердце давно уже мертво.
— Напрасно. Ты не долженъ говорить подобнымъ образомъ: предоставь мн это право. Но даже и я не хочу отзываться о своемъ сердц по твоему. Сердце никогда не умираетъ, а твое — въ особенности. Скажи, что ты потерялъ?— жену! Правда, это была превосходная, великодушная женщина. Но, я сомнваюсь, была ли въ твоемъ сердц любовь къ этой женщин? любилъ ли ты когда нибудь?
— Быть можетъ, нтъ, сказалъ Одлей, съ пасмурнымъ видомъ и печальнымъ голосомъ: — соображаясь съ твоими понятіями объ этомъ слов, немногіе могутъ похвастать тмъ, что они испытывали чувство любви. Замть, однако, что есть другія страсти, кром любви, которыя убиваютъ наше сердце и обращаютъ насъ въ механическія орудія, въ какую-то машину.
Въ то время, какъ Эджертонъ говорилъ эти слова, Гарлей отвернулся въ сторону: его грудь сильно волновалась Наступило молчаніе. Одлей первый долженъ былъ нарушить его.
— Заговоривъ о покойной жен моей, мн очень жаль, что ты ни слова не сказалъ въ похвалу того, что сдлалъ я для ея молодого родственника Рандаля Лесли.
— Неужли ты считаешь свой поступокъ за истинное благодяніе? спросилъ Гарлей, съ трудомъ оправляясь отъ сильнаго душевнаго волненія.— Приказать Лесли промнять свое положеніе на протекцію оффиціальнаго человка!
— Я вовсе не приказывалъ ему: я предоставилъ ему на выборъ. И поврь, что въ его лта, съ его умомъ я сдлалъ бы то же самое.
— Не думаю: я имю гораздо лучшія о теб понятія. Согласишься ли ты чистосердечно отвтить мн на одинъ вопросъ, и тогда я сдлаю теб другой? Намренъ ли ты сдлать этого молодого человка своимъ наслдникомъ?
— Наслдникомъ! повторилъ Одлей, съ легкимъ замшательствомъ: — никогда! Я самъ еще молодъ. Я могу прожить столько же, сколько и онъ… Впрочемъ, много еще времени впереди, чтобы подумать объ этомъ.
— Второй вопросъ мой слдующій. Говорилъ ли ты этому юнош ршительно, что онъ долженъ разсчитывать на твое вліяніе, а не на богатство?
— Кажется, что говорилъ, впрочемъ я повторю это опредлительне.
— Въ такомъ случа я остаюсь доволенъ твоимъ, но не его поступкомъ. Онъ иметъ слишкомъ острый, проницательный умъ, чтобы не знать, что значитъ пріобрсть независимость, и поврь, что онъ уже сдлалъ свои исчисленія и готовъ прикинуть тебя ко всякому итогу, который можетъ послужить ему въ пользу. Ты судилъ о людяхъ по опыту, а я — по инстинктивному чувству. Природа точно такъ же предостерегаетъ насъ, какъ и безсловесныхъ животныхъ, только мы, двуногіе, бываемъ слишкомъ высокомрны, слишкомъ самонадянны, чтобъ обращать вниманіе на ея предостереженія. Мой инстинктъ, какъ воина и джентльмена, отталкиваетъ меня отъ этого утарлаго молодого человка. Въ немъ душа іезуитская. Я вижу это въ его взор, слышу въ его походк. Въ немъ нтъ того, что итальянцы называютъ volto sciolto, а у него — i pensieri stretti… Тс! я слышу, что это онъ идетъ черезъ залу. Я узналъ бы его походку изъ тысячи. Вотъ это его прикосновеніе къ замочной ручк.
Рандаль Лесли вошелъ. Гарлей, который, несмотря на неуваженіе ко всякаго рода формальностямъ, несмотря на нерасположеніе къ Рандалю, былъ слишкомъ благовоспитанъ, чтобъ не казаться вжливымъ передъ младшими себя по лтамъ и низшими по званію, всталъ и поклонился. Но его свтлые, проницательные взоры потеряли всю свою мягкость при встрч со взорами Рандаля, въ которыхъ горлъ какой-то тусклый, скрытный огонь. Гарлей не занялъ прежняго своего мста: онъ отошелъ къ камину и прислонился.
— Я исполнилъ ваше порученіе, мистеръ Эджертонъ: я прежде всего побывалъ на Мэйда-Гилл и видлся съ мистеромъ Борлеемъ. Я отдалъ ему вексель, но онъ сказалъ, что этого слишкомъ много для него, и что онъ возвратитъ половину вашему банкиру. Статью онъ непремнно напишетъ по вашему плану. Посл того я….
— Довольно, Рандаль! намъ не должно утомлять лорда л’Эстренджа такими мелочными подробностями жизни, которая ему не нравится,— жизни политической.
— Напротивъ, такія подробности мн очень нравятся: он примиряютъ меня съ моей собственной жизнью. Пожалуста, продолжайте, мистеръ Лесли.
Но Рандаль на столько имлъ такта, что не заставилъ мистера Эджертона вторично бросить на себя предостерегающій взглядъ. Онъ не продолжалъ, но, вмсто того, весьма мягкимъ голосомъ сказалъ:
— Вы думаете, лордъ л’Эстренджъ, что созерцаніе образа жизни, которую ведутъ другіе, можетъ примирить человка съ своей собственной жизнью, если только онъ подумалъ прежде, что его жизнь нуждается въ примирительныхъ средствахъ?
Гарлей оказался довольнымъ, потому что этотъ вопросъ отзывался ироніей, и если что всего боле ненавидлъ онъ въ мір, такъ это лесть.
— Вспомните вашего Лукреція, мистеръ Лесли: Suave mare etc,— ‘пріятно смотрть съ высокой скалы на моряковъ, качающихся на волнахъ океана’. Правда, мн кажется, этотъ видъ примиряетъ зрителя со скалой, хотя, до этого, брызги и пна были для него несносны и пронзительный визгъ чаекъ оглушалъ его… Однако, я долженъ оставить тебя, Одлей. Странно, что до сихъ поръ я ничего не слышу о моемъ воин. Не забудь, Одлей, ты далъ мн общаніе, и при первомъ моемъ требованіи долженъ исполнить его… До свиданія, мистеръ Лесли! Надюсь, что статья мистера Борлея будетъ вполн соотвтствовать векселю….
Лордъ л’Эстренджъ слъ на лошадь, все еще стоявшую у подъзда, и отправился въ паркъ. Къ величайшей досад его, онъ не могъ уже боле носить инкогнито: его вс узнавали. Поклоны и привтствія осаждали его со всхъ сторонъ.
— Значитъ меня вс знаютъ здсь, сказалъ онъ про себя:— значитъ даже и эта ужасная дюшесса Кнэрсборо…. Я долженъ снова бжать изъ отечества.
Пустивъ свою лошадь легкимъ галопомъ, онъ вскор выхалъ изъ парка. Въ то время, какъ онъ слзалъ съ лошади, подл отдаленнаго дома своего отца, вы бы съ трудомъ могли узнать въ немъ причудливаго, мечтательнаго, но въ тоже время умнаго и проницательнаго юмориста, который находилъ особенное удовольствіе приводить въ замшательство матеріальнаго Одлея: выразительное лицо его сдлалось необыкновенно серьёзно. Но едва только очутился онъ въ присутствіи своихъ родителей, и лицо его приняло свтлое, радостное выраженіе. Какъ солнечный свтъ озаряло оно всю гостиную.

ГЛАВА L.

— Мистеръ Лесли, сказалъ Эджертонъ, когда Гарлей оставилъ библіотеку: — вы поступили несообразно съ вашимъ благоразуміемъ, коснувшись политическаго дла въ присутствіи третьяго лица.
— Я уже самъ понялъ это, сэръ, и въ извиненіе приношу вамъ то, что я всегда считалъ лорда л’Эстренджа за вашего самаго искренняго друга.
— Государственный человкъ, мистеръ Лесли, весьма дурно служилъ бы своему отечеству, еслибъ былъ слишкомъ откровененъ съ своими искренними друзьями, особливо, если эти друзья не принадлежатъ къ его партіи.
— Въ такомъ случа, сэръ, простите моему невднію. Лордъ Лэнсмеръ, какъ всмъ извстно, одинъ изъ главныхъ защитниковъ вашей партіи, и потому я вообразилъ, что сынъ его долженъ раздлять его мнніе и пользоваться вашей довренностью.
Брови Эджертона слегка нахмурились и придали лицу его, всегда холодному и спокойному, суровое выраженіе. Какъ бы то ни было, онъ отвчалъ на слова Лесли довольно мягкимъ и и даже ласковымъ тономъ:
— При вступленіи въ политическую жизнь, мистеръ Лесли, для молодого человка съ вашими талантами ничто такъ не рекомендуется, какъ быть боле осторожнымъ во всемъ, безъ исключенія, и мене надяться на свои умозаключенія: они всегда бываютъ ошибочны. И я увренъ, что это главная причина, по которой талантливые молодые люди такъ часто обманываютъ ожиданія своихъ друзей… и остаются такъ долго безъ должности.
На лиц Рандаля отразилась надменность и быстро исчезла. Онъ молча поклонился.
Эджертонъ снова началъ, какъ будто въ поясненіе своихъ словъ и даже въ извиненіе:
— Взгляните на самого лорда л’Эстренджа. Какой молодой человкъ могъ бы открыть себ боле блестящую карьеру, при такихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ? Званіе, богатство, возвышенная душа, храбрость, непоколебимое присутствіе духа, ученость, обширность которой не уступитъ вашей,— и что же? посмотрите, какую жизнь онъ проводитъ! А почему? потому, что онъ слишкомъ былъ увренъ въ своемъ ум. Не было никакой возможности надть на него упряжь, да и никогда не будетъ. Государственная колесница, мистеръ Лесли, требуетъ, чтобы вс лошади везли ее дружно,
— Со всею покорностію, сэръ, отвчалъ Рандаль: — я осмливаюсь думать, что есть совершенно другія причины, почему лордъ л’Эстренджъ, при всхъ своихъ талантахъ, которыхъ вы, безъ всякаго сомннія, должны быть проницательный судья, никогда бы не былъ способенъ къ государственной служб.
— Это почему? быстро спросилъ Эджертонъ.
— Во первыхъ, потому, отвчалъ Лесли, съ лукавымъ видомъ: — что частная жизнь представляетъ ему множество выгодъ. Во вторыхъ, лордъ л’Эстренджъ, кажется мн такимъ человкомъ, въ организаціи котораго чувствительность занимаетъ слишкомъ большую долю для того, чтобы вести жизнь практическаго человка.
— У васъ, мистеръ Лесли, очень проницательный взглядъ, сказалъ Одлей, съ нкоторымъ восхищеніемъ: — слишкомъ острый для молодого человка, какъ вы.— Бдный Гарлей!
Мистеръ Эджертонъ произнесъ послднія два слова про себя.
— Знаете ли что, молодой мой другъ, снова началъ онъ, не позволивъ Рандалю сдлать возраженіе: — я давно собираюсь поговорить съ вами о дл, которое исключительно касается только насъ двоихъ. Будемъ откровенны другъ съ другомъ. Я поставилъ вамъ на видъ вс выгоды и невыгоды выбора, предоставленнаго вамъ. Получить степень съ такими почестями, какія, безъ всякаго сомннія, вы бы заслужили, сдлаться членомъ университета и, при тхъ аттестатахъ, которые такъ много говорятъ въ пользу вашихъ талантовъ, занять каедру — это была для васъ одна дорога. Вступить немедленно въ государственную службу, руководствоваться моею опытностію, пользоваться моимъ вліяніемъ, не упускать изъ виду паденія или возвышенія партіи и также извлекать изъ этого существенную пользу — это была другая дорога. Вы избрали послднюю. Но, сдлавъ этотъ шагъ, вы, вроятно, имли въ виду еще что нибудь, и, объясняя мн причины, по которымъ избираете эту дорогу, вы умолчали объ этомъ.
— Что же это такое, сэръ?
— Вы, можетъ статься, разсчитывали на мое богатство, въ случа, если избранная вами дорога не принесетъ ожидаемыхъ выгодъ. Скажите мн, правда ли это, и скажите откровенно, безъ всякаго стыда. Имть это предположеніе весьма естественно для молодого человка, происходящаго отъ старшей отрасли дома, наслдницей которой была моя жена.
— Сэръ! вы оскорбляете меня, сказалъ Рандаль, отвернувшись въ сторону.
Холодный взглядъ мистера Эджертона слдилъ за движеніемъ Рандаля. Лицо молодого человка скрывалось отъ этого взгляда, онъ остановился на фигур, которая такъ же часто измняла себ, какъ и самое лицо. При этомъ случа Рандаль усплъ обмануть проницательность Эджертона: душевное волненіе молодого человка можно было приписать или благородной душ, или же чему нибудь другому. Эджертонъ, какъ будто не обращая на это вниманія, продолжалъ протяжнымъ голосомъ:
— Разъ и навсегда долженъ сказать вамъ,— сказать ясно и опредлительно, чтобъ вы не разсчитывали на это, разсчитывайте на все другое, что могу я сдлать для васъ, и простите меня, если я иногда довольно грубо подаю вамъ совтъ и строго сужу ваши поступки: припишите это моему искреннему участію въ вашей карьер. Кром того, прежде чмъ ршимость ваша сдлается непреложною, я бы желалъ, чтобъ вы узнали на практик все, что есть непріятнаго и труднаго въ первыхъ шагахъ того, кто, безъ всякаго состоянія и обширныхъ связей, пожелаетъ возвыситься въ общественной жизни. Я не хочу, и даже не могу считать вашъ выборъ ршительнымъ, по крайней мр до конца слдующаго года: до тхъ поръ имя ваше все еще будетъ оставаться въ университетскихъ спискахъ. Если, по прошествіи этого срока, вы пожелаете возвратиться въ Оксфордъ и продолжать медленную, но самую врную дорогу къ отличію, я нисколько не буду препятствовать вашему желанію. Теперь дайте мн вашу руку, мистеръ Лесли, въ знакъ того, что вы прощаете мое прямодушіе, мн пора одваться.
Рандаль, съ лицомъ, все еще обращеннымъ въ сторону, протянулъ руку. Мистеръ Эджертонъ, подержавъ нсколько секундъ, опустилъ ее и вышелъ изъ комнаты. Рандаль повернулъ лицо вмст съ тмъ, какъ затворилась дверь. На этомъ мрачномъ лиц столько отражалось злобнаго чувства и столько скрытности, что предположенія Гарлея оправдывались вполн. Губы его шевелились, но безъ всякихъ звуковъ, потомъ, какъ будто пораженный внезапной мыслью, онъ пошелъ за Эджертономъ въ залу.
— Сэръ, сказалъ онъ: — я забылъ вамъ сказать, что, на возвратномъ пути изъ Мэйда-Гиллъ, я принужденъ былъ укрыться отъ дождя подъ какимъ-то навсомъ и тамъ встртился съ вашимъ племянникомъ Франкомъ Гэзельденомъ.
— Право! сказалъ Эджертонъ, весьма равнодушно.— Прекрасный молодой человкъ! служитъ въ гвардіи. Очень жаль, что братъ мой иметъ такія устарлыя понятія о политик: ему бы непремнно должно было опредлить своего сына въ Парламентъ, подъ мое руководство: я могъ бы выдвинуть его. Прекрасно…. что же говорилъ вамъ Франкъ?
— Онъ убдительно просилъ меня къ себ. Я помню, что вы нкогда предостерегали меня отъ слишкомъ короткаго знакомства съ людьми, которымъ не предстоитъ самимъ прокладывать дорогу къ счастію.
— Потому, что эти люди боле или мене бываютъ лнивы, а лность — заразительна. Дйствительно, я бы и теперь не совтовалъ вамъ сближаться съ молодымъ гвардейцемъ.
— Значитъ, самъ не угодно сэръ, чтобы я побывалъ у него? Мы были хорошими друзьями въ Итон, и если я ршительно стану уклоняться отъ подобныхъ предложеній, не подумаетъ ли онъ, что вы….
— Я! прервалъ Эджертонъ: — ахъ да, весьма справедливо: мой братъ можетъ подумать, что я чуждаюсь его: это довольно глупо. Позжайте къ молодому человку и просите его сюда. Все же я не совтую вамъ сближаться съ нимъ.
И мистеръ Эджертонъ вошелъ въ свою уборную.
— Сэръ, сказалъ камердинеръ: — мистеръ Леви желаетъ васъ видть: говоритъ, что явился сюда по вашему назначенію, а мистеръ Гриндерсъ только что пріхалъ изъ деревни.
— Впусти сюда сначала Гриндерса, сказалъ Эджертонъ, опускаясь на стулъ.— Ты можешь остаться въ пріемной: я однусь безъ тебя. Мистеру Леви скажи, что я увижусь съ нимъ черезъ пять минутъ.
Мистеръ Гриндерсъ былъ управляющій Одлея Эджертона.
Мистеръ Леви былъ человкъ прекрасной наружности, въ петличк его фрака всегда торчала камелія, здилъ онъ въ своемъ кабріолет, имлъ прекрасную лошадь, которая стоила не мене 200 фунтовъ, онъ извстенъ былъ всмъ молодымъ фэшіонебельнымъ людямъ и считался родителями этихъ молодыхъ людей за самаго опаснаго товарища для своихъ возлюбленныхъ сынковъ.

ГЛАВА LI.

Въ то время, какъ гости собирались въ гостиныхъ, мистеръ Эджертонъ рекомендовалъ Рандаля Лесли своимъ избраннымъ друзьямъ тономъ, представлявшимъ разительный контрастъ съ холоднымъ и увщательнымъ тономъ, который былъ обнаруженъ во время откровенной бесды дяди и племянника въ библіотек. Рекомендація совершалась съ той искренностію и тмъ снисходительнымъ уваженіемъ, которыми люди, занимающіе высокое положеніе въ обществ, стараются обратить вниманіе на людей, желающихъ занять современемъ такое же положеніе.
— Неоцненный лордъ, позвольте представить вамъ родственника моей покойной жены (шопотомъ), прямого наслдника старшей отрасли ея фамиліи. Стонморъ, вотъ мистеръ Лесли, о которомъ я уже говорилъ съ вами. Вы, который были такъ замчательны въ Оксфордскомъ университет, вроятно, не мене полюбите моего родственника, за то, что онъ получалъ тамъ вс призы. Графъ, позвольте представить вамъ мистера Лесли. Графиня сердита на меня за то, что я не являюсь на ея балы: надюсь, что мы помиримся съ ней, если я представлю вмсто себя боле молодого и ловкаго кавалера. Ахъ, мистеръ Говардъ! вотъ вамъ молодой джентльменъ только что изъ университета: онъ сообщитъ вамъ о новой партіи, которая образовалась тамъ. Онъ не усплъ еще научиться убивать время около бильярдовъ и лошадей.
Лесли былъ принятъ съ очаровательной любезностью.
Посл обда разговоръ перешелъ на политику. Рандаль слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ, не вмшиваясь въ этотъ разговоръ до тхъ поръ, пока самъ Эджертонъ не вовлекъ его, и вовлекъ на столько, на сколько считалъ нужнымъ, на сколько требовалось, чтобъ обнаружить его умъ и въ то же время не подвергать себя обвиненію въ нарушеніи законовъ приличія. Эджертонъ умлъ выставлять на видъ молодыхъ людей,— наука въ нкоторомъ отношеніи весьма трудная. Знаніе этой науки составляло одну изъ главныхъ причинъ, почему Эджертонъ былъ до такой степени популяренъ между возвышающимися членами его партіи.
Общество простилось съ Эджертономъ довольно рано.
— Теперь самая лучшая пора отправляться въ собраніе, сказалъ Эджертонъ, взглянувъ на часы: — я имю билетъ и для васъ, подемте вмст.
Рандаль отправился съ своимъ покровителемъ въ одной карет. По дорог Эджертонъ прочиталъ ему слдующее наставленіе:
— Я намренъ рекомендовать васъ главнымъ членамъ собранія, и слдовательно замчательнйшимъ людямъ высшаго лондонскаго общества. Старайтесь узнать и изучить ихъ. Я не совтую вамъ длать попытки казаться боле того, чмъ вы должны быть, то есть длать попытки сдлаться человкомъ фэшіонебельнымъ. Этотъ способъ выказать себя сопряженъ съ большими издержками, нкоторымъ людямъ онъ приноситъ выгоды, другимъ — раззореніе. Во всякомъ случа, карты въ вашихъ рукахъ. Хотите танцовать — танцуйте, или нтъ, это какъ вамъ будетъ угодно,— но не совтую заводить интриги. Замтьте, что вмст съ этимъ поступкомъ начнутся справки насчетъ вашего состоянія,— справки, которыя окажутся для васъ не совсмъ благопріятными, а этого не должно быть. Вотъ мы и пріхали.
Черезъ дв минуты они находились въ обширной зал. Глаза Рандаля ослплены были освщеніемъ, блескомъ драгоцнныхъ камней и красоты. Одлей представилъ его въ быстрой послдовательности дамамъ и потомъ скрылся въ толп. Рандаль не потерялся: онъ не былъ застнчивъ, а если и имлъ этотъ недостатокъ, то умлъ хорошо скрывать его. Онъ отвчалъ на бглые вопросы съ нкоторымъ одушевленіемъ, которое поддерживало разговоръ поставляло пріятное впечатлніе. Лэди, съ которой онъ усплъ сблизиться въ самое короткое время, и у которой не было дочерей, была прекрасная и умная свтская женщина, лэди Фредерика Коньеръ.
— Значитъ, мистеръ Лесли, это вашъ первый балъ въ собраніи?
— Первый.
— И у васъ нтъ дамы для танцевъ? Не хотите ли я помогу вамъ отъискать. Напримръ, что вы думаете объ этой миленькой двиц въ розовомъ плать?
— Я вижу ее, но ничего не могу думать о ней.
— Знаете что: вы похожи на дипломата при новомъ Двор, гд первый подвигъ вашъ состоитъ въ томъ, чтобы узнать лицъ, которыя васъ окружаютъ.
— Признаюсь, что, начиная изучать исторію моей жизни, я долженъ умть сначала пріучиться узнавать портреты, которыми украшено описаніе событій.
— Дайте мн руку, и мы пойдемъ въ другую комнату. Мы увидимъ, какъ вс знаменитости будутъ входить туда по одиначк. Замчайте ихъ, но, пожалуете, такъ, чтобъ самому не быть замченнымъ. Вотъ малйшая услуга, которую я могу оказать для друга мистера Эджертона.
— Поэтому мистеръ Эджертонъ, сказалъ Рандаль, въ то время, какъ они проходили пространство вн круга, назначеннаго для танцевъ: — поэтому мистеръ Эджертонъ иметъ особенное счастіе пользоваться уваженіемъ даже для своихъ друзей, какъ бы они ни были безъизвстны?
— Если говорить правду, то мн кажется, что тотъ, кого мистеръ Эджертонъ называетъ своимъ другомъ, не можетъ долго оставаться въ безъизвстности. У мистера Эджертона поставлено за непремнное правило: никогда не забывать друга или оказанной ему услуги.
— Въ самомъ дл! сказалъ Рандаль съ изумленіемъ.
— И потому, продолжала лэди Фредерика: — въ то время, какъ мистеръ Эджертонъ проходитъ трудную дорогу жизни, друзья собираются вокругъ него. Но черезъ это онъ еще боле возвысится. Признательность, мистеръ Лесли, есть самая лучшая политика.
— Гм! произнесъ мистеръ Лесли.
Въ это время они вошли въ комнату, гд чай и хлбъ съ масломъ составляли весьма нероскошное угощеніе для гостей, которыхъ можно было назвать избраннйшимъ обществомъ въ Лондон. Не обращая на себя вниманія, они пріютились въ глубокой ниш окна, и лэди Фредерика исполняла обязанность чичероне весьма непринужденно и съ остроуміемъ, присовокупляя къ каждому замчанію о различныхъ особахъ, панорамически проходившихъ мимо, или біографическій очеркъ, или анекдотъ, иногда отъ добраго сердца, чаще всего сатирически и вообще весьма натурально и остроумно.
Между прочими къ чайному столу подошелъ Франкъ Гэзельденъ. Съ нимъ была дама надменной наружности, съ рзкими, по въ то же время пріятными чертами лица.
— Наконецъ передъ вами молодой гвардеецъ, сказала лэди Фредерика: — онъ очень недуренъ собой и не совсмъ еще испорченной нравственности. Жаль только, что онъ попалъ въ очень опасное общество.
— Мн кажется, молодая лэди, которую онъ провожаетъ, не довольно хороша собой, чтобы можно было считать ее опасною.
— Ахъ, съ этой стороны, онъ совершенно безопасенъ, сказала лэди Фредерика со смхомъ: — по крайней мр въ настоящее время. Лэди Мери, дочь графа Кнэрсборо, всего второй годъ какъ вызжаетъ въ общество. Въ первый годъ она ни на кого и смотрть не хотла, кром однихъ герцоговъ, во второй — кром бароновъ. Пройдетъ, быть можетъ, слишкомъ четыре года, прежде чмъ она удостоитъ своимъ вниманіемъ члена Нижней Палаты. Мистеру Гэзельдену грозитъ опасность совершенно съ другой стороны. Большую часть своего времени онъ проводитъ съ людьми, которые не совсмъ еще, какъ говорится, mauvais ton, но и не принадлежатъ къ разряду изящныхъ молодыхъ людей. Впрочемъ, онъ очень молодъ: онъ можетъ еще отдлаться отъ подобнаго общества,— но, само собою разумется, не иначе, какъ оставивъ за собою половину своего состоянія. Посмотрите, онъ киваетъ вамъ. Вы знакомы съ нимъ?
— Даже очень коротко, онъ племянникъ мистера Эджертона.
— Неужели! Я не знала этого. Имя Гэзельденъ совершенно новое въ Лондон. Я слышала, что отецъ его очень простой провинціальный джентльменъ, иметъ хорошее состояніе, но никто не говорилъ мн, что онъ родственникъ мистеру Эджертону.
— Онъ двоюродный братъ.
— Значитъ мистеръ Эджертонъ охотно выплатитъ долги молодого джентльмена? не такъ ли? тмъ боле, что у него нтъ сыновей.
— Мистеръ Эджертонъ пріобрлъ себ большое состояніе отъ жены, изъ моей фамиліи,— изъ фамиліи Лесли, а не Гэзельденъ.
Лэди Фредерика быстро обернулась, взглянула на лицо Рандаля съ вниманіемъ большимъ противъ того, сколько она намревалась удостоить его, и начала говорить о фамиліи Лесли. Отвты Рандаля по этому предмету были весьма неудовлетворительны.
Спустя часъ посл этого разговора, Рандаль все еще находился въ чайной комнат, но лэди Фредерика уже давно оставила его. Онъ бесдовалъ съ старинными своими итонскими товарищами, которые узнали его, какъ вдругъ въ ту же самую комнату вошла лэди весьма замчательной наружности, и при ея появленіи по всей комнат распространился ропотъ одобренія.
Нельзя было положить ей боле двадцати-четырехъ лтъ. На ней надто было черное бархатное платье, которое представляло удивительный контрастъ съ алебастровой близной ея плечь и прозрачной блдностью ея лица, особливо при блеск брильянтовъ, которыми она украшена была въ изобиліи. Волосы ея были черны какъ смоль и очень просто причесаны. Ея глаза — также черные и блестящіе, черты лица правильныя и рзкія, впрочемъ, въ то время, какъ взоры ея оставались неподвижны, въ нихъ не выражалось того преобладающаго чувства любви, той тишины и нги, которыя мы часто усматриваемъ во взорахъ хорошенькой женщины. Но когда она говорила и улыбалась, въ лиц ея столько обнаруживалось одушевленія, столько чувства, въ ея улыбк столько чарующей прелести, что непріятное впечатлніе, которое до этого вредило эффекту ея красоты, какъ-то странно и внезапно исчезало.
— Скажите, кто эта хорошенькая женщина? спросилъ Рандаль.
— Итальянка, какая-то маркиза, отвчалъ одинъ изъ его товарищей.
— Маркиза ди-Негра, подсказалъ другой изъ нихъ, бывавшій за границей: — она вдова, мужъ ея былъ изъ знаменитой генуэзской фамиліи, происходилъ отъ младшей отрасли ея.
Въ это время прекрасную итальянку окружила толпа обожателей. Нсколько дамъ лучшихъ аристократическихъ фамилій обмнялись съ ней нсколькими словами, но при этомъ случа не обнаружили той любезности, которую дамы высшаго круга обыкновенно оказываютъ такимъ знатнымъ чужеземкамъ, какъ мадамъ ди-Негра. Дамы безъ особенныхъ притязаній на почетнйшее мсто въ обществ обгали ее, какъ будто пугались ея, впрочемъ, легко можетъ статься, эта боязливость была слдствіемъ ревности. Въ то время, какъ Рандаль смотрлъ на прелестную маркизу съ такимъ восхищеніемъ, какого не пробуждала въ немъ до этой минуты ни одна изъ ея соотечественницъ, позади его раздался мужской голосъ:
— Неужели маркиза ди-Негра ршилась поселиться въ нашемъ отечеств и выйти замужъ за англичанина?
— Почему же и нтъ? если только найдется человкъ, у котораго бы достало на столько твердости духа, чтобъ сдлать ей предложеніе, возразилъ женскій голосъ.
— Она, кажется, иметъ сильное желаніе поймать въ свои сти Эджертона, а у этого человка достанетъ твердости духа на что угодно….
— Мистеръ Эджертонъ, отвчалъ женскій голосъ, со смхомъ: — знаетъ свтъ слишкомъ хорошо и умлъ удержаться отъ множества искушеній, чтобъ….
— Тс! онъ самъ идетъ сюда.
Эджертонъ вошелъ въ комнату, по обыкновенію, твердымъ шагомъ и съ сохраненіемъ своей величественной осанки. Рандаль усплъ подмтить быстрый взглядъ, которымъ Эджертонъ обмнялся съ маркизой, хотя онъ и прошелъ мимо ея молча, сдлавъ одинъ только поклонъ.
Несмотря на то, Рандаль продолжалъ свои наблюденія, и десять минутъ спустя Эджертонъ и маркиза сидли уже въ сторон отъ общества, въ томъ самомъ удобномъ уголк, который Рандаль и лэди Фредерика занимали за часъ передъ этимъ.
— Неужели это и есть причина, по которой мистеръ Эджертонъ, къ оскорбленію моего достоинства, предупреждалъ меня не разсчитывать на его богатства? говорилъ про себя Рандаль.— Неужели онъ намренъ снова жениться?
Неосновательное, несправедливое подозрніе! потому что въ тотъ самый моментъ съ неподвижныхъ губъ Одлея Эджертона слетли слдующія слова:
— Пожалуста, прекрасная маркиза, не думайте, чтобы, въ моемъ непритворномъ восхищеніи вами скрывалось другое, боле возвышенное, священное чувство. Вашъ разговоръ чаруетъ меня, ваша красота приводитъ меня въ восторгъ, ваше присутствіе служитъ для меня отраднымъ отдыхомъ въ моей жизни, убиваемой трудами, но съ сердцемъ моимъ, съ чувствомъ любви я уже давно все кончилъ, и, поврьте, что больше уже я не женюсь.
— Знаете что: вы какъ будто нарочно заставляете меня употреблять вс усилія, чтобъ одержать надъ вами побду, но только для того, чтобъ потомъ отвергнуть васъ, сказала итальянка, и въ свтлыхъ глазахъ ея сверкнула молнія.
— Извольте, я не боюсь даже и васъ вызвать на бой, отвчалъ Одлей, съ своей холодной, чорствой улыбкой.— Впрочемъ, возвратимтесь лучше къ главному предмету нашей бесды. Вы, я увренъ, боле всхъ другихъ имете вліяніе на этого пронырливаго, хитраго посланника: на васъ однхъ надюсь я, что вы разузнаете для меня тайну, о которой мы говорили. Ахъ, маркиза, останемтесь по прежнему друзьями. Вы видите, что я усплъ разсять вс несправедливыя предубжденія противъ васъ, вы приняты и торжествуете повсюду: это, по моему мннію, справедливая дань вашему происхожденію и вашей красот. Положитесь на меня во всемъ, точно такъ, какъ полагаюсь я на васъ. Однако, оставаясь здсь дольше, я легко могу пробудить зависть въ весьма многихъ, и кром того во мн на столько есть гордости, чтобъ дозволить себ подумать, что вы будете оскорблены, если ясдлаюсь виновникомъ непріятныхъ для васъ толковъ. Какъ преданный другъ, я готовъ служить вамъ,— какъ предполагаемый обожатель, я ничего не сдлаю для васъ.
Сказавъ это, Одлей всталъ и, оставаясь еще подл стула, съ безпечнымъ видомъ прибавилъ:
— Кстати: деньги, которыя вы занимаете у меня, оказавъ мн этимъ особенную чест, будутъ завтра же переданы вашему банкиру.
— Тысяча благодарностей, мой братъ не замедлитъ заплатить вамъ эту сумму.
Одлей поклонился.
— Надюсь, что братъ вашъ разсчитается со мной не прежде, какъ при личномъ свиданіи. Скажите, когда онъ прибудетъ сюда?
— Онъ опять отложилъ свою поздку въ Лондонъ: его присутствіе такъ необходимо въ Вн. Кстати, мистеръ Эджертонъ: заговоривъ о немъ, позвольте мн спросить, неужели лордъ л’Эстренджъ все еще по прежнему жестокъ къ моему бдному брату?
— Онъ все тотъ же.
— Какъ это стыдно! вскричала итальянка, съ замтной досадой: — я не понимаю, что такое сдлалъ братъ мой лорду л’Эстренджу, если интрига противъ графа ведется даже и при вашемъ Двор.
— Интрига! Мн кажется, вы весьма несправедливо судите о лорд л’Эстрендж: онъ ничего больше не сдлалъ, какъ только обнаружилъ то, что, по его мннію, была несомннная истина, и обнаружилъ единственно въ защиту несчастнаго изгнанника.
— Не можете ли вы сообщить мн, гд находится этотъ изгнанникъ, или, по крайней мр, жива ли его дочь?
— Прекрасная маркиза, я назвалъ васъ другомъ, поэтому не ршусь помогать лорду л’Эстренджу, нанести оскорбленіе вамъ или вашимъ родственникамъ. Кром того я называю также и лорда л’Эстренджа своимъ другомъ, и потому не смю нарушить довріе, которое….
Одлей вдругъ остановился и прикусилъ себ губы.
— Вы понимаете меня, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія, съ улыбкой пріятне обыкновенной, и удалился.
Брови прекрасной итальянки хмурились въ то время, какъ она взорами провожала удалявшагося Одлея. Спустя нсколько секундъ она встала, и взоры ея встртились съ взорами Рандаля. Они осмотрли другъ друга, каждый изъ нихъ почувствовалъ какое-то странное влеченіе другъ къ другу — влеченіе не сердца, но ума. — У этого молодого человка взглядъ итальянца, сказала маркиза про себя.
И, проходя мимо Рандаля въ танцовальную залу, она еще разъ взглянула на него и улыбнулась.

ГЛАВА LII.

Леонардъ и Гэленъ помстились въ двухъ маленькихъ комнатахъ, въ какомъ-то глухомъ переулк. Сосдняя часть города имла весьма угрюмый видъ, помщеніе было тсное, но зато съ лица хозяйки дома никогда не сходила улыбка. Быть можетъ, это видимое радушіе и послужило поводомъ къ тому, что Гэленъ выбрала квартирку въ такомъ скучномъ мст: улыбку не всегда можно встртить на лиц хозяйки дома, къ которой являются бдные постояльцы. Изъ оконъ ихъ комнатъ виднлся зеленый вязъ, величественно возвышавшійся цо средин сосдняго двора. Это дерево давало другую улыбку скучному мстопребыванію молодыхъ людей. Они видли, какъ птицы прилетали, прятались въ густой зелени вяза и вылетали оттуда, до нихъ долеталъ пріятный шелестъ листьевъ, когда поднимался легкій втерокъ.
Въ тотъ же вечеръ Леонардъ отправился на прежнюю квартиру капитана Дигби, но не могъ получить, тамъ никакого извстія касательно родственниковъ или покровителей рсиротвшей Гэленъ. Народъ былъ тамъ все грубый и суровый. Леонардъ узналъ одно только, что капитанъ остался долженъ въ дом около двухъ фунтовъ стерлинговъ — показаніе, по видимому, весьма неосновательное, тмъ боле, что Гэленъ сильно опровергала его. На другое утро Леонардъ отправился отъискивать доктора Моргана. Онъ разсудилъ за самое лучшее узнать о мст жительства доктора въ ближайшей аптек, аптекарь весьма учтиво заглянулъ въ адресную книжку и предложилъ Леонарду отправиться въ Булстродъ-Стритъ, на Манчестерскомъ Сквэр. Леонардъ направилъ свой путь въ указанную улицу, удивляясь по дорог неопрятности Лондона: Скрюстоунътказался ему во всхъ отношеніяхъ превосходне столицы Британіи.
Оборванный лакей отперъ дверь, и Леонардъ замтилъ, что весь коридоръ загромозженъ былъ чемоданами, сундуками и другими дорожными принадлежностями. Лакей провелъ его въ небольшую комнату, посредин которой стоялъ круглый столъ, и на немъ въ безпорядк лежало множество книгъ, трактующихъ о гомеопатіи, и нсколько нумеровъ воскресной газеты. Гравированный портретъ Ганнемана занималъ почетное мсто надъ каминомъ. Спустя нсколько минутъ, дверь изъ сосдней комнаты отворилась, показался докторъ Морганъ и ласковымъ тономъ сказалъ:
— Пожалуйте сюда.
Докторъ слъ за письменный столъ, бросилъ быстрый взглядъ сначала на Леонарда, а потомъ на огромный, лежавшій передъ нимъ хронометръ.
— Мое время разсчитано, сэръ: я ду за границу, и паціенты осаждаютъ меня. Но теперь ужь поздно. Лондонъ не разъ пожалетъ о мн — раскается въ своей апатіи. Пускай его — таковскій!
Докторъ сдлалъ торжественную паузу и, не замчая крайняго недоумнія на лиц Леонарда, съ угрюмымъ видомъ повторилъ:
— Да, ршено: я ду за границу, сэръ…. впрочемъ, постараюсь сдлать описаніе вашей болзни и передать моему преемнику. Гм! волосы каштановые, глаза — позвольте посмотрть, какого цвта ваши глаза? взгляните сюда — голубые, темноголубые. Гм! Молодой человкъ нервнаго сложенія. Какіе же симптомы вашей болзни?
— Сэръ, началъ Леонардъ: — маленькая двочка….
— Маленькая двочка? повторилъ докторъ Морганъ съ замтной досадой: — Сдлайте милость, мн не нужно исторіи вашихъ страданій, скажите мн только, какіе симптомы вашей болзни?
— Извините меня, докторъ, сказалъ Леонардъ: — мн кажется, вы не такъ понимаете меня.— Благодаря Бога, я ничмъ не страдаю. Маленькая двочка….
— Тьфу ты пропасть! опять двочка! А! понимаю теперь, понимаю! Значитъ эта двочка нездорова. Что же, вы хотите, чтобы я пошелъ къ ней? Да, я и долженъ итги: она сама должна описать мн симптомы своей болзни: я не могу судить о состояніи здоровья больной по вашимъ словамъ. Пожалуй вы мн наговорите такую чепуху, что и Боже упаси: скажете, что у нея чахотка, или завалы, или какой нибудь другой недугъ, которыхъ никогда не существовало: это одн только аллопатическія выдумки — мн нужны симптомы, сэръ, симптомы!
— Вы лечили ея бднаго отца, говорилъ Леонардъ, не обращая вниманія на слова доктора: — вы лечили капитана Дигби, когда онъ захворалъ, хавъ съ вами въ дилижанс. Онъ умеръ, и дочь его осталась сиротой.
— Сирота! сказалъ докторъ, перелистивая памятную медицинскую книжку.— Для сиротъ, особливо неутшныхъ, ничего не можетъ быть лучше аконито и хамомиллы. {Необходимо замтить здсь, что гомеопаты занимаются леченіемъ не только физическихъ недуговъ, но и душевныхъ страданій: у нихъ для всякой скорби есть особенныя крупинки.}
Большого труда стоило Леонарду привести на память гомеопата бдную Гэленъ, объяснить ему, какимъ образомъ онъ взялъ ее на свое попеченіе и зачмъ явился къ доктору Моргану.
Докторъ былъ тронутъ.
— Ршительно не могу придумать, чмъ бы помочь ей. Я ни души не знаю ея родственниковъ. Этотъ лордъ Лес…. Лес…. какъ его зовутъ тамъ…. да, впрочемъ, у меня нтъ знакомыхъ лордовъ.— Будучи жалкимъ аллопатомъ, я знавалъ многихъ лордовъ. Напримръ, я зналъ лорда Лэнсмера, часто бралъ онъ отъ меня голубыя пилюли моего изобртенія…. шарлатанъ я былъ тогда порядочный. Сынъ этого лорда былъ умне своего родителя: никогда не принималъ лекарства. Очень умный былъ мальчикъ лордъ л’Эстренджъ…. не знаю только, такъ ли онъ добръ, какъ и уменъ.
— Лордъ л’Эстренджъ! да вотъ это имя начинается съ Лес….
— Вздоръ! онъ постоянно живетъ за границей, щеголяетъ тамъ своимъ умомъ. Я тоже ду за границу. Въ этомъ ужасномъ город для науки нтъ ни малйшаго поощренія: предразсудковъ бездна, весь народъ преданъ самымъ варварскимъ аллопатическимъ средствамъ и кровопусканію. Я ду, сэръ, въ отечество Ганнемана, продалъ свою практику и мебель, передалъ контрактъ на этотъ домъ и нанялъ небольшой домикъ на Рейн. Тамъ жизнь натуральная, а гомеопатіи необходима натура: обдаютъ въ часъ, встаютъ по утру въ четыре, чай мало извстенъ,— зато наука цнится высоко. Впрочемъ, я чуть было не позабылъ о дл. Клянусь Юпитеромъ! Скажите мн, что могу я сдлать для этой сироты?
— Въ такомъ случа, сэръ, сказалъ Леопардъ, вставая: — я надюсь, что Богъ подастъ мн силы оказать помощь этому ребенку.
Докторъ внимательно поглядлъ на молодого человка.
— Но, молодой человкъ, судя по вашимъ словамъ, сказалъ онъ: — вы сами здсь совсмъ чужой или по крайней мр были такимъ въ то время, когда ршались привести эту сироту въ Лондонъ. Знаете ли что: у васъ доброе сердце, постарайтесь сохранить его. Доброе сердце, сэръ, очень много служитъ къ сохраненію здоровья…. конечно, въ томъ только случа, когда доброта въ немъ не становится чрезмрною. Вдь у васъ у самихъ нтъ здсь ни друзей, ни знакомыхъ?
— Полуда еще нтъ, но я надюсь современемъ пріобрсти ихъ.
— Вы надетесь пріобрсти здсь друзей? Скажите, пожалуста, какимъ это образомъ? Знаете ли, что у меня ихъ нтъ и по сіе время, хотя мои надежды, можетъ статься, были пообширне вашихъ.
Леонардъ покраснлъ и повсилъ голову. Ему хотлось сказать, что ‘писатели находятъ друзей въ своихъ читателяхъ, а я намренъ сдлаться писателемъ’, но онъ видлъ, что въ подобномъ отвт обнаружилась бы величайшая самонадянность, и потому разсудилъ за лучшее промолчать.
Докторъ продолжалъ разсматривать Леонарда, и уже съ участіемъ друга.
— Вы говорите, что пришли въ Лондонъ пшкомъ: какъ это было сдлано — по вашему желанію или въ видахъ экономіи?
— Тутъ участвовало то и другое.
— Присядьте пожалуста и поговоримъ. Мн можно еще удлить для васъ четверть часика, въ теченіе этого времени я посмотрю, чмъ могу помочь вамъ,— но только непремнно разскажите мн вс симптомы, то есть вс подробности вашего положенія.
Вслдъ за тмъ, съ особенной быстротой, составляющею исключительную принадлежность опытныхъ медиковъ, докторъ Морганъ, который на самомъ дл былъ человкъ проницательный и съ большими способностями, приступилъ разспрашивать Леонарда и вскор узналъ всю исторію мальчика и его надежды. Но когда докторъ, восхищенный простосердечіемъ юноши, составлявшимъ очевидный контрастъ съ его умомъ, въ заключеніе всего спросилъ объ его имени и родств, и когда Леонардъ отвтилъ ему, гомеопатъ выразилъ непритворное удивленіе.
— Леонардъ Фэрфильдъ! вскричалъ онъ: — внукъ моего стариннаго пріятеля Джона Эвенеля! Позволь мн пожать твою руку, воспитанникъ мистриссъ Фэрфильдъ! Да, да! теперь я замчаю сильное фамильное сходство,— весьма сильное….
Глаза доктора наполнились слезами.
— Бдная Нора! сказалъ онъ.
— Нора! неужели вы знали мою тетушку?
— Вашу тетушку! Ахъ да, да! Бдная Нора! Она умерла почти на моихъ рукахъ — такая молоденькая, такая красавица. Я помню эту сцену, какъ будто только вчера видлъ ее!
Докторъ провелъ по глазамъ рукой, проглотилъ крупинку и, подъ вліяніемъ сильнаго душевнаго волненія, всунулъ другую крупинку въ дрожащія губы Леонарда съ такой быстротой, что юноша не усплъ даже сообразить, къ чему это длалось.
Въ эту минуту послышался легкій стукъ въ дверь.
— А! это мой знаменитый паціентъ, вскричалъ докторъ, совершенно успокоенный, — мн должно непремнно повидаться съ нимъ.— Хроническій недугъ…. отличный паціентъ у него тикъ, милостивый государь, тикъ — болзнь, въ своемъ род, весьма интересная. О, если бы я могъ взять съ собой этого больного, я ничего больше не сталъ бы и просить у Неба. Зайдите ко мн въ понедльникъ: къ тому времени, быть можетъ, я успю, что нибудь сдлать для васъ. Маленькой двочки нельзя оставаться въ этомъ положеніи: это нейдетъ. Похлопочу и о ней. Оставьте мн вашъ адресъ…. напишите его вотъ сюда. Мн кажется, что у меня есть знакомая лэди, которая возьметъ сироту на свое попеченіе. Прощайте. Не забудьте же, я жду васъ въ понедльникъ, къ десяти часамъ.
Вмст съ этимъ докторъ выпустилъ изъ кабинета Леонарда и впустилъ туда своего знаменитаго паціента, котораго онъ всми силами старался убдить отправиться вмст съ нимъ на берега Рейна.
Леонарду оставалось теперь отъискать нобльмена, котораго имя такъ невнятно произнесено было бднымъ капитаномъ Дигби. Онъ еще разъ принужденъ былъ прибгнуть къ адресъ-календарю, и, отъискавъ въ немъ нсколько именъ лордовъ, имена которыхъ начинались со слога Ле, онъ отправился въ ту часть города, гд жили эти особы, и тамъ, употребивъ въ дло свой природный умъ, освдомился у ближайшихъ лавочниковъ о личной наружности тхъ нобльменовъ. Благодаря простот своей, онъ везд получалъ вжливые и ясные отвты, но ни одинъ изъ этихъ лордовъ не согласовался съ описаніемъ, сдланнымъ бдной сиротой. Одинъ — былъ старъ, другой — чрезвычайно толстъ, третій лежалъ въ паралич, и, въ добавокъ, никто изъ нихъ не держалъ огромной собаки. Не нужно, кажется, упоминать здсь, что имя л’Эстренджа, какъ временного жителя Лондона, въ адресъ-календарь не было включено, къ тому же, замчаніе доктора Моргана, что этотъ человкъ постоянно живетъ за границей, къ несчастію, совершенно отвлекло отъ вниманія Леонарда имя, такъ случайно упомянутое гомеопатомъ. Впрочемъ, Гэленъ не была опечалена, когда молодой защитникъ ея возвратился въ конц дня домой и сообщилъ ей, о своихъ неудачахъ. Бдный ребенокъ! въ душ своей она какъ нельзя боле оставалась довольна отъ одной мысли, что ее не разлучатъ съ ея новымъ братомъ. Съ своей стороны, Леонардъ былъ очень тронутъ ея стараніемъ придать, во время его отсутствія, нкоторый комфортъ и пріятный видъ совершенно пустой комнат, занятой имъ: она такъ аккуратно разложила его книги и бумаги, подл окна, въ виду одинокаго зеленаго вяза, она упросила улыбающуюся хозяйку дома удлить что нибудь изъ мебели — особливо орховаго дерева бюро — и нсколько обрывковъ старыхъ лентъ, которыми подвязала занавсы. Даже истертые стулья, при новой разстановк, придавали комнат особенную прелесть. Казалось, что благодтельныя феи одарили прекрасную Гэленъ искусствомъ украшать семейный домъ и вызывать улыбку изъ самыхъ мрачныхъ угловъ какой нибудь хижины или чердака.
Леонардъ удивлялся и хвалилъ. Съ чувствомъ признательности, онъ поцаловалъ свою подругу и, вмст съ ней, съ неподдльною радостью, слъ за скудную трапезу. Но вдругъ лицо его опечалилось: въ его ушахъ отозвались слова доктора Моргана: ‘маленькой двочк нельзя оставаться въ этомъ положеніи: это нейдетъ.’
— Не понимаю, произнесъ Леонардъ, печальнымъ тономъ:— какимъ образомъ я могъ забыть объ этомъ.
И онъ разсказалъ Гэленъ причину своей грусти. Сначала Гэленъ вскричала, что она ‘не понимаетъ его’. Леонардъ радовался, по обыкновенію, заговорилъ о своихъ блестящихъ видахъ и, наскоро пообдавъ, какъ будто каждая минута была теперь дорога для него, немедленно слъ за свои бумаги. Гэленъ задумчиво смотрла на него, въ то время, какъ онъ сидлъ углубленный въ свои занятія. И когда, приподнявъ глаза отъ рукописи, воскликнулъ онъ, съ необыкновеннымъ одушевленіемъ:
— Нтъ, Гэленъ, ты не должна покидать меня. Это должно увнчаться полнымъ успхомъ, и тогда…. тогда мы будемъ жить вмст въ хорошенькомъ коттэдж, гд увидимъ мы боле, чмъ одно дерево.
При этихъ словахъ она вздохнула, но уже не отвчала: ‘я не покину тебя.’
Спустя нсколько минутъ, она вышла въ свою комнату и тамъ, павъ на колни, молилась, ея молитва была слдующая:
‘Творецъ міра! молю Тебя, сохрани меня отъ побужденій моего самолюбиваго сердца: да не буду я бременемъ тому, кто принялъ меня подъ свою защиту.’

ГЛАВА LIII.

На другой день Леонардъ вышелъ изъ дому вмст съ своими драгоцнными рукописями. Онъ весьма достаточно знакомъ былъ съ современной литературой, чтобъ знать имена главныхъ лондонскихъ издателей. Къ нимъ-то онъ и направилъ свой путь, твердыми шагами, но съ сильно бьющимся сердцемъ.
Въ этотъ день путешествія его совершались продолжительне предшедшаго дня, и когда онъ воротился и вошелъ въ свою миніатюрную комнатку, Гэленъ вскрикнула: она съ трудомъ узнала его. На лиц его выражалось такое глубокое, такое безмолвное уныніе, что оно заглушало, по видимому, вс другія чувства. Не сказавъ ни слова, онъ опустился на стулъ и на этотъ разъ даже не поцаловалъ Гэленъ, когда она боязливо подошла къ нему. Онъ чувствовалъ себя униженнымъ. Онъ былъ раззорившійся милліонеръ! онъ, который принялъ на себя вс заботы о другомъ созданіи!
Мало по малу ласки Гэленъ успли произвести на Леонарда благодтельное вліяніе, и онъ ршился наконецъ разсказать свои похожденія. Читатель, вроятно, самъ догадается, какого рода должны быть эти похожденія, и потому я не считаю нужнымъ описывать ихъ въ подробности. Большая часть изъ книгопродавцевъ не хотли даже взглянуть на рукописи Леонарда, человка два были столько добры, что посмотрли ихъ и въ ту же минуту возвратили, сдлавъ при этомъ ршительный отказъ, въ весьма учтивыхъ выраженіяхъ. Одинъ только издатель, занимающійся самъ литературой, и который въ юности своей испыталъ тотъ же самый горькій процессъ обманутыхъ обольстительныхъ надеждъ, какой ожидалъ теперь деревенскаго генія, вызвался на полезный, хотя и суровый совтъ несчастному юнош. Этотъ джентльменъ прочиталъ большую часть лучшей поэмы Леопарда, съ особеннымъ вниманіемъ и даже съ искреннимъ удовольствіемъ. Онъ умлъ въ этой поэм оцнить рдкое дарованіе поэта. Онъ сочувствовалъ положенію мальчика и даже его весьма основательнымъ надеждамъ и, при прощаніи, сказалъ ему:
— Если я, какъ человкъ, занимающійся исключительно торговлей, напечатаю эту поэму собственно для васъ, тогда мн придется понести величайшій убытокъ. Еслибъ я вздумалъ издавать книги изъ одного сочувствія къ авторамъ, то, поврьте, я давно бы раззорился. Но положимъ, что, убжденный изъ этой поэмы въ дйствительности вашихъ дарованій, я напечатаю ее, не какъ обыкновенный торгашъ, а какъ любитель литературы, то мн кажется, что и тогда я, вмсто услуги, сдлаю вамъ величайшій вредъ и, можетъ статься, совершенно отвлеку васъ на всю жизнь отъ занятій, на которыхъ должна основываться ваша будущность.
— Какимъ же это образомъ, сэръ? спросилъ Леонардъ.— Я вовсе не хочу, чтобы изъ за меня вы понесли потери, прибавилъ онъ.
И въ глазахъ его навернулись слезы: гордость его была затронута.
— Вы хотите знать, мой молодой другъ, какимъ образомъ? Я сейчасъ объясню вамъ. Въ эгихъ стихахъ обнаруживается столько таланта, что многіе наши журналы дадутъ о нихъ весьма лестные отзывы. Вы прочитаете эти отзывы, сочтете себя за провозглашеннаго поэта и съ восторгомъ воскликнете:
— Теперь я на дорог къ слав.
Вы придете ко мн и спросите:
— Ну, что, каково идетъ моя поэма?
Я укажу вамъ на полку, изгибающуюся подъ тяжестію вашей поэмы, и отвчу:
— Не продано еще и двадцати экземпляровъ! Журналы могутъ похвалить, но публику не заставишь покупать то, что ей не нравится.
— Но вы могли бы доставить мн извстность, скажете вы.
— Да, конечно, я могъ бы доставить вамъ такую извстность, которой было бы весьма достаточно, чтобъ пробудить въ каждомъ практическомъ человк нерасположеніе отдать настоящую цну вашимъ талантамъ, примняя ихъ къ какому нибудь занятію въ жизни положительной — замтьте, что никто не любитъ принимать къ себ въ службу поэтовъ, я могъ бы доставить вамъ имя, которое ни гроша не принесетъ вашему карману,— даже хуже: оно будетъ служить преградой ко всмъ тмъ путямъ, гд люди пріобртаютъ богатство. Испытавши разъ всю прелесть похвалы своимъ талантамъ, вы не перестанете вздыхать о нихъ. Быть можетъ, въ другой разъ, вы уже не явитесь къ издателю съ просьбою напечатать поэму, а напротивъ, будете стремиться къ музамъ, станете марать что нибудь для періодическихъ журналовъ и наконецъ обратитесь въ труженика для какого нибудь книгопродавца. Выгоды будутъ до такой степени неврны и ненадежны, что избжать долговъ не будетъ никакой возможности, посл того, вы, который считалъ себя такимъ умницей, такимъ гордымъ, погрузитесь еще глубже въ литературнаго нищаго, будете просить, занимать….
— Никогда! никогда! никогда! вскричалъ Леонардъ, закрывая лицо обими руками.
— Такая точно была и моя карьера, продолжалъ издатель.— Но, къ счастію, я имлъ богатаго родственника, купца, котораго ремесло я, будучи еще мальчикомъ, ненавидлъ. Онъ великодушно простилъ мое заблужденіе, принялъ меня въ число своихъ прикащиковъ, и вотъ какъ видите, теперь я могу и сочинять книги и продавать ихъ. Молодой человкъ, у васъ должны быть почтенные родственники: поступайте по ихъ совту — примитесь за какое нибудь дльное занятіе. Будьте въ этомъ город чмъ нибудь, но не поэтомъ по призванію.
— Но какимъ же образомъ, сэръ, существовали у насъ другіе поэты? Неужли вс они имли другія призванія?
— Читайте ихъ біографіи и потомъ завидуйте имъ.
Леонардъ съ минуту оставался безмолвнымъ, и, посл того, приподнявъ голову, онъ отвчалъ громко и быстро:
— Я уже читалъ ихъ біографіи. Правда, ихъ участь — нищета, быть можетъ, голодъ, но все же, сэръ, я завидую имъ!
— Нищета и голодъ — это еще небольшія несчастія, отвчалъ книгопродавецъ, съ серьёзной, но вмст съ тмъ и снисходительной улыбкой.— Бываютъ несчастія и хуже этихъ, какъ-то: долги, тюрьма и…. отчаяніе.
— Нтъ, сэръ, этого не можетъ быть, вы преувеличиваете: отчаяніе никогда не выпадаетъ на долю всхъ поэтовъ.
— Справедливо, потому что большая часть нашихъ знаменитйшихъ поэтовъ имли свои собственныя средства, которыя обезпечивали ихъ существованіе. Что касается другихъ, то, конечно, не всмъ выпадалъ изъ этой лоттереи пустой билетъ. Но скажите, какой человкъ посовтуетъ своему ближнему поставить свою надежду на пріобртеніе богатства на неврный случай выиграть въ лоттере богатый призъ? И въ какой еще лоттере! прибавилъ книгопродавецъ, бросивъ печальный взглядъ на цлыя кипы мертвыхъ авторовъ, тяготившихъ полки, какъ свинецъ.
Леонардъ схватилъ свои рукописи, прижалъ ихъ къ сердцу и почти бгомъ вышелъ изъ лавки.
— Да, говорилъ онъ, въ то время, какъ Гэленъ, прильнувъ къ нему, старалась утшить его: — да, ты была права, Гэленъ: Лондонъ обширный, очень сильный и жестокій городъ.
И голова его ниже и ниже склонялась на грудь.
Но вдругъ дверь въ ихъ комнату растворилась, и въ нее, безъ всякаго предъувдомленія, вошелъ докторъ Морганъ.
Гэленъ повернулась къ нему, и при вид лица его, она вспомнила о своемъ отц. Слезы, подавленныя изъ сожалнія къ Леонарду, полились ручьемъ.
Добрый докторъ очень скоро пріобрлъ всю откровенность этихъ двухъ юныхъ сердецъ. Выслушавъ разсказъ Леонарда о его потерянномъ ра въ теченіе минувшаго дня, онъ ласково потрепалъ его по плечу и сказалъ:
— Не унывай, мой другъ, приходи ко мн въ понедльникъ, и тогда мы посмотримъ, какъ лучше поправить дло. Между тмъ возьми отъ меня вотъ это.
И докторъ хотлъ было всунуть въ руки юноши три соверена.
Негодованіе отразилось на лиц Леонарда. Предостереженіе книгопродавца какъ молнія блеснуло передъ нимъ. ‘Нищенство!’ О, нтъ, онъ еще не дошелъ до этой степени!’ Его отказъ принять деньги былъ даже очень грубъ, но, несмотря на то, расположеніе доктора нисколько не уменьшилось отъ этого.
— Ты, любезный мой, упрямъ какъ вьючный мулъ, сказалъ гомеопатъ, весьма неохотно помщая въ карманъ соверены.— Скажи по крайней мр, не хочешь ли ты заняться чмъ нибудь практически-прозаическимъ и оставить на время поэзію свою въ поко?
— До, отвчалъ Леонардъ, довольно сухо: — я хочу трудиться.
— И прекрасно! Я знаю одного честнаго книгопродавца, который можетъ доставить теб какое нибудь занятіе. Во всякомъ случа, ты будешь находиться между книгами, а это въ своемъ род утшеніе.
Глаза Леонарда загорлись.
— Сэръ, это для меня будетъ величайшимъ утшеніемъ.
И онъ прижалъ къ признательному сердцу своему руку, которую за минуту передъ этимъ оттолкнулъ съ негодованіемъ.
— Неужели и въ самомъ дл ты чувствуешь сильное расположеніе писать стихи?
— Это истина, сэръ.
— Весьма нехорошій симптомъ: необходимо нужно прекратить дальнйшее его развитіе! Вотъ это прекрасное и между тмъ новйшее средство, я излечилъ имъ трехъ безумныхъ мечтателей и десять поэтовъ.
Говоря это, онъ вынулъ изъ кармана походную аптеку и взялъ оттуда нсколько крупинокъ.
— Agaricus muscarius въ стакан очищенной воды, принимать по чайной ложк при первомъ появленіи припадка. Поврите ли, сэръ, это средство излечило бы самого Мильтона. Что касается до васъ, дитя мое, сказалъ онъ, обращаясь къ Гэленъ: — я отъискалъ почтенную лэди, которая будетъ весьма великодушна къ вамъ. Вы не будете находиться у нея въ услуженіи. Она нуждается въ двиц, которая могла бы читать для нея и находиться при ней. Она стара и не иметъ дтей. Словомъ сказать, ей нужна компаньонка, и для этого она ищетъ двицы не старше вашего возраста. Нравится ли вамъ это предложеніе?
Леонардъ удалился въ противоположный уголъ.
Гэленъ прильнула къ уху доктора и прошептала,
— Нтъ, сэръ, въ настоящее время я не могу оставить его: видите сами, какой онъ печальный.
— Клянусь Юпитеромъ! въ полголоса произнесъ докторъ: — вы, должно быть, читали ‘Павла и Виргинію’. Еслибъ мн можно было остаться на нкоторое время въ Англіи, я непремнно постарался бы узнать, какое лучшее средство употребить въ этомъ случа — интереснйшій опытъ! Выслушайте меня, моя милая, а вамъ, милостивый государь, не угодно ли выйти изъ комнаты.
Леонардъ, отвернувъ въ сторону лицо, повиновался. Гэленъ сдлала невольный шагъ, чтобы выйти вслдъ за нимъ, но докторъ удержалъ ее.
— Какъ зовутъ тебя, дитя мое? я забылъ твое имя.
— Гэленъ.
— Такъ послушай же, Гэленъ. Черезъ годъ, много черезъ два ты сдлаешься взрослой двушкой, какъ говорится, невстой, и тогда неблагоразумно было бы жить теб вмст съ этимъ молодымъ человкомъ. Между тмъ ты не имешь, душа моя, никакого права разрушать энергію въ молодомъ человк. Нельзя допускать, чтобы онъ постоянно поддерживалъ тебя своими плечами: они потеряютъ свою натуральную силу и мощность. Я узжаю за границу, и когда уду, то уже никто не поможетъ теб, если ты отвергнешъ друга, котораго я предлагаю. Пожалуста, сдлай такъ, какъ я совтую, маленькая двочка съ такимъ чувствительнымъ сердцемъ не можетъ имть упрямства или эгоизма.
— Дайте мн сначала увидть его, что онъ обезпеченъ и счастливъ, твердо сказала Гэленъ: — и тогда я пойду куда вамъ угодно.
— Это непремнно будетъ сдлано. И завтра, когда его не будетъ дома, я пріду и увезу тебя. Я знаю, ничего не можетъ быть грустне разлуки: она разстроиваегъ нервную систему и служитъ къ одному только ущербу животной экономіи.
Гэленъ громко заплакала. Освободясь отъ руки доктора, она громко воскликнула:
— Но, вроятно, вы скажете ему, гд я буду находиться? Вроятно, намъ будетъ позволено видться другъ съ другомъ? Ахъ, сэръ, вы не знаете, что первая встрча наша была на могил моего отца, какъ будто само Небо послало его мн. Ради Бога, не разлучайте насъ навсегда.
— У меня было бы каменное сердце, еслибы я сдлалъ это, отвчалъ докторъ, съ горячностью.— Я увренъ, что миссъ Старкъ позволитъ ему видться съ тобой по крайней мр разъ въ недлю. Я дамъ ей нсколько крупинокъ, которыя, принудятъ ее сдлать это. Надобно сказать правду, она отъ природы равнодушна къ страданіямъ ближняго. Но я постараюсь измнить всю ея организацію и пробудить въ ней чувство состраданія: стоитъ только пустить въ дло rhododendron.

ГЛАВА LIV.

До ухода своего, докторъ Морганъ написалъ насколько строчекъ къ мистеру Приккету, лондонскому Книгопродавцу, и приказалъ Леонарду доставить эту записку по адресу.
— Сегодня я самъ побываю у Приккета и приготовлю его къ вашему посщенію. Впрочемъ, я надюсь и увренъ, что вы пробудете у него всего нсколько дней.
Посл этого онъ перемнилъ разговоръ, чтобъ сообщить свои планы насчетъ Гэленъ.
Миссъ Старкъ жила въ Хэйгет, была очень достойная женщина, строгая къ самой себ и чрезвычайно аккуратная — качества, свойственныя вообще всмъ устарлымъ двицамъ. Жизнь въ ея дом какъ нельзя боле соотвтствовала Гэленъ, тмъ боле, что Леонарду общано было позволеніе видться съ своей подругой.
Леонардъ выслушалъ доктора, не сдлавъ никакихъ возраженій, впрочемъ, теперь, когда повседневныя мечты его были разсяны, онъ уже не имлъ права считать себя покровителемъ Гэленъ. Онъ могъ бы предложить ей раздлить его богатство, его славу,— но нищету, труженичество — никогда!
Для молодого авантюриста и простодушнаго ребенка наступилъ самый печальный вечеръ. Они сидли до поздней ночи, до тхъ поръ, пока не догорла вся свтильня сальной свчи: бесда ихъ не была многорчива, но въ теченіе ея рука Гэленъ лежала въ рук Леонарда, и голова ея покоилась на его плеч. Я боюсь, что наступившая ночь не принесла для нихъ отраднаго сна.
И поутру, когда Леонардъ вышелъ изъ дому, Гэленъ стояла на крыльц и долго, долго слдила за его удаленіемъ. Безъ всякаго сомннія, въ томъ переулк, гд жили молодые люди, много было сердецъ, угнетенныхъ печалью, но ни одного столь унылаго, какъ сердце непорочнаго ребенка, особливо въ ту минуту, когда любимый образъ скрылся изъ виду. Гэленъ долго стояла на опустломъ крылечк, она пристально смотрла въ даль, но тамъ все было пусто, безотрадно.
Мистеръ Приккетъ былъ однимъ изъ усерднйшихъ почитателей гомеопатіи и утверждалъ, къ величайшему негодованію всего медицинскаго сословія, наполнявшаго Голборнъ.что докторъ Морганъ излечилъ его отъ хроническаго ревматизма. Добрякъ докторъ, оставивъ Леонарда, постилъ, согласно своему общанію, мистера Приккета и просилъ у него, какъ милости, дать юнош необременительное занятіе, которое могло бы доставить ему небольшое содержаніе.
— Это не будетъ надолго, сказалъ докторъ: — его родственники люди почтенные и имютъ хорошее состояніе. Я напишу къ его дду и черезъ нсколько дней надюсь освободить васъ отъ этого бремени. Само собою разумется, если вы не желаете принять его на этихъ условіяхъ, я готовъ заплатить вамъ за вс издержки на его содержаніе.
Приготовленный такимъ образомъ, мистеръ Приккетъ принялъ Леонарда весьма радушно и, посл нсколькихъ вопросовъ, объявилъ ему, что онъ давно уже искалъ подобнаго человка для приведенія въ порядокъ своихъ каталоговъ, и за это занятіе предложилъ фунтъ стерлинговъ въ недлю.
Брошенный такъ неожиданно въ книжный міръ, обширнйшій въ сравненіи съ тмъ, къ которому деревенскій юноша имлъ когда либо доступъ, онъ почувствовалъ во всей сил неутомимую жажду къ познаніямъ, изъ которой возникла и самая поэзія. Коллекція мистера Приккета не была многочисленна, но зато она состояла не только изъ главнйшихъ произведеній англійской литературы, но изъ многихъ весьма любопытныхъ и рдкихъ ученыхъ книгъ. Леонардъ не спшилъ составленіемъ каталога: онъ просматривалъ содержаніе каждаго тома, проходившаго черезъ его руки. Книгопродавецъ, большой любитель старинныхъ книгъ, съ особеннымъ удовольствіемъ замчалъ сходство чувствъ своихъ съ наклонностями новаго помощника, чего не обнаруживалось ни въ одномъ изъ его прикащиковъ, онъ часто бесдовалъ съ нимъ о драгоцнныхъ изданіяхъ и рдкихъ экземплярахъ и посвящалъ Леонарда въ тайны опытнаго библіографа.
Ничто, по видимому, не могло быть мрачне книжной лавки мистера Приккета. Снаружи ея находился прилавокъ, на которомъ разложены были дешевыя книги и разноцвтные томы, и около котораго всегда толпились группы любопытныхъ, внутри газовый фонарь горлъ ночь и день.
Для Леонарда время проходило чрезвычайно быстро. Онъ уже не думалъ боле о цвтущихъ лугахъ, забылъ свои неудачи и рже сталъ вспоминать о Гэленъ. Такова жажда познанія! Что можетъ сравниться съ силой твоей и съ преданностію, которую ты пробуждаешь къ себ въ душ молодою человка?
Мистеръ Приккетъ былъ старый холостякъ и часто приглашалъ Леонарда раздлить его скромную трапезу. Въ теченіе обда наблюденіе за лавкой поручалось прикащику. Мистеръ Криккетъ былъ пріятный и словоохотливый собесдникъ. Онъ отъ души полюбилъ Леонарда, и Леонардъ не замедлилъ разсказать ему свои предпріятія въ отношеніи лондонскихъ издателей, при чемъ мистеръ Криккетъ, въ избытк удовольствія, потиралъ себ руки и смялся отъ чистаго сердца, какъ будто ему разсказывали какую нибудь забавную исторію.
— Бросьте вы вашу поэзію, молодой человкъ, и посвятите себя занятіямъ въ книжной лавк, сказалъ онъ, когда Леонардъ кончилъ свою исповдь: — а чтобъ излечить васъ совершенно отъ сумасбродной мысли сдлаться сочинителемъ, я дамъ вамъ на время ‘Жизнь и творенія Чаттертона’. Вы можете взять эту книгу съ собой на домъ и понемногу прочитывать на сонъ грядущій. Я увренъ, что завтра же вы явитесь ко мн совсмъ другимъ человкомъ.
Уже поздно вечеромъ, когда лавку запирали на ночь, Леонардъ возвратился на квартиру. При вход въ свою комнату, онъ пораженъ былъ въ самое сердце безмолвіемъ и пустотой. Гэленъ уже не было!
На письменномъ стол стоялъ розовый кустъ и подл него лоскутокъ бумаги, съ слдующими словами:
‘Милый, неоцненный братъ Леонардъ! Богъ да благословитъ тебя! Я непремнно напишу теб, когда намъ можно будетъ свидться. Побереги этотъ цвтокъ, милый мой братъ, и не забудь бдную

‘Гэленъ.’

Надъ словомъ не забудь находилось выпуклое пятно, которымъ уничтожалось это слово.
Леонардъ склонилъ лицо свое на об руки и въ первый разъ въ жизни узналъ на самомъ дл, что значитъ одиночество. Онъ не могъ доле оставаться въ свой комнат. Онъ вышелъ изъ дому и безъ всякой цли бродилъ по улицамъ. То удалялся онъ въ спокойныя части города, то мшался съ толпами людей, какъ въ муравейник снующихъ по многолюднйшимъ улицамъ. Сотни и тысячи проходили мимо, но одиночество какъ тяжелый камень давило его.
Наконецъ онъ воротился домой, зажегъ свчу и съ ршаемостью принялся читать ‘Чаттертона’. Это было старинное изданіе и все сочиненіе заключалось въ одномъ толстомъ том. Очевидно было, что книга принадлежала кому нибудь изъ современниковъ поэта и вдобавокъ жителю Бристоля, человку, который собралъ множество анекдотовъ касательно привычекъ Чаттертона, и который, по видимому, не только видалъ его, но и бесдовалъ съ нимъ. Книга переложена была листами писчей бумаги, покрытыми выписками и замтками, доказывавшими личное знакомство съ несчастнымъ пвцомъ. Сначала Леонардъ читалъ съ усиліемъ, но потомъ біографія поэта начала производить на юношу какія-то странныя и сильныя чары. Леонардъ находился подъ вліяніемъ мучительнаго ощущенія: унынія и ужаса. Чаттертонъ, однихъ лтъ съ Леонардомъ, умираетъ самымъ жалкимъ образомъ. Этотъ удивительный мальчикъ — геній свыше всякаго сравненія, который когда либо развивался и исчезалъ въ осьмнадцатилтнемъ возраст, геній, самъ себя образовавшій, самъ себя повергнувшій въ борьбу, самъ себя сокрушившій. Можно себ представить, какъ все это интересовало Леонарда!
Съ глубокимъ вниманіемъ Леонардъ прочиталъ періодъ блестящаго подражанія, которое такъ жестоко и такъ несправедливо истолковано было въ дурную сторону, принято за преступную поддлку, и которое если и не было совершенно невинно, зато имло весьма близкое сходство съ литературными произведеніями, во всхъ другихъ случаяхъ принимаемыми весьма снисходительно, а въ этомъ случа обнаруживающими умственныя дарованія до такой степени удивительныя, такое терпніе, такую предусмотрительность, такой трудъ, бодрость духа и такія обширныя способности, которыя, при хорошемъ направленіи, часто длаютъ людей великими не только въ литератур, но и въ общественномъ быту. Окончивъ періодъ подражанія и перейдя къ самимъ поэмамъ, молодой читатель преклонялся передъ ихъ красотой и величіемъ, буквально, притаивъ дыханіе. Какимъ образомъ этотъ странный бристольскій юноша укрощалъ и приводилъ въ порядокъ свои грубые и разнообразные матеріалы въ музыку, заключавшую въ себ вс тоны и ноты, отъ самыхъ низкихъ до самыхъ возвышенныхъ? Леонардъ снова обратился къ біографіи, снова прочитывалъ ее: онъ видлъ въ ней гордаго, отважнаго, убитаго духомъ молодого человка, одинокаго, подобно ему самому, внутри громадной столицы. Онъ слдилъ за каждымъ шагомъ въ его несчастной каррьер: видлъ, какъ она съ избитыми и отяжелвшими крыльями погружалась въ грязь,— потомъ обращался къ послднимъ его сочиненіямъ, написаннымъ изъ за куска насущнаго хлба, къ сатирамъ, неимющимъ моральнаго достоинства, къ поэмамъ, непроникнутымъ сердечною теплотою. Читая эти мста, Леопардъ трепеталъ: онъ испытывалъ какое-то болзненное чувство. Правда, даже и въ этихъ мстахъ его поэтическая душа открывала (что доступно, мн кажется, для однихъ только поэтовъ) небесный огонь, который отъ времени до времени выбрасывалъ пламя изъ простого, грязнаго топлива. Леонардъ видлъ въ нихъ неотдланныя, торопливыя, горькія приношенія ужасной нужд, видлъ руку гиганта-юноши, созидавшаго величественные стихи Роулея. Но — увы!— какая ощутительная разница усматривалась въ холодномъ подражаніи съ звучными стихами знаменитаго поэта! Все спокойствіе и радость какъ будто улетли изъ этихъ послднихъ произведеній юнаго поэта, доведеннаго неумолимой нуждой до поденщины. Ужасная катастрофа быстро приближалась…. Воображеніе Леонарда рисовало бдную комнату, съ запертыми дверями, отчаяніе, смерть, разорванныя рукописи вокругъ несчастнаго трупа. Картина ужасная! Призракъ титана-юноши, съ его гордымъ челомъ, его цинической улыбкой, его свтлыми взорами, тревожилъ въ теченіе всей ночи смущеннаго и одинокаго юношу-поэта.
Иногда случается, что примры, которые должны бы отвращать человка отъ нкоторыхъ исключительныхъ наклонностей, производятъ совершенно обратное дйствіе. Такъ точно и теперь: судьба Чаттертона заронила въ душу Леонарда темную мысль, которая безвыходно осталась тамъ, какъ блдный, зловщій призракъ, собирая вокругъ себя облака мрачне и мрачне. Въ характер покойнаго поэта, его тяжкихъ испытаніяхъ, его судьб было многое, что являлось Леонарду какъ смлая и колоссальная тнь его самого и его судьбы! Книгопродавецъ въ одномъ отношеніи сказалъ истину: Леонардъ явился къ нему на слдующій день совершенно другимъ человкомъ. Лишившись Гэленъ, Леонарду казалось, что онъ лишился въ ней ангела-хранителя.
‘О, если бы она была при мн!— думалъ онъ.— Если бы я могъ чувствовать прикосновеніе ея руки, если бы, взглянувъ на гибельное и мрачное разрушеніе этой жизни, такъ быстро возвысившейся надъ обыкновеннымъ уровнемъ, такъ самонадянно созидавшей столпъ, чтобъ спастись отъ потопа,— ея кроткій взоръ говорилъ мн о непорочномъ, смиренномъ, невозмутимомъ дтств! Если бы я могъ быть необходимымъ для нея, быть ея единственнымъ попечителемъ, тогда бы я смло сказалъ себ: ‘ты не долженъ отчаяваться и помышлять о смерти! ты долженъ бороться со всми неудачами, чтобы жить для нея!’ Но нтъ! нтъ! Только подумать объ этомъ огромномъ и ужасномъ город, объ этомъ одиночеств на скучномъ чердак, объ этихъ сверкающихъ взорахъ, которые представляются мн на каждомъ шагу….’

ГЛАВА LV.

Въ назначенный понедльникъ, оборванный лакей доктора Моргана отперъ дверь молодому человку, въ которомъ онъ не узналъ прежняго постителя. За нсколько дней передъ тмъ Леонардъ стоялъ на порог цвтущій здоровьемъ, съ спокойной душой, отражавшейся въ его свтлыхъ взорахъ, съ доврчивой, безпечной улыбкой на лиц. Теперь онъ опять находился на томъ же порог, блдный и изнуренный, полныя щоки его впали, на нихъ образовались линіи, такъ врно говорившія о ночахъ, проведенныхъ въ безсонниц, о продолжительныхъ размышленіяхъ, мрачное уныніе тяжелымъ камнемъ лежало на немъ.
— Я пришелъ сюда по назначенію, угрюмо сказалъ юноша, въ то время, какъ лакей, остановившись въ дверяхъ, не зналъ что ему длать, впустить молодого человка или нтъ.
При этихъ словахъ Леонарда, онъ ршился дать ему дорогу.
— Мой баринъ ушелъ сію минуту къ паціенту. Не угодно ли вамъ, сэръ, подождать немного?
И вмст съ этимъ онъ проводинъ Леопарда въ небольшую комнату. Черезъ нсколько минутъ были впущены еще два паціента. Это были женщины, и между ними завязался громкій разговоръ. Он встревожили размышленія Леонарда, неимвшія ничего общаго съ дйствительнымъ міромъ. Онъ замтилъ, что дверь въ кабинетъ доктора была отворена, и, не имя ни малйшаго понятія объ этикет, по которому для посторонняго человка подобныя комнаты остаются неприкосновенными, онъ вошелъ туда, чтобы избавиться отъ болтовни. Леонардъ опустился на любимое кресло доктора и началъ разсуждать про себя:
‘Къ чему онъ веллъ мн явиться? Что новаго онъ можетъ придумать для меня? Если онъ хочетъ оказать мн милость, то слдовало бы узнать сначала, приму ли я ее. Онъ доставилъ мн случай выработывать насущный хлбъ,— и это все, на что я могъ имть право, все, что я ршился принять.’
Ко время этого монолога, глаза его остановились на письм, лежавшемъ на стол. Леонардъ вскочилъ съ кресла. Онъ узналъ почеркъ. Это тотъ же самый почеркъ, которымъ написано было письмо къ его матери съ приложенной къ нему ассигнаціей въ пятьдесятъ фунговъ. Письмо отъ его дда и бабушки. Онъ замтилъ свое имя, онъ увидлъ еще боле: увидлъ слова, отъ которыхъ біеніе сердца его прекратилось, и кровь въ его жилахъ, по видимому, оледенла. Въ то время, какъ онъ стоялъ, приведенный въ ужасъ, на письмо опустилась рука доктора, и вмст съ тмъ раздался громкій и сердитый голосъ:
— Какъ ты смлъ войти въ мой кабинетъ и читать мои письма? Э!
Леонардъ нисколько не смутился твердо положилъ свою руку на руку доктора и, полный негодованія, сказалъ:
— Это письмо касается меня оно принадлежитъ мн…. уничтожаетъ меня. Я довольно замтилъ изъ него, чтобъ имть право говорить вамъ это. Я требую его отъ васъ: я долженъ узнать все.
Докторъ оглянулся и, замтивъ, что дверь въ кабинетъ была отворена, толкнулъ ее ногой.
— Скажи мн правду: что ты усплъ прочитать изъ этого письма? сказалъ онъ съ гнвомъ.
— Только дв строчки, въ которыхъ я названъ…. я названъ.ж..
И Леопардъ затрепеталъ всмъ тломъ. Вены на лбу его посинли отъ налившейся крови. Онъ не могъ досказать своего признанія. Казалось, что въ голов его бушевалъ океанъ, ревущія волны котораго оглушали его. Докторъ съ перваго взгляда увидлъ, что Леонардъ находился въ опасномъ положеніи, и потому поспшилъ успокоить его нжными словами: — присядь — мой другъ — присядь — успокойся — ты все узнаешь — выпей сначала вотъ этой воды,— и вмст съ этимъ онъ налилъ въ стаканъ холодной воды нсколько капель изъ крошечной сткляночки.
Леонардъ механически повиновался: онъ едва держался на ногахъ. Глаза его сомкнулись, и въ теченіе двухъ-трехъ минутъ казалось, что жизнь отлетла отъ него. Мало по малу онъ пришелъ въ чувство и увидлъ доктора, взоры котораго устремлены были на него и выражали самое глубокое состраданіе. Леонардъ молча протянулъ руку къ письму.
— Повремени еще нсколько секундъ, замтилъ докторъ, съ видомъ предостереженія: — а между тмъ выслушай меня. Я считаю за величайшее несчастіе случай, по которому ты увидлъ это письмо. Этому письму ни подъ какимъ видомъ не предназначалось встртиться съ твоими взорами: тайна, о которой упоминается въ немъ, никогда бы не должна быть знакома теб. Но если мн придется объяснить теб многое, даешь ли ты честное слово свято сохранить отъ мистрисъ Ферфильдъ, отъ Эвенелей,— отъ всхъ ршительно,— то, что я открою теб. Я самъ далъ клятву хранить эту тайну, и потому не иначе могу сообщить ее теб, какъ на тхъ же условіяхъ.
— Въ этой тайн, произнесъ Леонардъ инстинктивно и съ горькой улыбкой:— въ этой тайн, по видимому, нтъ ничего, чмъ могъ бы я съ гордостію похвалиться. Да, конечно! я общаю вамъ, докторъ, но письмо дайте мн письмо!
Докторъ передалъ его въ правую руку Леонарда и въ ту же минуту преспокойно взялся за пульсъ лвой руки.
— Ну, слава Богу! произнесъ онъ про себя:.— пульсъ упадаетъ. Удивительная вщь этотъ аконитъ!—драгоцнное средство!
Между тмъ Леонардъ читалъ слдующее:
‘Милостивый государь! я получила ваше письмо въ надлежащее время и очень радуюсь, что бдный юноша находится въ добромъ здоровьи. Къ сожалнію моему, должна я сказать вамъ, что онъ поступилъ весьма нехорошо, выказавъ всю свою неблагодарность къ моему доброму сыну Ричарду, который длаетъ честь всей нашей фамиліи,— сдлался самъ джентльменомъ и былъ такъ великодушенъ къ мальчику, не зная, кто и что такое этотъ мальчикъ. Съ той поры я не хочу видть этого неблагодарнаго мальчишку. Бдный Джонъ былъ боленъ и сильно безпокоился въ теченіе нсколькихъ дней. Вы знаете, что Джонъ теперь жалкое созданіе — онъ весь разбитъ параличемъ — ни о чемъ не говоритъ больше, какъ только о Нор и о томъ, и что глаза у этого мальчика точь-въ-точь какъ у его матери. Я не могу, ни за что на свт не могу видть этого негодяя! Онъ не можетъ, не долженъ пріхать сюда — ради Бога! вы и не просите объ этомъ. Возможно ли допустить внести позоръ въ такое почтенное семейство, какъ наше!… Оставьте его тамъ, гд онъ находится теперь, отдайте его въ ученики къ какому нибудь мастеру. Я съ своей стороны готова платить за него,— но немного…. Вы пишете, сэръ, что онъ очень уменъ и способенъ къ наукамъ, то же самое говорилъ намъ и пасторъ Дэль и хотлъ опредлить его въ университетъ, хотлъ сдлать изъ него порядочнаго человка. Но тогда бы наша тайна неизбжно обнаружилась. Это непремнно убило бы меня, я не могла бы спокойно лежать въ моей могил. Нора служила намъ радостью, утшеніемъ: мы, гршные люди, гордились ею. Норы, доброе имя которой мы успли сохранить, уже нтъ давно, на этомъ свт. А Ричардъ, который держитъ себя такъ высоко, и который такъ нжно любилъ бдную Нору, онъ потерялъ бы о себ высокое мнніе…. Ради Бога, не позволяйте этой дряни высовываться въ люди. Пусть онъ будетъ лавочникомъ, чмъ мы и сами были,— пусть выберетъ себ предметъ торговли, какой ему угодно, и не тревожитъ насъ въ теченіе всей своей жизни. Тогда я готова молиться за него и пожелать ему всякаго счастія. Мы и безъ того уже узнали, что значитъ воспитывать дтей выше положенія, какое они должны занимать въ обществ! Нора, какъ я часто говаривала, но воспитанію была первйшая лэди изъ нашего округа — о! зато какже мы и наказаны! и наказаны справедливо!… Итакъ, сэръ, я предоставляю все вашему усмотрнію, и чего будетъ стоить содержаніе мальчика, я заплачу. Не забудьте, однако, что тайна должна сохраняться, Мы ничего не слышимъ объ отц и до сихъ поръ никто не знаетъ, что Нора имла сына,— никто, кром меня, моей дочери Джэнъ, мистера Дэля и васъ, а вы оба джентльмены прекрасные,— Дукэнъ сдержитъ свое слово,— я стара и скоро надюсь лечь въ могилу не ране, впрочемъ, того, какъ бдный Джонъ не будетъ нуждаться въ моихъ услугахъ. Да и что онъ можетъ сдлать безъ меня?… А если эта тайна разнесется въ народ, то это совершенно убьетъ меня. Писать больше нечего. Остаюсь съ истиннымъ почтеніемъ

М. Эвенель.’

Леонардъ очень спокойно положилъ письмо, исключая легкаго колебанія груди и мертвенной блдности губъ, незамтно было въ немъ душевнаго волненія. Доказательствомъ тому, сколько добрыхъ чувствъ находилось въ душ его, можетъ служить то, что первыя слова, сказанныя имъ, были: ‘Слава Богу!’
Докторъ, неожидавшій подобнаго выраженія признательности, приведенъ былъ въ крайнее недоумніе.
— Что значитъ это восклицаніе? спросилъ онъ.
— Мн не о чемъ сожалть и нечего извинять женщин, которую я любилъ и почиталъ какъ мать. Я не ея сынъ… я…
И Леонардъ вдругъ остановился.
— Я догадываюсь, что ты хотлъ сказать: это неправда. Ты не долженъ судить строго о своей родной матери — о бдной Нор!
Леонардъ молчалъ и потомъ горько заплакалъ.
— О, моя родная, моя покойная мать! ты, къ которой я питалъ въ душ таинственную любовь,— ты, отъ которой я получилъ эту поэтическую душу, прости, прости меня!… Быть строгимъ къ теб! нтъ, нтъ! О! еслибъ ты жила еще, чтобъ видть ласки и любовь твоего сына! Я понимаю, какъ много горестей, страданій перенесла ты въ этомъ мір!
Эти слова произнесены были несвязно, сквозь рыданія, выходившія изъ глубины его сердца. Вслдъ за тмъ онъ снова взялъ письмо, и чувства и мысли его приняли совершенно другое направленіе, когда взоры его встртились со словами, выражавшими стыдъ и опасеніе писавшей, какъ будто она стыдилась и боялась его существованія. Вся его врожденная гордость возвратилась къ нему. Онъ принялъ серьезный видъ, слезы его высохли.
— Напишите ей, сказалъ онъ твердымъ голосомъ: — напишите мистрисъ Эвенель, что я повинуюсь ея вол — что я никогда не буду искать ея крова, никогда не перейду ей дороги, не нанесу безчестья ея богатому сыну. Но скажите ей также, что я самъ, по собственному моему произволу, выберу себ дорогу въ жизни. Я не возьму отъ нея ни гроша, чтобъ скрывать то, что считаетъ она позоромъ. Скажите ей, что я не имю теперь имени, но пріобрту его.
Пріобрту имя! Была ли это пустая похвала, или это былъ одинъ изъ тхъ проблесковъ истиннаго убжденія, которые никогда не обманываютъ, которые, какъ молнія, освщаютъ на одно мгновеніе нашу будущность и потомъ исчезаютъ въ непроницаемомъ мрак?
— Я нисколько не сомнваюсь въ томъ, мой отважный другъ, сказалъ докторъ Морганъ, который, вмст съ тмъ, какъ чувства его волновались сильне и сильне, становился валлійцемъ до того, что началъ примшивать въ разговоръ слова изъ родного нарчія: — я надюсь даже, что современемъ ты отъищешъ своего отца, который
— Отца… кто онъ… и что онъ? Значитъ онъ живъ еще!… Но онъ отказался отъ меня… Самый законъ не даетъ мн отца.
Послднія слова были сказаны съ горькой улыбкой.
— Впрочемъ, я долженъ узнать его, сказалъ Леонардъ, посл минутнаго молчанія и боле спокойнымъ голосомъ: — это будетъ другое лицо, которому я не долженъ переступать дороги.
Докторъ Морганъ находился въ замшательств. Онъ не отвчалъ на слова Леонарда и задумался.
— Да, сказалъ онъ наконецъ: — ты узналъ такъ много, что я не вижу причины скрывать отъ тебя остальное.
И докторъ началъ разсказывать вс подробности. Мы повторимъ его разсказъ въ боле сокращенномъ вид.
Нора Эвенель въ самыхъ молодыхъ лтахъ оставила свою родную деревню, или, врне сказать, домъ лэди Лэнсмеръ, и отправилась въ Лондонъ, съ тмъ, чтобъ получить тамъ мсто гувернантки или компаньонки. Однажды вечеромъ она неожиданно явилась въ домъ отца своего и, при встрч своихъ взоровъ съ лицомъ матери, безъ чувствъ упала на полъ. Ее снесли въ постель. Послали за докторомъ Морганомъ, бывшимъ тогда главнымъ городскимъ медикомъ. Въ ту ночь Леонардъ явился на свтъ, а его мать умерла. Съ минуты появленія въ родительскомъ дом, Нора не приходила въ чувство, не могла произнести ни слова и потому не могла назвать твоего отца — сказалъ докторъ Морганъ.— Изъ насъ никто не могъ догадаться, кто онъ былъ.
— Какимъ же образомъ, вскричалъ Леонардъ, съ негодованіемъ:— какъ смли они позорить эту несчастную мать? Почему они знали, что я родился не посл брака.
— Потому, что на рук Норы не было обручальнаго кольца,— не было никакихъ слуховъ о ея брак. Ея странное появленіе въ родительскомъ дом, ея душевное волненіе при вход въ этотъ домъ казались такъ ненатуральными, что все это говорило противъ нея. Мистеръ Эвенель считалъ эти доказательства весьма основательными,— я съ своей стороны, тоже. Ты имешь полное право полагать, что приговоръ нашъ былъ слишкомъ строгъ: быть можетъ, это и правда.
— Неужели посл этого не сдлано было никакихъ освдомленіи? спросилъ Леонардъ, съ глубокой грустью и посл продолжительнаго молчанія: — никакихъ освдомленій, кто такой былъ отецъ осиротвшаго ребенка?
— Освдомленіи! Мистриссъ Эвенель согласилась бы лучше умереть, чмъ начать освдомленія. Натура твоей бабушки черезчуръ суровая. Еслибъ она происходила отъ самого Кадвалладера, то и тогда она не страшилась бы такъ позора. Даже надъ трупомъ своей дочери,— дочери, которую она любила боле всего на свт, она думала только о томъ, какъ бы спасти имя и память этой несчастной отъ безчестія. Къ счастію, что въ дом Эвенеля не было постороннихъ ни души, кром Марка Ферфильда и его жены (сестры Норы): они только что пріхали погостить. Мистриссъ Ферфильдь нянчила своего двухъ или трехмсячнаго ребенка. Она взяла тебя на свое попеченіе. Нору похоронили и сохранили тайну. Никто изъ семейства не зналъ объ этомъ, кром меня и городского пастора, мистера Дэля. На другой день твоего рожденія, мистриссъ Ферфильдъ, чтобы устранить малйшее подозрніе и не подать повода къ открытію, ухала въ отдаленную деревню. Ребенокъ ея умеръ тамъ, и, по возвращеніи въ Гэзельденъ, гд поселился ея мужъ, они выдавали тебя за своего сына. Маркъ, я знаю, во всхъ отношеніяхъ замнялъ теб родного отца: онъ очень любилъ Нору, да и какъ было не любить? почти все дтство они провели на глазахъ другъ друга.
‘И она пріхала въ Лондонъ, говорилъ Леонардъ про себя.— Лондонъ сильный и жестокій городъ. Она не имла здсь друзей, и ее обманули. Теперь я все вижу, больше мн ничего не нужно знать. Этотъ отецъ — о! онъ долженъ имть величайшее сходство съ тми отцами, о которыхъ я читалъ въ романахъ. Полюбить и потомъ оскорбить ее — это я могу представить себ, мало того: оставить ее, бросить, не взглянуть на ея могилу, не знать угрызенія совсти, не отъискать своего родного дтища — это такъ врно. Мистриссъ Эвенель была права. Не будемте больше и думать о немъ.’
Въ эту минуту въ дверь кабинета постучался лакей и вслдъ за тмъ просунулъ въ нее голову.
— Сэръ, сказалъ онъ: — лэди ждутъ васъ съ нетерпніемъ: он говорятъ, что сію минуту уйдутъ.
— Простите меня, сэръ: я такъ много отнялъ у васъ времени, сказалъ Леонардъ, обращаясь къ окружавшимъ его предметамъ, съ страннымъ спокойствіемъ.— Теперь мн можно уйти. Поврьте, я ни слова не скажу ни моей ма…. то есть ни мистриссъ Ферфильдъ и никому другому. Такъ или иначе, но я постараюсь самъ проложитъ себ дорогу. Если мистеру Приккету угодно будетъ держать меня, то я останусь у него еще на нкоторое время, но повторяю, что я ршительно отказываюсь принимать деньги отъ мистриссъ Эвенель и не хочу сдлаться какимъ нибудь подмастерьемъ. Сэръ! вы были весьма великодушны ко мн: да наградитъ васъ Богъ за ваше великодушіе.
Докторъ былъ слишкомъ разстроганъ, чтобы сдлать на это какое нибудь возраженіе. Отъ искренняго сердца онъ пожалъ руку Леонарду, и спустя минуту дверь его дома затворилась за безроднымъ юношей. Леонардъ остановился на улиц. Теперь онъ былъ совершенно одинокъ. Только красное, пылающее солнце озаряло его.

ГЛАВА LVI.

Въ этотъ день Леонардъ не являлся въ лавку мистера Приккета. Не считаю нужнымъ говорить здсь, гд онъ скитался въ теченіе этого дня, что выстрадалъ, что передумалъ, что ощущалъ. Въ душ его бушевала буря. Уже поздно вечеромъ возвратился онъ въ свою одинокую квартиру. На стол, неубранномъ съ самого утра, стояло розовое дерево Гэленъ. Листья его опустились: оно просило воды. Болзненное чувство сжало сердце Леонарда: онъ полилъ бдное растеніе — чуть ли не своими слезами.
Между тмъ докторъ Морганъ, посл продолжительнаго размышленія о томъ, увдомлять или нтъ мистриссъ Эвенель объ открытіи, сдланномъ самимъ Леонардомъ, и его объясненіи, ршился пощадить ее отъ безпокойства и душевной тревоги, которыя могли бы оказаться весьма опасными для ея здоровья,— и притомъ онъ не видлъ въ этомъ особенной необходимости. Въ немногихъ словахъ онъ отвтилъ ей, что Леонардъ никогда не явится къ ней въ домъ, что онъ отказался поступить въ какое нибудь ученье, что въ настоящее время онъ обезпеченъ, и наконецъ общалъ ей написать изъ Германіи, когда получитъ нкоторыя свднія отъ купца, къ которому Леонардъ поступилъ въ услуженіе. Посл этого онъ отправился къ мистеру Приккету, убдилъ добраго книгопродавца оставить Леонарда еще на нкоторое время, обращать на него вниманіе, наблюдать за его наклонностями и поведеніемъ и написать къ себ на Рейнъ, въ свое новое жилище, какое лучше всего занятіе будетъ соотвтствовать Леонарду, и къ чему онъ всего боле будетъ способенъ. Великодушный валліецъ принялъ на себя половину жалованья Леонарда и уплатилъ эту половину за нсколько мсяцевъ впередъ. Правда, онъ зналъ, что мистриссъ Эвенель, при первомъ требованіи, возвратитъ эти деньги, но, судя по себ, онъ до такой степени понималъ чувства Леонарда, что ему казалось, что онъ оскорбитъ юношу, если будетъ содержать его, хотя бы и въ тайн, на деньги мистриссъ Эвенель,— деньги, которыя предназначались не возвысить, но унизить его въ жизни. При томъ же сумма была такъ незначительна, что докторъ могъ удлить ее и сказать впослдствіи, что онъ самъ вывелъ юношу въ люди.
Устроивъ такимъ образомъ, и устроивъ, какъ онъ полагалъ, превосходно, двухъ молодыхъ людей, Леонарда и Гэленъ, докторъ Морганъ занялся окончательными приготовленіями къ отъзду за границу. У мистера Приккета онъ оставилъ Леонарду коротенькую записку, заключающую нсколько добрыхъ совтовъ и утшительныхъ словъ. Въ приписк докторъ Морганъ упомянулъ, что касательно открытія, сдланнаго Леонардомъ, онъ не писалъ къ мистриссъ Эвенель ни слова, разсудивъ за лучшее оставить ее по этому предмету въ совершенномъ невдніи. Къ письму приложено было полдюжины миніатюрныхъ порошковъ, съ надписью: ‘Врнйшее средство отъ унынія и для разсянія всякаго рода мрачныхъ мыслей: каждый порошокъ на стаканъ холодной воды и принимать черезъ часъ по чайной ложк.’
На другой день вечеромъ докторъ Морганъ, сопровождаемый своимъ любимымъ паціентомъ съ хроническимъ тикомъ, котораго онъ усплъ наконецъ уговорить на добровольное изгнаніе, находился на пароход, отправлявшемся въ Остенде.
Леонардъ по прежнему началъ продолжать свою жизнь въ лавк мистера Приккета, но перемна въ немъ не скрылась отъ проницательнаго книгопродавца. Неподдльное простодушіе исчезло въ немъ: онъ старался держать себя въ отдаленіи и быть молчаливымъ, по видимому, онъ вдругъ сдлался многими годами старе своего возраста. Я не беру на себя труда метафизически анализировать эту перемну. Съ помощію выраженій, которыя по временамъ слетали съ устъ Леопарда, читатель можетъ самъ углубиться въ сердце юноши и увидть тамъ, какимъ образомъ совершался процессъ этой перемны и все еще продолжаетъ совершаться. Счастливый своими мечтами, деревенскій геній, смотрвшій на славу свтлыми, выражавшими безпредльную надежду взорами, уже сдлался совсмъ не тотъ.Это былъ человкъ, внезапно отторгнутый отъ семейныхъ узъ,— человкъ, окруженный со всхъ сторонъ преградами, одинокій въ мір жестокой дйствительности и въ суровомъ Лондон! Если для него и мелькнетъ иногда потерянный Геликонъ, то, вмсто Музы, онъ видитъ тамъ блдный, печальный призракъ, закрывающій отъ стыда лицо свое,— призракъ несчастной матери, которой сынъ не иметъ имени,— самаго скромнаго имени въ кругу многочисленнйшаго человческаго семейства.
На другой вечеръ посл отъзда мистера Моргана, въ то время, какъ Леопардъ собирался уйти на квартиру, въ лавку мистера Приккета вошелъ покупатель, съ книгой въ рук, которую онъ выхватилъ изъ рукъ прикащика, собиравшаго съ прилавка выставленныя для продажи изданія.
— Мистеръ Приккетъ! послушайте, мистеръ Приккетъ! сказалъ покупатель: — мн, право, стыдно за васъ: вы хотите взять за это сочиненіе, въ двухъ томахъ, восемь шиллинговъ.
Мистеръ Приккетъ выступилъ изъ киммерійскаго мрака, закрывавшаго отдаленные предлы лавки.
— Ахъ, мистеръ Борлей! это вы? По голосу, мн бы ни за что не узнать васъ.
— Человкъ все равно, что книга, мистеръ Приккетъ: обыкновенный людъ судитъ о книг по ея переплету, а я переплетенъ, какъ видите, довольно изящно.
Леонардъ взглянулъ на незнакомца, стоявшаго подъ самой лампой, и ему показалось, что онъ узналъ его. Онъ еще разъ взглянулъ на него. Да, такъ точно: это былъ тотъ самый рыболовъ, котораго онъ встртилъ на берегахъ Бренты, и который сообщилъ ему исторію о потерянномъ окун и оборванной удочк.
— Однако, мистеръ Приккетъ, продолжалъ Борлей: — скажите, по какому случаю вы назначили восемь шиллинговъ за ‘Науку Мышленія’.
— А что же, мистеръ Борлей! вдь это довольно дешевая цна: экземпляръ очень чистенькій.
— Помилуйте! посл этого я смло могу назвать васъ ростовщикомъ! Я продалъ вамъ эту книгу за три шиллинга. Вдь это выходитъ, что вы намрены получить на нее полтораста процентовъ барыша.
— Неужели вы ее продали мн? сказалъ мистеръ Приккетъ, замтно колеблясь и выражая изумленіе.— Ахъ, да! теперь помню. Но вдь я заплатилъ вамъ боле трехъ шиллинговъ. А два стакана грогу…. вы забыли?
— Гостепріимство, сэръ, не должно быть продажнымъ. А если вы торгуете своимъ гостепріимствомъ, то не стоите того, чтобы имть этотъ экземпляръ. Я беру его обратно. Вотъ вамъ три шиллинга и еще шиллингъ въ придачу Впрочемъ, нтъ! вмсто этого шиллинга, я возвращу вамъ ваше угощеніе: при первой удобной встрч со мной, вы получите два стакана грогу.
Мистеру Приккету не нравилась эта выходка, но онъ не сдлалъ никакого возраженія. Мистеръ Борлей сунулъ книги въ карманъ и повернулся разсматривать полки. Онъ сторговалъ старинную юмористическую книгу, разрозненный томъ комедій и анекдотовъ Десіума, заплатилъ за нихъ, положилъ въ другой карманъ и уже намренъ былъ выйти изъ лавки, какъ вдругъ увидлъ Леонарда, стоявшаго въ самыхъ дверяхъ.
— Гм! Кто это такой? шопотомъ спросилъ онъ мистера Приккета.
— Молодой и весьма умный помощникъ мой.
Мистеръ Борлей осмотрлъ Леонарда съ головы до ногъ.
— Мы встрчались съ вами прежде, сэръ. Но теперь вы, кажется, какъ будто возвратились на Брентъ и ловите моего окуня.
— Очень можетъ быть, отвчалъ Леонардъ:— только съ той разницей, что леса моя натянута, но еще не оборвана, хотя окунь таскаетъ ее въ тростник и прячется въ тин.
Вмст съ этимъ Леонардъ приподнялъ свою шляпу, слегка поклонился и ушелъ.
— Онъ очень уменъ, сказалъ мистеръ Борлей книгопродавцу:— онъ понимаетъ аллегорію.
— Бдный юноша! явился въ Лондонъ съ намреніемъ сдлаться сочинителемъ, а вамъ извстно, мистеръ Борлей, что значитъ сдлаться сочинителемъ.
— Да, господинъ книгопродавецъ, извстно! возразилъ Борлей, съ видомъ полнаго сознанія собственнаго своего достоинства.— Сочинитель есть существо среднее между людьми и богами,— существо, которое должно жить въ великолпномъ дворц, питаться на счетъ публики ортоланами и пить токайское вино. Онъ долженъ нжиться на пуховыхъ оттоманахъ и закрываться драгоцнными тканями отъ житейскихъ заботъ и треволненій, ничего не длать, какъ только сочинять книги на кедровыхъ столахъ и удить окуня съ кормы позлащенной галеры. Поврьте, что эта счастливая пора наступитъ, когда пройдутъ вка и люди сбросятъ съ себя варваризмъ. Между тмъ, сэръ, приглашаю васъ въ мои палаты, гд намренъ угостить васъ превосходнымъ грогомъ, на сколько станетъ моихъ денегъ, а когда он выйдутъ вс, надюсь, что вы въ свою очередь угостите меня.
— Нечего сказать, большой тутъ барышъ, проворчалъ мистеръ Приккетъ въ то время, какъ мистеръ Борлей, высоко вздернувъ носъ, вышелъ изъ лавки.
Въ первое время своего пребыванія въ лавк, Леонардъ обыкновенно возвращался домой по самымъ многолюднымъ улицамъ: столкновеніе съ народомъ ободряло его и въ нкоторой степени одушевляло. Но съ того дня, когда обнаружилась исторія его происхожденія, онъ направлялъ свой путь по тихимъ и, сравнительно, безлюднымъ переулкамъ.
Едва только вступилъ онъ въ ту отдаленную часть города, гд ваятели и монументщики выставляютъ на показъ свои разнохарактерныя работы, одинаково служащія украшеніемъ садовъ и могилъ, и когда, остановясь, онъ началъ разсматривать колонну, на которой была поставлена урна, полу-прикрытая погребальнымъ покровомъ, его слегка ударилъ кто-то по плечу. Леонардъ быстро обернулся и увидлъ передъ собой мистера Борлея.
— Извините меня, сэръ, но я сдлалъ это потому, что вы понимаете, какъ удить окуней. А такъ какъ судьба пустила насъ на одну и ту же дорогу, то мн бы очень хотлось познакомиться съ вами покороче. Я слышалъ, вы имли намреніе сдлаться писателемъ. Рекомендуюсь вамъ, я самъ писатель.
Леонардъ, сколько извстно было ему, никогда еще до этой минуты не встрчался съ писателемъ. Печальная улыбка пробжала по его лицу въ то время, какъ осматривалъ онъ рыболова.
Мистеръ Борлей одтъ былъ совершенно иначе въ сравненіи съ тмъ разомъ, когда впервые встртился онъ съ Леопардомъ на берегахъ Брента. Въ этой одежд, впрочемъ, онъ мене похожъ былъ на автора, чмъ на рыбака. На немъ была новая блая шляпа, надтая на бокъ, новое пальто зеленаго цвта, новые панталоны и новые сапоги. Въ рук держалъ онъ трость изъ китоваго уса съ серебрянымъ набалдашникомъ. Ничто такъ не доказывало бродячей жизни этого человка и величайшей безпечности, какъ его наружность. При всемъ томъ, несмотря на его пошлый нарядъ, въ немъ самомъ не было ничего пошлаго, но зато много эксцентричнаго, даже чего-то выходящаго изъ предловъ благопристойности. Его лицо казалось блдне и одутловате прежняго, кончикъ носа гораздо красне, глаза его сверкали ярче, и на углахъ его насмшливыхъ, сластолюбивыхъ губъ отражалось полное самодовольствіе.
— Вы сами сочинитель, сэръ? повторилъ Леонардъ.— Это прекрасно! Мн бы хотлось знать вашъ отзывъ объ этомъ призваніи. Вонъ, эта колонна поддерживаетъ урну. Колонна высока, и урна сдлана очень мило, но подл дороги он совсмъ не на мст: что вы укажите объ этомъ?
— Конечно, самое лучшее мсто для нея на кладбищ.
— Я тоже думаю…. Такъ вы сочинитель?
— Понимаю, я еще давича замтилъ, что вы большой охотникъ до аллегорій. Вы хотите сказать, что сочинитель гораздо выгодне покажется на кладбищ, въ вид закрытой урны, при тускломъ свт луны, чмъ въ блой шляп и съ краснымъ кончикомъ носа подъ яркой газовой лампой. Въ нкоторомъ отношеніи вы правы. Но, въ свою очередь, позвольте и мн замтить, что самое выгодное освщеніе для сочинителя — когда онъ бываетъ на своемъ мст. Пойдемте со мной.
Леонардъ и Борлей были заинтересованы другъ другомъ, нсколько шаговъ они сдлали молча.
— Возвратимся опять къ урн, началъ Борлеи: — я вижу, что вы мечтаете о слав и кладбищ. Это въ порядк вещей. И вы будете мечтать, пока не исчезнутъ передъ вами обманчивые призраки. Въ настоящую минуту я занятъ своимъ существованіемъ и отъ души смюсь надъ славой. Слава сочинителей не стоитъ стакана холоднаго грогу! А если этотъ стаканъ будетъ заключать въ себ горячій грогъ, да еще съ сахаромъ, и если въ карман будетъ находиться шиллинговъ пять денегъ, въ трат которыхъ никому не слдуетъ давать отчета,— о, могутъ ли тогда сравняться съ этимъ стаканомъ вс памятники внутри Вестминстерскаго аббатства!
— Продолжайте, сэръ, мн очень пріятно слышать вашъ разговоръ. Позвольте мн слушать и молчать.
И Леонардъ еще боле надвинулъ шляпу на глаза, онъ, всей душой, унылой, ожидавшей отголоска въ душ другого человка,— душой взволнованной, предался своему новому знакомцу.
Джонъ Борлей не заставлялъ упрашивать себя: онъ продолжалъ говорить. Опасенъ и обольстителенъ былъ его разговоръ. Онъ похожъ былъ на змю, растянутую по земл во всю длину и, при малйшемъ движеніи, показывающую блестящіе, переливающіеся, великолпные оттнки своей кожи,— на змю, но безъ зминаго жала. Если Джонъ Борлей обольщалъ и искушалъ, то онъ самъ не замчалъ того: онъ ползъ и красовался безъ всякаго преступнаго умысла. Простосердечне его не могло быть созданія.
Надсмхаясь надъ славой, Борлей съ восторженнымъ краснорчіемъ распространялся о наслажденіи, какое испытываете писатель, одаренный силою творчества.
— Какое мн дло до того, что скажутъ и будутъ думать люди о словахъ, которыя изъ подъ пера моего выльются на бумагу! говорилъ Борлей.— Если въ то время, когда вы сочиняете, ваши мысли будутъ заняты публикой, надгробными урнами и лавровыми внками, тогда вы не геній — вы неспособны даже быть писателемъ. Я пишу потому, что это доставляетъ мн безпредльное удовольствіе,— потому, что въ этомъ занятіи отражается моя душа. Написавъ какую нибудь статью, я столько же забочусь о ней, сколько жаворонокъ заботится о дйствіи, какое производитъ его псня на крестьянина: пробуждаетъ ли она его къ дневнымъ занятіямъ, или нтъ — ему все равно. Поэтъ тоже, что жаворонокъ: въ минуты пснопнія онъ паритъ подъ облаками…. Не правда ли?
— Совершенная правда!
— Кто и что можетъ лишить насъ этого наслажденіи? Неужели мы должны заботиться о томъ, купитъ ли наше произведеніе какой нибудь книгопродавецъ, или будетъ ли публика читать это произведеніе: пусть себ ихъ спятъ у подножія лстницы генія — мы и безъ этого войдемъ на нее. Неужели вы думаете, что Бёрнсъ, засдая въ питейной лавк, въ кругу всякаго сброда, пилъ, подобно своимъ собесдникамъ, обыкновенное, пиво и виски? Совсмъ нтъ! онъ пилъ нектаръ: онъ глоталъ свои мечты, мысли, напитанныя чистйшей амврозіей, онъ раздлялъ всю радость, все веселье цлаго сонма олимпійскихъ боговъ. Пиво или виски моментально превращаются въ напитокъ Гебы. Я вижу, молодой человкъ, вы не знаете этой жизни, вы еще не успли вглядться въ нее. Пойдемте со мной. Подарите мн эту ночь. У меня есть деньги: я съ такой щедростью намренъ расточить ихъ, какъ расточалъ Александръ Великій, когда оставилъ на свою долю одну только надежду. Пойдемъ, пойдемъ!
— Но куда?
— Въ мои чертоги, гд возсдалъ до меня Эдмундъ Кинъ, могущественный мимикъ. Я его наслдникъ. Мы увидимъ тамъ на самомъ дл, что такое эти сыны генія, на которыхъ писатели ссылаются для того, чтобъ украсить свою повсть, и которые были ни боле, ни мене, какъ предметы состраданія. Мы увидимъ тамъ холодныхъ, серьёзныхъ гражданъ, которые невольнымъ образомъ заставятъ насъ оплакивать Саваджа и Морланда, Порсона и Бёрнса!…
— И Чаттертона, прибавилъ Леонардъ, въ мрачномъ расположеніи духа.
— Чаттертонъ былъ подражатель во всхъ отношеніяхъ: онъ былъ поэтъ-самозванецъ, онъ хотлъ изображать крайности, которыхъ самъ не испыталъ, и потому изобразилъ ихъ ложно. Ему ли быть… но зачмъ! мы посл поговоримъ о немъ. Пойдемъ со мной, пойдемъ!
И Леонардъ пошелъ.

ГЛАВА LVII.

Представьте себ комнату. Облака табачнаго дыму, проникнутыя яркими лучами горящаго газа, наполняютъ ее. Стны выблены, и на нихъ развшены литографичискіе портреты актеровъ въ театральныхъ костюмахъ и театральныхъ позахъ,— актеровъ, существовавшихъ въ ту эпоху, когда сцена служила олицетвореннымъ вліяніемъ на нравы и обычаи того вка. Тутъ находился Беттертонъ, въ огромномъ парик и черной мантіи. Подл него вислъ портретъ Вудварда, въ роли ‘Прекраснаго джентльмена’, дале — веселый и безпечный Квинъ, въ роли Фальстафа, съ круглымъ щитомъ и толстымъ брюхомъ, Колли Сиббаръ, въ парчевой одежд, нюхающій табакъ съ ‘Милордомъ’, большой и указательный пальцы правой руки его подняты на воздухъ, а самъ онъ смотритъ на васъ, какъ будто ожидая громкаго рукоплесканія. Дале вы видите Маклина, въ роли Шейлока, Кембля, въ глубокомъ траур, и наконецъ Кина — на самомъ почетномъ мст, надъ каминомъ.
Когда мы внезапно оставимъ практическую жизнь, съ ея дйствительными тружениками, и явимся передъ портретами подобныхъ героевъ, фантастическихъ, созданныхъ воображеніемъ, въ одеждахъ, въ которыхъ они являлись на сцен,— въ этомъ зрлищ есть что-то особенное, пробуждающее нашъ внутренній умъ.
Я говорю: внутренній, потому, что каждый изъ насъ боле или мене одаренъ этой способностью имть внутренній умъ, совершенно отдльный отъ того, подъ вліяніемъ котораго мы проводимъ наши дни,— умъ, который идетъ своимъ путемъ, въ страх или радости, въ улыбкахъ или слезахъ, по безпредльной очарованной стран поэтовъ. Взгляните на этихъ актеровъ! Это были люди, которые жили внутреннимъ умомъ, для которыхъ нашъ міръ былъ міръ недйствительный — побочный, для которыхъ все рисуемое ихъ воображеніемъ казалось дйствительнымъ. Неужели Шекспиръ въ теченіе своей жизни когда нибудь вслушивался въ рукоплесканія, которыми осыпались представители созданій его воображенія? Блуждающія дти самаго переходчиваго изъ всхъ искусствъ, перелетныя тни на текущей вод, привтствую ваши изображенія, начертанныя рукой какого нибудь холоднаго практическаго человка, и продолжаю свое повствованіе!
На выбленныхъ стнахъ допущены были портреты и боле грубыхъ соперниковъ на поприщ извстности, но и они знавали рукоплескаія, быть можетъ, боле громкія, чмъ т, которыя Шекспиръ принималъ отъ своихъ современниковъ: это были богатыри кулачныхъ боевъ — Криббъ, Молино и Голландскій Самсонъ. Между ними помщались старинныя литографіи Ньюмаркетскаго театра, въ томъ вид, въ какомъ онъ существовалъ въ ранней части минувшаго столтія, и нсколько гравированныхъ каррикатуръ Гогарта.
Что касается поэтовъ, и они не были забыты,— поэты, которые съ подобными собесдниками были совершенно какъ дома. Само собою разумется, тутъ находился Шекспиръ съ своимъ спокойнымъ, смиреннымъ лицомъ, Бенъ-Джонсонъ съ нахмуреннымъ видомъ, Бёрнсъ и Байронъ другъ подл друга. Но что странне всего замчалось въ этомъ размщеніи предметовъ графическаго искусства,— странне и ни съ чмъ несообразне, такъ это портретъ Вильяма Питта въ полный его ростъ,— Вильяма Питта, суроваго и повелительнаго. Какимъ образомъ онъ вмшался въ собраніе этихъ кулачныхъ бойцовъ, актеровъ и поэтовъ? Это казалось оскорбленіемъ его знаменитой памяти. А между тмъ онъ вислъ тутъ, выражая, впрочемъ, величайшее ко всему презрніе.
А какое общество? О, его невозможно описать! Тутъ были актеры, потерявшіе свои мста въ незначительныхъ театрахъ, были блдные, истомленные юноши,— вроятно, сынки почтенныхъ купчиковъ, употребляющіе вс усилія сокрушить сердца своихъ родителей, а мстами выглядывали всюду замтныя лица евреевъ. Изрдка показывалось вамъ замчательное боязливое лицо какого нибудь неопытнаго молодого человка, новичка въ столиц. Мужчины зрлаго возраста, и даже сдовласые, также находились въ числ собесдниковъ,— и большая часть изъ нихъ отличалась пунцовыми носами. При вход Джона Борлея поднялся такой громкій радостный крикъ, что самъ Вильямъ Питтъ содрогнулся въ своей незатйливой рамк. Топанье ногами и имя ‘Джонъ Борлей’ сливались въ одинъ гулъ. Джентльменъ, занимавшій огромное сафьянное кресло, немедленно уступилъ его Борлею, а Леонардъ, съ серьёзнымъ наблюдательнымъ взоромъ, съ выраженіемъ полу-грусти и полу-презрнія, помстился подл своего новаго знакомца. Во всемъ собраніи замтно было то нетерпливое и вмст съ тмъ невыразимое движеніе, которое мы замчаемъ въ партер, когда какой нибудь знаменитый пвецъ приблизится къ нескончаемому ряду лампъ и начнетъ ‘Di tanti palpiti’, время между тмъ улетаетъ. Взгляните на старинные часы съ курантами надъ главными дверьми. Прошло уже полчаса, Джонъ Борлей начинаетъ согрваться. Огонь въ глазахъ его разгарается еще ярче, его голосъ становится мягче, звучне.
— Сегодня онъ будетъ величественъ, прошепталъ худощавый мужчина, сидвшій подл Леонарда и по платью похожій на портного.
Время все-таки летитъ: прошелъ уже часъ. Взгляните, если угодно, на часы съ курантами. Джонъ Берлей, дйствительно, величественъ, онъ достигъ своего зенита, онъ въ своей кульминаціи, употребляя астрономическое выраженіе. Какія блестящія шутки, сколько неподдльнаго юмора! Въ этихъ шуткахъ, въ этомъ юмор проявляется умъ Борлея такъ чисто, какъ золотой песокъ на дн глубокой рки. Сколько остроумія, истины и по временамъ плавнаго краснорчія! Вс слушатели безмолвствуютъ. Леонардъ тоже слушалъ,— но не съ тмъ невиннымъ, безотчетнымъ восторгомъ, съ какимъ бы онъ слушалъ за нсколько дней тому назадъ: нтъ! его душа перенесла тяжелую скорбь и теперь сдлалась тревожною, недоврчивою. Надъ самою радостью Леонардъ задумывался какъ надъ разршеніемъ какой нибудь трудной задачи. Попойка идетъ въ круговую. Лица слушателей какъ будто измняются, всеобщій говоръ длается невнятнымъ, голова Борлея склоняется на грудь, и онъ замолкаетъ. Раздается псня изъ семи голосовъ. Табачный дымъ сгущается, и сквозь него газовый огонекъ едва мерцаетъ. Взоры Борлея блуждаютъ.
Взгляните на часы съ курантами: два часа прошло. Джонъ Борлей нарушаетъ собственное свое молчаніе, его голосъ громокъ и хриплъ, его хохотъ прерывистъ. Какой вздоръ, какую нелпость произноситъ онъ! Между слушателями поднимается изступленный крикъ: они находятъ, что Борлей говоритъ прекрасне прежняго. Леонардъ, до этой поры мрявшій себя, мысленно, съ гигантомъ и говорившій внутренно: ‘онъ недосягаемъ’, находитъ, что размры этого гиганта становятся меньше, и говоритъ про себя: ‘нтъ, я ошибся: его величина не превышаетъ величины обыкновеннаго актера.’
Взгляните еще разъ на часы съ курантами: три часа прошло. Джонъ Борлей, по видимому, исчезъ со сцены: его фигура смшалась вмст съ клубами табачнаго дыма и отвратительными парами, вылетавшими изъ пылающей мисы. Леонардъ оглянулся кругомъ: нкоторые изъ слушателей лежали на полу, нкоторые прислонились къ стн, одни обнимались за столомъ, другіе дрались, большая часть продолжала черпать пуншъ, нкоторые плакали. Божественная искра потухла на человческомъ лиц!… Джонъ Борлей, все еще непобжденный, но совершенно потерявшій свои чувства, все еще считаетъ себя ораторомъ и произноситъ самую плачевную рчь о скоротечности жизни: плачъ и одобрительные возгласы сопровождаютъ каждую высказанную имъ мысль. Лакеи столпились въ дверяхъ, слушаютъ, смются и ршаются наконецъ нанять для гостей кабы и коляски. Но вдругъ одинъ изъ пирующихъ друзей завернулъ кранъ въ газовомъ рожк, и въ комнат наступилъ непроницаемый мракъ. Громкій крикъ и дикій хохотъ огласили весь Пандемоній…. Юноша-поэтъ опрометью выбжалъ изъ мрачной, душной атмосферы. Спокойно мерцающія звзды встртили его отуманенные взоры.

——

Да, Леонардъ! теб въ первый разъ случилось доказать, что въ теб есть желзо, изъ котораго выковывается и принимаетъ надлежащія формы истинное мужество. Ты доказалъ, что въ теб есть сила сопротивленія. Спокойный, трезвый, чистый вышелъ ты изъ этой оргіи, точь-въ-точь, какъ т звзды, только что выглянувшія изъ за темнаго облака.
Леонардъ имлъ при себ запасный ключъ. Онъ отперъ уличную дверь и безъ малйшаго шума поднялся по скрипучей деревянной лстниц своей квартиры. Утренняя заря занималась. Леонардъ подошелъ къ окну и открылъ его. Зеленый вязь на сосднемъ двор казался свжимъ и прекраснымъ, какъ будто онъ посаженъ былъ за множество миль отъ дымнаго Вавилона.
— Природа, природа! произнесъ Леопардъ:— я слышу твой голосъ: онъ успокоиваетъ меня, онъ придалъ мн силу. Но борьба моя ужасна: съ одной стороны грозитъ мн отчаяніе въ жизни, съ другой является передо мной упованіе на жизнь.
Вотъ птичка порхнула изъ густоты дерева и опустилась на землю. Утренняя псенка ея долетла до слуха Леонарда, она разбудила другихъ птичекъ — воздухъ началъ разскаться крыльями пернатыхъ, облака на восток зарумянились.
Леонардъ вздохнулъ и отошелъ отъ окна. На стол, подл цвтка, лежало письмо. Онъ не замтилъ его при вход въ комнату. Письмо написано было рукою Гэленъ. Леонардъ поднесъ его къ окну и прочиталъ, при яркихъ лучахъ восходящаго солнца:
‘Неоцненный братъ Леонардъ! найдетъ ли тебя это письмо въ добромъ здоровь и не въ такой печали, въ какой мы разстались? Я пишу это, стоя на колняхъ: мн кажется, что я должна въ одно и то же время писать и молиться. Ты можешь притти ко мн завтра вечеромъ. Ради Бога, приходи, Леонардъ! Мы вмст погуляемъ въ нашемъ маленькомъ садик. Въ немъ есть бесдка, закрытая со всхъ сторонъ жасминами и плющемъ. Изъ нея мы полюбуемся Лондономъ. Я очень, очень часто смотрла отсюда на Лондонъ, стараясь отъискать крыши нашей бдной маленькой улицы и воображая, что вижу вязъ противъ твоихъ оконъ.
‘Миссъ Старкъ очень добра ко мн, и мн кажется, что посл свиданія съ тобой я непремнно буду счастлива,— само собою разумтся, въ такомъ только случа, если ты самъ счастливъ.
‘Остаюсь, до свиданія, преданная сестра.

‘Г эленъ.

‘Плюшевый домикъ.
‘P. S. Нашъ домъ укажетъ теб всякій. Онъ находится налво отъ вершины горы, пройдя немного по переулку, на одной сторон котораго ты увидишь множество каштановъ и лилій. Я буду ждать тебя у дверей.’
Лицо Леонарда просвтлло: онъ снова казался теперь прежнимъ Леонардомъ. Изъ глубины мрачнаго моря въ душ его улыбнулось кроткое личико непорочнаго ребенка, и волны, какъ будто по волшебному мановенію, прилегли, затихли.

ГЛАВА LVIII.

— Кто такое этотъ мистеръ Борлей, и что онъ написалъ? спросилъ Леонардъ мистера Приккета, по возвращеніи въ лавку.
Позвольте намъ самимъ отвчать на этотъ вопросъ, потому что мы знаемъ мистера Борлея боле, чмъ мистеръ Приккетъ.
Джонъ Борлей былъ единственный сынъ бднаго пастора въ небольшомъ приход близъ Илинга, — пастора, который собиралъ крохи, сберегалъ ихъ, отказывалъ себ во многомъ, съ тои прекрасною цлью, чтобъ помстить своего сына въ одно изъ лучшихъ въ сверныхъ провинціяхъ Англіи учебныхъ заведеній и оттуда въ университетъ. Въ теченіе перваго года университетской жизни, молодой Борлей обратилъ на себя вниманіе профессоровъ толстыми башмаками, грубымъ бльемъ и авторитетами, избранными имъ для тщательнаго изученія. При первомъ публичномъ испытаніи онъ отличился и пробудилъ въ своихъ наставникахъ большія надежды. Въ начал второго года, порывы пылкой души его, обуздываемые до этого занятіями, вырвались наружу. Чтеніе не составляло для него дла большой трудности: онъ приготовлялъ свои лекціи, какъ говорится, съ устъ профессора. Свободные отъ занятій часы онъ посвящалъ пиршествамъ, но, ни подъ какимъ видомъ, не сократовскимъ. Онъ попалъ въ шайку праздныхъ гулякъ и подъ руководствомъ ихъ надлалъ множество шалостей и былъ исключенъ.
Борлей возвратился домой самымъ жалкимъ человкомъ. Впрочемъ, при всхъ своихъ шалостяхъ, онъ имлъ доброе сердце. При удаленіи отъ соблазна и дурныхъ примровъ, его поведеніе, въ теченіе цлаго года, было безукоризненно. Его допустили исправлять должность наставника въ той самой школ, въ которой самъ онъ получилъ первоначальное образованіе. Школа эта находилась въ большомъ город. Джонъ Борлей сдлался членомъ городского клуба, основаннаго купеческимъ сословіемъ, и проводилъ въ немъ аккуратно три вечера въ недлю. Ораторскія способности его и многостороннія познанія сами собою такъ быстро обнаружились, что онъ сдлался душою клуба. Первоначально клубъ этотъ состоялъ изъ трезваго, миролюбиваго общества, въ которомъ почтенные отцы семействъ выкуривали трубку табаку, запивая ее рюмкой вина, но подъ управленіемъ мистера Борлея онъ сдлался притономъ пирушекъ шумныхъ, разгульныхъ. Это недолго продолжалось. Однажды ночью на улиц произошелъ страшный шумъ и безпорядокъ, и на другое утро молодого наставника уволили. Къ счастію для совсти Джона Борлея, отецъ его скончался до этого происшествія: онъ умеръ въ полной увренности въ исправленіи своего дтища. Во время исполненія учительской обязанности, мистеръ Борлей усплъ свести знакомство съ редакторомъ провинціальной газеты и доставлялъ ему весьма серьёзныя статьи политическаго свойства: надобно замтить, что Борлей, подобно Парру и Порсону, былъ весьма замчательный политикъ. Редакторъ, въ знакъ благодарности, снабдилъ его рекомендательными письмами къ извстнйшимъ въ Лондон журналистамъ, такъ что Джонъ, явившись въ столицу, весьма скоро поступилъ въ число сотрудниковъ газеты, пользующейся хорошей репутаціей. Въ университет онъ познакомился съ Одлеемъ Эджертономъ, такъ, слегка: этотъ джентльменъ только что началъ возвышаться въ ту пору на парламентскомъ поприщ. Борлей имлъ одинаковый съ нимъ взглядъ на какой-то парламентскій вопросъ, при разршеніи котораго Одлей усплъ отличиться, и написалъ по этому предмету превосходную статью,— до такой степени превосходную, что Эджертонъ пожелалъ непремнно узнать автора,— узналъ, что это былъ Борлей, и въ душ ршился доставить ему выгодное мсто при первомъ вступленіи въ оффиціальную должность. Но Борлей принадлежалъ къ разряду тхъ, весьма немногихъ впрочемъ, людей, которые не слишкомъ гонятся за полученіемъ выгоднаго мста. Сотрудничество его по газет продолжалось весьма недолго,— во первыхъ, потому, что на него ни подъ какимъ видомъ нельзя было надяться въ то время, когда требовалась величайшая аккуратность въ доставк журнальныхъ статей, во вторыхъ, у Борлея былъ какой-то необыкновенно странный и въ нкоторой степени эксцентричный взглядъ на предметы, который ни подъ какимъ видомъ не могъ согласоваться съ понятіями какой бы то ни было партіи. Его статья, допущенная въ журналъ безъ строгаго разбора, привела въ ужасъ редакторовъ, подписчиковъ и читателей газеты. Статья эта по духу своему была діаметрально противоположна направленію журнала. Посл этого Джонъ Борлей заперся въ своей квартир и началъ писать книги. Онъ написалъ дв-три книги, очень умныя, это правда, но не совсмъ соотвтствующія народному вкусу — отвлеченныя и черезчуръ ученыя, наполненныя идеями непонятными для большей части читателей, и прошпигованныя греческими цитатами. Несмотря на то, изданіе этихъ книгъ доставило Борлею небольшую сумму денегъ, а въ ученомъ мір — большую репутацію. Когда Одлей Эджертонъ сдлался оффиціальнымъ человкомъ, онъ доставилъ Борлею, хотя и съ большимъ трудомъ, мсто въ Парламент. Я говорю: съ большимъ трудомъ, потому, что нужно было преодолть множество предубжденій противъ этого пылкаго, необузданнаго питомца музъ. Онъ держался на новомъ своемъ мст около мсяца, потомъ добровольно отказался отъ службы и скрылся на своемъ чердачк. Съ этого времени и до настоящей поры онъ жилъ Богъ знаетъ гд и какъ. Литература, какъ всякому извстно, есть въ своемъ род ремесло, а Джонъ Борлей съ каждымъ днемъ становился боле и боле неепособнымъ къ какому нибудь занятію.
‘Я не могу работать по заказу’, говорилъ онъ.— Борлей писалъ тогда только, когда являлось къ тому расположеніе, или когда въ карман его оставалась послдняя пенни, или когда онъ находился въ полицейскомъ дом за долги — переселенія, которыя случались съ нимъ круглымъ числомъ два раза въ годъ. Литературные журналы и газеты охотно принимали вс его статьи, но съ условіемъ, чтобы он не заключались его именемъ. Измненія въ слог его статей не требовалось, потому что онъ самъ могъ измнять его съ легкостію, свойственной опытному писателю.
Одлей Эджертонъ продолжалъ оказывать ему свое покровительство, потому что, по служебнымъ занятіямъ его, встрчались вопросы, о которыхъ никто не могъ писать съ такой силой, какъ Джонъ Борлей,— вопросы, имющіе тсную связь съ политической метафизикой, какъ, напримръ, измненіе биллей и нкоторые предметы изъ политической экономіи. Къ тому же Одлей Эджертонъ былъ единственный человкъ, для котораго Джонъ Борлей готовъ былъ служить во всякое время, оставлять свои пирушки и исполнять, какъ онъ выражался, заказную работу. Джонъ Борлей, надобно отдать ему справедливость, имлъ признательное сердце и, кром того, очень хорошо понималъ, что Эджертонъ старался дйствительно быть полезнымъ для него. И въ самомъ дл, при встрч съ Леонардомъ на берегахъ Брента, онъ говорилъ истину, что ему сдлано было предложеніе отъ Министерства отправиться на службу въ Ямайку или въ Индію. Но, вроятно, кром одноглазаго окуня, были еще и другія прелести, которыя приковывали Борлея къ окрестностямъ Лондона. При всхъ недостаткахъ его характера, Джонъ Борлей былъ не безъ добрыхъ качествъ. Онъ былъ, въ строгомъ смысл слова, врагъ самому себ, но едвали бы нашелся человкъ изъ цлаго міра, который бы ршился назвать его своимъ врагомъ. Даже въ тхъ случаяхъ, когда ему приходилось длать строгій критическій разборъ какого нибудь новаго произведенія, онъ и тогда въ сатир своей обнаруживалъ спокойное, веселое расположеніе духа, съ которымъ смотрлъ на сочиненіе: въ немъ не было ни жолчи, ни зависти. Что касается до злословія, до оскорбленія личности въ литературныхъ статьяхъ, онъ могъ бы послужить примромъ всмъ критикамъ. Изъ этого я долженъ исключить политику: когда дло касалось ея, онъ являлся тутъ совершенно другимъ человкомъ — онъ приходилъ въ изступленіе, защищая какой нибудь предметъ, о которомъ спорили въ Парламент. Въ своихъ сдлкахъ съ Эджертономъ онъ поставилъ себ въ непремнную обязанность назначать цну за свои труды. Онъ потому назначалъ цну, что приготовленіе эджертоновскихъ статей требовало предварительнаго чтенія, собранія матеріаловъ и большихъ подробностей, чего, мимоходомъ сказать, Борлей не жаловалъ, и на этомъ основаніи считалъ себя вправ назначать цну немного боле той, которую обыкновенно давали редакторы, въ журналахъ которыхъ помщались его статьи. Въ тхъ случаяхъ, когда за долги его сажали въ тюрьму, хотя онъ и зналъ, что одна строчка къ Эджертону вывела бы его изъ непріятнаго положенія, но изъ своенравія никогда не писалъ этой строчки. Освобожденіе изъ тюрьмы онъ основывалъ единственно на своемъ пер: онъ поспшно обмакивалъ его въ чернила и, если можно такъ выразиться, выцарапывалъ себ свободу. Самый унизительный и, конечно, самый неисправимый изъ его пороковъ заключался въ его излишней преданности къ горячительнымъ напиткамъ, и неизбжное слдствіе этой преданности — преданность къ самому низкому обществу. Ослплять своимъ юморомъ и причудливымъ краснорчіемъ грубыя натуры, собиравшіяся вокругъ него — это было для него такое торжество, такое возвышеніе въ собственныхъ своихъ глазахъ, которое искупало вс жертвы, приносимыя солиднымъ достоинствомъ. Ниже, ниже и ниже утопалъ Джонъ Борлей не только во мнніи всхъ, кто зналъ его имя, но и въ обыкновенномъ примненіи своихъ талантовъ. И, надобно замтить, все это длалось совершенно добровольно — по одной прихоти. Онъ готовъ былъ во всякое время написать за нсколько пенсовъ статью для какого нибудь неизвстнаго журнала, тогда какъ за ту же статью могъ бы получить нсколько фунтовъ стерлинговъ отъ журналовъ, пользующихся извстностью. Онъ любилъ писать національныя баллады и съ особеннымъ удовольствіемъ останавливался на улицахъ, чтобы послушать, какъ нищій распвалъ его произведеніе. Однажды онъ дйствительно сдлался поэтомъ, написавъ, въ вид поэмы, объявленіе портного, и приходилъ отъ этого въ восторгъ. Впрочемъ, восторгъ его недолго продолжался, потому что Джонъ Борель былъ питтистъ, какъ онъ самъ выражался, а не торій. И еслибъ вамъ случилось услышать, какъ онъ ораторствовалъ о Питт, вы, право, не знали бы, что подумать объ этомъ великомъ сановник. Джонъ Борлей трактовалъ о немъ точь-въ-точь, какъ нмецкіе компиляторы трактуютъ о Шекспир. Онъ приписывалъ ему такое множество странныхъ качествъ и достоинствъ, которыя превращали великаго практическаго человка въ какую-то сивиллу. Въ своей поэм онъ представилъ Британію, которая явилась портному съ выраженіемъ самой высокой похвалы за неподражаемое искусство, которое выказалъ онъ въ украшеніи наружности ея сыновъ, и, накинувъ на него мантію гигантскихъ размровъ, говорила, что онъ, и одинъ только онъ, способенъ выкроить изъ нея и сшить мантіи для замчательныхъ людей Британіи. Въ остальной части поэмы описывались безполезныя усилія портного въ выкройк мантій,— какъ вдругъ, въ ту минуту, когда онъ начиналъ предаваться отчаянію, Британія снова явилась передъ нимъ и на этотъ разъ съ утшеніемъ говорила ему, что онъ сдлалъ все, что только могъ сдлать смертный, и что она хотла доказать жалкимъ пигмеямъ, что никакое человческое искусство не могло бы принаровить для размровъ обыкновенныхъ людей мантію Вильяма Питта. Sic itur ad astra. Британія взяла мацтію и удалилась въ надзвздный міръ. Эта аллегорія привела портного въ крайнее негодованіе, подъ вліяніемъ котораго перерзанъ былъ узелъ, соединявшій портного съ поэтомъ.
Такимъ образомъ, читатель, мы надемся имть теперь довольно ясныя понятія о Джон Борле,— имть образчикъ его таланта, рдко встрчаемаго въ ныншнемъ вк и теперь, къ счастію, почти совсмъ угасшаго. Мистеръ Приккетъ хотя и не входилъ въ такія историческія подробности, какія представлены нами въ предъидущихъ страницахъ, но онъ сообщилъ Леонарду весьма врное понятіе объ этомъ человк, изобразивъ въ немъ писателя съ величайшими талантами, обширною ученостью, но писателя, который совершенно, какъ говорится, сбился съ прямого пути.
Леонардъ не видлъ, впрочемъ, до какой степени можно обвинять мистера Борлея за его образъ жизни и поведеніе: онъ не могъ представить себ, чтобы подобный человкъ добровольно опустился на самую нижнюю ступень общественнаго быта. Онъ охотно допускалъ въ этомъ случа предположеніе, что Борлей низведенъ былъ на эту ступень обстоятельствами и нуждой.
И когда мистеръ Приккетъ въ заключеніе словъ своихъ прибавилъ: ‘я думаю, что Борлей боле, чмъ Чаттертонъ послужилъ къ излеченію тебя отъ желанія сдлаться писателемъ’, молодой человкъ угрюмо отвчалъ: ‘можетъ быть’, и отвернулся къ книжнымъ полкамъ.
Съ позволенія мистера Приккета, Леонардъ оставилъ свои занятія ране обыкновеннаго и отправился въ Хайгэтъ. Онъ шелъ сначала по окраин Реджентъ-Парка и потомъ по зеленющимъ, весело улыбающимся предмстьямъ Лондона. Прогулка, свжій воздухъ, пніе птицъ, а боле всего уединенная дорога разгоняли его серьёзныя и даже мрачныя мышленія. Сердце его забилось сильне, душа его была полна отраднаго чувства, когда онъ вышелъ въ небольшую каштановую аллею и вскор увидлъ свтлое личико Гэленъ, стоявшей подл калитки, въ тни густыхъ акацій.

ГЛАВА LIX.

Съ дтскимъ восторгомъ Гэленъ увлекла своего брата въ небольшой садъ.
Взгляните на нихъ въ этомъ маленькомъ павильон, покрытомъ цвтами, дышащими ароматомъ. Темная полоса кровлей и шпицовъ разстилались внизу широко и далеко. Лондонъ казался тусклымъ и безмолвнымъ какъ во сн.
Гэленъ нжно сняла шляпу съ головы Леонарда и взглянула ему въ лицо, подернутыми слезой, выразительными глазками.
Она не сказала при этомъ случа: ‘ты перемнился, Леонардъ’, но, какъ будто упрекая себя, произнесла:
— Зачмъ, зачмъ я оставила тебя?
И потомъ отвернулась.
— Гэленъ, не безпокойся обо мн. Я мужчина, я выросъ въ деревн. Скажи мн что нибудь о себ. Ты писала, что эта лэди очень добра къ теб — правда ли это?
— Еслибъ была неправда, то позволила ли бы она мн видться съ тобой? О, она очень-очень добра А взгляни-ка сюда, Леонардъ.
И Гэленъ показала на плоды и пирожное, поставленное на стол.
— Вдь это настоящій пиръ.
Она обнаруживала передъ братомъ свое радушное гостепріимство самымъ милымъ, очаровательнымъ образомъ, она была рзве обыкновеннаго, говорила много и бгло дополняла многія мста своего разговора принужденнымъ, но серебристымъ смхомъ.
Мало по малу она успла вывести брата изъ глубокой задумчивости. Леопардъ хотя и не могъ открыть ей причину своей замтной грусти, но признался, однако же, что въ послднее время онъ много страдалъ. Онъ никогда бы не открылся въ этомъ другому живому существу. Окончивъ поспшно свое коротенькое признаніе увреніями, что все худшее для него уже окончилось, онъ хотлъ позабавить Гэленъ разсказомъ о новомъ знакомств съ рыболовомъ. Но когда Леонардъ, съ невольнымъ увлеченіемъ, смшаннымъ съ чувствомъ состраданія, отозвался объ этомъ человк, когда онъ представилъ необыкновенный, хотя и нсколько сжатый очеркъ сцены, которой былъ очевидцемъ, Гэленъ приняла серьёзный и даже испуганный видъ.
— Леонардъ, ради Бога, не ходи туда въ другой разъ, не встрчайся больше съ этимъ дурнымъ человкомъ.
— Дурнымъ! о, нтъ! Безнадежный и несчастный, онъ невольнымъ образомъ пристрастился къ крпкимъ напиткамъ, стараясь, подъ вліяніемъ охмляющаго дйствія ихъ, забыть свое горе, впрочемъ, моя милая совтница, ты еще не можешь понимать этихъ вещей.
— Напротивъ, Леонардъ, мн кажется, что я очень хорошо понимаю ихъ. Неужели ты думаешь, что я не найду разницы между значеніемъ добраго человка и дурного? Я полагаю, что добрый человкъ тотъ, который уметъ бороться съ искушеніями, а дурной — тотъ, который охотно предается имъ.
Опредленіе было такъ просто и такъ врно, что Леонардъ пораженъ былъ имъ гораздо сильне, чмъ могли бы поразить его самыя изысканныя и убдительныя доказательства мистера Дэля.
— Со времени нашей разлуки недаромъ я такъ часто говорилъ самому себ: ‘Гэленъ была моимъ геніемъ-хранителемъ!’ Пожалуста, Гэленъ, говори мн еще что нибудь. Мое сердце покрыто для меня непроницаемымъ мракомъ, а когда ты говоришь, то, по видимому, свтъ озаряетъ его.
Эта похвала привела бдную Гэленъ въ такое смущеніе, что прошло нсколько минутъ прежде, чмъ она могла исполнить приказаніе, соединявшееся съ этой похвалой. Однакожь, мало по малу разговоръ снова оживился. Леонардъ разсказалъ ей печальную исторію Борлея и съ нетерпніемъ ожидалъ замчаній Гэленъ.
— Посл этого, сказалъ онъ, замтивъ, что Гэленъ не имла намренія длать возраженій: — посл этого могу ли я надяться на что нибудь, когда этотъ могучій талантъ палъ подъ бременемъ тяжкихъ испытаній и отчаянія? Чего ему недоставало?
— А молился ли онъ Богу? спросила Гэленъ, отирая слезы.
Леонардъ былъ снова изумленъ. Читая жизнь Чаттертона, онъ почти вовсе не обращалъ вниманія на скептицизмъ несчастнаго юноши-поэта, такъ неутомимо стремившагося къ земному безсмертію. При вопрос Гэленъ, этотъ скептицизмъ обнаружился передъ нимъ во всей полнот.
— Гэленъ, къ чему ты спрашиваешь меня объ этомъ?
— Потому что чмъ боле и чаще мы молимся, тмъ терпливе мы становимся, отвчалъ ребенокъ.— Почему знать, быть можетъ, еслибъ терпніе его продлилось еще нсколько мсяцевъ, онъ непремнно достигъ бы желаемой цли. Вотъ и съ тобой, мой милый братъ, будетъ то же, самое: ты молишься Богу, слдовательно будешь терпливъ.
Леонардъ въ глубокой задумчивости склонилъ голову, но на этотъ разъ мысли его были свтле. Мрачная жизнь юноши-поэта, такъ сильно волновавшая его душу, могла бы имть совершенно другой, свтлый исходъ, на который Леонардъ до этой минуты не обращалъ надлежащаго вниманія, но считалъ его за одну изъ самыхъ неразгаданныхъ мистерій въ судьб Чаттертона.
Въ то самое время, какъ поэтъ, угнетенный отчаяніемъ, заперся на чердак, чтобъ освободить душу отъ земного испытанія, его геній открылъ себ путь къ неувядаемой слав. Добрые, ученые и сильные люди приготовились предложить ему свои услуги,— приготовились спасти его. Еще годъ, быть можетъ, даже мсяцъ, и онъ стоялъ бы признаннымъ, торжествующимъ великимъ поэтомъ.
— О, Гэленъ! вскричалъ Леонардъ, приподнявъ свои брови, съ которыхъ слетло темное облачко: — зачмъ ты оставила меня?
Гэленъ въ свою очередь изумилась, когда Леопардъ повторилъ это сожалніе и въ свою очередь сдлалась задумчива. Наконецъ она спросила, писалъ ли онъ о присылк чемодана, принадлежавшаго ея отцу и оставленнаго на постояломъ двор.
Леонардъ, не совсмъ довольный тмъ, что казалось ему ребяческимъ прерваніемъ серьёзнаго разговора, признался, упрекая самого себя, что онъ совершенно позабылъ объ этомъ, и спросилъ, не нужно ли написать, чтобъ чемоданъ былъ высланъ въ домъ миссъ Старкъ.
— Нтъ. Пусть его пришлютъ къ теб. Береги его у себя. Мн пріятно будетъ знать, что при теб находится моя собственность, а можетъ быть, я и сама недолго пробуду здсь.
— Недолго пробудешь здсь? Нтъ, моя милая Гэленъ, ты должна оставаться здсь по крайней мр до тхъ поръ, пока миссъ Старкъ будетъ держать тебя и по прежнему будетъ добра къ теб. Между тмъ, прибавилъ Леонардъ съ прежнею горячностью: — я успю пробить себ дорогу, и у насъ будетъ собственный коттэджъ. Ахъ, Гэленъ! я чуть-чуть не позабылъ, вдь ты оскорбила меня, оставивъ мн вс свои деньги. Я нашелъ ихъ у себя въ комод. Какъ не стыдно, Гэленъ! Я принесъ ихъ назадъ.
— Это не мои деньги, а твои. Во время путешествія намъ слдовало раздлить ихъ пополамъ, а ты платилъ все изъ своихъ денегъ,— да и притомъ, къ чему мн деньги, когда я ни въ чемъ не нуждаюсь?
Но Леонардъ былъ настойчивъ. И въ то время, какъ Гэленъ, съ печальнымъ лицомъ, приняла назадъ все богатство, оставленное ей покойнымъ отцомъ, въ дверяхъ бесдки показалась высокая женская фигура.
— Молодой человкъ, вамъ пора итти отсюда, сказала она, такимъ голосомъ, который разсялъ на втеръ вс дтскія нжныя чувства.
— Такъ скоро! произнесла Гэленъ дрожащимъ голосомъ.
И въ то же время прижалась къ миссъ Старкъ, а Леонардъ всталъ и поклонился.
— Позвольте, сударыня, выразить вамъ всю мою признательность за позволеніе видться съ миссъ Гэленъ, сказалъ онъ съ такой непринужденной граціей, которая показывала, что слова его выходили изъ чистаго сердца.— Я не смю употребить во зло вашей благосклонности и повинуюсь вамъ.
Миссъ Старкъ, по видимому, была изумлена взглядомъ Леонарда и его манерой. Она отвчала принужденнымъ поклономъ.
Трудно вообразить себ наружность холодне, сурове наружности миссъ Старкъ. Она похожа была на сердитую женщину подъ блымъ покрываломъ, которая разъигрываетъ весьма важную роль во всхъ сказкахъ добрыхъ нянюшекъ. Но при всемъ томъ дозволеніе незнакомому человку войти въ свой хорошенькій, опрятный садъ, а также плоды и лакомства въ бесдк для гостя и своей питомицы сильно противорчили ея наружности, а напротивъ того, доказывали, что она имла доброе сердце.
— Позвольте мн проводить его до калитки? прошептала Гэленъ, въ то время, какъ Леонардъ вышелъ на дорожку.
— Можешь, дитя мое, но только не оставайся тамъ долго. Когда воротишься, такъ убери пирожное и вишни, а то Патти утащитъ ихъ.
Гэленъ побжала за Леонардомъ.
— Смотри же, Леонардъ, пиши ко мн, непремнно пиши, и, ради Бога, не своди дружбы съ этимъ человкомъ, который заводитъ тебя въ такія страшныя мста.
— О, Гэленъ! я ухожу отъ тебя съ новыми силами, которыхъ достаточно будетъ, чтобъ бороться и побдить боле страшныя опасности, сказалъ Леонардъ въ веселомъ расположеніи духа.
У маленькой калитки они поцаловали другъ друга и разстались.
Леонардъ возвращался домой при блдномъ свт луны, и, войдя въ свою комнату, онъ прежде всего взглянулъ на розовый кустъ. Листья вчерашняго цвтка обсыпались и покрывали столъ, но три новые бутона начинали распускаться.
— Природа не теряетъ своей производительной силы, сказалъ молодой человкъ.— Неужели одна только природа иметъ терпніе? прибавилъ онъ посл минутнаго молчанія.
Въ эту ночь сонъ Леонарда не нарушался страшными грёзами, съ которыми онъ познакомился въ послднее время. Онъ проснулся съ свжими силами и отправился къ своимъ занятіямъ, не прокрадываясь по безлюднымъ переулкамъ, но вмшиваясь въ толпы народа. Мужайся и крпись, юный путникъ! впереди еще много предстоитъ теб страданій! Неужели ты падешь подъ ихъ бременемъ? Заглядываю въ глубину твоего сердца и не смю отвчать.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА LX.

Леонардъ послалъ два письма къ мистриссъ Ферфилдъ, два — къ Риккабокка, и одно — къ мистеру Дэлю, и въ этихъ письмахъ бдный, гордый юноша ни подъ какимъ видомъ не ршался обнаружить свое уничиженіе. Его письма всегда дышали радостью, какъ будто онъ совершенно былъ доволенъ своими видами на будущность. Онъ говорилъ, что иметъ хорошее мсто, цлый день проводитъ между книгами, и что усплъ снискать добрыхъ друзей. Обыкновенно этимъ ограничивались вс его извстія о самомъ себ, посл чего онъ писалъ о тхъ, кому предназначалось письмо,— о длахъ и интересахъ мирнаго кружка, въ которомъ они жили. Онъ не означалъ ни своего адреса, ни адреса мистера Приккета,— письма свои отправлялъ изъ находившагося въ ближайшемъ сосдств съ книжною лавкою кофейнаго дома, куда заходилъ онъ иногда для совершенія скромной своей трапезы. Умалчивать о мст своего пребыванія Леонардъ имлъ побудительныя причины. Онъ не хотлъ, чтобы его отъискали въ Лондон. Мистеръ Дэль отвчалъ за себя и за мистриссъ Ферфильдъ. Риккабокка писалъ тоже. Письма ихъ получены были Леонардомъ въ самый мрачный періодъ его жизни: они укрпляли его въ безмолвной борьб съ отчаяніемъ.
Если въ мір существуетъ какое нибудь благо, которое мы длаемъ безъ всякаго сознанія, безъ всякаго разсчета на дйствіе, какое оно произведетъ на душу человка, такъ это благо заключается въ нашемъ расположеніи оказывать снисхожденіе молодому человку, когда онъ длаетъ первые шаги по пустой, безплодной, почти непроходимой троп, ведущей на гору жизни.
Въ бесд съ мистеромъ Приккетомъ лицо Леонарда принимало прежнюю свою ясность, спокойствіе, но онъ уже не могъ возвратить своего дтскаго простосердечія и откровенности. Нижній потокъ снова протекалъ чистымъ изъ мутнаго русла и изрдка выносилъ изъ глубины оторванные куски глины, но все еще онъ былъ слишкомъ силенъ и слишкомъ быстръ, чтобъ оставить поверхность прозрачною. И вотъ Леонардъ находился въ мір книгъ, спокойный и серьёзный какъ чародй, произносящій таинственныя и торжественныя заклинанія надъ мертвецами. Такимъ образомъ, лицомъ къ лицу съ познаніемъ, Леонардъ ежечасно открывалъ, какъ мало еще зналъ онъ. Мистеръ Приккетъ позволялъ ему брать съ собой книги, которыя ему нравились. Леонардъ проводилъ цлыя ночи за чтеніемъ, и проводилъ не безъ существенной пользы. Онъ уже не читалъ боле ни стиховъ, ни біографій поэтовъ. Онъ читалъ то, что должны читать поэты, ищущіе славы, читалъ — Sapere prinsipium et fons — серьёзныя и дльныя разсужденія о душ человческой, объ отношеніяхъ между причиной и слдствіемъ, мыслью и дйствіемъ,— полныя интереса и значенія истины изъ міра прошедшаго,— древности, исторію и философію. Въ эти минуты Леонардъ забывалъ міръ, его окружающій. Онъ носился по океану вселенной. Въ этомъ океан, о Леонардъ! ты непремнно долженъ изучать законы приливовъ и отливовъ: тогда, нигд не замчая гибели и имя передъ глазами одну только творческую мысль, господствующую надъ всмъ, ты увидишь, что судьба, этотъ страшный фантомъ, исчезнетъ предъ самымъ творчествомъ, и въ небесахъ и на земл представится теб одно только Провидніе!

——

Въ недальнемъ разстояніи отъ Лондона назначена была аукціонная продажа книгъ. Мистеръ Приккетъ намренъ былъ отправиться туда, чтобъ сдлать нкоторыя пріобртенія собственно для себя и для нкоторыхъ джентльменовъ, сдлавшихъ ему порученіе, но съ наступленіемъ утра, назначеннаго для отъзда, мистеръ Приккетъ почувствовалъ возращеніе своего стариннаго и сильнаго недуга — ревматизма. Онъ попросилъ Леонарда отправиться туда вмсто себя. Леонардъ похалъ и пробылъ въ провинціи три дня, въ теченіи которыхъ распродажа кончилась. Онъ прибылъ въ Лондонъ поздно вечеромъ и отправился прямо въ домъ мистера Приккета. Лавка была заперта. Леонардъ постучался у входа, отпираемаго только для нкоторыхъ лицъ. Незнакомый человкъ отперъ дверь Леонарду и на вопросъ: дома ли мистеръ Приккетъ? отвчалъ, съ длиннымъ и мрачнымъ лицомъ:
— Молодой человкъ, мистеръ Приккетъ старшій отправился на вчную квартиру, впрочемъ, мистеръ Ричардъ Приккетъ приметъ васъ.
Въ эту минуту мужчина, весьма серьёзной наружности, съ гладко причесанными волосами, выглянулъ въ боковую дверь между лавкой и коридоромъ и потомъ вышелъ.
— Войдите, сэръ, сказалъ онъ: — кажется, вы помощникъ моего покойнаго дядюшки,— если не ошибаюсь, такъ вы мистеръ Ферфилдъ.
— Вашего покойнаго дядюшки! Праведное небо! Сэръ, такъ ли я понимаю васъ? неужли мистеръ Приккетъ скончался во время моего отсутствія?
— Умеръ, сэръ, скоропостижно, вчера ночью. Параличъ въ сердц. Докторъ полагаетъ, что ревматизмъ поразилъ и этотъ органъ. Онъ не имлъ времени приготовиться къ своей кончин, и счетныя книги его, какъ кажется, въ страшномъ безпорядк. Я племянникъ его и душеприкашикъ.
Леонардъ вошелъ за этимъ племянникомъ въ лавку. Тамъ все еще горлъ газъ. Внутренность лавки показалась Леонарду еще мрачне прежняго. Присутствіе смерти всегда бываетъ ощутительно въ томъ дом, который она посщаетъ.
Леонардъ былъ сильно огорченъ и тмъ сильне, можетъ статься, что племянникъ мистера Приккета былъ человкъ холодный и равнодушный. Да оно и не могло быть иначе, потому что покойный никогда не находился въ дружескихъ отношеніяхъ съ своимъ законнымъ наслдникомъ, который также былъ книгопродавцемъ.
— Судя по бумагамъ покойнаго, вы служили у него по недлямъ. Онъ платилъ вамъ по одному фунту въ недлю, это — чудовищная сумма! Ваши услуги мн не будутъ нужны, я перевезу эти книги въ мой собственный домъ. Потрудитесь, пожалуста, доставить мн списокъ книгъ, купленныхъ вами на аукціон, и вмст съ тмъ счетъ вашимъ путевымъ издержкамъ. Что будетъ причитаться вамъ по счету, я пришлю по адресу…. Спокойной ночи.
Леонардъ шелъ домой, пораженный и огорченный скоропостижной кончиной своего великодушнаго хозяина. Въ эту ночь онъ очень мало думалъ о себ, но когда проснулся съ наступленіемъ утра, онъ вспомнилъ, съ болзненнымъ ощущеніемъ въ сердц, что передъ нимъ лежалъ нескончаемый Лондонъ, въ которомъ не было для него ни друга, ни призванія, ни занятія за кусокъ насущнаго хлба.
На этотъ разъ чувства Леонарда не носили характера воображаемой скорби, не похожи были и на чувство, испытываемое поэтомъ при разрушеніи его поэтической мечты. Передъ нимъ, какъ призракъ, но призракъ, доступный для осязанія и зрнія, стоялъ голодъ!…
Избгнуть этого призрака! да, это была единственная цль. Уйти изъ Лондона въ деревню, пріютиться въ хижин своей матери, продолжать свои занятія въ саду изгнанника, питаться редисами и пить воду изъ фонтана собственной постройки,— почему бы ему не прибгнуть къ этимъ мрамъ? Спросите, почему цивилизація не хочетъ избавить себя отъ множества золъ и не обратится къ первоначальному — пастушескому быту?
Леонардъ не могъ возвратиться въ родимый коттэджъ даже и въ такомъ случа, еслибъ голодъ, заглянувшій ему прямо въ глаза, схватилъ его своей костлявой рукой. Лондонъ не такъ охотно выпускаетъ на свободу своихъ обреченныхъ жертвъ.

——

Однажды трое мужчинъ стояли передъ книжнымъ прилавкомъ въ аркад, соединяющей Оксфордскую улицу съ Тоттенгэмской дорогой. Двое изъ нихъ были джентльмены, третій принадлежалъ къ тому разряду людей, которые имютъ обыкновеніе бродить около старыхъ книжныхъ лавокъ.
— Посмотрите, пожалуста, сказалъ одинъ джентльменъ другому: — наконецъ-то я нашелъ то, чего тщетно искалъ въ теченіи десяти лтъ — Горацій 1580 года,— Горацій съ сорока комментаторами! Да это сокровище по части учености! и представьте — какая цна! всего четырнадцать шиллинговъ!
— Замолчите, Норрейсъ, сказалъ другой джентльменъ: — и обратите вниманіе на то, что боле всего можетъ служить предметомъ вашихъ занятій.
Вмст съ этимъ джентльменъ указалъ на третьяго покупателя, котораго лицо, умное и выразительное, было наклонено, со всепоглащающимъ вниманіемъ, надъ старой, источенной червями книгой.
— Какая же это книга, милордъ? ропотомъ произнесъ Норрейсъ.
Товарищъ Норрейса улыбнулся и вмсто отвта предложилъ ему въ свою очередь другой вопросъ:
— Скажите мн, что это за человкъ, который читаетъ ту книгу?
Мистеръ Норрейръ отступивъ на нсколько шаговъ и заглянулъ черезъ плечо незнакомаго человка.
— Это Престона переводъ Боэція ‘Утшеніе философіи’, сказалъ онъ, возвращаясь къ своему пріятелю.
— Бдняжка! право, онъ смотритъ такимъ жалкимъ, какъ будто нуждается во всякомъ утшеніи, какое только можетъ доставитъ философія.
Въ эту минуту у книжнаго прилавка остановился четвертый прохожій, узнавъ блднаго юндошу, онъ положивъ руку къ нему на плечр сказалъ:
— Ага, молодой сэръ! мы опять съ вами встртились. Бдный Приккетъ скончался — какъ жаль!… А вы все еще не можете разстаться съ своими старинными друзьями? О, книги, книги! это настоящіе магниты, къ которымъ нечувствительно стремятся вс желзные умы. Что это у васъ? Боэцій! Знаю, знаю! эта книга написана въ тюрьм, не задолго передъ тмъ, какъ нужно бываетъ явиться единственному въ своемъ род философу, который разъясняетъ для самаго простого ума и человка ограниченныхъ понятій вс мистеріи жизни….
— Кто же этотъ философъ?
— Какъ кто? Смерть! сказалъ мистеръ Борлей.— Неужели вы такъ недогадливы, что ршились спрашивать объ этомъ? Бдный Боэцій! Теодорикъ Остроготскій осуждаетъ ученаго Боэція, и Боэцій въ павійской тюрьм ведетъ разговоръ съ тнью аинской философіи. Это самая лучшая картина, гд изображенъ весь блескъ золотого западнаго дня передъ наступленіемъ мрачной ночи.
— А между тмъ, сказалъ мистеръ Норрейсъ отрывисто: — Боэцій въ перевод Альфреда Великаго является къ намъ съ слабымъ отблескомъ возвращающагося свта. И потомъ въ перевод королевы Елизаветы солнце познанія разливается во всемъ своемъ блеск. Боэцій производитъ на насъ свое вліяніе даже и теперь, когда мы стоимъ въ этой аркад, и мн кажется, что это самое лучшее изъ всхъ ‘утшеній философіи’…. не такъ ли, мистеръ Борлей?
Мистеръ Борлей обернулся и сдлалъ поклонъ.
Двое мужчинъ окинули другъ друга взорами, и я полагаю, что вамъ никогда не случалось видть такого удивительнаго контраста въ ихъ наружности. Мистеръ Борлей — въ своемъ странномъ костюм зеленаго цвта, уже полиняломъ, засаленномъ и истертомъ на локтяхъ до дыръ, съ лицомъ, которое такъ опредлительно говоритъ о его пристрастіи къ горячительнымъ напиткамъ, мистеръ Норрейсъ — щеголеватый и въ нкоторой степени строгій относительно своей одежды, это человкъ тонкаго, но крпкаго тлосложенія, тихая, спокойная энергія выражается въ его взорахъ и во всей его наружности.
— Если, отвчалъ мистеръ Борлей: — такой ничтожный человкъ, какъ я, можетъ еще длать возраженія джентльмену, котораго слово — законъ для всхъ книгопродавцевъ, то, конечно, я долженъ сказать, мистеръ Норрейсъ, что мысль ваша — еще небольшое утшеніе. Хотлось бы мн знать, какой благоразумный человкъ согласится испытать положеніе Боэція въ тюрьм, на томъ блистательномъ условіи, что, спустя столтія, произведенія его будутъ переведены знаменитыми особами, что онъ будетъ производить современемъ вліяніе на умы сверныхъ варваровъ, что о немъ будутъ болтать на улицахъ, что онъ будетъ сталкиваться съ прохожими, которые отъ роду не слыхали о Боэці и для которыхъ философія ровно ничего не значитъ? Вашъ покорнйшій слуга, сэръ. Молодой человкъ, пойдемте со много: мн нужно поговорить съ вами.
Борлей взялъ Леонарда подъ руку и увлекъ за собою юношу почти противъ его желанія.
— Довольно умный человкъ, сказалъ Гарлей л’Эстренджъ.— Но мн очень жалъ того юношу, съ такими свтлыми и умными глазками, съ такимъ запасомъ энтузіазма и страсти къ познанію,— жаль, что онъ выбралъ себ въ руководители человка, который, по видимому, разочарованъ всмъ, что только служитъ цлью къ пріобртенію познаній и что приковываетъ философію вмст съ пользою къ цлому міру. Кто и что такое этотъ умница, котораго вы называете Борлеемъ?
— Человкъ, который могъ бы быть знаменитымъ, еслибъ только захотлъ сначала заслужить уваженіе. Юноша, который такъ жадно слушалъ нашъ разговоръ, сильно заинтересовалъ меня. Я бы желалъ переманить его на свою сторону… Однако, мн должно купить этого Горація.
Лавочникъ, выглядывавшій изъ норы, какъ паукъ въ ожиданіи добычи, былъ вызванъ изъ лавки. Когда мистеръ Норрейсъ расчитался за экземпляръ Горація и передалъ адресъ, куда прислать этотъ экземпляръ, Гарлей спросилъ лавочника, не знаетъ ли онъ, кто былъ молодой человкъ, читавшій Боэція.
— Я знаю его только по наружности. Въ теченіе послдней недли онъ является сюда аккуратно каждый день и проводитъ у прилавка по нскольку часовъ. Выбравъ книгу, онъ ни за что не отстанетъ отъ нея, пока не прочитаетъ.
— И никогда не покупаетъ? сказалъ мистеръ Норрейсъ.
— Сэръ, сказалъ лавочникъ, съ добродушной улыбкой: — я думаю, вамъ извстно, что кто покупаетъ книги, тотъ мало читаетъ ихъ. Этотъ бдный молодой человкъ платитъ мн ежедневно по два пенса, съ тмъ условіемъ, чтобъ ему было позволено читать у прилавка, сколько душ его угодно. Я не хотлъ было принимать платы отъ него, но куда! такой гордый, если бы вы знали.
— Я знавалъ людей, которые именно подобнымъ образомъ набрались обширнйшей учености, замтилъ мистеръ Норрейсъ: — да и опять-таки скажу, что мн бы очень хотлось прибрать этого юношу къ моимъ рукамъ…. Теперь, милордъ, я весь къ вашимъ услугамъ. Вы намрены, кажется, постить мастерскую вашего художника?
И два джентльмена отправились въ одну изъ улицъ, примыкающихъ къ Фитцрой-Сквэру.
Спустя нсколько минутъ Гарлей л’Эстренджъ находился совершенно въ своей сфер. Онъ безпечно сидлъ на простомъ деревянномъ стол и разсуждалъ объ искусств съ знаніемъ и вкусомъ человка, который любилъ и вполн понималъ его. Молодой художникъ, въ халат, медленно прикасался кистью къ сроей картин и очень часто отрывался отъ нея, чтобы вмшаться въ разговоръ. Генри Норрейсъ наслаждался кратковременнымъ отдыхомъ отъ многотрудной своей жизни и съ особеннымъ удовольствіемъ напоминалъ о дняхъ, проведенныхъ подъ свтлымъ небомъ Италіи. Эти три человка положили начало своей дружбы въ Италіи, гд узы привязанности свиваются руками грацій.

ГЛАВА LXI.

Когда Леонардъ и мистеръ Борлей вышли на предмстья Лондона, мистеръ Борлей вызвался доставить Леонарду литературное занятіе. Само собою разумется, предложеніе это было принято охотно.
Посл этого они зашли въ трактиръ, стоявшій подл самой дороги. Борлей потребовалъ отдльную комнату, веллъ подать перо, чернилъ и бумаги и, разложивъ эти канцелярскія принадлежности передъ Леонардомъ, сказалъ:
— Пиши что теб угодно, но только прозой, и чтобъ статья твоя составляла пять листовъ почтовой бумаги, по двадцати-дв строчки на каждой страниц — ни больше, ни меньше.
— Помилуйте! я не могу писать съ такими условіями.
— Вздоръ! ты долженъ писать, потому что дло идетъ объ изъисканіи средствъ къ существованію.
Лицо юноши вспыхнуло.
— Тмъ боле не могу, что мн слдуетъ забыть объ этомъ, сказалъ Леонардъ.
— Знаешь ли что: въ здшнемъ саду есть бесдка, подъ плакучей ивой, возразилъ Борлей: — отправься туда и воображай себ, что ты въ Аркадіи.
Леонарду пріятно было повиноваться. Въ конц оставленной въ небрежности лужайки онъ дйствительно нашелъ небольшую бесдку. Тамъ было тихо. Высокій плетень заслонялъ видъ трактира. Солнце теплыми лучами позлащало зелень и блестками сверкало сквозь листья плакучей ивы. Вотъ здсь, въ этой бесдк, при этой обстановк, Леопдрдъ, въ качеств автора по призванію и ремеслу, написалъ первую свою статью. Что же такое писалъ онъ? неужели свои неясныя, неопредленныя впечатлнія, которыя произведены были Лондономъ? неужели изліяніе ненавистнаго чувства къ его улицамъ и каменнымъ сердцамъ, населявшимъ т. улицы? неужели ропотъ на нищету или мрачныя элегіи къ судьб?
О, нтъ! Мало еще знаешь ты, истинный геній, если ршаешься длать подобные вопросы, или полагать, что авторъ, создавая свое произведеніе подъ тнію плакучей ивы, станетъ думать о томъ, что онъ работаетъ для куска насущнаго хлба, или что солнечный свтъ озаряетъ одинъ только практическій, грубый, непривлекательный міръ, окружавшій писателя. Леопардъ написалъ волшебную сказку,— самую милую, плнительную сказку, какую только можетъ создать воображеніе, нелишенную, впрочемъ, легкаго, игриваго юмора,— написалъ ее слогомъ живымъ, который превосходно былъ выдержанъ сначала до конца. Онъ улыбнулся, написавъ послднее слово: онъ былъ счастливъ. Черезъ часъ явился къ нему мистеръ Борлей и засталъ его въ томъ расположеніи духа, когда улыбка играла еще у него на лиц.
Мистеръ Борлей держалъ въ рук стаканъ грогу: это былъ уже третій. Онъ тоже улыбался и тоже казался счастливымъ. Онъ прочиталъ статью Леонарда вслухъ — прочиталъ прекрасно — и поздравилъ автора съ будущимъ успхомъ.
— Короче сказать, ты уйдешь далеко! воскликнулъ Борлей, ударивъ Леонарда по плечу.— Быть можетъ, теб удастся поймать на удочку моего одноглазаго окуня.
Посл того онъ сложилъ рукопись, написалъ записку, вложилъ ее въ конвертъ съ рукописью и вмст съ Леонардомъ возвратился въ Лондонъ.
Мистеръ Борлей скрылся во внутренніе предлы какой-то грязной, закоптлой конторы, надъ дверьми которой находилась надпись: ‘Контора Пчелинаго Улья’, и вскор вышелъ оттуда съ золотой монетой въ рук — съ первымъ плодомъ трудовъ Леонарда. Леонардъ воображалъ, что передъ нимъ уже лежала Перу, съ своими неисчерпаемыми сокровищами. Онъ провожалъ мистера Борлея до его квартиры въ Мэйда-Гилл. Прогулка была весьма длинная, по Леонардъ не чувствовалъ усталости. Съ большимъ противъ прежняго вниманіемъ и любопытствомъ онъ слушалъ разговоръ Борлея. Когда путешествіе ихъ кончилось, и когда изъ ближайшей състной лавочки принесли скромный ужинъ, купленный за нсколько шиллинговъ изъ золотой монеты. Леонардъ испытывалъ въ душ своей величайшую гордость, и въ теченіе многихъ недль смялся отъ чистаго сердца. Дружба между двумя писателями становилась тсне и искренне. Борлей обладалъ такимъ запасомъ многостороннихъ свдній, изъ котораго всякій молодой человкъ могъ бы извлечь для себя немалую пользу. Въ квартир Борлея не было замтно нищеты: все было чисто, ново и прекрасно меблировано, но все находилось въ самомъ страшномъ безпорядк, все говорило о жизни самаго замчательнаго литературнаго неряхи.
Въ теченіе нсколькихъ дней Леонардъ почти безвыходно сидлъ въ этихъ комнатахъ. Онъ писалъ безпрерывно, одинъ только разговоръ Борлея отрывалъ его отъ занятій, и тогда Леонардъ предавался совершенному бездйствію. Впрочемъ, это состояніе еще нельзя назвать бездйствіемъ: слушая Борлея, Леонардъ, самъ не замчая того, расширялъ кругъ своихъ познаніи. Но въ то же время цинизмъ ученаго собесдника начиналъ медленно пробивать себ дорогу,— тотъ цинизмъ, въ которомъ не было ни вры, ни надежды, ни оживляющаго дыханія славы или религіи,— цинизмъ эпикурейца, гораздо боле униженнаго, нежели былъ униженъ Діогенъ въ бочк, но при всемъ томъ онъ представлялся съ такой свободой и съ такимъ краснорчіемъ, съ такимъ искусствомъ и веселымъ расположеніемъ духа, такъ кстати прикрашивался поясненіями и анекдотами,— такъ былъ чуждъ всякаго принужденія!
Странная и страшная философія! философія, которая поставляла неизмннымъ правиломъ расточать умственныя дарованія на одн только матеріальныя выгоды и приспособить свою душу къ самой прозаической жизни, пріучить ее съ презрніемъ произносить: я не нуждаюсь ни въ безсмертіи, ни въ лаврахъ!
Быть писателемъ изъ за куска хлба! о, какое жалкое, ничтожное призваніе! Посл этого можно ли видть что нибудь величественное и святое даже въ самомъ отчаяніи Чаттертона!
И какой этотъ ужасный Пчелиный Улей! Конечно, въ немъ можно было заработать хлбъ, но славу, но надежду на блестящую будущность — никогда! Потерянный Рай Мильтона погибъ бы безъ всякаго звука славы, еслибъ только явился въ этотъ Улей! Въ немъ помщались иногда превосходныя, хотя и не совсмъ обработанныя, статьи самого Борлея. Но къ концу недли он были уже мертвы и забыты: никто изъ образованныхъ людей не читалъ ихъ. Онъ обыкновенно наполнялся безъ всякаго разбора скучными политическими статьями и ничтожными литературными опытами, но, несмотря на то, продавался въ числ двадцати и даже тридцати тысячь экземпляровъ — цыфра громадная! а все-таки изъ него нельзя было получить боле того, что требовалось на хлбъ и коньякъ.
— Чего же ты хочешь больше? восклицалъ Джонъ Борлей.— Не самъ ли Самуэль Джонсонъ, этотъ суровый старикъ, признавался въ томъ, что еслибъ не нужда, онъ и пера не взялъ бы въ руки?
— Онъ могъ признаваться въ томъ, отвчалъ Леонардъ: — но, вроятно, во время признанія, онъ не разсчитывалъ, что потомство никогда не повритъ ему. Да и во всякомъ случа, я полагаю, что онъ скоре бы умеръ отъ нужды, но не написалъ бы своего ‘Расселаса’ для Пчелинаго Улья! Нужда, я согласенъ, дло великое, продолжалъ юноша, задумчиво.— Нужда бываетъ часто матерью великихъ дяній. Крайность — опять дло другое: она иметъ свою особенную силу и часто передаетъ эту силу намъ, но нужда, при всей своей слабости, въ состояніи раздвинуть, разгромить стны нашей домашней темницы, она не станетъ довольствоваться тмъ подаяніемъ, которое приноситъ тюремщикъ въ замнъ нашихъ трудовъ.
— Для человка, поклоняющагося Бахусу, не существуетъ такой тюрьмы. Позволь, я переведу геб Шиллера диирамбъ: ‘Я вижу Бахуса, Купидонъ, Фебъ и вс небожители сбираются въ моемъ жилищ.’
Импровизируя стихи безъ соблюденія римъ, Борлей передалъ грубый, но одушевленный переводъ этого божественнаго лирика.
— О, матеріалистъ! вскричалъ юноша, и свтлые глаза его отуманились.— Шиллеръ взываетъ къ богамъ, умоляя ихъ взять его къ себ на небо, а ты низводишь этихъ боговъ въ питейную лавочку!
Борлей громко захохоталъ.
— Начни пить, сказалъ онъ: — и ты поймешь этотъ диирамбъ.

ГЛАВА LXII.

Однажды утромъ къ дому, гд жилъ Борлей, подъхалъ щегольской кабріолетъ. Въ уличную дверь раздался стукъ, въ коридор послышалась чья-то скорая походка, и черезъ нсколько секундъ въ квартир Борлея явился Рандаль Лесли. Леонардъ узналъ его и изумился. Въ свою очередь и Рандаль взглянулъ на Леонарда съ удивленіемъ, потомъ, съ жестомъ, показывавшимъ, что онъ научился уже пользоваться всми выгодами, какія представляетъ лондонская жизнь, обмнявшись съ Борлеемъ пожатіемъ рукъ, подошелъ къ Леонарду и, съ замтнымъ желаніемъ казаться любезнымъ, сказалъ:
— Мы съ вами встрчались, если я не ошибаюсь. Если вы помните меня, то надюсь, что вс ребяческія ссоры забыты.
Леонардъ поклонился: при всхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, его доброе сердце не успло еще затвердть.
— Любопытно знать, гд могли вы встртиться? спросилъ Борлей.
— На деревенскомъ лугу, въ замчательной битв, отвчалъ Рандаль, улыбаясь.
И шутливымъ тономъ разсказалъ онъ вс обстоятельства гэзельденской битвы.
Борлей отъ души смялся при этомъ разсказ.
— Впрочемъ, знаете ли что, сказалъ онъ, когда смхъ его кончился: — для моего молодого друга гораздо былобы лучше оставаться стражемъ гэзельденской колоды, нежели пріхать въ Лондонъ и искать счастія на дн чернилицы.
— Вотъ что! замтилъ Рандаль, съ тайнымъ презрніемъ, которое люди, получившіе отличное образованіе, чувствуютъ къ тмъ, которые еще изъискиваютъ средства къ своему образованію.— Значитъ вы хотите сдлаться литераторомъ? Позвольте узнать, сэръ, въ какомъ заведеніи образовалось въ васъ расположеніе къ литератур? Смю сказать, что въ нашихъ общественныхъ училищахъ это — явленіе весьма рдкое.
— Я еще только что поступилъ въ школу, отвчалъ Леонардъ, сухо.
— Опытъ есть лучшій наставникъ, сказалъ Борлей.— Это было главное правило Гёте.
Рандаль слегка пожалъ плечами и не удостоилъ дальнйшими вопросами Леонарда, этого самоучку-крестьянина. Онъ слъ на диванъ и вступилъ съ Борлеемъ въ жаркій разговоръ по поводу одного политическаго вопроса, который въ ту пору составлялъ спорный пунктъ Между двумя сильными парламентскими партіями. Это былъ предметъ, въ которомъ Борлей обнаружилъ свои обширныя познанія, между тмъ какъ Рандаль, не соглашаясь, по видимому, съ мнніемъ Борлея, въ свою очередь, выказалъ свою ученость и необыкновенное умнье поддерживать состязаніе.
Разговор продолжался боле часа.
— Я не могу вполн согласиться съ вами, сказалъ Рандаль, прощаясь: — впрочемъ, вы, вроятно, позволите мн еще разъ повидаться съ вами. Можете ли вы принять меня завтра въ эту же пору?
— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Борлей.
Молодой джентльменъ помчался въ своемъ кабріолет. Леонардъ долго слдилъ за нимъ изъ окна.
Въ теченіе пяти послдующихъ дней Рандаль являлся къ Борлею аккуратно въ одни и т же часы и вмст съ нимъ разсматривалъ спорный предметъ со всхъ возможныхъ точекъ зрнія. На другой день посл этого пренія Борлей до такой степени заинтересовался имъ, что долженъ былъ посовтоваться съ своими любимыми авторитетами, освжить свою память и даже проводить по нскольку часовъ въ день въ Библіотек Британскаго Музеума.
На пятый день Борлей истощилъ все, что только можно было сказать съ его стороны по этому предмету.
Во время ученыхъ состязаній Леонардъ сидлъ въ сторон, углубленный, по видимому, въ чтеніе и въ душ мучимый досадой, по тому поводу, что Рандаль не хотлъ обратить вниманія на его присутствіе. И дйствительно, этотъ молодой джентльменъ, въ своемъ необъятномъ самоуваженіи, и углубленный совершенно въ свои честолюбивые планы, не хотлъ допустить даже мысли, что Леонардъ когда нибудь станетъ выше своего прежняго состоянія, и считалъ ею ни боле, ни мене, какъ за поденьщика или подмастерья мистера Борлея. Но самоучки всегда бываютъ самыми проницательными наблюдателями, и процессъ наблюденія совершается у нихъ необыкновенно быстро. Леонардъ замтилъ, что Рандаль, разсуждая о предмет, имлъ въ виду не особенное къ тому расположеніе, но какую-то скрытную цль, и что когда онъ всталъ и сказалъ: ‘мистеръ Борлей, вы окончательно убдили меня’, то это сказано было не съ скромностью человка, который чистосердечно считаетъ себя убжденнымъ, но съ торжествомъ человка, который усплъ достичь желаемой цли. Между прочимъ, нашъ незамченный и безмолвный слушатель до такой степени пораженъ былъ способностью Борлея подводитъ свои доказательства подъ общія правила и обширнымъ пространствомъ, занимаемымъ его познаніями, что когда Рандаль вышелъ изъ комнаты, Леонардъ взглянулъ на неопрятнаго, безпечнаго человка и громко сказалъ:
— Да, теперь и я согласенъ, что знаніе не есть сила’
— Само собою разумется, отвчалъ Борлей, сухо: — это, по моему, самая ничтожная вещь въ мір.
— Знаніе есть сила, произнесъ Рандаль Лесли, садясь въ кабріолетъ, съ самодовольной улыбкой.
Спустя нсколько дней посл этого послдняго свиданія появилась небольшая брошюра, которая, несмотря на то, что не была подписана именемъ автора, надлала въ город много шуму. Предметъ ея содержанія былъ тотъ же самый, о которомъ такъ долго разсуждали Рандаль и Борлей. Наконецъ заговорили о ней и газеты, и въ одно прекрасное утро Борлей былъ приведенъ въ крайнее изумленіе неожиданнымъ открытіемъ.
— Мои собственныя мысли! воскликнулъ онъ. Мало того: мои слова! Желалъ бы я знать, кто этотъ памфлетистъ?
Леонардъ взялъ газету изъ рукъ Борлея. Самыя лестныя похвалы предшествовали выдержкамъ изъ брошюры, а эти выдержки дйствительно заключали въ себ мысли и слова Борлея, высказанныя имъ въ разговор съ Рандалемъ.
— Неужели не догадываетесь, кто этотъ авторъ? спросилъ Леонардъ, съ глубокимъ и безъискусственнымъ презрніемъ.— Это тотъ самый молодой человкъ, который приходилъ воровать вашъ умъ и обращать ваше знаніе….
— Въ силу! прервалъ Борлей, захохотавъ, но въ хохот его отзывалось сильное негодованіе.— Это очень низко съ его стороны: я непремнно выскажу ему это, какъ только онъ явится сюда.
— Не безпокойтесь: онъ больше не покажется къ вамъ, сказалъ Леонардъ.
И дйствительно, Рандаль Лесли уже больше не показывался въ дом Борлея. Впрочемъ, онъ прислалъ къ Борлею экземпляръ брошюры, при учтивой записк, въ которой, между прочимъ, довольно откровенно и безпечно, признавался въ томъ, что ‘замчанія и мысли мистера Борлея оказали ему величайшую пользу.’
Въ непродолжительномъ времени вс газеты объявили, что брошюра, надлавшая такъ много шуму, была написана молодымъ человкомъ, родственникомъ мистера Одлея Эджертона, при этомъ случа выражены были большія надежды на будущую карьеру мистера Рандаля Лесли.
Борлей по прежнему смялся надъ этимъ, и по прежнему этимъ смхомъ прикрывалось только мучительное ощущеніе. Леонардъ отъ всей души презиралъ Рандаля Лесли и въ то же время испытывалъ въ душ благородное, но вмст съ тмъ и опасное состраданіе къ мистеру Борлею. Желая успокоить и утшить человка, у котораго, по его мннію, такъ низко, такъ безсовстно отняли славу, онъ забылъ общаніе, которое, самъ себ далъ, и боле и боле покорялся чарамъ этого обширнаго, но безполезно расточаемаго ума. Онъ сдлался постояннымъ спутникомъ Борлея въ т мста, гд Борлей проводилъ вечера, и боле и боле, хотя постепенно и съ частыми упреками себ, ему сообщались презрніе циника къ слав и его жалкая философія.
Посредствомъ познаній Борлея Рандаль Лесли сдлался извстнымъ. Но еслибъ Борлей самъ написалъ подобную брошюру, то пріобрлъ ли бы онъ точно такую же извстность? Само собою разумется, что нтъ. Рандаль Лесли сообщилъ этимъ познаніямъ свои собственныя качества, какъ-то: простое, сильное и логическое изложеніе, тонъ хорошаго общества и ссылки на людей и на партіи, которыя показывали его родственныя связи съ государственнымъ мужемъ и доказывали, что, при сочиненіи этой статьи, онъ пользовался совтами и указаніями Эджертона, но отнюдь не какого нибудь Борлея.
Еслибъ Борлей вздумалъ написать такой памфлетъ, то, правда, въ немъ обнаружилось бы боле генія, онъ бы не былъ лишенъ юмора и остроумія, но зато до такой степени наполненъ былъ бы странными выходками и дкими насмшками, отступленіями отъ изящнаго и отъ серьёзнаго тона, въ которомъ должно быть написано подобное сочиненіе, что едва ли бы онъ усплъ произвести какое нибудь впечатлніе. Изъ этого можно заключить, что, кром знанія, тутъ требовалось особенное умнье, при которомъ знаніе только и длается силой. Знаніе отнюдь не должно отзываться запахомъ водки.
Конечно, Рандаль Лесли унизилъ себя, воспользовавшись чужими свдніями, но онъ умлъ безполезное обратить въ пользу,— и въ этомъ отношеніи онъ былъ оригиналенъ.
Борлей отправился на берега Брента и снова началъ удить одноглазаго окуня. Леонардъ сопутствовалъ ему. Въ эту пору чувства его не имли ни малйшаго сходства съ чувствами, которыя онъ питалъ въ душ своей, когда, склонившись на мураву, подъ тнію стараго дерева, онъ сообщалъ Гэленъ свои виды на будущность.
Любопытно и даже трогательно было видть, какъ натура Борлея измнялась въ то время, какъ онъ бродилъ по берегу ручья и разсказывалъ о счастливой пор своего дтскаго возраста. Въ словахъ, въ движеніяхъ, въ чувствахъ этого человка проявлялась тогда невинность ребенка. Онъ вовсе не заботился о поимк неуловимаго окуня, но его приводили въ восторгъ чистый воздухъ и свтлое небо, шелестъ травы и журчаніе источника. Эти воспоминанія о минувшихъ дняхъ юности, по видимому, совершенно перерождали его, и тогда краснорчіе его принимало пасторальный характеръ, такъ что самъ Исаакъ Вальтонъ сталъ бы слушать его съ наслажденіемъ. Но когда онъ снова возвращался въ дымную атмосферу столицы, когда газовые фонари заставляли его забывать картину заходящаго солнца и тихое мерцаніе вечерней звзды, тогда онъ снова предавался своимъ грубымъ привычкамъ, снова предавался оргіямъ, въ которыхъ проблески ума его вспыхивали сначала яркимъ огнемъ, но потомъ съ каждымъ разомъ становились тускле и тускле и наконецъ совсмъ потухали.

ГЛАВА LXIII.

Гэленъ находилась подъ вліяніемъ глубокой и неисходной печали. Леонардъ навщалъ ее раза четыре, и каждый разъ она замчала въ немъ перемну, которая невольнымъ образомъ пробуждала вс ея опасенія. Правда, онъ сдлался дальновидне, опытне и даже, можетъ быть, способне къ грубой повседневной жизни, но зато, съ другой стороны, свжесть и цвтъ его юности замтно увядали въ немъ. Въ немъ уже боле не было замтно прежняго стремленія къ слав. Гэленъ блднла, когда онъ говорилъ ей о Борле, и дрожала всмъ тломъ — бдная маленькая Гэленъ!— узнавъ, что Леонардъ проводилъ дни и даже ночи въ обществ, которое, по ея дтскимъ, но врнымъ понятіямъ, не могло укрпить Леонарда въ его борьб или отвлечь его отъ искушеній. Она въ душ плакала, когда, изъ разговора о денежныхъ средствахъ Леонарда, узнала, что его прежній ужасъ, при одной мысли войти въ долги, совершенно изгладился въ душ его, и что основательныя и благотворныя правила, которыя онъ вывезъ изъ деревни, быстро ослабвали въ немъ. Но, при всемъ томъ, въ немъ оставалось еще одно качество, которое для человка боле зрлаго возраста и понятій, чмъ Гэленъ, служило замной тому, что онъ, по видимому, терялъ безвозвратно. Это качество было — душевная скорбь,— глубокая, торжественная скорбь, которую испытываетъ человкъ въ минуты сознанія своего паденія, въ минуты безсилія въ борьб съ судьбой, которую онъ самъ накликалъ на себя. Причину этой скорби и всю глубину ея Гэленъ не могла постигнуть: она видла только, что Леонардъ сокрушался, и отвчала ему тмъ же чувствомъ, подъ вліяніемъ котораго она часто забывала заблужденія Леонарда, и думала объ одномъ только, какъ бы утшить его и, если можно, разорвать его связь съ такимъ человкомъ, какъ Борлей. Съ той самой поры, когда Леонардъ произнесъ: ‘О, Гэленъ! зачмъ ты оставила меня!’, она постоянно думала о томъ, какъ бы возвратиться къ нему, и когда юноша, при послднемъ своемъ посщеніи, объявилъ ей, что Борлей, преслдуемый кредиторами, намревался убжать съ своей квартиры и поселиться вмст съ Леонардомъ въ его комнат, остававшейся пустою, вс сомннія Гэленъ были разсяны. Она ршилась пожертвовать спокойствіемъ и безопасностію дома, въ которомъ пріютилась. Она ршилась воротиться на прежнюю, маленькую квартиру, раздлять съ Леонардомъ вс его нужды и борьбы и спасти свою милую комнатку, въ которой такъ часто и съ такимъ усердіемъ молилась за Леонарда, отъ пагубнаго присутствія искусителя. Му что, если она будетъ ему въ тягость? О, нтъ! она умла помогать отцу своимъ рукодльемъ, въ которомъ она, можно сказать, усовершенствовалась во время пребыванія своего въ дом миссъ Старкъ, она, съ своей стороны, могла сдлать нкоторое прибавленіе къ его весьма ограниченнымъ средствамъ. Усвоивъ эту идею, она ршилась осуществить ее до того дня, въ который, по словамъ Леонарда, Борлей доложенъ былъ перебраться на его квартиру. Вслдствіе этого, въ одно утро Гэленъ встала очень рано, написала коротенькую, но полную признательныхъ выраженій записку къ миссъ Старкъ, которая спала еще крпкимъ сномъ, оставила эту записку на стол и, не дожидаясь, когда кто нибудь изъ домашнихъ проснется, тайкомъ ушла изъ дому. Передъ садовой калиткой Гэленъ остановилась на минуту: она въ первый разъ испытывала угрызеніе совсти,— она чувствовала, до какой степени дурно выплачивала она за холодное и принужденное покровительство, которое миссъ Старкъ оказывала ей. Но чувство раскаянія быстро уступало мсто чувству сестриной любви. Съ тяжелымъ вздохомъ Гэленъ захлопнула калитку и ушла.
Она пришла въ квартиру Леонарда, когда онъ еще спалъ, заняла свою прежнюю комнатку и явилась Леонарду, когда онъ собирался уйти со двора.
— Мн отказали въ пріют, сказала маленькая лгунья:— и я пришла къ теб, милый братъ, подъ твое покровительство. Мы ужь не будемъ больше разлучаться, только, пожалуста, будь веселе и счастливе,— иначе ты заставишь меня думать, что я теб въ тягость.
Сначала Леонардъ дйствительно казался веселымъ и даже счастливымъ, но, вспомнивъ о Борле и сообразивъ свои денежныя средства, онъ увидлъ себя въ затруднительномъ положеніи и началъ поговаривать о томъ, какимъ бы образомъ примириться съ миссъ Старкъ. Но Гэленъ весьма серьёзно отвчала ему, что это невозможно, что лучше не просить ее, и даже не показываться къ ней на глаза.
Леонардъ полагалъ, что Гэленъ была чмъ нибудь унижена или оскорблена, и, судя по своимъ собственнымъ чувствамъ, очень хорошо понимая, что самолюбіе ея и гордость были затронуты, но, несмотря на то, онъ все-таки видлъ себя въ затруднительномъ положеніи.
— Не хочешь ли, Леонардъ, я опять буду держать кошелекъ? сказала Гэленъ, ласковымъ тономъ.
— Увы! отвчалъ Леонардъ: — кошелекъ мой совершенна пустъ.
— Какой онъ негодный! сказала Гэленъ:— особливо посл того, какъ ты клалъ въ него такъ много денегъ.
— Кто? я?
— Да, разв ты не говорилъ мн, что получаешь почти по гине въ недлю.
— Это правда, но вс эти деньги Борлей беретъ себ,— а я такъ много обязанъ ему, что у меня не достанетъ духу помшать ему употреблять эти деньги какъ онъ хочетъ.
— Извините, сэръ: мн очень желательно получить разсчетъ за квартиру, сказала хозяйка дома, неожиданно войдя въ комнату.
Она сказала это учтиво, но вмст съ тмъ и ршительно.
Леонардъ покраснлъ.
— Вы сегодня же получите деньги. вмст съ этимъ онъ надлъ шляпу, слегка отодвинулъ въ сторону Гэленъ и вышелъ.
— Сдлайте одолженіе, добрая мистриссъ Смедлей, обращайтесь прямо ко мн, сказала Гэленъ, принимая на себя видъ домохозяйки.— Вдь онъ постоянно занятъ, а въ такомъ случа его не слдуетъ тревожить.
Хозяйка, дома — добрая женщина, что, впрочемъ, нисколько не мшало ей взыскивать съ постояльцевъ квартирныя деньги — весьма снисходительно улыбнулась. Она любила Гэленъ, какъ старую знакомую.
— Я такъ рада, что вы опять пріхали сюда: быть можетъ, молодой человкъ не станетъ теперь такъ поздно возвращаться домой. Я вдь хотла только предупредить его, а впрочемъ….
— А впрочемъ, онъ будетъ современемъ знаменитымъ человкомъ, и потому вы должны обходиться съ нимъ снисходительне.
И Гэленъ, поцаловавъ мистриссъ Смедлей, отпустила ее съ очевиднымъ расположеніемъ заплакать.
Посл этого Гэленъ занялась комнатами. Она увидла чемоданъ своего отца, доставленный по первому требованію Леонарда, пересмотрла все бывшее въ немъ и, прикасаясь къ каждому изъ весьма обыкновенныхъ, но для нея драгоцнныхъ предметовъ, горько плакала. Воспоминаніе о покойномъ отц придавало дому, въ которомъ находилась теперь Гэленъ, какую-то особенную прелесть, чего не замчалось въ дом миссъ Старкъ. Гэленъ спокойно отошла отъ чемодана и механически начала приводить все въ порядокъ. Съ грустнымъ чувствомъ смотрла она на небрежность, въ которой находился каждый предметъ. Но когда очередь дошла до розоваго дерева и когда Гэленъ увидла, что одно только оно обнаруживало попеченіе Леонарда….
— Неоцненный Леонардъ! произнесла она.
И улыбка снова заиграла на ея лиц.
Надобно полагать, что, кром возвращенія Гэленъ на прежнюю квартиру, ничто другое не могло бы разлучить Леонарда съ Борлеемъ. Леонарду не предстояло никакой возможности, даже и въ такомъ случа, еслибъ была въ дом пустая комната (которой, къ счастію, теперь не нашлось), помстить этого шумнаго и буйнаго питомца Музъ и Бахуса въ одномъ и томъ же жилищ вмст съ невинною, нжною, робкою двочкою. Кром того, Леонарду нельзя было оставлять Гэленъ одну въ теченіе двадцати-четырехъ часовъ. Она устроила для него постоянный пріютъ и возложила на него обязанность заботиться объ этомъ пріют. Вслдствіе этого, Леонардъ объявилъ мистеру Борлею, что на будудцее время онъ будетъ писать и заниматься въ своей комнат, и намекнулъ, какъ только могъ деликатне, что, по его мннію, вс деньги, получаемыя за работу, должны длиться пополамъ съ Борлеемъ, которому онъ такъ много обязанъ за пріобртеніе, работы, и изъ книгъ котораго или изъ его обширныхъ свдній онъ собиралъ матеріалы для своей работы, что одна изъ этихъ половинъ должна принадлежать ему, но отнюдь не употребляться на пирушки и попойки. Леоцардъ имлъ на своемъ попеченіи другое существо.
Борлей, съ сохраненіемъ достоинства, ршился принимать половину пріобртеній своего сотрудника, но съ замтнымъ неудовольствіемъ отзывался о серьёзномъ назначеніи другой половины. Хотя онъ и былъ одаренъ доброй душой и горячимъ сердцемъ, но чувствовалъ крайнее негодованіе противъ неожиданнаго вмшательства бдной Гэленъ. Однакожь, Леонардъ былъ твердъ въ своемъ намреніи. Борлей разсердился, и они разстались. А между тмъ за квартиру нужно было заплатить. Но какимъ образомъ? Леонардъ въ первый разъ подумалъ о займ подъ закладъ. У него было лишнее платье и часы Риккабокка. Но нтъ! изъ послднихъ онъ ни за что на свт не ршился бы сдлать такого низкаго употребленія.
Онъ возвратился домой въ полдень и встртилъ Гэленъ у дверей. Гэленъ тоже выходила изъ дому, и на пухленькихъ щечкахъ ея игралъ яркій румянецъ, обнаруживавшій въ ней непривычку къ ходьб и чистую радость. Гэленъ все еще берегла золотыя монеты, которыя Леонардъ принесъ ей при первомъ посщеніи дома миссъ Старкъ. Она выходила купить шерсти и нкоторые другіе предметы для рукодлья и между прочимъ заплатила за квартиру.
Леонардъ не препятствовалъ Гэленъ заняться работой, но онъ вспыхнулъ, когда узналъ объ уплат квартирныхъ денегъ, и не на шутку разсердился. Въ тотъ же вечеръ онъ возвратилъ уплаченную сумму. Этотъ поступокъ принудилъ бдную Гэленъ проплакать цлый вечеръ, но она плакала еще боле, когда на другой день поутру увидла горестное опустошеніе въ гардероб Леонарда.
Леонардъ работалъ теперь дома, и работалъ неутомимо. Гэленъ сидла подл него и тоже работала, такъ что слдующіе два дня протекли въ невозмутимомъ спокойствіи. На второй день вечеромъ Леонардъ предложилъ прогуляться за городъ. При этомъ предложеніи Гэленъ прыгала отъ радости, какъ вдругъ дверь распахнулась и въ комнату ввалился Джонъ Борлей — пьяный,— мертвецки пьяный!
Вмст съ Борлеемъ вошелъ другой человкъ — пріятель его, нкогда бывшій зажиточнымъ купцомъ, но, къ несчастію, почувствовавшій особенное влеченіе къ литератур и полюбившій бесду Борлея, такъ что, со времени знакомства съ Борлеемъ, его торговыя дла пришли въ совершенный упадокъ, и, по судебному приговору, онъ объявленъ банкрутомъ. Оборванне наружности этого человка невозможно было представить, и, въ добавокъ, носъ его былъ гораздо красне носа Борлея.
Пьяный Борлей бросился на бдную Гэленъ.
— А! такъ вы-то и есть Пентей въ юбк, который презираетъ Бахуса! вскричалъ онъ.
И вслдъ за этимъ проревлъ нсколько стиховъ изъ Эврипида. Гэленъ побжала прочь, Леонардъ заслонилъ дорогу Борлею.
— Какъ вамъ нестыдно, Борлей!
— Онъ пьянъ, сказалъ мистеръ Дусъ, банкрутъ: — очень пьянъ…. не обращайте внима… вниммманія… нна… него. Послушайте, сэръ…. ннадюсь, мы не безпокоимъ…. васъ…. Борлей, сиди сммирно и то…. то…. говори что нибудь…. пожалуста, ггговори…. Вы послушайте, сэръ, какъ онъ его…. гговоритъ.
Леонардъ между тмъ вывелъ Гэленъ въ ея комнату, просилъ ее не тревожиться и запереть свою дверь на замокъ. Потомъ онъ снова возвратился къ Борлею, который разслся на постель и употреблялъ вс усилія держать себя прямо, между тмъ какъ мистеръ Дусъ старался закурить коротенькую трубочку безъ табаку: весьма натурально попытка эта не удавалась ему, и потому онъ началъ горько плакать.
Леонардъ былъ сильно недоволенъ этимъ посщеніемъ, тмъ боле, что въ дом его находилась Гэленъ. Заставить Борлея повиноваться внушенію здраваго разсудка было совершенно невозможно. Нельзя было и выпроводить его изъ комнаты? да и могъ ли юноша выгнать отъ себя человка, которому онъ. такъ много былъ обязанъ?
До слуха Гэленъ долетали громкій, несвязный говоръ, хохотъ пьяныхъ людей и хриплые звуки вакхическихъ псенъ. Потомъ она услышала, какъ въ комнату Леонарда вошла мистриссъ Смедлей, съ ея стороны начались увщанія, но они заглушались громкимъ хохотомъ Борлея. Мистриссъ Смедлей, кроткая женщина, очевидно была перепугана, и вслдъ за тмъ раздались по лстниц ея ускоренные шаги. Завязался продолжительный и громкій разговоръ, въ которомъ голосъ Борлея былъ господствующимъ, мистеръ Дусъ вмшивался въ него, заикаясь сильне прежняго. За недостаткомъ вина, разговоръ этотъ продолжался нсколько часовъ, такъ что къ концу его мистеръ Борлей говорилъ уже языкомъ человка трезваго. Вскор посл этого на лстниц раздались шаги уходившаго мистера Дуса, и въ комнат Леонарда наступило безмолвіе. Съ наступленіемъ зари Леонардъ постучался въ дверь Гэленъ. Она отперла ее немедленно, въ теченіе ночи Гэленъ не смла прилечь на постель.
— Гэленъ, сказалъ Леонардъ, съ печальнымъ видомъ: — теб нельзя оставаться въ этомъ дом. Я долженъ пріискать для тебя боле приличное помщеніе. Этотъ человкъ оказалъ мн величайшую услугу въ то время, когда въ цломъ Лондон у меня не было ни души знакомыхъ. Теперь онъ находится въ самомъ затруднительномъ положеніи, онъ говоритъ, что ему нельзя выйти отсюда: полиція преслдуетъ его за долги. Теперь он спитъ. Я пойду пріискать теб другую квартиру, гд нибудь въ сосдств. Согласись, мой другъ, что я не могу выгнать отсюда человка, который былъ моимъ покровителемъ,— и въ то же время нельзя и теб оставаться съ нимъ подъ одной кровлей. Мой добрый геній, я опять долженъ лишиться тебя.
Не дождавшись отвта, Леонардъ почти бгомъ спустился съ лстницы.
Утро уже глядло въ открытыя окна квартиры Леонарда, птички начинали пть на зеленомъ густомъ вяз, когда Борлей проснулся, вскочилъ cъ постели и осмотрлся кругомъ. По видимому, онъ не могъ догадаться, гд находился. Схвативъ кувшинъ съ холодной водой, онъ выпилъ его въ три глотка и замтно освжился. Посл этого Борлей началъ осматривать комнату, взглянулъ на рукописи Леопарда, заглянулъ въ комоды, не могъ надивиться, куда двался Леонардъ, и наконецъ, для развлеченія, а боле для того, чтобъ обратить на себя вниманіе какого нибудь живого существа, началъ швырять каминныя орудія, звонить въ колокольчикъ и вообще производить всевозможный шумъ.
Среди этого charivari дверь къ Борлею тихо отворилась, и на порог показалась спокойная фигура Гэленъ. Борлей повернулся, и оба они нсколько секундъ смотрли другъ на друга съ безмолвнымъ, но напряженнымъ вниманіемъ.
— Войдите сюда, моя милая, сказалъ Борлей, стараясь придать чертамъ своего лица самое дружелюбное выраженіе.— Кажется, вы та самая двочка, которую я встртилъ вмст съ Леонардомъ на берегахъ Брента. Вы пріхали сюда, чтобы опять жить вмст съ нимъ, да и я тоже буду жить съ нимъ: значитъ вы будете нашей маленькой хозяйкой. И прекрасно! я буду разсказывать вамъ такія сказки, какихъ вы никогда еще не слышали. Между тмъ, мой дружокъ, вотъ тутъ шестипенсовая монета: сдлайте одолженіе, сбгайте и промняйте ее на нсколько глотковъ рому,
— Сэръ, сказала Гэленъ, медленно подходя къ Борлею и продолжая съ прежнимъ вниманіемъ вглядываться въ его лицо: — Леонардъ мн сказывалъ, что у васъ очень доброе сердце, и что вы оказали ему большую услугу: слдовательно, онъ не сметъ попросить васъ оставить этотъ домъ, а потому я, которая ничего еще не успла сдлать для него полезнаго, должна уйти отсюда и жить одна.
— Вамъ уйти отсюда, моя маленькая лэди? возразилъ Борлей, тронутый словами Гэленъ: — зачмъ же это? разв мы не можемъ жить вмст?
— Конечно, не можемъ. Сэръ, я бросила все, чтобы только жить вмст съ Леонардомъ: вдь мы встртились съ нимъ впервые на могил моего отца. А вы хотите отнять его у меня, тогда какъ кром его у меня нтъ боле друга на земл.
— Пожалуста, объясните мн все это, сказалъ Борлей, встревожась.— Почему вы должны оставить его, если я поселюсь здсь?
Гэленъ бросаетъ на мистера Борлея долгій и внимательный взглядъ, но не отвчаетъ.
— Быть можетъ, потому, сказалъ Борлей, длая глотокъ: — потому, что, по его мннію, я очень дурной человкъ, чтобы жить вмст съ вами?
Гэленъ наклонила голову.
Борлей сдлалъ быстрое движеніе назадъ и, посл минутнаго молчанія, сказалъ:
— Да, онъ правъ.
— Ахъ, сэръ! вскричала Гэленъ и, повинуясь побужденію своего серлца, бросилась къ Борлею и взяла его за руку, — если бы вы знали,— онъ до знакомства съ вами былъ совсмъ другой человкъ: тогда онъ былъ веселъ, тогда, при первой его неудач, я могла сожалть о немъ, могла плакать, впрочемъ, если чувства мои не обманываютъ меня, онъ и теперь еще сдлаетъ большіе успхи: у него такое чистое, непорочное сердце. Пожалуста, сэръ, не подумайте, что я намрена упрекать васъ,, но скажите сами, что станется съ нимъ, если…. если…. о, нтъ! я не въ силахъ высказать моей мысли. Я знаю одно, что еслибъ я осталась здсь, еслибъ онъ позволилъ мн заботиться о немъ, онъ сталъ бы приходить домой рано, сталъ бы работать съ терпніемъ, и я…. я могла бы еще, кажется, спасти его. Но теперь, когда я уйду отсюда и вы останетесь съ нимъ, вы, къ которому онъ чувствуетъ такую признательность,— вы, совтамъ котораго онъ готовъ слдовать очертя-голову — вы сами должны видть это — о, тогда, я не знаю, что будетъ съ нимъ!…
Рыданія заглушили голосъ Гэленъ.
Борлей раза четыре прошелся по комнат: онъ былъ сильно взволнованъ.
— Я настоящій демонъ, говорилъ онъ про себя.— Мн и въ голову не приходило подумать объ этомъ. Но это непреложная истина: дйствительно, я могу навсегда погубить этого юношу.
Глаза его наполнились слезами, онъ вдругъ остановился, схватилъ шляпу и бросился къ двери.
Гэленъ заслонила ему дорогу и, нжно взявъ его за руку, сказала:
— Сэръ, простите меня: я огорчила васъ.
Вмст съ этимъ она взглянула на Борлея съ чувствомъ искренняго состраданія, которое придавало плнительному личику ребенка красоту неземную.
Борлей наклонился поцаловать Гэленъ и въ ту же минуту отступилъ назадъ: быть можетъ, онъ понималъ, что его губы недостойны были прикасаться къ этому невинному личику.
— Еслибъ у меня была сестра, такой же невинный ребенокъ, сказалъ онъ про себя: — быть можетъ, и я былъ бы спасенъ во время. А теперь —
— Теперь вы можете остаться здсь: я ужь больше не боюсь васъ.
— Нтъ, нтъ, вы испугаетесь меня до наступленія ночи, а тогда можетъ случиться, что я не буду въ расположеніи слушать васъ, дитя мое. Вашъ Леонардъ иметъ благородное сердце и рдкія дарованія. Онъ долженъ возвыситься и возвысится. Я не хочу тащить его за собой въ непроходимую грязь. Прощайте, моя милая, больше вы меня не увидите.
И Борлей вырвался отъ Гэленъ, въ нсколько прыжковъ спустился съ лстницы и вышелъ на улицу.
Возвратясь домой, Леонардъ былъ крайне изумленъ извстіемъ, что незваный гость его ушелъ. Однакожь, Гэленъ не ршились сказать ему, что она была виновницей этого ухода: она знала, что подобная услуга съ ея стороны могла бы огорчить Леонарда и оскорбить его гордость, впрочемъ, она никогда не отзывалась о Борле грубо. Леонардъ полагалъ, что въ теченіе дня онъ увидитъ или услышитъ о своемъ пріятел, но ничуть не бывало: онъ ровно ничего не узналъ, не напалъ даже на слды его въ любимыхъ мстахъ пребыванія Борлея! Онъ освдомился въ контор ‘Пчелинаго Улья’, не извстенъ ли былъ тамъ новый адресъ Борлея, но и тамъ не получилъ никакихъ свдній.
Въ то время, какъ Леонардъ, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ и встревоженный нечаяннымъ уходомъ своенравнаго друга, пришелъ къ дому, у самого входа его встртила хозяйка дома.
— Не угодно ли вамъ, сэръ, пріискать себ другую квартиру, сказала она.— Мн не хочется слышать въ моемъ дом по ночамъ такое пніе и крикъ. Мн жаль только ту бдную двочку! удивляюсь, право, неужели вамъ не стыдно передъ ней!
Леонардъ нахмурился и прошелъ мимо хозяйки, не промолвивъ слова.

ГЛАВА LXIV.

Между тмъ, оставивъ Гэленъ, Борлей продолжалъ свое шествіе и, какъ будто по инстинктивному влеченію, направилъ шаги къ зеленющимъ еще, любимымъ мстамъ, въ которыхъ онъ провелъ свою юность. Когда кончилось его путешествіе, онъ стоялъ передъ дверьми деревяннаго коттэджа, одиноко стоявшаго среди обширныхъ полей, позади коттэджа, въ нкоторомъ разстояніи, находился скотный дворъ, а изъ переднихъ оконъ, сквозь чащу деревьевъ, проглядывали свтлыя пятна извивающейся Бренты.
Съ этимъ коттэджемъ Борлей былъ давно и коротко знакомъ: въ немъ обитала престарлая чета, знавшая Борлея съ его дтскаго возраста. Тамъ, по обыкновенію, онъ оставлялъ свои удочки и рыболовныя снасти, тамъ иногда въ небольшіе промежутки бурной и мятежной жизни своей онъ проводилъ дня по два или по три сряду, представляя себ деревню въ первый день совершеннымъ раемъ и убждаясь на третій день, что это настоящее чистилище.
Старушка, чисто и опрятно одтая, вышла ветртить его.
— Ахъ, мистеръ Джонъ! сказала она, сжимая свои костлявыя руки: — теперь и полямъ-то будетъ повеселе. Надюсь, что вы погостите у насъ? Пожалуста, погостите: это подкрпитъ ваши силы и освжитъ васъ, это въ Лондон прекрасный цвтъ вашего лица совершенно блекнетъ.
— Да, я останусь у васъ, мой добрый другъ, сказалъ Борлей, съ необыкновеннымъ смиреніемъ: — и вы, вроятно, отдатите мн старую комнатку?
— Конечно, конечно, зайдите и взгляните на нее. Кром васъ я никому не позволяю останавливаться въ ней,— ршительно никому, особливо съ тхъ поръ, какъ побывала въ ней прекрасная лэди съ англійскимъ личикомъ. Бдняжка, что-то сдлалось съ ней?
Говоря такимъ образомъ и не обращая вниманія, что Борлей вовсе не слушаетъ ее, старушка ввела его въ котгэджъ и по лстниц проводила въ комнату, которая, можно сказать, была лучшею въ дом, потому что меблирована была со вкусомъ и даже изящно. Небольшое фортепьяно стояло противъ камина, а окно обращено было на живописные луга, пересеченные живыми изгородами, и на узкія извилины голубой поверхности Бренты. Утомленный Борлей опустился на стулъ и съ напряженнымъ вниманіемъ началъ смотрть изъ окна.
— Вы еще не завтракали? спросила заботливая хозяйка.
— Нтъ.
— И прекрасно! у меня есть свженькія яички: не хотите ли, мистеръ Джонъ, я приготовлю вамъ яичницу съ ветчиной? А если вы захотите рому къ чаю, такъ у меня есть немного: вы сами давнымъ-давно оставили немного въ своей дорожной фляжк.
Борлей отрицательно покачалъ головой.
— Рому не нужно, мистриссъ Гудайеръ, принесите лучше свжаго молока. Посмотрю, не съумю ли я приласкать къ себ природу.
Мистриссъ Гудайеръ, не понимая, что хотлъ выразить этими слова мистеръ Борлей, отвчала: ‘очень хорошо’, и исчезла.
Въ этотъ день Борлей отправился съ удочкой и всячески старался поймать одноглазаго окуня,— но тщетно. Бросивъ это занятіе, онъ засунулъ руки въ карманы и, насвистывая псни, долго бродилъ по берегу. Онъ воротился въ коттэджъ при закат солнца, пообдалъ, не хотлъ пить рому и чувствовалъ себя не въ дух. Потребовавъ перо, чернилъ и бумаги, онъ хотлъ писать, но не могъ написать и двухъ строчекъ. Онъ позвалъ мистриссъ Гудайеръ.
— Скажите вашему мужу, чтобы онъ пришелъ сюда посидть и поболтать.
Старикъ Джэкобъ Гудайеръ приплелся наверхъ, и Борлей веллъ ему разсказывать деревенскія новости. Джэкобъ повиновался весьма охотно, и Борлей заснулъ наконецъ подъ говоръ старика. Слдующій день былъ проведенъ почти точно также, только къ обду была поставлена бутылка водки, и Борлей, кончивъ ее, не звалъ уже наверхъ Джэкоба, но занялся письмомъ.
На третій день шелъ безпрерывный дождь.
— Нтъ ли у васъ какихъ нибудь книгъ, мистеръ Гудайеръ? спросилъ бдный Джонъ Борлей.
— О, да! есть какія-то: ихъ оставила здсь хорошенькая лэди, а можетъ быть, не хотите ли вы взглянуть на собственныя ея сочиненія?
— Ни за что на свт! вс женщины не пишутъ, а только мараютъ бумагу, а всякое маранье всегда бываетъ одинаково. Принесите мн книги.
Книги были принесены. Это были стихотворенія и опыты по различнымъ отраслямъ литературы. Борлей зналъ ихъ наизусть. Онъ началъ любоваться дождемъ, который къ вечеру прекратился. Борлей схватилъ шляпу и ушелъ.
— Природа, природа! восклицалъ онъ на открытомъ воздух, пробираясь по окраин дороги, обратившейся въ грязь: — я не могъ приласкать тебя! Сознаюсь откровенно, я безсовстно издвался надъ тобой, ты кокетлива какъ женщина и какъ женщина нескоро прощаешь обиды. Впрочемъ, я и не жалуюсь. Быть можетъ, ты очень хороша,— я и не спорю, но въ то же время ты самая тяжелая, самая скучная подруга, съ какой мн когда либо случалось встртиться. Слава Богу, что я не женился на теб!
Такимъ образомъ Джонъ Борлей совершалъ свои путь къ Лондону и зашелъ на перепутье въ первый трактиръ. Изъ этого мста онъ вышелъ уже съ веселымъ видомъ и въ веселомъ расположеніи духа отправился въ сердце города. Вотъ онъ уже дошелъ до Лейсестерскаго Сквэра, любуется иностранцами, населяющими эту часть города, и напваетъ псню, вотъ изъ ближайшаго переулка выходятъ дв фигуры и внимательно слдятъ за каждымъ его шагомъ, вотъ онъ направляетъ свой путь чрезъ лабиринтъ улицъ и переулковъ, перескающихъ кварталъ Сентъ-Мартинсъ, и, съ отрадной надеждой на веселую пирушку въ одномъ изъ любимыхъ трактировъ, онъ брянчитъ серебряными монетами, вотъ знакомыя фигуры догоняютъ его и идутъ съ нимъ почти рядомъ.
— Привтствую тебя, свобода! произнесъ Джонъ Борлей про себя.— Твое жилище въ горахъ, твои чертоги въ тавернахъ.
— Именемъ закона арестую васъ, произнесъ грубый голосъ, и въ то же время Борлей почувствовалъ страшное, но знакомое ему прикосновеніе къ его плечу.
Двое полицейскихъ чиновниковъ, преслдовавшихъ его, поймали наконецъ свою добычу.
— По чьему взысканію? спросилъ Борлей, запинаясь.
— По взысканію мистера Кокса, виннаго погребщика.
— Кокса! человка, которому, не дале трехъ мсяцевъ назадъ, я далъ вексель на имя моихъ банкировъ.
— Но они не хотли очистить его.
— Такъ чтожь за бда! я имлъ намреніе заплатить долгъ — и довольно. Человкъ съ благородной душой часто общаніе или расположеніе сдлать доброе дло принимаетъ за самое дло. Посл этого Коксъ чудовище неблагодарности: я не хочу быть его покупателемъ.
— И подломъ ему! Не угодно ли вамъ взять кабріолетъ?
— Зачмъ! я лучше истрачу эти деньги на что нибудь другое, сказалъ Джонъ Борлей.— Дайте мн взять васъ подъ руки: вдь я человкъ неспсивый. Во всякомъ случа, благодарю Небо, что оно не допустило меня ночевать въ деревн.
И дйствительно, Джонъ Борлей провелъ эту ночь въ тюрьм.

ГЛАВА LXV.

Миссъ Старкъ была изъ числа женщинъ, которыя проводятъ свою жизнь въ постоянной и самой ужасной борьб въ общественномъ быту — въ войн съ своей прислугой. Она смотрла на членовъ этого разряда общества, какъ на самыхъ бдительныхъ и непримиримыхъ враговъ несчастныхъ домовладльцевъ, осужденныхъ нанимать ихъ. Она полагала, что эти люди ли и пили сколько принимала ихъ натура собственно затмъ, чтобъ раззорить своихъ благотворителей, что они жили другъ съ другомъ и со всми мелочными лавочниками въ одномъ постоянномъ заговор, цлію котораго было обманывать и обкрадывать. Миссъ Старкъ была въ нкоторомъ отношеніи весьма жалкая женщина. У нея не оказывалось ни родственницъ, ни подругъ, которыя могли бы участвовать въ ея одинокой распр съ домашними врагами. Незначительный доходъ ея, прекращавшійся вмст съ концомъ ея жизни, не обязывалъ различныхъ племянниковъ и племянницъ, кузеновъ и кузинъ питать къ ней чувство родственной любви, а потому, чувствуя недостатокъ въ существ съ доброй, благородной душой среди людей, внушавшихъ къ себ недовріе и ненависть, она старалась отъискать такое существо между наемными компаньонками. Но компаньонки недолго уживались съ миссъ Старкъ. Это случалось потому, что или миссъ Старкъ не нравилась имъ, или он сами не приходились по душ миссъ Старкъ. Вслдствіе этого бдная женщина ршилась воспитать маленькую двочку, которой бы сердце было еще свжо и непорочно, и отъ которой можно бы ожидать впослдствіи искренней благодарности. Она во всхъ отношеніяхъ оставалась, довольною маленькою Гэленъ и въ душ положила держать этого ребенка въ своемъ дом столько времени, сколько сама она продержится на земл, то есть еще, быть можетъ, лтъ тридцать, если не боле,— и потомъ, заградивъ ей совершенно дорогу къ супружеской жизни и заглушивъ въ ней вс нжныя чувства, ничего не оставить ей кром одного только сожалнія о потер такой великодушной благодтельницы. Согласно съ этимъ понятіемъ и съ цлію какъ можно боле расположить къ себ ребенка, миссъ Старкъ смягчила свой холодный, суровый характеръ, такъ натурально согласовавшійся съ ея образомъ жизни и понятій, и была добра къ Гэленъ по своему. Она не била ее, не щипала и не заставляла оставаться голодною. По условію, сдланному съ докторомъ Морганомъ, миссъ Старкъ позволяла Гэленъ видться съ Леонардомъч и для перваго свиданія пожертвовала десять пенсовъ на лакомство, кром опредленнаго количества фруктовъ изъ своего собственнаго сада — щедрость, которую она не считала за нужное возобновлять при слдующихъ свиданіяхъ. Въ замнъ этого, она воображала, что купила полное право располагать Гэленъ въ физическомъ и моральномъ отношеніяхъ, и, само собою разумется, ничто не могло превзойти ея негодованія, когда, въ одно прекрасное утро, вставъ съ постели, она узнала, что маленькая питомица ея убжала. Миссъ Старкъ тотчасъ догадалась, что Гэленъ убжала къ Леонарду. Но какъ ей ни разу не приходило въ голову спросить Леонарда о мст его жительства, то она ршительно не знала, что ей длать, и цлые сутки провела въ безполезномъ уныніи. Наконецъ неожиданная потеря любимой двочки до такой степени становилась ощутительной, что въ душ миссъ Старкъ пробудилась вся энергія, которая привела ее къ заключенію, что, руководимая самымъ искреннимъ чувствомъ благотворительности, она иметъ право требовать это бдное созданіе отъ людей, къ которымъ Гэленъ такъ безразсудно бросилась.
Вслдствіе этого, она помстила въ газет Times объявленіе, или, врне сказать, вольное подражаніе объявленію, посредствомъ котораго, въ былые годы, она отъискивала свою либимую болонку.
‘Дв гинеи награды!
‘Пропала, изъ Плющеваго Коттэджа, въ Хайгет, маленькая двочка, кличка ей Гэленъ, примты: голубые глаза и каштановые волосы, въ бломъ кисейномъ плать и соломенной шляпк съ голубыми лентами. Кто доставитъ двочку въ Плющевый Коттэджъ, тотъ получитъ вышепомянутое награжденіе.
‘NB. Къ означенной наград прибавленій никакихъ не будетъ!’
Надобно же случиться, что мистриссъ Смедлей помстила въ той же газет свое собственное объявленіе касательно своей племянницы, которая только что пріхала изъ провинціи и желала пристроиться къ мсту. Такимъ образомъ, вопреки своему обыкновенію, мистриссъ Смедлей послала за газетой и подл своего объявленія увидла объявленіе миссъ Старкъ.
Невозможно было ошибиться въ томъ, что описаніе примтъ относилось именно къ той Гэленъ, которая жила въ дом мистриссъ Смедлей, а такъ какъ это объявленіе встртилось со взорами домовладтелыищы въ тотъ самый день, когда Борлей своимъ посщеніемъ надлалъ въ дом столько шуму и скандала и когда мистриссъ Смедлей ршилась отказать въ квартир постояльцу, принимавшему подобныхъ гостей, то нисколько не покажется удивительнымъ, если добродушная женщина приходила въ восторгъ отъ одной мысли, что можетъ представить Гэленъ въ прежній, безопасный домъ. Во время этихъ размышленій Гэленъ сама вошла въ кухню, гд сидла мистриссъ Смедлей, добрая хозяйка дома имла столько неблагоразумія, что показала маленькой двочк объявленіе миссъ Старкъ, и, какъ она сама выражалась, ‘серьёзно’ переговорила съ ней объ этомъ предмет.
Напрасно Гэленъ, съ горячими слезами, умоляла не предпринимать никакихъ мръ по поводу объявленія миссъ Старкъ, мистриссъ Смедлей считала непремннымъ долгомъ представить пропавшую двочку. Слезы Гэленъ непроизвели на нее никакого впечатлнія: она надла шляпку и ушла. Гэленъ, догадываясь, что мистриссъ Смедлей отправилась обрадовать миссъ Старкъ, немедленно ршилась на новый побгъ. Леопарда въ это время не было дома: онъ ушелъ съ своими сочиненіями въ контору ‘Пчелинаго Улья’, но Гэленъ начала укладывать все свое имущество, и когда кончила это занятіе, Леонардъ возвратился. Она сообщила ему непріятную новость, объявила, что будетъ самое несчастное созданіе, если принудятъ ее воротиться къ миссъ Старкъ, и такъ патетически умоляла спасти ее отъ предстоявшей горести, что Леонардъ, нисколько не медля, согласился на ея предложеніе къ побгу. Къ счастію, квартирный разсчетъ простирался на весьма незначительную сумму, и эта сумма была оставлена служанк,— такъ что, пользуясь отсутствіемъ мистриссъ Смедлей, они вышли изъ дому безъ малйшаго шума и суматохи. Леонардъ перенесъ свои пожитки въ ближайшую контору дилижансовъ и вмст съ Гэленъ, отправился искать новую квартиру. Благоразуміе требовало поселиться въ другомъ и боле отдаленномъ отъ прежняго квартал, Леонардъ такъ и поступилъ: онъ нашелъ небольшую квартирку въ самой отдаленной части города, называемой Ламбетъ.
Около этого времени въ журнал ‘Пчелиный Улей’ начали появляться политическія статьи возмутительнаго свойства,— статьи, имющія близкое сходство съ трактатами, помщавшимися въ мшк странствующаго мдника. Леонардъ не обращалъ на нихъ особеннаго вниманія, но он произвели гораздо сильнйшіе впечатлніе на публику, читавшую ‘Пчелиный Улей’, нежели статьи Леонарда, которыя обнаруживали рдкія дарованія писателя, хотя и помщались въ конц журнала. Требованіе на журналъ до такой степени увеличилось, особливо въ мануфактурныхъ городахъ, что обратило на себя вниманіе полиціи, которая принуждена была остановить дальнйшее изданіе журнала и отобрать вс заготовленные для него матеріалы. Самому издателю угрожало уголовное слдствіе и неизбжное заточеніе въ тюрьму: перспектива эта ему слишкомъ не понравилась, и онъ скрылся. Однажды вечеромъ, Леонардъ, незнавшіи объ этомъ событіи, подошелъ къ дверямъ конторы и нашелъ ее за печатью. Взволнованная чернь собралась подъ окнами, и изъ средины ея, громче всхъ другихъ, раздавался голосъ, знакомый слуху Леонарда. Леонардъ взглянулъ въ ту сторону и, къ крайнему удивленію своему, узналъ въ оратор мистера Спротта, странствующаго мдника.
Спустя немного, явился отрядъ полиціи, чтобъ разсять толпу, и мистеръ Спроттъ разсудилъ за лучшее немедленно скрыться. Только теперь Леонардъ узналъ о случившемся и снова увидлъ себя безъ занятій и, слдовательно, безъ всякихъ средствъ къ существованію.
Медленно возвращался онъ домой.
— О знаніе! говорилъ онъ про себя: — теперь я согласенъ съ мнніемъ Борлея — ты безсильно!
Углубленный въ грустныя размышленія, онъ взглянулъ наверхъ и неожиданно увидлъ объявленіе, написанное крупными буквами и прибитое къ глухой стн:
‘На отъздъ въ Индію, требуется нсколько молодыхъ людей.’
Едва только Леонардъ усплъ пробжать эти слова, какъ передъ нимъ уже стоялъ вербовщикъ.
— А что, молодой человкъ? вдь изъ васъ бы вышелъ славный солдатъ! У васъ такое крпкое тлосложеніе.
Леонардъ прошелъ мимо его, не сказавъ ни слова.
Онъ вошелъ въ свою квартиру, не сдлавъ ни малйшаго шума, и съ нжнымъ и глубокимъ состраданіемъ взглянулъ на Гэленъ, которая сидла за работой, напрягая свое зрніе, подл открытаго окна. Она не слыхала, какъ вошелъ Леонардъ, и вовсе не подозрвала близкаго его присутствія. Терпливо и молча продолжала она свою работу, маленькіе пальчики ея быстро шевелились. Леонардъ въ первый разъ взглянулъ на нее съ особеннымъ вниманіемъ и только теперь замтилъ, что щоки ея впали, румянецъ уступилъ мсто блдности, и руки сдлались тонки! Сердце его сжалось. Онъ тихо подошелъ къ Гэленъ и положилъ руку къ ней на плечо.
— Наднь платокъ, Гэленъ, и шляпку и пойдемъ прогуляться: мн нужно сказать теб многое.
Черезъ нсколько секундъ Гэленъ была готова, и они отправились на любимое мсто своей прогулки — на Вестминстерскій мостъ.
— Гэленъ, мы должны разстаться, сказалъ Леонардъ, остановись въ одной изъ нишей балюстрадъ.
— Разстаться? Зачмъ, Леонардъ?
— Выслушай меня, Гэленъ. Вс работы мои, зависвшія отъ умственныхъ дарованій, прекратились. Ничего не остается больше, какъ только пустить въ дло физическія силы. Мн нельзя воротиться въ деревню и сказать: мои надежды были черезчуръ высокомрны, мои дарованія была одна лишь обольстительная мечта! Я не могу воротиться домой. Не могу также остаться и въ этомъ город въ качеств какого нибудь поденщика или носильщика. Я могъ бы еще пріучить себя къ подобной работ, я могъ бы не красня заняться ею, но, къ несчастію, умственное мое образованіе поставило меня выше моего происхожденія. Посл этого что мн остается длать? Я и самъ еще не знаю…. одно изъ двухъ, я думаю, итти въ солдаты или, въ качеств эмигранта, ухать въ отдаленныя колоніи. Каковъ бы ни былъ мой выборъ, съ этой поры я долженъ жить одинъ: у меня нтъ больше дома. Но для тебя, Гэленъ, есть пріютъ, очень скромный, это правда, но зато безопасный: это — домъ моей матери. Она полюбитъ тебя какъ родную, и…. и….
Гэленъ, дрожа всмъ тломъ, прильнула къ нему. Слезы струились изъ ея глазъ.
— Все, все, что только хочешь ты сдлать, длай, но не покидай меня. Я сама могу работать, я сама могу доставать деньги, Леонардъ. Я и теперь достаю ихъ…. ты не знаешь, сколько,— но этихъ денегъ будетъ для насъ обоихъ, пока не наступитъ для тебя лучшая пора. Ради Бога, Леонардъ, останемся вмст.
— Я, мужчина, рожденный для того, чтобы трудиться,— чтобы я сталъ жить трудами ребенка! нтъ, Гэленъ! не думай обо мн такъ дурно, не унижай меня до такой степени.
Гэленъ, взглянувъ на гнвное лицо его, отступила, съ покорностію склонила голову на грудь и тихо произнесла: ‘простите! ‘
— О, еслибъ мы могли отъискать теперь друга бднаго моего отца! сказала Гэленъ, посл непродолжительнаго молчанія.— До сихъ поръ мн и въ голову не приходило вспомнить его.
— Да, весьма вроятно, онъ принялъ бы тебя подъ свое покровительство.
— Меня! повторила Гэленъ, тономъ сильнаго упрека, и отвернулась, чтобъ скрыть свои слезы.
— Уврена ли ты, Гэленъ, что узнаешь его, еслибъ мы случайно встртились съ нимъ?
— Безъ всякаго сомннія. Онъ такъ не похожъ на джентльменовъ, которыхъ мы видимъ въ этомъ ужасномъ город. Его глаза — вонъ какъ т звзды, такіе же чистые и свтлые, но свтъ ихъ выходитъ, по видимому, изъ глубины, какъ свтъ въ твоихъ глазахъ, когда мысли твои витаютъ далеко отъ всхъ окружающихъ тебя предметовъ. Кром того, я узнала бы его по его собак, которую зоветъ онъ Нерономъ…. Видишь ли, я не забыла даже и этого.
— Но вдь онъ не всегда же ходитъ съ собакой?
— Прекрасно! А свтлые-то глаза его! Вотъ хоть бы теперь, ты смотришь на небо, и я въ твоихъ глазахъ узнаю его глаза.
Леонардъ не отвчалъ. Дйствительно, его мысли не были прикованы въ эту минуту къ земл: он старались проникнуть въ безпредльно-далекое и полное таинственности небо.
Оба они долго оставались безмолвны, толпы народа проходили мимо ихъ незамеченныя. Ночь опустилась надъ ркой, отраженіе фонарей на ея поверхности было видне отраженія звздъ. Колеблющійся свтъ ихъ обнаруживалъ мрачную быстроту. Небольшой корабль, стоявшій къ востоку, съ обнаженными, какъ призраки торчавшими мачтами, казался мертвымъ, среди окружающаго его безмолвія.
Леонардъ взглянулъ внизъ, и мысль объ ужасной смерти Чаттертона мелькнула въ его голов. Блдное лицо съ презрительной улыбкой и пылающими взорами выглядывало, по видимому, изъ мрачной бездны и привтливо произносило: ‘Перестань бороться съ сильными приливами и отливами на поверхности. Здсь, въ глубин, все тихо и спокойно!’
Леонардъ съ ужасомъ оторвался отъ этого страшнаго призрака и поспшно заговорилъ съ Гэленъ, стараясь утшить ее описаніемъ скромнаго деревенскаго пріюта, который предлагалъ ей.
Онъ говорилъ о легкихъ, немногихъ заботахъ, которыя Гэленъ стала бы длить съ его матерью, распространялся съ краснорчіемъ, которое, при окружавшемъ контраст, длалось искренне и сильне, о счастливой деревенской жизни, о тнистыхъ рощахъ, о волнистыхъ нивахъ, о величественномъ церковномъ шпиц, высившемся надъ тихимъ, спокойнымъ ландшафтомъ. Съ нкоторою лестью онъ рисовалъ въ воображеніи Гэленъ цвтущія террасы итальянскаго изгнанника, игривый фонтанъ, который, по его словамъ, бросалъ свои брызги къ отдаленнымъ звздамъ, разская тихій свтлый воздухъ, непропитанный городскимъ дымомъ и незараженный грховнымъ дыханіемъ порочныхъ людей. Онъ общалъ ей любовь и защиту людей, которыхъ сердца какъ нельзя боле согласовались съ окружающей ихъ сценой: простой, но нжно любящей матери, кроткаго пастора,— умнаго и великодушнаго пастора, Віоланты, съ черными глазами, полными мистическихъ мечтаній, вызываемыхъ уединеніемъ изъ дтскаго возраста,— Віоланты, которая непремнно сдлалась бы ея подругой.
— Леонардъ! вскричала Гэленъ.— Если деревенская жизнь сулитъ столько счастія, то возвратимся туда вмст,— умоляю тебя, Леонардъ, пойдемъ туда вмст.
— Увы! съ печальной улыбкой произнесъ юноша.— Если молотъ, ударивъ по раскаленному желзу, выбьетъ искру изъ него, то эта искра должна летть кверху, она тогда упадетъ на землю, когда огонь совершенно потухнетъ въ ней. Гэленъ, я хочу летть кверху: не удерживай во мн этого полета.
На другой день Гэленъ занемогла,— до такой степени занемогла, что, вскор посл, того, какъ встала съ постели, она принуждена была снова лечь въ нее. Она дрожала всмъ тломъ, глаза ея потускли, руки горли огнемъ. Горячка быстро развивалась въ ней. Быть можетъ, она сильно простудилась на мосту, а можетъ быть, душевное волненіе было черезчуръ сильно для ея организаціи. Испуганный Леопардъ пригласилъ ближайшаго медика. Осматривая Гэленъ, медикъ казался весьма серьёзнымъ и объявилъ наконецъ, что больная находится въ опасномъ положеніи. И дйствительно, опасность сама вскор обнаружилась: въ Гэленъ открылся бредъ. Въ теченіе нсколькихъ дней она находилась между жизнью и смертью. Леонардъ только тогда узналъ, что вс скорби на земл ничтожны въ сравненіи съ боязнію лишиться друга, котораго мы любимъ всей душой. Лавры, которые мы ставимъ такъ высоко, теряютъ всю свою прелесть и цну подл увядающей розы.
Но, благодаря, скоре, можетъ быть, вниманію Леонарда и его попеченію, чмъ искусству врача, бредъ наконецъ прекратился. Гэленъ пришла въ чувства, главная опасность миновала. Но Гэленъ была все еще очень слаба, изнурена до крайности, совершенное выздоровленіе было пока сомнительно или, по всей вроятности, должно совершаться чрезвычайно медленно.
Узнавъ, какъ долго она лежала въ постели, Гэленъ съ безпокойствомъ взглянула въ лицо Леонарда, въ то время, какъ онъ наклонился надъ ней, и слабымъ, едва слышнымъ голосомъ произнесла:
— Пожалуста, Леонардъ, подай мою работу: теперь я чувствую себя сильне, притомъ же работа будетъ развлекать меня.
Леонардъ залился слезами. Увы! онъ самъ находился безъ работы. Общій капиталъ ихъ уничтожился. Медикъ не имлъ ни малйшаго сходства съ добрымъ докторомъ Морганомъ, за лекарство и квартиру требовались деньги. Передъ этимъ за два дня Леонардъ заложилъ часы Риккабокка,— и, когда вышелъ послдній шиллингъ изъ вырученныхъ такимъ образомъ денегъ, что оставалось ему длать, что можно было предпринять, чтобъ поддержать несчастную Гэленъ? Несмотря на то, Леонардъ умлъ, однакожь, побдить свои слезы и уврить Гэленъ, что иметъ занятія,— уврить такъ положительно, что успокоенная Гэленъ заснула сладкимъ, укрпляющимъ сномъ. Леонардъ долго прислушивался къ ея дыханію, поцаловалъ ея въ голову и вышелъ. Онъ удалился въ свою маленькую комнату и, закрывъ лицо обими руками, старался собрать вс свои мысли.
Наконецъ-то онъ долженъ былъ сдлаться нищимъ! Ему должно наконецъ писать къ мистеру Дэлю и просить у него денегъ,— къ мистеру Дэлю, знавшему тайну его происхожденія! О, нтъ! онъ скоре согласится просить милостыню у незнакомца — просить у мистера Дэля, въ глазахъ Леонарда, было то же самое, что прибавлять къ памяти своей матери новое безчестіе. Еслибъ онъ былъ одинъ, еслибъ ему одному только переносить вс нужды, испытать вс мученія голода, онъ мало по малу сошелъ бы въ могилу, вырытую голодомъ, прежде, чмъ ршился бы унизить свою гордость. Но тамъ, въ сосдней съ нимъ комнат, лежала умирающая Гэленъ,— Гэленъ, нуждавшаяся въ подкрпленіи, быть можетъ, въ теченіе нсколькихъ недль. Притомъ же всякій недугъ обращаетъ самую роскошь въ существенную необходимость! Да, онъ долженъ просить. При этой ршимости, еслибъ вы видли, какъ побждалъ онъ всю гордость, переносилъ всю горечь души своей, вы непремнно сказали бы: ‘то, что онъ считаетъ въ себ униженіемъ, есть героизмъ. О, какъ странно человческое сердце! никакая эпическая поэма не выразитъ того величія и красоты, которыя начертаны на твоихъ сокровенныхъ страницахъ. Этц письмена непостижимы для человческаго взора!’ Но у кого же онъ будетъ просить? Его мать сама ничего не иметъ, Риккабокка бденъ, а величественная Віоланта, которая восклицала: ‘о, еслибъ я была мужчиной!’ — Леонардъ не могъ допустить мысли, что она будетъ сожалть о немъ, можетъ быть, станетъ презирать его. Просить Эвенелей! Нтъ, тысячу разъ нтъ! Наконецъ Леонардъ быстро схватилъ перо и бумагу и написалъ на скорую руку нсколько строчекъ. Леонарду казалось, что эти строки написаны были его кровью.
Между тмъ часъ отправленія почты миновалъ: письмо должно остаться до другого дня,— и до полученія отвта пройдетъ по крайней мр еще три дня. Леонардъ, оставивъ письмо на стол, вышелъ изъ душной своей комнатки на улицу. Безъ всякой цли перешелъ онъ Вестминстерскій мостъ, продолжалъ итти дальше, увлекаемый толпами народа, спшившими къ парламентскому подъзду. Въ тотъ вечеръ долженъ былъ ршиться въ Парламент спорный пунктъ, сильно интересовавшій народъ. На улиц собрались толпы: одн для того, чтобъ видть, какъ будутъ проходить члены Парламента, другія — слышать, какую роль будутъ разъигрывать въ этомъ спор вновь избранные ораторы, а нкоторые старались воспользоваться случаемъ пробраться въ галлерею.
Леопардъ вмшался въ толпу, не имя ничего общаго съ интересами народа, онъ задумчиво смотрлъ на Погребальное Аббатство, на это величественное кладбище царей, полководцевъ и поэтовъ.
Но вдругъ его вниманіе привлечено было къ кружку людей, внутри котораго произнесли имя, знакомое ему, хотя и отзывавшееся для его слуха не совсмъ пріятно.
— Какъ ваше здоровье, Рандаль Лесли? вы тоже пришли слушать парламентское преніе? сказалъ какой-то джентльменъ и, какъ было видно, членъ Парламента.
— Да, мистеръ Эджертонъ общалъ взять меня въ галлерею. Сегодня онъ самъ будетъ говорить въ Парламент, а я еще ни разу не слышалъ его. Вы идете теперь туда: пожалуста, напомните ему.
— Теперь ршительно нельзя: онъ уже началъ говорить. Я нарочно поторопился изъ Атенеума, моего любимаго клуба, чтобы попасть сюда вовремя, тмъ боле, что его рчь, какъ утверждаютъ многіе, должна произвесть удивительный эффектъ.
— Какъ это жаль! сказалъ Рандаль.— Я вовсе не воображалъ, что онъ начнетъ свою рчь такъ рано.
— Что длать! его вызвали на это. Впрочемъ, идите за мной: быть можетъ, мн удастся провести васъ въ Парламентъ. Такой человкъ, какъ вы, Лесли, отъ котораго мы ожидаемъ многаго, смю сказать, не долженъ пропускать подобнаго случая. Вы узнаете, по крайней мр, на какомъ пол битвы находится сегодня нашъ Парламентъ. Пойдемте скорй!
Въ то время, какъ Рандаль слдовалъ за членомъ Парламента, въ толп народа, мимо которой они проходили, раздался говоръ:
— Вотъ идетъ молодой человкъ, который написалъ превосходный памфлетъ, онъ родственникъ Эджертона.
— Въ самомъ дл! сказалъ другой.— Умный человкъ этотъ Эджертонъ. Я дожидаюсь его.
— Быть можетъ, вы тоже, какъ и я, принадлежите къ числу избирателей?
— Нтъ, мистеръ Эджертонъ оказалъ большую милость моему племяннику, и я хочу выразить ему мою благодарность. А вы значитъ избиратель? Признаюсь откровенно, вашъ городъ можетъ гордиться такимъ представителемъ.
— Ваша правда: это весьма просвщенный человкъ!
— И если бы вы знали, какой онъ великодушный!
— Всегда даетъ ходъ превосходнйшимъ мрамъ правительства, замтилъ политикъ.
— И умнымъ молодымъ людямъ, прибавилъ дядя.
Къ похваламъ этихъ двухъ джентльменовъ присовокупились еще человка два, и при этомъ случа разсказано было множество примровъ великодушія Одлея Эджертона.
Сначала Леонардъ слушалъ этотъ разговоръ безъ всякаго вниманія, но потомъ былъ очень заинтересованъ имъ. Онъ не разъ слышалъ, отъ Борлея, прекрасные отзывы объ этомъ великодушномъ государственномъ сановник, который, не имя особенныхъ претензій на свой собственный геній, умлъ, однако же, цнить дарованія другихъ людей. Кром того Леонардъ помнилъ, что Эджертонъ былъ двоюроднымъ братомъ сквайра Гэзельдена. Неясная мысль родилась въ голов Леонарда — обратиться къ этой высокой особ, не за милостыней, но съ просьбой доставить какое нибудь занятіе для ума. О, какъ неопытенъ еще былъ Леонардъ! Въ то время, какъ онъ развивалъ свою мысль дверь Парламента отворилась и изъ нея вышелъ самъ Одлей Эджертонъ. Ропотъ одобренія давалъ знать Леонарду о присутствіи любимаго народомъ парламентскаго члена. Привтствія, пожатія руки, поклоны встрчали Эджертона на каждомъ шагу, двухъ словъ, учтиво сказанныхъ, весьма достаточно было такому извстному человку для выраженія своей признательности, и вскор, миновавъ толпу, его высокая, стройная фигура показалась на тротуар. Одлей Эджертонъ повернулъ за уголъ, къ Вестминстерскому мосту. Онъ остановился при самомъ вход на мостъ и, при свт фонаря, взглянулъ на часы.
— Гарлей теперь будетъ сюда скоро, произнесъ онъ: — онъ всегда бываетъ пунктуаленъ. Кончивъ свой спичъ, я могу удлить ему часъ свободнаго времени.
Опустивъ въ карманъ часы и застегнувъ сюртукъ, Одлей приподнялъ глаза и увидлъ передъ собой молодого человка.
— Вамъ нужно меня? спросилъ онъ, съ отчетливою краткостію, входящею въ составъ его практическихъ качествъ.
— Мистеръ Эджертонъ, сказалъ молодой человкъ, слегка дрожавшимъ, но, при сильномъ душевномъ волненіи, довольно еще твердымъ голосомъ: — вы имете громкое имя, великую власть, я стою здсь, на этихъ улицахъ Лондона, безъ друзей, безъ занятій. Я чувствую въ себ призваніе къ занятіямъ боле благороднымъ, чмъ т, которыя основываются на физическихъ силахъ, но, не имя друга или покровителя, я ничего не могу предпринять. Не знаю, зачмъ и какимъ образомъ ршился я высказать это: вроятно, съ отчаянія и внезапнаго побужденія, заимствованнаго отчаяніемъ изъ похвалы, которая сопровождаетъ васъ повсюду. Сказавъ это, я высказалъ вамъ все.
Изумленный тономъ и словами незнакомца, Одлей Эджертонъ на минуту Оставался безмолвнымъ, но, какъ опытный и осмотрительный свтскій человкъ, свыкшійся со всякаго рода странными просьбами, онъ быстро оправился отъ легкаго впечатлнія, которое произвели на него слова Леонарда.
— Скажите вы не ….скій ли уроженецъ? спросилъ Одлей, упомянувъ имя города, котораго былъ представителемъ.
— Нтъ, сэръ.
— Въ такомъ случа, молодой человкъ, мн очень жаль васъ. Судя по воспитанію, которое вы получили, вы должны имть здравый разсудокъ, руководствуясь которымъ могли бы заключить, что человкъ, занимающій въ обществ высокое мсто, какъ бы далеко ни простиралось его покровительство, и безъ того уже слишкомъ обремененъ просителями, имющими право требовать его покровительства, слишкомъ обремененъ, чтобъ имть возможность принимать участіе въ людяхъ, совершенно ему незнакомыхъ.
Леопардъ не сдлалъ на это никакого возраженія.
— Вы говорите, что не имете здсь ни друга, ни покровителя, прибавилъ Одлей, посл минутнаго молчанія, такимъ ласковымъ тономъ, какой рдко можно услышать отъ людей, ему подобныхъ.— Мн очень жаль васъ. Въ ранній періодъ нашей жизни эта участь выпадаетъ на долю весьма многимъ изъ насъ: мы часто пріобртаемъ друзей уже къ концу нашей жизни. Будьте честны, ведите себя благородно, надйтесь боле на себя, чмъ на людей вамъ незнакомыхъ, употребите въ дло ваши физическія силы, если не можете найти занятій для ума, и поврьте, что въ этомъ совт заключается все, что я могу дать вамъ, да разв еще вотъ эту бездлицу….
И членъ Парламента протянулъ Леонарду руку съ серебряной монетой.
Леонардъ поклонился, печально кивнулъ головой и удалился. Эджертонъ посмотрлъ ему вслдъ съ мучительнымъ чувствомъ.
‘Гм!… Въ подобномъ положеніи найдутся тысячи на лондонскихъ улицахъ, произнесъ онъ про себя.— Нельзя же мн одному удовлетворить вс нужды большей части человчества. Положимъ, что онъ воспитанъ превосходно. Но общество никогда не будетъ страдать отъ невжества, скоре можно допустить, что отъ излишняго просвщенія явятся тысячи голодныхъ, которые, не приспособивъ себя къ какому нибудь ремеслу и не имя никакого поприща для ума, остановятся когда нибудь на улиц, подобно этому юнош, и поставятъ въ тупикъ государственныхъ людей поумне, быть можетъ, меня самого.’
Въ то время, какъ Эджертонъ, углубленный въ эти размышленія, медленно подвигался впередъ, на самой середин моста раздались веселые звуки почтоваго рожка. По мосту несся прекрасный шарабанъ, запряженный четверкой отличныхъ лошадей, и въ возничемъ мистеръ Эджертонъ узналъ своего племянника, Франка Гэзельдена.
Молодой гвардеецъ, въ обществ веселыхъ друзей, возвращался изъ Гринича, посл пышнаго банкета. Безпечный хохотъ этихъ питомцевъ удовольствія далеко разносился по дремлющей рк.
Этотъ хохотъ непріятно отзывался въ ушахъ удрученнаго заботами сановника, скучавшаго, быть можетъ, всмъ своимъ величіемъ, одинокаго среди всхъ своихъ друзей. Можетъ статься, онъ привелъ ему на память его собственную юность, когда знакомы были ему подобные товарищи и подобные банкеты, хотя въ кругу ихъ онъ всегда сохранялъ стремленіе къ честолюбію.
—Le jeu, vaut-il la chandelle? сказалъ онъ, пожавъ плечами.
Шарабанъ быстро пронесся мимо Леонарда, въ то время, какъ онъ стоялъ прислонясь къ периламъ, и былъ обрызганъ грязью, вылетавшей изъ подъ копытъ бшеныхъ лошадей.. Хохотъ отзывался для него еще непріятне, чмъ для Эджертона, но онъ не пробуждалъ въ душ его ни малйшей зависти.
— Жизнь есть темная загадка, сказалъ онъ, ударивъ себя въ грудь.
Медленно пошелъ онъ по мосту и наконецъ очутился подл ниши, гд за нсколько дней передъ этимъ стоялъ вмст съ Гэленъ. Изнуренный голодомъ и безсонницей, онъ опустился въ мрачный уголъ ниши. Журчанье волнъ, катившихся подъ каменнымъ сводомъ, отзывалось для слуха Леонарда похоронной пснью, какъ будто вмст съ этими волнами, съ этимъ стономъ уносилась въ вчность тайна человческихъ скорбей и страданій. Мечтатель! прими утшеніе отъ этой рки!… это та самая рка, которая положила основаніе и доставила величіе великому городу…. Прими же утшеніе, мечтатель, пока волны не подмыли еще основаній свода, на которомъ ты палъ, изнуренный и одинокій. Не думай, впрочемъ, что, съ разрушеніемъ моста, ты заглушишь стоны рки!…

ГЛАВА LXVI.

Въ одной изъ комнатъ дома отца своего, въ квартал Нэйтсбриджъ, сидлъ лордъ л’Эстренджъ, сортируя за письменнымъ столомъ и уничтожая письма и бумаги — обыкновенный признакъ предстоящей перемны мста жительства. На стол находилось множество такихъ вещицъ, по которымъ проницательный наблюдатель можетъ судить о характер человка, которому принадлежали эти вещи. Такимъ образомъ, съ нкоторымъ вкусомъ, но въ то же время въ порядк, обличавшемъ аккуратность военнаго человка, разложены были предметы, напоминавшіе о лучшей пор жизни,— предметы, освященные воспоминаніемъ о минувшемъ или, быть можетъ, сдлавшіеся драгоцнными по одной привычк имть ихъ всегда передъ глазами,— предметы, которые постоянно служили украшеніемъ кабинета лорда л’Эстренджа,— все равно — находился ли онъ въ Египт, Италіи, или Англіи. Даже маленькая, старинная и довольно неудобная чернилица, въ которую онъ обмакивалъ перо, помчая письма, откладываемыя въ сторону, принадлежала къ маленькому бюро, которымъ онъ такъ гордился, будучи еще мальчикомъ. Книги, разбросанныя по столу, не принадлежали къ числу новыхъ изданій, ни къ числу тхъ, перелистывая которыя мы удовлетворяемъ только наше минутное любопытство или развлекаемъ серьёзныя и даже грустныя мысли: нтъ! это были по большей части творенія латинскихъ или итальянскихъ поэтовъ, съ безчисленнымъ множествомъ замчаній на поляхъ, или книги, которыя, требуя глубокаго надъ собой размышленія, въ то же время требуютъ медленнаго и частаго прочтенія, и потомъ длаются неразлучными собесдниками. Такъ или иначе, но только, замчая въ нмыхъ, неодушевленныхъ предметахъ отвращеніе этого человка къ перемн и привычку сохранять привязанность ко всему, что только имло связь съ минувшими чувствами и событіями, вы легко догадались бы, что онъ съ необыкновеннымъ постоянствомъ сохранялъ въ душ своей боле нжныя чувства. Вы бы тогда могли еще лучше разъяснить себ постоянство его дружбы къ человку, до такой степени неодинаковому съ нимъ въ призваніи и характер, какъ Одлей Эджертонъ. Чувство дружбы или любви, однажды проникнувшее въ сердц Гарлея л’Эстренджа, оставалось въ немъ навсегда,— оно входило въ составъ его бытія, чтобы уничтожить или, по крайней мр, нарушить это чувство, нужно было, чтобъ во всей организаціи Гарлея произошелъ переворотъ.
Но вотъ рука лорда л’Эстренджа остановилась на письм, написанномъ твердымъ, четкимъ почеркомъ, и, вмсто того, чтобъ разорвать его съ разу, онъ разложилъ его передъ собой и еще разъ прочиталъ его. Это было письмо отъ Риккабокка, полученное нсколько недль тому назадъ и заключавшее въ себ слдующее:

Отъ синьора Риккабокка къ лорду л’Эстренджу.

‘Благодарю васъ, благородный другъ мой, за ваше справедливое сужденіе обо мн и уваженіе къ моимъ несчастіямъ.
‘Нтъ, тысячу разъ нтъ! я не принимаю никакихъ предложеній на примиреніе съ Джуліо Францини. Пишу это имя и едва не задыхаюсь отъ душевнаго волненія. Я непремнно долженъ остановиться на нсколько минутъ, чтобъ заглушить мое негодованіе…. Слава Богу! я успокоился. Не стану больше и говорить объ этомъ предмет…. Вы сильно встревожили меня…. И откуда взялась эта сестра! Я не видлъ ее съ самого дтства, впрочемъ, она воспитана была подъ ея вліяніемъ, и ничего нтъ удивительнаго, если она будетъ дйствовать въ качеств его агента. Она хочетъ узнать мсто моего жительства! Поврьте, что это длается съ какимъ нибудь враждебнымъ и злобнымъ умысломъ. Безъ всякаго сомннія, въ сохраненіи моей тайны я полагаюсь на васъ. Вы говорите, что я могу положиться на скромность вашего друга. Простите меня, но моя довренность не такъ еще гибка, какъ вы полагаете. Одно неосторожное слово можетъ послужить проводникомъ къ моему убжищу. А если откроютъ это убжище — можете ли вы представить себ все зло и несчастіе, которыя неминуемо должны тогда постигнуть меня? Конечно, гостепріимный кровъ Англіи защититъ меня отъ враговъ, но для меня будетъ хуже всякой пытки жить на глазахъ шпіона. Правду говоритъ наша пословица: ‘тому дурно спится, надъ кмъ врагъ не дремлетъ’. Великодушный другъ мой, я кончилъ все съ моей прежней жизнью, я хочу сбросить ее съ себя, какъ сбрасываетъ змя свою шкуру. Я отказалъ себ во всемъ, что изгнанники называютъ утшеніемъ. Сожалніе о несчастіи, посланія отъ сочувствующей моему несчастію дружбы, новости о покинутомъ мною отечеств сдлались чужды моему очагу подъ чужими небесами. Отъ всего этого я добровольно отказался. Въ отношеніи къ жизни, которою нкогда жилъ, я сдлался такъ мертвъ, какъ будто Стиксъ отдлилъ ее отъ меня. Съ тмъ холоднымъ равнодушіемъ ко всему окружающему меня, съ той непреклонностію, которыя доступны однимъ только удрученнымъ горестью, я отказался даже отъ удовольствія видться съ вами. Я сказалъ вамъ просто и ясно, что ваше присутствіе послужило бы къ одному лишь разстройству моей и безъ того уже шаткой философіи и напоминало бы мн только о минувшемъ, которое я хочу навсегда изгладить изъ памяти. Вы изъявили согласіе на одно условіе, что когда бы ни потребовалась ваша помощь — я попрошу ее, а между тмъ вы великодушно стараетесь отъискать мн правосудіе въ кабинетахъ министровъ. Я не смю отказать вашему сердцу въ этомъ удовольствіи, тмъ боле, что я имю дочь…. (О, я уже научилъ эту дочь съ благоговніемъ произносить ваше имя и не забывать его въ ея молитвахъ!) Но теперь, когда вы убдились, что все усердіе ваше не приноситъ желаемой пользы, я прошу васъ прекратить попытки, которыя могутъ навести шпіона на мои слды и вовлечь меня въ новыя несчастія. Поврьте мн, о благороднйшій изъ британцевъ, что я доволенъ своей судьбой. Я увренъ, перемна моей участи не послужитъ къ моему счастію. Chi non lia provalo il male non conosce il bene. До тхъ поръ человкъ не узнаетъ, когда онъ бываетъ счастливъ, пока не испытаетъ несчастія!
‘Вы спрашиваете меня объ образ моей жизни. Я отвчаю на это коротко: alla giornata,— только на сей день, но не назавтра, какъ я нкогда жилъ. Я совершенно привыкъ къ тихой деревенской жизни. Я даже принимаю большое участіе во всхъ ея подробностяхъ. Вотъ хоть бы теперь противъ меня сидитъ моя жена, доброе созданіе! она не спрашиваетъ, что или къ кому я пишу, но готова оставить свою работу и начать бесду со мной, лишь только перо окончательно будетъ положено на столъ. Я говорю: начать бесду, но о чемъ? вы спросите. Богъ знаетъ. Впрочемъ, я охотне стану слушать и трактовать о длахъ какого нибудь прихода, чмъ пустословить съ вроломными моими соотечественниками о народномъ благосостояніи. Когда нужно удостовриться въ томъ, какое ничтожное вліяніе производитъ подобное пустословіе на умъ человка, я прибгаю къ Макіавелли и укидиду. Иногда зайдетъ ко мн добрый пасторъ, и между нами завяжется ученый диспутъ. Онъ не уметъ замчать своего пораженія, а потому диспутъ нашъ длается безконечнымъ. Въ хорошую погоду я гуляю съ моей Віолантой по извилистымъ и довольно живописнымъ берегамъ небольшой рчки или отправляюсь къ доброму пріятелю моему сквайру и вполн убждаюсь, какое благотворное дйствіе производитъ на насъ истинное удовольствіе. Въ дождливые дни я запираюсь въ кабинет и бываю мрачне самой погоды, до тхъ поръ, пока не войдетъ ко мн Віоланта, съ ея черными глазами, свтлыми даже и сквозь слезы упрека,— упрека въ томъ, зачмъ я скучаю одинъ, тогда какъ она живетъ со мной подъ одной кровлей. Віоланта обнимаетъ меня, и черезъ пять минутъ все окружающее озаряется солнечнымъ свтомъ…. какое намъ дло до вашихъ англійскихъ, срыхъ облаковъ?
‘Предоставьте мн, мой неоцненный лордъ, предоставьте мн этотъ спокойный, счастливый переходъ къ старости,— переходъ свтле самой юности, которую я такъ безумно растратилъ, и сохраните тайну, отъ которой зависитъ мое счастіе.
‘Въ заключеніе этого письма, позвольте мн обратиться къ вамъ самимъ. О себ вы такъ же мало говорите, какъ много обо мн. Впрочемъ, я очень хорошо понимаю глубокую меланхолію, прикрываемую страннымъ и причудливымъ нравомъ, при которомъ вы, какъ будто шутя, сообщаете чувства самыя близкія вашему сердцу. Уединеніе, съ такимъ трудомъ отъискиваемое въ большихъ городахъ, тяжелымъ камнемъ лежитъ на вашемъ сердц. Вы снова стремитесь къ нашему dolce far niente, къ друзьямъ весьма немногимъ, но преданнымъ, къ жизни однообразной, но ничмъ несвязанной,— и даже тамъ чувство одиночества снова овладваетъ вами: вы не стараетесь, подобно мн, заглушить въ душ своей воспоминаніе: ваши мертвыя, охладвшія страсти превратились въ призраки, которые тревожатъ васъ и длаютъ васъ неспособнымъ для дятельнаго, кипящаго жизнію свта. Все это понятно для меня, я точно такъ же усматриваю это изъ вашихъ фантастическихъ, написанныхъ на скорую руку писемъ, какъ усматривалъ въ васъ самихъ, когда мы вмст сидли подъ тнію вковыхъ дубовъ и сосенъ, любуясь голубой поверхностью озера, разстилавшагося подъ нашими ногами. Меня тревожила едва замтная тнь будущаго, спокойствіе вашей души нарушалось легкимъ воспоминаніемъ о прошедшемъ.
‘Однакожь, вы, полу-серьёзно, полу-шутя, говорите мн: ‘я хочу убжать изъ этой тюрьмы воспоминаній, я хочу, подобно другимъ людямъ, образовать новыя узы, прежде чмъ это уже будетъ поздно для меня, я хочу жениться… да! жениться… но я долженъ любить…. вотъ въ этомъ-то и заключается затрудненіе….’ затрудненіе? да, ваша правда! и слава Богу, что оно существуетъ! Приведите себ на память вс несчастныя женитьбы и скажите, найдется ли изъ двадцати осьмнадцать, которыя можно назвать женитьбами по любви! Это всегда было и, поврьте, будетъ такъ! Потому что, полюбивъ кого нибудь всей душой, мы длаемся слишкомъ взыскательны и въ такой же степени неснисходительны. Не ищите многаго, но оставайтесь довольными, отъискавъ такое созданіе, съ которымъ ваше сердце и ваша честь будутъ находиться въ безопасномъ положеніи. Вы скоро узнаете любовь, которая никогда не причинитъ боли вашему сердцу, и скоро забудете ту любовь, которая всегда должна разочаровывать ваше воображеніе. Cospetto! я бы желалъ, чтобъ у моей Джемимы была младшая сестра для васъ, хотя мн самому стоило большого труда заглушить стоны моего сердца при вступленіи въ бракъ съ Джемимой.
‘Я написалъ вамъ это длинное письмо съ того цлью, чтобъ доказать, какъ мало нуждаюсь я въ вашемъ состраданіи и усердіи. Еще разъ прошу, пусть молчаніе надолго останется между нами. Мн чрезвычайно трудно вести переписку съ человкомъ вашего высокаго званія и не пробудить любопытныхъ толковъ о моемъ все еще маленькомъ, такъ сказать, бассейн, гладкая поверхность котораго покроется множествомъ круговъ, стоитъ только бросить въ нее камнемъ. Я долженъ отвезти это письмо за десять миль отъ дому и украдкой опустить его въ почтовый ящикъ.
‘Прощайте, неоцненный и благородный другъ, съ самымъ нжнымъ сердцемъ и возвышенными понятіями, съ которыми когда либо случалось мн встрчаться на пути этой жизни. Прощайте.— Напишите мн нсколько словъ, когда вы покинете дневныя грёзы и отъищете себ Джемиму.

‘Альфонсо.’

‘P. S. Ради Бога, предостерегите вашего почтеннаго друга не уронить слова передъ этой женщиной, которая можетъ открыть мое убжище.’
— Неужели онъ и въ самомъ дл счастливъ? произнесъ Гарлей, складывая письмо, и потомъ нсколько минутъ оставался въ глубокой задумчивости.
— Эта деревенская жизнь, эта добрая жена, которая оставляетъ свою работу, чтобъ поговорить о деревенскихъ обывателяхъ — какой контрастъ представляютъ он существованію Одлея! А все же я не могу позавидовать, не могу понять ни того, ни другого…. что же такое мое собственное существованіе?
Гарлей всталъ и подошелъ къ окну, изъ котораго видно было, какъ простая, сельской архитектуры лстница опускалась на зеленый лугъ, окаймленный деревьями, гораздо большихъ размровъ въ сравненіи съ тми, какія часто встрчаются въ предмстьяхъ большихъ городовъ. Представлявшійся видъ изъ окна сообщалъ столько спокойствія, столько прохлады, что другой съ трудомъ ршился бы допустить предположеніе, что онъ находится въ такомъ близкомъ разстояніи отъ Лондона.
Дверь тихо отворилась, и въ нее вошла лэди боле чмъ среднихъ лтъ. Подойдя къ Гарлею, все еще задумчиво стоявшему подл окна, она положила руку на его плечо. Сколько характеристическаго выражалось въ этой рук! Это была такая рука, которую Тиціанъ написалъ бы съ особеннымъ тщаніемъ! тонкая, блая, нжная, съ голубыми жилками, слегка приподнявшимися надъ ея поверхностью. Въ ея форм и сложеніи усматривалось что-то боле обыкновенной аристократической изящности. Истинный физіологъ сказалъ бы съ разу: въ этой рук есть умъ и гордость, предметъ, на которомъ она покоится, долженъ оставаться неподвижнымъ: хотя она слегка прикасается къ нему, но трудно освободиться отъ нея.
— Гарлей, сказала лэди, и Гарлей обернулся.— Напрасно ты хотлъ обмануть меня давишней улыбкой, продолжала она, съ выраженіемъ печали на лиц: — ты не улыбался, когда я вошла.
— Рдко случается, дорогая матушка, чтобъ мы улыбались, оставаясь наедин, притомъ же въ послднее время я не сдлалъ ничего смшного, что заставляло бы меня улыбаться самому себ.
— Сынъ мой, сказала лэди Лэнсмеръ, довольно рзко, но въ тоже время съ чувствомъ материнской нжности: — ты происходишь по прямой линіи отъ знаменитыхъ предковъ, и, мн кажется, они спрашиваютъ изъ своихъ гробницъ: почему послдняя отрасль ихъ не иметъ никакой цли, никакого предмета для занятія въ государств, которому они служили и которое награждало ихъ своими почестями?
— Матушка, сказалъ воинъ, простосердечно: — когда государство находилось въ опасности, я служилъ ему такъ, какъ служили мои предки: доказательствомъ тому служатъ закрытыя раны на моей груди.
— Но неужели только тогда и нужно служить отечеству, когда оно находится въ опасности? неужли долгъ благороднаго человка выполняется только на войн? Неужли ты думаешь, что твой отецъ, ведя простую, но благородную жизнь деревенскаго джентльмена, не исполняетъ назначеній, для которыхъ существуютъ высшій классъ общества и богатство?
— Въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія: онъ выполняетъ ихъ гораздо лучше, чмъ могъ бы выполнить его безпечный сынъ.
— А между тмъ этотъ безпечный сынъ получилъ отъ природы такія дарованія, его юность была такъ богата блестящими надеждами,— въ дтской душ его загорался огонь при одной мысли о слав!
— Все это совершенно справедливо, сказалъ Гарлей, весьма нжно: — и все это суждено было схоронить въ одной могил!…
Графиня вздрогнула, ея рука опустилась съ плеча Гарлея.
Лицо лэди Лэнсмеръ не принадлежало къ числу такихъ лицъ, которыя даже при легкомъ душевномъ волненіи измняютъ свое выраженіе. Въ этомъ отношеніи, а также въ чертахъ лица, она имла большое сходство съ сыномъ.
Ея черты были нсколько рзки, брови имли изгибъ, который придаетъ нкоторое величіе взгляду, линіи вокругъ рта, по привычк, сохраняли суровость и неподвижность. Ея лицо было лицо женщины, которая, испытавъ въ теченіе жизни множество душевныхъ потрясеній, никогда не обнаруживала ихъ. Въ ея красот, все еще весьма замчательной, въ ея одежд и вообще во всей ея наружности было что-то холодное, формальное. Она сообщала вамъ понятіе о старинной баронесс, женщин въ половину свтской, въ половину монашествующей. Съ перваго взгляда вы бы замтили, что она не привыкла жить въ шумномъ свт, окружавшемъ ее, что она не раздляла съ нимъ образа его мыслей и въ нкоторой степени пренебрегала условіями моды, но, при всей этой холодности, при всемъ равнодушіи ко всему фэшенебельному, лицо ея обнаруживало женщину, которая знавала человческія чувства, человческія страсти. И теперь, когда она смотрла на спокойное, грустное лицо Гарлея, на лиц ея отражались материнскія ощущенія.
— Схоронить въ одной могил! сказала она, посл долгаго молчанія.— Но, Гарлей! вдь тогда ты былъ еще ребенкомъ! Можетъ-ли подобное воспоминаніе имть до сихъ поръ такое пагубное вліяніе на тббя? Въ жизни женщины еще могло это случиться, но для мужчины…. признаюсь, для меня это непонятно.
— Мн кажется, сказалъ Гарлей въ полголоса и какъ будто разговаривая самъ съ собою: — въ моей натур есть много женскаго. Быть можетъ, мужчины, которые долго ведутъ одинокую, можно сказать, уединенную жизнь, которые не имютъ въ виду никакой цли для своего существованія, такъ же упорно сохраняютъ въ душ своей сильныя впечатлнія, какъ и женщины.— Но, вскричалъ онъ, громко и внезапно измнивъ выраженіе лица: — самый холодный, самый твердый человкъ чувствовалъ бы точно такъ же, какъ чувствуя я, еслибъ онъ зналъ ее, если бы любилъ ее. Она не имла ни малйшаго сходства съ женщинами, которыхъ я когда либо встрчалъ. Свтлое и лучезарное созданіе другого міра! Она опустилась на эту землю и, улетвъ обратно, покрыла ее, для меня, непроницаемымъ мракомъ. Безполезно бороться мн съ моими чувствами. Матушка, поврьте, во мн столько же есть храбрости, сколько имли ея мои закованные въ сталь предки. Я смло шелъ впередъ на поле битвы, я боролся съ человкомъ и кровожаднымъ звремъ, съ бурями и океаномъ, съ самыми мощными силами природы, я перенесъ такія опасности, съ которыми охотно бы встртился средневковой пилигримъ или крестоносецъ, но бороться съ однимъ этимъ воспоминаніемъ — о! у меня нтъ на то ни храбрости, ни силы!
— Гарлей, Гарлей! ты убиваешь меня! вскричала графиня, всплеснувъ руками.
— Удивительно, продолжалъ ея сынъ, до такой степени углубленный въ свои размышленія, что, быть можетъ, онъ вовсе не слыхалъ ея восклицанія: — да, совершенно удивительно, что изъ тысячи женщинъ, которыхъ я встрчалъ и съ которыми говорилъ, я ни разу не видлъ лица, подобнаго ея лицу, никогда не слышалъ такого плнительнаго голоса. И что же? вся эта вселенная не въ состояніи доставить мн одного взгляда, одного звука голоса, которые могли бы возвратить мн исключительное право человка — право любви. Что жъ длать!… Впрочемъ, жизнь иметъ и другіе привлекательные предметы: поэзія и искусство все еще живутъ, небо все еще улыбается мн, деревья все еще игриво волнуются. Я счастливъ по своему: не отнимайте же у меня этого счастія.
Графиня хотла что-то сказать, но въ эту минуту дверь быстро отворилась и въ комнату вошелъ лордъ Лэнсмеръ.
Лордъ Лэнсмеръ былъ старше жены своей немногими годами, спокойное лицо его показывало, что онъ былъ мене преданъ житейскимъ треволненіямъ. Кроткое, доброе лицо, оно не выражало обширнаго ума, но въ то же время въ мягкихъ чертахъ своихъ оно не обнаруживало недостатка въ здравомъ разсудк.
Лордъ былъ невысокаго роста, но строенъ, въ нкоторой степени надмненъ, но при всемъ томъ невольнымъ образомъ располагалъ къ себ. Его надмнность обличала въ немъ вельможу, который большую часть своей жизни проводилъ въ провинціи, котораго воля рдко встрчала сопротивленіе, и котораго вліяніе до такой степени было ощутительно для всхъ и всми было признано, что незамтно обратило свое дйствіе и на него самого. Но когда вы бросали взглядъ на открытое лицо и черные глаза графини, вы невольно удивлялись тому, какимъ образомъ сошлись вмст эти два созданія и, если врить слухамъ, проводили брачную жизнь свою счастливо.
— Вотъ кстати, что ты здсь, милый мой Гарлей! вскричалъ лордъ Лэнсмеръ, потирая себ руки, съ видомъ особеннаго удовольствія: — я только что сдлалъ визитъ герцогин.
— Какой герцогин, батюшка?
— Конечно, какой — старшей кузин твоей матери, герцогин Кнэрсборо, которую, изъ угожденія мн, ты удостоилъ своимъ посщеніемъ, признаюсь, я въ восторг, услышавъ, что лэди Мери теб нравится.
— Да, она прекрасно воспитана и прекрасно уметъ выказать свою надмнность, отвчалъ Гарлей, но, замтивъ на лиц своей матери неудовольствіе и смущеніе въ отц, онъ прибавилъ серьёзнымъ тономъ: — впрочемъ, она очень недурна собой.
— Такъ вотъ что, Гарлей, сказалъ отецъ, забывая рзкое выраженіе сына: — герцогиня, пользуясь преимуществомъ нашихъ родственныхъ связей, откровенно призналась мн, что и ты въ свою очередь произвелъ на лэди Мери пріятное впечатлніе, лучше этой партіи желать не нужно, если только ты согласишься со мной, что пора теб подумать о женитьб. Что ты скажешь на это, Катринъ?
— Фамилія Кнэрсборо является въ нашей исторіи до начала вражды Алой и Блой розъ, сказала лэди Лэнсмеръ, съ видомъ снисхожденія къ своему супругу: — въ лтописяхъ ея не было никакого позорнаго событія и гербъ не иметъ на себ ни одного темнаго пятна. Однакожь, согласитесь мой добрый лордъ, герцогин не должно бы, кажется, начинать подобнаго предложенія первой, хотя бы оно относилось къ другу и родственнику?
— Почему же? вдь мы люди стараго покроя, отвчалъ лордъ, съ нкоторымъ замшательствомъ: — притомъ же герцогини женщина свтская.
— Надобно надяться, кротко замтила лэди Лэнсмеръ: — что дочь герцогини не иметъ притязаніе на подобный эпитетъ.
— Во всякомъ случа, я бы не желалъ жениться на лэди Мери, даже и тогда, еслибъ вс остальныя женщины обратились въ обезьянъ! сказалъ лордъ л’Эстренджъ, нисколько не удерживая себя отъ горячности.
— Праведное небо! вскричалъ графъ.— Какія странныя выраженія! Скажите, пожалуста, сэръ, почему бы вы не женились на ней?
— Я не могу сказать, мн кажется, въ подобныхъ случаяхъ не должно быть никакихъ ‘почему’. Впрочемъ, позвольте вамъ замтить, батюшка, вы не исполняете вашего общанія.
— Какимъ это образомъ?
— Вы и милэди, моя матушка, упрашивали меня жениться, я далъ общаніе исполните съ своей стороны все, чтобъ только повиноваться вамъ, но при одномъ условіи, что выборъ я сдлаю самъ и самъ назначу для этого время. Согласіе дано съ обихъ сторонъ. Вдругъ вы, милордъ, отправляетесь съ визитомъ, отправляетесь въ такое время, въ такой часъ, когда никакая лэди не могла бы подумать безъ ужаса о блондахъ и цвтахъ,— и вслдствіе этого визита длаете заключеніе, что бдная лэди Мери и вашъ недостойный сынъ влюблены другъ въ друга, между тмъ какъ ни тотъ, ни другая даже не подумали объ этомъ. Простите меня, батюшка, но согласитесь, что это дло большой важности. Еще разъ позвольте мн требовать вашего общанія,— предоставить мн исключительное право на выборъ невсты и не длать никакихъ ссылокъ на войну двухъ розъ. Какая война розъ можетъ сравниться съ войною между скромностью и любовью на ланитахъ невинной двицы!
— Предоставить теб исключительное право на выборъ невсты, сказала лэди Лэнсмеръ: — хорошо: пусть будетъ по твоему. Но вдь, кажется, и мы назначили условіе…. не правда ли, Лэнсмеръ?
— Да, кажется, и мы что-то назначили, отвчалъ лордъ Лэнсмеръ, съ замтнымъ замшательствомъ.— Конечно, назначили.
— Вх чемъ же состояло это условіе? позвольте узнать.
— Въ томъ, что сынъ лорда Лэнсмера можетъ жениться только на дочери джентльмена.
— Само собою разумется, безъ всякаго сомннія, замтилъ лордъ Лэнсмеръ.
Кровь бросилась въ прекрасное лицо Гарлея и вскор уступила мсто блдности. Гарлей отошелъ къ окну, его мать послдовала за нимъ и снова положила руку на его плечо.
— Вы очень жестоки, нжно и въ полголоса сказалъ Гарлей, содрогаясь отъ прикосновенія материнской руки.
Потомъ, обращаясь къ отцу, который смотрлъ на него съ крайнимъ удивленіемъ (и дйствительно, лорду Лэнсмеру никогда и въ голову не приходило сомннія, что сынъ его ршится вступить въ бракъ съ двицей, которой положеніе въ обществ будетъ ниже положенія, такъ скромно упомянутаго графиней), Гарлей протянулъ руку и мягкимъ, имющимъ какую-то особенную привлекательность голосомъ сказалъ:
— Вы, папа, всегда были великодушны ко мн, всегда прощали мои заблужденія: по одному только этому я долженъ пожертвовать привычками эгоиста, чтобъ удовлетворить одно изъ самыхъ пламенныхъ вашихъ желаній. Я совершенно согласенъ, что нашъ родъ не долженъ пресчься мною. Noblesse oblige. Но вы знаете, что я всегда имлъ сильную наклонность къ романтизму: чтобы жениться, я долженъ любить, или если не любить, то по крайней мр долженъ чувствовать, что жена моя заслуживаетъ всю любовь, которую я нкогда питалъ въ душ моей. Что касается неопредленнаго слова ‘джентльменъ’, которое матушк моей угодно было включить въ условіе, слова, имющаго на разныхъ устахъ различное значеніе, то признаюсь, я имю сильное предубжденіе противъ молодыхъ лэди, воспитанныхъ въ самомъ высшемъ кругу общества, какъ по большей части воспитываются и дочери джентльменовъ нашего званія. Вслдствіе этого я требую, чтобы слово ‘джентльменъ’ было истолковано въ благородную сторону. Такъ что, если въ происхожденіи, въ привычкахъ, въ воспитаніи отца будущей моей невсты ничего не будетъ грубаго, унижающаго достоинство благороднаго человка, я надюсь, что, съ обоюднаго вашего согласія, вы ничего больше не станете требовать: ни титуловъ, ни родословной.
— Титуловъ? конечно, нтъ, сказала лэди Лэнсмеръ.— Титулы не составляютъ главныхъ достоинствъ джентльмена.
— Само собою, разумется, что нтъ, возразилъ графъ.— У насъ, въ Британіи, есть множество прекраснйшихъ фамилій, которыя вовсе не имютъ титуловъ.
— Титуловъ — нтъ! повторила лэди Лэнсмеръ:— но предковъ — да.
— О, мама, сказалъ Гарлей, съ самой грустной и самой спокойной улыбкой: — кажется, суждено, чтобы мы никогда не соглашались. Первый изъ нашего рода былъ человкъ, которымъ мы боле всхъ другихъ гордимся, но скажите, кто были его предки? Красота, добродтель, скромность, умъ — если для мужчины недостаточно этихъ качествъ для удовлетворенія его понятій о благородств, то онъ до самой смерти останется рабомъ.
Вмст съ этими словами Гарлей взялъ шляпу и пошелъ къ дверямъ.
— Ты, кажется, самъ сказалъ: Noblesse oblige, сказала графиня, провожая его до порога:— намъ больше ничего не остается прибавить.
Гарлей слегка пожалъ плечами, поцаловалъ руку матери, свистнулъ своего Нерона, дремавшаго подъ окномъ и испуганнаго внезапнымъ призывомъ, и вышелъ изъ комнаты.
— Неужели онъ и въ самомъ дл на той недл детъ за границу? сказалъ графъ.
— Такъ, по крайней мр, онъ говоритъ.
— Я боюсь, что для лэди Мери тутъ нтъ никакого шанса, снова началъ лордъ Лэнсмеръ, съ легкой, но печальной улыбкой.
— Въ ней нтъ столько ума, чтобъ очаровать его. Она не стоитъ Гарлея, замтила гордая мать.
— Между нами будь сказано, возразилъ отецъ, довольно робко: — я до сихъ поръ еще не вижу, какую пользу приноситъ Гарлею его собственный умъ. Будь онъ самый закоснлый невжда изъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, то, право, и тогда онъ не былъ бы до такой степени безпеченъ и безполезенъ, какъ теперь. А сколько честолюбія въ немъ было во время его юности! Катринъ, мн иногда сдается, что теб извстна причина этой перемны въ немъ.
— Мн! О, нтъ, милордъ! эта перемна весьма обыкновенна въ молодыхъ людяхъ съ такимъ состояніемъ. Вступая въ свтъ, они не видятъ цли, къ которой, по ихъ понятіямъ, стоило бы стремиться. Еслибъ Гарлей былъ сынъ бдныхъ родителей, тогда совсмъ другое дло.
— Я родился быть наслдникомъ точно такихъ же богатствъ, какъ и Гарлей, сказалъ графъ, съ лукавой улыбкой:— однакожь, льщу себя надеждой, что приношу нкоторую пользу старушк Англіи.
Графиня, воспользовавшись этимъ случаемъ, сказала комплиментъ милорду и вмст съ тмъ перемнила разговоръ.

ГЛАВА LXVII.

Гарлей, по обыкновенію, провелъ этотъ день скучно, въ переходахъ съ одного мста на другое, обдалъ онъ въ спокойномъ уголку, въ своемъ любимомъ клуб. Нерона не пускали въ клубъ, а потому онъ съ нетерпніемъ ожидалъ своего господина за дверьми. Обдъ кончился, и собака и господинъ, въ равной степени равнодушные къ толпамъ народа, пошли по улиц, которая весьма немногимъ, понимающемъ поэзію Лондона, напоминала о сожалніи и скорби, которыя пробуждаются въ душ нашей при вид разрушенныхъ памятниковъ, принадлежавшихъ отжившему свой вкъ поколнію,— улиц, которая, переская обширное мсто, служившее нкогда дворомъ Вайтгольскаго дворца, и оставляя влво пространство, на которомъ находился дворецъ шотландскихъ королей, выходитъ чрезъ узкое отверстіе на такъ называемый старинный островокъ Торней, гд Эдуардъ-Исповдникъ принималъ зловщее посщеніе Вильяма-Завоевателя, и, снова расширяясь около Вестминстерскаго аббатства, теряется, подобно всмъ воспоминаніямъ о земномъ величіи, среди скромныхъ и грязныхъ переулковъ.
Мене обращая вниманія на дятельный міръ, окружавшій его, чмъ на изображенія, вызванныя изъ его души, настроенной къ одиночеству, Гарлей л’Эстренджъ дошелъ наконецъ до моста и увидлъ угрюмый, безъ всякихъ признаковъ человческой жизни, корабль, дремлющій на безмолвной рк, нкогда шумной и сверкавшей золотыми искрами отъ позлащенныхъ лодокъ древнихъ царей Британіи.
На этомъ-то мосту Одлей Эджертонъ и назначилъ встртиться съ л’Эстренджемъ, въ т часы, когда, по его разсчету, удобне всего было воспользоваться отдыхомъ отъ продолжительнаго парламентскаго засданія. Гарлей, избгая всякой встрчи съ равными себ, ршительно отказался отъискивать своего друга въ многолюдномъ кафе-ресторан Беллами.
Въ то время, какъ Гарлей медленно подвигался по мосту, взоръ его привлеченъ былъ неподвижной фигурой, сидвшей съ лицомъ, закрытымъ обими руками, на груд камней въ одной изъ нишей.
— Еслибъ я былъ скульпторъ, сказалъ онъ про себя: — то, вздумавъ передать идею объ уныніи, непремнно бы скопировалъ позу этой фигуры.
Онъ отвелъ взоры въ сторону и въ нсколькихъ шагахъ передъ собой увидлъ стройную фигуру Одлея Эджертона. Луна вполн освщала бронзовое лицо этого должностного человка,— лицо, съ его чертами, проведенными постояннымъ размышленіемъ о серьёзныхъ предметахъ, и заботами, съ его твердымъ, но холоднымъ выраженіемъ умнья управлять своими чувствами.
— А взглянувъ на эту фигуру, произнесъ Гарлей, продолжая свой монологъ:— я запомнилъ бы ее, на случай, когда бы вздумалъ высчь изъ гранита Долготерпніе.
— Наконецъ и ты явился! какая аккуратность! сказалъ Эджертонъ, взявъ Гарлея подъ руку.
Гарлей. Аккуратность! безъ всякаго сомннія. Я уважаю твое время и не буду долго задерживать тебя. Мн кажется, что сегодня теб предстоитъ говорить въ Парламент.
Эджертонъ. Я уже говорилъ.
Гарлей (съ участіемъ). И говорилъ хорошо, я надюсь.
Эджертонъ. Кажется, мой спичъ произвелъ удивительный эффектъ: громкіе клики и рукоплесканія долго не замолкали, а это не всегда случается со мной.
Гарлей. И, вроятно, это доставило теб большое удовольствіе?
Эджертонъ (посл минутнаго молчанія). Напротивъ, ни малйшаго.
Гарлей. Что же посл этого привязываетъ тебя къ подобной жизни — къ постоянному труженичеству, къ постоянной борьб съ своими чувствами? что принуждаетъ тебя оставлять въ какомъ-то усыпленіи боле нжныя способности души и пробуждать въ ней одн только грубыя, если и награды этой жизни (изъ которыхъ самая лестная, по моему мннію, это рукоплесканіе), не доставляютъ теб ни малйшаго удовольствія?
Эджертонъ. Что меня привязываетъ? одна привычка.
Гарлей. Скажи лучше, добровольное мученичество.
Эджертонъ. Пожалуй, я и съ этимъ согласенъ. Однако, поговоримъ лучше о теб, итакъ, ты ршительно оставляешь Англію на той недл?
Гарлей (въ уныломъ расположеніи духа). Да, ршительно. Эта жизнь въ столиц, гд все такъ живо представляетъ дятельность, гд я одинъ шатаюсь по улицамъ безъ всякой цли, безъ призванія, дйствуетъ на меня какъ изнурительная лихорадка. Ничто не развлекаетъ меня здсь, ничто не занимаетъ, ничто не доставляетъ душ моей спокойствія и утшенія. Однакожь, я ршился, пока не совсмъ еще ушло время, сдлать одно послднее усиліе, чтобъ выйти изъ сферы минувшаго и вступить въ настоящій міръ людей. Короче сказать, я ршился жениться.
Эджертонъ. На комъ же?
Гарлей (серьёзно). Клянусь жизнью, мой другъ, ты большой руки философъ. Ты съ разу предложилъ мн вопросъ, который пряме всего идетъ къ длу. Ты видишь, что я не могу жениться на мечт, на призрак, созданномъ моимъ воображеніемъ, а выступивъ за предлы міра идеальнаго, гд же мн съискать это ‘на комъ’?
Эджертонъ. Ищи — и найдешь.
Гарлей. Неужели мы когда нибудь ищемъ чувства любви? Разв оно не западаетъ въ наше сердце, когда мы мене всего ожидаемъ его? Разв оно не иметъ сходства съ вдохновеніемъ музы? Какой поэтъ сядетъ за бумагу и перо и скажетъ: ‘я напишу поэму’? Какой человкъ взглянетъ на прелестное созданіе и скажетъ, ‘я влюблюсь въ него’? Нтъ! счастіе, какъ говоритъ одинъ великій германскій писатель,— счастіе внезапно ниспадаетъ на смертныхъ съ лона боговъ, такъ точно и любовь.
Эджертонъ. А ты помнишь слова Горація: ‘приливъ жизни утекаетъ, а крестьянинъ между тмъ сидитъ на окраин берега и дожидается, когда сдлается бродъ.’
Гарлей. Идея, которую ты нечаянно подалъ мн нсколько недль тому назадъ, и которая до этого неясно мелькала въ моей голов, до сихъ поръ не покидаетъ меня, а напротивъ того, быстро развивается. Еслибъ я только могъ найти ребенка съ нжными наклонностями души и свтлымъ умомъ, хотя еще и неразвитымъ, и еслибъ я могъ воспитать его сообразно съ моимъ идеаломъ! Я еще такъ молодъ, что могу ждать нсколько лтъ. А между тмъ я сталъ бы имть то, чего недостаетъ мн, я имлъ бы цль въ жизни, имлъ бы призваніе.
Эджертонъ. Ты всегда былъ и, кажется, будешь дитятей романа. Однако….
Здсь Одлей Эджертонъ былъ прерванъ посланнымъ изъ Парламента, которому дано было приказаніе отъискивать Одлея на мосту, въ случа, если присутствіе его въ Парламент окажется необходимымъ.
— Сэръ, сказалъ посланный: — оппозиція, пользуясь отсутствіемъ многихъ членовъ Парламента, требуетъ отмны новаго постановленія. Мистера…. поставили на время опровергать это требованіе, но его никто не хочетъ слушать.
Эджертонъ торопливо обратился къ лорду л’Эстренджу.
— Ты долженъ извинить меня. Завтра я узжаю въ Виндзоръ на два дня, по возвращеніи, надюсь, что мы встртимся.
— Для меня все равно, отвчалъ Гарлей: — твои совты, о практическій человкъ съ здравымъ разсудкомъ! не производятъ на меня желаемаго дйствія. И если, прибавилъ Гарлей, съ искренностью и съ печальной улыбкой: — если я надодаю теб жалобами, которыхъ ты не можешь понять, то длаю это по старой школьной привычк. Я не могу не доврить теб всхъ смутъ моей души.
Рука Эджертона дрожала въ рук его друга. Не сказавъ ни слова, онъ быстро пошелъ къ Парламенту. На нсколько секундъ Гарлей оставался неподвижнымъ, въ глубокой и спокойной задумчивости, потомъ онъ кликнулъ собаку и пошелъ обратне къ Вестминстеру. Онъ проходилъ нишу, въ которой сидла фигура унынія. Но эта фигура стояла теперь на ногахъ, прислонясь къ балюстрад. Собака, предшествовавшая своему господину, остановилась подл одинокаго юноши и подозрительно обнюхала его.
— Неронъ, поди сюда! вскричалъ л’Эстренджъ.
— Неронъ! да это и есть кличка, которою, какъ сказывала Гэленъ, другъ ея покойнаго отца звалъ свою собаку.
Этотъ звукъ, болзненно отозвавшись въ душ Леонарда, заставилъ его вздрогнуть. Леонардъ приподнялъ голову и внимательно взглянулъ въ лицо Гарлея. Свтлые, горвшіе огнемъ, но при томъ какъ-то странно блуждающіе взоры, какими описывала ихъ Гэленъ, встртились съ взорами Леонарда и приковали ихъ къ себ.
Л’Эстренджъ остановился. Лицо юноши было знакомо ему. На взглядъ, устремленный на него Леонардомъ, онъ отвтилъ вопросительнымъ взглядомъ и узналъ въ Леонард юношу, съ которымъ встртился однажды у книжной лавки.
— Не бойтесь, сэръ: собака ничего не сдлаетъ, сказалъ л’Эстренджъ, съ улыбкой.
— Вы, кажется, назвали ее Нерономъ? спросилъ Леонардъ, продолжая всматриваться въ незнакомца.
Гарлей понялъ этотъ вопросъ совершенію въ другую сторону.
— Да, Нерономъ, впрочемъ, онъ не иметъ кровожадныхъ наклонностей своего римскаго тезки.
Гарлей хотлъ было итти впередъ, но Леонардъ заговорилъ, съ замтнымъ колебаніемъ:
— Извините меня, сэръ…. неужели вы тотъ самый человкъ, котораго я такъ долго и тщетно отъискивалъ для дочери капитана Дигби?
Гарлей стоялъ какъ вкопаный.
— Дигби! воскликнулъ онъ: — гд онъ? скажите. Ему, кажется, нетрудно было отъискать меня. Я оставилъ ему адресъ.
— Слава Богу! въ свою очередь воскликнулъ Леонардъ: — Гэленъ спасена: она не умретъ теперь.
И Леонардъ заплакалъ.
Достаточно было нсколькихъ секундъ, нсколькихъ слов, чтобъ объяснить Гарлею, въ какомъ положеніи находилась сирота его стариннаго товарища по оружію. Еще нсколько минутъ, и Гарлей стоялъ уже въ комнат юной страдалицы, прижимая пылающую голову ея къ своей груди и нашептывая ей слова, которыя отзывались для слуха Гэленъ какъ будто въ отрадномъ, счастливомъ сн:
— Утшься, успокойся: твой отецъ живъ еще во мн.
— Но Леонардъ мн братъ, сказала Гэлепъ, поднимая томные глаза: — боле, чмъ братъ, онъ боле нуждается въ попеченіи отца.
— Нтъ, Гэленъ, успокойся. Я ни въ чемъ не нуждаюсь…. теперь ршительно ни въ чемъ! произнесъ Леонардъ.
И слезы его катились на маленькую ручку, сжимавшую его руку.
Гарлей л’Эстренджъ былъ человкъ, на котораго все принадлежавшее къ романтичной и поэтической сторон человческой жизни производило глубокое впечатлніе. Когда онъ узналъ, какими узами были связаны эти два юныя созданія, стоящія другъ подл друга, одни среди неотразимыхъ нападеній рока, душа его была сильно взволнована, онъ не испытывалъ подобнаго ощущенія въ теченіе многихъ лтъ своей жизни. Въ этихъ мрачныхъ чердакахъ, омрачаемыхъ еще боле дымомъ и испареніями самаго бднаго квартала, въ глухомъ уголк рабочаго міра, въ самыхъ грубыхъ и обыкновенныхъ его формахъ онъ узнавалъ ту высокую поэму, которая проистекаетъ прямо изъ соединенія ума и сердца. Здсь, на простомъ, деревянномъ стол, лежали рукописи молодого человка, который боролся съ холоднымъ міромъ за славу и кусокъ насущнаго хлба, тамъ, на другой сторон перегородки, на убогой кроватк, лежала единственная отрада юноши — все, что согрвало его сердце самымъ благотворнымъ, оживляющимъ чувствомъ. По одну сторону стны находился міръ фаитазіи, по другую сторону — міръ смертныхъ, полный скорби, страданій и любви. Въ томъ и другомъ, въ одинаковой степени обитали духъ возвышенный, покорность Провиднію, свободная отъ всякаго эгоистическаго чувства, ‘что-то чуждое, выходившее изъ сферы нашей скорбной жизни’.
Лордъ л’Эстренджъ окинулъ взоромъ комнату, въ которую вошелъ вслдъ за Леонардомъ. Онъ замтилъ на стол рукописи и, указавъ на нихъ, тихо сказалъ:
— Это-то и есть ваши труды, которыми вы поддерживали сироту честнаго воина? посл этого вы сами воинъ, и притомъ еще въ самой тяжелой битв!
— Но битва эта была проиграна, отвчалъ Леонардъ, съ печальной улыбкой: — я бы не въ силахъ былъ поддержать ее.
— Однакожь, вы не покинули ее. Когда коробочка Пандоры была открыта, то говорятъ, что Надежда совсмъ была потеряна….
— Ложь, неправда! прервалъ Леонардъ: — понятіе, заимствованное изъ миологіи. Есть еще и другія божества, которыя переживаютъ Надежду, какъ-то: Благодарность, Любовь и Долгъ.
— Ваши понятія нельзя подвести подъ разрядъ обыкновенныхъ! воскликнулъ Гарлей, приведенный въ восторгъ словами Леонарда: — я непремнно долженъ познакомиться съ ними покороче. Въ настоящую минуту я спшу за докторомъ и ворочусь сюда не иначе, какъ вмст съ нимъ. Намъ нужно какъ можно скоре удалить бднаго ребенка изъ этой душной атмосферы. Между тмъ позвольте мн смягчить ваше опроверженіе старинной миологической басни. Если благодарность, любовь и обязанность остаются въ удлъ человку, поврьте, что надежда всегда остается между ними, хотя и бываетъ невидима, скрываясь за крыльями этихъ боле высокихъ боговъ.
Гарлей произнесъ это съ той удивительной, принадлежавшей только ему одному улыбкой, которая озарила яркимъ свтомъ мрачные покои Леонарда, и вмст съ тмъ ушелъ.
Леонардъ тихо приблизился къ тусклому окну. Взглянувъ на звзды, горвшія надъ вершинами зданія блднымъ, спокойнымъ огнемъ, онъ произнесъ: ‘О Ты, Всевидящій и Всемилосердый! съ какимъ отраднымъ чувствомъ вспоминаю я теперь, что хотя мои мечтанія — плодъ человческихъ мудрствованій, иногда и омрачали небеса, но я никогда не сомнвался въ Твоемъ существованіи! Ты всегда находился тамъ, Всевчный и Пресвтлый, хотя облака и закрывали иногда безпредльное пространство Твоего владычества!…’ Леонардъ молился въ теченіе нсколькихъ минутъ, потомъ вошелъ въ комнату Гэленъ и слъ подл кровати, притаивъ дыханіе: больная спала крпкимъ сномъ…. Гэленъ проснулась въ то самое время, какъ Гарлей возвратился съ медикомъ. Лоонардъ снова удалился въ свою комнату и тамъ на стол, между бумагами, увидлъ письмо, написанное имъ къ мистеру Дэлю.
— Теперь я не вижу необходимости выставлять на показъ мое призваніе, сказалъ онъ про себя: — не вижу необходимости сдлаться нищимъ.
И вмст съ этимъ онъ поднесъ письмо къ пылающей свч. Въ то время, какъ пепелъ сыпался на полъ, мучительный голодъ, котораго онъ не замчалъ до этого, среди душевныхъ волненій, смняющихъ одно другое, начиналъ терзать его внутренность. Но, несмотря на то, даже и голодъ не могъ сравняться съ благородной гордостью, которая покорялась чувству благороднйшему ея самой, и Леонардъ съ улыбкой произнесъ:
— Нтъ, я не буду нищимъ! Жизнь, за сохраненіе которой я далъ торжественную клятву, спасена. Какъ человкъ, сознающій свои силы и достоинство, я еще разъ ршаюсь возстать противъ судьбы!….

ГЛАВА LXVIII.

Прошло нсколько дней, и Гэленъ, переведенная изъ душнаго квартала на чистый воздухъ, благодаря стараніямъ опытныхъ врачей, находилась вн всякой опасности.
Это былъ хорошенькій, уединенный коттэджъ, обращенный окнами на обширныя равнины Норвуда, покрытыя мстами кустарникомъ. Гарлей прізжалъ туда каждый день — наблюдать за выздоровленіемъ своей юной питомицы: цль въ жизни для него была избрана. Вмст съ тмъ, какъ Гэленъ становилась и свже и бодре, Гарлей вступалъ съ ней въ разговоръ и всегда съ удовольствіемъ, къ которому примшивалось въ нкоторой степени изумленіе, слушалъ ее. Сердце до такой степени ребяческое и умъ до такой степени зрлый изумляли л’Эстренджа своимъ удивительнымъ контрастомъ и сродствомъ. Леонардъ, котораго лордъ л’Эстренджъ просилъ также помститься въ этомъ коттэдж, оставался въ немъ до тхъ поръ, пока выздоровленіе Гэленъ сдлалось несомнннымъ. Подойдя къ лорду л’Эстренджу, когда тотъ совсмъ уже собрался хать въ Лондонъ, Леонардъ спокойно сказалъ:
— Теперь, милордъ, когда Гэленъ совершенно поправилась и больше уже не нуждается во мн, я не смю оставаться въ этомъ дом: боюсь, чтобы меня не назвали инвалидомъ на вашемъ пенсіон. Я ду въ Лондонъ.
— Вы мой гость, но отнюдь не инвалидъ на пенсіон, сказалъ Гарлей, замтивъ гордость, которая такъ рзко выразвдглась въ этомъ прощаньи.— Пойдемте въ садъ: мы тамъ поговоримъ объ этомъ на свобод.
Гарлей слъ на скамейку на небольшомъ лугу, Неронъ свернулся у ногъ его, Леонардъ стоялъ подл Гарлея.
— Такъ вы хотите воротиться въ Лондонъ, сказалъ лордъ д’Эстренджъ.— Скажите, зачмъ же?
— Исполнить предначертанія судьбы.
— А въ чемъ заключаются эти предначертанія?
— Я и самъ еще не знаю. Судьба похожа на Изиду, покрывала которой не приподнималъ еще никто изъ смертныхъ.
— Должно быть, вы родились для чего нибудь великаго, сказалъ Гарлей отрывисто.— Я увренъ, что вы сочиняете превосходно. Я видлъ, что вы занимаетесь своимъ предметомъ съ любовью. Но что лучше всхъ вашихъ сочиненій, лучше всхъ занятій — вы имете благородное сердце и прекрасное желаніе независимости. Позвольте мн просмотрть ваши рукописи или какой нибудь напечатанный уже экземпляръ вашихъ сочиненій. Пожалуста, не затрудняйтесь этимъ: я прошу затмъ, чтобъ быть обыкновеннымъ читателемъ, но не покровителемъ. Это слово мн не нравится.
Сквозь слезы, выступившія ца глазахъ Леонарда, блистали искры огня. Онъ принесъ свой портфель и, положивъ иго на скамейку, подл Гарлея, ушелъ въ самую отдаленную часть сада. Неронъ долго смотрлъ за Леонардомъ, потомъ всталъ и медленно послдовалъ за нимъ. Когда Леонардъ опустился на траву, Неронъ склонилъ свою косматую голову къ громко бившемуся сердцу поэта.
Гарлей выбралъ изъ портфеля нкоторыя сочиненія и прочиталъ ихъ со вниманіемъ. Конечно онъ не могъ назвать себя критикомъ: онъ не пріучилъ себя анализировать то, что ему нравилось или что не нравилось, но его взглядъ на предметы отличался всегда необыкновенной врностью, его вкусъ был изящный. Когда онъ читалъ, на лиц его, постоянно выразительномъ, обнаруживалось то недоумніе, то восхищеніе. Онъ очень скоро пораженъ былъ контрастомъ въ сочиненіяхъ юноши,— контрастомъ между тми статьями, въ которыхъ фантазіи предоставлена была полная свобода, и тми, гд участвовалъ одинъ только разсудокъ. Въ первыхъ молодой поэтъ, по видимому, терялъ всякое сознаніе о своемъ индивидуум. Его воображеніе носилось гд-то далеко отъ сценъ его страданій, свободно разгуливало въ какомъ-то эдем, принадлежавшемъ счастливымъ созданіямъ. Но зато въ послднихъ являлся мыслитель одинокій и печальный, обращаясь, подъ вліяніемъ тяжелой скорби, къ холодному, жестокому міру, на который онъ смотрлъ. Въ его мысли все было смутно, неопредленно, въ его фантазіи — все свтло и спокойно. По видимому, геній раздлялся на дв формы: одна, витая въ предлахъ надзвзднаго міра, орошала свои крылья небесной росой,— другая уныло и медленно блуждала среди опустлыхъ и безпредльныхъ степей. Гарлей тихо опустилъ бумаги и нсколько минутъ оставался въ глубокой задумчивости. Потомъ онъ всталъ и, подходя къ Леонарду, всматривался въ лицо его съ новымъ и боле сильнымъ участіемъ.
— Я прочиталъ ваши сочиненія, сказалъ Гарлей: — и узналъ въ нихъ два существа, принадлежащія двумъ мірамъ, существенно различнымъ между собой.
Леонардъ изумился.
— Правда, правда! произнесъ онъ въ полголоса.
— Я думаю, снова началъ Гарлей: — что одно изъ этихъ существъ должно или совершенно уничтожить другое, или оба они должны, слиться въ одну личность и гармонировать другъ съ другомъ. Возьмите шляпу, садитесь на лошадь моего грума и подемте въ Лондонъ, по дорог мы еще поговоримъ объ этомъ предмет. Однако, помните, что первая цль благороднаго стремленія души есть независимость. Достигнуть этой независимости я принимаю на себя помочь вамъ, замтьте, это такая услуга, которую не красня ршится принять самый гордый человкъ.
Леонардъ взглянулъ на Гарлея. Въ его глазахъ блистали слезы благодарности, его сердце было слишкомъ полно, чтобы отвчать.
— Я не принадлежу къ разряду тхъ людей, сказалъ Гарлей, выхавъ вмст съ Леонардомъ на дорогу: — людей, которые позволяютъ себ думать, что если молодой человкъ занимается поэзіей, то онъ больше ни для чего другого неспособенъ, что онъ долженъ быть или поэтомъ, или нищимъ. Я уже сказалъ, что въ васъ, какъ мн кажется, находятся два человка: одинъ — принадлежащій міру идеальному, другой — дйствительному. Каждому изъ нихъ я могу предоставить совершенно отдльную карьеру. Первая изъ этихъ карьеръ, быть можетъ, самая соблазнительная. Всякое государство считаетъ полезнымъ и выгоднымъ принимать къ себ въ услуженіе всхъ талантливыхъ и трудолюбивыхъ людей, каждый гражданинъ долженъ вмнять себ въ особенную честь — получить какое бы то ни было занятіе для пользы своего государства. У меня есть другъ, государственный сановникъ, который, какъ всмъ извстно, постоянно старается поошрять молодыхъ талантливыхъ людей: его зовутъ Одлеемъ Эджертономъ. Мн только стоитъ сказать ему: ‘у меня есть въ виду человкъ, который вполн отплатитъ правительству за все то, чмъ правительству угодно будетъ наградить его’,— и вы завтра же будете обезпечены въ средствахъ къ своему существованію, кром того вамъ будетъ открыто много путей къ богатству и отличію. Это съ моей стороны одно предложеніе. Что вы скажете на него?
Леонардъ съ грустнымъ чувствомъ вспомнилъ о своей встрч съ Одлеемъ Эджертономъ и предложенной ему серебряной монет. Онъ покачалъ головой и отвчалъ:
— Милордъ, я не знаю, чмъ заслужилъ я подобное великодушіе. Длайте со мной, что вамъ угодно, но если мн будетъ предоставлено на выборъ, то, конечно, я желалъ бы лучше слдовать моему призванію. Честолюбіе меня нисколько не прельщаетъ.
— Въ такомъ случа выслушайте мое второе предложеніе. У меня есть еще другъ, съ которымъ я не въ такихъ короткихъ отношеніяхъ, какъ съ Эджертономъ, и который не иметъ никакой власти. Я говорю о литератор…. его зовутъ Генри Норрейсъ…. вроятно, это имя знакомо и вамъ. Онъ уже иметъ къ вамъ расположеніе съ тхъ поръ, какъ увидлъ васъ за чтеніемъ подл книжной лавки, и готовъ принять въ насъ живое участіе. Я часто слышалъ отъ него, что несправедливо поступаетъ тотъ, кто занимается литературой какъ простымъ ремесломъ, но что если посвятить себя этому призванію и усвоивать его надлежащимъ образомъ, употребить для того т же труды и то же благоразуміе, которые употребляются при достиженіи всякаго другого ремесла, то можно всегда разсчитывать на вознагражденіе своихъ трудовъ. Однакожь, этотъ путь покажется слишкомъ длиннымъ и слишкомъ скучнымъ, онъ не доставитъ человку никакой власти, кром власти надъ своимъ разсудкомъ, надъ мыслью,— рдко доставляетъ богатство, и хотя извстность можетъ быть врная, но слава, подобная той, о которой мечтаютъ поэты, выпадаетъ въ удлъ весьма немногимъ. Что жь вы скажете на это?
— Милордъ, я принимаю это предложеніе, сказалъ Леонардъ ршительнымъ тономъ, и потомъ, когда лицо его освтилось энтузіазмомъ, онъ съ увлеченіемъ продолжалъ: — да, если, какъ вы говорите, во мн находятся два человка, то я чувствую, что еслибъ меня осудили въ жертву механическому и практическому міру, то одинъ изъ нихъ непремнно уничтожилъ бы другого. И побдитель сдлался бы еще грубе, еще жостче. Позвольте мн удержать за собой т идеи, подъ вліяніемъ которыхъ, хотя он по сіе время остаются еще неясными, не имютъ еще опредленныхъ формъ, я постоянно уносился за предлы этого холоднаго міра,— въ міръ надзвздный, озаренный неугасаемымъ солнечнымъ блескомъ. Нтъ нужды, доставятъ он мн или нтъ богатство и славу,— по крайней мр он по прежнему будутъ уносить меня кверху! Я желаю одного только знанія: какое мн дло, если знаніе это не будетъ силой!…
— Довольно! сказалъ Гарлей, съ улыбкой, выражавшей удовольствіе: — все будетъ устроено по вашему желанію. А теперь позвольте мн предложить вамъ нсколько вопросовъ и не сочтите ихъ нескромными. Вдь ваше имя Леонардъ Ферфилдъ?
Леонардъ покраснлъ и, вмсто отвта, утвердительно кивнулъ головой.
— Гэленъ сказывала мн, что вы самоучка, въ остальномъ она предоставила мн обратиться къ вамъ, полагая, вроятно, что я сталъ бы уважать васъ мене, еслибъ она сказала мн, какъ я догадываюсь, что вы скромнаго происхожденія.
— Мое происхожденіе, сказалъ Леонардъ съ разстановкой:— очень, очень скромное.
— Имя Ферфильда мн нсколько знакомо. Я зналъ одного Ферфильда, который взялъ за себя двицу изъ фамиліи, проживающей въ Лэнсмер…. изъ фамиліи Эвенель, продолжалъ Гарлей, дрожащимъ голосомъ.— Вы измняетесь въ лиц. О, неужели ваша мать изъ этой фамиліи?
— Да, отвчалъ Леонардъ, сквозь зубы.
Гарлей положилъ руку на плечо юноши.
— Въ такомъ случа, я имю нкоторое притязаніе на васъ…. мы непремнно должны быть друзьями.— Я имю право оказать услугу каждому, кто принадлежитъ къ этому семейству,
Леонардъ взглянулъ на него съ удивленіемъ.
— Потому имю право, продолжалъ Гарлей, оправившись нсколько отъ душевнаго волненія: — что Эвенели постоянно служили нашей фамиліи, и мои воспоминанія о Лэнсмер, хотя и дтскія, остаются въ душ моей неизгладимыми.
Сказавъ это, онъ далъ шпоры лошади, и снова наступило продолжительное молчаніе, но съ этого времени Гарлей всегда говорилъ съ Леонардомъ нжнымъ голосомъ и часто глядлъ на него съ участіемъ и любовью.
Они остановились у дома въ центральной, хоть не фэшёнебельной улиц, лакей, замчательно серьёзной и почтенной наружности, отворилъ дверь. По всему можно заключить, что это былъ человкъ, который всю свою жизнь провелъ около писателей. Бдняга! онъ старъ былъ почти до дряхлости. Заботу и надмнность, отражавшіяся на его лиц, никакое перо смертнаго не въ состояніи описать.
— Дома ли мистеръ Норрейсъ? спросилъ Гарлей.
— Для своихъ друзей, милордъ, онъ всегда дома, отвчалъ лакей важнымъ тономъ.
И онъ провелъ гостей черезъ пріемный задъ съ такимъ величіемъ, съ какимъ Данго представлялъ какого нибудь Монморанси Людовику Великому.
— Постой на минуту: проводи этого джентльмена въ другую комнату. Я сначала одинъ войду въ кабинетъ…. Леонардъ, подождите меня.
Лакеи кивнулъ головой, впустилъ Леонарда въ столовую и, послушавъ сначала у дверей кабинета, какъ будто опасаясь разсять вдохновеніе своего господина, весьма тихо отперъ ихъ. Но, къ невыразимому его негодованію, Гарлей, не дожидаясь доклада о своемъ приход, вошелъ въ кабинетъ. Это была большая комната, заставленная книгами съ самого пола до потолка. Книги лежали на столахъ, книги — на стульяхъ. Гарлей слъ на фоліантъ ‘Всемірной исторіи’ Ралейга.
— Я привезъ къ вамъ сокровище! вскричалъ онъ.
— Какое, позвольте узнать? спросилъ Норрейсъ, отрываясь отъ занятій и обратясь къ Гарлею съ пріятной улыбкой.
— Душу!
— Душу! повторилъ Норрейсъ, теряясь въ догадкахъ, что именно хотлъ сказать этимъ Гарлей: — свою собственную лушу?
— О, нтъ! у меня нтъ вовсе души: у меня есть сердце, и вмсто разсудка — способность увлекаться фантазіями. Выслушайте меня. Помните вы юношу, котораго мы встртили у книжной лавки зачтеніемъ? Я поймалъ его для васъ, и надюсь, что вы сдлаете изъ него человка. Я принимаю живое участіе въ немъ, потому что знаю все семейство, къ которому онъ принадлежитъ, и одинъ членъ этого семейства былъ очень, очень дорогъ для меня. Что касается денегъ, у него нтъ ихъ ни шиллинга, и онъ не возьметъ даромъ шиллинга ни отъ васъ, ни отъ меня. Съ бодростію онъ посвящаетъ себя трудамъ и работ, и работу вы должны доставить ему непремнно.
Посл этого Гарлей въ немногихъ словахъ сообщилъ своему другу о двухъ предложеніяхъ, сдланныхъ Леонарду, и о выбор Леонарда.
— Это общаетъ много хорошаго. Человкъ, посвящающій себя литератур, долженъ имть такое же сильное призваніе, какое бы онъ имлъ, посвящая себя изученію законовъ. Я сдлаю все, что вамъ угодно.
Гарлей быстро поднялся съ мста, отъ души пожавъ руку Норрейса, вышелъ изъ комнаты и воротился съ Леонардомъ.
Мистеръ Норрейсъ съ особеннымъ вниманіемъ осмотрлъ молодого человка. Въ обращеніи своемъ съ незнакомыми онъ отъ природы былъ скоре суровъ, чмъ радушенъ, представляя въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, сильный контрастъ бдному, жалкому Борлею. Впрочемъ, онъ былъ прекрасный знатокъ физіономіи человка и съ перваго раза полюбилъ Леонарда. Посл минутнаго молчанія, мистеръ Норрейсъ протянулъ Леонарду руку.
— Сэръ, сказалъ онъ: — лордъ л’Эстренджъ говоритъ мн, что вы желаете избрать литературу исключительнымъ своимъ занятіемъ и, безъ всякаго сомннія, изучать ее какъ науку. Я могу помочь вамъ въ этомъ, а вы, въ свою очередь, можете помочь мн. Въ настоящее время, я нуждаюсь въ писц, и съ удовольствіемъ предлагаю вамъ это мсто. Жалованье будетъ соразмрно съ вашими заслугами. У меня есть лишняя комната, которую предоставляю въ полное ваше распоряженіе. Явившись въ первый разъ въ Лондонъ, я сдлалъ точно такой же выборъ, какъ и вы, и, признаюсь не имю причины раскаиваться въ этомъ выбор, даже и въ такомъ случа, если станемъ смотрть на предметъ съ существенной точки зрнія. Онъ доставляетъ мн доходъ гораздо боле моихъ расходовъ. Я приписываю мой успхъ на этомъ поприщ слдующимъ правиламъ, которыя, впрочемъ, можно примнить ко всякой другой профессіи: первое — никогда не полагаться на геній въ томъ, что можно пріобрсть трудомъ, второе — никогда не принимать на себя обязанности учить другихъ тому, съ чмъ еще самъ некоротко знакомъ, третіе — никогда не давать общанія въ томъ, чего мы не въ состояніи исполнить, не приложивъ особаго усердія. Съ этими правилами, литература, если только человкъ не ошибается въ своемъ призваніи и если онъ подвергнетъ свои врожденныя дарованія первоначальному исправленію, что требуется всякимъ занятіемъ,— литература — говорю я — при этихъ правилахъ, становится такимъ же прекраснымъ призваніемъ, какъ и всякое другое. Безъ нихъ — ремесло башмачника безпредльно лучше.
— Весьма можетъ быть, замтилъ Гарлей: — однакожь, были великіе писатели, которые не наблюдали вашихъ правилъ.
— Великіе писатели, правда,— но весьма незавидные люди. Милордъ, милордъ, не гршно ли вамъ сообщать подобныя понятія ученику, котораго вы сами привели ко мн!
Гарлей улыбнулся и вскор ушелъ, оставивъ генія въ школ подъ руководствомъ здраваго ума и опыта.

ГЛАВА LXIX.

Въ то время, какъ Леонардъ боролся во мрак съ нищетой, пренебреженіемъ, голодомъ и страшнымъ искушеніемъ, лучезаренъ былъ занимающійся день новой жизни и гладка была дорога къ слав Рандаля Лесли. Дйствительно, ни одинъ молодой человкъ съ прекрасными способностями и съ обширнымъ честолюбіемъ не могъ бы вступить въ жизнь при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ. Родственныя связи и покровительство популярнаго и энергическаго государственнаго сановника, извстность, поставившая его на ряду съ блестящими писателями политическихъ сочиненій, съ одного разу доставили Рандалю Лесли довольно высокое положеніе въ обществ, онъ былъ принятъ и обласканъ въ тхъ высокихъ кругахъ, для свободнаго пропуска въ которые званіе и богатство еще весьма недостаточны,— въ кругахъ выше самой моды,— въ кругахъ власти, гд такъ легко пріобртаются свднія и въ разговор заблаговременно изучается свтъ. Рандалю стоило только двинуться впередъ, и успхъ былъ вренъ. Между тмъ безпокойный духъ Рандаля находилъ особенное удовольствіе, даже восторгъ отъ интригъ и плановъ, имъ самимъ придуманныхъ. Въ этихъ интригахъ и планахъ онъ видлъ боле короткіе пути къ пріобртенію богатства, если не къ достиженію славы. Его преобладающій порокъ былъ вмст съ тмъ и преобладающею слабостью. Въ немъ не было стремленія къ чему-нибудь особенному, но была алчность. Хотя и поставленный въ общественномъ быту на степень гораздо высшую противъ Франка Гэзельдена, онъ, несмотря на весьма обыкновенные, ограниченные виды своего школьнаго товарища, желалъ и съ жадностію искалъ тхъ же самыхъ предметовъ, которые ставили Франка Гэзельдена ниже его,— искалъ его шумныхъ увеселеній, безпечныхъ удовольствій, даже безумной траты его молодости. Точно также Рандаль мене стремился къ соисканію славы Одлея Эджертона, а боле къ стяжанію его богатствъ, его возможности тратить огромныя суммы, его великолпнаго дома на Гросвеноръ-Сквэр. Надобно приписать несчастію его происхожденія, что онъ такъ близко находился къ неотъемлемымъ правамъ этихъ двухъ фамилій: близко къ фамиліи Лесли, какъ будущій глаза тою упавшаго дома,— близко къ фамиліи Гэзельденъ, особливо, какъ мы уже замтили, еслибъ сквайръ не имлъ сына: происхожденіе Рандаля отъ Гэзельденовъ предоставляло ему вс наслдственныя права на обширныя помстья сквайра. Большая часть молодыхъ людей, приведенныхъ въ короткія отношенія къ Одлею Эджертону, питали къ нему въ душ своей и обнаруживали искреннее уваженіе и преданность. Въ Эджертон было что-то величественное, что-то особенное, которое повелваетъ молодыми людьми и очаровываетъ ихъ. Его твердость, его непоколебимая воля, его, можно сказать, царская щедрость, составляющая сильный контрастъ съ простотой его привычекъ и вкуса, которые были даже въ нкоторой степени суровы,— его рдкая и, по видимому, невдомая ему самому способность очаровывать женщинъ, незнакомыхъ съ покорностію, и убждать мужчинъ, отвергающихъ всякіе совты,— все это окружало практическаго человка таинственной силой, какими-то чарами, которыя обыкновенно приписываютъ идеалу. Впрочемъ, и то надобно сказать, Одлей Эджертонъ былъ идеалъ — идеалъ всего практическаго, не какая нибудь простая, труженическая машина, но человкъ съ твердымъ умомъ, одушевляемый непоколебимой энергіей и стремящійся къ какимъ нибудь опредленнымъ на земл цлямъ. При какихъ бы то ни было формахъ правительства, Одлей Эджертонъ могъ быть самымъ сильнымъ гражданиномъ, потому что его честолюбіе всегда было ршительно и его взглядъ былъ вренъ и свтлъ. Впрочемъ, въ оффиціальной жизни въ Англіи есть что-то особенное, что принуждаетъ дйствительно честолюбиваго человка стремиться къ достиженію почестей, если только глаза этого человка не подернуты желчью и не имютъ косвеннаго взгляда, какъ у Рандаля Лесли. Въ Англіи совершенно необходимо быть джентльменомъ, а Эджертонъ въ строгомъ смысл слова былъ джентльменъ. Онъ не имлъ особенной гордости во всхъ другихъ отношеніяхъ, едва замтна была въ немъ и раздражительность, но затроньте только его со стороны джентльмена, и вы узнаете, до какой степени онъ раздражителенъ и гордъ. Такъ какъ Рандаль видлъ его боле другихъ и наблюдалъ его нравъ зоркими глазами домашняго шпіона, то онъ не могъ не замтить, что этотъ твердый механическій человкъ подверженъ былъ припадкамъ меланхоліи, унынія, и хотя припадки эти не были продолжительны, но при всемъ томъ въ его обычной холодности замтно было, что въ душ его глубоко таилось подавленное, тягостное, мучительное чувство. Эта особенность интересовала бы, пробудила бы участіе признательнаго сердца, но Рандаль Лесли наблюдалъ и обнаруживавъ ее какъ ключъ къ какой нибудь тайн, которая могла доставить ему существенныя выгоды. Рандаль Лесли ненавидлъ Эджертона, и ненавидлъ его боле потому, что, при всей своей книжной учености и при высокихъ понятіяхъ о своихъ талантахъ, онъ не могъ оказать ршительное неуваженіе своему патрону, потому что не усплъ еще обратить своего покровителя въ простую игрушку, въ ступеньку къ своему возвышенію, и думалъ, что проницательный взоръ Эджертона видлъ насквозь его лукавое сердце, хотя и оказывалъ, съ глубокимъ пренебреженіемъ, помощь своему protg. Впрочемъ, послднее предположеніе не имло основанія: Эджертонъ не постигалъ испорченной и измннической натуры Лесли. Эджертонъ могъ имть другія причины держать его въ нкоторомъ отдаленіи, онъ слишкомъ мало заглядывалъ въ чувства Рандаля и не сомнвался въ чистосердечіи и преданности того, кто такъ много былъ обязанъ ему. Но что всего боле отравляло чувство Рандаля къ Эджертону: это — осторожная и обдуманная откровенность, съ которой послдній не разъ повторялъ и съ каждымъ разомъ усиливалъ непріятное предувдомленіе, что Рандаль ничего не долженъ ожидать отъ духовнаго завщанія министра, ничего изъ тхъ богатствъ, которыя ослпляли жадные глаза бдняка-наслдника фамиліи Лесли. Кому же посл этого Эджертонъ намренъ былъ завщать все свое состояніе? кому, какъ не Франку Гэзельдену? А между тмъ Одлей такъ мало обращалъ вниманія на своего племянника, до такой степени казался равнодушнымъ къ нему, что это предположеніе, какъ бы оно ни было натурально, подвергалось сомннію. Коварство Рандаля находилось въ какомъ-то смутномъ положеніи. Полагаясь мене и мене на возможность владть современемъ богатствами Эджертона, Рандаль Лесли боле и боле придумывалъ средства къ возможности устранить Франка отъ наслдства Гэзельденскаго помстья, если не всего, то по крайней мр большей части. Человку, мене лукавому, пронырливому и безсовстному, чмъ Рандаль Лесли, подобный проэктъ показался бы самой несбыточной мечтой. Въ томъ, какимъ образомъ этотъ молодой человкъ старался обратить знаніе въ силу и подчинить достиженію своихъ видовъ вс слабости въ другихъ людяхъ, было что-то страшное. Онъ умлъ втеретъся въ полное довріе Франка. Чрезъ Франка онъ изучилъ вс особенности понятій и нрава сквайра, углублялся въ размышленіе надъ каждымъ словомъ въ письмахъ отца, которыя Франкъ постепенно привыкъ показывать своему вроломному другу. Рандаль сдлалъ открытіе, что сквайръ имлъ дв, очень обыкновенныя между помщиками, особенности въ характер, которыя, при случа, могли бы сильно повредить горячей родительской любви: первая — сквайръ любилъ свое помстье, какъ предметъ душевный, какъ часть своего собственнаго бытія, и, въ своихъ наставленіяхъ Франку насчетъ его расточительности, онъ всегда говорилъ: ‘Что станется съ имньемъ, если оно попадетъ въ руки мота? Я не хочу, чтобы Гэзельденское помстье обратилось въ какой нибудь пустырь: пусть Франкъ бережется….’ и проч. Во вторыхъ, сквайръ не только любилъ свои земли, но онъ ревновалъ ихъ — той ревностью, которую даже самые нжные родители рдко обнаруживаютъ къ своимъ законнымъ наслдникамъ. Онъ не могъ терпть мысли, что Франкъ долженъ расчитывать на его кончину, и рдко заключалъ свое увщательное посланіе, не сдлавъ повторенія, что Гэзельденское имнье еще не раздлено, что онъ сдлаетъ этотъ раздлъ передъ кончиной, по собственному своему усмотрнію. Косвенная угроза подобнаго рода скоре оскорбляла и раздражала, но отнюдь не устрашала Франка, потому что молодой человкъ, отъ природы великодушный и пылкаго нрава, посл предостереженій касательно сохраненія своихъ собственныхъ интересовъ, еще боле увлекался неблагоразуміемъ, какъ будто желая показать, что подобнаго рода увщанія не имли на него никакого вліянія.— Познакомившись такимъ образомъ вполн съ характеромъ отца и сына, Рандаль начиналъ уже видть проблески свтлаго дня, озарявшаго его надежды на наслдство Гэзельденской вотчины. Между прочимъ ему казалось очевиднымъ, что, несмотря на дальнйшія послдствія, его собственные интересы, чрезъ отчужденіе сквайра отъ своего законнаго наслдника, ршительно ничего не теряли, а напротивъ того, выигрывали очень много. На этомъ основаніи, Рандаль, съ необыкновеннымъ знаніемъ своего дла, завлекалъ неопытнаго Франка въ крайности, которыя непремнно должны были раздражать сквайра, онъ длалъ все это подъ благовиднымъ предлогомъ, сообщая мудрый совтъ и никогда не раздляя лично заблужденій, въ которыя вводилъ своего легкомысленнаго друга. Въ этомъ отношеніи онъ по большей части дйствовалъ черезъ другихъ, предоставляя Франку случай свести знакомствомъ людьми, весьма опасными для юности, или по излишнему остроумію, которое всегда смется надъ благоразуміемъ, или по поддльному великолпію, которое такъ прекрасно уметъ поддерживать себя насчетъ векселей, подписанныхъ друзьями съ ‘большими ожиданіями’.
Членъ Парламента и его protg сидли за завтракомъ. Первый читалъ газету, послдній просматривалъ свои письма. Надобно замтить, что Рандаль достигъ наконецъ до того, что получалъ множество писемъ,— мало того: множество треугольныхъ или вложенныхъ въ фантастическіе конверты записокъ. Изъ груди Эджертона вырвалось невольное восклицаніе, и онъ положилъ газету. Рандаль отвелъ взоры отъ своей корреспонденціи. Министръ углубился въ одну изъ своихъ отвлеченныхъ думъ.
Замтивъ, посл продолжительнаго молчанія, что Эджертонъ не обращался боле къ газет, Рандаль сказалъ,
— Кстати, сэръ: я получилъ записку отъ Франка Гэзельдена. Онъ очень желаетъ видть меня, его отецъ пріхалъ въ Лондонъ весьма неожиданно.
— Что его привлекло сюда? спросилъ Эджертонъ, все еще не отрываясь отъ своей думы.
— Кажется, до него дошли слухи о расточительности Франка, и бдный Франкъ теперь боится и стыдится встртиться съ отцомъ.
— Да, расточительность въ молодомъ человк величайшій порокъ,— порокъ, который мало по малу разрушаетъ независимое состояніе, доводитъ до гибели или порабощаетъ будущность! Да, дйствительно, величайшій порокъ! И чего ищетъ юность, чего ищетъ она въ расточительности? Въ ней самой заключается все прекрасное потому собственно, что она юность! Чего же недостаетъ ей!
Сказавъ это, Эджертонъ всталъ, подошелъ къ письменному столу и въ свою очередь занялся своей корреспонденціей. Рандаль взялъ газету и тщетно старался догадаться, что именно вынудило восклицаніе Эджертона и надъ чмъ Эджертонъ задумался вслдъ за восклицаніемъ.
Вдругъ Эджертонъ быстро повернулся на стул.
— Если вы кончили просматривать газету, сказалъ онъ: — то, пожалуста, положите ее сюда.
Рандаль немедленно повиновался. Въ эту минуту въ уличную дверь раздался стукъ, и вслдъ за тмъ въ кабинетъ Эджертона вошелъ лордъ л’Эстренджъ, боле быстрыми шагами и съ боле веселымъ противъ обыкновеннаго и одушевленнымъ выраженіемъ въ лиц.
Рука Одлея какъ будто механически опустилась на газету, и опустилась на столбцы, которыми извщали публику о числ родившихся, умершихъ и вступившихъ въ бракъ. Рандаль стоялъ подл и, само собою разумется, замтилъ это движеніе, потомъ, поклонившись л’Эстренджу, онъ вышелъ изъ комнаты.
— Одлей, сказалъ л^Эстренджъ: — съ тхъ поръ, какъ мы разстались, со мной было приключеніе, которое открыло мн прошедшее и, можетъ статься, будетъ имть вліяніе на будущее.
— Какимъ это образомъ?
— Во первыхъ, я встртился съ родственникомъ…. Эвенелей.
— Въ самомъ дл! Съ кмъ же это? врно, съ Ричардомъ?
— Ричардъ Ричардъ…. кто онъ такой? я не помню. Ахъ да! теперь припоминаю: это своенравный юноша, который ухалъ въ Америку, но вдь я зналъ его, когда я былъ ребёнкомъ.
— Этотъ Ричардъ Эвенель теперь богатый негоціантъ, и, не дале, какъ сегодня, въ газетахъ объявлено о его женитьб. Представь себ, женился на какой-то мистриссъ М’Катьчлей, изъ благородной фамиліи! Посл этого, кто долженъ въ нашемъ отечеств гордиться своимъ происхожденіемъ?
— Я въ первый разъ слышу отъ тебя подобныя слова, отвчалъ Гарлей, тономъ печальнаго упрека.
— Да, я говорю это исключительно насчетъ мистриссъ М’Катьчлей, но слова мои отнюдь не должны касаться наслдника фамиліи л’Эстренджей. Впрочемъ, оставимъ говорить объ этихъ…. Эвенеляхъ.
— Напротивъ того, будемъ говорить о нихъ какъ можно больше. Я повторяю теб, что встртился съ ихъ родственникомъ…. съ племянникомъ….
— Ричарда Эвенеля? прервалъ Эджертонъ и потомъ прибавилъ протяжнымъ утвердительнымъ, недопускающимъ возраженій тономъ, которымъ онъ привыкъ говорить въ Парламент: — Ричарда Эвенеля, этого торгаша! Я видлъ его однажды: надмнный и несносный человкъ!
— Въ его племянник нтъ этихъ пороковъ. Онъ общаетъ многое, очень многое. Сколько скромности въ немъ и въ то же время сколько благородной гордости! А какое лицо, какое выраженіе этого лица! О, Эджертонъ! у него какъ дв капли воды ея глаза!
Эджертонъ не отвчалъ. Гарлей снова началъ.
— Я хотлъ было поручить его твоему покровительству. Я зналъ заране, что ты бы сдлалъ для него много хорошаго.
— И я сдлаю. Привези его ко мн, вскричалъ Эджертонъ, съ жаромъ.— Я готовъ сдлать все, чтобъ доказать мое… уваженіе къ твоимъ желаніямъ.
Гарлей съ чувствомъ сжалъ руку своего друга.
— Благодарю тебя отъ души. Теперь говоритъ со мной Одлей, котораго я зналъ въ ребяческіе годы. Впрочемъ, молодой человкъ ршилъ совсмъ иначе, и я нисколько не виню его въ этомъ. Мало того: я радуюсь, что онъ избралъ карьеру, въ которой если онъ и встртитъ затрудненія, зато можетъ избавиться зависимости.
— И эта карьера….
— Литература.
— Литература! воскликнулъ членъ Парламента.— Нищенство! Нтъ, нтъ, Гарлей: это отзывается твоей нелпой романтичностью.
— Надюсь, что ты ошибаешься, Эджертонъ. Я не вижу тутъ нищенства, и это вовсе не моя романтичность, а мальчика. Предоставь это ему и мн. Отнын я принимаю въ немъ самое живое участіе и беру его подъ свое особенное покровительство. Онъ родственникъ ей, и, я уже сказалъ теб, у него ея глаза.
— Но вдь ты дешь за границу. По крайней мр скажи мн, гд онъ находится: я буду наблюдать за нимъ….
— И разстроивать его наклонности, внушать ему, подъ видомъ благороднаго честолюбія, ложное понятіе о независимости. Нтъ, ты ничего не узнаешь и не услышишь о немъ до тхъ поръ, пока онъ самъ не отзовется, а этотъ день, надюсь, наступитъ очень скоро.
— Быть можетъ, ты правъ, сказалъ Одлей, посл непродолжительнаго молчанія.— Я совершенно согласенъ съ тобой, что независимое состояніе есть величайшее блаженство. Мое честолюбіе не сдлало меня ни на волосъ ни лучше, ни счастливе.
— А ты еще, бдный мой Одлей, просилъ меня, чтобъ я сдлался честолюбивымъ.
— Я желаю одного только — чтобъ ты былъ счастливъ, сказалъ Одлей, съ непритворнымъ чувствомъ.
— И я постараюсь быть счастливымъ, съ помощію боле невиннаго средства, чмъ какое ты предлагаешь мн. Я сказалъ, что приключеніе мое можетъ имть вліяніе на мою будущность: оно познакомило меня не только съ молодымъ человкомъ, о которомъ я говорилъ, но и съ самымъ нжнымъ, плнительнымъ, признательнымъ ребенкомъ — съ двочкой.
— Что же, этотъ ребенокъ тоже родня Эвенелямъ?
— Нтъ, въ ея жилахъ течетъ благородная кровь: она дочь воина,— дочь того капитана Дигби, для котораго я просилъ твоего покровительства. Онъ умеръ и, умирая, произносилъ мое имя. Безъ всякаго сомннія, онъ назначалъ меня опекуномъ своей сироты. И я буду этимъ опекуномъ, буду ея покровителемъ. Наконецъ-то я имю цль для моего существованія.
— Но неужли ты серьёзно намренъ взять этого ребенка съ собой за границу?
— Да, серьёзно.
— И держать ее у себя въ дом?
— Да, въ теченіе какого нибудь года или около этого времени, пока она все еще будетъ ребенкомъ. Посл того, съ ея вступленіемъ въ юность, я помщу ее куда нибудь въ другое мсто….
— Такъ ты, пожалуй, полюбишь ее всей душой. Но врно ли то, что и она полюбитъ тебя? Смотри, чтобы чувства благодарности не принять за любовь? Это предпріятіе опасно и подвигъ слишкомъ отважный.
— Таковъ былъ и Вильямъ норманецъ, а все же онъ сдлался Вильямомъ-Завоевателемъ. Ты принуждаешь меня забыть прошедшее, забыть горькую утрату и быть счастливымъ, а между тмъ лишаешь меня всякой возможности двинуться впередъ по троп, которую указываешь своими восклицаніями: ‘смотри, не споткнись!’ Ты напоминаешь мн басню Слокенбергія о ретивомъ осл. Поврь, что при этомъ ход дорогу къ ‘счастію’ будетъ покрывать нескончаемая ночь.— Послушай, продолжалъ Гарлей, предаваясь вполн своему причудливому нраву: — одинъ изъ сыновъ Израиля, вырубая лсъ подл рки Іордана, уронилъ топоръ на дно рки, а топорище осталось у него въ рукахъ. Онъ началъ молиться о возвращеніи ему топора (замть, желаніе его было весьма ограниченное!), и, въ твердомъ упованіи, бросилъ топорище вслдъ за топоромъ. Вдругъ передъ нимъ совершаются два великія чуда. Топоръ выскакиваетъ со дна и прицпляется къ своему старому знакомому — къ топорищу. Ну что если бы онъ пожелалъ быть взятымъ на небо, подобно Иліи, сдлаться богатымъ какъ Іовъ, сильнымъ какъ Самсонъ и прекраснымъ какъ Авессаломъ — какъ ты думаешь, исполнилось ли бы его желаніе? Признаюсь, мой другъ, я слишкомъ сомнваюсь въ этомъ.
— Я ршительно не понимаю, что хочешь ты сказать. Ты говоришь такъ странно.
— Что же мн длать! вини въ этомъ Рабелэ. Я изъ него заимствовалъ эту цитату. Ты самъ можешь прочитать ее въ его вступленіи къ нсколькимъ главамъ ‘Объ умреніи нашихъ желаній’ и, кстати, ‘объ умреніи желаній касательно топора’. Я хочу доказать теб, что прошу у неба весьма немногаго. Я бросаю топорище вслдъ за топоромъ, который утонулъ въ безмолвной рк. Мн нужна другая половина оружія, которая скрывается въ глубин на какую нибудь сажень, и, за недостаткомъ этой половины, густые лса окружаютъ меня подл священной рки, и сквозь чащу ихъ до меня не доходитъ мерцаніе звздъ.
— Говоря другимъ языкомъ, сказалъ Одлей Эджертонъ: — ты хочешь!..
И Одлей остановился въ сильномъ замшательств.
— Я хочу возвратить себ цль моего существованія, мою волю, мой прежній характеръ, натуру, которою Богъ одлилъ меня. Я хочу такой любви, которая замнила бы во мн утрату моихъ боле нжныхъ чувствъ. Ради Бога, не возражай! я бросаю топорище вслдъ за топоромъ.
ГЛАВА LXIX.
Рандаль Лесли, оставивъ Одлея, отправился на квартиру Франка и, просидвъ у молодого гвардейца около часа, направилъ свой путь въ гостинницу Лиммера и тамъ спросилъ мистера Гэзельлена. Лакей попросилъ Рандаля обождать въ кофейной, а самъ отправился наверхъ, узнать, дома ли находился сквайръ и не былъ ли чмъ или кмъ нибудь занятъ. Газета Times лежала на стол, и Рандаль, нагнувшись надъ ней, съ особеннымъ вниманіемъ прочитывалъ извстія о новорожденныхъ, умершихъ и сочетавшихся бракомъ. Но въ этомъ длинномъ и смшанномъ списк онъ никакимъ образомъ не могъ попасть на имя, которое пробудило въ Эджертон такое сильное участіе.
— Досадно! произнесъ Рандаль.— Нтъ ни одного знанія, которое бы приносило столько пользы и силы, какъ знаніе тайнъ человческихъ.
Рандаль обернулся въ то самое время, какъ вошелъ лакей и доложилъ, что мистеръ Гэзельденъ у себя и съ удовольствіемъ готовъ принять постителя.
При вход Рандаля въ гостиную, сквайръ, обмнявшись съ нимъ пожатіемъ руки, все еще смотрлъ на дверь, какъ будто ожидая еще кого-то. На честномъ лиц его отразилось чувство обманутаго ожиданія, когда дверь затворилась, и онъ убдился, что у Рандаля не было другого спутника.
— А я думалъ, простосердечно сказалъ сквайръ: — что вмст съ вами явится сюда и вашъ школьный товарищъ Франкъ.
— Разв вы еще не видались съ нимъ?
— Нтъ еще. Я пріхалъ въ городъ сегодня поутру, всю дорогу халъ снаружи дилижанса, послалъ нарочнаго въ казармы, но ему сказали, что молодой джентльменъ не ночуетъ. Тамъ, что у него нанята особая квартира, онъ до сихъ поръ ни слова не говорилъ мн объ этомъ. Молодой сэръ, позвольте вамъ сказать, мы, Гэзельдены, люди простые, и про себя скажу, что терпть не могу бродить въ потемкахъ, а тмъ боле, если въ эти потемки заводитъ меня мой родной сынъ.
Рандаль не отвчалъ, но выразилъ на лиц своемъ сожалніе. Сквайръ, ни разу до этого невидавшій своего родственника, имлъ неопредленное понятіе о томъ, что неприлично открывать незнакомому, хотя и связанному съ нимъ родственными узами, человку семейныя неудовольствія, и потому немедленно перемнилъ тонъ и предметъ своего разговора.
— Мн очень пріятно наконецъ познакомиться съ вами, мистеръ Лесли. Надюсь, вамъ небезъизвстно, что въ вашихъ жилахъ течетъ благородная кровь Гэзёльденовъ?
Рандаль (улыбаясь). Я не такой человкъ, чтобы могъ забыть объ этомъ: это составляетъ украшеніе нашей родословной.
Сквайръ (съ чистосердечнымъ восторгомъ). Позвольте мн еще разъ пожать вашу руку. Съ тхъ поръ, какъ мой знаменитый полу-братъ принялъ васъ подъ свое покровительство, вы, вроятно, не нуждаетесь въ друг, но въ случа, если вы будете нуждаться въ немъ, такъ не забудьте, что Гэзельденъ весьма недалеко отъ Рудъ-Голла. Не могу, любезный мой, никакъ не могу сойтись съ вашимъ отцомъ. Жаль, очень жаль, и тмъ боле, что я могъ бы, мн кажется, сообщить ему нсколько добрыхъ совтовъ касательно улучшенія его помстья. Ну, почему бы ему не засять этихъ пустырей лиственницей и сосной? поврьте, он очень скоро принесли бы ему значительный доходъ, а теперь,— низменныя мста около Руда — да это просто сокровище! стоитъ только осушить ихъ.
Рандаль. Вы не должны удивляться, сэръ, зная, до какой степени уединенную жизнь ведетъ мой отецъ. Упавшія деревья лежатъ спокойно, тоже самое мы видимъ и надъ упавшими фамиліями.
Сквайръ. Упавшія фамиліи могутъ снова встать, а про деревья этого нельзя сказать.
Рандаль. Ахъ, сэръ! вы согласитесь, что на исправленіе расточительности и мотовства одного владльца часто требуется энергія многихъ поколній..
Сквайръ (съ нахмуреннымъ лицомъ). Весьма справедливо, сэръ, весьма справедливо. Мой Франкъ чертовски расточителенъ, и какъ варварски холодно обращается со мной! Представьте, до сихъ поръ еще не прізжалъ сюда! скоро три часа, а его нтъ,— да и только. Между тмъ, я думаю, что онъ сказалъ вамъ, гд я остановился: иначе какъ бы вы отъискали меня!
Рандаль (принужденно). Ваша правда, сэръ: онъ сказалъ мн вашъ адресъ, и, если говорить откровенно, такъ я нисколько не удивляюсь, что онъ до сихъ поръ не явился.
Сквайръ. Это почему?
Рандаль. Мы съ самого дтства находимся другъ съ другомъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ.
Сквайръ. Объ этомъ и онъ мн писалъ, я очень радъ этому. Нашъ выборный членъ, сэръ Джонъ, сказывалъ мн, что вы очень умный и степенный молодой человкъ. А Франкъ говоритъ, что онъ желалъ бы имть если не ваши таланты, то по крайней мр ваше благоразуміе. Вдь у моего Франка очень доброе сердце, сэръ, прибавилъ отецъ, замтно смягчая свои чувства въ отношеніи къ сыну.— Впрочемъ, милостивый государь, вы, кажется, сказали, что нисколько не удивляетесь, что онъ до сихъ поръ не является поздравить отца своего съ пріздомъ? скажите, на милость, почему это?
Рандаль. Мой добрый сэръ, вы сами, кажется, писали къ Франку, что вы слышали о его лондонской жизни отъ сэра Джона и другихъ лицъ, и что вы недовольны его отвтами на ваши письма?
— Такъ что же?
— И вслдъ за тмъ вы сами такъ неожиданно явились въ городъ.
— Что же изъ этого?
— То, что Франкъ стыдится встртиться съ вами. Потому, говоритъ онъ, что онъ дйствительно былъ расточителенъ и вышелъ изъ предловъ назначеннаго ему содержанія. Зная мое уваженіе къ вамъ и мою искреннюю привязанность къ нему самому, онъ просилъ меня приготовить васъ къ принятію его признанія и, если можно, къ прощенію его. Я знаю, что принимаю на себя слишкомъ большую обязанность. Я не имю никакого права быть посредникомъ между отцомъ и сыномъ, но прошу васъ, сэръ, убдиться, что въ этомъ случа я имлъ самыя благородныя намренія.
— Гм! произнесъ сквайръ, стараясь успокоить душевное волненіе и выражая на лиц своемъ мучительное чувство.— Я и безъ этого зналъ, что Франкъ проживаетъ боле того, что ему назначено, но, во всякомъ случа, мн кажется, ему бы не слдовало приглашать третье лицо затмъ собственно, чтобъ приготовить меня къ прощенію его мотовства. (Извините меня, сэръ: я не имю намренія оскорбить васъ.) Ужь если требовалось для этого третье лицо, такъ разв у него нтъ родной матери? Чортъ побери! за кого онъ меня считаетъ? что я, тиранъ, что ли, какой, или извергъ? Каково покажется! мой родной сынъ боится говорить со мной! Хорошо, я жь ему прощу!
— Простите меня, сэръ, сказалъ Рандаль, ршительнымъ тономъ и принимая видъ человка, вполн сознающаго свое превосходство по уму надъ другимъ человкомъ: — но я считаю обязанностію посовтовать вамъ не выражать своего гнва за довренность ко мн вашего сына. Въ настоящее время я имю на него нкоторое вліяніе. Вы можете думать о его расточительности какъ вамъ угодно, но я усплъ отклонить его отъ множества неблагоразумныхъ поступковъ, отъ множества долговъ, а вамъ должно быть извстно, что молодой человкъ гораздо охотне станетъ повиноваться внушеніямъ людей своего возраста, нежели совтамъ самаго преданнаго друга, который уже въ зрлыхъ лтахъ. Поврьте, сэръ, что я говорю сколько въ пользу Франка, столько же и въ вашу собственную. Позвольте мн сохранить это вліяніе надъ Франкомъ и, ради Бога, не упрекайте его за довренность, которую онъ возлагаетъ на меня. Мало того: допустите ему предположеніе, что я усплъ смягчить неудовольствіе, которое, во всякомъ другомъ случа, вы должны были ощущать и обнаруживать.
Въ словахъ Рандаля Лесли было столько здраваго смысла, въ его великодушномъ заступничеств обнаруживалось столько чистосердечія и безкорыстія, что врожденная проницательность сквайра была обманута.
— Смю сказать, сэръ, что вы прекраснйшій молодой человкъ, сказалъ онъ: — и я премного обязанъ вамъ. Я совершенно согласенъ съ поговоркой, что ‘не поставишь старую голову на молодыя плечи’. Даю вамъ общаніе, сэръ, не сказать Франку ни одного сердитаго слова. Я увренъ, что онъ, бдненькій, очень огорченъ. Съ какимъ нетерпніемъ я жду его объятія! Предоставляю вамъ, сэръ, успокоить его.
— Нтъ ничего удивительнаго, сказалъ Рандаль, стараясь выказать душевное волненіе: — что сынъ вашъ такъ нжно любитъ васъ. Мн кажется, стоило бы большого труда для такого великодушнаго сердца, какъ ваше, сохранить передъ Франкомъ надлежащую твердость.
— О, не безпокойтесь: тамъ, гд слдуетъ, я умю выказать всю твердость моей души, возразилъ сквайръ: — особливо, когда Франка нтъ у меня передъ глазами. Хорошъ, нечего сказать! весь въ маменьку…. не правда ли?
— Я не имлъ еще удовольствія видть его маменьку.
— Какъ такъ! не видали моей Гэрри? Пожалуй вы и не увидите ее. Вамъ бы давно слдовало навстить насъ. У насъ есть портретъ вашей бабушки, когда она была еще двицей, съ посошкомъ въ одной рук и букетомъ лилій въ другой. Надюсь, что мой полу-братъ отпуститъ васъ?
— Безъ всякаго сомннія. Неужели вы не навстите его во время вашего пребыванія въ Лондон?
— Нтъ. Пожалуй еще подумаетъ, что я ищу чего нибудь отъ правительства. Скажите ему, что министры должны поступать немного получше, если желаютъ при выборахъ имть мой голосъ. Впрочемъ, идите. Я вижу ваше нетерпніе сообщить Франку, что все забыто и все прощено. Приходите обдать сюда вмст съ нимъ къ шести часамъ, и пусть онъ принесетъ съ собой вс счеты. О, я ни за что не стану бранить его,
— Что касается до этого, сказалъ Рандаль, улыбаясь: — мн кажется (простите мою откровенность), вамъ бы не слдовало принимать это такъ легко. Съ вашей стороны будетъ прекрасно сдлано, если вы не станете упрекать его за весьма натуральный и, въ нкоторомъ отношеніи, достойный похвалы стыдъ, который онъ испытывалъ при одной мысли, что долженъ встртиться съ вами, но въ то же время, по моему, не должно допускать при этомъ случа ничего такого, что могло бы уменьшить этотъ стыдъ: это въ нкоторомъ отношеніи стало бы удерживать его отъ дальнйшихъ заблужденій. И потому, если вы можете выказать гнвъ свой за его расточительность, то это было бы прекрасно.
— Вы говорите какъ книга. Я постараюсь сдлать все лучшее.
— Если вы пригрозите, напримръ, взять его изъ службы и увезти на жительство въ деревню, это произвело бы прекрасное дйствіе.
— Что такое! Неужели ухать домой и жить вмст съ родителями онъ считаетъ за такое великое наказаніе?
— Я не говорю этого, но, знаете, имть привязанность къ Лондону и къ лондонской жизни — весьма натурально. Въ его лта и съ его огромнымъ наслдствомъ это весьма натурально.
— Съ его наслдствомъ! воскликнулъ сквайръ, въ мрачномъ расположеніи духа: — съ его огромнымъ наслдствомъ! Надюсь, что онъ еще не ршается и подумать объ этомъ. Чортъ возьми! Милостивый государь, да я еще самъ надюсь пожить на бломъ свт. Наслдство! Само собою разумется, казино принадлежитъ ему, но что касается остального, сэръ, пока я живъ, никто не смй и подумать объ этомъ. Да если я захочу, такъ раздлю всю Гэзельденскую вотчину между моими землепашцами. Наслдство!
— Мой добрый сэръ, я не смю подумать, а тмъ боле сказать, что Франкъ иметъ чудовищную идею о разсчет на вашу кончину. Все, что мы можемъ сдлать для него, такъ это дать ему погулять сколько его душ угодно, потомъ женить и поселить его въ деревн. Тысячу разъ будетъ жаль, если онъ успетъ усвоить городскія привычки и наклонности: для Гэзельденскаго помстья это будетъ весьма дурная вещь. А я, присовокупилъ Рандаль, съ принужденнымъ смхомъ: — принимаю живое участіе въ старинномъ имніи, гд родилась и выросла моя бабушка. Поэтому, пожалуста, принудьте себя казаться сердитымъ, и даже совтую поворчать немного, когда будете уплачивать его долги.
— Конечно, конечно! въ этомъ отношеніи вы можете положиться на меня, сказалъ сквайръ, весьма рзко и съ замтно измнившимся лицомъ.— Очень, очень много обязанъ вамъ, мой добрый родственникъ, за ваши умные совты.
И толстая рука сквайра слегка дрожала въ то время, какъ онъ протянулъ ее Рандалю.
Оставивъ отель Лиммера, Рандаль поспшилъ на квартиру Франка, въ улиц Сентъ-Джемсъ.
— Другъ мой, сказалъ онъ, являясь передъ Франкомъ: — надобно приписать особенному счастію, что ты поручилъ мн устроить все дло съ твоимъ родителемъ. Ты можешь говорить, что онъ весьма сердитый человкъ, однако, я усплъ утишить его гнвъ. Теб теперь нечего опасаться, что онъ не заплатитъ твоихъ долговъ.
— Я никогда и не опасался этого, сказалъ Франкъ, мняясь въ лиц.— Я только боялся его гнва. Но, признаюсь, его великодушіе еще боле страшитъ меня. Теперь только я начинаю понимать всю мою безпечность, все мое сумасбродство. Какъ бы то ни было, это будетъ мн урокомъ. Очистивъ долги свои, я постараюсь вести жизнь порядочнаго человка, буду, по возможности, бережливымъ.
— Совершенно справедливо, Франкъ! Признаюсь теб, я боюсь одного теперь, что если отцу твоему будетъ извстно все, то онъ, безъ всякаго сомннія, исполнитъ свою угрозу, которая покажется теб весьма непріятною.
— Въ чемъ же заключается эта угроза?
— Принудить тебя выйти въ отставку и выхать изъ Лондона.
— Это ужасно! воскликнулъ Франкъ, длая надъ словами сильное удареніе: — это значитъ, мн хотятъ грозить какъ ребенку!
— Да, эта мра показалась бы весьма забавною въ глазахъ твоей партіи, которая, мимоходомъ сказать, не принадлежитъ къ числу деревенскихъ. Кром того, ты самъ такъ любишь Лондонъ и считаешься свтскимъ человкомъ.
— Ради Бога, не говори мн объ этомъ! вскричалъ Франкъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по комнат, въ сильномъ раздраженіи.
— Знаешь ли что, я бы не совтовалъ теб выставлять сразу передъ отцомъ вс свои долги. Если покажешь половину, то отецъ поворчитъ немного и отпуститъ тебя, это, признаюсь, я сильно боюсь за послдствія, если ты признаешься ему во всхъ своихъ долгахъ.
— Но какимъ же образомъ уплачу я другую половину?
— Ты долженъ удлять на это изъ денегъ, ассигнуемыхъ отцомъ, согласись, что этихъ денегъ высылается теб весьма достаточное количество, притомъ же кредиторы не требуютъ отъ тебя немедленной уплаты.
— Твоя правда, но что станутъ длать эти проклятые вексельные маклера?
— Для молодого человка съ такими видами на будущее они всегда возобновятъ векселя. А если я получу хорошее мсто, то съ удовольствіемъ помогу теб, мои добрый Франкъ.
— Ахъ, Рандаль, я еще не до такой степени безсовстенъ, чтобы извлекать выгоды изъ твоей дружбы, отвчалъ Франкъ, съ чувствомъ искренней признательности.— Однако, выставлять дйствительное положеніе моихъ длъ, не въ томъ вид, какъ они есть на самомъ дл, будетъ, мн кажется, довольно неблагородно, будетъ похоже въ нкоторой степени на ложь. Еслибъ идею эту внушалъ мн не ты, а кто нибудь другой, я бы ни за что на свт не принялъ ее. Ты такой умный, добрый, благородный товарищъ.
— Посл столь лестныхъ эпитетовъ я не смю принять на себя отвтственность врнаго совтника. Впрочемъ, не обращая вниманія на твои собственныя выгоды, мн бы пріятно было пощадить твоего отца отъ мучительнаго чувства, которое онъ непремнно долженъ испытать, узнавъ, какъ далеко простираются вс твои заблужденія. Съ твоей стороны было бы жестоко сдлать мистера Гэзельдена единственнымъ страдальцемъ, тогда какъ ты самъ могъ бы легко снести половину своего собственнаго бремени.
— Правда твоя, Рандаль, правда, мн и въ голову не приходила эта мысль. Я непремнно поступлю по твоему совту и сію же минуту отравляюсь къ отцу. Неоцненный мой родитель! надюсь, что онъ въ добромъ здоровь.
— Совершенно здоровъ. Онъ представляетъ собою удивительный контрастъ жолто-блднымъ обитателямъ Лондона! Однако, я не совтовалъ бы теб хать къ отцу раньше обда. Онъ просилъ меня пріхать съ тобой вмст къ шести часамъ. Я заду за тобой немного раньше этого времени, и мы вмст отправимся. Это избавитъ насъ отъ излишней принужденности. Такъ до свиданія…. Ахъ, да! знаешь ли что: еслибъ я былъ на твоемъ мст, я не сталъ бы принимать этого обстоятельства слишкомъ серьёзно и съ излишнимъ раскаяніемъ: теб извстно, что даже самые лучшіе родители любятъ, какъ говорится, держать своихъ сынковъ подъ ноготкомъ. А если ты хочешь при своихъ лтахъ сохранить свою независимость и не закупорить себя въ деревн, какъ какой нибудь школьникъ, навлекшій на себя родительскій гнвъ, то не мшало бы держать себя нсколько помужественне. Совтую теб подумать объ этомъ.
Обдъ въ гостинниц Лиммера совершался совсмъ не такъ, какъ ему должно бы было совершаться при встрч отца и сына. Слова Рандаля запали глубоко и производили въ душ сквайра непріятное ощущеніе, оно сообщало какую-то холодность его пріему, несмотря на искренность прощенія, великодушіе, подъ вліяніемъ которыхъ онъ пріхалъ въ Лондонъ, Съ другой стороны, Франкъ, приведенный въ замшательство скрытностію и желаніемъ ‘не принимать этого обстоятельства слишкомъ серьёзно’, казался сквайру непризнательнымъ, неблагодарнымъ.
Посл обда сквайръ началъ напвать что-то въ полголоса и говорить довольно несвязно, а Франкъ — краснть и безпокоиться. Тотъ и другой чувствовали себа совершенно стсненными въ присутствіи третьяго лица, и это непріятное положеніе продолжалось до тхъ поръ, пока Рандаль, съ искусствомъ и ловкостью, идущими какъ нельзя лучше къ длу при какихъ нибудь другихъ обстоятельствахъ, самъ разбилъ ледяную гору, прикрывавшую бесду, и такъ умно умлъ разсять принужденность, которой самъ былъ виновникомъ, что въ скоромъ времени отецъ и сынъ были какъ нельзя боле довольны его короткимъ и яснымъ изложеніемъ длъ Франка.
Долги Франка не были, на самомъ дл, слишкомъ велики: и когда онъ, опустивъ стыдливые взоры, объявилъ половину ихъ, сквайръ, пріятно изумленный, намревался уже обнаружить свое великодушіе, которое съ одного разу открыло бы передъ нимъ превосходное сердце его сына. Но предостерегающій взглядъ Рандаля остановилъ это побужденіе, и сквайръ, не забывая своего общанія, считалъ полезнымъ выказать гнвъ, котораго не чувствовалъ, и произнести угрозу, что если Франкъ, на будущее время не будетъ имть благоразумія и станетъ увлекаться шайкою лондонскихъ щеголей и мотовъ, то онъ принужденъ будетъ немедленно взять его изъ службы, увезти въ деревню и занять сельскимъ хозяйствомъ.
— Помилуйте, сэръ! воскликнулъ Франкъ, очень неосторожно: — да я не имю ни малйшаго расположенія къ сельскому хозяйству. Въ мои лта и посл лондонской жизни деревенская жизнь покажется ужасно скучною.
— Вотъ что! произнесъ сквайръ, весьма угрюмо.
И вмст съ тмъ онъ засунулъ въ бумажникъ нсколько ассигнацій, которыя намренъ былъ присоединить къ деньгамъ, отсчитаннымъ уже для Франка.
— Такъ деревенская жизнь покажется для васъ ужасно скучною? Это, врно, потому, что деньги тамъ выходятъ не на глупости и пороки, а на наемъ честныхъ работниковъ и на умноженіе народнаго богатства. Тратить деньги подобнымъ образомъ вамъ не нравится: жаль будетъ, если такія обязанности никогда не будутъ согласоваться съ вашимъ вкусомъ.
— Неоцненный батюшка….
— Молчи, негодный! Былъ бы ты на моемъ мст, то наврное давно бы срубилъ вс мои дубы и заложилъ бы все имнье,— продалъ бы его, проигралъ въ карты. Прекрасно, отлично хорошо! деревенская жизнь ужасно скучна! Такъ, сдлайте одолженіе, оставайтесь въ город.
— Мистеръ Гэзельденъ, сказалъ Рандаль, ласковымъ тономъ и какъ будто съ желаніемъ обратить въ шутку то, что грозило сдлаться серьёзнымъ: — вроятно, вы не имете желанія, чтобы ваши выраженія были поняты буквально. Быть можетъ, вы приняли Франка за такого же расточительнаго молодого человка, какъ лордъ А., который приказалъ однажды своему управляющему вырубить остатки лсу, и, получивъ отъ управляющаго отвтъ, что во всемъ имньи остались только три дерева — съ дорожными знаками, онъ написалъ: ‘деревья эти, во всякомъ случа, должны быть взрослыя, и потому срубить ихъ немедленно.’ Вроятно, сэръ, вы знаете лорда А. Это такой умница и, въ добавокъ, самый преданный другъ Франка.
— Вашъ самый преданный другъ, мастэръ Франкъ? Нечего сказать, хороши у васъ друзья!
И сквайръ застегнулъ карманъ, въ который, съ ршительнымъ видомъ, положилъ свой бумажникъ.
— Однако, позвольте вамъ замтить, сэръ, сказалъ Рандаль, съ кроткой улыбкой: — лордъ А. также и мой другъ.
Посл этого, Рандаль, съ такимъ нетерпніемъ выжидавшій удобной минуты перемнить разговоръ, сдлалъ нсколько вопросовъ объ урожа хлба и новомъ способ удобренія земли. Онъ говорилъ умно и съ увлеченіемъ, но при всемъ томъ оказывалъ величайшее вниманіе къ словамъ сквайра, знакомаго съ этимъ предметомъ по опыту. Рандаль провелъ все посл обда въ разсужденіи о предметахъ, заимствованныхъ изъ земледльческихъ газетъ и парламентскихъ преній, и, подобно всмъ наблюдательнымъ читателямъ, узналъ, въ теченіе нсколькихъ часовъ, гораздо боле, чмъ многіе, непривыкшіе къ занятію, пріобртаютъ изъ книгъ въ теченіе года. Сквайръ былъ изумленъ и какъ нельзя боле доволенъ свдніями молодого человка и его расположеніемъ къ подобный предметамъ.
— Смло можно сказать, замтилъ сквайръ, бросая сердитый взглядъ на бднаго Франка: — смло можно сказать, что въ вашихъ жилахъ течетъ благородная кровь Гэзельденовъ, и что вы умете уже теперь отличить бобы отъ рпы.
— Удивительнаго въ этомъ нтъ ничего, отвчалъ Рандаль, простосердечно:— вдь я готовлю себя къ общественной жизни, а чего будетъ стоить человкъ, посвятившій себя государственной служб, если онъ не познакомится съ земледліемъ своего отечества!
— Правда ваша, правда! именно, чего будетъ стоить подобный человкъ! Пожалуста, предложите этотъ вопросъ, вмст съ моимъ особеннымъ почтеніемъ, моему полу-брату. Какую чепуху говоритъ онъ иногда въ Парламент по поводу новыхъ постановленій для земледльческаго класса!
— Мистеръ Эджертонъ иметъ такое множество другихъ предметовъ, на которыхъ сосредоточиваются вс его размышленія, что мы, по необходимости, должны извинить въ немъ недостатокъ свдній къ одномъ только, хотя и весьма важномъ предмет. Впрочемъ, при его обширномъ ум, онъ, вроятно, рано или поздно, но пріобртетъ эти свднія: онъ любитъ силу, а знаніе, сэръ, есть сила.
— Весьма справедливо, прекрасно сказано, замтилъ сквайръ, простосердечно.
Сердце сквайра, намревавшагося на другой же день отправиться обратно въ помстье, при прощаньи съ Франкомъ забилось сильне, оно начинало согрваться чувствомъ родительской любви, и тмъ сильне, что Франкъ все еще находился въ весьма уныломъ расположеніи духа. Рандаль не хотлъ на первый разъ и въ своемъ присутствіи развить въ отц отчужденіе къ сыну.
— Пожалуста, поговорите съ бднымъ Франкомъ, сэръ, и, если можно, приласкайте его, прошепталъ онъ, замтивъ слезы на глазахъ сквайра, подошедшаго къ окну.
Сквайръ повиновался съ удовольствіемъ.
— Милый сынъ мой, сказалъ онъ, протягивая руку Франку: — перестань печалиться: все это вздоръ, не стоитъ обращать на это вниманія. Пожалуста, не думай объ этомъ, забудь, что было между нами.
Франкъ схватилъ протянутую руку, и въ то же время другая рука его обвилась вокругъ широкаго плеча его отца.
— О батюшка, вы слишкомъ добры,— слишкомъ добры!
Голосъ Франка до такой степени дрожалъ, что Рандаль, проходя мимо его, коснулся его руки, но этимъ прикосновеніемъ выражалось многое.
Сквайръ прижалъ сына къ сердцу,— къ сердцу до такой степени обширному, что, по видимому, оно занимало все пространство въ его широкой груди.
— Милый Франкъ мой, говорилъ онъ, съ трудомъ удерживая рыданія: — не денегъ мн жаль, но твоя безпечная жизнь сильно безпокоитъ мистриссъ Гэзельденъ. На будущее время старайся быть побережливе. Вдь ты знаешь, что современемъ все мое имнье будетъ принадлежать теб. Только пожалуста не разсчитывай на это: я терпть не могу этого,— слышишь ли, не могу терпть!
— Разсчитывать! вскричалъ Франкъ.— О, батюшка, можете ли вы думать объ этомъ!

——

— Я такъ доволенъ, Франкъ, что хотя слегка участвовалъ въ твоемъ полномъ примиреніи съ мистеромъ Гэзельденомъ, сказалъ Рандаль, выходя вмст съ Франкомъ изъ отеля.— Я видлъ твое уныніе и попросилъ мистера Гэзельдена поговорить съ тобой поласкове.
— Въ самомъ дл? Очень жаль, что ему нужна была подобная просьба.
— Я такъ хорошо познакомился съ его характеромъ, продолжалъ Рандаль,— что на будущее время, льщу себя надеждой, съумю повести дла твои какъ нельзя лучше. Однако, какой онъ прекрасный человкъ!
— Лучшій человкъ изъ цлаго, міра! вскричалъ Франкъ, съ чистосердечнымъ восторгомъ.— А все же я обманулъ его, прибавилъ, Франкъ, посл минутнаго молчанія.— Мн такъ и хочется воротиться къ нему….
— И сказать, чтобы онъ далъ теб еще такую же сумму денегъ. Пожалуй онъ еще подумаетъ, что ты потому только и казался такимъ признательнымъ сынкомъ, чтобъ выманить отъ него эти деньги. Нтъ, нтъ, Франкъ, не совтую: лучше сберегай лишнія деньги, нарочно откладывай понемногу, живи поэкономне, и тогда, пожалуй, можешь сказать ему, что самъ уплатилъ половину долговъ своихъ. Въ этомъ поступк обнаружится большое съ твоей стороны великодушіе.
— И дйствительно такъ. Право, Рандаль, у тебя такое же прекрасное сердце, какъ и голова. Спокойной ночи.
— Неужли домой? Такъ рано? Разв тебя никуда не приглашали на вечеръ?
— Никуда, гд бы присутствіе мое было необходимо.
— Въ такомъ случа, спокойной ночи.
Друзья разстались, и Рандаль отправился въ одинъ изъ фэшёнебельныхъ клубовъ. Онъ подошелъ къ столу, гд четверо молодыхъ людей (младшіе сыновья хорошихъ фамилій, жившіе роскошно) все еще бесдовали за бутылками вина.
Лесли имлъ очень мало общаго съ этими джентльменами, однакожь, онъ принудилъ себя быть въ кругу ихъ любезнымъ: вроятно, это длалось вслдствіе прекраснаго совта, полученнаго отъ Одлея Эджертона:
‘Никогда не позволяй лондонскимъ дэнди называть себя выскочкой,— говорилъ государственный сановникъ.— Многіе умные люди испытываютъ неудачи въ жизни потому, что глупцы и невжды, которыхъ однимъ словомъ, кстати сказаннымъ, можно бы сдлать ихъ клакёрами, часто длаютъ ихъ самихъ предметомъ насмшекъ. Какое бы мсто ни занималъ ты въ обществ, старайся избгать ошибки, свойственной многимъ начитаннымъ людямъ…. короче сказать, не показывай изъ себя выскочки!’
— Я сейчасъ только простился съ Гэзельденомъ, сказалъ Рандаль: — какой онъ прекрасный товарищъ!
— Чудесный товарищъ! замтилъ высокородный Джоржъ Борровелъ.— Гд онъ? скажите.
— Ушелъ домой. У него была маленькая сцена съ отцомъ, грубымъ деревенскимъ сквайромъ. Съ вашей стороны было бы весьма великодушно, еслибъ вы отправились къ нему побесдовать или взяли бы его съ собой въ другое мсто, повеселе его квартиры.
— Неужели старый джентльменъ тиранилъ его? какой ужасный позоръ! Кажется, Франкъ нерасточителенъ и современемъ будетъ очень богатъ…. не правда ли?
— Получитъ огромное наслдство, сказалъ Рандаль: — прекрасное имнье, совершенно свободное отъ долговъ. Вдь онъ единственный сынъ у сквайра, прибавилъ Рандаль, отворачиваясь.
Между молодыми джентльменами начался ласковый и дружескій шопотъ, съ окончаніемъ котораго вс встали и отправились на квартиру Франка.
— Клинъ въ дерев, сказалъ Рандаль про себя: — въ самой сердцевин этого дерева уже сдлана значительная трещина.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА LXXI.

Гарлей л’Эстренджъ сидлъ подл Гэленъ у ршотчатаго окна коттэджа въ Норвуд. На лиц Гэленъ показывался уже цвтъ возвращающагося здоровья, она съ улыбкой слушала Гарлея, говорившаго о Леонард съ похвалой и о будущности Леонарда съ, свтлыми надеждами.
— И такимъ образомъ, продолжалъ Гарлей: — забывъ свои прежнія испытанія, счастливый въ своихъ занятіяхъ и слдуя по добровольно избранной карьер,— мы должны, милое дитя мое, съ удовольствіемъ разстаться съ нимъ.
— Разстаться съ нимъ! воскликнула Гэленъ, и нжныя розы въ одинъ моментъ завяли на ея щекахъ.
Гарлей не безъ удовольствія замтилъ ея душевное волненіе: онъ обманулся бы въ своихъ ожиданіяхъ, сдлавъ открытіе, что въ невинной душ ея не было надлежащей воспріимчивости боле нжныхъ чувствъ.
— Я врю, Гэленъ, сказалъ Гарлей: — врю, что для васъ тяжело разлучаться съ тмъ, кто замнялъ вамъ мсто брата. Не презирайте меня за этотъ поступокъ. Во всякомъ случа, я считаю себя вашимъ покровителемъ, и въ настоящее время вашъ домъ долженъ быть моимъ домомъ. Мы узжаемъ изъ этой страны холодныхъ облаковъ и тумана въ страну нескончаемаго лта. Вамъ не нравится это? Вы плачете, дитя мое? вы оплакиваете своего друга? но не забудьте о друг вашего отца. Я человкъ одинокій и, при своемъ одиночеств, постоянно ношу въ душ моей печаль: неужели, Гэленъ, вы не согласитесь утшить меня? Вы жмете мн руку, но къ этому вы должны научиться и улыбаться мн. Вы родились быть утшительницей. А замтьте, въ душ утшительницы не должно таиться эгоистическаго чувства: утшая другихъ, она всегда должна выражать на лиц своемъ искреннюю радость.
Голосъ Гарлея былъ до такой степени нженъ, его слова такъ прямо западали въ сердце Гэленъ, что она взглянула на него, въ то время, какъ онъ поцаловалъ ея умное личико. Но вмст съ этимъ она вспомнила о Леонард и почувствовала въ душ своей такое одиночество, такое лишеніе, что слезы снова покатились изъ ея глазъ. Прежде, чмъ осушены были эти слезы, въ комнату вошелъ Леонардъ, и Гэленъ, повинуясь непреодолимому влеченію, бросилась въ его объятія и, склонивъ голову на плечо Леонарда, произносила сквозь рыданіе:
— Я узжаю отъ тебя, братъ мой! Не печалься, другъ мой, старайся не замчать моего отсутствія.
Гарлей былъ сильно разстроганъ, сложивъ руки на грудь, онъ безмолвно смотрлъ на эту сцену, глаза его были влажны.
‘Это сердце — подумалъ онъ — стоитъ того, чтобъ овладть имъ.’
Онъ отвелъ Леонарда въ сторону и шопотомъ произнесъ:
— Утшайте, но вмст съ тмъ ободряйте и подкрпите ее. Я оставляю васъ однихъ, приходите посл въ садъ.
Прошло боле часа, когда Леонардъ возвратился къ Гарлею.
— Надюсь, что она осталась не въ слезахъ? спросилъ л’Эстренджъ.
— Нтъ, въ ней столько твердости духа, сколько мы не смли бы предполагать. Богу одному извстно, до какой степени эта твердость служила мн подкрпленіемъ. Я общалъ ей писать какъ можно чаще.
Гарлей раза два прошелся по зеленой лужайк и потомъ, возвратясь къ Леонарду, сказалъ:
— Смотрите же, исполните ваше общаніе и пишите какъ можно чаще, но только въ теченіе перваго года. Посл этого срока я попрошу васъ постепенно прекратить свою переписку.
— Прекратить переписку! О, милордъ!
— Выслушайте меня, молодой мой другъ: я хочу поселить въ этой прекрасной душ совершенное забвеніе печальныхъ событій минувшаго. Я хочу ввести Гэленъ, не вдругъ, но постепенно, въ новую жизнь. Вы любите теперь другъ друга дтской любовью, какъ любятъ другъ друга братъ и сестра. Но можете ли вы поручиться, что эта любовь, при всхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, сохранится въ вашихъ сердцахъ надолго? Не лучше ли будетъ для васъ обоихъ, чтобы юность открыла вамъ свтъ съ чувствами, составляющими неотъемлемую принадлежность юности,— съ чувствами свободными?
— Справедливо! Къ тому же въ моихъ глазахъ она стоитъ далеко выше меня, сказалъ Леонардъ, съ печальнымъ видомъ.
— При вашемъ честолюбіи, Леонардъ, при вашей благородной гордости, никто не можетъ стать выше васъ. Поврьте мн, что тутъ участвуетъ совсмъ другое чувство.
Леонардъ покачалъ головой.
— Почему вы знаете, сказалъ Гарлей, съ улыбкой:— что, по моимъ понятіямъ, по моимъ чувствамъ, я стою гораздо ниже насъ? Что можетъ быть удобне и возвышенне положенія, какъ наша юность? Легко можетъ статься, что я буду ревновать васъ, сдлаюсь вашимъ соперникомъ. Мн кажется, ничего не можетъ быть дурного, если она полюбитъ всей душой того, кто отнын будетъ ея защитникомъ и покровителемъ. Но скажите, какимъ же образомъ она полюбитъ меня, если ея сердце будетъ занято вами?
Леонардъ склонилъ на грудь голову. Гарлей поспшилъ перемнить разговоръ и заговорилъ о литератур и слав. Его краснорчивый разговоръ, его голосъ воспламеняли юношу. Въ молодости Гарлей былъ самъ пламенный энтузіастъ въ стремленіяхъ къ слав, ему казалось, что въ лиц Леонарда оживлялась его собственная молодость. Но сердце поэта не подавало отголоска: оно какъ будто вдругъ сдлалось пусто и безжизненно. Впрочемъ, Леонардъ, возвращаясь домой, при лунномъ свт, произносилъ про себя:
— Странно… очень странно…. она еще ребенокъ…. не можетъ быть, чтобы это была любовь…. Но кого же я стану любить теперь?
Углубленный въ подобныя размышленія, Леонардъ остановился на мосту, на томъ самомъ мст, гд такъ часто останавливался съ Гэленъ, и гд онъ такъ неожиданно встртилъ покровителя, который далъ Гэленъ пріютъ, а ему открылъ карьеру. Жизнь казалась ему очень, очень длинною, а слава — обманчивымъ призракомъ. Но, несмотря на то, мужайся, Леонардъ! Эти скорби души твоей научатъ тебя боле, чмъ вс золотыя правила какого нибудь мудреца и опытнаго наблюдателя человческаго сердца.
Прошелъ еще день, и Гэленъ вмст съ своимъ мечтательнымъ и причудливымъ покровителемъ покинула берегъ Англіи. Пройдутъ годы, прежде чмъ снова откроются дйствія нашего разсказа. Жизнь, во всхъ тхъ формахъ, въ которыхъ мы видли ее, течетъ своимъ чередомъ. Сквайръ по прежнему занимается сельскимъ хозяйствомъ и псовой охотой, мистеръ Дэль проповдуетъ слово Божіе, приводитъ къ смиренію непокорныхъ и утшаетъ страждущихъ. Риккабокка читаетъ своего Макіавелли, вздыхаетъ и улыбается при своихъ изустныхъ диссертаціяхъ о благ человчества и государствъ. Черные глаза Віоланты становятся еще черне, выразительне и одушевленне. Мистеръ Ричардъ Эвенель иметъ въ Лондон собственный домъ, а его благоврная супруга, бывшая высокопочтеннйшая мистриссъ М’Катьчлей — свою ложу въ опер, тяжела и ужасна борьба ихъ въ быстромъ стремленіи къ сердцевин моднаго свта. Одлей Эджертонъ по прежнему переходитъ изъ своей оффиціальной конторы въ Парламентъ, трудится и говоритъ спичи. Рандаль Лесли получилъ превосходное мсто и выжидаетъ времени, когда ему самому можно будетъ явиться въ Парламентъ въ качеств члена и на этой обширной арен обращать знаніе въ силу. Большую часть времени онъ проводитъ съ Оллеемъ Эджертономъ, впрочемъ, онъ очень сблизился съ сквайромъ, два раза былъ въ Гэзельденъ-Голл, осматривалъ домъ и карту всего помстья, чуть-чуть не попалъ вторично въ канаву. Сквайръ вполн убжденъ, что Рандаль Лесли одинъ можетъ удержать Франка отъ его безпечной жизни, и нсколько разъ довольно грубо обращался съ своей Гэрри, по тому поводу, что Франкъ продолжаетъ быть расточительнымъ. Франкъ, дйствительно, неутомимо гоняется за удовольствіями, сдлался жалкимъ человкомъ и надлалъ страшные долги. Мадамъ ди-Негра ухала изъ Лондона въ Парижъ, объхала Швейцарію, снова возвратилась въ Лондонъ и свела дружбу съ Рандалемъ Лесли. Рандаль отрекомендовалъ ей Франка, и Франкъ считаетъ ее плнительнйшей женщиной въ мір и полагаетъ, что нкоторые злые языки безсовстно злословятъ ее. Братъ мадамъ ди-Негра ожидается наконецъ въ Англію, по поводу его прибытія, въ гостиныхъ происходитъ сильное волненіе: онъ знаменитъ своей красотой и неисчерпаемымъ богатствомъ. Что-то подлываютъ Леонардъ, Гарлей и Гэленъ? Терпніе, благосклонные мои читатели: вс они снова явятся въ моемъ роман.

ГЛАВА LXXII.

Началась новая тревога. Въ Британіи происходило всеобщее избраніе. Нерасположеніе къ бывшей администраціи сдлалось очевиднымъ въ избирательномъ собраніи. Одлей Эджертонъ, поддерживаемый до этого несмтнымъ большинствомъ голосовъ, едва не потерплъ пораженія и сохранилъ свое мсто, благодаря большинству пяти голосовъ. Издержки, сопряженныя съ его избраніемъ, какъ говорятъ, были ужасныя.
— Да и кто можетъ устоять противъ богатства Эджертона? говорилъ одинъ пораженный кандидатъ на званіе парламентскаго члена.
Былъ октябрь въ исход. Лондонъ киплъ народомъ. Открытіе парламентскихъ засданій должно начаться мене, чмъ черезъ дв недли.
Въ одномъ изъ главныхъ апартаментовъ отеля, въ которомъ иностранцы могутъ найти то, что называется англійскимъ комфортомъ, и цну, которую иностранцы должны платить за этотъ комфортъ, сидли дв особы, другъ подл друга, занятыя весьма интереснымъ, по видимому, разговоромъ. Одна изъ этихъ особъ была женщина, въ блдномъ и чистомъ цвт лица которой, въ черныхъ, какъ крыло ворона, волосахъ, въ глазахъ, оживленныхъ необыкновенной выразительностью, рдко выпадающей на долю сверныхъ красавицъ, мы узнаемъ Беатриче, маркизу ди-Негра.
Безукоризненно прекрасна была итальянская маркиза, но и собесдникъ, хотя и мужчина, и притомъ же далеко подвинувшійся за предлы средняго возраста, былъ еще боле замчателенъ по своимъ личнымъ достоинствамъ. Между обоими ими замчалось сильное, фамильное сходство, но въ то же время нельзя было не замтить разительнаго контраста въ наружности, въ манер,— словомъ сказать, во всемъ, что только отпечатываетъ на физіономіи отличительныя черты характера. Всматриваясь съ напряженнымъ вниманіемъ въ лицо Беатриче, вы замтили бы въ немъ важное, серьёзное выраженіе — отпечатокъ страстей, волновавшихъ ея душу, ея улыбка по временамъ была коварная, но рдко отражались въ ней иронія или цинизмъ. Ея жесты, полныя граціи, были непринужденны и безпрерывно смнялись одни другими. Вы съ разу могли бы замтить, что она была дочь юга.
Ея собесдникъ, напротивъ того, сохранялъ на прекрасномъ гладкомъ лиц своемъ, которому лта не сообщили ни одной рзкой черты, ни одной морщинки, отпечатокъ того, что, съ перваго взгляда, можно было принять за легкомысліе и безпечность веселой и юношеской натуры, впрочемъ, улыбка, хотя и утонченная до нельзя, переходила иногда въ презрительную насмшку. Въ обращеніи онъ былъ спокоенъ и, какъ англичанинъ, никогда не прибгалъ, для большей выразительности своихъ словъ, къ жестамъ. Его волосы имли тотъ свтло-каштановый цвтъ, которымъ итальянскіе живописцы придаютъ такіе удивительные эффекты самой краск, и если мстами сверкалъ серебристый волосокъ, то онъ немедленно и незамтно сливался съ оттнками роскошныхъ кудрей. Его глаза были свтлые, цвтъ лица хотя и не имлъ лишняго румянца, но зато отличался удивительной прозрачностью. Его красота скоре была женская, еслибъ только не говорили въ противную сторону высота и жилистая худощавость его стана, при которыхъ сложеніе и сила скоре украшались, но не скрывались правильными, изящными и пропорціональными размрами. Вы никогда бы не ршились сказать, что это былъ итальянецъ: весьма вроятно, вы приняли бы er за парижанина. Онъ объяснялся по французски, одтъ былъ по французской мод, и, по видимому, его образъ мыслей и его понятія были чисто французскія. Не былъ, впрочемъ, похожъ онъ на француза ныншняго вка: нтъ! это былъ настоящій идеалъ маркиза стариннаго rgime, или rou временъ Регентства.
Какъ бы то ни было, это былъ итальянецъ, происходившій изъ фамиліи, знаменитой въ итальянской исторіи. Впрочемъ, онъ какъ будто стыдился своего отечества и своего происхожденія и выдавалъ себя за гражданина всего свта. Хорошо, если бы въ свт вс граждане похожи были на этого итальянца!
— Однако, Джуліо, сказала Беатриче ди-Негра, по итальянски: — допустимъ даже, что ты отъищешь эту двицу, но можешь ли ты предполагать, что отецъ ея согласится на вашъ бракъ? Безъ всякаго сомннія, теб должна быть очень хорошо извстна натура твоего родственника?
— Tu te trompes, ma soeur, отвчалъ Джуліо Францини, графъ ди-Пешьера, и отвчалъ, по обыкновенію, по французски — tu te trompes:— я зналъ ее прежде, чмъ онъ испыталъ изгнаніе и нищету: какимъ же образомъ могу я знать ее теперь? Впрочемъ, успокойся, моя слишкомъ безпокойная Беатриче: я не стану заботиться объ его согласіи, пока не буду увренъ въ согласіи его дочери.
— Но можно ли разсчитывать на ея согласіе противъ воли, отца?
— Eh, mordieu! возразилъ графъ, съ неподражаемой безпечностью француза: — что бы сдлалось со всми комедіями и водевилями, еслибъ женитьбы не длались противъ воли отца? Замтьте, продолжалъ онъ, слегка сжавъ свои губы и еще легче сдлавъ движеніе на стул: — замтьте, теперь дло идетъ не объ условныхъ если и но — дло идетъ о положительныхъ должно быть и будетъ. Короче сказать, дло идетъ о моемъ и вашемъ существованіи. Я не имю теперь отечества. Я обремененъ долгами. Я вижу передъ собой, съ одной стороны, раззореніе, съ другой — брачный союзъ и богатство.
— Но неужели изъ тхъ огромныхъ доходовъ, которыми предоставлено вамъ право пользоваться, вы не умли ничего сберечь и не хотли сберегать до той поры, пока вс имнія не перешли еще въ ваши руки?
— Сестра, отвчалъ графъ: — неужели я похожъ на человка, который уметъ копить деньги? Къ тому же вамъ извстно, что доходы, которыми я теперь пользуюсь, принадлежатъ одному изъ нашихъ родственниковъ, оставившему отечество вмст съ дочерью,— никто не знаетъ почему. Мое намреніе теперь отъискать убжище нашего неоцненнаго родственника и явиться передъ нимъ пламеннымъ обожателемъ его прекрасной дочери. Правда, въ нашихъ лтахъ есть маленькое неравенство, но, если и допустить, что вашъ полъ и мое зеркало черезчуръ много льстятъ мн, все же для двадцати-пяти-лтней красавицы я могу составить отличную партію.
Это сказано было съ такой очаровательной улыбкой и графъ казался до такой степени прекраснымъ, что онъ уничтожилъ пустоту этихъ словъ такъ граціозно, какъ будто они произнесены были какимъ нибудь ослпительнымъ героемъ старинной комедіи изъ парижской жизни.
Посл этого, сложивъ свои руки и слегка опустивъ ихъ на плечо сестрицы, онъ взглянулъ ей въ лицо и сказалъ довольно протяжно:
— Теперь, моя сестрица, позвольте сдлать вамъ кроткій и справедливый упрекъ. Признайтесь откровенно, вдь вы мн очень измнили, исполняя порученіе, которое я возложилъ собственно на васъ, для лучшаго сохраненія моихъ интересовъ? Не правда ли, что теперь уже прошло нсколько лтъ съ тхъ поръ, какъ вы отправились въ Англію отъискивать почтеннйшихъ родственниковъ? Не я ли умолялъ васъ привлечь на свою сторону человка, котораго я считаю моимъ опаснйшимъ врагомъ, и которому, безъ всякаго сомннія, извстно мстопребываніе нашего кузена — тайна, которую онъ до сей поры хранилъ въ глубин своей души? Не вы ли говорили мн, что хотя онъ и находился въ ту пору въ Англіи, но вы не могли отъискать случая даже встртиться съ нимъ, но что въ замнъ этой потери пріобрли дружбу вельможи, на котораго я обратилъ ваше вниманіе, какъ на самаго преданнаго друга того человка? Но, несмотря на это, вы, которой прелести имютъ такую непреодолимую силу, ровно ничего не узнаете отъ вельможи и не встрчаетесь съ милордомъ. Мало того: ослпленныя и неправильно руководимыя своими догадками, вы утвердительно полагаете, что добыча наша пріютилась во Франціи. Вы отправляетесь туда, длаете розыски въ столиц, въ провинціяхъ, въ Швейцаріи, que sais-je? и все напрасно, хотя fai de gentil-homme — ваши поиски стоили мн слишкомъ дорого, вы возвращаетесь въ Англію, начинаете ту же самую погоню — и получаете тотъ же самый результатъ. Palsambleu, ma sur, я отдаю полную справедливость вашимъ талантамъ и нисколько не сомнваюсь въ вашемъ усердіи. Словомъ сказать, дйствительно ли вы были усердны или не имли ли вы для развлеченія какого нибудь женскаго удовольствія, предаваясь которому, вы совершенно забыли о моемъ довріи, употребили его во зло?
— Джуліо, отвчала Беатриче, печально: — вамъ извстно, какое вліяніе имли вы на мой характеръ и мою судьбу. Ваши упреки несправедливы. Я сдлала для пріобртенія необходимыхъ свдній все, что было въ моей власти, и теперь имю весьма основательную причину полагать, что знаю человка, которому извстна эта тайна и который можетъ открыть ее намъ.
— Въ самомъ дл! воскликнулъ графъ.
Беатриче, не разслушавъ этого восклицанія, продолжала:
— Положимъ, что я дйствительно съ пренебреженіемъ смотрла на ваше порученіе, но разв это не въ натуральномъ порядк вещей? Когда я впервые пріхала въ Англію, вы увдомили меня, что цль ваша, въ открытіи изгнанниковъ, была такого рода, что я, не красня, могла быть вашей соучастницей. Вы желали узнать сначала, жива ли дочь вашего кузена. Если нтъ, вы длались законнымъ наслдникомъ. Если жива, вы уврили меня, что, при моемъ посредничеств, вы намрены были заключить съ Альфонсо мировую, при которой общали исходатайствовать ему прощеніе, съ тмъ, однако же, если онъ предоставитъ вамъ на всю жизнь пользоваться тми доходами съ его имній, которыя вы получаете отъ правительства. При этихъ видахъ, я сдлала все, что отъ меня зависло, хотя и безуспшно, чтобы собрать требуемыя свднія.
— Скажите же, что принудило меня лишиться такого сильнаго, хотя и безуспшнаго союзника? спросилъ графъ, все еще улыбаясь, но въ эту минуту взоры его засверкали и обличили все коварство его улыбки.
— Извольте, я скажу. Когда вы приказали мн принять и дйствовать за одно съ жалкими шпіонами — коварными итальянцами — которыхъ вы прислали сюда, съ цлью, чтобъ, отъискавъ нашего родственника, вовлечь его въ безразсудную переписку, которою вамъ должно было воспользоваться, когда вы намрены были обратить дочь графовъ Пешьера въ лазутчицу, доносчицу, предательницу…. нтъ, Джуліо! тогда я почувствовала отвращеніе къ вашимъ видамъ, и тогда, страшась вашей власти надо мной, я удалилась во Францію. Я отвтила вамъ откровенно.
Графъ снялъ руки съ плеча Беатриче, на которомъ он такъ нжно покоились.
— Это-то и есть ваше благоразуміе, сказалъ онъ: — это-то и есть ваша благодарность. Вы, которой счастіе тсно связано съ моимъ счастіемъ, вы, которая существуете моей благотворительностью, вы, которая….
— Остановитесь, графъ! вскричала маркиза, вставая съ мста, въ сильномъ душевномъ волненіи: казалось, что слова графа пронзали ее сердце,— и, подъ вліяніемъ мучительнаго дйствія ихъ, она хотла сразу сбросить съ себя тиранство, продолжавшееся въ теченіе многихъ лтъ.— Остановитесь, графъ!… Благодарность! благотворительность! Братъ, братъ…. скажите, чмъ я обязана вамъ? несчастіемъ всей моей жизни. Еще ребенка вы принудили меня выйти замужъ противъ моей воли, противъ желаній моего сердца, противъ горячихъ моленій, вы смялись надъ моими слезами, когда на колняхъ я умоляла васъ пожалть меня. Я была непорочна тогда, Джуліо,— непорочна и невинна какъ цвты въ моемъ брачномъ внк. А теперь…. теперь….
Беатриче вдругъ замолчала и руками закрыла лицо.
— Теперь только вы вздумали упрекать меня, сказалъ графъ, нисколько нетронутый внезапной горестью сестры: — и упрекать меня въ томъ, что я выдалъ васъ замужъ за человка молодого и благороднаго?
— Стараго въ порокахъ и низкой души! Замужство мое я простила вамъ. Согласно съ обычаями нашего отечества, вы имли право располагать моей рукой. Но я никогда не прощу вамъ утшеній, которыя вы нашептывали на ухо несчастной и оскорбленной жены.
— Простите мн это замчаніе, отвчалъ графъ, величественно преклоняя голову: — но эти утшенія точно также сообразны съ обычаями нашего отечества, и я до сихъ поръ не зналъ, что они не нравились вамъ. Къ тому же супружеская жизнь ваша была не такъ продолжительна, чтобы можно было до сей поры чувствовать тяжесть ея. Вы очень скоро сдлались вдовой, свободной вдовой, бездтной, молодой, прекрасной.
— И безденежной.
— Правда: ди-Негра былъ игрокъ, и игрокъ весьма несчастный, но въ этомъ отношеніи я не виноватъ. Согласитесь, что мн невозможно было вырвать карты изъ его рукъ.
— А мое приданое? О, Джуліо! я только при кончин мужа узнала, почему вы обрекли меня на жертву этому генуэзскому ренегату! Онъ долженъ былъ вамъ деньги, и вы противъ закона, полагаю, приняли мое достояніе въ замнъ долга.
— Онъ не имлъ другихъ средствъ уплатить свой долгъ,— долгъ, основанный на благородномъ слов, долгъ чести долженъ быть уплаченъ — это всякому извстно. Да и чтожь за бда? Съ тхъ поръ мой кошелекъ всегда открытъ былъ для васъ.
— Ваша правда, но онъ открытъ былъ не какъ сестр, но какъ вашему орудію, какъ шпіону. Да, да, вашъ кошелекъ дйствительно открытъ, но рукою скряги.
— Un peu de conscience, ma ch&egrave,re! вы такъ небережливы, даже расточительны. Однако, оставимъ этотъ разговоръ. Скажите откровенно, чего бы вы хотли отъ меня?
— Я хотла бы навсегда освободиться отъ васъ.
— То есть, вы хотли бы вторично выйти замужъ за одного изъ этихъ богатыхъ островитянъ-лордовъ. Ma foi, я уважаю ваше честолюбіе.
— Поврьте, что оно не такъ далеко простирается, какъ вы думаете. Я ничего больше не желаю, какъ только избавить себя отъ вашего вліянія. Я желаю, вскричала Беатриче, съ возростающимъ жаромъ: — желаю снова вести жизнь благородной женщины, снова вступить во вс ея права.
— Довольно! сказалъ графъ, съ замтнымъ нетерпніемъ: — скажите мн только, въ достиженіи вашей цли есть ли что нибудь такое, почему вы должны быть равнодушны къ достиженію моей? Если я врно понимаю, такъ вы хотите выйти замужъ. А чтобъ выйти замужъ прилично вашему имени, вы должны принести вашему мужу не долги, а хорошее приданое. Пусть будетъ по вашему. Я возвращу вамъ капиталъ, который усплъ выхватить изъ расточительныхъ когтей генуэзца, но, само собою разумется, возвращу тогда, когда буду въ состояніи, въ тотъ самый моментъ, какъ сдлаюсь мужемъ наслдницы моего родственника. Вы говорите, Беатриче, что прежніе мои замыслы возмущали вашу совсть: надюсь, что настоящій мой планъ успокоитъ ее, потому что черезъ этотъ бракъ мой родственникъ возвратится въ отечество и будетъ владть по крайней мр половиною своихъ земель. Если изъ меня не выдетъ превосходный мужъ, то виноватъ въ этомъ буду не я. Я разсялъ свою втренность. Je suis bon prince, лишь только дла мои примутъ должный оборотъ. Моя надежда, моя цль и, конечно, вс мои интересы заключаются въ томъ, чтобы сдлаться dulne poux et irrprochable p&egrave,re de famille. Я говорю легкомысленно: это въ моемъ характер, но зато я думаю весьма серьёзно. Малютка-жена будетъ счастлива со мной, и я надюсь устранить все нерасположеніе ко мн, которое будетъ оставаться въ душ родителя. Хотите ли вы помогать мн при этихъ обстоятельствахъ — говорите, да или нтъ. Помогайте мн, и вы дйствительно будете свободны. Чародй освободитъ прекрасную душу, которую покорилъ своей вол. Перестаньте быть моею сообщницей, ma ch&egrave,re, и — замтьте, я не угрожаю вамъ: я только предостерегаю — перестаньте помогать мн, и тогда, положимъ, что я сдлаюсь нищимъ, но я спросилъ-бы васъ, что станетъ тогда съ вами, все еще молодой, прекрасной и безъ гроша денегъ? Хуже, чмъ безъ гроша денегъ! Вы удостоили меня особенной чести (при этомъ графъ взглянулъ на столъ, вынулъ изъ портфеля письмо, украшенное его гербомъ и графской короной), вы удостоили меня особенной чести, обратившись ко мн за совтомъ касательно вашихъ долговъ?
— Вы, кажется, сказали, что хотите возвратить мн мое богатство? сказала маркиза нершительно и отворачивая свою голову отъ записки, испещренной цыфрами.
— Когда мое богатство, съ помощію вашего, будетъ у меня въ рукахъ.
— Однако, не слишкомъ ли высоко оцниваете вы мою помощь?
— Весьма быть можетъ, сказалъ графъ, съ разсчитанной нжностью и нжно цалуя сестру свою въ открытый лобъ: — весьма быть можетъ, но, клянусь честью, мн бы хотлось исправить зло, дйствительное или воображаемое, которое я сдлалъ вамъ въ минувшемъ. Мн бы хотлось снова видть передъ собою мою прежнюю, неоцненную сестру. Будемъ по прежнему друзьями, cara Beatrice тіа, прибавилъ графъ, въ первый разъ употребивъ итальянскія слова.
Маркиза склонила голову на плечо графа, изъ глазъ ея тихо катились слезы. По всему было видно, что этотъ человкъ имлъ на нее сильное вліяніе, видно было также, что, несмотря на причину ея горести, ея любовь къ нему была все еще сестринская и все еще сильная. Натура съ прекрасными проблесками великодушія, энергіи, благородства и любви была ея натурой, но неразработанной, дурно направленной на прямой путь, испорченной самыми дурными примрами, легко увлекаемой въ пороки, не всегда умющей узнавать, гд именно скрывается порокъ, позволяющей душевнымъ наклонностямъ, хорошимъ и дурнымъ, заглушать ея совсть или ослплять разсудокъ. Подобныя женщины бываютъ часто гораздо опасне тхъ женщинъ, которыя совершенно покинуты обществомъ: эти женщины часто становятся такими орудіями, какія мужчины, подобные графу Пешьера, всми силами стараются пріобртать для достиженія своей цли.
— О, Джуліо, сказала Беатриче, посл продолжительнаго молчанія и взглянувъ на графа сквозь слезы: — ты знаешь, что, употребивъ слова, такъ пріятно поражающія слухъ, можешь сдлать со мной все, что хочешь. Не имя ни отца, ни матери, кого я должна любить съ самаго ранняго дтства, кому должна повиноваться я, какъ не теб?
— Милая Беатриче, произнесъ графъ, нжно и еще разъ поцаловавъ сестру.— Значитъ, продолжалъ онъ, снова принимая на себя безпечный видъ.— значитъ мы заключили другъ съ другомъ мировую, наши сердца и наши интересы соединились неразрывно. Теперь — увы!— намъ должно снова обратиться къ длу. Вы сказали, что знаете человка, которому извстна засада моего тестя…. то есть будущаго тестя?
— Кажется, что такъ. Вы напомнили мн о свиданіи, которое я назначила ему сегодня, время нашего свиданія приближается, и я должна оставить васъ.
— Затмъ, чтобы узнать тайну? Торопитесь, торопитесь. Если вы держите на привязи сердце этого человка, то я нисколько не опасаюсь за успхъ.
— Вы ошибаетесь: я не имю на его сердце ни малйшаго вліянія. У него есть другъ, который любитъ меня великодушно, и за котораго онъ ходатайствуетъ передо мной. Мн кажется, что здсь я имю возможность взять верхъ надъ нимъ или по крайней мр убдить его дйствовать въ мою пользу. Если же не успю, о, Джуліо, у этого человка такой характеръ, въ которомъ все темно для меня, исключая его честолюбія, но какимъ образомъ мы, чужеземцы, можемъ подйствовать на него съ этой стороны?
— А что, онъ бденъ или расточителенъ?
— Расточительнымъ нельзя назвать, нельзя сказать также, что онъ бденъ, но и не иметъ независимаго состоянія.
— Въ такомъ случа онъ въ нашихъ рукахъ, сказалъ графъ, съ необыкновеннымъ спокойствіемъ.— Если понадобится купить его помощь, мы не пожалемъ денегъ. Предаю его и себя въ полное ваше распоряженіе.
Сказавъ это, графъ отворилъ дверь и съ холодной учтивостью проводилъ сестру до кареты. Возвратясь въ комнату, онъ занялъ прежнее мсто и углубился въ размышленія. Въ это время мускулы его лица не находились уже въ прежнемъ напряженіи. Безпечность француза покинула графа, и въ его глазахъ, въ то время, какъ они устремлены были въ даль, усматривалась спокойная глубина, столь замчательная въ старинныхъ портретахъ какого нибудь флорентинскаго дипломата или венеціанскаго олигарха. Въ его лиц, несмотря на красоту, отражалось что-то непріятное, отталкивающее, что-то холодное, суровое, спокойное, непонятное. Впрочемъ, эта перемна выраженія лица была непродолжительна. Очевидно было, что человкъ этотъ не привыкъ къ размышленіямъ. Очевидно было, что этотъ человкъ велъ такую жизнь, на которую всякаго рода впечатлнія производились слегка: поэтому онъ всталъ съ выраженіемъ истомы въ глазахъ, отряхнулся и выпрямился, какъ будто стараясь сбросить съ себя или выйти изъ непривычнаго непріятнаго расположенія. Спустя часъ, графъ Пешьера плнялъ взоры, очаровывалъ слухъ множества гостей въ салон первйшей красавицы, съ которою онъ познакомился въ Вн, и которой прелести, если врить молв, привлекли блестящаго иностранца въ Лондонъ.

ГЛАВА LXXIII.

Маркиза, по прибытіи въ свой домъ, находившійся на улиц Курзонъ, удалилась въ будуаръ — перемнить нарядъ и сгладить съ лица своего сллы слезъ, которыя она пролила въ присутствіи брата
Полчаса спустя она уже сидла въ гостиной спокойная и въ пріятномъ расположеніи духа. Увидвъ ее теперь, вы бы никакъ не догадались, что она способна была къ столь сильному душевному волненію и такой чрезмрной слабости. Въ этой величественной осанк, въ этой спокойной наружности, въ этой плнительной граціи, которая сообщается какъ туалетнымъ искусствомъ, такъ и сознаніемъ своего достоинства, вы бы увидли свтскую женщину и знатную барыню. Но вотъ въ уличную дверь послышался ударъ, и черезъ нсколько секундъ въ гостиную вошелъ поститель, съ непринужденностью короткаго знакомства,— молодой человкъ, но безъ всякаго оттнка юности. Его волосы, прекрасные какъ у женщины, были тонки и весьма рдки, они спускались по лбу и скрывали самую благороднйшую часть человческаго лица. ‘Благородный человкъ — говоритъ Апулей — долженъ, по возможности носить всю свою душу на своемъ чел.’ Молодой поститель, вроятно, не зналъ этихъ словъ: иначе онъ не сдлалъ бы столь явнаго неблагоразумія. Его щоки были блдны, въ его поступи и вообще во всхъ его движеніяхъ замтна была какая-то усталость, которая сообщала идею объ истомленнвіхъ нервахъ и слабомъ здоровья. Съ другой стороны, необыкновенный свтъ его глазъ и тонъ его голоса говорили, что умственныя его способности далеко превосходили физическія силы. Во всемъ прочемъ его наружность показывала въ немъ совершенное знаніе свта. Увидвъ его однажды, вы бы не такъ легко забыли его. Читатель, безъ сомннія, узнаетъ уже въ этомъ молодомъ человк Рандаля Лесли. Его привтствіе, какъ я уже сказалъ, отличалось короткою фамильярностью, впрочемъ, съ той и другой стороны въ этомъ привт обнаруживалась натянутая искренность, обозначающая отсутствіе боле нжнаго чувства.
Расположившись подл маркизы, Рандаль съ перваго раза завелъ рчь о предметахъ, касающихся моднаго свта, и о городскихъ новйшихъ слухахъ. Не мшаетъ здсь замтить, что Рандаль, вывдывая отъ маркизы текущіе анекдоты и сплетни большого свта, въ замнъ этого не передалъ ни одного анекдота, ни одной сплетни. Рандаль Лесли постигъ уже науку не дозволять себ длать дурныхъ замчаній на людей, поставленныхъ въ обществ гораздо выше его. Ничто такъ не вредитъ человку, желающему пріобрсть нкоторую извстность въ салонахъ, какъ несчастіе прослыть клеветникомъ и сплетникомъ: ‘во всякомъ случа полезно — думалъ Рандаль Лесли — знать слабыя стороны, небольшія общественныя и частныя пружины, посредствомъ которыхъ движется высшее сословіе. Весьма легко могутъ встртиться критическіе случаи, при которыхъ подобное знаніе можетъ обратиться въ силу.’ Изъ этого съ нкоторою вроятностію можно заключить (кром побудительной причины, съ которой мы скоро познакомимся), что Рандаль пріобртая дружбу маркизы ди-Негра, ни подъ какимъ видомъ не считалъ этого времени потеряннымъ. Несмотря на злые слухи, распущенные по городу противъ нея, она успла разсять холодность, съ которою съ перваго раза была принята въ лондонскихъ обществахъ. Ея красота, ея грація, ея высокое происхожденіе давали ей свободный пропускъ въ высшее общество, а уваженіе и особенная преданность мужчинъ, занимающихъ, въ государств первыя мста, хотя, быть, можетъ, и вредили нсколько репутаціи маркизы, какъ женщины, но зато прибавляли къ ея знаменитости качество прекрасной лэди. Мы, холодные англичане, при всей нашей суровости, любимъ прощать иностранцамъ то, что осуждаемъ и взыскиваемъ съ своихъ соотечественниковъ.
Сдлавъ переходъ отъ этихъ весьма обыкновенныхъ предметовъ разговора къ личнымъ комплиментамъ, обнаруживающимъ свтское образованіе и изящность выраженій, и повторивъ различныя похвалы, которыя лордъ и герцогъ такіе-то приписывали очаровательной красот маркизы, Рандаль Лесли, пользуясь свободой, предоставляемой короткой дружбой, положилъ свою руку на руку Беатриче и сказалъ:
— Посл того, какъ вы удостоили меня своей довренностью, посл того, какъ (къ моему особенному счастію и благодаря великодушію, къ которому способна не всякая хорошенькая и кокетливая женщина),— посл того, какъ вы обратили въ дружбу чувства, которыя развивались подъ вашимъ вліяніемъ въ боле нжныя чувства, и на которыя вамъ не угодно было отвчать,— посл того, какъ вы сказали мн, съ вашей очаровательной улыбкой: ‘зачмъ станетъ говорить мн о любви тотъ, кто не предложитъ руки своей, а вмст съ рукой средства удовлетворить мои прихоти, которыя, я боюсь, требуютъ ужасныхъ издержекъ’,— посл того, какъ вы позволили мн предугадывать ваши весьма натуральныя влеченія, на чемъ и основана была наша короткая дружба,— посл всего этого, я надюсь, вы простите меня, если я скажу, что восторгъ и удивленіе, которые вы возбуждаете между этими grands seigneurs, служатъ къ тому только, чтобы разрушить вашу цль и разсять поклонниковъ, которые не такъ блестящи, это правда, но боле искренни и преданны. Большая часть джентльменовъ, о которыхъ я упомянулъ, люди женатые, многіе изъ нихъ не принадлежатъ къ тмъ членамъ нашей аристократіи, которые въ женитьб ищутъ боле, чмъ одну только красоту и образованный умъ: они ищутъ связей, чтобъ укрпить свое политическое положеніе, или богатства, чтобъ выкупить свое имнье и поддержать титулъ.
— Любезный мистеръ Лесли, отвчала маркиза, съ уныніемъ, которое выражалось тономъ ея голоса и томительностію взоровъ: — я уже довольно прожила въ мір дйствительномъ, чтобъ умть отличить ложь отъ правды. Я вижу насквозь сердца тхъ пламенныхъ обожателей, на которыхъ вы указываете, и знаю, что ни одинъ изъ нихъ не прикроетъ своей горностаевой мантіей женщину, которой онъ высказываетъ свое сердце. О, продолжала Беатриче съ нжностью, которой она сама не подозрвала, но которая могла бы оказаться чрезвычайно пагубною для молодого человка, котораго чувства не охладли еще до такой степени, и который не уметъ еще такъ врно охранять свое сердце отъ кокетливости женщины, какъ Рандаль Лесли: — о, я не такъ честолюбива, какъ вы полагаете. Я постоянно мечтала о друг, о товарищ, о защитник, съ чувствами все еще свжими, неиспорченными еще пошлыми увеселеніями и низкими удовольствіями, съ сердцемъ до такой степени новымъ, невиннымъ, которое могло бы возвратить мое собственное сердце къ той пор моей жизни, которую я считала счастливой весной. Мн случалось видть въ вашемъ отечеств нсколько супружескихъ паръ, одно воспоминаніе о которыхъ всегда наполняетъ глаза мои слезами умиленія. Въ Англіи я научилась узнавать всю цну домашней, семейной жизни. При такомъ сердц, какое я описала, въ кругу такой семейной жизни, быть можетъ, я бы забыла то, что всегда считала не совсмъ-то чистымъ честолюбіемъ.
— Этотъ языкъ нисколько не удивляетъ меня, сказалъ Рандаль: — но только онъ не согласуется съ вашимъ первымъ отвтомъ мн.
— Вамъ, возразила Беатриче, съ улыбкой и принимая свою обыкновенную безпечность и боле свободное обращеніе: — вамъ, правда. Но я никогда не имла на столько тщеславія, чтобы позволить себ думать, что вы, съ вашей ко мн преданностью, могли перенести пожертвованія, которыя неизбжно были бы связаны съ супружеской жизнью, что вы, при вашемъ честолюбіи, могли бы приковать мечты о счастіи къ семейному быту. Кром того, сказала Беатриче, вздернувъ головку и принимая серьёзный, даже въ нкоторой степени надменный видъ, — кром того, я ни подъ какимъ видомъ не согласилась бы раздлить мою судьбу съ человкомъ, которому моя бдность была бы въ тягость. Я бы не послушалась внушеній моего сердца, еслибъ оно билось къ обожателю безъ состоянія, потому что тогда я принесла бы ему одно только бремя и вовлекла бы его въ союзъ съ бдностью и долгами. Теперь,— о, теперь! совсмъ другое дло. Теперь у меня будетъ приданое, которое во всхъ отношеніяхъ будетъ соотвтствовать моему происхожденію. Теперь я могу, нисколько не стсняя себя, сдлать выборъ по сердцу, какъ женщина совершенно свободная, но не какъ женщина, покоряющаяся необходимости, бдная, доведенная затруднительными обстоятельствами до отчаянія.
— А! поздравляю васъ отъ чистаго сердца, сказалъ Рандаль, сильно заинтересованный и придвигаясь еще ближе къ своей прекрасной собесдниц: — значитъ вы имете довольно врную надежду сдлаться богатой?
Маркиза, прежде чмъ отвтить на этотъ вопросъ, остановилась на нсколько секундъ. Въ теченіе паузы Рандаль распустилъ паутину своего плана, которую онъ втайн выплеталъ, и быстро сдлалъ соображенія такого рода, что если Беатриче ди-Негра дйствительно получитъ богатство, то согласится ли она отвчать на его предложеніе соединиться съ нимъ брачными узами, и если согласится, то какимъ образомъ ему лучше перемнить тонъ дружбы на тонъ пламенной любви. Во время этихъ соображеній Беатриче отвтила:
— Не такъ богатой для англичанки, но для итальянки ‘да’. Мое состояніе будетъ простираться до полу-милліона….
— Полъ-милліона! вскричалъ Рандаль и съ трудомъ удержался, чтобъ не упасть передъ маркизой, съ чувствами благоговнія, на колни.
— Полъ-милліона франковъ, досказала маркиза.
— Франковъ! сказалъ Рандаль, медленно переводя дыханіе и оправившись отъ внезапнаго энтузіазма.— Это составитъ около двадцати тысячь фунтовъ! то есть восемьсотъ фунтовъ годового дохода! Приданое весьма хорошее, безъ всякаго сомннія. (Самая джентильная нищета! произнесъ онъ про себя.— Слава Богу, что я не попался! Впрочемъ, позвольте, позвольте! это съ одной стороны устраняетъ вс препятствія въ моемъ прежнемъ и лучшемъ проэкт. Посмотримъ, что будетъ дальше). Очень, очень миленькое приданое! повторилъ Рандаль вслухъ.— Миленькое не для какого нибудь grand seigneur, но для джентльмена хорошаго происхожденія и съ ожиданіями достойными вашего выбора, если только честолюбіе не есть ваша главная цль. Упомянувъ съ такимъ плнительнымъ краснорчіемъ о чувствахъ, которыя были бы свжи, о сердц, которое было бы непорочно, о счастливой англійской семейной жизни, вы бы должны догадаться, что мысли мои клонятся къ моему другу, который такъ пламенно любитъ васъ, и который такъ вполн осуществляетъ вашъ идеалъ. Между нами будь сказано, счастливыя супружества и счастливая семейная жизнь находятся не въ шумныхъ кругахъ лондонскаго міра, но подл очаговъ нашего сельскаго дворянства, нашихъ провинціальныхъ джентльменовъ. И скажите, кто изъ вашихъ поклонниковъ можетъ предложить вамъ участь до такой степени завидную, какъ тотъ, на котораго я ссылаюсь, и котораго, судя по вашему румянцу, вы уже отгадываете.
— Неужели у меня есть румянецъ? спросила маркиза, заключая слова свои серебристымъ смхомъ.— Мн кажется, что ваше усердіе къ вашему другу обманываетъ васъ. Впрочемъ, признаюсь вамъ откровенно, что его безкорыстная любовь очень тронула меня,— любовь очевидная, хотя и выражаемая сильне взглядами, нежели словами. Я не разъ сравнивала эту любовь, которая приноситъ мн честь, съ любовью другихъ поклонниковъ, которой они хотятъ унизить меня, больше я ничего не имю сказать. Положимъ, что вашъ другъ иметъ прекрасную наружность, благородное, великодушное сердце, но при всемъ томъ въ немъ недостаетъ того, что….
— Вы ошибаетесь, поврьте мн, прервалъ Рандаль.— Извините, я не позволю вамъ окончитъ вашъ приговоръ. Въ этомъ человк есть все, чего вы еще не предполагаете: его застнчивость, его любовь, его уваженіе вашего превосходства не позволяютъ его душ и его натур показать себя въ боле выгодномъ свт. Вы, это правда, имете наклонность къ литератур и поэзіи — качество весьма рдкое между нашими соотечественниками. Въ настоящее время онъ не иметъ этого, да и немногіе могутъ похвастаться тмъ. Впрочемъ, какой Кимонъ не усовершенствуетъ себя подъ руководствомъ такой прекрасной Ифигеніи? Недостатки, которые онъ оказываетъ въ себ, принадлежатъ вообще всмъ молодымъ и неопытнымъ людямъ. Счастливъ тотъ братъ, который могъ бы увидть сестру свою женою Франка Гэзельдена!
Маркиза молча подперла щеку рукой. Для нея замужство было боле, чмъ оно обыкновенно кажется мечтательной двушк или неутшной вдов. Непреодолимое желаніе освободиться отъ надзора ея безнравственнаго и безжалостнаго брата до такой степени слилось съ составомъ ея бытія,— все, что было лучшаго и возвышеннаго въ ея смшанномъ и сложномъ характер, до такой степени отравлено и заглушено въ ней одинокимъ о постоянно открытымъ положеніемъ, двусмысленнымъ поклоненіемъ ея красот, различными униженіями, которымъ подвергали ее денежныя затруднительныя обстоятельства (включая сюда и намренія графа, который, при всей своей алчности, не скупился на деньги, и который временными и, по видимому, причудливыми подарками въ одно время и отказами во всякой помощи въ другое, вовлекъ ее въ долги, съ тмъ, чтобы во всякое время имть ее въ своей власти), положеніе, которое она занимала въ обществ, до такой степени было оскорбительно и унизительно для женщины, что въ замужств она видла свободу, жизнь, честь, самоискупленіе. Кром того, мысли, принуждавшія ее дйствовать сообразно съ планами, при исполненіи которыхъ графъ, получивъ себ невсту, обязанъ былъ возвратить ей значительный капиталъ, располагали маркизу принять съ удовольствіемъ предложенія Рандаля Лесли въ пользу его друга.
Адвокатъ Франка видлъ, что онъ произвелъ уже впечатлніе, и съ удивительнымъ искусствомъ, которое сообщалось ему совершеннымъ знаніемъ натуръ, принятыхъ имъ для изученія, онъ продолжалъ развивать свое ходатайство такими доводами, которые, безъ всякаго сомннія, должны были произвесть желаемое дйствіе. Съ какимъ неподражаемымъ тактомъ онъ избгалъ выражать панегирики Франку, какъ лицу весьма обыкновенному, и въ то же время выставлялъ его настоящимъ типомъ, идеаломъ того, что женщина, въ положеніи Беатриче, могла бы пожелать относительно безопасности, спокойствія и чести семейной жизни, доврія, постоянства и преданной любви въ своемъ супруг! Онъ не рисовалъ земного рая — онъ описывалъ небо, онъ не выставлялъ въ яркомъ свт героя романа — он очень просто и ясно изображалъ представителя всего достойнаго уваженія и дйствительнаго, къ чему всегда прибгаетъ женщина въ ту пору, когда романъ начинаетъ казаться ей обманчивой мечтой.
И въ самомъ дл, еслибъ вы слышали, какъ говорилъ Рандаль Лесли, и заглянули въ сердце той, къ кому откосились его слова, вы бы воскликнули: ‘знаніе есть сила! и этотъ человкъ, еслибъ для него открылось боле обширное поле дйствія, разъигралъ бы немаловажную роль въ исторіи своего времени.’
Медленно разгоняла Беатриче думы, которыя западали въ ея душу, въ то время, какъ Рандаль говорилъ,— медленно и съ глубокимъ вздохомъ она отвчала:
— Прекрасно, прекрасно! я соглашаюсь во всемъ, что вы говорите, но, во всякомъ случа, прежде, чмъ я въ состояніи буду выслушать признаніе въ такой благородной любви, мн должно освободиться отъ низкой и гнусной тягости, которая гнететъ меня. Человку, который нжно любитъ меня, я не ршусь сказать: ‘заплатите ли вы долги дочери Францини и вдовы ди-Негра?
— Ваши долги, весьма вроятно, составляютъ самую незначительную часть вашего приданаго.
— Но вы не знаете, что мое приданое не въ моихъ еще рукахъ, сказала маркиза.
И вмст съ этимъ, пользуясь случаемъ сдлать выгодное нападеніе на своего собесдника, маркиза ди-Негра протянула руку Рандалю и произнесла самымъ плнительнымъ голосомъ:
— Мистеръ Лесли, вы мой истинный и искренній другъ.
— Маркиза, можете ли вы сомнваться въ этомъ!
— Въ доказательство тому, что я нисколько не сомнваюсь въ этомъ, я прошу вашей помощи.
— Моей? какимъ образомъ могу я быть полезнымъ вамъ?
— Выслушайте меня. Мой братъ пріхалъ въ Лондонъ….
— Я видлъ въ газетахъ объявленіе объ его прізд.
— Онъ пріхалъ сюда просить руки своей родственницы и соотечественницы. Этимъ союзомъ онъ надется прекратить давнишніе семейные раздоры и присоединить къ своему состоянію богатство невсты. Мой братъ, какъ и я, былъ весьма небережливъ. Приданое, которое, по закону, онъ долженъ мн, будетъ выдано мн не ране, какъ посл его женитьбы.
— Понимаю, сказалъ Рандаль.— Но какимъ же образомъ могу я помочь этой женитьб?
— Помогая намъ отъискать невсту. Она и отецъ ея оставили отечество и скрываются въ Англіи.
— Значитъ отецъ ея иметъ на это свои причины.
— Совершенная правда, и онъ такъ умлъ скрыться въ вашемъ государств, что вс наши усилія открыть его остались безполезны. Мой братъ можетъ быть ему полезенъ при возвращеніи въ отечество, но не иначе это сдлаетъ, какъ получивъ его согласіе на бракъ съ его дочерью….
— Продолжайте.
— Ахъ, Рандаль, Рандаль! неужели это и есть искренность дружбы? Вамъ извстно, что еще и прежде я старалась узнать тайну объ убжищ нашего родственника,— старалась тщетно узнать ее отъ мистера Эджертона, который достоврно знаетъ ее.
— Но который не иметъ обыкновенія сообщать тайнъ ни одному живому существу, сказалъ Рандаль, съ горечью: — который твердъ и сжатъ какъ желзо. Онъ такъ же непреклоненъ въ этомъ отношеніи ко мн, какъ и къ вамъ.
— Въ такомъ случа простите меня. Я знаю васъ такъ хорошо, что мн кажется, вы могли бы узнать какую угодно тайну, еслибъ только вы ревностно хотли узнать ее. Мало того: мн кажется, что вамъ уже извстна тайна, которую я такъ убдительно прошу васъ раздлить со мною.
— Помилуйте! что подало вамъ поводъ длать подобныя предположенія?
— Когда, нсколько недль тому назадъ, вы просили меня описать личность и привычки нашего родственника, которыя я и описала вамъ, частію по дтскимъ моимъ воспоминаніямъ, частію по описанію, сообщенному мн другими лицами, я не могла не замтить выраженія вашего лица, и не замтить въ немъ перемны, несмотря, сказала маркиза, улыбаясь и наблюдая выраженіе лица Рандаля, во время своего разговора: — несмотря на ваше необыкновенное умнье управлять своими чувствами. И когда я просила васъ признаться, что вы дйствительно видли человка, который согласовался съ даннымъ описаніемъ, вашъ отказъ нисколько не обманулъ меня. Я скажу еще боле: возвратясь въ настоящее время, съ вашего согласія, къ тому же самому предмету, вы такъ искусно вывдали отъ меня побудительныя причины къ отъисканію описываемыхъ мною родственниковъ, не сдлай я удовлетворительнаго отвта, я могла бы обнаружить…
— Ха, ха! прервалъ Рандаль довольно громкимъ смхомъ, которымъ онъ иногда нарушалъ наставленія лорда Честерфильда удерживаться отъ громкаго смха, чтобъ не показать себя неблаговоспитаннымъ:— ха, ха! и у васъ есть недостатокъ, свойственный вообще всмъ наблюдателямъ, вдающимся въ излишнія подробности и тонкости. Положимъ даже, что я видлъ нкоторыхъ итальянскихъ изгнанниковъ: почему же мн не сравнить вашего описанія съ ихъ наружностью? Положимъ, что я подозрвалъ одного изъ нихъ именно за человка, котораго вы ищете: почему бы мн не узнать отъ васъ, съ неблаговидной цлью или съ добрымъ намреніемъ вы стараетесь открыть его мстопребываніе? Дурно было бы съ моей стороны, прибавилъ Рандаль, принимая на себя серёзный видъ: — дурно было бы съ моей стороны открыть даже искреннему другу убжище человка, который скрывается отъ поисковъ его. Еслибъ я сдлалъ это, что весьма легко могло статься, потому что честь еще весьма слабое самосохраненіе противъ вашихъ чарующихъ прелестей,— еслибъ я сдлалъ это, поврьте, что подобное неблагоразуміе могло оказаться пагубнымъ для моей будущей карьеры.
— Это почему?
— Разв вы не говорили сами, что Эджертонъ знаетъ тайну и не хочетъ сообщить ее? и неужели вы не знаете, что это такой человкъ, который никогда не простилъ бы мн неблагоразумія, виновникомъ котораго былъ онъ самъ? Прелестный мой другъ, я скажу вамъ боле: Одлей Эджертонъ, замтивъ мою возростающую дружбу съ вами, сказалъ, съ обычной сухостью, составляющею неотъемлемую принадлежность всякаго совта: ‘Рандаль, я не прошу васъ прекращать знакомства съ маркизой, потому что знакомство съ подобными женщинами служитъ къ пріобртенію свтскаго обхожденія и образованію ума, но замтьте: очаровательныя женщины опасны, а маркиза ди-Негра — женщина очаровательная.’
Лицо маркизы вспыхнуло. Рандаль продолжалъ:
— ‘Ваша прекрасная знакомка (я все еще повторяю слова Эджертона) старается узнать убжище одного изъ своихъ соотечественниковъ. Она подозрваетъ, что мн извстно это убжище. Быть можетъ, она будетъ стараться узнать о немъ черезъ васъ. Легко можетъ статься, что случай предоставитъ вамъ требуемыя ею свднія. Берегитесь открыть эту тайну. По одной подобной слабости я стану судить о вашемъ общемъ характер, Тотъ, отъ кого женщина можетъ выпытать тайну, никогда не будетъ годенъ для публичной жизни.’ Вслдствіе этого, неоцненная маркиза, допустивъ даже предположеніе, что мн извстна эта тайна, вы не оказались бы истиннымъ и преданнымъ мн другомъ, еслибъ стали просить меня открыть вамъ то, что ставитъ въ опасное положеніе вс мои виды на будущность. Потому что, прибавилъ Рандаль, съ мрачнымъ выраженіемъ на лиц: — потому что я до сихъ еще поръ не могу стать отдльно и твердо: я все еще облокачиваюсь, меня поддерживаютъ,— короче сказать, я человкъ зависимый.
— Но, мн кажется, есть средство, отвчала маркиза ди-Негра, не отступая отъ своего намренія: — есть средство сообщить это свдніе, устранивъ всякую возможность для мистера Эджертона приписать наше открытіе вашему участію, и хотя я не смю просить васъ боле объ этомъ предмет, но во всякомъ случа должна присовокупить слдующее: вы убдительно уговариваете меня принять руку вашего друга. По видимому, вы принимаете искреннее участіе въ этомъ дл, и вы ведете его съ такимъ горячимъ усердіемъ, которое показываетъ, какъ высоко вы цните счастіе своего друга. Я не приму его руки до тхъ поръ, пока не красня могу вспоминать о моихъ денежныхъ средствахъ, до тхъ поръ, пока приданое мое не будетъ у меня въ рукахъ, а это тогда можетъ случиться, когда совершится бракъ моего брата съ дочерью того, кого я отъискиваю. Поэтому, ради вашего друга, подумайте хорошенько, какимъ образомъ можете помочь мн въ первомъ приступ къ этому союзу. Мой братъ нисколько не опасается за успшное окончаніе сватовства, лишь бы только узнать, гд скрывается молодая невста.,
— И вы не иначе выйдете за Франка, какъ получивъ сначала приданое?
— Ваши убжденія произвели на меня сильное впечатлніе въ пользу вашего друга, отвчала Беатриче, поникнувъ взорами.
Въ глазахъ Рандаля сверкнула молнія. На нсколько секундъ онъ оставался безмолвнымъ и въ глубокой задумчивости.
— Прекрасно, сказалъ онъ, медленно поднимаясь съ мста и надвая перчатки: — для окончательнаго примиренія моей чести съ общаніемъ помогать вамъ въ вашихъ розъискахъ, вы должны теперь сказать мн, не имете ли какихъ нибудь злыхъ умысловъ противъ того, кого вы отъискиваете?
— Злыхъ умысловъ! мы хотимъ возвратить ему его богатство, его почести.
— Вы такъ сильно овладли моимъ сердцемъ, что одушевляете меня надеждой споспшествовать счастію двухъ друзей, нжно мною любимыхъ. Съ особеннымъ тщаніемъ буду узнавать, не скрывается ли между извстными мн людьми человкъ, котораго вы ищете, и если найду, то основательно обдумаю, какимъ образомъ навести васъ на его слды. Между тмъ, передъ мистеромъ Эджертономъ, чтобы не было произнесено ни одного неосторожнаго слова.
— Въ этомъ вполн надйтесь на меня: вдь я женщина свтская.
Рандаль подошелъ уже къ дверямъ. Онъ остановился и съ безпечнымъ видомъ снова началъ:
— Молодая невста должна быть наслдницей огромнаго богатства, если заставляетъ человка съ именемъ вашего брата принимать столько трудовъ, чтобъ отъискать ее.
— Ея богатство будетъ огромное, отвчала маркиза: — и если только этимъ богатствомъ и вліяніемъ въ иноземномъ государств будетъ позволено доказать признательность моего брата….
— Ахъ, фи! прервалъ Рандаль и, подойдя къ маркиз, поцаловалъ ея руку.
— Вотъ награда, которой весьма достаточно для вашего preux chevalier, сказалъ онъ съ искреннимъ чувствомъ и вслдъ за тмъ вышелъ изъ гостиной.

ГЛАВА LXXIV.

Закинувъ назадъ руки, склонивъ голову на грудь, тихо, крадучись и безъ малйшаго шума проходилъ Рандаль Лесли по улицамъ, оставивъ домъ итальянки. На давно составленномъ план мелькнулъ другой планъ, боле блестящій, и котораго исполненіе могло быть врне и быстре. Если дочь того, кого отъискиваетъ Беатриче, была наслдницей такого богатства, то почему бы ему самому не надяться…. При одной мысли этой Рандаль вдругъ остановился, и дыханіе его сдлалось быстре. Во время послдняго своего визита въ Гэзельденъ онъ встрчался съ Риккабокка и былъ пораженъ красотой Віоланты. Неясное подозрніе вкралось въ его душу, что, быть можетъ, это и есть т самые люди, которыхъ маркиза искала, и подозрніе его подтверждалось описаніемъ лицъ, которыхъ Беатриче желала отъискать. Но такъ какъ въ то время Рандаль не зналъ причины ея розъисковъ, не предвидлъ ни малйшей возможности, что будетъ принимать какое нибудь участіе въ узнаніи истины,— онъ присовокупилъ эту тайну къ числу тхъ, дальнйшее разъясненіе которыхъ можно было предоставить времени и случаю. Конечно, читатель не ршится оказать безсовстному Рандалю Лесли несправедливости предположеніемъ, что онъ удерживался отъ сообщенія своему прекрасному другу всего, что зналъ о Риккабокка, прекрасными понятіями о чести, которыя онъ такъ благородно высказывалъ. Онъ врно передалъ предостереженіе Одлея Эджертона противъ всякой нескромной, безразсудной откровенности, хотя при этомъ случа не заблагоразсудилъ упомянуть недавнее и прямое возобновленіе того же самого предостереженія. Его первый визитъ въ Гэзельденъ былъ сдланъ безъ предварительнаго совщанія съ Эджертономъ. Проведя нсколько дней въ дом своего отца, онъ отправился оттуда въ домъ сквайра. По возвращеніи въ Лондонъ, онъ, однакожь, сказалъ Одлею объ этомъ посщеніи, и Одлей, по видимому, былъ недоволенъ этимъ и даже огорченъ. Рандаль весьма достаточно знакомъ былъ съ характеромъ Эджертона, чтобъ догадаться, что подобныя чувства едва ли пробуждались въ Одле однимъ только желаніемъ отчуждить молодого человка отъ своего полу-брата. Неудовольствіе Эджертона привело Рандаля въ недоумніе. Впрочемъ, предвидя необходимость, для выполненія своихъ плановъ, свести короткое знакомство со сквайромъ, онъ не обращалъ особеннаго вниманія на причуды своего покровителя. Вслдствіе этого, онъ замтилъ, что хотя ему очень прискорбно причинить какое либо неудовольствіе своему благодтелю, но что, исполняя волю своего родителя, онъ ее могъ положительно отказаться отъ дружескихъ предложеній мистера Гэзельдена.
— Почему это, скажите пожалуста? спросилъ Эджертонъ.
— Потому, какъ вамъ извстно, что мистеръ Гэзельденъ мой родственникъ, что моя бабушка была изъ фамиліи Гэзельденъ.
— Вотъ что! сказалъ Эджертонъ который очень мало зналъ и еще мене того заботился о родословной Гэзельденовъ: — признаюсь, я или со всмъ не зналъ этого обстоятельства, или забылъ о немъ. Что же, вашъ батюшка полагаетъ, что сквайръ не забудетъ и васъ въ своемъ завщаніи?
— Мой отецъ, сэръ, еще не такъ корыстолюбивъ: подобная идея никогда не приходила ему въ голову. Сквайръ самъ говорилъ мн: если что нибудь случится съ Франкомъ, вы посл него прямой наслдникъ всего моего имнья, а потому мы должны познакомиться другъ съ другомъ. Впрочемъ….
— Довольно, довольно! прервалъ Эджертонъ.— Я мене всего имю права препятствовать вашему счастію. Кого же вы встртили въ Гэзельден?
— Тамъ никого не было, сэръ,— не было даже и Франка.
— Гм! Въ какихъ отношеніяхъ сквайръ съ своимъ пасторомъ? не ссорятся ли они изъ за десятинъ?
— Нтъ, я не замтилъ. Я забылъ мистера Дэля, хотя и видлъ его очень часто. Онъ хвалитъ и уважаетъ васъ, сэръ.
— Меня? да за что же? Что же онъ говоритъ объ мн?
— Что ваше сердце такъ же непогршительно, какъ и ваша голова, что онъ гд-то видлъ васъ, по длу, съ кмъ-то изъ своихъ прежнихъ прихожанъ, и что вы оставили въ душ его сильное впечатлніе глубиною своихъ чувствъ, которыхъ онъ не предполагалъ въ свтскомъ человк.
— Только-то! Вроятно, дло, на которое ссылается пасторъ, происходило въ то время, когда я былъ представителемъ Лэнсмера?
— Я полагаю, что такъ.
Разговоръ на этомъ прекратился, но на слдующій разъ Рандаль, желая постить сквайра, формально просилъ на это согласія Эджертона, который, посл минутнаго молчанія, въ свою очередь, формально отвчалъ: ‘я не встрчаю препятствія.’
Возвратясь изъ Гэзельдена, Рандаль между прочимъ упомянулъ о свиданіи съ Риккабокка. Эджертонъ, изумленный этимъ извстіемъ, довольно спокойно сказалъ:
— Безъ всякаго сомннія, это одинъ изъ иностранцевъ. Берегитесь, пожалуста, навесть на его слды маркизу ди-Негра.
— Въ этомъ отношеніи, сэръ, вы вполн можете положиться на меня, сказалъ Рандаль: — впрочемъ, мн кажемся, что этотъ бдный докторъ едва ли то самое лицо, котораго она старается отъискать.
— Это не наше дло, отвчалъ Эджертонъ: — для англійскаго джентльмена чужая тайна должна быть священна.
Замтивъ въ этомъ отвт въ нкоторомъ род двусмысленность и припомнивъ безпокойство, съ которымъ Эджертонъ слушалъ о первомъ посщеніи Гэзельдена, Рандаль полагалъ, что онъ дйствительно весьма недалеко находился отъ тайны, которую Эджертонъ старался скрыть отъ него и вообще отъ всхъ, то есть скрыть инкогнито итальянца, котораго лордъ л’Эстренджъ принялъ подъ свое особенное покровительство.
‘Игра моя становится весьма трудною, съ глубокимъ вздохомъ сказалъ Рандаль.— Съ одной стороны, сквайръ никогда не проститъ мн, если узнаетъ, что я вовлекъ Франка въ женитьбу на этой итальянк. Съ другой — если она не выйдетъ за него замужъ безъ приданаго — а это зависитъ отъ женитьбы ея брата на его соотечественниц, которая, по всемъ вроятіямъ, должна быть Віоланта — тогда Віоланта будетъ богатой наслдницей и должна быть моей! О нтъ, нтъ! Впрочемъ, щекотливая совсть въ женщин, поставленной въ такое положеніе и съ такимъ характеромъ, какъ Беатриче ди-Негра, легко можно уничтожить. Мало того: потеря этого союза для ея брата, потеря ея собственнаго приданаго и, наконецъ, тяжелое бремя бдности и долговъ, безъ всякаго сомннія, принудятъ ее избрать къ своему избавленію единственное средство, предоставленное ей на выборъ. Тогда я смло могу приступить къ исполненію моего прежняго плана, отправлюсь въ Гэзельденъ и посмотрю, нельзя ли будетъ старый планъ замнить новымъ, и потомъ…. потомъ, соединивъ тотъ и другой вмст, я увренъ, что домъ Лесли избавится еще отъ совершеннаго паденія, и тогда….’
На этомъ мст Рандаль отвлеченъ былъ отъ созерцанія своей будущности дружескимъ ударомъ по плечу и восклицаніемъ:
— Ахъ, Рандаль! твое отсутствіе въ настоящее время бываетъ гораздо продолжительне того, которое требовалось на игру въ крикнетъ, въ Итон ты всегда удалялся отъ игры и вмсто того повторялъ греческіе стихи.
— Любезный Франкъ, сказалъ Рандаль: — ты легокъ на помин: я только что думалъ о теб.
— Въ самомъ дл? И я увренъ, что ты думалъ довольно снисходительно, сказалъ Франкъ Гэзельденъ, и на честномъ, прекрасномъ лиц его отразилось чувство искренней, несомннной преданной дружбы. Одному мн извстно, Рандаль, прибавилъ онъ боле печальнымъ тономъ и съ серьёзнымъ выраженіемъ во взорахъ и на устахъ: — одному мн извстно, какъ я нуждаюсь, Рандаль, въ твоей ко мн снисходительности и великодушіи,
— Я полагалъ, сказалъ Рандаль: — что послдней посылки твоего отца, которую я имлъ удовольствіе доставить теб, весьма достаточно было, чтобы очистить самые тяжелые долги. Я не имю права и не смю длать теб выговоры, но все же долженъ сказать еще разъ, что не годится быть до такой степени расточительнымъ.
Франкъ (съ серьёзнымъ видомъ). Я сдлалъ съ своей стороны все, чтобъ только перемнить образъ жизни: я продалъ лошадей и въ теченіе послднихъ шести мсяцевъ не дотрогивался ни до картъ, ни до костей, я не хотлъ даже участвовать въ послдней дербійской лошадиной скачк.
Послднія слова были сказаны съ видомъ человка, который сомнвался въ возможности пріобрсть довріе своей необыкновенной воздержности и благонамренности.
Рандаль. Можетъ ли быть? Но, при такой побд надъ самимъ собой, какимъ же образомъ случилось, что ты не можешь жить, не выходя изъ предловъ весьма хорошаго годового содержанія?
Франкъ (съ уныніемъ). Когда человкъ, неумющій плавать, скроется въ вод, ему трудно всплыть на поверхность. Дло въ томъ, что я приписываю теперешнее мое затруднительное положеніе первой утайк отъ отца моихъ долговъ, тогда какъ я легко бы могъ признаться въ нихъ, особливо когда отецъ мой пріхалъ въ Лондонъ такъ кстати.
Рандаль. Въ такомъ случа, мн очень жаль, что я далъ теб этотъ совтъ.
Франкъ. Нтъ, Рандаль: ты посовтовалъ мн съ добрымъ намреніемъ. Я не упрекаю тебя. Всему виной одинъ я.
Рандаль. Врочемъ, я совтовалъ теб уплатить половину долговъ изъ экономіи отъ годового содержанія. Сдлай ты это, и все было бы прекрасно.
Франкъ. Твоя правда, но бдный Борровелъ попалъ въ страшный просакъ въ Гудвуд, я не могъ не уступить его просьбамъ: согласился, что долгъ, основанный на благородномъ слов, долженъ быть заплаченъ. Поэтому, когда я подписалъ для него другой вексель, онъ ршительно не могъ выплатить его,— бдненькій! Право, онъ бы непремнно застрлился, еслибъ я не возобновилъ этого векселя, а теперь проценты наросли до такой огромной суммы, что ему некогда не выплатить ихъ. Къ тому же одинъ вексель рождаетъ другой, и каждый изъ нихъ требуетъ возобновленія аккуратно черезъ три мсяца. Занялъ полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ, — и теперь ежегодно причитается такая же сумма процентовъ., О, если бы мн гд нибудь достать такія деньги!
Рандаль. Только полторы тысячи фунговъ?
Франкъ. Только, да еще за семь огромныхъ ящиковъ сигаръ, которыхъ ты ни за что на свт не сталъ бы курить,— за три пипы вина, котораго никто не хочетъ пить и за огромнаго медвдя, привезеннаго изъ Гренландіи, собственно для одного только жиру.
Рандаль. По крайней мр этимъ медвдемъ ты можешь разсчитаться съ своимъ парикмахеромъ.
Франкъ. Я такъ и сдлалъ,— и слава Богу, что онъ взялъ съ моихъ рукъ это чудовище: чуть-чуть не изломалъ у меня двоихъ солдатъ и грума. Знаешь ли что, Рандаль, прибавилъ Франкъ, посл минутнаго молчанія: — я имю сильное желаніе откровенно представитъ отцу мое весьма непріятное положеніе.
Рандаль (торжественно). Гм! вотъ какъ!
Франкъ. Что же? неужли ты насчитаешь этого за самое лучшее средство? Мн никогда не сберечь требуемой суммы денегъ, никогда не выплатить мн всхъ долговъ, они увеличиваются какъ снжный шаръ.
Рандаль. Судя по разговору сквайра, мн кажется, что съ перваго взгляда его на твои дла ты навсегда лишишься его благоволенія. А для матери твоей это будетъ сильнымъ ударомъ, особливо посл того, какъ она полагала, что суммы, которую я недавно привезъ теб, весьма достаточно для удовлетворенія всхъ твоихъ кредиторовъ. Не уврь ты ее въ этомъ, и тогда было бы совсмъ, другое дло, но — посуди самъ — равнодушно ли перенесетъ подобное обстоятельство женщина, которая ненавидитъ ложь, и которая при мн говорила сквайру: ‘Франкъ пишетъ, что это совершенно очиститъ его отъ долговъ, при всхъ своихъ недостаткахъ, Франкъ никогда еще не говорилъ лжи.’
— О дорогая маменька! Мн кажется, какъ будто я слышу тебя! вскричалъ Франкъ, съ глубокимъ чувствомъ.— Впрочемъ, Рандаль, я не сказалъ ей лжи: я не говорилъ, что эта сумма покроетъ вс мои долги.
— Ты уполномочилъ меня и просилъ сказать ей это, отвчалъ Рандаль, съ суровой холодностью: — и пожалуста не вини меня, если я поврилъ теб.
— Нтъ, нтъ! Я говорилъ только, что сумма эта въ настоящее время облегчитъ меня.
— Очень жаль, что я не умлъ понять тебя: подобныя ошибки могутъ повредить моей чести. Прости меня, Франкъ, и на будущее время не проси моей помощи. Ты видишь, что, при всемъ моемъ желаніи сдлать для тебя лучшее, я ставлю самого себя въ весьма непріятное положеніе.
— Если ты покинешь меня, мн останется одно средство: итти и броситься въ Темзу, сказалъ Франкъ, съ глубокимъ отчаяніемъ: — рано или поздно, но отецъ мой узнаетъ мои нужды. Уже евреи грозятъ мн итти къ нему. Чмъ дальше откладывать, тмъ ужасне будетъ объясненіе,
— Я не вижу причины, почему твой отецъ долженъ знать положеніе твоихъ длъ, и мн кажется, ты могъ бы раздлаться съ ростовщиками и отдлаться отъ векселей, занявъ деньги у другихъ лицъ на боле выгодныхъ для тебя и легкихъ условіяхъ.
— Какимъ же образомъ? вскричалъ Франкъ съ горячностію.
— Очень просто. Казино записано на тебя, слдовательно ты можешь занять подъ залогъ его хорошую сумму, съ тмъ, чтобы уплату произвесть, когда это имнье перейдетъ въ полное твое владніе.
— То есть при кончин моего отца? О нтъ, нтъ! Я не могу равнодушно подумать объ этомъ оледеняющемъ кровь разсчет на смерть родителя. Я знаю, что это длается сплошь и рядомъ,— знаю многихъ своихъ товарищей, которые длали это, но они не имли такихъ великодушныхъ родителей, какихъ имю я, даже и въ нихъ этотъ поступокъ приводилъ меня въ ужасъ и возмущалъ мою душу. Разсчитывать на смерть отца и извлекать выгоды изъ этого разсчета — это для меня кажется чмъ-то въ род отцеубійства,— это такъ ненатурально, Рандаль. Кром того, неужели ты забылъ, что говорилъ мой отецъ, со слезами, ‘никогда не разсчитывай на мою смерть, я терпть не могу этого.’ О, Рандаль! пожалуйста не напоминай мн объ этомъ.
— Я уважаю твои чувства, но все же мн кажемся, что посмертное обязательство, которое теб удастся заключить, ни однимъ днемъ не сократитъ жизни мистера Гэзельдена. Впрочемъ, дйствительно, выкинь изъ головы эту идею: намъ нужно придумать какой нибудь другой планъ. Да вотъ что, Франкъ! ты весьма недуренъ собой, ожиданія твои обширны, почему бы теб не жениться на женщин съ прекраснымъ капиталомъ.
— Какой вздоръ! воскликнулъ Франкъ, и яркій румянецъ разлился по его щекамъ.— Ты знаешь, Рандаль, что въ мір существуетъ одна только женщина, о которой я постоянно думаю, и которую люблю такъ пламенно, что, при всей моей втренности, свойственной молодымъ людямъ, мн кажется, какъ будто вс другія женщины потеряли всякую прелесть. Сію минуту я проходилъ по улиц Курзонъ, собственно затмъ, чтобъ взглянуть на ея окна….
— Ты говоришь о маркиз ди-Негра? Я только что простился съ ней. Правда, она двумя-тремя годами старше тебя, но если ты можешь перенесть это несчастіе, то почему бы теб не жениться на ней?…
— Жениться на ней! вскричалъ Франкъ, крайне изумленный, и въ то же время весь его румянецъ уступилъ мсто мертвенной блдности.— Жениться на ней! ты говоришь это серьёзно?
— Почему же и нтъ?
— Впрочемъ, даже если она, при ея совершенствахъ, при ея красот,— даже еслибъ она согласилась на мое предложеніе, ты знаешь, Рандаль, вдь она бдне меня. Она откровенно призналась мн въ этомъ. О, какая благородная душа у этой женщины! и кром того…. ни отецъ мой, ни мать не согласятся на это. Я увренъ, что они не согласятся.
— Вроятно, потому, что она иностранка?
— Да…. отчасти потому.
— Однакожь, сквайръ согласился выдать свою кузину за иностранца.
— Это совсмъ другое дло. Онъ не имлъ никакого права надъ Джемимой, имть невстку иностранку — опять другое дло, у моего отца, вдь ты знаешь, понятія чисто англійскія… а маркиза ди-Негра, въ строгомъ смысл слова, иностранка. Въ его глазахъ даже самая красота ея будетъ говорить противъ нея.
— Мн кажется, что ты весьма несправедливъ къ своимъ родителямъ. Иностранка низкаго происхожденія — актриса, напримръ, или пвица — безъ всякаго сомннія, вызвала бы сопротивленіе на твой бракъ, но женщина, подобная маркиз ди-Негра, такого высокаго происхожденія, съ такими сильными связями….
Франкъ покачалъ головой.
— Не думаю, чтобы отецъ мой хоть сколько нибудь обратилъ вниманія на ея связи. Онъ одинаково смотритъ на всхъ иностранцевъ вообще. И потомъ, ты знаешь,— и голосъ Франка понизился почти до шопота,— ты знаешь, что одна изъ самыхъ главныхъ причинъ, по которой она становится для меня неоцненною, обратилась бы въ непреодолимое препятствіе со стороны устарлыхъ обитателей родительскаго крова.
— Я не понимаю тебя, Франкъ.
— Я люблю ее еще боле, сказалъ молодой Гэзельденъ, выпрямляясь и придавая лицу своему и своей осанк отпечатокъ благородной гордости, которая, по видимому, ясно говорила о его прямомъ происхожденіи отъ рыцарей и джентльменовъ: — я люблю ее тмъ боле, что свтъ умлъ оклеветать ея имя, потому что я врю, что она непорочна, что она оскорблена. Но поврятъ ли этому въ дом моего отца,— поврятъ ли этому люди, которые не смотрятъ на предметы глазами влюбленнаго, которые провели большую часть своей жизни въ непреклонныхъ англійскихъ понятіяхъ о неблагопристойности и излишней свобод континентальныхъ нравовъ и обычаевъ, и которые охотне врятъ всему худшему? О нтъ, я люблю, я не могу противиться этой любви — и къ этому не имю ни малйшей надежды.
— Весьма быть можетъ, что сужденія твои въ этомъ случа имютъ нкоторую основательность, воскликнулъ Рандаль, какъ будто пораженный и въ половину убжденный признаніемъ своего товарища: — весьма быть можетъ! и, конечно, я самъ тоже думаю, что домашніе твои, услышавъ о твоей женитьб на маркиз ди-Негра, станутъ дуться сначала и ворчать. Но все же, когда отецъ твой узнаетъ, что ты вступилъ въ этотъ бракъ не по одной только любви, но чтобъ избавить его отъ излишнихъ денежныхъ расходовъ, очистить себя отъ долговъ, воспользоваться….
— Что ты хочешь сказать? воскликнулъ Франкъ нетерпливо.
— Я имю причину полагать, что маркиза ди-Негра будетъ имть такое огромное приданое, на какое отецъ твой, по всмъ вроятностямъ, могъ бы разсчитывать для тебя за англійской невстой. И когда это надлежащимъ образомъ будетъ объяснено сквайру, когда высокое ея происхожденіе будетъ доказано и введено въ его домъ, мн кажется, что одно это достоинство подйствовало бы на твоего отца какъ нельзя боле, вопреки твоимъ преувеличеннымъ понятіямъ о его предразсудкахъ, и когда онъ увидитъ маркизу ди-Негра и будетъ въ состояніи судить о ея красот и рдкихъ дарованіяхъ, клянусь честью, Франкъ, что тогда, мн кажется, теб совершенно нечего бояться. Ко всему этому, ты единственный сынъ его. Чтобъ устроить это дло миролюбивымъ образомъ, ему не будетъ предстоять другого способа, какъ только простить тебя, сколько мн извстно, твои родители сильно желаютъ видть тебя устроеннымъ въ жизни.
Лицо Франка озарилось свтомъ.
— Нтъ никакого сомннія, Рандаль, что кром тебя никто такъ хорошо не понимаетъ сквайра, сказалъ Франкъ, съ непринужденной радостью.— Онъ самъ отдаетъ полную справедливость твоимъ врнымъ сужденіямъ. Неужели ты думаешь, что и въ самомъ дл можно устранить въ моихъ длахъ вс препятствія?
— Мн кажется, что такъ. Однако, мн очень будетъ жаль, если я вовлеку тебя въ какую нибудь опасность, и если, по здравомъ размышленіи, ты полагаешь, что опасность неизбжна, въ такомъ случа я очень совтую теб избгать свиданія съ бдной маркизой. Я вижу, ты начинаешь безпокоиться, но вдь я говорю это какъ для твоей, такъ и для ея собственной пользы.. Во первыхъ, ты долженъ знать, что, если не имешь серьёзнаго желанія жениться на ней, твои намренія присоединятся къ числу тхъ городскихъ толковъ, которые не имютъ никакого основанія, и которые ты съ такимъ жаромъ опровергаешь, а во вторыхъ, мн кажется, что не всякій человкъ иметъ право возбудить въ душ женщины любовь къ себ, особливо такой женщины, которая если полюбитъ, то будетъ любить всмъ сердцемъ и душой… да, не всякій человкъ иметъ право возбуждать любовь къ себ, для того только, чтобъ удовлетворить своему тщеславію.
— Тщеславію! Праведное небо! Можешь ли ты такъ низко думать обо мн? Но что касается любви маркизы, продолжалъ Франкъ дрожащимъ голосомъ:— то скажи мн, какъ благородный человкъ, неужели ты полагаешь, что эту любовь я могу выиграть?
— Я почти не сомнваюсь, что половина ея уже выиграна, сказалъ Рандаль, съ улыбкой и выразительно кивнувъ головой:— однако, маркиза до такой степени горда, что не позволитъ теб замтить, какое дйствіе ты произвелъ на нее, особливо теперь, когда ты ни разу еще не намекнулъ на надежду получить ея руку.
— Я не смлъ даже и думать о подобной надежд. Любезный Рандаль, вс мои опасенія исчезли — я строилъ воздушные замки — сію же минуту отправляюсь къ ней.
— Подожди минуту, сказалъ Рандаль.— Позволь мн дать теб маленькое предостереженіе. Я, кажется, недавно сказалъ теб, что мадамъ ди-Негра получитъ, чего ты прежде не предполагалъ, состояніе приличное ея происхожденію, если ты въ настоящее время поступишь такъ круто, то, пожалуй, еще заставишь ее думать, что ты находился подъ вліяніемъ этого извстія.
— И въ самомъ дл! воскликнулъ Франкъ, остановясь какъ вкопаный: казалось, что слова Рандаля задли его за живое.— Я признаю себя виновнымъ: мн кажется, что я дйствительно находился подъ вліяніемъ этого извстія. Я нахожусь даже и теперь подъ этимъ вліяніемъ, продолжалъ Франкъ, съ простодушіемъ, доходившимъ въ нкоторой степени до паоса:— впрочемъ, надюсь, что, при всемъ ея богатств, она не будетъ весьма богата, если такъ, то я лучше не пойду къ ней.
— Успокойся, мой другъ: все ея богатство будетъ простираться отъ двадцати до тридцати тысячь фунтовъ — до суммы, весьма достаточной, чтобъ уплатить вс твои долги, устранить вс препятствія къ вашему союзу, въ замнъ чего ты можешь записать на нее казино. Это главное, но я скажу теб еще боле: мадамъ ди-Негра иметъ, какъ ты уже замтилъ, благородное сердце, и сама говорила мн, что до тхъ поръ, пока не пріхалъ ея братъ и не уврилъ ее въ полученіи этого капитала, она ни подъ какимъ видомъ не согласилась бы выйти за тебя, ни за что не ршилась бы поставить въ затруднительное положеніе человка, котораго любитъ. Съ какимъ восторгомъ она будетъ лелять мысль, что поможетъ теб возвратить любовь твоего отца! Впрочемъ, до нкотораго времени совтую теб быть осторожнымъ. А теперь, Франкъ, что ты скажешь, хорошо ли будетъ, если я отправлюсь въ Гэзельденъ и узнаю мнніе твоихъ родителей по этому предмету? Правда, въ настоящее время мн не совсмъ-то удобно отлучаться изъ города, но я готовъ сдлать еще боле, чтобъ оказать теб хотя небольшую услугу. Да, я завтра же поду въ Рудъ-Голлъ и оттуда въ Гэзельденъ. Я увренъ, что отецъ твой убдительно будетъ просить меня остаться и этимъ предоставитъ мн удобнйшій случаи сдлать правильное заключеніе, въ хорошую или дурную сторону приметъ онъ твое намреніе жениться на маркиз. Мы можемъ тогда дйствовать уже сообразно этому заключенію.
— Дорогой, неоцненный Рандаль! чмъ могу я благодарить тебя? Если такой несчастный человкъ, какъ я, можетъ оказать теб услугу .. по нтъ, это невозможно!
— Само собою разумется, невозможно, потому что я никогда не попрошу тебя быть поручителемъ за какой нибудь мой вексель, сказалъ Рандаль.— Ты, кажется, видишь, что вс мои дйствія клонятся единственно къ соблюденію экономіи.
— Да, да, произнесъ Франкъ, съ тяжелымъ вздохомъ: — это потому, что умъ твой превосходно образованъ — ты имешь такое множество средствъ и способовъ къ своему возвышенію! А вс мои заблужденія, вс мои пороки проистекаютъ изъ лности. Еслибъ я имлъ какое нибудь занятіе на ненастные дни, то никогда бы не поставилъ себя въ такое затруднительное положеніе.
— О! современемъ ты будешь имть бездну занятій надъ приведеніемъ въ порядокъ своего имнія. Мы, неимющіе недвижимости, по необходимости должны въ познаніяхъ отъискивать средства къ своему существованію. Прощай, любезный Франкъ! мн пора домой. Да, кстати: теб не случалось ли когда говорить съ маркизой о Риккабокка?
— О Риккабокка? Нтъ…. Какую прекрасную мысль ты подалъ мн? Весьма вроятно, что ей интересно будетъ узнать, что моя родственница замужемъ за ея соотечественникомъ. Странно, что я до сихъ поръ не сообщилъ ей объ этомъ! впрочемъ, надобно сказать правду, я очень мало говорилъ съ ней: она во всхъ отношеніяхъ стоитъ гораздо выше меня, такъ что при ней я длаюсь необыкновенно застнчивъ.
— Франкъ, сдлай мн одолженіе, сказалъ Рандаль, терпливо ожидая окончанія отвта Франка и въ то же время соображая, какую бы представить причину подобной просьбы:— сдлай милость, Франкъ, не намекай о Риккабокка ни ей, ни ея брату, съ которымъ, безъ всякаго сомннія, ты будешь познакомленъ.
— Почему же не намекать имъ?
Рандаль съ минуту оставался въ нершимости. Изобртательность его ума на этотъ разъ оставалась въ совершенномъ бездйствіи, и — удивительно — онъ разсудилъ за лучшее въ отвт своемъ почти не отступать отъ истины.
— Я скажу теб, почему. Маркиза ничего не скрываетъ отъ брата, а братъ ея, какъ говорятъ, повсюду отъискиваетъ какого-то своего соотечественника.
— Что же изъ этого слдуетъ?
— Можетъ быть, что бдный докторъ Риккабокка именно тотъ, кого ищетъ братъ маркизы.
— Но вдь здсь онъ находится въ совершенной безопасности, сказалъ Франкъ, побуждаемый врожденнымъ убжденіемъ въ неприкосновенность своего родного острова.
— Правда, правда, но Риккабокка можетъ имть весьма уважительныя причины, и, если говорить откровенно, онъ иметъ эти причины для сохраненія своего инкогнито, а теб извстно, что мы обязаны уважать подобныя причины, не входя въ дальнйшія подробности.
— Какъ ты хочешь, Рандаль, а я не смю думать такъ неблагородно о маркиз ди-Негра, возразилъ Франкъ, съ непоколебимой увренностью:— я не смю допустить предположенія, что она можетъ унизить себя до степени лазутчицы, съ тмъ, чтобы дйствовать ко вреду своего соотечественника, повряющаго себя тому же гостепріимству, которымъ пользуется она сама. О, еслибъ я подумалъ объ этомъ, я не могъ бы любить ее! прибавилъ Франкъ, съ энергіей.
— Конечно, ты правъ, но подумай, въ какое непріятное положеніе ты можешь поставить ее и ея брата. Если бы они узнали тайну Риккабокка, это было бы жестоко и неблагородно.
— Да, да, это врно.
— Короче сказать, скромность твоя не можетъ сдлать ни малйшаго вреда, а нескромность можетъ послужить поводомъ къ величайшему несчастію. Поэтому-то, Франкъ, я и прошу тебя дать мн благородное слово. Я не имю времени представить теб боле убдительныя доказательства.
— Клянусь честью, что я не намекну на Риккабокка, отвчалъ Франкъ: — но все же я увренъ, что онъ точно такъ же былъ бы безопасенъ, еслибъ знала о немъ маркиза, какъ и….
— Я вполн полагаюсь на твое благородное слово, торопливо прервалъ Рандаль и, не дожидаясь дальнйшихъ возраженій, вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА LXXV.

На другой день, вечеромъ, Рандаль Лесли тихо шелъ по большей дорог изъ деревни (находившейся миляхъ въ двухъ отъ Рудъ-Голла), въ которой останавливался дилижансъ. Онъ проходилъ мимо пашней, луговъ и по опушкамъ лса, которые нкогда принадлежали его предкамъ, но уже давно сдлались чужимъ достояніемъ. Онъ былъ одинъ среди мстъ, гд проведены были первые, ребяческіе годы его жизни, среди сценъ, гд развилась въ немъ неутолимая жажда къ пріобртенію познаній. По дорог онъ часто останавливался, особливо когда въ окрестныхъ ложбинахъ открывались передъ нимъ подернутыя синеватымъ туманомъ церковная башня или угрюмыя сосны, возвышающіяся надъ опустлыми равнинами Руда.
‘Здсь — думалъ Рандаль, окидывая спокойнымъ взоромъ знакомую мстность — какъ часто, сравнивая здсь плодоносную почву полей, перешедшихъ отъ моихъ отцовъ во владніе другихъ людей, съ опустлыми, дикими мстами, окружающими полу-разрушенный господскій домъ,— о, какъ часто я говаривалъ себ: ‘я возобновлю, возстановлю богатство моего дома.’ И вотъ наконецъ многолтній трудъ сбросилъ оболочку съ труженика, возвысилъ его, и книги обратились для него въ живое войско, готовое служить его замысламъ. Еще разъ — и только разъ — о ты, непреодолимое прошедшее, вразуми и укрпи меня въ борьб съ моимъ будущимъ.’
Блдныя губы Рандаля скривились, когда онъ говорилъ эти слова. Замтно было, что въ то время, какъ онъ обращался къ своей вол, въ немъ заговорила совсть, и ея голосъ, среди безмолвнаго сельскаго пейзажа, звучалъ гораздо громче, чмъ среди волненія и шума того вооруженнаго и никогда несмыкающаго глазъ лагеря, который мы называемъ городомъ, и онъ вдругъ воскликнулъ громко:
‘Тогда я стремился къ слав и величію, теперь, когда сдланъ уже такой широкій шагъ на открытомъ мн поприщ, почему вс средства къ достиженію славы, казавшіяся такими возвышенными, исчезли отъ меня, а средства, которыя я обдумываю, представляются такими, какія ребяческій мой возрастъ назвалъ бы ничтожными и низкими? Неужли это потому, что въ ту пору я читалъ одн только книги, а теперь все мое знаніе основывается на изученіи людей? Но — продолжалъ онъ, понизивъ голосъ, какъ будто убждая самого себя — если силу должно пріобрсть не иначе, какъ этими средствами — да и какая польза въ знаніи, если оно не доставляетъ силы!— и кто оцнитъ, кто обратитъ вниманіе на умнаго человка, если неудачи будутъ сопровождать его повсюду?’
Рандаль продолжалъ свой путь, но, несмотря на то, тишина, окружавшая его невозмутимымъ спокойствіемъ своимъ, какъ будто упрекала его, разсудокъ и совсть не согласовались съ настроеніемъ его души. Бываютъ минуты, когда природа, какъ ванна юности, если можно допустить подобное сравненіе, возвращаетъ, по видимому, увядшей душ ея прежнюю свжесть,— минуты, въ теченіе которыхъ человкъ какъ будто перерождается. Кризисы жизни бываютъ безмолвны — они не подаютъ отголоска…. Но вотъ взорамъ Рандаля Лесли открылась новая сцена. Въ сырой, угрюмой ложбин виднлись по частямъ пустынный приходскій выгонъ, полу-разрушенная церковь и старый домъ. Вс эти предметы, казалось, еще боле углубились въ ложбину и сдлались еще ниже съ тхъ поръ, какъ Рандаль видлъ ихъ въ послдній разъ. Нсколько молодыхъ людей играли на выгон. Рандаль остановился подл забора и любовался игрой, потому что въ числ играющихъ онъ узналъ брата своего Оливера. Но вдругъ мячъ прилетлъ къ Оливеру, группа въ одну минуту окружила молодого джентльмена и хотя скрыла его отъ взоровъ Рандаля, но до слуха старшаго брата долетали слишкомъ непріятный крикъ и громкій хохотъ. Оливеръ усплъ наконецъ отвернуться отъ сучковатыхъ палокъ, грозившихъ ему со всхъ сторонъ, но не ране, однакожь, какъ получивъ нсколько ударовъ по ногамъ, что можно было заключить по его крикамъ, которые превратились въ вопль и заглушались восклицаніями.: ‘Убирайся къ своей маменьк! Подломъ теб, негодная дрянь Лесли! Ступай, ступай! игра твоя кончилась.’
Жолто-блдное лицо Рандаля покрылось яркимъ румянцемъ. ‘Дурацкія шутки, и надъ кмъ же! надъ фамиліей Лесли!’ произнесъ онъ и заскрежеталъ зубами. Перескочивъ въ одинъ моментъ черезъ заборъ, Рандаль принялъ надменную осанку и пошелъ по выгону. Играющіе съ негодованіемъ закричали на него. Рандалль приподнялъ шляпу: они узнали его и остановили игру. Къ нему они оказывали еще нкоторое уваженіе. Оливеръ быстро взглянулъ назадъ и подбжалъ къ брату. Рандаль крпко взялъ его за руку и, не сказавъ ни слова играющимъ, повелъ его прямо домой. Оливеръ бросилъ томный, грустный взглядъ на своихъ товарищей, потеръ себ ноги и потомъ робко взглянулъ на угрюмое лицо Рандаля.
— Ты не сердишься, что я игралъ въ мячъ съ нашими сосдями? сказалъ онъ ласковымъ, умоляющимъ тономъ, замтивъ, что Рандаль не хотлъ нарушить молчаніе.
— Нтъ, отвчалъ старшій братъ: — но надобно замтить теб, что джентльменъ, вступая въ близкія отношенія съ низшими, долженъ умть сохранять свое достоинство. Я не вижу ничего дурного въ игр съ низшими, но джентльмену должно играть такъ, чтобы не быть посмшищемъ мужиковъ.
Оливеръ повсилъ голову, не сдлавъ на это никакого возраженія. Оба брата вступили наконецъ въ грязные предлы скотнаго двора, и свиньи съ такимъ же изумленіемъ смотрли на нихъ изъ за забора, какъ смотрли, нсколько лтъ назадъ, на Франка Гэзельдена.
Мистеръ Лесли-отецъ, въ измятой, мстами изорванной соломенной шляп, кормилъ у самого порога куръ и цыплятъ и исполнялъ это занятіе съ необыкновенно печальнымъ, плачевнымъ видомъ и лностью, опуская зерна почти одно за другимъ изъ неподвижныхъ, онмвшихъ пальцевъ.
Сестра Рандаля сидла съ распущенными волосами на плетеномъ стул и занималась чтеніемъ какого-то оборваннаго романа. Изъ окна гостиной раздавался плаксивый голосъ мистриссъ Лесли, по которому можно было заключить, что она находилась въ сильныхъ хлопотахъ и огорченіи.
— А! Рандаль, сказалъ мистеръ Лесли, взглянувъ на сына весьма неохотно: — здраствуй, мой другъ! какъ поживаешь? Кто бы могъ ожидать тебя въ такую пору!… Другъ мой…. душа моя! вскричалъ онъ, прерывающимся голосомъ и съ сильнымъ замшательствомъ: — къ намъ пожаловалъ Рандаль и, вроятно, хочетъ пообдать, или поужинать, или чего нибудь въ этомъ род.
Между тмъ сестра Рандаля спрыгнула со стула и обвила руками шею брата. Рандаль ласково отвелъ ее въ сторону. Надобно замтить, что вся нжная и сильная родственная любовь его сосредоточивалась на одной только сестр.
— Джульета, ты длаешься премиленькая, сказалъ онъ, приглаживая назадъ ея волосы: — почему ты до такой степени несправедлива къ самой себ, почему ты не обращаешь вниманія на себя, тмъ боле, что я такъ часто просилъ тебя объ этомъ?
— Я совсмъ не ждала тебя, милый Рандаль! ты всегда прізжаешь къ намъ неожиданно и всегда застаешь насъ въ такомъ безпорядк, къ намъ никто другой не прізжаетъ такъ, какъ ты. Врне сказать, впрочемъ, что къ намъ вообще никто не прізжаетъ! сказала Джульета, заключивъ слова свои глубокимъ вздохомъ.
— Терпніе, терпніе, милая сестра! Пора моя наступаетъ, а вмст съ ней наступитъ и твоя пора, отвчалъ Рандаль, съ неподдльнымъ сожалніемъ взглянувъ на сестру, которая, при самомъ ничтожномъ попеченіи, могла бы обратиться въ прекраснйшій цвтокъ, и которая въ эту минуту похожа была на былинку.
Мистриссъ Лесли, подъ вліяніемъ сильнаго душевнаго волненія, пролетвъ чрезъ гостиную, оставивъ кусокъ своего платья между отдлившимися бронзовыми карнизами до сихъ поръ непочиненнаго рабочаго стола, выбжала въ крылечныя двери, разсяла во вс стороны куриный кормъ заключила Рандаля въ материнскія объятія.
— Ахъ, Рандаль, ты всегда такъ сильно разстроиваешь мои нервы! вскричала она, посл поцалуя, необыкновенно поспшнаго и отнюдь не нжнаго.— Къ тому же ты голоденъ, а у насъ въ дом нтъ ничего, кром холодной баранины! Дженни, Дженни!… послушай, Дженни!… Джульета, ты видла Дженни? Куда двалась Дженни?… Ахъ, негодная! она опять ушла!…
— Я не голоденъ, матушка, сказалъ Рандаль: — кром чаю, я ничего больше не хочу.
Джульета побжала въ домъ приготовлять чай и вмст съ тмъ привести въ порядокъ свой туалетъ. Она нжно любила своего прекраснаго братца, но въ то же время и сильно боялась его.
Рандаль прислъ къ полу-разрушенному палисаду.
— Берегись, Рандаль: того и смотри, что этотъ палисадъ обрушится, сказалъ мистеръ Лесли, съ замтнымъ безпокойствомъ.
— Не безпокойтесь, сэръ: я очень легокъ — со мной вмст ничего не обрушится.
Свиньи приподняли свои морды и хрюканьемъ выражали изумленіе при вид незнакомца.
— Матушка, сказалъ молодой человкъ, удерживая мистриссъ Лесли, которая хотла пуститься въ погоню за Дженни: — матушка, зачмъ вы позволяете Оливеру связываться съ мужиками? Теперь бы время подумать о выбор для него какой нибудь профессіи.
— Время, время! онъ насъ обълъ совершенно — страшный аппетитъ! Что касается профессіи, то скажи пожалуете, къ чему онъ способенъ? Вдь ему ужь не бывать ученымъ.
Въ знакъ согласія, Рандаль съ угрюмымъ видомъ кивнулъ головой. Надобно замтить, что Оливеръ находился уже въ Кэмбриджскомъ университет и содержался тамъ на счетъ остатковъ изъ жалованья Рандаля, но, къ несчастію, Оливеръ не могъ выдержать самаго слабаго испытанія.
— Вотъ, напримръ, военная служба, сказалъ старшій братъ: — это призваніе прилично каждому джентльмену. Джульета должна быть очень хороша собой…. но… я оставилъ деньги на учителей…. а она говоритъ по французски какъ горничная.
— Однако, она очень любитъ читать книги. Она всегда читаетъ — и больше ни къ чему не годится.
— Читаетъ? эти дрянные романы!
— Ну, такъ и есть! ты всегда прізжаетъ браниться и длать непріятности, сказала мистриссъ Лесли, крайне недовольная.— Ты сдлался слишкомъ уменъ для насъ, а право, мы и безъ того уже переносимъ такъ много оскорбленій отъ чужихъ, что, право, не мшало бы видть хотя легкое уваженіе къ себ въ своихъ дтяхъ.
— Я не думалъ оскорблять васъ, матушка, сказалъ Рандаль печально.— Простите меня. Но кто же эти чужіе, которые оскорбляютъ васъ?
И мистриссъ Лесли вступила въ самый подробный и невольнымъ образомъ приводящій въ раздраженіе отчетъ о всхъ полученныхъ ею обидахъ и оскорбленіяхъ, о всхъ огорченіяхъ, весьма обыкновенныхъ въ кругу бднаго провинціальнаго семейства съ большими претензіями и съ ничтожной властью,— обыкновенныхъ въ кругу людей безъ всякаго расположенія нравиться, безъ всякой возможности оказать какую нибудь услугу другимъ,— людей, которые слишкомъ преувеличиваютъ всякую обиду и не бываютъ признательны за оказанныя имъ благодянія. Напримръ, фермеръ Джонсъ такъ дерзко поступилъ, отказавъ прислать фуру для привоза угля изъ складочнаго мста, находившагося въ двадцати миляхъ отъ Рудъ-Голла. Мистеръ Джэйлзъ, мясникъ, требуя уплаты счета, между прочимъ, упомянулъ, что поставка мяса въ Рудъ-Голлъ такъ незначительна, что онъ разсудилъ за лучшее прекратить дальнйшій кредитъ. Сквайръ Торнгиллъ, ныншній владтель самаго лучшаго участка земли, принадлежавшаго прежде фамиліи Лесли, осмлился просить позволенія охотиться во владніяхъ мистера Лесли, потому что самъ мистеръ Лесли никогда не охотился. Лэди Спраттъ, прізжая лондонская дама, нанявшая сосднюю мызу, приняла къ себ въ домъ служанку, находившуюся до этого въ услуженіи у мистриссъ Лесли, и при этомъ случа не хотла освдомиться о поведеніи служанки. Начальникъ округа давалъ балъ — и не пригласилъ къ себ мистера и мистриссъ Лесли. Ко всему этому, сквайръ Гэзельденъ и его Гэрри прізжали въ Рудъ, и хотя мистриссъ Лесли закричала Дженни, ‘сказать, что дома нтъ!’ однакожь, сквайръ, увидвъ ее у окна, насильно ворвался въ комнату и засталъ все семейство въ весьма неблагопристойномъ положеніи. Это еще все бы ничего, но сквайръ вздумалъ учить мистера Лесли, какимъ образомъ лучше управлять имньемъ, а мистриссъ Гэзельденъ осмлилась приказать Джульет держать прямо голову и причесывать свои волосы: ‘какъ будто мы какіе нибудь поселяне’, сказала мистриссъ Лесли, обнаруживъ при этомъ всю гордость рода Монтфиджетовъ.
Хотя Рандаль былъ на столько благоразуменъ, что не хотлъ обращать вниманія на вс эти и многія другія незначительныя огорченія, но все же они возбуждали жолчь и производили мучительное ощущеніе въ душ наслдника Рудъ-Голла. Даже при всей благонамренной услужливости Гэзельденовъ, они обезоруживали самое незначительное уваженіе, которое оказывалось упавшей фамиліи. Въ то время, какъ Рандаль, угрюмый и безмолвный, все еще сидлъ на обросшемъ мхомъ палисад, и когда мистриссъ Лесли, въ чепчик, надтомъ совершенно набокъ, стояла подл него, мистеръ Лесли подошелъ къ нимъ, переваливаясь съ боку на бокъ, и печальнымъ, почти плачевнымъ голосомъ сказалъ:
— Недурно, Рандаль, мой другъ, имть бы намъ порядочную сумму денегъ.
Надобно отдать справедливость мистеру Лесли: онъ очень рдко ршался выражать желанія, которыя бы обнаружили въ немъ корыстолюбіе. Вроятно, въ душ его происходила черезчуръ сильная тревога, если она выступила изъ ея нормальныхъ предловъ безпечнаго, постоянно дремлющаго довольства.
Рандаль взглянулъ на отца съ изумленіемъ.
— Къ чему же вамъ нужна такая сумма? сказалъ онъ.
— Вотъ къ чему: помстья Рудъ и Дулмансбери и вс земли, принадлежащія имъ, которыя распроданы были моимъ праддомъ, будутъ снова продаваться, когда старшему сыну сквайра Торнгилла исполнится совершеннолтіе, и когда онъ получитъ опредленное наслдство. Мн бы очень хотлось перекупить эти мста. Согласись самъ, вдь стыдно и больно видть, какъ имніе Лесли теребится и покупается какими нибудь Спраттами и имъ подобными. Желалъ бы, очень бы желалъ я имть теперь большую, огромную сумму наличныхъ денегъ.
Говоря это, несчастный джентльменъ выпрямилъ свой неподвижные пальцы, и потомъ впалъ въ глубокую задумчивость.
Рандаль вскочилъ съ палисада. Быстрота этого движенія перепугала стадо задумавшихся свиней, которыя съ визгомъ и хрюканьемъ разбжались въ разныя стороны.
— А когда молодому Торнгиллу исполнится совершеннолтіе? спросилъ онъ.
— Въ август ему минуло девятнадцать лтъ. Я знаю это потому, что въ день его рожденія мн привелось найти окаменлую моржовую челюсть, подл самой дулмансберійской церкви, и я поднялъ ее въ ту самую минуту, когда колокола возвстили о рожденіи Торнгилла. Моржовая челюсть! Рандаль, я непремнно включу ее въ мое завщаніе….
— Два года еще…. почти два года…. да, да! сказалъ Рандаль.
Въ это время явилась сестра Рандаля — просить всхъ къ чаю, онъ обнялъ ее и поцаловалъ. Джульета убрала свои волосы и принарядилась. Она казалась очень хорошенькой и имла видъ благовоспитанной барышни, въ ея стройномъ стан и правильной головк было что-то, имющее близкое сходство съ головой и станомъ Рандаля.
— Потерпи, потерпи еще немного, милая моя сестра, прошепталъ Рандаль: — пусть твое сердце останется незанятымъ въ теченіе еще двухъ лтъ.
За чаемъ въ кругу родныхъ Рандаль былъ необыкновенно веселъ. Когда кончилась эта скромная трапеза, мистеръ Лесли закурилъ трубку и слъ за стаканъ грогу. Мистриссъ Лесли начала разспрашивать о Лондон, о Двор, о новомъ корол и новой королев, о мистер Одле Эджертон, и надялась, что мистеръ Эджертонъ оставитъ Рандалю вс свои деньги, что Рандаль женится на богатой невст, и что, современемъ, король сдлаетъ его первымъ государственнымъ министромъ: и тогда хотла бы она посмотрть, какъ откажетъ фермеръ Джонъ послать свою фуру за углемъ! Каждый разъ, какъ только слова ‘богатство’ или ‘деньги’ долетали до слуха мистера Лесли, онъ уныло качалъ головой, вынималъ трубку изъ зубовъ и произносилъ: ‘Спраттъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ имть того, что принадлежало моему прапрадду. О! еслибъ только у меня была порядочная сумма денегъ, я возвратилъ бы старинныя фамильныя имнія!’ Оливеръ и Джульета сидли молча и вели себя пристойно. Рандаль, углубляясь въ свои отвлеченныя думы, какъ будто сквозь сонъ слышалъ слова ‘деньги — Спратъ…. прапраддъ… богатая жена — фамильныя имнья’, они звучали для него неясно и гд-то очень далеко, какъ предостереженія изъ міра сказочнаго и романтичнаго, какъ роковые предвстники будущихъ событіи.
Таковъ былъ очагъ, согрвавшій змю, которая гнздилась въ сердц Рандаля, отравляя вс стремленія, которыя юность могла бы сдлать невинными, честолюбіе — возвышенными, а познанія — благотворными и въ высшей степени превосходными.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

ГЛАВА LXXVI.

Когда въ дом мистера Лесли находились вс подъ вліяніемъ глубокаго сна, Рандаль долго стоялъ у открытаго окна, любуясь печальной, безотрадной картиной. Луна, сквозь полу-осеннія, полу-зимнія облака и сквозь разслины старыхъ сучковатыхъ сосенъ, разливала тусклый свтъ на втхій домъ, обращавшійся въ развалины. И когда Рандаль легъ спать, его сонъ былъ лихорадочный, безпрерывно тревожимый странными и страшными грёзами.
Какъ бы то ни было, поутру онъ всталъ очень рано. Его щоки пылали румянцемъ, который сестра Рандаля приписывала дйствію деревенскаго воздуха. Посл завтрака онъ отправился въ Гэзельденъ, верхомъ на посредственной лошади, которую нанялъ у ближайшаго фермера. Передъ полднемъ взорамъ Рандаля открылись садъ и терраса казино. Рандаль опустилъ повода. Подл маленькаго фонтана, при которомъ Леонардъ любилъ завтракать и читать, Рандаль увидла. Риккабокка, сидвшаго подъ тнію краснаго зонтика. Подл итальянца стояла женская фигура, которую древній грекъ непремнно бы принялъ за Наяду, потому что въ ея двственной красот было что-то особенно привлекательное, до такой степени полное поэзіи, до такой степени нжное и величественное, что оно сильно говорило воображенію и въ то же время плняло чувство.
Рандаль слзъ съ лошади, привязалъ ее къ калитк и, пройдя по трельяжной алле, очутился подл Риккабокка. Темная тнь Рандаля отразилась въ зеркальной поверхности бассейна, въ то самое время, когда Риккабокка произнесъ: ‘Здсь все такъ далеко, такъ безопасно отъ всякаго зла! поверхность этого бассейна ни разу еще не возмущалась какъ возмущается поверхность быстрой рки!’ и когда Віоланта, приподнявъ свои черные выразительные взоры, возразила, на своемъ нжномъ отечественномъ язык: ‘Но этотъ бассейнъ былъ бы безжизненной лужей, еслибъ брызги фонтана не летли къ небесамъ! ‘
Рандаль сдлалъ шагъ впередъ.
— Боюсь, синьоръ Риккабокка, что я виноватъ, являясь къ вамъ безъ церемоніи.
— Обходиться безъ церемоніи — самый лучшій способъ выражать учтивость, отвчалъ вжливый итальянецъ, оправляясь посл перваго изумленія отъ неожиданныхъ словъ Рандаля и протягивая руку.
На почтительный привтъ молодого человка Віоланта граціозно поклонилась.
— Я ду въ Гэзельденъ-Голлъ, снова началъ Рандаль: — и, увидвъ васъ въ саду, не могъ прохать мимо, не засвидтельствовавъ вамъ почтенія.
— Вы дете изъ Лондона? Безпокойныя времена наступили для васъ, англичанъ, а между тмъ я не спрашиваю у васъ о новостяхъ. Насъ не интересуютъ никакія новости.
— Быть можетъ, да.
— Почему же можетъ быть? спросилъ изумленный Риккабокка.
— Вроятно, онъ говоритъ объ Италіи, сказала Віоланта: — а новости изъ той страны еще и теперь, папа, имютъ на васъ вліяніе.
— Нтъ, нтъ! ничто на меня не иметъ такого вліянія, какъ это государство. Его восточные втры могутъ быть пагубными даже для пирамиды! Завернись въ мантилью, дитя мое, и иди въ комнаты: воздухъ вдругъ сдлался пронзительно холодный.
Віоланта улыбнулась своему отцу, принужденно взглянула на серьёзное лицо Рандаля и медленно пошла къ дому.
Пропустивъ нсколько моментовъ, какъ будто ожидая, когда начнетъ говорить Рандаль, Риккабокка сказалъ, съ притворной безпечностью:
— Такъ вы думаете, что есть новости, которыя могутъ интересовать меня?— Corpo di Вассо! желалъ бы я знать, какія именно эти новости?
— Быть можетъ, я и ошибаюсь, это зависитъ, впрочемъ, отъ вашего отвта на одинъ вопросъ. Знаете ли вы графа Пешьера?
Риккабокка задрожалъ, лицо его покрылось мертвенной блдностью. Онъ не могъ избгнуть наблюдательнаго взора Рандаля.
— Довольно, сказалъ Рандаль: — теперь я вижу, что я правъ. Положитесь на мою скромность и чистосердечіе. Я говорю собственно съ той цлью, чтобы предостеречь васъ и оказать вамъ нкоторую услугу. Графъ старается узнать убжище своего соотечественника и родственника.
— И для чего же? вскричалъ Риккабокка, забывая свою всегдашнюю осторожность.— Его грудь волновалась, щоки покрылись румянцемъ, глаза горли, отвага и самоохраненіе вышли наружу изъ подъ привычной осторожности и умнья управлять своими чувствами.— Впрочемъ, прибавилъ Риккабокка, стараясь возвратить спокойствіе: — впрочемъ, до этого мн нтъ никакого дла. Признаюсь, сэръ, я знаю графа ди-Пешьера, но какое же отношеніе можетъ имть докторъ Риккабокка къ родственникамъ такой знаменитой особы?
— Докторъ Риккабокка — конечно, никакого. Но…. при этомъ Рандаль наклонился къ уху итальянца и прошепталъ ему нсколько словъ. Потомъ онъ отступилъ на шагъ и, положивъ pyку на плечо изгнанника, прибавилъ въ слухъ: — нужно ли говорить вамъ, что ваша тайна остается при мн въ совершенной безопасности?
Риккабокка не отвчалъ. Въ глубокомъ размышленіи онъ смотрлъ въ землю.
Рандаль продолжалъ:
— И, поврьте, я буду считать за величайшую честь, какую вы можете оказать мн, позволивъ мн помогать вамъ въ отстраненіи угрожающей опасности.
— Благодарю васъ, сэръ, сказалъ Риккабокка: — тайна моя принадлежитъ вамъ, и, я увренъ, она сохранится, потому что я открываю ее англійскому джентльмену. По нкоторымъ семейнымъ обстоятельствамъ, я долженъ избгать встрчи съ графомъ Пешьера, и, дйствительно, только тотъ безопасно проходитъ на пути жизни мимо подводныхъ камней, кто, направляя курсъ, избгаетъ близкаго столкновенія съ своими родственниками.
На лиц бднаго Риккабокка появилась язвительная улыбка въ то время, какъ онъ произносилъ это умное, но вмст съ тмъ и жалкое правило итальянцевъ.
— Я такъ еще мало знаю графа Пешьера, что вс мои свднія о немъ основаны на свтскихъ толкахъ. Говорятъ, что онъ пользуется всми доходами съ имнія своего родственника, который оставилъ свое отечество.
— Это правда. Пусть онъ и довольствуется этимъ: чего же еще желаетъ онъ? Вы намекнули мн объ угрожающей опасности: скажите, въ чемъ заключается эта опасность? Я нахожусь въ Англіи и, слдовательно, пользуюсь защитою ея законовъ.
— Позвольте мн узнать, дйствительно ли графъ Пешьера можетъ считать себя законнымъ наслдникомъ тхъ имній, которыми онъ пользуется и пользуется, вроятно, на томъ основаніи, что родственникъ его и владтель этихъ имній не иметъ дтей?
— Можетъ, отвчалъ Риккабокка.— Что же изъ этого слдуетъ?
— Мн кажется, одна эта мысль уже грозитъ опасностью дитяти того родственника.
Риккабокка отступилъ и, съ трудомъ переводя дыханіе, произнесъ:
— Дитяти! Надюсь, что вы не намрены сказать мн, что этотъ человкъ, при всемъ своемъ безславіи, не замышляетъ къ прежнимъ своимъ преступленіямъ прибавить преступленіе убійцы?
Рандаль смутился. Его положеніе было щекотливое. Онъ не зналъ, что именно служило поводомъ ненависти Риккабокка къ графу. Онъ не зналъ, согласится ли Риккабокка на бракъ, который бы возвратилъ его въ отечество, и потому ршился прокладывать себ дорогу ощупью.
— Я не думалъ, сказалъ Рандаль, съ серьёзной улыбкой: — приписывать такого ужаснаго обвиненія человку, котораго я ни разу не видлъ. Онъ ищетъ васъ — вотъ все, что я знаю,— и заключаю, что въ этомъ поиск онъ иметъ въ виду сохраненіе своихъ интересовъ. Быть можетъ, вс дла примутъ благопріятный оборотъ при вашемъ свиданіи.
— При свиданіи! воскликнулъ Риккабокка: — я могу допустить одну только возможность нашей встрчи — нога къ ног и рука къ рукф.
— Неужли это такъ? Въ такомъ случа вы не захотите выслушать графа, если бы онъ вздумалъ сдлать вамъ дружелюбное предложеніе, если бы, напримръ, онъ искалъ руки вашей дочери?
Несчастный итальянецъ, всегда умный и проницательный въ разговор, сдлался безразсуденъ и слпъ при этихъ словахъ Рандаля. Онъ обнажилъ всю свою душу передъ его взорами, чуждыми состраданія.
— Моей дочери! воскликнулъ Риккабокка.— Сэръ, вашъ вопросъ уже есть для меня оскорбленіе.
Дорога Рандаля сразу очистилась.
— Простите меня, сказалъ онъ кротко: — я откровенно сообщу вамъ все, что мн извстно. Я знакомъ съ сестрою графа и имю надъ ней нкоторое вліяніе, она-то и сказала мн, что графъ прибылъ сюда, съ цлію открыть ваше убжище и жениться на вашей дочери. Вотъ въ чемъ заключается опасность, о которой я говорилъ вамъ. И когда я просилъ у васъ позволенія помочь вамъ въ устраненіи ея, я намревался сообщить вамъ идею о томъ, не благоразумне ли будетъ съ вашей стороны отъискать для своего жительства боле безопасное мсто, и чтобы я, если позволено мн будетъ знать это мсто и посщать васъ, могъ отъ времени до времени сообщать вамъ планы графа и его дйствія.
— Благодарю васъ, сэръ, отъ чистаго сердца благодарю, сказалъ Риккабокка съ душевнымъ волненіемъ, — но неужли я здсь не въ безопасности?
— Сомнваюсь. Въ сезонъ охоты къ здшнему сквайру съзжается множество гостей, которые услышатъ о васъ, быть можетъ, увидятъ васъ, и которые, весьма вроятно, встрчаются съ графомъ въ Лондон. Притомъ же Франкъ Гэзельденъ, который знакомъ съ сестрой графа….
— Правда, правда, прервалъ Риккабокка.— Вижу, все вижу. Я подумаю объ этомъ. Вы дете въ Гэзельденъ-Голлъ? ради Бога, не говорите сквайру объ этомъ ни слова, онъ не знаетъ тайны, которую вы открыли.
Вмст съ этими словами Риккабокка слегка отвернулся, а Рандаль сдлалъ движеніе уйти.
— Во всякомъ случа располагайте мною и во всемъ положитесь на меня, сказалъ молодой предатель и скоро дошелъ до калитки, у которой оставалась его лошадь.
Садясь на лошадь, Рандаль еще разъ бросилъ взглядъ къ тому мсту, гд оставилъ Риккабокка. Итальянецъ все еще стоялъ тамъ. Между тмъ въ кустарникахъ показалась фигура Джакеймо. Риккабокка быстро обернулся назадъ, узналъ своего слугу, изъ груди его вылетло восклицаніе такое громкое, что донеслось до слуха Рандаля, и потомъ, схвативъ Джакеймо за руку, исчезъ вмст съ нимъ въ тнистыхъ углубленіяхъ сада.
‘Превосходная вещь выйдетъ — думалъ Рандаль, трогаясь съ мста — если мн удастся поселить ихъ гд нибудь поближе къ Лондону: я буду имть множество случаевъ видться и, смотря по обстоятельствамъ, овладть прекрасной и богатой наслдницей.’

ГЛАВА LXXVII.

— Клянусь честью, Гэрри! вскричалъ сквайръ, возвращаясь вмст съ женой съ фермы, гд они осматривали породистыхъ коров, только что поступившихъ въ стадо: — клянусь честью, Гэрри, это непремнно Рандаль Лесли хочетъ попасть въ паркъ боковыми воротами! Ало, Рандаль! прозжайте черезъ главныя ворота! Вы видите, что тамъ нарочно заперто отъ нарушителей чужихъ предловъ.
— Очень жаль, сказалъ Рандаль: — я люблю короткія дороги, а вы распорядились запереть самую кратчайшую.
— Такъ говорили вс проходившіе черезъ т ворота, возразилъ сквайръ: — однако, Стирну не угодно было обратить на это вниманіе… Неоцненный человкъ этотъ Стирнъ!… Объзжайте кругомъ, дайте шпоры лошади, и вы догоните насъ прежде, чмъ мы доберемся до дому.
Рандаль кивнулъ головой, улыбнулся и помчалъ.
Сквайръ взялъ подъ руку свою Гэрри.
— Ахъ, Вильямъ, сказала она съ безпокойствомъ: — хотя намренія Рандаля Лесли прекрасны, но я всегда страшусь его посщеній.
— Въ одномъ отношеніи и я боюсь его, замтилъ сквайръ: — онъ всегда увозитъ къ Франку нсколько десятковъ фунтовъ стерлинговъ.
— Надобно надяться, что онъ преданъ Франку всей душой, сказала мистриссъ Гэзельденъ.
— Кому же другому онъ будетъ преданъ? Ужь врно не себ…. Бдняга! онъ ни за что на свт не возьметъ отъ меня шиллинга, хотя его бабушка точно такъ же принадлежала къ фамиліи Гэзельденъ, какъ и я. Впрочемъ, мн очень нравятся его гордость и его бережливость. Что касается до Франка….
— Оставь, оставь, Вильямъ! вскричала мистриссъ Гэзельденъ и рукой закрыла сквайру ротъ.
Сквайръ смягчился и нжно поцаловалъ прекрасную руку Гэрри. Быть можетъ, онъ поцаловалъ и губки, но мы этого не видли, знаемъ только, что превосходная чета, когда подъхалъ къ ней Рандаль, подходила къ дому въ добромъ согласіи.
Рандаль не показалъ виду, что замчаетъ нкоторую холодность въ обращеніи мистриссъ Гэзельденъ,— напротивъ того, немедленно заговорилъ съ ней о Франк: выхвалялъ наружность этого молодого джентльмена, распространился о его здоровьи, его популярности и прекрасныхъ дарованіяхъ, какъ личныхъ, такъ и умственныхъ,— и все это согрто было такой теплотой, что вс неясныя и не вполн еще развитыя сомннія и опасенія мистриссъ Гэзельденъ были быстро разсяны.
Рандаль не переставалъ быть любезнымъ въ этомъ род, до тхъ поръ, пока сквайръ, убжденный въ томъ, что его молодой родственникъ принадлежалъ къ числу первоклассныхъ агрономовъ, непремнно захотлъ прогуляться вмст съ нимъ на ферму, между тмъ какъ Гэрри поспшила домой приказать приготовить комнату для Рандаля.
Вмст съ приближеніемъ къ зданіямъ фермы, Рандалемъ постепенно овладвалъ ужасъ: онъ страшился одной мысли показаться въ глазахъ сквайра обманщикомъ, потому что, несмотря на подробное изученіе Буколикъ и Георгикъ, которыми онъ ослплялъ сквайра, бдный Франкъ, по мннію отца, неимвшій никакого понятія въ длахъ сельскаго хозяйства, совершенно уничтожилъ бы Рандаля, еслибъ дло коснулось сужденія о достоинств рогатаго скота и урожа хлба.
— Ха, ха! я съ нетерпніемъ жду минуты, когда вы поставите втупикъ моего Стирна. Вы сразу узнаете, умемъ ли мы удобрять наши поля, а когда пощупаете бока моихъ камолыхъ, такъ готовъ побожиться, что вы отгадаете до послдняго фунта количество избоины, которое он съли.
— Сэръ, вы оказываете мн слишкомъ много чести,— слишкомъ много. Мн извстны одни только общія правила агрономіи. Подробности, по моему мннію, въ высшей степени интересны, но, къ сожалнію, я не имлъ случая познакомиться съ ними.
— Вздоръ! вскричалъ сквайръ.— Какимъ образомъ можно знать общія правила, не изучивъ сначала подробностей? Вы слишкомъ скромны, милый мойю А! вонъ и Стирнъ поглядываетъ на насъ.
Рандаль увидлъ свирпое лицо Стирна, выглядывавшее изъ скотнаго двора, и еще сильне почувствовалъ непріятность своего положенія. Онъ сдлалъ отчаянное усиліе перемнить расположеніе духа сквайра.
— Я долженъ сказать вамъ, сэръ, что, можетъ статься, Франкъ въ скоромъ времени удовлетворитъ ваше желаніе и самъ сдлается хорошимъ фермеромъ.
— Какимъ это образомъ? вскричалъ сквайръ, остановившись на мст какъ вкопаный.
— Очень просто: положимъ, что онъ женится.
— Я отдалъ бы ему, безъ всякаго возмездія, дв фермы, самыя лучшія изъ всего имнья… Ха, ха! вотъ оно что!.. Да видлъ ли онъ свою невсту?.. Я предоставляю ему выборъ на его произволъ. Я самъ женился по собственному выбору: каждый человкъ долженъ жениться такимъ же образомъ. Недурно было бы, еслибъ выборъ его палъ на миссъ Стикторайтсъ: она наслдница и, какъ носятся слухи, очень скромная двица. Эта женитьба прекратила бы нашу тяжбу изъ за клочка никуда негодной земли,— тяжбу, которая началась еще въ царствованіе Карла Второго и, весьма вроятно, кончится въ день страшнаго суда. Впрочемъ, намъ нечего и говорить объ этой невст: пусть Франкъ выбираетъ себ по своему вкусу.
— Я непремнно скажу ему объ этомъ. Касательно этого я боялся встртить въ васъ нкоторыя предубжденія. Но вотъ уже мы и на ферм.
— Сгори огнемъ эта ферма! До фермы ли теперь, когда вы говорите о женитьб Франка! Пойдемъ сюда,— вотъ сюда…. Что вы хотли сказать о моихъ предубжденіяхъ?
— Быть можетъ, напримръ, вы хотите, чтобы Франкъ женился непремнно на англичанк?
— На англичанк! Праведное небо! неужли онъ намренъ жениться на какой нибудь индіанк?
— О, нтъ! Я хорошенько не знаю, намренъ ли еще жениться онъ: я только догадываюсь, но въ случа, еслибъ онъ влюбился въ иностранку….
— Въ иностранку! Значитъ Гэрри была….
И сквайръ не досказалъ своей мысли.
— Да, да,— и притомъ въ такую иностранку, замтилъ Рандаль, и замтилъ весьма несправедливо, если ссылался на Беатриче ди-Негра: — въ такую, которая очень мало говоритъ по англійски.
— Не скажете ли еще чего нибудь?
— Кажется, въ моихъ словахъ ничего нтъ дурного, вы можете судить о нихъ по синьору Риккабокка.
— Риккабокка! Такъ неужли дло идетъ объ его дочери? Но не говорить по англійски и — что еще хуже — не ходить въ приходскую церковь! Клянусь Георгомъ! если только Франкъ подумаетъ объ этомъ, я ни шиллинга не оставлю ему. Я человкъ кроткій, смю сказать, мягкій человкъ, но ужь что скажу, мистеръ Лесли, то свято — Впрочемъ, вдь это шутка: вы, врно, хотите подсмяться надо мной. Не правда ли, что у Франка нтъ въ виду подобнаго никуда негоднаго созданія?
— Будьте уврены, сэръ, если я узнаю, что у него есть на примт что нибудь подобное, я сообщу вамъ вовремя. Въ настоящее же время я хотлъ только узнать, какія бы качества желали видть вы въ своей невстк. Вы вдь сказали, что у васъ нтъ предубжденій.
— И опять повторю то же самое.
— Однакожь, вы не жалуете иностранокъ?
— Да кто ихъ станетъ жаловать!
— Но еслибъ она имла званіе и довольно звучный титулъ?
— Званіе и титулъ! и то и другое — мыльный пузырь!
И сквайръ сдлалъ чрезвычайно кислую мину и, въ дополненіе къ этому, плюнулъ.
— Значитъ вы непремнно хотите, чтобъ жена вашего сына была англичанка?
— Само собою разумется.
— И съ деньгами?
— Ну, объ этомъ я не слишкомъ забочусь: была бы она только смазливенькая, умная и дятельная двица и, вмсто приданаго, имла бы хорошій нравъ.
— Хорошій нравъ? значитъ и это входитъ въ число необходимыхъ условій?
— А какъ же вы думали? Надюсь, что Франкъ не сдлаетъ сумасбродства: не обвнчается тайкомъ съ какой нибудь распутной женщиной или…
Сквайръ замолчалъ и до такой степени раскраснлся, что Рандаль испугался за него: онъ боялся, чтобъ не случилось со сквайромъ апоплексіи прежде, чмъ преступленіе Франка принудитъ его измнить свое духовное завщаніе.
Вслдствіе этого Рандаль поспшилъ успокоить мистера Гэзельдена увреніями, что онъ говорилъ съ нимъ безъ всякой цли, что Франкъ, какъ и вс, молодые люди высшаго лондонскаго общества, иметъ обыкновеніе посщать иногда иностранцевъ, но что онъ ни подъ какимъ видомъ не согласился бы жениться безъ полнаго соизволенія и согласія своихъ родителей. Въ заключеніе всего Рандаль повторилъ общаніе непремнно предъувдомить сквайра, если найдетъ это нужнымъ. Какъ бы то ни было, слова Рандаля произвели въ душ мистера Гэзельдена такое безпокойство, что онъ совсмъ позабылъ о ферм и, направивъ свой путь совершенно въ противоположную сторону, въ необыкновенно мрачномъ расположеніи духа вошелъ въ паркъ съ самой отдаленной стороны. Подойдя къ дому, сквайръ поспшилъ запереться въ кабинет и открыть съ женой своей родительское совщаніе, между тмъ какъ Рандаль сидлъ на террас, представляя себ зло, которое онъ надлалъ, и длая соображенія, какую пользу можно извлечь изъ этого зла.
Когда онъ сидлъ такимъ образомъ, углубленный въ размышленія, позади его послышались чьи-то осторожные шаги, и вслдъ за тмъ раздался тихій голосъ.
— Сэръ, сэръ, позвольте мн поговорить съ вами, произнесъ кто-то, на ломаномъ англійскомъ язык.
Рандаль съ изумленіемъ обернулся и увидлъ смуглое, угрюмое лицо, съ сдыми волосами и рзкими чертами. Онъ узналъ человческую фигуру, которая присоединилась къ Риккабокка въ саду итальянца.
— Говорите ли вы по итальянски? снова началъ Джакеймо.
Рандаль, образовавшій изъ себя превосходнаго лингвиста, утвердительно кивнулъ головой. Обрадованный Джакеймо попросилъ его удалиться въ боле уединенную часть сада.
Рандаль повиновался, и оба они вошли въ величественную каштановую аллею.
— Милостивый государь, сказалъ Джакеймо, изъясняясь на природномъ язык и выражаясь съ необыкновеннымъ одушевленіемъ: — передъ вами стоитъ бдный, несчастный человкъ, меня зовутъ Джакомо. Вроятно, вы дышали обо мн: я слуга синьора, котораго вы видли сегодня,— ни больше, ни меньше, какъ простой слуга, по синьоръ удостоиваетъ меня особеннымъ довріемъ. Мы вмст испытали опасность, и изъ всхъ его друзей и послдователей одинъ только я прибылъ съ нимъ въ чужую для насъ землю.
— Прекрасно! продолжай, врный товарищъ! сказалъ Рандаль, внимательно разсматривая лицо Джакеймо.— Твой господинъ, ты говоришъ, довряетъ теб все? Поэтому онъ доврилъ теб и то, о чемъ я говорилъ съ нимъ сегодня?
— Доврилъ. Ахъ, милостивый государь! патронъ мой былъ сегодня слишкомъ гордъ, чтобы ршиться вызвать васъ на боле подробное объясненіе,— слишкомъ гордъ, чтобъ показать, что онъ боится человка, подобнаго графу Пешьера. А между прочимъ онъ дйствительно боится — онъ долженъ бояться — онъ станетъ бояться (эти слова Джакеймо произнесъ съ замтной горячностью), потому что у патрона моего есть дочь, а его врагъ — величайшій злодй. Умоляю васъ, скажите мн все, чего вы не сказали моему патрону. Вы намекнули ему, что этотъ человкъ намренъ жениться на синьор. Жениться на ней! Нтъ, извините, ему не видать ее, какъ своихъ ушей.
— Мн кажется, сказалъ Рандаль: — что онъ иметъ это намреніе.
— Да для чего? позвольте спросить. Онъ богатъ, а невста безъ гроша денегъ, то есть оно не совсмъ чтобы безъ гроша мы-таки успли прикопить кое что,— но въ сравненіи съ нимъ она дйствительно безъ гроша.
— Мой добрый другъ, я еще не знаю основательно его замысловъ, но легко могу узнать ихъ. Если же этотъ графъ врагъ твоего господина, то, конечно, весьма благоразумно беречься его: вы непремнно должны выхать отсюда въ Лондонъ или окрестности Лондона. Почему знать, быть можетъ, въ эту минуту графъ уже напалъ на ваши слды.
— Лучше бы онъ не показывался сюда! вскричалъ Джакомо и, побуждаемый сильнымъ гнвомъ, приложилъ руку къ тому мсту, гд нкогда носилъ кинжалъ.
— Джакомо, остерегайся порывовъ своего гнва. Одно покушеніе на жизнь человка, и ты будетъ высланъ изъ Англіи, а твой господинъ лишится въ теб врнаго друга.
Джакеймо, по видимому, былъ пораженъ этимъ предостереженіемъ.
— А неужли вы думаете, что патронъ мой, при встрч съ нимъ, скажетъ ему: соте sl sa un Signoria. Поврьте, что патронъ убьетъ его!
— Замолчи, Джакеймо! Ты говоришь объ убійств, о преступленіи, которое у насъ обыкновенно наказываютъ ссылкою. Если ты дйствительно любишь своего господина, то, ради Бога, постарайся удалить его отъ всякой возможности подвергать себя подобному гнву и опасности. Завтра я ду въ городъ, я пріищу для него домъ, гд онъ будетъ въ совершенной безопасности отъ лазутчиковъ и открытія. Кром того, мой другъ, тамъ я могу оберегать его, чего невозможно сдлать на такомъ разстояніи, и стану слдить за его врагомъ.
Джакеймо схватилъ руку Рандаля и поднесъ ее къ губамъ, потомъ, какъ будто пораженный внезапнымъ подозрніемъ, опустилъ ее и сказалъ довольно рзко:
— Синьоръ, мн кажется, вы видли патрона всего только два раза: почему вы принимаете въ немъ такое участіе?
— Я полагаю, принимать участіе даже въ чужеземц, которому грозитъ опасность, дло весьма обыкновенное.
Джакеймо, весьма мало врившій въ общую филантропію, покачалъ головой, съ видомъ скептика.
— Кром того, продолжалъ Рандаль, внезапно придумавшій боле основательную причину своему предложенію: — кром того, я другъ и родственникъ мистера Эджертона, а мистеръ Эджертонъ самый преданный другъ лорда л’Эсгренджа, который, какъ я слышалъ —
— Самый великодушный лордъ! О, теперь я понимаю, прервалъ Джакеймо, и лицо его прояснилось.— О если бы онъ былъ въ Англіи!, Впрочемъ, вы, конечно, извстите насъ, когда онъ прідетъ?
— Непремнно. Теперь скажи мн, Джакеймо, неужли этотъ графъ и въ самомъ дл человкъ безнравственный и опасный? Не забудь, что я не знаю его лично.
— У него нтъ ни души, ни головы, ни совсти.
— Разумется, эти недостатки длаютъ его опаснымъ для мужчинъ, но для женщинъ опасность проистекаетъ совсмъ изъ другихъ качествъ. Если онъ увидится съ синьориной, то, какъ ты думаешь, предвидится ли ту гъ возможность, что онъ произведетъ на нее весьма пріятное впечатлніе?
Джакеймо перекрестился и не сказалъ на это ни слова.
— Я слышалъ, что онъ все еще хорошъ собой.
Джакеймо простоналъ.
— Довольно! продолжалъ Рандаль: — постарайся убдить своего патрона перехать въ Лондонъ.
— Но если графъ тоже въ Лондон?
— Это ничего не значитъ. Самые большіе города представляютъ самое удобное мсто, чтобъ сохранить свое инкогнито. Во всякомъ другомъ мст чужеземецъ уже самъ собою служитъ предметомъ вниманія и любопытства.
— Правда.
— Такъ пусть же твой господинъ отправляется въ Лондонъ. Онъ можетъ поселиться въ одномъ изъ предмстій, боле другихъ отдаленномъ отъ мста жительства графа. Въ теченіе двухъ дней я пріищу квартиру и напишу ему. Теперь ты вришь въ искренность моего участія?
— Врю, синьоръ,— врю отъ чистаго сердца. О, еслибъ синьорина наша была замужемъ, мы ни о чемъ бы не заботились.
— Замужемъ! Но она кажется такой неприступной!
— Увы, синьоръ! не теперь ей быть неприступной и не здсь.
Изъ груди Рандаля вылетлъ глубокій вздохъ. Глаза Джакеймо засверкали. Ему показалось, что онъ открылъ новую побудительную причину участія Рандаля,— причину, по понятіямъ итальянца, весьма естественную и весьма похвальную.
— Пріищите домъ, синьоръ, напишите моему патрону. Онъ прідетъ. Я переговорю съ нимъ. Я надюсь убдить его.
И Джакеймо, подъ тнію густыхъ деревьевъ, пошелъ къ выходу изъ парка, улыбаясь по дорог и произнося невнятныя слова.
Первый призывный звонокъ къ обду прозвенлъ, и, при вход въ гостиную, Рандаль встртился съ мистеромъ Дэлемъ и его женой, приглашенными на скорую руку, по случаю прибытія нежданнаго гостя.
Посл обычныхъ привтствій, мистеръ Дэль, пользуясь отсутствіемъ сквайра, спросилъ о здоровь мистера Эджертона.
— Онъ всегда здоровъ, отвчалъ Рандаль: — мн кажется, онъ сдланъ изъ желза.
— Зато его сердце золотое, возразилъ мистеръ Дэль.
— Ахъ, да! сказалъ Рандаль, стараясь извлечь изъ словъ пастора какое нибудь новое открытіе: — вы, кажется, говорили мн, что встртились съ нимъ однажды, по длу, касавшемуся, какъ я полагаю, кого-то изъ вашихъ прихожанъ въ Лэнсмер?
Мистеръ Дэль утвердительно кивнулъ головой, и вслдъ за тмъ наступила продолжительная пауза.
— Скажите, мистеръ Лесли, памятна ли вамъ битва подл колоды? сказалъ мистеръ Дэль, съ добросердечнымъ смхомъ.
— Какъ не помнить! Кстати сказать: я встртилъ своего противника въ Лондон въ первый годъ посл выпуска изъ университета.
— Въ самомъ дл! гд же это?
— У какого-то литератора, впрочемъ, весьма умнаго человка, по имени Борлея.
— Борлея! Помнится, я читалъ юмористическіе стихи его на греческомъ язык.
— Безъ всякаго сомннія, это онъ и есть. Онъ уже исчезъ съ литературнаго поприща. Греческіе, да еще юмористическіе, стихи — вещь не слишкомъ интересная, да и, можно сказать, безполезная въ настоящее время: они обнаруживаютъ знаніе, неимющее особенной силы.
— По скажите мн что нибудь о Леонард Ферфильд? видли ли вы его посл того раза?
— Нтъ.
— И ничего не слышали о немъ?
— Ничего, а вы?
— Слышалъ, и не такъ давно, и изъ этихъ слуховъ я имю нкоторыя причины полагать, что онъ проводитъ свою жизнь благополучно.
— Вы удивляете меня! На чемъ же основывается ваше предположеніе?
— На томъ, что года два тому назадъ онъ пригласилъ къ себ свою мать, и она отправилась къ нему.
— Только-то?
— Этого весьма достаточно: онъ не прислалъ бы за ней, не имя средствъ содержать ее.
Въ это время вошли мистеръ и мистриссъ Гэзельденъ, и толстый дворецкій объявилъ, что обдъ готовъ.
Сквайръ былъ необыкновенно молчаливъ, мистриссъ Гэзельденъ — задумчива, мистриссъ Дэль — томна и жаловалась на головную боль. Мистеръ Дэль, которому рдко приводилось бесдовать съ учеными, за исключеніемъ только тхъ случаевъ, когда встрчался онъ съ докторомъ Риккабокка, былъ одушевленъ желаніемъ вступить въ ученый споръ съ Рандалемъ Лесли, который пріобрлъ уже нкоторую извстность за свою обширную ученость.
— Рюмку вина, мистеръ Лесли! Вы говорили до обда, что греческіе юмористическіе стихи обнаруживаютъ знаніе, неимющее особенной силы. Скажите пожалуста, какое же, по вашему мннію, знаніе иметъ силу?
Рандаль (лаконически). Практическое знаніе.
— М. Дэль. Чего, или кого?
— Рандаль. Людей.
— М. Дэль (простосердечно). Конечно, въ обширномъ смысл, это, по моему мннію, самое полезное знаніе. Но какимъ же образомъ оно пріобртается? Помогаютъ ли для этого книги?
— Рандаль. Иногда помогаютъ, иногда вредятъ, смотря по тому, кто какъ читаетъ ихъ.
— М. Дэль. Но какъ же должно читать ихъ, чтобы он принесли желаемую пользу?
— Рандаль. Читать спеціально, затмъ, чтобъ примнять ихъ къ цли, которая ведетъ къ сил.
— М. Дэль (крайне изумленный энергіей Рандаля и его спартанской логикой). Клянусь честью, сэръ, вы выражаетесь превосходно! Признаюсь вамъ откровенно, что я началъ эти вопросы съ намреніемъ вступить съ вами въ диспутъ: я смерть люблю доказательства.
— Такъ и есть, пробормоталъ сквайръ: — до0смерти любитъ спорить.
— М. Дэль. Доказательство, какъ говорятъ, есть соль всякой бесды. Впрочемъ, теперь я долженъ согласиться съ вами, хотя и не былъ къ этому приготовленъ.
Рандаль поклонился и отвчалъ:
— Два человка нашего воспитанія вовсе не должны спорить о примненіи знанія.
Мистеръ Дэль (съ напряженнымъ вниманіемъ). О примненіи къ чему?
Рандаль. Само собою разумется, къ сил.
Мистеръ Дэль (весьма довольный). Къ сил! самое низкое примненіе или самое возвышенное?
Рандаль (въ свою очередь заинтересованный и желая продолжать вопросительный тонъ). Позвольте узнать, что вы, въ этомъ отношеніи, называете самымъ низкимъ и самымъ возвышеннымъ?
Мистеръ Дэль. Самое низкое — это соблюденіе своихъ собственныхъ выгодъ,— самое высокое — благотворительность.
На губахъ Рандаля показалась полу-презрительная улыбка, но въ тотъ же моментъ исчезла.
— Вы говорите, сэръ, какъ долженъ говорить священникъ. Мн нравится ваше мнніе, и я соглашаюсь съ нимъ, но боюсь, что знаніе, котораго цль состоитъ въ одной только благотворительности, весьма рдко, или, лучше сказать, никогда въ этомъ мір не пріобртаетъ силы.
Сквайръ (серьёзно). Это совершенная правда. Посредствомъ снисходительности, или, какъ вы выражаетесь, посредствомъ благотворительности я никогда не достигалъ желаемой цли, между тмъ какъ Стирнъ, который отличается своей жестокостью, успваетъ во всемъ.
Мистеръ Дэль. Скажите же, мистеръ Лесли, съ чмъ можно сравнить силу разума, усовершенствованную донельзя, но совершенно лишенную наклонности къ добрымъ дламъ.
Рандаль. Съ чмъ сравнить? Право, я затрудняюсь отвчать вамъ на этотъ вопросъ. Полагаю, что можно сравнить ее съ какимъ нибудь великимъ человкомъ — почти со всякимъ великимъ человкомъ, который поразилъ всхъ своихъ враговъ и достигъ желаемой цли.
Мистеръ Дэль. Сомнваюсь, чтобы человкъ могъ сдлаться великимъ, не длая добрыхъ длъ, въ такомъ случа онъ долженъ погршать въ средствахъ къ достиженію величія. Цезарь былъ отъ природы человкъ благотворительный, точно такъ же, какъ и Александръ Великій. Сила разума, усовершенствованная до высшей степени, но чуждая благотворительности, иметъ сходство съ однимъ только существомъ, и это существо называется источникомъ всякаго зла.
Рандаль (изумленный). То есть вы хотите сказать, что это существо называется демономъ?
Мистеръ Дэль. Точно такъ, сэръ, демономъ. И даже он не достигъ желаемой цли! Даже онъ представляетъ собою, какъ выразились бы ваши великіе люди, примръ самой ршительной неудачи.
Мистриссъ Дэль. Другъ мой…. душа моя….
Мистеръ Дэль. Наша религія доказываетъ это: онъ былъ ангеломъ и палъ.
Наступило торжественное молчаніе. Слова мистера Дэля произвели на Рандаля впечатлніе гораздо сильне, чмъ хотлось бы ему признаться въ томъ самому себ. Въ это время обдъ уже кончился, и слуги удалились. Гэрри взглянула на Кэрри. Кэрри оправила платье и встала.
Джентльмены остались за виномъ. Мистеръ Дэль, весьма довольный заключеніемъ своего любимаго диспута, перевелъ разговоръ на предметы боле обыкновенные. Между прочимъ разговоръ коснулся десятой доли полевыхъ произведеній, собиранной въ пользу духовенства, и сквайръ, боле другихъ знакомый съ этимъ предметомъ, силою своего голоса и суровымъ выраженіемъ лица, принудилъ молчать своихъ гостей и доказалъ, къ полному своему удовольствію, что десятины составляютъ несправедливое завладніе со стороны церкви вообще и самый тяжелый, ни съ чмъ несообразный налогъ на Гэзельденскую вотчину въ особенности.

ГЛАВА LXXVIII.

При вход въ гостиную, Рандаль засталъ двухъ лэди, сидящими другъ подл друга, въ положеніи, которое гораздо боле шло къ фамильярному обращенію въ ранніе годы, чмъ къ холодной, основанной на учтивости дружб, существовавшей между ними въ настоящее время. Рука мистриссъ Гэзельденъ нжно спускалась съ плеча Кэрри, и оба прекрасныя англійскія личика наклонены были надъ одной и той же книгой. Пріятно было видть, какъ эти степенныя, почтенныя женщины, столь различныя одна отъ другой по характеру и наружности, безъ всякаго сознанія увлекались къ счастливымъ днямъ двственной юности при свт лучезарнаго факела, зажженнаго какимъ-то чародемъ въ стран истины или фантазіи, сердца ихъ сливались въ одно сердце, между тмъ какъ взоръ останавливался на одной и той же мысли, влеченіе ихъ другъ къ другу, уже утраченное въ мір дйствительномъ, становилось сильне и сильне въ мір фантазіи, гд различныя чувства читателей, читающихъ одну какую нибудь книгу, сливаются въ одно отрадное чувство.
— Какая эта книга такъ сильно занимаетъ васъ? спросилъ Рандаль, подойдя къ столу.
— Книга, которую, безъ всякаго сомннія, вы уже читали, отвчала мистриссъ Дэль, закладывая прочитанную страницу ленточкой и передавая Рандалю книгу.— Я полагаю, что она произвела сильное впечатлніе на васъ.
Рандаль взглянулъ на заглавіе.
— Правда, сказалъ онъ: — я слышалъ о ней очень много, но самъ не имлъ еще времени прочитать ее.
Мистриссъ Дэль. Я могу одолжить вамъ, если вы желаете просмотрть ее сегодня вечеромъ, вы оставите ее у мистриссъ Гэзельденъ.
Мистеръ Дэль (приближаясь къ столу). О чемъ идетъ рчь у васъ? А! объ этой книг! да вамъ должно прочитать ее. Я не знаю еще сочиненія поучительне этого.
Рандаль. Поучительне! Въ такомъ случа, я непремнно прочитаю ее. Я думалъ, что это обыкновенное литературное произведеніе, написанное съ цлію доставить читателямъ развлеченіе. Такимъ по крайней мр показалось оно мн, когда я перелистывалъ его.
Мистеръ Дэль. Такимъ кажется и ‘Векфильдскій Священникъ’, а между тмъ встрчали ли вы книгу боле поучительную?
Рандаль. Я бы нершился сказать этого о ‘Векфильдскомъ Священник’. Довольно интересная книжка, хотя содержаніе ея самое неправдоподобное. Но почему же она поучительна?
Мистеръ Дэль. По ея послдствіямъ: она длаетъ насъ въ нкоторой степени счастливе и лучше. Какое же поученіе можетъ сдлать боле? Нкоторыя произведенія просвщаютъ нашъ умъ, другія — наше сердце, послднія объемлютъ самый обширнйшій кругъ и часто производятъ самое благотворное вліяніе на нашъ характеръ. Эта книга принадлежитъ къ числу послднихъ. Прочитавъ ее, вы непремнно согласитесь съ моимъ мнніемъ.
Рандаль улыбнулся и взялъ книгу.
Мистриссъ Дэль. Неизвстно ли, кто авторъ этой книги?
Рандаль. Я слышалъ, что ее приписываютъ многимъ писателямъ, но, мн кажется, никто изъ нихъ не принимаетъ на себя этого права.
Мистеръ Дэль. Я такъ думаю, что ее написалъ мой школьный товарищъ и другъ, профессоръ Моссъ, натуралистъ, я заключаю это по его описаніямъ видовъ: они такъ живы и такъ натуральны.
Мистриссъ Дэль. Ахъ, Чарльзъ, мой милый! этотъ замаранный нюхательнымъ табакомъ, скучный, прозаическій профессоръ? Возможно ли говорить такіе пустяки! Я уврена, что авторъ долженъ быть молодой человкъ: все сочиненіе его проникнуто свжестью чувствъ.
Мистриссъ Гэзельденъ (положительно). Да, конечно, молодой человкъ.
Мистеръ Дэль (не мене положительно). Я долженъ сказать напротивъ. Тонъ, въ которомъ написана эта книга, слишкомъ спокоенъ, и слогъ ея слишкомъ простъ для молодого человка. Кром того, я не знаю ни одного молодого человка, который бы прислалъ мн экземпляръ своего сочиненія, а этотъ экземпляръ присланъ мн, и, какъ видите, въ прекрасномъ переплет. Поврьте, что это Моссъ: это совершенно въ его дух.
Мистриссъ Дэль. Чарльзъ, милый мой, ты надодаешь своими доводами! Мистеръ Моссъ такъ дуренъ собой.
Рандаль. А неужели авторъ долженъ быть хорошъ собой?
Мистеръ Дэль. Ха, ха! Изволь-ка отвчать на это, Кэрри.
Кэрри оставалась безмолвною, и на лиц ея разлилась улыбка легкаго пренебреженія.
Сквайръ (съ величайшимъ простосердечіемъ). Я самъ читалъ эту книгу и понимаю въ ней каждое слово, но не вижу въ ней ничего особеннаго, что могло бы возбудить желаніе узнать имя автора.
Мистриссъ Дэль. Я не вижу, почему еще должно полагать, что она написана мужчиной. Съ своей стороны, я полагаю, что ее писала женщина.
Мистриссъ Гэзельденъ. Да, дйствительно, въ ней есть мста о материнской любви, которыхъ никто, кром женщины, не могъ бы такъ врно написать.
Мистеръ Дэль. Вздоръ, вздоръ! Желалъ бы я видть женщину, которая такъ врно изобразила бы августовскій вечеръ, передъ наступленіемъ грозы. Каждый полевой цвтокъ около живой изгороды представленъ точь-въ-точь въ томъ вид, въ какомъ мы видимъ ихъ въ август, каждое явленіе въ воздух, вс оттнки неба принадлежатъ одному только августу. Помилуйте! какая женщина насадитъ подл забора фіалокъ и незабудокъ. Никто крутой, кром друга моего Мосса, не въ состояніи представить подобнаго описанія.
Сквайръ. Не знаю, я встртилъ мсто, гд для какого-то примра сказано нсколько словъ о растрат зерна при посв изъ пригоршни, а это заставляетъ меня думать, что авторъ долженъ быть фермеръ.
Мистриссъ Дэль (съ пренебреженіемъ). Фермеръ! да еще, пожалуй, въ башмакахъ, съ гвоздями на подошв! Я утвердительно говорю, что это женщина.
Мистриссъ Гэзельденъ. Женщина, и мать.
Мистеръ Дэль. Мужчина среднихъ лтъ, и натуралистъ.
Сквайръ. Нтъ, нтъ, мистеръ Дэль: ужь это наврное молодой человкъ, потому что любовная сцена напоминаетъ мн о дняхъ моей юности, когда я готовъ былъ разстаться съ ушами, чтобы только сказать Гэрри, какъ мила она, и какъ прекрасна, и когда, вмсто этого, я обыкновенно говорилъ: ‘Прекрасная погода, миссъ, особливо для жатвы.’ Да, это непремнно долженъ быть молодой человкъ, и притомъ фермеръ. Мн нисколько не покажется удивительнымъ, если онъ самъ ходилъ за плугомъ.
Рандаль (перелистывая книгу). Эта сцена, напримръ, ночь въ Лондон, показываетъ, что она написана человкомъ, который велъ, какъ говорится, городскую жизнь, и который смотрлъ на богатство глазами бдняка. Недурно, очень недурно! я прочитаю эту книгу.
— Странно, сказалъ пасторъ, улыбаясь: — что это маленькое сочиненіе до такой степени заинтересовало всхъ насъ… сообщило всмъ намъ совершенно различныя идеи, но въ одинаковой степени очаровало насъ, дало новое и свжее направленіе нашей скучной деревенской жизни, одушевило насъ зрлищемъ внутренняго міра нашего, котораго до этой поры мы не видли, кром только какъ въ сонныхъ видніяхъ,— очень маленькое сочиненіе, написанное человкомъ, котораго мы не знаемъ и, быть можетъ, никогда не узнаемъ! Вотъ это знаніе неоспоримо есть сила, и сила самая благотворная!
— Да, конечно, что-то въ род силы, замтилъ Рандаль, и на этотъ разъ замчаніе его было непритворное.
Въ эту ночь, Рандаль, удалившись въ свою комнату, забылъ вс свои планы и предначертанія: онъ занялся чтеніемъ, и читалъ, что рдко случалось съ нимъ, безъ всякаго намреній извлечь изъ чтенія какую нибудь существенную пользу.
Сочиненіе изумило его удовольствіемъ, которое онъ невольнымъ образомъ испытывалъ. Вся прелесть его заключалась въ спокойствіи, съ которымъ писатель наслаждался всмъ прекраснымъ. По видимому, оно имло сходство съ душой, съ счастливымъ созданіемъ, которое озаряло себя свтомъ, истекающимъ изъ его собственнаго образа мыслей. Сила этого сочиненія была такъ спокойна и такъ ровна, что одинъ только строгій критикъ могъ замтить, какъ много требовалось усилія и бодрости, чтобъ поддержать крылья, парившія ввысь съ такимъ незамтнымъ напряженіемъ. Въ немъ не обнаруживалось ни одной свтлой мысли, которая бы тираннически господствовала надъ другими: все, по видимому, имло надлежащіе размры и составляло натуральную симметрію. Конецъ книги оставлялъ за собой отрадную теплоту, которая разливалась вокругъ сердца читателя и пробуждала невдомыя ему дотол чувства. Рандаль тихо опустилъ книгу, и въ теченіе нсколькихъ минутъ коварные и низкіе замыслы его, къ которымъ примнялось его знаніе, стояли передъ нимъ обнаженные, неприкрытые маской.
— Все вздоръ, сказалъ онъ, стараясь насильно удалить отъ себя благотворное вліяніе.
И источникъ зла снова разлился по душ, въ которой наклонности къ благотворительности не существовало.

ГЛАВА LXXIX.

Рандаль всталъ при звук перваго призывнаго звонка къ завтраку и на лстниц встртился съ мистриссъ Гэзельденъ. Вручивъ ей книгу, онъ намренъ былъ вступить съ ней въ разговоръ, но мистриссъ Гэзельденъ сдлала ему знакъ слдовать за нимъ въ ея собственную уборную комнату. Это не былъ будуаръ съ блой драпировкой, золотыми и богатыми картинами Ватто, но комната заставленная огромными комодами и шкафами орховаго дерева, въ которыхъ хранились старинное наслдственное блье и платье, усыпанное лавендой, запасы для домохозяйства и медицинскія средства для бдныхъ.
Опустившись на широкое огромное кресло, мистриссъ Гэзельденъ была совершенно у себя, дома, въ строгомъ смысл этого выраженія.
— Объясните, пожалуста, сказала лэди, сразу приступая къ длу съ привычнымъ, непринужденнымъ чистосердечіемъ: — объясните, пожалуста, что значитъ вашъ вчерашній разговоръ съ моимъ мужемъ касательно женитьбы Франка на чужеземк.
Рандаль. Неужели и вы будете точно такъ же противъ подобнаго предположенія, какъ мистеръ Гэзельденъ?
Мистриссъ Гэзельденъ. Вмсто того, чтобъ отвчать на мой вопросъ, вы сами спрашиваете меня.
Эти довольно грубые толчки значительно вытснили Рандаля изъ его засады. Ему предстояло исполнить двоякое намреніе: во первыхъ, узнать до точности, дйствительно ли женитьба Франка на женщин, какъ маркиза ди-Негра, раздражитъ сквайра до такой степени, что Франку будетъ угрожать опасность лишиться наслдства, во вторыхъ, всми силами стараться не пробудить въ душ мистера или мистриссъ Гэзельденъ серьёзнаго убжденія, что подобной женитьбы должно опасаться, въ противномъ случа они преждевременно снесутся съ Франкомъ по этому предмету и, пожалуй, еще разстроятъ все дло. При всемъ томъ, ему самому надлежало выражаться такимъ образомъ, чтобы родители не обвинили его впослдствіи въ томъ, что онъ представилъ имъ обстоятельство дла въ превратномъ вид. Въ его разговор со сквайромъ, наканун, онъ зашелъ немного далеко — дальше, чмъ бы слдовало ему,— во это произошло потому, что онъ старался избгнуть объясненія по предмету комолыхъ коровъ и устройства фермы. Въ то время, какъ Рандаль размышлялъ объ этомъ, мистриссъ Гэзельденъ наблюдала его своими свтлыми, выразительными взорами и, наконецъ, воскликнула:
— Я жду вашего отвта, мистеръ Лесли.
— Я не знаю, что вамъ отвчать, сударыня: — сквайръ, къ сожалнію, слишкомъ преувеличилъ, то, что сказано было въ шутку. Впрочемъ, надобно откровенно признаться, что Франкъ, какъ мн казалось, пораженъ былъ красотой одной премиленькой итальянки.
— Итальянки! вскричала мистриссъ Гэзельденъ: — такъ и есть! я говорила это съ самого начала. Итальянка! такъ только-то и есть?
И она улыбнулась.
Рандаль чувствовалъ, что положеніе его становилось боле и боле затруднительнымъ. Зрачки его глазъ съузились, что обыкновенно случается, когда мы углубляемся въ самихъ себя, предаемся размышленіямъ, бодрствуемъ и бережемся.
— И, быть можетъ, снова начала мистриссъ Гэзельденъ, съ свтлымъ выраженіемъ лица: — вы замтили эту перемну въ Франк посл того, какъ онъ пріхалъ отсюда?
— Правда ваша, произнесъ Рандаль: — впрочемъ, мн кажется, что егь сердце было тронуто гораздо раньше.
— Весьма натурально, сказала мистриссъ Гэзельденъ: — могъ ли онъ сберечь свое сердце? такое милое, очаровательное созданіе! Я не имю права просить васъ разсказать мн сердечныя тайны Франка, однако, я узнаю уже предметъ очарованія: хотя она не иметъ богатства, и Франкъ могъ бы составить лучше партію, но все же она такъ мила и такъ прекрасно воспитана, что я не предвижу затрудненія принудить Гэзельдена согласиться на этотъ бракъ.
— Мн стало легче теперь, сказалъ Рандаль, втягивая длинный глотокъ воздуха и начиная обнаруживать заблужденіе мистриссъ Гэзельденъ, благодаря своей, такъ часто употребляемой въ дло, проницательности.— Я въ восторг отъ вашихъ словъ, и, конечно, вы позволите подать Франку нкоторую надежду, въ случа, если я застану его въ уныломъ расположеніи духа. Бдняжка! онъ теперь постоянно печаленъ.
— Я полагаю, что это можно сдлать, отвчала мистриссъ Гэзельденъ, съ самодовольной усмшкой: — но вамъ бы не слдовало пугать такъ бднаго Вильяма, намекнувъ ему, что невста Франка ни слова не знаетъ по англійски. Я сама знаю, что у нея прекрасное произношеніе, и она объясняется на нашемъ язык премило. Слушая ее, я всегда забывала, что она не природная англичанка!… Ха, ха, бдный Вильямъ!
Рандаль. Ха, ха!
Мистриссъ Гэзельденъ. А мы разсчитывали совсмъ на другую партію для Франка — на одну двицу изъ прекрасной англійской фамиліи.
Рандаль. Врно, на миссъ Стикторайтсъ?
Мистриссъ Гэзельденъ. О, нтъ! это старинная выдумка моего Вильяма. Впрочемъ, Вильямъ самъ очень хорошо знаетъ, что Стикторайтсы никогда не согласятся соединить свое имніе съ нашимъ. Нтъ, мистеръ Лесли, мы имли въ виду совсмъ другую партію, но въ этомъ случа нельзя предписывать правилъ молодымъ сердцамъ.
Рандаль. Конечно, нельзя. Теперь, мистриссъ Гэзельденъ, когда мы поняли другъ друга такъ хорошо, извините меня, если я посовтую вамъ оставить это дло въ томъ вид, въ какомъ оно есть, и не писать о немъ Франку ни слова. Вамъ извстно, что любовь въ молодыхъ сердцахъ очень часто усиливается очевидными затрудненіями и простываетъ, когда препятствія исчезаютъ.
Мистриссъ Гэзельденъ. Весьма вроятно, по ни отъ меня, ни отъ мужа ничего подобнаго не будетъ сдлано. Я не буду писать объ этомъ Франку совершенно по другимъ причинамъ. Хотя я готова согласиться на этотъ бракъ и ручаюсь за согласіе Вильяма, однако, все же намъ лучшебы хотлось, чтобъ Франкъ женился на англичанк. Поэтому-то мы ничего не станемъ длать къ поощренію его идеи. Но если отъ этого брака будетъ зависть счастіе Франка, тогда мы немедленно приступимъ къ длу. Короче сказать, мы не ободряемъ его теперь и не противимся его желанію. Вы понимаете меня?
— Совершенно понимаю.
— А между тмъ весьма справедливо, что Франкъ долженъ видть свтъ, стараться развлекать себя и въ то же время испытывать свое сердце. Я уврена, что онъ самъ одного со мной мннія, и это помшало ему пріхать сюда.
Рандаль, страшась дальнйшаго и боле подробнаго объясненія, всталъ.
— Простите меня, сказалъ онъ: — но я долженъ поторопиться къ завтраку и воротиться домой къ приходу дилижанса.
Вмст съ этимъ, онъ подалъ руку мистриссъ Гэзельденъ и повелъ ее въ столовую. Окончивъ завтракъ необыкновенно торопливо, Рандаль слъ на лошадь и, простясь съ радушными хозяевами, рысью помчалъ въ Рудъ-Голлъ.
Теперь все благопріятствовало къ исполненію его проэкта. Даже случайная ошибка мистриссъ Гэзельденъ какъ нельзя боле служила ему въ пользу. Мистриссъ Гэзельденъ весьма естественно предполагала, что Віоланта плнила Франка во время его послдняго пребыванія въ деревн. Такимъ образомъ Рандаль, вполн убжденный, что никакой проступокъ Франка не вооружилъ бы противъ него сквайра такъ сильно, какъ женитьба на маркиз ди-Негра, онъ могъ уврить Франка, что мистриссъ Гэзельденъ была совершенно на его сторон. Въ случа же, еслибъ ошибка обнаружилась, то вся вина должна была падать на мистриссъ Гэзельденъ. Еще большимъ успхомъ увнчалась его дипломація съ Риккабокка: онъ, безъ всякаго затрудненія, узналъ тайну, которую хотлъ открыть, отъ него теперь зависло принудить итальянца переселиться въ окрестности Лондона,— и если Віоланта дйствительно окажется богатою наслдницей, то кого изъ мужчинъ одинаковыхъ съ ней лтъ будетъ она видть въ дом отца своего? кого, какъ не одного только его — Рандаля Лесли?— И тогда старинныя владнія Лесли…. черезъ два года они будутъ продаваться тогда, часть приданаго невсты откупитъ ихъ! Подъ вліяніемъ торжествующей хитрости, вс прежніе отголоски совсти совершенно замолкли. Въ самомъ пріятномъ, высокомъ и пылкомъ настроеніи духа прохалъ Рандаль мимо казино, садъ котораго былъ безмолвенъ и пустъ,— прибылъ домой и, наказавъ Оливеру быть прилежнымъ, а Джульет — терпливой, отправился пшкомъ къ дилижансу и въ надлежащее время возвратился въ Лондонъ.

ГЛАВА LXXX.

Віоланта сидла въ своей маленькой комнат и изъ окна смотрла на террасу, разстилавшуюся передъ ней внизу. Судя по времени года, день былъ необыкновенно теплый. Съ приближеніемъ зимы померанцовыя деревья были переставлены въ оранжереи, и тамъ, гд они стояли, сидла мистриссъ Риккабокка за рукодльемъ. Риккабокка въ это время разговаривалъ, съ своимъ врнымъ слугой. Окна и дверь бельведера были открыты. Съ тхъ мстъ, гд сидли жена и дочь Риккабокка, видно было, что патронъ всего дома сидлъ прислонясь къ стн, его руки лежали на груди, и взоры его устремлены были въ полъ, между тмъ какъ Джакеймо, прикоснувшись пальцемъ къ рук господина, говорилъ ему что-то съ необыкновеннымъ жаромъ. Дочь, изъ окна, и жена, изъ за своей работы, устремили свои нжные, полные мучительнаго безпокойства взоры на человка, столь драгоцннаго для нихъ обихъ. Въ послдніе два дни Риккабокка былъ особенно задумчивъ, даже до унынія. Какъ дочь, такъ и жена догадывались, что душа Риккабокка была сильно взволнована,— но чмъ именно, не знала ни та, ни другая.
Комната Віоланты безмолвно обнаруживала образъ ея воспитанія, подъ вліяніемъ котораго образовался ея характеръ. Кром рисовальнаго альбома, который лежалъ раскрытый на стол, и который обнаруживалъ талантъ вполн развитый и образованный (въ этомъ предмет Риккабокка былъ самъ ея учителемъ), не было ничего другого, по чему бы можно было заключить объ обыкновенныхъ женскихъ дарованіяхъ. Въ этой комнат не было ни одного изъ тхъ предметовъ, которые служатъ къ полезному и пріятному развлеченію молодой двицы: не было ни фортепьяно, которое стояло бы открытымъ, н арфы, которая занимала бы опредленное мсто, хотя мсто это и было устроено,— ни пялецъ для шитья, ни другихъ орудій рукодлья, вмсто всего этого вы видите на стн рядъ полокъ, заставленныхъ избранными произведеніями итальянской, англійской и французской литературъ. Эти произведенія представляли собою такой запасъ чтенія, что тотъ, кто пожелаетъ развлеченія для своего ума въ плнительной бесд съ женщиной,— бесд, которая смягчаетъ и совершенствуетъ все, что будетъ заимствовано изъ тхъ произведеній, никогда не назоветъ ее мужской бесдой. Взгляните только на лицо Віоланты, и вы увидите, какъ высокъ долженъ быть умъ, который вызывалъ всю душу на плнительныя черты ея лица. Въ нихъ не было ничего грубаго, ничего сухого, ничего суроваго. Даже въ то время, когда вы обнаруживали обширность ея познаній, эта обширность терялась совершенно въ нжности граціи. Въ самомъ дл, вс боле серьёзныя и холодныя свднія, пріобртенныя ею, превращались, съ помощію ея мягкаго сердца и изящнаго вкуса, въ невещественные драгоцнные матеріалы. Дайте ей какую нибудь скучную, сухую исторію, и ея воображеніе находило красоты, которыя для другихъ читателей оставались незамтными, и, подобно взору артиста, открывало повсюду живописное. Благодаря особенному настроенію души, Віолаита, безъ всякаго сознанія, пропускала простыя и весьма обыкновенныя мысли и обнаруживала все рдкое и возвышенное. Проводя юные годы своей жизни совершенно безъ подругъ одного съ ней возраста, она едва ли принадлежала настоящему. Она жила въ прошедшемъ, какъ Сабрина въ своемъ кристальномъ колодц. Образы рыцарства — примры всего прекраснаго и героическаго,— образы, которые, при чтеніи звучныхъ стиховъ Тассо, возникаютъ передъ нами, смягчая силу и храбрость въ любовь и пснопніе, наполняли думы прекрасной итальянской двушки.
Не говорите намъ, чтобы прошедшее, изслдованное холодной философіей, не было лучшей возвышенне настоящаго: не такъ смотрятъ на него взоры, въ которыхъ отражается непорочная и высокая душа. Прошедшее тогда только потеряетъ свою прелесть, когда перестанетъ отражать на своемъ магическомъ зеркал плнительную романтичность, которая и составляетъ его высокое достоинство, несмотря на то, что иметъ видъ обманчивой мечты.
Но, при всемъ томъ, Віоланту ни подъ какимъ видомъ нельзя было назвать мечтательницей. Въ ней жизнь была до такой степени сильна и плодотворна, что дятельность, по видимому, необходима была для ея превосходнаго развитія,— дятельность, невыходящая изъ сферы женщины,— дятельность, необходимая для того, чтобы выражать свою признательность, совершенствовать и приводить въ восторгъ все окружавшее ее, примирять съ порывами души человческой къ слав все, что осталось бы для честолюбія неудовлетвореннымъ. Несмотря на опасеніе ея отца касательно пронзительно-холоднаго воздуха Англіи, въ этомъ воздух она укрпила нжное до слабости здоровье своего дтства. Ея гибкій станъ, ея глаза, полные нги и блеска, ея румянецъ, нжный и вмст съ тмъ роскошный,— все говорило въ пользу ея жизненныхъ силъ,— силъ, способныхъ содержать въ невозмутимомъ спокойствіи такую возвышенную душу и утишать волненія сердца, которыя, однажды возмущенныя, могли бы перемшать пылкія страсти юга съ непорочностью и благочестіемъ свера.
Уединеніе длаетъ нкоторыя натуры боле робкими, другія — боле отважными. Віоланта была неустрашима. Во время разговора ея взоры безъ всякой застнчивости встрчались съ вашими взорами, все дурное было такъ чуждо ей, такъ далеко отъ нея, что она, по видимому, не знала еще, что такое стыдъ. Эта бодрость духа, тсно соединенная съ обширностью понятій, всегда служила неизсякаемымъ источникомъ для самаго интереснаго, плнительнаго разговора. При всхъ наружныхъ совершенствахъ, которыя въ образованномъ кругу достигаются вполн всми двицами, мысли ихъ остаются часто безплодными, и часто разговоръ становится крайне приторнымъ. Віоланта, въ замнъ этихъ совершенствъ, имла особенный даръ поддлаться подъ вкусъ и выиграть расположеніе талантливаго человка, особливо, если талантъ его не бываетъ до такой степени дятельно занятъ, чтобъ пробуждать въ душ желанія одного только препровожденія времени, тамъ, гд онъ ищетъ пріятнаго общества,— Віоланта имла даръ съ особенною непринужденностью и легкостью мняться мыслями. Это была какая-то чарующая прелесть, которая одвала въ музыкальныя слова плнительныя женскія идеи.
— Я слышу отсюда, какъ онъ вздыхаетъ, тихо и грустно сказала Віоланта, не спуская глазъ съ отца: — мн кажется, что это какая нибудь новая печаль, это не похоже на печаль по отчизн. Вчера онъ два раза вспоминалъ своего неоцненнаго друга-англичанина и желалъ, чтобы этотъ другъ былъ здсь.
Сказавъ это, Віоланта покраснла, ея руки опустились на колни, и она сама предалась размышленіямъ едва ли не глубже размышленій отца, хотя не до такой степени мрачнымъ. Съ самого прізда въ Англію, Віоланта научилась сохранять въ душ своей искреннюю признательность и питать безпредльное уваженіе къ имени Гарлея л’Эстренджа. Ея отецъ, соблюдая строгое молчаніе, которое отзывалось даже презрніемъ, о всхъ своихъ прежнихъ итальянскихъ друзьяхъ, съ особеннымъ удовольствіемъ и открытымъ сердцемъ любилъ говорить объ англичанин, который спасъ ему жизнь въ то время, когда его соотечественники измнили ему. Онъ любилъ говорить о воин, въ ту пору еще въ полномъ цвт юности, который,: не находя утшенія въ слав, лелялъ въ груди своей скрытую скорбь среди дубровъ, бросавшихъ мрачную тнь на поверхность озера, въ которой отражалось свтлое небо Италіи. Риккабокка часто разсказывалъ о томъ, какъ онъ, въ ту пору счастливый и обремененный почестями, старался утшить англійскаго синьора,— этого печальнаго молодого человка и добровольнаго изгнанника, о томъ, какъ они сдлались наконецъ друзьями въ тхъ живописныхъ мстахъ, гд Віоланта впервые увидла свтъ, о томъ, какъ Гарлей тщетно отклонялъ его отъ безумныхъ поступковъ, которыми предполагалось возсоздать, въ какой нибудь часъ времени, руины многихъ вковъ, о томъ, когда, покинутый друзьями, Риккабокка, спасая свою жизнь, долженъ былъ оставить свое отечество, когда малютка Віоланта не хотла оторваться отъ его груди, англичанинъ-воинъ далъ ему убжище, скрылъ слдъ его, вооружилъ своихъ людей и, подъ прикрытіемъ ночи, провожалъ бглеца къ дефилею въ Аппенинахъ, а когда погоня, напавъ на горячіе слды, быстро догоняла ихъ, Гарлей сказалъ:
— Спасая себя, вы спасаете свою дочь! Бгите! Еще лига, и вы будете за границей. Мы задержимъ вашихъ враговъ разговоромъ: они не сдлаютъ намъ никакого вреда!
Несчастный отецъ тогда только узналъ, когда опасность миновала, что англичанинъ задержалъ врага не разговоромъ, но мечемъ, защищая проходъ, противъ далеко несоразмрной силы, грудью такой же неустрашимой, какъ грудь Баярда при защит моста, доставившей ему безсмертіе.
И съ тхъ поръ тотъ же самый англичанинъ не переставалъ защищать имя Риккабокка, доказывать его невинность,— и если оставалась еще какая нибудь надежда на возвращеніе ему въ отечество, то это должно было приписать неутомимому усердію Гарлея.
Весьма естественно, что эта одинокая и постоянно бесдующая съ своими только думами двушка сочетала все вычитанное ею изъ романовъ, проникнутыхъ нжной любовью и рыцарскимъ духомъ, съ образомъ этого храбраго и преданнаго чужеземца. Онъ-то и одушевлялъ ея мечты о прошедшемъ и, по видимому, былъ рожденъ затмъ, чтобы, въ предопредлнное судьбою время, быть прорицателемъ ея будущаго. Вокругъ этого образа группировались вс прелести, которыя одна только двственная фантазія можетъ почерпнуть изъ древняго героическаго баснословія, такъ сильно плняющаго воображеніе. Однажды, еще въ ранніе годы возраста Віоланты, Риккабокка, для удовлетворенія ея любопытства, нарисовалъ, на память, портретъ своего друга-англичанина — портретъ Гарлея, когда онъ былъ еще юношей, и нарисовалъ съ нкоторой лестью, безъ всякаго сомннія, проистекавшей изъ искусства и пристрастной благодарности. Но, несмотря на то, сходства было очень много. Въ этомъ портрет глубокая печаль была господствующимъ выраженіемъ въ лиц: какъ будто она отняла и сосредоточивала въ себ вс другія, переходчивыя выраженія, взглянувъ на него, нельзя было не сказать: ‘такъ печаленъ и еще такъ молодъ!’ Віоланта никогда не ршалась допустить мысли, чтобы года, въ теченіе которыхъ ея дтскій возрастъ созрлъ совершенно, могли пролетть надъ этимъ юнымъ, задумчивымъ лицомъ, не сообщивъ ему своего разрушительнаго дйствія, чтобы міръ могъ измнить характеръ такъ точно, какъ время измняетъ наружность. По ея понятію, герой, созданный ея воображеніемъ, долженъ оставаться безсмертнымъ во всей своей красот и юности. Свтлыя мечты, обольстительныя думы, свойственныя каждому изъ насъ, когда искра поэзіи еще ярко горитъ въ нашихъ сердцахъ! Ршался ли кто нибудь представить себ Петрарку дряхлымъ старикомъ? Кто не воображаетъ его такимъ, какимъ онъ впервые смотрлъ на Лауру?
‘Ogni altra cosi ogni pensier va fore,
E sol ivi con voi rimansi Amore! (*)
(*) ‘Вс другія мысли отлетаютъ вдаль
Остается только одна: это — мысль о теб, моя любовь…’
Такимъ образомъ, углубленная въ думы, Віоланта совершенно забыла продолжать свои наблюденія надъ бельведеромъ. А бельведеръ между тмъ опустлъ. Мистриссъ Риккабокка, неимвшая для развлеченія своихъ мыслей никакого идеала, видла, какъ мужъ ея вошелъ въ домъ.
Риккабокка явился вскор въ комнат своей дочери. Віоланта испугалась, почувствовавъ на плеч своемъ руку отца и вслдъ за тмъ поцалуй на задумчивомъ лиц.
— Дитя мое! сказалъ Риккабокка, опускаясь на стулъ: — я ршился оставить на нкоторое время это убжище и искать его въ окрестностяхъ Лондона.
— Ахъ, папа, значитъ вы объ этомъ-то и думали? Что же за причина такой перемны? Папа, не скрывайтесь отъ меня: вы сами знаете, какъ охотно и съ какимъ усердіемъ я всегда повиновалась вашей вол и какъ свято хранила вашу тайну. Неужели вы не довряете мн?
— Теб, дитя мое, я все доврю! отвчалъ Риккабокка, сильно взволнованный.— Я оставляю это мста изъ страха, что мои враги отъищутъ меня здсь. Другимъ я скажу, что ты теперь въ такихъ лтахъ, когда нужно имть учителей, которыхъ здсь не достать. Но мн не хочется, чтобы кто нибудь зналъ, куда мы демъ.
Риккабокка произнесъ послднія слова сквозь зубы и поникнувъ головой. Онъ произносилъ ихъ терзаемый стыдомъ.
— А моя мама? говорили ли вы съ мама объ этомъ?
— Нтъ еще. Я очень затрудняюсь этимъ.
— О папа! тутъ не можетъ быть, не должно быть никакого затрудненія: мама такъ любитъ васъ, возразила Віоланга съ кроткимъ и нжнымъ упрекомъ.— Почему вы не доврите ей своей тайны? Она такъ предана вамъ, такъ добра!
— Добра — съ этимъ я согласенъ! воскликнулъ Риккабокка.— Что же изъ этого слдуетъ? ‘Da cattiva Donna guardati, ed alla buona non fidar niente’ (злой женщины остерегайся, доброй — не довряйся). И ужь если необходимость принудитъ доврять ей, прибавилъ безчеловчный мужъ: — то довряйте все, кром тайны.
— Фи! сказала Віоланта, съ видомъ легкой досады, она очень хорошо знала характеръ своего отца, чтобы буквально понимать его ужасныя сентенціи: — зачмъ такъ говорить, padre carissimo! Разв вы не довряете мн вашей тайны?
— Теб! Котенокъ еще не кошка, и двочка еще не женщина. Кром того, тайна уже была теб извстна, и мн не зачмъ было затрудняться. Успокойся, дитя мое: Джемима въ настоящее время не подетъ съ нами. Собери, что хочешь взять съ собой. Мы выдемъ отсюда ночью.
Не дожидая отвта, Риккабокка поспшилъ уйти. Твердымъ шагомъ выступилъ онъ на террасу и подошелъ къ жен.
— Anima тіа, сказалъ ученикъ Макіавелли, скрывая подъ самыми нжными словами самыя жестокія, безчеловчныя намренія (въ это время онъ на самомъ дл руководствовался своей любимой итальянской пословицей: не приласкавъ лошака или женщины, ничего не сдлаешь съ ними): — anima тіа, вроятно, ты уже замтила, что Віоланта скучаетъ здсь до смерти.
— Віоланта? О нтъ!
— Да, душа души моей, она скучаетъ и въ добавокъ столько же свдуща въ музык, сколько я — въ вашемъ рукодль.
— Она поетъ превосходно.
— Точно такъ, какъ поютъ птички: противъ всхъ правилъ и безъ знанія потъ…. Будемъ говорить короче. О, сокровище моей души! я намренъ сдлать съ ней небольшое путешествіе, быть можетъ, въ Чельтенэмъ или Брайтонъ — мы увидимъ это.
— Съ тобой, Альфонсо, я готова хать куда угодно. Когда мы отправимся?
— Мы выдемъ сегодня въ ночь, но, какъ ни ужасно разлучаться съ тобой….
— Со мной! прервала Джемима и закрыла лицо свое руками.
Риккабокка, самый хитрый и самый неумолимый человкъ въ своихъ правилахъ, при вид этой безмолвной горести совершенно потерялъ всю свою твердость. Съ чувствомъ искренней нжности, онъ обнялъ станъ Джемимы и на этотъ разъ забылъ вс свои пословицы.
— Carissima, сказалъ онъ: — не сокрушайся: мы скоро воротимся: притомъ же путешествіе сопряжено съ большими издержками: катающіеся камни не обростаютъ мхомъ, въ дом остается все наше хозяйство, за которымъ нужно присмотрть.
Мистриссъ Риккабокка тихо освободилась изъ объятій мужа. Она открыла лицо и отерла выступившія слезы.
— Альфонсо, сказала она съ чувствомъ: — выслушай меня. Все, что ты считаешь прекраснымъ, будетъ прекраснымъ и для меня. Но не думай, что я печалюсь потому собственно, что намъ предстоитъ разлука. Нтъ: мн больно подумать, что, несмотря на годы, въ теченіе которыхъ я раздляла съ тобой вмст вс радости и огорченія, въ теченіе которыхъ я постоянно думала только о томъ, какъ бы исполнить мой долгъ въ отношеніи къ теб, и, конечно, желала, чтобъ ты читалъ мое сердце и видлъ въ немъ только себя и свою дочь,— мн больно подумать, что ты до сихъ поръ считаешь меня до такой степени недостойной твоего доврія, какъ и тогда, когда ты стоялъ подл меня передъ алтаремъ.
— Доврія! повторилъ изумленный Риккабокка: совсть сильно заговорила въ немъ:— почему же ты говоришь: ‘доврія?’ Въ чемъ же я не доврялъ теб? Я увренъ, продолжалъ онъ, замтно стараясь прикрыть словами свою виновность:— я съ увренностію могу сказать, что никогда не сомнвался въ твоей врности, несмотря на то, что я ни боле, ни мене, какъ длинноносый, близорукій чужеземецъ, никогда не заглядывалъ въ твои письма, никогда не слдилъ за тобой въ твоихъ уединенныхъ прогулкахъ, никогда не останавливалъ потока твоихъ любезностей съ добрымъ мистеромъ Дэлемъ: никогда не держалъ у себя денегъ, никогда не поврялъ расходныхъ книгъ…
Мистриссъ Риккабокка не удостоила эти увертливыя выраженія даже улыбкой презрнія, мало того: она показывала видъ, что не слушаетъ ихъ.
— Неужли ты думаешь, снова начала Джемима, прижавъ руку къ сердцу, чтобъ успокоить его волненія и не дать имъ возможности обнаружиться въ рыданіяхъ: — неужли ты думаешь, что, при всхъ моихъ постоянныхъ стараніяхъ, размышленіяхъ и истязаніяхъ моего бднаго сердца, я не могла догадаться, чмъ лучше можно успокоить тебя или доставить теб удовольствіе,— неужли ты думаешь, что при всемъ этомъ я не могла замтить, въ такое продолжительное время, что ты открываешь свои тайны дочери своей, своему слуг, но не мн? Не бойся, Альфонсо: въ этихъ тайпахъ ничего не можетъ быть дурного, пагубнаго, иначе ты не открылъ бы ихъ своей невинной дочери. Кром того, неужли я не знаю твоего характера, твоей натуры? и неужли я не люблю тебя, потому что знаю ихъ? Я уврена, что ты оставляешь домъ по обстоятельствамъ, имющимъ связь съ этими тайнами…. Ты считаешь меня неосторожной, безразсудной женщиной. Ты не хочешь взять меня съ собой. Пусть будетъ по твоему. Я иду приготовить все для вашего отъзда. Прости меня, Альфонсо, если я огорчила тебя.
Мистриссъ Риккабокка пошла въ домъ. Въ эту минуту нжная ручка коснулась руки итальянца.
— Папа, возможно ли противиться этому? Откройте ей все! умоляю васъ, откройте! Я такая же женщина и ручаюсь за скромность моей матери — Будьте великодушне всхъ другихъ мужчинъ — вы, мой отецъ!
— Diavolo! запрешь одну дверь, а другая открывается, простоналъ Риккабокка.— Неужли ты не понимаешь меня? Раз въ ты не видишь, что вс эти предосторожности берутся для тебя?
— Для меня! О, въ такомъ случа не считайте меня до такой степени малодушною. Разв я не ваша дочь, разв не происхожу отъ людей, которые не знали, что такое страхъ?
Въ эту минуту Віоланта была величественна. Взявъ отца за руку, она тихо подвела его къ дверямъ, къ которымъ подходила мистриссъ Риккабокка.
— Джемима, жена моя! прости, прости меня! воскликнулъ итальянецъ, котораго сердце давно уже было переполнено чувствомъ супружеской нжности и преданности: оно только ждало случая облегчить себя: — поди сюда…. на грудь мою…. на грудь…. она долго оставалась закрытою…. для тебя она будетъ открыта теперь и навсегда.
Еще минута, и мистриссъ Риккабокка проливала тихія, отрадныя слезы на груди своего мужа. Віоланта, прекрасная примирительница, улыбалась на своихъ родителей и потомъ, съ чувствомъ глубокой признательности взглянувъ на небо, удалилась.

ГЛАВА LXXXI.

По прибытіи въ городъ, Рандаль услышалъ на улицахъ и въ клубахъ смшанные и одинъ другому противоречащіе толки касательно перемны министерствъ, и не позже, какъ при открытіи парламентскихъ засданій. Эти толки распространились внезапно. Правда, за нсколько времени передъ этимъ, нкоторые предусмотрительные люди, покачивая головами, говорили: ‘ныншніе министры и министерство недолго пробудутъ.’ Правда и то, что нкоторыя измненія въ политик, года за два передъ этимъ, разъединили партію, на которую боле всего надялось правительство, и усилили ту, которой правительство неслишкомъ жаловало. Но, несмотря на то, оффиціальное право первой партіи поддерживалось такъ долго, а оппозиціонная партія имла такъ мало власти, чтобъ образовать кабинетъ изъ именъ, знакомыхъ слуху оффиціальныхъ людей, что публика предусматривала въ этомъ не боле, какъ нсколько частныхъ перемнъ. Въ это же время народные толки простирались гораздо дале. Рандаль, котораго вс виды на будущее и вс надежды были, въ настоящее время, ничто другое, какъ одни только отблески величія его патрона, сильно встревожился. Онъ хотлъ узнать что нибудь отъ Эджертона, но этотъ человкъ оставался нечувствительнымъ къ народнымъ толкамъ: онъ казался самоувреннымъ и невозмутимымъ. Успокоенный нсколько спокойствіемъ своего покровителя, Рандаль приступилъ къ занятіямъ, и именно — къ пріисканію безопаснаго убжища для Риккабокка. Онъ, выполняя это дло по плану, составленному имъ самимъ, ни подъ какимъ видомъ не хотлъ лишить себя случая составить себ независимое состояніе, особливо, еслибъ ему привелось испытать неудачу на служебномъ поприщ подъ покровительствомъ Эджертона. Въ окрестностяхъ Норвуда онъ отъискалъ спокойный, отдльный и уединенный домъ. Никакое мсто, по видимому, не могло быть безопасне отъ шпіонства и нескромныхъ наблюденій. Онъ написалъ объ этомъ Риккабокка, сообщилъ ему адресъ, повторивъ при этомъ случа увренія въ своемъ желаніи и возможности быть полезнымъ для несчастныхъ изгнанниковъ. На другой день онъ сидлъ уже въ присутственномъ мст, очень мало обращая вниманія на сущность своего занятія, хотя и исполняя его съ механической точностью, когда предсдательствующій членъ въ присутствіи пригласилъ его къ себ въ кабинетъ и попросилъ его свезти письмо Эджертону, съ которымъ желалъ посовтоваться по одному весьма важному длу, которое надлежало ршить въ тотъ день въ Кабинет Министровъ.
— Я потому поручаю вамъ это, сказалъ предсдатель, съ улыбкой (это быль добросердечный, обходительный человкъ): — что вы пользуетесь довріемъ Эджертона, который, кром письменнаго отвта, быть можетъ, попроситъ васъ передать мн что нибудь словесно. Эджертонъ часто бываетъ черезчуръ остороженъ и слишкомъ немногорчивъ въ litera scripta.
Рандаль зашелъ сначала въ присутственное отдленіе Эджертона, но Эджертонъ еще не прізжалъ въ тотъ день. Оставалось посл этого взять кабріолетъ и отправиться на Гросвеноръ-Сквэръ. У подъзда дома мистера Эджертона стоялъ скромный, незнакомый Рандалю фіакръ. ‘Мистеръ Эджертонъ дома — сказалъ лакей — но у него теперь докторъ Ф…. и, весьма вроятно, ему нежелательно, чтобы его безпокоили.’
— Неужели нездоровъ твой господинъ?
— Не могу вамъ сказать, сэръ. Онъ никогда не жалуется на свои недуги. Впрочемъ, послдніе два дни на видъ онъ былъ что-то очень нехорошъ.
Рандаль повременилъ нсколько минутъ. Но порученіе его могло быть весьма важное, нетерпящее ни малйшаго отлагательства, и притомъ Эджертонъ былъ такой человкъ, который держалъ за главное правило, что здоровье и вс другія домашнія обстоятельства должны уступать мсто служебнымъ дламъ,— а потому Рандаль ршился войти. Безъ доклада и безъ церемоніи, какъ и всегда это длалось, Рандаль отворилъ дверь библіотеки. Онъ испугался своего поступка. Одлей Эджертонъ сидлъ, прислонясь къ спинк софы, а докторъ стоялъ на колняхъ передъ нимъ и прикладывалъ къ его груди стетоскопъ. Въ то время, какъ отворялась дврь, глаза Эджертона были полузакрыты, но, услышавъ шорохъ, онъ вскочилъ съ мста, едва не опрокинувъ доктора.
— Это кто такой? какъ вы смли войти сюда? вскричалъ онъ изступленнымъ голосомъ.
Но вслдъ за тмъ, узнавъ Рандаля, онъ покраснлъ, прикусилъ губы и весьма сухо сказалъ:
— Извините мою вспыльчивость. Что вамъ угодно, мистеръ Лесли?
— Вотъ письмо отъ лорда мн приказано отдать его въ ваши собственныя руки. Извините меня…
— Нтъ, вдь я не боленъ, сказалъ Эджертонъ холоднымъ тономъ:— Со мной сдлался легкій припадокъ одышки, а такъ какъ въ Парламент скоро будетъ собраніе, то я разсудилъ за лучшее посовтоваться съ докторомъ — услышатъ ли мой голосъ стенографы. Положите письмо на столъ и, будьте такъ добры, подождите отвта.
Рандалль вышелъ. Онъ ни разу еще не видалъ въ этомъ дом доктора, и обстоятельство это тмъ боле казалось удивительнымъ, что Эджертону понадобилось мнніе медика по случаю легкаго припадка одышки. Въ то время, какъ Рандаль дожидался въ пріемной, въ уличную дверь раздался стукъ, и вслдъ за тмъ явился превосходно одтый джентльменъ и удостоилъ Рандаля легкимъ, полу-фамильярнымъ поклономъ. Рандаль вспомнилъ, что онъ встрчался съ этимъ господиномъ за обдомъ въ дом молодого нобльмена изъ высшаго аристократическаго круга, но что не былъ отрекомендованъ ему и даже не зналъ, какъ его зовутъ. Постителю все это было лучше извстно.
— Нашъ другъ Эджертонъ врно занятъ, мистеръ Лесли, сказалъ онъ, поправляя камелію въ петличк фрака.
‘Нашъ другъ Эджертонъ!’ Должно быть, это очень великая особа, если сметъ назвать Эджертона своимъ другомъ.
— Кажется, что онъ недолго будетъ занятъ, возразилъ Лесли, осматривая проницательнымъ, испытующимъ взоромъ особу незнакомца.
— Я не полагаю, а мое время такъ же драгоцнно, какъ и его. Я не имлъ удовольствія быть отрекомендованнымъ вамъ при встрч нашей въ дом лорда Спендквикка. Славный малый этотъ Спендквиккъ, необыкновенно уменъ.
Рандаль улыбнулся.
Спендквиккъ вообще считался за джентльмена неслишкомъ дальняго ума и не совсмъ то безукоризненной нравственности.
Между тмъ поститель вынулъ карточку и предложилъ ее Рандалю.
Рандаль прочиталъ на ней: ‘Баронъ Леви, No….. въ улиц Брутонъ.’
Это имя было знакомо Рандалю. Оно слишкомъ часто вертлось на губахъ фешенэбельныхъ людей, чтобъ не познакомиться со слухомъ непремннаго члена прекраснаго общества.
Мистеръ Леви по профессіи былъ ходатай по дламъ. Въ послднее время онъ оставилъ свое открытое призваніе и не такъ давно, посредствомъ происковъ и денегъ, получилъ въ какомъ-то маленькомъ германскомъ княжеств титулъ барона. Судя по слухамъ, богатство мистера Леви соразмрялось съ его прекрасной натурой,— прекрасной для тхъ, кто нуждался во временномъ займ денегъ и кто имлъ врныя надежды рано или поздно уплатить этотъ заемъ.
Рдко случалось вамъ видть джентльмена во всхъ отношеніяхъ прекрасне барона Леви,— джентльмена, почти однихъ лтъ съ Эджертономъ, но на видъ гораздо моложе,— джентльмена, такъ прекрасно сохранившаго свою молодость, съ такими черными бакенбардами, такими блыми зубами! Несмотря на свое имя и на смуглый цвтъ лица, онъ, впрочемъ, не похожъ былъ на еврея,— по крайней мр по своей наружности. И, въ самомъ дл, со стороны отца онъ не былъ еврей, но былъ побочнымъ сыномъ одного богатаго англійскаго лорда и еврейской лэди, знаменитой въ оперномъ мір. Посл рожденія перваго сына, эта лэди вышла замужъ за нмецкаго купца, родомъ также еврея, который ршился, для спокойствія супружеской жизни, усыновить новорожденнаго и передать ему свое имя. Вскор мистеръ Леви-отецъ сдлался вдовцомъ, и тогда дйствительный отецъ маленькаго Леви, хотя и не хотлъ ни подъ какимъ видомъ признать въ немъ сына своего, началъ оказывать ему особенное вниманіе, часто бралъ его въ свой домъ и изрдка вводилъ его въ свое высокое общество, къ которому юноша оказывалъ немалое расположеніе. По смерти милорда, отказавшаго молодому, впрочемъ, уже осьмнадцатилтнему, Леви небольшой капиталъ, мнимый отецъ Леви сдлалъ его стряпчимъ по дламъ и вскор посл этого воротился на родину и умеръ въ Праг, гд и теперь можно видть его надгробный памятникъ. Дла молодого Леви и безъ руководства отца шли отличнымъ образомъ. Дйствительное его происхожденіе было извстно повсюду и, въ общественномъ быту, приносило ему значительную пользу. Полученное наслдство доставило ему возможность сдлаться товарищемъ банкирскаго дома, гд онъ нкоторое время занималъ должность старшаго писца, и вскор кругъ его практики распространился неимоврно, особливо между фешенэбельными классами общества. И дйствительно, онъ до такой степени былъ полезенъ, до такой степени услужливъ и милъ, до такой степени свтскій человкъ, что многіе его кліенты, особливо молодые люди знатнаго происхожденія, сдлались его друзьями. Онъ былъ въ прекрасныхъ отношеніяхъ какъ съ евреями, такъ и съ христіанами и, не будучи ни тмъ, ни другимъ, имлъ величайшее сходство (употребляя несравненное уподобленіе Шеридана) съ чистымъ листкомъ бумаги, положеннымъ между Ветхимъ и Новымъ Завтомъ.
Быть можетъ, нкоторые назовутъ мистера Леви вульгарнымъ, но мы замтимъ, что это не была вульгарность человка, привыкшаго къ низкому и грубому обществу: скоре это можно назвать mauvais ton человка, неувреннаго еще въ своемъ положеніи въ обществ, но ршившагося втереться, по возможности, въ самое лучшее общество. Сказавъ нашимъ читателямъ, что онъ усплъ-таки пробить себ дорогу въ мір и накопитъ несмтныя богатства, не считаемъ за нужное прибавлять, что Леви былъ остръ какъ игла и твердъ какъ кремень. Ни одинъ человкъ не имлъ еще такого множества друзей, какъ баронъ Леви, и ни къ кому такъ крпко не льнулъ онъ самъ, какъ къ этимъ друзьямъ,— само собою разумется, льнулъ до тхъ поръ, пока изъ кармановъ ихъ не исчезалъ послдній шиллингъ!
Рандалль уже слышалъ что-то въ этомъ род и потому посмотрлъ сначала на карточку и потомъ на него съ удивленіемъ.
— Не такъ давно я встртилъ вашего друга въ дом Борровелла, снова началъ баронъ: — молодого Гэзельдена. Отличный молодой человкъ, настоящій свтскій человкъ.
Такъ какъ это была послдняя похвала, которую бдный Франкъ заслуживалъ, то Рандаль еще разъ улыбнулся.
Баронъ продолжалъ:
— Я слышалъ, мистеръ Лесли, что вы имете сильное вліяніе на этого Гэзельдена. Его дла въ жалкомъ положеніи. Я за особенное удовольствіе поставилъ бы себ оказать какую нибудь услугу ему, какъ родственнику моего друга Эджертона, но онъ такъ прекрасно понимаетъ дло, что пренебрегаетъ моими совтами.
— Мн кажется, вы слишкомъ несправедливы къ нему.
— Я несправедливъ! Напротивъ, я очень уважаю его осторожность. Я говорю каждому: ради Бога, не обращайтесь ко мн: я могу одолжить вамъ денегъ на боле выгодныхъ условіяхъ въ сравненіи съ другими кредиторами, но что же слдуетъ изъ этого? Вы прибгаете ко мн такъ часто, что наконецъ раззоряетесь, въ то время, какъ обыкновенный ростовщикъ безъ всякой совсти отказываетъ вамъ. Если вы имете вліяніе на вашего друга, такъ, пожалуста, прикажите ему не имть никакого дла съ барономъ Леви.
Въ эту минуту въ кабинет Эджертона прозвонилъ колокольчикъ. Взглянувъ въ окно, Рандаль увидлъ, что докторъ Ф. садился въ свой фіакръ, который бережно объхалъ великолпный кабріолетъ,— кабріолетъ въ самомъ превосходномъ вкус, съ короной барона на темно-коричневыхъ филенкахъ, съ такимъ удивительнымъ ходомъ, съ упряжью, украшенною серебромъ, съ черной какъ смоль лошадью. Вошелъ лакей и попросилъ Рандаля въ кабинетъ. Потомъ, обратясь къ барону, онъ уврилъ его, что его не задержатъ ни минуты.
— Лесли, сказалъ Эджертонъ, запечатывая письмо: — передайте это лорду и скажите ему, что черезъ часъ я съ нимъ увижусь.
— Больше ничего не будетъ? Онъ, кажется, ждалъ отъ васъ какого-то порученія.
— Дйствительно, онъ ждалъ. Письмо, которое я посылаю, иметъ характеръ оффиціальный, а порученіе касается частныхъ нашихъ длъ, попросите его повидаться съ мистеромъ…. до нашей встрчи: онъ пойметъ, въ чемъ дло, скажите ему, что все зависитъ отъ этого свиданія.
Эджертонъ подалъ письмо и продолжалъ серьёзнымъ тономъ:
— Надюсь, Лесли, вы никому не скажете, что у меня былъ докторъ Ф….: здоровье публичныхъ людей не должно находиться въ сомнительномъ положеніи. Да, кстати: гд вы дожидались — въ своей комнат или въ пріемной?
— Въ пріемной.
Лицо Эджертона слегка нахмурилось.
— А что, мистеръ Леви тамъ?
— Да, то есть баронъ Леви.
— Баронъ! правда. Врно, опять пришелъ терзать меня мексиканскимъ займомъ. Я не держу васъ боле.
Рандаль, раздумывая вс предшествовавшія обстоятельства, вышелъ изъ дому и слъ въ наемную карету. Баронъ былъ допущенъ къ свиданію съ государственнымъ сановникомъ.
По выход Рандаля, Эджертонъ расположился на соф во всю свою длину — положеніе, которое онъ дозволялъ себ чрезвычайно рдко, и когда вошелъ Леви, въ его манер и наружности было что-то особенное, вовсе неимющее сходства съ тмъ величіемъ, которое мы привыкли видть въ строгомъ законодател. Самый тонъ его голоса былъ совсмъ другой. Казалось, будто государственный человкъ — человкъ дловой — исчезъ, и вмсто его остался безпечный сибаритъ, который, при вход гостя, лниво кивнулъ головой и томно сказалъ:
— Леви, сколько мн можно имть денегъ на годъ?
— Свободная часть имнія весьма незначительна. Любезный мой, этотъ послдній выборъ былъ настоящій чортъ. Вамъ нельзя вести свои дла подобнымъ образомъ.
‘Любезный мой!’ Баронъ Леви называлъ Одлея Эджертона по дружески — ‘любезнымъ’. И Одлей Эджертонъ, можетъ статься, не видлъ ничего страннаго въ этихъ словахъ, однако, на губахъ его показалась презрительная улыбка.
— Я и не долженъ бы вести ихъ такъ, отвчалъ Эджертонъ, и презрительная улыбка уступила мсто мрачной.— Во всякомъ, случа, имнье даетъ еще по крайней мр пять тысячь фунтовъ.
— Едва ли. Я бы совтовалъ вамъ продать его.
— Въ настоящее время я не могу продать его. Я не хочу, чтобы вс заговорили: Одлей Эджертонъ раззорился, его имнье продается.
— Конечно, очень жаль будетъ подумать, какими богатствами владли вы и могли бы владть еще!
— Могъ бы владть еще! Это какимъ образомъ?
Баронъ Леви взглянулъ на массивныя краснаго дерева двери,— толстыя и непроницаемыя двери, какія и должны быть въ кабинет государственнаго человка.
— Очень просто: вы знаете, что съ тремя вашими словами я могъ произвесть такое дйствіе на коммерческіе банки трехъ сильныхъ государствъ, которое доставило бы каждому изъ насъ по сотн тысячь фунтовъ. Мы бы тогда легко разсчитались другъ съ другомъ.
— Леви, сказалъ Эджертонъ холоднымъ тономъ, хотя яркій румянецъ разливался по всему лицу его: — Леви, ты бездльникъ: это доказываетъ твое предложеніе. Мн нтъ дла до наклонностей другихъ людей, не хочу заглядывать въ совсть ихъ, но самъ я не намренъ быть бездльникомъ. Я, кажется, уже давно сказалъ теб это.
Баронъ захохоталъ, не обнаруживая при этомъ ни малйшаго неудовольствія.
— Длать нечего, сказалъ онъ: — хотя вы не имете ни лишняго благоразумія, ни учтивости, однако, придется мн выдать вамъ денегъ. Впрочемъ, не лучше ли будетъ, прибавилъ Леви, стараясь придать словамъ большую выразительность: — занять потребную сумму, безъ всякихъ процентовъ, у вашего друга лорда л’Эстренджа.
Эджертонъ вскочилъ, какъ будто его ужалила змя.
— Не намрены ли вы упрекать меня! воскликнулъ онъ, грозно.— Не думаете ли вы, что я получаю отъ лорда л’Эстренджа денежныя награды! Я!
— Позвольте, успокойтесь, любезный Эджертонъ, мн кажется, я имю право думать, что милордъ не такъ дурно понимаетъ теперь о томъ ничтожномъ поступк въ вашей жизни….
— Замолчи! воскликнулъ Эджертонъ, и черты лица его судорожно искривились: — замолчи!
Онъ топнулъ ногой и пошелъ по комнат.
— Краснть передъ этимъ человкомъ! невнятно и съ сильнымъ волненіемъ въ душ произносилъ онъ эти слова.— Это униженіе! наказаніе!
Леви устремилъ на него внимательные, полные злыхъ умысловъ взоры. Эджертонъ вдругъ остановился.
— Послушай, Леви, сказалъ онъ, съ принужденнымъ спокойствіемъ:— ты ненавидишь меня,— за что? я не знаю. Я никогда не вредилъ твоимъ замысламъ, никогда не думалъ мстить тебя за неисправимое зло, которое надлалъ ты мн.
— Зло! и это говоритъ человкъ, который такъ близко знаетъ свтъ! Зло! Впрочемъ, пожалуй, если хотите, называйте это зломъ, возразилъ Леви, боязливо, потому что лицо Одлея принимало страшное выраженіе.— Но кто же, какъ не я, исправилъ это зло? Довелось ли бы вамъ жить въ этомъ великолпномъ дом и имть такую огромную власть надъ нашимъ государствомъ, если бы я не принималъ въ этомъ участія, еслибъ не мои переговоры съ богатой миссъ Лесли? Еслибъ не я, чмъ бы ты былъ теперь,— быть можетъ, нищимъ?
— Ты лучше бы сказалъ, чмъ я буду теперь, если останусь еще въ живыхъ? Тогда я бы не былъ нищимъ, быть можетъ, я былъ бы бденъ деньгами, но богатъ…. богатъ всмъ тмъ, безъ чего теперешняя моя жизнь пуста и безотрадна. Я никогда не гнался за золотомъ, а что касается боіатства, большая часть его перешла уже въ твои руки. Потерпи еще немного, и все будетъ твое. А теперь и я долженъ сказать, что въ цломъ мір есть одинъ только человкъ, который любилъ и любитъ меня съ ребяческихъ лтъ, и горе теб, Леви, если ему доведется узнать, что онъ иметъ право презирать меня!
— Эджертонъ, любезный мой, сказалъ Леви, съ величайшимъ спокойствіемъ: — напрасно ты грозишь мн. Согласись самъ, какая будетъ мн прибыль, если я начну сплетничать передъ лордомъ л’Эстренджемъ? Касательно того, что я презираю васъ, это вздоръ, чистйшій вздоръ! Вы браните меня за глазами, пренебрегаете мною въ обществ, отказываетесь отъ обдовъ моихъ и не приглашаете на свои, но, несмотря на то, я долженъ сказать, что нтъ въ мір человка, котораго бы я такъ искренно любилъ, и для котораго не былъ бы готовь во всякое время оказать услугу. Когда вамъ понадобятся пять тысячь фунтовъ?
— Быть можетъ, черезъ мсяцъ, а быть можетъ, черезъ два или три.
— Довольно. Будьте спокойны: въ этомъ отношеніи положитесь на меня. Не имете ли еще другихъ приказаній?
— Никакихъ.
— Въ такомъ случа прощайте…. Да вотъ кстати: какъ вы полагаете, великъ ли доходъ приноситъ Гэзельденское помстье, само собою разумется, свободное отъ всхъ долговъ?
— Не знаю, да и не вижу необходимости знать. Не имешь ли ты и на это какихъ нибудь видовъ?
— Вотъ это прекрасно! мн очень пріятно видть, какъ поддерживаются родственныя связи. Я только и хотлъ сказать, что мистеръ Франкъ, по видимому, весьма расточительный молодой джентльменъ.
Прежде чмъ Эджертонъ могъ отвчать, баронъ приблизился къ дверямъ и, сдлавъ поклонъ, исчезъ съ самодовольной улыбкой.
Эджертонъ оставался неподвижнымъ среди одинокой комнаты. Скучна была эта комната,— скучна и пуста отъ стны до стны, несмотря на потолокъ, украшенный рельефами, и на мебели рдкаго и прекраснаго достоинства,— скучна и безотрадна: въ ней не было ни одного предмета, обличавшаго присутствіе женщины, ни слдовъ безпокойныхъ, безпечныхъ, счастливыхъ дтей. Посреди ея стоялъ одинъ только холодный, суровый мужчина.
— Слава Богу! произнесъ онъ, съ глубокимъ вздохомъ: — это не на долго, это недолго будетъ продолжаться.
Повторивъ эти же самыя слова, онъ механически заперъ бумаги и моментально прижалъ руку къ сердцу, какъ будто его вдругъ прокололи насквозь.
— Итакъ, я долженъ скрыть свое душевное волненіе! сказалъ онъ, съ грустью покачавъ головой.
Черезъ пять минутъ Одлей Эджертонъ находился уже на улицахъ, его станъ былъ по прежнему строенъ, его поступь тверда.
— Этотъ человкъ вылитъ изъ бронзы, сказалъ предводитель оппозиціонной партіи, прозжая съ своимъ другомъ мимо Эджертона.— О! чего бы я не далъ, чтобъ имть его нервы.

ГЛАВА LXXXII.

Немалаго труда стоило Джакеймо убдить своего господина поселиться въ дом, рекомендуемомъ Рандалемъ. Это происходило не потому, чтобы подозрнія изгнанника простирались дале подозрній Джакеймо, то есть, что участіе Рандаля въ положеніи отца возбуждалось весьма натуральнымъ и извинительнымъ влеченіемъ къ дочери: нтъ! но потому, что итальянецъ былъ чрезмрно гордъ — порокъ весьма обыкновенный между людьми въ несчастіи. Ему не хотлось быть обязаннымъ чужому человку, онъ не хотлъ видть сожалнія къ себ въ тхъ людяхъ, которымъ извстно было, что въ своемъ отечеств онъ занималъ довольно высокое положеніе. Эти ложныя понятія о сохраненіи своего достоинства усиливали любовь Риккабокка къ своей дочери и его ужасъ къ своимъ врагамъ. Умные и добрые люди, при всхъ своихъ дарованіяхъ, при всей своей неустрашимости, пострадавъ отъ злыхъ людей, часто составляютъ весьма ложныя понятія о сил, которая одержала верхъ надъ ними. Въ отношеніи къ Пешьера, Джакеймо питалъ въ душ своей суеврный ужасъ, а Риккабокка, хотя и нисколько не преданный суеврію, но все же при одной мысли о своемъ враг чувствовалъ, какъ по всему его тлу пробгала лихорадочная дрожь.
Впрочемъ, Риккабокка, въ сравненіи съ которымъ не нашлось бы ни одного человка, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, морально трусливе, боялся графа не какъ опаснаго врага, но какъ безсовстнаго наглеца. Онъ помнилъ удивительную красоту своего родственника, помнилъ власть, которую графъ такъ быстро пріобрталъ надъ женщинами. Риккабокка зналъ, до какой степени графъ былъ свдущъ и опытенъ въ искусств обольщать и до какой степени былъ невнимателенъ къ упрекамъ совсти, которые удерживаютъ отъ гнусныхъ поступковъ. Къ несчастію, Риккабокка составилъ такое жалкое понятіе о характер женщины, что въ глазахъ его даже непорочная и возвышенная натура Віоланты не служила еще достаточнымъ самосохраненіемъ отъ хитростей и наглости опытнаго и безсовстнаго интригана. Не удивительно, что изъ всхъ предосторожностей, какія онъ могъ бы предпринять, самою лучшею и не мене врною казалось образованіе дружескихъ сношеній съ человкомъ, которому, судя по его словамъ, извстны были вс планы и дйствія графа, и который въ одну минуту могъ бы увдомить изгнанника, въ случа, еслибъ открыли его убжище. ‘Предостереженіе есть вооруженіе’, говорилъ онъ, повторяя пословицу, едва ли не общую всмъ націямъ. Но, несмотря на то, начиная, съ обычной дальновидностію, размышлять о тревожномъ извстіи, сообщенномъ ему Рандалемъ, и именно о томъ, что графъ ищетъ руки его Віоланты, Риккабокка усматривалъ, что, подъ видомъ такого искательства, скрывались какія нибудь боле сильныя личныя выгоды,— и на чемъ же могли основываться эти выгоды, какъ не на вроятности, что Риккабокка непремнно получитъ прощеніе, и на желаніи графа сдлаться наслдникомъ имній, которыхъ, съ прощеніемъ Риккабокка. уже не будетъ имть права удерживать за собой. Риккабокка не зналъ объ условіи, на которомъ графъ пользовался доходами съ его имній. Онъ не зналъ, что эти доходы предоставлены были въ распоряженіе графа изъ милости, и то не навсегда: но въ то же время онъ очень хорошо понималъ душевныя свойства Пешьера, которыя служили поводомъ къ предположеніямъ такого рода, что графъ не сталъ бы свататься за его дочь, не имя въ виду богатаго приданаго, и что это сватовство ни подъ какимъ видомъ не имло цлію одного только примиренія. Риккабокка былъ совершенно увренъ — а эта увренность увеличивала вс его опасенія — что Пешьера не ршился бы, безъ особенныхъ побудительныхъ причинъ, искать съ нимъ свиданія, и что вс виды графа на Віоланту были мрачные, скрытные и корыстолюбивые. Его смущало и мучило недоумніе высказать откровенно Віолант свои предположенія касательно угрожавшей опасности. Онъ объявилъ ей весьма неудовлетворительно, что вс мры для сохраненія своего инкогнито онъ предпринималъ собственно для нея. Сказать что нибудь боле было бы несообразно съ понятіями итальянца о женщин и правилами Макіавелли! Да и въ самомъ дл, можно ли сказать молоденькой двиц: ‘въ Англію пріхалъ человкъ, который хочетъ непремнно получить твою руку. Ради Бога, берегись его: онъ удивительно хорошъ собой, онъ никогда не испытываетъ неудачи тамъ, гд дло коснется женскаго сердца.’ ‘Cospetto!— вскричалъ докторъ вслухъ, когда эти размышленія готовы были принять форму рчи. Подобныя предостереженія разстроили бы Корнелію, когда она была еще невинной двой.’ Вслдствіе этого онъ ршился не говорить Віолант ни слова о намреніяхъ графа, а вмсто того быть постоянно насторож, и обратился вмст съ Джакеймо въ зрніе и слухъ.
Домъ, выбранный Рандалемъ, понравился Риккабокка съ перваго взгляда. Онъ стоялъ на небольшомъ возвышеніи и совершенно отдльно отъ другихъ зданій, верхнія окна его обращены были на большую дорогу. Въ немъ помщалась нкогда школа, а потому онъ обнесенъ былъ высокими стнами, внутри которыхъ заключался садъ и зеленый лугъ, имвшій назначеніе для гимнастическихъ упражненій. Двери сада были необыкновенно толстыя, запирались желзными болтами и имли небольшое окошечко, открываемое и закрываемое по произволу: сквозь это окно Джакеймо могъ высматривать всхъ постителей до пропуска ихъ въ двери.
Для домашней прислуги, нанята была, со всми предосторожностями, скромная женщина. Риккабокка отказался отъ своей итальянской фамиліи. Зная совершенно англійскій языкъ и свободно объясняясь на немъ, онъ безъ всякаго затрудненія могъ выдавать себя за англичанина. Онъ назвалъ себя мистеромъ Ричмаутъ (вольный переводъ фамиліи Риккабокка), купилъ ружье, пару пистолетовъ и огромную дворовую собаку. Устроившись такимъ образомъ, онъ позволилъ Джакеймо написать къ Рандалю нсколько строчекъ и сообщить ему о благополучномъ прибытіи.
Рандаль не замедлилъ явиться. Съ привычной способностью примняться къ обстоятельствамъ и развитымъ въ немъ до высшей степени притворствомъ, Рандаль усплъ понравиться мистриссъ Риккабокка и еще боле усилить прекрасное мнніе, составленное о немъ изгнанникомъ. Онъ разговорился съ Віолантой объ Италіи и ея поэтахъ, общалъ ей купить книгъ и наконецъ началъ предварительные приступы къ ея сердцу, хотя и не такъ ршительно, какъ бы хотлось ему, потому что очаровательное величіе Віоланты отталкивало его, наводило на него невольный страхъ. Въ короткое время онъ сдлался въ дом Риккабокка своимъ человкомъ, прізжалъ каждый день съ наступленіемъ сумерекъ, посл должностныхъ занятій, и узжалъ поздно ночью. Посл пяти-шести дней ему казалось, что уже онъ сдлалъ во всемъ семейств громадный успхъ. Риккабокка внимательно наблюдалъ за нимъ и посл каждаго посщенія предавался глубокимъ размышленіямъ. Наконецъ, однажды вечеромъ, когда мистриссъ Риккабокка оставалась въ гостиной а Віоланта удалилась на покой, Риккабокка, набивая свою трубку, завелъ съ женой слдующій разговоръ:
— Счастливъ тотъ, кто не иметъ дтей! Трижды счастливъ тотъ, кто не иметъ дочерей!
— Что съ тобой, мой другъ Альфонсо? сказала мистриссъ Риккабокка, отрывая свои взоры отъ рукава, къ которому пришивала перламутровую пуговку, и обращая ихъ на мужа.
Она не сказала больше ни слова: это былъ самый сильный упрекъ, который она обыкновенно длала циническимъ и часто неприличнымъ для женскаго слуха замчаніямъ мужа. Риккабокка закурилъ трубку, сдлалъ три затяжки и снова началъ:
— Одно ружье, четыре пистолета и дворовый песъ, по кличк Помпей, растрепали бы на мелкіе куски хоть самого Юлія Кесаря.
— Да, дйствительно, этотъ Помпей стъ ужасно много, простосердечно сказала мистриссъ Риккабокка.— Но скажи, Альфонсо, легче ли теб на душ при всхъ этихъ предостереженіяхъ?
— Нтъ, они нисколько не облегчаютъ меня, сказалъ Риккабокка, съ глубокимъ вздохомъ.— Объ этомъ-то я и хотлъ поговорить. Для меня подобная жизнь самая несносная,— жизнь, унижающая достоинства человка,— для меня, который проситъ у неба одного только сохраненія своего достоинства и своего спокойствія. Выйди Віоланта замужъ, и тогда не нужно бы мн было ни ружей, ни пистолетовъ, ни Помпея. Вотъ что облегчило бы мою душу! cara тіа, Помпей облегчаетъ только мою кладовую.
Въ настоящее время Риккабокка былъ откровенне съ Джемимой, чмъ съ Віолантой. Довривъ ей одну тайну, онъ имлъ побудительныя причины доврять ей и другія, и вслдствіе этого высказалъ вс свои опасенія касательно графа ди-Пешьера.
— Конечно, отвчала Джемима, оставляя свою работу и нжно взявъ за руку мужа: — если ты, другъ мой, до такой степени боишься (хотя, откровенно теб сказать, я не вижу основательной причины къ подобной боязни),— если ты боишься этого злого и опаснаго человка, то ничего бы не могло быть лучше, какъ видть нашу милую Віоланту за хорошимъ человкомъ…. потому я говорю за хорошимъ, что, выйдя за одного, она уже не можетъ выйти за другого…. и тогда всякая боязнь касательно этого графа, какъ ты самъ говоришь, исчезнетъ.— Ты объясняешь дло превосходно. Посл этого какъ не сказать, что, открывая передъ женой свою душу, мы испытываемъ безпредльно отрадное чувство, возразилъ Риккабокка.
— Но, сказала жена, наградивъ мужа признательнымъ поцалуемъ: — но гд и какимъ образомъ можемъ мы найти мужа, который бы соотвтствовалъ званію твоей дочери?
— Ну, такъ и есть, такъ и есть! вскричалъ Риккабокка, отодвигаясь съ своимъ стуломъ въ отдаленный конецъ комнаты: — вотъ и открывай свою душу! Это все равно, что открыть крышку ларчика Пандоры: открылъ тайну — и теб измнили, погубили тебя, уничтожили.
— Почему же такъ? вдь здсь нтъ ни души, кто бы могъ подслушать насъ! сказала мистриссъ Риккабокка, утшающимъ тономъ.
— Это случай, сударыня, что здсь нтъ ни души! Если вы сдлаете привычку выбалтывать чью нибудь тайну, когда подл васъ нтъ постороннихъ людей, то, скажите на милость, какимъ образомъ вы удержите себя отъ щекотливаго желанія разболтать ее цлому свту? Тщеславіе, тщеславіе,— женское тщеславіе! Женщина не можетъ обойтись безъ званія,— никогда не можетъ!
И докторъ продолжалъ говорить въ этомъ тон боле четверти часа, когда мистриссъ Риккабокка успла наконецъ успокоить его неоднократными и слезными увреніями, что она не ршится прошептать даже самой себ, что ея мужъ имлъ какое нибудь другое званіе, кром званія доктора.
Риккабокка, сомнительно покачавъ головой, снова началъ:
— Я давно уже все кончилъ съ пышностію и претензіями на громкое имя. Кром того, молодой человкъ — джентльменъ по происхожденію и, кажется, въ хорошихъ обстоятельствахъ, въ немъ много энергіи и скрытнаго честолюбія, онъ родственникъ преданнаго друга лорда л’Эстренджа и, по видимому, всей душой преданъ Віолант. Я не вижу никакой возможности устроить это дло лучше. Мало того: если Пешьера страшится моего возвращенія въ отечество, то чрезъ этого молодого человка я узнаю, какимъ образомъ и какія лучше принять мры для своего спокойствія…. Признательность, мой другъ, есть самое главное достоинство благороднаго человка!
— Значитъ, ты говоришь о мистер Лесли?
— Конечно о комъ же другомъ стану говорить я?
Мистриссъ Риккабокка задумчиво склонила голову къ ладони правой руки.
— Хорошо, что ты сказалъ мн объ этомъ: я буду наблюдать за нимъ другими глазами.
— Anima тіа, я не вижу, какимъ образомъ перемна твоихъ глазъ можетъ измнить предметъ, на который они смотрятъ! произнесъ Риккабокка, выколачивая пепелъ изъ трубки.
— Само собою разумется, что предметъ измняется, когда мы смотримъ на него съ различныхъ точекъ зрнія, отвчала Джемима, весьма скромно.— Вотъ эта нитка, напримръ, иметъ прекрасный видъ, когда я смотрю на нее и намреваюсь пришить пуговку, но она никуда не годится, еслибъ вздумали привязать на ней Помпея въ его канур.
— Клянусь честью, воскликнулъ Риккабокка, съ самодовольной улыбкой: — вашъ разговоръ принимаетъ форму разсужденія съ поясненіями.
— А когда мн должно будетъ, продолжала Джемима смотрть на человка которому предстоитъ составить на всю жизнь счастіе этого неоцненнаго ребенка, то могу ли я смотрть на него тми глазами, какими смотрла на него, какъ на нашего вечерняго гостя? О, поврь мн, Альфонсо, я не выставляю себя умне тебя, но когда женщина начнетъ разбирать человка, будетъ отъискивать въ немъ прекрасныя качества, разсматривать его чистосердечіе, его благородство, его душу,— о, поврь мн, что она бываетъ тогда умне самаго умнаго мужчины.
Риккабокка продолжалъ глядть на Джемиму съ непритворнымъ восторгомъ и изумленіемъ. И, дйствительно, съ тхъ поръ, какъ онъ открылъ душу свою прекрасной половин, съ тхъ поръ, какъ онъ началъ доврять ей свои тайны, совтоваться съ ней, ея умъ, по видимому, оживился, ея душа развернулась.
— Другъ мой, сказалъ мудрецъ: — клянусь, Макіавелли былъ глупецъ въ срависніи съ тобой. А я былъ нечувствителенъ какъ стулъ, на которомъ сижу, чтобы отказывать себ въ теченіе многихъ лтъ въ утшеніи и въ совтахъ такой… одно только — corpo de Вассо!— забудь навсегда о высокомъ званіи…. за тмъ пора на покой!
— Не аукай, пока въ лсъ не войдешь! произнесъ неблагодарный, недоврчивый итальянецъ, зажигая свчу въ своей спальн.

ГЛАВА LXXXIII.

Риккабокка не имлъ терпнія оставаться долго внутри стнъ, въ которыхъ заключилъ Віоланту. Прибгнувъ снова къ очкамъ и накинувъ свой плащъ, онъ отъ времени до времени предпринималъ экспедиціи, въ род рекогносцировки, не выходя, впрочемъ, изъ предловъ своего квартала, или, врне сказать, не теряя изъ виду своего дома. Его любимая прогулка ограничивалась вершиною пригорка, покрытаго захирвшимъ кустарникомъ. Здсь обыкновенно онъ садился отдыхать и предавался размышленіямъ, до тхъ поръ, пока на извилистой дорог не раздавался звукъ подковъ лошади Рандаля, когда солнце начинало склоняться къ горизонту въ массу осеннихъ облаковъ, надъ зеленью, увядшей, красноватой и подернутой вечернимъ туманомъ. Сейчасъ же подъ пригоркомъ, и не боле, какъ въ двухъ-стахъ шагахъ отъ его дома, находилось другое одинокое жилище — очаровательный, совершенно въ англійскомъ вкус коттэджъ, хотя въ нкоторыхъ частяхъ его сдлано было подражаніе швейцарской архитектур. Кровля коттэджа была покрыта соломою, края ея украшались рзбою, окна имли разноцвтныя ставни, и весь лицевой фасадъ прикрывался ползучими растеніями. Съ вершины пригорка Риккабокка могъ видть весь садъ этого коттэджа, и его взоръ, какъ взоръ художника, пріятно поражался красотою, которая, съ помощію изящнаго вкуса, сообщена была пустынному клочку земли. Даже въ это нисколько не радующее время года садъ коттэджа носилъ на себ улыбку лта: зелень все еще была такъ ярка и разнообразна, и нкоторые цвты все еще были крпки и здоровы. На сторон, обращенной къ полдню, устроена была родъ колоннады, или крытой галлереи, простой сельской архитектуры, и ползучія растенія, еще не такъ давно посаженныя, начинали уже виться вокругъ маленькихъ колоннъ. Напротивъ этой колоннады находился фонтанъ, который напоминалъ Риккабокка его собственный фонтанъ, покинутый имъ въ казино. И дйствительно, онъ имлъ замчательное сходство съ покинутымъ фонтаномъ: онъ имлъ туже круглую форму, та же самая куртинка цвтовъ окружала его. Только водометъ его измнялся съ каждымъ днемъ: это былъ фантастическій и разнообразный водометъ, какъ игры Наяды, иногда онъ вылеталъ, образуя собою серебристое дерево, иногда форма его раздлялась на множество вьющихся ленточекъ, иногда образовывалъ онъ изъ пны своей румяный цвтокъ или плодъ ярко-золотистыхъ оттнковъ… короче сказать, этотъ фонтанъ похожъ былъ на счастливаго ребенка, безпечно играющаго своей любимой игрушкой. Вблизи фонтана находился птичникъ, достаточно большой, чтобъ вмщать въ себ дерево. Итальянецъ могъ различать яркій цвтъ перьевъ, украшавшихъ крылья пернатыхъ, въ то время, какъ они перепархивали подъ растянутой стью,— могъ слышать ихъ псни, которыя представляли собою контрастъ безмолвію окрестностей, наполненныхъ простымъ рабочимъ народомъ, шумная веселость котораго съ наступленіемъ зимы начинало затихать.
Взглядъ Риккабокка, столь воспріимчивый ко всему прекрасному, утопалъ въ восторг при зрлищ этого сада. Пріятный, наввающій отраду на душу видъ его имлъ какія-то особенныя чары, которыя отвлекали его отъ тревожныхъ опасеній и грустныхъ воспоминаній.
Въ предлахъ домашнихъ владній онъ видлъ два существа, но не могъ разсмотрть ихъ лицъ. Одно изъ нихъ была женщина, которая на взглядъ Риккабокка имла степенную и простую наружность: она показывалась рдко. Другое — мужчина: онъ часто прохаживался по галлере, часто останавливался передъ игривымъ фонтаномъ или передъ птицами, которыя при его приближеніи начинали пть громче. Посл прогулки онъ, обыкновенно, уходилъ въ комнату, стекольчатая дверь которой находилась въ отдаленномъ конц галлереи, и, если дверь оставалась открытою, Риккабокка видлъ внутри комнаты неясный очеркъ человка, сидвшаго за столомъ, покрытомъ книгами.
Каждый день, передъ закатомъ солнца, незнакомый сосд выходилъ въ садъ и занимался имъ, ухаживая за цвтами съ необыкновеннымъ усердіемъ, какъ будто занятіе это приносило ему величайшее удовольствіе, въ то же время выходила и женщина, останавливалась подл садовника и вступала съ нимъ въ продолжительный разговоръ. Все это въ сильной степени возбуждало любопытство Риккабокка. Он приказалъ Джемим освдолиться, черезъ старуху служанку, кто жилъ въ этомъ коттэдж, и узналъ, что владтель его былъ мистеръ Оранъ, тихій джентльменъ, который съ удовольствіемъ проводитъ за книгами большую часть своего времени.
Между тмъ какъ Риккабокка подобнымъ образомъ развлекалъ себя, Рандалю ничго не мшало — ни его должностныя занятія, ни умыслы на сердце и богатство Віоланты — развивать планъ, въ которомъ предполагалось соединить Франка брачными узами съ Беатриче ди-Негра. И дйствительно, что касается Франка, достаточно было одного слабаго луча надежды, чтобъ раздуть пламя въ его пылкой и легковрной душ. Весьма искусно перетолкованный Рандалемъ въ другую сторону разговоръ мистера Гэзельдена устранялъ вс опасенія родительскаго гнва изъ души молодого человка, который постоянно расположенъ былъ предаваться минутнымъ увлеченіямъ. Беатриче, хотя въ чувствахъ ея въ отношеніи къ Франку не было и искры любви, боле и боле покорялась вліянію убжденій и доводовъ Рандаля, особливо, когда братъ ея становился сурове и прибгалъ даже къ угрозамъ вмст съ теченіемъ времени, въ продолженіе котораго Беатриче не могла указать на убжище тхъ, кого онъ такъ ревностно искалъ. Къ тому же и долги ея съ каждымъ днемъ длали положеніе ея затруднительне. Глубокое знаніе Рандалемъ человческихъ слабостей давало ему возможность догадываться, что колеблющееся состояніе чести и гордости, принудившія Беатриче признаться въ томъ, что она не хотла бы поставить мужа своего въ затруднительное положеніе, начинало покоряться требованіямъ необходимости. Почти безъ всякихъ возраженій она слушала Рандаля, когда онъ убждалъ ее не ждать неврнаго открытія, упрочивавшаго надежду на ея приданое, но посредствомъ брака съ Франкомъ воспользоваться немедленно свободой и безопасностью. Хотя Рандаль съ самого начала и доказывалъ молодому Гэзельдену, что приданое Беатриче послужитъ ему прекраснымъ оправданіемъ въ глазахъ сквайра, но между тмъ ему не хотлось поддерживать этого доказательства, которое скоре утушало, но не раздувало пламени въ благородной душ бднаго воина. И, кром того, Рандаль могъ по чистой совсти сказать, что, спросивъ сквайра, желаетъ ли онъ, чтобъ жена Франка принесла съ собой богатство, сквайръ отвчалъ ему: ‘Я и не думаю объ этомъ.’ Такимъ образомъ, ободряемый совтами своего друга, голосомъ своего сердца и плнительнымъ обращеніемъ женщины, которая умла бы очаровать боле хладнокровнаго, умла бы свести съ ума боле умнаго человка, Франкъ быстро опутывался стями, разставленными на его погибель, и, все еще побуждаемый благородными чувствами, не хотлъ ршиться на приложеніе Беатриче руки своей, не смлъ ршиться вступить въ этотъ бракъ безъ согласія или даже безъ вдома своихъ родителей.— Но, несмотря на то, Рандаль былъ очень доволенъ, предоставляя натуру, прекрасную во всхъ отношеніяхъ, но въ то же время пылкую и необузданную, вліянію первой сильной страсти, какую она когда либо знавала. Весьма нетрудно было отсовтовать Франку не только написать домой объ этомъ намреніи, но даже намекнуть о немъ. ‘Потому не должно длать этого — говорилъ хитрый и искусный предатель — что хотя мы и можемъ быть уврены въ согласіи мистриссъ Гэзельденъ,— можемъ, когда сдланъ будетъ первый приступъ, разсчитывать на ея власть надъ мужемъ,— но можемъ ли мы надяться на согласіе сквайра? вдь ты знаешь, какой у него вспыльчивый характеръ! Чего добраго, онъ вдругъ прідетъ въ Лондонъ, встртится съ маркизой, наговоритъ ей тьму обидныхъ выраженій, которыя невольнымъ образомъ пробудятъ въ ней чувство оскорбленнаго самолюбія, и тмъ немедленно принудитъ ее отказаться отъ твоего предложенія. Хотя сквайръ впослдствіи станетъ раскаяваться — въ этомъ смло можно ручаться — но ужь будетъ поздно.’
Между тмъ Рандаль далъ обдъ въ Кларендонскомъ отел, (роскошь, несобразная съ его образомъ жизни) и пригласилъ Франка, мистера Борровелла и барона Леви.
Этотъ домашній паукъ, съ такою легкостью спускавшійся на жертвы свои по паутинамъ безчисленнымъ и запутаннымъ, успвалъ утшать маркизу ди-Негра увреніями, что отъискиваемые бглецы рано или поздно, но непремнно будутъ пойманы. Хотя Рандаль умлъ уклоняться и устранять отъ себя вс подозрнія со стороны маркизы въ томъ, что онъ уже знакомъ съ изгнанниками, но, во всякомъ случа, Беатриче необходимо было доказать искренность помощи, которую она общала своему брагу, и для этого доказательства нужно было отрекомендовать Рандаля графу. Тмъ не мене желательно было для самого Рандаля познакомиться съ этимъ человкомъ и, если можно, войти въ довріе своего соперника.
Они встртились наконецъ въ дом маркизы. При встрч двухъ человкъ съ одинаково дурными наклонностями, всегда замчается что-то особенно странное, даже, если можно такъ выразиться, месмерическое. Сведите вмст двухъ человкъ съ душой благородной, и я готовъ держать пари, что они узнаютъ другъ въ друг человка благороднаго. Можетъ статься, одно только различіе характера, привычекъ, даже мнній о политик принудитъ ихъ составить другъ о друг ложное понятіе. Но поставьте вмст двухъ мужчинъ безнравственныхъ, развратныхъ, и они узнаютъ другъ друга, по немедленному сочувствію. Едва только взоры Францини Пешьера и Рандаля Лесли встртились, какъ въ нихъ засверкалъ лучъ единомыслія, Они бесдовали о предметахъ весьма обыкновенныхъ: о погод, городскихъ сплетняхъ, политик и т. п. Они кланялись другъ другу и улыбались, но, въ теченіе этого времени, каждый по своему длалъ наблюденія надъ сердцемъ другого, каждый мрялъ свои силы съ силами другого, каждый говорилъ въ душ своей: ‘о, это замчательный бездльникъ, но я не уступлю ему ни въ чемъ!’ Они встртились за обдомъ. Слдуя обыкновенію англичанъ, посл обда маркиза оставила ихъ за десертомъ и виномъ.
Въ это время графъ ди-Пешьера осторожно и съ особенной ловкостью сдлалъ первый приступъ къ цли новаго знакомства.
— Такъ вы ни разу еще не были за границей? Вамъ нужно постараться побывать у насъ въ Вн. Я отдаю полную справедливость великолпію вашего высшаго лондонскаго общества, но, откровенно говоря, ему недостаетъ нашей свободы,— свободы, которая соединяетъ веселье съ утонченностью. Это происходитъ вотъ отчего: ваше общество довольно смшанное — тутъ являются претензіи и усилія между тми, кто не иметъ права находиться въ немъ, искусственная снисходительность и отталкивающая надменность — между тми, кто иметъ право держать низшихъ себя въ нкоторомъ отдаленіи. Наше общество состоитъ изъ людей замчательныхъ по своему высокому званію и происхожденію, и потому фамильярное обращеніе въ этомъ случа неизбжно. Значитъ, прибавилъ графъ, съ наивной улыбкой: — значитъ для молодого человка, кром Вны, не можетъ быть лучшаго мста,— кром Вны нтъ мста для bonnes fortunes.
— Bonnes fortunes составляютъ рай для человка безпечнаго, отвчалъ Рандаль: — но чистилище — для дятельнаго. Признаюсь вамъ откровенно, любезный, графъ, я столько же имю свободнаго времени, необходимаго для искателя bonnes fortunes, сколько и личныхъ достоинствъ, которыя пріобртаютъ ихъ безъ всякаго усилія.
И Рандаль, въ знакъ особенной учтивости, слегка кивнулъ головой.
‘Изъ этого слдуетъ — подумалъ графъ — что женщина не есть его слабая сторона. Въ чемъ же она заключается?’
— Morbleu! Любезный мистеръ Лесли, еслибъ нсколько лтъ тому назадъ я думалъ такъ, какъ вы, то это бы избавило меня отъ множества хлопотъ. Во всякомъ случа, честолюбіе есть самый плнительный предметъ, который можно обожать и поклоняться ему, здсь по крайней мр, всегда есть надежда и никогда нтъ обладанія.
— Честолюбіе, графъ, отвчалъ Рандаль, продолжая охранять себя сухимъ лаконизмомъ: — есть роскошь для богатаго и необходимость для бднаго.
‘Ага!— подумалъ графъ.— Дло клонится, какъ я предполагалъ съ самого начала, на подкупъ.’
Вмст съ этимъ онъ налилъ рюмку вина, безпечно выпилъ ее залпомъ и передалъ бутылку Рандалю.
— Sur mon me, mon cher, сказалъ онъ: — роскошь всегда пріятне необходимости, и я ршился сдлать честолюбію небольшую пытку — je vais me rfugier dans le sein du bonheur domestique — супружескую жизнь и спокойный домъ. Peste! Не будь этого честолюбія, право, другой бы умеръ отъ скуки. Кстати, мой добрый сэръ: я долженъ выразить вамъ мою признательность за общаніе помогать моей сестр въ поискахъ одного моего близкаго и дорогого родственника, который пріютился въ вашемъ отечеств и скрывается даже отъ меня.
— Я бы поставилъ себ въ особенное счастіе, еслибъ усплъ оказать вамъ помощь въ этихъ поискахъ. Но до сихъ поръ я долженъ только сожалть, что вс мои желанія остаются безплодными. Я имю, однакожь, нкоторыя причины полагать, что человка съ такимъ званіемъ весьма нетрудно отъискать, даже чрезъ посредничество вашего посланника.
— Къ сожалнію, посланникъ нашъ не принадлежитъ къ числу моихъ избранныхъ и преданныхъ друзей, къ тому же званіе не можетъ служить врнымъ указателемъ. Нтъ никакого сомннія, что родственникъ мой сбросилъ его съ себя съ той минуты, какъ покинулъ свое отечество.
— Онъ покинулъ его, сколько я понимаю, вроятно, не по своему собственному желанію, сказалъ Рандаль, улыбаясь.— Извините мое дерзкое любопытство, но не можете ли вы объяснить мн поболе, чмъ я знаю изъ слуховъ, распущенныхъ англичанами (которые никогда не бываютъ основательны, а тмъ боле, если дло касается чужеземца), объясните мн, какимъ образомъ человкъ, которому при революціи предстояло такъ много потерять и такъ мало выиграть, могъ поручить себя утлой и дряхлой ладь, вмст съ другими сумасбродными авантюристами и лжеумствовагелями.
— Лжеумствователями! повторилъ графъ.— Мн кажется, вы уже отгадываете отвтъ на свой вопросъ. Вы хотите, кажется сказать, какимъ образомъ люди высокаго происхожденія могли сдлаться такими же безумцами, какъ и какіе нибудь бродяги? Тмъ охотне готовъ удовлетворить ваше любопытство, что, быть можетъ, это послужитъ вамъ въ нкоторой степени руководствомъ къ предпринимаемымъ для меня поискамъ. Надобно вамъ сказать, что родственникъ мой, по своему происхожденію, не имлъ права на богатство и почести, которыя онъ пріобрлъ. Онъ былъ дальнимъ родственникомъ главы дома, котораго впослдствіи сдлался представителемъ. Получивъ воспитаніе въ одномъ изъ итальянскихъ университетовъ, онъ отличался своею ученостью и своею оригинальностью. Тамъ, вроятно, углубляясь въ размышленія надъ старинными сказками о свобод, онъ усвоилъ химерическія идеи о независимости Италіи. Какъ вдругъ три смертныхъ случая въ кругу нашихъ родныхъ предоставили ему, еще въ молодости, права на званіе и почести, которыя могли бы удовлетворить честолюбіе хоть какого угодно человка съ здравымъ разсудкомъ. Que diable! что могла бы сдлать для него независимость Италіи! Онъ и я были кузенами. Будучи мальчиками, мы вмст играли, но обстоятельства разлучили насъ до тхъ поръ, пока счастливая перемна въ его жизни снова и по необходимости свела насъ вмст. Мы сдлались преданными друзьями. И вы можете судить, какъ я любилъ его, сказалъ графъ, медленно отводя свой взоръ отъ спокойныхъ, испытующихъ взоровъ Рандаля:— если скажу вамъ, что я простилъ ему право на наслдство, которое, не будь его, принадлежало бы мн.
— Значитъ вы были слдующій за нимъ наслдникъ?
— Можете представить себ, какъ тяжела должна быть пытка, когда находитесь такъ близко отъ громаднаго богатства, и васъ отталкиваютъ отъ него.
— Совершенная правда, сказалъ Рандаль, теряя въ эту минуту все свое хладнокровіе.
Графъ снова приподнялъ свои взоры, и снова оба собесдника заглянули другъ другу въ душу.
— Еще тяжеле, быть можетъ, продолжалъ графъ, посл непродолжительнаго молчанія:— для другихъ еще тяжеле было бы простить соперника и вмст съ тмъ богатаго наслдника.
— Соперника! Это какимъ образомъ?
— Двица, обреченная ея родителями мн, хотя, признаться сказать, мы не были еще обручены съ ней формально, сдлалась женой моего кузина.
— И онъ зналъ ваши притязанія на этотъ бракъ?
— Я отдаю ему справедливость, если говорю, что онъ не зналъ. Онъ увидлъ и влюбился въ двицу, о которой я говорилъ. Ея родители были ослплены. Ея отецъ послалъ за мной. Онъ извинялся — объяснилъ, въ чемъ дло, онъ представилъ мн, само собою разумется, весьма скромно, нкоторыя изъ моихъ, свойственныхъ всмъ молодымъ людямъ, заблужденій, какъ извинительную причину перемны его намренія, и просилъ меня не только оставить вс надежды на его дочь, но и скрыть отъ ея новаго жениха, что я когда либо смлъ надяться.
— И вы согласились?
— Согласился.
— Съ вашей стороны это было весьма великодушно. Привязанность ваша къ вашему родственнику должна быть безпредльна. Вы говорите это, какъ любовникъ: поэтому, быть можетъ, я не совсмъ понимаю это обстоятельство, не пойму ли я лучше, если вы скажете мн, какъ человкъ свтскій?
— Я полагаю, сказалъ графъ, съ самымъ безпечнымъ видомъ: — полагаю, что мы оба свтскіе люди?
— Оба! безъ всякаго сомннія, отвчалъ Рандаль, тмъ же тономъ и съ тмъ же видомъ.
— Какъ человкъ, знающій совершенно вс пружины нашего общества, я долженъ признаться, сказалъ графъ, играя кольцами на пальцахъ своихъ рукъ: — что если бы нельзя было жениться на той двиц мн самому — а это казалось мн врнымъ — то, весьма натурально, я долженъ былъ пожелать видть ее замужемъ за моимъ богатымъ родственникомъ.
— Весьма натурально: это обстоятельство еще сильне скрпляло вашу дружбу съ вашимъ богатымъ кузеномъ.
‘Да, по всему видно, что онъ очень умный малый’ — подумалъ графъ, но на замчаніе Рандаля не сдлалъ прямого отвта.
— Enfin, не распространяя своего разсказа, я долженъ сказать. что кузенъ мой замшанъ былъ въ предпріятіи, неудача котораго сдлалась извстна. Его планы были обнаружены, и онъ долженъ былъ оставить отечество. Онъ неизвстно куда скрылся, и я, въ качеств ближайшаго наслдника, теперь пользуюсь на неопредленное время доходами съ половины тхъ имній. При такомъ положеніи дла, если бы кузенъ мой и его дочь умерли въ неизвстности, то представителемъ его имнія былъ бы я — австрійскій подданный, я — Францини графъ ди-Пешьера.
— Теперь я совершенно понимаю дло, и, сколько могу догадываться, такъ вы, пользуясь, по случаю паденія своего родственника, такими огромными, хотя и справедливыми, выгодами и преимуществами, легко можете навлечь на себя обидное подозрніе.
— Entre nous, mon cher, если бы вы знали, какъ мало забочусь я объ этомъ, и скажите мн, найдется ли хоть одинъ человкъ, который можетъ похвастаться, что избгнулъ злословія завистливыхъ? Впрочемъ, нельзя отвергать, что желательно было бы соединить разъединенныхъ членовъ нашего дома, и этотъ союзъ я могу устроить, получивъ руку дочери моего родственника. Теперь вы видите, почему я принимаю такое сильное участіе въ этихъ поискахъ?
— Въ брачномъ контракт вы, безъ сомннія, могли бы удержать за собой доходы, которыми вы пользовались, а въ случа смерти вашего родственника вы сдлались бы наслдникомъ всхъ его богатствъ. Да, подобнаго брака можно пожелать, и, если онъ состоится, я полагаю, что этого весьма достаточно будетъ для полученія вашимъ кузеномъ милости и прощенія?
— Ваша правда.
— Даже и безъ этого брака, особливо посл того, какъ милость императора распространилась на такое множество изгнанниковъ, весьма вроятно, что вашъ кузенъ получитъ прощеніе?
— Когда-то это и для меня казалось возможнымъ, отвчалъ графъ весьма неохотно: — но со времени моего прізда въ Англію я думаю совсмъ иначе. Посл революціи пребываніе моего кузена въ Англіи уже само по себ подозрительно. Подозрніе это еще боле увеличивается его страннымъ уединеніемъ, его затворнической жизнью. Здсь есть множество итальянцевъ, которые готовы утвердительно показать, что встрчались съ нимъ, и что онъ до сихъ поръ еще занять революціонными проэктами?
— Они готовы показать, но только ложно.
— Ma foi, вдь результатъ-то показаній будетъ одинъ и тотъ же, les absents ont toujours tort. Я говорю съ вами откровенно. Безъ нкотораго врнаго ручательства за ею врноподданство, такого ручательства, напримръ, какое могъ бы доставить бракъ его дочери со мной, возвращеніе его въ отечество невроятно. Клянусь небомъ, оно будетъ невозможно!
Сказавъ это, графъ всталъ, и маска притворства свалилась съ его лица, отражавшаго на себ преступные замыслы его души: онъ всталъ высокій и грозный, какъ олицетворенная сила и могущество мужчины подл хилой, согбенной фигуры и болзненнаго лица прожектёра, который всю свою силу основывалъ на ум. Рандаль былъ встревоженъ, но, слдуя примру графа, онъ всталъ и съ безпечнымъ видомъ сказалъ:
— А что, если подобнаго ручательства нельзя будетъ представить? что, если, потерявъ всякую надежду на возвращеніе въ отечество и покоряясь вполн измнившемуся счастію, вашъ кузенъ уже выдалъ свою дочь за англичанина?
— О, это была бы самая счастливйшая вещь для меня.
— Какимъ это образомъ? извините, я не понимаю!
— Если кузенъ пренебрегъ до такой степени своимъ происхожденіемъ и отрекся отъ своего высокаго званія, если это наслдство, которое потому только и опасно, что не лишено своего величія, если это наслдство, въ случа прощенія моего кузена, перейдетъ какому нибудь неизвстному англичанину, чужеземцу — mort de ma vie — неужли вы думаете, что подобный поступокъ не уничтожитъ всякой возможности на возвращеніе правъ моему кузену и не послужитъ даже передъ глазами всей Италіи поводомъ къ формальной передач его имній итальянцу? Мало того: если бы дочь моего кузена вышла замужъ за англичанина съ такимъ именемъ, происхожденіемъ и родственными связями, которыя сами по себ уже служили бы ручательствомъ (а какимъ образомъ это могло случиться при его нищет?), я отправился бы въ Вну съ легкимъ сердцемъ, я смло могъ бы предложить тамъ слдующій вопросъ: моя родственница сдлалась женой англичанина — должны ли дти ея быть наслдниками дома столь знаменитаго по своему происхожденію и столь грознаго по своему богатству? Parbleu! еслибъ кузенъ мой былъ не боле, какъ какой нибудь авантюристъ, его бы давнымъ-давно простили.
Рандаль предался глубокой, хотя и непродолжительной дум. Графъ наблюдалъ его, не лицомъ къ лицу, но въ отраженіи зеркала.
‘Этому человку что нибудь извстно, этотъ человкъ что-то обдумываетъ, этотъ человкъ можетъ помочь мн’, подумалъ графъ.
Однакожь, Рандаль не сказалъ ни слова въ подтвержденіе этихъ гипотезъ. Разсявъ думу свою, онъ выразилъ удовольствіе насчетъ блестящихъ ожиданій графа.
— Во всякомъ случа, прибавилъ онъ: — при вашемъ благородномъ желаніи отъискать своего кузена, мн кажется, что вы могли бы исполнить это посредствомъ простого, но весьма употребительнаго въ Англіи способа.
— А именно?
— Припечатать въ газетахъ, что если онъ явится въ назначенное мсто, то услышитъ весьма пріятное для себя извстіе.
Графъ покачалъ головой.
— Онъ станетъ подозрвать меня и не явится.
— Но вдь онъ въ большой дружб съ вами. Онъ былъ, вроятно, замшанъ въ возмущеніи, вы были благоразумне его. Пользуясь выгодами, доставленными вамъ его изгнаніемъ, вы нисколько не вредили ему. Почему же онъ, станетъ убгать васъ?
— Возмутители никогда не прощаютъ тмъ, кто не хотлъ участвовать въ ихъ замыслахъ, кром того, признаться вамъ откровенно, онъ считаетъ, что я много повредилъ ему.
— Такъ нельзя ли вамъ примириться съ нимъ чрезъ его жену, которую вы такъ великодушно передали ему, когда она была вашей невстой?
— Ея уже нтъ на свт, она умерла прежде, чмъ онъ покинулъ отечество.
— О, какое несчастіе! Все же мн кажется, что объявленіе въ газетахъ было бы недурно. Позвольте мн подумать объ этомъ предмет, а теперь нельзя ли присоединиться къ маркиз?
При вход въ гостиную, джентльмены застали Беатриче въ бальномъ наряд и, при яркомъ свт каминнаго огня, до такой степени углубленную въ чтеніе, что приходъ ихъ не былъ ею замченъ.
— Что это интересуетъ васъ, ma soeur? вроятно, послдній романъ Бальзака?
Беатриче испугалась и, приподнявъ на брата взоры, показала глазки, полные слезъ.
— О нтъ! это вовсе не похоже на жалкую, порочную жизнь парижанъ. Вотъ это твореніе по всей справедливости можетъ назваться прекраснымъ: въ немъ везд проглядываетъ свтлая, непорочная, высокая душа!
Рандаль взялъ книгу, которую маркиза положила на столъ: она была та самая, которая очаровывала семейный кружокъ въ Гэзельден: очаровывала существа съ невинной, съ неиспорченной душой, очаровала теперь утомленную и все еще преданную искушеніямъ поклонницу шумнаго свта.
— Гм! произнесъ Рандаль: — гэзельденскій пасторъ былъ правъ. Это сила, или, лучше сказать, что-то въ род силы.
— Какъ бы я хотла знать, кто авторъ этой книги! Кто онъ такой, не можете ли вы отгадать?
— Не могу. Вроятно, какой нибудь старый педантъ въ очкахъ.
— Не думаю, даже уврена, что ваша неправда. Здсь бьется сердце, котораго я всегда искала и никогда не находила.
— Oh, la naive enfant! вскричалъ графъ: — comme son imagination s’gare en rves enchants. Подумать только, что вы говорите какъ аркадская пастушка, а между тмъ одты какъ принцесса.
— Ахъ да, я чуть было не позабыла: вдь сегодня балъ у австрійскаго посланника. Я не поду туда. Эта книга сдлала меня вовсе негодною для искусственнаго міра.
— Какъ теб угодно, я долженъ хать. Я не люблю этого человка, и онъ меня не любитъ, но приличіе я ставлю выше личныхъ отношеній.
— Вы дете къ австрійскому посланнику? спросилъ Рандаль.— Я тоже буду тамъ. Мы встртимся…. До свиданія.
И Рандаль откланялся.
— Мн очень нравится молодой твой другъ, сказалъ графъ, звая.— Я увренъ, что онъ иметъ нкоторыя свднія объ улетвшихъ птичкахъ и будетъ слдить за ними какъ лягавая собака, если только мн удастся пробудить въ немъ особенное желаніе къ этимъ поискамъ. Мы посмотримъ.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА LXXXIV.

Рандаль пріхалъ къ посланнику до прибытія графа и первымъ дломъ поставилъ себ вмшаться въ кружокъ нобльменовъ, составлявшихъ свиту посольства и коротко ему знакомыхъ.
Въ числ прочихъ былъ молодой австріецъ, путешественникъ, высокаго происхожденія и одаренный той прекрасной наружностью, по которой можно бы составить себ идеалъ стариннаго нмецкаго рыцаря. Рандаль былъ представленъ ему, посл непродолжительнаго разговора о предметахъ весьма обыкновенныхъ, Рандаль замтила,
— Кстати, принцъ, въ Лондон живетъ теперь одинъ изъ вашихъ соотечественниковъ, съ которымъ, безъ всякаго сомннія, вы коротко знакомы: это — графъ ди-Пешьера.
— Онъ вовсе не соотечественникъ мн: онъ итальянецъ. Я знаю его только по виду и по имени, сказалъ принцъ, съ замтнымъ принужденіемъ.
— Однако, онъ происходитъ отъ весьма старинной фамиліи.
— Да, конечно. Его предки были люди благородные.
— И очень богатые.
— Въ самомъ дл? А я думалъ совсмъ противное. Впрочемъ, онъ получаетъ огромные доходы.
— Кто? Пешьера! Бдняга! онъ слишкомъ любитъ играть въ карты, чтобы быть богатымъ, сказалъ молодой человкъ, принадлежащій къ посольству и не до такой степени скромный, какъ принцъ.
— Кром того, какъ носятся слухи, замтилъ Рандаль: — этотъ источникъ доходовъ совершенно прекратится, когда родственникъ Пешьера, доходами съ имній котораго онъ пользуется, возвратится въ свое отечество.
— Я бы отъ души радовался, еслибъ это была правда, сказалъ принцъ, весьма серьёзно: — и этими словами я высказываю общее мнніе нашей столицы. Этотъ родственникъ иметъ благородную душу, его, какъ кажется, обманули и измнили ему. Извините меня, сэръ, но мы, австрійцы, не такъ дурны, какъ насъ рисуютъ. Скажите, встрчались ли вы въ Англіи когда нибудь съ родственникомъ, о которомъ говорите?
— Ни разу, хотя и говорятъ, что онъ здсь: и, по словамъ графа, у него есть дочь.
— Графа — ха, ха! Да, я самъ слышалъ что-то объ этомъ,— о какомъ-то пари,— о пари, которое держалъ графъ, и которое касается дочери его родственника. Бдненькая! надобно надяться, что она избавится этихъ стей, а нтъ никакого сомннія, что графъ разставляетъ ей сти.
— Можетъ статься, что она уже вышла замужъ за какого нибудь англичанина.
— Не думаю, сказалъ принцъ, серьёзне прежняго: — это обстоятельство могло бы послужить весьма важнымъ препятствіемъ къ возвращенію ея отца на родину.
— Вы такъ думаете?
— И въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія, прервалъ молодой членъ посольства, съ величественнымъ и положительнымъ видомъ: — это могло состояться въ такомъ только случа, если званіе этого англичанина во всхъ отношеніяхъ равно его званію.
Въ эту минуту послышался у дверей легкій ропотъ одобренія и шопотъ: въ эту минуту объявили о прибытіи графа, и въ то время, какъ онъ вошелъ, его присутствіе до такой степени поражало всхъ, его красота была такъ ослпительна, что какіе бы ни существовали невыгодные толки объ его характер, вс они, по видимому, въ эту минуту замолкали,— все забывалось въ этомъ непреодолимомъ восторг, который могутъ производить одни только личныя достоинства.
Принцъ, едва замтно искрививъ свои губы, при взгляд на группы, собравшіяся вокругъ графа, обратился къ Рандалю и сказалъ:
— Не можете ли вы сказать мн, здсь или еще за границей вашъ знаменитой соотечественникъ лордъ л’Эстренджъ?
— Нтъ, принцъ, его здсь нтъ. А вы знаете его?
— Даже очень хорошо.
— Онъ знакомъ съ родственникомъ графа, и, быть можетъ, вы отъ него-то и научились такъ хорошо думать объ этомъ родственник?
Принцъ поклонился и, отходя отъ Рандалл, произнесъ:
— Когда человкъ съ высокими достоинствами ручается за другого человка, то ему можно довриться во всемъ.
‘Конечно, произнесъ Рандель, про себя: — я не долженъ быть опрометчивъ. Я чуть-чуть не попался въ страшную западню. Ну что, еслибъ я женился на дочери изгнанника и этимъ поступкомъ предоставилъ бы графу Пешьера полное право на наслдство! Какъ трудно въ этомъ мір быть въ достаточной степени осторожнымъ!’
Въ то время, какъ Рандаль длалъ эти соображенія, на плечо его опустилась рука одного изъ членовъ Парламента.
— Что, Лесли, врно, и у тебя бываютъ припадки меланхоліи! Готовъ держать пари, что угадываю твои думы.
— Угадываете! отвчалъ Рандаль.
— Ты думаешь о мст, котораго скоро лишишься.
— Скоро лишусь!
— Да, конечно: если министерство перемнится, теб трудно будетъ удержать его,— я такъ думаю.
Этотъ зловщій и ужасный членъ Парламента, любимый провинціальный членъ сквайра Гэзельдена, сэръ Джонъ, былъ однимъ изъ тхъ законодательныхъ членовъ, въ особенности ненавистныхъ для членовъ административныхъ,— членъ, независимый ни отъ кого, благодаря множеству акровъ своей земли, который охотне согласился бы вырубить столтніе дубы въ своемъ парк, чмъ принять на себя исполненіе административной должности, въ душ котораго не было ни искры состраданія къ тмъ, кто не согласовался съ нимъ во вкусахъ и имлъ сравнительно съ нимъ мене великолпныя средства къ своему существованію.
— Гы! произнесъ Рандаль, съ угрюмымъ видомъ.— Во первыхъ, сэръ Джонъ, министерство еще не перемняется.
— Да, да, я знаю это,— а знаю также, что оно будетъ перемнено. Вы знаете, что я вообще люблю соглашаться съ нашими министрами во всемъ и поддерживать ихъ сторону, но вдь они люди черезчуръ честолюбивые и высокомрные, и если они не съумютъ соблюсти надлежащаго такта, то, конечно, клянусь Юпитеромъ, я покидаю ихъ и перехожу на другую сторону.
— Я нисколько не сомнваюсь, сэръ Джонъ, что вы сдлаете это: вы способны на такой поступокъ, это совершенно будетъ зависть отъ васъ и отъ вашихъ избирателей. Впрочемъ, во всякомъ случа, если министерство и перемнится, то терять мн нечего: я ни боле, ни мене, какъ обыкновенный подчиненный. Я вдь не министръ: почему же и я долженъ оставить свое мсто?
— Почему? Послушайте, Лесли, вы сметесь надо мной. Молодой человкъ на вашемъ мст не унизитъ себя до такой степени, чтобъ оставаться тутъ, подъ начальствомъ тхъ людей, которые стараются низвергнуть и низвергнуть вашего друга Эджертона!
— Люди, занимающіе публичныя должности, не имютъ обыкновенія оставлять свою службу при каждой перемн правительства.
— Конечно, нтъ, но родственники удаляющагося министра всегда оставляютъ ее,— оставляютъ ее и т, которые считались политиками и которые намревались вступить въ Парламентъ, какъ, безъ сомннія, поступите вы при слдующихъ выборахъ. Впрочемъ, эти вещи вы сами знаете не хуже моего,— вы, который смло можетъ считать себя превосходнымъ политикомъ,— вы, сочинитель того удивительнаго памфлета! Мн бы крайне не хотлось сказать моему другу Гэзельдену, который принимаетъ въ васъ самое искреннее участіе, что вы колеблетесь тамъ, гд дло идетъ о чести.
— Позвольте вамъ сказать, сэръ Джонъ, сказалъ Рандаль, принимая ласковый тонъ, хотя внутренно проклиная своего провинціальнаго парламентскаго члена:— для меня все это еще такъ ново, что сказанное вами никогда не приходило мн въ голову. Я не сомнваюсь, что вы говорите совершенную истину, но, во всякомъ случа, кром самого мистера Эджертона, я не могу имть лучшаго руководителя и совтника.
— Конечно, конечно, Эджертонъ во всхъ отношеніяхъ прекрасный джентльменъ! Мн бы очень хотлось примирить его съ Гэзельденомъ, особливо теперь, когда вс справедливые люди старинной школы должны соединиться вмст и дйствовать за одно.
— Это сказано прекрасно, сэръ Джонъ, и умно. Но, простите меня, я долженъ засвидтельствовать мое почтеніе посланнику.
Рандаль освободился и въ слдующей комнат увидлъ посланника въ разговор съ Одлеемъ Эджертономъ. Посланникъ казался весьма серьёзнымъ, Эджертонъ, по обыкновенію — спокойнымъ и недоступнымъ. Но вотъ прошелъ мимо ихъ графъ, и посланникъ поклонился ему весьма принужденно.
Въ то время, какъ Рандаль, нсколько позже вечеромъ, отъискивалъ внизу свой плащъ, къ нему неожиданно присоединился Одлей Эджертонъ.
— Ахъ, Лесли, сказалъ Одлей, тономъ ласкове обыкновеннаго: — если ты думаешь, что ночной воздухъ не холоденъ для тебя, такъ прогуляемся домой вмст. Я отослалъ свою карету.
Эта снисходительность со стороны Одлея была до такой степени замчательна, что не на шутку испугала Рандаля и пробудила въ душ его предчувствіе чего-то недобраго. По выход на улицу, Эджертонъ, посл непродолжительнаго молчанія, началъ:
— Любезный мистеръ Лесли, я всегда надялся и былъ увренъ, что доставилъ вамъ по крайней мр возможность жить безъ нужды, и что впослдствіи могъ открыть вамъ карьеру боле блестящую…. Позвольте: я нисколько не сомнваюсь въ вашей благодарности…. позвольте мн продолжать. Въ настоящее время предвидится возможность, что, посл нкоторыхъ мръ, предпринимаемыхъ правительствомъ, Нижній Парламентъ не въ состояніи будетъ держаться и члены его, по необходимости, оставятъ свои мста. Я говорю вамъ объ этомъ заране, чтобы вы имли время обдумать, какія лучше предпринять тогда мры для своей будущности. Моя власть оказывать вамъ пользу, весьма вроятно, кончится. Принимая въ соображеніе нашу родственную связь и мои собственные виды касательно вашей будущности, нтъ никакого сомннія, что вы оставите занимаемое теперь мсто и послдуете за моимъ счастіемъ къ лучшему или худшему. Впрочемъ, такъ какъ у меня нтъ личныхъ враговъ въ оппозиціонной партіи и какъ положеніе мое въ обществ весьма значительно, чтобъ поддержать и утвердить вашъ выборъ, какого бы рода онъ ни былъ,— если вы считаете боле благоразумнымъ удержать за собой теперешнее мсто, то скажите мн откровенно: я полагаю, что вы можете сдлать это безъ малйшей потери своего достоинства и безъ вреда своей чести. Въ такомъ случа вамъ придется предоставить ваше честолюбіе постепенному возвышенію, не принимая никакого участія въ политик. Съ другой стороны, если вы предоставите свою карьеру возможности моего вторичнаго вступленія въ права должностного человка, тогда должны отказаться отъ своего мста, и наконецъ, если вы станете держаться мнній, которыя не только будутъ въ оппозиціонномъ дух, но и популярны, я употреблю вс силы и средства ввести васъ въ парламентскую жизнь. Послдняго я не совтую вамъ.
Рандаль находился въ гакомъ положеніи, какое испытываетъ человкъ посл жестокаго паденія: онъ, въ буквальномъ смысл слова, былъ оглушенъ.
— Можете ли вы думать, сэръ, что я ршился бы покинуть ваше счастіе…. вашу партію…. ваши мннія? произнесъ онъ въ крайнемъ недоумніи.
— Послушайте, Лесли, возразилъ Эджертонъ: — вы еще слишкомъ молоды, чтобъ держаться исключительно какихъ нибудь людей, какой нибудь партіи или мннія. Вы могли сдлать это въ одномъ только вашемъ несчастномъ памфлет. Здсь чувство не иметъ мста: здсь должны участвовать умъ и разсудокъ. Оставимте говорить объ этомъ. Принявъ въ соображеніе вс pro и contra, вы можете лучше судить, что должно предпринять, когда время для выбора внезапно наступитъ.
— Надюсь, что это время никогда не наступитъ.
— Я тоже, надюсь, и даже отъ чистаго сердца, сказалъ Эджертонъ, съ непритворнымъ чувствомъ.
— Что еще могло быть хуже для нашего отечества! воскликнулъ Рандаль.— Для меня до сихъ поръ кажется невозможнымъ въ натуральномъ порядк вещей, чтобы вы и ваша партія когда нибудь оставили свои почетныя мста!
— И когда мы разойдемся, то найдется множество умницъ, которые скажутъ, что было бы не въ натуральномъ порядк вещей, еслибъ мы снова заняли свои мста…. Вотъ мы и дома.
Рандаль провелъ безсонную ночь. Впрочемъ, онъ былъ изъ числа тхъ людей, которые не слишкомъ нуждаются во сн и не сдлали къ нему особенной привычки. Какъ бы то ни было, съ наступленіемъ утра, когда сны, какъ говорятъ, бываютъ пророческіе, онъ заснулъ очаровательнымъ сномъ — сномъ, полнымъ видній, способныхъ принимать къ себ, чрезъ лабиринты всей юриспруденціи, обреченныхъ вчному забвенію канцлеровъ, или сокрушенныхъ на скалахъ славы неутомимыхъ юношей — искателей счастія: въ упоительныхъ грезахъ Рандаль видлъ, какъ Рудъ-Голлъ, увнчанный средневковыми башнями, высился надъ цвтущими лугами и тучными жатвами, такъ безбожно отторгнутыми отъ владній Лесли Торнгиллами и Гэзельденами, Рандаль видлъ въ сонныхъ грезахъ золото и власть Одлея Эджертона,— видлъ роскошныя комнаты въ улиц Даунинъ и великолпные салоны близъ Гросвеноръ-Сквера. Все это одно за другимъ пролетало передъ глазами улыбающагося сновидца, какъ Халдейская имперія пролетала передъ Даріемъ Мидійскимъ. Почему виднія, ни въ какомъ отношеніи не сообразныя съ предшествовавшими имъ мрачными и тревожными думами, должны были постить изголовье Рандаля Лесли, это выходитъ изъ предловъ моихъ сображеній и догадокъ. Онъ, однако же, безсознательно предавался ихъ обаянію и крайне изумился, когда часы пробили одиннадцать, въ то самое время, какъ онъ вошелъ въ столовую, къ завтраку. Рандалю досадно было на свою запоздалость: онъ намревался извлечь какія нибудь существенныя выгоды изъ необычайной благосклонности Эджертона, получитъ какія нибудь общанія или предложенія, которыя бы разъяснили нсколько, придали бы веселый видъ перспектив, представленной Эджертономъ наканун въ такихъ мрачныхъ, оледеняющихъ чувства краскахъ. Только во время завтрака онъ и находилъ случай переговорить съ своимъ дятельнымъ патрономъ о длахъ неслужебныхъ. Нельзя было надяться, чтобы Одлей Эджертонъ оставался дома до такой поздней поры. Оно такъ и случилось. Рандаля удивляло одно только обстоятельство, что Эджертонъ, вмсто того, чтобъ отправиться пшкомъ, какъ это длалось имъ по привычк, выхалъ въ карет. Рандаль торопливо кончилъ свой завтракъ: въ немъ пробудилось необыкновенное усердіе къ мсту своего служенія, и, немедля ни минуты, онъ отправился туда. Проходя по широкому тротуару Пикадилли, онъ услышалъ позади себя голосъ, который съ недавняго времени сдлался знакомъ ему, и, оглянувшись, увидлъ барона Леви, шедшаго рядомъ, но не подъ руку, съ джентльменомъ, такъ же щегольски одтымъ, какъ и онъ самъ, только походка этого джентльмена была живе, осанка — бодре. Кстати сказать: наблюдательный человкъ легко можетъ сдлать безошибочно заключеніе о расположеніи духа и характер другого человка, судя по его походк и осанк во время прогулки. Тотъ, кто слдитъ за какой нибудь отвлеченной мыслью, обыкновенно смотритъ въ землю. Кто привыкъ къ внезапнымъ впечатлніямъ или старается уловить какое нибудь воспоминаніе, тотъ какъ-то отрывисто взглядываетъ кверху. Степенный, осторожный, настоящій практическій человкъ всегда идетъ свободно и смотритъ впередъ, даже въ самомъ задумчивомъ расположеніи духа онъ на столько обращаетъ вниманіе вокругъ себя, на сколько требуется, чтобъ не столкнуться съ разнощикомъ и не сронить съ головы его лотка. Но человкъ сангвиническаго темперамента, котораго хотя и можно назвать практическимъ, но въ то же время онъ въ нкоторой степени и созерцательный, человкъ пылкій, развязный, смлый, постоянно страстный къ соревнованію, дятельный и всегда старающійся возвыситъ себя въ жизни,— такой человкъ не ходитъ, но бгаетъ, смотритъ онъ выше головъ другихъ прохожихъ, его голова иметъ свободное обращеніе, какъ будто она приставлена къ плечамъ его слегка, его ротъ бываетъ немного открытъ, его взоръ свтлый и бглый, но въ то же время проницательный, его осанка сообщаетъ вамъ идею о защит, его станъ стройный, но безъ принужденія. Такова была наружность спутника барона Леви. Въ то время, какъ Рандаль обернулся на призывъ барона, баронъ сказалъ своему спутнику:
— Это молодой человкъ, принятъ въ высшемъ кругу общества, вамъ не мшало бы приглашать его на балы прекрасной вашей супруги Какъ поживаете, мистеръ Лесли? Позвольте отрекомендовать васъ мистеру Ричарду Эвенелю.
И, не дожидая отвта, баронъ Леви взялъ Рандаля подъ руку и прошепталъ:
— Человкъ съ первокласными талантами, чудовищно богатъ, у него въ карман два или три парламентскихъ мста, его жена любитъ балы: это ея слабость.
— Считаю за особенную честь познакомиться съ вами, сэръ, сказалъ мистеръ Эвенель, приподнимая свою шляпу.— Чудесный день…. не правда ли?
— Немного холодно, отвчалъ Лесли, который, подобно всмъ худощавымъ особамъ, съ слабымъ пищевареніемъ, во всякое время чувствовалъ ознобъ, а въ особенности теперь, когда душа его находилась въ такомъ тревожномъ состояніи, какое ни подъ какимъ видомъ не согрвало тла.
— Тмъ здорове: это укрпляетъ нервы, сказалъ Эвенель.— Впрочемъ, вы, молодые люди, сами себя портите: сидите въ теплыхъ комнатахъ, проводите ночи безъ сна. Вроятно, сэръ, вы любите танцы?
И вслдъ за тмъ, не ожидая отъ Рандаля отрицательнаго отвта, мистеръ Эвенель продолжалъ, скороговоркой:
— У моей жены назначенъ въ четвергъ soire dansante. Очень радъ буду видть васъ у себя въ дом, на Итонъ-Сквер. Позвольте, я дамъ вамъ карточку.
И Эвенель вынулъ дюжину пригласительныхъ билетовъ, выбралъ изъ нихъ одинъ и вручилъ его Рандалю. Баронъ пожалъ руку молодому джентльмену, и Рандаль весьма учтиво отвчалъ, что знакомство съ мистриссъ Эвенель доставитъ ему величайшее удовольствіе. Посл этого Рандаль, не имя желанія, чтобы посторонніе люди увидли его подъ крыломъ барона Леви, какъ голубя подъ крыломъ ястреба, освободилъ свою руку и, представляя въ оправданіе служебныя дла, нетерпящія отлагательства, быстрыми шагами удалился отъ пріятелей.
— Современемъ этотъ молодой человкъ будетъ разъ игрывать немаловажную роль, сказалъ баронъ Леви.— Я не знаю еще, кто бы имлъ такъ мало недостатковъ. Онъ ближайшій родственникъ Одлея Эджертона, который….
— Одлей Эджертонъ! воскликнулъ мистеръ Эвенель: — это надменное, отвратительное, неблагодарное созданіе!
— А почему вы знаете его?
— Онъ обязанъ за свое поступленіе въ Парламентъ голосамъ двухъ моихъ ближайшихъ родственниковъ, а когда я зашелъ къ нему въ присутственное мсто, нсколько времени тому назадъ, онъ ршительно приказалъ мн убраться вонъ. Какъ вамъ покажется? вдь это необузданная дерзость. Если ему когда нибудь придется обратиться ко мм, я не задумаюсь отплатить ему той же самой монетой.
— Неужели онъ приказалъ вамъ убираться вонъ? Это не въ дух Эджертона. Онъ формалистъ,— это правда, но зато онъ и учтивъ до крайности,— по крайней мр сколько я знаю его. Должно быть, вы оскорбили его чмъ нибудь, задли его за слабую сторону.
— Человкъ, которому нація даетъ такія прекрасныя деньги, не долженъ имть слабой стороны. Какая же можетъ быть у Эджертона?
— О, Эджертонъ, во первыхъ, считаетъ себя джентльменомъ во всхъ отношеніяхъ, во вторыхъ, честность свою онъ ставитъ выше всего, сказалъ Леви, съ язвительной улыбкой.— Быть можетъ, вы тутъ-то и кольнули его. Скажите, какъ это было?
— Я не помню теперь, отвчалъ Эвенель, который, со времени своей женитьбы, достаточно изучилъ лондонское мрило человческихъ достоинствъ, и потому не могъ вспомнить не красня о своемъ домогательств дворянскаго достоинства.— Я не вижу особенной необходимости ломать наши головы надъ слабыми сторонами надменнаго попугая. Возвратимтесь лучше къ предмету нашего разговора. Вы должны непремнно доставить мн эти деньги къ будущей недл.
— Будьте уврены въ этомъ.
— И, пожалуста, не пустите векселей моихъ въ продажу, подержите ихъ на нкоторое время подъ замкомъ.
— Мы вдь такъ и условились.
— Затруднительное положеніе мое я считаю кратковременнымъ. Только кончится паническій страхъ въ коммерціи и перемнится это неоцненное министерство, и я выплыву на чистую воду.
— Да, на лодочк изъ векселей и ассигнацій, сказалъ баронъ, съ громкимъ смхомъ.
И два джентльмена, пожавъ руку другъ другу, разстались.

ГЛАВА LXXXV.

Между тмъ карета Одлея Эджертона подъхала къ дому лорда Лэнсмера. Одлей спросилъ графиню, и его ввели въ гостиную, въ которой не было ни души. Эджертонъ былъ блдне обыкновеннаго, и, когда отворилась дверь, онъ отеръ, чего никогда съ нимъ не случалось, холодный потъ съ лица, и неподвижныя губы его слегка дрожали. Съ своей стороны, и графиня, при вход въ гостиную, обнаружила сильное душевное волненіе, почти несообразное съ ея умньемъ управлять своими чувствами. Молча пожала она руку Одлея и, опустясь на стулъ, приводила, по видимому, въ порядокъ свои мысли. Наконецъ она сказала:
— Несмотря на вашу дружбу, мистеръ Эджертонъ, съ Лэнсмеромь и Гарлеемъ, мы очень рдко видимъ васъ у себя. Я, какъ вамъ извстно, почти совсмъ не показываюсь въ шумный свтъ, а вы не хотите добровольно навстить насъ.
— Графиня, отвчалъ Эджертонъ: — я могъ отклонить отъ себя вашъ справедливый упрекъ, сказавъ вамъ, что мое время не въ моемъ распоряженіи, но въ отвтъ я приведу вамъ простую истину: наша встрча была бы тяжела для насъ обоихъ.
Графиня покраснла и вздохнула, по не сдлала возраженія.
Одлей продолжалъ:
— И поэтому я догадываюсь, что, пригласивъ меня къ себ, вы имете сообщить мн, что нибудь, важное.
— Это относится до Гарлея, сказала графиня: — я хотла посовтоваться съ вами.
— До Гарлея! говорите, графиня, умоляю васъ.
— Мой сынъ, безъ сомннія, сказывалъ вамъ, что онъ воспиталъ молодую двицу, съ намреніемъ сдлать ее лэди л’Эстренджъ и, само собою разумется, графинею Лэнсмеръ.
— Гарлей ничего не скрываетъ отъ меня, сказалъ Эджертонъ печальнымъ тономъ.
— Эта двица пріхала въ Англію, находится теперь здсь, въ этомъ дом.
— Значитъ и Гарлей тоже здсь?
— Нтъ, она пріхала съ лэди N…. и ея дочерьми. Гарлей отправился вслдъ за ними, и я жду его со дня на день. Вотъ его письмо. Замтьте, что онъ еще не высказалъ своихъ намреній этой молодой особ, которую поручилъ моему попеченію, ни разу еще не говорилъ съ ней какъ влюбленный.
Эджертонъ взялъ письмо и бгло, но со вниманіемъ, прочиталъ его.
— Дйствительно такъ, сказалъ онъ, возвращая письмо: — прежде всякаго объясненія съ миссъ Дигби, онъ хочетъ, чтобъ вы увидли ее и сдлали бы о ней заключеніе, онъ хочетъ знать, одобрите ли вы и утвердите ли его выборъ.
— Вотъ объ этомъ-то я и хотла переговорить съ вами. Двочка безъ всякаго званія, отецъ ея, правда, джентльменъ, хотя и это подлежитъ сомннію, а мать — ужь я придумать не могу, кто и что она такое. И Гарлей, которому я предназначала партію изъ первйшихъ домовъ въ Англіи!…
Графиня судорожно сжала себ руки.
— Позвольте вамъ замтить, графиня, Гарлей уже боле не мальчикъ. Его таланты погибли безвозвратно, онъ ведетъ жизнь скитальца. Онъ предоставляетъ вамъ случай успокоить его душу, пробудить въ немъ природныя дарованія, дать ему домъ подл вашего дома. Лэди Лэнсмеръ, въ этомъ случа вамъ не должно колебаться.
— Я должна, непремнно должна. Посл всхъ моихъ надеждъ, посл всего, что я сдлала, чтобъ помшать….
— Вамъ остается только согласиться съ нимъ и примириться. Это совершенно въ вашей власти, но отнюдь не въ моей.
Графиня еще разъ сжала руку Одлея, и слезы заструились изъ ея глазъ.
— Хорошо, пусть будетъ такъ, какъ вы говорите: я соглашаюсь, соглашаюсь. Я буду молчать, я заглушу голосъ этого гордаго сердца. Увы! оно едва не сокрушило его собственнаго сердца! Я рада, что вы защищаете его. Мое согласіе будетъ служить примиреніемъ съ обоими вами,— да, съ обоими!
— Вы весьма великодушны, графиня, сказалъ Эджертонъ, очевидно тронутый, хотя все еще стараясь подавить свое волненіе.— Теперь позвольте: могу ли я видть воспитанницу Гарлея? Наша бесда совершенно разстроила меня. Вы замчаете, что даже мои сильные нервы не къ состояніи сохранять своего спокойствія, а въ настоящее время мн многое предстоитъ еще переносить, мн нужны теперь вся моя сила и твердость.
— Да, я сама слышала, что ныншнее министерство перемнится. Но, вроятно, эта перемна совершится съ честью: оно будетъ въ скоромъ времени призвано назадъ голосомъ всей націи.
— Позвольте мн увидть будущую супругу Гарлея л’Эстренджа, сказалъ Одлей, не обращая вниманія на это ршительное замчаніе.
Графиня встала, вышла изъ гостиной и черезъ нсколько минутъ воротилась вмст съ Гэленъ Дигби.
Гэленъ удивительно перемнилась: въ ней нельзя было узнать блднаго, слабаго ребенка, съ пріятной улыбкой и умными глазами,— ребенка, который сидлъ подл Леонарда на тсномъ чердак. Она имла средній ростъ, ея станъ по прежнему былъ стройный и гибкій, въ немъ обнаруживалась та правильность размровъ и грація, которая сообщаетъ намъ идею о женщин въ полномъ ея совершенств, Гэленъ создана была придавать красоту жизни и смягчать ея шероховатые углы, придавать красоту, но не служить защитой. Ея лицо не могло быть вполн удовлетворительнымъ для разборчиваго глаза художника, въ его правильности обнаруживались нкоторые недостатки, но зато выраженіе этого лица имло необыкновенную прелесть и привлекательность. Немного нашлось бы такихъ, которые, взглянувъ на Гэленъ, не воскликнули бы: какое миленькое личико! Но, несмотря на то, на кроткомъ лиц Гэленъ отражался отпечатокъ тихой грусти, ея дтство перенесло слды свои и на ея двственный возрастъ. Походка ея была медленна, обращеніе застнчиво, въ нкоторой степени принужденно и даже боязливо.
Когда Гэленъ подходила къ Одлею, онъ смотрлъ на нее съ удвоеннымъ вниманіемъ, потомъ всталъ, сдлалъ нсколько шаговъ на встрчу къ ней, взялъ ея руку и поцаловалъ.
— Я давнишній другъ Гарлея л’Эстренджа, сказалъ онъ, подводя ее къ углубленію окна и сажая рядомъ съ собою.
Быстрымъ взглядомъ, брошеннымъ на графиню, Одлей, по видимому, выражалъ желаніе поговорить съ Гэленъ безъ свидтелей. Графини поняла этотъ взглядъ и, оставаясь въ гостиной, заняла мсто въ отдаленномъ конц и углубилась въ чтеніе.
Пріятно, умилительно было видть суроваго, длового человка, когда онъ позволялъ себ вызывать на откровенность, испытывать умъ этого тихаго, боязливаго ребенка, и еслибъ вы послушали его, вы бы непремнно составили себ понятіе, какимъ образомъ онъ усвоилъ способность производить на другихъ сильное вліяніе, и какъ хорошо научился онъ, въ теченіе своей жизни, примнять себя къ женщинамъ.
Прежде всего онъ заговорилъ о Гарле и говорилъ съ тактомъ и деликатностью. Отвты Гэленъ состояли сначала изъ односложныхъ словъ, но постепенно они развивались и выражали глубокую признательность. Лицо Одлея начинало терять свтлое выраженіе. Посл того онъ заговорилъ объ Италіи, и хотя не было человка, который бы въ душ своей имлъ склонности къ поэзіи мене, чмъ Одлей, но, несмотря на то, съ ловкостію человка, такъ долго обращавшагося въ образованномъ кругу общества,— человка, который привыкъ извлекать свднія отъ людей, совершенно противоположныхъ ему по характеру, онъ выбиралъ для разговора такіе предметы, которые невольнымъ образомъ пробуждали поэзію въ другихъ. Отвты Гэленъ обнаруживали разработанный вкусъ и плнительный умъ женщины, но въ тоже время замтно было, что колоритъ этихъ отвтовъ не былъ ея собственный: онъ былъ заимствованъ отъ другого лица. Гэленъ умла оцнивать, восхищаться и благоговть передъ всмъ возвышеннымъ и истинно прекраснымъ, но съ чувствомъ смиренія и кротости. Въ нихъ не было замтно живого энтузіазма, не высказывалось ни одного замчанія, поражающаго своей оригинальностію, ни искры пламени поэтической души, ни проблеска творческой способности. Наконецъ Эджертонъ перевелъ разговоръ на Англію, на критическое состояніе временъ, на права, которыя отечество имло на всхъ, кто иметъ способность служить ей и помогать въ годину трудныхъ обстоятельствъ. Онъ съ горячностію распространился о врожденныхъ талантахъ Гарлея, выражалъ свою радость и надежды, что Гарлей возвращался въ отечество, чтобы открыть своимъ дарованіямъ обширное поприще. Гэленъ казалась изумленною, огонь краснорчія Одлея не произвелъ на нее особеннаго впечатлнія. Онъ всталъ, и на серьёзномъ, прекрасномъ лиц его отразилось чувство обманутаго ожиданія, но секунда, и оно приняло свое обычное, холодное выраженіе.
— Adieu, прелестная миссъ Дигби! Боюсь, что я наскучилъ вамъ, особливо своей политикой. Прощайте, лэди Лэнсмеръ, Надюсь, я увижу Гарлея, какъ только онъ прідетъ.
Одлей быстро вышелъ изъ гостиной и приказалъ кучеру хать въ улицу Даунинъ. Онъ задернулъ сторки и откинулся, назадъ. На лиц его отражалось замтное уныніе, и раза два онъ механически прикладывалъ руку къ сердцу.
‘Она добра, мила, умна и, безъ сомннія, будетъ прекрасной женой, говорилъ Одлей про себя.— Но любитъ ли она Гарлея въ такой степени, какъ онъ постоянно мечталъ о любви? Нтъ! Иметъ ли она столько силы и энергіи, чтобъ пробудить въ моемъ друг дарованія и возвратить свту прежняго Гарлея? Нтъ! Предназначенная небомъ занимать свтъ отъ другого солнца, не будучи сама блестящимъ свтиломъ, это дитя не въ состояніи затмить Прошедшее и озарить яркимъ свтомъ Будущее!’
Вечеромъ того же дня Гарлей благополучно прибылъ въ домъ своихъ родителей. Нсколько лтъ, протекшихъ съ тхъ поръ, какъ мы видли его въ послдній разъ, не произвели замтной перемны въ его наружности. Онъ до сихъ поръ сохранилъ юношескую гибкость въ своемъ стан и замчательное разнообразіе и игривость въ выраженіи лица. По видимому, онъ непритворно восхищался встрчею съ своими родителями и выказывала, шумную радость и искреннюю нжность юноши, прибывшаго изъ пансіона. Въ его обращеніи съ Гэленъ обнаруживалась искренность, которая проникала весь составъ и вс изгибы его характера. Въ этомъ обращеніи много было нжности и уваженія. Обращеніе Гэленъ въ нкоторой степени было принужденно, но въ то же время невинно-плнительно и кроткосердечно. Гарлей, противъ обыкновенія, говорилъ почти безъ умолку. Политическія дла находились въ такомъ критическомъ положеніи, что онъ не могъ не сдлать нсколькихъ вопросовъ о политик, и все эти вопросы предложены были съ любопытствомъ и участіемъ, чего прежде въ немъ не замчалось. Лордъ Лэнсмеръ былъ въ воеторг.
— Ну, Гарлей, значитъ ты еще любишь свое отечество?
— Въ минуты его опасности — да! отвчалъ Гарлей.
Посл этого онъ спросилъ о друг своемъ Одле, и, когда любопытство его съ этой стороны было вполн удовлетворено, онъ полюбопытствовалъ узнать новости въ литератур. Гарлей слышалъ очень много хорошаго о книг, которая недавно была издана,— книг, сочиненіе которой мистеръ Дэль съ такою увренностію приписывалъ профессору Моссу, но никто изъ слушателей Гарлея не читалъ ея.
— А изъ чего состоятъ городскія сплетни?
— Мы не имемъ привычки слушать ихъ, сказала лэди Лэнсмеръ.
— Въ клуб Будль много говорятъ о новомъ плуг, сказалъ лордъ Лэнсмеръ.
— Дай Богъ ему хорошаго успха. Не знаете ли вы, не говорятъ ли много въ клуб Вайтъ о новопрізжемъ человк?
— Я не принадлежу къ этому клубу.
— Однако, можетъ статься, вамъ случалось слышать о немъ: это — иностранецъ,— нкто графъ ди-Пешьера.
— Вотъ кто! сказалъ лордъ Лэнсмеръ: — да, дйствительно мн показывали на него въ Парк, для иностранца онъ прекрасный мужчина — волосы носитъ прилично остриженные, и вообще въ немъ много есть джентльменскаго и англійскаго.
— Ну да, да! Такъ онъ здсь? прекрасно!
При этомъ открытіи Гарлей, не скрывая своего удовольствія, сильно потерь ладонь о ладонь.
— Какимъ трактомъ ты халъ? прозжалъ мимо Симплона?
— Нтъ: я прибылъ сюда прямехонько изъ Вны.
Разсказывая необыкновенно живо и увлекательно свои дорожныя приключенія, Гарлей продолжалъ восхищать своего родителя до тхъ поръ, пока не наступило время удалиться на покой. Едва только Гарлей вошелъ въ свою комнату, какъ къ нему присоединилась его мать.
— Ну что, мама, сказалъ онъ: — мн, кажется, не нужно спрашивать, полюбили ли вы миссъ Дигби? Кто бы могъ не полюбить ее?
— Гарлей, добрый сынъ мой, отвчала мать, заливаясь слезами: — будь счастливъ по своему, будь только счастливъ, вотъ все, чего я желаю и прошу.
Гарлей, тропутый этимъ нжнымъ, выходящимъ изъ глубины любящей материнской души замчаніемъ, отвчалъ съ признательностію и старался утшить внезапную горесть своей матери. Потомъ, переходя въ разговор отъ одного предмета къ другому и стараясь снова заговорить о Гэленъ, онъ отрывисто спросилъ:
— Скажите мн ваше мнніе, мама, о возможности нашего счастія. Не забудьте, что счастіе Гэленъ есть уже и мое счастіе. Говорите, мама, откровенно.
— Ея счастіе не подлежитъ ни малйшему сомннію, отвчала мать, съ достоинствомъ.— О твоемъ зачмъ ты спрашиваешь меня? Разв ты не самъ ршился на это?
— Но все же, при всякомъ дл, какъ бы оно ни было хорошо обдумано, пріятно слышать одобреніе ближняго: это въ извстной степени радуетъ и ободряетъ. Согласитесь, что Гэленъ иметъ самый нжный характеръ.
— Не спорю. Но ея умъ….
— Какъ нельзя лучше образованъ.
— Она такъ мало говоритъ….
— Это правда. И я удивляюсь — почему?
Графиня улыбнулась, несмотря на желаніе сохранить серьёзный видъ.
— Скажи мн подробне, какъ совершалось это дло. Ты взялъ ее еще ребенкомъ и ршился воспитать ее по образцу своего идеала. Легко ли это было?
— Легко, такъ по крайней мр мн казалось. Я желалъ внушить ей любовь истины и врности: но она уже отъ природы врна какъ день. Расположеніе къ природ и вообще ко всему натуральному она имла врожденное. Трудне всего было сообщать ей понятіе объ искусствахъ, какъ вспомогательныхъ средствахъ къ постиженію натуры. Но полагаю, что и это придетъ своимъ чередомъ. Вы слышали, какъ она играетъ и поетъ?
— Нтъ.
— Она удивитъ васъ. Въ живописи она не сдлала большихъ успховъ, но, несмотря на то, я смло могу сказать, что она вполн образована. Характеръ, душа, умъ — вотъ ея достоинства, которыя я ставлю выше всего.
Гарлей замолчалъ и подавилъ тяжелый вздохъ.
— Во всякомъ случа, я надюсь быть счастливымъ, сказалъ онъ и началъ заводить часы.
— Безъ всякаго сомннія, она должна любить тебя, сказала графиня, посл продолжительнаго молчанія.— Неужли она обманетъ твои ожиданія?
— Любить меня? Неоцненная мама — вотъ этой вопросъ, который я долженъ предложить.
— Вопросъ! Любовь можно обнаружить съ перваго взгляда, она не требуетъ вопросовъ.
— Увряю васъ, что я никогда не старался обнаруживать ее. Это вотъ почему, прежде, чмъ миновала пора ея дтства, я, какъ вы можете полагать, удалилъ ее изъ моего дома. Она жила въ кругу одного итальянскаго семейства, вблизи моего обыкновеннаго мстопребыванія. Я навщалъ ее часто, руководилъ ея занятіями, слдилъ за успхами
— И наконецъ влюбился въ нее?
— Влюбился! это, по моимъ понятіямъ, слишкомъ жосткое выраженіе: оно сообщаетъ идею о паденіи, о внезапномъ стремленіи по дорог жизни. Нтъ, я не помню, чтобы мн случилось падать или стремиться. Съ перваго шага къ достиженію цли для меня была гладкая наклонная стезя, по которой я шелъ до тхъ поръ, пока могъ сказать себ: ‘Гарлей л’Эстренджъ, твое время наступило. Изъ маленькаго бутона образовался пышный цвтокъ. Возьми его къ себ на грудь.’ И я кротко отвчалъ самому себ: ‘пусть будетъ такъ.’ Посл этого я узналъ, что лэди N отправляется съ дочерьми въ Англію. Я просилъ ее взять съ собой мою питомицу и доставить ее къ вамъ. Я написалъ къ вамъ и просилъ вашего согласія, получивъ которое, надялся, что вы получите за меня согласіе родителя. Теперь я здсь. Вы одобряете мой выборъ. Завтра я переговорю съ Гэленъ. Быть можетъ, еще она отвергнетъ мое предложеніе.
— Странно, странно! ты говорить такъ легко, такъ хладнокровно, между тмъ, какъ ты способенъ любить пламенно.
— Матушка, сказалъ Гарлей, съ горячностью: — будьте довольны! Я способенъ и теперь любить! Но прежняя любовь — увы!— уже боле не поститъ моей души. Я ищу теперь тихаго общества, нжной дружбы, свтлой, облегчающей душу улыбки женщины, потомъ дтскихъ голосовъ — этой музыки, которая, отзываясь въ сердц родителей, пробуждаетъ въ нихъ самое прочное, самое чистое чувство взаимной любви: вотъ въ этомъ заключаются вс мои надежды. Скажите, дорогая мама, неужли въ этой надежд нтъ ничего возвышеннаго?
Графиня еще разъ заплакала и со слезами вышла изъ комнаты.

ГЛАВА LXXXVI.

О, Гэленъ, прекрасная Гэленъ! типъ спокойнаго, свтлаго, не бросающагося въ глаза, глубоко чувствуемаго совершенства женщины! Ты уже женщина,— не идеалъ, вызываемый изъ пространства поэтомъ, но скоре спутникъ поэта на земл! женщина, которая, при своемъ ясномъ, лучезарномъ видніи предметовъ дйствительныхъ и съ тонкими фибрами своего нжнаго чувства, замняетъ недостатки того, чьи ноги спотыкаются на земл, потому что взоры его устремлены въ надзвздный міръ! женщина предусмотрительная, составляющая отраду жизни,— ангелъ, осняющій своими крылами сердце, охраняя въ немъ божественную весну, на которую еще не пахнуло оледеняющимъ дуновеніемъ зимы порочнаго міра! Гэленъ, нжная Гэленъ! неужли и въ самомъ дл этотъ причудливый и блестящій лордъ долженъ найти въ теб возрожденіе своей жизни, обновленіе своей души? Твои кроткія, благоразумныя домашнія добродтели какую пользу могутъ принести человку, котораго сама фортуна защищаетъ отъ тяжелыхъ испытаній, котораго скорби не могутъ быть доступны для твоихъ понятій! чтобъ слдить за стремленіемъ души котораго,— стремленіемъ неправильнымъ, взволнованнымъ,— за душой, то возвышающейся, то падающей, потребны зрніе утонченне твоего, Гэленъ, и сила, которая могла бы поддержать разсудокъ, во время его колебанія, на крыльяхъ энтузіазма и пламенной страсти?
И ты сама, о природа, скрытная и покорная, которую нужно ласками вызвать изъ подъ прикрытія и развить подъ вліяніемъ тихой и благотворной атмосферы святой, счастливой любви,— будетъ ли достаточно для тебя той любви, которою Гарлей л’Эстренджъ можетъ располагать? Только что развернувшіеся цвты не завянутъ ли подъ прикрытіемъ, которое защититъ ихъ отъ бури, но между тмъ лишитъ животворныхъ лучей солнца? Ты, которая, пробуждая въ нжномъ созданіи чувство любви, ищешь, хотя и смиренно, отголоска на это чувство въ душ другого созданія,— можешь ли ты перелить источникъ радости и скорби въ сердце, которое остыло для тебя? Имешь ли ты на столько прелести и силы, свойственныхъ лун, что приливы того прихотливаго моря, которое называется сердцемъ, станутъ возвышаться и понижаться по твоему произволу? Къ тому же, кто скажетъ, кто догадается, до какой степени могутъ сблизиться два сердца, когда между ними ничего нтъ порочнаго, ничего преступнаго и когда времени предоставлена полная свобода связать ихъ вмст? Самая драгоцннйшая вещь въ мір есть союзъ, въ которомъ два созданія, несмотря на контрастъ въ своихъ характерахъ, стараются гармонировать другъ другу, замняя недостатки другъ у друга своими совершенствами и составляя одну сильную человческую душу! И то большое счастіе, когда оба существа могутъ принести къ брачному алтарю если не пламя, то, по крайней мр, иміамъ! Тамъ, гд вс намренія человка благородны и великодушны, гд чувства женщины нжны и непорочны, любовь если не предшествуетъ имъ, то послдуетъ за ними,— а если и не послдуетъ за ними, если въ гирлянд недостанетъ розъ, то, конечно, можно сожалть объ этихъ розахъ, не опасаясь, однако, шиповъ.
Утро было теплое, несмотря на то, что воздухъ состоялъ изъ сроватой мглы — предвстницы наступленія зимы въ Лондон. Гэленъ задумчиво гуляла подъ деревьями, которыя окружали садъ, принадлежавшій дому лорда Лэнсмера. Еще многіе листья оставались на сучьяхъ, но уже завялые и пожелтлые. Мстами щебетали птички, но уже въ звукахъ ихъ псенъ отзывались печаль и жалоба. Все въ этомъ дом, до прізда Гарлея, было странно, и наводило уныніе на робкую и покорную душу Гэленъ. Лэди Лэнсмеръ приняла ее ласково, но съ нкоторою принужденностью. Надменное обращеніе графини со всми, кром Гарлея, длало еще застнчиве робкую сиротку. Участіе, которое лэди Лэнсмеръ принимала въ выбор Гарлея, ея стараніе вывести Гэленъ изъ задумчивости, ея наблюдательные взоры, которые останавливались на Гэленъ, когда она застнчиво говорила или длала робкое движеніе, пугали бднаго ребенка и принуждали ее быть несправедливой къ самой себ.
Даже самые слуги, при всей ихъ степенности, важности и почтительности, представляли грустный контрастъ съ свтлыми, привтливыми улыбками и свободнымъ разговоромъ итальянской прислуги. Ея воспоминанія о свободномъ, радушномъ обращеніи на континент, которое развязывало даже самыхъ застнчивыхъ, представляли пышную и холодную точность во всемъ окружающемъ ее вдвойн страшнымъ и унылымъ. Лордъ Лэнсмеръ, не знавшій еще видовъ Гарлея и вовсе не воображавшій увидть впослдствіи невстку въ лиц Гэленъ, которую онъ считалъ за питомицу Гарлея, былъ фамиліаренъ и любезенъ, какъ надлежало быть хозяину дома. Впрочемъ, онъ смотрлъ на Гэленъ какъ на ребенка и весьма естественно предоставилъ ее графин. Неясное сознаніе своего сомнительнаго положенія, своего сравнительно-низкаго происхожденія и богатства тяготило ея и огорчало, даже чувство признательности къ Гарлею становилось для нея бременемъ при одной мысли о невозможности выказать свою благодарность. Признательный человкъ никогда не хочетъ оставаться въ долгу. Да и что могла она сдлать для него?
Углубленная въ думы, Гэленъ ходила одна по извилистымъ аллеямъ. Поддльный сельскій пейзажъ въ саду, окруженный высокими, мрачными стнами, казался темницею для Гэленъ, которая привыкла любоваться простыми, но чарующими красотами природы.
Задумчивость Гэленъ была нарушена веселымъ лаемъ Нерона. Онъ увидлъ Гэленъ и, подбжавъ къ ней, сунулъ свою огромную морду въ ея руку. Остановившись поласкать собаку, Гэленъ стало отрадне на душ при этой встрч, и нсколько слезинокъ выпало изъ глазъ ея на врную собаку. И въ самомъ дл, когда душа наша переноситъ страданія въ кругу подобныхъ намъ созданіи, ничто не можетъ такъ скоро вынудить слезы изъ нашихъ глазъ, какъ преданность и ласки собаки. Въ эту минуту тихой грусти позади Гэленъ раздался музыкальный голосъ Гарлея. Гэленъ поспшно отерла слезы и подала руку своему патрону.
— Мн такъ мало удалось вчера поговорить съ вами, моя милая питомица, что теперь я ршительно хочу завладть вашимъ временемъ, несмотря, что Неронъ долженъ лишиться вашихъ ласкъ. Итакъ, вы опять въ родной земл?
Гэленъ вздохнула.
— Могу ли я надяться, что вы находитесь теперь въ боле благопріятныхъ обстоятельствахъ въ сравненіи съ тми, которыя вы знавали въ своемъ дтств?
Гэленъ обратила на своего благодтеля взоры, полные душевной признательности, и въ тотъ же моментъ вспомнила о всемъ, чмъ была обязана ему.
Гарлей снова началъ, и на этотъ разъ слова его отзывались грустью:
— Гэленъ, я вижу, ваши взоры благодарятъ меня. Выслушайте меня прежде, чмъ ршитесь высказать словами свою благодарность. Я намренъ сдлать вамъ странное признаніе,— признаніе, полное эгоизма и самолюбія.
— Вы! не думаю…. это невозможно!
— Разсудите сами и потомъ ршите, кто изъ насъ иметъ боле основательный поводъ быть признательнымъ. Гэленъ, когда я былъ въ вашихъ лтахъ, когда я былъ мальчикомъ по возрасту, но, мн кажется, мужчиной по душ, съ сильной энергіею и возвышеннымъ стремленіемъ души, я любилъ тогда,— любилъ пламенно….
Гарлей замолчалъ на нсколько секундъ: очевидно было, что онъ старался преодолть сильное душевное волненіе. Гэленъ слушала въ безмолвномъ удивленіи. Волненіе души Гарлея взволновало и ее. Нжное сердце ея уже готово было перелить отрадное утшеніе въ его сердце. Безъ всякаго сознанія, ея рука опустилась отъ его руки.
— Любилъ пламенно и скорбно. Разсказывать все будетъ длинная исторія. Холодные назвали бы мою любовь сумасшествіемъ. Поэтому-то я и не хочу распространяться… и не могу теперь распространяться о ней. Довольно! смерть похитила внезапно, страшно, и для меня таинственно ту, которую любилъ я. Но любовь жила въ моей душ. Къ счастію, быть можетъ, мн представился случай развлечь свою скорбь. Я вступилъ въ военную службу и отправился въ дйствующую армію. Люди называютъ меня храбрымъ. Но это лесть! я былъ трусъ передъ одной мыслью о жизни. Я искалъ смерти, но она, какъ сонъ, не является на нашъ призывъ. Война кончилась. Стихнетъ втеръ, и паруса на корабл повиснутъ: такъ точно, когда кончились минуты сильныхъ ощущеній, для меня все казалось безотраднымъ,— для меня не было цли въ этой жизни. Тяжело, тяжело было на душ моей! Быть можетъ, скорбь моя не была бы такъ продолжительна, еслибъ я не боялся, что имю причины упрекать себя. Съ той поры я былъ скитальцемъ, добровольнымъ изгнанникомъ. Въ молодости я былъ честолюбивъ, я стремился къ слав, но потомъ во мн и искры не осталось честолюбія. Пламя, проникнувъ въ самую глубь души, быстро распространяется и превращаетъ все въ пепелъ. Но позвольте мн быть короче въ своихъ объясненіяхъ… Я не намренъ высказывать вамъ свои жалобы,— вамъ, которую небо одарило такими совершенствами. Я ршился снова привязаться душой къ какому нибудь живому существу: въ этомъ я видлъ единственную возможность оживить свое умирающее сердце. Но та, которую любилъ я, оставалась для меня образцомъ женщины: она такъ сильно отличалась отъ всхъ, кого я видлъ! Вслдствіе этого, однажды я сказалъ самому себ: я отъищу молодое, непорочное созданіе и воспитаю его сообразно съ моимъ идеаломъ. Въ то время, какъ эта мысль преслдовала меня сильне и сильне, случайно я встртился съ вами. Пораженный романтичностью вашей ранней жизни, тронутый непоколебимостью вашего сердца, очарованный вашимъ характеромъ, я сказалъ себ: Гарлей, ты нашелъ, кого искалъ. Гэленъ! принимая на себя попеченіе о вашей жизни, во всемъ образованіи, которое я старался передать вашему ученическому возрасту, я былъ не боле, какъ эгоистъ. И теперь, когда вы достигли того возраста, когда мн можно говорить съ вами, а вамъ выслушивать меня, когда вы находитесь подъ священнымъ кровомъ моей матери,— теперь я спрашиваю васъ, можете ли вы принять это сердце, какимъ оставили его минувшіе годы и скорби, которыя оно леляло въ теченіе тхъ лтъ? Можете ли вы помочь мн считать жизнь за обязанность, за священный долгъ и пробудить т порывы души, которые возникаютъ и стремятся въ нихъ изъ тсныхъ и жалкихъ предловъ нашего суетнаго обыденнаго существованія? Гэленъ, я спрашиваю васъ, можете ли вы быть для меня всмъ этимъ и носить названіе моей жены?
Напрасно было бы описывать быстрыя, перемнчивыя, неопредленныя ощущенія, происходившія въ душ неопытной Гэленъ въ то время, какъ Гарлей говорилъ эти слова. Гарлей до такой степени разстрогалъ вс пружины удивленія, состраданія, нжнаго уваженія, сочувствія и дтской благодарности, что, когда онъ замолчалъ и тихо взялъ ее за руку, безмолвная Гэленъ находилась въ крайнемъ замшательств и старалась преодолть волненіе души. Гарлей улыбался, глядя на вспыхнувшее, потупленное выразительное лицо. Онъ съ разу догадался, что подобное предложеніе никогда не приходило ей на умъ, что она никогда не воображала видть въ немъ когда нибудь поклонника, что никогда въ душ ея не рождалось чувство, которое могло бы пробудиться въ ней при воззрніи на Гарлея совершенно съ другой стороны.
— Моя неоцненная Гэленъ! снова заговорилъ онъ, спокойнымъ, но патетичнымъ голосомъ: — дйствительно, между нами существуетъ неравенство въ лтахъ, и, можетъ статься, я не имю права надяться на ту любовь, которою юность даритъ юность. Позвольте мн предложить вамъ весьма простой вопросъ, на который вы станете отвчать чистосердечно. Возможно ли было, чтобы вы видли въ нашемъ тихомъ и скромномъ убжищ за границею и подъ кровомъ вашихъ итальянскихъ друзей,— могли ли вы видть кого нибудь, кому бы вы отдали предпочтеніе передо мною?
— Нтъ! о, нтъ! произнесла Гэленъ едва слышнымъ голосомъ.— Да и могла ли я? кто можетъ сравниться съ вами?
Посл того, съ напряженнымъ усиліемъ, потому что внутренняя врность ея поколебалась, и даже самая любовь ея къ Гарлею, дтская и почтительная, заставила ее затрепетать при одной мысли: ну что, если она измнитъ ему? она отошла нсколько въ сторону и сказала:
— О, неоцненный благодтель мой, благороднйшій и великодушнйшій изъ всхъ людей по крайней мр, въ моихъ глазахъ простите, простите меня, если я кажусь вамъ неблагодарною, если я колеблюсь дать вамъ ршительный отвтъ, но я не могу, не могу усвоить мысли, что я достойна васъ. Я никогда не задумывала о себ такъ много. Вашъ титулъ, ваше богатство….
— Неужли они должны служить для меня вчнымъ отверженіемъ? Забудьте ихъ и говорите откровенно.
— Но не одни они, сказала Гэленъ, почти рыдая: — хотя это главное. Вы говорите, что я вашъ образецъ, вашъ идеалъ! И!— невозможно! О, какимъ образомъ могу я оказать пользу, помощь, утшеніе человку, подобному вамъ!
— Можете, Гэленъ! вы можете! вскричалъ Гарлей, очарованный до такой степени непритворной скромностью.— Неужли мн не суждено держать этой руки въ своей рук?
И Гэленъ, съ тихими слезами, протянула руку Гарлею. Въ это время подъ увядшими деревьями раздались медленные шаги.
— Матушка, сказалъ Гарлей л’Эстренджъ, взглянувъ въ ту сторону, гд слышны были шаги: — рекомендую вамъ мою будущую жену.

ГЛАВА LXXXVII.

Медленно и задумчиво шелъ Гарлей л’Эстренджъ къ Эджертону посл этого случайнаго свиданія съ Гэленъ. Только что вышелъ онъ на одну изъ главныхъ улицъ, ведущихъ на Гросвеноръ-Скверъ, какъ молодой человкъ, быстрыми шагами шедшій навстрчу ему, столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу и, съ извиненіемъ отступивъ назадъ, узналъ Гарлея и воскликнулъ:
— Ахъ, Боже мой! лордъ л’Эстренджъ! вы въ Англіи! Позвольте мн поздравить васъ съ благополучнымъ прибытіемъ. Но, кажется, вы меня не узнаете.
— Извините, мистеръ Лесли. Я узнаю васъ теперь, по вашей улыбк, впрочемъ, вы уже теперь въ такомъ возраст, что мн позволительно сказать, что вы постарли противъ того, какъ я видлся съ вами въ послдній разъ.
— А вы, лордъ л’Эстренджъ, на мой взглядъ, помолодли.
И дйствительно, въ этомъ отвт заключалось много истины. Между лтами Лесли и л’Эстренджа, въ сравненіи съ прежней порой, обнаруживалось гораздо мене различія. Коварные замыслы молодого человка обозначались весьма замтными морщинами на его лиц, между тмъ какъ мечтательное поклоненіе Гарлея всему истинному и прекрасному, по видимому, сохраняло въ врномъ поклонник неувядаемую юность.
Гарлей принялъ комплиментъ съ величайшимъ равнодушіемъ, которое какъ нельзя боле шло стоику, но которое едва ли было естественно въ джентльмен, за нсколько минутъ предложившемъ свою руку лэди моложе его многими годами.
— Кажется, вы отправляетесь къ мистеру Эджертону, снова началъ Лесли.— Если такъ, то вы не найдете его дома: онъ уже въ присутствіи.
— Благодарю васъ. Въ такомъ случа я пойду къ нему туда.
— Я тоже къ нему иду, сказалъ Рандаль нершительно.
Л’Эстренджъ, такъ мало еще видвшій Лесли, не имлъ противъ этого джентльмена особенныхъ предубжденій, но замчаніе Рандаля служило въ нкоторомъ род вызовомъ на вжливость, и потому онъ, нисколько не затрудняясь, отвчалъ:
— Въ такомъ случа мн очень пріятно итти вмст съ вами.
Рандаль взялъ протянутую ему руку, и лордъ л’Эстренджъ, какъ человкъ, долгое время пробывшій за границей, разъигрывалъ роль вопрошателя въ наступившемъ разговор.
— Эджертонъ, я полагаю, по прежнему все тотъ же: слишкомъ занятъ длами, чтобы хворать, и слишкомъ твердъ — чтобы печалиться?
— Если онъ и чувствуетъ себя когда нибудь нездоровымъ или печальнымъ, то никому не показываетъ виду. Кстати, милордъ, желалъ бы я знать ваше мнніе касательно его здоровья.
— А что же? вы пугаете меня!
— Напрасно, милордъ: я не думалъ тревожить васъ, и, ради Бога, не скажите ему, что я зашелъ такъ далеко, принимая въ немъ участіе. Впрочемъ, мн кажется, что онъ чрезвычайно изнурилъ себя, онъ страдаетъ.
— Бдный Одлей! сказалъ л’Эстренджъ, голосомъ, въ которомъ отзывалось искреннее сожалніе.— Я непремнно разспрошу его, но, будьте уврены, при этомъ случа не упомяну вашего имени: я знаю очень хорошо, какъ непріятны для него предположенія, что и онъ подверженъ человческимъ недугамъ. Я очень обязанъ вамъ за этотъ намекъ,— очень обязанъ за участіе, принимаемое вами въ человк, который такъ дорогъ моему сердцу.
Голосъ и обращеніе Гарлея сдлались еще мягче, еще радушне. Посл того онъ началъ спрашивалъ о томъ, что думалъ Рандаль о слухахъ, которые достигли его касательно неизбжной перемны министерства, и до какой степени Эджертонъ обезпокоенъ этимъ происшествіемъ. Рандаль, замтивъ, что Гарлей ничего не могъ сообщить ему по этому предмету, былъ скрытенъ и остороженъ.
— Потеря должности не могла бы, кажется, огорчить такого человка, какъ Одлей, замтилъ л’Эстренджъ.— Онъ останется сильнымъ и въ оппозиціонной партіи, даже, можетъ быть, сильне, что касается вознагражденія….
— Вознагражденіе весьма хорошее, прервалъ Рандаль, подавляя вздохъ.
— Весьма хорошее, я полагаю, чтобъ возвратить десятую долю того, что стоило мсто нашему другу…
— Прибавьте къ этому доходы съ имнія, которые, я знаю наврное, составляютъ весьма значительную сумму, сказалъ Рандаль безпечно.
— Да, дйствительно, доходы должны быть огромные, если только онъ надлежащимъ образомъ смотрлъ за своимъ имніемъ.
Въ это время они проходили мимо отеля, въ которомъ проживалъ графъ ди-Пешьера.
Рандаль остановился.
— Извините меня на одну секунду, милордъ. Я отдамъ только швейцару мою карточку.
Сказавъ это, онъ подалъ ее выбжавшему изъ дверей лакею.
— Передай графу ди-Пешьера, сказалъ Рандаль, вслухъ.
Л’Эстренджъ изумился и, въ то время, какъ Рандаль снова взялъ его подъ руку, сказалъ:
— Значитъ этотъ итальянецъ живетъ здсь? Вы хорошо знаете его?
— Я знаю его такъ, слегка, какъ каждый изъ насъ знаетъ иностранца, который производитъ впечатлніе.
— Онъ производитъ впечатлніе?
— Весьма натурально: своей красотой, своимъ умомъ и богатствомъ, говорятъ, что онъ очень богатъ, то есть пока получаетъ доходы своего родственника, который находится въ Англіи.
— Я вижу, что вы имете о немъ довольно подробныя свднія. Скажите, мистеръ Лесли, какъ полагаютъ другіе, зачмъ онъ пріхалъ сюда?
— Я что-то слышалъ, хотя для меня это и не совсмъ-то понятно. Я слышалъ о какомъ-то пари, по которому графъ непремнно долженъ жениться на дочери своего родственника,— а изъ этого заключаю, что онъ долженъ овладть всмъ имніемъ, и что онъ пріхалъ сюда собственно затмъ, чтобъ отъискать своего родственника и получить руку богатой наслдницы. Вроятно, эта исторія знакоме вамъ, и вы можете сказать мн, до какой степени должно врить подобнымъ слухамъ.
— Я могу сказать вамъ одно, что если онъ держалъ подобное пари, то совтую вамъ держать противъ него какое угодно другое пари, и вы останетесь въ выигрыш, сухо сказалъ Гарлей.
Губы его дрожали отъ гнва, и въ его взорахъ отражалась лукавая насмшка.
— Значитъ вы полагаете, что этотъ бдный родственникъ не будетъ нуждаться въ подобномъ союз для того, чтобъ снова владть своими имніями?
— Конечно. Я никогда еще не видалъ такого бездльника, который такъ дерзко ршается рисковать своимъ счастіемъ и итти противъ правосудія и провиднія.
Рандаль задрожалъ. Онъ чувствовалъ, какъ будто стрла пронзила его сердце, впрочемъ, онъ скоро оправился.
— Носятся еще другіе неопредленные слухи, что богатая наслдница, о которой идетъ рчь, уже за мужемъ — за какимъ-то англичаниномъ.
На этотъ разъ задрожалъ Гарлей л’Эстренджъ.
— Праведное небо! воскликнулъ онъ: — это неправда, это бы испортило все дло! За англичаниномъ, и въ это время! но, можетъ быть, за англичаниномъ, котораго званіе соотвтствуетъ званію Риккабокка.
— Ничего не знаю. Полагаютъ, что она вышла за обыкновеннаго джентльмена изъ хорошей фамиліи. Впрочемъ, легко можетъ статься, что это все ложь. Быть можетъ, какой нибудь англичанинъ, услышавъ о вроятномъ возвращеніи въ свое отечество Риккабокка и разсчитывая на богатую наслдницу, съ намреніемъ распустилъ эти слухи, чтобъ удалить другихъ искателей.
— Весьма быть можетъ. Впрочемъ, такъ рдко случается, чтобы молоденькая итальянка знатнаго происхожденія вышла замужъ за иностранца, что мы смло можемъ считать эти слухи незаслуживающими ни малйшаго вроятія, мы можемъ даже улыбнуться длинному лицу предполагаемаго искателя богатства. Да поможетъ ему небо, если онъ существуетъ!
— Аминь! произнесъ Рандаль съ благоговніемъ.
— Я слышалъ, что и сестра Пешьера тоже въ Англіи. Вроятно, вы знаете и ее?
— Немного.
— Простите, любезный мистеръ Лесли, если я беру смлость, которой наше кратковременное знакомство не должно еще допускать. Противъ сестры графа Пешьера я не имю ничего сказать, я даже слышалъ нкоторыя вещи, которыя невольнымъ образомъ должны пробудить въ душ каждаго состраданіе къ ней и уваженіе. Но что касается самого Пешьера, всякій, кто только цнитъ свою честь, долженъ видть въ немъ негодяя,— да я и считаю его за самаго низкаго негодяя. Къ тому же мн кажется, что чмъ дале сохраняемъ мы отвращеніе къ низкимъ поступкамъ человка, что, мимоходомъ сказать, составляетъ благороднйшій инстинктъ юности, тмъ прекрасне будетъ наше мужество и старость наша будетъ имть боле правъ на уваженіе…. Согласны ли вы со мной?
И Гарлей неожиданно повернулъ въ сторону, его взоры, какъ притокъ ослпительнаго свта, остановились на блдномъ, скрытномъ лиц Рандаля.
— Совершенно согласенъ, отвчалъ Рандаль.
Гарлей окинулъ его взоромъ съ головы до ногъ, и рука его механически опустилась изъ подъ руки Рандаля.
Къ счастію для Рандаля, который чувствовалъ, что попалъ въ непріятное положеніе, хотя и не зналъ, какъ и почему это случилось,— къ его особенному счастію, въ этотъ самый моментъ опустилась на плечо его чья-то рука, и въ то же время раздался чистый, открытый, мужественный голосъ:
— Другъ мой, здоровъ ли ты? Я вижу, что ты занятъ теперь, но, сдлай милость, въ теченіе дня заверни ко мн.
И молодой джентльменъ, въ знакъ извиненія, сдлавъ поклонъ лорду л’Эстренджу, удалился.
— Сдлайте одолженіе, мистеръ Лесли, изъ за меня не лишайте себя удовольствія переговорить съ вашимъ другомъ. Вамъ не къ чему спшить къ мистеру Эджертону. Пользуясь правами старинной дружбы, я надюсь видться съ нимъ первымъ.
— Это племянникъ мистера Эджертона — Франкъ Гэзельденъ!
— Пожалуста, воротите его, и отрекомендуйте ему меня. У него такое доброе, открытое лицо.
Рандаль повиновался, и, посл нсколькихъ привтливыхъ словъ, относившихся къ Франку, Гарлей настоялъ, чтобы оба молодые джентльмены остались вмст, и съ удвоенной скоростью отправился въ улицу Даунинъ.
— Этотъ лордъ л’Эстренджъ, по видимому, очень добрый человкъ.
— Такъ себ,— иметъ множество странностей, говоритъ самыя нелпыя вещи и воображаетъ, что говоритъ умно. Нечего и думать о немъ!… Ты хотлъ поговорить со мной.
— Да, я такъ много обязанъ теб, что ты познакомилъ меня съ Леви. Падобно сказать теб, онъ поступилъ весьма благородно.
— Остановись на минуту: позволь мн напомнить, что я вовсе не думалъ знакомить тебя съ Леви, ты встрчался съ нимъ, сколько мн помнится, прежде у Борровела, и, кром того, онъ однажды обдалъ съ нами въ Кларендонскомъ отел — вотъ все, чмъ ты обязанъ мн за это знакомство. Съ своей стороны, я бы готовъ былъ предостеречь тебя отъ этого знакомства. Ради Бога, не думай, что я познакомилъ тебя съ человкомъ, который какъ бы ни былъ пріятенъ въ обществ и благороденъ, но все же онъ въ нкоторой степени ростовщикъ. Твой отецъ имлъ бы полное право сердиться на меня, еслибъ я сдлалъ это.
— О, какой вздоръ! ты предубжденъ противъ бднаго Леви. Выслушай меня: я сидлъ дома въ страшномъ уныніи, придумывая средства, съ помощію которыхъ можно было бы возобновить эти проклятые векселя, какъ вдругъ является Леви и сказалъ мн о своей давнишней дружб съ дядей моимъ Эджертономъ, выразилъ свое восхищеніе твоими рдкими дарованіями (дай мн твою руку, Рандаль), сообщилъ мн, до какой степени онъ тронутъ былъ твоимъ участіемъ въ моемъ затруднительномъ положеніи, и, въ заключеніе всего, открылъ свой бумажникъ и показалъ мои векселя, которые перешли къ нему въ полное его распоряженіе.
— Какимъ это образомъ?
— Онъ купилъ ихъ. Для меня было бы крайне непріятно, говорилъ Леви: — еслибъ они явились на бирж: эти евреи, рано или поздно, непремнно обратились бы къ вашему родителю. А теперь, прибавилъ Леви: — не имя особенной нужды въ деньгахъ, мы можемъ назначить проценты на боле выгодныхъ для васъ условіяхъ.’ Короче сказать, обращеніе Леви было какъ нельзя боле благородно. Ко всему этому онъ сказалъ, что придумываетъ средства вывести меня совершенно изъ затруднительнаго положенія, и общалъ зайти ко мн на дняхъ, когда созретъ его планъ. Посл этого, кому я долженъ быть обязанъ, какъ не теб, Рандаль! Клянусь честью, что одинъ только ты могъ вложить въ его голову такую чудную мысль!
— О, нисколько! Напротивъ, я опять-таки скажу теб: будь остороженъ во всхъ своихъ сдлкахъ съ барономъ Леви. Я не знаю еще, какія средства онъ намренъ предложить теб.— Давно ли ты получалъ извстія изъ дому?
— Не дальше, какъ сегодня. Представь себ, Риккабокка, со всмъ семействомъ, исчезъ,— куда? никому неизвстно. Мама, между прочимъ, написала мн и объ этомъ престранное письмо. Она, какъ кажется, подозрваетъ, что будто бы мн извстно, гд они скрываются, и упрекаетъ меня въ какой-то ‘таинственности’, это для меня непонятно, загадочно. Впрочемъ, въ ея письм я замтилъ одно выраженіе — вотъ оно, ты самъ можешь прочитать его — выраженіе, которое, если я не ошибаюсь, относится до Беатриче:
‘Я не прошу тебя, Франкъ, открывать мн свои тайны. Но Рандаль, безъ сомннія, увритъ тебя, что во всхъ твоихъ предпріятіяхъ я имю въ виду одно твое счастіе, особливо тамъ, гд дло касается твоихъ сердечныхъ длъ.’
— Да, сказалъ Рандаль: — нтъ никакого сомннія, что это относится до Беатриче, но вдь я уже сказалъ теб, что твоя мать ни во что не станетъ вмшиваться: это вмшательство легко бы ослабило ея вліяніе на сквайра. Кром того, ей не совсмъ бы хотлось, чтобъ ты женился на чужеземк… я повторяю ея собственныя слова, но если ты женишься, тогда ей нечего будетъ и говорить. Кстати, въ какомъ положеніи твои дла съ маркизой? Соглашается ли она принять твое предложеніе?
— Не совсмъ, Впрочемъ, надобно сказать, я еще не длалъ ей формальнаго предложенія. Ея обращеніе, хотя оно и сдлалось гораздо мягче противъ прежняго… но все еще я какъ-то нершителенъ, да къ тому же, прежде, чмъ я сдлаю ршительное предложеніе, мн непремнно нужно побывать дома и переговорить объ этомъ, по крайней мр, съ маменькой.
— Какъ знаешь, такъ и длай, но, ради Бога, не длай ничего необдуманно. Вотъ и мсто моего служенія. Прощай, Франкъ! до свиданія. Не забудь же, что во всхъ твоихъ сношеніяхъ съ барономъ Леви я совсмъ сторона.

ГЛАВА LXXXVIII.

Вечеромъ Рандаль быстро мчался по дорог въ Норвудъ. Пріздъ Гарлея и разговоръ между этимъ нобльменомъ и Рандалемъ подстрекали послдняго узнать какъ можно скоре о томъ, зналъ ли Риккабокка о возвращеніи л’Эстренджа въ Англію, и если зналъ, то надялся ли увидться съ нимъ. Онъ чувствовалъ, что, въ случа, еслибъ лордъ л’Эстренджъ узналъ, что Риккабокка поступалъ въ своихъ дйствіяхъ по совту Рандаля, онъ узналъ бы въ то же время, что Рандаль говорилъ съ нимъ притворно, съ другой стороны, Риккабокка, поставленный подъ дружеское покровительство лорда л’Эстренджа, не сталъ бы доле нуждаться въ защит Рандаля Лесли противъ преступныхъ замысловъ Пешьера. Читателю, не сдлавшему привычки углубляться въ сокровенные и перепутанные тайники души, полной коварныхъ замысловъ, легко покажется, что желаніе Рандаля пользоваться особеннымъ довріемъ Риккабокка должно бы кончиться вмст съ достоврными слухами, достигавшими его съ различныхъ сторонъ, что Віоланта, выйдя замужъ за него, не можетъ уже доле оставаться богатой наслдницей.
— Впрочемъ, быть можетъ, замтитъ какой нибудь простодушный, неопытный догадчикъ:— быть можетъ, Рандаль и дйствительно влюбленъ въ это прекрасное созданіе?— Рандаль влюбленъ! о, нтъ! этого быть не можетъ! Онъ слишкомъ поглощенъ боле грубыми страстями, чтобъ увлечься въ это счастливое заблужденіе, чтобъ испытывать въ душ это блаженство. Даже если допустить предположеніе, что онъ влюбился, то неужели Віоланта могла плнить это грубое, холодное, скрытное сердце? Ея инстинктивное благородство, самое величіе ея красоты страшили его. Люди подобнаго рода въ состояніи полюбить какое нибудь робкое созданіе, способное покоряться необузданной вол, но они не смюг поднять свои взоры на красоту, гд столько величія и могущества. Они могутъ смотрть въ землю, но отнюдь не къ небу. Впрочемъ, съ одной стороны, Рандаль не могъ отказаться вполн отъ шанса пріобрсть богатство, которое осуществило бы его самыя блестящія мечты, отказаться, по поводу слуховъ и увреній д’Эстренджа, которые, своимъ правдоподобіемъ, сильно смущали его, съ другой стороны, еслибъ онъ принужденъ былъ совершенно удалить отъ себя идею о подобномъ союз, то хотя онъ и не видлъ низкаго вроломства, помогая намреніямъ Пешьера, но все же, если женитьба Франка на Беатриче должна непремнно зависть отъ полученія ея братомъ свдній объ убжищ Віоланты и въ то же время должна споспшествовать исполненію видовъ Рандаля,— этотъ поступокъ казался ему весьма чернымъ. Рандаль вздохнулъ тяжело. Его вздохъ обнаружилъ, до какой степени были слабы въ Рандал правила чести и добродтели противъ искушеній алчности и честолюбія. Во всякомъ случа, Рандаль не хотлъ прерывать близкихъ сношеній съ итальянцемъ: онъ видлъ въ нихъ нкоторую частицу того знанія, которое имло одинаковое значеніе съ силой.
Въ то время, какъ молодой человкъ, размышляя такимъ образомъ, мчался по дорог въ Норвудъ, Риккабокка и его Джемима сидли въ гостиной и разсуждали о чемъ-то весьма серьёзно. Еслибы въ этотъ моментъ, вы могли взглянуть на нихъ, то вами въ равной степени овладли бы удивленіе и любопытство. Риккабокка очевидно былъ сильно взволнованъ, но взволнованъ чувствами, ему незнакомыми. Въ его глазахъ выступили слезы, а на устахъ играла улыбка, но ни подъ какимъ видомъ не циническая и не сардоническая. Джемима сидла, склонивъ голову на плечо Риккабокка, ея рука лежала въ его рук, и, по выраженію ея лица, вы догадались бы, что Риккабокка сказалъ ей весьма лестный комплиментъ, въ которомъ обнаруживалось гораздо боле искренности и теплаго чувства, чмъ въ тхъ комплиментахъ, которыми характеризовалась его всегдашняя холодная и притворная учтивость. Но вдругъ вошелъ въ гостиную Джакеймо, и Джемима, съ врожденной скромностію англичанки, торопливо отодвинулась отъ Риккабокка.
— Padrone, сказалъ Джакомо, который въ свою очередь былъ слишкомъ скроменъ, чтобъ выразить удивленіе при вид столь необыкновенной супружеской нжности: — Padrone, къ намъ детъ молодой англичанинъ, и я надюсь, что вы не забудете тревожнаго извстія, которое я сообщилъ вамъ сегодня по утру.
— Да, да! сказалъ Риккабокка, и лицо его помрачилось.
— О, если бы синьорина была замужемъ!
— Объ этомъ я самъ думаю, это моя постоянная мысль! воскликнулъ Риккабокка.— И ты увренъ, что молодой англичанинъ любитъ ее?
— Помилуйте! кого же онъ сталъ бы любить? спросилъ Джакомо, съ величайшимъ простодушіемъ.
— Совершенная правда, и въ самомъ дл, кого? сказалъ Риккабокка.— Джемима, я не въ силахъ переносить дале тхъ опасеній и страданій, которыя ежеминутно испытываю насчетъ нашей дочери. Я самъ чистосердечно откроюсь Рандалю Лесли. При настоящемъ положеніи нашихъ семейныхъ обстоятельствъ, Джемима, это уже не будетъ боле служить серьёзнымъ препятствіемъ къ моему возвращенію въ Италію.
Джемима слегка улыбнулась и прошептала что-то Риккабокка.
— Какіе пустяки, anima mia! Я знаю, что это будетъ,— тутъ нечего и сомнваться. Вроятія тутъ, судя по самымъ врнымъ исчисленіямъ, какъ девять къ четыремъ. Я непремнно переговорю съ мистеромъ Рандалемъ. Онъ очень молодъ, слишкомъ робокъ, чтобъ начать самому говорить объ этомъ щекотливомъ предмет.
— Конечно, синьоръ, ваша правда, замтилъ Джакомо: — при такой любви осмлится ли онъ говорить.
Вмсто отвта Джемима покачала головой.
— Ради Бога, не бойся, мой другъ, сказалъ Риккабокка, замтивъ этотъ жестъ.— Я сдлаю ему маленькое испытаніе. Если онъ разсчитываетъ на деньги, я увижу это изъ первыхъ его словъ. Согласись, душа моя, что человческая натура знакома мн очень хорошо…. Кстати, Джакомо: подай мн моего Макіавелли вотъ такъ. Ты можешь итги теперь, мн нужно подумать и приготовиться.
Джакомо съ сладенькой улыбкой провелъ пріхавшаго Рандаля въ гостиную. Рандаль засталъ Риккабокка одного, углубленнаго передъ каминомъ въ огромный фоліантъ Макіавелли, лежавшій передъ нимъ на стол.
Итальянецъ, по обыкновенію, встртилъ его съ радушіемъ, но, противъ обыкновенія, въ его обращеніи замтно было серьёзное достоинство и задумчивый видъ, которые тмъ боле казались въ немъ поддльными, что Риккабокка рдко принималъ ихъ на себя. Посл обыкновенныхъ привтствій, Рандаль замтилъ, что Франкъ Гэзельденъ сообщилъ ему о любопытств, которое внезапный отъздъ Риккабокка возбудилъ въ помсть сквайра, и въ заключеніе спросилъ, оставилъ ли докторъ какія нибудь приказанія касательно доставки къ нему писемъ, которыя во время отсутствія его будутъ присланы на его имя въ казино.
— Касательно писемъ? сказалъ Риккабокка, весьма простосердечно:— я вовсе не получаю ихъ или, по крайней мр, получаю ихъ такъ рдко, что не подумалъ даже обратить вниманіе на это обстоятельство. Если въ казино и явятся письма на мое имя, то они могутъ дождаться тамъ моего возвращенія.
— Въ такомъ случа, съ вашей стороны сдлано все благоразумно: теперь ршительно нтъ никакой возможности открыть мсто вашего убжища.
— Я полагаю, что нтъ.
Удовлетворивъ свое любопытство съ этой стороны и зная, что чтеніе газетъ не было въ привычкахъ Риккабокка,— чтеніе, по которому онъ могъ бы узнать о прибытіи л’Эстренджа въ Лондонъ, Рандаль приступилъ, и, по видимому, съ особеннымъ участіемъ, къ освдомленіемъ о здоровь Віоланты, выразилъ надежды, что оно не страдаетъ отъ новой затворнической жизни, и проч. Риккабокка съ особеннымъ вниманіемъ наблюдалъ за гостемъ своимъ во время его разспросовъ, потомъ быстро всталъ со стула, и въ это время стараніе его выказать свое достоинство становилось еще замтне, еще сильне бросалось въ глаза.
— Молодой другъ мой, сказалъ онъ: — выслушайте меня внимательно и отвчайте мн чистосердечно. Я знаю человческую натуру….
И въ этотъ моментъ по лицу итальянскаго мудреца пробжала легкая улыбка самодовольствія, и взоры его обратились къ фоліанту Макіавелли.
— Я знаю человческую натуру, по крайней мр я изучалъ ее, снова началъ Риккабокка, съ большею горячностію, но въ то же время съ замтно меньшею самоувренностію: — и я увренъ, что когда человкъ совершенно чуждый мн принимаетъ такое участіе въ моихъ длахъ,— участіе, которое стоитъ ему такого множества хлопотъ,— участіе (продолжалъ мудрецъ, положивъ руку на плечо Рандаля), которое едва ли не выше сыновняго, этотъ человкъ непремнно долженъ находиться подъ вліяніемъ какой нибудь сильной побудительной къ тому причины.
— Помилуйте, сэръ! вскричалъ Рандаль, его лицо сдлалось еще блдне, и голосъ дрожалъ.
Риккабокка осматривалъ Рандаля съ чувствомъ отеческой нжности и въ то же время длалъ соображенія, какимъ бы образомъ врне достичь цли своего краснорчиваго вступленія.
— На вашемъ мст, при вашихъ обстоятельствахъ, какая же можетъ быть побудительная причина, что можетъ управлять вашими чувствами? Ужь, вроятно, не политика: я полагаю, что въ этомъ отношеніи вы раздляете мннія вашего правительства, а эти мннія, откровенно вамъ скажу, не согласуются съ моими. Надюсь также, что участіе ваше не проистекаетъ изъ денежныхъ разсчетовъ или честолюбивыхъ видовъ, потому что какимъ образомъ подобные разсчеты могутъ привлечь васъ на сторону раззореннаго Риккабокка? Посл этого что же я долженъ подумать? Только одно — что вы находитесь подъ вліяніемъ чувства, которое въ ваши лта всегда бываетъ самое естественное и самое сильное. Я не намренъ упрекать васъ. Самъ Макіавелли допускаетъ, что это чувство имло сильное вліяніе надъ самыми высокими умами и служило поводомъ къ разрушенію самыхъ прочныхъ государствъ. Короче сказать, молодой человкъ, вы влюблены, и влюблены въ мою дочь Віоланту.
Рандаль до такой степени былъ пораженъ этимъ открытымъ и внезапнымъ нападеніемъ на его замаскированныя батареи, что не думалъ даже защищаться. Голова его склонилась на грудь, и онъ оставался безмолвнымъ.
— Нтъ никакого сомннія, продолжалъ проницательный знатокъ человческой натуры: — что вы удерживались похвальною и благородною скромностью, которая характеризуетъ вашъ счастливый возрастъ,— удерживались отъ откровеннаго признанія передо мной въ длахъ своего сердца. Вы могли предполагать, что, гордясь положеніемъ, которое я нкогда занималъ въ обществ, или, не теряя надежды на возвращеніе этого положенія, я могъ бы быть черезчуръ самолюбивъ въ брачныхъ видахъ для Віоланты, или что вы, предвидя возвращеніе мн моихъ богатствъ и почестей, могли бы показаться въ глазахъ другихъ людей человкомъ, управляемымъ чувствами, которыя ни подъ какимъ видомъ не согласовались бы съ чувствомъ любви,— и потому, любезный и дорогой мой другъ, я ршился отступить отъ принятаго обыкновенія въ Англіи и поступить такъ, какъ поступаютъ въ моемъ отечеств. У насъ женихъ рдко длаетъ предложеніе, пока не уврится въ согласіи родителей. Я долженъ сказать только одно — если я не ошибаюсь и если вы любите мою дочь, то главное мое желаніе, главная цль моя въ жизни заключается въ томъ чтобъ видть ее счастливою и безопасною…. въ=ы понимаете меня?
Не отрадно ли, не утшительно ли для насъ, обыкновенныхъ смертныхъ, не выказывающихъ особенныхъ претензій на высокій умъ и дарованіе, видть непростительныя ошибки обоихъ этихъ, весьма проницательныхъ, дальновидныхъ особъ, и именно доктора Риккабокка, цнящаго себя такъ высоко, за свое глубокое знаніе человческаго сердца, и Рандаля Лесли, сдлавшаго привычку углубляться въ самыя сокровенныя мысли и дйствія другихъ людей, для того, чтобъ извлекать оттуда знаніе, которое есть сила! Итальянской мудрецъ, судя не только по чувствамъ, волновавшимъ его душу въ періодъ юности, но и по вліянію, какое производитъ на молодого человка господствующая страсть, приписывалъ Рандалю чувства, совершенно чуждыя натур этого человка,— между тмъ какъ Рандаль Лесли, судя также по своему собственному сердцу и по общимъ законамъ, которые принимаются къ руководство при своихъ поступкахъ людьми боле зрлаго возраста, и, наконецъ, по обширной мудрости ученика Макіавелли,— въ одинъ моментъ ршилъ, что Риккабокка разсчитывалъ на его молодость и неопытность и намревался самымъ низкимъ образомъ обмануть его.
‘Бдный юноша!— подумалъ Риккабокка.— До какой степени не приготовленъ онъ къ счастію, которымъ я дарю его!’
‘Хитрый, старый езуитъ!— подумалъ Рандаль.— Вроятно, онъ узналъ, что ему не предстоитъ никакой возможности возвратиться въ отечество, и потому хочетъ навязать мн руку двчонки, за которой нтъ шиллинга приданаго! Какая же можетъ быть тутъ еще другая побудительная причина! Еслибъ его дочь имла хотя самую слабую надежду сдлаться богатйшей наслдницей въ Италіи, неужли бы онъ вздумалъ предложить ее мн въ замужство, и предложить такъ прямо, съ такимъ простосердечіемъ? Дло само собою разъясняется.’
Подъ вліяніемъ сильнаго негодованія при одной мысли о ловушк, которую хотли поставить для него, Рандаль уже намревался отстранить отъ себя безкорыстную и даже нелпую преданность, въ которой обвиняли его, но ему вдругъ пришло въ голову, что, сдлавъ это, онъ смертельно оскорбилъ бы итальянца. Рандаль зналъ, что хитрецъ никогда не прощаетъ тмъ, которые не поддаются его хитростямъ,— и, кром того, для соблюденія своихъ интересовъ, онъ считалъ необходимымъ сохранить дружескія отношенія къ Риккабокка. Вслдствіе этого, подавивъ порывъ своего гнва, онъ воскликнулъ:
— Великодушнйшій человкъ! простите меня, если я такъ долго не могъ выразить вамъ восторга моего и моей благодарности, но я не могу…. нтъ, не могу!… по крайней мр до тхъ поръ, пока ваши виды остаются еще въ такой неизвстности не могу воспользоваться вашимъ безпредльнымъ великодушіемъ. Ваше рдкое поведеніе можетъ только удвоить мою скромность: если вамъ возвратятъ вс ваши обширныя владнія (и, конечно, возвратятъ,— я твердо надюсь на это и убжденъ въ томъ), тогда вы, конечно, стали бы стараться составить своей дочери гораздо лучшую партію. Еслибъ надежды ваши не осуществились — о, это совсмъ другое дло! Но даже и тогда — какое положеніе въ обществ, какое богатство могъ бы я предложить вашей дочери,— положеніе и богатство, которыя были бы вполн достойны ея?
— Вы хорошаго происхожденія, а вс джентльмены равны. Вы еще молоды, прекрасно образованы, имете талантъ, обширныя и сильныя связи, а это въ своемъ род богатство въ вашемъ счастливомъ отечеств. Короче сказать, если вы намрены жениться по любви, я не стану вамъ препятствовать,— напротивъ того, останусь какъ нельзя боле доволенъ, если же нтъ, скажите мн откровенно. Что касается возвращенія моихъ имній, едва ли могу разсчитывать на это, пока живетъ мой врагъ. Даже и въ этомъ случа есть одно обстоятельство, извстное одному только мн (прибавилъ Риккабокка съ странной улыбкой, которая показалась Рандалю необыкновенно лукавой и злобной),— обстоятельство, которое легко можетъ устранить вс препятствія. Но между тмъ не считайте меня безумно великодушнымъ — не цните низко удовольствія, которое я долженъ испытывать, зная, что Віоланта находится вн всякой опасности отъ низкихъ умысловъ Пешьера,— вн всякой опасности и на всю свою жизнь подъ защитою мужа. Я скажу вамъ одну итальянскую пословицу, она заключаетъ въ себ истину, полную мудрости и ужаса:
‘Hai cinquanta Amici?non basta.— Hai un Nemico? &egrave, troppo’ (*)
(*) Имешь ты пятьдесятъ друзей? этого мало.— Имешь ты одного врага? этого слишкомъ много.
— Какое же это обстоятельство? спросилъ Рандаль, не обращая вниманія на заключеніе словъ Риккабокка и вовсе не слушая пословицы, которую ученикъ Макіавелли произнесъ самымъ выразительнымъ и трагическимъ тономъ.— Какое же это обстоятельство? Мой добрый другъ, говорите ясне. Что у васъ случилось?
Риккабокка молчалъ.
— Неужели это обстоятельство и заставляетъ васъ выдать дочь свою за меня?
Риккабокка утвердительно кивнулъ голой и тихо засмялся.
‘Это хохотъ демона!— подумалъ Рандаль.— Обстоятельство это такое, по которому она не должна, не заслуживаетъ выйти замужъ. Онъ измняетъ самому себ. Это всегда бываетъ съ хитрецами.’
— Простите меня, если я не отвчаю на вашъ вопросъ, сказалъ наконецъ итальянецъ. Впослдствіи вы все узнаете, но въ настоящее время это семейная тайна. А теперь я долженъ обратиться къ другому и боле тревожному предмету нашей откровенной бесды.
При этомъ лицо Риккабокка измнилось и приняло выраженіе изступленнаго гнва, смшаннаго со страхомъ.
— Нужно вамъ сказать, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — Джакомо недавно замтилъ незнакомаго человка, который бродитъ около нашего дома и заглядываетъ въ окна. Онъ нисколько не сомнвается, да и я въ свою очередь, что это какой нибудь шпіонъ, подосланный Пешьерой.
— Не можетъ быть! какимъ образомъ онъ могъ узнать объ этомъ дом?
— Не знаю, но кому другому есть дло до нашего дома? Незнакомецъ держался въ нкоторомъ отдаленіи, такъ что Джакомо не могъ разсмотрть его лица.
— Вроятно, это какой нибудь праздношатающійся…. Такъ въ этомъ и заключаются вс ваши опасенія?
— Нтъ: старуху, которая служитъ намъ, спрашивали въ лавк, не итальянцы ли мы.
— И она отвчала?
— Нтъ,— но сказала, что мы держимъ иностраннаго лакея, Джакомо.
— Вотъ на это мн слдуетъ обратить вниманіе. Поврьте, что если Пешьера открылъ ваше убжище, я узнаю объ этомъ. Мало того я потороплюсь оставить васъ, чтобы начать освдомленія.
— Не смю удерживать васъ. Но могу ли я надяться, что вы въ одинаковой степени раздляете съ нами наши опасенія?
— О, конечно, но…. но ваша дочь! могу ли я подумать, что такое прекрасное, несравненное созданіе утвердитъ надежду, которую вы подаете мн?
— Дочь итальянца свыклась уже съ мыслью, что отецъ ея иметъ полное право располагать ея рукой.
— Но сердцемъ?
— Cospetto! сказалъ итальянецъ, не отступая отъ своихъ строптивыхъ понятій о прекрасномъ пол: — сердце двушки похоже на обитель: чмъ святе эта обитель, тмъ доступне входъ въ нее.
Едва только Рандаль вышелъ изъ дому Риккабокка, какъ мистриссъ Риккабокка., съ такимъ тревожнымъ безпокойствомъ размышлявшая о всемъ, что касалось Віоланты, присоединилась къ мужу.
— Мн очень нравится этотъ молодой человкъ, сказалъ мудрецъ: — очень нравится. Благодаря моимъ свдніямъ о человческой натур, я нашелъ его точь-въ-точь такимъ, какимъ ожидалъ найти. Какъ любовь обыкновенно идетъ рука объ руку съ юностью, такъ скромность бываетъ безотлучной спутницей таланта. Онъ молодъ, ergo онъ любитъ, онъ иметъ талантъ, ergo онъ скроменъ,— скроменъ и уменъ.
— И ты полагаешь, что его любовь нисколько не возбуждается его интересами?
— Совершенно напротивъ! и, чтобъ врне узнать его, я не сказалъ ни слова касательно мірскихъ выгодъ, которыя, въ какомъ либо случа, могли бы достаться ему отъ женитьбы на моей дочери. Въ какомъ бы ни было случа, если я возвращусь въ отечество, то все богатство будетъ ея: а если нтъ, то я надюсь (сказалъ Риккабокка, выражая на лиц своемъ величіе и гордость), я увренъ въ достоинств и благородств души моей дочери точно такъ же, какъ и въ моемъ собственномъ. И не стану упрашивать жениться на ней, чтобъ повредить этой женитьбой зятю въ отношеніи къ его существеннымъ выгодамъ.
— Я не совсмъ понимаю тебя, Альфонсо. Конечно, твоя жизнь застрахована на приданое Віоланты, но….
— Pazzie — вздоръ! сказалъ Риккабокка съ неудовольствіемъ: — ея приданое ровно ничего не значитъ для молодого человка съ происхожденіемъ Рандаля и его видами на будущность. Я вовсе не думалъ объ этомъ. Вотъ въ чемъ дло выслушай меня: я никогда не ршался извлекать какія нибудь выгоды изъ моей дружбы съ лордомъ л’Эстренджемъ: мн было совстно, но эта совстливость не должна существовать, когда дло коснется моего зятя. Этотъ благородный другъ иметъ не только высокій титулъ, но и сильное вліяніе на сильныхъ людей, вліяніе на людей государственныхъ, вліяніе на патрона Рандаля, который, между нами будь сказано, по видимому, не хочетъ выдвинуть молодого человка такъ, какъ онъ могъ бы: я вывожу это заключеніе изъ словъ самого Рандаля. Прежде ршительнаго приступа къ этому длу я напишу къ л’Эстренджу и скажу ему просто: я никогда не просилъ васъ вывести меня изъ бдности, но прошу васъ спасти дочь мою отъ униженія ея достоинства. Я не могу ей дать приданаго. Можетъ ли ея мужъ быть обязаннымъ моему другу, который предоставитъ ему благородную карьеру? можетъ ли онъ открыть карьеру для его энергіи и талантовъ? А это для человка съ честолюбіемъ боле всякаго приданаго.
— Альфонсо! какъ тщетно стараешься ты скрыть свое высокое званіе! вскричала Джемима съ энтузіазмомъ: — когда страсти твои взволнуются, оно проглядываетъ во всхъ твоихъ словахъ!
По видимому, итальянцу нисколько не польстила эта похвала.
— Ну, такъ и есть, сказалъ онъ:— ты опять съ своимъ званіемъ.
Но Джемима говорила правду. Едва только Риккабокка забывалъ несноснаго Макіавелли и предавался влеченію своего сердца, въ немъ проявлялось что-то особенно-величественное, чуждое человку обыкновенному.
Слдующій часъ Риккабокка провелъ въ размышленіяхъ о томъ, что бы сдлать лучшаго для Рандаля, а также старался придумать пріятные сюрпризы для своего нареченнаго зятя.— Между тмъ какъ Рандаль въ то же самое время напрягалъ вс свои умственныя способности, какимъ бы образомъ лучше обмануть ожиданія своего нареченнаго тестя.
Окончивъ предначертаніе плановъ, Риккабокка закрылъ своего Макіавелли, выбралъ нсколько томовъ Бюффона о человк, и различныхъ другихъ психологическихъ сочиненій, которыя вскор поглотили все его вниманіе. Почему Риккабокка избралъ предметомъ своихъ занятій именно эти сочиненія? Ясно, что это какая-то тайна, извстная его жен, но, можетъ быть, онъ не замедлитъ признаться намъ въ ней. Джемима хранила одну тайну, а это уже весьма основательная причина, по которой Риккабокка не захотлъ бы долго оставлять ее въ невдніи касательно другой.

ГЛАВА LXXXIX.

Рандаль Лесли воротился домой для того только, чтобы переодться и отправиться на званый поздній обдъ въ дом барона Леви.
Образъ жизни барона былъ такого рода, который особенно нравился какъ самымъ замчательнйшимъ дэнди того времени, такъ и самымъ отъявленнымъ выскочкамъ. Надобно замтить здсь, что подъ словомъ выскочка мы разумемъ человка, который всми силами старается приблизиться (мы принимаемъ въ соображеніе одни только наружные его признаки) къ неподдльному дэнди. Нашъ выскочка тотъ, который соблюдаетъ удивительную безошибочность въ покро своего платья, точность въ отдлк своего экипажа и малйшія подробности въ убранств своихъ комнатъ. Среднее лицо между выскочкой и дэнди — лицо, которое знаетъ заране послдствія своего образа жизни и иметъ въ виду что нибудь солидное, на что, въ случа нужды, могъ бы опереться, слишкомъ медленно предается причудливымъ требованіямъ моды и остается совершенно невнимательнымъ ко всмъ тмъ утонченностямъ, которыя не прибавятъ къ его родословной лишняго предка, не прибавятъ лишней тысячи фунтовъ стерлинговъ къ капиталу въ рукахъ его банкира. Баронъ Леви не принадлежалъ къ числу этихъ выскочекъ: въ его дом, въ его обд, ршительно во всемъ окружавшемъ его проглядывалъ изящный вкусъ. Еслибъ онъ былъ колонновожатымъ всхъ лондонскихъ дэнди, вы непремнно воскликнули бы: ‘Какой утонченный вкусъ у этого человка!’ Но ужь такова натура человка, что дэнди, обдавшіе съ нимъ, говорили другъ другу: ‘Онъ хочетъ подражать Д….! Куда ему!’ А между тмъ баронъ Леви, обнаруживая свое богатство, не обнаруживалъ ни малйшей съ чмъ нибудь несообразности. Мебель въ комнатахъ на видъ была довольно простая, но цнная по своему роскошному комфорту. Убранство и китайскій форфоръ, разставленный на видныхъ и выгодныхъ мстахъ, отличались рдкостью и драгоцнностью. За обдомъ серебро на стол не допускалось. Въ этомъ отношеніи у него было принято русское обыкновеніе, въ ту пору встрчавшееся въ рдкихъ домахъ, а въ настоящее время сдлавшееся господствующимъ. Плоды и цвты разставлены были въ драгоцнныхъ вазахъ стариннаго севрскаго фарфора, повсюду блестлъ богемскій хрусталь. Лакеямъ не позволялось прислуживать въ ливреяхъ: позади каждаго гостя стоялъ джентльменъ, одтый точно такъ же, какъ и гость — въ такихъ же точно блыхъ какъ снгъ батистовыхъ сорочкахъ и въ черномъ фрак,— такъ что гость и лакей казались стереотипными оттисками съ одной и той же доски.
Кушанья были приготовлены изящно, вино досталось барону изъ погребовъ покойныхъ епископовъ и посланниковъ. Общество было избранное и не превосходило осьми человкъ. Четверо были старшіе сыновья перовъ, одинъ замчательнйшій каламбуристъ, котораго не иначе возможно было заманить къ себ въ домъ, какъ пригласивъ его за мсяцъ ране, шестой, къ особенному удивленію Рандаля, былъ мистеръ Ричардъ Эвенель, наконецъ, самъ Рандаль и баронъ дополняли собою общество.
Старшіе сыновья узнали другъ друга и выразили это многозначительной улыбкой, самый младшій изъ нихъ, появившійся въ Лондон еще въ первый разъ, позволилъ себ покраснть и казаться застнчивымъ. Прочіе уже давно свыклись съ лондонскимъ свтомъ: они соединенно и съ удивленіемъ длами наблюденія надъ Рандалемъ и Эвенелемъ. Рандаль былъ лично извстенъ имъ: онъ слылъ между ними за степеннаго, умнаго, много общающаго молодого человка, скоре бережливаго, чмъ расточительнаго, и никогда еще не попадавшаго въ просакъ. Но какимъ втромъ занесло его сюда? Мистеръ Эвенель еще боле помрачалъ ихъ соображенія и догадки. Мужчина средняго роста,— по слухамъ, очень дловой человкъ, котораго они замчали гд-то на улиц (да и нельзя было не замтить такого выразительнаго лица и такой фигуры), видали его въ парк, иногда въ Опер, но ни разу еще взоры ихъ не останавливались на немъ въ клуб или въ кругу ‘ихъ общества’,— мужчина, котораго жена составляетъ въ своемъ дом ужасные третье-класные вечера, описаніе которыхъ, вмст съ именнымъ спискомъ постителей этихъ вечеровъ, занимаетъ въ газет Morning Post боле полу-столбца, гд нсколько именъ, давно уже утратившихъ громкое свое значеніе, два-три иноземныхъ титула длали мракъ темныхъ именъ вдвое мрачне. Почему баронъ Леви пригласилъ къ себ этого человка вмст съ ними? Это была задача, для разршенія которой пущены были въ дло вс умственныя способности. Остроумецъ, сынъ незначительнаго негоціанта принятаго, впрочемъ, въ лучшихъ обществахъ, позволялъ себ въ этомъ отношеніи гораздо боле свободы въ сравненіи съ другими. Онъ весьма нескромно разршалъ загадку.
— Поврь, шепталъ онъ Спендквикку: — поврь, что этотъ человкъ никто другой, какъ Неизвстная Особа въ газет Times, подъ фирмою Иксъ-Игрека, которая предлагаетъ въ ссуду какую угодно сумму денегъ, отъ десяти фунтовъ стерлинговъ до полу-милліона? Въ карман у этого человка вс твои векселя. Леви только гоняется за нимъ какъ шакалъ.
— Клянусь честью, сказалъ Спендквиккъ, сильно встревоженный:— если ты говоришь правду, такъ съ этимъ человкомъ слдуетъ обращаться поучтиве.
— Теб, конечно. Но я никогда еще не оттискивалъ икса, который бы доставилъ мн существенную пользу, и потому я столько же намренъ оказывать уваженія эгому иксу, какъ и всякой другой неизвстной величин.
Вмст съ тмъ, какъ разливалось вино, гости становились веселе, любезне, откровенне. Леви былъ дйствительно человкъ весьма занимательный: какъ по пальцамъ умлъ онъ перечесть вс городскія сплетни и, ко всему этому, обладалъ тмъ неподражаемымъ искусствомъ сказать колкое словцо объ отсутствующихъ, которое приводило въ восторгъ присутствующихъ. Постепенно развертывался и мистеръ Ричардъ Эвенель, и въ то время, какъ шопотъ, что онъ былъ алгебраическая неизвстная величина, пролетвъ вокругъ стола, коснулся его слуха, Ричардъ внялъ ему съ глубокимъ уваженіемъ, а этого уже довольно было, чтобы вдругъ и весьма значительно возвыситъ его во мнніи другихъ. Мало того: когда остроумный собесдникъ вздумалъ было явно подтрунить, Ричардъ такъ хладнокровно, и даже нсколько грубо, принялъ выходку, что лордъ Спендквиккъ и другіе джентльмены, имвшіе совершенно одинаковое положеніе въ вексельномъ мір, нашли возраженіе полнымъ юмора, обратили весь смхъ на остряка и принудили его молчать въ теченіе вечера — обстоятельство, по которому теченіе бесды сдлалось еще свободне и откровенне. Посл обда разговоръ незамтнымъ образомъ перешелъ на политику: времена были такія, что о политик разсуждали повсюду.
Рандаль говорилъ мало, но, по обыкновенію, слушалъ внимательно. Ему страшно было убдиться, какъ много истины заключалось въ предположеніи, что министерство перемнится. Изъ уваженія къ нему и изъ деликатности, которая принадлежитъ исключительному классу общества, не сказано было ни слова касательно личности Эджертона. Одинъ только Эвенель порывался произнесть нсколько грубыхъ выраженій относительно этой особы, но баронъ немедленно останавливалъ его при самомъ начал его сентенцій.
— Прошу васъ, пощадите моего друга и близкаго родственника Одлея, мистера Лесли, съ учтивой, но вмст съ тмъ и серьёзной улыбкой говорилъ баронъ.
— О, нтъ, я всегда скажу, говорилъ Эвенель: — я всегда скажу, что публичные люди, которымъ мы платимъ деньги, составляютъ въ нкоторой степени собственность публики… не правда ли, милордъ? прибавилъ онъ обращаясь къ Спендквикку.
— Само собою разумется, отвчалъ Спендквиккъ, съ необыкновеннымъ одушевленіемъ: — это наша собственность, иначе зачмъ бы мы стали платить имъ? Для того, чтобы принудить насъ къ этому, должна же быть какая нибудь весьма сильная побудительная причина. Я вообще терпть не могу платить, а долги въ особенности.
Послднія слова произнесены были въ сторону.
— Какъ бы то ни было, мистеръ Лесли, сказалъ Эвенель, перемнивъ тонъ: — я не хочу оскорблять вашихъ чувствъ. Что касается чувствъ господина барона, они давно загрубли въ немъ, въ различнаго рода испытаніяхъ.
— Несмотря на то, сказалъ баронъ, присоединяясь къ общему смху, возбуждаемому непринужденными выраженіями предполагаемаго Икса:— несмотря на то, я все-таки скажу вамъ пословицу: ‘полюби меня, полюби мою собаку’, любишь меня, люби и моего Эджертона.
Рандаль испугался. Его острый слухъ и тонкая проницательность улавливали что-то лукавое и враждебное въ тон, которымъ Леви произнесъ это равносильное сравненіе, и его взоръ обратился къ барону. Баронъ наклонилъ лицо свое и находился въ невозмутимомъ расположеніи духа.
Но вотъ гости встали изъ за стола. Четыре молодыхъ нобльмена были приглашены куда-то, и потому условились откланяться хозяину дома, не входя въ гостиную. Какъ монады — говоритъ теорія Гёте — по сходству своему, имютъ непреодолимое влеченіе другъ къ другу, такъ и эти безпечныя дти удовольствія, вставъ изъ за обда, по общему влеченію, приблизились другъ къ другу и сгруппировались подл камина. Рандаль задумчиво сталъ поодаль отъ нихъ. Остроумный молодой человкъ сквозь лорнетку разсматривалъ картины. Мистеръ Эвенель отвелъ барона къ буфету и шопотомъ заговорилъ съ нимъ о чемъ-то серьёзномъ. Эгогъ разговоръ не скрылся отъ вниманія молодыхъ джентльменовъ, собравшихся вокругъ камина: они взглянули другъ на друга.
— Вроятно, они говорятъ о процентахъ по поводу возобновленія нашихъ векселей, сказалъ одинъ изъ нихъ, sotta voce.
— Иксъ, какъ кажется, хорошій малый, сказалъ другой.
— Онъ, кажется, богатъ, зато и не лзетъ въ карманъ за словами, замтилъ третій.
— Выражается безъ принужденія, какъ и вообще вс богачи.
— Праведное небо! воскликнулъ Спендквиккъ, который внимательно слдилъ за каждымъ движеніемъ Эвенеля.— Взгляните, взгляните: Иксъ вынимаетъ свой бумажникъ. Онъ идетъ сюда. Поврьте, что наши векселя въ его рукахъ. Срокъ моему векселю завтра.
— И моему тоже, сказалъ другой, въ сильномъ смущеніи.— Помилуйте, это ни на что не похоже!
Между тмъ Эвенель, оставивъ барона, который, по видимому, старался удержать его и, не успвъ въ этомъ, отвернулся въ сторону, какъ будто для того, чтобы не видть движеній Ричарда — обстоятельство, неизбгнувшее вниманія группы и еще боле подтверждавшее вс ихъ подозрнія и опасенія,— мистеръ Эвенель, говорю я, съ серьёзнымъ, задумчивымъ видомъ и медленнымъ шагомъ, приблизился къ групп. Грудь лорда Спендквикка и сочувствующихъ ему друзей сильно волновалась. Съ бумажникомъ въ рук, содержаніе котораго грозило чмъ-то необыкновенно страшнымъ, шагъ за шагомъ подходилъ Диккъ Эвенель къ камину. Группа стояла безмолвно, подъ вліяніемъ непреодолимаго ужаса.
— Гм! произнесъ Эвенель, чтобы очистить голосъ.
— Куда какъ мн не нравится это ‘гм’! едва слышнымъ голосомъ произнесъ Спендквиккъ.
— Мн очень лестно, джентльмены, познакомиться съ вами, сказалъ Диккъ, учтиво кланяясь.
Джентльмены, къ которымъ относились эти слова, въ свою очередь, низко поклонились.
— Мой другъ баронъ полагалъ, что теперь неудобно….
Эвенель остановился. Въ этотъ моментъ вы однимъ перышкомъ могли бы сбить съ ногъ этихъ джентльменовъ.
— Впрочемъ, снова началъ Эвенель, не коичивъ прежней своей мысли: — я поставилъ себ за правило въ жизни никогда не терять возможности пользоваться хорошимъ случаемъ,— короче сказать, я намренъ воспользоваться настоящей минутой. И, прибавилъ онъ съ улыбкой, которая оледеняла кровь въ жилахъ Спендквикка: — это правило сдлало изъ меня самаго радушнаго человка! Поэтому, джентльмены, позвольте мн представить вамъ каждому по одному изъ этихъ…
Руки джентльменовъ спрятались назадъ, какъ вдругъ, къ невыразимому восторгу, Дикъ заключилъ свою рчь слдующими словами:
— Извольте видть, это маленькій soire dansante.
И вмст съ этимъ онъ протянулъ четыре пригласительныя карточки.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ! воскликнулъ Спендквиккъ.— Я вообще небольшой охотникъ до танцевъ, но, чтобъ сдлать удовольствіе Иксу…. то есть я хочу сказать, чтобъ короче познакомиться съ вами, сэръ, я готовътанцовать на канат!
Энтузіазмъ Спендквикка возбудилъ сильный смхъ, который кончился принятіемъ карточекъ и пожатіемъ рукъ съ Эвеыелемъ.
— Вы, сколько я могъ судить, непохожи на танцора, сказалъ Эвенель, обращаясь къ остроумному молодому человку, который былъ нсколько тученъ и имлъ расположеніе къ подагр, какъ и вообще вс остроумные люди, которые въ теченіе недли проводятъ пять дней на званыхъ обдахъ: — вмсто танцевъ мы превосходно съ вами поужинаемъ.
Молодой человкъ, оскорбленный грубымъ возраженіемъ Эвенеля во время обда, пренебрегъ этимъ предложеніемъ и отвчалъ весьма сухо, что ‘каждый часъ его времени иметъ уже давно свое назначеніе’. Сдлавъ принужденный поклонъ барону, онъ удалился. Прочіе гости, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, поспшили ссть въ свои кабріолеты, Лесли вышелъ вслдъ за ними, но въ пріемной баронъ остановилъ его.
— Останьтесь здсь, мистеръ Лесли, сказалъ онъ: — мн нужно поговорить съ вами.
Баронъ пошелъ въ гостиную, мистеръ Лесли послдовалъ за нимъ.
— Не правда ли, пріятные молодые люди, сказалъ Леви, съ едва замтной улыбкой, опустившись въ покойное кресло и поправляя огонь въ камин: — и вовсе не горды, одно только жаль, что черезчуръ много обязаны мн. Да, мистеръ Лесли, они должны мн очень, очень много. А propos: я имлъ весьца длинный разговоръ съ Франкомъ Гэзельденомъ. Кажется, что я могу поправить его дла. По наведеннымъ справкамъ, оказывается, что вы были совершенно правы: казино дйствительно записано на Франка. Это его наслдственное имнье. Онъ можетъ распоряжаться правомъ на наслдство, какъ ему угодно. Такъ что въ нашихъ условіяхъ никакого не можетъ встртиться затрудненія.
— Однако, я сказалъ вамъ, что Франкъ совстится длать займы, разсчитывая на смерть своего отца.
— Ахъ, да! дйствительно вы говорили. Сыновняя любовь! А я, признаюсь, въ серьёзныхъ длахъ никогда не принимаю въ разсчетъ этого обстоятельства. Знаете ли, что подобная совстливость хотя и въ высшей степени приноситъ честь человческой натур, но совершенно исчезаетъ, лишь только откроется перспектива долговой тюрьмы. Къ тому же, какъ вы сами весьма основательно замтили, нашъ умный молодой другъ влюбленъ въ маркизу ди-Негра.
— Разв онъ говорилъ вамъ объ этомъ?
— Нтъ, онъ не говорилъ, но мн сказала сама маркиза.
— А вы знакомы съ ней?
— Я знакомь съ весьма многими особами въ самомъ высшемъ кругу общества,— особами, которые отъ времени до времени нуждаются въ друг, который могъ бы привести въ порядокъ ихъ запутанныя дла. Собравъ достоврныя свднія касательно гэзельденской вотчины (извините мое благоразуміе), я поддлался къ маркиз и скупилъ ея векселя.
— Неужели вы это сдлали?… вы удивляете меня.
— Удивленіе ваше исчезнетъ при самомъ легкомъ размышленіи. Впрочемъ, надобно сказать правду, мистеръ Лесли, вы еще новичекъ въ свт. Мимоходомъ сказать, я видлся съ Пешьеромъ….
— Вроятно, по поводу долговъ его сестрицы?
— Частію. А признаюсь вамъ, кром Пешьера, я еще не видалъ человка съ такими высокими понятіями о чести.
Зная привычку барона Леви выхвалять людей за качества, которыхъ, судя по замчаніямъ даже самыхъ непроницательныхъ, въ нихъ никогда не существовало, Рандаль только улыбнулся при этой похвал и ждалъ, когда баронъ заговоритъ. Но баронъ минуты на дв съ задумчивымъ видомъ соблюдалъ безмолвіе и потомъ совершенно перемнилъ предметъ разговора.
— Мн кажется, что вашъ батюшка иметъ помстье въ ……шэйр, и вы, вроятно, не откажетесь сообщить мн небольшія свднія о помстьяхъ мистера Торнгилля, которыя, судя по документамъ, принадлежали нкогда вашей фамиліи, а именно — и баронъ раскрылъ передъ собой изящно отдланную памятную книжку — а именно: усадьбы Рудъ и Долмонсберри, съ различными фермами. Мистеръ Торнгилль намренъ продать ихъ, какъ только сыну его исполнится совершеннолтіе. Не забудьте, Торнгилль мой старинный кліентъ. Онъ уже обращался ко мн по этому предмету. Какъ вы думаете, мистеръ Лесли, могутъ ли эти помстья принести хоть какую нибудь пользу?
Рандаль слушалъ барона съ пылающимъ лицомъ и сильно бьющимся сердцемъ. Мы уже видли, что если и входили въ разсчеты Рандаля какіе либо честолюбивые замыслы, въ которыхъ и не было ничего исключительно великодушнаго и героическаго, но все же они обнаруживали нкотораго рода симпатичность, свойственную душ, незараженной еще пороками, въ этихъ замыслахъ проглядывала надежда на возстановленіе приведенныхъ въ упадокъ имній его стариннаго дома и на пріобртеніе давно отдленныхъ земель, окружавшихъ унылый и ветхій его родительскій кровъ. И теперь, когда онъ услышалъ, что вс эти земли должны были попасть въ неумолимыя когти Леви, въ его глазахъ выступили слезы досады.
— Торнгилль, продолжалъ Леви, наблюдая выраженіе лица молодого человка: — Торнгилль говоритъ, что эта часть его имнія, то есть земля, принадлежавшая нкогда фамиліи Лесли, приноситъ до 2,000 фунговъ годового дохода, и что этотъ доходъ легко можно увеличить. Онъ хочетъ взять за нее 50,000: 20,000 наличными, а остальныя 30,000 оставляетъ на имньи по четыре процента. Кажется, это славная покупка. Что вы скажете на это?
— Не спрашивайте меня, отвчалъ Лесли: — я надялся, что современемъ самъ перекуплю это имнье.
— Неужели? Конечно, это придало бы вамъ еще боле всу въ общественномъ мнніи,— не потому, что вы купили бы богатое имнье, но потому, что это имнье сообщило бы вамъ наслдственныя права. И если вы только думаете купить его, поврьте мн, я не стану мшать вамъ.
— Какимъ же образомъ могу я думать объ этомъ?
— Мн кажется, вы сами сказали, что намревались купить его.
— Да. Когда я полагалъ, что эти земли не могутъ быть проданы ране совершеннолтія сына Торнгилля, я полагалъ, что он входили въ составъ опредленнаго наслдства.
— Да. Торнгилль и самъ точно также полагалъ, но когда я разсмотрлъ документы, то увидлъ, что онъ очень ошибался. Эти земли не включены въ завщаніе старика Джэспера Торнгилля. Мистеръ Торнгилль хочетъ покончить дла разомъ, и чмъ скоре явится покупатель, тмъ выгодне будетъ сдлка. Какой-то сэръ Джонъ Спраттъ хотлъ уже и деньги дать, но пріобртеніе этихъ земель придало бы Спратту всу въ графств гораздо больше, чмъ Торнгиллю. Поэтому-то мой кліентъ готовъ уступить нсколько тысячь человку, который ни подъ какимъ видомъ не сдлается его соперникомъ. Равновсіе власти между помщиками соблюдается точно такъ же, какъ и между народами.
Рандаль молчалъ.
— Однако, кажется, я огорчаю васъ, сказалъ Леви, необыкновенно ласковымъ тономъ.— Хотя мои пріятные гости и называютъ меня выскочкой, однако, я очень хорошо понимаю и умю цнить ваши чувства, весьма естественныя въ джентльмен стариннаго происхожденія. Выскочка! Да! Не странно ли, Лесли, что никакое богатство, никакая извстность въ модномъ свт не въ состояніи изгладить этого злого навта. Они называютъ меня выскочкой — и въ то же время занимаютъ у меня деньги. Они называютъ нашего остроумнаго друга тоже выскочкой, а между тмъ переносятъ вс его оскорбительныя остроты. Имъ нужно бы узнать его происхожденіе,— по крайней мр для того только, чтобъ не приглашать его къ обду. Они называютъ выскочкой лучшаго оратора въ нашемъ Парламент, а сами, рано или поздно, но непремнно будутъ умолять его принять на себя санъ перваго министра. Какой скучный этотъ свтъ! Неудивительно, что всмъ выскочкамъ такъ и хочется перескочить черезъ него. Впрочемъ, сказалъ Леви, откидываясь къ спинк кресла: — посмотримъ, что будетъ дальше, какъ-то будутъ смотрть на этихъ выскочекъ при новомъ порядк вещей. Ваше счастье, Лесли, что вы не поступили въ Парламентъ при ныншнемъ правительств: въ политическомъ отношеніи это было бы для васъ гибелью на всю жизнь.
— Вы думаете, значитъ, что ныншнее министерство непремнно уступитъ мсто другому?
— Конечно, и, что еще боле, я думаю, что ныншнее министерство, оставаясь при прежнихъ правилахъ и мнніяхъ, никогда не будетъ призвано назадъ. Вы, молодой человкъ, имете способности и душу, происхожденіе ваше говоритъ въ вашу пользу: послушайтесь меня, будьте поласкове съ Эвенелемъ, при слдующихъ выборахъ онъ очень легко доставилъ бы вамъ мсто въ Парламент.
— При слдующихъ выборахъ! то есть спустя шесть лтъ! тогда какъ у насъ въ непродолжительномъ времени начнутся общіе выборы.
— Правда, но не пройдетъ года, полугода, четверти года, какъ начнутся новые выборы.
— Почему вы такъ думаете?
— Лесли, мы можемъ положиться другъ на друга, мы можемъ помогать другъ другу, такъ будемъ же друзьями!
— Согласенъ отъ чистаго сердца! Но желалъ бы я знать, какимъ образомъ могу я помогать вамъ?
— Вы уже помогли мн касательно Франка Гэзельдена и его казино. Вс умные люди могутъ помочь мн. Итакъ, мы теперь друзья, и на первый разъ я намренъ сообщить вамъ тайну. Вы спрашиваете меня, почему я думаю, что выборы возобновятся въ непродолжительномъ времени? Отвтъ мой будетъ самый откровенный. Изъ всхъ людей, занимающихъ въ государств высокія должности, я еще не встрчалъ ни одного, который бы имлъ такую удивительную предусмотрительность, который бы такъ ясно видлъ передъ собой вс предметы, какъ Одлей Эджертонъ.
— Это одна изъ замчательныхъ его характеристикъ. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ дально-видяшій, но ясно-видящій, и то на извстномъ пространств.
— Такъ точно. Слдовательно, лучше его никто не знаетъ публичнаго мннія, не знаетъ приливовъ и отливовъ этого мннія.
— Согласенъ.
— Эджертонъ разсчитываетъ на новые выборы не дале, какъ черезъ три мсяца, и на этотъ случай я далъ ему въ долгъ значительную сумму денегъ.
— Вы дали ему денегъ въ долгъ! Эджертонъ занимаетъ у васъ деньги? этотъ богачъ Одлей Эджертонъ!
— Богачъ! повторилъ Леви такимъ тономъ, который невозможно описать, и при этомъ сдлалъ двумя пальцами щелчокъ, которымъ выражалось его глубокое презрніе.
Леви слова не сказалъ боле. Рандаль стоялъ какъ пораженный внезапнымъ ударомъ.
— Но если Эджертонъ дйствительно небогатъ, если онъ лишится мста безъ всякой надежды снова получить его….
— Если такъ, то онъ погибъ! отвчалъ Леви хладнокровно: — и поэтому-то, изъ уваженія къ вамъ и принимая участіе въ вашей судьб, я долженъ сказать вамъ: не основывайте своихъ надеждъ на богатство или блестящую карьеру на Одле Эджертон. Въ настоящее время старайтесь удержать за собой ваше мсто, но при слдующихъ выборахъ совтую держаться лицъ боле популярныхъ. Эвенель легко можетъ доставить вамъ мсто въ Парламент, остальное будетъ зависть отъ вашего счастія и вашей энергіи. И за тмъ я не смю удерживать васъ дале, сказалъ Леви, вставая съ кресла, и вслдъ затмъ позвонилъ въ колокольчикъ.
Вошелъ лакей.
— А что, карета моя у подъзда?
— У подъзда, баронъ.
— Не прикажете ли довести васъ, мистеръ Лесли?
— Нтъ, благодарю васъ: прогулк пшкомъ я отдаю преимущество.
— Въ такомъ случа прощайте. Не забудьте же soire dansante у мистриссъ Эвенель.
Рандаль механически пожалъ протянутую ему руку и вскор вышелъ на улицу.
Свжій холодный воздухъ оживилъ въ немъ умственныя способности, которыя, отъ зловщихъ словъ барона, находились въ совершенномъ бездйствіи. Первая мысль, которую умный молодой человкъ высказалъ самому себ, была слдующая:
‘Какая же могла быть у этого человка побудительная причина говорить со мной объ этомъ?’
Вторая была:
‘Эджертонъ погибъ, раззорился! Что же я такое?’
Третья:
‘И этотъ прекраснйшій участокъ старинныхъ владній фамиліи Лесли! Двадцать тысячъ фунтовъ наличными деньгами!… Но какимъ образомъ достать такую сумму? Къ чему Леви нужно было говорить мн объ этомъ?’
И наконецъ монологъ Рандаля заключенъ былъ первой мыслью: ‘Но побудительная причина этого человка…. О, какъ бы я желалъ узнать эту причину!’
Между тмъ баронъ Леви слъ въ свою карету,— самую покойную, легкую карету, какую только вы можете вообразить,— карету холостого человка,— отдланную съ такимъ удивительнымъ вкусомъ,— карету, какой невозможно имть женатому, баронъ Леви слъ въ нее и черезъ нсколько минутъ былъ уже въ — отели и передъ лицомъ Джуліо Францини, графа ди-Пешьера.
— Mon cher, сказалъ баронъ, на самомъ чистомъ французскомъ язык и такимъ тономъ, который обнаруживалъ фамильярное обхожденіе съ потомкомъ князей и героевъ великой средневковой Италіи:— mon cher, дайте мн одну изъ вашихъ чудеснйшихъ сигаръ. Мн кажется, что я привелъ нсколько въ порядокъ ваши дла.
— Вы отъискали…
— О, нтъ, вдь это длается не такъ скоро, какъ вы воображаете, сказалъ баронъ, закуривая сигару.— Вы, кажется, сами сказали, что останетесь совершенно довольны, если замужство вашей сестры и ваша женитьба на богатой наслдниц будутъ стоить вамъ не боле двадцати тысячь фунтовъ.
— Да, я сказалъ.
— Въ такомъ случа, я не сомнваюсь устроить для васъ то и другое за эту сумму, если только Рандаль дйствительно знаетъ, гд живетъ ваша невста, и если онъ согласенъ помогать вамъ. Весьма многое общаетъ этотъ Рандаль Лесли, но невиненъ какъ младенецъ.
— Ха, ха! Невиненъ? Que diable?
— Невиненъ, какъ эта сигара, mon cher: крпка, это правда, но курится весьма легко. Soyez tranquille!

ГЛАВА XC.

На поверхности каждаго вка часто являются предметы, которые на взглядъ людей причудливаго, прихотливаго существованія бываютъ весьма обыкновенны, но которые впослдствіи высятся и отмчаютъ собою весьма замчательнйшія эпохи времени. Когда мы оглянемся назадъ, заглянемъ въ лтопись человческихъ дяній, нашъ взоръ невольнымъ образомъ останавливается на писателяхъ, какъ на примтныхъ мстахъ, на маякахъ въ океан минувшаго. Мы говоримъ о вк Августа, Елизаветы, Людовика XIV, Анны, какъ о замчательныхъ эрахъ въ исторіи міра. Почему? Потому, что писатели того времени сдлали эти періоды замчательными. Промежутки между однимъ вкомъ писателей и другимъ остаются незамченными, какъ плоскія равнины и пустыри неразработанной исторіи. Ко всему этому — странно сказать!— когда эти писатели живутъ между нами, они занимаютъ очень малую часть нашихъ мыслей и наполняютъ только въ нихъ пустые промежутки битюмомъ и туфомъ, изъ которыхъ созидаемъ мы Вавилонскій столпъ нашей жизни! Такъ оно есть на самомъ дл, такъ и будетъ, несмотря, что сообразно ли это съ понятіями писателей, или нтъ. Жизнь уже сама по себ должна быть дятельна, а книги, хотя он и доставляютъ дятельность будущимъ поколніямъ, но для настоящихъ он служатъ однимъ только препровожденіемъ времени.
Сдлавъ такое длинное вступленіе въ эту главу, я вдругъ оставляю Рандалей и Эджертоновъ, бароновъ Леви, Эвенелей и Пешьеръ,— удаляюсь отъ замысловъ и страстей практической жизни и переношусь, вмст съ читателемъ, въ одинъ изъ тхъ темныхъ уголковъ, гд мысль, въ неуловимыя минуты, выковываетъ новое звено къ цпи, соединяющей вка.
Въ небольшой комнат, одинокое окно которой обращено въ очаровательный волшебный садъ, описанный уже нами въ одной изъ предъидущихъ главъ, сидлъ молодой человкъ. Онъ что-то писалъ. Чернила еще не засохли на его рукописи, но его мысли внезапно были отвлечены отъ работы, и его взоры, устремленные на письмо, послужившее поводомъ къ прерванію его занятій, сіяли восторгомъ.
— Онъ прідетъ! восклицалъ молодой человкъ:— прідетъ сюда въ этотъ домъ, за который я обязанъ ему. Я не достоинъ былъ его дружбы. И она — грудь молодого человка сильно волновалась, но уже радость исчезла на его лиц.— Странно, очень странно, но я чувствую печаль при одной мысли, что снова увижусь съ ней. Увижусь съ ней…. о, нтъ!… съ моей неоцненной, доставлявшей мн отраду, Гэленъ, съ моимъ геніемъ-хранителемъ, съ моей маленькой музой! Нтъ, ее я не увижу никогда! Взрослая двица — это уже не моя Гэленъ. Но все-же (продолжалъ онъ, посл минутнаго молчанія), если она читала страницы, на которыя мысли изливались и дрожали, при мерцающемъ свт отдаленной звзды, еслибъ она видла, какъ врно сохраняется ея милый образъ въ моемъ сердц, и понимала, что я не изобрталъ, какъ другіе полагаютъ, но только вспоминалъ,— о, неужели она тогда не могла бы хотя на моментъ еще разъ быть моей Гэленъ? Еще разъ, въ душ и въ мечтахъ, постоять на опустломъ мосту, рука въ руку, съ чувствомъ одиночества,— постоять такъ, какъ мы стояли въ дни столь грустные, печальные, но въ моихъ воспоминаніяхъ столь плнительно-отрадные!.. Гэленъ въ Англіи!… нтъ, это мечта!
Онъ всталъ и безъ всякой цли подошелъ къ окну. Фонтанъ весело игралъ передъ его взорами, и пернатыя въ птичник громко распвали.
— И въ этомъ дом я видлъ ее въ послдній разъ! произнесъ молодой человкъ.— И вонъ тамъ, гд фонтанъ такъ игриво бросаетъ кверху серебристую струю,— тамъ ея и вмст съ тмъ… Мой благодтель сказалъ мн, что я долженъ лишиться ее и, въ замнъ, пріобрсть славу…. Увы!
Въ это время въ комнату вошла женщина, которой одежда, несоотвтствовавшая ея наружности, при всемъ приличіи, была очень проста. Увидвъ, что молодой человкъ задумчиво стоялъ у окна, она остановилась. Она привыкла къ его образу жизни, знала вс его привычки и съ той поры, какъ онъ сдлалъ замчательный успхъ въ жизни, научилась уважать ихъ. Такъ и теперь: она не хотла нарушить его задумчивость, но тихо начала прибирать комнату, стирая пыль, угломъ своего передника, съ различныхъ предметовъ, составлявшихъ украшеніе комнаты, перестанавливая стулья на боле приличныя мста, но не касаясь ни одной бумаги на стол. Добродтельная, рдкая женщина!
Молодой человкъ отвернулся отъ окна съ глубокимъ и вмст съ тмъ печальнымъ вздохомъ.
— Съ добрымъ утромъ, добрая матушка! Вы очень кстати приводите въ порядокъ мою комнату. Я получилъ пріятныя новости: я жду къ себ гостя.
— Ахъ, Леонардъ, онъ, можетъ статься чего нибудь захочетъ? завтракать или что нибудь такое?
— Нтъ, не думаю. Это человкъ, которому мы всмъ обязаны. Ilc otia fecit. Извините за мою латынь. Короче вамъ сказать, это лордъ л’Эстренджъ.
Лицо мистриссъ Ферфильдъ (читатель, вроятно, уже догадался, что это была она) вдругъ перемнилось и обличило судорожное подергиваніе всхъ мускуловъ, которое придавало ей фамильное сходство съ старушкой мистриссъ Эвенель.
— Напрасно вы тревожитесь, маменька: онъ самый добрый, самый великодушный….
— Не говори мн этого: я не могу слышать объ этомъ! вскричала мистриссъ Ферфильдъ.
— Не удивительно: васъ трогаютъ воспоминанія о его благотворительности. Впрочемъ, чтобъ успокоиться, вамъ стоитъ только взглянуть на него. И потому, пожалуста, улыбнитесь и будьте ласковы со мной по прежнему. Знаете ли, вдь мн становится отрадно, я чувствую въ душ благородную гордость, при вид вашего открытаго взгляда, когда вы бываете довольны. А лордъ л’Эстренджъ долженъ читать ваше сердце на вашемъ лиц точно такъ же, какъ и я читаю его.
Вмст съ этимъ Леонардъ обнялъ вдову и крпко поцаловалъ ее. Мистриссъ Ферфильдъ на минуту нжно прильнула къ нему, и Леонардъ чувствовалъ, какъ она трепетала всмъ тломъ. Освободясь изъ его объятій, она торопливо вышла изъ комнаты. Леонардъ полагалъ, что, быть можетъ, она удалилась привести въ порядокъ свои туалетъ или приложить энергію домохозяйки къ улучшенію вида въ другихъ комнатахъ: ‘домъ’ для мистриссъ Ферфильдъ былъ любимымъ конькомъ и страстью, и теперь, когда она не имла работы на рукахъ, исключая разв для одного препровожденія времени, домашнее хозяйство составляло исключительное ея занятіе. Часы, которые она ежедневно посвящала на копотню около маленькихъ комнатъ, и стараніе сохранить въ нихъ аккуратно тотъ же самый видъ, принадлежали къ числу чудесъ въ жизни, которыхъ не постигалъ даже и геній Леонарда. Впрочемъ, она приходила въ восторгъ каждый разъ, когда являлся къ Леонарду мистеръ Норрейсъ или другой рдкій гость и говорилъ — особливо мистеръ Норрейсъ: ‘Какъ чисто, какъ опрятно все содержится здсь! Что бы Леонардъ сталъ длать безъ васъ, мистриссъ Ферфильдъ!’
И, къ безпредльному удовольствію Норрейса, у мистриссъ Ферфильдъ всегда былъ одинъ и тотъ же отвтъ:
— И въ самомъ дл, сэръ, что сталъ бы онъ длать безъ меня!… Всепокорнйше благодарю васъ, сэръ, за это замчаніе… Я уврена, что въ его гостиной набралось бы на цлый дюймъ пыли.
Оставшись снова наедин съ своими думами, Леонардъ всей душой предался прерваннымъ размышленіямъ, и лицо его снова приняло выраженіе, которое сдлалось, можно сказать, его всегдашнимъ выраженіемъ. Въ этомъ положеніи вы легко бы замтили, что онъ много перемнился со времени послдней нашей встрчи съ нимъ. Его щоки сдлались блдне и тоньше, губы — крпче сжаты, въ глазахъ отражались спокойный блескъ и свтлый умъ. Вы легко бы замтили, что все лицо его подернуто было облакомъ тихой грусти. Впрочемъ, эта грусть была невыразимо спокойна и плнительна. На открытомъ лиц его отражалась сила, такъ рдко встрчаемая въ юношескомъ возраст — сила, одержавшая побду и обличавшая свои завоеванія невозмутимымъ спокойствіемъ. Періодъ сомннія въ своихъ дарованіяхъ, періодъ борьбы съ тяжкими лишеніями, періодъ презрнія къ міру миновалъ навсегда, геній и дарованія ума примирились съ человческимъ бытіемъ. Это было лицо привлекательное, лицо нжное и спокойное въ своемъ выраженіи. Въ немъ не было недостатка въ огн, напротивъ, огонь былъ до такой степени свтелъ и спокоенъ, что онъ сообщалъ одно только впечатлніе свта. Чистосердечіе юношескаго возраста, простота сельскаго жителя сохранялись еще въ немъ,— правда, доведенныя до совершенства умомъ, но умомъ, прошедшимъ по стез, на которой пріобртаются познанія, прошедшимъ не шагъ за шагомъ, но, скоре, пролетвшимъ на крыльяхъ, отъискивая на полет, на различныхъ ступеняхъ бытія, одн только плнительныя формы истины, добра и красоты.
Леонардъ не хотлъ оторваться отъ своихъ думъ, и не оторвался бы надолго, еслибъ у садовой калитки не раздался звонокъ, громко и пронзительно. Онъ бросился въ залу, и рука его крпко сжала руку Гарлея.
Въ вопросахъ Гарлея и въ отвтахъ Леонарда прошелъ цлый и счастливый часъ. Между обоими ими завязался разговоръ, весьма естественный при первомъ свиданіи посл продолжительной разлуки, полной событій въ жизни того и другого.
Исторія Леонарда въ теченіе этого промежутка, можно сказать, была описаніемъ его внутренняго бытія: она изображала борьбу ума съ препятствіями въ мір дйствительномъ,— изображала блуждающіе полеты воображенія въ міры, созданные имъ самимъ.
Главная цль Норрейса въ приготовленіи ума своего ученика къ его призванію состояла въ томъ, чтобъ привести въ равновсіе его дарованія, успокоитьи сгармонировать элементы, такъ сильно потрясенные испытаніями и страданіями прежней, многотрудной вншней жизни.
Норрейсъ былъ слишкомъ уменъ и дальновиденъ, чтобы впасть въ заблужденія ныншнихъ наставниковъ, которые полагаютъ, что воспитаніе и образованіе легко могутъ обходиться безъ труда. Никакой умъ не сдлается зрлымъ безъ усиленнаго и притомъ ранняго упражненія. Трудъ долженъ быть усердный, но получившій врное направленіе. Все, что мы можемъ сдлать лучшаго въ этомъ отношеніи, это — отклонитъ растрату времени на безполезныя усилія.
Такимъ образомъ Норрейсъ съ перваго раза поручилъ своему питомцу собрать и привести въ порядокъ матеріалы для большого критическаго сочиненія, которое онъ взялся написать. На этой ступени схоластическаго приготовленія Леонардъ, по необходимости, долженъ былъ познакомиться съ языками, къ пріобртенію которыхъ онъ имлъ необыкновенную способность,— и такимъ образомъ положено было прочное основаніе обширной учености. Привычки къ аккуратности и обобщенію образовались незамтно, и драгоцнная способность, съ помощію которой человкъ такъ легко выбираетъ изъ груды матеріаловъ т, которые составляютъ главный предметъ ихъ розысканія,— которая учетверяетъ всю силу сосредоточеніемъ ее на одномъ предмет,— эта способность, однажды пущенная въ дйствіе, даетъ прямую цль каждому труду и быстроту образованію. Впрочемъ, Норрейсъ не обрекалъ своего ученика исключительно безмолвной бесд съ книгами: онъ познакомилъ его съ замчательнйшими людьми въ области наукъ, искусствъ, и литературы, онъ ввелъ его въ кругъ дятельной жизни.
‘Эти люди — говорилъ онъ — не что иное, какъ живыя идеи настоящаго,— идеи, изъ которыхъ будутъ написаны книги для будущаго. Изучай ихъ и, точно такъ же, какъ и въ книгахъ о минувшемъ, прилежно собирай и съ разборомъ обдуманно длай изъ собраннаго извлеченія.’
Норрейсъ постепенно перевелъ этотъ юный, пылкій умъ отъ выбора идей къ ихъ эстетическому расположенію, отъ компиляціи къ критик, но критик строгой, справедливой и логической, гд требовались причина, объясненіе за каждое слово похвалы или порицанія. Поставленный на эту ступень своей карьеры, получившій возможность разсматривать законы прекраснаго. Леонардъ почувствовалъ, что умъ его озарился новымъ свтомъ, изъ глыбъ мрамора, грудами котораго онъ окружилъ себя, вдругъ возникла передъ нимъ прекрасная статуя.
И такимъ образомъ, въ одинъ прекрасный день, Норрейсъ сказалъ ему:
— Я не нуждаюсь больше въ сотрудник, не угодно ли вамъ содержать себя своими произведеніями?
И Леонардъ началъ писать, и его твореніе стало подниматься изъ глубоко зарытаго смени, на почв, открытой лучамъ солнца и благотворному вліянію воздуха.
Первое произведеніе Леонарда не пріобрло обширнаго круга читателей,— не потому, что въ немъ находились недостатки, но оттого, что для этого нужно имть особенное счастье: первое, безъименное произведеніе самобытнаго генія рдко пріобртаетъ полный успхъ. Впрочемъ, многіе, боле опытные, признали въ автор рдкія дарованія. Издатели журналовъ и книгъ, которые инстинктивно умютъ открывать несомннный талантъ и предупреждать справедливую оцнку публики, сдлали Леонарду весьма выгодныя предложенія.
— На этотъ разъ пользуйся вполн своимъ успхомъ, говорилъ Норрейсъ: — поражай сразу человческое сердце, отбрось поплавки и плыви смло. Но позволь мн дать теб послдній совтъ: когда думаешь писать что нибудь, то, не принимаясь еще за работу, прогуляйся изъ своей квартиры до Темпль-Бара и, мшаясь съ людьми и читая человческія лица, старайся угадать, почему великіе поэты по большей части проводили жизнь свою въ городахъ.
Такимъ образомъ Леонардъ снова началъ писать и въ одно утро проснулся, чтобы найти себя знаменитымъ.
— И въ самомъ дл, сказалъ Леонардъ, въ заключеніе длиннаго, но гораздо проще разсказаннаго повствованія: — въ самомъ дл, мн предстоитъ шансъ получить капиталъ, который на всю жизнь предоставитъ мн свободу выбирать сюжеты для моихъ произведеній и писать, не заботясь о вознагражденіи моихъ трудовъ. Вотъ это-то я и называю истинной (и, быть можетъ — увы!— самой рдкой) независимостью того, кто посвящаетъ себя литератур. Норрейсъ, увидвъ мои дтскіе планы для улучшенія механизма въ паровой машин, посовтовалъ мн, какъ можно усердне, заняться механикой. Занятіе, столь пріятное для меня съ самого начала, сдлалось теперь весьма скучнымъ. Впрочемъ, я принялся за него довольно охотно, и результатъ моихъ занятій былъ таковъ, что я усовершенствовалъ мою первоначальную идею до такой степени, что общій планъ былъ одобренъ однимъ изъ нашихъ извстнйшихъ инженеровъ, и я увренъ, что патентъ на это усовершенствованіе будетъ купленъ на такихъ выгодныхъ условіяхъ, что мн стыдно даже назвать ихъ: до такой степени непропорціональными они кажутся мн въ сравненіи съ важностью такого простого открытія. Между тмъ уже я считаю себя достаточно богатымъ, чтобъ осуществить дв мечты, самыя близкія моему сердцу: во первыхъ, я обратилъ въ отрадный пріютъ, во всегдашній домъ этотъ коттэджъ, въ которомъ я видлся въ послдній разъ съ вами и съ Гэленъ, то есть я хочу сказать съ миссъ Дигби, и, во вторыхъ, пригласилъ въ этотъ домъ ту, которая пріютила мое дтство.
— Вашу матушку! Гд же она? Позвольте мн увидть ее.
Леопардъ выбжалъ изъ комнаты, чтобы позвать старушку, но, къ крайнему удивленію своему и къ досад, узналъ, что она ушла изъ дому до прізда лорда л’Эстренджа.
Онъ возвратился въ гостиную въ сильномъ смущеніи, не зная, какъ объяснить этотъ неприличный и неблагодарный поступокъ. Съ дрожащими губами и пылающимъ лицомъ, онъ представилъ на видъ Гарлея ея врожденную застнчивость, простоту ея привычекъ и самой одежды.
— Ко всему этому, прибавилъ Леонардъ: — она до такой степени обременена воспоминаніемъ о всемъ, чмъ мы обязаны вамъ, что не можетъ слышать вашего имени безъ сильнаго душевнаго волненія и слезъ, она трепетала какъ листъ при одной мысли о встрч съ вами.
— Гм! произнесъ Гарлей съ замтнымъ волненіемъ.— Полно, такъ ли?
Голова его склонилась на грудь, и онъ прикрылъ руками лицо.
— И вы приписываете этотъ страхъ, началъ Гарлей, посл минутнаго молчанія, но не поднимая своихъ взоровъ, — вы приписываете это душевное волненіе единственно преувеличенному понятію о моемъ…. объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ мое знакомство съ вами?
— Конечно! а можетъ быть, и въ нкоторой степени стыду, что мать человка, который составляетъ ея счастіе, которымъ она по всей справедливости можетъ гордиться, ни боле, ни мене, какъ крестьянка.
— Только-то? сказалъ Гарлей съ горячностію, устремивъ взоры свои, увлаженные нависнувшей слезой, на умное, открытое лицо Леонарда.
— О, мой добрый, неоцненный лордъ, что же можетъ быть другое?… Ради Бога, не судите о ней такъ жестоко.
Л’Эстренджъ быстро всталъ съ мста крпко сжалъ руку Леонарда, произнесъ нсколько невнятныхъ словъ и потомъ, взявъ своего молодого друга подъ руку, вывелъ его въ садъ и обратилъ разговоръ на прежніе предметы.
Сердце Леонарда томилось въ безпредльномъ желаніи узнать что нибудь о Гэленъ, но сдлать вопросъ о ней онъ не ршался до тхъ поръ, пока, замтивъ, что Гарлей не имлъ расположенія заговорить о ней, тогда уже не могъ онъ доле противостоять побужденію своей души.
— Скажите, что Гэленъ…. миссъ Дигби…. вроятно, она перемнилась?
— Перемнилась? о нтъ! Впрочемъ, да, въ ней есть большая перемна.
— Большая перемна!
Леонардъ вздохнулъ.
— Увижу ли я ее еще разъ?
— Разумется, увидите, сказалъ Гарлей, съ видимымъ изумленіемъ.— Да и можете ли вы сомнваться въ этомъ? Я хочу доставить вамъ удовольствіе: пусть сама миссъ Дигби скажетъ вамъ, что на литературномъ поприщ вы сдлались знамениты. Вы краснете, но я говорю вамъ истину. Между тмъ вы должны доставить ей по экземпляру вашихъ сочиненій.
— Значитъ, она еще не читала ихъ? не читала даже и послдняго? О первыхъ я не говорю ни слова: они не заслуживаютъ ея вниманія, сказалъ Леонардъ, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ.
— Должно сказать вамъ, что миссъ Дигби только на дняхъ пріхала въ Англію, и хотя я получилъ ваши книги въ Германіи, но въ ту пору ея уже не было со мной. Какъ только кончатся мои дла, которыя требуютъ отсутствія изъ города, я не замедлю отрекомендовать васъ моей матушк.
Въ голос и въ словахъ Гарлея замтно было нкоторое замшательство. Оглянувшись кругомъ, онъ отрывисто воскликнулъ:
— Удивительно! вы даже и здсь обнаружили поэтическое чувство вашей души. Я никакъ не воображалъ, чтобы можно было извлечь столько прекраснаго изъ мста, которое въ этихъ окрестностяхъ казалось для меня самымъ обыкновеннымъ. Кажется, этотъ очаровательный фонтанъ играетъ теперь на томъ мст, гд стояла простая грубая скамейка, на которой я читалъ ваши стихи?
— Ваша правда, милордъ! Я хотлъ слить въ одно самыя пріятныя воспоминанія. Мн помнится, въ одномъ изъ писемъ я говорилъ вамъ, что самой счастливой и, въ то же время, самой неопредленной, колеблющейся порой моей юности я обязанъ замчательной въ своемъ род снисходительности и великодушнымъ наставленіямъ иностранца, у котораго я служилъ. Въ этомъ фонтан вы видите повтореніе другого фонтана, устроеннаго моими руками въ саду того иностранца. При окраин бассейна прежняго фонтана я много, много провелъ знойныхъ часовъ въ лтніе дни, мечтая о слав и своемъ образованіи.
— Да, я помню, вы писали мн объ этомъ, и я увренъ, что иностранцу вашему пріятно будетъ услышать о вашемъ успх и тмъ не мене о вашихъ признательныхъ воспоминаніяхъ. Однако, въ письм своемъ вы не говорили, какъ зовутъ этого иностранца.
— Его зовутъ Риккабокка.
— Риккабокка! мой неоцненный и благородный другъ! возможно ли это? Знаете ли, что одна изъ главныхъ побудительныхъ причинъ моего возвращенія въ Англію иметъ тсную связь съ положеніемъ его длъ. Вы непремнно должны хать къ нему вмст со мной. Я намренъ отправиться не дале, какъ сегодня вечеромъ.
— Мой добрый лордъ, сказалъ Леонардъ — мн кажется, что вы можете избавить себя отъ слишкомъ дальняго путешествія. Я имю нкоторыя причины полагать, что въ настоящее время синьоръ Риккабокка мой ближайшій сосдъ. Дни два тому назадъ, я сидлъ вотъ здсь, въ этомъ саду, какъ вдругъ, посмотрвъ вонъ на этотъ пригорокъ, увидлъ въ кустарникахъ человка. Хотя не было возможности различить черты лица его, но въ его контур и въ замчательной поз его было что-то особенное, напоминавшее мн Риккабокка. Я поспшилъ выйти изъ саду, взошелъ на пригорокъ, но его уже тамъ не было. Предположенія мои, или, врне, мои подозрнія, до такой степени были сильны, что я ршился сдлать освдомленіе въ сосднихъ лавкахъ и узналъ, что въ дом, окруженномъ высокими стнами, мимо котораго вы, весьма вроятно, прозжали, не такъ давно поселилось семейство, состоящее изъ джентльмена, его жены и дочери, и хотя они выдаютъ себя за англичанъ, но, судя по описанію, которое дали мн о наружности самого джентльмена, судя по обстоятельству, что въ услуженіи у нихъ находится лакей изъ иностранцевъ, и, наконецъ, по фамиліи Ричмаусъ, принятой новыми сосдями, я нисколько не сомнваюсь, что это именно то самое семейство, къ которому вы намрены отправиться.
— И вы ни разу не зашли въ этотъ домъ удостовриться?
—Извините меня, но семейство это такъ, очевидно, старается избгнуть наблюденій посторонняго человка, обстоятельства, что никто изъ нихъ, кром самого мистера Ричмауса, не показывается вн ограды, и принятіе другой фамиліи невольнымъ образомъ приводятъ меня къ заключенію, что синьоръ Риккабокка иметъ какія нибудь весьма важныя причины вести такую скрытною жизнь, и теперь, когда я, можно сказать, совершенно ознакомился съ общественнымъ бытомъ, съ жизнью человка, я не могу, припоминая все минувшее, не могу не подумать, что Риккабокка совсмъ не то, чмъ онъ кажется. Вслдствіе этого, я колебался формально навязаться на его тайны, какого бы рода он ни были, и до сихъ поръ выжидалъ случая нечаянно встртиться съ нимъ во время его прогулокъ.
— Вы поступили, Леонардъ, весьма благоразумно. Что касается до меня, то причины моего желанія увидться съ стариннымъ другомъ заставляютъ меня отступить отъ правилъ приличія, и я отправлюсь къ нему въ домъ сію же минуту.
— Надюсь, милордъ, вы скажете мн, справедливы ли были мои предположенія.
— Съ своей стороны и я надюсь, что мн позволено будетъ сказать вамъ объ этомъ. Сдлайте милость, побудьте дома до моего возвращенія. До ухода моего, позвольте предложить вамъ еще одинъ вопросъ: стараясь догадаться, почему Риккабокка перемнилъ свою фамилію, зачмъ вы сдлали то же самое?
Леонардъ весь вспыхнулъ.
— Я не хотлъ имть другого имени, кром того, которое могли доставить мои дарованія.
— Гордый поэтъ, я понимаю васъ. Но скажите, что заставило васъ принять такое странное и фантастическое имя — Орана?
Румянецъ на лиц Леонарда заигралъ еще сильне.
— Милордъ, сказалъ онъ, понизивъ голосъ: — это была ребяческая фантазія, въэтомъ имени заключается анаграмма.
— Вотъ что!
— Въ то время, когда порывы мои къ пріобртенію познаній весьма легко могли бы принять самое дурное направленіе, могли бы послужить мн въ пагубу, я случайно отъискалъ нсколько стихотвореній, которыя произвели на меня глубокое впечатлніе, они открыли новый, невдомый мн міръ, указали дорогу къ этому міру. Мн сказали, что эти стихотворенія были написаны юнымъ созданіемъ, одареннымъ и красотой и геніемъ,— созданіемъ, которое покоится теперь въ могил,— короче сказать, моей родственницей, которую въ семейномъ кругу звали Норой.
— Вотъ что! еще разъ воскликнулъ лордъ л’Эстренджъ, и его рука крпко сжала руку Леонарда.
— Такъ или иначе, продолжалъ молодой писатель, колеблющимся голосомъ: — но только съ той поры въ душ моей осталось желаніе такого рода, что если я когда нибудь пріобрту славу поэта, то она непремнно должна относиться сколько ко мн, столько же и къ имени Норы,— къ имени той, у которой ранняя смерть похитила славу, безъ всякаго сомннія, ожидавшую ее,— къ имени той, которая….
И Леонардъ, сильно взволнованный, замолчалъ.
Не мене того и Гарлей былъ взволнованъ. Но, какъ будто по внезапному побужденію, благородный воинъ наклонился, поцаловалъ поэта и потомъ быстрыми шагами вышелъ изъ сада, слъ на лошадь и ухалъ.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ.

ГЛАВА ХСІ.

Лордъ л’Эстренджъ не отправился, однако же, прямо въ домъ Риккабокка. Онъ находился подъ вліяніемъ воспоминанія слишкомъ глубокаго и слишкомъ сильнаго, чтобы легко предаться отрадному влеченію дружбы. Онъ халъ быстро и далеко. Невозможно было бы опредлить вс ощущенія, волновавшія его душу, до такой степени воспріимчивую и такъ глубоко сохранявшую въ себ нжныя чувства. Когда онъ вспомнилъ о долг, призывавшемъ его къ итальянцу, онъ снова направилъ свой путь къ Норвуду. Медленные шаги его лошади служили врнымъ доказательствомъ его утомленнаго духа, глубокое уныніе заступило мсто лихорадочнаго возбужденія.
Напрасный трудъ, говорилъ онъ про себя: — напрасно я старалось забыть покойницу. Впрочемъ, теперь я обрученъ съ другой, и она, при всхъ своихъ добродтеляхъ, все не та, которой…’
И Гарлей вдругъ замолчалъ, почувствовавъ, какъ совсть упрекнула его.
‘Поздно уже думать объ этомъ! Теперь остается мн только составить счастіе существа, которому посвятилъ я всю мою жизнь но…’
Гарлей вздохнулъ, сказавъ эти слова. Подъхавъ за довольно близкое разстояніе къ дому Риккабокка, онъ оставилъ свою лошадь у гостинницы и пшкомъ отправился между захирвшими кустарниками къ угрюмому четырехъ-угольному зданію, которое, по словамъ Леонарда, служило Риккабокка новымъ убжищемъ. Долго простоялъ Гарлей у воротъ, не получивъ отвта на свой призывъ. Наконецъ, посл третьяго звонка, послышались тяжелые шаги, вслдъ за тмъ калитка немного отдлилась отъ воротъ, въ отверстіи показался черный глазъ, и чей-то голосъ, на ломаномъ англійскомъ язык, спросилъ: ‘кто тамъ?— ‘Лордъ л’Эстренджъ, и если я не ошибаюсь, что здсь живетъ человкъ, котораго мн нужно видть, то этого имени весьма достаточно, чтобы впустить меня’.
Дверь распахнулась такъ быстро, какъ растворялась дверь въ таинственной пещер арабскихъ сказокъ, при звук словъ: Сезамъ, отопрись! Джакомо, рыдая отъ радости, восклицалъ на своемъ родномъ язык:
— Праведное небо! Святый Джакомо! ты услышалъ наконецъ мою молитву! Теперь мы спасены!
И, опустивъ мушкетонъ, который взятъ былъ врнымъ слугой для предосторожности, Джакомо, по обычаю своихъ соотечественниковъ, поцаловалъ руку Гарлея, въ знакъ душевнаго привтствія.
— Гд же твой патронъ? спросилъ Гарлей, вступая въ предлы укрпленнаго зданія.
— Онъ сію минуту вышелъ, впрочемъ, онъ скоро возвратится. Вдь вы дождетесь его?
— Разумется. А какая это лэди, которую я видлъ въ отдаленномъ конц сада?
— Ахъ, Боже мой! да это наша синьорина. Я побгу сказать ей, что вы пріхали.
— Что я пріхалъ! но вдъ она не знаетъ меня, даже и по имени.
— Ахъ, синьоръ, вощможно ли такъ думать? Какъ чисто она говорила со мной о васъ! не разъ я слышалъ, какъ она молила святую Мадонну ниспослать на васъ благословеніе,— и какимъ плнительнымъ голосомъ!
— Постой же, я самъ отрекомендуюсь ей. Ступай въ домъ, а мы въ саду подождемъ возвращенія патрона, къ тому же я хочу подышатъ чистымъ воздухомъ.
Сказавъ это, Гарлей оставилъ Джакомо и подошелъ къ Віолант.
Бдное дитя, въ своей уединенной прогулк въ боле мрачныхъ мстахъ скучнаго сада, освободилось за нсколько минутъ отъ взоровъ Джакомо, пока онъ ходилъ опирать калитку, и, не зная опасеній, которыхъ предметомъ была она сама, почувствовала дтское любопытство при звукахъ колокольчика и при вид незнакомаго человка въ серьёзномъ и дружескомъ разговор съ несообщительнымъ Джакомо.
Въ то время, какъ Гарлей приближался къ Віолант, съ той утонченной граціей въ своихъ движеніяхъ, которая принадлежала исключительно ему, сердце Віоланты трепетало,— почему? она сама не могла дать себ отчета въ этомъ ощущеніи. Она не нашла въ Гарле сходства съ портретомъ, написаннымъ ея отцомъ по однимъ воспоминаніямъ о ранней юности Гарлея. Она терялась въ догадкахъ касательно незнакомца, но при всемъ томъ чувствовала, какъ румянецъ выступалъ на ея лиц, и, неробкая отъ природы, она отвернулась въ сторону, съ чувствомъ безотчетнаго страха.
— Извините, синьорина, мою нескромность, сказалъ Гарлей по итальянски,— пользуясь старинной дружбой вашего родителя, я не считаю себя чужимъ для васъ человкомъ.
Віоланта устремила на него черные своя глаза, такіе умные и невинные,— глаза, полные изумленія, но изумленія пріятнаго. Въ свою очередь, и Гарлей стоялъ передъ ней удивленный и почти пораженный плнительной, дивной красотой ея.
— Другъ моего отца? сказала Віоланта, колеблясь: — я еще никогда не видла васъ!
— Извините, синьорина, сказалъ Гарлей, и на губахъ его показалась улыбка, выражавшая его врожденное расположеніе духа — улыбка полу-насмшливая, полу-грустная: — въ этомъ случа вы говорите неправду: вы видали меня прежде и принимали меня несравненно радушне….
— Что вы говорите, синьоръ! сказала Віоланта, боле и боле изумляясь, а вмст съ тмъ и румянецъ на щекахъ становился ярче и ярче.
Гарлей, который усплъ уже оправиться отъ перваго впечатлнія, произведеннаго на него красотой Віоланты, и который смотрлъ на нее, какъ вообще смотрятъ мужчины на молоденькихъ двушекъ,— скоре, какъ на ребенка, чмъ на женщину — позволялъ себ извлечь нкоторое удовольствіе изъ ея замшательства, въ его характер было, что чмъ серьёзне и печальне чувствовалъ онъ на душ, тмъ боле желалъ онъ доставить игривости и причудливости своему юмору.
— Да, синьорина, сказалъ онъ серьёзно,— нкогда вамъ угодно было держать одной рукой мою руку, а другая — простите точность моихъ воспоминаній — нжно и съ любовью обвивала мою шею.
— Синьоръ! снова воскликнула Віоланта, и на этотъ разъ сколько съ изумленіемъ, столько же и съ гнвомъ, и ничего не могло быть очаровательне ея взоровъ, отражавшихъ и гордость и чувство оскорбленнаго достоинства.
Гарлей опять улыбнулся, но улыбнулся такъ мягко, такъ плнительно, что гнвъ Віоланты совершенно исчезъ, или, врне сказать, она сердилась на себя, за то, что не могла сердиться на него. Впрочемъ, въ минуту гнва своего она казалась столь прелестною, что Гарлей желалъ, можетъ статься, чтобъ гнвъ ея былъ продолжительне. Принявъ на себя серьёзный видъ, онъ продолжалъ:
— Ваши поклонники, быть можетъ, скажутъ вамъ, синьорина, что съ тхъ поръ вы очень похорошли, но для меня тогда вы были лучше. Однако, все же я не теряю надежды рано или поздно воспользоваться тмъ, чмъ вы такъ великодушно награждали меня.
— Награждала васъ!… я? Синьоръ, вы находитесь подъ вліяніемъ какого-то страннаго заблужденія.
— Къ сожалнію, нтъ, впрочемъ, женское сердце такъ непостоянно, иметъ, столько капризовъ! А вы награждали меня, увряю васъ, и признаюсь откровенно, что я еще не совсмъ отказался отъ этой награды и въ настоящее время.
— Награды! Чмъ же я награждала васъ?
— Вашимъ поцадуемъ, дитя мое, сказалъ Гарлей и вслдъ за тмъ прибавилъ, съ серьёзной нжностью,— и опять повторяю, что я еще не теряю надежды, рано или поздно, но воспользоваться этой наградой, и именно въ то время, когда увижу васъ подл отца и мужа въ вашемъ отечеств,— васъ, прекраснйшая невста, какой, быть можетъ, никогда еще не улыбалось свтлое небо Италіи! А теперь простите скитальца и воина за его грубыя шутки и въ знакъ прощенія дайте вашу руку — Гарлею л’Эстренджу.
При первыхъ словахъ этой рчи, Віоланта съ ужасомъ отскочила назадъ: ей казалось, что передъ ней стаялъ сумасшедшій, но зато при послднемъ слов она бросилась впередъ и съ живымъ энтузіазмомъ, свойственнымъ ея характеру, обими руками сжала протянутую руку л’Эстренджа.
— Гарлей л’Эстренджъ, спаситель жизни моего отца! воскликнула она, и взоры ея устремились на Гарлея съ выраженіемъ такой глубокой признательности и почтительности, что Гарлей испытывалъ въ одно и то же время и смущеніе и восторгъ.
Въ этотъ моментъ она забыла, что передъ ней стоялъ герой ея мечтаній: она видла передъ собой человка, который спасъ жизнь ея отца. Но въ то время, когда взоры Гарлея устремились внизъ и открытая голова его наклонилась налъ рукой, которую онъ держалъ, Віолента находила нкоторое сходство въ чертахъ лица, которыми такъ часто и такъ долго любовалась. Правда, первый цвтъ юности уже отцвелъ, но самой юности все еще оставалось на столько, чтобъ смягчить разрушительное вліяніе времени и сообщить мужеству прелести, чарующія взоръ. По инстинктивному чувству, она освободила свою руку, и, въ свою очередь, потупила взоры.
Въ этотъ моментъ взаимнаго замшательства Гарлея и Віоланты вошелъ въ садъ Риккабокка и, изумленный при вид мужчины подл Віоланты, бросился къ нимъ съ отрывистымъ и гнвнымъ восклицаніемъ. Гарлей услышалъ его голосъ и обернулся.
Присутствіе отца какъ будто возвратило Віолант бодрость духа и твердую волю надъ своими чувствами. Она снова взяла руку дорогого гостя.
— Папа, сказала она простосердечно,— взгляните, кто это, наконецъ-то онъ пріхалъ.
И потомъ, отступивъ на нсколько шаговъ, она осматривала ихъ обоихъ. Ея лицо озарилось счастіемъ: по видимому, что-то, давно и тихо и безмолвно потерянное и отъискиваемое, было также тихо найдено, и въ жизни уже не было недостатка и въ сердц не было пустоты.

ГЛАВА ХСII.

Итальянецъ и другъ его заперлись вдвоемъ въ кабинет.
— Зачмъ вы оставили свой домъ въ ….шейр? И къ чему эта новая перемна фамиліи?
— А вы не знаете, Пешьера въ Англіи?
— Я знаю это.
— Онъ ищетъ меня и, какъ говорятъ, хочетъ отнять дочь у меня.
— Да, онъ имлъ дерзость подержать пари, что получитъ руку вашей дочери. Мн и это извстно, поэтому-то я и пріхалъ въ Англію, во первыхъ, для того, чтобъ уничтожить въ главномъ основаніи его коварные замыслы, а во вторыхъ, узнать отъ васъ, пока еще не совершенно остыла во мн юношеская пылкость, какимъ образомъ отъискать конецъ нити, которая привела бы къ его погибели, и къ безусловному возстановленію вашего благороднаго имени. Выслушайте меня. Вамъ извстно, что, посл схватки съ наемщиками Пешьера, посланными за вами въ погоню, я получилъ весьма учтивое предложеніе отъ австрійскаго правительства оставить немедленно его италійскія владнія. Зная, что каждый иностранецъ, пользующійся гостепріимствомъ чуждой для него земли, долженъ поставлять себ въ священный долгъ не принимать ни малйшаго участія въ народныхъ смутахъ, я очень хорошо понялъ, что честь моя была затронута этимъ предложеніемъ, и потому немедленно отправился въ Вну — объяснить министру (который лично былъ знакомъ со мной), что хотя я дйствительно защищалъ бглеца, искавшаго убжища въ моемъ дом, защищалъ отъ шайки разсвирпвшихъ солдатъ, которыми начальствовалъ личный его врагъ, но не только не принималъ никакого участія въ народномъ возстаніи, а, напротивъ того, всми силами старался отклонить моихъ друзей въ Италіи отъ безразсуднаго предпріятія. Какъ военный человкъ и хладнокровный зритель, я старался доказавъ имъ, что все это кончится однимъ только безполезнымъ кровопролитіемъ. Я имлъ возможность подтвердить свое опасеніе самыми удовлетворительными доказательствами, такъ что знакомство мое съ министромъ приняло въ нкоторой степени характеръ дружбы. Уже въ ту пору я находился въ такомъ положеніи, что имлъ полное право защищать ваше дло и выставлять на видъ ваше нерасположеніе вступать въ замыслы инсургентовъ. Я старался доказать, что если вы и замшаны были въ это безумное предпріятіе, то это несчастіе должно приписать ложнымъ представленіямъ вашихъ поступковъ и домашней измн вашего друга — того самаго человка, который оклеветалъ васъ передъ правительствомъ. Къ несчастію, вс мои доводы основывались только на вашихъ словахъ. Какъ бы то ни было, я усплъ, однако же, сдлать такое впечатлніе въ вашу пользу и, можетъ статься, противъ вашего измнника, что ваши имнія не подвергались конфискаціи и не были переданы, по поводу гражданской вашей смерти, вашему родственнику.
— Какъ такъ! я не понимаю васъ. Вдь Пешьера владетъ всмъ моимъ достояніемъ?
— Да, онъ пользуется только половинными доходами съ вашихъ имній на неопредленное время, то есть до тхъ поръ, пока я не успю уличить его въ криминальномъ преступленіи. Мн запрещено, было говорить вамъ объ этомъ, министръ, не безъ извинительной причины, обрекъ васъ испытанію безусловнаго изгнанія. Ваше помилованіе будетъ основываться на вашемъ уклоненіи отъ дальнйшихъ заговоровъ…. извините за это выраженіе. Не считаю за нужное говорить вамъ, что мн позволено было воротиться въ Ломбардію. По прибытіи туда, я узналъ, что…. что ваша несчастная жена являлась ко мн въ домъ и обнаружила величайшее отчаяніе, узнавъ о моемъ отъзд.
Лицо Риккабокка нахмурилось, дыханіе его сдлалось тяжелымъ.
— Я не считалъ за нужное познакомить васъ съ этимъ обстоятельствомъ, тмъ, боле, что оно не имло особеннаго за меня вліянія. Я врилъ въ ея преступленіе, да и къ чему послужили бы теперь ея раскаяніе, ея угрызеніе совсти, если только она чувствовала въ душ своей это угрызеніе? Вскор я услышалъ, что ея уже не существуетъ.
— Да, произнесъ Риккабокка, съ угрюмымъ видомъ,— она умерла въ томъ же году, когда я покинулъ Италію. Вроятно, есть какая нибудь важная причина, которая можетъ извинить моего друга, если онъ ршается напоминать о томъ, что она нкогда существовала!
— Сейчасъ я объясню вамъ эту причину, сказалъ л’Эстренджъ спокойнымъ тономъ.— Въ ныншнюю осень я бродилъ по Швейцаріи, и въ одну изъ моихъ пшеходныхъ прогулокъ по горамъ я захворалъ, и недугъ мой приковалъ меня на нсколько дней къ соф въ небольшой гостинниц, въ какой-то бдной деревнюшк. Хозяйка дома была итальянка. Слуга мой оставался въ город въ значительномъ отъ меня разстояніи, и потому я просилъ ее поберечь меня до тхъ поръ, пока буду въ состояніи написать моему человку, чтобы онъ явился ко мн. Я былъ очень благодаренъ за ея попеченія и находилъ развлеченія въ ея болтовн. Въ короткое время мы сдлались хорошими друзьями. Она разсказала мн, что была къ услуженіи у одной знатной дамы, которая скончалась къ Швейцаріи, и что, обогатившись щедротами своей госпожи, она вышла за мужъ за швейцарскаго содержателя гостиницы и потомъ сдлалась сама хозяйкой постоялаго двора. Слуга мой пріхалъ. Хозяйка узнала мое имя, о которомъ до этого и не подумала спросить. Она вошла въ мою комнату сильно взволнованная. Короче сказать, эта женщина была служанкой вашей жены. Ока провожала ее въ мою виллу и знала, съ какимъ безпокойствомъ и нетерпніемъ ваша жена хотла видть меня. Правительство назначило ей вашъ палацъ въ Милан и приличное содержаніе, но она отказалась отъ того и другого. Не увидвъ меня, она отправилась въ Англію, отъискивать васъ. Итальянскіе журналы объявили, что вы бжали въ Англію.
— Оы смла ршиться и это… безсовстная!… Замтьте, впрочемъ, за минуту передъ этимъ я забылъ бы все, еслибъ не ея могила въ чужой сторон…. и эта слеза прощаетъ ее, произнесъ итальянецъ.
— Простите ей все, сказалъ Гарлей, съ необыкновенной нжностью во взорахъ и въ голос.— Я продолжаю. По прибытіи въ Швейцаріи здоровье вашей жены, постоянно слабое, совершенно разстроилось. Усталость и душевное безпокойство уступили мсто горячк. Оставляя домъ, оы взяла съ собой одну только женщину — единственную служанку, которой она могла довриться. Она подозрвала, что Пешьера подкупилъ всю ея прислугу. Въ присутствіи этой женщины, въ припадкахъ бреда, она доказывала свою невинность, съ ужасомъ и отвращеніемъ обвиняла вашего родственника, умоляла васъ отмстить честь ея и вашего имени.
— Бдная, несчастная Паулина! простоналъ Риккабокка, закрывъ лицо обими руками.
— Но во время ея недуга бывали промежутки, когда сознаніе возвращалось къ ней. Въ одинъ изъ этихъ промежутковъ, несмотря на вс усилія ея служанки, она встала, вынула изъ конторки разныя письма и, прочитавъ ихъ, произнесла печальнымъ голосомъ: ‘но какимъ образомъ доставить ихъ къ нему?… кому могу я доврить ихъ?… его другъ ухалъ!’ Но вдругъ въ ум ея блеснула свтлая идея, потому что вслдъ за тмъ она произнесла восклицаніе радости, сла и столъ и писала долго и торопливо, тщательно запечатала письмо свое съ другими письмами въ одинъ пакетъ и приказала служанк снести его на почту, отдать тамъ въ руки и заплатить деньги. ‘Не забудь — говорила она при этомъ (я повторяю вамъ совершенно т слова, которыя слышалъ отъ ея служанки) — не забудь, что это письмо служитъ единственнымъ средствомъ доказать моему мужу, что хотя я и находилась въ заблужденіи, но не такъ еще преступна, какъ онъ полагаетъ. Это письмо служитъ единственнымъ средствомъ къ забвенію моихъ заблужденій и, быть можетъ, къ возвращеній) моему мужу благороднаго имени, а дочери моей — наслдства. Служанка отнесла письмо на почту и когда воротилась домой, госпожа ея спала съ улыбкой на лиц. Посл этого сна съ ней сдлался бредъ, и на слдующее утро душа ея отлетла.
При этомъ Риккабокка отнялъ одну руку отъ лица и схватилъ руку Гарлея, безмолвно умоляя его остановиться. Сердце этого человка тяжело боролось съ чувствомъ гордости и его филесофіей. Прошелъ значительный промежутокъ прежде, чмъ Гарлей могъ принудитъ его обратить вниманіе на житейскую перспективу, погорая посл этого извстія открылась бы разстроенному положенію его длъ. А между тмъ Риккабокка убждалъ себя и въ половину убдилъ Гарлея, что увренія жены его въ ея невинности были не что другое, какъ болзненный бредъ.
— Я не беру на себя доказывать противное, сказалъ Гарлей: — но имю основательныя причины полагать, что въ отправленномъ письм заключалась переписка Пешьера, и если такъ, то она послужила бы доказательствомъ его вліянія надъ вашей женой и его вроломныхъ поступковъ противъ васъ самихъ. Отправляясь сюда, я ршился захать въ Вну. Тамъ, къ крайнему прискорбію моему, я узналъ, что Пешьера не только получилъ позволеніе императора искать руки вашей дочери, но въ кругу развратныхъ товарищей своихъ хвастался, что непремнно получитъ ее, и что съ этой цлью онъ дйствительно отправился въ Англію. Я сразу увидлъ, что, въ случа, если онъ успетъ въ этомъ предпріятіи, и успетъ, вроятно, посредствомъ низкой хитрости, потому что о вашемъ согласіи я и не думалъ,— тогда открытіе пакета, какого бы рода ни было его содержаніе, сдлалось бы безполезнымъ. Я видлъ также, что успхъ Пешьера послужилъ бы поводомъ къ смытію пятна съ его имени, его успхъ долженъ непремнно сопровождаться вашимъ согласіемъ (потому что одно предположеніе, что Віоланта вышла замужъ безъ вашего согласія, было бы позоромъ для вашей дочери), а ваше согласіе послужило бы доказательствомъ его невинности. Я увидлъ также, съ тревожнымъ чувствомъ, что отчаяніе побудило бы его употребить вс средства къ достиженію своей цли, потому что долги его составляютъ огромную сумму, и, для поддержанія своего достоинства, требовалось открыть источникъ новаго богатства. Я зналъ, что Пешьера обладаетъ въ высшей степени дерзостью, смлостью ршимостью, и что взялъ съ собой значительный капиталъ, который онъ занялъ у ростовщика, словомъ сказать, я трепеталъ за васъ обоихъ. Но теперь, увидвъ вашу дочь, я не страшусь боле. Пешьера опытный обольститель,— по крайней мр за такого онъ выдаетъ себя, но первый взглядъ на лицо Віоланты, столь плнительное и не мене того благородное, убдилъ меня, что она устоятъ противъ легіона Пешьеръ…. Обратимтесь же лучше къ главному предмету нашего разговора — въ пакету, высланному изъ Швейцаріи. Сколько мн извстно, онъ не дошелъ до васъ. А съ тхъ поръ просило много, много времени. Не затерялся ли онъ? а если нтъ, то въ чьи руки попалъ?… Потрудитесь вызвать всю вашу память. Служанка никакъ не могла припомнить, на чье имя онъ былъ адресованъ, она знала одно только, что ими это начиналось буквою Б., что пакетъ долженъ быть отправленъ въ Англію, и что до Англіи заплачены были всовыя деньги. Скажите теперь, чье нма изъ вашихъ знакомыхъ начинается буквою Б? не были ли вы, или ваша жена, во время вашего перваго посщенія Англіи,— не были ли въ короткихъ отношеніяхъ съ такимъ лицомъ, которому покойная ваша супруга ршилась бы доврить семейныя тайны?
— Не могу придумать, сказалъ Риккабокка, тряся головой.— Мы пріхали въ Англію вскор посл нашей свадьбы. Здшній климатъ имлъ на Паулину весьма неблагопріятное вліяніе. Она слова не умла сказать по англійски, не говорила и по французски, чего можно было ожидать отъ нея, судя по ея происхожденію: отецъ ея былъ бденъ и, въ строгомъ смысл, итальянецъ. Она удалялась всянаго общества. Самъ я, правда, являлся въ лондонскій міръ, но короткихъ знакомствъ не сводилъ. Не могу припомнить ни души, кому бы жена моя ршилась писать, какъ искреннему другу.
— Подумайте хорошенько, возразилъ Гарлей.— Не было ли лэди, хорошо знакомой съ итальянцами, и съ которой, быть можетъ, именно по этой самой причин, ваша жена находилась въ дружескихъ отношеніяхъ?
— Ахъ, да! это справедливо. Я, дйствительно, зналъ одну лэди устарлыхъ правилъ, которая очень долго жила въ Италіи. Лэди…. лэди…. позвольте мн вспомнить…. лэди Джэнъ Хортонъ.
— Хортонъ…. лэди Джэнъ! воскликнулъ Гарлей: — странно! третій разъ въ теченіе дня я слышу ея имя…. неужели этой ран не суждено закрываться?
Потомъ, замтивъ изумленіе Риккабокка, Гарлей продолжалъ:
— Извините меня, добрый другъ мой. Я слушаю васъ съ особеннымъ вниманіемъ. Лэди Джэнъ приходится мн родственница, въ дальнемъ колн. Было время, когда она весьма несправедливо судила о мн…. съ ея именемъ тсно связаны нкоторыя изъ моихъ грустныхъ воспоминаній, но, во всякомъ случа, эта женщина имла много прекраснйшихъ качествъ…. Итакъ, ваша жена знала ее?
— Нельзя сказать, что коротко, но все же лучше, чмъ кого нибудь въ Лондон. Впрочемъ, Паулина не могла писать къ ней: она знала, что лэди Джэнъ скончалась вскор посл ея отъзда изъ Англіи Между тмъ нкоторыя дла, не терпящія отлагательства, отозвали меня въ Италію. Здоровье жены моей до такой степени было разстроено, что для нея не было никакой возможности совершить обратное путешествіе такъ быстро, какъ требовали того мои дла, она по необходимости должна была остаться еще на нсколько недль въ Англіи. Бытъ можетъ, въ этотъ промежутокъ времени она сдлала знакомство… Позвольте, позвольте, теперь я вижу, я догадываюсь. Вы говорите, что ея имя начиналось съ буквы Б. Паулина, во время моего отсутствія, приняла къ себ въ домъ компаньонку, а именно мистриссъ Бертрамъ, это сдлано было по поему совту. Мистриссъ Бертрамъ провожала ее за границу. Паулина привязалась къ ней душой: она такъ прекрасно знала нашъ яаыкъ. Мистриссъ Бертрамъ разсталась съ женой моей на дорог и воротилась въ Англію,— не помню хорошенько, зачмъ именно: впрочемъ, я никогда и не спрашивалъ объ этомъ. Паулина долго скучала по ней, часто говорила о ней, удивлялась, почему она не иметъ о ней никакого извстія. Нтъ никакого сомннія, что она писала именно къ этой мистриссъ Бертрамъ.
— И вы, вроятно, не знаете ни друзей этой ладя, ни ея адреса?
— Не знаю.
— Не знаете и тхъ, кто рекомендовалъ ее вашей жен?
— Не знаю.
— Вроятно, лэди Хортонъ?
— Быть можетъ,— очень можетъ быть.
— Я пойду по этимъ слдамъ, хотя они очень-очень неясны.
— Но если мистриссъ Бертрамъ и получила этотъ пакетъ, то почему же она не переслала…. О, какой же я глупецъ! какимъ образомъ могла она переслать его ко мн,— мн, который такъ строго хранилъ свое инкогнито!
— Правда ваша. Жена ваша не могла предвидть этого, она весьма натурально воображала, что, мсто вашего пребыванія въ Англіи весьма нетрудно отъискать. Впрочемъ, надобно полагать, что много прошло времени съ тхъ поръ, какъ ваша жена потеряла изъ виду мистриссъ Бертрамъ, особливо, если знакомство ихъ началось вскор посл вашей женитьбы, придется изслдовать весьма длинный промежутокъ времени, если начать даже съ той поры, когда родилась ваша Віоланта.
— Къ сожалнію, это правда. Въ этотъ промежутокъ я лишился двухъ сыновей. Віоланта была послана мн въ дня горести!
— И послана была затмъ, чтобъ облегчить вашу горесть! Какъ прекрасна она!
На лиц Риккабокка показалась самодовольная улыбка.
— Гд найти для нея достойнаго мужа!
— Вы забываете, что я все еще только Риккабокка, что она невста безъ приданаго. Вы забываете, что меня преслдуетъ Пешьера, что я скоре соглашусь видть ее замужемъ за нищимъ, нежели…. одна мысль объ этомъ длаетъ меня сумасшедшимъ…. Corpo di Васcо! я отъ души радуюсь, что уже нашелъ ей мужа!
— Уже! значитъ молодой человкъ говорилъ мн правду?
— Какой молодой человкъ?
— Рандаль Лесли. Неужели вы знаете его?
При этомъ начались нкоторые объясненія. Гарлей внимательно и съ замтной досадой слушалъ подробности о знакомств Риккабокка о предполагаемомъ соединеніи Віоланты съ Лесли.
— Во всемъ этомъ есть что-то очень подозрительное, сказалъ Гарлей.— Къ чему этотъ молодой человкъ распрашивалъ меня касательно того, что Віоланта лишится всего состоянія, если только выйдетъ замужъ на англичанина?
— Разв онъ распрашивалъ? О, вы должны извинитъ его! Это — одно только весьма естественное желаніе съ его стороны показывать видъ, что онъ ршительно ничего не знаетъ обо мн. Онъ, вроятно, не зналъ о вашей дружб и боялся обнаружить мою тайну.
— Напротивъ, онъ зналъ объ этомъ очень хорошо,— по крайней мр долженъ знать на столько, чтобъ сообщить вамъ о моемъ прізд. А онъ, кажется, и не подумалъ сдлать это.
— Нтъ…. это странно…. впрочемъ, не совсмъ еще странно, въ послдній разъ, какъ онъ былъ здсь, его голова была занята совсмъ другимъ: любовью и женитьбой. Basta! юность всегда будетъ юностью.
— Юность давно уже отлетла отъ него! воскликнулъ Гарлей, съ горячностью.— Я сомнваюсь, имлъ ли онъ ее когда нибудь. Онъ принадлежитъ къ разряду тхъ людей, которые являются въ свтъ съ душою столтняго старца. Вы и я никогда не будемъ такими стариками, какимъ онъ былъ уже въ пеленкахъ. Смйтесь, смйтесь, но инстинктивное чувство никогда еще не обманывало меня. Съ первой встрчи нашей онъ очень не понравился мн: мн не понравились его взглядъ, его улыбка, его голосъ, его походка. Помилуйте, да это чистое сумасшествіе затвать подобный бракъ! это значитъ устранить отъ себя всякую возможность къ возвращенію въ отечество.
— Что длать, давъ слово, я не въ состояніи взять его назадъ.
— Нтъ, нтъ! воскликнулъ Гарлей: — ваше слово еще не дано, оно ни подъ какимъ видомъ не можетъ быть дано. Пожалуста, не глядите на меня такъ печально. Во всякомъ случа, повремените, пока не узнаете короче этого молодого человка. Если онъ окажется достойнымъ Віоланты, если онъ не станетъ имть въ виду получить за ней богатое приданое, въ такомъ случа, пусть онъ дозволитъ вамъ лишиться всего своего достоянія. Больше мн нечего сказать вамъ.
— Но почему же лишиться всего достоянія?
— Неужели вы думаете, что австрійское правительство допуститъ, чтобы все ваше богатство перешло въ руки этого ничтожнаго человка, этого писца въ гражданской служб? О, мудрецъ — по теоріи, почему вы такъ недальновиднымъ своихъ поступкахъ?
Этотъ насмшливый упрекъ не произвелъ желаемаго дйствія. Риккабокка потеръ ладонь о ладонь и потомъ преспокойно протянулъ об руки къ яркому камину.
— Другъ мой, сказалъ онъ: — мое достояніе переходятъ сыну, а приданое — дочери.
— Но вдь у васъ нтъ сына.
— Тс! у меня нтъ, но будетъ. Джемима только вчерашнимъ утромъ сообщила мн объ этомъ, вотъ по поводу-то этого извстія я и ршился переговорить съ Лесли. Посл этого вы скажете, что я все еще недальновиденъ?
— У васъ будетъ сынъ? повторилъ Гарлей, въ крайнемъ недоумніи: — почему же вы знаете, что у васъ будетъ сынъ, а не дочь?
— Вс замчательнйшіе физіологи говорятъ, отвчалъ мудрецу, утвердительнымъ тономъ: — что если мужъ старше жены многими годами, и если прошелъ довольно длинный промежутокъ времени безъ дтей, то первый посл этого промежутка новорожденной долженъ быть мужескаго пола. Соображаясь, съ статистическими вычисленіями и изслдованіями натуралистовъ, я окончательно убдился въ справедливости этого замчанія.
Хотя Гарлей все еще былъ сердитъ и сильно взволнованъ, но при этомъ замчаніи онъ не могъ удержаться отъ громкаго смха.
— Вы нисколько не перемнились: все тотъ же чудакъ въ мір философіи.
— Cospetto! сказалъ Риккабокка,— скажите лучше, что я философъ среди чудаковъ. Заговоривъ объ этомъ, позволено ли мн будетъ представить вамъ мою Джемиму?
— Само собою разумется. Въ свою очередь и я долженъ представить вамъ молодого человка, который по сіе время съ признательностію вспоминаетъ ваше великодушіе, и котораго ваша философія, по какому-то чуду, не погубила. Въ другой разъ вы потрудитесь объяснить мн причину этого явленія. А теперь извините меня, на нсколько минутъ: я отправляюсь за гостемъ.
— За какимъ гостемъ? Не забудьте, въ моемъ положенія я долженъ быть очень остороженъ, къ тому же….
— Не безпокойтесь: я ручаюсь за его скромность. А между тмъ прикажите приготовить обдъ и позвольте мн и моему другу раздлить его съ вами.
— Приготовить обдъ! Corpo di Васcо! вотъ тутъ ужъ и самъ Бахусъ не поможетъ намъ. Посмотримъ, что-то скажетъ Джемима?
— Это ваше дло. Но обдъ долженъ быть.
Предоставляю читателю вообразить восторгъ Леонарда при встрч съ Риккабокка — неизмнившемся, съ Віолантой — такъ похорошвшей, и Джемимой! Пусть онъ представятъ себ удивленіе этихъ лицъ, когда Леонардъ разсказывалъ свою исторію о своихъ подвигахъ на поприщ литературы, о своей слав. Онъ разсказывалъ свою борьбу съ міромъ дйствительнымъ, свои похожденія въ этомъ мір, съ простотой, которая исключала изъ разсказа даже самую тнь эгоизма. Но когда случалось говорить о Гэленъ, онъ ограничивался немногими словами, выражая ихъ съ особенной скромностью.
Віоланта хотла знать гораздо боле изъ того періода въ жизни Леонарда, въ которомъ Гэленъ принимала участіе, но Гарлей помогъ Леонарду соблюсти свою скромность.
— Ту, о комъ онъ говорить, вы увидите сами въ весьма непродолжительномъ времени,— и тогда не угодно ли вамъ будетъ спросить объ этомъ у нея.
Вмст съ этими словами, Гарлей далъ совершенно новое направленіе повствованію Леонарда, и слова молодого человка снова потекли свободно. Такимъ образомъ, вечеръ доставилъ величайшее удовольствіе всмъ, кром Риккабокка. Воспоминанія о покойной жен его отъ времени до времени возникали передъ нимъ, а вмст съ тмъ, какъ они становились грустне, онъ ластился къ Джемим, глядлъ въ ея открытое, доброе лицо и жалъ ея руку.
Віоланта испытывала невыразимое блаженство, она не могла дать отчета въ своей радости. Больше всего она разговаривала съ Леонардомъ. Молчаливе всхъ былъ Гарлей. Онъ слушалъ согрвающее, безъискусственное краснорчіе Леонарда,— краснорчіе, которое беретъ начало своего истока изъ генія, течетъ свободно и не охлаждается возраженіемъ грубыхъ, не имющихъ сочувствія слушателей. Гарлей съ спокойнымъ восторгомъ слушалъ и плнялся мыслями, не слишкомъ глубокими, но зато врными,— мыслями невинными, благородными, при которыхъ непорочное сердце Віоланты принимало въ себя отголоски пылкой душа юнаго поэта. Замчанія и возраженія Віоланты такъ не похожи были на все, что онъ слышалъ въ кругу обыкновенныхъ людей! въ форм выраженія ихъ было такъ много имющаго сходства съ тмъ, что наполняло его душу въ лта минувшей юности! По временамъ, при возвышенной мысли или при звучныхъ стихахъ итальянской поэзіи, которые Віоланта. произносила мелодическимъ голосомъ и съ пылающими взорами,— по временамъ, говорю я, онъ величаво поднималъ свою голову, губы его дрожали, какъ будто онъ слушалъ въ эти минуты звукъ военной трубы. Инерція долгихъ годовъ была поколеблена въ самомъ основаніи. Героизмъ, глубоко скрывавшійся подъ страннымъ расположеніемъ его духа, былъ затронутъ, онъ сильно волновался въ немъ, пробуждая вс свтлыя воспоминанія, соединенныя вмст съ нимъ и такъ долго остававшіяся въ усыпленіи.
— Благодарю васъ за нсколько счастливйшихъ часовъ, какихъ я не знавалъ въ теченіе многихъ лтъ, сказалъ Гарлей, собираясь уходить, и сказалъ такимъ тономъ, въ которомъ выражалась вся искренность его словъ.
Когда онъ говорилъ ихъ, его взоръ устремленъ былъ на Віоланту! Но при этомъ взор и при этихъ словахъ робость снова возвратилась къ Віолант. Она уже не казалась боле вдохновленной музой, передъ Гарлеемъ снова стояла застнчивая двочка.
— Когда мы увидимъ васъ опять? печальнымъ голосомъ спросилъ Риккабокка, провожая своего гостя.
— Когда? Разумется, на позже, какъ завтра Прощайте, мой другъ! Не удивляюсь, что вы терпливо переносили ваше удаленіе изъ отчизны — съ такимъ очаровательнымъ созданіемъ.
Гарлей взялъ Леонарда подъ руку м отправился въ гостинницу, гд оставалась его лошадь, Леонардъ съ энтузіазмомъ говорилъ о Віолант, Гарлей былъ молчаливъ.

ГЛАВА ХСІІІ.

На другой день, къ садовой калитк въ дом Риккабокка подъхалъ старомодный, но въ высшей степени блестящій экипажъ. Джакомо, еще вдалек завидвшій изъ окна своей комнаты приближеніе его, объятъ былъ безпредльнымъ ужасомъ, когда увидлъ, что экипажъ остановился у воротъ ихъ дома, и услышалъ пронзительный звонъ колокольчика. Онъ опрометью бросился къ своему господину и умолялъ его не трогаться съ мста, не подать возможности непріятелю ворваться, посредствомъ взрыва этой громадной машины, во внутренніе предлы его владній.
— Я слышалъ, говорилъ онъ: — какой-то городъ въ Италіи — кажется, что Болонья — былъ нкогда взятъ и преданъ мечу собственно во неосторожности гражданъ, которые впустили въ городъ деревянную лошадь, наполненную варварами и всякаго рода бомбами и конгревовыми ракетами.
— Это происшествіе совсмъ иначе разсказано у Виргилія, замтилъ Риккабокка, тайкомъ выглядывая изъ окна.— Несмотря на то, машина эта огромная и весьма подозрительной наружности, спустя Помпея!
— Батюшка, сказала Віоланта, покраснвъ — это вашъ другъ, лордъ л’Эстренджъ, я слышу его голосъ.
— Правду ли ты говоришь?
— Совершенную правду. Могу ли я ошибиться въ этомъ?
— Иди же, Джакомо, да на всякой случай возьми съ собой Помпея и позови меня, если окажется, что, оба мы обманулись.
Но Віоланта дйствительно не ошиблась. Черезъ нсколько секундъ, на одной изъ садовыхъ дорожекъ показался л’Эстренджъ и по бокамъ его дв дамы.
— Ахъ, Боже мой! сказалъ Риккабокка, поправляя свой домашній нарядъ.— Иди, дитя мое, и позови Джемиму. Мужчины съ мужчинами, но, ради Бога, чтобы для женщинъ были женщины.
Гарлей привезъ мать и Геленъ познакомить съ семействомъ своего друга.
Надменная графиня знала, что ей придется стоять лицомъ къ лицу съ злополучіемъ, и потому ея приветствіе къ Риккабокка отличалось необыкновенной почтительностію. Въ свою очередь, Риккабокка, всегда почтительный и въ высшей степени вжливый въ обхожденіи съ прекраснымъ поломъ, хотя въ отзывахъ своихъ о немъ и оказывалъ нкоторое пренебреженіе, но ни подъ какимъ видомъ не позволилъ бы другимъ стать выше себя въ обрядахъ церемоніи. Поклонъ, которымъ онъ отвчалъ, могъ бы послужить назидательнымъ примромъ для самыхъ отчаянныхъ денди и привелъ бы въ восторгъ престарлыхъ вдовушекъ, получившихъ воспитаніе при старинномъ французскомъ двор и встрчаемыхъ еще и нын среди мрачнаго величія и пышности Сентъ-Джерменскаго Предмстья. Исполнивъ вс требованія этикета, графиня на скорую руку отрекомендовала Гэленъ и расположилась на диван, въ ближайшемъ разстояніи отъ Риккабокка. Спустя нсколько секундъ, Риккабокка и графиня Лэнсмеръ обращались другъ съ другомъ безъ малйшаго принужденія, какъ давнишніе знакомые, и въ самомъ дл, Риккабокка, съ тхъ поръ, какъ мы знаемъ его, быть можетъ, еще ни разу не казался такимъ любезнымъ, такимъ интереснымъ, какъ теперь, подл своей образованной, хотя въ нкоторой степени и церемонной гостьи. Оба они такъ мало жили жизнью нашего новйшаго времени, такъ мало имли съ нимъ общаго! Ихъ обращеніе заимствовано было отъ прежняго поколнія: въ немъ обнаруживалась та особенная, величавая гордость, которая составляла необходимость каждаго образованнаго человка въ ту пору, когда онъ украшалъ свою наружность кружевами и парчей. Риккабокка не вводилъ въ разговоръ своихъ умныхъ, но простыхъ пословицъ: можетъ статься, онъ вспомнилъ лорда Честерфильда, который употребленіе пословицъ называетъ вульгарнымъ. При всей сухощавости въ фигур Риккабокка, при всей неэлегантности въ его одежд, въ немъ было что-то особенное, сильно говорившее въ его пользу, онъ вполн казался вельможей, человкомъ, которому какой нибудь маркизъ де-Данго непремнно предложилъ бы занять стулъ подл Рогановъ и Монморанси.
Между тмъ Гэленъ и Гарлей сидли нсколько въ сторон и были оба молчаливы — Гэленъ вслдствіе робости, а Гарлей вслдствіе задумчивости. Наконецъ отворилась дверь, Гарлей моментально всталъ со стула: въ гостиную вошли Віоланта и Джемима. Взоры лэди Лэнсмеръ съ перваго раза остановились на дочери Риккабокка: она съ трудомъ могла удержаться отъ невольнаго восклицанія, но потомъ, когда увидла скромную наружность мистриссъ Риккабокка,— наружность, не лишенную своего достоинства, когда увидла передъ собой нсколько застнчивую, но въ строгомъ смысл благородную и благовоспитанную женщину, она отвернулась отъ дочери Риккабокка и съ savoir vivre утонченной старинной школы выразила свое почтеніе его жен,— почтеніе въ буквальномъ смысл слова: оно выражалось въ ея манер и словахъ и замтно отличалось отъ почтенія, оказаннаго самому Риккабокка, добродушіемъ, простотою и чистосердечіемъ. Вслдъ за тмъ лэди Лэнсмеръ взяла руку Віоланты, въ об свои руки и поглядла на нее съ, такимъ вниманіемъ и удовольствіемъ, какъ будто она не могла налюбоваться вдоволь ея красотой.
— Мой сынъ, сказала она нжно и съ легкимъ вздохомъ: — мой сынъ напрасно уговаривалъ, меня не удивляться. Я въ первый разъ узнаю, что дйствительность можетъ, превосходить описаніе!
Застнчивой румянецъ придавалъ лицу Віоланты еще боле прелести, и въ то время, какъ графиня снова возвратилась къ Риккабокка, Віоланта тихо приблизилась къ Гэленъ.
— Рекомендую вамъ миссъ Дигби, мою питомицу, довольно сухо сказалъ Гарлей, замтивъ, что его мать пренебрегла обязанностію отрекомендовать Гэленъ двумъ даманъ.
Посл этого онъ слъ и началъ разговоръ съ мистриссъ Риккабокка, но его свтлый взоръ безпрестанно останавливался на двухъ двицахъ. Он были ровесницы, общаго между ними, для человка ненаблюдательнаго, была одна только юность. Невозможно было вообразить боле сильнаго контраста, и — что всего странне — об он выигрывали въ этомъ контраст. Очаровательная прелесть Віоланты казалась еще ослпительне, между тмъ какъ прекрасное и нжное лицо Гэленъ становилось одушевленне и привлекательне. Ни та, ни другая во время дтскаго возраста не имли близкихъ сношеній съ равными себ по возрасту и по наклонностямъ, он понравились одна другой съ перваго взгляда. Віоланта, какъ мене застнчивая, начала разговоръ.
— Итакъ, миссъ Дигби, вы питомица лорда л’Эстренджа?
— Да.
— И вы вмст съ нимъ пріхали изъ Италіи?
— Нтъ, я пріхала сюда нсколькими днями раньше. Впрочемъ, я прожила въ Италіи нсколько лтъ.
— Понимаю! вы сожалете… впрочемъ, какая я недогадливая!…. вдь вы возвратились въ свое отечество. Но я все-таки скажу, что небо Италіи всегда бываетъ такое голубое…. здшней же природ какъ будто недостаетъ эффектныхъ красокъ.
— Лордъ л’Эстренджъ сказывалъ, что вы были очень еще молоды, когда онъ оставилъ васъ. Онъ тоже отдаетъ Италіи преимущество передъ Англіей.
— Онъ! Не можетъ быть!
— Почему же не можетъ быть, позвольте васъ спросить, прекрасный скептикъ? вскричалъ Гарлей, остановившись на середин невысказанной Джемим мысли.
Віоланта вовсе не воображала, что ее услышатъ: она говорила очень тихо,— но, хотя и замтно смущенная, отвчала весьма опредлительно.
— Потому что въ Англіи для человка съ благородной душой всегда открыта благородная карьера.
Гарлей былъ изумленъ этими словами, онъ отвчалъ на нихъ легкимъ, притаеннымъ вздохомъ.
— Въ ваши лта я сказалъ бы то же самое. Но наша Англія до такой степени наполнена людьми съ благородными душами, что они только толкаютъ другъ друга, и потому все поприще ихъ неизбжно покрывается облакомъ густой пыли.
— Точно такой же видъ, какъ я читала, иметъ битва въ глазами обыкновеннаго воина, но не полководца.
— Должно быть, вы читали очень хорошія описанія о битвахъ.
Мистриссъ Риккабокка, принявшая эти слова за упрекъ, имвшій прямое отношеніе къ начитанности своей падчерицы, поспшила на помощь Віолант.
— Ея папа заставлялъ ее читать исторію Италіи, а мн кажется, что эта исторія составляетъ безпрерывный рядъ кровопролитныхъ войнъ.
— Это удлъ общій всякой исторіи, но дло въ томъ, что вс женщины любятъ войны и воиновъ. Удивляюсь только, почему!
— А вдь можно догадаться, почему…. правда ли, что можно? сказала Віоланта, обращаясь къ Гэленъ, и сказала самымъ тихимъ голосомъ, ршаясь не позволить Гарлею подслушать ихъ.
— Если вы можете догадаться, Гэленъ, то, сдлайте милость, скажите мн, возразилъ Гарлей, выслушавъ каждое слово, какъ будто онъ стоялъ на противоположной сторон галлерея, устроенной по всмъ правиламъ акустики.
— Я одно только скажу вамъ, отвчала, Гэленъ, улыбаясь непринужденне обыкновеннаго и въ то же время, отрицательно качая своей маленькой головкой:— я не люблю ни войны, ни воиновъ.
— Въ такомъ случа, сказалъ Гарлей, обращаясь къ Гэленъ: — я еще разъ долженъ спросить васъ, обвиняющая себя Беллона,— неужели это происходить отъ жестокосердія, этой душевной наклонности, которой такъ легко покоряются вс женщины?
— Отъ двухъ и еще боле натуральныхъ наклонностей, отвчала Віоланта, заключая свои слова музыкальнымъ смхомъ.
— Вы приводите меня въ крайнее недоумніе. Какія же могутъ бытъ наклонности? спросилъ Гарлей.
— Сожалніе и восхищеніе: мы сожалемъ слабыхъ и беззащитнымъ и восхищаемся храбрыми.
Склонивъ голову, Гарлей оставался безмолвнымъ.
Лэди Лэнсмеръ нарочно прекратила разговоръ съ Риккабокка, чтобы послушать сужденія его дочери.
— Очаровательно! вскричала она.— Вы превосходно объяснили то, что такъ часто приводило меня въ недоумніе. Ахъ, Гарлей, я очень рада, что сатира твоя поражена такимъ слабымъ оружіемъ, ты не находишься даже отвчать за это.
— Ршительно нтъ. Я охотно признаю себя побжденнымъ, я отъ души радъ, что имю право на сожалніе синьорины, съ тхъ поръ, какъ рыцарскій мечъ мой покойно виситъ на стн и какъ я уже не могу, по профессіи своей, имть притязанія на ея восхищеніе.
Сказавъ это, Гарлей всталъ и посмотрлъ въ окно.
— Вотъ это кстати: сюда идетъ боле страшный диспутантъ, который непремнно вступитъ въ состязаніе съ моей побдительницей,— человкъ, котораго профессія замнитъ всю романтичность военнаго поля и крпостной осады.
— Кто это? нашъ другъ Леонардъ? сказалъ Риккабокка, въ свою очередь бросая взглядъ въ окно.— Правда, совершенная правда. Квеведо весьма остроумно замчаетъ, что съ тхъ поръ, какъ развилось книгопечатаніе и распространилось требованіе на книги, чувствуется весьма сильный недостатокъ въ свинц на ружейныя пули.
Черезъ нсколько секундъ вошелъ и Леонардъ. Гарлей послалъ къ нему лакея лэди Ленсмеръ съ запиской, которою предварилъ его о встрч съ Гэленъ. При вход въ гостиную Гарлей взялъ его за руку и подвелъ его къ лэди Ленсмеръ.
— Вотъ другъ мой, о которомъ я говорилъ вамъ. Полюбите его такъ, какъ любите меня, и потомъ, едва дозволивъ графин выразить, въ напыщенныхъ фразахъ, довольно холодный привтъ, онъ увлекъ Леонарда къ Гэленъ.
— Дти, сказалъ онъ нжнымъ голосомъ, отзывавшимся въ глубин сердецъ молодыхъ людей: — сядьте вонъ тамъ и поговорите о прошедшемъ. Синьорина, позвольте предложить вамъ возобновленіе нашего диспута, по поводу не совсмъ для меня понятнаго метафизическаго предмета. Посмотрите, не найдемъ ли мы источниковъ для сожалнія и восхищенія боле привлекательныхъ въ сравненіи съ войной и воинами.
И Гарлей отвелъ Віоланту къ окну.
— Вы помните, что Леонардъ, разсказывая вамъ вчера свою исторію, упомянулъ, какъ вы полагали, слегка, о маленькой двочк, которая была ему спутницей во время его самыхъ тяжкихъ испытаній. Помните, когда вы хотли узнать отъ него нсколько боле объ этой двочк, я прервалъ васъ и сказалъ: ‘вы увидитесь съ ней въ самомъ непродолжительномъ времени и тогда сами можете пораспросить ее’. Теперь скажите мн, что вы думаете о Гэленъ Дигби? Тихонько…. говорите потише. Впрочемъ, слухъ у Гэленъ не такъ остеръ, какъ у меня.
— Неужели это и есть прекрасное созданіе, которое Леонардъ называлъ своимъ геніемъ-хранителемъ? О, какое милое, невинное личико! она и теперь кажется тмъ же геніемъ-хранителемъ!
— Вы такъ думаете, сказалъ Гарлей, весьма довольный похвалою и тою, кто произнесъ эту похвалу: — ваше мнніе совершенно справедливо. Гэленъ, какъ видите, не слишкомъ сообщительна. Но прекрасныя натуры все то же, что и прекрасныя поэмы. Одинъ взглядъ на дв первыя строфы уже заране говоритъ вамъ о красотахъ, которыя ожидаютъ впереди.
Віоланта внимательно смотрла на Леонарда и на Гэленъ, въ то время, какъ они сидли въ отдаленіи. Леонардъ говорилъ, Гэленъ слушала. И хотя первый изъ нихъ, въ повствованія своемъ наканун, дйствительно слегка коснулся эпизода своей жизни, въ которой принимала участіе несчастная сиротка,— но, во всякомъ случа, сказано было весьма достаточно, чтобъ пробудить въ душ Віоланты высокое и трогательное чувство къ прежнему положенію молодыхъ людей и, къ счастію, какое они испытывали при этой встрч,— они, разлученные годами на безпредльномъ пространств житейскаго моря и сохранившіеся отъ непогодъ и кораблекрушенія. Слезы плавали въ глазахъ Віоланты.
— Правду говорили вы, сказала она едва слышнымъ голосомъ: вотъ это скоре можетъ пробудить чувство состраданія и восхищенія, нежели….
И Віоланта замолчала.
— Доскажите вашу мысль, синьорина. Неужели вы стыдитесь отступленія?. Неужели васъ удерживаютъ отъ признанія гордость и упрямство?
— Совсмъ нтъ. Напротивъ, я и здсь вижу борьбу и героизмъ — борьбу генія съ злополучіемъ, и героизмъ невиннаго ребенка, который участвовалъ въ этой борьб и утшалъ. Замтьте, въ какомъ бы случа мы ни чувствовали состраданіе и восхищеніе, имъ непремнно должно предшествовать чувство боле возвышенное, чмъ обыкновенное сожалніе: тутъ непремнно долженъ участвовать героизмъ.
— Гэленъ еще до сихъ поръ не знаетъ, что значитъ слово ‘героизмъ’, сказалъ Гарлей, и на его прекрасномъ лиц изобразилась глубокая грусть: — вы должны передать ей значеніе этого слова.
‘Возможно ли — подумалъ онъ, говоря эти слова — возможно ли, чтобъ Рандаль Лесли плнилъ это созданіе съ такой возвышенной душой? Въ этомъ хитромъ молодомъ человк нтъ ни на волосъ героизма.’
— Вашъ батюшка, сказалъ онъ вслухъ и пристально взглянулъ въ лицо Віоланты: — вашъ батюшка сказывалъ мн, что онъ часто видится съ молодымъ человкомъ, почти однихъ лтъ съ Леонардомъ. Впрочемъ, я никогда не считаю человческій возрастъ по приходской метрик я, съ своей стороны, долженъ сказать, что я считаю этого молодого человка за современника моего прадда… Я говорю вамъ о мистер Рандал Лесли. Скажите откровенно, нравится онъ вамъ?
— Нравится ли онъ мн? повторила Віоланта протяжнымъ голосомъ, какъ будто углубляясь за отвтомъ въ свою душу.— Нравится ли онъ…. конечно.
— Почему же?— спросилъ Гарлей голосомъ, въ которомъ слышалась досада.
— Потому, что его посщенія доставляютъ удовольствіе моему неоцненному батюшк. Да, онъ нравится мн.
— Гм! И, конечно, онъ показываетъ видъ, что вы нравитесь ему?
Віоланта засмялась чистосердечнымъ смхомъ. Она готова была отвчать: ‘Неужели для васъ это кажется страннымъ?’ но уваженіе къ Гарлею удержало ее. Эти слова казались ей дерзкими.
— Мн говорили, что онъ очень уменъ, началъ Гарлей.
— И вамъ сказали правду.
— И вдь онъ весьма недуренъ собой. Но какъ хотите, а лицо Леонарда мн лучше нравится.
— Лучше! нтъ. Вы употребили весьма слабое выраженіе. Лицо Леонардо доказываетъ, что онъ часто смотритъ на небо, а лицо мистера Лесли — на немъ, кажется, никогда еще не отражалось ни солнечнаго, ни звзднаго свта.
— Неоцненная Віоланта! воскликнулъ Гарлей, не въ силахъ будучи скрыть своего восторга и вмст съ тмъ крпко сжавъ ея руку.
Кровь бросилась въ лицо Віоланты, ея рука дрожала въ рук Гарлея.
Въ этотъ моментъ тихо подошла къ нимъ Гэленъ и робко взглянула въ лицо своего покровителя.
— Леонарда матушка тоже здсь живетъ, сказала она: — онъ проситъ меня сходить и повидаться съ ней. Могу ли я?
— Можете ли вы? Хорошее же составитъ синьорина понятіе о вашемъ положеніи въ качеств моей питомицы, услышавъ отъ васъ подобный вопросъ. Безъ всякаго сомннія, вы можете.
— Не проводите ли и вы меня туда?
Этимъ вопросомъ Гарлей замтно поставленъ былъ въ затруднительное положеніе. Онъ вспомнилъ о душевномъ волненіи мистриссъ Ферфильдъ, когда произносили его имя, вспомнилъ ея желаніе избгнуть встрчи съ нимъ,— желаніе, которое хотя Леонардъ и объяснилъ по своимъ чувствамъ, но причину котораго Гарлей начиналъ угадывать, а потому и самъ старался устранить себя отъ встрчи съ ней.
— Въ такомъ случа отложите это посщеніе до другого раза, сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія.
На лиц Гэленъ изобразилось чувство обманутаго ожиданія, но она не сказала ни слова.
Холодный отвтъ Гарлея изумилъ Віоланту. Въ другомъ случа, они приписала бы это недостатку чувствъ и уваженія къ своему полу, но все, что длалъ Гарлей, имло въ ея глазахъ справедливое основаніе.
— Нельзя ли мн итти вмст съ миссъ Дигби? сказала она.— Вроятно, и моя мама согласится проводить насъ. Вдь мы тоже знаемъ мистриссъ Ферфильдъ. Намъ бы очень пріятно было еще разъ повидаться съ ней.
— И прекрасно! сказалъ Гарлей: — а я дождусь здсь вашего возвращенія. О, что касается моей мама, она извинитъ васъ…. она извинитъ отсутствіе мистриссъ Риккабокка и ваше. Взгляните, въ какомъ она восторг отъ бесды съ вашимъ папа. Я долженъ непремнно остаться здсь и охранятъ супружескіе интересы моего папа.
Но, несмотря на деревенское воспитаніе мистриссъ Риккабокка, она на столько имла понятія о законахъ свтскаго приличія, что не ршалась оставить графиню одну и Гарлей принужденъ былъ принять на себя трудъ устроить прогулку, не длая измненій въ составленномъ план. Когда обстоятельство дла было окончательно изложено, графиня встала и сказала:
— Это прекрасно. Я охотно сама пойду съ миссъ Дигби.
— Нтъ, мама, напрасно, сказалъ Гарлей, принимая серьёзный видъ.— Напрасно, я бы не совтовалъ, произнесъ онъ шопотомъ: — почему? я объясню валъ посл.
— Въ такомъ случа, сказала графиня, бросивъ на сына взглядъ полный недоумнія: — я убдительно прошу васъ, мистриссъ Риккабокка, и васъ, синьорина, не стснять себя моимъ присутствіемъ. Къ тому же мн нужно переговорить по секрету съ вашимъ….
— Со мной! прервалъ Риккабокка.— Графиня, вы возвращаете меня къ двадцати-пяти-лтнему возрасту. Идите, идите скорй — о, ревнивая жена!— иди скорй, Віоланта! идите и вы, Гарлей!
— О, нтъ! Гарлей пусть останется съ нами, сказала графиня тмъ же тономъ.— Въ настоящую минуту я не имю намренія разстроить ваше супружеское счастіе,— не знаю, что будетъ впослдствіи. Мое намреніе до такой степени невинно, что сынъ мой будетъ участникомъ въ немъ.
При этомъ графиня сказала нсколько словъ на ухо Гарлею. Онъ выслушалъ ихъ съ глубокимъ вниманіемъ и потомъ, въ знакъ согласія на предложеніе матери, пожаль ей руку и склонилъ голову на грудь.
Спустя нсколько минутъ три лэди и Леонардъ находились уже на дорог къ сосднему коттеджу.
Віоланта, руководимая, по обыкновенію, своею тонкою предусмотрительностію, полагала, что Леопардъ и Гэленъ имли еще очень многое сказать другъ другу, и, оставаясь въ совершенномъ невдніи, какъ и самъ Леонардъ, касательно помолвки Гэленъ за Гарлея, начинала уже, въ романтичномъ расположеніи духа, свойственномъ ея возрасту, предсказывать имъ счастливые и неразлучные дни въ будущемъ. На этомъ основаніи она взяла подъ руку свою мачиху, оставивъ за собой Гэленъ и Леонарда.
— Удивлюсь, право, сказала она, съ задумчивымъ видомъ: — какимъ образомъ миссъ Дигби сдлалась питомицей лорда л’Эстренджа. Мн кажется, она небогата и не очень высокаго происхожденія.
— Ахъ, Віоланта, сказала добродушная Джемима: — я не ожидала отъ тебя этого… Надюсь, что ты не завидуешь ей — этой бдняжк?
— Завидую! мама, какое слово! Разв вы не замчаете, что Леонардъ и миссъ Дигби какъ будто родились другъ для друга? А къ тому же воспоминанія о дтскомъ ихъ возраст,— воспоминанія, которыя такъ долго остаются въ памяти и такъ долго сохраняютъ всю свою прелесть.
При этихъ словахъ длинныя рсницы Віоланты опустились на ея задумчивые глазки.
— Поэтому-то, продолжала она, посл минутнаго молчанія: — поэтому-то я и заключаю, что миссъ Дигби небогата и не очень высокаго происхожденія.
— Теперь я понимаю тебя, Віоланта! воскликнула Джемима — въ душ ея вдругъ пробудилась ея собственная ранняя страсть къ составленію супружескихъ партій — теперь я совершенно понимаю тебя. Какъ Леонардъ ни уменъ и извстенъ, а все же онъ сынъ Марка Ферфильда, обыкновеннаго плотника, и, конечно, еслибъ миссъ Дигби была богата и высокаго происхожденія, то черезъ это испортилось бы все дло. Я согласна съ тобой, душа моя: это прекрасная партія,— право, прекрасная. Я желала бы, чтобъ мистриссъ Дэль находилась теперь здсь: она удивительно какъ хорошо уметъ устроивать подобныя дла.
Между тмъ Леонардъ и Гэленъ другъ подл друга шествовали въ арріергард. Леонардъ не подалъ ей руки. Съ той минуты, какъ вышли изъ дому, они не сказали слова другъ другу.
Гэленъ заговорила первая. Въ подобныхъ случаяхъ, обыкновенно женщина, какъ бы она ни была робка, начинаетъ разговоръ. Здсь Гэленъ была смле, потому что Леонардъ не скрывалъ своихъ ощущеній, а Гэленъ была обручена другому.
— Скажите, неужели вы ни разу не видли добраго доктора Моргана, который прописывалъ порошки противъ душевныхъ страданій, и который такъ великодушенъ былъ къ намъ,— хотя, прибавила она, покраснвъ: — хотя въ ту пору мы думали о немъ совсмъ иначе?
— Онъ отнялъ отъ меня моего генія-хранителя, сказалъ Леонардъ, съ сильнымъ душевнымъ волненіемъ: — и еслибъ этотъ геній не возвратился ко мн, что бы было изъ меня теперь? Впрочемъ, я давно уже простилъ ему…. Съ тхъ поръ я не встрчался съ нимъ.
— А гд этотъ ужасный мистеръ Борлей?
— Бдный, бдный Борлей! И онъ тоже исчезъ изъ круга моей ныншней жизни. Я длалъ множество освдомленій о немъ, и все, что узналъ, заключается въ томъ, что онъ ухалъ за границу, въ качеств корреспондента какого-то журнала. Съ какимъ бы удовольствіемъ я встртился бы нимъ еще разъ! Быть можетъ, теперь я помогъ бы ему, какъ и онъ помогалъ мн.
— Онъ помогалъ вамъ!
Леонардъ улыбнулся. Сердце его забилось сильне, когда онъ снова увидлъ умный, предостерегающій взглядъ Гэленъ, и, по невольному чувству, взялъ ея руку, въ эту минуту, казалось, оба они находились подъ вліяніемъ давно минувшихъ дтскихъ ощущеній.
— Да, онъ много помогъ мн своими совтами, а еще боле, быть можетъ, своими пороками. Для вашихъ понятій недоступно, Гэленъ… извините! я хотлъ сказать: миссъ Дигби…. я совершенно забылъ, что уже мы боле не дти…. для вашихъ понятій недоступно, какъ мною мы, мужчины, а еще боле, быть можетъ, мы, писатели, которыхъ главное занятіе состоитъ въ томъ, чтобы распутывать паутину человческихъ дяній, бываемъ обязаны нашимъ собственнымъ прошедшимъ заблужденіямъ,— и еслибъ мы ничего не извлекали изъ заблужденій другихъ людей, мы навсегда остались бы скучными, непонятными себ и другимъ. Мы должны узнать, гд дороги нашей жизни развтвляются и куда ведутъ эти втви, прежде чмъ ршимся поставить на нихъ поверстные столбы, а что такое книги, какъ не поверстные столбы на пути человческой жяэни?
— Книги! Кстати: я до сихъ поръ не читала вашихъ произведеній. Лордъ л’Эстренджъ сказывалъ мн, что они прославили васъ…. А вы все еще не забыли меня — бдную сиротку, которую вы встртили рыдающую на могил ея отца, и которою вы обременили свою молодую жизнь, и безъ того уже обремененную до нельзя. Пожалуста называйте меня по прежнему: Гэленъ, для меня вы всегда должны быть…. братомъ! Лордъ л’Эстренджъ самъ сказалъ мн это, когда объявилъ, что я увижусь съ вами…. Онъ такъ великодушенъ, такъ благороденъ. Братъ! неожиданно воскликнула Гэленъ, протягивая руку Леонарду съ плнительнымъ, но вмст съ тмъ и торжественнымъ взоромъ: — мы никогда вполн не употребимъ во зло его благодяній, мы должны оба всми силами стараться быть признательными! Не правду ли я говорю? отвчайте мн.
Леонардъ съ трудомъ преодолвалъ смняющія одно другое и непонятныя ему чувства, волновавшія его душу. Тронутый до слезъ послдними словами Гэленъ, испытывая трепетъ, сообщаемый ему рукою, которую держалъ онъ, съ безотчетнымъ страхомъ, съ какимъ-то сознаніемъ, что бъ этихъ словахъ заключалось совсмъ другое значеніе, чувствовалъ, что надежда на счастіе навсегда покидала его. А это слово ‘братъ’, нкогда столь драгоцнное для него,— почему отъ самыхъ звуковъ его вяло какимъ-то холодомъ? Почему онъ самъ не отвчаетъ на него плнительнымъ словомъ ‘сестра’?
‘Она не доступна для меня теперь, и навсегда!’ — подумалъ онъ, съ печальнымъ видомъ, и когда онъ снова заговорилъ, его голосъ дрожалъ, звукъ его перемнялся. Намекъ на возобновленіе дружбы только удалялъ его отъ Гэленъ. Онъ не сдлалъ прямого отвта на этотъ намекъ. Въ эту минуту мистриссъ Риккабокка оглянулась къ нимъ и, указавъ на коттеджъ, который открылся ихъ взору, съ своими живописными шпицами, вскричала:
— Неужели это вашъ домъ, Леонардъ? Миле, прекрасне этого я ничего не видала!
— Разв вы не помните этаго коттэджа? сказалъ Леонардъ, обращаясь къ Гэленъ, и сказалъ голосомъ, въ которомъ слышался грустный упрекъ:— разв вы не помните мста, гд я видлся съ вами въ послдній разъ? Я долго колебался, сохранить его въ прежнемъ вид или нтъ, и наконецъ сказалъ себ: ‘Нтъ! воспоминаніе объ этомъ мст никогда не замнится, если стану окружать его красотами, какія только могутъ создать изящный вкусъ и искусство: чмъ дороже воспоминаніе, тмъ натуральне будетъ итти къ нему все прекрасное’. Быть можетъ, это для васъ немного, быть можетъ, это понятно только для насъ, поэтовъ!
— Напротивъ, я очень хорошо понимаю, сказала Гэленъ, бросая разсянный взглядъ на коттэджъ.
— Онъ совсмъ перемнился. Я такъ часто рисовала его въ моемъ воображеніи,— не въ этомъ вид — иногда, никогда, все же и любила его: онъ служилъ для меня предметомъ самыхъ отрадныхъ воспоминаній. Этотъ коттэджъ да еще наша тсная квартирка и дерево, на двор плотника….
Послднюю мысль Гэленъ не успла высказать: въ эту минуту они вошли въ садъ.

ГЛАВА XCIV.

Мистриссъ Ферфильдъ, принимая въ своемъ великолпномъ дом мистриссъ Риккабокка и Віоланту, казалась женщиной небыкновенно гордой. Въ ея глазахъ, коттэджъ, въ который переселился Ленни, былъ дйствительно домъ великолпный. Нельзя отвергать и того, что мистриссъ Ферфильдъ была женщина гордая: въ глубин души своей она помышляла, что еслибъ была для нея возможность принять въ гостиную своего великолпнаго дома знатную мистриссъ Гезельденъ, которая такъ строго журила ее за отказъ жить въ домик, принадлжащемъ сквайру,— чаша человческаго благополучія совершенно бы наполнилась и мистриссъ Ферфильдъ умерла бы тогда вполн удовлетворивъ свою гордость. Съ перваго раза она не замтила Гэленъ: ея вниманіе поглощено было дамами, которыя возобновили старинное знакомство съ ней, и потому поставила себ въ непремнную обязанность прежде всего показать имъ весь домъ, не исключая даже самой кухни. Такимъ образомъ, по этому обстоятельству или по другому, Геленъ и Леонардъ черезъ нсколько минутъ остались наедин. Это было въ кабинет. Гэленъ разсянно опустилась на кресло Леонарда и устремила пристальный, но безпокойный взглядъ на разбросанныя бумаги на стол, на старинныя попорченныя книги, лежавшія въ страшномъ безпорядк, на полу, на стульяхъ,— словомъ сказать, везд. Первая идея, мелькнувшая въ женской головк Гэленъ, заключалась къ желаніи привести это все въ порядокъ.
‘Бдный Леонардъ!’ — подумала она — ‘во всемъ дом у него такъ мило, такъ опрятно, а между тмъ никто не позаботится ни объ его кабинет, ни о немъ самомъ.’
Леонардъ, какъ будто угадывая эту мысль, улыбнулся.
— Для паука, сказалъ онъ: — показалось бы жестокимъ благодяніемъ, еслибъ самая нжная рука изъ цлаго міра привела въ порядокъ его паутины.
— Прежде, сколько я помню, вы не были до такой степени безпечны, замтила Гэленъ.
— Однако, и тогда вы принимали на себя трудъ беречь мои деньги. Теперь у меня и больше книгъ и больше денегъ. Ныншняя моя домохозяйка предоставляетъ мн исключительное право заботиться о книгахъ, но что до денегъ, то она ршительно все приняла на себя.
— Неужели вы разсянны по прежнему?
— Боюсь, что даже боле. Привычка эта неисправима. Миссъ Дигби….
— Пожалуста, не миссъ Дигби! сестра, если вамъ угодно.
— Геленъ, сказалъ Леонардъ, избгая слова, одно произношеніе котораго пробуждало въ душ его холодное чувство — Гэленъ, сдлаете ли вы для меня единственное одолженіе? Ваши взоры и ваша улыбка говорятъ утвердительно. Снимите на одну минуту вашу шаль и шляпку. Какъ? неужли васъ удивляетъ моя просьба? Неужли вы не хотите понять, что я желаю видть васъ еще разъ подъ этой кровлей какъ въ своемъ дом?
Гэленъ потупила взоры и, по видимому, находилась въ затруднительномъ положеніи, потомъ она снова взглянула на Леонарда, съ кроткимъ, ангельскимъ добродушіемъ, отражавшимся въ голубыхъ глазахъ ея, и, какъ будто въ защиту себя отъ всхъ помышленій о боле нжной любви, снова произнесла: ‘братъ’, и исполнила желаніе Леонарда.
Взгляните на нее теперь: она сидитъ между скучными книгами, подл рабочаго стола Леонарда, вблизи открытаго окна, ея прекрасные волосы тонкими прядями прикрывали верхнюю часть открытаго лица, она казалась такъ добра, такъ спокойна, такъ счастлива! Леонардъ изумлялся своему хладнокровію, изумлялся умнью управлять своими чувствами! Его душа стремилась къ ней съ чувствомъ безпредльной любви, изъ устъ его готовы были вырваться слова: О, если бы вамъ можно было остаться здсь навсегда! Но слово ‘братъ’ какъ роковой талисманъ лежало между намъ и Гэленъ.
Да, она и казалась совершенно какъ дома, быть можетъ, и чувствовала это, и чувствовала, быть можетъ, сильне, чмъ въ скучномъ, холодомъ дом, въ которомъ ей въ весьма скоромъ времени предстояло вступать въ права дочери. Вспомнила ли она объ этомъ, сказать трудно, но только вдругъ, съ тревожнымъ видомъ и съ глубокимъ уныніемъ на лиц, она встала съ кресла.
— Однако, мы очень долго задерживаемъ леди Ленснеръ, сказала она голосомъ, въ которомъ были слезы.— Намъ пора отправиться назадъ.
И вмст съ этимъ она торопливо надла шаль и шляпку.
Въ это же самое время вошла въ кабинетъ мистриссъ Ферфильдъ, съ своими гостьями, и начала извиняться въ невниманіи къ миссъ Дигби, которой тождества съ геніемъ-хранителемъ Леонарда она еще не знала.
Гэленъ выслушивала эти извиненія съ обычною прелестью.
— Къ чему это! сказала она:— вашъ сынъ и я старинные друзья: зачмъ же вамъ безпокоиться? зачмъ эти церемоніи?
— Старинные друзья! произнесла мистриссъ Ферфильдъ, съ крайнимъ изумленіемъ, и потомъ съ большимъ вниманіемъ осмотрла прекрасную говорунью.
Говоритъ прекрасно — подумала добрая старушка — пожалуй, еще лучше, чмъ миссъ Віоланта,— да и поскромне ея, а ужь нарядъ, такъ, право, я ничего подобнаго не видала на картинкахъ.
Гэленъ подала руку мистриссъ Риккабокка, и, посл радушнаго привта мистриссъ Ферфильдъ, гости отправились въ домъ Риккабокка. Не успли они выйти изъ саду, какъ мистриссъ Ферфильдъ догнала ихъ съ шляпой и перчатками Леонарда, которыя онъ позабылъ.
— Послушай, мой другъ, сказала, она полу-ласковымъ, полу-сердитымъ тономъ: — вдь ты самъ знаешь, что никогда бы не было такихъ прекрасныхъ книгъ, еслибъ на твоихъ плечахъ не было такой головы. Поврите ли, сударыня, продолжала она, Обращаясь къ мистриссъ Риккабока:— съ тхъ поръ, какъ онъ оставилъ васъ, онъ уже совсмъ не тотъ, какимъ былъ прежде, по временамъ, сударыня, онъ длается никуда негоднымъ.
Гэленъ не могла удержаться, чтобъ не повернуться и не взглянуть на Леоварда съ лукавой улыбкой.
Мистриссъ Ферфильдъ уловила эту улыбку и, схвативъ Леонарда за руку, прошептала:
— Скажи на милость, гд ты встрчался прежде съ такой хорошенькой барышней? Небось опять скажешь: старинные друзья!
— Это длинная повсть, моя добрая матушка, съ печальнымъ видомъ отвчалъ Леонардъ: — я разсказалъ вамъ начало этой повсти, а кто знаетъ, каковъ еще будетъ конецъ ея?…
И онъ побжалъ догонять гостей.
Гэленъ продолжала итти подъ руку съ мистриссъ Риккабокка. Во время обратной прогулки къ дому Риккабокка, Леонарду казалось, что зима вяла на него своимъ суровымъ холодомъ.
Все же онъ находился подл Віоланты, которая отзывалась о Гэленъ съ величайшей похвалой. Но, къ сожалнію, не всегда бываетъ пріятно слушать похвалы тому, кого мы любимъ всей душой. Иногда этими похвалами васъ иронически спрашиваютъ:
— Какое право имешь ты надяться? разв потому только, что ты любишь? Вдь вс любятъ ее!
Между тмъ лэди Лэнсмеръ, лишь только осталась одна вмст съ Риккабокка и Гарлеемъ, положила руку на руку Риккабокка.
— Гарлей, сказала она: — упросивъ меня постить васъ, принужденъ былъ открыть мн ваше инкогнито, потому что, въ противномъ случа, я бы сама открыла его. Вы, вроятно, позабыли меня, несмотря на всю вашу любезность къ прекрасному полу. Во время вашего перваго посщенія Англіи я несравненно чаще вызжала въ свтъ, и однажды имла удовольствіе сидть съ вами рядомъ за обдомъ въ Карлтонъ-Гоуз. Сдлайте одолженіе, оставьте ваши комплименты, а лучше выслушайте меня. Гарлей говорилъ мн, что вы имете нкоторыя причины опасаться намренія какого-то дерзкаго и безнравственнаго авантюриста… я смло называю его этимъ именемъ, потому что авантюристы бываютъ во всякомъ сословіи. Позвольте вашей дочери погостить у насъ такъ долго, какъ вамъ угодно. При мн, вы можете быть уврены, она будетъ въ совершенной безопасности, а если и вы найдете удобнымъ…
— Позвольте, графиня, прервалъ Риккабокка, съ величайшей живостью:— ваше великодушіе обезоруживаетъ меня. Отъ всего сердца благодарю васъ за приглашеніе, которое длаете моей дочери, но….
— Сдлайте одолженіе, въ свою очередь прервалъ Гарлей: — оставьте ваше ‘но’. Входя въ эту комнату, я не зналъ намреній моей мама. Но лишь только она шепнула мн о немъ, я въ ту же минуту обдумалъ его, и убжденъ, что въ этомъ намреніи заключается благоразумная предосторожность. Ваше убжище извстно мистеру Лесли, а онъ знакомъ съ Пешьера. Положимъ, что скромность мистера Лесли не измнитъ вашей тайн, но, несмотря на то, я имю весьма основательныя причины полагать, что Пешьера догадывается о знакомств Рандаля съ вами. Мн сказалъ сегодня поутру Одлей Эджертонъ, что онъ узналъ объ этомъ не отъ молодого человка, но изъ вопросовъ, предложенныхъ ему самому маркизой ди-Негра. Нтъ ничего удивительнаго, если Пешьера поставитъ лазутчиковъ слдить за каждымъ шагомъ Рандаля Лесли, за каждымъ домомъ, который онъ посщаетъ, неудивительно и даже весьма натурально, если онъ будетъ слдить и за мной. Еслибъ этотъ человкъ былъ англичанинъ, я посмялся бы надъ всми его ухищреніями, но онъ итальянецъ и въ добавокъ заговорщикъ. Что онъ въ состояніи сдлать, я этого не знаю, знаю только, что убійцы пробирались въ укрпленный лагерь и измнники проникали сквозь запертыя стны къ семейному очагу. При моей мама Віоланта будетъ въ совершенной безопасности,— въ этомъ вы можете быть уврены. Да почему бы и вамъ не перехать въ нашъ домъ?
На все, что касалось Віоланты, Риккабокка не длалъ возраженій, доводы Гарлея пробуждали почти суеврный страхъ въ душ Риккабокка касательно его врага, и онъ немедленно согласился отпустить Віоланту къ графин. Отъ предложенія же, касавшагося его и Джемимы, онъ отказался наотрзъ.
— Если говорить правду, сказалъ онъ простосердечно: — такъ я въ душ своей далъ клятву, при вторичномъ вступленіи въ Англію, прекратить вс сношенія съ тми лицами, которыя знали, какое положеніе занималъ я въ отечеств. Чтобы примирить себя и пріучить къ измнившимся обстоятельствамъ, я долженъ былъ призвать къ себ на помощь всю мою философію. Чтобъ найти въ теперешнемъ моемъ, весьма смиренномъ, существованіи т блага, которыя облагороживаютъ жизнь, доставляютъ ей достоинство и спокойствіе, необходимо было для жалкой, слабой человческой натуры вполн и совершенно позабыть минувшее. Для меня было бы крайне прискорбно, перехавъ въ вашъ домъ, возобновить, при вашемъ великодушіи и уваженіи, мало того: въ самой атмосфер, окружающей ваше общество, сознаніе о томъ, чмъ я былъ прежде, и потомъ, въ случа, если мое возвращеніе въ отечество окажется невозможнымъ, пробудиться и увидть себя на всю жизнь тмъ, за кого меня считаютъ теперь. Будь я одинъ, я доврилъ бы себя, быть можетъ, всякой опасности, но у меня есть жена… она счастлива теперь и довольна. Стала ли бы она испытывать это чувство, еслибъ вы вздумали отнять отъ нея скромное положеніе жены доктора Риккабокка? Не привелось ли бы мн выслушивать сожалнія, надежды и опасенія, которыя насквозь-бы пронзили тонкій плащъ, которымь прикрываетъ меня философія? Въ минуту слабодушія я открылъ жен моей свою тайну, и съ тхъ поръ уже не разъ швыряли въ меня моимъ званіемъ, швыряли слабой рукой, это правда, но все же удары были мтки и тяжелы. Никакой камень не поражаетъ такъ сильно, какъ камень., взятый изъ развалинъ вашего дома, и чмъ великолепне былъ домъ, тмъ тяжеле камень! Примите, неоцненная графиня, подъ свою защиту мою дочь, берегите ее ужь если отецъ ея не надется на свои силы исполнить это, и больше ничего не просите отъ меня.
Риккабокка былъ твердъ въ своемъ слов. Ршившись отпуститъ дочъ свою, онъ упросилъ графиню выдавать ее не иначе, какъ подъ именемъ дочери доктора Риккабокка.
— Теперь еще одно слово, сказалъ Гарлей.— Ради Бога, не открывайте мистеру Лесли этого распоряженія, не говорите ему, куда вы отправили Віоланту,— по крайней мр до той поры, пока я самъ не разршу васъ на подобное довріе. Я уже сказалъ вамъ, что за дйствіями этого молодого человка слдуетъ слдить со всею строгостью. Дайте мн нсколько времени составить, о немъ врное понятіе. А между, тмъ мн кажется, что я буду имть средства узнать, въ чемъ же заключаются замыслы Пешьера, и какъ далеко они простираются. Его сестра ищетъ моего знакомства — я непремнно предоставлю ей случай. Въ послднее время моего пребыванія въ чужихъ краяхъ я слышалъ о ней весьма многое, что заставляетъ меня думать, что она вовсе неспособна быть орудіемъ для графа въ его низкихъ, преступныхъ замыслахъ, что въ ней, есть много прекраснйшихъ качествъ, и что ее нетрудно привлечь на нашу сторону. Мы ведемъ войну и должны, внести ее въ центръ непріятельскаго лагеря. Дайте мн общаніе удержаться отъ дальнйшей довренности къ мистеру Лесли.
— Въ настоящее времъ даю общаніе, довольно, принужденно отвчалъ Риккабокка.
— Не говорите ему даже, что вы видли меня, пока онъ первый, не скажетъ вамъ, что я пріхалъ въ Англію, и хочу узнать ваше мстопребываніе. Я предоставлю ему и для этого случай. Почему же вы колеблетесь? вдъ вы знаете свою родную пословицу:
‘Boccha chusa, ed оссіо aperto
Non fece mui nissun deserto.’
то есть: закрытый ротъ и открытый глазъ… и т. д.
— Совершенно справедливо, сказалъ. докторъ, пораженный этимъ замчаніемъ.— Весьма справедливо. In bocca chiusa non c’entrano mosche. Тотъ не глотаетъ мухъ кто держитъ ротъ закрытымъ. Corpo di Вассо! это, дйствительно, весьма справедливо.
Гарлей отвелъ итальянца въ сторону.
— Вотъ видите ли въ чемъ дло: если надежда наша отъискать затерянный пакетъ, или если увренность наша въ содержаніи этого пакета окажутся слишкомъ преувеличенными, то все же надобно полагать, что для Пешьеры прекратится, всякая возможность распространять свои виды на вашу дочь. Весьма вроятно, черезъ нсколько мсяцевъ у васъ родится сынъ, и тогда Віолантя перестанетъ находиться въ опасности, потому, что перестанетъ быть наслдницей. Не мшало бы дать знать Пешьер объ этомъ шанс, это, по крайней мр, принудило бы его отложить на время свои планы, а между тмъ мы занялись бы розысками документа, который совершенно бы разрушилъ вс его замыслы.
— О нтъ! ради Бога, нтъ! воскликнулъ Риккабокка, блдный, какъ полотно.— Ему и слова объ этомъ не должно говорить. Я не намренъ приписывать ему преступленій, въ которыхъ, быть можетъ, онъ и невиненъ, однако же, онъ хотлъ отнятъ жизнь у меня, когда, я спасался отъ преслдованій его наемщиковъ въ Италіи. Мучимый корыстью, онъ не посовстился оклеветать своего родственника, на случай моего сопротивленія, онъ подвергалъ опасности жизнь цлой сотни людей, а мн готовилъ темницу. Еслибъ онъ узналъ, что жена моя родитъ мн сына, то могу ли я поручиться, что его намренія не примутъ боле мрачнаго направленія, боле чудовищнаго въ сравненіи съ тми, которые теперь онъ такъ явно обнаруживаетъ? Могу ли я ручаться за безопасность жизни моей жены? Мн кажется, гораздо легче внести отраву въ мой домъ, чмъ утащить отъ очага мое дтище. Не порицайте меня: когда я вспомню о жен, о дочери и объ этомъ человк, я чувствую, какъ разсудокъ покидаетъ меня: я весь обращаюсь въ необъятный страхъ!
— Ваши опасенія слишкомъ преувеличены. Вдь мы живемъ не въ вкъ Борджіевъ. Еслибъ Пешьера вздумалъ прибгнуть къ убійству, то вы должны бояться за себя.
— За себя! Я! я долженъ бояться за себя! воскликнулъ Риккабокка, выпрямляя свой высокій станъ.— Неужли вы ставите въ униженіе человку, который носилъ имя такихъ предковъ,— неужели вы ставите ему въ униженіе боязнь за тхъ, кого онъ любитъ? Бояться за себя! И кто же? вы ршились спрашивать меня, трусъ я или нтъ?
Риккабокка успокоился, почувствовавъ пожатіе руки своего друга.
— Взгляните, сказалъ Гарлей, обращаясь къ графин, съ грустной улыбкой: — какъ одинъ часъ, проведенный въ вашемъ обществ, уничтожаетъ привычки многихъ лтъ. Докторъ Риккабокка заговорилъ о своихъ предкахъ!
Читатель можетъ представить себ изумленіе Віоланты и Джемимы, узнавшихъ сдланное во время ихъ отсутствія распоряженіе. Графиня настаивала на томъ, чтобъ взятъ съ собой Віоланту немедленно. Риккабокка отрывисто сказалъ на это: ‘чмъ скоре, тмъ лучше.’ Віоланта совершенно потерялась. Джемима поспшила собрать небольшой узелокъ необходимыхъ предметовъ, изъ груди ея много вылетло вздоховъ при обзор бднаго гардероба, въ которомъ такъ мало отъискивалось годныхъ нарядовъ. Между платьями она вложила кошелекъ, заключавшій въ себ сбереженіе многихъ мсяцевъ, быть можетъ, многихъ лтъ, и вмст съ кошелькомъ нсколько нжныхъ строчекъ, которыми предлагала Віолант попросить графиню купить для нея все, что было бы прилично для дочери такого отца, какъ Риккабокка. Въ поспшномъ и неожиданномъ отъзд кого нибудь изъ членовъ семейнаго кружка всегда испытывается какое-то непріятное, тяжелое ощущеніе. Маленькое общество раздлилось на еще меньшіе кружки. Обнявъ отца, Віоланта безъ всякаго вниманія слушала не совсмъ-то ясные его совты. Графиня подошла къ Леонарду и, по принятому между людьми высшаго сословія обыкновенію поощрять молодыхъ писателей, выразила ему нсколько лестныхъ комплиментовъ насчетъ книгъ, которыхъ она еще не читала, но которыя, по словамъ ея сына, должны быть весьма замчательны. Она нетерпливо хотла узнать, гд Гарлей познакомился съ мистеромъ Ораномъ, котораго называлъ своимъ истиннымъ другомъ, но была слишкомъ благовоспитанна, чтобы пуститься въ разспросы или выразить удивленіе надъ тмъ, по какому случаю высокое званіе заводитъ дружбу съ геніемъ. Она убждена была, что дружба ихъ образовалась за границей.
Гарлей разговаривалъ съ Гэленъ.
— Скажите, Гэленъ, вдь вы не сожалете, что Віоланта детъ съ вами? Она будетъ для васъ подругой, какую я желалъ, чтобъ вы имли, мн кажется, что она совершенно однихъ лтъ съ вами.
— Мн такъ грустно подумать, что я не моложе ее, отвчала Гэленъ простосердечно.
— Почему же, моя милая Гэленъ?
— Она такъ умна, она говоритъ такъ прекрасно, а я….
— А вамъ недостаетъ только привычки быть поразговорчиве, чтобъ выставлять въ прекрасномъ свт ваши превосходныя мысли.
Гэленъ обратила на Гарлея признательный взоръ и отрицательно кивнула головой. Это длала она обыкновенно каждый разъ, какъ только обращались къ ней съ похвалами.
Наконецъ приготовленія кончились, прощальный привтъ былъ окончательно произнесенъ. Віоланта помстилась въ карет рядомъ съ графиней. Медленно двигался величавый экипажъ съ его четверней, съ ливрейными лакеями и геральдическими знаками,— экипажъ, который рдко можно встртить въ предлахъ столицы и быстро исчезающій теперь даже въ отдаленныхъ и глухихъ провинціяхъ Англіи.
Риккабокка, Джемима и Джакеймо долго смотрли изъ воротъ за удалявшейся каретой.
— Синьорина ухала, сказалъ Джакеймо, отеревъ рукавомъ дв крупныя слезы, нависшія на его длинныхъ рсницахъ. Слава Богу! тяжелый камень отпалъ отъ души.
— А другой припалъ къ сердцу, произнесъ Риккабокка.— Не плачь, Джемима: это нехорошо для тебя, а еще хуже для нашего будущаго наслдника. Меня всегда удивляетъ, какимъ образомъ расположеніе духа матери можетъ сообщаться зачатому младенцу. Мн бы очень не хотлось имть сына, у котораго наклонность къ слезамъ будетъ боле обыкновенной.
Бдный философъ хотлъ улыбнуться, но попытка оказалась неудачною. Онъ медленно вошелъ въ комнаты и заперся въ своемъ кабинет. Однако, онъ не могъ читать. Умственныя способности его были взволнованы. Риккабокка видлъ, что въ гармоніи домашняго быта оборвалась самая нжная и звучная струна.

ГЛАВА XCV.

Въ тотъ же день вечеромъ, въ то время, какъ Эджертонъ, пригласившій къ обду множество гостей, перемнялъ свое платье, въ его комнату вошелъ Гарлей л’Эстренджъ.
Эджертонъ, сдлавъ знакъ своему камердинеру удалиться, продолжалъ свой туалетъ.
— Извини меня, мой милый Гарлей: я не могу удлить теб боле десяти минутъ. Я жду къ себ принца, а теб извстно, что пунктуальность есть одно изъ превосходнйшихъ качествъ должностного человка и особенно снисходительность и вжливость со стороны принцевъ.
У Гарлея на вс афоризмы своего друга всегда была готова какая нибудь шутка, но на этотъ разъ онъ не сказалъ ни слова. Ласково положивъ руку на плечо Эджертона, онъ сказалъ:
— Прежде, чмъ начну я говорить о дл, скажи мн, какъ твое здоровье — лучше ли?
— Гораздо лучше, впрочемъ, врне сказать, мое здоровье всегда въ одномъ положеніи. Конечно, на взглядъ я кажусь сильно истомленнымъ, но согласись, что лта, проведенныя въ постоянномъ труд, всегда рзко выражаются на лиц труженика. Не стоитъ говорить объ этомъ!… Періодъ жизни, въ теченіе котораго человкъ заботится о томъ, какимъ онъ покажется въ зеркал, давно миновалъ для меня.
Говоря это, Эджертонъ докончилъ свои туалетъ и потомъ подошелъ къ камину. Онъ стоялъ тамъ, по обыкновенію, выпрямившись и съ сохраненіемъ въ наружности своей всего достоинства. Въ этомъ положеніи онъ казался прекрасне всякаго молодого человка, въ его поз, въ его выраженіи липа обнаруживалась твердость, обладая которою, онъ легко бы могъ перенести еще въ теченіе многихъ лтъ тяжелое, но въ то же время и лестное бремя власти.
— Теперь поговоримъ о дл, Гарлей!
— Во первыхъ, я хочу, чтобъ ты, при первомъ благопріятномъ случа, познакомилъ меня съ маркизой ди-Негра. Вдь ты самъ говорилъ мн, что она желать познакомиться со мной.
— Ты шутишь, Гарлей?
— Нисколько.
— Въ такомъ случа я готовъ исполнить твое желаніе. У маркизы сегодня опредленный вечеръ. Я не имлъ намренія хать туда, но какъ скоро разойдутся мои гости….
— Ты немедленно задешь за мной въ отель ‘Травеллерсъ’. Пожалуста, зазжай! я буду ждать тебя. Во вторыхъ, я долженъ сказать теб, вдь ты зналъ леди Дженъ Хортонъ лучше моего.
Одлей вздрогнулъ. Онъ повернулся и помшалъ въ камин огонь.
— Скажи, пожалуста, не встрчалъ ли ты въ ея дом одной дамы по имени мистриссъ Бертрамъ, или не слышалъ ли о ней чего нибудь отъ лэди Хортонъ?
— О комъ? спросилъ Эджертонъ, глухимъ голосомъ его лицо оставалось по прежнему обращеннымъ къ камину.
— О мистрисъ Бертрамъ? Но — Боже мой!— что съ тобой, мой добрый другъ? ты нездоровъ?J
— Ничего…. легкія спазмы въ сердц… это пройдетъ…. не безпокойся…. не щвони…. мн будетъ лучше сію минуту…. продолжай говорить о своемъ дл. Мигтриссъ Бертрамъ…. зачмъ ты спрашиваешь о ней?
— Какъ зачмъ? Мн некогда объяснять вс подробности, но теб извстно, что я ршился оправдать моего стариннаго пріятеля-итальянца, если только небо поможетъ мн, какъ оно помогаетъ правымъ, когда они обрекаютъ себя на благородный подвигъ. Эта мистриссъ Бертрамъ тсно связана съ длами моего друга.
— Съ его длами! Какимъ это образомъ могло случиться?
Гарлей торопливо и въ нсколькихъ словахъ объяснилъ, въ чемъ дло. Одлей внимательно выслушивалъ каждое слово, его взоры были потуплены, и, судя по его тяжелому дыханію, онъ все еще находился подъ вліяніемъ болзненнаго припадка.
— Мн что-то помнится объ этой мистриссъ…. мистриссъ Бертрамъ, отвчалъ онъ, посл непродолжительнаго молчанія.— Но, къ сожалнію, я долженъ сказать теб, что вс твои освдомленія о ней должны остаться тщетными: мн помнится, будто я слышалъ, что она уже давно умерла, я даже совершенно увренъ въ томъ.
— Умерла! это величайшее несчастіе! Но, вроятно, теб извстны кто нибудь изъ ея родственниковъ или знакомыхъ? Не можешь ли ты указать мн средства отъискать этотъ пакетъ, если только онъ попалъ въ ея руки?
— Не могу.
— Лэди Дженъ, сколько мн помнится, кром моей матери не имла друзей, а леди Лэнсмеръ вовсе не знала этой мистриссъ Бертрамъ. Какое несчастіе! Не пропечатать ли въ газетахъ объявленіе? Впрочемъ, нтъ. Объявивъ, что мистриссъ Бертрамъ узжала за границу, я этимъ отличилъ бы ее отъ всякой другой женщины съ тмъ же именемъ, обратилъ бы вниманіе Пешьера и заставилъ бы его противодйствовать намъ.
— Къ чему это поведетъ? спросилъ Эджертонъ.— Кого ты ищешь, уже нтъ боле на свт: я знаю это наврное.
Эджертонъ остановился, но вскор снова продолжалъ:
— Пакетъ прибылъ въ Англію посл ея смерти: нтъ никакого сомннія, что его обратили назадъ и давнымъ-давно уничтожили.
На лиц Гарлея выразилось уныніе. Эджертонъ произносилъ свои предположенія холоднымъ тономъ, безъ всякихъ интонацій въ голос:, казалось, будто онъ вовсе не думалъ о томъ, что говорилъ. Онъ употребилъ при этомъ случа тотъ сухой практическій способъ выраженія своихъ мыслей, съ которымъ онъ давно уже свыкся, и посредствомъ котораго опытный свтскій человкъ такъ ловко и сильно уничтожаетъ съ одного раза вс надежды энтузіаста.
Но вотъ въ парадную дверь раздался громкій призывный стукъ перваго званаго гостя.
— Слышишь! сказалъ Эджертонъ: — теперь ты долженъ извинить меня.
— Я ухожу сію минуту, мой добрый Одлей. Схожи, лучше ли теб теперь?
— Гораздо, гораздо лучше…. я совсмъ здоровъ. Я непремнно зайду за тобой, но, вроятно, не раньше одиннадцати и не позже полночи.

——

Если кто удивлялся въ тотъ вечеръ присутствію лорда л’Эстренджа въ дом маркизы ди-Негра, удивлялся боле, чмъ сама прекрасная хозяйка дома,— такъ это Рандаль Лесли. Какое-то неопредлённое, инстинктивное чувство говорило ему, что это посщеніе грозило вмшательствомъ въ его задуманные и пущенные въ дло планы касательно Риккабокка и Віоланты. Впрочемъ, Рандаль Лесли не принадлежалъ къ числу людей, безотчетно отступающихъ отъ борьбы, въ которой участвуютъ одн умственныя способности. Напротивъ, онъ былъ слишкомъ увренъ въ своемъ умнье поддерживать интригу,— слишкомъ увренъ, чтобы лишить себя удовольствія видть ея исполненіе. Какъ бы то ни было, спустя нсколько минутъ посл появленія л’Эстренджа, Рандалемъ овладло непонятное для него чувство боязни. Ни одинъ человкъ не умлъ произвести боле блестящаго эффекта, какъ лордъ л’Эстренджъ, разумется, когда онъ имлъ къ тому расположеніе. Безъ всякой претензіи на красоту, поражающую съ перваго взгляда, онъ обладалъ тою прелестью въ лиц и граціею въ обращеніи, которыя еще въ лта его юности сдлали его избалованнымъ любимцемъ общества. Маркиза ди-Негра собирала вокругъ себя весьма небольшой кружокъ, но этотъ кружокъ можно было, безъ всякаго преувеличенія, назвать lite высшаго общества. Правда, въ немъ не было строгихъ къ самимъ себ и къ другимъ, и скромныхъ dames du chteau, которыхъ боле втренныя и легкомысленныя прекрасныя учредительницы моды, въ насмшку, называютъ недоступными,— но зато тамъ были люди сколько безукоризненной репутаціи, столько же и высокаго происхожденія, короче сказать, тамъ были ‘очаровательныя женщины’, легкокрылыя бабочки, которыя порхаютъ въ великолпномъ цвтник. Тамъ находились посланники и министры,— молодые люди, славящіеся своимъ остроуміемъ,— блестящіе парламентскіе ораторы и первоклассные денди (первоклассные дэнди вообще бываютъ люди весьма любезные). Между всми этими различными особами, Гарлей, такъ давно уже чуждый лондонскому свту, велъ себя совершенно какъ дома, съ непринужденностью Алкивіада. Многіе изъ не совсмъ еще отцвтшихъ дамъ вспомнили его и какъ будто ршились обременить его напоминаніями на прежнія знакомства и устремились къ нему съ требованіями на продолженіе этого знакомства, выражая эти требованія умильнымъ взглядомъ, кокетливымъ движеніемъ головки, невинными улыбками. У Гарлея для каждой готовъ былъ комплиментъ. Мало, или, врне сказать, не было въ числ гостей ни одного существа, чьего вниманія Гарлей л’Эстренджъ не обратилъ бы на себя. Извстной репутаціи какъ воинъ и ученый, въ глазахъ людей серьёзныхъ,— умный и пріятный гость въ глазахъ людей безпечныхъ, новинка для домосдовъ и для другихъ боле несообщительныхъ особъ,— неужели онъ не казался лордомъ л’Эстренжджемъ, человкомъ холостымъ, наслдникомъ стариннаго графскаго титула и съ пятидесятью тысячами годового дохода?
Еще не замтивъ эффекта, который произведемъ былъ съ умысломъ на все общество, Гарлей серьёзно и исключительно посвятилъ себя хозяйк дома. Онъ занялъ мсто подл нея,— между тмъ какъ другіе, не столь безотвязные поклонники, незамтно оставили Гарлея и маркизу наедин.
Франкъ Гэзельденъ удерживалъ свое мсто позади кресла очаровательной маркизы, какъ говорится, до нельзя, но когда онъ услышалъ, что оба они заговорили по итальянски, на язык, изъ котораго не понималъ ни слова, онъ тихонько удалялся къ Рандалю: бдненькій! только теперь онъ замтилъ, что итонское воспитаніе не привело его въ желаемой цли: онъ видлъ, что мертвые языки, изучаемые имъ въ весьма ограниченныхъ размрахъ, ни къ чему не служили, а нарчій современныхъ и весьма употребительныхъ онъ не трудился изучать.
— Скажи пожалуста, сказалъ онъ Рандалю: — какъ ты думаешь, сколько лтъ этому л’Эстренджу? Не обращая вниманія на его наружность, онъ кажется довольно старъ…. Вдь онъ былъ подъ Ватерлоо?
— Однако, онъ еще очень молодъ для того, чтобы быть страшнымъ соперникомъ! отвчалъ Рандаль, вовсе не подозрвая, что словами его выражалась неоспоримая истина.
Франкъ поблднлъ, и въ голов его мелькнули страшные, кровожадные замыслы, между которыми пистолеты и шпага занимали первое мсто.
И дйствительно, пламенный обожатель маркизы имлъ довольно основательныя причины къ возбужденію ревности. Гарлей и Беатриче разговаривали въ полголоса, Беатриче казалась чрезвычайно взволнованною, а Гарлей говорилъ съ увлеченіемъ. Даже самъ Рандаль боле и боле испытывалъ тревожное ощущеніе. Неужели лордъ л’Эстренджъ и въ самомъ дл влюбился въ маркизу? Если такъ, то прощайте вс свтлыя надежды на брачный союзъ Франка съ плнительной итальянкой!— А можетъ статься, онъ разыгрывалъ только роль, которую онъ взялъ на себя, принимая живое участіе въ судьб Риккабокка. Не притворяется ли онъ влюбленнымъ съ тою цлью, чтобы пріобрсти надъ ней нкоторое вліяніе — управлять по своему произволу ея честолюбіемъ и избрать ее орудіемъ къ примиренію Риккабокка съ ея братомъ? Согласовалось ли это заключеніе съ понятіями Рандаля о характер Гарлея? Сообразно ли было съ рыцарскими и воинскими понятіями Гарлея о чести овладть, какъ говорятся, приступокъ любовью женщины? Могла ли одна только дружба къ Риккабокка принудить человка, на лиц котораго такъ ясно отпечатывалась благородная и возвышенная душа его,— могла ли она принудить его употребить низкія средства, даже и въ такомъ случа, еслибъ отъ этихъ средствъ зависло благополучное окончаніе дла? При этомъ вопрос въ голов Рандаля мелькнула новая мысль — не разсчитывалъ ли самъ лордъ л’Эстренджъ на полученіе руки Віоланты? не служитъ ли тому явнымъ доказательствомъ усердное ходатайство его передъ Внскимъ кабинетомъ по поводу наслдства Віоланты,— ходатайство, столь непріятное какъ для Пешьера, такъ и Беатриче? Препятствія, которыя австрійское правительство поставляло къ замужству Віоланты съ какимъ нибудь неизвстнымъ англичаниномъ, по всей вроятности, не должны существовать для человка, подобнаго лорду л’Эстренджу, котораго фамилія не только принадлежала къ высшей англійской аристократіи, но всегда поддерживала мннія главнйшихъ европейскихъ государствъ. Правду надобно сказать, Гарлей самъ не принималъ ни малйшаго участія къ политик, но его мннія всегда были такого рода, какихъ только можетъ держаться благородный воинъ, который проливалъ кровь за возстановленіе дома Бурбоновъ. И конечно, несмтное богатство, котораго Віоланта непремнно бы лишилась, еслибъ вышла за человка, подобнаго Рандалю, совершенно упрочнялось за ней при замужств за наслдникомъ Лэнсмеровъ. Неужели Гарлей, при всхъ своихъ блестящихъ ожиданіяхъ, могъ оставаться равнодушнымъ къ такой невст? къ тому же, нтъ никакого сомннія, что онъ уже давно узналъ, о рдкой красот Віоланты посредствомъ переписки съ Риккабокка.
Принимая это все въ соображеніе, весьма натуральнымъ казалось, сообразно съ понятіями Рандаля о человческой натур, что Гарлей, при своей разборчивости и даже холодности ко всему, что касалось женщинъ, не могъ устоять противъ искушенія столь сильнаго. Одна только дружба не могла еще служить сильной побудительной причиной къ уничтоженію его разборчивости, врне можно допустить, что тутъ участвовало честолюбіе.
Въ то время, какъ Рандаль длалъ свои соображенія, а Франкъ находился подъ вліяніемъ невыносимой муки любящаго сердца, когда шопотъ гостей насчетъ очевидной любезности между плнительной хозяйкой дома и даровитымъ гостемъ долеталъ до слуха мыслящаго спекулянта и ревниваго любовника, разговоръ между двумя предметами, обратившими на себя вниманіе и возбудившими шопотъ, припалъ новый оборотъ. Беатриче сама сдлала усиліе перемнить его.
— Давно, милордъ, сказала она, продолжая говорить по-итальянски: — очень давно я не слыхала такихъ идей, какія вы сообщаете мн, и если я и считаю себя вполн недостойной ихъ, то это происходитъ отъ удовольствія, которое я ощущала, читая идеи совершенно чуждыя разговорному міру, въ которомъ живу.
Сказавъ это, Беатриче взяла книгу со стола.
— Читали ли вы это сочиненіе?
Гарлей взглянулъ на заглавный листокъ.
— Читалъ и знаю самого автора.
— Завидую вамъ, милордъ. Мн бы очень пріятно было познакомиться съ человкомъ, открывшимъ для меня глубины моего собственнаго сердца, въ которыя, признаюсь, я никогда не заглядывала.
— Очаровательная маркиза, если эта книга произвела на васъ такое дйствіе, то согласитесь, что я говорилъ съ вами безъ всякой лести, что я совершенно безпристрастно оцнилъ способности вашей души. Вся прелесть этого сочиненія заключается въ простомъ пробужденіи добрыхъ и высокихъ чувствъ, для тхъ, кто лишился этихъ чувствъ, оно не имло бы въ себ никакого достоинства.
— Въ этомъ отношеніи я съ вами несогласна: почему же эта книга пользуется такою популярностью?
— Потому, что добрыя и высокія чувства составляютъ неотъемлемую принадлежность всякаго человческаго сердца: они пробуждаются въ немъ при первомъ воззваніи….
— Пожалуста, милордъ, не старайтесь убдить меня въ этомъ! Я привыкла видть въ свт въ людяхъ такъ много низкаго, порочнаго!
— Простите мн одинъ нескромный вопросъ: скажите, что вы называете свтомъ?
Беатриче сначала съ изумленіемъ взглянула на Гарлея, потомъ окинула взоромъ гостиную, въ этомъ взор отражалась глубокая иронія.
— Я такъ и думалъ: эту маленькую комнату вы называете ‘свтомъ’. Пусть будетъ по вашему. Осмлюсь сказать вамъ, что если бы все собраніе въ этой гостиной внезапно обратилось въ зрителей театральной сцены, и что если бы вы съ такимъ же совершенствомъ исполняли роль актрисы, съ какимъ исполняете вс другія роли, которыя приняты и нравятся въ свт….
— Что же изъ этого слдуетъ?
— Еслибъ вы вздумали произнесть на этой сцен нсколько нелпыхъ и унижающихъ достоинство женщины мыслей, васъ бы непремнно ошикали. Но пусть всякая другая женщина, неимющая и половину вашихъ дарованій,— пусть она войдетъ на т же помостки и выразитъ мысли плнительныя и женскія или благородныя и возвышенныя, и, поврьте, что рукоплесканіямъ не будетъ конца и на глазахъ у многихъ, чье сердце уже давно охладло, навернется горячая слеза. Самое врное доказательство неотъемлемаго благородства возвышенности вашей души заключается въ сочувствіи всему прекрасному, возвышенному. Не думайте, что свтъ такъ низокъ, такъ пороченъ, будь это такъ, поврьте, что никакое бы общество не могло просуществовать въ теченіе дня. Однако, вы замтили давича, что вамъ пріятно было бы познакомиться съ авторомъ этой книги. Не угодно ли, я доставлю вамъ это удовольствіе?
— Сдлайте одолженіе.
— А теперь, сказалъ Гарлей, вставая и сохраняя на лиц своемъ непринужденную, привлекательную улыбку: — какъ вы полагаете теперь, останемся ли мы друзьями навсегда?
— Вы меня такъ напугали, что я едва ли могу отвтить вамъ на этотъ вопросъ. Скажите мн сначала, почему вы ищете моей дружбы?
— Потому, что вы нуждаетесь въ друг. Вдь у васъ нтъ друзей,— не правда ли?
— Если льстецовъ, можно называть друзьями, то у меня ихъ очень, очень много, отвчала Беатриче съ печальной улыбкой.
При этихъ словахъ ея взоры встртились со взорами Рандаля.
— О, я не врю этому! отвчалъ Гарлей.— Вы слишкомъ дальновидны, слишкомъ проницательны, чтобы позволить дружб развиваться въ этомъ кружк. Неужели вы полагаете, что во время разговора съ вами я не замтилъ наблюдательнаго взора мистера Рандаля Лесли? Я не знаю, что бы такое могло привязать васъ къ этому человку, но увряю васъ, что я узнаю это въ весьма непродолжительномъ времени.
— Въ самомъ дл? вы говорите какъ членъ древняго Венеціанскаго Совта. Вы, кажется, употребляете всевозможныя усилія, чтобы принудить меня страшиться васъ, сказала Беатриче, въ свою очередь употребляя всевозможныя средства, чтобъ устранить отъ себя впечатлніе, производимое на нее Гарлеемъ.
— А я заране говорю вамъ, сказалъ л’Эстренджъ съ величайшимъ хладнокровіемъ,— что съ этой минуты мн нечего страшиться васъ, и я не страшусь.
Гарлей поклонился и началъ пробираться между гостями въ Одлею, который сидлъ въ отдаленіи и вполголоса бесдовалъ съ однимъ изъ своихъ, политическихъ сподвижниковъ. Но не усплъ еще онъ приблизиться къ своему другу, какъ необходимость принудила его столкнуться съ мистерамъ Лесли и молодымъ Гэзельденомъ.
Гарлей поклонился первому и протянулъ руку второму. Рандаль замтилъ это отличіе, его самолюбіе было затронуто! чувство ненависти въ Гарлею проникло въ его холодное сердце. Ему пріятно было видть нершительность съ которой Франкъ слегка прикоснулся къ протянутой рук. Надобно сказать, что Рандаль не былъ исключительным лицомъ, котораго наблюденія за Беатриче были подмчены дальновиднымъ взоромъ Гарлея. Гарлей видлъ суровые, даже, въ нкоторой степени, грозные взгляды Франка Гэзельдена и угадывалъ причину ихъ, и потому онъ снисходительно улыбнулся при легкомъ прикосновеніи руки молодого человка.
— Вы, мистеръ Гэзельденъ, совершенно одного со мной характера: вы полагаете, что вмст съ дружескимъ пожатіемъ руки уносится частичка вашего сердца.
Сказавъ это, Гарлей отвелъ Рандаля въ сторону.
— Извините, мистеръ Лесли, если я ршаюсь утруждать васъ парой словъ. Скажите откровенно, еслибъ я пожелалъ узнать мстопребываніе доктора Риккабокка, съ тмъ, чтобъ оказать ему величайшую услугу, согласились ли бы вы доврить мн эту тайну?
Эта женщина, вроятно, высказала свои предположенія о томъ, что мн извстно мстопребываніе Риккабокка, подумалъ Рандаль и съ удивительной находчивостью и присутствіемъ духа отвчалъ, нисколько не медля:
— Милордъ, сію минуту стоялъ передъ вами самый короткій знакомецъ доктора Риккабокка. Но моему мннію, мистеръ Гэзельденъ именно то самое лицо, къ которому вамъ слдовало бы обратиться съ подобнымъ вопросомъ.
— Напротивъ, мистеръ Лесли: я полагаю, что не онъ, а именно вы можете дать мн удовлетворительный отвтъ. Посл этого позвольте мн обратиться къ вамъ съ покорнйшею просьбою, на которую, я увренъ, вы согласитесь безъ малйшаго колебанія. Если вамъ случится видться съ Риккабокка, то скажите ему, что я благополучно прибылъ въ Англію, и представьте на его произволъ свиданіе его со мной или переписку, впрочемъ, можетъ статься, уже вы и сдлали это?
— Лордъ л’Эстренджъ, сказалъ Рандаль, длая поклонъ съ изысканной учтивостью: — извините меня, если я не хочу признаться въ знаніи, которое вы приписываете мн, или если я отклоняюсь отъ него. Еслибъ мн, дйствительно, была извстна какая либо тайна, довренная докторомъ Риккабокка, то, поврьте, я умлъ бы сообразиться съ моимъ благоразуміемъ, какимъ образомъ лучше сохранить ее.
Гарлея вовсе не приготовился къ подобному тону въ protg мистера Эджертона и, по своему благородному характеру, скоре остался доволенъ, чмъ раздраженъ надменностью, съ которой обнаруживался до извстной степени независимый духъ молодого человка. Ему не хотлось разстаться съ человкомъ, на которомъ сосредоточивались весьма сильныя его подозрнія, и потому онъ отвтилъ на замчаніе Рандаля учтивымъ извиненіемъ, но въ этой учтивости скрывалась насмшка. Оставивъ Рандаля, по видимому, весьма недовольнымъ такимъ отвтомъ, лордъ л’Эстренджъ подошелъ жъ Одлею и черезъ нсколько минутъ вмст съ нимъ оставилъ собраніе маркизы.
— О чемъ разговаривалъ съ тобой л’Эстренджъ? спросилъ Франкъ.— Вроятно, о Беатриче?
— Совсмъ нтъ! онъ надодалъ мн своей поэзіей.
— Такъ почему же ты кажешься такимъ сердитымъ, мой добрый другъ? вроятно, изъ любви ко мн. Неужели ты правду говоришь, что онъ опасный соперникъ? Самъ ты согласенъ, вдь у него нтъ своихъ волосъ…. какъ ты думаешь, вдь у него парикъ? Я увренъ, что онъ хвалилъ Беатриче. По всему замтно, что онъ пораженъ ея красотой. Но я не думаю, чтобы она принадлежала къ числу женщинъ, которыя гоняются за богатствомъ и титулами. Не правда ли?… Что же ты ничего не говоришь?
— Если ты въ скоромъ времени не получишь ея согласія, то лишишься ее навсегда, сказалъ Рандаль протяжно.
И, прежде чмъ Франкъ усплъ оправиться отъ изумленія, Райдаль уже вышелъ изъ дому.

ГЛАВА XCVI.

Первый вечеръ Віоланты въ дом Лэнсмеровъ казался для нея несравненно пріятне вечера, который въ первый разъ провела въ томъ же самомъ дом миссъ Гэленъ Дигби. Правда, Віоланта сильно чувствовала разлуку съ отцомъ и, само собою разумется, съ Джемимой, хотя не въ столь сильной степени, но она до такой степени привыкла считать положеніе отца своего въ тсной связи съ Гарлеемъ, что въ это время находилась подъ вліяніемъ безотчетнаго чувства, которое какъ будто увряло ее, что, вслдствіе ея посщенія родителей Гарлея, положеніе длъ ея отца непремнно должно принять лучшій оборотъ. Къ тому же и графиня, надобно признаться, обходилась съ ней далеко радушне, чмъ съ сиротой бднаго капитана Дигби. Впрочемъ, можетъ статься, что дйствительная разница въ душ той и другой двицы происходила оттого, что Гэленъ, видя передъ собой лэди Лэнсмеръ, чувствовала какой-то страхъ, а Віоланта полюбила ее съ перваго раза, потому что графиня была мать лорда л’Эстренджа. Віоланта, къ тому же, была изъ числа тхъ двицъ, которыя умютъ обойтись, какъ говорится, съ такими степенными и формальными особами, какъ графиня Лэнсмеръ. Не такова была бдная маленькая Гэленъ: она уже слишкомъ была застнчива,— такъ что на самыя нжныя ласки она отвчала иногда одними только односложными словами. Любимой темой разговора лэди Ленсмеръ, везд и во всякое время, служилъ самъ Гарлей. Гэленъ слушала этотъ разговоръ съ почтительностію, участіемъ и вниманіемъ. Віоланта слушала его съ жаднымъ любопытствомъ, съ восторгомъ, отъ котораго щечки ея покрывались яркимъ румянцемъ. Материнское сердце замтило это различіе между двумя молодыми двицами, и нисколько не удивительно, если это сердце лежало боле къ Віолант, чмъ къ Гэленъ. Что касается лорда Лэнсмера, то онъ, какъ и вс джентльмены его лтъ, подводилъ всхъ молоденькихъ барышень подъ одинъ разрядъ: онъ видлъ въ нихъ безвредныхъ, милыхъ, но до крайности недальновидныхъ созданій,— созданій, которымъ самой судьбой предназначено казаться хорошенькими, играть на фортепьяно и разсуждать одной съ другой о модныхъ платьяхъ и плнительныхъ мужчинахъ. Несмотря на то, это одушевленное, ослпляющее созданіе, съ своимъ безконечнымъ разнообразіемъ взгляда и своею игривостью ума, изумило его, обратило на себя его вниманіе, очаровало его, принудило его не только перемнить мнніе о прекрасномъ пол, но и быть любезнымъ въ высшей степени. Гэленъ спокойно сидла въ сторонк, за своимъ рукодльемъ. Отъ времени до времени она прислушивалась, съ грустнымъ, но въ то же время независтливымъ вниманіемъ и восхищеніемъ, къ живому, безсознательному потоку словъ и мыслей Віоланты, а иногда совершенно углублялась въ свои сердечныя тайныя думы. Между тмъ рукодлье безъ малйшаго шума подвигалось подъ ея маленькими пальчиками впередъ да впередъ. Это была одна изъ любимыхъ привычекъ Гэленъ, раздражавшая нервы лэди Лансмеръ. Графиня ненавидла тхъ барышень, которыя любили заниматься рукодльемъ. Она не постигала, какъ часто это занятіе служитъ источникомъ самаго невиннаго удовольствія,— не потому, чтобы умъ не принималъ въ немъ участія, но потому, что оно доставляетъ минуты, въ теченіе которыхъ посвятившій себя этому занятію безмолвно углубляется въ самого себя. Віоланта удивлялась и, быть можетъ, испытывала въ душ чувство обманутаго ожиданія, что Гарлей вышелъ изъ дому еще до обда и не возвращался въ теченіе вечера. Впрочемъ, лэди Лэнсмеръ, представляя въ извиненіе его отсутствія нкоторыя дла, не терпящія отлагательства, воспользовалась превосходнымъ случаемъ поговорить о сын поподробне, объ его рдкихъ дарованіяхъ въ юношескомъ возраст,— дарованіяхъ, такъ много общающихъ въ будущемъ, о своемъ сожалніи касательно бездйственности Гарлея въ зрломъ возраст и наконецъ о надеждахъ, что онъ еще отдастъ справедливость своимъ врожденнымъ способностямъ. Все это до такой степени нравилось Віолант, что она почти не замчала отсутствія Гарлея.
И когда лэди Лансмеръ проводила Віоланту въ назначенную комнату и, нжно поцаловавъ ее въ щеку, сказала:
— Вотъ вы-то и могли бы понравиться Гарлею, только вы и можете разогнать его печальныя думы.
Віоланта сложила на грудь руки свои, и ея свтлые взоры, въ которыхъ отражалось столько безпредльной нжности, по видимому, спрашивая: У него есть печальныя думы,— да почему же? скажите.
Оставивъ комнату Віоланты, лэди Лэнсмеръ остановились у дверей комнаты Гэленъ и, посл непродолжительнаго колебанія, тихо вошла.
Гэленъ уже отпустила свою горничную, и въ ту минуту, когда лэди Лэнсмеръ отворила дверь, она стояла на колняхъ подл своей постели, ея лицо прикрыто было обими руками.
Въ этомъ положеніи Гэленъ до такой степени казалась невиннымъ ребенкомъ, въ немъ столько было священнаго и трогательнаго, что даже надменное и холодное выраженіе въ лиц ладя Лэнсмеръ совершенно измнилось. Она, по невольному чувству, опасалась нарушить совершеніе молитвы и тихо, безмолвно подошла къ камину.
Гэленъ встала наконецъ и крайне была изумлена неожиданнымъ появленіемъ графини. Она торопливо отерла глаза свои, она плакала.
Однако же, лэди Лэнсмеръ не угодно было замтить слды слезъ, которыя, какъ полагала испуганная Гэлень, были весьма очевидны. Графиня была слишкомъ углублена въ свои собственныя размышленіи.
— Извините, миссъ Дигби, что я потревожила васъ не вовремя, сказала она, въ то время, какъ Гэленъ приблизилась къ ней, глаза графини устремлены были на потухавшій огонь.— Извините, но сынъ мой поручилъ мн познакомить лорда Лэнсмера съ предложеніемъ, которое вы удостоили принять отъ Гарлея. Я еще не говорила съ милордомъ, вотъ уже прошло нсколько дней, а я до сихъ поръ не выбрала удобнаго случая исполнить просьбу моего сына. Между тмъ я уврена, и вы сами, по своему благоразумію, согласитесь со мной, что чужіе люди ни подъ какимъ видомъ не должны знать о семейныхъ длахъ подобнаго рода, прежде чмъ. получится полное согласіе лорда Лэнсмера.
Графиня замолчала. Бдная Гэленъ, вполн понимая, что на эту холодную рчь ожидаютъ отъ нея отвта, едва внятнымъ голосомъ произнесла:
— Конечно, милэди, я никогда не думала о….
— Ну да, моя милая! прервала лэди Лэнсмеръ, быстро поднявшись съ мста, какъ будто, вмст съ словами Гэленъ, тяжелый камень отпалъ отъ ея сердца.— Я никогда не сомнвалась въ вашемъ превосходств надъ обыкновенными барышнями вашихъ лтъ, для которыхъ подобнаго рода дла не могутъ оставаться тайною ни на минуту. Поэтому, безъ сомннія, вы, въ настоящее время, не скажете слова кому нибудь изъ вашихъ подругъ, съ которыми имете сношеніе, не скажете слова о томъ, что сказано было между вами и моимъ сыномъ.
— Я ни съ кмъ не имю сношеній, лэди Лэнсмеръ, у меня нтъ подругъ, отвчала Гэленъ, плачевнымъ тономъ и съ трудомъ удерживая слезы.
— Мн пріятно слышать это, моя милая, молодыя барышни не должны вести переписку. Подруги, особливо т подруги, которыя имютъ привычку переписываться, очень часто оказываются самыми опаснйшими врагами. Спокойной ночи, миссъ Дигби. Мн не нужно прибавлять къ тому, что было сказано, что хотя мы и обязаны оказывать всякое снисхожденіе этой молоденькой итальянк, но она не иметъ никакихъ короткихъ отношеній къ нашему семейству, поэтому вы должны обходиться съ ней такъ же благоразумно и осторожно, какъ и со всми вашими корреспондентками, если бы, къ несчастію, вы имли ихъ.
Лэди Лэнсмеръ сказала послднія слова съ улыбкой и, напечатлвъ холодный поцалуй на грустномъ лиц Гэленъ, вышла изъ комнаты. Гэленъ заняла мсто, на которомъ сидла эта надменная, нелюбящая женщина, и снова закрыла лицо обими руками и снова заплакала. Но когда она встала и когда яркій лучъ свта упалъ на ея лицо, это нжное, плнительное лицо было грустное, правда, но свтлое, какъ будто его озаряло въ эту минуту внутреннее сознаніе долга, которымъ Гэленъ была обязана людямъ, оказавшимъ ей столько благодяній,— грустное, какъ будто въ эту минуту она вполн предавалась судьб своей и, подъ вліяніемъ этой преданности, терпніе совершенно уступало мсто надежд.

——

На другой день къ завтраку явился Гарлей. Онъ былъ въ необыкновенно веселомъ расположеніи духа и безъ всякаго принужденія разговорился съ Віолантой, чего давно за нимъ не замчали. По видимому, онъ находилъ особенное удовольствіе нападать на все, что говорила Віоланта, и требовать на все доказательства. Віоланта была отъ природы двица незастнчивая, откровенная, заходила ли рчь о предмет серьёзномъ или забавномъ, она всегда говорила съ сердцемъ на устахъ и съ душой во взорахъ. Она еще не понимала легкой ироніи Гарлея, и потому, сама того не замчая, начинала горячиться и сердиться, и она такъ мила была въ гнв, ея гнвъ до такой степени придавалъ блескъ ея красот и одушевлялъ ея слова, что нисколько не покажется удивительнымъ, если Гарлей находилъ удовольствіе мучить ее. Но что всего боле не нравилось Віолант, боле, чмъ самое желаніе раздражать ее, хотя она не могла датъ себ отчета, почему не нравилось, такъ это родъ фамильярности, которую Гарлей дозволялъ себ въ обращеніи съ ней,— фамильярность, какъ будто онъ зналъ ее въ теченіе всей ея жизни,— фамильярность веселаго, безпечнаго старшаго брата или дядюшки-холостяка. Напротивъ того, къ отношеніи къ Гэленъ его обращеніе было весьма почтительное. Онъ не называлъ ее просто по имени, какъ это длалъ въ разговор съ Віолантой, но всегда употреблялъ эпитетъ ‘миссъ Дигби’, смягчалъ свой тонъ и наклонялъ голову каждый разъ, когда обращался къ ней съ какимъ нибудь вопросомъ или замчаніемъ. Не позволялъ онъ себ также подшучивать надъ весьма немногими и коротенькими сентенціями Гэленъ, но скоре внимательно выслушивалъ и безъ всякой оцнки удостоивалъ ихъ своей похвалы. Посл завтрака онъ вопросилъ Віоланту съиграть что нибудь на фортепьяно или пропть, и когда Віоланта откровенно призналась, какъ мало занималась она музыкой, онъ убдилъ Гэленъ ссть за рояль, сталъ позади ея и перевертывалъ ноты съ расположеніемъ истиннаго аматера. Гэленъ всегда играла превосходно, но въ этотъ день музыкальныя исполненія ея не отличались особенной прелестью: она чувствовала себя смущенною боле обыкновеннаго. Ей казалось, что ее принуждали выказать свои таланты именно съ тою цлью, чтобъ поразить Віоланту. Съ другой стороны, Віоланта до такой степени любила музыку, что эта любовь поглощала собою вс другія чувства и принуждала безъ малйшей зависти признавать надъ собой превосходство Гэленъ. Гэленъ окончила играть, Віоланта вздохнула, а Гарлей отъ души поблагодарилъ Гэленъ за восторгъ, въ который она привела его своей музыкой.
День былъ прекрасный. Лэли Лэнсмеръ предложила прогуляться въ саду. Въ то время, какъ двицы отправились наверхъ надть шляпки и шали, Гарлей закурилъ сигару и вышелъ въ садъ. Лэди Лэнсмеръ присоединилась къ нему прежде, чмъ Гэленъ и Віоланта.
— Гарлей, сказала она, взявъ его за руку: — съ какимъ очаровательнымъ созданіемъ ты познакомилъ насъ! Во всю жизнь мою и не встртила еще ни души, кто могъ бы такъ понравиться и доставить мн удовольствіе, какъ эта милая Віоланта. Большая часть двицъ, обладающихъ боле обширными познаніями и которыя позволяютъ себ такъ много думать о своемъ значеніи въ обществ, всегда бываютъ очень заняты собой, имютъ въ себ такъ мало женскаго, но Віоланта такъ мила, простосердечна, умна и ко всему этому не забываетъ, что она двица…. Ахъ, Гарлей!
— Что значитъ этотъ вздохъ, неоцненная мама?
— Я думала о томъ, какая прекрасная пара могла бы выйти изъ васъ…. Какъ счастлива была бы я, имя такую невстку, и какъ бы счастливъ былъ ты, имя такую жену.
Гарлей изумился.
— Оставьте, мама, сказалъ онъ, съ замтнымъ неудовольствіемъ: — вдь она еще ребенокъ: вы забываете лта.
— Нисколько, отвчала лэди Лэнсмеръ, въ свою очередь изумленная: — Гэленъ точно такъ же молода, какъ Віоланта.
— По лтамъ — да. Но характеръ Гэленъ такъ ровенъ: что мы видимъ теперь, останется въ ней навсегда… и Гэленъ, изъ благодарности, изъ уваженія или сожалнія, соглашается принять руины моего сердца, между тмъ какъ эта блестящая женщина иметъ душу Джуліи и, вроятно, надется встртить въ муж своемъ вс страсти Ромео. Перестаньте говорить объ этомъ, дорогая мама. Неужели вы забыли, что я обрученъ уже, и обрученъ по моему собственному выбору, по своему произволу?… Бдная, неоцненная Гэленъ!… Кстати: говорили ли вы съ моимъ отцомъ, о чемъ я просилъ?
— Нтъ еще. Я должна выбрать благопріятную минуту. Ты знаешь, что въ этомъ дл нужно употребить нкоторую хитрость, надобно приготовить его.
— Дорогая мама, это женское обыкновеніе приготовить насъ, мужчинъ, стоитъ вамъ, дамамъ, многаго времени и часто служитъ намъ источникомъ сильныхъ огорченій. Насъ легче всего подготовить можно простой истиной. Какъ странно ни покажется вамъ это, но истину мы научились уважать вмст съ воспитаніемъ.
Леди Лэнсмеръ улыбнулась съ сознаніемъ превосходства своего ума и опытности образованной женщины.
— Предоставь это мн, Гарлей, сказала она: — и вполн надйся на согласіе милорда.
Гарлей зналъ, что лэди Лэнсмеръ во всякое время умла брать верхъ надъ своимъ супругомъ. Онъ чувствовалъ, что подобный союзъ непремнно огорчитъ его родителя, разрушивъ вс его блестящія ожиданія, и что эта обманчивость ожиданій обнаружится въ его обращеніи съ Гэленъ. Гарлей поставилъ себ въ непремнную обязанность сохранить Гэленъ отъ малйшей возможности испытать чувство оскорбленнаго достоинства. Онъ не хотлъ, чтобы Гэленъ могла допустить себ мысль, что ее не совсмъ радушно принимаютъ въ его семейство.
— Я совершенно поручаю себя вашему общанію и вашей дипломаціи. Между тмъ если вы любите меня, то будьте поласкове къ моей невст.
— Разв я не ласкова?
— Гм…. Такъ ли вы были бы ласковы, еслибъ она была великой, замчательной наслдницей, за какую вы считаете Віоланту?
— Не потому ли, возразила лэди Лэнсмеръ, избгая прямого отвта, — не потому ли, что одна изъ нихъ — наслдница, а другая — бдная сирота, ты оказалъ послдней такое предпочтеніе?… Обходиться съ Віолантой, какъ съ избалованнымъ ребенкомъ, а съ миссъ Дигби…
— Какъ съ нарченной женой лорда л’Эстренджа и невсткой лэди Лэнсмеръ — конечно.
Графиня удержалась отъ восклицанія досады, которое готово было слетть съ ея устъ. Она замтила, что лицо Гарлея приняло то серьёзное выраженіе, которое онъ тогда только принималъ на себя, когда находился въ томъ расположеніи духа, при которомъ требовалась ласка, но не сопротивленіе его желаніямъ.
— Сегодня я намренъ оставить васъ, сказалъ онъ, посл непродолжительнаго молчанія.— Я нанялъ для себя квартиру въ отел Кларендонъ. Я намренъ удовлетворить ваше желаніе, которое вы такъ часто выражали, и именно: воспользоваться всми удовольствіями, которыя можетъ доставить мн мое званіе, и преимуществами жизни холостого человка,— короче сказать, ознаменовать мое прощанье съ безбрачіемъ и блеснуть еще разъ, вмст съ блескомъ заходящаго солнца, въ Гэйдъ-Парк и на Мэй-Фэйръ.
— Ты всегда останешься неразршимой загадкой. Оставить нашъ домъ въ то время, когда невста твоя сдлалась обитательницей этого дома!… Съ чмъ же сообразить подобное поведеніе?
— Удивляюсь! Неужели взоръ женщины можетъ быть до такой степени недальновиденъ и чувства ея до такой степени притуплены? отвчалъ Гарлей съ полу-насмшливымъ, съ полу-довольнымъ видомъ.— Неужели вы не догадываетесь, что я хочу, чтобы Гэленъ перестала на нкоторое время видть во мн своего воспитателя и благодтеля, что даже самая близость нашихъ отношеній подъ одной и той же кровлей запрещаетъ намъ казаться влюбленными, что мы лишаемся возможности испытывать всю прелесть встрчи и всю муку разлуки? Неужели вы не помните анекдота объ одномъ француз, который влюбленъ былъ въ одну лэди и не пропускалъ ни одного вечера, чтобъ не провести его у нея въ дом? Она овдовла. ‘Поздравляю тебя — вскричалъ однажды другъ этого француза — теперь ты можешь жениться на женщин, которую такъ долго обожалъ! ‘Увы — отвчалъ бдный французъ, съ искреннимъ и глубокимъ прискорбіемъ — гд же теперь я буду проводить вечера?’
Въ это время въ саду показались Віоланта и Гэленъ, об он шли въ самомъ дружелюбномъ настроеніи духа.
— Я не вижу цли твоего язвительнаго, бездушнаго анекдота, какъ будто нехотя сказала графиня.— Въ отношеніи къ миссъ Дигби это еще можно допустить… Но ухать изъ дому въ тотъ самый день, когда явилась въ немъ такая миленькая гостья!— что она подумаетъ объ этомъ?
Лордъ л’Эстренджъ пристально взглянулъ въ лицо своей матери.
— Какое мн дло до того, что она будетъ думать обо мн, о человк, который женится не на ней и который въ такихъ уже лтахъ, что….
— Гарлей, прошу тебя никогда не говорить мн о своихъ лтахъ, это невольнымъ образомъ заставляетъ меня вспомнить о своихъ, къ тому же я никогда еще не видла тебя въ такомъ цвтущемъ здоровьи и въ такой красот.
Вмст съ этимъ она подвела его къ двицамъ и, взявъ Гэленъ подъ руку, спросила ее, знаетъ ли она, что лордъ л’Эстренджъ нанялъ квартиру къ Кларендон, и догадывается ли, зачмъ онъ сдлалъ это?
Говоря это, она отвела Гэленъ въ сторону, оставивъ Гарлея подл Віоланты.
— Вамъ будетъ скучно здсь, бдное дитя мое, сказалъ Гарлей.
— Скучно!… Но скажите пожалуста, почему вы называете меня дитей?… Неужели вы замтили во мн что нибудь ребяческое?
— Разумется, въ отношеніи ко мн — вы совершенный ребенокъ. Разв я не видлъ, когда вы были ребенкомъ? разв я не нянчилъ васъ на моихъ рукахъ?
— Но вдь это было очень, очень давно.
— Правда. Но согласитесь, что если съ тхъ поръ время не останавливало своего теченія для васъ, то не длало и для меня подобнаго снисхожденія. Между нами точно такая же разница и теперь, какою она была въ то время. Поэтому позвольте же мн по прежнему называть васъ дитей и обходиться съ вами какъ съ дитей.
— Нтъ, не позволю! мн очень не нравится такое названіе и такое обхожденіе. Вы знаете, что- до сегодняшняго утра я всегда думала, что нахожусь въ пріятномъ расположеніи духа.
— Что же васъ огорчило сегодня? ужъ не сломали ли вы свою куклу?
— Вы, кажется, находите удовольствіе сердить меня! сказала Віоланта, и въ черныхъ глазахъ ея сверкнуло негодованіе.
— Такъ значитъ, я не ошибаюсь: васъ огорчила кукла!… Не плачьте: я куплю вамъ другую.
Віоланта отдернула свою руку и съ видомъ величайшаго пренебреженія пошла къ графин, лицо Гарлея нахмурилось. Нсколько минутъ онъ оставался на мст въ уныломъ, задумчивомъ расположеніи духа и потомъ подошелъ къ дамамъ.
— Я замчаю, что моимъ присутствіемъ непріятно отнимаю отъ васъ утро, въ оправданіе скажу, что вы еще не вставали, а я уже послалъ за моимъ другомъ. Онъ долженъ явиться сюда въ двнадцати часамъ. Съ вашего позволенія, я буду обдать съ вами завтра, вы, безъ сомннія, пригласите его встртиться со мной за обдомъ.
— Безъ сомннія. Кто же вашъ другъ?… Ахъ, я догадываюсь — это молодой писатель.
— Леонардъ Ферфильдъ! вскричала Віоланта, которая преодолла минутный гнвъ, или, лучше сказать, она стыдилась обнаруживать его.
— Ферфилдъ, повторила лэди Лэнсмеръ: — мн помнится, Гарлей, ты называлъ его Ораномъ.
— Это имя онъ принялъ недавно. Онъ сынъ Марка Ферфильда, который женатъ былъ на дочери Эвенеля. Неужели вы не замтили фамильнаго сходства,— не замтили этого сходства въ глазахъ молодого человка?
Послднія слова Гарлей произнесъ, понизивъ свой голосъ до шопота.
— Нтъ, я даже не обратила на это вниманія, отвчала графиня, съ душевнымъ волненіемъ.
Гарлей, замтивъ, что Віоланта начала говорятъ съ Геленъ о Леонард, и что ни та, ни другая не слушали его, онъ продолжалъ тмъ же тономъ:
— И его мать, сестра Норы, не хочетъ видть меня! Вотъ причина, почему я не хотлъ, чтобы вы не заходили къ нему изъ дома Риккабокка. Она не говорила молодому человку, почему именно не хочетъ видть,— да я и самъ не объяснялъ ему своихъ догадокъ по этому предмету. Быть можетъ, я никогда не объясню ихъ.
— Въ самомъ дл, милый Гарлей, сказала графиня, съ необыкновенной нжностью: — я какъ нельзя боле желаю, чтобъ ты позабылъ это дурачество — нтъ, я не хочу сказать этого слова — я желаю, чтобъ ты позабылъ печали твоей юности, мн легче думать, что ты скоре оставишь грустныя воспоминанія, нежели возобновишь ихъ неумстнымъ довріемъ къ постороннему человку, тмъ боле къ родственнику….
— Довольно!… не называйте ее…. одно имя ея растравляетъ раны моего сердца. Что касается доврія, то въ цломъ мір у меня только два существа, которымъ я еще могу открыть свою душу: это — вы и Эджертонъ. Теперь оставимте объ этомъ…. А! вотъ и звонокъ: безъ сомннія, это онъ!

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ.

ГЛАВА XCVIІ.

Леонардъ явился въ садъ и подошелъ къ гулявшимъ. Графиня, можетъ статься, для того, чтобъ угодить сыну, была боле, чмъ учтива: она была особенно ласкова. Она слушала Леонарда внимательне прежняго и, при всей своей разборчивости насчетъ происхожденія, была изумлена открытіемъ, что сынъ простого плотника сдлался настоящимъ джентльменомъ. Въ немъ недоставало, быть можетъ, того тона и способа выражаться, которымъ отличаются люди, рожденные и воспитанные въ извстной сфер общества, но этотъ недостатокъ не такъ сильно бросается въ глаза природнымъ аристократамъ. Въ послднее время Леонардъ жилъ въ самомъ лучшемъ обществ, которое существуетъ для того собственно, чтобъ полировать отечественный языкъ и улучшать обращеніе въ обществ, въ которомъ самымъ прекраснйшимъ идеямъ даются плнительныя формы, которое предписываетъ, хотя и не совсмъ открыто, законы высшему кругу общества,— короче сказать, въ обществ классическихъ писателей. Несмотря на особенную привлекательность въ голос Леонарда, въ его взгляд и манерахъ,— привлекательность, которая, по понятіямъ графини, принадлежала одному только высокому происхожденію, и которая, подъ именемъ ‘пріятнаго обращенія’, тайкомъ прокладываетъ себ дорогу въ чужія сердца,— несмотря на это, ея расположеніе къ нему возбуждалось въ нкоторомъ род скрытной грустью, которая рдко остается незамченною и никогда не бываетъ лишена чарующей прелести. Леонардъ и Гэленъ обмнялись нсколькими словами. Во время непродолжительной прогулки, имъ представлялся всего одинъ только случай переговорить другъ съ другомъ въ сторон отъ прочихъ, но Гэленъ сама не хотла воспользоваться этимъ случаемъ. Лицо Леонарда просвтлло при радушномъ приглашеніи графини отобдать съ ними на другой день. Принимая это предложеніе, Леонардъ взглянулъ на Гэленъ, но взоръ Гэленъ не встртился съ его взоромъ.
— А теперь, сказалъ Гарлей, отсвиснувъ Нерона, котораго Гэленъ безмолвно ласкала: — теперь я долженъ увезти Леонарда. Прощайте! до завтра. Миссъ Віоланта, какіе должны быть глаза у вашей куклы — голубые или черные?
Віоланта съ выраженіемъ недоумнія обратила черные свои глаза на лэди Лэнсмеръ и потомъ прижалась къ ней, какъ будто стараясь укрыться отъ незаслуженнаго оскорбленія.
— Пусть карета отправляется въ Кларендонъ, сказалъ Гарлей своему лакею: — я и мистеръ Оранъ пойдемъ пшкомъ. Я думаю, Леонардъ, вы будете весьма довольны случаемъ услужить вашимъ стариннымъ друзьямъ — доктору Риккабокка и его дочери?
— Услужить имъ! О, конечно.
И въ этотъ моментъ Леонардъ вспомнилъ слова Віоланты, когда, оставляя мирную деревню, онъ печалился при разлук съ тми, кого любилъ, и когда маленькая, черноглазая, итальянка, выказывая все свое достоинство и въ то же время желая утшить юношу, сказала: ‘Вы должны служить тмъ, кого любите!’ Леонардъ бросилъ на л’Эстренджа свтлый, вопросительный взглядъ.
— Я объявилъ нашему другу, снова началъ Гарлей,— что ручаюсь за благородство вашей души, какъ за свое собственное. Теперь я намренъ доказать мои слова и доврить вамъ тайны, которыя ваша проницательность, я полагаю, давно уже открыла: нашъ другъ совсмъ не то, чмъ онъ кажется.
И Гарлей въ короткихъ словахъ сообщилъ Леонарду подробности исторіи Риккабокка, объяснилъ ему, какое положеніе Риккабокка занималъ въ своемъ отечеств, обстоятельство, но которому онъ, частію чрезъ коварство своего родственника, пользовавшагося всмъ его довріемъ, частію чрезъ вліяніе своей жены, которую любилъ всей душой, вовлеченъ былъ въ сдланную имъ ошибку. Въ то самое время, какъ Риккабокка узналъ прямую цль и виды заговорщиковъ, къ которымъ онъ присоединился, и увидлъ бездну, въ которую онъ неминуемо долженъ былъ упасть, родственникъ донесъ на него правительству и теперь пользуется плодами своей измны. Вслдъ за тмъ Гарлей сказалъ нсколько словъ о пакет, отправленномъ умирающей женой Риккабокка къ какой-то мистриссъ Бертрамъ, о своихъ надеждахъ, основанныхъ на содержаніи того пакета, и наконецъ объяснилъ намреніе, которое привлекло Пешьера въ Англію.
— Врно можно сказать, прибавилъ Леонардъ: — что Риккабокка ни подъ какимъ видомъ не согласится на брачный союзъ своей дочери съ подобнымъ человкомъ. Гд же тутъ опасность? Этотъ графъ, даже еслибъ Віоланта не находилась подъ кровомъ вашей матери, не имлъ бы никакой возможности увидться съ ней. Онъ не смлъ бы сдлать нападеніе на домъ, въ которомъ живетъ Риккабокка, и увезти Віоланту, какъ какой нибудь феодальный баронъ среднихъ вковъ.
— Все это весьма справедливо, отвчалъ Гарлей.— Но, несмотря на то, въ теченіе моей жизни я убдился, что мы можемъ основательно судить объ опасности не по вншнимъ обстоятельствамъ, но по характеру тхъ людей, отъ кого она проистекаетъ. Этотъ графъ обладаетъ въ высшей степени предпріимчивымъ духомъ и дерзостью, онъ одаренъ самой природой замчательными талантами, которые какъ нельзя лучше можно употребить въ дло тамъ, гд требуется двоедушіе и умніе вести интригу, это одинъ изъ тхъ людей, которые поставили себ за правило хвастаться всмъ и каждому, что они не знаютъ неудачи въ своихъ предпріятіяхъ, и этотъ человкъ теперь здсь, побуждаемый съ одной стороны всмъ, что только можетъ возбудить корыстолюбіе, а съ другой стороны — всмъ, что изобртательность можетъ сообщить отчаянію. Поэтому, хотя я не могу догадаться, какого рода будетъ планъ Пешьера, но нисколько не сомнваюсь, что это будетъ планъ, который можетъ создать одна хитрость, и выполнить его — одна отвага, и къ выполненію котораго будетъ приступлено немедленно по открытіи убжища Віоланты, то есть прежде, чмъ мы успемъ предупредить опасность возвращеніемъ ея отца въ отечество и обнаруженіемъ измны и ложнаго доноса, за которые Пешьера въ настоящее время пользуется доходами съ имній Риккабокка. Такимъ образомъ, пока, мы станемъ употреблять всевозможныя средства къ отъисканію потерянныхъ документовъ, вмст съ тмъ должны узнавать замыслы графа, чтобы имть возможность противодйствовать. Въ Германіи я съ удовольствіемъ узналъ, что сестра Пешьера находится въ Лондон. Мн довольно извстны какъ характеръ этого человка, такъ и отношенія между имъ и его сестрой, и потому я полагаю, что онъ намренъ сдлать ее своимъ орудіемъ и сообщницей. Пешьера, какъ вы можете судить по его дерзкому пари, не принадлежитъ къ числу тхъ отъявленныхъ бездльниковъ, которые готовы отрзать себ правую руку для того, чтобы она не знала, что сдлала лвая рука: скоре — это одинъ изъ тхъ самоувренныхъ, хвастливыхъ, предпріимчивыхъ наглецовъ, у которыхъ совсть до такой степени подавлена, что она помрачаетъ даже разсудокъ,— человкъ, который долженъ имть близкое къ себ существо, передъ которымъ бы онъ могъ хвастаться своими дарованіями и качествами и могъ бы доврять свои замыслы. Пешьера уже сдлалъ все, что нужно было, для того, чтобъ подчинить себ эту бдную женщину, обратить ее въ свою рабу, въ свое оружіе. Я узналъ нкоторыя черты въ ея характер: он показываютъ, что маркиза иметъ наклонность ко всему доброму и благородному. Нсколько лтъ тому назадъ, она плнила своей красотой одного молодого англичанина. Пешьера воспользовался этимъ обстоятельствомъ, съ тою цлью, чтобъ вовлечь неопытнаго поклонника красоты въ игру, и потому избралъ сестру свою приманкой и орудіемъ въ своихъ низкихъ замыслахъ. Она не ободряла искательства нашего соотечественника,— напротивъ, предупредила его о западн, поставленной ему, и потомъ умоляла его ухать, опасаясь, что ея братъ узнаетъ и накажетъ ея благородный поступокъ. Англичанинъ самъ разсказалъ мн объ этомъ. Короче сказать, моя надежда устранить эту бдную женщину отъ вліянія Пешьера и принудить ее предупреждать насъ о его коварныхъ замыслахъ заключается въ невинной и, надюсь, въ похвальной хитрости, именно: пробудить въ ней и привести въ дйствіе самыя лучшія побужденія ея души.
Леонардъ выслушалъ съ удовольствіемъ и съ нкоторымъ удивленіемъ краткій очеркъ, которымъ Гарлей такъ отчетливо обрисовалъ характеръ Пешьера и Беатриче, и былъ пораженъ ясностью и смлостью, съ которыми Гарлей основывалъ всю систему дйствія на нсколькихъ выводахъ, извлеченныхъ имъ изъ его понятій о побужденіяхъ человческаго сердца и наклонностяхъ характера. Онъ не ожидалъ найти такъ много практической дальновидности въ человк, который, при всхъ своихъ дарованіяхъ, обыкновенно казался равнодушнымъ, мечтательнымъ и чуждымъ всему, что касалось обыкновеннаго порядка вещей въ общественномъ быту. Впрочемъ, Гарлей л’Эстренджъ былъ изъ числа тхъ людей, которыхъ способности и силы души остаются въ какомъ-то усыпленіи до тхъ поръ, пока обстоятельства не сообщатъ имъ толчка, необходимаго для возбужденія дятельности.
Гарлей продолжалъ:
— Посл вчерашняго разговора съ Беатриче мн пришло на умъ, что въ этой части нашей дипломаціи вы могли бы оказать существенную пользу. Маркиза ди-Негра — въ восторг отъ вашего генія и иметъ сильное желаніе лично съ вами познакомиться. Я общалъ ей представить васъ, и представлю, сдлавъ вамъ сначала совтъ предостереженія. Беатриче очень хороша собой и иметъ особенный даръ очаровывать. Весьма можетъ случиться, что ваше сердце и ваши чувства не устоятъ противъ ея прелестей…
— О, въ этомъ отношеніи вы напрасно опасаетесь! воскликнулъ Леонардъ съ такой самоувренностью и твердостью, что Гарлей улыбнулся.
— Предостереженіе, любезный Леонардъ, не всегда еще можно назвать вооруженіемъ, особливо противъ могущества Беатриче, поэтому я не могу принять съ перваго раза ваше увреніе. Послушайте меня: наблюдайте за собой внимательно и, если замтите, что находитесь въ опасности попасться къ ней въ плнъ, дайте мн благородное слово немедленно оставить поле. Я не имю права, для пользы и выгоды чужого вамъ человка, подвергать васъ опасности, а маркиза ди-Негра, каковы бы ни были ея прекрасныя качества, по моему мннію, послдняя женщина, въ которую я желалъ бы, чтобы вы влюбились.
— Влюбиться въ нее! это невозможно!
— Невозможно — выраженіе сильное, возразилъ Гарлей: — но все же, признаюсь откровенно, что, по моему мннію, сколько можетъ человкъ судить о другомъ человк, это не такая женщина, которая могла бы плнить васъ, эта-то увренность и подала мн поводъ подвергнуть васъ ея очарованію. Впрочемъ, имя въ своемъ разговор съ ней чистую и благородную цль, вы сами будете видть ее прямыми глазами. Во всякомъ случа, я требую отъ васъ благороднаго слова.
— Охотно даю его, отвчалъ Леонардъ.— Но какимъ же образомъ могу я оказать услугу Риккабокка? Какую помощь….
— Сейчасъ я скажу вамъ, прервалъ Гарлей.— Чарующая сила вашихъ произведеній такого рода, что она длаетъ насъ безсознательно лучше и благородне. Ваши произведенія — не что другое, какъ впечатлнія, почерпнутыя изъ вашей души. Вашъ разговоръ въ минуты одушевленія иметъ то же самое дйствіе. Когда вы короче познакомитесь съ маркизой ди-Негра, я бы желалъ, чтобъ вы поговорили съ ней о своемъ дтств, о юности. Опишите ей Риккабокка въ томъ вид, въ какомъ вы видли его — трогательнаго среди его слабостей, величественнаго среди мелкихъ лишеній, недоступнаго во время размышленія надъ своимъ Макіавелли, безвреднаго, неуязвляющаго при мудрости змія, игриво лукаваго при невинности голубя, короче сказать, я предоставляю вамъ изобразить эту картину сообразно съ вашимъ умньемъ употреблять въ дло и юморъ и паосъ. Изобразите Віоланту, читающую итальянскихъ поэтовъ и полную мечтаній о своемъ отечеств, представьте ее со всми проблесками ея возвышенной природы, которые просвчиваютъ сквозь скромное положеніе въ чужой земл, пробудите въ вашей слушательниц чувство состраданія, уваженія и восторга къ ея родственникамъ въ изгнаніи,— и этимъ, я полагаю, трудъ вашъ окончится. Нтъ никакого сомннія, что въ вашихъ портретахъ она узнаетъ тхъ, кого ищетъ ея братъ. Вроятно, она будетъ разспрашивать васъ, гд вы встрчались съ ними, и гд они теперь находятся. Эту тайну вы должны сохранить: скажите ей наотрзъ, что тайна не принадлежитъ вамъ, и вы не можете открыть ее. Противъ вашихъ описаній и чувствованій она не будетъ такъ осторожна, какъ противъ моихъ. Ко всему этому, есть еще другія причины, почему ваше вліяніе надъ этой женщиной можетъ оказаться дйствительне моего.
— Какія же эти причины? я не предвижу ихъ.
— Поврьте, что есть, не спрашивая отъ меня объясненій, отвчалъ Гарлей.
Онъ не счелъ за нужное сказать Леонарду:
‘Я человкъ высокаго происхожденія и богатъ,— вы сынъ крестьянина и живете трудами. Эта женщина честолюбива и бдна. Она можетъ имть виды на меня, которые стали бы противодйствовать моимъ видамъ на нее. Васъ она будетъ только слушать и заимствовать отъ васъ чувства всего прекраснаго и поэтическаго, она не будетъ имть въ виду выгоды покорить васъ своей вол или запутать въ свои сти.’
— Кром того, сказалъ Гарлей, перемнивъ предметъ разговора:— у меня есть въ виду другая цль. Нашъ другъ Риккабокка, этотъ недальновидный мудрецъ, въ своемъ заблужденіи и подъ вліяніемъ преувеличеннаго страха, придумалъ спасти Віоланту отъ одного негодяя, общавъ ея руку человку, въ которомъ, если только инстинктивное чувство не обманываетъ меня, я подозрваю другого точно такого же негодяя. Обречь на жертву такое обиліе жизни и духа этому безкровному сердцу, этому холодному и положительному разсудку! клянусь небомъ, этому не бывать!
— Но скажите, кого же могъ видть Риккабокка, кто по своему происхожденію и богатству былъ бы достойнымъ женихомъ его дочери? кого, какъ не васъ, милордъ?
— Меня! воскликнулъ Гарлей, сердитымъ тономъ и поблднвъ.— Чтобы я былъ достоинъ подобнаго созданія?— я — съ моими привычками!— я — такой эгоистъ! И вы, поэтъ, такъ оцниваете существо, которое могло бы сдлаться царицей поэтическихъ мечтаній!
— Милордъ, когда мы не такъ давно сидли у очага Риккабокка, когда я слышалъ, какъ она говорила, и наблюдалъ, какъ вы внимали ея словамъ, я сказалъ про себя: ‘Гарлей л’Эстренджъ долго и задумчиво смотрлъ на небеса, и теперь онъ слышитъ шелестъ крыльевъ, которыя могутъ унести его туда.’ Потомъ я вздохнулъ, мн стало грустно при одной мысли, что люди противъ нашего желанія произвольно управляютъ нами. ‘Какъ жаль — сказалъ я — что дочь Риккабокка, по свтскому мннію, не можетъ быть равна сыну пера!’ Когда я подумалъ объ этомъ, вы тоже вздохнули,— и мн казалось, что въ то время, какъ вы вслушивались въ музыкальный шелестъ крыльевъ, вы чувствовали себя прикованнымъ къ земл. Дочь Риккабокка равна вамъ по своему происхожденію, и вы принадлежите ей сердцемъ и душой.
— Мой бдный Леонардъ, вы ошибаетесь, отвчалъ Гарлей, спокойно.— Если Віолант не суждено быть женою молодого принца, то она непремнно будетъ женою молодого поэта!
— Поэта! о, нтъ! сказалъ Леонардъ, съ выразительной улыбкой.
— Любовь для поэта — отдыхъ.
Гарлей, изумленный этимъ отвтомъ, задумался.
‘Понимаю — думалъ онъ — меня озаряетъ теперь новый свтъ. Человкъ, котораго вся жизнь есть одно только стремленіе за славой, не станетъ искать любви существа ему подобнаго? Леонардъ правъ: любовь есть отдыхъ для поэта! Между тмъ, какъ я…. Это правда, правда! Онъ мальчикъ, а его проницательность гораздо глубже всей моей опытности! Для меня любовь должна пробуждать восторгъ въ душ моей, возвышать чувства, поддерживать энергію. Но жребій уже брошенъ, съ Гэленъ моя жизнь будетъ по крайней мр источникомъ невозмутимаго спокойствія. Пусть остальное спитъ въ одной могил съ моей юностью.’
— Однако, ласково сказалъ Леонардъ, желая вывести своего благороднаго друга изъ задумчивости, которая, казалось ему, была печальнаго свойства: — однако, вы еще не назвали мн искателя руки синьорины. Можно ли мн знать, кто онъ такой?
— Вроятно, вы никогда не слышали о немъ. Это — Рандаль Лесли.
— Рандаль Лесли! неужели? вскричалъ Леонардъ, съ видомъ величайшаго удивленія.
— Что же вы знаете объ этомъ человк?
И Леонардъ разсказалъ исторію памфлета, написаннаго Борлеемъ.
Гарлей приходилъ въ восторгъ по мр того, какъ подтверждались его подозрнія о Рэндал.
— Низкій притворщикъ! и я еще считалъ его опаснымъ человкомъ! Въ настоящее время мы оставимъ говорить о немъ: мы подходимъ къ дому маркизы ди-Негра. Приготовьтесь, мой другъ, и не забудьте вашего общанія.

ГЛАВА ХСVIII.

Прошло нсколько дней. Леонардъ и Беатриче сдлались друзьями. Гарлей какъ нельзя боле оставался доволенъ дйствіями своего молодого друга. Онъ самъ былъ дятельно занятъ. Онъ отъискивалъ, и до этой поры отъискивалъ тщетно, слды мистриссъ Бертрамъ, онъ поручилъ дальнйшіе розыски своему адвокату, но и адвокатъ не былъ счастливе его. Гарлей еще разъ торжествовалъ въ лондонскомъ мір, но всегда находилъ время въ теченіе сутокъ провести нсколько часовъ въ дом своего отца. Леонардъ тоже былъ нердкій гость въ дом Лэнсмеровъ, его радушно принимали тамъ и вс любили. Пешьера не обнаруживалъ ни малйшихъ признаковъ мрачныхъ замысловъ, которые приписывали ему. Онъ рдко является въ гостиныхъ высшаго общества,— вроятно, потому, что встрчается тамъ съ лордомъ л’Эстренджемъ. Несмотря на блескъ и красоту Пешьера, лордъ л’Эстренджъ, подобно Робъ-Рою-Макъ-Грегору, ‘находится въ своемъ отечеств’ и пользуется ршительнымъ преимуществомъ надъ чужеземцемъ. Впрочемъ, Пешьера часто посщаетъ клубы и играетъ по большой. Не проходитъ ни одного вечера, чтобы онъ не встртился съ барономъ Леви.
Одлей Эджертонъ былъ сильно занятъ длами. Онъ только разъ и видлся съ Гарлеемъ. Гарлей тогда же намревался высказать ему свои мннія касательно Рандаля Лесли и сообщить ему исторію о памфлет Борлея. Эджертонъ остановилъ его.
— Любезный Гарлей, не старайся вооружить меня противъ молодого человка. Все, что касается его съ невыгодной стороны, мн непріятно слушать. Во первыхъ, это нисколько бы не измнило образа моего поведенія къ нему. Онъ родственникъ моей жены, исполняя ея послднее желаніе и, слдовательно, мой непремнный долгъ, я принялъ на себя устроить его карьеру. Привязавъ его къ моей судьб еще въ самой цвтущей пор его жизни, я по необходимости отвлекъ его отъ занятій, въ которыхъ трудолюбіе и способности вполн упрочивали его будущность, поэтому все равно, дуренъ ли онъ, или хорошъ, но я употреблю вс средства сдлать для него все лучшее. Ко всему этому, несмотря на мое холодное обращеніе, я принимаю въ немъ живое участіе: мн онъ нравится. Онъ жилъ въ моемъ дом, онъ во всемъ завислъ отъ меня, онъ ученъ и благоразуменъ, а я человкъ бездтный, поэтому пощади его, и этимъ ты пощадишь меня. Ахъ, Гарлей, если бы ты зналъ, у меня теперь столько заботъ, что
— Не говори пожалуста, добрый Одлей, прервалъ великодушный другъ.— Какъ мало еще знаетъ тебя свтъ!
Рука Одлея дрожала. Дйствительно, въ это время его душу тяготили самыя грустныя, самыя мучительныя чувства.
Между тмъ предметъ разговора двухъ друзей,— этотъ тппъ превратнаго разсудка — типъ ума безъ души, типъ знанія, не имвшаго другой цли, кром силы,— находился въ сильномъ тревожномъ уныніи. Онъ не зналъ, врить ли словамъ барона Леви касательно раззоренія Эджертона, или нтъ. Онъ не могъ поврить этому, когда смотрлъ на великолпный домъ Одлея на Гросвеноръ-Сквэр, съ его пріемной, наполненной лакеями, съ его буфетомъ, обремененнымъ серебромъ,— когда въ той же пріемной ни разу не встрчалъ онъ докучливаго кредитора, когда ему извстно было, что торгашамъ не улучалось еще приходить два раза за разсчетомъ. Лесли сообщилъ свои недоумнія барону.
— Правда, отвчалъ баронъ, съ многозначительной улыбкой:— Эджертонъ удовлетворяетъ своихъ кредиторовъ превосходно, но какъ онъ удовлетворяетъ? это вопросъ. Рандаль, mon cher, вы невинны какъ ребенокъ. Позвольте предложить вамъ два совта, въ лиц пословицы: ‘Умныя крысы покидаютъ разрушающійся домъ’, ‘Убирай сно пока солнышко гретъ.’ Кстати: вы очень понравились мистеру Эвенелю, и уже онъ поговаривалъ о томъ, какимъ бы образомъ сдлать васъ представителемъ въ Парламент Лэнсмера. Не знаю, какъ ему удалось пріобрсть въ этомъ мст значительный всъ. Пожалуста, вы не отставайте отъ него.
И Рандаль дйствительно старался всми силами держаться Эвенеля: онъ былъ на танцовальномъ вечер у мистриссъ Эвенель, кром того раза два являлся съ визитомъ, заставалъ дома мистриссъ Эвенель, былъ очень любезенъ и учтивъ, любовался и приходилъ въ восторгъ отъ маленькихъ дтей. У мистриссъ Эвенель были сынъ и дочь — вылитые портреты отца,— съ открытыми личиками, на которыхъ рзко выражалась смлость. Все это немало располагало къ нему мистриссъ Эвенель и не мене того ея супруга. Эвенель былъ весьма проницателенъ, чтобы умть вполн оцнить умственныя способности Рандаля. Онъ называлъ его ‘живымъ малымъ’ и говорилъ, что ‘Рандаль далеко бы ушелъ къ Америк’,— а это была высочайшая похвала, которою Дикъ Эвенель никого еще не удостоилъ. Впрочемъ, Дикъ въ это время самъ казался нсколько озабоченнымъ: наступилъ первый годъ, какъ онъ началъ хмуриться, ворчать на счеты жены его изъ моднаго магазина, и при этомъ сердито произносилъ морское выраженіе: ‘это всегда случается, когда мы слишкомъ далеко выскочимъ на втеръ’.
Рандаль постилъ доктора Риккабокка и узналъ, что Віоланта скрылась. Врный своему общанію, итальянецъ ршительно не хотлъ сказать, куда именно скрылась его дочь, и намекнулъ даже, что было бы весьма благоразумно, еслибъ Рандаль отложилъ на нкоторое время свои посщенія. Лесли, которому очень не понравилось подобное предложеніе, старался доказать необходимость своихъ посщеній, пробудивъ въ Риккабокка т опасенія касательно шпіонства о мст его пребыванія, которыя принудили мудреца поспшить предложеніемъ Рандалю руки Віоланты. Но Риккабокка уже зналъ, что предполагаемый лазутчикъ былъ ни кто другой, какъ ближайшій сосдъ его Леонардъ, и, не сказавъ объ этомъ ни слова, онъ довольно умно доказалъ, что шпіонство, о которомъ упомянулъ Рандаль, служитъ добавочной причиной къ временному прекращенію его посщеній. Посл этого Рандаль своимъ хитрымъ, спокойнымъ, околичнымъ путемъ старался узнать, не было ли уже между л’Эстренджемъ и Риккабокка свиданія или сношенія. Вспомнивъ слова Гарлея, онъ, съ свойственною ему быстротою соображенія, допускалъ и то и другое. Риккабокка съ своей стороны былъ мене остороженъ и скоре отпарировалъ косвенные вопросы, нежели опровергалъ выводы Рандаля, основанные на однхъ догадкахъ.
Рандаль начиналъ уже угадывать истину. Куда, какъ не къ Лэнсмерамъ, должна скрыться Віоланта? Это подтверждало его предположеніе о притязаніяхъ Гарлея на ея руку. Съ такимъ соперникомъ какого можно ожидать ему успха? Рандаль нисколько не сомнвался, что ученикъ Макіавелли откажетъ ему, въ случа, еслибъ и въ самомъ дл представился его дочери подобный шансъ, а потому немедленно исключилъ изъ своего плана вс дальнйшіе виды на Віоланту: при ея бдности, онъ не видлъ необходимости брать ее за себя,— при ея богатств — отецъ отдастъ ее другому. Такъ какъ сердце его вовсе не было занято прекрасной итальянкой, а потому въ тотъ моментъ, когда наслдство ея сдлалось боле чмъ сомнительно, онъ не ощущалъ ни малйшаго сожалнія лишиться ея,— но въ то же время испытывалъ злобную досаду при одной мысли, что его замнитъ д’Эстренджъ, который такъ сильно оскорбилъ его.
Между тмъ Парламентъ собрался. Событія, принадлежащія исторіи, еще боле способствовали къ ослабленію администраціи. Вниманіе Рандаля Лесли поглощено было политикой. Въ случа, если Одлей лишится своего мста, и лишится навсегда, онъ уже не въ состояніи будетъ помогать ему, но отстать, по совту барона Леви, отъ своего покровителя и, въ надежд на полученіе мста въ Парламент, прильнуть къ совершенно чужому человку, къ Дику Эвенелю,— невозможно было сдлать слиткомъ поспшно. Несмотря на то, почти каждый вечеръ, когда открывалось засданіе въ Парламент, это блдное лицо и эту тощую фигуру, въ которыхъ Леви усматривалъ проницательность и энергію, можно было видть между рядами скамеекъ, отведенныхъ тмъ избраннымъ особамъ, которые получили отъ президента позволеніе войти въ Парламенть. Отсюда-то Рандаль слушалъ современныхъ ему замчательныхъ ораторовъ, слушалъ и съ какимъ-то пренебреженіемъ удивлялся ихъ слав — явленіе весьма обыкновенное между умными, благовоспитанными молодыми людьми, которые не знаютъ еще, что значитъ говорить публично и притомъ въ Нижнемъ Парламент. Онъ слышалъ безграмотность англійскаго языка, слышалъ весьма простыя разсужденія, нсколько краснорчивыхъ мыслей и рзкія доказательства, часто сопровождаемыя такими потрясающими звуками голосами и такими жестикуляціями, что, право, привели бы въ ужасъ какого нибудь режиссёра провинціальнаго театра. Онъ воображалъ, куда какъ далеко превосходне говорилъ бы онъ самъ — съ какой утонченной логикой, какими изящными періодами, какъ близко походилъ бы онъ на Цицерона и Борка! Нтъ никакого сомннія, что его краснорчіе было бы лучше, и по этой самой причин Рандаль испыталъ самую удачную изъ величайшихъ неудачъ — сдлалъ превосходный опытъ краснорчія. Въ одномъ, однако же, онъ принужденъ былъ признаться, и именно, что въ народномъ представительномъ собраніи не требуется знанія, которое есть сила, но совершенное знаніе самого собранія, и какую пользу можно извлечь изъ него, онъ допускалъ, что при этомъ случа превосходными качествами могли служить и необузданный гнвъ, и рзкія выраженія, и сарказмъ, и смлая декламація, и здравый разсудокъ, и находчивость, столь рдко встрчаемые въ самыхъ глубокомысленныхъ, высокоумныхъ людяхъ, человкъ, который не въ состояніи обнаружить ничего, кром ‘знанія‘, въ строгомъ смысл этого слова, подвергается неминуемой опасности быть ошиканнымъ.
Рандаль съ особеннымъ удовольствіемъ наблюдалъ за Одлеемъ Эджертономъ, котораго руки были сложены на грудь, шляпа была надвинута на глаза, и спокойные взоры его не отрывались отъ оратора оппозиціонной партіи. Рандаль два раза слышалъ, какъ говорилъ въ Парламент Эджертонъ, и крайне изумлялся дйствію, которое этотъ государственный человкъ производилъ своимъ краснорчіемъ. Качества, о которыхъ мы упомянули выше, и которыя, по замчанію Рандаля, обезпечивали врный успхъ, Одлей Эджертонъ обнаруживалъ въ извстной степени, и притомъ не вс, а именно: здравый разсудокъ и находчивость. Но, несмотря на то, хотя рчи Одлея не сопровождались громкими рукоплесканіями, но ни одинъ еще, кажется, ораторъ не доставлялъ столько удовольствія своимъ друзьямъ и не пробуждалъ къ себ такого уваженія въ своихъ врагахъ. Истинный секретъ въ этомъ искусств,— секретъ, котораго Рандаль никогда бы не открылъ, потому что этотъ молодой человкъ, несмотря на свое старинное происхожденіе, несмотря на свое итонское образованіе и совершенное знаніе свта, не принадлежалъ къ числу природныхъ джентльменовъ,— истинный секретъ, говорю я, состоялъ въ томъ, что вс движенія, взоры и самыя слова Одлея ясно показывали, что онъ ‘англійскій джентльменъ’, въ строгомъ смысл этого названія. Это былъ джентльменъ съ талантами и опытностію боле, чмъ обыкновенными, онъ просто и откровенно выражалъ свои мннія, не гоняясь, для большаго эффекта, за риторическими украшеніями. Ко всему этому Эджертонъ былъ вполн свтскій человкъ. То, что партія его желала высказать, онъ высказывалъ съ неподражаемой простотою, отчетливо выставлялъ на видъ то, что его соперники называли главными обстоятельствами дла, и со всею основательностію длалъ заключеніе. Съ невозмутимымъ спокойствіемъ и соблюденіемъ малйшихъ условій приличія, съ одушевленіемъ и энергіей и едва замтнымъ измненіемъ въ голос, Одлей Эджертонъ производилъ на слушателей сильное впечатлніе, становился удобопонятнымъ для людей безтолковыхъ и нравился людямъ съ самымъ разборчивымъ вкусомъ.
Наконецъ вопросъ, такъ долго угрожавшій паденіемъ министерства, былъ окончательно ршенъ. Это было въ роковой понедльникъ, когда въ Парламент разсуждали о состояніи государственныхъ финансовъ и разсматривали отчетъ, наполненный безконечными рядами цифръ. Вс члены оставались безмолвными,— вс, исключая государственнаго казначея и другихъ, ему подвдомственныхъ лицъ, которыхъ члены Парламента не удостаивали даже своимъ вниманіемъ, они находились въ особенномъ нерасположеніи слушать скучные итоги цыфръ. Рано вечеромъ, между девятью и десятью часами, предсдатель звучнымъ голосомъ предложилъ ‘постороннимъ слушателямъ удалиться.’ Волнуемый нетерпніемъ и тяжелыми предчувствіями, Рандаль всталъ съ мста и вышелъ въ роковую дверь. Передъ самымъ выходомъ онъ оглянулся и бросилъ послдній взглядъ на Одлея Эджертона. Коноводъ партіи шепталъ что-то Одлею, и Одлей, сдвинувъ шляпу съ своихъ глазъ, окинулъ взоромъ все собраніе, взглянулъ на галлереи, какъ будто этимъ взглядомъ онъ моментально исчислялъ относительную силу двухъ борющихся партій, посл того онъ горько улыбнулся и откинулся къ спинк своего кресла. Улыбка Одлея надолго сохранилась въ памяти Рандаля Лесли.
Между ‘посторонними’, вмст съ Лесли выведенными изъ Парламента, были многіе молодые люди, связанные съ членами администраціи или родствомъ, или знакомствомъ. За дверьми Парламента сердца ихъ громко забились. Вокругъ ихъ раздавались зловщія предположенія.
‘Говорятъ, что на сторон министерства будетъ десять лишнихъ голосовъ.’
‘Нтъ, я слышалъ заврное, что оно перемнится.’
‘Г… говоритъ, что противъ его будетъ по крайней мр пятьдесятъ голосовъ.’
‘Не врю этому,— это невозможно. Въ отели ‘Травелдерсъ’ я оставилъ за обдомъ пятерыхъ членовъ министерства.’
‘Это продлки виговъ — какъ безсовстно!’
‘Удивительно, что никто не хотлъ возражать противъ этого. Странно, что П…. не сказалъ ни слова.— Впрочемъ, онъ такъ богатъ, что ему все равно — служить въ Парламент или нтъ.’
‘Да, да! Одлей Эджертонъ сдлалъ то же самое. Нтъ никакого сомннія, что онъ радъ освободиться отъ должности и заняться своимъ имніемъ. Дло приняло бы совершенно другой оборотъ, еслибъ мы имли въ числ членовъ такихъ людей, для которыхъ должность была бы такъ же необходима, какъ она необходима теперь для… для меня!’ сказалъ откровенный молодой человкъ.
Въ эту минуту кто-то дружески взялъ Рандаля за руку. Онъ обернулся и увидлъ передъ собой барона Леви.
— Ну что, вдь я говорилъ вамъ? сказалъ баронъ съ восторженной улыбкой.
— Значитъ вы уврены, что министерство перемнится?
— Я провелъ сегодня цлое утро за спискомъ новыхъ членовъ, разсматривалъ его вмст съ моимъ парламентскимъ кліентомъ, который знаетъ всхъ этихъ членовъ какъ пастухъ свое стадо. Большинство голосовъ на сторон оппозиціи по крайней мр до двадцати-пяти.
— Неужели и въ самомъ дл прежніе члены должны оставить свои мста? спросилъ откровенный молодой человкъ, съ жадностію внимавшій каждому слову изящно одтаго барона.
— Безъ всякаго сомннія, сэръ, отвчалъ баронъ разсянно и въ то то же время небрежно открывая передъ нимъ золотую табакерку.— Вроятно, вы другъ кого нибудь изъ ныншнихъ министровъ? Конечно, вы сами не захотите чтобы при этомъ положеніи длъ вашъ другъ остался въ Парламент?
Рандаль не далъ барону дождаться отвта: онъ отвелъ его въ сторону.
— Если дла Одлея въ такомъ положеніи, какъ вы говорили мн, то что же станетъ онъ длать?
— Я самъ завтра намренъ предложить ему этотъ вопросъ, отвчалъ баронъ, и на лиц его отразилось чувство злобы.— Я пріхалъ сюда собственно затмъ, чтобы увидть, какъ ему нравится перспектива, которая открывается передъ нимъ.
— На лиц его вы ршительно ничего не замтите, отвчалъ Рандаль.
Въ эту минуту дверь въ Парламентъ отворилась, и ожидавшіе толпою бросились въ нее.
— Какъ голоса? На чьей сторон большинство? былъ первый и общій вопросъ.
— Большинство противъ министровъ двадцатью-девятью голосами, отвчалъ членъ оппозиціонной партіи, медленно снимая кожу съ апельсина.
Баронъ тоже имлъ отъ президента позволеніе присутствовать въ Парламент, и потому вошелъ вмст съ Лесли и слъ подл него.
— А вонъ и Эджертонъ идетъ, сказалъ баронъ.
И дйствительно, въ то время, какъ большая часть членовъ выходили изъ Парламента переговорить о длахъ въ клубахъ или въ салонахъ и распространить по городу новости, видно было, какъ голова Эджертона высилась надъ прочими. Леви отвернулся, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ. Не говоря уже о прекрасномъ лиц Одлея, нсколько блдномъ, но свтломъ и не выражавшемъ унынія, замтны были особенная учтивость и уваженіе, съ которыми грубая толпа народа давала дорогу павшему министру. Одинъ изъ прямодушныхъ вжливыхъ нобльменовъ, который впослдствіи, благодаря сил, не таланта своего, но характера, сдлался предводителемъ въ Парламент, при встрч съ своимъ противникомъ, сжалъ его руку и сказалъ вслухъ:
— Получивъ въ Парламент почетную должность, я не хочу гордиться этимъ, но мн будетъ лестно, когда, оставивъ ее, буду увренъ, что самый сильный изъ моихъ противниковъ такъ же мало скажетъ противъ меня, какъ сказано противъ васъ, Эджертонъ.
— Желалъ бы я знать, громко воскликнулъ баронъ, нагнувшись черезъ перегородку, отдлявшую его отъ собранія парламентскихъ членовъ: — желалъ бы я знать, что скажетъ теперь лордъ л’Эстренджъ?
Одлей приподнялъ свои нахмуренныя брови, бросилъ на барона сверкающій взглядъ, вошелъ въ узкій проходъ, отдлявшій послдній рядъ скамеекъ и исчезъ со сцены, на которой — увы!— весьма немногіе изъ самыхъ любимйшихъ представителей оставляютъ за собою боле, чмъ одно скоротечное имя актера.

ГЛАВА ХСІХ.

Баронъ Леви не привелъ, однако же, въ исполненіе своей угрозы повидаться съ Эджертономъ и поговорить съ нимъ на другой день. Можетъ статься, онъ боялся вторичной встрчи съ его сверкающими взорами. Къ тому же Эджертонъ былъ слишкомъ занятъ въ теченіе цлаго утра, чтобы видться съ кмъ нибудь изъ постороннихъ лицъ, исключая Гарлея, который поспшилъ явиться къ нему съ утшеніемъ. Еще при начал парламентскаго засданія уже извстно было, что министерство перемнится, и что прежніе члены будутъ завдывать своими должностями до назначенія преемниковъ. Но въ то же время уже начиналась реакція въ пользу прежняго министерства, и когда стало извстно всмъ, что новая администрація составится изъ людей, которые до этого не занимали никакихъ должностей, въ народ образовалось общее мнніе, что новые члены правительства недолго останутся на своихъ мстахъ, и что прежнее министерство, съ нкоторыми измненіями, будетъ призвано обратно не позже, какъ черезъ мсяцъ. Можетъ статься, что и это была одна изъ главныхъ причинъ, по которой баронъ Леви разсудилъ за лучшее не являться къ мистеру Эджертону съ преждевременнымъ выраженіемъ соболзнованія. Рандаль провелъ часть своего утра въ освдомленіяхъ касательно того, что намрены предпринять джентльмены, поставленные въ одинаковое съ нимъ положеніе, и, къ особенному своему удовольствію, узналъ, что весьма немногіе расположены были оставить свои мста.
Потеря мста для Рандаля была дломъ большой важности. Обязанности его были весьма немноготрудны, а жалованья доставало не только на его нужды, но даже доставляло ему возможность употребить остатки отъ него на воспитаніе Оливера и своей сестры. Отдавая справедливость молодому человку, я долженъ сказать, что, при всемъ его равнодушіи къ человческому роду, родственныя узы были для него священны. Стараясь сколько нибудь подвести подъ уровень своего образованія честнаго Оливера и Джульетту, онъ поддавался даже нкоторымъ искушеніямъ, обольстительнымъ въ глазахъ человка его возраста. Люди, существенно алчные и безсовстные, часто въ оправданіе своихъ преступленій приводятъ попеченіе о своемъ семейств…. Съ потерею мста Рандаль терялъ вс средства къ существованію, исключая тхъ, которыя предоставлялъ ему, Одлей. Но если Одлей дйствительно раззорился? Къ тому же Рандаль пріобрлъ уже нкоторую извстность своею ученостью и обширными дарованіями. Для него открывалось поприще, на которомъ, устраняясь отъ политической партіи, онъ могъ бы легко получить прекрасную должность, а вмст съ ней и прекрасные доходы. Поэтому, какъ нельзя боле довольный ршимостью своихъ сослуживцевъ, Рандаль съ хорошимъ аппетитомъ отобдалъ въ своемъ клуб и, съ христіанскою покорностью Провиднію касательно превратнаго счастія своего покровителя, отправился на Гросвеноръ-Сквэръ, въ надежд застать Одлея дома. Узнавъ, что Одлей дйствительно былъ дома, Рандаль вошелъ въ библіотеку. У Эджертона сидли три джентльмена: одинъ изъ нихъ былъ лордъ л’Эстренджъ, а другіе двое — члены бывшей администраціи. Рандаль въ ту же минуту хотлъ было удалиться изъ этого собранія, но Эджертонъ ласково сказалъ ему:
— Войдите, Лесли, я только что говорилъ о васъ.
— Обо мн, сэръ?
— Да,— о васъ и о мст, которое вы занимали. Я спрашивалъ сэра … (указывая на своего сослуживца) не благоразумно ли будетъ съ моей стороны потребовать отъ вашего прежняго начальника отзывъ о вашихъ способностяхъ, который, я знаю, долженъ быть прекрасный, и который послужилъ бы вамъ съ пользой при новомъ начальник.
— О, сэръ, возможно ли въ такое время думать обо мн! воскликнулъ Рандаль съ непритворнымъ чувствомъ.
— Впрочемъ, продолжалъ Одлей съ обычной сухостью: — сэръ…. къ удивленію моему, полагаетъ, что вамъ слдовало бы отказаться отъ своего мста. Не знаю, какія къ тому причины иметъ милордъ,— вроятно, весьма основательныя, но я бы не посовтовалъ вамъ этой мры.
— Мои причины, сказалъ сэръ …. съ формальностію должностного человка: — очень просты: у меня есть племянникъ въ подобномъ положеніи, который, безъ сомннія, откажется. Каждый человкъ, имвшій какую нибудь должность, и котораго родственники занимали въ правительств высокія мста, долженъ сдлать то же самое. Я не думаю, что мистеръ Лесли ршится допустить себ исключеніе изъ этого.
— Позвольте вамъ замтить, мистеръ Лесли мн вовсе не родственникъ.
— Однако, имя его иметъ неразрывную связь съ вашимъ именемъ, онъ такъ долго жилъ въ вашемъ дом, такъ извстенъ въ обществ (и не подумайте, что я говорю комплименты, если прибавлю, что мы основываемъ на немъ большія надежды), я не смю допустить предположенія, чтобы посл этого стоило удерживать за собою ничтожное мсто, которое отнимаетъ отъ него возможность поступить современемъ въ Парламентъ.
Сэръ … былъ изъ числа тхъ страшныхъ богачей, для которыхъ положеніе человка, существовавшаго однимъ жалованьемъ, было ничтожно. Надобно сказать, впрочемъ, что онъ все еще считалъ Эджертона богаче себя и увренъ былъ, что онъ прекрасно устроитъ Рандаля, который, мимоходомъ сказать, ему очень нравился. Онъ полагалъ, что если Рандаль не послдуетъ примру своего знаменитаго покровителя, то унизитъ себя во мнніи и уваженіи самого Эджертона.
— Я одно скажу, Лесли, сказалъ Эджертонъ, прерывая отвтъ Рандаля: — ваша честь нисколько не пострадаетъ, если вы и останетесь на прежнемъ мст. Мн кажется, ужь если оставлять его, такъ это изъ одного только приличія. Я ручаюсь за это, лучше останьтесь на своемъ мст.
Къ несчастію, другой членъ правительства, сохранявшій до этой минуты безмолвіе, былъ литераторъ. Къ несчастію, что во время вышеприведеннаго разговора рука его опустилась на знаменитый памфлетъ Рандаля, лежавшій на стол, покрытомъ книгами, и, перевернувъ нсколько страничекъ, духъ и цль этого мастерскаго произведенія, написаннаго въ защиту администраціи, возникли въ его слишкомъ врномъ воспоминаніи.
Онъ тоже любилъ Рандаля, мало того онъ восхищался имъ, какъ авторомъ поразительнаго и эффектнаго памфлета. И потому, выведенный изъ торжественнаго равнодушія, которое онъ обнаруживалъ до этого къ судьб своего подчиненнаго, сказалъ съ привтливой улыбкой:
— Извините, сочинитель такого сильнаго произведенія не можетъ быть обыкновеннымъ подчиненнымъ. Его мннія въ этомъ памфлет изложены слишкомъ врно, эта чудесная иронія на того самого человка, который, безъ сомннія, сдлается начальникомъ Рандаля, непремнно обратитъ на себя строгое вниманіе и принудитъ мистера Рандаля sedet eternurnque sedebit на оффиціальномъ стул…… Ха, ха! какъ это прекрасно! Прочитайте, л’Эстренджъ! Что вы скажете на это?
Гарлей взорами пробжалъ указанную страницу. Оригиналъ этого произведенія, состоявшій изъ грубыхъ, размашистыхъ, но выразительныхъ шутокъ, пропущенъ былъ сквозь изящную сатиру Рандаля. Это было превосходно. Гарлей улыбнулся и устремилъ свои взоры на Рандаля. Лицо несчастнаго похитителя чужихъ произведеній пылало. Гарлей, умя любить со всею горячностью своего сердца, умлъ не мене того и ненавидть. Впрочемъ, онъ былъ изъ числа тхъ людей, которые забываютъ свою ненависть, когда предметъ ея находится въ несчастіи. Онъ положилъ брошюру на столъ.
— Я не политикъ, сказалъ онъ: — но Эджертонъ, какъ каждому извстно, до такой степени разборчивъ во всемъ, что касается оффиціальнаго этикета, что мистеръ Лесли ни въ комъ боле не найдетъ для себя такого благоразумнаго совтника.
— Прочитайте сами, Эджертонъ, сказалъ сэръ ……, передавая Одлею памфлетъ.
Должно замтить здсь, что Эджертонъ сохранилъ весьма неясное воспоминаніе о томъ, до какой степени этотъ памфлетъ вредилъ Рандалю въ его настоящемъ положеніи. Онъ взялъ его и, внимательно прочитавъ указанное мсто, серьёзнымъ и нсколько печальнымъ голосомъ сказалъ:
— Мистеръ Лесли, я беру назадъ мой совтъ. Мн кажется, сэръ правъ. Нобльменъ, на котораго вы написали въ этомъ памфлет колкую сатиру, будетъ вашимъ начальникомъ. Не думаю, чтобы онъ отршилъ васъ отъ должности съ перваго раза, но во всякомъ случа едва ли можно ожидать, что онъ станетъ принимать участіе въ вашемъ повышеніи. При этихъ обстоятельствахъ, я боюсь, что вы не можете располагать собою какъ….
Эджертонъ остановился на нсколько секундъ и потомъ съ глубокимъ вздохомъ, ршавшимъ, по видимому, дло, заключилъ свою мысль словомъ: ‘джентльменъ’.
Никто еще не чувствовалъ такого презрнія къ этому слову, какое чувствовалъ въ ту минуту благородный Лесли. Однако, онъ почтительно склонилъ голову и отвчалъ съ обычнымъ присутствіемъ духа.
— Вы произносите мое собственное мнніе.
— Какъ выдумаете, Гарлей, справедливо ли мы судимъ? спросилъ Эджертонъ съ нершимостью, изумившею всхъ присутствовавшихъ.
— Я думаю, отвчалъ Гарлей, съ видимымъ сожалніемъ къ Рандалю, выходившимъ даже изъ предловъ великодушія,— но въ то же время, несмотря на сожалніе, онъ старался придать словамъ своимъ двоякій смыслъ: — я думаю, что кто оказывалъ услугу Одлею Эджертону, никогда не былъ отъ этого въ проигрыш, а если мистеръ Лесли написалъ этотъ памфлетъ, то, безъ сомннія, онъ услужилъ Эджертону. Если онъ подвергается наказанію за свою услугу, то мы надемся, что Эджертонъ окажетъ достойное вознагражденіе.
— Вознагражденіе это уже давно оказано, отвчалъ Рандаль: — одна мысль, что мистеръ Эджертонъ заботится о моемъ счастіи, въ то время, когда онъ такъ занятъ, когда….
— Довольно, Лесли, довольно! прервалъ Эджертонъ, вставая съ мста и крпко пожавъ руку своему protg.— Придите ко мн попозже вечеромъ, и мы еще поговоримъ объ этомъ.
Въ одно время съ Эджертономъ встали и члены Парламента и, пожавъ руку Лесли, сказали ему, что онъ поступилъ благородно, и что они не теряютъ надежды увидть его въ скоромъ времени въ Парламент, съ самодовольной улыбкой намекнули ему, что существованіе новаго министерства будетъ весьма непродолжительно, и въ заключеніе одинъ изъ нихъ пригласилъ Рандаля къ обду, а другой — провести недльку въ его помстьи. Знаменитый памфлетистъ среди поздравленій съ подвигомъ, который длалъ его нищимъ, вышелъ изъ комнаты. О, какъ въ эти минуты проклиналъ онъ несчастнаго Джона Борлея!
Было уже за полночь, когда Одлей Эджертонъ позвалъ къ себ Рандаля. Государственный сановникъ находился одинъ. Онъ сидлъ передъ огромнымъ бюро съ многочисленными раздленіями и занимался перекладкою бумагъ изъ этого бюро,— однхъ — въ число негодныхъ бумагъ, другихъ — въ пылавшій каминъ, а нкоторыхъ — въ два огромные желзные сундука съ патентованными замками, которые стояли раскрытыми у самыхъ его ногъ. Крпкими, холодными и мрачными казались эти сундуки, безмолвно принимая въ себя останки минувшаго могущества, они казались крпкими, холодными и мрачными какъ могила. При вход Рандаля Одлей взглянулъ на него, предложилъ ему стулъ, продолжалъ свое занятіе еще на нсколько минутъ и потомъ, окинувъ взоромъ комнату, какъ будто съ усиліемъ отрывая себя отъ своей главной страсти — публичной жизни, заговорилъ ршительнымъ тономъ:
— Не знаю, Рандаль Лесли, считали ли вы меня за человка безъ нужды осторожнаго или черезчуръ невеликодушнаго, когда я сказалъ вамъ, что вы не должны ожидать отъ меня ничего, кром повышенія на вашемъ поприщ, не ожидать отъ моего великодушія при жизни, и изъ духовнаго завщанія по смерти ни малйшаго приращенія къ нашей собственности. Я вижу по выраженію вашего лица, что вы намрены отвчать мн: благодарю васъ за это. Теперь я долженъ сказать, по секрету, хотя черезъ нсколько дней это уже не будетъ секретомъ для цлаго свта, долженъ сказать вамъ, что, занимаясь длами государственными, я оставлялъ свои собственныя дла въ такомъ небреженіи, что представилъ собою примръ человка, который ежедневно отдлялъ отъ своего капитала извстную часть, разсчитывая, что капитала достанетъ ему на всю жизнь. Къ несчастію, человкъ этотъ прожилъ слишкомъ долго. (Одлей улыбнулся — улыбка его была холодна какъ солнечный лучъ, отразившійся на льдин) и потомъ продолжалъ тмъ же твердымъ, ршительнымъ тономъ.— Къ перспектив, которая открывается передо мной, я давно приготовился. Я зналъ заране, чмъ это кончится. Я зналъ это прежде, чмъ вы явились въ мой домъ, и потому благороднымъ и справедливымъ долгомъ поставилъ себ предостеречь васъ противъ надеждъ, которыя въ противномъ случа вы весьма естественно могли бы питать. Въ этомъ отношеніи боле мн нечего сказать вамъ. Быть можетъ, слова мои заставятъ васъ удивляться, почему я, котораго считали методическимъ и практическимъ въ государственныхъ длахъ, былъ до такой степени неблагоразуменъ въ своихъ собственныхъ.
— О, сэръ! вы не обязаны давать мн отчета въ своихъ поступкахъ.
— Я человкъ одинокій, вс немногіе мои родственники ни въ чемъ не нуждались отъ меня. Я имлъ полное право располагать моимъ достояніемъ, какъ мн было угодно, и, въ отношеніи къ себ, я истратилъ его безпечно,— но истратилъ не безъ благодтельнаго вліянія на другихъ. Я сказалъ все.
Вмст съ этимъ Одлей механически закрылъ одинъ изъ желзныхъ сундуковъ и твердо наступилъ на крышку.
— Мн не удалось подвинуть васъ впередъ на вашемъ поприщ, снова началъ Одлей..— Правда, я предостерегалъ васъ, что, избирая это поприще, вы пускали свое счастье въ лоттерею, и, конечно, имли боле шансовъ на выигрышъ, нежели на пустой билетъ. Къ несчастію, вамъ выпалъ пустой билетъ, и дло приняло серьёзный оборотъ. Скажите, что вы намрены длать?
Прямой вопросъ Эджертона требовалъ отвта.
— Я намренъ, сэръ, по прежнему слдовать вашему совту, отвчалъ Рандаль.
— Мой совтъ, сказалъ Одлей, смягчивъ свой тонъ и взглядъ: — быть можетъ, покажется грубымъ и непріятнымъ. Я предоставлю на вашъ выборъ два предложенія. Одно изъ нихъ: снова начать прежнюю жизнь. Я говорилъ вамъ, что ваше имя осталось въ спискахъ университета. Вы можете снова выйти на эту дорогу, можете получить степень, посл того поступить въ число нашихъ юриспрудентовъ. Вы имете таланты, съ которыми смло можно надяться успть въ этой профессіи. Успхъ будетъ медленный, это правда, но, при вашемъ трудолюбіи, врный. И, поврьте мн, Лесли, честолюбіе тогда только иметъ свою особенную прелесть, когда оно замняетъ высокое имя надежды.
— Поступить въ университетъ…… вторично! Это, мн кажется, слишкомъ большой шагъ назадъ, весьма сухо сказалъ Рандаль: — слишкомъ большой шагъ назадъ…. и къ чему? Вступить на поприще, котораго никто не достигаетъ ране сдыхъ волосъ? Кром того, чмъ же я стану жить до окончанія своихъ занятій?
— Объ этомъ не стоитъ безпокоиться. Изъ руинъ моего богатства я еще надюсь сохранить скромный капиталъ, который обезпечитъ ваше существованіе въ университет.
— Ахъ, сэръ, мн бы не хотлось обременять васъ доле. Да и какое право имю я на подобное великодушіе? разв потому только, что я ношу имя Лесли?
Рандаль произнесъ послднія слова противъ своего желанія, такимъ тономъ, въ которомъ обнаруживалась вся горечь упрека. Эджертонъ слишкомъ хорошо зналъ людей, чтобъ не понять этого упрека и не простить его.
— Конечно, отвчалъ онъ спокойно: — какъ Лесли, вы имете право на мое уваженіе и имли бы право на что нибудь боле, еслибъ я такъ ясно не предупредилъ васъ въ противномъ. Значитъ это предложеніе вамъ не нравится?
— Позвольте мн узнать второе, сэръ? Услышавъ его, я врне могу выразить свое мнніе, угрюмо сказалъ Рандаль.
Онъ начиналъ терять уваженіе къ человку, который признавался, что такъ мало можетъ сдлать для него, и который явно совтовалъ ему позаботиться о самомъ себ.
Еслибъ кто нибудь могъ проникнуть въ мрачные изгибы души Эджертона въ то время, когда онъ услышалъ перемну голоса молодого человка, тотъ едва ли бы замтилъ огорченіе или удовольствіе,— огорченіе потому собственно, что Эджертонъ, по сил привычки, началъ любить Рандаля, а неудовольствіе при мысли, что онъ имлъ основательную причину устранить эту любовь. Эджертонъ не обнаружилъ ни удовольствія, ни досады, но съ невозмутимымъ спокойствіемъ судьи въ присутственномъ мст отвчалъ:
— Я предлагаю вамъ продолжать свою службу, гд ее начали, и, по прежнему, полагаться на меня.
— Великодушный мистеръ Эджертонъ! воскликнулъ Рандаль, снова прибгая къ своему обычному ласковому взгляду и голосу:— полагаться на васъ! Я только этого и прошу отъ васъ! Только….
— Вы хотите сказать: только я теперь не имю власти, и не предвидится шанса къ моему возвращенію въ Парламентъ?
— Я вовсе не думалъ объ этомъ.
— Позвольте мн полагать, что вы думали, и думали весьма справедливо, но партія, къ которой я принадлежу, такъ уврена въ возвращеніи, какъ мы уврены съ вами, что маятникъ этихъ часовъ повинуется механизму, который приводитъ его въ движеніе. Наши преемники выдаютъ, будто они вступаютъ въ Парламентъ для разсмотрнія народнаго вопроса. Вс члены администраціи, которые поступаютъ въ Парламентъ только по этому поводу, существуютъ весьма непродолжительно. Или они не зайдутъ такъ далеко, чтобъ угодить своимъ избирателямъ, или ужь зайдутъ такъ далеко, что вооружатъ противъ себя новыхъ враговъ изъ числа своихъ соперниковъ, которые вмст съ народомъ непремнно потребуютъ перемны. Годъ тому назадъ мы лишились почти половины нашихъ друзей за то, что предложили на разсмотрніе, что называется у насъ, народную мру, въ ныншнемъ году мы повторили то же самое,— и слдствіемъ того было наше паденіе. Поэтому, что бы ни сдлали наши преемники, по закону реакціи, государственная власть еще разъ передана будетъ намъ. Конечно, для этого потребно время. Вы, Рандаль, можете ожидать этого событія, могу ли я?— это неизвстно. Во всякомъ случа, если и умру до той поры, я имю такое вліяніе надъ тми, кто поступитъ въ Парламентъ, что непременно получу общаніе доставить вамъ мсто выгодне того, котораго вы лишились. Общанія должностныхъ людей, по пословиц, не благонадежны, но я поручу вс хлопоты объ устройств вашего счастія человку, который былъ для меня неизмннымъ другомъ, и котораго званіе доставитъ ему возможность оказать вамъ всю справедливость: я говорю о лорд л’Эстрендж.
— О, ради Бога, не ему: онъ несправедливъ ко мн, онъ не любитъ меня, онъ….
— Онъ можетъ не любитъ васъ — у него есть много странностей — но онъ любитъ меня, и хотя я ни за одно еще человческое существо не просилъ Гарлея л’Эстренджа, но за васъ я буду просить, сказалъ Эджертонъ, обнаруживъ, въ первый разъ во время этого разговора душевное волненіе.— За васъ, Лесли, я буду просить какъ за родственника, хотя и дальняго, но родственника моей жены, отъ которой я получилъ богатство. Весьма быть можетъ, что, расточивъ это богатство, я, несмотря на вс предрсторожности, обидлъ васъ. Но довольно объ этомъ. Вамъ предоставляются на выборъ два предложенія, въ настоящее время вы имете достаточно опытности, чтобъ не затрудняться въ выбор. Вы мужчина, и съ умомъ обширнйшимъ противъ многихъ мужчинъ, подумайте объ этомъ хорошенько и потомъ ршите. А теперь спокойной ночи. Утро вечера мудрене. Бдный Рандаль, вы блдны!
Сказавъ послднія слова, Одлей положилъ руку на плечо Рандаля почти съ отеческой нжностью, но одна секунда, и онъ отступилъ отъ него — холодность, отпечатокъ многихъ лтъ, снова выразилась на его лиц. Онъ подошелъ къ бюро и снова углубился въ жизнь должностного человка и занялся желзнымъ сундукомъ.

ГЛАВА C.

На другой день, рано по утру, Рандаль Лесли уже находился въ роскошномъ кабинет барона Леви. О, какъ не похожъ былъ этотъ кабинетъ на холодную, дорическую простоту библіотеки государственнаго мужа! Передъ дверьми — богатые ковры въ полдюйма толщиною и porti&egrave,res la Franaise,— надъ каминомъ — парижская бронза. Небольшіе шкафы наполняли комнату и заключали въ себ векселя, заемныя письма и тому подобные документы, лакированныя шкатулки, съ надписанными на нихъ крупными блыми буквами именами благороднйшихъ особъ — эти гробницы погибшихъ родовыхъ имній — обдланы были розовымъ деревомъ, которое сіяло блескомъ французской политуры и позолоты. Вся комната обнаруживала какое-то кокетство, такъ что вы ни подъ какимъ видомъ не ршились бы подумать, что находитесь въ комнат ростовщика. Плутусъ прикрывался наружностью своего врага Купидона, да и возможно ли было осуществить свою идею о ростовщик въ лиц этого барона, съ его неподражаемымъ mon cher, его блыми, теплыми руками, которыя такъ нжно жали вашу руку, его костюмомъ, изысканномъ до-нельзя, даже и въ самую раннюю пору дня! Никто еще не видывалъ барона въ халат и туфляхъ. Какъ всякій изъ насъ привыкъ представлять себ стариннаго феодальнаго барона вчно закованнымъ въ кольчугу, такъ точно понятіе каждаго изъ насъ объ этомъ величавомъ мародер цивилизаціи должно имть нераздльную связь съ лакированными сапогами и камеліей въ петличк.
— И это все, что онъ намренъ сдлать для васъ! воскликнулъ баронъ, соединяя концы всхъ своихъ десяти прозрачныхъ какъ воскъ пальцовъ.— Почему же онъ не позволилъ вамъ кончить курсъ въ университет? Судя по слухамъ о вашей учености, я почти увренъ въ томъ, что вы бы сдлали громадный успхъ, вы бы получили степень, привыкли бы къ скучной и многотрудной профессіи и приготовились бы умереть на президентскомъ стул.
— Онъ теперь предлагаетъ мн снова поступить въ университетъ, сказалъ Рандаль.— Но, согласитесь, вдь теперь ужь это поздно!
— Само собою разумется, возразилъ баронъ.— Никакой человкъ, никакая нація не иметъ права ворочаться назадъ по своему произволу. Нужно сильное землетрясеніе, чтобы рка приняла обратное теченіе.
— Вы говорите такъ умно, что я не смю противорчить вамъ, сказалъ Рандаль.— Но что же слдуетъ теперь дальше?
— Что слдуетъ дальше? Это весьма замчательный вопросъ въ жизни! Что было прежде? это уже сдлалось обветшалымъ, неупотребительнымъ, вышло изъ моды…. Дальше слдуетъ, кажется, то, тоn cher, что вы пріхали просить моего совта.
— Нтъ, баронъ, я пріхалъ просить у васъ объясненія.
— Въ чемъ?
— Я хочу знать, къ чему вы говорили о раззореніи Эджертона, къ чему вы говорили мн о помстьяхъ, которыя Торнгиллъ намренъ продавать, а наконецъ, къ чему говорили мн о граф Пешьера? Вы коснулись каждаго изъ этихъ предметовъ въ теченіе какихъ нибудь десяти минутъ, а между тмъ забыли, вроятно, пояснить, какое звено соединяетъ ихъ между собою.
— Клянусь Юпитеромъ, сказалъ баронъ, вставая и выражая на лиц своемъ столько удивленія, сколько могло его выразиться на улыбающемся и циническомъ лиц барона — клянусь Юпитеромъ, Рандаль Лесли, ваша проницательность удивительна. Вы безспорно первйшій молодой человкъ своего времени, и я постараюсь помочь вамъ, такъ, какъ я помогалъ Одлею Эджертону. Можетъ статься, вы будете боле признательны.
Рандаль вспомнилъ о раззореніи Эджертона. Сравненіе, приведенное барономъ, вовсе не внушало ему особеннаго энтузіазма къ благодарности.
— Продолжайте пожалуста, сказалъ Лесли: — я слушаю васъ съ особеннымъ вниманіемъ.
— Что касается политики, сказалъ баронъ: — мы поговоримъ съ вами впослдствіи. Я хочу еще посмотрть, какъ эти новички поведутъ дла. Прежде всего займемтесь соображеніями касательно вашихъ собственныхъ интересовъ. Начнемъ съ того, что я совтовалъ бы вамъ…. вамъ даже должно купить это старинное имнье, принадлежавшее вашей фамиліи,— Рудъ и Долмонсберри. Вамъ придется заплатить съ перваго раза всего только 20,000 фунтовъ, остальные будутъ лежать на вашемъ имніи или по крайней мр будутъ считаться за вами, пока я не найду для васъ богатой невсты, какъ это сдлано было мной для Эджертона. Торнгиллу нужно въ настоящее время только двадцать тысячь, онъ крайне нуждается въ нихъ.
— И откуда же, полагаете вы, придутъ ко мн эти двадцать тысячь? спросилъ Риндаль съ пронической улыбкой.
— Десять тысячь явятся къ вамъ отъ графа Пешьера, въ тотъ самый день, когда онъ, при вашемъ содйствіи и помощи, женится на дочери своего родственника, остальные десять тысячь я вамъ одолжу.— Пожалуста не церемоньтесь: въ этомъ случа я ничмъ не рискую, имнье, которое вы купите, всегда вынесетъ это прибавочное бремя. Что вы скажете на это — быть по сему, или нтъ?
— Десять тысячь фунтовъ отъ графа Пешьера! произнесъ Рандаль, съ трудомъ переводя дыханіе.— Вы не шутите? Такую сумму и за что? за одно только требуемое извстіе? Чмъ же другимъ я могу быть полезенъ имъ? Нтъ, тутъ кроется какой-то обманъ,— быть можетъ, коварные замыслы….
— Любезный другъ, возразилъ Леви: — подозрвать ближняго, и часто весьма неосновательно, случается со многими. Если вы имете какой недостатокъ, то онъ заключается именно въ подозрніи. Выслушайте меня. Извстіе, на которое вы намекнули, безъ сомннія, есть главная услуга и помощь, которыя вы можете оказать. Быть можетъ, понадобится боле,— быть можетъ, нтъ. Объ этомъ вы сами будете судить,— но десять тысячъ получите по случаю женитьбы графа.
— Лишнія ли мои подозрнія, или нтъ, отвчалъ Рандаль: — но сумма такъ невроятна и ручательство такъ неблагонадежно, что согласиться на это предложеніе, даже если бы я ршился….
— Позвольте, mon cher. Прежде всего поговоримте о дл, а потомъ уже можно будетъ посовтоваться съ совстью. Вы говорите о неблагонадежномъ ручательств. Позвольте узнать, въ чемъ же состоитъ это ручательство?
— Въ слов графа ди-Пешьера.
— Съ чего вы это взяли? онъ ровно ничего не знаетъ о нашихъ переговорахъ. Если вы намрены сомнваться, такъ сомнвайтесь въ моемъ слов. Я ручаюсь вамъ за это.
Рандаль оставался безмолвнымъ, вмсто отвта онъ устремилъ на барона черные наблюдательные глаза, съ ихъ сжатыми, выражающими умъ зрачками.
— Дло просто состоитъ вотъ въ чемъ, продолжалъ Леви: — графъ ди-Пешьера общалъ дать своей сестр въ приданое двадцать тысячъ фунтовъ, какъ только явятся у него лишнія деньги. Эти деньги могутъ явиться къ нему не ране, какъ посл извстной намъ женитьбы. Съ своей стороны — вдь вы знаете, что я завдываю длами графа во время его пребыванія въ Англіи — съ своей стороны я общалъ, что за означенную сумму принимаю на себя свадебныя издержки и обязанность устроить дло съ маркизой ди-Негра. Надобно замтить, что хотя Пешьера очень щедрый и добродушный малый, но не скажу, чтобы онъ назначилъ такую огромную сумму въ приданое своей сестр, еслибъ, по строгой истин, онъ не былъ долженъ ей. Эти деньги составляли все ея богатство, которымъ онъ, по какимъ-то сдлкамъ съ ея покойнымъ мужемъ,— сдлкамъ не совсмъ законнымъ, овладлъ. Еслибъ маркиза завела съ нимъ тяжбу, то, безъ сомннія, она получила бы обратно эти деньги. Я все это объяснилъ ему — и, короче сказать, вы теперь понимаете, почему эта сумма получила такое назначеніе. Я перекупилъ векселя маркизы, перекупилъ также и векселя молодого Гэзельдена (брачный союзъ этихъ молодыхъ людей долженъ входить въ составъ нашихъ распоряженій). Въ надлежащее время я представлю Пешьера и этимъ превосходнымъ молодымъ людямъ счетъ, который поглотитъ вс двадцать тысячъ. Такимъ образомъ сумма эта перейдетъ въ мои руки. Если же я подамъ ко взысканію на половину всхъ долговъ — что, мимоходомъ сказать, будучи единственнымъ кредиторомъ, я буду въ прав сдлать — другая половина останется. И если я вздумаю передать эту половину вамъ въ вознагражденіе услугъ, которыя доставятъ Пешьера несмтное богатство, очистятъ долги его сестры и пріобртутъ ей мужа въ лиц моего многообщающаго молодого кліента, мистера Гэзельдена, тогда вс останутся какъ нельзя боле довольны.— Сумма огромная — это не подлежитъ ни малйшему сомннію. Отъ меня зависитъ уплатить ее вамъ, но скажите, будетъ ли отъ васъ зависть принять ее?
Рандаль былъ сильно взволнованъ. При всемъ своемъ корыстолюбіи, онъ ясно видлъ, что ему предлагали взятку за измну бдному итальянцу, который всей душой вврился ему. Рандаль колебался. Онъ уже намревался выразить ршительный отказъ, какъ Леви, раскрывъ бумажникъ, взорами пробжалъ внесенныя туда замтки и потомъ произнесъ про себя:
— Рудъ и Долмонсберри проданы Торнгиллу сэромъ Динльбертомъ Лесли, дворяниномъ…. округа, по послдней оцнк приносятъ чистаго дохода дв тысячи двсти-пятьдесятъ фунтовъ семь шиллинговъ. Чудно выгодная покупка! Съ этимъ имньемъ въ рукахъ и вашими талантами, Лесли, я не знаю, почему бы вамъ не подняться выше самого Одлея Эджертона. Онъ нкогда былъ гораздо бдне васъ.
Старинныя имнія Лесли, положительный всъ въ округ, возстановленіе забытой всми фамиліи,— съ другой стороны — продолжительное труженичество надъ изученіемъ законовъ, скудное содержаніе отъ Эджертона, юность сестры его, проводимая въ грязномъ и скучномъ Руд, Оливеръ, погрязнувшій въ грубомъ невжеств, или наконецъ зависимость отъ состраданія Гарлея л’Эстренджа,— Гарлея, который не хотлъ подать ему руки,— Гарлея, который, быть можетъ, сдлается мужемъ Віоланты! Бшенство овладло Рандалемъ Лесли въ то время, какъ эти картины рисовались въ его воображеніи. Онъ машинально началъ ходить по комнат, стараясь собрать свои мысли или подчинить страсти человческаго сердца механизму разсчетливаго разсудка.
— Я не могу себ представить, сказалъ онъ отрывисто: — къ чему вы искушаете меня подобнымъ образомъ, какую выгоду вы видите въ этомъ?
Баронъ Леви улыбнулся и положилъ бумажникъ въ боковой карманъ. Съ этой минуты онъ убдился окончательно, что побда надъ молодымъ человкомъ была одержана.
— Милый мой, сказалъ онъ, съ самымъ плнительнымъ bonhomie: — вы весьма естественно должны полагать, что если человкъ длаетъ что нибудь для другого человка, то длаетъ для своихъ личныхъ выгодъ. Я полагаю, что взглядъ съ этой точки на человческую натуру называется общеполезной философіей, которая основывается на средствахъ и желаніи доставить ближнему счастіе, и которая въ настоящее время въ большой мод. Нолвольте мн объясниться съ вами. Въ этомъ дл я ничего не теряю. Правда, вы скажете, что если я подамъ ко взысканію вмсто двадцати на десять тысячь, то могъ бы остальныя деньги положить вмсто вашего въ свой собственный карманъ. Положимъ, что такъ, но мн не получить двадцати тысячь и не уплатить долговъ маркизы до тхъ поръ, пока графъ не завладетъ этой наслдницей. Въ этомъ случа вы можете помочь мн. Я нуждаюсь въ вашей помощи и не думаю, чтобы могъ предложить вамъ меньшую сумму. Я скоро ворочу эти десять тысячь, только бы графъ женился и взялъ за невстой ея богатства. Короче сказать, я только въ этомъ и вижу свои выгоды. Хотите ли вы еще доказательствъ, я готовъ представить вамъ. Вы знаете, я весьма богатъ, но не знаете, какимъ образомъ я сдлался богатымъ. Очень просто: чрезъ мое короткое знакомство съ людьми, богатыми ожиданіями. Я сдлалъ связи въ обществ, и общество обогатило меня. Я еще и теперь имю страсть копить деньги. Que voulez vous? Это моя профессія, мой конекъ. Для меня полезно будетъ въ тысячи отношеніяхъ пріобрсть друга въ молодомъ человк, который будетъ имть вліяніе на другихъ молодыхъ людей, наслдниковъ имній получше, чмъ Рудъ-Голлъ. Вы можете сдлать громадный успхъ въ публичной жизни. Человкъ въ публичной жизни можетъ обладать такими секретами, которые бываютъ весьма прибыльны для того, кто занимается обращеніемъ и приращеніемъ капиталовъ. Быть можетъ, съ этой поры мы поведемъ вмст свои дла, и это доставитъ вамъ возможность очистить домъ на тхъ помстьяхъ, съ пріобртеніемъ которыхъ я скоро поздравлю васъ. Вы видите, какъ я откровененъ. Мн кажется, только этимъ средствомъ и можно ршить дло съ такимъ умнымъ человкомъ, какъ вы. И теперь, чмъ меньше мы будемъ мутить воду въ бассейн, изъ котораго ршились пить, тмъ лучше, устранимте вс другіе помыслы, кром мысли скорйшаго достиженія конца. Хотите ли вы сами сказать графу, гд находится молодая лэди, или я долженъ сказать объ этомъ? Лучше, если скажете вы сами, для этого есть много причинъ: во первыхъ, графъ открылъ вамъ свои надежды, во вторыхъ, просилъ вашей помощи. Но, ради Бога! ему ни слова о нашихъ маленькихъ распоряженіяхъ онъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ знать о нихъ.
Вмст съ этимъ Леви, позвонилъ въ колокольчикъ.
— Вели подать карету, сказалъ онъ вошедшему лакею.
Рандаль не сдлалъ возраженій. Его лицо покрывала мертвенная блдность, на его тонкихъ блдныхъ губахъ выражалась твердая ршимости.
— Еще одно предложеніе, сказалъ Леви: — намъ нужно поспшить бракомъ между молодымъ Гэзельденомъ и прекрасной вдовой. Въ какомъ положеніи это дло?
— Она не хочетъ видться со мной и не принимаетъ Франка.
— Пожалуста, узнайте почему. И если откроете съ чьей нибудь стороны препятствіе къ тому, дайте мн знать: я немедленно устраню его.
— А что, Гэзельденъ согласился на посмертное обязательство?
— Нтъ еще, да я не настаивалъ на томъ, я жду благопріятнаго случая.
— Не мшало бы поторопиться.
— Вы желаете? Извольте, будь по вашему.
Рандаль еще разъ прошелся по комнат и, посл безмолвнаго размышленія, подошелъ къ барону и сказалъ:
— Послушайте, сэръ, я бденъ и честолюбивъ, вы выбрали прекрасный случай и врныя средства искусить меня. Я предаюсь вамъ. Но скажите, какое ручательство имю я, что деньги будутъ уплачены мн, что помстья будутъ принадлежать мн на тхъ условіяхъ, о которыхъ вы говорили?
— Пока еще ничего ршительнаго не предпринято, отвчалъ баронъ.— Не угодно ли вамъ отправиться и спросить обо мн кого нибудь изъ нашихъ молодыхъ друзей, напримръ Борровела и Спендквикка,— кого вамъ угодно: вы услышите, какъ меня порицаютъ, это правда, но въ то же время они скажутъ вамъ обо мн, что если я даю слово, то врно сдержу его, если я скажу: ‘mion cher, у васъ будутъ деньги’, и деньги непремнно будутъ, если я скажу: ‘я возобновлю вашъ вексель на шесть мсяцевъ’, и вексель возобновляется. Я всегда такъ веду свои дла. Во всхъ случаяхъ свое слово я ставлю выше всхъ обязательствъ. И теперь, когда между нами письменные документы не имютъ мста, единственнымъ обязательствомъ съ моей стороны можетъ служить только слово. Пожалуста будьте спокойны насчетъ обеспеченія и къ восьми часамъ прізжайте ко мн обдать. Посл обда мы вмст отправимся къ Пешьера.
— Да, сказалъ Рандаль: — у меня будетъ цлый день на размышленія. Между прочимъ должно сказать вамъ, что я вовсе не искажаю свойства предложенной сдлки, и что, ршившись однажды, я ни за что не отступлю. Мое единственное оправданіе въ своихъ собственныхъ глазахъ состоитъ въ томъ, что если я играю здсь въ фальшивую игру, то потому собственно, что ставка въ ней такъ велика, что, въ случа выигрыша, громадная величина его уничтожаетъ всю низость игры. Я продаю себя не за извстную сумму денегъ, но за то, что съ помощію этой суммы я могу пріобрсти въ женитьб молодого Гэзельдена на итальянк имю въ виду сохраненіе другого и, быть можетъ, выгоднйшаго интереса. Въ послднее время я смотрлъ на это предпріятіе сквозь пальцы, а теперь буду смотрть по вс глаза. Устройте этотъ бракъ, возьмите отъ Гэзельдена посмертное обязательство, и, каковъ бы ни былъ результатъ предпріятія, для котораго вы требуете моихъ услугъ, положитесь на мою признательность, и поврьте, что доставите мн случай оказать вамъ благодарность и пользу. Въ восемь часовъ мы встртимся.
Рандаль вышелъ изъ комнаты.
Баронъ остался въ глубокой задумчивости.
‘Правда, говорилъ онъ про себя: — если только Франкъ огорчитъ своего отца до такой степени, что лишится своего наслдства, этотъ молодой человкъ будетъ ближайшимъ наслдникомъ родовыхъ имній Гэзельдена. Планъ весьма умный. Вслдствіе этого я долженъ извлечь пользы изъ него гораздо боле, нежели изъ расточительности Франка. Заблужденія Франка свойственны молодымъ людямъ. Онъ перемнится и сократитъ свои расходы. Но этотъ человкъ! Нтъ, я долженъ завладть имъ на всю жизнь. И если ему не удастся этотъ проэктъ, если онъ останется съ своими заложенными имньями, останется по уши въ долгахъ, тогда онъ мой рабъ, и я могу освободить его, когда захочу или когда онъ самъ окажется безполезнымъ. О, нтъ, я ничмъ не рискую. А еслибъ я и рисковалъ, еслибъ я потерялъ десять тысячъ фунтовъ,— чтожь за бда! я могу пожертвовать ими на мщеніе,— они увеличатъ удовольствіе, когда я увижу, что Одлей Эджертонъ совершенно нищій, покинутъ, въ самый тяжелый часъ въ жизни, покинутъ своимъ питомцемъ,— мало того, онъ будетъ покинутъ другомъ своей юности, если это вздумается мн,— мн, котораго онъ назвалъ ‘бездльникомъ’, и котораго онъ….’
Дальнйшій монологъ Леви былъ прерванъ лакеемъ, который вошелъ доложить, что карета готова. Леви быстро закрылъ рукой лицо свое, какъ будто для того, чтобъ сгладить слды страстей, безобразившихъ его улыбающуюся физіономію. И въ то время, какъ онъ надлъ перчатки, взялъ трость и взглянулъ въ зеркало, лицо фешенебльнаго ростовщика было такъ же свтло, какъ и его лакированные сапоги.

ГЛАВА СІ.

Когда умный человкъ ршается на низкій поступокъ, онъ старается какъ можно скоре заглушить сознаніе, что поступаетъ низко. Боле чмъ съ обычною быстротою, Рандаль употребилъ слдующіе два часа на справки о томъ, какъ далеко заслуживаютъ вроятія честность и врность барона Леви, которыми онъ хвасталъ, и до какой степени можно положиться на его слово. Онъ прибгнулъ къ молодымъ людямъ, которые были лучшими знатоками барона, чмъ Спендквиккъ и Борровель,— молодымъ людямъ, которые ‘никогда не говорили вздора и не сдлали ничего умнаго’.
Въ Лондон такихъ молодыхъ людей много, они весьма проницательны и способны ко всмъ дламъ, кром своихъ собственныхъ. Никто лучше ихъ не знаетъ свта, нтъ врне знатоковъ людей, какъ эти жалкіе, полунищіе roue. Отъ всхъ ихъ вмст и отъ каждаго порознь баронъ Леви получалъ одинаковые аттестаты: надъ барономъ смялись какъ надъ страстнымъ охотникомъ сдлаться замчательнымъ дэнди, но вмст съ тмъ и уважали его, какъ самаго благонадежнаго длового человка. ‘Короче сказать — говорилъ одинъ изъ этихъ посредниковъ — нельзя лучше желать ростовщика, какъ баронъ Леви. Вы всегда можете положиться на его общанія, въ особенности онъ обязателенъ и снисходителенъ къ намъ, молодымъ людямъ изъ хорошаго общества,— быть можетъ, по той же причин, по которой бываютъ снисходительны къ намъ портные. Посадить кого нибудь изъ насъ въ тюрьму повредило бы оборотамъ его капитала. Его слабость — считать себя за джентльмена. Я увренъ, что онъ скоре согласится отдать половину своего состоянія, нежели сдлать поступокъ, за который мы могли бы осмять его. Онъ содержитъ на пенсіон, въ триста фунтовъ въ годъ, лорда С…. Правда, онъ былъ стряпчимъ у лорда С…. въ теченіе двадцати лтъ, и лордъ С…. до своего раззорепія былъ человкъ весьма благоразумный и получалъ дохода въ годъ до пятьнадцати тысячъ фунтовъ. Кром того онъ оказывалъ пособіе очень многимъ умнымъ молодымъ людямъ. Это — лучшій заимодавецъ, какого вы когда либо знавали. Онъ любитъ имть друзей въ Парламент. Словомъ сказать, это — замчательный плутъ, но если кому желательно имть дло съ плутомъ, такъ баронъ Леви изъ нихъ самый пріятнйшій.’
Отъ свдній въ этомъ фешенебльномъ кругу, собранныхъ съ обычнымъ тактомъ, Рандаль обратился къ источнику мене возвышенному, но, по его понятіямъ, боле достоврному. Дикъ Эвенель имлъ связи съ барономъ. Дикъ Эвенель долженъ быть въ его когтяхъ. Рандаль отдавалъ полную справедливость практической дальновидности этого джентльмена. Кром того, Эвенель по профессіи былъ человкъ дловой. Онъ долженъ знать и о барон Леви боле, чмъ знали о немъ молодые люди, и какъ Дикъ былъ человкъ откровенный и очевидно честный, въ строгомъ смысл этого слова, то Рандаль нисколько не сомнвался, что отъ него онъ узнаетъ всю правду.
По прибытіи на Итонъ-Сквэръ и по освдомленіи, дома ли мистеръ Эвенель, Рандаль немедленно былъ принятъ въ гостиную. Эта комната уже не обнаруживала того прекраснаго купеческаго вкуса, которымъ отличалась скромная резиденція Эвенеля въ Скрюстоун. Теперь во всемъ виденъ былъ вкусъ высокопочтеннйшей мистриссъ Эвенель, и, правду надобно сказать, ничто не могло быть хуже подобнаго вкуса. Мебели различныхъ эпохъ наполняли комнату: здсь стояла софа la renaissance, тамъ — консоль новйшаго произведенія изъ розоваго дерева, дале — высокій дубовый стулъ временъ Елисаветы, подл него — новйшій флорентійскій столъ мраморной работы. Тутъ находились вс роды красокъ, и вс были въ разлад другъ съ другомъ. Весьма дурныя копіи съ извстнйшихъ въ мір картинъ, въ великолпныхъ рамахъ, безсовстно украшались именами великихъ мастеровъ: Рафаэля, Корреджіо, Тиціана, Себастьяна дель-Ніомбо. Несмотря на то, видно было, что на все это употреблено много денегъ, но зато и было чмъ похвастаться. Мистриссъ Эвенель сидла на соф la renaissance, съ одной изъ дочерей, которая, расположась въ ногахъ матери, читала ей новый альманахъ, въ малиновомъ атласномъ переплет. Мистриссъ Эвенель сидла на диван въ такомъ положеніи, какъ будто она приготовилась снимать съ себя портретъ.
Благовоспитанное общество бываетъ удивительно разборчиво насчетъ своихъ пріемовъ въ свой кружокъ новыхъ лицъ и насчетъ отказовъ. Вы видите множество весьма вульгарныхъ людей, которые твердо основались въ beau monde, другихъ же, съ весьма хорошими претензіями на происхожденіе, на богатство и на проч., или жестоко отстраняютъ, или имъ позволяется только взглянуть черезъ стну, отдляющую ихъ отъ помянутаго свта. Высокопочтеннйшая мистриссъ Эвенель принадлежала, какъ по своему происхожденію, такъ и по первому замужству, къ фамиліямъ безспорно благороднымъ, и если по бдности смирялась она въ ея прежней карьер, зато теперь не нуждалась въ богатств, чтобы поддерживать свои претензіи. Несмотря на то, вс представители моднаго свта, какъ будто съ общаго согласія, отказались поддерживать достоинство высокопочтеннйшей мистриссъ Эвенель. Другой можетъ подумать, что причиной тому было плебейское происхожденіе ея мужа: совсмъ нтъ! многія женщины высокихъ фамилій выходятъ замужъ за людей простого сословія,— людей не столько презентабельныхъ, какъ мистеръ Эвенель, и между тмъ, съ помощію денегъ своего мужа, вполн покоряютъ прекрасный свтъ. Но мистриссъ Эвенель лишена была этого искусства. Она все еще была хороша собой, была, какъ говорится, видная женщина, а что касается ея нарядовъ, то никакая герцогиня не могла бы превзойти ее въ роскоши. Вотъ эти-то обстоятельства, быть можетъ, и служили препятствіемъ къ удовлетворенію ея честолюбія. Очень часто случается, что скромная и даже простая женщина, не возбуждающая ни въ комъ зависти, легко допускается въ блестящія собранія, между тмъ, какъ прекрасная, занятая собой лэди, которую, безъ сомннія, вы видали въ вашей гостиной, и которую такъ же трудно упустить изъ виду, какъ пестрокрылую бабочку между вашими любимыми цвтами, непремнно будетъ удалена оттуда, такъ же безжалостно, какъ и бабочка въ подобномъ положеніи.
Мистеръ Эвенель въ уныломъ расположеніи духа сидлъ у камина. Засунувъ руки въ карманы, онъ насвистывалъ какую-то арію. Надобно сказать правду, что дятельный умъ его сильно томился въ Лондон, особливо въ теченіе первой половины дня. Онъ привтствовалъ приходъ Рандаля выразительной улыбкой, всталъ со стула, принялъ торжественную позу и, закинувъ руки на фалды своего фрака, не хотлъ даже позволить Рандалю пожать руку мистриссъ Эвенель, погладить дтей по головк и произнесть при этомъ случа: ‘какія милыя созданія!’ (Мимоходомъ сказать, Рандаль всегда былъ ласковъ къ дтямъ. Этотъ родъ волковъ въ овечьей шкур всегда бываетъ ласковъ: берегитесь ихъ, о вы, неопытныя молодыя матери!) Дикъ, говорю я, не хотлъ даже позволить своему гостю сдлать обычныя привтствія, потому что еще до прихода гостя онъ плавалъ въ океан политики.
— Слава Богу! вскричалъ Дикъ: — дла принимаютъ надлежащій оборотъ. Министерство перемнено! Теперь британской респектабельности и британскому таланту открыта прямая дорога. И, что еще боле, продолжалъ Эвенель, ударивъ кулакомъ правой руки о ладонь лвой: — и, что еще боле, въ новомъ парламент будутъ новые люди, которые понимаютъ, какъ должно вести дла и, какъ управлять государствомъ. Я намренъ, сэръ, самъ вступить въ Парламентъ!
— Да, сказала мистриссъ Эвенель, уловивъ наконецъ удобнйшій случай ввернуть словцо: — я уврена, мистеръ Лесли, вы скажете, что я поступила весьма благоразумно. Я убдила мистера Эвенеля, что съ его талантомъ и богатствомъ онъ долженъ, для блага своего отечества, чмъ нибудь пожертвовать. Къ тому же вамъ извстно, мистеръ Лесли, что его мннія теперь въ большой мод, а прежде ихъ непремнно бы назвали ужасными и даже вульгарными!
Сказавъ это, она съ гордостью взглянула на прекрасное лицо Эвенеля, которое въ эту минуту было страшно нахмурено. Я долженъ отдать справедливость мистриссъ Эвенель: слабая и недальновидная въ одномъ отношеніи, хитрая и проницательная въ другомъ, она была, однако же, добрая жена. Это качество принадлежитъ вообще всмъ шотландкамъ.
— Все вздоръ! вскричалъ Дикъ.— Что можетъ смыслить женщина въ политик? Смотрите лучше за ребенкомъ, взгляните, какъ онъ комкаетъ и тормошитъ эту пустую книжонку, которая мн стоитъ двадцать шиллинговъ.
Мистриссъ Эвенель съ покорностію наклонила голову и взяла альманахъ изъ рукъ молоденькой разрушительницы, разрушительница подняла оглушительный крикъ, какъ это и бываетъ, когда не длается по ихъ желанію. Дикъ хлопнулъ въ ладоши подл самого уха маленькой крикуньи.
— Я терпть не могу этого. Пойдемте, Лесли, прогуляемтесь. Мн нужно порасправить свои члены.
Говоря это, онъ уже расправлялъ свои члены, вытягиваясь къ потолку, и потомъ безъ дальнйшихъ словъ вышелъ изъ комнаты.
Рандаль съ неподражаемой любезностью выразилъ мистриссъ Эвенель извиненіе за ея мужа и за себя.
— Бдный Ричардъ! сказала мистриссъ Эвенель: — каждый человкъ иметъ свои странности, и у него есть свои, подъ вліяніемъ которыхъ онъ теперь находится. Пожалуста, мистеръ Лесли, извщайте насъ почаще. Когда начнутся балы въ собраніи?
— Извините, сударыня, этотъ вопросъ слдуетъ предложить вамъ,— вамъ, которой все извстно, что происходитъ въ нашемъ кругу, сказалъ молодой змй-искуситель.— А всякое древо, посаженное въ ‘нашемъ кругу’, хотя бы это была дикая яблонь, непремнно должно искусить Еву мистера Эвенеля и заставить ее броситься къ вткамъ.
— Ну, скоро ли вы тамъ? вскричалъ Дикъ съ нижней ступеньки лстницы.

——

— Я сейчасъ былъ у нашего пріятеля барона Леви, сказалъ Рандаль, лишь только вышелъ съ Эвенелемъ на улицу. Онъ, какъ и вы, страстно любитъ заниматься политикой…. очень милый человкъ, особенно въ длахъ, которыми онъ занимается.
— Да, сказалъ Дикъ, протяжно: — онъ очень милый человкъ, да не даромъ только….
— Только что, любезный Эвенель?
Рандаль при этомъ случа въ первый разъ отбросилъ формальное слово мистеръ.
— Только дла-то его сами по себ не слишкомъ милы.
Изъ груди Рандаля вырвался глухой хохотъ.
— Быть можетъ, вы хотите сказать, что онъ даетъ деньги въ долгъ боле, чмъ за пять процентовъ.
— Провались сквозь землю эти проценты! Для меня во всякаго рода торговыхъ оборотахъ не существуетъ никакихъ стсненій. Не въ процентахъ дло. Когда одинъ долженъ другому извстную сумму хотя бы за два процента и находитъ неудобнымъ заплатить свой долгъ въ опредленное время, это обстоятельство, такъ или иначе, но ставитъ его въ непріятное положеніе, обстоятельство это, такъ сказать, отнимаетъ отъ человка британскую свободу.
— До васъ, я увренъ, это не касается. Вы въ состояніи скоре одолжать деньги, чмъ занимать ихъ.
— Конечно, я полагаю, что вы правы въ этомъ отношеніи. Но вотъ что хочу я сказать вамъ: въ этомъ дряхломъ нашемъ отечеств проявилась сильная манія къ соревнованію. Я человкъ, смю сказать, не скряга. Я люблю соревнованіе до извстной степени, но здсь оно такъ быстро развивается, что изъ рукъ вонъ…. чисто изъ рукъ вонъ!
Мистеръ Эвенель, котораго геніальный умъ стремился къ спекуляціямъ и различнаго рода улучшеніямъ, выстроилъ въ Скрюстоун фабрику, самую первую фабрику, которая когда либо потемняла церковный шпицъ своей титанской дымовой трубой. Фабричное производство шло сначала успшно. Мистеръ Эвенель употребилъ на эту спекуляцію почти весь свой капиталъ. ‘Ничто — говорилъ онъ — не можетъ приносить такихъ огромныхъ выгодъ, какъ фабрики. Манчестеръ старетъ, а время покажетъ, что можетъ сдлать Скрюстоунъ. Соревнованіе — дло великое.’ Между тмъ другой капиталистъ, со средствами гораздо большими въ сравненіи съ Дикомъ Эвенелемъ, сдлавъ открытіе, что Скрюстоунъ расположенъ подл замчательной угольной копи, и что Дика барыши были огромные, соорудилъ другую фабрику, громадне фабрики Дика и съ трубой чуть ли не вдвое выше первой фабрики. Пустивъ въ ходъ вс машины и поселившись въ этомъ город, въ то время, какъ Дикъ нанималъ управителя, а самъ наслаждался лондонской жизнью, этотъ безсовстный соревнователь распорядился такимъ образомъ, что сначала длилъ пополамъ выгоды, пріобртаемыя однимъ трлько Эвенелемъ, а потомъ и совершенно прибралъ ихъ въ свои руки. Посл этого неудивительно, что мистеръ Эвенель считалъ необходимымъ, чтобы соревнованіе имло свои границы. ‘У кого что болитъ, тотъ о томъ и говоритъ’ — сказалъ бы при этомъ случа нашъ пріятель докторъ Риккабокка. Юный Талейранъ мало по малу усплъ вынудить отъ Дика эти жалобы и въ нихъ открылъ основу дружественной связи его съ барономъ Леви.
— Впрочемъ, Леви, сказалъ Эвенель, весьма откровенно: — въ своемъ род человкъ прекрасный, поступаетъ по пріятельски. Жена моя находитъ его даже полезнымъ человкомъ — онъ заманиваетъ вашихъ молодыхъ высоколетовъ на ея soires. Одно только нехорошо, что наэтихъ вечерахъ никто изъ нихъ не танцуетъ — стоятъ себ въ рядъ у дверей, какъ факельщики на похоронахъ. Впрочемъ, въ послднее время они сдлались со мной необыкновенно учтивы и ласковы, особенно Спендквиккъ. Мимоходомъ сказать, я завтра вмст съ нимъ обдаю. Знаете, вся эта аристократія какъ-то не очень таровата, сэръ, тяжеленька на ногу, нечего сказать, но если кто съуметъ расшевелить ее, такъ, поврьте, нашего брата, американцевъ, они съ ногъ собьютъ однимъ только умньемъ прекрасно обойтись съ порядочнымъ человкомъ. Я говорю это безъ всякаго предубжденія.
— Я не видывалъ еще человка, который бы имлъ мене вашеге предубжденій, вроятно, вы не имете ихъ и даже противъ Леви.
— Ни на волосъ! Вс говорятъ, что онъ жидъ, хотя онъ отрицаетъ это, а мн и дла нтъ до того, кто онъ такой. Его деньги не жидовскія, а англійскія, а этою и довольно для человка съ здравымъ разсудкомъ. Его проценты тоже весьма умренные. Само собою разумется, онъ знаетъ, что я какъ нельзя лучше расквитаюсь съ нимъ. Одно только мн не нравится въ немъ: это — его сладенькіе mon cher и mon cher amie: для длового человка это не идетъ. Ему извстно, что я имю вліяніе на нашъ Парламентъ Я могу представить двухъ членовъ отъ Скрюстоуна и одного, а можетъ быть, и тоже двухъ отъ Лэнсмера, гд я усплъ обработать это дльце. Леви требуетъ…. нтъ, не то, что требуетъ, а хочетъ, чтобы я помстилъ въ Парламентъ его кандидатовъ. Впрочемъ, въ одномъ отношеніи мы, вроятно, сойдемся съ нимъ. Онъ говоритъ, будто и вы хотите поступить туда. Вы, кажется, развязный молодецъ, только бросьте вашего надменнаго патрона и держитесь публичнаго мннія да еще…. меня!
— Вы очень добры, Эвенель! Быть можетъ, когда мы вздумаемъ сравнить наши мннія, то найдемъ, что они совершенно одинаковы. Все же, въ настоящемъ положеніи Эджертона, долгъ признательности къ нему….. впрочемъ, мы поговоривъ объ этомъ посл. Неужели вы думаете, что я могу поступить въ Парламентъ отъ Лэнсмера, даже несмотря на вліяніе л’Эстренджа, которое должно быть сильно тамъ?
— Да, оно было сильно, но теперь, полагаю, что я значительно ослабилъ его.
— А какъ вы полагаете, состязаніе будетъ дорого стоить?
— Я полагаю. Впрочемъ, какъ вы сказали, объ этомъ еще можно поговорить впослдствіи, когда вы все кончите съ своею ‘признательностію’. Прізжайте ко мн, и мы побесдуемъ объ этомъ.
Рандаль, увидвъ, что онъ выжалъ весь сокъ изъ своего апельсина, и не считая за нужное вытирать корку своимъ рукавомъ, вынулъ руку изъ подъ руки Эвенеля и, взглянувъ на часы, вспомнилъ, что ему пора отправиться на свиданіе по весьма важному длу, кликнулъ кэбъ и умчался.
Оставшись одинокимъ на улиц, Дикъ казался печальнымъ и безъутшнымъ. Онъ громко звнулъ, къ крайнему изумленію двухъ разряженныхъ старыхъ двъ, проходившихъ мимо его. Посл того онъ вспомнилъ о своей факторіи въ Скрюстоун, которая свела его съ барономъ Леви, вспомнилъ о письм, полученномъ имъ поутру отъ своего управителя, который увдомлялъ его, что въ Скрюстоун носятся слухи, будто бы мистеръ Дайсъ, его соперникъ, намренъ завести новыя машины съ новйшими улучшеніями, и что мистеръ Дайсъ отправился въ Лондонъ, съ тою цлью, чтобы взять привиллегію на открытіе, которое предполагалъ примнить къ новому устройству машинъ, и что этотъ джентльменъ публично хвастался въ торговомъ собраніи, что ране, чмъ черезъ годъ, принудить Эвенеля закрыть свою фабрику. При этой угроз лицо Дика нахмурилось, и онъ медленно, покачиваясь съ боку на бокъ, бродилъ безъ всякой цли по улицамъ, пока не очутился на улиц Страндъ. Тамъ онъ слъ въ омнибусъ и прибылъ въ Сити, гд и провелъ остальную часть дня, разсматривая различныя машины и тщетно стараясь догадаться, какое дьявольское изобртеніе досталось въ руки его сопернику, мистеру Дайсу. ‘Если — говорилъ онъ, возвращаясь домой въ уныломъ расположеніи духа — если человку подобному мн, который такъ много сдлалъ для британской промышленности, придется отдать себя безотвтно на съденіе какому нибудь обжор-капиталисту, подобно этому болвану въ каштановыхъ брюкахъ, какому-то Тому Дайсу, то все, что могу сказать я, это то, что чмъ скоре эта негодная страна уберется къ собакамъ, тмъ для меня будетъ пріятне. Я умываю свои руки.’ Рандаль между тмъ окончательно ршился. Все, что онъ узналъ касательно Леви, подтверждало его ршимость и заглушало голосъ его совсти. Онъ не сомнвался въ томъ, что Пешьера предложитъ, а еще боле не сомнвался, что Пешьбра заплатитъ десять тысячъ фунтовъ за такое извстіе, которое могло ускорить движеніе графа къ желаемой цли. Но когда Леви совершенно принялъ на себя вс эти предложенія, главный вопросъ для Рандаля состоялъ уже въ томъ: имлъ ли Леви въ виду соблюденіе своихъ собственныхъ выгодъ, ршаясь сдлать такое значительное пожертвованіе? Еслибъ Леви представилъ побудительной причиной къ подобному пожертвованію одно только дружеское расположеніе, то Рандаль былъ бы увренъ, что его хотятъ обмануть, но откровенное признаніе барона Леви, что его собственныя выгоды принуждали предложить Рандалю такія условія, измняло обстоятельство дла и заставляло нашего молодого философя смотрть на ходъ его спокойными созерцающими взорами. Достаточно ли было очевидно, что Леви разсчитывалъ на равномрныя выгоды? Могъ ли онъ разсчитывать на жатву четвериками тамъ, гд онъ сялъ пригоршнями? Результатъ размышленій Рандаля былъ таковъ, что барона ни подъ какимъ видомъ нельзя считать за расточительнаго сятеля. Во первыхъ, ясно было, что Леви не безъ основательной причины полагалъ въ непродолжительномъ времени и съ избыткомъ воротитъ всякую сумму, которую онъ выдастъ Рандалю,— воротить ее изъ того богатства, которое одно только извстіе Рандаля предоставитъ въ распоряженіе его кліента-графа. Во вторыхъ, самоуваженіе Рандаля было безпредльно, и еслибъ только могъ онъ въ настоящее время упрочить за собою денежную независимость и освободитъ себя отъ продолжительнаго труженичества надъ изученіемъ законовъ или отъ незначительнаго вспомоществованія и покровительства Одлея Эджертона, какъ политическаго человка безъ всякаго вса. Убжденіе барона Леви въ быстрые успхи Рандаля на поприщ публичной жизни были такъ сильны, какъ будто ихъ нашептывалъ ангелъ или общалъ демонъ. При этихъ успхахъ, вмст съ прекраснымъ положеніемъ въ обществ, которое они могли доставить Рандалю, Леви не могъ не разсчитывать на вознагражденіе себя посредствомъ тысячи косвенныхъ путей. Проницательный умъ Рандаля обнаруживалъ, что Леви, несмотря на вс приписываемыя ему прекрасныя качества, гнался въ этомъ предпріятіи за своими собственными выгодами, онъ видлъ, что Леви намревался завладть имъ и воспользоваться его способностями, какъ орудіями для разработки новыхъ копей, изъ которыхъ самая большая доля должна перейти въ руки барона. Но при этой мысли на губахъ Рандаля показывалась улыбка презрнія, онъ уже слишкомъ надялся на свою силу, чтобы позволить ростовщику овладть собой. Такимъ образомъ, посл этихъ размышленій, совсть совершенно замолкла въ немъ, и онъ уже наслаждался предвкушеніемъ блестящей будущности. Онъ видлъ передъ собой возвращеніе отторгнутыхъ наслдственныхъ имній, какъ бы они ни были обременены долгами, хотя на минуту, но видлъ ихъ своими собственными, законнымъ образомъ собственными, видлъ, что они доставляли ему все необходимое, удовлетворяли его весьма немногія нужды и освобождали отъ званія авантюриста, которое въ богатыхъ государствахъ такъ щедро дается тмъ, кто вмсто обширныхъ помстій обладаетъ обширнымъ умомъ. Онъ вспомнилъ о Віолант, какъ вспоминаетъ просвщенный промышленникъ о ничтожной монет, о красивенькой бездлушк, на которую онъ вымниваетъ у какого нибудь дикаря золотой песокъ, онъ представлялъ себ Франка Гэзельдена, женатаго на бдной чужеземк и проживавшаго въ счетъ посмертнаго обязательства наслдственную дачу-казино, онъ представлялъ себ гнвъ бднаго сквайра, онъ вспомнилъ о Дик Эвенел, о Лэнсмер и Парламент, одной рукой онъ захватывалъ богатство, другою — власть. ‘Все же — говорилъ онъ про себя — я вступилъ на поприще этой жизни, не имя родовыхъ имній. Кром полу-разрушеннаго Рудъ-Голла и пустырей, окружающихъ его, у меня не было родовыхъ имній, но было знаніе. Я обратилъ это знаніе не въ книги, но на людей: книги доставляютъ славу посл нашей смерти, а люди даютъ намъ силу при жизни.’ И въ то время, какъ онъ разсуждалъ такимъ образомъ, его планъ началъ приводиться въ исполненіе. Хотя онъ и сооружалъ воздушные помосты къ воздушнымъ замкамъ внутри незавиднаго наемнаго кэба, но этотъ кэбъ мчался быстро, чтобы овладть выгоднымъ мстомъ, на которомъ бы можно было положить прочное матеріальное основаніе зданію, по плану, составленному въ ум Рандаля. Кэбъ остановился наконецъ у дверей дома лорда Лэнсмера. Рандаль, подозрвая, что Віоланта находилась въ этомъ дом, ршился поврить самого себя. Онъ вышелъ изъ кэба и позвонилъ въ колокольчикъ. Швейцаръ открылъ большую парадную дверь.
— Я захалъ повидаться съ молоденькой лэди, которая гоститъ здсь, она иностранка.
Лэди Лэнсмеръ до такой степени считала безопаснымъ пребываніе Віоланты въ своемъ дом, что не считала за нужное отдать особыя приказанія своимъ слугамъ, и потому лакей, нисколько не затрудняясь, отвчалъ:
— Пожалуйте, сэръ, она дома. Впрочемъ, кажется, она теперь въ саду съ мы лэди.
— Да, я вижу, сказалъ Рандаль.
И онъ дйствительно увидлъ въ отдаленіи Віоланту.
— Она гуляетъ теперь, и мн не хочется лишить ее этого удовольствія. Я заду въ другой разъ.
Швейцаръ почтительно поклонился. Рандаль впрыгнулъ въ кэбъ.
— Въ улицу Курзонъ! живе! вскричалъ онъ извощику.

ГЛАВА СІІ.

Гарлей, поручивъ Леонарду тронуть лучшія и боле нжныя качества души Беатриче, сдлалъ одну замчательную ошибку. Это порученіе какъ нельзя боле характеризовало романтичное настроеніе души Гарлея. Мы не беремъ на себя ршить, на сколько благоразумія заключалось въ этомъ порученіи, скажемъ только, что, сообразно съ теоріей Гарлея о способностяхъ души человческой вообще и души Беатриче въ особенности, въ этомъ план проявлялись и мечта энтузіаста и основательное заключеніе глубокомысленнаго философа.
Гарлей предупредилъ Леонарда не влюбиться въ итальянку, но онъ забылъ предупредить итальянку не влюбиться въ Леонарда. Впрочемъ, онъ не допускалъ и вроятія въ возможности этого событія. Въ этомъ нтъ ничего удивительнаго. Большая часть весьма благоразумныхъ людей, ослпляемыхъ самолюбіемъ, ни подъ какимъ видомъ не ршатся допустить предположенія, что могутъ быть другія, подобныя имъ созданія, которыя въ состояніи пробудить чувство любви въ душ хорошенькой женщины. Вс, даже мене тщеславные, изъ брадатаго рода считаютъ благоразумнымъ охранять себя отъ искушеній прекраснаго пола, и каждый одинаково отзывается о своемъ пріятел: ‘славный малый, это правда, но онъ послдній человкъ, въ котораго можетъ влюбиться та женщина! ‘
Но обстоятельства, въ которыя поставленъ былъ Леонардъ, доказали, что Гарлей былъ весьма недальновиденъ.
Каковы бы ни были прекрасныя качества Беатриче, но вообще она слыла за женщину свтскую и честолюбивую: Она находилась въ стсненныхъ обстоятельствахъ, она любила роскошь и была расточительна: какимъ же образомъ она отличитъ обожателя въ лиц деревенскаго юноши-писателя, неизвстнаго происхожденія и съ весьма ограниченными средствами? Какъ кокетка, она могла разсчитывать на любовь съ его стороны, но ея собственное сердце, весьма вроятно, будетъ оковано въ тройную броню гордости, нищеты и условнаго понятія о мір, въ которомъ протекала ея жизнь. Еслибъ Гарлей считалъ возможнымъ, что маркиза ди-Негра ршится стать на ступень ниже своего положенія въ обществ и полюбитъ не по разсчету, но душою, то онъ бы скоре допустилъ, что предметъ этой любви долженъ быть какой нибудь блестящій авантюристъ изъ моднаго свта, который умлъ бы обратить противъ нея вс изученные средства и способы обольщенія и всю опытность, пріобртенную имъ въ частыхъ побдахъ. Но какое впечатлніе могъ произвесть на ея сердце такой простодушный юноша, какъ Леонардъ, таьой застнчивый, такой неопытный? Гарлей улыбался при одной мысли объ этомъ. А между тмъ случилось совсмъ иначе, и именно отъ тхъ причинъ, которыхъ Гарлей не хотлъ принять въ свои соображенія.
Свжее и чистое сердце, простая, безъискусственнал нжность, противоположность во взор, въ голос, въ выраженіи, въ мысляхъ, всему, что такъ наскучило, чмъ Беатриче уже давно пренебрегала въ кругу своихъ поклонниковъ,— все это плнило, очаровало ее при первомъ свиданіи съ Леонардомъ. Судя по ея признанію, высказанному скептику Рандалю, въ этомъ заключалось все, о чемъ она мечтала и томилась. Ранняя юность ея проведена была въ неравномъ ей брак, она не знала нжнаго, невиннаго кризиса въ человческой жизни — не знала двственной любви. Многіе обожатели умли польстить ея самолюбію, умли угодить ея прихотямъ, но ея сердце постоянно оставалось въ какомъ-то усыпленіи: оно пробудилось только теперь. Свтъ и лта, поглощенныя свтомъ, по видимому, пролетли мимо ея какъ облако. Для нея какъ будто снова наступила цвтистая и роскошная юность — юность итальянской двушки. Какъ въ ожиданіи наступленія золотого вка для всего міра заключается какая-то поэтическая чарующая прелесть, такъ точно и для нея уже существовала эта прелесть въ присутствіи поэта.
О, какъ упоителенъ былъ краткій промежутокъ въ жизни женщины, пресыщенной ‘вычурными зрлищами и звуками’ свтской жизни! Сколько счастія доставили ей т немногіе часы, когда юноша-поэтъ разсказывалъ ей о своей борьб съ обстоятельстами, въ которыя бросила его судьба, и возвышеннымъ стремленіемъ его души, когда онъ мечталъ о слав, окруженный цвтами и вслушиваясь въ спокойное журчаніе фонтана, когда онъ скитался по одинокимъ, ярко-освщеннымъ улицамъ Лондона, когда сверкающіе глаза Чаттертона какъ призраки являлись передъ нимъ въ боле мрачныхъ и безлюдныхъ мстахъ. И въ то время, какъ онъ говорилъ о своихъ надеждахъ и опасеніяхъ, ея взоры нжно покоились на его молодомъ лиц, выражавшемъ то гордость, то уныніе,— гордость столь благородную и уныніе столь трогательное. Она никогда не уставала глядть на это лицо, съ его невозмутимымъ спокойствіемъ, но ея рсницы опускались при встрч съ глазами Леонарда, въ которыхъ отражалось столько свтлой, недосягаемой любви. Представляя ихъ себ, она понимала, какое въ подобной душ глубокое и священное значеніе должно имть слово любовь. Леонардъ ничего не говорилъ о Гэленъ, причину такой скромности, вроятно, поймутъ наши читатели. Для такой души, какъ его, первая любовь есть тайна: открыть ее значитъ надсмяться надъ этимъ чувствомъ. Онъ старался только исполнить порученіе: пробудить въ ней участіе къ Риккабокка и его дочери. И онъ прекрасно исполнялъ его, описаніе ихъ вызывало слезы на глаза Беатриче. Она въ душ дала себ клятву не помогать своему брату въ его замыслахъ на Віоланту. Она забыла на время, что ея собственное благополучіе въ жизни зависло отъ удачи этихъ замысловъ. Леви устроилъ такъ, что кредиторы не напоминали о ея нищет,— но какъ это было устроено, она не знала. Она оставалась въ совершенномъ невдніи касательно сдлки между Рандалемъ и Леви. Она предавалась упоительному ощущенію настоящаго и неопредленному, безъотчетному предвкушенію будущаго,— но не иначе, какъ въ связи съ этимъ юнымъ, милымъ образомъ, съ этимъ плнительнымъ лицомъ генія-хранителя, котораго видла передъ собой, и тмъ плнительне — въ минуты его отсутствія. Въ эти минуты наступаетъ жизнь волшебнаго края: мы закрываемъ глаза для цлаго міра и смотримъ сквозь золотистую дымку очаровательныхъ мечтаній. Опасно было для Леонарда это нжное присутствіе Беатриче ди-Негра, и еще опасне, еслибъ сердце его не было вполн предано другому существу! Среди призраковъ, вызванныхъ Леонардомъ изъ его прошедшей жизни, она не видла еще грознаго для нея призрака — соперницы. Она видла его одинокимъ въ мір,— видла его въ томъ положеніи, въ какомъ находилась сама. Его простое происхожденіе, его молодость, его видимое нерасположеніе къ надменному высокоумію,— все это внушало Беатриче смлость предполагать, что если Леонардъ и любилъ ее, то не ршился бы признаться въ своей любви.
И вотъ, въ одинъ печальный день, покоряясь, по сдланной привычк, побужденію своего пылкаго итальянскаго сердца (какимъ образомъ это случилось, она не помнитъ, что говорила она, тоже не осталось въ памяти), она высказала, она сама призналась въ любви и просила, со слезами и пылающимъ лицомъ, взаимной любви. Все, что происходило въ эти минуты, для нея была мечта, былъ сонъ, отъ котораго пробудилась съ жестокимъ сознаніемъ своего уничиженія,— проснулась какъ ‘женщина отвергнутая.’ Нтъ нужды, съ какою признательностію, съ какою нжностію отвчалъ Леонардъ! въ его отвт заключался отказъ. Только теперь она узнала, что имла соперницу, что сколько онъ могъ удлить любви изъ своей души, уже давно, еще съ ребяческаго возраста его, было отдано другой. Въ первый разъ въ жизни эта пылкая натура узнала ревность, съ ея язвительнымъ жаломъ, съ ея смертельной ненавистью. Но въ отношеніи къ наружности Беатриче стояла безмолвная и холодная какъ мраморъ. Слова, которыя предназначались ей въ утшеніе, не достигали ея слуха: они заглушались порывами внутренняго урагана. Гордость была господствующимъ чувствомъ надъ стихіями, бушевавшими въ ея душ. Она отдернула свою руку отъ руки, которая держала ее съ такимъ безпредльнымъ уваженіемъ. Она готова была затоптать ногами существо, которое стояло передъ ней на колняхъ, выпрашивая не любви ея, но прощенія. Она указала на дверь жестомъ, обнаруживавшимъ всю горечь оскорбленнаго достоинства. Оставшись одна, она совершенно потеряла сознаніе своего бытія. Но вскор въ ум ея мелькнулъ лучъ догадки, свойственный порывамъ ревности,— лучъ, который, по видимому, изъ всей природы отмчаетъ одинъ предметъ, котораго должно страшиться, и который должно разрушить,— догадка, такъ часто неосновательная, ложная, но принимаемая нашимъ убжденіемъ за открытіе инстинктивной истины. Тотъ, передъ кмъ она унизила себя, любилъ другую, и кого же, какъ не Віоланту? кого другую, молодую и прекрасную, какъ онъ самъ выразился, повствуя свою жизнь! конечно, ее! И онъ старался пробудить участіе въ ней, въ Беатриче ди-Негра, къ предмету своей любви, намекалъ на опасности, которыя очень хорошо были извстны Беатриче, внушалъ Беатриче расположеніе защитить ее. О, до какой степени она была слпа! Такъ вотъ причина, почему онъ изо дня въ день являлся въ домъ Беатриче, вотъ талисманъ, который привлекалъ его туда, вотъ…. и Беатриче сжала обими руками пылающіе виски, какъ будто этимъ она хотла остановить потокъ самыхъ горькихъ, терзающихъ душу размышленій и догадокъ…. какъ вдругъ внизу раздался голосъ, отворилась дверь и передъ ней явился Рандаль….

——

Пунктуально въ восемь часовъ того же вечера, баронъ Леви радушно встртилъ своего новаго сообщника. Они обдали en tte tte и разговаривали о предметахъ весьма обыкновенныхъ до тхъ поръ, какъ слуги оставили ихъ за десертомъ. Баронъ всталъ и помшалъ огонь въ камин.
— Ну что? сказалъ онъ отрывисто и многозначительно.
— Касательно помстій, о которыхъ вы говорили, отвчалъ Рандаль: — я охотно покупаю ихъ, на условіяхъ, которыя вы изъяснили. Одно только безпокоитъ меня, какимъ образомъ объясню я Одлею Эджертону, моимъ родителямъ, наконецъ всему обществу, средства этой покупки?
— Правда, сказалъ баронъ и даже не улыбнулся на этотъ умный и чисто греческій способъ высказать свою мысль и въ то же время скрыть ея безобразіе: — правда! намъ нужно подымать объ этомъ. Еслибъ только можно было съ нашей стороны скрыть настоящее имя покупателя въ теченіе года, или около того, тогда бы нетрудно было устроить это дло: мы бы распустили слухъ, что вамъ удалась одна коммерческая операція, а впрочемъ, легко можетъ случиться, что Эджертонъ умретъ къ тому времени, и тогда вс будутъ полагать, что онъ умлъ сберечь для васъ значительный капиталъ изъ руинъ своего богатства.
— Разсчитывать на смерть Эджертона слишкомъ ненадежно!
— Гм! произнесъ баронъ.— Впрочемъ, это еще впереди, намъ много еще будетъ времени обдумать это. А теперь можете ли вы сказать намъ, гд обртается невста?
— Разумется. Поутру я не могъ, а теперь могу. Я поду съ вами къ графу. Между прочимъ, я видлъ маркизу ди-Негра, она непремнно приметъ Франка Гэзельдена, если онъ немедленно сдлаетъ ей предложеніе.
— Разв онъ не ршается на это?
— Въ томъ-то и дло, что нтъ! Я былъ у него. Онъ въ восторг отъ моихъ убжденій, но считаетъ долгомъ получить сначала согласіе родителей. Нтъ никакого сомннія, что они не дадутъ его, а если дло хоть немного затянется, тогда маркиза охладетъ. Она находится теперь подъ вліяніемъ страстей, на продолжительность которыхъ разсчитывать нельзя.
— Какихъ страстей? ужь не любви ли?
— Да, любви, но только не къ Франку. Страсти, которыя располагаютъ ее принять руку Франка, суть желаніе мести и ревность. Короче сказать, она полагаетъ, что тотъ, который, по видимому, такъ странно и такъ внезапно пробудилъ въ ней нжныя чувства, остается равнодушнымъ къ ея прелестямъ потому, что ослпленъ прелестями Віоланты. Она готова помогать во всемъ, что только можетъ предать ея соперницу въ руки Пешьера, и, кром того — можете представить себ непостоянство женщины! (прибавилъ молодой философъ пожавъ плечами) — кром того, она готова лишиться всякой возможности овладть тмъ, кого любитъ, и выйти за мужъ за другого!
— Во всемъ видна женщина! замтилъ баронъ, щелкнувъ по крышк золотой табакерки, и вслдъ за тмъ отправилъ въ ноздри щепотку араматическаго табаку.— Но кто же этотъ счастливецъ, котораго Беатриче удостоила такой чести? Роскошное созданіе! Я самъ имлъ виды на нее, скупалъ ея векселя, но вскор раздумалъ: это могло бы поставить меня въ щекотливое положеніе въ отношеніи къ графу. Все къ лучшему…. Кто бы это такой? ужь не лордъ ли л’Эстренджъ?
— Не думаю, впрочемъ я еще не узналъ. Я сказалъ вамъ все, что знаю. Я засталъ ее въ такомъ странномъ волненіи, она такъ была не похожа на себя, что я не ршился даже успокоить ее и вмст съ тмъ узнать имя дерзкаго. У меня недоставало духу сдлать это.
— Такъ она готова принять предложеніе Франка?
— Да, если только онъ сдлаетъ это предложеніе сегодня.
— Если Франкъ женится на этой лэди безъ согласія отца, то поздравляю васъ, mon cher: вы сдлаете удивительный шагъ къ богатству: вдь вы посл Франка ближайшій наслдникъ родовыхъ имній Гэзельдена.
— Почему вы знаете это? съ угрюмымъ видомъ спросилъ Рандаль.
— Моя обязанность знать вс шансы и родственныя связи того, съ кмъ я имю денежныя сдлки. Я имю такія сдлки съ молодымъ Гэзельденомъ: поэтому мн извстно, что гэзельденскія вотчины не имютъ еще опредленнаго наслдника, а такъ какъ полу-братъ сквайра не иметъ въ себ капли гэзельденской крови, то я смло могу поздравить васъ съ блестящими ожиданіями.
— Неужели вамъ сказалъ Франкъ, что посл него я ближайшій наслдникъ?
— Я думаю, впрочемъ, кажется, вы сами сказали.
— Я! когда?
— Когда говорили мн какъ важно для васъ обстоятельство, если Франкъ женится на маркиз ди-Негра. Peste! mon cher, за кого вы меня считаете?
— Но согласитесь, баронъ, Франкъ теперь въ зрлыхъ лтахъ и можетъ жениться на комъ ему угодно. Вы давича сказали мн, что можете помочь ему въ этомъ дл.
— Попробую. Постарайтесь, чтобы завтра онъ явился къ маркиз ди-Негра аккуратно въ два часа.
— Я хотлъ бы устранить себя отъ непосредственнаго вмшательства въ это дло. Не можете ли вы сами устроить, чтобы Франкъ явился къ ней?
— Хорошо. Не хотите ли еще вина? Нтъ? въ такомъ случа отправимтесь къ графу.

ГЛАВА CIII.

На другой день, поутру, Франкъ Гэзельденъ сидлъ за холостымъ завтракомъ. Было уже далеко за полдень. Молодой человкъ, для исполненія служебныхъ обязанностей, вставалъ рано, это правда, но усвоилъ странную привычку завтракать очень поздно. Впрочемъ, для лондонскихъ жителей въ его положеніи аппетитъ никогда не является рано,— и не удивительно — никто изъ нихъ не ложился въ постель ране разсвта.
Въ квартир Франка не было ни излишней роскоши, ни изысканности, хотя она и находилась въ самой дорогой улиц, и хотя онъ платилъ за нее чудовищно высокую цну. Все же, для опытнаго взора, очевидно было, что въ ней проживалъ человкъ, свободно располагавшій своими деньгами, хотя и не выставлялъ этого на видъ. Стны покрыты были иллюминованными эстампами конскихъ скачекъ, между которыми тамъ и сямъ красовались портреты танцовщицъ, все это улыбалось и прыгало. Полу-круглая ниша, обитая краснымъ сукномъ, назначена была для куренья, что можно было заключить по различнымъ стойкамъ, наполненнымъ турецкими трубками съ черешневыми и жасминными чубуками и янтарными мунштуками, между тмъ какъ огромный кальянъ стоялъ, обвитый своей гибкой трубкой, на полу. Надъ каминомъ развшена была коллекція мавританскаго оружія, Какое употребленіе могъ сдлать офицеръ королевской гвардіи изъ ятагана, кинжала и пистолетовъ съ богатой насчкой, не выносившихъ пули по прямому направленію дале трехъ шаговъ,— это выходитъ изъ предловъ моихъ соображеній и догадокъ, да едва ли и Франкъ въ состояніи былъ дать удовлетворительное по этому предмету объясненіе. Я имю сильныя подозрнія, что этотъ драгоцнный арсеналъ поступилъ къ Франку въ уплату векселя, подлежащаго дисконту. Во всякомъ случа, это было что нибудь въ род усовершенствованной операціи съ медвдемъ, котораго Франкъ продалъ своему парикмахеру. Книгъ нигд не было видно, за исключеніемъ только придворнаго календаря, календаря конскихъ ристалищь, списка военныхъ, псовой охоты и миніатюрной книжечки, лежавшей на каминной полк, подл сигарнаго ящика. Эта книжечка стоила Франку дороже всхъ прочихъ книгъ вмст: это была его собственная книжка,— его книжка par excellence,— книжка его собственнаго произведенія,— короче сказать: книжка для записыванія пари.
Въ центр стола красовались пуховая шляпа Франка, атласная коробочка съ лайковыми перчатками всхъ возможныхъ нжныхъ цвтовъ, отъ лиловыхъ и до блыхъ, подносъ, покрытый визитными карточками и треугольными записочками, бинокль и абониментъ на итальянскую оперу, въ вид билета изъ слоновой кости.
Одинъ уголъ комнаты посвященъ былъ собранію палокъ, тросточекъ и хлыстиковъ, впереди которыхъ, какъ будто на-страж, стояли сапоги,свтлые какъ у барона Леви. Франкъ былъ въ халат, сшитомъ въ восточномъ вкус, изъ настоящаго индйскаго кашемира и, вроятно, поставленнаго на счетъ весьма не дешево. Ничто, по видимому, не могло быть чище, опрятне и вмст съ тмъ проще его чайнаго прибора. Серебряный чайникъ, сливочникъ и полоскательная чашка,— все это помщалось въ его походной туалетной шкатулк. Франкъ казался прекраснымъ, немного утомленнымъ и чрезвычайно въ непріятномъ расположеніи духа. Онъ нсколько разъ принимался за газету Morning Post, и каждый разъ попытка прочитать изъ нея нсколько строчекъ оказывалась безуспшною.
Бдный Франкъ Гэзельденъ! врный типъ множества жалкихъ молодыхъ людей, кончившихъ давнымъ-давно свое блестящее поприще,— тмъ боле жалкихъ, что въ быстромъ стремленіи своемъ на дорог къ гибели они не оставили по себ никакого воспоминанія! Къ раззорившемуся человку, какъ, напримръ, Одлею Эджертону, мы чувствуемъ нкоторое уваженіе. Онъ раззорился на славу! Съ руинъ своего богатства онъ можетъ смотрть внизъ и видть великолпные монументы, возведенные изъ матеріаловъ разгромленнаго зданія. Въ каждомъ учрежденіи, которое свидтельствуетъ о человколюбіи, въ Англіи непремнно встрчаются памятники щедротъ публичнаго человка. Въ тхъ примрахъ благотворительности, гд участвуетъ соревнованіе, въ тхъ наградахъ за заслуги, которыя можетъ выдать одно только великодушіе частныхъ людей, рука Эджертона всегда открывалась вполн и охотно. Многіе возвышающіеся члены Парламента, въ т дни, когда талантамъ открывалась дорога чрезъ посредничество богатства и высокаго званія, были обязаны своими мстами единственно Одлею Эджертону, многіе литературные труженики съ сожалніемъ вспоминали т дни, когда великодушіе такого покровителя, какъ Эджертонъ, освобождало ихъ отъ тюремнаго заточенія. Городъ, котораго онъ былъ представителемъ въ Парламент, великолпно украшался на его счетъ, по всему округу, гд находились его заложенныя имнія, и которыя онъ очень, очень рдко посщалъ, текло его золото, все, что могло въ этомъ округ одушевить народное стремленіе къ полезному или увеличить его благосостояніе, имло полное право на щедрость Эджертона. Даже въ его въ пышной, безпечной домашней жизни, съ ея огромной челядью и отличнымъ гостепріимствомъ, было что-то особенное, вполн достойное представителя временно-почетной части англійскаго истиннаго дворянства,— представителя англійскихъ джентльменовъ безъ титула. Знаменитый членъ Парламента, по крайней мр, ‘могъ показать что нибудь за деньги’, которыми онъ пренебрегалъ и вслдствіе того лишился ихъ. Но оставалось ли отъ Франка Гэзельдена что могло бы сказать хоть одно доброе слово о его прошедшемъ? Нсколько картинокъ, украшавшихъ квартиру холостяка, коллекція тросточекъ и черешневыхъ чубуковъ, полдюжины любовныхъ записочекъ отъ какой нибудь актрисы, написанныхъ по французски самымъ безграмотнымъ образомъ, нсколько длинноногихъ лошадей, годныхъ только для того, чтобъ проиграть на скачкахъ какое угодно пари, и наконецъ памятная книжка для этихъ пари! и вотъ — sic transit gloria mundi — налетаетъ ястребъ отъ какого нибудь Леви,— налетаетъ на крыльяхъ векселя, облеченнаго въ законную форму,— и отъ нашего голубка не остается даже и перышка!
Впрочемъ, Франкъ имлъ прекрасныя и неотъемлемыя достоянія: благородное сердце и строгихъ правилъ честь. Несмотря на его безпечность и различнаго рода дурачества, въ голов его скрывались природный умъ и здравый разсудокъ. Чтобъ избгнуть предстоявшей гибели, ему стоило только сдлать то, чего онъ прежде никогда не длалъ, и именно: остановиться и подумать. Но, конечно, эта операція покажется необыкновенно трудною для людей, которые сдлали привычку поступать во всемъ очертя голову, нисколько не думая.
— Это наконецъ несносно, сказалъ Франкъ, моментально вставая со стула.— Я на минуту не могу забыть эту женщину. Мн непремнно нужно хать къ отцу. Но что, если онъ разсердится на это и не дастъ своего согласія? что я тогда стану длать? А я боюсь, онъ не согласится. Я желалъ бы имть настолько присутствія духа, чтобъ поступить по совту Рандаля. По видимому, онъ хочетъ, чтобъ я женился немедленно и въ прекрасномъ окончаніи этого дла положился на защиту матери. Но когда я спрашиваю его, совтуетъ онъ мн ршиться на это или нтъ, онъ ршительно устраняетъ себя. И я полагаю, въ этомъ отношеніи онъ правъ. Я очень хорошо понимаю, что онъ не хочетъ — добрый другъ!— предложить мн совтъ, который крайне огорчитъ моего отца. Но все же….
При этомъ Франкъ прервалъ свой монологъ и въ первый разъ сдлалъ отчаянное усиліе — подумать!
О, благосклонный читатель! я не смю сомнваться, что вы принадлежите къ тому разряду людей, которые знакомы съ дйствіемъ нашего ума, именуемымъ мыслію, и, быть можетъ, вы улыбнулись съ пренебреженіемъ или недоврчивостью надъ моимъ замчаніемъ о затрудненіи подумать,— затрудненіи, въ которомъ находился Франкъ Гэзельденъ. Но скажите откровенно, уврены ли вы сами, что когда собирались подумать, то вамъ всегда удавалось это? Не бывали ли вы часто обмануты блднымъ, призрачнымъ видніемъ мысли, которое носитъ названіе задумчивости? Честный старикъ Монтань признавался, что онъ вовсе не понималъ процесса ссть и подумать,— процесса, о которомъ многіе такъ легко отзываются. Онъ не иначе могъ думать, какъ съ перомъ въ рук, листомъ чистой передъ нимъ бумаги, и этой, такъ сказать усиленной мрой, онъ ловилъ и связывалъ звенья размышленія. Часто это случалось и со мной, когда я обращался къ мысли и ршительнымъ тономъ говорилъ ей: ‘пробудись! передъ тобой серьёзное дло, углубись въ него, подумай о немъ ‘, и эта мысль вела себя въ подобныхъ случаяхъ самымъ возмутительнымъ образомъ. Вмсто сосредоточенія своихъ лучей въ одну струю свта, она разрывалась на радужные цвта, освщала ими предметы, не имющіе никакой связи съ предметомъ, требующимъ освщенія, и наконецъ исчезала въ седьмомъ неб,— такъ что, просидвъ добрый часъ времени, съ нахмуренными бровями, какъ будто мн предстояло отъискать квадратуру круга, я вдругъ длалъ открытіе, что это же самое я могъ бы сдлать въ спокойномъ сн, и дйствительно, въ теченіе этого часа, вмсто размышленія, мн снились сны, и самые пустые, нелпые сны! Такъ точно, когда Франкъ прервалъ свой монологъ и, прислонясь къ камину, вспомнилъ, что ему предстоитъ весьма важный кризисъ въ жизни, о, которомъ не мшало бы ‘подумать’, только тогда представился ему рядъ послдовательныхъ, но неясныхъ картинъ. Ему представлялся Рандаль Лесли, съ недовольнымъ лицомъ, изъ котораго Франкъ ничего не могъ извлечь, сквайръ, съ лицомъ грознымъ какъ громовая туча, мать Франка защищаетъ его передъ отцомъ и за свои труды получаетъ слишкомъ непріятный выговоръ, посл этого являются блуждающіе огоньки и ршаются называть себя ‘мыслію’, они начинаютъ играть вокругъ блднаго очаровательнаго лица Беатриче ди-Негра, въ ея гостиной, въ улиц Курзонъ. Мало того: Франкъ слышитъ ихъ голоса изъ невдомаго міра, которыми они повторяютъ увреніе Рандаля, высказанное наканун, что ‘касательно ея любви къ теб, Франкъ, нтъ никакого сомннія, только она начинаетъ думать, что ты шутишь съ ней.’ Вслдъ за тмъ является восторженное видніе молодого человка на колняхъ,— явленіе прекраснаго, блднаго личика, покрытаго румянцемъ стыдливости, священника передъ алтаремъ и кареты въ четверню у церковныхъ дверей, потомъ представляется картина медоваго мсяца, для котораго медъ былъ собранъ отъ всхъ пчелъ Гимета. И среди этой фантасмагоріи, которую Франкъ, въ простот души своей, именовалъ ‘размышленіемъ’, въ уличную дверь раздался громкій стукъ молодого джентльмена.
— Боже мой! воскликнулъ Франкъ, приказавъ лакею сказать, что его нтъ дома:— Боже мой! не дадутъ минуты подумать о серьёзныхъ длахъ.
Но поздно было отдано приказаніе лакею. Лордъ Спендквиккъ въ нсколько секундъ влетлъ въ пріемную и оттуда прямо въ комнату Франка. Друзья освдомились о здоровь другъ друга и взаимно пожали руки.
— У меня есть къ теб записка, Гэзельденъ.
— Отъ кого?
— Отъ Леви. Я сейчасъ отъ него: никогда не видлъ его въ такихъ хлопотахъ и безпокойств. Онъ похалъ въ Сити,— вроятно, къ господину Игреку. На скорую руку написалъ онъ эту записку, хотлъ было отправить ее съ лакеемъ, но я вызвался доставить ее по адресу.
— Надюсь, что онъ не требуетъ долга, сказалъ Франкъ, боязливо взглянувъ на записку.— По секрету! это скверно.
— И въ самомъ дл, чертовски скверно.
Франкъ вскрываетъ записку и читаетъ вполголоса:
‘Любезный Гэзельденъ….
— Превосходный знакъ! вскричалъ Спендквиккъ, прерывая Франка.— Леви всегда называетъ меня ‘любезнымъ Спендквиккомъ’, когда присылаетъ деньги въ долгъ, а величаетъ ‘милордомъ’, когда требуетъ уплаты. Чудный знакъ!
Франкъ продолжаетъ читать, но про себя и съ замтной перемной въ лиц:
‘Любезный Гэзельденъ, мн очень непріятно сообщить вамъ, что, вслдствіе неожиданнаго раззоренія торговаго дома въ Париж, съ которымъ имю огромныя дла, я нахожусь въ крайности немедленно имть наличныя деньги, сколько будетъ возможно получить ихъ. Я не хочу ставить васъ въ затруднительное положеніе, но постарайтесь по возможности очистить ваши векселя, которые находятся у меня, и которымъ, какъ вамъ извстно, недавно минулъ срокъ. Я длалъ уже предложеніе устроить ваши дла, но это предложеніе, какъ кажется, вамъ не понравилось, къ тому же и Лесли говорилъ мн, что вы имете сильное нерасположеніе обезпечить свой долгъ имніемъ, получить которое вы имете въ виду. Итакъ, мой добрый другъ, объ этомъ боле ни слова. По приглашенію, я спшу оказать помощь моему очаровательному кліенту, который находится въ пренепріятномъ положеніи: это — сестра иностраннаго графа, богатаго какъ Крезъ. Въ ея дом производится теперь слдствіе по долговому иску. Я отправляюсь къ негоціанту, который предъявилъ этотъ искъ, но не имю ни малйшей надежды смягчить его и боюсь, что въ теченіе дня явятся другіе кредиторы. Вотъ еще причина моей нужды въ деньгахъ: о, если бы вы помогли мн, mon cher! Слдствіе въ дом одной изъ самыхъ блестящихъ женщинъ въ Лондон — слдствіе въ улиц Курзонъ! Если мн не удастся остановить его, молва о немъ вихремъ пронесется по всему городу. Прощайте. Я спшу.

‘Вашъ Леви.’

‘P. S. Ради Бога не сердитесь на мое посланіе. Я бы не побезпокоилъ васъ, еслибъ Спендквиккъ и Барровель хоть сколько нибудь прислали мн въ уплату своихъ долговъ. Быть можетъ, вы убдите ихъ сдлать это.’
Пораженный безмолвіемъ и блдностью Франка, лордъ Спендквиккъ съ участіемъ друга положилъ руку на плечо молодого гвардейца и заглянулъ на записку съ той непринужденностью, которую джентльмены въ затруднительномъ положеніи допускаютъ другъ другу въ секретной переписк. Его взоръ остановился на приписк.
— Чортъ возьми, это скверно! вскричалъ Спендквиккъ.— Поручить теб упрашивать меня объ уплат долга! Какое ужасное предательство! Не безпокойся, любезный Франкъ, я никогда не поврю, чтобы ты ршился сдлать что нибудь неблаговидное, скоре я могу себя подозрвать въ…. въ уплат ему….
— Улица Курзонъ! графъ! произнесъ Франкъ, какъ будто пробудившись отъ сна: — это должно быть такъ.
Надть сапоги, замнить халатъ фракомъ, надть шляпу, перчатки и взять трость, оставить безъ всякихъ церемоній Спендквикка, стремглавъ сбжать съ лстницы, выскочить на улицу и ссть въ кабріолетъ,— все это сдлано было Франкомъ съ такой быстротой, что изумленный гость его не усплъ опомниться и произнесть:
— Что это значитъ? въ чемъ дло?
Оставленный такимъ образомъ одинъ, лордъ Спендквиккъ покачалъ головой,— покачалъ два раза, какъ будто затмъ, чтобъ вполн убдить себя, что особеннаго ничего не случилось, и потомъ, надвъ свою шляпу, передъ зеркаломъ и натянувъ перчатки, онъ спустился съ лстницы и побрелъ въ клубъ Вайтъ, но побрелъ въ какомъ-то замшательств и съ разсяннымъ видомъ. Простоявъ нсколько минутъ безмолвно и задумчиво передъ окномъ, лордъ Спендквиккъ обратился наконецъ къ одному старинному моту, въ высшей степени скептику и цинику.
— Скажите, пожалуста, правду ли говорятъ въ различныхъ сказкахъ, что въ старину люди продавали себя дьяволу.
— Гм! произнесъ мотъ, выказывая изъ себя слишкомъ умнаго человка, чтобъ удивляться подобному вопросу.— Вы принимаете личное участіе въ этомъ вопрос?
— Я — нтъ, но одинъ мой другъ сейчасъ получилъ письмо отъ Леви и, прочитавъ его, убжалъ изъ квартиры чрезвычайно страннымъ образомъ, точь-въ-точь, какъ длалось въ старину, когда кончался контрактный срокъ души! А Леви, вдь вы знаете….
— Да, я знаю, что онъ не такъ глупъ, какъ другой черный джентльменъ, съ которымъ вы его сравниваете. Леви никогда такъ дурно не собираетъ своихъ барышей. Кончился срокъ! Конечно, онъ долженъ же когда нибудь кончится. Признаюсь, мн бы не хотлось быть въ башмакахъ вашего друга.
— Въ башмакахъ! повторилъ Спендквиккъ, съ нкоторымъ ужасомъ: — извините, вы еще никогда не встрчали человка приличне его одтаго. Отдавая ему всю справедливость, онъ большую часть времени посвящаетъ исключительно туалету. Кстати о башмакахъ: представьте себ, онъ бросился изъ комнаты съ правымъ сапогомъ на лвой ног, а съ лвымъ — на правой. Это что-то очень странно…. весьма таинственно! И лордъ Спендквиккъ въ третій разъ покачалъ головой, и въ третій разъ показалось ему, что голова его удивительно пуста!

ГЛАВА CIV.

Между тмъ Франкъ примчалъ въ улицу Курзонъ, выскочилъ изъ кабріолета и постучался въ уличную дверь. Ему отперъ совершенно незнакомый человкъ, въ камзол канареечнаго цвта и въ толстыхъ панталонахъ. Франкъ прибжалъ въ гостиную, но Беатриче тамъ не было. Худощавый, пожилыхъ лтъ мужчина, съ тетрадью въ рук, по видимому, занимался подробнымъ разсмотрніемъ мебели и, съ помощію служанки маркизы ди-Негра, заносилъ свои замчанія въ помянутую тетрадь. Худощавый мужчина взглянулъ на Франка и дотронулся до шляпы, торчавшей на его голов. Служанка, вмст съ тмъ и чужеземка, подошла къ Франку и, на ломаномъ англійскомъ язык, объявила, что барыня никого не принимаетъ, что она не здорова и не выходитъ изъ комнаты. Франкъ всунулъ въ руку служанки золотую монету и убдительно просилъ ее доложить маркиз, что мистеръ Гэзельденъ умоляетъ ее допустить его къ себ. Едва только служанка исчезла съ этимъ посланіемъ, какъ Франкъ схватилъ руку худощаваго мужчины:
— Скажите, что это значитъ? неужели опись имущества?
— Точно такъ, сэръ.
— За какую сумму?
— За тысячу пятьсотъ-сорокъ-семь фунтовъ. Мы подали ко взысканію первые и потому, какъ видите, хозяйничаемъ здсь по своему.
— Значитъ есть еще и другіе кредиторы.
— Еслибъ ихъ не было, сэръ, мы ни подъ какимъ видомъ не ршились бы прибгнуть къ этой мр. Ничего не можетъ быть прискорбне для нашихъ чувствъ. Впрочемъ, и то надобно сказать, эти иностранцы такой народъ: сегодня здсь, а завтра ищи гд знаешь. Къ тому же….
Служанка воротилась. Маркиза изъявила желаніе видть мистера Гэзельдена. Франкъ поспшилъ исполнить это желаніе.
Маркиза ди-Негра сидла въ небольшой комнат, служившей ей будуаромъ. Ея глаза показывали слды недавнихъ слезъ, но ея лицо было спокойно и даже, при ея надменномъ, хотя печальномъ выраженіи, сурово. Франкъ, однако же, не счелъ за нужное обратить вниманіе на это обстоятельство. Вся его робость исчезла. Онъ видлъ передъ собой женщину въ несчастіи и униженіи,— женщину, которую любилъ. Лишь только дверь затворилась за нимъ, какъ онъ бросился къ ногамъ маркизы. Онъ схватилъ ея руку, схватилъ край ея платья.
— О, маркиза! Беатриче! воскликнулъ онъ.— Въ глазахъ его плавали слезы, а его голосъ вполовину заглушался сильнымъ душевнымъ волненіемъ.— Простите меня, умоляю васъ, простите! не глядите на меня какъ на обыкновеннаго знакомца. Случайно я узналъ, или, врне, догадался объ этомъ — объ этомъ странномъ оскорбленіи, которому васъ такъ невинно подвергаютъ. Считайте меня за друга, за самаго преданнаго друга. О, Беатриче!— И голова Франка склонилась надъ рукой, которую отъ держалъ.— О, Беатриче!… кажется, смшно говорить теперь это, но что же длать! Я не могу не высказать вамъ этихъ словъ…. я люблю васъ люблю всмъ сердцемъ и душой, люблю съ тмъ, чтобъ вы позволили мн оказать вамъ услугу, одну услугу! Я больше ничего не прошу!
И рыданія вырвались изъ пылкаго, юнаго, неопытнаго сердца Франка.
Маркиза была глубоко тронута. Надобно сказать, она имла душу не какой нибудь отъявленной авантюристки. Столько любви и столько доврія! Она вовсе не приготовилась измнить одному для того, чтобъ опутать стями другого.
— Встаньте, встаньте, нжно сказала она.— Благодарю васъ отъ чистаго сердца. Но не думайте, что я….
— Нтъ, нтъ!.не отвергайте меня. О, нтъ! пусть ваша гордость замолчитъ на этотъ разъ.
— Напрасно вы думаете, что во мн говоритъ гордость. Вы слишкомъ преувеличиваете то, что случилось въ моемъ дом. Вы забыли, что у меня есть братъ. Я послала за нимъ. Только къ нему одному я могу обратиться. Да вотъ кстати: это его звонокъ! Но, поврьте, я никогда не забуду, что въ этомъ пустомъ, холодномъ мір мн случилось встртить великодушнаго, благороднаго человка!
Франкъ хотлъ было отвчать, но услышалъ приближавшійся голосъ графа и потому поспшилъ встать и удалиться къ окну, всми силами стараясь подавить душевное волненіе и принять спокойное выраженіе въ лиц. Графъ Пешьера вошелъ, вошелъ со всею красотою и величавостью безпечнаго, роскошнаго, изнженнаго, эгоистическаго богача. Его сюртукъ, отороченный дорогими соболями, откидывался назадъ съ его пышной груди. Между складками глянцовитаго атласа, прикрывавшаго его грудь, красовалась бирюза столь драгоцнная, что ювелиръ продержалъ бы ее лтъ пятьдесятъ прежде, чмъ отъискался бы богатый и щедрый покупатель. Рукоятка его трости была рдкимъ произведеніемъ искусства, наконецъ, самъ графъ, такой ловкій и легкій, несмотря на его мужество и силу, такой свжій, несмотря на его лта! Удивительно какъ хорошо сохраняютъ себя люди, которые ни о чемъ больше не думаютъ, какъ о самихъ себ!
— Бр-рр! произпесъ графъ, не замчая Франка за оконной драпировкой.— Бр-рр! Но видимому, вы провели весьма непріятную четверть часа. И теперь Dieu me dame, quoi fuire!
Беатриче указала на окно и чувствовала, что отъ стыда ей бы легче было скрыться хоть въ самую землю. Но такъ какъ графъ говорилъ по французски, а Франкъ и слова не зналъ на этомъ язык, то слова графа остались для него непонятными, хотя слухъ его и пораженъ былъ сатирическою наивностью тона.
Франкъ выступилъ впередъ. Графъ протянулъ руку и съ быстрой перемной въ голос и обращеніи сказалъ
— Тотъ, кого сестра моя принимаетъ къ себ въ подобную минуту, долженъ быть мн другомъ.
— Мистеръ Гэзельденъ, сказала Беатриче, съ особенной выразительностію: — великодушно предлагалъ мн свою помощь, въ которой, съ той минуты, какъ вы, мой братъ, явились сюда, я уже не нуждаюсь.
— Разумется, сказалъ графъ, съ торжественнымъ видомъ вельможи: — я сойду внизъ и очищу вашъ домъ отъ этого дерзкаго негодяя. Впрочемъ, я полагалъ, что вы имете дло съ однимъ только барономъ Леви, вроятно, онъ будетъ сюда?
— Я жду его съ минуты на минуту. Прощайте, мистеръ Гэзельденъ!
Беатриче подала руку своему обожателю съ искреннимъ радушіемъ, которое не лишено было патетическаго достоинства. Удерживаемый отъ дальнйшихъ словъ присутствіемъ графа, Франкъ молча поклонился надъ прекрасной рукой маркизы и удалился. Пешьера догналъ его на лстниц.
— Мистеръ Гэзельденъ, сказалъ графъ, въ полголоса: — не потрудитесь ли вы зайти въ гостиную?
Франкъ повиновался. Худощавый мужчина, занимавшійся осмотромъ мебели, все еще продолжалъ свое занятіе, но два-три слова графа, сказанныя на ухо, заставили его удалиться.
— Милостивый государь, сказалъ Пешьера: — я такъ еще незнакомъ съ вашими англійскими законами и способами устранить затрудненія непріятнаго рода, ко всему этому вы обнаружили столько великодушія въ жалкомъ положеніи моей сестры, что я осмливаюсь просить васъ остаться здсь и помочь мн въ совщаніи съ барономъ Леви.
Франкъ только что хотлъ выразить искреннее удовольствіе въ томъ, что онъ хоть сколько нибудь можетъ быть полезенъ, какъ въ уличную дверь раздался стукъ барона Леви, и черезъ нсколько секундъ баронъ явился въ гостиной.
— Уфъ! произнесъ Леви, отирая лицо и опускаясь на стулъ, какъ будто онъ провелъ цлое утро въ самыхъ утомительныхъ хлопотахъ.— Уфъ! какое непріятное происшествіе,— весьма непріятное… и, представьте себ, графъ, насъ могутъ спасти одн только наличныя деньги.
— Леви, вамъ извстны мои дла, отвчалъ Пешьера, печально покачавъ головой.— Конечно, черезъ нсколько мсяцевъ, даже, можетъ быть, черезъ нсколько недль, я въ состояніи буду уплатить вс долги моей сестры, на какую бы сумму они ни простирались, но въ настоящую минуту, въ чужой земл, я не въ силахъ сдлать это. Капиталъ, который я привезъ съ собой, почти весь истощился. Не можете ли вы ссудить меня необходимой суммой?
— Ршительно не могу! мистеръ Гэзельденъ знаетъ, въ какомъ затруднительномъ положеніи я самъ нахожусь.
— Въ такомъ случа, сказалъ графъ: — намъ остается только удалить отсюда сестру, и пусть кредиторы продолжаютъ свое дло. Между тмъ я побываю у моихъ друзей и посмотрю, нельзя ли будетъ у нихъ занять денегъ.
— Увы! сказалъ Леви, вставъ и взглянувъ въ окно: — къ сожалнію, графъ, намъ нельзя будетъ удалить отсюда маркизу: самая худшая часть этого дла наступила. Взгляните сюда: вы видите вонъ этихъ трехъ человкъ: они имютъ оффиціальное приказаніе, которое относится до ея личности, въ ту минуту, какъ она покажется за дверями этого дома, ее возьмутъ подъ арестъ.
— Возьмутъ подъ арестъ! въ одинъ голосъ воскликнули Пешьера и Франкъ.
— Я длалъ все, чтобъ устранить этотъ позоръ, но тщетно, сказалъ баронъ, принимая на себя весьма печальный видъ.— Надобно вамъ замтить, что англійскіе купцы сдлались крайне недоврчивы ко всмъ вообще иностранцамъ. Впрочемъ, мы можемъ взять ее на поруки: она не должна быть въ тюрьм….
— Въ тюрьм! произнесъ Франкъ.— Онъ подбжалъ къ Леви и отвелъ его въ сторону.— Графъ, по видимому, пораженъ былъ стыдомъ и печалью. Откинувшись къ спинк дивана, онъ закрылъ лицо свое обими руками.
— Моей сестр грозитъ тюрьма, простоналъ графъ — тюрьма дочери графа Пешьера, жен маркиза ди-Негра!
Въ надменной горести этого величаваго патриція было что-то трогательное.
— На какую сумму простирается долгъ? шепталъ Франкъ, опасаясь, чтобы слова его недолетли до слуха несчастнаго графа, между тмъ какъ графъ до такой степени пораженъ былъ событіемъ, что до его слуха, быть можетъ, долетли бы одни только раскаты грома.
— Мы могли бы устроить вс обязательства за пять тысячь фунтовъ. Для Пешьера это ровно ничего не значитъ: онъ страшно богатъ. Entre nous, я сомнваюсь, что онъ безъ денегъ. Оно и можетъ быть, но только….
— Пять тысячь фунтовъ! Какимъ бы образомъ достать мн эти деньги?
— Вамъ, любезный Гэзельденъ? Да стоитъ ли вамъ и говорить объ этомъ! Однимъ размахомъ пера вы можете достать вдвое больше да, въ добавокъ, въ вид процентовъ, покрыть прежніе долги. Я удивляюсь, впрочемъ, возможно ли до такой степени быть великодушнымъ къ знакомой женщин!
— Знакомой!… маркиза ди-Негра!… да я въ особенную честь, въ особенное счастіе поставлю себ, получивъ ее согласіе быть моей женой!
— И эти долги нисколько не страшатъ васъ?
— Если мы любимъ кого, простосердечно отвчалъ Франкъ: — то еще сильне испытываемъ это чувство, когда предметъ нашей любви находится въ несчастій. Хотя эти долги есть слдствіе заблужденія, прибавилъ Франкъ, посл непродолжительнаго молчанія: — но великодушіе въ эту минуту даетъ мн возможность исправить какъ ея ошибки, такъ и мои собственныя. Я согласенъ пріобрсть теперь деньги однимъ размахомъ пера. Говорите, на какихъ условіяхъ?
— Условія вамъ знакомы: они касаются казино.
Франкъ отступилъ.
— Другого нтъ средства?
— Безъ сомннія, нтъ. Впрочемъ, я знаю, это нсколько тревожитъ вашу совсть, посмотримъ, нельзя ли васъ примирить съ ней. Вы женитесь на маркиз ди-Негра, въ день свадьбы она получитъ въ приданое двадцать тысячь фунтовъ. Почему же не распорядиться вамъ такимъ образомъ, чтобы изъ этой суммы немедленно заплатить долгъ, который будетъ лежать на казино? Слдовательно, этотъ долгъ будетъ продолжаться нсколько недль. Обязательство будетъ храниться въ моемъ бюро подъ замкомъ, оно никогда не будетъ извстно вашему отцу, и потому нечего опасаться за оскорбленіе его родительскихъ чувствъ. И когда вы женитесь, на васъ не будетъ и гроша долгу,— само собою разумется, въ такомъ только случа, если будете вести себя благоразумно.
Въ это время графъ быстро всталъ съ дивана.
— Мистеръ Гэзельденъ, я просилъ васъ остаться здсь и помочь мн вашимъ совтомъ. Теперь я вижу, что всякій совтъ безполезенъ. Этотъ ударъ долженъ разразиться надъ нашимъ домомъ! Благодарю васъ, сэръ, тысячу разъ благодарю. Прощайте. Леви, пойдемте къ моей сестр приготовить ее къ худшему.
— Графъ, сказалъ Франкъ:— выслушайте меня. Мое знакомство съ вами весьма непродолжительно,— но я давно знаю и уважаю вашу сестру. Баронъ Леви знаетъ средство, которымъ я могу, если только мн предоставлены будутъ честь и счастіе, устранить это временно непріятное затрудненіе. Я могу доставить необходимую сумму.
— Нтъ, ни за что на свт! воскликнулъ Пешьера.— И вы ршаетесь думать, что я приму подобное предложеніе? Ваша юность и великодушіе совершенно ослпляютъ васъ. Нтъ, сэръ, это невозможно, невозможно! Даже и въ такомъ случа, еслибъ я не имлъ понятія о чести, не имлъ своей деликатности, прекрасная репутація моей сестры….
— Конечно, пострадала бы, прервалъ Леви: — подобнымъ великодушіемъ она можетъ быть обязана одному только законному мужу. Мало того: при всемъ моемъ уваженіи къ вамъ, графъ, я не иначе могу сдлать такое одолженіе моему кліенту, мистеру Гэзельдену, когда обезпеченіемъ будетъ служить капиталъ, назначенный маркиз въ приданое.
— Ха! вотъ какъ? Значитъ, мистеръ Гэзельденъ ищетъ руки моей сестры?
— Ищу, но не въ настоящее время, я не хочу быть обязаннымъ за полученіе ея руки побужденію благодарности, отвчалъ джентльменъ Франкъ.
— Благодарности! Значитъ вы еще не знаете ея души! Не знаете…. и графъ не высказалъ своей мысли, по посл минутнаго молчанія продолжалъ: — мистеръ Гэзельденъ, мн не нужно говорить вамъ, что наша фамилія стоитъ на ряду съ первйшими фамиліями въ Европ. Моя гордость уже вовлекла меня однажды въ заблужденіе, когда я вручилъ руку моей сестры человку, котораго она не любила, я отдалъ ее потому только, что по званію своему онъ былъ равенъ мн. Я не сдлаю вторично подобной ошибки, къ тому же и Беатриче не послушаетъ меня, еслибъ я вздумалъ принудить ее. Если она выйдетъ замужъ, то не иначе, какъ по любви. Если она приметъ васъ, да я и увренъ, что приметъ, то, безъ сомннія, по искренней къ вамъ привязанности. Если она согласится быть вашей женой, тогда я не красня приму отъ васъ это одолженіе, одолженіе отъ будущаго зятя, и этотъ долгъ будетъ лежать на мн, но ни подъ какимъ видомъ не долженъ падать на ея приданое. На этихъ условіяхъ, сэръ (обращаясь къ Леви, съ величавымъ видомъ), вы озаботитесь сдлать съ своей стороны распоряженія. Если же она отвергнетъ васъ, мистеръ Гэзельденъ, то, повторяю вамъ, о займ не должно быть и помину. Извините меня, если я оставлю васъ. Такъ или иначе, но дло должно ршить немедленно.
Графъ величаво сдлалъ поклонъ и вышелъ изъ гостиной. Слышно было, какъ шаги его раздавались но лстниц.
— Если, сказалъ Леви, тономъ длового человка!— если графъ принимаетъ эти долги на себя и приданое невсты будетъ обременено только вашими долгами, тогда не только въ глазахъ свта, но и въ глазахъ вашего родителя этотъ бракъ будетъ блестящимъ. Поврьте мн, что вашъ батюшка согласится на этотъ бракъ, да еще съ радостью.
Франкъ не слышалъ словъ барона Леви: въ эту минуту онъ внималъ своей любви, своему, сердцу, которое громко билось подъ вліяніемъ страха и надежды.
Леви слъ за столъ и разложилъ на немъ бумагу, покрытую длиннымъ рядомъ цыфръ, написанныхъ весьма красивымъ почеркомъ,— рядомъ цыфръ по случаю двухъ заемныхъ обязательствъ, которымъ предопредлено изгладиться посмертными обязательствами на казино.
Черезъ нсколько времени, которое для Франка казалось нескончаемымъ, графъ снова показался въ гостиной. Онъ отвелъ Франка въ сторону, сдлавъ въ то же время знакъ барону Леви, который всталъ и вышелъ въ другую комнату.
— Ну, молодой мой другъ, сказалъ Пешьера: — мои подозрнія оказались основательными, сердце моей сестры давно принадлежитъ вамъ. Позвольте, позвольте: выслушайте меня. Но, къ несчастію, я сообщилъ ей о вашемъ великодушномъ предложеніи, это было сдлано чрезвычайно неосторожно, весьма необдуманно съ моей стороны и чуть-чуть не испортило всего дла. Въ ней столько гордости, столько благороднаго чувства независимости, она до такой степени боится, что васъ принудили сдлать необдуманный шагъ, о которомъ вы впослдствіи станете сожалть,— до такой степени, говорю я, что она, по всей вроятности, будетъ говорить вамъ, будто бы не любитъ васъ, не можетъ принять ваше предложеніе, и тому подобное. Но любящіе, напримръ, какъ вы, не такъ легко поддаются обману. Не обращайте вниманія на ея слова…. Впрочемъ, вы сами увидите и тогда убдитесь въ истин моихъ словъ. Не угодно ли — пойдемте.
Франкъ механически пошелъ за графомъ, который поднялся по лстниц и безъ всякаго предувдомленія вошелъ въ комнату Беатриче. Маркиза стояла отвернувшись отъ входа, однако, Франкъ видлъ, что она плакала.
— Я привелъ моего друга. Пусть онъ самъ объяснится съ вами, сказалъ графъ по французски.— Пожалуста, любезная сестрица, не забудьте моего совта: отбросьте всю совсть и не отклоняйте отъ себя такой блестящей перспективы на врное и прочное счастіе. Не забудьте же, сестрица!
Графъ удалился, оставивъ Франка наедин съ Беатриче.
Вслдъ за тмъ маркиза быстро и съ видомъ отчаянія обернулась къ своему обожателю и приблизилась къ мсту, гд онъ стоялъ.
— Неужели это правда? сказала она, сжимая себ руки.— Вы хотите спасти меня отъ позора, отъ тюрьмы…. и что въ замнъ этого могу я дать вамъ? мою любовь? Нтъ, нтъ! Я не хочу обманывать васъ. При всей вашей молодости, при всей красот и благородств вашемъ, я не могу любить васъ той любовью, которую вы заслуживаете. Уйдите, оставьте этотъ домъ, вы еще не знаете моего брата. Уйдите, уйдите, пока еще во мн столько силы, столько добродтели отвергнуть все, что можетъ защитить меня отъ его козней,— все, что можетъ…. О, умоляю васъ, уйдите, уйдите….
— Вы не любите меня, сказалъ Франкъ.— Это меня не удивляетъ: вы такъ превосходите меня во всхъ отношеніяхъ. Я отказываюсь даже отъ надежды…. вы велите мн оставить васъ, и я исполняю ваше приказаніе. Но, по крайней мр, я не разстанусь съ правомъ моимъ оказать вамъ услугу. Что касается другого, я поставлю себ въ безсовстность выражать въ такую минуту передъ вами свою любовь и настоятельно требовать вашей руки.
Франкъ отвернулся и тотчасъ удалился. Онъ даже не остановился въ гостиной, прошелъ въ пріемную и тамъ написалъ коротенькую записку, въ которой поручалъ барону Леви прекратить дальнйшее слдствіе долгового иска, и просилъ его пріхать къ нему на квартиру съ необходимыми принадлежностями и, въ заключеніе, не говоритъ объ этомъ графу ни слова.
Вечеромъ того же дня Леви явился къ Франку. Счеты были сведены, бумаги подписаны, и на слдующее утро маркиза ди-Негра была свободна отъ долговъ. Въ полдень слдующаго дня Рандаль сидлъ въ кабинет Беатриче, а вечеромъ Франкъ получилъ записку, написанную на скорую руку и окропленную слезами,— записку, въ которой маркиза ди-Негра просила Франка немедленно пріхать къ ней. И когда Франкъ вошелъ въ гостиную маркизы, Пешьера сидлъ подл сестры своей. При вход Франка онъ всталъ.
— Неоцненный зять мой! воскликнулъ онъ.
И вслдъ за тмъ соединилъ руку Беатриче съ рукой Франка.
— Вы принимаете мое предложеніе…. не отвергаете моей любви… выбираете меня по своему собственному желанію?!
— Потерпите меня немного, отвчала Беатриче: — и я постараюсь отплатить вамъ всей моей…. всей моей….
Она остановилась и громко зарыдала.
— Я вовсе не подозрвалъ въ ней такой нжной души, такой сильной привязанности, прошепталъ графъ.
Франкъ слышалъ эти слова, и лицо его сдлалось лучезарно. Мало по малу Беатриче успокоилась. Она слушала радостныя слова Франка о предстоящей будущности, слушала, какъ полагалъ ея нарченный, съ нжнымъ участіемъ, по на самомъ-то дл съ печальной и смиренной преданностію судьб. Для Франка часы казались свтлыми и мимолетными, какъ солнечный лучъ, и въ эту ночь упоительны были его грезы. Но когда эти грезы разсялись, когда онъ проснулся на другое утро, первой мыслью его, первыми словами его было:
— Что-то скажутъ объ этомъ въ Гэзельденъ-Голл?
Въ этотъ же самый часъ Беатриче скрывала лицо свое въ подушкахъ, не въ силахъ будучи глядть на дневной свтъ, и призывала къ себ смерть. Въ этотъ же самый часъ Джуліо Францини, графъ ди-Пешьера, отпустивъ нсколько тощихъ, угрюмыхъ итальянцевъ, съ которыми имлъ длинное совщаніе, отправился отъискивать домъ, въ которомъ находилась Віоланта. Въ этотъ же самый часъ баронъ Леви сидлъ за своимъ бюро и подводилъ итогъ къ безконечному ряду цыфръ, въ заглавіи которыхъ стояла слдующая надпись: ‘Счетъ высокопочтеннйшему члену Парламента Одлею Эджертону’. Кругомъ счета въ безпорядк лежали различные документы, и между ними, на самомъ видномъ мст, красовался свженькій пергаменъ съ посмертнымъ обязательствомъ Франка Гэзельдена. Въ тотъ же самый часъ Одлей Эджертонъ только что прочиталъ письмо отъ мера того города, котораго онъ былъ представителемъ. Письмо это извщало Одлея, что ему не предвидится ни малйшаго шанса снова поступитъ въ Парламентъ по выборамъ. Выраженіе лица его, по обыкновенію, было спокойно и нога его твердо опиралась въ крышку его мрачнаго желзнаго сундука, между тмъ какъ рука его судорожно сжимала лвый бокъ, его взоръ устремленъ былъ на часы, и голосъ его едва внятно произносилъ: ‘надобно пригласить доктора Ф…..’ Въ тотъ же самый часъ Гарлей л’Эстренджъ, очаровывавшій наканун придворныя толпы своимъ веселымъ юморомъ, ходилъ по комнат въ своемъ отел, неровными шагами и часто и тяжело вздыхалъ. Леонардъ стоялъ у фонтана, любуясь, какъ лучи зимняго солнца играли въ его брызгахъ. Віоланта, склонясь на плечо Гэленъ, старалась лукаво, хотя и невинно, принудить Гэленъ поговорить что нибудь о Леонард. Гэленъ пристально смотрла на полъ и отвчала одними только да и нтъ. Рандаль Лесли въ послдній разъ отправлялся къ своей должности. Проходя Гринъ-Паркъ, онъ прочиталъ письмо изъ дому, отъ своей сестры. Окончивъ чтеніе, онъ вдругъ скомкалъ письмо въ своей блдной, худощавой рук, взглянулъ вверхъ, увидлъ въ отдаленіи шпицы громаднаго національнаго аббатства и, припомнивъ слова героя Нельсона, произнесъ: ‘побда и Вестминстеръ, но только не аббатство!’ Рандаль Лесли чувствовалъ, что въ теченіе нсколькихъ дней онъ сдлалъ громадный шагъ къ удовлетворенію своего честолюбія: старинныя помстья Лесли были въ его рукахъ, Франкъ Гэзельденъ, нарченный мужъ маркизы, весьма вроятно, будетъ лишенъ наслдства. Дикъ Эвенель, на заднемъ план, открывалъ то самое мсто въ Парламент, которое впервые ввело въ публичную жизнь раззорившагося покровителя Рандаля.

ГЛАВА CV.

Многіе умные люди весьма неосновательно утверждаютъ, что наклонность длать зло ближнему есть въ нкоторомъ род помшательство, и что никто не бросится съ прямой дороги въ сторону, если жало пчелы не принудитъ сдлать такого уклоненія. Разумется, когда очень умный и благовоспитанный человкъ, какъ, напримръ, пріятель нашъ мистеръ Лесли, начнетъ располагать своими поступками на основаніи ложнаго правила, что ‘пронырливость есть лучшее благоразуміе’, тогда любопытно видть, какъ много общаго иметъ онъ съ помшательствомъ: хитрость, томительное безпокойство, подозрніе, что вс и все въ мір въ заговор противъ него, требуютъ всей силы его ума, чтобъ уничтожить это и обратить въ свою собственную пользу и выгоду. Легко можетъ статься, нкоторые изъ моихъ читателей подумаютъ, что я представилъ Рандаля черезчуръ изобртательнымъ въ его планахъ и хитрымъ до тонкости въ своихъ спекуляціяхъ, но это почти всегда бываетъ съ весьма образованными людьми, когда они ршаются разъигрывать роль тонкаго плута, это помогаетъ имъ скрыть отъ самихъ себя или по крайней мр представлять себ въ боле благоприличномъ вид грязную цль къ удовлетворенію своего честолюбія. Сказавъ это въ защиту характера Рандаля Лесли, я долженъ прибавить здсь нсколько словъ касательно дйствія въ человческой жизни, производимаго какой нибудь исключительной страстью,— дйствія, которое въ нашъ кроткій и просвщенный вкъ рдко можно видть безъ маски, и которое называется ненавистью.
Въ счастливыя времена нашихъ предковъ, когда крупныя слова и жестокія драки были въ большомъ употребленіи, когда сердце каждаго человка было на кончик его языка и четыре фута остраго желза висло у него на боку, ненависть разъигрывала прямую, открытую роль въ театр мір. Но теперь гд эта ненависть? видалъ ли кто нибудь ее въ лицо? Неужели это улыбающееся, добродушное созданіе, которое такъ искренно жметъ вамъ руку? или пышная, надменная фигура, которая называетъ васъ своимъ ‘высокопочтеннйшимъ другомъ’? или изгибающійся и выражающій свою признательность подчиненный? Не спрашивайте, не старайтесь отгадать: это напрасный трудъ съ вашей стороны, вы только тогда узнаете, что это ненависть, когда откроете ядъ въ своей чаш или кинжалъ въ своей груди. Въ вкъ минувшей старины угрюмый юморъ изобразилъ въ картин ‘Танецъ Смерти’, въ нашъ просвщенный вкъ сардоническое остроуміе непремнно должно бы представить намъ ‘Маскарадъ Ненависти‘.
Противоположное чувство легко обнаруживается съ одного взгляда. Любовь рдко прикрывается маской. Но ненависть — какимъ образомъ обличить ее, какъ остеречься отъ нея? Она скрывается тамъ, гд вы мене всего подозрваете — ея присутствіе, она создается причинами, которыхъ вы вовсе не предвидите, а цивилизація, благопріятствуя прикрытію, умножаетъ ея разнообразіе. Ненависть украдкою является тамъ, гд мы вмшались въ чьи нибудь интересы, тамъ, гд мы затронули чье нибудь самолюбіе. Васъ можетъ возненавидть человкъ, котораго вы во всю свою жизнь ни разу не видли, васъ можетъ возненавидть человкъ, котораго вы обременили благодяніями: вы ходите такъ осторожно, что не наступите на червяка,— но если вы не совсмъ уврены, что, гуляя, не наступите на змю, то лучше будетъ, если станете смирнехонько сидть въ вашемъ кресл, до тхъ поръ, пока не перенесутъ васъ на катафалкъ. Вы спросите: какой вредъ наноситъ намъ ненависть? Очень часто этотъ вредъ бываетъ невидимъ для свта, какъ и самая ненависть бываетъ неуловима для нашей предусмотрительности. Она налетаетъ на насъ врасплохъ, на какой нибудь уединенной, глухой околиц нашей жизни, открываетъ наши заповдныя тайны, отнимаетъ отъ насъ отрадную надежду, о которой мы никому не говорили, но лишь только свтъ длаетъ открытіе, что насъ поражаетъ ненависть, какъ ея сила причинять намъ зло прекращается.
Для этой страсти у насъ есть множество названій, какъ-то: зависть, ревность, злоба, предубжденіе, соперничество, но вс они синонимы слова ненависть.
Ни одинъ человкъ въ свт не былъ, по видимому, такъ чуждъ вліянію ненависти, какъ Одлей Эджертонъ. Даже во время жаркой политической борьбы онъ не имлъ ни одного личнаго врага, а въ частной жизни онъ держалъ себя такъ высоко и отдаленно отъ другихъ, что былъ даже мало извстенъ, исключая разв по благодяніямъ, которыя истекали по всмъ направленіямъ изъ его опустошеннаго богатства. Чтобы ненависть могла достичь неприступнаго сановника на вершин его почестей? да вы бы засмялись при одной мысли объ этомъ! Но ненависть, какъ въ былыя времена, такъ и теперь, представляетъ дйствующую силу въ ‘Разнообразіи Жизни’, и, несмотря на желзные запоры въ дверяхъ, на полицейскихъ стражей на улиц, никто не можетъ похвастаться спокойнымъ сномъ въ то время, когда бодрствуетъ надъ нимъ его невидимый врагъ.

——

Слава улицы Бондъ давно уже помрачилась. Имя любителя улицы Бондъ давно уже замерло на нашихъ устахъ. Толпа экипажей и ослпительный блескъ магазиновъ уже не имютъ той прелести: слава улицы Бондъ состояла въ ея мостовой, въ ея пшеходахъ. Сохранились ли въ вашей памяти, благосклонный читатель, любитель улицы Бондъ и его несравненное поколніе? Что касается до меня, то я еще свжо помню упадокъ этой величавой эры. Начало паденія состоялось въ тотъ счастливый періодъ моего дтскаго возраста, когда я началъ помышлять о высокихъ галстухахъ и веллингтоновскихъ сапогахъ. Впрочемъ, старинный habitus — эти magni nominis umbrae — и теперь еще посщаютъ эту улицу. Съ четырехъ до шести часовъ въ знойный іюль они величественно прогуливаются по тротуару, по уже съ пасмурными лицами, предвозвщающими пресченіе ихъ расы. Любителя улицы Бондъ рдко можно было видть одного: онъ любилъ общество и всегда гулялъ подъ руку съ подобнымъ ему собратомъ. По видимому, онъ рожденъ былъ вовсе не для того, чтобъ принимать участіе въ заботахъ ныншнихъ тяжелыхъ временъ. Разговоръ его былъ весьма немногорчивый. Истинный диллетантъ улицы Бондъ имлъ разсянный взглядъ. Его юность проведена была въ кругу героевъ, питавшихъ особенную любовь и уваженіе къ бутылкамъ. Онъ самъ, быть можетъ, неоднократно ужиналъ съ Шериданомъ. Онъ отъ природы мотъ: вы сами можете видть это изъ его походки. Люди, которые не тратятъ попустому денегъ, рдко зваютъ по сторонамъ, тотъ, кто старается скопить деньжонку, рдко вздергиваетъ носъ,— между тмъ какъ эти два качества служатъ отличительнымъ признакомъ и неотъемлемою принадлежностію любителя улицы Бондъ. До какой степени фамильяренъ онъ былъ съ тми, кто принадлежалъ къ его рас, и до какой степени забавно-надмененъ съ тмъ вульгарнымъ остаткомъ смертныхъ, которыхъ лица рдко или въ первый разъ показывались на улиц Бондъ! Но уже боле не существуетъ этого замчательнаго существа. Міръ хотя и горюетъ о своей потер, но старается обойтись, и безъ него. Наши ныншніе молодые люди имютъ привязанность къ образцовымъ коттэджамъ и наклонность писать различнаго рода трактаты. Конечно, я подразумваю здсь молодыхъ людей спокойныхъ и безвредныхъ, какими бывали встарину любители улицы Бондъ — redeant saturnin regna. Несмотря на то, для ненаблюдательнаго взора улица Бондъ иметъ свой блескъ и шумъ, но блескъ и шумъ улицы, а не гульбища. По этой улиц, за нсколько минутъ передъ тмъ, когда толпы народа становятся на ней густйшими, проходили два джентльмена, которыхъ наружность вовсе не соотвтствовала мстности. Оба они имли видъ людей съ претензіями на аристократическое происхожденіе, старосвтный видъ респектабельности и провинціальной осдлости. Боле тучный изъ нихъ былъ даже щеголь въ своемъ род. Онъ научился украшать свою наружность въ то время, когда улица Бондъ достигала верхней ступени своей славы, и когда записной франтъ Бруммель гремлъ по всей Британіи. Въ одежд онъ все еще старался сохранить моду своей юности, но только то, что въ ту пору говорило о столиц, теперь обличало жизнь въ провинціи. Его галстухъ, полный, высокій и снжной близны, весьма ловко окаймлялъ лицо, гладко-выбритое, чистое и румяное, его фракъ синяго королевскаго цвта, съ пуговками, въ которыхъ вы могли видть отраженіе вашего лица — veluli in speculum — былъ застегнутъ на самой таліи, показывавшей дородность мужчины среднихъ лтъ,— мужчины, чуждаго честолюбія, алчности и житейскихъ треволненій, которыя незамтно превращаютъ жителей Лондона въ живыхъ скелетовъ, его панталоны, сроватаго цвта, широкіе сверху, туго перехватывались на колняхъ и оттуда оканчивались штиблетами, что все вмст отличалось дэндизмомъ, который вполн удовлетворялъ идеалу провинціальнаго щеголя. Въ профессіи спутника этого джентльмена невозможно было ошибиться: шляпа съ широкими полями, покрой платья духовныхъ лицъ, шейный платокъ и вмсто выпущенныхъ воротничковъ — пасторка, что-то весьма благородное и весьма кроткое во всей наружности этой особы,— все говорило, что это былъ вполн джентльменъ и священникъ.
— О, нтъ, сказалъ солидный мужчина: — я не говорю, что мн не нравится взглядъ Франка. Я увренъ, у него есть что-то на душ. Ну да, впрочемъ, надобно надяться, что сегодня вечеромъ все будетъ обнаружено.
— Разв онъ сегодня обдаетъ у васъ? Пожалуйста, сквайръ, будьте поласкове съ нимъ. Вдь и то сказать, нельзя же поставить старую голову на молодыя плечи.
— Я слова не говорю, что его голова молодая, возразилъ сквайръ: — но желательно бы, чтобъ въ этой голов хоть немножко было здраваго разсудка Рандаля Лесли. Я вижу, чмъ это все кончится: мн слдуетъ непремнно взять его въ деревню, и если онъ будетъ скучать безъ занятій, то пусть его заведетъ себ гончихъ, и, въ добавокъ, я отведу для него ферму Бруксби.
— Что касается гончихъ, возразилъ мистеръ Дэль:— то при нихъ необходимы будутъ лошади, а мн кажется, ни откуда еще не проистекало столько зла для молодыхъ людей съ пылкимъ характеромъ, какъ изъ этихъ конюшенъ. Для примра возьмемте Нимрода: какую пользу он принесли ему! Дло другое — земледліе: это и благотворное и благородное занятіе было въ большомъ почет у священныхъ націй и постоянно поощрялось знаменитйшими людьми въ классическія времена. Напримръ, аиняне….
— Отстаньте вы съ вашими аинянами! прервалъ сквайръ, забывая правила благопристойности.— Вамъ не къ чему бросаться такъ далеко за примромъ! Довольно было сказать про какого нибудь Гэвсльдена, что его отецъ, его ддъ и его праддъ занимались земледліемъ, и даже, смю сказать, въ тысячу разъ лучше этихъ затхлыхъ старыхъ аинянъ… Я не намренъ, впрочемъ, оскорблять ихъ. Но нужно вамъ сказать, Дэль, еще одно весьма важное замчаніе: человкъ, который хочетъ заняться земледліемъ и жить въ деревн, долженъ имть жену.
— Вотъ то-то и есть, сквайръ, какъ не пожелать, чтобы догадки мистриссъ Гэзельденъ были справедливы! Право, у васъ была бы тогда такая чудная невстка, какой не отъискать въ Трехъ Соединенныхъ Королевствахъ. И мн кажется, поговори я съ молоденькой барышней въ сторон отъ ея отца, то смло можно ручаться, что я устранилъ бы главнйшее препятствіе къ женитьб, и именно: ея религію.
— До сихъ поръ не могу понять, какимъ образомъ эта итальянская двочка могла сдлаться предметомъ безпокойства моего и мой Гэрри. Знаете ли, что мы долго имли въ виду сестру Рандаля, эту миленькую, съ чисто-англійскимъ румянымъ личикомъ двочку. Моей Гэрри всегда непріятно, даже больно было видть, что эта двочка остается въ такомъ небреженіи, ходитъ простоволосая,— и всему виной ея полоумная, безпечная мать. Я всегда думалъ, что прекрасная вышла бы вещь, еслибъ мн удалось какъ можно ближе свести Рандаля и Франка: это доставило бы мн возможность сдлать что нибудь для самого Рандаля. Славный малый онъ, нечего сказать! да и въ жилахъ его течетъ кровь Гэзельденовъ. Но Віоланта такъ хороша, что выборъ Франка не долженъ казаться удивительнымъ. Въ этомъ случа мы должны винить самихъ себя: мы такъ много позволяли имъ видться въ ребячеств другъ съ другомъ. Какъ бы то ни было, я не на шутку разсержусь, когда узнаю, что Риккабокка вздумалъ хитрить передо мной, и убжалъ изъ казино собственно-затмъ, чтобъ доставить Франку возможность продолжать тайныя свиданія съ его дочерью.
— Не думаю, чтобъ это могло статься отъ Риккабокка, скоре можно допустить, что онъ потому убжалъ, чтобъ лишить Франка всякой возможности видться съ Віолантой. Скажите, гд удобне могъ онъ видться съ ней, какъ не въ казино?
— Это справедливо. Несмотря, что Риккабокка носилъ званіе иностраннаго доктора, и даже можно полагать, что онъ принадлежалъ къ какой нибудь странствующей трупп шарлатановъ, но онъ во всхъ отношеніяхъ былъ джентльменъ. Я сужу о людяхъ безъ всякаго преувеличенія. Однако, вы до сихъ поръ еще не высказали мн вашего мннія о Франк? Я замчаю, будто вы вовсе не полагаете, что мой Франкъ влюбленъ въ Віоланту? Полно же думать! говорите мн откровенно.
— Если вы принуждаете меня, то я долженъ признаться, что, по моему мннію, онъ ршительно не любитъ ее. Точно такого же мннія и моя Кэрри, которая необыкновенно проницательна въ длахъ подобнаго рода.
— Ваша Кэрри! вотъ какъ! Неужели вы думаете, что она въ половину проницательне моей Гэрри? Кэрри — какой вздоръ!
— Я не хочу длать оскорбительныхъ, возраженій, но, мистеръ Гэзельденъ, когда вы позволяете себ насмхаться надъ моей Кэрри, то я не смлъ бы называться мужемъ, не сказавъ, что…..
— Позвольте! прервалъ сквайръ: — она всегда была добрая и умная женщина, но сравнивать ее съ моей Гэрри!…
— Я не сравниваю ее съ вашей Гэрри, ее нельзя сравнить ни съ какой женщиной въ Англіи. Впрочемъ, мистеръ Гэзельденъ, вы начинаете терять хладнокровіе!
— Кто? я!
— Народъ останавливается и съ удивленіемъ смотритъ на васъ. Ради приличія, сэръ, успокойтесь и перемнимте предметъ нашего разговора…. Вотъ уже мы и въ Албани. Надюсь, мы не застанемъ бднаго капитана Гигинботома въ такомъ положеніи, въ какомъ онъ представляетъ себя въ письм…. Это что? возможно ли это! Нтъ, не можетъ быть!… Взгляните, взтляните!
— Куда…. гд…. что такое? Ради Бога, не столкните меня съ тротуара. Да что и въ самомъ дл, ужь не привидніе ли передъ вами?
— Вонъ тамъ…. вонъ этотъ джентльменъ въ черномъ плать!
— Джентльменъ въ черномъ плать среди благо дня! Фи, какой вздоръ!
При этихъ словахъ мистеръ Дэль сдлалъ нсколько шаговъ, или, врне сказать, нсколько прыжковъ впередъ и схватилъ руку джентльмена, на котораго указывалъ, и который въ свою очередь остановился и пристально поглядлъ въ лицо пастора.
— Сэръ, извините меня, сказалъ мистеръ Дэль: — но, если я не ошибаюсь, ваша фамилія Ферфильдъ? Ну да, такъ и есть: вы — Леонардъ, мой милый, любезный юноша! О, какая радость! Такъ перемнился, сдлался такимъ прекраснымъ! а лицо, по прежнему, то же самое — по прежнему честное…. Сквайръ, да подите же сюда! взгляните на вашего стараго пріятеля Леонарда Ферфильда.
— Какой чудакъ этотъ Дэль! сказалъ сквайръ, отъ души сжимая руку Леонарда:— хотлъ уврить меня, что вы джентльменъ въ черномъ плать, впрочемъ, онъ сегодня съ утра въ странномъ расположеніи духа. Ну, что, мастэръ Ленни? васъ теперь не узнать — выросъ и сдлался настоящимъ джентльменомъ! Какъ видно, дла ваши идутъ хорошо! чай, главнымъ садовникомъ у какого нибудь вельможи?
— Немного не угадали, сэръ, съ улыбкой отвчалъ Леонардъ.— Дла мои пошли наконецъ очень хорошо. Ахъ, мистеръ Дэль, вы и представить себ не можете, какъ часто я вспоминалъ васъ и вашъ разговоръ о знаніи, и, что еще боле, какъ сильно постигалъ я всю истину вашихъ словъ и какъ искренно благодарилъ небо за этотъ урокъ.
Мистеръ Дэль (слова Леонарда сильно тронули его и замтно польстили его самолюбію). Я ожидалъ отъ васъ этого, Леонардъ: вы еще и юношей обладали обширнымъ умомъ и здравымъ разсудкомъ. Значитъ вы не забыли моей маленькой лекціи о знаніи, или, лучше сказать, образованіи?
Сквайръ. Отвяжитесь вы съ вашимъ образованіемъ! Я имю причины ненавидть это слово: оно выжгло у меня три скирды хлба,— три чудеснйшія скирды, на какихъ когда либо останавливался вашъ взоръ, мистеръ Ферфильдъ.
Мистеръ Дэль. Этому причиной ужь никакъ не образованіе,— скоре — невжество.
Сквайръ. Невжество! Вотъ еще выдумали! Посудите сами, мистеръ Ферфильдъ: въ нашемъ округ, въ послднее время, происходили страшныя возмущенія, и предводитель ихъ былъ точно такой же молодецъ, какимъ нкогда вы были сами.
Леонардъ. Очень много обязанъ вамъ, мистеръ Гэзельденъ, за такое мнніе. Позвольте узнать, въ какомъ отношеніи онъ похожъ былъ на меня?
Сквайръ. Да въ такомъ, что онъ былъ тоже деревенскій геній и всегда читалъ трактаты или что-то въ этомъ род, сообщалъ вычитанное своимъ пріятелямъ, т — своимъ, и изъ этого вышло, что въ одинъ прекрасный день вся чернь вооружилась вилами и косами, напала на фермера Смарта и разнесла его молотильни, а вечеромъ — сожгла мои скирды. Къ счастію, мы успли поймать разбойниковъ и отдали въ руки правосудія. Деревенскаго генія, слава Богу, послали немедленно въ Ботани-Бей.
Леонардъ. Но неужели же книги научили его жечь хлбныя скирды и разрушать машины?
Мистеръ Дэль. О, нтъ! напротивъ, онъ утверждалъ, что не хотлъ принимать и не принималъ никакого участія въ этихъ возмущеніяхъ.
Сквайръ. Не принималъ, это правда, но своими безумными умствованіями онъ возбудилъ въ народ ненависть къ людямъ боле зажиточнымъ. Это обстоятельство напоминаетъ мн старинный анекдотъ. Одинъ лицемрный квакеръ, уловивъ удобный случай отмстить своему врагу, сказалъ ему: ‘я не смю пролить твоей крови, пріятель, но буду держать твою голову въ вод, пока не захлебнешься.’
Мистеръ Дэль. Что ни говорите, а мн больно было смотрть на этого молодого человка, когда онъ стоялъ передъ собраніемъ судей, больно было смотрть на его умное лицо и слышать его смлое, откровенное признаніе, его борьбу съ пріобртеніемъ знанія и конецъ этой борьбы. Бдный! онъ не зналъ, что знаніе есть искра огня, которую страшно заронить въ груды льну! И, о сквайръ, понимаете ли вы вопль отчаянія его матери, когда судъ произнесъ приговоръ, которымъ онъ подвергался ссылк на всю жизнь? этотъ вопль и теперь еще раздается у меня въ ушахъ! И какъ вы думаете, Леонардъ, кто вовлекъ его въ это заблужденіе? причиной всего зла — мшокъ странствующаго мдника. Вроятно, вы не забыли Спротта?
Леонардъ. Мшокъ странствующаго мдника? Спротта?
Сквайръ. Да, милостивый государь, Спротта, первйшаго бездльника, какого только можно представить себ. Впрочемъ, и онъ не отвертлся отъ нашихъ рукъ. Представьте себ, его мшокъ былъ биткомъ набитъ трактатами, возбуждающими ненависть ко всякому порядочному человку, и фосфорными спичками, приготовленными по новйшему способу,— вроятно, для того, чтобы мои скирды изучили теорію произвольнаго самосозженія. Крестьяне покупали спички….
Мистеръ Дэль. А несчастный деревенскій геній — трактаты.
Сквайръ. И то и другое имло благозвучный девизъ: ‘Распространять въ рабочемъ класс народа, что знаніе есть сила’. Слдовательно, я весьма справедливо замтилъ, что знаніе сожгло мои скирды. Знаніе воспламенило деревенскаго генія,— деревенскій геній воспламепилъ другихъ подобныхъ ему неучей, а они воспламенили мои скирды. Какъ бы то ни было, спички, трактаты, деревенскій геній и Спроттъ, подобру и поздорову, вс вмст отправились въ Ботани-Бей, и въ округ нашемъ, по прежнему, спокойно. Теперь, прошу покорно, мистеръ Ферфильдъ, извините меня, а при мн оставьте ваше знаніе въ поко. Сжечь такія чудеснйшія скирды хлба! А знаете ли, Дэль, я подозрвалъ, что вамъ было жаль этого негодяя Спротта, и когда его выводили изъ суда, мн показалось, будто вы о чемъ-то шептались съ нимъ.
Мистеръ Дэль. Ваша правда, сквайръ: я спросилъ его, чти сдлалось съ его осломъ,— съ этимъ безобиднымъ животнымъ!
Сквайръ. Безобиднымъ! Сбилъ съ ногъ меня въ чертополохъ на лугу моей деревни! Помню, помню.— Ну, и что же онъ сказалъ вамъ?
Мистеръ Дэль. Спроттъ сказалъ мн только три слова, но эти слова вполн обнаружили всю мстительность его характера. Произнося эти слова, онъ такъ страшно прищурилъ глаза свои, что во мн оледенла кровь. ‘Что сдлалось съ твоимъ бднымъ осломъ?’ спросилъ я….
Сквайръ. Ну, что же что же онъ отвтилъ?
Мистеръ Дэль. ‘Изъ него сдлали сосиски’, отвчалъ онъ.
Сквайръ. Сосиски! Отъ него это можетъ статься! и врно онъ продавалъ ихъ бднымъ! Вотъ до чего доходятъ бдняки, когда начнутъ слушать такихъ бездльниковъ, какъ Спроттъ!… Сосиски! ослиныя сосиски! (отплевываясь) да это все равно, что сть человческое мясо…. настоящее людодство!
Леонардъ, котораго исторія Спротта и деревенскаго генія заставила сильно задуматься, пожавъ руку мистеру Дэлю, попросилъ позволенія побывать у него на квартир и уже хотлъ удалиться, но мистеръ Дэль, слегка удерживая его за руку, сказалъ:
— О, нтъ, Леонардъ, пожалуста, не уходите такъ скоро: мн о многомъ нужно разспросить васъ, переговорить съ вами. Я буду свободенъ очень скоро. Мы идемъ теперь къ родственнику сквайра, котораго вы, вроятно, помните: это капитанъ Гигинботомъ — Барнабасъ Гигинботомъ. Онъ очень-очень нездоровъ.
Сквайръ. И я увренъ, что онъ очень будетъ радъ, если и вы зайдете къ нему.
Леонардъ. Не будетъ ли это невжливо съ моей стороны?
Сквайръ. Невжливо! Спросить у больного джентльмена о его здоровьи? Да, кстати, сэръ, вдь вы давно живете въ столиц и, вроятно, больше нашего знаете о нововведеніяхъ: что вы скажете насчетъ новаго способа лечить людей? не вздоръ ли это какой?
— Какого же именно способа, сэръ? Ихъ такъ много въ настоящее время?
— Въ самомъ дл много? значитъ здоровье лондонскихъ жителей въ плохомъ состояніи. Да вотъ и бдный кузенъ мой — онъ никогда, впрочемъ, не могъ похвастаться своимъ здоровьемъ — кузенъ мой говоритъ, что держитъ какого-то гами…. гами…. какъ бишь зовутъ его, мистеръ Дэль?
Мистеръ Дэль. Гомеопатъ.
Сквайръ. Ну да, да,— держится гомеопата. Надобно сказать вамъ, что капитанъ вздумалъ пожить у одного своего родственника Шарпа Корри, у котораго много было денегъ и очень мало печени, деньги онъ накопилъ, а печень истратилъ въ Индіи. У капитана явились огромныя ожиданія на огромные капиталы родственника. Смю сказать, что это въ весьма натуральномъ порядк вещей! Но какъ вы думаете, что случилось потомъ? Вдь Шарпъ Корри какъ нельзя лучше провелъ капитана! Не умеръ, да и только: поправилъ свою печень, а капитанъ разстроилъ свою! Не правда ли, престранная вещь? Въ заключеніе всего неблагодарный набобъ отпустилъ отъ себя капитана въ чистую отставку. Терпть не могу больныхъ — сказалъ онъ ему, теперь хочетъ женится, и нтъ никакого сомннія, что у него будутъ дюжины дтей.
Мистеръ Дэль. Мистеръ Корри поправилъ свою печень на одномъ изъ минеральныхъ источниковъ въ Германіи. А такъ какъ онъ имлъ самолюбивое желаніе принуждать капитана находиться при себ въ теченіе курса леченія и вмст съ нимъ пить минеральныя воды, то случилось, что воды, излечившія печень мистера Корри, разрушили печень Гигинботома. Въ это время въ Спа находился какой-то гомеопатъ-англичанинъ, взялся лечить его и утверждаетъ, что непремнно вылечитъ безконечно малыми дозами химическихъ составовъ, открытыхъ въ тхъ водахъ, которыя разстроили его здоровье. Не знаю, право, можетъ ли что быть хорошаго въ подобной теоріи?
Леонардъ. Я знавалъ одного очень дльнаго, хотя и въ высшей степени эксцентричнаго гомеопата, и увренъ, что въ систем его леченія есть много дльнаго. Онъ ухалъ въ Германію: быть можетъ, онъ-то и лечитъ капитана. Позвольте узнать, какъ его зовутъ?
Сквайръ. Объ этомъ кузенъ Барнабасъ не упомянулъ въ своемъ письм. Вы можете сами спросить у него, потому что мы уже въ его квартир. Послушайте, Дэль (съ лукавой улыбкой и въ полголоса произнесъ сквайръ).— Если крошечная доза того, что повредило здоровью капитана, служитъ къ его излеченію, какъ вы думаете, не послужитъ ли къ совершенному выздоровленію духовное завщаніе набоба? Ха, ха!
Мистеръ Дэль (стараясь скрыть свой смхъ). Оставьте, сквайръ! Бдная человческая натура! Мы должны быть снисходительны къ ея слабостямъ. Зайдемте, Леонардъ!
Леонардъ, заинтересованный предположеніемъ встртиться еще разъ съ докторомъ Морганомъ, не отказался отъ приглашенія и вмст съ своими спутниками послдовалъ за женщиной, мимо небольшой передней, въ комнату страдальца.

ГЛАВА CVII.

Какъ сильно ни было расположеніе сквайра посмяться насчетъ своего кузена, но въ одинъ моментъ исчезло при плачевномъ вид капитана и его тощей фигуры.
— Какъ вы добры, кузенъ! пріхали навстить меня…. очень, очень добры…. и вы тоже, мистеръ Дэль…. и какими кажетесь вы здоровяками. А я такъ никуда не годенъ: я обратился въ скелета. Вы можете пересчитать во мн вс кости.
— Не унывай, кузенъ: гэзельденскій воздухъ и ростбифъ скорехонько поставятъ тебя на ноги, ласковымъ тономъ сказалъ сквайръ.— И дернула же тебя нелегкая оставить ихъ и такую миленькую квартиру.
— Да, она дйствительно миленькая, хотя и не пышная, сказалъ капитанъ, со слезами на глазахъ.— Я убилъ все, чтобъ сдлать ее миленькой: и новые ковры купилъ, и вотъ это кресло (изъ чистаго сафьяна), и вонъ ту японскую кошечку (держать горячіе тосты и пирожное),— купилъ въ то самое время, когда…. когда этотъ неблагодарный человкъ написалъ ко мн, что онъ умираетъ и что подл его нтъ живой души, и что…. и что…. подумать только, что я перенесъ изъ за него! и такъ безсовстно поступить со мной! Кузенъ Вильямъ, повришь ли, онъ поздоровлъ, какъ ты, а я… я….
— Не унывай, кузенъ, не унывай! вскричалъ сострадательный сквайръ.— Я совершенно согласенъ, что это жестокій поступокъ. На будущее время ты будешь осторожне. Я не намренъ оскорбить тебя, но думаю, что еслибъ ты мене разсчитывалъ на печень своего родственника, то лучше сохранилъ бы свою собственную. Извини меня, кузенъ.
— Кузенъ Вильямъ, возразилъ бдный капитанъ — поврь, что я никогда не разсчитывалъ. Еслибъ ты взглянулъ только на отвратительное лицо этого обманщика, жолтое какъ гинея, и перенесъ бы то, что я перенесъ изъ за него, то поврь, что почувствовалъ бы въ своемъ сердц тысячу ножей, какъ я теперь чувствую. Я не терплю неблагодарности. Я не могъ терпть ея…. Но оставимъ объ этомъ. Не угодно ли тому джентльмену приссть?
— Мистеръ Ферфильдъ, сказалъ Дэль: — былъ такъ добръ, что зашелъ сюда съ нами.— Ему извстна нсколько гомеопатическая система, которой вы держитесь, и, быть можетъ, онъ знаетъ самого доктора. Скажите, какъ зовутъ его?
— Благодарю васъ, что вы напомнили мн, сказалъ капитанъ, взглянувъ на часы и въ то же время проглотивъ крупинку.— Посл лекарствъ, какія я принималъ, чтобъ угодить тому злодю, эти крошечныя пилюли служатъ мн отрадой. Представьте, вс лекарства своего доктора онъ испытывалъ на мн. Но ничего впереди насъ ожидаетъ міръ лучшій и боле справедливый!
Вмст съ этимъ благочестивымъ утшеніемъ капитанъ снова залился слезами.,
— Кажется, онъ немного…. того…. сказалъ сквайръ, постучавъ себ по лбу указательнымъ пальцемъ.:— Полно, Барнабасъ! за тобой, кажется, присматриваетъ хорошая нянька. Надюсь, что она ласкова, внимательна къ теб, не позволяетъ унывать.
— Тс! пожалуста не говорите о ней. Все въ ней продажное! олицетворенная лесть! Поврите ли, я плачу ей десять шиллинговъ въ недлю, кром всего, что остается отъ стола, и вдругъ слышу, какъ она относится обо мн сосдней прачк: ‘ему, моя милая, долго не прожить, и слдовательно я имю ожиданія!’ Ахъ, мистеръ Дэль, подумаешь, сколько грховности въ этой жизни! Впрочемъ, я и не думаю объ этомъ,— ни на волосъ. Перемнимте лучше разговоръ. Вы, кажется, спрашивали меня, какъ зовутъ моего доктора? Его зовутъ….
При этомъ женщина ‘съ ожиданіями’ отворила дверь и громко провозгласила: докторъ Морганъ.
Мистеръ Дэль и Леонардъ вздрогнули.
Гомеопатъ не обратилъ вниманія на гостей. Сдлавъ на ходу поклонъ, онъ прямо подошелъ къ больному.
— Ну, капитанъ, разсказывайте ваши симптомы, сказалъ докторъ.
И капитанъ началъ исчислять ихъ такимъ однообразнымъ тономъ, какимъ школьникъ произноситъ списокъ кораблей въ Гомер. По видимому, онъ всю свою жизнь твердилъ эти симптомы и выучилъ ихъ наизусть. Не было ни одного мстечка, ни одного уголка въ анатомической организаціи капитана, изъ котораго бы онъ не извлекъ какого нибудь симптома и не выставилъ его на видъ. Сквайръ съ ужасомъ слушалъ этотъ инвентарій недуговъ, произнося при каждомъ изъ нихъ: ‘о Боже мой! о ужасъ! о Господи! Что будетъ дальше? Посл этого, мн кажется, смерть — отрада!’ Между тмъ докторъ выслушивалъ исчисленіе симптомовъ съ примрнымъ терпніемъ, записывалъ въ памятную книжку т изъ нихъ, которые казались ему выдавшимися пунктами въ этой крпости недуговъ, которую онъ держалъ въ осадномъ положеніи, и наконецъ вынулъ изъ кармана миніатюрный порошокъ,
— Чудесно, сказалъ онъ:— ничего не можетъ быть лучше. Разведите этотъ порошокъ въ осьми столовыхъ ложкахъ воды и принимайте черезъ два часа по ложк.
— По столовой ложк?
— Да, по столовой ложк.
— Кажется, сэръ, вы изволили сказать: ‘ничего не можетъ быть лучше?’ спросилъ сквайръ, изумленный заключеніемъ доктора, посл исчисленія всхъ страданій капитана, которыя вывели его изъ терпнія: — вы говорите: ‘ничего не можетъ быть лучше? ‘
— Да, только для извстныхъ симптомовъ, сэръ! отвчалъ докторъ Морганъ.
— Для извстныхъ симптомовъ, весьма быть можетъ, возразилъ сквайръ: — но для внутренности капитана Гигинботома, мн кажется, ничего не можетъ быть хуже.
— Вы ошибаетесь, сэръ, отвчалъ докторъ.— Вдь вс недуги исчислялъ не капитанъ, а его печень. Печень, сэръ, хотя и благородный, но черезчуръ замысловатый органъ: онъ подверженъ весьма необыкновеннымъ причудамъ.— Въ ней, то есть въ печени, гнздятся часто и поэзія, и любовь, и ревность. Ни слову не врьте, что она говоритъ. Вы и представить себ не можете, какая она лгунья! Однако — гм!… гм! мн кажется, сэръ, я гд-то видлъ васъ, конечно, ваше имя Гэзельденъ?
— Да, Вильямъ Гэзельденъ, къ вашимъ услугамъ. Но гд же вы видли меня?
— На выборахъ, въ Лэнсмер. Еще вы такъ прекрасно говорили въ защиту своего знаменитаго брата, мистера Эджертона.
— Чортъ возьми! вскричалъ сквайръ.— Должно быть тогда говорилъ не я, но моя печень! Я общалъ избирательнымъ членамъ, что мой полу-братъ будетъ горой стоять за нашъ округъ, и, врите ли, я во всю свою жизнь не говорилъ такой ужасной лжи.
При этомъ паціентъ, вспомнивъ о другихъ гостяхъ и опасаясь, что сквайръ крпко наскучитъ исчисленіемъ обидъ, нанесенныхъ ему Эджертономъ, и въ заключеніе разскажетъ вс подробности своей дуэли съ капитаномъ Дашморъ,— обратился къ доктору съ рекомендаціями.
— Рекомендую вамъ, докторъ, моего друга, достопочтеннйшаго мистера Дэля, и еще джентльмена, который знакомъ съ гомеопатіей.
— Дэль? Да тутъ все старинные друзья! вскричалъ докторъ, вставая, между тмъ какъ мистеръ Дэль весьма неохотно отходилъ отъ окна, къ которому удалился при появленіи доктора.
Гомеопатъ и мистеръ Дэль дружески пожали руки другъ другу.
— Наша встрча была при весьма печальномъ происшествіи, съ глубокимъ чувствомъ сказалъ докторъ.
Мистеръ Дэль прижалъ палецъ къ губамъ и устремилъ взоръ къ Леонарду. Докторъ тоже взглянулъ на Леонарда, но съ перваго раза онъ не узналъ въ немъ тощаго, истомленнаго мальчика, котораго опредлилъ къ мистеру Приккету, и, конечно, не узналъ бы, еслибъ Леонардъ не улыбнулся и не обнаружилъ своего голоса.
— Клянусь Юпитеромъ, неужли это тотъ самый мальчикъ? вскричалъ докторъ Морганъ, бросился къ Леонарду и наградилъ его искреннимъ валлійскимъ объятіемъ.
Эти неожиданныя встрчи до такой степени взволновали доктора, что въ теченіе нсколькихъ минутъ онъ не могъ выговорить слова. Наконецъ, вынувъ изъ своей аптеки крупинку, онъ проглотилъ ее.
— Аконитъ есть лучшее средство противъ нервныхъ потрясеній, сказалъ докторъ.
Въ это время капитанъ, весьма недовольный тмъ, что вниманіе доктора отвлечено было отъ его болзни, печальнымъ голосомъ спросилъ:
— Что же, докторъ, вы ни слова не сказали мн о діэт? Что я буду имть къ обду сегодня?
— Друга, милостивый государь, друга, отвчалъ докторъ, утирая глаза.
— Вотъ теб разъ! вскричалъ сквайръ, отступая: — не хотите ли вы сказать, сэръ, что британскіе законы (конечно, они много измнились въ послднее время) позволяютъ назначать вашимъ паціентамъ въ пищу своихъ собратій? Какъ вы думаете, Дэль, вдь это хуже ослиныхъ сосисекъ?
— Извините, сэръ, сказалъ докторъ Морганъ, съ серьезнымъ видомъ: — я хочу сказать, что не столько слдуетъ обращать вниманія на пищу, которую будемъ имть за обдомъ, сколько на тхъ людей, съ которыми будемъ раздлять эту пищу. Гораздо лучше скушать лишнее съ другомъ, нежели сидть за столомъ одному и соблюдать строгую діэту. Веселый разговоръ чрезвычайно помогаетъ пищеваренію и производитъ благодтельное дйствіе въ страданіяхъ печени. Я увренъ, сэръ, что выздоровленію мистера Шарпа Корри весьма много способствовало пріятное общество ныншняго моего паціента.
Капитанъ громко простоналъ.
— И потому, джентльмены, если кто нибудь изъ васъ останется обдать съ мистеромъ Гигинботомомъ, то, поврьте, это какъ нельзя боле поможетъ дйствію лекарства.
Капитанъ бросилъ умоляющій взглядъ сперва на кузена, потомъ на мистера Дэля.
— Къ сожалнію, я не могу, отвчалъ сквайръ: — я обдаю сегодня съ сыномъ. Но вотъ мистеръ Дэль….
— Если онъ будетъ такъ добръ, прервалъ капитанъ: — мы бы пріятно провели вечеръ за вистомъ, съ двумя болванами.
Но мистеръ Дэль располагалъ обдать съ стариннымъ своимъ университетскимъ другомъ и разъпгрывать не глупый, прозаическій вистъ съ двумя болванами, не представляющій удовольствія бранить своего партнера, но настоящій вистъ, вчетверомъ, съ пріятной перспективой браниться со всми тремя игроками. Но такъ какъ скромная и безмятежная жизнь мистера Дэля запрещала ему быть героемъ въ большихъ длахъ, то онъ ршился быть героемъ малыхъ длъ, и потому, съ довольно плачевнымъ лицомъ, онъ принялъ приглашеніе капитана, общался воротиться къ шести часамъ и, вручивъ Леонарду свой адресъ, удалился. Сквайръ тоже торопился: ему нужно было осмотрть новую машинку для сбиванія масла и исполнить нкоторыя порученія своей Гэрри. Прощаясь съ докторомъ, онъ взялъ съ него увреніе, что черезъ нсколько недль капитанъ Гигинботомъ благополучно можетъ перехать въ Гэзельденъ. Леонардъ хотлъ было уйти вслдъ за сквайромъ, но Морганъ, взявъ его подъ руку, сказалъ:
— Извините, я васъ не пущу: мн нужно переговорить съ вами о многомъ, вы должны разсказать мн все о маленькой сиротк.
Леонардъ не хотлъ, да и не могъ лишить себя удовольствія поговорить о Гэленъ, и вмст съ гомеопатомъ слъ въ карету, стоявшую у подъзда.
— Я ду на нсколько минутъ въ деревню — посмотрть своего паціента, сказалъ докторъ.— Я такъ часто удивлялся, не понимая, что сдлалось съ вами. Не получая ничего отъ Приккета, я написалъ къ нему и получилъ отвтъ отъ его наслдника такой сухой, какъ старая кость.— Бдный Приккетъ! я узналъ, что онъ пренебрегъ моими крупинками и переселился къ праотцамъ. Увы! pulvus et timbra sumusl Я ничего не могъ узнать о васъ. Наслдникъ Приккета объявилъ мн то же самое. Но я никогда не терялъ надежды: я всегда оставался при домъ убжденіи, что рано или поздно, но вы твердо станете на ноги — это всегда бываетъ съ людьми жолчно-нервнаго темперамента,— такіе люди всегда успваютъ въ своихъ предпріятіяхъ, особливо, если, въ припадкахъ сильнаго душевнаго волненія, станутъ принимать по ложк хамомиллы. Ну, теперь начинайте вашу исторію и исторію сиротки…. Премиленькая двочка! никогда не встрчалъ такой чувствительной души.
Леонардъ въ немногихъ словахъ разсказалъ свои неудачи и окончательный успхъ и сообщилъ великодушному доктору, что отъискалъ наконецъ нобльмена, которому несчастный Дигби доврялъ свою дочь, и котораго попеченія о сирот вполн оправдали это довріе.
При имени лорда л’Эстренджа докторъ Морганъ пристально взглянулъ на Леонарда.
— Я помню его очень хорошо, сказалъ онъ: — помню съ тхъ поръ, какъ имлъ практику въ Лэнсмер, въ качеств аллопата. Но возможно ли было подумать тогда, что этотъ своенравный мальчикъ, полный причудъ, жизни и пылкой души, остепенится до такой степени, что сдлается питомцемъ такого милаго ребенка, съ ея робкими взорами и нжной, чувствительной душой. Посл этого какъ не сказать, что чудесамъ нтъ конца! Вы говорите, что онъ и вамъ оказалъ благодяніе? Не удивительно, впрочемъ: онъ зналъ все ваше семейство.
— Да, онъ говоритъ, что зналъ. Какъ вы думаете, сэръ, знавалъ ли онъ — видлъ ли онъ когда нибудь мою мать?
— Вашу?.. Нору? быстро подхватилъ докторъ и, какъ будто пораженный мыслью, нахмурилъ брови и оставался безмолвнымъ и задумчивымъ въ теченіе нсколькихъ минутъ.
— Безъ сомннія, онъ встрчался съ ней: вдь она воспитывалась у лэди Лэнсмеръ, сказалъ докторъ, замтивъ, что взоры Леонарда неподвижно остановились на его лиц. Разв онъ не говорилъ объ этомъ?
— Нтъ.
Неясное, неопредленное подозрніе мелькнуло въ ум Леонарда, но оно также быстро и исчезло. Неужели онъ его отецъ? Не можетъ быть. Его отецъ, какъ по всему видно, умышленно оскорбилъ несчастную мать. А неужели Гарлей способенъ на подобный поступокъ? И еслибъ Леонардъ былъ сынъ Гарлея, то неужели Гарлей не узналъ бы его съ разу, и, узнавъ, не призналъ бы его своимъ сыномъ? Къ тому же Гарлей казался такъ молодъ,— слишкомъ молодъ, чтобы быть отцемъ Леонарда! И Леонардъ всми силами старался отогнать отъ себя такую идею!
— Вы говорили мн, докторъ, что не знаете, какъ зовутъ моего отца.
— И, поврьте, я говорилъ вамъ совершенную правду.
— Ручаетесь за это вашей честью, сэръ?
— Клянусь честью, я не знаю.
Наступило продолжительное молчаніе. Карета уже давно выхала изъ Лондона и катилась по большой дорог, не столь шумной и не такъ застроенной зданіями, какъ большая часть дорогъ, служащихъ въздами въ столицу. Леонардъ задумчиво посматривалъ въ окно, и предметы, встрчавшіеся съ его взорами, постепенно возникали въ его памяти. Да, дйствительно: это была та самая дорога, по которой онъ впервые входилъ въ столицу, рука въ руку съ Гэленъ, и съ надеждами столь возвышенными, какъ душа поэта. Леонардъ тяжело вздохнулъ. Онъ подумалъ, что охотно бы отдалъ все, что пріобрлъ — и независимое состояніе, и славу,— словомъ сказать все, все,— лишь только бы еще разъ ощущать пожатіе той нжной руки, еще разъ быть защитникомъ того нжнаго созданія.
Голосъ доктора прервалъ размышленіе Леонарда.
— Я ду посмотрть весьма интереснаго паціента — одежда его желудка совсмъ износилась, это человкъ весьма ученый и съ сильнымъ раздраженіемъ въ мозгу. Я не могу оказать ему особенной пользы, а онъ длаетъ мн чрезвычайно много вреда.
— Это какимъ образомъ? спросилъ Леонардъ, съ замтнымъ усиліемъ сдлать возраженіе.
— Очень просто: задваетъ меня за живое и выжимаетъ слезы изъ глазъ…. Да, случай весьма патетичный! я пользую величавое созданіе, которое преждевременно и попустому расточило свою жизнь. Аллопаты кончили съ нимъ все, когда я встртился съ нимъ, и когда онъ находился въ сильной горячк. На время я поправилъ его, полюбилъ его не могъ не полюбить проглотилъ огромное количество крупинокъ, чтобы ожесточить себя противъ него,— но ничто не помогло…. привезъ его въ Англію съ другими паціентами, которые вс (исключая капитана Гигинботома) платятъ мн превосходно. Этотъ бднякъ ничего не платитъ, а надобно сказать, что онъ стоитъ мн дорого, если взять въ разсчетъ время, шоссейныя деньги, деньги за квартиру и за столъ. Слава Богу, что я одинокій человкъ и могу имть лишнія деньги! Знаете ли что: я передалъ бы всхъ другихъ паціентовъ аллопатамъ, лишь бы только спасти этого бднаго, несчастнаго человка. Но что можно сдлать для человка, на желудк котораго не осталось ни одной тряпички! Стой! вскричалъ докторъ, дернувъ кучерскій снурокъ.— Это, кажется, тотъ и есть заборъ. Я выйду здсь и пройду тропинкой по полямъ.
Этотъ заборъ, эти поля — о, какъ ясно припоминалъ ихъ Леонардъ! Но гд же Гэленъ? Неужели ей не суждено уже боле взглянуть на эти мста?
— Если позволите, и я пойду съ вами, сказалъ Леонардъ.— И, пока вы осматриваете больного, я погуляю подл ручья, который долженъ протекать здсь.
— Подл Брента? а вы знаете его? О, еслибъ вы послушали моего паціента, съ какимъ онъ увлеченіемъ говоритъ о немъ и о часахъ, проведенныхъ имъ на берегахъ его за рыбной ловлей,— право, вы тогда не знали бы, что вамъ длать — смяться или плакать. Въ первый день, какъ его привезли сюда, онъ хотлъ выйти и еще разъ попробовать изловить своего демона-обольстителя — одноглазаго окуня.
— Праведное небо! воскликнулъ Леонардъ.— Неужели вы говорите о Джон Борле?
— Да, это его имя, дйствительно мой паціентъ Джонъ Борлей.
— И онъ доведенъ до этого? Вылечите его, спасите его, если только это въ человческой власти. Въ теченіе двухъ послднихъ лтъ я всюду искалъ его, и тщетно. Я хотлъ помочь ему, я имлъ деньги, имлъ свой домъ. Бдный, заблужденный, знаменитый Борлей! Возьмите меня къ нему. Вы сказали, что нтъ ни малйшей надежды на его выздоровленіе?
— Я не говорилъ этого, отвчалъ докторъ.— Наука и искусство могутъ только помочь природ, и хотя природа постоянно старается поправить вредъ, который мы причиняемъ ей, но, несмотря на то, когда одежда желудка износилась, природа, какъ и я, становится въ тупикъ. Вы ужь въ другой разъ разскажете мн о своемъ знакомств съ Борлеемъ, а теперь пойдемте къ нему въ домъ. Посмотрите, съ какимъ нетерпніемъ онъ ждетъ меня, поглядывая изъ окна.
Докторъ отворилъ калитку садика, принадлежавшаго скромному коттэджу, въ который бдный Борлей бжалъ изъ квартиры Леонарда. Медленнымъ шагомъ и съ тяжелымъ сердцемъ Леонардъ печально слдовалъ за докторомъ — взглянуть на руины того, чей умъ придавалъ блескъ и славу шумнымъ оргіямъ и вызывалъ громъ рукоплесканій. Увы, бдный Йорикъ!

ЧАСТЬ ДВНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА CVIII.

Одлей Эджертонъ въ глубокомъ раздумьи стоитъ у камина. Перемна министерства неизбжна, и Эджертонъ не предвидитъ никакой возможности занять, при наступающихъ выборахъ, мсто въ Парламентъ. Мысли, одна мрачне другой быстро смнялись въ его изображеніяхъ. Для этого человка занятіе государственными длами составляло необходимое условіе его существованія, тмъ боле теперь, когда оно служило единственнымъ средствомъ въ удовлетворенію потребностей жизни, когда онъ видлъ неизбжное разореніе. Онъ зналъ, что отъ барона Леви зависло во всякое время наложить запрещеніе на его недвижимое имущество, что отъ этого человка зависло выпустить въ свтъ обязательства и векселя, которые такъ долго хранились въ шкатулкахъ изъ розоваго дерева, украшавшихъ кабинетъ услужливаго ростовщика, что отъ него зависло овладть самымъ домомъ Одлея, и, наконецъ, обнародовать въ газетахъ о публичной продаж ‘богатаго имущества и драгоцнныхъ вещей высокопочтеннйшаго Одлея Эджертона’. Впрочемъ, основываясь на совершенномъ знаніи свта, Эджертонъ былъ увренъ, что Леви не прбігнетх къ подобнымъ мрамъ, пока будетъ видть, что Одлей все еще впереди всхъ въ политической войн, пока будетъ видть, что для Одлея не совершенно еще утрачена надежда на возвращеніе своего могущества, быть можетъ, въ безпредльное число разъ сильне прежняго. Леви, котораго ненависть Одлей угадывалъ, все еще считалъ его за человка или нелишеннаго послдней помощи, или слишкомъ сильнаго, чтобы открыто начать съ нимъ войну и надяться на побду. ‘Еще на одинъ бы годъ остаться въ Парламент, произнесъ непоколебимый Одлей, сжимая рукой лвый бокъ: — и тогда, быть можетъ, дла мои приняли бы благопріятный оборотъ. Если нтъ, то все же я спокойне бы умеръ облеченный властью, и только тогда бы узнали, что я нищій, и что я искалъ отъ своего отечества одной только могилы.’
Едва эти слова замерли на устахъ Одлея, какъ въ уличную дверь раздались два громкихъ удара, одинъ за другимъ, и черезъ нсколько секундъ въ кабинетъ Одлея явился Гарлей, но почти въ то же время къ Одлею подошелъ лакей и доложилъ о прізд барона Леви.
— Попроси барона подождать, если ему не угодно назначить время для другого визита, сказалъ Эджертонъ, едва замтно мняясь въ лиц.— Ты можешь сказать ему, что я теперь занятъ съ лордомъ л’Эстренджемъ.
— Я полагалъ, что ты навсегда отвязался отъ этого обольстителя юности, сказалъ Гарлей.— Я помню, въ веселую пору жизни, ты часто водился съ нимъ, но теперь, не думаю, чтобы ты нуждался въ деньгахъ, а если нуждаешься, то зачмъ же забывать, что Гарлей л’Эстренджъ всегда къ твоимъ услугамъ?
— Мой добрый Гарлей! вроятно, онъ пришелъ переговорить со мной о выборахъ. Онъ необыкновенно смтливъ въ этихъ щекотливыхъ длахъ.
— Я пришелъ самъ именно по этому же длу и требую передъ барономъ первенства. Я не только слышалъ въ обществ, но и читалъ въ газетахъ, что какой-то Дженкинсъ, картавый ораторъ, и лордъ Вигголинъ, недавно сдланный членомъ Адмиралтейства, непремнно будутъ выбраны отъ города, котораго ты былъ представителемъ. Правду ли я говорю?
— Я полагаю, что они займутъ мое мсто безъ малйшаго сопротивленія. Продолжай, мой другъ.
— Поэтому отецъ мой и я условились упросить тебя, ради старинной нашей дружбы, быть еще разъ представителемъ Лэнсмера.
— Гарлей! воскликнулъ Эджертонъ, мняясь въ лиц, но уже замтне, чмъ при доклад о зловщемъ прізд барона Леви: — Гарлей! я ршительно не могу принять такого предложенія.
— Не можешь! Почему же? И что съ тобой длается, Одлей? ты такъ взволнованъ, сказалъ Гарлей, крайне изумленный.
Одлей молчалъ.
— Я сообщилъ эту идею двумъ-тремъ бывшимъ министрамъ, и они единодушно совтуютъ теб принять наше предложеніе. Даже моя мать вросила передать теб, что она очень, очень желаетъ, чтобы ты возобновилъ къ нашему мстечку прежнія отношенія.
— Гарлей! снова воскликнулъ Эджертонъ, устремивъ на умоляющее лицо своего друга пристальный взоръ, въ которомъ отражаюсь сильное волненіе души.— Гарлей! еслибъ въ эту минуту ты могъ читать въ душ моей, ты бы сказалъ…. ты бы….
Голосъ Одлея задрожалъ, и твердый, непоколебимый человкъ тихо склонилъ голову на плечо Гарлея, и судорожно сжалъ его руку.
— О, Гарлей! потеряй я твою любовь, твою дружбу — и для меня ничего бы не осталось въ этомъ мір.
— Одлей! дорогой мой Одлей! ты ли говоришь мн это? тебя ли я слышу, моего школьнаго товарища, моего друга, которому я доврялъ вс свои тайны?
— Да, Гарлей, я сдлался очень слабъ,— слабъ тломъ и душой, сказалъ Эджертонъ, стараясь улыбнуться.— Я не узнаю себя…. не узнаю въ себ того человка, котораго ты такъ часто называлъ стоикомъ и сравнивалъ съ ‘желзнымъ человкомъ’, въ поэм, которую любилъ читать въ Итон.
— Но даже и тогда, мой Одлей, я зналъ, что подъ желзными ребрами того человка билось горячее сердце. Я часто удивляюсь теперь, какимъ образомъ протекла твоя жизнь, не испытавъ мятежныхъ страстей. Оно и прекрасно! жизнь твоя была счастливе моей.
Эджертонъ, отвернувъ лицо отъ сострадательнаго взора своего друга, оставался на нсколько секундъ безмолвнымъ. Онъ старался перемнить разговоръ и наконецъ спросилъ Гарлея, до какой степени усплъ онъ въ своихъ видахъ на Беатриче и въ своихъ наблюденіяхъ за граномъ.
— Что касается Пешьера, отвчалъ Гарлей: — мн кажется, что угрожавшую опасность мы представляли въ слишкомъ преувеличенномъ вид, и что его пари было одно пустое хвастовство. Въ настоящее время онъ очень спокоенъ и, по видимому, всей душой преданъ игр. Его сестра въ теченіе послднихъ дней не отворяетъ дверей своихъ ни для меня, ни для моего молодого товарища. Я начинаю опасаться, что, несмотря на вс мои мудрыя предостереженія, она успла вскружить голову поэта, и что или онъ, прельщенный красотой маркизы, долженъ былъ выслушать грубый отказъ ея, или, быть можетъ, предвидя опасность, онъ не ршился встртиться съ ней лицомъ къ лицу. Я основываю такое мнніе на замшательств, которое обнаруживается въ молодомъ человк, когда я начну говорить о маркиз. Впрочемъ, если графъ дйствительно неопасенъ, то склонить его сестру на нашу сторону не предвидится особенной необходимости, тмъ боле, что я надюсь снискать правосудіе для моего друга-итальянца, чрезъ весьма обыкновенные каналы. Я пріобрлъ союзника въ лиц молодого австрійскаго принца, который теперь въ Лондон и который общалъ употребить вс свое вліяніе въ Вн въ пользу моего друга. Кстати, любезный Одлей, я давно собираюсь представить теб молодаго поэта, но такъ какъ у тебя очень мало свободнаго времени, то пожалуста назначь мн часъ для этого ожиданія. Этотъ молодой поэтъ — сынъ ея сестры. Быватъ минуты, когда выраженіе его лица иметъ удивительное сходство съ ней….
— Хорошо, хорошо, отвчалъ Одлей, торопливо:— прізжай съ нимъ когда теб угодно…. Ты говоришь, что онъ сдлалъ большіе успхи…. и, конечно, пользуясь твоимъ расположеніемъ, онъ смло можетъ считать себя счастливымъ человкомъ….. Я отъ души этому радъ.
— А что твой protg, этотъ Рандаль Лесли, котораго ты запрещаешь мн не любить?… трудное исполненіе!… Скажи, на что онъ ршился?
— Нести одну со мной участь. Гарлей, если небу не угодно будетъ продлить мою жизнь до возвращенія къ прежнему могуществу, если не успю и упрочить счастія этого молодого человка, но забудь, что онъ преданъ былъ мн во время моего паденія.
— Если онъ будетъ преданъ къ неб душой, я никогда не забуду. Я забуду тогда все, что заставляетъ меня сомнваться въ немъ въ настоящее время….
— Довольно!— прервалъ Одлей.— Теперь я спокоенъ и могу проститься съ тобой, мн нужно увидть этого барона.
— Нтъ, я не выйду отсюда, не получивъ согласія на предложеніе еще разъ бывъ представителемъ Лэнсмера. Пожалуста не качай головой. Мн нельзя отказать. Я требую твоего общанія по праву нашей дружбы и не на шутку разсержусь, если ты хоть на секунду задумаешься надъ этимъ.
— И въ самомъ дл, Гарлей, теб нельзя отказать. Однако, ты самъ не былъ въ Лэнсмер посл…. посл того печальнаго событія. Теб придется открыть въ сердц старую рану…. Нтъ, Гарлей, ты не долженъ хать туда. Признаюсь теб откровенно, воспоминаніе о немъ грустно и тяжело даже для меня. Я бы и самъ не хотлъ хать въ Лэнсмеръ.
— О, другъ мой! мн кажется, это уже избытокъ симпатичности. Я самъ начинаю осуждать себя за свою слабость, я начинаю думать, что мы не имли никакого права обращать себя въ рабовъ минувшаго.
— Съ своей стороны и я начинаю думать, что въ послднее время ты очень перемнился, возразилъ Гарлей, и лицо его просвтлло.— Скажи мн, счастливъ ли ты въ ожиданіи новой для тебя жизни? доживу ли я до той поры,— когда еще разъ увижу тебя прежнимъ Гарлеемъ?
— Я могу отвтить теб, Одлей, только одно, сказалъ Гарлей, съ задумчивымъ видомъ:— одно — что я дйствительно перемнился. Я собираю теперь силы и мужество, чтобъ исполнить долгъ, которымъ обязанъ своему отечеству…. Прощай, Оддей! Я скажу моему отцу, что ты принимаешь наше предложеніе.
Когда Гарлей ушелъ, Эджертонъ, какъ будто отъ крайняго физическаго и моральнаго изнеможенія, опустился въ кресло.
— Возвратиться въ это мОддейсто, туда…. туда, гд…. о, это новая пытка для меня!
И онъ съ усиліемъ поднялся съ кресла, крпко сложилъ руки на грудь и медленными шагами началъ ходить по большой, угрюмой комнат. Черты лица его постепенно принимали свое обычное, холодное и строгое спокойствіе, и Одлей снова казался твердымъ, непоколебимымъ человкомъ.

——

Пешьера вовсе не былъ такъ мало дятеленъ, какъ казалось Гарлею, или, какъ, можетъ быть, думалъ читатель. Напротивъ того, онъ приготовилъ путь для своего послдняго предпріятія со всею неразборчивою въ средствахъ ршимостію, которая составляла одно изъ отличительныхъ свойствъ его характера. Намреніе его состояло въ томъ, чтобы заставить Риккабокка согласиться ка женитьбу его съ Віолантой, или, при неудач въ этомъ отношеніи, по крайней мр отнять у своего родственника совершенную возможность къ поправленію длъ. Спокойно и втихомолку онъ отъискивалъ, посреди самыхъ бдныхъ и безнравственныхъ изъ своихъ соотечественниковъ, людей, которыхъ можно бы было принудитъ къ обличенію Риккабокка въ участія въ заговорахъ и проискахъ противъ австрійскаго двора. Прежнія связи его съ карбонаріями доставили ему случай проникнуть въ ихъ убжище въ Лондон, и полное знакомство съ характерами людей, съ которыми ему приходилось имть дло, совершенно приготовило его для злодйскаго замысла, который онъ намревался привести къ исполненіе.
Онъ во все это время собралъ уже достаточное число свидтелей для своего предпріятія, стараясь вознаградить численностію тамъ, гд нельзя было похвалиться ихъ личными качествами. Между тмъ (какъ Гарлей и предвидлъ уже заране) онъ наблюдалъ за каждымъ шагомъ Рандаля, и за день до того, какъ юный измнникъ открылъ ему убжище Віоланты, онъ уже напалъ на слдъ жилища ея отца.
Открытіе, что Віоланта находилась подъ кровомъ такого уважаемаго и, по видимому, такого безопаснаго отъ нападеній дома, какъ домъ Лэнсмеровъ, не остановило этого дерзкаго и отчаяннаго авантюриста. Разсмотрвъ домъ у Нейтсбриджа во всей подробности, онъ нашелъ такое мсто, которое, по его соображеніямъ, вполн способствовало бы всякому coup-de-main, если бы таковой оказался необходимымъ.
Домъ лорда Лэнсмера былъ обнесенъ стною, въ которой находилась дверь, выходившая на большую дорогу, и тутъ же комната привратника. Позади тянулись поля, съ вьющеюся по нимъ тропинкою, обсаженною деревьями. Къ этимъ полямъ вела маленькая калитка, въ которую проходятъ, обыкновенно, садовники, идя за работу и съ работы. Эта калитка бывала обыкновенно заперта, но замокъ не отличался сложнымъ и замысловатымъ устройствомъ и потому уступилъ бы всякому поддльному ключу или слсарской отмычк. Все это были такого рода препятствія, которыя опытность и ловкость Пешьры сочли бы за ничто. Но графъ вовсе не былъ расположенъ употреблять за первый же разъ крутыя и насильственныя мры. Онъ врилъ собственнымъ дарованіямъ, собственной ловкости, онъ былъ избалованъ частыми побдами надъ особами прекраснаго пола, и потому естественно искалъ въ подобныхъ случаяхъ личнаго свиданія, на это онъ ршился и теперь, съ своею обычною ловкостью. Описаніе вншности Віоланты, сдланное Рандалемъ, и нкоторыя подмченныя имъ черты ея характера и наклонностей, наиболе обусловливавшихъ ея поступки, удовлетворяли всмъ требованіямъ, которыя графъ на первый разъ могъ сдлать.
Между тмъ возвратимся къ самой Віолант. Мы видимъ ее сидящею въ саду у Нейтсбриджа, рядомъ съ Гэленъ. Мсто это уединенно и не видно изъ оконъ дома.
Віоланта. Но отчего же вы не хотите мн разсказать еще что нибудь объ этомъ прошломъ времени? Вы, кажется, еще мене искренны, чмъ Леонардъ.
Гэлинъ (поднявъ голову и съ разстановкою). Оттого, что мн нечего разсказывать вамъ новаго, вы все уже знаете, это уже давно миновало, и обстоятельства съ тхъ поръ много, много перемнились.
Тонъ послднихъ словъ отзывался грустію и фраза окончилась вздохомъ.
Віоланта (съ одушевленіемъ). А какъ я вамъ завидую за это прошлое, о которомъ вы говорите равнодушно! Быть чмъ нибудь, даже въ самомъ дтств, для образованія благородной натуры, перенести на этихъ нжныхъ плечахъ половину бремени, даннаго въ удлъ мужчин! любоваться, какъ геній спокойно идетъ по гладкому пути жизни, и имть право сказать самой себ: ‘Я составляю часть этого генія!’
Гэленъ (съ неудовольствіемъ и смиреніемъ). Часть! о, нтъ! Часть! Я хорошенько не поняла васъ.
Віоланта (поспшно). Да, Гэленъ, да, я сужу за собственному сердцу и потому въ состояніи читать въ вашемъ. Подобныя воспоминанія ее могутъ изглаживаться. Трудно, въ самомъ дл, поврить, какъ причудливо, какъ загадочно рисуется иногда судьба женщины, даже въ самомъ ребячеств!— Потомъ она произнесла шопотомъ: ‘Могъ ли посл этого Леонардъ не заслужить вашей привязаности, могъ ли онъ не полюбить васъ, какъ вы его любите — боле всего на свт?’
Гэленъ (вздрогнувъ и въ сильномъ замшательств). Перестаньте, перестаньте! Вы не должны говорить мн такъ. Это неприлично. Я не могу позволить этого. Я не хочу этого, этого не можетъ быть, никогда не можетъ быть!
Они закрыла на минуту лицо руками и потомъ машинально опустила ихъ, лицо ея было грустно, но спокойно.
Віоланта. Что это значитъ! Ужь не боитесь ли вы Гарлея — лорда л’Эстренджа? Полноте, вы значитъ не разгадали еще….
Гэленъ (поспшно вставая). Замолчите, Віоланта: я общана другому.
Віоланта также поднялась съ мста и остановилась въ нмомъ изумленіи, она была блдна какъ кусокъ мрамору, и только исподоволь, но съ возрастающей силой приливала кровь къ ея сердцу, пока не отразилась на лиц ея яркимъ румянцемъ. Она крпко сжала руку Гэленъ и спросила едва слышнымъ голосомъ:
— Другому! общана другому! Еще одно слово, Гэленъ… не ему, по крайней мр не Гарлею…. не….
— Я не могу говорить, не должна говорить. Я дала слово! вскрикнула бдная Гэленъ, и какъ Віоланта выпустила въ эту минуту ея руку, то она поспшила уйти.
Віоланта безсознательно сла на прежнее мсто. Она была какъ будто поражена смертельнымъ ударомъ. Она закрыла глаза и съ трудомъ переводила духъ. Болзненная слабость овладла ею, и когда этотъ припадокъ миновалъ, то ей показалось, что она уже не то существо, какимъ была прежде, что самый міръ, ее окружающій, уже не прежній міръ,— какъ будто она превратилась въ ощущеніе сильной, безвыходной горести, какъ будто вселенная стала мертвой, безлюдной пустыней. Такъ мало принадлежимъ мы вещественному міру,— мы, люди, одаренные плотью и кровью: отнимите у насъ вдругъ одну неосязаемую, летучую мечту, которую леляла душа наша, и вотъ свтъ для насъ меркнетъ, и солнце сіяетъ непривтно, и узы, связывающія насъ со всмъ существующимъ, распадаются и все повергается въ бездну забвенія и смерти, кром самаго страданія.
Такъ сидла Віоланта, грустная и безмолвная, не произнося ни слова ропота, не выронивъ ни слезы отчаянія, только отъ времени до времени она проводила рукою по лицу, какъ будто желая прогнать какую-то мрачную мысль, которая не хотла ее покинуть, или тяжело вздыхала, какъ бы желая освободиться отъ тяжкаго бремени, которое легло ей на сердце. Бываютъ минуты въ жизни, когда мы говоримъ сани себ: ‘Все кончено, ничто не въ состояніи измнить моей судьбы, все пропало навки, безвозвратно.’ И въ это время сердце наше какъ будто вторитъ нашимъ словамъ, какъ будто повторяетъ: ‘навки, безвозвратно пропало!’
Пока Віоланта сидла такимъ образомъ, какой-то незнакомецъ, тихо пробравшись сквозь чащу деревъ, остановился между нею и заходящимъ солнцемъ. Она не замтила незнакомца. Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ тихо заговорилъ на ея родномъ язык, назвавъ ее по имени, которое она носила въ Италіи. Онъ говорилъ тономъ близкаго знакомаго и извинялся въ своемъ неожиданномъ приход.
— Я явился здсь, прибавилъ онъ, въ заключеніе: — чтобы доставить дочери средства возвратитъ своему отцу отечество и вс его почести.
При слов ‘отецъ’ Віоланта поднялась съ мста, и вся ея любовь къ этому отцу заговорила въ ней съ удвоенною силой. Всегда случается такъ, что мы начинаемъ любить своихъ родственниковъ наиболе въ ту минуту, когда узы, привязывающія насъ къ нимъ, готовы разорваться, и когда совсть начинаетъ чаще повторять намъ: ‘Вотъ, по крайней мр, та любовь, которая тебя никогда не обманывала! ‘
Она видла передъ собою человка кроткаго съ виду и съ изящными манерами. Пешьера — ибо это былъ онъ — отнялъ у своего костюма, точно такъ же, какъ у своей вншности, все то, что могло бы обличать непостоянство его нравственныхъ правилъ. Онъ игралъ прекрасно свою роль и, разъ избравъ ее, совершенно вошелъ въ ея характеръ.
— Мой отецъ! сказала она поспшно по итальянски.— Какое вамъ дло до моего отца? И кто вы сами, синьоръ? Я васъ не знаю.
Пешьера снисходительно улыбнулся и отвчалъ тономъ, въ которомъ глубокое уваженіе сглаживалось нкоторымъ родомъ родственной нжности:
— Позвольте мн объясниться, и удостойте меня выслушать.
Потомъ, свъ на скамью, возл нея, онъ сталъ смотрть ей прямо въ глаза и началъ такимъ образомъ:
— Вы, безъ сомннія, слыхали о граф Пешьера?
Віоланта. Я слыхала это имя еще въ Италіи, бывъ ребенкомъ. А когда дама, у которой я тогда жила — тетка моего отца — занемогла и потомъ скончалась, то мн сказали, что у меня нтъ боле пріюта въ Италіи, что домъ нашъ достался графу Пешьера — врагу моего отца.
Пешьера. И вашъ батюшка съ тхъ поръ старался внушать вамъ ненависть къ этому мнимому врагу?
Віоланта. Да, то есть отецъ мой запрещалъ мн вовсе произносить имя этого человка.
Пешьера. Жаль! сколько лтъ страданій и изгнанія не существовало бы для вашего отца, если бы онъ былъ хоть немного справедливе въ отношеніи къ своему старинному другу и родственнику…. да, если бы онъ хоть не такъ упорно сохранялъ тайну своего мстопребыванія. Прелестное дитя, я тотъ самый Джуліо Францини, гранъ Пешьера, о которомъ вы слыхали. Я тотъ человкъ, на котораго васъ научили смотрть, какъ на врага вашего отца. Я тотъ человкъ, которому австрійскій императоръ пожаловалъ его имнія. Теперь судите сами, дйствительно ли я врагъ его. Я пріхалъ сюда съ цлію отъискать вашего отца и предоставить въ его пользу земли, пожалованные мн императоромъ. Мною руководило единственное желаніе возстановить Альфонса въ его правахъ въ отечеств и возвратитъ ему его наслдство, которе было отдано мн, противъ моего желанія.
Віоланта. Батюшка, милый батюшка! Его благородное сердце опять узнаетъ прелесть свободы. О, это великодушная месть, непріязнь, достойная подражанія. Я вполн понимаю ее, синьоръ, ее вполн оцнитъ и мой батюшка, потому что онъ точно такимъ же образомъ отмстилъ бы и вамъ, если бы представился къ тому случай. Вы видлась уже съ нимъ?
Пешьера. Нтъ, нтъ еще. Да я не старался его видть прежде, чмъ не увижу васъ, потому что собственно вы одна можете располагать его судьбою, точно такъ же, какъ и моей.
Віоланта. Я…. графъ? Я…. располагать судьбою моего отца? Можетъ ли это быть!
Пешьера (со взоромъ, въ которомъ изображается состраданіе, смшанное съ восторгомъ, и тономъ родственной нжности). Привлекательна, усладительна ваша невинная радость, но не спшите предаваться ей. Можетъ быть, отъ васъ потребуютъ жертвы — жертвы для насъ слишкомъ тяжелой. Не прерывайте меня. Выслушайте хорошенько, и тогда вы поймете, почему я не хотлъ говорить съ вашимъ батюшкой прежде, чмъ не увижусь съ вами. Вы убдитесь, что одно ваше слово можетъ даже и теперь заставитъ меня избжать вовсе встрчи съ нимъ. Вы, конечно, знаете, что вашъ отецъ былъ однимъ изъ предводителй партіи безумцевъ. Я самъ былъ жаркимъ участникомъ въ этомъ предпріятіи. Въ одну изъ ршительныхъ минутъ я открылъ, что нкоторые изъ дятельнйшихъ сообщниковъ къ патріотическимъ планамъ примшали какіе-то злодйскіе замыслы. Мн хотлось переговорить съ вашимъ отцомъ, но насъ раздляло большое разстояніе. Вскор я узналъ, что онъ заочно присужденъ къ смертной казни. Нельзя было терять ни минуты. Я ршился на отчаянное предпріятіе, которое навлекло на меня подозрніе съ его стороны и ненависть моихъ соотечественниковъ. Моею единственною мыслію было спасти его, стараго друга, отъ смерти и отечество отъ безполезнаго кровопролитія. Я уклонился отъ плана возмущенія. Я спшилъ представиться глав австрійскаго правительства въ Италіи и выпросилъ помилованіе Альфонсу и другимъ предводителямъ партіи, которые въ противномъ случа погибли бы на эшафот. Я получилъ позволеніе лично заняться участью моего друга, поставятъ его вн всякой опасности, удалитъ его за границу, подъ видомъ изгнанія, которое должно было окончиться, когда бы опасность миновала. Но, къ несчастію, онъ вообразилъ, что я стараюсь погубить его. Онъ убжалъ отъ моихъ дружескихъ преслдованій. Солдаты мои вступили въ ссору съ какимъ-то англичаниномъ, который сталъ вмшиваться не въ свое дло и вашъ отецъ убжалъ изъ Италіи и скрылъ свое мстопребываніе, поступокъ этотъ совершенно лишилъ меня возможности выпросить ему прощеніе. Правительство предоставило мн половину его земель, удержавъ другую половину въ свою пользу. Я принялъ это вознагражденіе съ цлію отвратить полную конфискацію его достоянія. Съ тхъ поръ я постоянно искалъ его, но не могъ никакъ открытъ его мстопребываніе. Я не переставалъ также хлопотать о его возвращеніи. Только въ ныншнемъ году мн посчастливилось. Ему будутъ возстановлены права наслдства и прежнее званіе, но съ обезпеченіемъ, которое правительство считаетъ нужнымъ для убжденія къ искренности его намреній. Обезпеченіе это названо правительствомъ: оно состоитъ въ союз его единственной дочери съ такимъ лицомъ, которому правительство можетъ ввриться. Интересы итальянской аристократіи требовали, чтобы такая старинная и извстная фамилія не лишилась вовсе представителей и не перешла въ боковую линію, то есть, чтобы вы соединились бракомъ съ однимъ изъ своихъ родственниковъ. Подобный родственникъ, единственный и ближайшій уже отъискался. Короче сказать, Альфонсо возвратитъ все, что потерялъ, въ тотъ самый день, когда дочь его отдастъ руку Джуліо Францини, графу Пешьера. А! продолжалъ графъ, съ грустію:— вы трепещете, вы готовы отказаться. Значитъ человкъ, названный мною, недостоинъ васъ. Вы только что вступили въ весеннюю пору жизни, а онъ уже достигъ осени жизни. Юность сочувствуетъ только юности. Но онъ и не разсчитываетъ на вашу любовь. Все, что онъ находитъ сказать въ свою пользу — это то, что любовь не есть единственная услада для сердца, не мене усладительно избавить отъ нищеты и бдствій милаго для насъ отца, возвратить ему наслдіе предковъ, въ числ которыхъ считается такъ много героевъ, незабвенныхъ для всхъ истинныхъ патріотовъ. Вотъ т наслажденія, которыя я предлагаю вамъ,— вамъ, какъ дочери и какъ итальянк. Вы все еще молчите! О, говорите, говорите же, ради Бога!
Замтно было, что графъ Пешьера хорошо умлъ овладть умомъ и сердцемъ двушки. Притомъ графъ умлъ избрать самую благопріятную минуту. Гарлей былъ уже потерянъ для ея надеждъ и слово любви уже исчезло съ языка ея. Вдали отъ свта и людей только образъ отца представлялся ей яснымъ и замтнымъ. Віоланта, которая съ самаго дтства научилась переносить вс лишенія, съ цлью помогать своему отцу, которая сначала мечтала о Гарле, какъ о друг этого отца, могла возвратить теперь изгнаннику все, о чемъ онъ вздыхалъ такъ часто, и для этого должна была пожертвовать собою. Самопожертвованіе для души благородной иметъ, уже независимо отъ другихъ отношеній, иного своей собственной прелести. Но при всемъ томъ теперь, посреди смятенія и замшательства, овладвшихъ ея умомъ, мысль о замужств съ другимъ казалась ей такою ужасною и противною ея стремленіямъ, что она едва могла привыкнуть къ ней, притомъ же внутреннее чувство откровенности и чести, составлявшихъ отличительныя черты ея характера, предостерегало ея неопытность и какъ будто подсказывало, что въ этомъ предложеніи незнакомца былъ какой-то тайный, неблагопріятный для нея смыслъ.
Однако, графъ съ своей стороны убждалъ ее отвчать, она собралась съ духомъ и произнесла нершительно:
— Если это такъ, какъ вы говорите, то отвтъ должна дать не я, а мой отецъ.
— Прекрасно! возразилъ Пешьера.— Но позвольте мн вамъ на этотъ разъ противорчить. Неужели вы такъ мало знаете своего отца, чтобы подумать, что онъ предпочтетъ свои интересы своему убжденію въ собственномъ долг? Онъ, можетъ быть, откажется даже принятъ меня — выслушать моя объясненія, тмъ боле онъ откажется искупить свое наслдство, пожертвовавъ своею дочерью тому, кого онъ считалъ своимъ врагомъ и разница лтъ котораго съ вашими заставитъ свтъ говорить, что честолюбіе сдлало его торгашемъ. Но если бы я пошелъ къ нему съ вашего позволенія, если бы я могъ сказатъ ему, что его дочь не остановится передъ тмъ, что отецъ ея считаетъ препятствіемъ, что она добровольно согласилась принять мою руку, что она готова соединить свою судьбу съ моею, свои молитвы о счастіи родителя съ моими,— тогда я не сомнвался бы въ успх: Италія извинила бы мои заблужденія и стала бы благословлять ваше имя. Ахъ, синьорина, не считайте меня ничмъ другимъ, какъ простымъ лишь орудіемъ для выполненія такого высокаго и священнаго долга: подумайте о вашихъ предкахъ, вашемъ отц, вашей родин и не пропускайте благопріятнаго случая доказать, въ какой мр вы почитаете вс эти священныя имена.
Сердце Віоланты было затронуто за самую чувствительную струну. Она приподняла голову. Краска снова показалсь на ея блдномъ доход лиц — она повернулась во всемъ блеск красоты къ коварному искусителю. Она готова уже была отвчать и ршить навсегда свою участь, когда вдругъ не вдалек раздался голосъ Гарлея, Неронъ съ прыжками подбжалъ къ ней и помстился потомъ съ совершенною фамильярностію между нею и Пешьера, графъ отскочилъ назадъ, и Віоланта, которой глаза все еще были устремлены на его лицо, вздрогнула при вид перемны, которая произошла на этомъ лиц. Одной вспышки бшенства было довольно, чтобы выказать мрачныя стороны его натуры — то было лицо пораженнаго гладіатора. Онъ усплъ лишь произнести нсколько словъ.
— Я не хочу, чтобы меня здсь видли, проговорилъ онъ:— но завтра — въ этомъ же саду — въ этотъ же самый часъ. Я умоляю васъ, для блага вашего отца, во имя его надеждъ, благополучія, самой жизни, сохранять тайну этого свиданія и опять встртиться со мною. Прощайте!
Онъ исчезъ между деревьями такъ же тихо, таинственно, какъ и пришелъ оттуда.
Послднія слова Пешьера еще раздавались въ ушахъ Віоланты, когда показался Гарлей. Звукъ его голоса разсялъ безотчетный, но не мене того сильный страхъ, который овладлъ сердцемъ двушки. При этомъ звук къ ней воротилось сознаніе той великой потери, которая ее ожидала, жало нестерпимой тоски проникло въ ея сердце. Встртиться съ Гарлеемъ здсь, въ такомъ положеніи ей казалось невыносимымъ, она встала и быстро пошла въ дому. Гарлей назвалъ ее по имени, но она не отвчала и только ускорила свои шага. Онъ остановился на минуту въ уединеніи и потомъ поспшилъ за нею.
— Подъ какимъ неблагопріятнымъ созвздіемъ я пришелъ сюда? весело сказалъ онъ, положивъ свою руку къ ней на плечо.— Я спросилъ Гэленъ — она нездорова и не можетъ меня принять. Я отправляюсь насладиться вашимъ сообществомъ — и вы бжите отъ меня, какъ отъ существа зловщаго. Дитя мое! дитя мое! что это значить? Вы плачете!
— Не останавливайте меня теперь, не говорите со мною, отвчала Віоланта, прерывающимся отъ рыданій голосомъ, освобождаясь между тмъ отъ его руки и стараясь убжать по направленію къ дому.
— Неужели васъ постигло горе здсь, подъ кровомъ моего отца,— горе, въ которомъ вы не хотите мн признаться? Вы жестоки! вскричалъ Гарлей, съ невыразимой нжностью упрека, которою были проникнуты слова его.
Віоланта не имла силъ отвчать. Стыдясь своей слабости, подчиняясь вліянію кроткаго, убждающаго голоса Гарлея, она желала въ эту минуту, чтобы земля поглотила ее и избавила отъ этого тягостнаго замшательства. Наконецъ, отеревъ слезы съ замтнымъ усиліемъ, она отвчала почти покойно:
— Благородный другъ, простите меня. У меня нтъ такого горя, поврьте мн, которое…. которое я могла бы открыть вамъ. Я думала только о моемъ батюшк въ ту минуту, когда вы пришли. Можетъ быть, что опасенія мои насчетъ его были совершенно напрасны, ни на чемъ не основаны, но при всемъ томъ, одна лишь неожиданность, ваше внезапное появленіе вовлекли меня въ подобное ребячество и слабость, но мн хочется увидться съ батюшкой! отправиться домой, непремнно домой!
— Вашъ батюшка здоровъ, поврьте мн, и очень доволенъ, что вы здсь. Опасность ни откуда не угрожаетъ ему, и вы сами совершенно въ безопасности.
— Въ безопасности…. отъ чего?
Гарлей задумался. Ему хотлось открыть ей опасность, въ которой отецъ не признался ей, но какое право имлъ онъ дйствовать противъ воли ея отца?
— Дайте мн время подумать, сказалъ онъ: — и получить позволеніе открыть вамъ тайну, которую, по моему мннію, вы должны узнать. Во всякомъ случа, могу сказать одно, что, преувеличивая опасность, которая будто бы васъ ожидаетъ, вашъ батюшка намренъ вамъ избрать защитника — въ лиц Рандаля Лесли.
Віоланта вздрогнула.
— Но, продолжалъ Гарлей, съ спокойствіемъ, въ которомъ противъ его воли проглядывала какая-то глубокая грусть: — но я увренъ, что вамъ предназначена боле счастливая судьба и замужство съ человкомъ боле благороднымъ. Я ршился уже посвятить себя общей всмъ намъ дятельной практической жизни. Но все-таки для васъ, прелестное дитя мое, я останусь пока по прежнему мечтателемъ.
Віоланта обратила въ эту минуту глаза на печальнаго утшителя. Взоръ этотъ проникъ въ сердце Гарлея. Онъ невольно опустилъ голову. Когда онъ вышелъ изъ раздумья, Віоланты уже не было возл него. Онъ не старался догонять ее, но пошелъ назадъ и вскор скрылся посреди деревъ, лишенныхъ листьевъ.
Часъ спустя онъ опять вошелъ въ домъ и пожелалъ видть Гэленъ. Гэленъ теперь уже оправилась и могла къ нему выйти.
Онъ встртилъ ее съ важною и серьёзною нжностію.
— Милая Гэленъ, связалъ онъ: — вы согласились быть моею женою, кроткою спутницею моей жизни, пусть это будетъ ршено скоре, потому что я нуждаюсь въ васъ. Я чувствую необходимость споре войти въ этотъ неразрывный союзъ. Гэленъ, позвольте мн просить васъ назначить время нашего брака.
— Я слишкомъ много вамъ обязана, отвчала Гэленъ, потупивъ взоръ: — слишкомъ много, чтобы не исполнять вашей воли. Но ваша матушка, прибавила она, можетъ быть съ надеждою отдалить развязку — ваша матунжа еще не….
— Матушка…. это правда. Я сначала объяснюсь съ нею. Вы увидите, что мое семейство съуметъ оцнить ваши прекрасныя свойства, Гэленъ, кстати, говорили вы Віолант о нашей свадьб!
— Нтъ, я боюсь, впрочемъ, что, можетъ быть, заставила ее догадаться, несмотря на запрещеніе леди Лэнсмеръ, но….
— Такъ значитъ леди Лэнсмеръ запретила вамъ говорить объ этомъ Віолант. Этого не должно быть. Я отвчаю за ея разршеніе отмнить подобное распоряженіе. Того требуетъ вашъ долгъ въ отношеніи къ Віолант. Разскажите все вашему другу. Ахъ, Гэленъ, если я бываю иногда холоденъ или разсянъ, простите мн это, простите меня, вдь вы меня любите, не правда ли?

ГЛАВА СІХ.

— Поднеси свчку поближе, сказалъ Джонъ Борлей: — еще поближе.
Леонардъ повиновался и поставилъ свчку на маленькій столикъ у изголовья больного.
Умъ Борлея былъ уже замтно разстроенъ, но въ самомъ бреду его была нкоторая послдовательность. Горацій Вальполь говорилъ, что ‘желудокъ его переживетъ его’. То, что пережило въ Борле все остальное, былъ его неукротимый геній. Борлей задумчиво посмотрлъ на тихо пылавшій огонь свчи.
— Вотъ что никогда не умираетъ, произнесъ онъ: — что живетъ вчно!
— Что такое?
— Свтъ!— Борлей проговорилъ это съ какимъ-то усиліемъ и, отвернувшись отъ Леонарда, сталъ опять смотрть на пламя.— Въ центральномъ свтил мірозданія, въ томъ великомъ солнц, которое озаряетъ полъ-вселенной, и въ грошовой ламп голоднаго писаки блеститъ одинъ и тотъ же цвтъ стихій. Свтъ — въ мірозданіи, мысль — въ душ…. ахъ! ахъ! полно съ своими сравненіями! Погаси свчку! Но ты не можешь угасить свта, глупецъ, онъ убгаетъ твоихъ глазъ, но продолжаетъ озарять пространство. Погибнутъ міры, солнца совратятся съ путей своихъ, матерія и духъ обратятся въ ничто прежде, чмъ явленія, которыя порождаютъ это ничтожное пламя, исчезающее отъ дуновенія ребенка, потеряютъ способность производить новый свтъ. Да и могутъ ли они потерять эту способность! Нтъ, это необходимость, это долгъ на пути творенія!— Борлей грустно улыбнулся и отвернулся на нсколько минутъ къ стн.
Это была вторая ночь, которую Леонардъ проводилъ безъ сна у изголовья больного. Положеніе Борлея замтно становилось хуже и хуже. Немного дней, можетъ быть нсколько часовъ оставалось ему жить.
— Я боюсь, не развратилъ ли я тебя худымъ примромъ, сказалъ онъ, съ нкоторымъ юморомъ, который превратился въ паосъ, когда онъ прибавилъ: — эта мысль терзаетъ меня!
— О, нтъ, нтъ, вы сдлали мн много добра.
— Говори это, повторяй это чаще, сказалъ Борлей, съ важнымъ видомъ: — отъ этого мн легко длается на сердц.
Онъ выслушалъ исторію Леонарда съ глубокимъ вниманіемъ и охотно заговаривалъ съ нимъ о маленькой Гэленъ. Онъ угадалъ сердечную тайну молодого человка и ободрялъ его надежды, скрывавшіяся за длиннымъ рядомъ опасеній, отчаянія и грусти. Борлей никогда не заводя жъ серьёзно рчи о своемъ раскаяніи, не въ его характер было говорить съ должною важностію о вещахъ, которыхъ высокое значеніе онъ наиболе сознавалъ.
— Я однажды смотрлъ, началъ онъ: — на корабль во время бури. День былъ мглистый, мрачный, и корабль, со всми своими мачтами, представлялся моимъ взорамъ въ борьб съ волнами на смерть. Наступила темная ночь, и я могъ только изрдка находить его на мрачномъ фон бурной картины. Къ разсвту появились звзды: я снова увидлъ корабль… онъ уже былъ разбитъ совершенно…. онъ шелъ ко дну точно такъ же, какъ потухали одна за другою звзды на неб.
Въ этотъ вечеръ Борлей вообще былъ въ хорошемъ расположеніи духа и говорилъ много съ своимъ обычнымъ краснорчіемъ и юморомъ. Между прочимъ онъ упомянулъ съ замтнымъ участіемъ о поэтическихъ опытахъ и разныхъ другихъ рукописныхъ сочиненіяхъ, оставленныхъ въ дом какимъ-то прежнимъ жильцомъ.
— Я сталъ было писать для развлеченіи романъ, заимствуя содержаніе изъ этихъ матеріаловъ, сказалъ онъ.— Они могутъ послужить и теб въ пользу, собратъ по ремеслу. Я сказалъ уже мистриссъ Гудайеръ, чтобы она отнесла эти бумаги къ теб въ комнату. Между ними есть дневникъ — дневникъ женщины, онъ произвелъ на меня сильное впечатлніе. Страницы этого дневника напомнили мн бурныя происшествія моей собственной жизни и великія міровыя катастрофы, совершавшіяся въ этотъ періодъ времени. Въ свой хроник, о юный поэтъ, было столько генія, силы мысли и жизненности, разработанныхъ, развитыхъ, сколько потратилъ, разбросалъ ихъ по свту одинъ негодяй, по имени Джонъ Борлей!
Леонардъ стоялъ у постели больного, а мистриссъ Гудайеръ, не обращавшая особеннаго вниманія на слова Борлея и думавшая только о физической сторон его существа, мочила въ холодной вод перевязки, намреваясь прикладывать ему къ голов. Но когда она подошла къ больному и стала уговаривать его употребить ихъ въ дло, Борлей приподнялся и оттолкнулъ ихъ.
— Не нужно, сказалъ онъ лаконически и недовольнымъ голосомъ, мн теперь лучше. Я и этотъ усладительный свтъ понимаемъ другъ друга, я врю всему, что онъ говоритъ мн. Да, да, я еще не совсмъ помшался.
Онъ смотрлъ такъ ласково, такъ нжно въ лицо доброй женщины, любившей его какъ сына, что она зарыдала. Онъ привлекъ ее къ себ и поцаловалъ ее въ лобъ.
— Перестань, перестань, старушка, сказалъ онъ, съ чувствомъ.
— Не забудь разсказать посл нашимъ, какъ Джонъ Борлей то-и-дло удилъ одноглазаго окуня, который ему, однако, не дался, и когда у него не стало прикормки и леса порвалась, какъ ты помогала бдному рыбаку. Можетъ быть, найдется еще на свт нсколько добрыхъ людей, которые съ удовольствіемъ услышатъ, что бдный Борлей не околлъ гд нибудь въ овраг. Поцалуй меня еще разъ, и ты, добрый мальчикъ, тоже. Теперь, Богъ да благословитъ васъ, оставьте меня, мн нужно уснуть.
Борлей опустился на подушки. Старушка хотла унести свчку. Онъ повернулся съ неудовольствіемъ.
— Нтъ, нтъ, пробормоталъ онъ:— пусть будетъ передо мной свтъ до послдней минуты.
Протянувъ руку, онъ откинулъ въ сторону и занавсъ кровати, такъ что свтъ падалъ ему прямо въ лицо. Черезъ нсколько минутъ онъ заснулъ, дыша спокойно и правильно какъ ребенокъ.
Старушка отерла слезы и вывела потихоньку Леонарда въ сосднюю комнату, гд для него была приготовлена постель. Онъ не выходилъ изъ дому съ тхъ поръ, какъ явился туда съ докторомъ Морганомъ.
— Вы молоды, сэръ, сказала она: — а молодымъ сонъ необходимъ. Прилягте немного —я васъ позову, когда онъ проснется….
— Нтъ я не могу спать, и буду вмсто васъ сидть у постели больного.
Старушка покачала головою.
— Я должна присутствовать при немъ въ послдніе минуты его жизни, я знаю, впрочмъ, что онъ будетъ очень недоволенъ, когда, открывъ глаза, увидитъ меня передъ собою, потому что и послднее время онъ сдлался очень заботливымъ въ отношеніи къ другимъ.
— Ахъ, если бы онъ столько же думалъ о самомъ себ! проговорилъ Леонардъ.
Онъ слъ при этомъ къ столу, опершись на который, онъ разбросалъ бумаги, лежавшія тамъ. Он упали на полъ съ глухимъ унылымъ звукомъ, напоминавшимъ вздохъ.
— Что это? сказалъ онъ, вставая.
Старушка подняла рукописи и бережно отерла ихъ.
— Ахъ, сэръ, онъ просилъ меня положить сюда эти бумаги. Онъ думалъ, что вы развлечетесь ими въ случа, если бы вамъ пришлось сидть у его постели и не спать. Онъ подумалъ также и обо мн, потому что мн такъ жаль было разставаться съ молодой леди, которой нтъ уже нсколько лтъ. Она была почти мн столько же дорога, сколько и онъ, можетъ быть даже дороже до ныншняго времени…. когда… мн приходится скоро потерять его.
Леонардъ отвернулся отъ бумагъ, не обративъ никакого вниманія на ихъ содержаніе, он не представляли ему въ подобную минуту ничего любопытнаго.
Старушка продолжала:
— Можетъ быть, она только предшествовала ему на небеса, она и смотрла не жилицей на бломъ свт. Она оставила насъ неожиданно. Отъ нея осталось много вещей, кром этихъ бумагъ. Вы никогда ее слыхали о ней, сэръ? прибавила она, съ какой-то наивностью.
— О ней? о комъ это?
— Разв мистеръ Джонъ не называлъ вамъ ее по имени…. ее, мою милую…. дорогую…. мистриссъ Бертрамъ.
Леонардъ вздрогнулъ: это было то самое имя, которое напечатллось въ его памяти со словъ Гарлея л’Эстренджа.
— Бертрамъ! повторилъ онъ: и вы въ этомъ уврены?
— О, да, сэръ! А нсколько лтъ посл того она оставила насъ, и мы о ней боле ничего не слыхали, потомъ присланъ былъ на ея имя пакетъ изъ за моря, сэръ. Мы получили его, и Борлей старался распечатать его, чтобъ узнать что нибудь изъ этихъ бумагъ, но все было написано на какомъ-то иностранномъ язык, такъ что мы ее могли прочитать ни слова.
— Не у васъ ли еще этотъ пакетъ? Пожалуста, покажите мн его. Онъ можетъ быть очень важенъ. Завтра все объяснится, теперь же я не въ состояніи объ этомъ и думать. Бдный Борлей!
Посреди размышленій, въ которыя Леонардъ за тмъ погрузился, слабый крякъ поразилъ слухъ его. Онъ вздрогнулъ и съ предчувствіемъ чего-то дурного бросился въ сосднюю комнату. Старушка стояла на колняхъ у постели, держа руку Борлея и съ грустію смотря ему въ лицо. Леонарду было довольно одного взгляда. Все было кончено. Борлей заснулъ на вки, заснулъ спокойно, безъ ропота и стенаній.
Глаза его были полу-открыты, съ выраженіемъ того душевнаго мира, которыя иногда смерть оставляетъ за собою, они все еще были обращены къ свту, свчи горли ярко. Леонардъ опустилъ занавси кровати, и когда сталъ покрывать лмцо покойнаго, замкнутыя уста Борлея, какъ будто улыбаясь, произносили послднее прости.
Леонардъ стоялъ возл праха своего друга и старался уловить на лиц его, въ загадочной предсмертной улыбк, послдній проблескъ души, который еще не изгладился тамъ совершенно, потомъ, черезъ нсколько минутъ, онъ вышелъ въ сосднюю комнату такъ тихо и осторожно, какъ будто боялся разбудить усопшаго. Несмотря на утомленіе, которое онъ испытывалъ, онъ не думалъ о сн. Онъ слъ къ маленькому столу и, склонивъ голову на руку, погрузился въ начальныя размышленія. Между тмъ время проходило. Внизу пробили часы. Въ дом, гд лежитъ тло покойника, самый звукъ часовъ получаетъ какой-то торжественный характеръ. Душа, которая только что оставила этотъ міръ, улетла далеко за предлы времени… Безотчетный, суеврный страхъ сталъ постепенно овладвать молодымъ человкомъ. Онъ вздрогнулъ и съ какимъ-то усиліемъ поднялъ глаза къ небу. Мсяцъ уже скрывался на свод небесномъ: срый, туманный отблескъ разсвта едва проникалъ сквозь оконныя стекла въ комнату, гд стояло тло. Тамъ, близъ угасающаго камина, Леонардъ замтилъ женщину, тихо рыдавшую и забывшую, казалось, о сн. Онъ подошелъ къ ней сказать нсколько словъ утшенія, она пожала его руку и попросила оставить ее. Леонардъ понялъ ее. Она не искала другого утшенія, кром облегченія, которое приносили ей слезы. Онъ опять воротился въ свою комнату, и глаза его остановились въ эту минуту на бумагахъ, которыхъ онъ до тхъ поръ не замчалъ. Отчего же сердце его перестало биться при этомъ? отчего кровь закипла у чего въ жилахъ? Почему онъ схватилъ эти бумаги трепетною рукою, положилъ ихъ опять на столъ, остановился, какъ будто желая собраться съ силами, и опять обратилъ все свое вниманіе на эти листки? Онъ узналь тутъ памятный для него почеркъ, т красивыя, изящныя буквы, отличавшіяся какою-то особенною женственною граціей, одинъ взглядъ на которыя составилъ для него эпоху еще въ годы дтства. При вид этихъ страницъ образъ таинственной Норы снова представился ему. Онъ ощутилъ присутствіе матери. Онъ подошелъ къ двери, осторожно затворилъ ее, какъ будто изъ зависти ко всякому постороннему существу, которое бы вздумало проникнуть въ этотъ міръ тней, какъ будто желая быть наедин съ своимъ призракомъ. Мысль, написанная въ пору свжей, ясной жизни, возникающая вновь передъ нами въ то уже время, когда рука, излагавшая ее, и сердце, сочувствовавшее ей, давно превратились въ прахъ, становится настоящимъ призракомъ.
Вс эти бумаги, лежавшія теперь въ безпорядк, были когда-то сшиты, он распались, по видимому, въ рукахъ неосторожнаго Борлея, но и теперь послдовательность ихъ могла быть скоро опредлена. Леонардъ тотчасъ понялъ, что это составляло родъ журнала,— впрочемъ, не настоящій дневникъ въ собственномъ смысл слова, такъ какъ въ немъ не всегда говорилось о происшествіяхъ какого нибудь дня, здсь случались пропуски во времени и вообще не было непрерывнаго повствованія. Иногда, вмсто прозы, тутъ попадалась наскоро набросанные стихотворные отрывки, вылившіеся прямо изъ сердца, иногда разсказъ оставался неочерченнымъ вполн, а лишь обозначался одною рзкою частностію, однимъ восклицаніемъ горя или радости. Повсюду вы нашли бы тутъ отпечатки натуры въ высшей степени воспріимчивой, и везд, гд геній проявлялся здсь, то облекался въ такую безъискусственную форму, что вы не назвали бы все это произведеніемъ генія, а скоре — мгновеннаго душевнаго движенія, отдльнаго впечатлнія. Авторъ дневника не говорилъ о себ въ первомъ лиц. Дневникъ начинался описаніями и короткими разговорами, веденными такими лицами, имена которыхъ были означены начальными буквами. Все сочиненіе отличалось простою, чистосердечною свжестію и дышало чистотою и счастіемъ, точно небосклонъ при восхожденіи солнца. Юноша и двица скромнаго происхожденія, послдняя почти еще ребенокъ, оба самоучки, странствуютъ по вечерамъ въ субботу по полянъ, покрытымъ росою, вблизи суетливаго города, въ которомъ постоянно кипитъ дятельность. Вы тотчасъ замчаете, хотя писавшій, кажется, не хотлъ выразить этого, какъ воображеніе двушки паритъ къ небесамъ, далеко за предлы понятій ея спутника. Онъ лишь предлагаетъ вопросы, отвчаетъ она, и при этомъ вы невольно убждаетесь, что юноша любитъ двицу, хотя любитъ напрасно. Леонардъ узнаетъ въ этомъ юнош неотесаннаго, недоучившагося грамотя, деревенскаго поэта Марка Фэрфильда. Потомъ повствованіе прерывается, слдуютъ отдльныя мысли и замтки, которыя указываютъ уже на дальнйшее развитіе понятій въ автор, на зрлость его воэраста. И хотя оттнокъ простосердечія остается, но признаки счастія блдне и блдне отпечатлваются на страницахъ.
Леонардъ нечувствительно пришелъ къ убжденію, что жизнь автора вступала съ этого времени въ новую фазу. Здсь не представлялись уже боле сцены скромной, рабочей деревенской жизни. Какой-то прекрасный, загадочный образъ является въ описаніи субботнихъ вечеровъ. Нора любитъ представлять этотъ образъ: онъ постоянно присущъ ея генію, онъ овладваетъ ея фантазіей, это такой образъ, который она, будучи отъ природы одарена художественнымъ тактомъ, признаетъ принадлежащимъ роскошной, возвышенной сфер изящнаго. Но сердце двицы еще не проснулось для чувства. Новый образъ, созданный ею, кажется однихъ съ нею лтъ, можетъ быть, онъ даже моложе, потому что здсь описывается мальчикъ съ роскошными, прелестными кудрями, съ глазами, никогда не подернутыми облакомъ грусти и взирающими на солнце прямо, подобно глазамъ орленка,— съ жилами до того полными кипучей крови, что въ минуты радости кровь эта готова, кажется, брызнуть съ нервами, дрожащими при мысли о слав, съ откровенною, неиспорченною душою, возвышающеюся надъ предразсудками свта, котораго она почти не знаетъ. Леонарда сильно интересовало, кто бы могъ быть этотъ мальчикъ. Но онъ боялся вмст съ тмъ и доискиваться. Замтно, хотя объ этомъ и не говорится ясно, что подобное сообщество пугаетъ автора. Впрочемъ, любовь тутъ проявляется не обоюдно. Съ ея стороны — это нжная привязанность сестры, участіе, удивленіе, благодарность, но вмст съ тмъ нкотораго рода гордость или боязнь, которая не даетъ любви простора.
Тутъ любопытство Леонарда еще боле усилилось. Неужели это были такія черты, которыя простую лишь загадку превратили въ убжденіе? неужели ему суждено было, посл длиннаго ряда лтъ, узнать воспріимчиваго мальчика въ этомъ великодушномъ покровител?
Отрывки разговора начинаютъ между тмъ образовывать пылкую, страстную натуру съ одной стороны и чистосердечное восхищеніе съ другой, смшанное съ сожалніемъ, неспособнымъ къ симпатіи. Какое-то различіе къ общественномъ положеніи обоихъ становится замтне, это различіе поддерживаетъ добродтель, но вмст и скрываетъ привязанность существа, ниже поставленнаго судьбою. За тмъ нсколько совтовъ, прерываемыхъ рыданіями,— совтовъ, произнесенныхъ надъ вліяніемъ уязвленныхъ и униженныхъ чувствъ,— совтовъ, полныхъ сознанія власти, какъ будто родитель автора вмшивался въ дло, задавалъ вопросы, упрекалъ, увщевалъ. Впрочемъ, становилось очевиднымъ, что этотъ союзъ сердецъ былъ далекъ отъ преступленія, онъ привелъ, правда, къ побгу, но все-таки съ цлію брака. Вслдъ за тмъ замтки становились короче, какъ будто подъ вліяніемъ какого-то ршительнаго намренія. Дале слдовало мсто до того трогательное, что Леонардъ невольно плакалъ, перечитывая его. То было описаніе дня, проведеннаго дома передъ какимъ-то печальнымъ разставаньемъ. Здсь является передъ нами гордая и нсколько тщеславная, но нжная и заботливая мать, еще боле нжный, но мене предъусмотрительный отецъ. Наконецъ описывалась сцена между двушкою и ея первымъ деревенскимъ поклонникомъ, заключалась она такъ: ‘она положила руку М. въ руку своей сестры и сказала: вы любили меня только воображеніемъ, любите ее сердцемъ’, вслдъ за тмъ оставила обрученныхъ въ нмомъ удивленіи. Леонардъ: вздохнулъ. Онъ понялъ теперь, какимъ образомъ Маркъ Фэрфильдъ видлъ въ обыкновенныхъ, дюжинныхъ свойствахъ своей жены отпечатокъ души и качествъ своей сестры.
Немного словъ произнесено было при прощаніи, но эти слова замняли цлую картину. Длинная, незнакомая дорога, которая тянется далеко-далеко — къ холодному, равнодушному городу. Двери дома, отворенныя на безлюдную улицу, старыя съ обнаженными верхушками деревья у крыльца и вороны, летающія вокругъ нихъ и призывающія карканьемъ своихъ птенцевъ. За тмъ слдовали отрывки грустно настроенныхъ стиховъ и нкоторый размышленія, также носящій печальный колоритъ.
Писавшая эти строки была въ Лондон. Лицо, до тхъ поръ невиднное, показывается на страницахъ дневника. Его называютъ просто ‘Онъ’, какъ будто единственнаго представителя миріадъ существъ, которыя шествуютъ по земл. Первое же описаніе этой замчательной личности даетъ понятіе о сильномъ впечатлніи, произведенномъ ею на воображеніе писавшей. Личность эта была украшена цвтами вымысла, она являлась здсь какъ контрастъ съ деревенскимъ мальчикомъ, привязанность котораго прежде внушала боязнь, сожалніе, а теперь почти забылась: здсь черты приведены съ боле важными, серьёзными, хотя также чистосердечными пріемами — здсь залогъ, который внушаетъ уваженіе, здсь взоры и уста, выражающіе соединеніе достоинства и воли. Увы! писавшая свой дневникъ обманывала себя, и вся прелесть очарованія заключалась въ контраст не съ прежнимъ предметомъ ея привязанности, а съ ея собственнымъ характеромъ. Но теперь, оставивъ Леонарда прокладывать себ дорогу посреди лабиринта этого повствованія, передадимъ читателю и то, чего Леонардъ не могъ дознаться самъ изъ лежавшихъ передъ нимъ бумагъ.

ГЛАВА CX.

Нора Эвенель, избгая юношеской любви Гарлея л’Эстренджа, поступила компаньонкой, по рекомендаціи леди Лэнсмеръ, къ одной изъ ея пожилыхъ родственницъ, леди Джэнъ Гортонъ. Но леди Лэнсмеръ не могла допустить, чтобы двушка низкаго происхожденія была въ состояніи долго выдерживать свою благородную гордость и отклонятъ жаркія преслдованія человка, который могъ общать ей званіе и общественныя права графини. Она постоянно внушала леди Джэнъ, что необходимо выдать Нору за кого нибудь, кто бы нсколько поболе соотвтствовалъ ея званію, и уполномочила эту леди общать каждому претенденту приданое, превосходящее вс ожиданія Норы. Леди Джэнъ осмотрлась и замтила въ ограниченномъ кругу своихъ знакомыхъ молодого адвоката, побочнаго сына пэра, который былъ въ боле близкихъ, чмъ того требовала его обязанность, отношеніяхъ съ великосвтскими кліентами, разорившимися и тмъ положившими основаніе его богатству. Молодой человкъ былъ красивъ собою и всегда хорошо одтъ. Леди Джэнъ пригласила его къ себ и, видя, что онъ совершенно очарованъ любезностію Норы, шепнула ему о приданомъ. Благовоспитанный адвокатъ. который впослдствіи сдлался барономъ Леви, не нуждался въ подобныхъ намекахъ, потому что хотя онъ и былъ въ то время бденъ, но надялся сдлать карьеру собственными дарованіями и, въ противоположность съ Рандалемь, чувствовалъ горячую кровь у себя въ жилахъ. Во всякомъ случа, намеки леди Джэнъ внушили ему увренность въ успх, и когда онъ сдлалъ формальное предложеніе и получилъ столь же формальный отказъ, его самолюбіе было сильно затронуто. Тщеславіе было одною изъ главныхъ страстей Леви, а при тщеславіи ненависть бываетъ ужасна, мщеніе дятельно. Леви удалился, скрывая свое негодованіе, онъ не понималъ даже самъ въ полной мр, какъ этотъ порывъ негодованія, охладвъ, превратился въ сильную злобу при могущественномъ содйствіи счастія и удачи.
Леди Джэнъ была сначала очень сердита на Нору и отказъ претенденту, который, по ея мннію, былъ вполн достоинъ выбора. Но страстная грація этой необыкновенной двушки нашла доступъ къ ея сердцу и изгнала изъ него вс фамильные предразсудки, она постепенно стала приходить къ убжденію, что Нора достойна человка боле привлекательнаго, чмъ мистеръ Леви.
Между тмъ Гарлей все еще думалъ, что Нора отвчаетъ его любви, и что только чувство благодарности къ его роднымъ, врожденный ей инстинктъ деликатности длали ее равнодушною къ его искательствамъ. Во всякомъ случа, должно отдать ему справедливость, что, какъ ни былъ онъ въ то время пылокъ и воспріимчивъ, онъ непремнно оставилъ бы свое намреніе, еслибъ понялъ, что оно иметъ видъ одного лишь преслдованія. Заблужденіе его въ этомъ отношеніи было очень естественно, потому что его разговоръ, пока онъ и не разоблачилъ совершенно его сердца, не могъ не удивлять и не восхищать геніальнаго ребенка, и откровенные, незнавшіе притворства глаза Норы при встрч съ нимъ не могли не обнаруживать восторга. Кто все въ его лта былъ бы въ состояніи разгадать сердце этой женщины-поэта? Какъ поэтъ, она увлекалась великими залогами ума, котораго самыя ошибки проявляли лишь свойства роскошной и изящной натуры. Какъ женщина, она требовала натуры, можетъ быть, пылкой, блестящей въ проявленіяхъ своихъ благородныхъ началъ,— но уже натуры развитой и созрвшей. Гарлей былъ еще ребенокъ, а Нора принадлежала въ числу тхъ женщинъ, которыя должны найти или создать для себя идеалъ, могущій господствовать надъ ихъ сердцемъ и неудержимо влечь его въ любви.
Гарлей открылъ не безъ затрудненій новое мстопребываніе Норы. Онъ явился къ леди Джэнъ, но леди Джэнъ, въ выраженіяхъ, исполненныхъ особеннаго достоинства, отказала ему отъ дома. Онъ никакъ немогъ получить отъ Норы согласія на свиданіе. Онъ писалъ къ ней, но убдился, что письма его не доходили, потому что оставались отвта. Его молодое сердце запылало негодованіемъ. Онъ длалъ безъ разсудства, которыя очень безпокоили леди Лэнсмеръ и его благоразумнаго друга Одлея Эджертона. По просьб матери и по убжденію сына, Одлей согласился постить леди Джэнъ и познакомиться съ Норой. При первомъ свиданіи, впечатлніе, которое Одлей произвелъ на Нору, было глубоко и необыкновенно. Она слыхала о немъ прежде, какъ о человк, котораго Гарлей очень любилъ и уважалъ, а теперь въ выраженіи его лица, его словахъ, тон его глубоко спокойнаго голоса она открыла ту силу, которой женщина, какъ бы ни были блестящи ея душевныя способности, никогда не достигаетъ. Впечатлніе, которое Нора произвела на Эджертона, было столь же неожиданно. Онъ остановился предъ красотою лица и формъ, которая принадлежитъ къ тому рдкому разряду, который удается намъ видть разъ или два въ жизни. Онъ почувствовалъ, что любовь проникла въ его сердце, тогда какъ доврчивость друга заставляла его быть очень осторожнымъ и бояться увлеченія.
— Я не пойду туда боле, сказалъ онъ разъ Гарлею.
— Отчего это?
— Двушка тебя не любитъ. Перестань и ты думать о ней.
Гарлей не поврилъ ему и разсердился. Но Одлей видлъ много причинъ, чтобы поддержать чувство собственнаго достоинства. Онъ былъ бденъ, хотя и считался богатымъ, запутанъ въ долгахъ, старался возвыситься въ жизни, крпко удерживалъ свое значеніе въ обществ. Противъ толпы противодйствующихъ вліяній любовь отваживалась на рукопашный бой. Одлей отличался мощною натурой, но если въ мощныхъ натурахъ преграды для искушенія бываютъ изъ гранита, то страсти, дйствующія на нихъ, получаютъ вс свойства необузданнаго пламени.
Гарлей пришелъ однажды къ нему въ припадк глубокой грусти, онъ слышалъ, что Нора нездорова. Онъ умолилъ Одлея итти туда и удостовриться. Одлей согласился, леди Джэнъ Гортонъ, по болзни, не могла принять его. Ему указали на комнату, бывшую въ сторон, вмст съ комнатою Норы. Ожидая ея, онъ механически перелистывалъ альбомъ, который Нора оставила на стол, отправившись къ постели леди Джонъ. Онъ увидлъ на одномъ изъ листковъ эскизъ своего портрета и прочелъ слова, написанныя подъ этимъ портретомъ слова, исполненныя безъискусственной нжности, безнадежной грусти,— слова, которыя принадлежали существу, смотрвшему на свой собственный геній, какъ на единственнаго посредника между собою и небомъ. Одлей уврился, что онъ любимъ, и это открытіе внезапно уничтожило вс преграды между имъ самимъ и его любовью. Черезъ нсколько минутъ Нора вошла въ комнату. Она увидла, что Одлей разсматриваетъ альбомъ. Она испустила крикъ, подбжала къ столу, а потомъ упала на стулъ, закрывъ лицо руками. Но Одлей былъ уже у ногъ ея. Онъ забылъ о своемъ друг, объ общаніи, данномъ имъ, забылъ о честолюбіи, забылъ о цломъ мір.
Забывая всякое благоразуміе при выполненіи основныхъ плановъ, Одлей сохранилъ все присутствіе духа для того, чтобы соблюсти правила осторожности при выполненіи частностей. Онъ не хотлъ открыть свою тайну леди Джэнъ Гортонъ, еще мене леди Лэнсмеръ. Онъ только внушилъ первой, что Нора, живя у леди Джэнъ, не будетъ безопасна отъ дерзкихъ преслдованій Гарлея, и что ей гораздо было бы лучше перейти жить къ кому нибудь изъ своихъ родственниковъ, чтобы такимъ образомъ ускользнуть отъ вниманія восторженнаго юноши.
Съ согласія леди Джэнъ, Нора перешла сначала въ домъ къ дальней родственниц своей матери, а потомъ въ домъ, который Эджертонъ назначилъ для празднованія своей свадьбы. Онъ принялъ вс мры, чтобы бракъ его не былъ открытъ прежде времени. Но случилось такъ, что утромъ въ день свадьбы одинъ изъ избранныхъ имъ свидтелей былъ пораженъ апоплексическимъ ударомъ. Затрудняясь тмъ, кого избрать вмсто его, Эджертонъ остановился на Леви, своемъ постоянномъ адвокат, человк, у котораго онъ занималъ деньги и который съ нимъ былъ въ такихъ короткихъ отношеніяхъ, которыя только могутъ существовать между истиннымъ джентльменомъ и его стряпчимъ однихъ съ нимъ лтъ, знающимъ вс его дла и доведшемъ послднія, чисто изъ одной дружбы, до самаго плачевнаго состоянія. Леви былъ тотчасъ же приглашенъ. Эджертонъ, который находился въ страшныхъ хлопотахъ, не сказалъ ему сначала имени своей невсты, но наговорилъ довольно о своемъ неблагоразуміи при вступленіи въ подобный бракъ и о необходимости держать все это дло въ тайн. Леви увидалъ невсту въ самую минуту священной церемоніи. Онъ скрылъ свое удивленіе и злобу и прекрасно исполнилъ возложенную на него обязанность. Его улыбка, когда онъ поздравлялъ молодую, должна была обдать холодомъ ея сердце, но глаза ея были обращены къ земл, на которой она видла лишь отраженіе небеснаго свта, и сердце ея было безопасно на груди того, кому оно отдано было на вки. Она не замтила злобной улыбки, сопровождавшей слова радости. Такимъ образомъ, пока Гарлей л’Эстренджъ, огорченный извстіемъ, что Нора оставила домъ леди Джэнъ, напрасно старался отъискать ее, Эджертонъ, подъ чужанъ именемъ, въ глухомъ квартал города, вдали отъ клубовъ, въ которыхъ слово его считалось словомъ оракула,— вдали отъ тхъ стремленій, которыя руководили имъ въ часы отдохновенія и труда, предался совершенно единственному виднію того райскаго блаженства, которое заставляетъ самое сильное честолюбіе потуплять глаза. Свтъ, съ которымъ онъ разстался, не существовалъ для него. Онъ смотрлся въ прелестные глаза, которые и посл являлись ему въ видніяхъ, посреди суровой и безплодной для сердца обстановки длового человка, и говорилъ самъ съ собою: ‘Вотъ оно, вотъ истинное счастіе!’ Часто впослдствіи, въ годы иного уединенія, онъ повторялъ т же самыя слова, но тогда настоящее превратилось для него въ прошедшее. И Нора, съ своимъ полнымъ, роскошнымъ сердцемъ, съ неистощимыми сокровищами воображенія и мысли, дитя свта и пснопнія,— могла ли она угадать тогда, что въ натур, съ которою она связала все существо свое, было что нибудь сжатое и безплодное,— былъ ли весь желзный умъ Одлея достоинъ одного зерна того золота, которымъ она облекала любовь его?
Отдавала ли Нора себ въ этомъ отчетъ? Конечно, нтъ. Геній не чувствуетъ лишеній, когда сердце довольно. Геній ея отдыхалъ, заснулъ въ это время. Если женщина истинно любитъ кого нибудь, кто ниже ея умственными и душевными качествами, то какъ часто мы видимъ, что, спускаясь съ высоты собственныхъ дарованій, она безотчетно становится въ уровень съ предметомъ своей любви, она боятся мысли считать себя выше его. Нора не знала о существованіи своего генія, она знала только, что она любитъ.
Здсь дневникъ, который Леонардъ читалъ въ это время, совершенно измнялся въ тон, нося отраженія того тихаго, безмятежнаго счастія, которое потому и безмятежно, что оно слишкомъ глубоко. Подобный промежутокъ въ жизни Эджертона не могъ быть значительнымъ, много обстоятельствъ содйствовало сокращенію его. Дла его пришли въ крайнее разстройство, вс они были въ полномъ распоряженіи Леви. Требованія и взысканія, которыя прежде было затихли или не были очень настоятельны, теперь приняли бранчивый, угрожающій характеръ. Гарлей, посл поисковъ своимъ, пріхалъ въ Лондонъ, желая видться съ Одлеемъ. Одлей также принужденъ былъ оставить свое таинственное убжище и появиться въ свт, съ этихъ поръ онъ только урывками прізжалъ домой, какъ гость, а не какъ членъ семьи. Леви, который узналъ отъ леди Джэнъ о страсти Гарлея къ Нор, тотчасъ придумалъ, какъ отмстить за себя Эджертону. Подъ предлогомъ того, что онъ желаетъ помочь Эджертону въ исправленія длъ — тогда какъ втайн самъ ихъ разстроивалъ и запутывалъ — онъ часто прізжалъ въ Эджертонъ-Голдъ въ почтовой карет и наблюдалъ за дйствіемъ, которое производили на молодого супруга, утомленнаго житейскими заботами, почти ежедневныя письма Норы. Такимъ образомъ онъ имлъ постоянно случай возбуждать въ душ честолюбиваго человка то раскаяніе въ слишкомъ поспшной, необдуманной страсти, то упреки въ измн въ отношеніи къ л’Эстренджу. Эджертонъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые никогда не повряютъ своихъ длъ женщинамъ. Нора, писавшая такъ часто къ мужу, была въ совершенномъ невдніи о томъ прозаическомъ несчастіи, которое ожидало ее. Потому, въ присутствія Леви, весь этотъ прятокъ нжности, со всми порывами грусти о разлук, просьбами о скорйшемъ возвращеніи, легкими упреками въ случа, если почта не приносила отвта на вздохи любящей женщины,— все это представлялось глазамъ раздражительнаго, матеріальнаго человка, преданнаго практической жизни, плодомъ разстроеннаго воображенія и излишней чувстительвостя. Леви все шелъ дале и дале въ своей ршимости разъединить эти два сердца. Отъ старался, помощію преданныхъ себ людей, распространить между сосдями Норы т самыя сплетни, которые были одолжены ему своимъ происхожденіемъ. Онъ достигъ того, что Нора подвергалась оскорбленіямъ при выход изъ дому, насмшкамъ своихъ же людей и трепетала при вид собственной тни, брошенной и забытой всми. Посреди этихъ невыносимыхъ страданій появился Леви. Часъ дди ршительныхъ дйствій наступилъ. Онъ далъ понять, что знаетъ, какимъ униженіямъ подвергалась Нора, выразилъ глубокое участіе къ ней и взялся убдить Эджертона ‘отдать ей полную справедливость’. Онъ употреблялъ двусмысленныя фразы, которыя оскорбляли ея слухъ и мучили ея сердце, и вызвалъ ее на то, что она потребовала объясненій. Тогда, открывъ предъ нею картину самыхъ ужасныхъ и темныхъ опасеній, взявъ съ нея торжественное общаніе, что она не откроетъ Одлею того, что онъ намренъ ей сообщить, онъ сказалъ, съ лицемрнымъ видомъ сожалнія и мнимой стыдливости, ‘что бракъ ихъ въ строгомъ смысл не законный, что при совершенія его не были соблюдены требуемыя нормальности, что Одлей намренно или, можетъ быть, и безъ умысла представилъ себ полную свободу нарушить данный имъ обтъ и разойтись съ женою.’ И пока Нора стояла какъ пораженная громомъ и, не будучи въ состояніи произнести слова, выслушивала небылицы, которыя, при опытности Леви въ казуистик и при ея совершенномъ невдніи судебныхъ формальностей, имли для нея полную убдительность,— онъ шелъ все боле и боле впередъ, не останавливаясь ни предъ какою ложью, и старался изобразить предъ нею всю гордость, честолюбіе и тщеславную привязанность къ почестямъ, которыя отличали будто бы Одлея. ‘Вотъ гд истинныя препятствія вашему благополучію — сказалъ онъ — впрочемъ, я надюсь убдить его загладить вс эти недостойные поступки и вознаградить васъ за прошлыя несчастія. Въ свт въ которомъ живетъ Эджертонъ, считается гораздо боле предосудительнымъ обезчестить мужчину, чмъ обмануть женщину, и если Эджертонъ ршился на первое, то что мудренаго, что онъ ршится на второе! Не смотрите на меня такими удивленными глазами, напишите лучше вашему мужу, что опасенія, посреди которыхъ вы живете, сдлались для васъ невыносимыми, что скрытность, окружающая вашъ бракъ, продолжительное отсутствіе вашего мужа, рзкій отказъ съ его стороны открыто признать васъ женою навяли на васъ страшное сомнніе. Потребуйте по крайней мр отъ него, если онъ не намренъ объявить о нашемъ брак, чтобы вс формальности брачнаго союза были выполнены законнымъ образомъ.’
— Я пойду къ нему! вскричала Нора съ увлеченіемъ.
— Итти къ нему, въ его собственный домъ! Какая сцена, какой скандалъ? Неужели вы думаете, что онъ когда нибудь проститъ это вамъ?
— По крайней мр, я буду умолять его притти сюда. Я не могу же написать ему такія ужасныя слова…. не могу, ршительно не могу.
Леви оставилъ ее и поспшилъ къ двоимъ или троимъ изъ самыхъ неумолимыхъ кредиторовъ Одлея, которые совершенно готовы были дйствовать по убжденію Леви. Онъ уговорилъ ихъ тотчасъ же окружитъ сельскую резиденцію Одлея полицейскими коммиссарами. Такимъ образомъ, прежде чмъ Эджертонъ могъ бы увидаться съ Норой, ему пришлось бы сидть въ тюрьм. Сдлавъ эти приготовленія, Леви самъ отправился къ Одлею и пріхалъ, по обыкновенію, за часъ или за два до прибытія почты.
Письмо Норы также прибыло. Никогда еще важное чело Одлея не было такъ сумрачно, какъ по прочтеніи этого письма. Впрочемъ, съ свойственною ему ршимостію, онъ вздумалъ исполнить желаніе жены, позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ слугамъ приготовить себ дорожное платье и послать за почтовыми лошадьми.
При этомъ Леви отвелъ его въ сторону, къ окну.
— Посмотрите въ окно. Видите ли вы этихъ людей? Это полицейскіе коммиссары. Вотъ настоящая причина, почему я пріхалъ къ вамъ сегодня. Вы не можете оставить этого дома.
Эджертонъ затрепеталъ.— И это наивное, безразсудное письмо къ подобное время, пробормоталъ онъ, ударивъ по страниц, исполненной любви и опасеніи, своею дрожащею рукою
— Прежде она писала ко мн, продолжалъ Одлей, ходя по комнат неровными шагами: — спрашивая постоянно, когда нашъ бракъ будетъ объявленъ, и я думалъ, что мои отвты въ состояніи удовлетворить всякую благоразумную женщину. Но теперь, теперь еще хуже, теперь она сомнвается въ моей честности. Я, который принесъ ей етолько жертвъ,— сомнваться, чтобы я, Одлей Эджертонъ, англійскій джентльменъ, былъ столь низокъ, чтобы….
— Что? прервалъ Леви: — чтобы обмануть вашего друга л’Эстренджа? Неужели вы думаете, что она не знаетъ этого?
— Сэръ! воскликнулъ Эджертонъ, поблднвъ отъ негодованія.
— Не горячитесь пожалуста. Въ любви, какъ и на войн, все хорошо, что кстати, и врно придетъ время, когда самъ л’Эстренджъ поблагодаритъ васъ, что вы избавили его отъ подобной msalliance. Но вы, кажется, все еще сердитесь, пожалуста простите меня.
Не безъ затрудненія и употребляя въ дло лесть и ласкательство, адвокатъ усплъ укротить бурю, которая разъигралась было въ душ Одлея. И тутъ онъ выслушалъ, съ притворнымъ удивленіемъ, содержаніе письма Норы.
— Недостойно меня было бы отвчать на это сплетеніе подозрній и сомнній, еще боле недостойно было бы оправдываться въ нихъ, сказалъ Одлей.— Мн бы стоило только увидаться съ нею, и одного взгляда, исполненнаго упрека, было бы довольно, но взять листъ бумаги съ тмъ, чтобы написать на немъ, я не негодяй, и я теб докажу это — о, никогда, никогда!
— Вы совершенно правы, но посмотримъ хорошенько, нельзя ли найти средство согласить вашу гордость съ чувствами вашей жены. Напишите только слдующіе слова: ‘все, что ты хочешь, чтобы я теб разсказалъ или объяснилъ, я сообщилъ Леви, какъ своему адвокату, съ тмъ, чтобы онъ передалъ все это теб, ты же должна ему врить въ этомъ случа, какъ мн самому.’
— Прекрасно! она стоитъ, чтобы ее наказать хорошенько, а я увренъ, что подобный отвтъ уколетъ ее боле, чмъ пространныя объясненія. Умъ мой слишкомъ разстроенъ: а не могу теперь хорошенько понять вс эти женскія уловки и ужимки боязливости. Ршено — я написалъ ей какъ вы сказали. Представьте ей вс доказательства, какихъ она потребуетъ, и скажите ей въ заключеніе, что чрезъ шесть мсяцевъ по большей мр, что бы ни случилось, она будетъ носить фамилію Эджертона, точно такъ же, какъ будетъ раздлять съ нимъ его участь.
— Отчего же непремнно шесть мсяцевъ?
— Къ тому времени Парламентъ будетъ распущенъ. Я или получу кресло, избавлюсь отъ долговой тюрьмы, открою поприще для своей дятельности, или…
— Или что?
— Вовсе откажусь отъ, честолюбивыхъ замысловъ. Я могу поступить въ духовное званіе.
— Какъ! сдлаться деревенскимъ пасторомъ?
— И спокойно заниматься науками. Я уже испыталъ это въ нкоторой мр. Тогда Нора была возл меня. Объясните ей все это. Мн кажется, что это письмо уже слишкомъ жостко…. Впрочемъ, что за нершимость!
Леви поспшно положилъ письмо въ свой бумажникъ и, боясь, чтобы его не взяли назадъ, тотчасъ же простился. Изъ этого письма онъ сдлалъ такое употребленіе, что на другой день посл того, какъ онъ отдалъ его Нор, она бросила домъ, сосдей и убжала Богъ всть куда. Когда Леви возвратился, исполненный надежды, которая подстрекала его къ мщенію,— надежды, что если онъ успетъ любовь Норы къ Одлею превратить въ равнодушіе и презрніе, то ему удастся, можетъ быть, стать на мсто этого разбитаго и униженнаго кумира,— его удивленіе и досада при извстіи о бгств Норы были неописанны. Онъ напрасно искалъ ее нсколько дней. Онъ отправился къ леди Джэнъ — Норы тамъ не было. Онъ боялся также показаться и Эджертону, думая, что, можетъ быть, Нора написала ему въ этотъ промежутокъ времени. Однако, въ самомъ дл Одлей не получилъ отъ жены ни строчки. Онъ былъ очень обезпокоенъ ея продолжительнымъ молчаніемъ.
Наконецъ Леви сообщилъ Одлею извстіе о бгств Норы. Онъ представилъ его въ какомъ-то особенномъ вид. Она убжала — говорилъ онъ: — безъ сомннія, къ кому нибудь изъ своихъ родственниковъ, чтобы посовтоваться съ ними —какъ поступить при объявленіи о своей свадьб. Эта мысль превратила мгновенное негодованіе Одлея въ положительную прочную ненависть.
— Пусть ее длаетъ, что хочетъ, сказалъ онъ холодно, преодолвая волненіе чувствъ, надъ которыми онъ всегда имлъ сильную власть.
Когда Леви удалился и Одлей, какъ человкъ въ ‘желзной маск’, увидалъ себя совершенно одинокимъ, онъ сталъ живе и живе сознавать всю важность понесенной имъ потери Очаровательное, полное нжной страсти лицо Норы то-и-дло представлялось ему посреди опустлыхъ комнатъ. Ея кроткій, мягкій характеръ, ея душа, полная самоотверженія, возобновились въ его памяти и устраняли всякую мысль о ея проступк. Любовь, которая заснула было въ немъ подъ вліяніемъ безпокойствъ и хлопотъ, но которая, несмотря на то, что не отличалась особенно изящнымъ проявленіемъ, все-таки была его господствующею страстью, снова овладла всми его мыслями, наполняла для него всю атмосферу чуднымъ, усладительнымъ очарованіемъ. Обманувъ бдительность полицейскихъ коммиссаровъ, Одлей ночью прибылъ въ Лондонъ. Но, посреди огорченій, и безъ того осаждавшихъ его, Леви открылъ ему, что его арестуютъ чрезъ нсколько дней за долги. Положеніе Одлея было очень затруднительно. Въ это время лордъ л’Эстренджъ узналъ отъ слуги Одлея то, чего самъ Одлей не открылъ бы ему ни за что въ свт. И щедрый юноша, который былъ наслдникомъ независимаго состоянія, долженствовавшаго перейти къ нему по достиженіи имъ совершеннолтія, поспшилъ достать денегъ и выкупилъ вс векселя своего друга. Благодяніе это было оказано прежде, чмъ Одлей узналъ о немъ и усплъ его предотвратить. Съ тхъ поръ новое чувство, можетъ быть, столь же томительное, какъ сознаніе о потер Норы, стало мучить этого человка, мечтавшаго только о мирныхъ занятіяхъ наукою, и болзненное ощущеніе у себя въ сердц, которое онъ сталъ замчать съ нкотораго времени, возобновлялось все съ большею и большею силою.
Гэрлей съ своей стороны тоже отъискивалъ Нору, не могъ говорить ни о чемъ, кром какъ о ней, и казался очень разстроеннымъ и печальнымъ. Цвтъ юности, украшавшій его до тхъ поръ, исчезъ. Могъ ли Одлей ршиться сказать ему: ‘та, которую ты ищешь, принадлежитъ другому, любовь уже не существуетъ для тебя въ жизни. Въ утшеніе же свое, узнай, что другъ твой обманулъ тебя.’ Въ состояніи ли былъ Одлей высказать все это? Онъ не отважился бы на подобное признаніе. Кто же посл этого изъ нихъ двоихъ страдалъ боле?
Между тмъ настало время общихъ выборовъ, а о Нор не была никакого извстія. Леви распрощался съ Одлееагь и продолжалъ свои розъисканія втихомолку. Одлею предлагали должность депутата за мстечко Лэнсмеръ не только Гарлей, но и родственники его, въ особенности графиня, которая втайн приписывала полезнымъ совтамъ Одлея внезапное бгство Норы. Эджертонъ принялъ сдланное ему предложеніе, не столько по убжденію собственнаго разсудка, сколько изъ желанія получить, чрезъ связи въ Парламент, выгодное мсто и заплатить такимъ образомъ долги.
Между тмъ несчастная Нора обманутая хитростію и клеветами Леви, дйствуя по естественному влеченію сердца, столь склоннаго къ стыдливости, убжавъ изъ дому, который она, по ея мннію, обезславила, скрываясь отъ любовника, котораго власть надъ собою она признавала столь сильною, что боялась, чтобы онъ не заставилъ ее примириться съ своимъ позоромъ.— Нора только и думала о томъ, чтобы скрыться отъ взоровъ Одлея. Она не хотла мтти къ своимъ родственникамъ, напримръ, къ леди Джэнъ это значило бы дать ключъ отъ своего убжища и возбудить преслдованія. Одна знатная дама, итальянка, здила прежде къ леди Джэнъ и всегда очень нравилась Нор, мужъ этой дамы, намреваясь отправиться тогда въ Италію, искалъ для жены компаньонку, дама сказала объ этомъ Нор, и леди Джэнъ убждала въ то время Нору принять предложеніе, избжать чрезъ то преслдованій Гарлея и отправиться на нкоторый срокъ за границу. Нора отказалась въ то время, потому что она только что увидла Одлея Эджертона. Къ этой-то дам явилась она теперь, предложеніе было возобновлено съ прежнею любезностію и принято съ торопливостію, свойственною отчаянію. Но въ то время, какъ новая покровительница Норы разъзжала по сосднинъ англійскимъ деревнямъ прежде, чмъ окончательно отправилась на континентъ, Нора нашла себ пристанище въ отдаленномъ предмстья города, избранномъ слугою прекрасной иностранки. Тогда же ей въ первый разъ удалось побывать въ дом, въ которомъ умеръ Борлей. Вслдъ за тмъ она оставила Англію съ своею спутницею, безъ вдома леди Джэнъ, точно такъ же, какъ и своихъ родственниковъ, Все это время она дйствовала подъ вліяніемъ одной ужасной мысли — избжать позора.
Но когда моря понесли передъ нею свои синія волны, когда сотни милъ легли между нею и предметомъ ея любви, когда новые образы стали представляться ея взорамъ, когда лихорадка исчезла и разсудокъ сталъ вступать въ свои права, сомнніе стало преодолвать порывы отчаянія. Не была ли она слишкомъ доврчива, слишкомъ опрометчива? Что, если въ самомъ дл она напрасно оскорбила Одлея? И, посреди этого ужаснаго раздумья, затрепетала въ ней новая жизнь. Она готовилась сдлаться матерью. При этой мысли ея мощный духъ склонился, послдніе порывы гордости утихли, ей хотлось возвратиться въ Англію, увидать Одлея, узнать отъ него самаго истину, и если бы эта истина соотвтствовала вполн ея ожиданіямъ, то ходатайствовать не о себ самой, а о ребенк измнника.
По случаю бывшихъ тогда на материк Европы безпокойствъ, прошло довольно много времени прежде, чмъ ей удалось исполнить свое намреніе. Наконецъ она возвратилась въ Англію и отъискала ту подгородную хижину, въ которой жила до отъзда изъ отечества. Ночью она пришла въ домъ Одлея въ Лондон: тамъ нашла она только женщину, управлявшую хозяйствомъ. Мистера Эджертона не было дома онъ отправился куда-то по дламъ выборовъ, мистеръ Леви, адвокатъ его, являлся ежедневно и навдывался всякій разъ о письмахъ, которыя нужно было передать Одлею. Нора не хотла показаться Леви, не хотла писать письма, которыя перешли бы чрезъ его руки. Только читая ежедневно газеты, старалась она узнать о мстопребываніи Одлея.
Однажды утромъ она прочитала слдующее письмо:
‘Графъ и графиня Лэнсмеръ готовятся принять въ своемъ деревенскомъ дом почетныхъ гостей. Въ числ приглашенныхъ будетъ миссъ Лесли, которой богатство и красота произвели такое глубокое впечатлніе въ большомъ свт. Къ сожалнію многочисленныхъ соискателей изъ среды нашей аристократіи, мы слышали, что эта леди избрала себ въ супруги мистера Одлея Эджертона. Этотъ джентльменъ занимаетъ теперь званіе депутата мстечка Лэнсмеръ. Успхъ его вліянія боле нежели вроятенъ, и, судя по отзыву значительнаго числа его почитателей, немногіе изъ вновь избранныхъ членовъ имютъ столько надеждъ на занятіе важнйшихъ постовъ въ министерствахъ. Этому молодому человку, уважаемому всми какъ за дарованія, такъ и за душевныя свойства, предсказываютъ блестящую карьеру, чему еще боле будетъ содйствовать то огромное состояніе, которое онъ скоро получитъ, вступивъ въ бракъ съ богатою наслдницей.’
Снова якорь спасенія оторванъ, снова буря необузданно бушевала, снова звзды исчезали на темномъ небосклон. Нора снова подчиняется вліянію одной исключительной мысли, точно такъ же, какъ въ то время, когда она убжала изъ дому своего жениха. Тогда она думала лишь о томъ, чтобы скрыться отъ измнника, теперь любимою мечтою ея было увидаться съ нимъ.
Когда этотъ зловщій газетный листокъ попался на глаза Нор, она послдовала первому порыву своего страстнаго сердца, она сорвала обручальное кольцо у себя съ пальца и завернула его вмст съ клочкомъ газеты въ письмо къ Одлею,— въ письмо, которое хотла наполнить выраженіями гордости и презрнія, но которое — увы!— носило лишь отпечатокъ ревности и любви. Она не успокоилась до тхъ поръ, пока не отдала этого письма собственными руками на почту, адресовавъ его на имя Одлея, въ домъ лорда Лансмера. Лишь только письмо было отправлено, какъ раскаяніе снова овладло ею. Что она сдлала? Отказалась отъ правъ происхожденія за ребенка, котораго она готовилась подарить свту, отказалась отъ послдней вры въ честь своего возлюбленнаго, лишилась лучшаго, чмъ имя обладала въ жизни — и изъ за чего? изъ за газетной статьи! Нтъ, нтъ! она пойдетъ сама къ Лэнсмеру, къ отцу своему, она увидится съ Одлеемъ прежде, чмъ это письмо попадетъ къ нему къ руки. Едва только эта мысль пришла ей въ голову, какъ она поспшила привести ее въ исполненіе. Она нашла свободное мсто въ дилижанс, который халъ изъ Лондона нсколькими часами прежде почты и долженъ былъ
Остановиться за нсколько миль до имнія Лэнсмеръ, это послднее разстояніе она прошла пшкомъ. Усталая, изнуренная, она достигла наконецъ родного крова и остановилась у калитки, потому что въ маленькомъ садик передъ домомъ она увидала своихъ родителей. Она слышала слабый говоръ ихъ голосовъ, и ей представилась въ эту минуту ея измнившаяся участь, ея страшная тайна. Какъ отвчать на вопросъ: ‘Дочь, гд твой мужъ и кто онъ?’ Сердце у нея обливалось кровью, она спряталась за дерево, стараясь разсмотрть, что представляла ей картина жизни родной семьи, и разслушать разговоръ, который едва долеталъ до нея изъ саду.
— Такъ-то, старушка, сказалъ Джонъ Эвенель: — мн надо отправляться теперь, чтобы увидться съ тремя депутатами въ Фишъ-Дэн, я думаю, они уже уладили дло и я застану ихъ дома. Они разскажутъ намъ, какой мы должны ожидать оппозиціи, я знаю также, что старый Смайкзъ ушелъ въ Лондонъ искать кандидата. Ужь не придется же лэнсмерскимъ синимъ уступить какимъ нибудь лондонцамъ. Ха, ха, ха?
— Но ты, конечно, воротишься до прихода Джэнъ и ея мужа Марка. Я все не могу надивиться, какимъ образомъ она могла выйти замужъ за простого плотника!
— Да, сказалъ Джонъ: — онъ теперь плотникъ, но у него есть право на голосъ, а это возвышаетъ наши семейные интересы. Если бы Дикъ не ухалъ въ Америку, у насъ было бы трое представителей. Но Маркъ, въ самомъ дл, хорошій синій. Пусть-ка попробуютъ лондонцы! жолтый изъ Лондона пойдетъ противъ милорда и синихъ. ха, ха!
— Но, Джонъ, этотъ мистеръ Эджертонъ вдь лондонецъ?
— Ты, значитъ, ни о чемъ не имешь понятія, если говоришь подобныя вещи. Мистеръ Эджертонъ кандидатъ синихъ, а синіе принадлежатъ къ деревенской партія: какже посл этого онъ можетъ быть лондонцемъ? Необыкновенно проницательный, благовоспитанный, красивый собою молодой человкъ и, что всего важне, искренній другъ милорда.
Мистриссъ Эвенель вздохнула.
— Что ты вздыхаешь и качаешь головой?
— Я думала теперь о нашей бдной, милой Нор.
— Богъ да благословитъ ее, произнесъ Джонъ, съ сердечнымъ увлеченіемъ.
Между сучьями стараго, изсохшаго дерева раздался шорохъ.
— Ха, ха! я сказалъ это такъ громко, что, кажется, напугалъ вороновъ.
— Какъ онъ любилъ ее! повторяла мистриссъ Эвенель, въ раздумьи.— Я уврена, что онъ любилъ ее, да и ничего нтъ въ томъ удивительнаго, потому что, какъ ни говори, она смотрла настоящею леди, отчего же ей было не сдлаться миледи?
— Онъ любилъ? Какъ теб не стыдно повторять эти бабьи сплетни о милорд. А еще считаешься умной женщиной.
— Джонъ, Джонъ! Я знаю, что съ моей Норой не приключится никакой бды. Она слишкомъ непорочна и добра, въ ней слишкомъ много самолюбія, чтобы…
— Чтобы развсить уши передъ какимъ нибудь лордомъ,— воображаю! сказалъ Джонъ:— хотя, прибавилъ онъ съ разстановкою:— она могла бы выйти славной леди. Милордъ молодой-то недавно взялъ меня за руку и спросилъ, не слыхалъ ли я чего о ней, то есть о миссъ Эвенель? и тогда его бойкіе глазки были такъ же полны слезъ, какъ… ну, какъ теперь твои глаза.
— Продолжай, Джонъ, чтоже?
— Только и всего. Миледи подошла къ намъ и отвела меня въ сторону, чтобы потолковать о выборахъ, а между тмъ, пока я шелъ съ нею, она мн и шепчетъ: ‘Не позволяйте — говоритъ — моему пылкому мальчику говорить о вашей прелестной дочери. Мы оба должны стараться, чтобы молодежь не довела насъ до бды.’ ‘До бды!’ эту слово сначала было обидло меня, но миледи какъ-то уметъ всегда выйти правой. Я ршительно думаю, что Нора любила молодого милорда, но, по доброт своей, она избгала выказывать это…. Что ты на это скажешь?
И голосъ отца впалъ въ грустный тонъ.
— Я уврена, что она не полюбитъ человка прежде, чмъ выйдетъ за него замужъ: это неприлично, Джонъ, сказала мистриссъ Эвенель, нсколько разгорячившись, хотя и съ кротостію.
— Ха, ха! проговорилъ, разсмявшись, Джонъ и взялъ жену за подбородокъ: — ты мн этого не говорила, когда я поцаловалъ тебя въ первый разъ подъ этимъ деревомъ…. помнишь, здсь еще и жилья-то тогда не было.
— Полно, Джонъ, полно!— И престарлая супруга покраснла какъ молоденькая двушка.
— Вотъ еще! продолжалъ Джонъ, шутливымъ тономъ:— я вовсе не вижу причины, почему намъ, простымъ людямъ, слдуетъ казаться боле строгими къ себ, чмъ наши господа. Взять хоть въ примръ миссъ Лесли, что выходитъ за мистера Эджертона: любо дорого взглянуть, какъ она имъ утшается, не можетъ глазъ съ него свести, проказница. Что за чудо, какъ ваши вороны сегодня развозились!
— Ихъ будетъ славная парочка, Джонъ. Я слышала, что у ней-то гибель денегъ. А когда свадьба?
— Говорятъ, что тотчасъ посл выборовъ. Славная будетъ свадебка! Не послать ли и за Норой посмотрть на наше веселье?
Изъ за втвей стараго дерева раздался слабый стонъ — одинъ изъ тхъ страшныхъ звуковъ человческой агоніи которые, услышавъ разъ, невозможно забыть.
Старики посмотрли другъ на друга не имя силъ вымолвить слова. Они не могли приподняться со земли и смотрли по сторонамъ. Подъ сучьями дерева, у обнаженныхъ корней его, они увидали неопредленно рисовавшуюся въ тни человческую фигуру. Джонъ отперъ калитку и обошелъ кругомъ, старушка прислонилась къ забору и стояла въ молчаніи.
— Жена, жена! кричалъ Джон Эвенель, наклонясь къ земл: — это наша дочь Нора! наша дочь, родная дочь!
И, пока онъ говорилъ это, изъ подъ втвей дерева поднялась стая вороновъ, которые, вертясь и кружась въ воздух, звали своихъ птенцовъ.

——

Когда Нору положили на постель, мистриссъ Эвенель попросила Джона выйти на минуту и дрожащими руками, не смя произнести ни слова, начала разстегивать Нор платье, подъ которымъ сердце ея судорожно трепетала.
Джонъ вышелъ изъ комнаты въ томительномъ безпокойств, не умя дать себ отчета, видитъ ли онъ все это на яву, или во сн, голова его была тяжела и въ ушахъ раздавался сильный шумъ. Вдругъ жена его очутилась передъ нимъ и сказала ему почти шопотомъ:
— Джонъ, бги за мистеромъ Морганомъ…. торопись же. Помни только, что не надо никому говорить слова на дорог. Скоре, скоре!
— Разв она умираетъ?
— Не знаю. Ручаться нельзя, что не умретъ, сказала мистриссъ Эвенель сквозь зубы.— Но мистеръ Морганъ скромный человкъ и искренно преданъ намъ.
— Настоящій синій! пробормоталъ бдный Джонъ, какъ въ припадк умственнаго разстройства.
Онъ съ усиліемъ привсталъ, поглядлъ на жену, покачалъ головою и вышелъ.
Часа черезъ два, маленькая крытая телжка остановилась у домика мистера Эвенеля, изъ телжки выпрыгнулъ блднолицый и худощавый молодой человкъ, одтый по праздничному, его сопровождала женщина, съ привлекательнымъ, одушевленнымъ личикомъ. Она подала ему на руки ребенка, котораго молодой человку принялъ съ нжностью. Ребенокъ былъ, кажется, боленъ и началъ кричать. Отецъ сталъ припвать, свистать и щолкать, съ такимъ видомъ, какъ будто совершенно привыкъ къ подобнаго рода упражненіямъ.
— Онъ уймется, Маркъ, лишь только бы намъ добрести до дому, сказала молодая женщина, вытаскивая изъ глубины телжки пироги и булки давишняго печенья.
— Не забудь цвтовъ, которые далъ намъ садовникъ сквайра, сказалъ Маркъ-поэтъ.
Молодая женщина вынула между тмъ мшки и корзины, которые наполняли телжку, поправила свой клекъ, пригладила себ волосы и приготовилась итти.
— А тихо что-то, они видно не ожидаютъ насъ, Маркъ. Ступай, постучись. Врно они еще не ушли спать.
Маркъ постучался въ дверь — нтъ отвта. Слабый свтъ, выходившій изъ окна, ложился но полу, но не было замтно въ дом движенія. Маркъ опять постучался. Кто-то, одтый въ платье пастора, идя по направленію отъ Лэнсмеръ-парка, съ противоположнаго конца дороги, остановился, услыхавъ нетерпливый ударъ Марка, и сказалъ учтиво:
— Не тотъ ли вы молодой человкъ, котораго другъ мой Джонъ Эвенель ожидалъ къ себ сегодня утромъ?
— Точно такъ, мистеръ Дэль, сказала мистриссъ Фэрфильдъ, съ нкоторою кокетливостію.— Вы вдь помните меня. Это мой милый и добрый супругъ.
Въ это время человкъ, запыхавшійся отъ скорой ходьбы, съ лицомъ, разгорвшимся отъ усталости, подошелъ къ крыльцу дома.
— Мистеръ Морганъ! вскричалъ пасторъ съ пріятнымъ удивленіемъ.— Надюсь, что здсь не случилось ничего печальнаго.
— Фу, пропасть! это вы, мистеръ Дэль? Пойдемте, пойдемте скоре. Мн нужно вамъ передать два-три слова. Но что же это тутъ за народъ еще переминается?
— Сэръ, сказалъ Маркъ, выглянувъ изъ за двери: — мое имя Фэрфильдъ, а моя жена дочь мистера Эвенеля.
— Ахъ, Джэнъ, и ея малютка тоже! Славно, славно! Пойдемте же скоре, только будьте осторожне и не увлекайтесь слишкомъ. Можете, чай, безъ шума, а? Тихонько, тихонько!
Общество все вошло, дверь затворилась. Мсяцъ поднялся на неб и уныло освщалъ уединенный домикъ, заснувшіе цвты въ полисадник и развсистое дерево съ растрескавшеюся корою.

——

Весь этотъ день Гарлей л’Эстренджъ былъ боле обыкновеннаго унылъ и мраченъ. Воспоминаніе о времени, неразлучномъ съ именемъ Норы, увеличило лишь грусть, которая тяготила его душу съ тхъ поръ, какъ онъ упустилъ изъ виду Нору и потерялъ слды ея. Одлей, увлекаемый нжностію къ своему другу и чувствомъ раскаянія въ своихъ поступкахъ, уговорилъ л’Эстренджа оставить вечеромъ паркъ и отправиться за нсколько миль, съ цлію употребить будто бы содйствіе Гарлея для выполненія какого-то важнаго проекта по длу выборовъ. Перемна мста должна была благодтельно развлечь его посреди его мечтаній. Самъ Гарлей былъ радъ избавиться отъ гостей въ дом Лэнсмеровъ. Онъ тотчасъ же согласился итти. Онъ не хотлъ возвратиться къ ночи. Депутаты, которыхъ онъ собирался постить, жили въ дальнемъ другъ отъ друга разстояніи, такъ что онъ мотъ пробыть день или два вн дома. Когда Гарлей вышелъ, Эджертонъ самъ впалъ въ глубокую задумчивость. Носились слухи о какой-то неожиданной оппозиціи. Приверженцы его находились въ безпокойств и страх. Ясно было видно, что если интересы Лэнсмеровъ подвергнутся нападенію, то они окажутся слабйшими, чмъ предполагалъ графъ.
Эджертонъ могъ потерпть неудачу на выборахъ. Въ такомъ случа, что приходилось ему длать? Какъ обезпечить существованіе жены, на возвращеніе которой онъ все еще разсчитывалъ, и бракъ съ которою ему слдовало наконецъ признать во всеуслышаніе? ‘Спокойствія, одного спокойствія желаю я!’ думалъ про себя этотъ честолюбивый человкъ. Но пока Одлей приготовлялъ себя такимъ образомъ къ самому невыгодному исходу своей карьеры, онъ все-таки направлялъ всю свою энергію къ боле и боле блестящимъ цлямъ, и теперь онъ сидлъ въ комнат, перечитывалъ избирательные реэстры, разсуждалъ о личныхъ свойствахъ, мнніяхъ и частныхъ интересахъ каждаго изъ избирателей, пока не стемнло совершенно. Когда онъ воротился къ себ въ комнату, ставни у оконъ не были закрыты, и онъ стоялъ нсколько минутъ въ нмомъ созерцаніи мсяца. При этомъ зрлищ, мысль о Нор, оставившей и забывшей его, овладла имъ съ новою силою. Онъ отвернулся со вздохомъ, бросился не раздваясь на постель и погасилъ свчку. Но свтъ луны не хотлъ какъ будто оставить комнату. Онъ не давалъ Одлею нкоторое время заснуть, пока онъ не поворотился къ стн и не принудилъ себя забыться. Но и во сн онъ былъ опять съ Норою — опять въ скромномъ домик, который они нкогда занимали. Никогда еще во сн Нора не представлялась ему такъ живо и правдоподобно , она смотрла пристально на него, положивъ ему на плечо руку по своему обыкновенію, и повторяла кроткимъ, мягкимъ голосомъ: ‘Разв я виновата въ томъ, что должна была ухать? Прости, прости меня!’ И вотъ ему кажется, что онъ отвчаетъ: ‘Никогда не оставляй меня боле — никогда, никогда!’, что онъ нагибается, чтобы напечатлть поцалуй на этихъ непорочныхъ устахъ, которыя протягивались къ нему съ такою нжною предусмотрительностію. И вотъ онъ слышитъ стукъ, точно стукъ молотка, мрный, но тихій, осторожный, какъ будто робкій. Онъ проснулся и все-таки слышалъ стукъ. Стучали къ нему въ дверь. Онъ приподнялся съ кровати въ безпокойств. Луна угасла на неб — свтало.
— Кто тамъ? вскричалъ онъ съ безпокойствомъ.
Тихій шопотъ отвчалъ ему изъ за двери:
— Не бойтесь, это я, одньтесь скоре, мн нужно васъ видть.
Эджертонъ узналъ голосъ леди Лэнсмеръ и, поспшно одвшись, отворилъ дверь. Леди Лэнсмеръ стояла за дверью съ ужасною блдностію на лиц. Она положила себ палецъ на уста и дала ему знакъ за собою слдовать. Онъ механически повиновался. Они вошли въ ея спальню, и графиня затворила за собою дверь:
Тогда, положивъ къ нему на плечо руку, она проговорила прерывистымъ и тревожнымъ голосомъ:
— О, мистеръ Эджертонъ, вы должны оказать мн услугу и вмст съ тмъ услугу Гapлею: спасите моего Гарлея, ступайте къ нему, убдите его воротиться сюда. Смотрите за нимъ…. забудьте ваши выборы…. вамъ придется потерять только годъ или два изъ вашей жизни… вамъ представится еще много случаевъ… окажите… эту услугу вашему другу.
— Говорите, въ чемъ дло. Нтъ пожертвованія, котораго бы я не сдлалъ для Гарлея!
— Благодарю васъ, я была въ этомъ уврена. Такъ ступайте же скоре къ Гарлёю, удалите его изъ Лэнсмера подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. О, какъ-то онъ перенесетъ это, какъ-то оправится отъ подобнаго удара. О, мой сынъ, мой милый сынъ!
— Успокойтесь! объяснитесь скоре! Въ чемъ дло? о какомъ удар говорите вы?
— Ахъ, вы вдь въ самомъ дл ничего не знаете, ничего еще не слышали. Нора Эвенель лежитъ тамъ, въ дом отца своего,— лежитъ мертвая!
Одлей отступилъ назадъ, приложилъ об руки къ сердцу и потомъ упалъ на колни, точно пораженный громомъ.
— Моя нареченная, моя жена! простоналъ онъ.— Умерла! этого быть не можетъ!
Леди Лэнсмеръ была такъ удивлена этимъ восклицаніемъ, такъ поражена признаніемъ совершенно неожиданнымъ, что не находила словъ утшать или просить объясненій и, не бывъ вовсе приготовлена къ порывамъ горести человка, котораго привыкла видть сохраняющимъ присутствіе духа и холоднымъ, она не могла надивиться, какъ живо чувствовалъ онъ всю тяжесть своей потери.
Наконецъ онъ преодоллъ свои страданія, и спокойно выслушалъ, изрдка лишь переводя дыханіе, разсказъ леди Лэнсмэръ.
Одна изъ ея родственницъ, гостившая въ то время у нея, за часъ или за два, вдругъ почувствовала себя очень дурно, весь домъ былъ встревоженъ, графиня проснулась, и мистеръ Морганъ былъ призванъ, какъ постоянный докторъ этого семейства. Отъ него леди Лэнсмеръ узнала, что Нора Эвенелъ возвратилась въ родительскій домъ наканун поздно вечеромъ, почувствовала припадки сильнйшей горячки и умерла черезъ нсколько часовъ. Одлей выслушалъ это и пошелъ къ двери, по прежнему сохраняя молчаніе.
Дели Лэнсмеръ взяла его за руку.
— Куда вы идете? Ахъ, могу ли я теперь просить васъ спасти моего сына, теперь, когда вы сами еще боле страдаете? Вы знаете, какъ онъ вспыльчивъ: что съ нимъ будетъ, когда онъ узнаетъ, что вы были его соперникомъ, мужемъ Норы,— вы, которому онъ такъ вврялся? Что выйдетъ изъ всего этого? Я трепещу заране!
— Не бойтесь…. я еще сохраняю присутствіе духа! пустите меня… Я cкоро ворочусь… и тогда (губы его дрожали)… тогда… мы поговоримъ о Гарле.
Эджертонъ механически направилъ шаги черезъ паркъ къ дому Джона Эвенеля. Онъ подошелъ къ двери, она была отворена, онъ сталъ звать — отвта не было, онъ поднялся по узкой лстниц и вступилъ въ комнату покойницы. У дальняго конца кровати сидлъ Джонъ Эвенель, но онъ казался погруженнымъ въ глубокій, томительный сонъ. Въ самомъ дл, онъ пораженъ былъ на нсколько часовъ параличенъ,— впрочемъ, не подозрвалъ этого, точно тамъ же, какъ не замчали этого и другіе. Онъ былъ оставленъ, чтобы охранять домъ,— старикъ, самъ ощущавшій надъ собою дйствіе леденящей смерти. Одлей подкрался къ постели, онъ приподнялъ покрывало, которое наброшено было на блдное лицо покойницы. Кто въ состояніи описать, что происходило съ нимъ въ ту минуту, корда онъ стоялъ тутъ? Но когда онъ вышелъ изъ комнаты и тихонько спустился съ лстницы, онъ оставилъ за собою любовь и молодость, вс надежды и радости семейной жизни оставилъ навсегда, навсегда.
Нора умерла въ припадк безпамятства, произведя на свтъ ребенка. Въ предсмертномъ бреду она повторяла слова: ‘стыдъ, позоръ, презрніе’, на рук ея не было видно обручальнаго кольца. Несмотря на нею силу горести, первою мыслію мистриссъ Эвенель было снасти доброе имя покойной дочери, сохранитъ незапятнанною честь оставшихся въ живыхъ Эвенелей. Не будучи въ состояніи плакать, отъ слишкомъ тяжелаго прилива отчаянія, она думала, придумала и составляла планъ для дальнйшихъ дйствуй.
Джэнъ Ферфильдъ должна была взять къ себ ребенка тотчасъ же, не дожидаясь разсвта, и воспитывать его вмст съ своимъ. Маркъ долженъ былъ отправиться съ нею, Потому что мистриссъ Эвенель боялась отъ него нескромности въ припадк столь сильнаго негодованія. Сама мистриссъ Эвенель намревалась сдлать съ ними часть пути, съ цлью напомнить имъ о необходимости строго хранить тайну. Но они не могли же возвратиться въ Гэзельденъ съ другимъ ребенкомъ, Джэнъ должна была хать въ такое мсто, гд бы ее никто не зналъ, об ребенка стали считаться близнецами. И хотя мистриссъ Эвенель была отъ природы сострадательной и любящей женщиной, хотя она какъ мать привязывались къ дтямъ, но за всмъ тмъ съ нкоторымъ неудовольствіемъ смотрла она на ребенка Джэнъ и думала про себя: ‘Мы избавились бы всхъ хлопотъ, если бы тутъ былъ только одинъ. Ребенокъ Норы могъ бы тогда всю жизнь считаться ребенкомъ Джэнъ.’
Гарлей очень удивился увидавъ Эджертона, еще боле удивился онъ, когда Эджертонъ сказалъ ему, что онъ ожидаетъ себ сильной оппозиціи, что онъ не надется имть успха въ отношеніи Лэнсмера и потому намеренъ отказаться вовсе отъ своихъ притязаній. Онъ написалъ объ этомъ графу, но графиня знала истинную причину его отказа и сообщила ее графу, такъ что, какъ мы видли уже въ начал нашего повствованія, дло Эджертона нисколько не потеряло, когда капитанъ Дашноръ появился въ мстечк, а благодаря настояніямъ и ораторскимъ способностямъ мистера Гэзельдена, Эджертонъ пріобрлъ перевсъ двухъ голосовъ — Джона Эвенеля и Марка Ферфильда. Хотя первый и выхалъ не задолго изъ городка по совту медиковъ, и хотя, съ другой стороны, болзнь, которая поразила его и сдлала его смирнымъ какъ дитя,— все-таки онъ сильно интересовался тмъ, какъ будутъ дйствовать синіе, и готовъ былъ встать съ постели, чтобы замолвить словечко въ защиту своихъ убжденій Въ Лэнсмеръ-парк Одлею подали послднее письмо Норы. Почтальонъ принесъ его туда за часъ или за два до того, какъ онъ вышелъ. Обручальное кольцо упало на полъ и подкатилось къ ногамъ Одлея. И эти пылкіе, страстные упреки, весь жаръ оскорбленной любви объясняли ему тайну возвращенія Норы, ея несправедливыя подозрнія, причину ея внезапной смерти, которую онъ приписывалъ горячк, произведенной раздражительностію, безпокойствомъ и усталостію. Нора вовсе не упоминала о ребенк, который уже готовъ былъ родиться, и не упоминала, можетъ быть, съ намреніемъ. Получивъ это письмо, Эджертонъ не имлъ уже силъ оставаться въ деревенской глуши въ уединеніи или въ сообществ Гарлея. Онъ сказалъ на-отрзъ, что ему нужно хать въ Лондонъ, убдилъ Гарлея сопутствовать ему, и тамъ, узнавъ отъ леди Лэнсмеръ, что похороны кончились, онъ открылъ Гарлею страшную истину, что Норы нтъ уже на свт. Дйствіе, произведенное этимъ извстіемъ на здоровье и душевное расположеніе молодого человка, было еще сильне, чмъ ожидалъ Одлей, который, отъ глубокой сосредоточенной горести, перешелъ къ томительному чувству раскаянія.
— Если бы не моя безразсудная страсть, отвчалъ великодушный Гарлей: — если бы не мои искательства, оставила ли бы она, свой мирный пріютъ, оставила ли бы она свой родной городъ? Притомъ же борьба между чувствомъ долга и любовью ко мн! Я это вполн понимаю! Но для меня она все-таки будетъ жить, какъ будто никогда не умирала!
— О, нтъ! воскликнулъ Эджертонъ, готовясь длать полное признаніе.— Поврь мн, она никогда не любила тебя. Да, да! будь увренъ! Она любила другого, убжала съ нимъ, можетъ быть, вышла за него замужъ.
— Замолчи! вскричалъ Гарлей. въ сильномъ порыв страсти:— ты убиваешь ее для меня дважды, говоря это! Я еще могъ бы мечтать, что она живетъ здсь, въ моемъ сердц, представлять себ, что она любила меня, что ничьи еще уста не прикасались къ ней, не подарившей меня поцалуемъ. Но если ты заставляешь меня сомнваться въ этомъ…. ты, ты….
Страданія молодого человка были слишкомъ сильны для его организма, онъ упалъ на руки къ Одлею, приливъ крови къ сердцу лишилъ его чувствъ. Въ продолженіе нсколькихъ дней онъ находился въ опасности и все это время не спускалъ глазъ съ Одлея.
— Скажи мн, повторялъ онъ: — скажи мн, что ты не убжденъ въ томъ, что ты говорилъ. Скажи мн, что ты не имлъ основанія утверждать, будто она любила другого, принадлежала другому.
— Успокойся, успокойся: я, въ самомъ дл, говорилъ не по убжденію. Я думалъ этимъ отвлечь твои мысли отъ одного и того же предмета. Какое безразсудство, въ самомъ дл! повторялъ несчастный другъ.
И съ этой минуты Одлей отказался вовсе отъ мысли оправдаться передъ самимъ собою, онъ чувствовалъ, что безстыдно лжетъ — онъ, высокомрный джентльменъ.
Пока Гарлей не усплъ еще избавиться отъ своей болзни, мистеръ Дэль прибылъ въ полдень, съ тмъ, чтобы видться съ Эджертономъ. Пасторъ, общая мистеру Эвенелю сохранить тайну, сдлалъ это съ условіемъ, чтобы подобная скрытность не послужила къ униженію правъ сына Норы. Что, если они въ самомъ дл были женаты? Не слдовало ли наконецъ узнать имя отца ребенка? Современемъ отецъ ему понадобится. Мистриссъ Эвенель должна была подчиниться подобнымъ убжденіямъ. Впрочемъ, она уговаривала мистера Дэля не длать поисковъ. Что могло изъ нихъ выйти? Если Нора дйствительно была обвнчана, то мужъ ея, безъ сомннія, самъ объявилъ бы свое имя, если ее обольстили и бросили, то открытіе отца ребенка, о существованіи котораго свтъ еще ничего не зналъ, только оскорбило бы память покойницы Подобные доводы заставляли добраго пастора колебаться. Но Джэнъ Ферфильдъ имла какое-то инстинктивное убжденіе въ невинности своей сестры, и вс ея подозрнія были направлены на лорда л’Эстренджа. Точно того же мннія была и мистриссъ Эвенель, хотя она и не признавалась въ этомъ. Въ справедливости этихъ предположеній мистеръ Дэль былъ совершенно увренъ: восторженность молодого лорда, опасенія леди Лэнсмеръ были слишкомъ очевидны человку, который часто посщалъ Паркъ, внезапный отъздъ Гарлея передъ самымъ возвращеніемъ Норы къ родителямъ, неожиданное уклоненіе Эджертона отъ представительства за мстечко, прежде чмъ оппозиція была объявлена, съ цлію не разлучаться съ своимъ другомъ въ самый день смерти Норы,— все подтверждало мысль, что Гарлей былъ или обольстителемъ, или супругомъ. Можетъ быть, тутъ былъ бракъ, совершонный за границей, такъ какъ Гарлею недоставало нсколькихъ годовъ до совершеннолтія. Пасторъ Дэль желалъ во всякомъ случа увидаться съ лордомъ л’Эстрендженъ и попытаться узнать истину. Узнавъ о болзни Гарлея, мистеръ Дэль ршился увриться, въ какой мр можетъ онъ проникнуть въ эту тайну чрезъ разговоръ съ Эджертономъ. Въ огромной репутаціи, которою пользовался этотъ человкъ, и въ странномъ эксцентрическомъ характер, соединенномъ въ немъ съ чувствомъ правоты и истины, заключалась причина, почему пасторъ ршился на неловкую попытку. Онъ увидлся съ Эджертономъ, какъ будто съ цлію дипломатическою — вывдать отъ новаго представителя Лэнсмеровъ, какой выгоды для себя можетъ ожидать семейство избирателей, которые дали ему большинство двухъ голосовъ.
Онъ началъ съ того, что представилъ ему въ трогательномъ вид, какъ бдный Джонъ Эвенель, удрученный горестью о потери дочери и болзнію, поразившею его организмъ и разстроившею его умственные способности, несмотря на то, всталъ съ постели, лишь бы сдержать данное слово. Чувства, выказанныя при этомъ Одлеемъ, показались ему столь глубокими и естественными, что пасторъ шелъ въ своихъ объясненіяхъ все дале и дале. Онъ выразилъ догадку, что Нора была обманута, выразилъ надежду, что она, можетъ бытъ, была тайно обвнчана, и тогда Одлей, по собственной ему способности владть собою, показалъ только должную степень участія, не боле. Мистеръ Дэль открылъ ему наконецъ, что у Норы былъ ребенокъ.
— Не продолжайте дале своихъ розъисканій! сказалъ свтскій человкъ.— Уважайте чувства и требованія мистриссъ Эвенель, они совершенно понятны. Предоставьте остальное мн. Въ моемъ положеніи — я разумю свое положеніе въ Лондон — я могу скоре и легче узнать истину, чмъ вы, не производя никакого скандала. Если мн удастся оправдать эту… эту… эту несчастную (голосъ его дрожалъ) эту несчастную мать, или оставшееся дитя, то, рано или поздно, вы услышите обо мн, если же нтъ, то похороните эту тайну на томъ мст, гд она теперь кроется,— въ могил, которую еще не успла оскорбить молва. Но ребенокъ — дайте мн адресъ, гд его найти — на случай, если я нападу на слдъ отца и успю тронуть его сердце….
— Ахъ, мистеръ Эджертонъ, не позволите ли вы мн высказать догадку, гд вы можете найти его и узнать кто онъ такой?
— Сэръ!
— Не сердитесь, впрочемъ, я въ самомъ дл не имю права распрашивать васъ о томъ, что вамъ доврялъ другъ нашъ. Я знаю, какъ вы, знатные люди, щекотливы въ отношеніяхъ вашихъ другъ къ другу. Нтъ…. нтъ…. еще разъ прошу извиненія. Я все предоставляю вашимъ попеченіямъ. Въ такомъ случа я еще услышу объ васъ.
— А если нтъ, то это значитъ, что вс поиски напрасны. Другъ мой, одно могу сказать вамъ, что лордъ л’Эстренджъ невиненъ въ этомъ дл. Я…. я…. (голосъ измнялъ ему) я въ этомъ увренъ.
Пасторъ вздохнулъ, но не отвчалъ ни слова. Онъ далъ адресъ, котораго требовалъ представитель Лэнсмеровъ, отправился назадъ и никогда уже не слыхалъ боле об Одле Эджертон. Мистеръ Дэль убдился, что человкъ, который выказалъ въ разговор съ нимъ столько участія къ чужому горю, безъ сомннія, не имлъ удачи въ дйствіяхъ своихъ на совсть Гарлея, или, можетъ быть, почелъ за лучшее оставитъ имя Норы въ поко, а дитя ея вврить попеченію родственниковъ и милосердію судьбы.
Гарлей л’Эстренджъ, едва поправившись въ своемъ здоровья, поспшилъ присоединиться къ англійскимъ войскамъ на континент, съ цлію найти тамъ смерть, которая рдко приходитъ, когда ее зовешь. Тотчасъ по отъзд Гарлея, Эджертонъ прибылъ въ деревню, указанную ему мистеромъ Дэлемъ, желая отъискать ребенка Норы. Но здсь онъ впалъ въ ошибку, которая имла значительное вліяніе на его жизнь и на будущую судьбу Леонарда. Мистриссъ Ферфильдъ получила отъ матери своей приказаніе жить подъ другимъ именемъ въ деревн, въ которую она удалилась съ двумя дтьми, такъ что ея отношенія къ семейству Эвенелей, оставаясь въ тайн, не могли подать повода къ розъисканіямъ и празднымъ слухамъ. Грусть и тревога, которыя она испытала въ послднее время, лишили ее способности кормить грудью младенца. Она отдала ребенка Норы въ домъ одного фермера, жившаго въ недальнемъ разстояніи отъ деревни, и перехала изъ своего прежняго жительства, чтобы быть ближе къ дтямъ. Ея собственный сынъ былъ такъ слабъ и болзненъ, что его нельзя было поручить попеченіямъ чужихъ людей. Онъ, впрочемъ, скоро умеръ. Маркъ съ женой не могли видть могилу своего дтища: они поспшили возвратиться въ Гэзельденъ и взяли Леонарда съ собою. Съ этихъ поръ Леонардъ считался сыномъ, котораго они потеряли.
Когда Эджертонъ пріхалъ въ деревню, ему указали хижину, въ которой женщина, воспитывавшая ребенка, провела послдніе дни, ему объявили, что она не задолго ухала, похоронивъ свое дитя. Эджертонъ не сталъ боле распрашивать, и такимъ образомъ онъ ничего не узналъ о ребенк, отданномъ на руки къ кормилиц. Онъ тихими шагами отправился на кладбище и нсколько минутъ безмолвно смотрлъ на свжую могилу, потомъ, приложивъ руку къ сердцу, которому запрещены были вс сильныя ощущенія, онъ снова слъ въ дилижансъ и возвратился въ Лондонъ. Теперь и послдній поводъ къ объявленію о своемъ брак для него не существовалъ. Имя Норы избжало упрековъ.
Одлей механически продолжалъ свою жизнь — старался обратить свои попытки къ возвышеннымъ интересамъ честолюбивыхъ людей. Бдность все еще лежала на немъ тяжелымъ гнетомъ. Денежный долгъ Гарлею по прежнему оскорблялъ его чувство чести. Онъ не видлъ другого средства поправить свое состояніе и заплатить долгъ своему другу, какъ помощію богатой женитьбы. Умеревъ для любви, онъ смотрлъ на эту перспективу сначала съ отвращеніемъ, потомъ съ безстрастнымъ равнодушіемъ.
Бракъ съ богатой двицей, со всми благопріятными послдствіями промотавшагося джентльмена, былъ заключенъ. Эджертонъ былъ нжнымъ и достойнымъ мужемъ въ глазахъ свта, жена любила его до безумія. Это общая участь людей подобныхъ Одлею — быть любимыми слишкомъ горячо, свыше собственныхъ достоинствъ.
У смертнаго одра жены сердце его затронуто было ея грустнымъ упрекомъ. ‘Я не успла достигнуть того, чтобы заставить тебя любить меня!’ сказала ему жена, прощаясь съ нимъ на вки. ‘Правда!’ отвчалъ Одлей, съ навернувшимися на глазахъ слезами. ‘Природа дала мн маленькую частицу того, что женщины, подобныя теб, зовутъ любовью, и эту маленькую частицу я усплъ уже истратить.’ Тогда онъ разсказалъ ей, съ благоразумною умренностью, часть исторіи своей жизни: это утшило умирающую. Когда она узнала, что онъ любилъ, и что онъ въ состояніи грустить о потер любимой женщины, она увидала въ немъ признаки человческаго сердца, котораго прежде не находила въ немъ. Она умерла, простивъ ему его равнодушіе и благословляя его. Одлей былъ очень пораженъ этою новою потерей. Онъ далъ себ слово не жениться уже боле. Онъ вздумалъ было сдлать молодого Рандаля Лесли своимъ наслдникомъ. Но, увидвъ итонскаго воспитанника, онъ не возъимлъ къ нему особенной привязанности, хотя и цнилъ его обширныя способности. Онъ ограничился тмъ, что сталъ покровительствовать Рандалю, какъ дальнему родственнику своей покойной жены. Отличаясь постоянною безпечностію въ денежныхъ длахъ, будучи щедрымъ и великодушнымъ не изъ личнаго побужденія длать добро другимъ, но по свойственному вельмож сознанію собственнаго долга и преимуществъ своего положенія, Одлей длалъ самое прихотливое употребленіе изъ огромнаго богатства, которымъ владлъ. Болзненные припадки сердца его обратились въ органическій недугъ. Конечно, онъ могъ еще прожить долго и умереть потомъ отъ другой, совершенно естественной причины, но развитію болзни способствовали душевныя безпокойства и волненія, которымъ онъ подвергался. Единственный докторъ, которому онъ открылъ то, что желалъ бы утаить отъ всего свта (потому что честолюбивые люди желаютъ, чтобы ихъ считали безсмертными), сказалъ ему откровенно, что очень невроятно, чтобы, при всхъ тревогахъ и трудахъ политической карьеры, онъ могъ достигнуть даже зрлыхъ лтъ. Такимъ образомъ, не видя передъ собой сына, которому бы онъ могъ предоставить свое состояніе, имя въ числ ближайшихъ родственниковъ людей большею частію очень богатыхъ, Эджертонъ предался своему врожденному пренебреженію къ деньгамъ. Онъ не занимался собственными длами, предоставляя ихъ попеченіямъ Леви. Ростовщикъ продолжалъ сохранять ршительное вліяніе на властолюбиваго лорда. Онъ зналъ тайну Одлея и, слдовательно, могъ открыть ее Гарлею. А единственная нжная, воспріимчивая сторона натуры государственнаго человка, единственный уголокъ его организма, еще не погруженный въ Стиксъ прозаической жизни, длающій человка недоступнымъ для любви, была полная раскаянія привязанность его къ школьному товарищу, котораго онъ обманулъ.

ГЛАВА CXI.

Изъ повствованія, предложеннаго любознательности читателя, Леонардъ могъ почерпнуть только несвязные отрывки. Онъ былъ въ состояніи лишь понять, что несчастная мать его была соединена неразрывными узами съ человкомъ, котораго она любила чрезвычайно. Леонардъ догадывался, что бракъ матери его не былъ облеченъ въ требуемыя закономъ формы, что она странствовала по свту съ горечью отчаянія и возвратилась домой, не зная раскаянія и надежды, она подозрвала, что любовникъ ея готовъ былъ жениться на другой. Здсь рукопись теряла уже связный характеръ, оканчиваясь слдами горькихъ слезъ предсмертной тоски. Грустную кончину Норы, ея возвращеніе подъ родительскій кровъ,— все это Леонардъ узналъ еще прежде, изъ разсказа доктора Моргана.
Но даже самое имя мнимаго мужа Норы все еще оставалось неизвстнымъ. Объ этомъ человк Леонардъ не могъ составить себ никакой опредленной идеи, кром того, что онъ очевидно былъ выше Норы по происхожденію. Въ первомъ поклонник-отрок можно было безъ труда узнать Гарлея л’Эстренджа. Если это такъ, Леонардъ найдетъ случай узнать все, что для него оставалось еще темнымъ. Съ этимъ намреніемъ онъ оставилъ коттэджъ, ршившись возвратиться для присутствованія при похоронахъ своего покойнаго друга. Мистриссъ Гудайеръ охотно, позволила ему взять съ собою бумаги, которыя онъ читалъ, и присоединила къ нимъ пакетъ, который былъ присланъ съ континента на имя мистриссъ Бертрамъ. Находясь подъ вліяніемъ грустныхъ впечатлній, навянныхъ на него чтеніемъ, Леонардъ отправился въ Лондонъ пшкомъ и пошелъ къ отелю Гарлея. Въ ту, самую минуту, когда онъ переходилъ Бондъ-Стритъ, какой-то джентльменъ, въ сопровожденіи барона Леви, заведшій, сколько можно было судить по его разгорвшемуся лицу и громкому, неровному голосу, какой-то непріятный разговоръ съ фешенебельнымъ ростовщикомъ, вдругъ замтилъ Леонарда и, оставивъ тотчасъ Леви, схватилъ молодого человка да руку.
— Извините меня, сэръ, сказалъ джентльменъ, глядя Леонарду прямо въ лицо: — но если мои зоркіе глаза меня не обманываютъ, что случается, впрочемъ, очень рдко, я вижу передъ собою моего племянника, съ которымъ поступилъ, можетъ статься, немного круто, но который все-таки не иметъ никакого права вовсе аабыть Ричарда Эвенеля.
— Милый дядюшка! вскричалъ Леонардъ,— вотъ пріятная неожиданность, и въ такую именно минуту, когда мн необходимо радостное ощущеніе. Нтъ, я никогда не забывалъ вашей доброты въ отношеніи ко мн и всегда сожаллъ только о нашей размолвк.
— Славно сказалъ! дай-ка мн свою руку. Позволь посмотрть на себя — настоящій джентльменъ, смю уврить, и какой красивый. Впрочемъ, вс Эвенели таковы. Прощайте, баронъ Леви. Не дожидайтесь меня, я еще увижусь съ вами.
Дикъ Эвенель взялъ племянника за руку и старался какъ будто позабыть заботы, волновавшія его, доказывай участіе къ судьб посторонняго человка, усиленное въ этомъ случа истданою привязанностію, которую онъ питалъ къ Леонарду. Но любознательность его не была вполн удовлетворена, потому что, прежде чмъ Леонардъ усплъ преодолть природное отвращеніе говорить о своихъ успхахъ въ литератур, мысли Дика стремились опять къ его сопернику въ Скрюстоун, къ мечт о возможности получить перевсъ въ числ голосовъ,— къ векселямъ, которые Леви готовился передать ему съ цлію доставить его въ возможность итти наперекоръ подавляющей сил боле извстнаго, чмъ онъ самъ, капиталиста, и къ тому ‘отъявленному плуту’, какъ называлъ онъ Леви, который старался доставить два кресла за Лэнсмеръ: одно — для Рандаля Лесли, другое — для богатаго набоба, только что попавшаго въ число его кліентовъ. Такимъ образомъ Дикъ скоро прервалъ нершительныя признанія Леонарда восклицаніями, очень мало относившимся къ предмету разсказа и скоре выражавшими его личныя ощущенія, чмъ сочувствіе или доброжелательство къ племяннику
— Хорошо, хорошо, сказалъ Дикъ:— я прослушаю твою исторію въ другде вредя. Я вижу, что ты удачно обдлалъ свои длишки: этого и будетъ на первый раз. Какъ ни разсуждай, а я долженъ теперь серьёзно подумать о самомъ себ. Я въ маленькомъ недоумніи, сэръ. Скрюстоунъ не тотъ уже добродушный Скрюстоунъ, который ты знавалъ прежде: онъ весь передурачился, перековеркался, превратился въ демоническое чудовищное существо — капиталиста, который, помощію своихъ машинъ, въ состояніи перенести весь Ніагарскій водопадъ къ себ въ гостиную. И какъ будто этого еще было мало для того, чтобы одурачить такого простяка, какъ я: онъ намренъ, я слышалъ, подарить свту совершенно не кстати новое изобртеніе, которое заставитъ машины работать вдвое боле, вдвое меньшимъ количествомъ рукъ. Вотъ какими путями эти безчувственные негодяи поддваютъ нашего брата. Но ужь и я же подпущу ему фугу…. не я буду, если говорю неправду.
Здсь Дикъ высказалъ цлую тучу нареканій противъ всхъ жителей безмозглаго околодка вообще и противъ капиталиста-чудовища въ Скрюстоун, въ особенности.
Леонардъ очень удивился, потому что Дикъ назвалъ то самое имя, которое законтрактовало въ свою пользу вс усовершенствованія, сдланныя Леонардомъ въ паровыхъ машинахъ.
— Постойте, дядюшка, постойте! Что же, если этотъ человкъ въ самомъ дл купилъ бы проектъ, о которомъ вы говорите, это было бы противно вашимъ выгодамъ?
— Противно выгодамъ, сэръ! это просто раззоритъ меня, то есть, разумется, если предпріятіе ему удастся, но я скоре думаю, что все это чистые пустяки.
— Нтъ, не думаю, дядюшка! я готовъ ручаться въ томъ.
— Ты! ты разв видлъ мельницу?
— Какже! я самъ изобрлъ ее.
Дикъ тотчасъ отдернулъ свою руку съ руки Леонарда.
— Зминое отродье, сказалъ онъ съ негодованіемъ:— такъ это ты, котораго я пригрлъ на груди своей, ты собираешься раззорить Ричарда Эвенеля?
— Hе раззоритъ, а спасти его. Пойдемте со мною въ Сити и взгляните на модель мою. Если вы ее одобрите, патентъ будетъ принадлежать вамъ.
— Славно! знай нашихъ! лихо! кричалъ Дикъ, длая сильныя движенія: — валяй же впередъ, скоре. Я куплю твой патентъ, то есть, если онъ стоитъ дороже выденнаго яйца. Что касается до денегъ….
— Денегъ! И не говорите о нихъ!
— Ладно и то, сказалъ Дикъ съ мягкосердечіемъ: — я самъ теперь не намренъ говорить общими мстами. Что касается до этого черномазаго барона Леви, дай мн сначала отдлаться отъ его жидовскихъ объятій, впрочемъ, иди знай, показывай дорогу: нечего терять намъ время.
Одинъ взглядъ на машину, изобртенную Леонардомъ, далъ понять Ричарду Эвенелю, какую пользу она могла бы принести ему. Получивъ въ свое владніе право на патентъ, котораго прямыя послдствія, состоявшія въ увеличеніи силы и сокращеніи труда, были очевидны для каждаго практическаго человка, Эвенель почувствовалъ, что онъ долженъ достать необходимую сумму денегъ для выполненія предпріятія, для изготовленія машинъ, уплаты векселей, данныхъ Лени, и для открытой борьбы съ самыми чудовищными капиталистами. При этомъ нужно было только принять въ свое сообщество какого нибудь другого капиталиста, кого же? всякій товарищъ лучше Леви. Счастливая мысль въ это время постила его.
Дикъ назначилъ Леонарду часъ, когда сойтись вмст у маклера, чтобы условиться насчетъ нормальной передачи привилегіи ‘на кондиціяхъ, выгодныхъ для обихъ сторонъ’, бросился въ Сити отъискивать капиталиста, который могъ бы выхватить его изъ когтей Леви и избавить отъ машинъ соперника его въ Скрюстоун. ‘Муллинсъ былъ бы вполн подходящій, еслибъ мн удалось подцпить его, сказалъ Дикъ.— Слышали вы о Муллинс?— О, это удивительный человкъ! Взгляните только на его гвозди — никогда не ломаются! Онъ составилъ себ по крайней мр капиталъ въ три милліона чрезъ эти гвозди, сэръ. А въ этой старой, изношенной стран нужно имть аршинный складъ, чтобы бороться съ такимъ негодяемъ, какъ Леви. Прошай… прощайте, прощайте, мой милый племянничекъ!’

——

Гарлей л’Эстренджъ сидлъ одинъ въ своей комнат. Онъ только что читалъ передъ этимъ одного изъ своихъ любимыхъ классическихъ писателей, и рука его лежала еще на книг. Со времени возвращеніи Гарлея въ Англію произошла замтная перемна въ выраженіи лица его, въ манерахъ и привычкахъ его гибкой, юношеской натуры. Уста его сжимались съ какою-то ршительною твердостью, на чел его напечатллся боле сформированный характеръ. Мсто женственной, лнивой граціи въ движеніяхъ заступила необыкновенная энергія, столь же покойная и сосредоточенная, сколько и та, которою отличался самъ Одлей Эджертонъ. Въ самомъ дл, если бы мы заглянули въ сердца Гарлея, мы увидали бы, что первое время онъ длалъ много усилій, чтобы покорить свои страсти и укротить свой непреклонный духъ, мы увидали бы, что здсь весь человкъ направлялъ себя во имя сознанія собственнаго долга. ‘Нтъ — говорилъ онъ самъ съ собою — я не буду ни о чемъ думать, хром дйствительной, практической жизни! Да я что за наслажденіе, если бы даже я не далъ слова другой, что за наслажденіе доставила бы ма эта черноглазая итальянка? Не есть ли все это игра ребяческаго воображенія! Я опять получаю способность любить,— я, который въ продолженіе цлой весны жизни, преклонялся съ какой-то непонятною врностію предъ памятью о милой для меня могил. Перестань, Гарлей л’Эстренджъ, поступай наконецъ какъ должно поступать человку, который живетъ посреди людей. Не мечтай боле о страсти. Забудь мнимые идеалы. Ты не поэтъ: къ чему же воображать, что жизнь сама по себ есть поэма?…’
Дверь отворилась, и австрійскій принцъ, который, по убжденію Гарлея, принималъ участіе въ дл отца Віоланты, вошелъ въ комнату на правахъ близкаго съ хозяиномъ человка.
— Доставили вы документы, о которыхъ говорили мн? Черезъ нсколько дней я долженъ воротиться въ Вну. И если вы не снабдите меня очевидными доказательствами давнишней измны Пешьеры, или боле непреложными доводами къ оправданію его благороднаго родственника, то я не вижу другого средства къ возвращенію Риккабокка въ отечество, кром ненавистнаго для него замужства дочери съ его злйшимъ врагомъ.
— Увы! сказалъ Гарлей: — до сихъ поръ вс поиски были напрасны, и я не знаю, какъ поступать, чтобы не возбуждать дятельности Пешьеры и не заставлять его противодйствовать намъ. Моему несчастному другу, по всему видно, придется довольствоваться изгнаніемъ. Отдать Віоланту графу было бы слишкомъ безславно. Но я самъ скоро женюсь, у меня будетъ своя семья, свой домъ, который я могу предложить отцу и дочери, безъ опасенія ихъ тмъ унизить.
— Но не станетъ ли будущая леди л’Эстреиджъ ревновать своего супруга къ такой прелестной гость, какова, по вашимъ разсказамъ, синьорина? Да и вы сами не подвергнетесь ли при этомъ опасности, мой несчастный другъ?
— Полноте! отвчалъ Гарлей, слегка покраснвъ:— моя прелестная гостья найдетъ во мн второго отца — вотъ и все. Прошу васъ, не шутите столь важною вещью, какъ честь.
При этомъ отворялась дверь и вошелъ Леонардъ.
— Добро пожаловать! вскричалъ Гарлей, обрадовавшись возможности не оставаться доле наедин съ принцемъ, взглядъ котораго, казалось, проникалъ его: — добро пожаловать! Это одинъ изъ нашитъ благородныхъ другой, который принимаетъ участіе въ судьб Риккабокка, и который могъ бы оказать ему большія услуги, если бы удалось отъискать документы, о которыхъ мы говорили.
— Они здсь, сказалъ простодушно Леонадръ: — все ли тутъ, что вамъ нужно?
Гарлей торопливо схватилъ пакетъ, который былъ посланъ изъ Италіи на имя мнимой мистриссъ Бертрамъ, и, опершись головою на руку, спшилъ обнять содержаніе бумагъ.
— Браво! вскричалъ онъ наконецъ, съ лицомъ, сіявшимъ радостію.— Посмотрите, посмотрите, принцъ, здсь собственноручныя письма Пешьера къ жен его родственника, признаніе его въ тонъ, что онъ называетъ своими патріотическими замыслами, и его убжденія, чтобы она увлекла своего мужа къ участію въ нихъ. Посмотрите, какое сильное вліяніе онъ иметъ на женщину, которую нкогда любилъ, посмотрите, какъ искусно онъ отражаетъ вс ея доводы, посмотрите, какъ долго другъ вашъ противился обольщеніямъ, пока наконецъ жена и родственникъ не стали дйствовать на него соединенными силами.
— Этого довольно, совершенно довольно! вскричалъ принцъ, пробгая глазами т мста писемъ Пешьеры, на которыя Гарлей указывалъ ему.
— Нтъ, этого мало, повторялъ Гарлей, продолжая читать письма и постепенно воспламеняясь.— Вотъ гд главное обвиненіе! О негодный, презрнный человкъ! Здсь, посл побга нашего друга, заключается его признаніе въ преступной страсти, здсь онъ клянется, что нарочно строилъ козни противъ своего благодтеля съ цлію обезславить домъ, въ которомъ нкогда онъ нашелъ себ пріютъ. Ахъ! посмотрите, какъ она отвчаетъ. Благодареніе Небу, что она открыла наконецъ глаза и еще при жизни своей начала презирать своего поклонника. Она была невинна! Я это всегда говорилъ. Мать Віоланты не нанесла безчестія дочери. Бдная, мн жаль ее. Какъ полагаете вы, обратитъ ли вашъ императоръ вниманіе на это обстоятельство?
— Я довольно хорошо знаю нашего императора, отвчалъ принцъ съ жаромъ: — чтобы заране уврить васъ, что когда эти бумаги сдлаются, ему извстны, то гибель Пешьера будетъ ршена, а вашему другу возвратятся вс права его. Вы еще доживете до той поры, когда дочь его, которой вы только что сбирались приготовить уголокъ въ своемъ сердц, сдлается богатйшею наслдницею въ Италіи,— невстою такого претендента, который достоинствами своими едва ли будетъ уступать владтельнымъ особамъ.
— Ахъ, сказалъ Гарлей, съ какою-то боязливою поспшностію и замтно поблднвъ:— ахъ, я не увижу ее въ этомъ положеніи! Я никогда ужь боле не поду въ Италію, никогда не встрчусь съ нею, если она оставитъ эту страну холодныхъ заботъ ‘прозаической дятельности,’ никогда, никогда!
Онъ поникъ на нсколько минутъ головою и потомъ скорыми шагани подошелъ къ Леонарду.
— Счастливый поэтъ! Для васъ идеалъ еще не потерянъ, оказалъ онъ съ грустною улыбкой.— Вы не зависите отъ обыденной, пошлой жизни.
— Вы не сказали бы можетъ быть, этого, милордъ, отвчалъ Леонардъ печальнымъ голосомъ: — если бы знали, какъ то, что вы называете ‘идеаломъ’, безсильно замнить для поэта потерю привязанности одной изъ геніальныхъ личностей. Независимость отъ дйствительной жизни! Гд она? Здсь у меня есть исповдь истинно-поэтической души, которую совтую вамъ прочитать надосуг, когда вы прочитаете ее, потрудитесь сказать, будете ли вы желать сдлаться поэтомъ!
Говоря это, онъ подалъ дневникъ Норы.
— Положите это туда, на мою конторку, Леонардъ, я прочитаю со временемъ эту рукопись.
— Прочитайте со вниманіемъ, тутъ есть много такого, что связано съ моею судьбой,— многое, что остается для меня тайной, на что вы, вроятно, съумете объяснять.
— Я! вскричалъ Гарвей.— Онъ шелъ къ конторк, въ одинъ изъ ящиковъ которой Леонардъ бережно положилъ бумаги, не въ эту самую минуту дверь съ шумомъ отворилась, и въ комнату стремительно вбжалъ Джакомо, въ сопровожденіи леди Лэнсмеръ.
— О, Боже ней, Боже мой! кричалъ Джакомо по итальянски: — синьорина, синьорина! Віоланта!
— Что съ нею? Матушка, матушка! что съ нею? Говорите, говорите скоре!
— Она ушла, оставила нашъ домъ!
— Ушла! нтъ, нтъ! кричалъ Джакомо.— Ее обманули, увезли насильно. Графъ! графъ! О, мой добрый господинъ, спасайте ее, какъ вы нкогда спасли ея отца!
— Постой! вскричалъ Гарлей.— Дайте мн вашу руку, матушка. Вторичный подобный ударъ въ жизни выше силъ человческихъ,— по крайней мр выше моихъ силъ. Такъ, такъ! Теперь мн легче! Благодарю васъ, матушка! Посторонитесь, дайте мн подышать свжимъ воздухомъ. Значитъ графъ восторжествовалъ, и Віоланта убжала съ нимъ! Объясните мн это хорошенько: я въ состояніи перенести все, что хотите!

ГЛАВА CXII.

Теперь намъ должно возвратиться назадъ въ нашемъ повствованіи и передать читателю обстоятельства побга Віоланты.
Припомнимъ, что Пешьера, испуганный неожиданнымъ появленіемъ лорда л’Эстренджа, имлъ время сказать лилъ нсколько словъ молодой итальянк, усплъ лишь выразить намреніе снова увидться съ нею, съ тмъ, чтобы окончательно ршиться насчетъ хода дла. Но тогда, на другой день, онъ такъ же тихо и осторожно, какъ и прежде, вошелъ въ садъ, Віоланта не появлялась. Просидвъ около дома до тхъ поръ, пока совершенно стемнло, графъ удалился съ негодованіемъ, сознаваясь, что вс его ухищренія не успли привлечь на его сторону сердце и воображеніе, избранной имъ жертвы. Онъ началъ придумывать и разбирать, вмст съ Леви, вс возможныя крутыя и насильственныя средства, которыя могли только представиться его смлому и плодовитому воображенію. Но Леви съ такою силою возстававъ противъ всякой попытки похитить Віоланту изъ дома лорда Лэнсмера, въ такомъ комическомъ свт представилъ вс подобныя ночныя похожденія, имющія девизомъ веревочную лстницу, что графъ немедленно оставилъ мысль о романтическомъ подвиг, не употребительномъ въ нашей разсудительной столиц,— подвиг, который, безъ сомннія, окончился бы тмъ, что графа взяли бы въ полицію съ похвальною цлію посадить его потомъ въ Исправительный Домъ.
Самъ Леви не могъ, впрочемъ, присовтовать ничего примнимаго къ длу, и Рандаль Лесли былъ призванъ тогда на совщаніе.
Рандаль кусалъ себ губы, въ припадк безсильнаго негодованія, какъ человкъ, который мечтаетъ о час своего будущаго освобожденія и который преклоняетъ между тмъ свое гордое чело передъ необходимостію унижаться, съ какимъ-то безотчетнымъ, механическимъ спокойствіемъ. Необыкновенное превосходство глубокомысленнаго интригана надъ дерзостію Пешьера и надъ практичностію Леви выказалось съ полнымъ блескомъ.
— Ваша сестра, сказалъ Рандаль Пешьера:— должна быть дйствующимъ лицомъ въ первой и самой трудной части вашего предпріятія. Віоланту нельзя насильно увести изъ дома Лэнсмеровъ: ее нужно убдить оставить этотъ домъ добровольно. Здсь необходимо содйствіе женщины. Женщина съуметъ лучше обмануть женщину.
— Прекрасно сказано! отвчалъ графъ.— Впрочемъ, хотя ея бракъ съ этимъ молодымъ Гэзельденомъ находится въ зависимости отъ моей свадьбы съ прекрасною родственницею, но она сдлалась до того равнодушною къ моимъ выгодамъ, что я не могу разсчитывать на ея помощь. Нельзя не замтить, хотя она прежде очень желала замужства, но теперь, кажется, вовсе не думаетъ о томъ, такъ что я теряю на нее своы вліянія.
— Не увидала ли она кого нибудь въ послднее время, кто ей больше пришелся по сердцу, чмъ бдный Франкъ?
— Я подозрваю это, но не придумаю, кмъ она можетъ быть теперь занята…. разв ненавистнымъ для васъ л’Эстренджемъ….
— Впрочемъ, все равно. Вы можете и не вступить съ ней въ переговоры, будьте только готовы оставить Англію, какъ вы и прежде предполагали, когда Віоланта будетъ въ вашихъ рукахъ.
— Все уже теперь готово, сказалъ графъ — Леви взялся купить мн у одного изъ своихъ кліентовъ прекрасное парусное судно. Я нанялъ человкъ двадцать отчаянныхъ генуэзцевъ, корсиканцевъ, сардинцевъ, которые, не будучи разборчивыми патріотами, держатъ себя какъ истинные космополиты, предлагая свои услуги всякому, у кого есть золото. Лишь только бы выйти въ море, и когда я пристану въ берегу, Віоланта, опираясь на мою руку, будетъ уже называться графиней Пешьера.
— Но нельзя же схватить Віоланту, сказалъ съ неудовольствіемъ Рандаль, стараясь, впрочемъ, скрыть отвращеніе, которое внушалъ ему дерзкій цинизмъ графа:— нельзя схватить Віоланту и умести на корабль среди благо дня и изъ такого многолюднаго квартала, въ какомъ живетъ ваша сестра.
— Я и объ этомъ подумалъ, возразилъ гранъ.— Моя агенты отьискали мн домъ возл самой рки: этотъ домъ такъ же надеженъ для нашего предпріятія, какъ какая нибудь Венеціянская темница.
— Это уже не мое дло, отвчалъ Рандаль, съ нкоторою торопливостію!— вы разскажите госпож Негра, гд въять Віоланту, моя обязанность ограничивается изобртательностію, составляющею дло разсудка, что же касается насилія, то это не по моей части. Я сейчасъ отправлюсь къ вашей сестр, на которую надюсь имть боле сильное вліяніе, чмъ вы сами. Между тмъ, въ то самое время, какъ Віоланта скроется и какъ подозрніе падетъ на васъ, старайтесь постоянно являться въ обществ, въ сопровожденіи вашихъ друзей. Покупайте, баронъ, корабль, и приготовляйте его къ отплытію. Я извщу васъ, когда можно будетъ приступить къ длу. Сегодня у меня бездна хлопотъ…. Надюсь вполн успть въ вашемъ предпріятіи.
Когда Рандаль вышелъ изъ комнаты, Леви послдовалъ за нимъ.
— Что вы задумали сдлать, будетъ сдлано успшно, безъ всякаго сомннія, сказалъ ростовщикъ, взявъ Рандаля за руку: — но, смотрите, чтобы, вдаваясь въ подобное предпріятіе, не повредить своей репутаціи. Я многаго ожидаю отъ васъ для общественной жизни, а въ общественной жизни репутація нужна, по крайней мр на столько, на сколько нужно понятіе о чести.
— Я стану жертвовать своею репутаціей, и для какого нибудь графа Пешьера! сказалъ Рандаль, съ изумленіемъ открывъ глаза:— я? да за кого вы меня принимаете посл этого?
Баронъ опустилъ его руку.
‘Этотъ молодой человкъ далеко пойдетъ’, сказалъ онъ самому себ, возвратясь и графу.
Проницательность, свойственная Рандалю, давно уже подсказала ему, что въ характер Беатриче и ея понятіяхъ произошелъ такой странный и внезапный переворотъ, который могъ быть лишь дломъ сильной страсти, какое-то недовольство, или, скоре, негодованіе заставляло ее теперь принять предложеніе молодого и втреннаго родственника. Вмсто холоднаго равнодушія, съ которымъ въ прежнее время она стала бы смотрть на бракъ, могущій избавить ее отъ положенія, уязвлявшаго ея гордость, теперь она съ замтнымъ отвращеніемъ уклонялась отъ общанія, купленнаго Франкомъ такъ дорого. Искушенія, которыя графъ могъ бы противопоставить ей, съ тмъ, чтобы завлечь ее въ свое предпріятіе, оскорблявшее ея боле благородную натуру, не могли имть успха. Приданое теряло свою цну, потому что оно ускоряло бы только свадьбу, которой Беатриче избгала. Рандаль понималъ, что иначе нельзя разсчитывать на ея помощь, какъ дйствуя на страсть, которая была бы въ состояніи лишать ее разсудка. Онъ остановился на мысли возбудить въ ней ревность. Онъ все еще сомнвался, былъ ли Гарлей предметомъ ея любви, но во всякомъ случа это было очень вроятно. Если это такъ, то онъ шепнетъ Беатриче: ‘Віоланта ваша соперница. Если Віоланты не будетъ здсь, ваша красота вступитъ во вс права свои, въ противномъ случа вы, какъ итальянка, можете по крайней мр отмстить за себя’. Съ подобными мыслями Рандаль вошелъ въ домъ г-жи Негра. Онъ нашелъ ее въ расположеніи духа, которое вполн благопріятствовало его намреніямъ. Начавъ разговоръ о Гарле и замтивъ при этомъ, что характеръ его вообще не измнился, онъ мало по малу вызывалъ наружу тайну Беатриче.
— Я долженъ вамъ сказать, произнесъ Рандаль, съ важностію:— что если тотъ, къ которому вы питаете нжную дружбу, посщаетъ домъ лорда Лэнсмера, то вы имете полную причину бояться за себя и желать успха плану вашего брата, призвавшему его въ Англію, потому что въ дом лорда Лэнсмера живетъ теперь прелестнйшая двушка, я долженъ вамъ признаться, что эта та самая особа, на которой гранъ Пешьера намренъ жениться.
Пока Рандаль говорилъ такимъ образомъ, чело Беатриче мрачно хмурилось и глаза ея горли негодованіемъ.
Віоланта! Не повторялъ ли Леонардъ этого имени съ такимъ восторгомъ Не протекло ли его дтство на ея главахъ? Кто кром Віоланты могъ быть настоящей соперницей? Отрывистыя восклицанія Беатриче, посл минутнаго молчанія, открыли Рандалю, что онъ усплъ въ своемъ намреніи. Частію стараясь превратить ревность ея въ положительное мщеніе, частію лаская ее надеждою, что если Віоланта будетъ немедленно удалена изъ Англіи, если она сдлается женою Пешьера, то не можетъ быть, чтобы Леонардъ остался равнодушнымъ къ прелестямъ Беатриче,— Рандаль уврялъ ее въ то же время, что онъ постарается охранить честь ее отъ притязаній Франка Гэзельдена и получить отъ брата удовлетвореніе долга, который сначала заставилъ ее общать руку этому доврчивому претенденту. Однимъ словомъ, онъ разстался съ маркизой тогда лишь, когда она не только общала сдлать все, что предлагалъ Рандаль, но настоятельно требовала, чтобы онъ ускорялъ исполненіемъ своихъ намреній. Рандаль нсколько времени молча и въ разсудк ходилъ по улицамъ, распутывая въ ум своемъ петли этой сложной и изысканной ткани дйствій. И здсь его дарованія навели его на свтлую, блестящую мысль.
Въ теченіе того времени, которое должно было пройти отъ побга Віоланты до отправленія ея изъ Англіи, было необходимо для отклоненія подозрній отъ Пешьера (котораго могли бы даже задержать) представить какую нибудь правдоподобную причину добровольнаго отъзда двушки изъ дома Лэнсмеровъ, это было тмъ боле необходимо, что самъ Рандаль непремнно хотлъ очистить себя отъ нареканій въ участіи въ планахъ графа, если бы даже этотъ послдній и былъ признанъ главнымъ дйствователемъ. Въ этихъ видахъ Рандаль немедленно отправился въ Норвудъ и увидлся съ Риккабокка. Представляя себя очень взволнованнымъ и огорченнымъ, онъ сообщилъ изгнаннику, что иметъ основательныя причины думать, что Пешьера усплъ тайнымъ образомъ увидаться съ Віолантой и даже произвелъ очень выгодное для себя впечатлніе на ея сердце. Говоря какъ будто въ припадк ревности, онъ умолялъ Риккабокка поддержать открытое домогательство его, Рандаля, руки Віоланты и убдить ее согласиться на безотлагательный бракъ съ нимъ.
Бдный итальянецъ былъ совершенно разстроенъ извстіемъ, сообщеннымъ ему. Суеврный страхъ, который онъ питалъ къ своему даровитому врагу, въ соединеніи съ убжденіемъ въ склонности женщинъ уступать наружнымъ преимуществамъ мужчинъ, не только сдлали его доврчивымъ, но даже преувеличили въ его глазахъ опасность, на которую намекалъ Рандаль. Мысль о женитьб дочери съ Рандалемъ, котораго въ послднее время онъ принималъ такъ холодно, теперь улыбалась ему. Но первымъ движеніемъ его было желаніе отправиться самому или послать за Віолантой и перевезти ее къ себ въ домъ. Противъ это одного Рандаль возсталъ.
— Къ несчастію, сказалъ онъ:— я увренъ, что Пешьера знаетъ о вашемъ мстопребываніи, и, слдовательно, дочь ваша будетъ здсь скоре подвергаться опасности, чмъ тамъ, гд она теперь.
— Но какже, чортъ возьми, вы сами говорите, что этотъ человкъ видлъ ее тамъ, несмотря на вс общанія лэди Лэнсмеръ и мры предосторожности, принятыя Гарлеемъ?
— Совершенно справедливо. Пешьера самъ признавался мн въ этомъ, хотя и не совсмъ открыто. Впрочемъ, я пользуюсь достаточно его довренностію, чтобы отклонить его попытки въ этомъ род на нсколько дней. Между тмъ мы можемъ отъискать боле надежный домъ чмъ вашъ теперешній, и тогда будетъ самое удобное время взять вашу дочь. Если вы согласитесь притомъ дать мн письмо, которымъ будете убждать ее принять меня, какъ будущаго мужа, то это разомъ отвлечетъ ея мысли отъ графа, я буду имть возможность, по пріему, который она мн сдлаетъ, открыть, въ какой мр графъ преувеличилъ вліяніе, произведенное имъ на нее. Вы можете дать мн также письмо къ леди Лэнсмеръ, чтобы предупредить вашу дочь насчетъ перезда ея сюда. О, сэръ, не старайтесь меня разуврить. Будьте снисходительны къ моимъ опасеніямъ. Поврьте, что я дйствую въ видахъ вашей же пользы. Не соединены ли мои интересы въ этомъ случа съ вашими?
Философъ желалъ бы посовтоваться съ женою, но ему совстно было признаться въ своей слабости. Въ это время онъ нечаянно вспомнилъ о Гарле и сказалъ, отдавая Рандалю письма, которыя тотъ требовалъ:
— Вотъ…. я надюсь, что мы успемъ выиграть время, а я между тмъ пошлю къ лорду л’Эстренджу и поговорю съ нимъ.
— Мой благородный другъ, отвчалъ Рандаль, съ мрачнымъ видомъ: — позвольте мн просить васъ не стараться видться съ лордомъ л’Эстренджемъ по крайней мр до тхъ поръ, пока я не успю объясниться съ вашею дочерью…. до тхъ поръ, пока она не будетъ находиться подъ родительскимъ кровомъ.
— Почему же?
— Потому, что я думаю, что вы, вроятно, поступаете чистосердечно, удостоивая меня избрать своимъ зятемъ, и потому, что я увренъ, что лордъ л’Эстренджъ съ неудовольствіемъ узнаетъ о вашей ршимости въ мою пользу. Не правъ ли я?
Риккабокка молчалъ.
— И хотя его убжденія были бы ничтожны для человка столь правдиваго и разсудительнаго, какъ вы, они могутъ имть боле значительное дйствіе на неопытный умъ вашей дочери. Подумайте только, что чмъ боле она будетъ возстановлена противъ меня, тмъ боле она будетъ доступна замысламъ Пешьера. Не говорите же, умоляю васъ, съ лордомъ л’Эстренджемъ объ этомъ до тхъ поръ, пока Віоланта согласится отдать мн свою руку, или до тхъ поръ по крайней мр, когда она будетъ подъ вашимъ личнымъ надзоромъ, въ противномъ случа, возьмите назадъ свое письмо, оно не принесетъ ни малйшей пользы.
— Можетъ быть, что вы правы. Вроятно, лордъ л’Эстренджъ предубжденъ противъ васъ, или, лучше сказать, онъ боле думаетъ о томъ, чмъ я былъ, нежели о томъ, что я теперь.
— Кто можетъ мыслить иначе, глядя на васъ? Я прощаю ему это отъ всего сердца.
Поцаловавъ руку, которую изгнанникъ, но чувству скромности, старался отнять у него, Рандаль положилъ письма въ карманъ и, какъ будто подъ вліяніемъ самыхъ сильныхъ противоположныхъ ощущеній, выбжалъ изъ дома.

——

Гэленъ и Віоланта разговаривали другъ съ другомъ, и Гэленъ, слдуя внушеніямъ своего покровителя, намекнула, хотя и вскользь, о данномъ ею слов выйти замужъ за Гарлея. Какъ ни была приготовлена Віоланта въ подобному признанію, какъ ни предвидла она такую развязку, какъ ни была уврена, что любимая мечта ея дтства навсегда покинула ее, но положительная истина, лишенная всякихъ прикрасъ,— истина, высказанная самою Гэленъ, породила въ ней ту тоску, которая вполн доказываетъ, что невозможно приготовить человческое сердце къ окончательному приговору, который уничтожаетъ все его будущее. Она не могла скрыть своего волненія отъ неопытной Гэленъ, горесть, глубоко запавшая въ сердце, рдко можетъ притворяться. Спустя нсколько минутъ она вышла изъ комнаты и, забывъ о Пешьера, обо всемъ, что напоминало ей ожидавшую ее опасность, она оставила домъ и въ раздумьи направила шаги свои посреди лишенныхъ листьевъ деревьевъ. Отъ времени до времени она останавливалась, отъ времени до времени повторяла одни и т же слова:
— Если бы еще Гэленъ любила его, я не имла бы права жаловаться, но она его не любитъ: иначе могла ли бы она говорить мн объ этомъ такъ спокойно, могли ли бы глаза ея сохранять это грустное выраженіе! Ахъ, какъ она холодна, какъ неспособна любить!
Рандаль Лесли позвонилъ въ это время у калитки, спросилъ про Віоланту и, завидвъ ее издали, подошелъ къ ней съ открытымъ и смлымъ видомъ.
— У меня есть къ вамъ письмо отъ вашего батюшки, синьорина, сказалъ Рандаль.— Но прежде, нежели я отдамъ его вамъ, необходимо войти въ нкоторыя объясненія. Удостойте меня выслушать.
Віоланта нетерпливо покачала головою и протянула руку, чтобы взять письмо.
Рандаль наблюдалъ за ея движеніями своимъ проницательнымъ, холоднымъ, испытующимъ взоромъ, но не отдавалъ письма и продолжалъ, посл нкотораго молчанія:
— Я знаю, что вы рождены для блестящей будущности, и единственное извиненіе, которое я могу представить, обращаясь къ вамъ теперь, состоятъ въ томъ, что права рожденія для васъ потеряны, если вы не будете имть духу соединить судьбу свою съ судьбою человка, который лишилъ вашего отца всего состоянія, если вы не согласитесь на бракъ, который отецъ вашъ будетъ считать позоромъ для васъ самихъ и для себя. Синьорина, я осмлился полюбить васъ, но я не отважился бы признаться въ этой любви, если бы вашъ батюшка не ободрилъ меня согласіемъ на мое предложеніе.
Віоланта обратила къ говорившему лицо свое, на которомъ краснорчиво отражалось гордое изумленіе. Рандаль встртилъ взглядъ ея безъ смущенія. Онъ продолжалъ, безъ особеннаго жара, тономъ человка, который разсуждаетъ спокойно, но который чувствуетъ не особенно живо:
— Человкъ, о которомъ я упомянулъ, преслдуетъ васъ. Я имю причины думать, что онъ уже усплъ видться и говорить съ вами…. А! ваше лицо доказываетъ это, вы видли значитъ Пешьера? Такимъ образомъ домъ этотъ мене безопасенъ, чмъ полагалъ вашъ отецъ. Впрочемъ, для васъ теперь одинъ домъ будетъ вполн надеженъ: это домъ мужа. Я предлагаю вамъ мое имя — имя джентльмена — мое состояніе, которое незначительно, участіе въ моихъ надеждахъ на будущее, которыя довольно обширны. Теперь я отдаю вамъ письмо вашего батюшки и ожидаю отвта.
Рандаль поклонился, отдалъ письмо Віолант и отступилъ на нсколько шаговъ.
Онъ вовсе не имлъ въ предмет возбудить къ себ расположеніе въ Віолант, но, скоре, отвращеніе или страхъ,— мы узнаемъ впослдствіи, съ какою цлію. Такимъ образомъ онъ стоялъ теперь поодаль, принявъ видъ увреннаго въ себ равнодушія, пока двушка читала слдующія строки:
‘Дитя мое, прими мистера Лесли благосклонно. Онъ получилъ отъ меня согласіе искать руки твоей. Обстоятельства, которыхъ теперь нтъ нужды открывать теб, длаютъ необходимымъ для моего спокойствія и благополучія, чтобы бракъ вашъ былъ совершенъ безотлагательно. Однимъ словомъ, я далъ общаніе мистеру Лесли, и я съ увренностію предоставляю моей дочери выполнить общаніе ея попечительнаго и нжнаго отца.’
Письмо выпало изъ руки Віоланты. Рандаль подошелъ и подалъ его ей. Взоры ихъ встртились. Віоланта оправилась.
— Я не могу выйти за васъ, сказала она, сухо.
— Въ самомъ дл? отвчалъ Рандаль, тономъ равнодушія.— Это потому, что мы не можете любить меня?
— Да.
— Я и не ожидалъ отъ васъ любви, но все-таки не оставляю своего намренія. Я общалъ вашему батюшк, что не отступлю предъ вашимъ первымъ, необдуманнымъ отказомъ.
— Я сейчасъ поду къ батюшк.
— Разв онъ этого требуетъ въ письм своемъ? Посмотрите хорошенько. Извините меня, но я заране предвидлъ ваше высокомріе, у меня есть другое письмо отъ вашего отца — къ леди Лэнсмеръ, въ которомъ онъ проситъ ее не совтовать вамъ здить къ нему (на случай, если бы вамъ вздумалось это) до тхъ поръ, пока онъ не прідетъ самъ или не пришлетъ за вами. Онъ поступитъ такъ, если вы оправдаете данное имъ общаніе.
— Какъ вы смете говорить мн это и разсчитывать на мою любовь?
Рандаль иронически улыбнулся.
— Я разсчитываю только за бракъ съ вами. Любовь есть такой предметъ, о которомъ мн нужно было говорить гораздо прежде или придется говорить впослдствіи. Я дамъ вамъ нсколько времени для размышленія. Въ слдующій приходъ мой нужно будетъ назначить день нашей свадьбы.
— Никогда!
— Стало быть, вы будете единственною дочерью изъ вашего рода, которая не повинуется отцу своему, вы къ этому присоедините еще то преступленіе, что окажете ослушаніе ему въ минуту горя, изгнанія и паденія.
Віоланта ломала себ руки.
— Неужели тутъ нтъ никакого выбора, никакого средства къ спасенію?..
— По крайней мр я не вижу средства ни къ тому, ни къ другому. Выслушайте меня. Я, можетъ быть, и люблю васъ, но согласитесь, что меня не ожидаетъ особенное благополучіе отъ женитьбы съ двушкой, которая ко мн равнодушна, честолюбіе мое не видитъ приманки въ особ, которая еще бдне, чмъ я самъ. Я женюсь единственно съ цлію выполнить общаніе, данное вашему отцу, и спасти васъ отъ злодя, котораго вы должны боле ненавидть, чмъ меня, и отъ котораго не защитятъ васъ никакія стны, не оградятъ никакіе законы. Только одна особа, можетъ быть, была бы въ состояніи избавить васъ отъ несчастія, котораго вы ожидаете въ союз со мною, эта особа могла бы разрушить планы врага вашего отца, возвратить отцу вашему права его и вс почести, это….
— Лордъ л’Эстренджъ?
— Лордъ л’Эстренджъ! повторилъ Рандаль, волна и наблюдая за движеніемъ ея блдныхъ губъ и перемнами, происходившими въ лиц ея: — лордъ л’Эстренджъ! почему же именно онъ? почему вы назвали его?
Віоланта потупила взоръ.
— Онъ спасъ уже однажды отца моего, произнесла она съ чувствомъ.
— И посл того хлопоталъ, суетился, общалъ Богъ знаетъ что, а между тмъ, къ какому результату привели вс его хлопоты? Особу о которой я говорю, вашъ отецъ не согласился бы увидать, не поврилъ бы ей, если бы даже съ нею увидался, между тмъ она великодушна, благодарна, въ состояніи сочувствовать вамъ обоимъ. Это сестра врага вашего отца — маркиза ди-Негра. Я увренъ, что она иметъ большое вліяніе за своего брата, что она слишкомъ хорошо посвящена въ его тайны, чтобы страхомъ заставить его отказаться отъ всхъ видовъ за васъ, но, впрочемъ, къ чему я распространяюсь о ней?
— Нтъ, нтъ! вскричала Віоланта.— Скажите мн, гд она живетъ: я желаю съ нею видться.
— Извините: а не могу исполнитъ вашего желанія, самолюбіе этой женщины задто теперь несчастнымъ предубжденіемъ отца вашего противъ нея. Теперь слишкомъ поздно разсчитывать на ея содйствіе. Вы отворачиваетесь отъ меня? мое присутствіе вамъ ненавистно? Я избавлю васъ отъ него теперь. Но пріятно или непріятно это вамъ, а вамъ придется современемъ переносить его въ продолженіе всей вашей жизни.
Рандаль опять поклонился по всмъ правиламъ этикета, отправился къ дому и спросилъ леди Лэнсмеръ. Графиня была дома. Рандаль отдалъ записку Риккабокка, которая была очень коротка, заключая въ себ лишь опасенія, что Пешьера открылъ убжище изгнанника, и просьбы, чтобы лэди Лэнсмеръ удержала у себя Віоланту, даже противъ ея желанія, впредь до особаго распореженія со стороны отца по этому предмету.
— Примите вс мры предосторожности, графиня, умоляю васъ.— Какъ ни безразсудны намренія Пешьера, но гд есть сильная воля, тамъ и путь къ успху.
Сказавъ это, Рандаль распрощался съ леди Лэнсмеръ, отправился къ госпож Негра и, пробывъ съ всю часъ, похалъ въ Ламмеръ.

——

— Рандаль, сказалъ сквайръ, который смотрлъ очень изнуреннымъ и болзненнымъ, но который не хотлъ признаться, что очень груститъ и безпокоится о своемъ непослушномъ сын: — Рандаль, теб нечего длать въ Лондон, не можешь ли ты перехать ко мн жить у меня и заняться хозяйствомъ? Я помню, что ты показалъ очень основательныя свднія насчетъ мелкаго сянія.
— Дорогой мой сэръ, я не премину пріхать къ вамъ, лишь только кончатся общіе выборы.
— А что теб за надобность въ этихъ общихъ выборахъ?
— Мистеръ Эджертонъ желаетъ, чтобъ я поступилъ въ Парламентъ, потому дйствія для этой цли теперь въ ходу.
Сквайръ поникнулъ головою.
— Я не раздляю политическихъ убжденій моего полу-брата.
— Я буду совершенно независимъ отъ нихъ, вскричалъ Рандаль, съ увлеченіемъ.— Эта-то независимость и есть то положеніе, которое привлекаетъ меня.
— Пріятно слышать, а если ты вступишь въ Парламентъ, ты, врно, не поворотишься спиною къ своей отчизн?
— Поворотиться спиною къ родин! воскликнулъ Рандаль тономъ благочестиваго ужаса.— О, сэръ, я еще не такой извергъ!
— Вотъ настоящее выраженіе для названія подобнаго человка, проговорилъ доврчивый сквайръ: — это изверги въ самомъ дл! Это значитъ повернуться спиною къ своей матери! Родина для никъ та же мать.
— Для тхъ, кто живетъ ея силами, безъ сомннія, мать, отвчалъ Рандаль, съ важнымъ видомъ.— И хотя мой отецъ скоре умираетъ съ гододу, чмъ живетъ по милости этой матери, хотя Рудъ-Голлъ не похожъ на Гэзельденъ, все-таки я….
— Поудержи свой языкъ, прервалъ сквайръ: — мн нужно поговоритъ съ тобою. Твоя бабушка была изъ рода Гезельденовъ.
— Ея портретъ виситъ въ зал Руда. Вс говорятъ, что я очень похожъ на нее.
— Въ самомъ дл! сказалъ сквайръ: — Гезельдены большею частію были крпкаго сложенія и съ здоровымъ румянцемъ на щекахъ, чего у тебя вовсе нтъ. Но ты, конечно, не виноватъ въ томъ. Мы вс таковы, какими созданы. Впрочемъ, поговоримъ о дл. Я намренъ измнитъ свое духовное завщаніе (съ продолжительнымъ вздохомъ). Тутъ предстоитъ адвокатамъ заняться серьёзно.
— Прошу васъ…. прошу васъ, сэръ, не говорите мн о подобныхъ вещахъ. Д не могу даже подумать о возможности….
— Моей смерти! Ха, ха! Какой вздоръ. Да мой собственный сынъ разсчитываетъ на мою кончину и чуть ли не обозначалъ самый день ея въ своихъ векселяхъ. Ха, ха, ха! Вполн образованный сынокъ!
— Бдный Франкъ! не заставляйте его страдать за минутное забвніе своихъ обязанностей въ отношеніи къ вамъ. Когда онъ женится на бдной иностранк и самъ будетъ отцомъ, онъ…
— Отцомъ! вскричалъ сквайръ, съ негодованіемъ:— отцомъ какой нибудь гурьбы хилыхъ ребятишекъ! Никакая басурманская тварь не ляжетъ въ моемъ фамильномъ склеп въ Гезельден. Нтъ, нтъ! Не не смотри же на меня съ такимъ упрекомъ…. я не хочу лишать Франка наслдства.
— Еще бы! замтилъ Рандаль, съ судорожнымъ движеніемъ губъ, спорившимъ съ радостною улыбкою, которую онъ старался выказать.
— Нтъ…. я предоставляю ему въ пожизненное пользованіе большую часть моего имнія, но если онъ женится на иностранк, то дти не будутъ имть права на наслдство…. въ такомъ случа ояо перейдетъ къ теб. Но…. (не прерывай меня пожалуста) ко Франкъ, кажется, проживетъ дальше, чмъ ты, значитъ теб не за что очень благодарить меня. Впрочемъ, я не ограничусь и въ отношеніи къ теб однимъ лишь общаніемъ. Какихъ мыслей ты насчетъ женитьбы?
— Я совершенно готовъ слдовать вашимъ указаніямъ, отвчалъ Рандаль, съ покорностію.
— Прекрасно. Тутъ есть одна миссъ — богатая наслдница, которая теб была бы очень подъстать. Ея земля смежна съ землею Руда. Я когда-то мтилъ на нее для моего болвана-сына. Но теперь я думаю устроить твою женитьбу съ этою двушкою. Имніе ея заложено, старикъ Стикторайтсъ очень будетъ доволенъ выплатить долгъ. Я переведу залогъ на Гэзельденъ и очищу ему имніе. Ты понимаешь? Прізжай же поскоре и старайся понравиться леди.
Рандаль выразилъ благодарность свою самымъ краснорчивымъ образомъ, но при этомъ онъ далъ замтить очень тонко, что если сквайръ столь добръ, что намренъ отдлить ему часть своего денежнаго капитала (конечно, безъ ущерба для Франка), по моему, гораздо полезне бы было воротить нкоторые земляные участки, принадлежавшіе прежде Руду, чмъ получить всю дачу Стикторайтса, хотя бы и свободную отъ всхъ другихъ залоговъ, кром прекрасной наслдницы.
Сквайръ выслушалъ Рандаля съ благосклоннымъ вниманіемъ. Подобное желаніе онъ, какъ помщикъ, вполн понималъ и не могъ не сочувствовать ему. Онъ общалъ подумать объ этомъ предмет и сообразить средства свои къ выполненію желанія Рандаля.
Рандаль отправился теперь къ Эджертону. Государственный человкъ сидлъ у себя въ гостиной, повряя вмст съ своимъ управителемъ денежные счеты и отдавая необходимыя приказанія для приведенія своего хозяйства въ размры хозяйства частнаго человка.
— Я, можетъ быть, уду за границу если не успю на выборахъ, сказалъ Эджертонъ, удостоивая слугу объясненіемъ причинъ, почему онъ старается сократить своя расходы: — если же я и не понесу неудачи, то все-таки, состоя вн правительственной службы, буду жить скоре какъ человкъ частный.
— Смю ли обезпокоить васъ сэръ? сказалъ Рандаль, входя.
— Войдите: я уже окончилъ.
Управитель удалился, удивленный и недовольный намреніями своего господина, онъ также ршился отойти отъ своего мста, но только не съ цлію копить деньги, а съ цлію тратить накопленное.
— Я уладилъ дло въ нашемъ комитет, сказалъ Эджертонъ: — и съ согласія лорда Лэнсмера вы будете представителемъ мстечка такъ же, какъ и я самъ. Если же со мною случится что нибудь особенное, если какимъ бы то ни было образомъ я оставлю свое мсто, то вы можете занять его: это, вроятно, послдуетъ въ скоромъ времени. Постарайтесь сблизиться съ избирателями, ищите возможности говорить съ трибуны за насъ обоихъ. Я буду заниматься исполненіемъ моей прямой обязанности и предоставлю дло выборовъ вамъ. Не благодарите: вы знаете, какъ я не люблю, когда меня благодарятъ. Прощайте.
— Я никогда еще не стоялъ такъ близко къ счастію и власти, повторялъ Рандаль, сбираясь лечь въ постель. А всмъ этимъ я обязавъ своимъ познаніямъ — познанію людей, жизни, всего, чему мы можемъ научиться изъ книгъ….

——

— Вы знаете маркизу ди-Негра? спросила Віоланта, въ этотъ вечеръ, у Гарлея, который провелъ весь день у своего отца.
— Немного. Почему вы спрашиваете объ этомъ?
— Это моя тайна, отвчала Віоланта, стараясь улыбнуться.— Скажите, лучше ли она своего брата, по вашему мннію?
— Безъ сомннія. Мн кажется, что у нея доброе сердце и что въ ней вообще много прекрасныхъ свойствъ.
— Не можете ли вы убдить батюшку повидаться съ нею? не можете ли вы посовтовать ему это сдлать?
— Каждое желаніе ваше для меня законъ, отвчалъ Гарлей полушутливымъ тономъ.— Вы хотите, чтобы вашъ батюшка повидался съ нею? Я попробую уговорить его. Теперь въ награду откройте мн вашу тайну. Какая цль у васъ въ этомъ случа?
— Возможность возвратиться въ Италію. Я не забочусь о почестяхъ, блестящемъ положеніи въ обществ, даже батюшка пересталъ уже сожалть о потер того и другого. Но отечество, родина — о, неужели я не увижу боле родной стороны! Неужели мн придется умереть здсь!
— Умереть! Дитя, вы такъ еще недавно спорхнули съ неба, что говорите о возвращеніи туда, минуя долгій путь печали, страданій и дряхлости! Я, я все думалъ, что вы довольны Англіей. Почему вы такъ спшите ее оставить? Віоланта, вы несправедливы къ намъ, несправедливы къ Гэленъ, которая такъ искренно любитъ васъ.

ГЛАВА CXIII.

На другой день утромъ, когда еще Віоланта была въ своей комнат, къ ней принесли съ почты письмо. Она открыла его и прочла по итальянски слдующее:
‘Я очень желала бы видть васъ, но я не могу открыто явиться въ домъ, въ которомъ вы живете. Можетъ быть, я была бы въ состояніи уладить нкоторыя семейныя несогласія, отвратить непріятности, которымъ подвергался вашъ отецъ. Можетъ быть, въ моей власти оказать вамъ очень важную услугу. Но для этого все-таки нужно, чтобы мы увидлись и поговорили откровенно. Между тмъ время проходитъ, а всякое замедленіе можетъ вредить успху. Не придете ли, въ часъ пополудни, на поляну, возл маленькой калитки, ведущей изъ вашего сада? Я буду одна, а вамъ нечего бояться встрчи съ женщиной и притомъ родственницей. Ахъ, я очень желаю видться съ вами! Приходите, прошу васъ.

‘Беатриче’.

Прочитавъ письмо, Віоланта немного колебалась. Не задолго до назначеннаго часа, она, никмъ незамченная, прошла между деревьями, отворила маленькую калитку и вскор очутилась за уединенной полян. Чрезъ нсколько минутъ она услыхала легкіе женскіе шаги, подошедшая къ ней Беатриче, откинувъ покрывало, сказала съ какою-то льстивою затаенною энергіею:
— Эта вы! Мн правду оказали. Красавица! красавица! Ахъ, какая молодость, какая свжесть!
Голосъ ея отзывался грустью, и Віоланта, удивленная тономъ начатаго разговора и покраснвъ отъ неожиданныхъ комплиментовъ, нкоторое время молчала, потомъ сказала съ разстановкою.
— Вы, кажется, маркиза ди-Негра? Я слышала о васъ довольно много хорошаго, чтобы ввриться вамъ.
— Обо мн! отъ кого? спросила Беатриче, почти съ грубостію:— Отъ мистера Лесли, и — и….
— Договаривайте, что за нершительность?
— Отъ лорда л’Эстренджа.
— И боле ни отъ кого?
— По крайней мр я не припомню.
Беатриче тяжело вздохнула и спустила на лицо покрывало. Въ это время нсколько человкъ прохожихъ появились за полян и, замтивъ двухъ прекрасныхъ собою леди, остановились, разсматривая ихъ съ любопытномъ.
— Намъ невозможно говорить здсь, сказала Беатриче съ нетерпніемъ: — а мн многое нужно разсказать, о многомъ распросить. Окажите мн еще разъ свое довріе, я для васъ же хочу переговорить съ вами. Моя карета стоитъ не вдалек. Подемте ко мн: я не удержу васъ боле часа, потомъ привезу васъ обратно.
Это предложеніе удивило Віоланту. Она отступила къ калитк сада, выражая движеніями несогласіе. Беатриче положила руку къ ней на плечо и смотрла на нее изъ подъ вуаля съ смшаннымъ чувствомъ ненависти и восторга.
— Было время, когда и я не посмла бы сдлать шагу за ту черту, которою свтъ полагаетъ предлъ свободы для женщины. А теперь — посмотрите, какая во мн смлость. Дитя, дитя, не играйте своею судьбою. Никогда не представится вамъ боле случай подобный настоящему. Я сюда пріхала нарочно, чтобы видться съ вами, я должна хоть сколько нибудь познакомиться съ вами, съ вашимъ сердцемъ. Неужели вы колеблетесь еще?
Віоланта не отвчала, но игравшая на лиц ея улыбка какъ будто карала искусительницу.
— Я могу возвратить вашего отца въ Италію, сказала Беатриче измнившимся голосомъ: — пойдемте только со мною.
Віоланта подошла къ ней, во все еще съ нершительнымъ видомъ.
— Не черезъ замужство съ вашимъ братомъ, впрочемъ?
— Вы значитъ очень боитесь этого замужства?
— Бояться его! вовсе нтъ! Можно ли бояться того, отъ чего отказаться въ моей власти. Но если вы можете возстановить права отца моего боле благородными средствами, то вы сохраните меня для….
Віоланта вдругъ остановилась: глаза маркизы засверкали.
— Сохранять насъ для…. ахъ! я догадываюсь, что вы хотли сказать. Но пойдемте, пойдемте…. Посмотрите сколько здсь постороннихъ зрителей, вы все мн разскажете у меня дома. И если вы не откажете принести мн хотя одну жертву, то неужели вы думаете, что я не пожертвую для васъ съ своей стороны чмъ бы то ни было. Пойдемте или простимся навсегда!
Віоланта подала руку Беатриче съ такою открытою доврчивостію, которая заставила маркизу устыдиться своего вроломства, вся кровь бросилась ей въ лицо.
— Мы об женщины, сказала Віоланта:— мы принадлежимъ об къ одной и той же фамиліи, мы молились одной и той же Мадонн: отчего же мн не поврить вамъ посл этого?
Он подошли къ карет, которая стояла на поворот дороги. Беатриче сказала что-то потихоньку кучеру, который былъ итальянецъ, изъ числ наемныхъ людей графа, кучеръ кивнулъ головою въ знакъ согласія и отворилъ дверцы кареты. Дамы вошли. Беатриче опустила сторы, кучеръ слъ на коалы и энергически ударилъ по лошадямъ.
Беатриче спряталась въ задній уголъ кареты и громко рыдала. Віоланта приблизилась къ ней.
— Разв у васъ есть какое нибудь горе? спросила она своимъ нжнымъ, мелодическимъ голосомъ:— не могу ли я помочь вамъ чмъ нибудь, какъ вы хотите помочь мн?
— Дитя, дайте мн вашу руку и не мшайте мн смотрть на васъ. Была ли я когда нибудь такъ хороша? Никогда! И какая пропасть, какая бездна ложится между нею и мною!
Она произнесла это какъ будто объ отсутствующей женщин и опять погрузилась въ молчаніе, но все продолжала смотрть на Віоланту, которой глаза, отненные длинными рсницами, не могли вынести ея взгляда.
Вдругъ Беатриче привстала, вскричала: ‘нтъ, этого не должно быть!’ и схватилась за шнурокъ, привязанный къ рук кучера.
— Чего не должно быть? спросила Віоланта, удивленная словами и поступкомъ Беатриче.
Беатриче молчала, грудь ея высоко вздымалась.
— Постойте, сказала, она съ разстановкою.— Мы об, какъ вы замтили уже, принадлежимъ къ одной и той же благородной фамиліи, вы отвергаете искательство моего брата, хотя, увидавъ его и поговоривъ съ нимъ, нельзя не сознаться, что и наружностію и умомъ онъ не можетъ не понравиться. Онъ предлагаетъ вамъ завидное положеніе въ обществ, состояніе, прощеніе вашего отца и возвращеніе его за родину. Если бы я могла устранить предубжденія, которыя сохраняетъ вашъ отецъ — доказать ему, что графъ гораздо мене вредилъ ему, чмъ онъ думаетъ, стали ли бы вы и тогда отвергать почести и богатство, которыя предлагаетъ вамъ Джуліо Францины, ища руки вашей?
— О да, да, будь онъ вдвое лучше собою и вдвое знатне!
— Въ такомъ случа, скажите мн, какъ женщин, какъ родственниц,— скажите мн, которая также любила, не значитъ ли это, что вы лобите другого? Отвчаете же.
— Я не знаю. Нтъ, это не любовь… это была просто лишь мечта, несбыточная причуда воображенія. Не спрашивайте меня: я не могу отвчать:— И слова ея сопровождались обильнымъ потокомъ слезъ.
Лицо Беатриче снова сдлалось сурово и неумолимо. Она опять опустила вуаль и оставила шнурокъ, но кучеръ почувствовалъ уже было прикосновеніе и остановилъ лошадей.
— Ступай, сказала Беатриче: — ступай какъ теб приказано.
За тмъ об долго молчали,— Віоланта — едва успвъ оправиться отъ волненія, Беатриче — тяжело дыша и скрестивъ руки на груди.
Между тмъ карета възжала въ Лондонъ, миновала кварталъ, въ которомъ находился домъ госпожи ди-Негра, перехала мостъ, пронеслась по широкому проспекту, потомъ по извилистымъ аллеямъ, съ мрачными, срыми домами по обимъ сторонамъ. Она продолжала хать все дале и дале, когда наконецъ Віоланта стала сильно безпокоиться.
— Неужели вы такъ далеко живете? спросила она, поднимая штору и съ удивленіемъ взглянувъ на незнакомое ей грязное предмстье.— Я думаю, меня уже ищутъ дома. О, воротимтесь, прошу васъ!
— Мы уже почти пріхали. Кучеръ выбралъ эту дорогу, чтобы избжать улицъ, гд бы насъ могли увидть, гд бы могъ попасться намъ самъ братъ мой. Послушайтесь меня, разскажите мн исторію вашей любви, которую вы называете пустою мечтою. Что? неужели это невозможно?
Віоланта закрыла лицо руками и опустила голову.
— Для чего вы такъ жестоки? сказала она.— Это ли вы мн общали? Какимъ образомъ вы намрены спасти моего отца, какимъ образомъ возвратите вы его на родину: вотъ о чемъ вы хотли говорить со мною.
— Если вы согласитесь на одну жертву, я исполню свое общаніе. Мы пріхали.
Карета остановилась передъ ветхимъ, угрюмымъ домомъ, отдленнымъ отъ другихъ домомъ высокою стною, внутри которой былъ, по видимому, довольно пространный дворъ, къ дому примыкалъ узкій бульваръ, который съ одной стороны упирался въ Темзу. Рка въ этомъ мст была загромождена судами и лодками, лежавшими неподвижно подъ мрачнымъ зимнимъ небомъ.
Кучеръ сошелъ съ козелъ и позвонилъ. Дв смуглыя итальянскія физіономіи показались на порог.
Беатриче выпрыгнула изъ кареты и подала руку Віолант.
— Теперь мы въ совершенной безопасности, сказала она: — и черезъ нсколько минутъ участь ваша можетъ быть ршена.
Когда дверь затворилась за Віолантой, въ ней пробудилось сильное безпокойство и подозрніе, она со страхомъ разсматривала темную и мрачную комнату, въ которую он вошли.
— Велите карет ждать, сказала въ это время Беатриче.
Итальянецъ, которому дано было приказаніе, поклонился и слегка улыбнулся, во когда об дамы поднялись на лстницу, онъ отворилъ уличную дверь и сказалъ кучеру:
— Позжай къ графу и скажи, что все благополучно.
Карета удалилась. Человкъ, отдавшій это цридазаніе, затворилъ и заперъ дверь и, спрятавъ огромный ключъ отъ этой двери въ одно изъ скрытныхъ мстъ, вышелъ. Комната, замкнутая со всхъ сторонъ и опустлая, представляла мрачный видъ тюрьмы, здсь была и желзная дверь, запертая крпкими засовами, и каменная крутая лстница, скудно освщенная узкимъ окномъ, запыленнымъ въ теченіе длиннаго ряда годовъ и искрещеннымъ желзными полосами, и стны, пронизанныя желзными же связями, точно будто въ ожиданіи сильнаго напора тяжести или дйствія осадныхъ орудій.

——

На другой день посл отъзда Рандаля, Риккабокка, вслдствіе убжденій жены, отправилъ Джакомо въ домъ леди Лэнсмеръ съ очень нжнымъ письмомъ къ Віолант и запискою къ самой леди, прося послднюю привести дочь въ Норвудъ на нсколько часовъ, такъ какъ онъ желалъ переговорить съ ними обими. Только по прізд Джакомо въ Нейтсбриджъ открылся побгъ Віоланты. Леди Лэнсмеръ, очень дорожившая мнніемъ свта и общественными толками, упросила Джакомо не сообщать своихъ опасеній другимъ слугамъ и старалась поддержать между домашними убжденіе, что молодая леди, съ вдома ея, отправилась навстить одну изъ своихъ пріятельницъ и, вроятно, прошла чрезъ садовую калитку, которая была найдена отворенною: путь здсь былъ несравненно спокойне, чмъ по большой дорог, и подруга Віоланты, безъ сомннія, проводила ее по алле, ведущей отъ дому. Говоря это, по видимому, съ полнымъ убжденіемъ, леди Лэнсмеръ велла подавать карету и, взявъ съ собой Джакомо, отправилась посовтоваться съ своимъ сыномъ.
Разсудокъ Гарлея едва усплъ оправиться отъ потрясенія, испытаннаго имъ при разсказ леди Лэнсмеръ о побг Віоланты, когда доложили о прізд Рандаля Лесли.
Австрійскій принцъ и Леонардъ вышли въ сосднюю комнату. Какъ только дверь затворилась за ними, какъ появился Рандаль, по видимому, очень взволнованный:
— Я сейчасъ только что былъ въ вашемъ дом, лэди. Я узналъ, что вы здсь, простите, что я послдовалъ за вами. Я нарочно пріхалъ въ Нейтсбриджъ съ тмъ, чтобы видть Віоланту, но мн сказали, что она оставила васъ. Я умоляю васъ открыть мн, гд она теперь и что было причиною ея отъзда. Я имю нкоторое право спрашивать объ этомъ: отецъ ея общалъ мн ея руку.
Соколиные глаза Гарлея засверкали при вид Рандаля. Онъ пристально смотрлъ въ лицо молодому человку, но предоставилъ лэди Лэнсмеръ самой давать отвты и пускаться въ объясненія.
Рандаль ломалъ себ руки.
— И она не къ отцу убжала отъ васъ? вы уврены въ этомъ?
— Слуга ея отца только что прибылъ изъ Норвуда.
— О, я самъ виноватъ во воемъ. Мои слишкомъ настоятельныя притязанія, ея боязнь, отвращеніе къ моимъ планамъ. Теперь я все понимаю!
Голосъ Рандаля глухо звучалъ раскаяніемъ и отчаяніемъ.
— Чтобы спасти ее отъ Пешьера, отецъ ея требовалъ, чтобы она немедленно вышла за меня замужъ. Приказанія его были слишкомъ рзки, и мое сватовство, кажется, неумстно. Я знаю ея неустрашимость, она убжала, чтобы скрыться отъ меня. Но куда же, если не въ Норвудъ,— куда же? Какіе у ней есть еще друзья, какіе родственники?
— Вы проливаете новый свтъ на это дло, сказала леди Лансмеръ: — можетъ быть, она дйствительно отправилась къ отцу и человкъ только разошелся съ нею. Я сейчасъ же поду къ Норвудъ.
— Сдлайте это, но если ея тамъ нтъ, то не испугайте Риккабокка извстіемъ о ея побг. Предупредите и Джакомо въ этомъ смысл. Онъ готовъ подозрвать во всемъ Пешьера и ршиться на какое нибудь насиліе.
— А вы сами не подозрваете Пешьера, мистеръ Лесли? спросилъ Гарлей, совершенно неожиданно.
— Какъ это возможно? Я былъ у него сегодня утромъ, вмст съ Франкомъ Гэзельденомъ, который женится на его сестр. Я не отходилъ отъ него до самаго отъзда въ Нейтсбриджъ, слдовательно до самой минуты побга Віоланты. Онъ никакъ не могъ принимать участія въ этомъ похищеніи.
— Вы видлись вчера съ Віолантой. Говорили вы ей о госпоже ди-Негра? опросилъ Гарлей, внезапно вспомнивъ, что Віоланта заводила съ винъ рчь о маркиз.
Несмотря на все свое хладнокровіе, Рандаль почувствовалъ, что онъ измнился въ лиц.
— О госпож Негра? Кажется, нтъ. Впрочемъ, можетъ быть, что и говорилъ. Именно, теперь я помню. Она попросила у мена адресъ маркизы, но я не могъ сообщить его.
— Адресъ легко достать. Значитъ она, можетъ быть, отправилась въ домъ маркизы?
— Я бгу туда и посмотрю, вскрмчадъ Рандаль, поспшно вскочивъ со стула.
— И я съ вами. Постойте, милая матушка. Отправляйтесь, какъ вы уже предположили, въ Норвудъ и послдуйте совту мистера Лесли. Пощадите вашего друга отъ объявленія ему о потери дочери, если она, дйствительно не тамъ, до тхъ поръ, пока она не будетъ возвращена. Оставьте Джакомо здсь: онъ можетъ мн понадобиться.
Тутъ Гарлей вышелъ въ сосднюю комнату и попросилъ принца и Леонарда дождаться его возвращенія, а также удержать Джакомо. За тмъ онъ вернулся къ Рандалю. Какъ ни были сильны опасенія и волненіе Гарлея, онъ сознавалъ, что ему необходимо теперь хладнокровіе и невозмутимое присутствіе духа. Лордъ л’Эстренджъ и Рандаль скоро нашли домъ маркизы, но узнали тамъ, что маркиза съ утра куда-то ухала въ карет графа Пешьера. Рандаль съ безпокойствомъ взглянулъ на Гарлея, Гарлей какъ будто не замтилъ этого взгляда.
— Гд же она теперь, по вашему мннію, мистеръ Лесли?
— Я ршительно теряюсь въ догадкахъ. Можетъ быть, боясь отца своего — зная, какъ самовластно онъ пользуется своими правами, какъ твердо онъ будетъ держать слово, данное мн, она убжала къ кому нибудь изъ деревенскихъ сосдей, въ мистриссъ Дэль или мистриссъ Гэзельденъ.
— Я отправляюсь распрашивать, гд только возможно. Между тмъ вы поступайте, какъ знаете, мистеръ Лесли, сказалъ Гарлей, прощаясь съ Рандалемъ: — но я долженъ вамъ признаться, что вы были, по видимому, не очень-то пріятнымъ женихомъ для благородной леди, которой руки вздумали искать.
— Грубіянъ! прибавилъ Рандаль, оставшись одинъ: — но онъ любитъ ее, значитъ я уже отмщенъ.
Лордъ л’Эстренджъ отправился въ домъ Пешьера. Ему сказали, что графъ вышелъ вмст съ Франкомъ Гэзельденомъ и нкоторыми другими, молодыми людьми, которые у него завтракали. Онъ веллъ говорить всмъ, кто о немъ спроситъ, что онъ пошелъ въ Тоттерсоллъ посмотрть лошадей, выставленныхъ тамъ на продажу. Гарлей пустился туда же. Графъ стоялъ на двор, облокотясь на колонну и окруженный фешенебельными друзьями. Франкъ отдлялся отъ этой группы и казался въ настоящую минуту недовольнымъ. Гарлей дотронулся до плеча его и отвелъ его въ сторону.
— Мистеръ Гэзельденъ, вашь дядюшка Эджертонъ — мой искренній другъ. Хотите и вы быть моимъ другомъ? Я имю до васъ надобность.
— Милордъ.
— Подите за мною. Не должно, чтобы графъ Пешьера замтилъ, что мы разговариваемъ.
Гарлей оставилъ дворъ и вошелъ въ Сенъ-Джемсскій паркъ маленькою калиткою. Въ немногихъ словахъ онъ разсказалъ Франку о побг Віоланты и о причинахъ, по которымъ онъ подозрваетъ графа. Первымъ впечатлніемъ Франка было негодованіе на бездоказательное подозрніе и на столь унизительное мнніе о брат Беатриче, но когда онъ постепенно сталъ припоминать циническій и оскорбительный тонъ короткаго разговора графа, намеки самой Беатриче на какіе-то планы Пешьера, наклонность послдняго къ хвастливой и безпредльной щедрости, когда дло шло о наслажденіяхъ,— щедрости, которой удивлялись вс друзья его, то невольно поддался подозрніямъ Гарлея. Онъ сказалъ при этомъ съ какою-то особенною важностію:
— Поврьте мн, лордъ л’Эстренджъ, что если я буду въ состояніи помочь вамъ разрушить эти низкіе планы въ отношеніи несчастной леди, то готовъ служить вамъ по вашимъ указаніямъ. Ясно одно, что Пешьера не участвовалъ лично въ этомъ похищеніи, потому что я былъ при немъ цлый день, даже — теперь я начинаю соображать — даже я готовъ думать, что вы напрасно его подозрваете. Онъ пригласилъ насъ въ большомъ обществ хать въ Булонь на будущей недл съ тмъ, чтобы пробовать яхту, а это едва ли было бы возможно.
— Яхту, въ такое время года! Яхту — человку, который постоянно живетъ въ Вн.
— Спендквиккъ и продаетъ-то ее, между прочимъ, потому, что теперь не время для морскихъ катаній, графъ же намренъ провести слдующее лто въ крейсировк у Іоническихъ острововъ. У него тамъ есть имніе, котораго онъ еще ни разу не видалъ.
— Давно ли онъ купилъ эту яхту?
— Я не знаю даже, купилъ ли онъ ее, то есть заплатилъ ли деньги. Леви хотлъ сегодня утромъ увидаться съ Спендквиккомъ, чтобы окончить это дло. Спендквиккъ жалуется, что Леви все оттягиваетъ уплату.
— Мой милый мистеръ Гэзельденъ, вы ршительно заводите меня въ лабиринтъ. Гд бы найти лорда Спендквикка?
— Въ настоящую минуту, вроятно, въ постели. Вотъ его адресъ.
— Благодарю. А гд стоитъ корабль?
— Прежде онъ былъ за Блакволломъ. Я ходилъ смотрть на него — славное судно, называется ‘Бгущій Голландецъ’, на немъ есть даже и пушки.
— Довольно. Теперь выслушайте меня внимательно. Віоланта не можетъ еще быть въ опасности, прежде, чмъ Пешьера встртится съ нею, пока мы знаемъ вс его планы. Вы скоро женитесь на его сестр. Воспользуйтесь этимъ предлогомъ, чтобы не отходить отъ него ни на шагъ. Придумайте сказать ему что нибудь уважительное, я даже дамъ вамъ мысль. Выразите свое безпокойство и недоумніе насчетъ того, гд теперь госпожа Негра.
— Госпожа Негра? вскричалъ Франкъ.— Что же это значитъ? Разв она не въ дом своемъ на улиц Курзонъ?
— Нтъ, она выхала въ карет графа. По всей вроятности, кучеръ или слуга ея придетъ сегодня къ графу, чтобы отдлаться отъ Васъ, графъ, конечно, попроситъ васъ увидаться со слугою и убдиться, что сестра его вн опасности. Покажите видъ, что вы врите тому, что будетъ говоритъ этотъ человкъ, и заставьте его итти за собою на квартиру, какъ будто съ намреніемъ написать письмо къ маркиз. Когда онъ будетъ у васъ, мы уже не выпустимъ его изъ рукъ, потому что я подниму на ноги полицію. Дайте же мн тотчасъ знать, когда онъ прибудетъ.
— Но какже, возразилъ Франкъ, съ нетерпніемъ: — если я пойду къ себ на квартиру, какимъ образомъ я могу слдитъ за графомъ?
— Въ такомъ случа это не будетъ необходимостію. Только постарайтесь, чтобы онъ проводилъ васъ до квартиры, а тамъ можете разстаться съ нимъ при вход.
— Постойте, постойте! Вы, конечно, не подозрваете госпожу Негра въ участіи въ такихъ ужасныхъ замыслахъ. Извините меня, лордъ л`Эстренджъ, но я не могу дйствовать съ подобнымъ убжденіемъ, не могу даже слушать васъ, не считая васъ врагомъ своимъ, если вы произнесете хотъ олово оскорбительное для чести женщины, которую я люблю.
— Благородный молодой человкъ, дайте мн руку. Я намренъ спасти госпожу Негра, точно такъ же, какъ дочь моего друга. Думайте только о ней, когда будете дйствовать по моимъ указаніямъ, и все выйдетъ какъ нельзя лучше. Я вполн довряю вамъ. Теперь ступайте къ графу.
Франкъ воротился къ Пешьера, а Гарлей отправился къ лорду Спендкивикку, пробылъ у него нсколько минутъ, потомъ снова появился въ своемъ отели, гд Леонардъ, принцъ и Джакомо ожидали его.

ГЛАВА СXIV.

Густой сумракъ наполнялъ комнату, въ которую Беатриче привела Віоланту. Съ самой Беатриче сдлалась въ это время странная перемна. Съ униженнымъ видомъ и рыданіями, она пала предъ Віолантою на колни и умоляла о прощеніи.
Посл рзкихъ и пытливыхъ вопросовъ, вызвавшихъ отвты, которые устраняли всякое сомнніе, Беатриче убдилась, что ревность ея была совершенно неосновательна, что Віоланта вовсе не была ея соперницею. Съ этой минуты, страсти, которыя длали ее орудіемъ замысловъ злодя, исчезли и совсть ея содрогнулась при вид лжи и измны.
— Я обманула васъ! кричала она голосомъ, прерываемымъ рыданіями: — но я спасу васъ, во что бы то ни стало. Если бы вы были, какъ я прежде думала, моею соперницею, которая лишила меня всхъ надеждъ на счастіе въ будущемъ, я безъ малйшаго раскаянія приняла бы участіе въ заговор. Но теперь, вы — добрая, благородная двица,— вы не должны быть женою Пешьера. Да, не удивляйтесь: онъ долженъ навсегда отдаваться отъ своихъ намреній, или я снова пойду въ императору и открою ему вс мрачныя стороны жизни Пешьера. Подемте поскоре въ тотъ домъ, изъ котораго я увезла васъ.
Говоря это, Беатриче бралась за ручку двери. Вдругъ она вздрогнула, губы ея поблднели: дверь оказалась запертою снаружи. Она стала кричать — отвта не было, звонъ колокольчика глухо отдавшая въ комнат, окна были высоко отъ полу и съ желкныии ршотками они выходили не на рку и не на улицу, но на крытый, мрачный, пустой дворъ, окруженный высокою каменою стною, такъ что самый сильный крикъ, самый тяжелый ударъ не могъ быть слышанъ извн.
Беатриче догадалась, что она точно такъ же обманута, какъ и ея соперница, что Пешьера, сомнваясь въ ея твердости, при выполненіи задуманнаго плана, отнялъ у нея всякую возможность загладить сдланное преступленіе. Она находилась въ дом, принадлежащемъ его приверженцамъ. Не оставалось никакой надежды спасти Віоланту отъ погибели, угрожавшей ей.
Наступила ночь: он слышали бой часовъ на одной изъ отдаленныхъ церквей. Огонь, горвшій въ камин, давно уже погасъ, и воздухъ сдлался очень холоденъ. Никто не сбирался, казалось, нарушить молчаніе, царствовавшее въ дом: не было слышно ни звука, ни голоса. Он не чувствовали ни холода, ни голода, он сознавали только уединеніе, безмолвіе и боязнь чего-то, что должно было случиться.
Наконецъ, около полуночи, звонокъ раздался у двери, ведущей на улицу, потомъ послышались поспшные шаги, скрыпъ запоровъ, тихіе, смшанные голоса. Свтъ проникъ въ комнату сквозь щолки двери, дверь отворилась. Вошли двое итальянцевъ, съ свчами, за ними слдовалъ графъ Пешьера.
Беатриче вскочила и бросилась къ брату. Онъ слегка прикоснулся рукою къ ея устамъ и веллъ итальянцамъ выйти. Они поставили свчи на столъ и удалились, не проговоривъ ни слова.
Тогда Пешьера, отведя сестру въ сторону, подошелъ къ Віолант.
— Прелестная родственница, сказалъ онъ, съ видомъ самоувренности: — есть вещи, которыхъ никакой мужчина не согласится извинись и женщина не захочетъ простить, только любовь, не подчиняясь общимъ законамъ, находитъ себ извиненіе у однихъ и прощеніе у другихъ. Однимъ словомъ, я долженъ вамъ сказать, что я далъ общаніе, что буду обладать вами, а между тмъ вовсе не находилъ удобнаго случая присвататься къ вамъ. Не бойтесь: худшее, что васъ ожидаетъ, это сдлаться моею невстою. Отойди, сестра, отойди.
— Нтъ, Джуліо Францини, я стану между тобою я ею, ты прежде повергнешь меня на землю, чмъ дотронешься до края ея платья.
— Что это значитъ? ты, кажется, вооружаешься противъ меня?
— О если ты сейчасъ не уйдешь я не освободятъ ее, я обличу тебя передъ императоромъ.
— Слишкомъ поздно, cher enfant! Ты подешь вмст съ вами. Вещи, въ которыхъ ты можешь имть нужду, уже на корабл. Ты будешь свидтельницей вашей свадьбы, а тамъ ты можешь говорить императору что теб угодно.
Ловкимъ и энергическимъ движеніемъ графъ отстранилъ Беатриче и упалъ на колни передъ Віолантой, которая, выпрямившись во всю вышину своего роста, блдная какъ мраморъ, но не обнаруживая боязни, смотрла на него съ невозмутимымъ презрніемъ.
— Теперь вы сердитесь на меня, сказалъ онъ съ выраженіемъ смиренія и нкотораго энтузіазма:— и я этому не удивляюсь. Но поврьте, что пока это негодованіе не уступитъ мста боле нжному чувству, я не употреблю во зло той власти, которую пріобрлъ надъ вашею судьбою.
— Власти! произнесла Віоланта съ гордымъ видомъ.— Вы похитили меня и заперли въ этотъ домъ…. вы воспользовались правомъ сильнаго и удачей, но власти надъ моей судьбою — о, нтъ!
— Вы думаете, можеть быть, что ваши друзья узнали о вашемъ побг и напали на вашь слдъ. Прелестное дитя, я принялъ вс мры противъ попытокъ вашихъ друзей, и я не страшусь ни законовъ, ни полиціи Англіи. Корабль, которому суждено отвеэти васъ съ этихъ береговъ, готовъ и ждетъ въ нсколькихъ шагахъ отсюда…. Беатриче, повторяю теб, перестань, оставь меня…. На этомъ корабл будетъ патеръ, который соединитъ наши руки, но не прежде, какъ вы убдитесь въ той истин, что двушка, которая бжитъ съ Джуліо Пешьера, должна или сдлаться его женою, или оставить его съ полнымъ сознаніемъ собственнаго позора.
— О, извергъ, злодй! воскликнула Беатриче.
— Peste, сестрица, будь поосторожне въ выбор выраженій. Ты тоже выйдешь замужъ. Я говорю не шутя. Синьорина, мн очень жаль, что я долженъ употреблять насиліе. Дайте мн вашу руку, намъ пора итти.
Віоланта уклонилась отъ объятія, которое готово было оскорбить ея стыдливость, бросилась прочь, перебжала комнату, отворила дверь и потомъ поспшно затворила ее за собою. Беатриче энергически схватила графа за руки, чтобы удержать его отъ преслдованія. Но тотчасъ за дверью, какъ будто съ цлію подслушать, что длается въ комнат, стоялъ мужчина, закутанный съ головы до ногъ въ широкій рыбацкій плащь. Свтъ отъ лампы, упавшій на этого человка, блеснулъ на ствол пистолета, который онъ держалъ въ правой рук.
— Тише! прошепталъ незнакомецъ по англійски и, обнявъ руками станъ двушки, продолжалъ: — въ этомъ дом вы во власти злодя, только по выход отсюда вы будете въ безопасности. Но я возл васъ, Віоланта: будьте покойны!
Голосъ этотъ заставилъ трепетать сердце Віоланты. Она вздрогнула стала вглядываться, но лицо незнакомца было въ тни и закрыто шляпою и плащемъ, только черные, вьющіеся волосы выбивались наружу и виднлась такая же борода.
Въ это время графъ отворилъ дверь, увлекая за собою сестру, которая ухватилась за него.
— А, это хорошо! вскричалъ онъ незнакомцу по итальянски.— Веди синьорину за мною, только осторожно, если она вздумаетъ кричать, ну, тогда…. тогда заставь ее молчатъ, и только. Что касается до тебя, Беатриче, до тебя, измнница, я могъ бы убить тебя за этомъ мст, но нтъ, этого довольно.
Онъ поднялъ сестру въ себ за руки и, несмотря на ея крикъ и сопротивленіе, быстро побжалъ по лстниц.
Въ зал тснилась цлая толпа людей суровыхъ и жестокихъ на видъ, съ смуглыми, грубыми лицами. Графъ обратился къ одному изъ нихъ и что-то шепнулъ, въ одно мгновеніе маркизу схватили и завязали ей ротъ. Графъ возвратился назадъ. Віоланта стояла возл него, поддерживаемая тмъ самымъ человкомъ, которому Пешьера поручилъ ее и который въ эту минуту уговаривалъ ее не сопротивляться. Віоланта молчала и казалась покойною. Пешьера цинически улыбнулся и, пославъ впередъ людей съ зажженными факелами, сталъ спускаться по лстниц, которая вела къ потаенной пристани, бывшей между залою и входомъ въ подвальный этажъ дома. Тамъ маленькая дверь была уже отворена, и рка протекала возл. Лодка была причалена къ самымъ ступенямъ лстницы, кругомъ стояли четверо людей, которые имли видъ иностранныхъ матросовъ. По приход Пешьера, трое изъ нихъ прыгнули въ лодку и взялись за весла. Четвертый осторожно перебросилъ доску на ступени пристани и почтительно протянулъ руку Пешьера. Графъ вошелъ первый и, напвая какую-то веселую оперную арію, занялъ мсто у руля. Об женщины были также перенесены, и Віоланта чувствовала, какъ судорожно пожималъ въ это время ея руку человкъ, стоявшій у доски. Вся остальная свита перебралась немедленно, и черезъ минуту лодка быстро понеслась по волнамъ, направляя путь къ кораблю, который стоялъ за полъ-мили ниже по теченію и отдльно отъ всхъ судовъ, толпившихся за поверхности рки. Звзды тускло мерцали въ туманной атмосфер, не было слышно ни звука, кром мрнаго плеска веселъ. Графъ пересталъ напвать и, разсянно смотря на широкія складки своей шубы, казался погруженнымъ въ глубокія размышленія. Даже при блдномъ свт звздъ можно было прочесть на лиц Пешьера гордое сознаніе собственнаго торжества. Послдствія оправдали его беззаботную и дерзкую увренность въ самомъ себ и въ счастіи, что составляло отличительную черту характера этого человка — отважнаго искателя приключеній и игрока, который всю жизнь провелъ съ рапирою въ одной рук и поддльною колодою картъ въ другой. Віоланта, приведенная на корабль преданными ему людьми, будетъ уже безвозвратно къ его власти. Даже отецъ ея будетъ очень благодаренъ, узнавъ, что плнница Пешьера спасла честь своего имени, сдлавшись женою своего похитителя. Даже собственное самолюбіе Віоланты должно было убждать ее, что она добровольно приняла участіе въ планахъ своего будущаго супруга и убжала имъ отцовскаго дома, чтобы скоре стать предъ брачнымъ алтаремъ, а не была лишь несчастною жертвою обманщика, предложившаго ей руку изъ состраданія. Онъ видлъ, что судьба его обезпечена, что удач его позавидуютъ вс знакомые, что самая личность его возвысится торжественнымъ бракосочетаніемъ. Такъ мечталъ гранъ, почти забывая о настоящемъ и переносясь въ золотое будущее, когда онъ былъ приведенъ въ себя громкимъ привтствіемъ съ корабля и суматохою матросовъ, которые хватались въ это время за веревку, брошенную къ нимъ. Онъ всталъ и пошелъ было къ Віолант. Но человкъ, который постоянно смотрлъ за нею во все продолженіе пути, сказалъ ему по итальянски:
— Извините, ечеленца, на лодк множество народа и качка такъ сильна, что ваша помощь помшаетъ синьорин удержаться на ногахъ.
Прежде, чмъ Пешьера усплъ сдлать возраженіе, Віоланта уже подымалась по лстниц на корабль, и графъ на минуту остановился, смотря съ самодовольною улыбкою, какъ двушка легкою поступью вошла на палубу. За нею слдовала Беатриче, а потомъ и самъ Пешьера. Но когда итальянцы, составлявшіе его свиту, тоже столпились къ краю лодки, двое изъ матросовъ остановились передъ ними и выпустили въ воду конецъ веревки, а двое другихъ сильно ударили веслами и направили лодку къ берегу. Итальянцы, удивленные подобнымъ неожиданнымъ поступкомъ, разразились цлымъ градомъ проклятій и брани.
— Молчать, сказалъ матросъ, стоявшій прежде у доски, переброшенной съ лодки: — мы исполняемъ приказаніе. Если вы станете буянитъ, мы опрокинемъ лодку. Мы умемъ плавать. Да сохранитъ васъ Богъ и святой Джакомо, если вы сами не хотите о себ думать.
Между тмъ, когда Пешьера поднялся на палубу, потокъ свта упалъ на него отъ факеловъ. Этотъ же свтъ изливался на лицо и станъ человка повелительной наружности, который держалъ рукою Віоланту за талію и котораго черные глаза при вид графа засверкали ярче факеловъ. По одну сторону отъ этого человка стоялъ австрійскій принцъ, по другую сторону — съ плащемъ и огромнымъ парикомъ изъ черныхъ волосъ у ногъ — лордъ л’Эстренджъ, съ сложенными на груди руками и съ улыбкою на устахъ, которыхъ обычная иронія прикрывалась выраженіемъ спокойнаго, невозмутимаго презрнія. Графъ хотлъ говоритъ, но голосъ измнилъ ему. Все. вокругъ него смотрло враждебно и дышало мщеніемъ. Когда онъ стоялъ такимъ образомъ въ совершенномъ смущеніи, окружавшіе итальянцы закричали съ бшенствомъ:
— Il traditore? Il traditore! измнникъ! измнникъ!!
Графъ былъ неустрашимъ и при этомъ крик поднялъ голову съ повелительнымъ видомъ.
Въ это время Гарлей сдлалъ знакъ рукою, какъ будто съ цлію заставить умолкнуть матросовъ, и вышелъ впередъ изъ группы, посреди которой онъ до тхъ поръ стоялъ. Графъ приблизился къ нему смлою поступью.
— Что это за проказы? вскричалъ онъ дерзкимъ тономъ, по французски: — я увренъ, что мн должно отъ васъ требовать объясненіи и удовлетворенія.
— Pardieu, monsieur le comte, отвчалъ Гарлей, на томъ же язык, который такъ удачно выражаетъ сарказмъ: — позвольте вамъ на это замтить, что объясненій вы имете право отъ меня требовать, но что касается до удовлетворенія, то его мы ожидаемъ отъ васъ. Этотъ корабль….
— Мой! вскричалъ графъ.— Эти люди, которые теперь такъ дерзко оскорбляютъ меня, у меня на жалованьи.
— Ваши люди, monsieur le comte, теперь на берегу и, вроятно, пьютъ во славу вашего счастливаго путешествія. Вы очень ошибаетесь, если думаете, что ‘Бгущій Голландецъ’ принадлежитъ вамъ. Прося у васъ тысячу извиненій за то, что я осмлился перебить у васъ покупку, я долженъ вамъ признаться, что лордъ Спендквиккъ былъ столько любезенъ, что продалъ корабль мн. Впрочемъ, черезъ нсколько недль, monsieur le comte, я намренъ отдать въ полное ваше распоряженіе весь экипажъ.
Пешьера язвительно улыбнулся.
— Благодарю васъ, сударь, но такъ какъ въ настоящее время я не могу отправиться въ путь съ тою особою, которая могла бы сдлать для меня поэдву пріятною, то я намренъ возвратиться на берегъ и прошу лишь васъ увдомить меня, когда вы можете принять одного изъ друзей моихъ, которому я поручу разршить вмст съ вами еще не тронутую часть вопроса и устроить такъ, чтобы удовлетвореніе, съ вашей или съ моей стороны — все равно, было столь же соотвтственно обстоятельствамъ дла, какъ и то объясненіе, которымъ вы меня почтили.
— Къ чему такія хлопоты, monsieur le comte! удовлетвореніе, если я не ошибаюсь, уже приготовлено: вотъ до какой степени я былъ предусмотрителенъ въ отношеніи всего, чего могли бы потребовать чувство чести и долгъ джентльмена. Вы похитили молодую двушку, это правда, но видите, что она только возвратилась чрезъ это къ своему отцу. Вы располагали лишить своего знатнаго родственника всего достоянія его, но вы именно пришли на этотъ корабль, чтобы дать принцу ***, котораго постъ при Австрійскомъ Двор вамъ хорошо извстенъ, случай объяснить императору, что онъ самъ былъ свидтелемъ вашихъ поступковъ, которыми вы хотли будто бы истолковать данное вамъ Его Величествомъ дозволеніе на бракъ съ дочерью одного изъ первыхъ подданныхъ его въ Италіи. Ваше изгнаніе, въ возмездіе за вроломство, будетъ сопровождаться, сколько позволено мн думать, возстановленіемъ всхъ правъ и почестей славы вашей фамиліи.
Графъ вздрогнулъ.
— За это возстановленіе, сказалъ австрійскій принцъ, подошедшій въ это время къ Гарлею: — я заране ручаюсь. Такъ какъ вы, Джуліо Францини, наносите безчестіе всему благородному сословію Имперіи, то я буду настаивать передъ Его Величествомъ, чтобы имя ваше было вычеркнуто изъ списковъ дворянства. У меня есть здсь собственныя ваши письма, доказывающія, что родственникъ вашъ былъ вами же вовлеченъ въ заговоръ, которымъ вы предводительствовали, какъ новый Катилина. Черезъ десять дней эти письма будутъ представлены императору и его совту.
— Достаточно ли вамъ, monsieur le comte, сказалъ Гарлей: — такого удовлетворенія? если же нтъ, то я найду вамъ случай сдлать его еще боле полнымъ. Передъ вами станетъ вашъ родственникъ, котораго вы оклеветали. Онъ сознаетъ теперь, что хотя на нкоторое время вы и лишили его всего состоянія, но не успли испортить его сердце. Сердце его еще готово простить васъ, а рука его давать вамъ милостыню. Становись на колни, Джуліо Францини, на колни, побжденный разбойникъ, на колни, раззоренный игрокъ, бросайся въ ноги Альфонсо, князя Монтелеона и герцога Серрано.
Весь предъидущій разговоръ былъ веденъ по французски и потому былъ понятенъ лишь весьма немногимъ изъ итальянцевъ, стоявшихъ вокругъ, но при имени, произнесенномъ Гарлеемъ въ заключеніе рчи своей къ графу, единодушный крикъ огласилъ ряды ихъ.
— Альфонсо милостивый!
— Альфонсо милостивый! Viva-viva, добрый герцогъ Серрано!
И, позабывъ въ эту минуту о граф, они столпились вокругъ высокой фигуры Риккабокка, стараясь наперерывъ поцаловать его руку, даже край его платья.
Глава Риккабокка наполнились слезами. Съ бднымъ изгнанникомъ какъ будто сдлалось превращеніе. Сознаніе собственнаго достоинства отразилось во всей его личности. Онъ съ любовью протягивалъ руки, какъ будто стараясь благословлять своихъ ея иноземцевъ. Даже этотъ грубый крикъ смиренныхъ людей, изгнанниковъ, подобныхъ ему, почти вознаграждалъ его за годы лишеній и бдности.
— Благодарю, благодарю, повторялъ онъ: — рано или поздно, и вы, вроятно, воротитесь на нашу милую родину!
Австрійскій принцъ преклонилъ голову, выражая свое согласіе.
— Джуліо Францини, сказалъ герцогъ Серрано — мы имемъ право называть уже этимъ именемъ смиреннаго обитателя казино:— если бы провиднію угодно было допустить васъ совершить вашъ злодйскій умыселъ, неужели вы думаете, что на земл нашлось бы мсто, гд похититель могъ бы спастись отъ руки оскорбленнаго отца? Но небу угодно было избавить меня отъ новаго тяжкаго испытанія. Позвольте и мн при этомъ случа показать примръ снисхожденія.
И онъ съ живымъ, спокойнымъ челомъ приблизился къ своему родственнику.
Съ той самой минуты, какъ австрійскій принцъ заговорилъ съ нимъ, графъ хранилъ глубокое молчаніе, не обнаруживая ни раскаянія, ни стыда. Поднявъ голову, онъ стоялъ съ ршительнымъ видомъ, какъ человкъ, готовый на всякую крайность. Когда принцъ хотлъ теперь подойти къ нему, онъ замахалъ рукою и закричалъ: ‘не радуйтесь заране, не думайте, что вы одержали верхъ, ступайте, разсказывайте ваши выдумки императору. Я самъ найду случай отвчать за себя передъ трономъ.’ Говоря такимъ образомъ, онъ сдлалъ движеніе, чтобы броситься къ борту корабля.
Быстрый умъ Гарлея угадалъ намреніе графа: онъ усплъ дать знакъ людямъ, и попытка Францини не удалась. Схваченный бдительными и озлобленными противъ него единоземцами, въ ту самую минуту, когда онъ сбирался броситься въ рку, Пешьера былъ отведенъ въ сторону и связанъ. Тогда выраженіе лица его совершенно измнилось. Отчаянное бшенство гладіатора запылало въ немъ. Необыкновенная тлесная сила помогла ему нсколько разъ вырваться изъ рукъ враговъ и повергнуть нкоторыхъ изъ нихъ на полъ. Наконецъ численность превозмогла: посл продолжительной борьбы онъ долженъ былъ уступить. Тутъ онъ забылъ о всякомъ достоинств человка, потерялъ присутствіе духа, произносилъ самыя страшныя проклятія, скрежеталъ губами и едва могъ говорить отъ сильнаго прилива бшенства.
Тогда, сохраняя видъ невозмутимой ироніи, которая сдлала бы честь французскому маркизу стараго времени, и которой тщетно сталъ бы подражать самый искусный актеръ, Гарлей поклонился разсерженному графу.
— Adieu, monsieur le comte, adieu! Мн пріятно видть, что вы такъ благоразумно запаслись мховою одеждою. Она понадобится вамъ во время вашего путешествія, въ такую пору года вамъ придется перенести большіе холода. Корабль, на который вы удостоили взойти, отправляется въ Норвегію. Итальянцы, которые сопровождаютъ васъ, были нкогда изгнаны вами изъ отечества, теперь же, въ замнъ того, они соглашаются раздлить съ вами время, когда вамъ наскучитъ ваше собственное сообщество. Отведите графа въ каюту. Осторожне, осторожне. Adieu, monsieur le comte, adieu! et bon voyage!
Гарлей повернулся на каблукахъ, въ то время, какъ Пешьера, несмотря на сопротивленіе, былъ сведенъ въ каюту.
Тутъ Гарлей вышелъ на средину корабля, гд, за рядами матросовъ, почти закрытая ими, стояла Беатриче. Франкъ Гэзельденъ, который первый встртилъ ее при вход на корабль, былъ возл нея. Леонардъ наводился въ нкоторомъ отдаленіи отъ обоихъ, въ безмолвномъ наблюденіи всего, что происходило вокругъ. Беатриче въ эту минуту мало была занята Франкомъ, ея черные глаза смотрли на темное, усяннее звздами небо, и губы ея шевелились точно произнося молитву. Все это время женихъ ея говорилъ ей съ большимъ жаромъ, тихо и торопливо:
— Нтъ, нтъ…. не думайте Беатриче, чтобъ мы подозрвали васъ. Я готовъ ручаться жизнью за ваше прямодушіе. О, зачмъ же вы отворачиваетесь?… отчего не хотите говорить?
— Дайте мн еще минуту свободы, отвчала Беатриче кротко.
Она тихо, колеблющимися шагами подошла къ Леонарду, положила трепетную руку къ нему на плечо и отвела его въ сторону. Франкъ, удивленный подобнымъ поступкомъ, сдлалъ движеніе впередъ, потомъ остановился и смотрлъ на нихъ съ грустнымъ, задумчивымъ видомъ. Улыбка исчезла и съ лица Гарлея, онъ также сдлился особенно внимателенъ.
Беатриче произнесла немного словъ. Леопардъ отвчалъ отрывистыми фразами. Наконецъ Беатриче протянула руку, которую молодой поэтъ, поклонившись, поцаловалъ. Она стояла въ нершимости, и, при свт звздъ, Гарлей замтилъ, какъ краска покрыла ея щоки. Румянецъ этотъ поблднлъ, когда Беатриче воротилась къ Франку. Лордъ’ л’Эстренджъ хотлъ удалиться, но она сдлала ему знакъ остаться.
— Милордъ, сказала она, твердымъ голосомъ: — не смю упрекать васъ въ жестокости къ моему преступному и несчастному брату. Можетъ быть, поступки его заслуживаютъ боле тяжкаго наказанія, чмъ то, которому віы подвергаете его съ такими саркастическими выходками. Но какова бы ни была судьба его,— теперь презрніе, впослдствіи бдность,— я сознаю, что сестра его должна находиться при немъ, чтобы раздлять его участь. Если онъ виноватъ, то и я не права, если ему суждено терпть крушеніе на мор жизни, то и мн не остается ничего, кром какъ погибнуть вмст съ нимъ. Да, милордъ, я не оставляю этого корабля. Все, чего я у васъ прошу въ настоящую минуту, это приказать вашимъ людямъ уважать моего брата, такъ какъ возл него будетъ женщина.
— Но, маркиза, это невозможно, и….
— Беатриче, Беатриче, а я-то? а наше обрученіе? Неужели вы забыли обо мн? кричалъ Франкъ, съ горькимъ упрекомъ.
— Нтъ, молодой и слишкомъ для меня благородный женихъ, я не забуду и васъ въ моихъ молитвахъ. Но выслушайте. Я была ослплена, обманута другими, во также, и еще боле, собственнымъ безразсуднымъ и доврчивымъ сердцемъ,— обманута, чтобы, въ свою очередь, обмануть васъ и оклеветать себя. Я горю отъ стыда, при мысли, что я могла навлечь на васъ справедливое негодованіе вашей семьи, связавъ вашу судьбу съ моею злополучною судьбою, ваше имя съ моимъ обезславленнымъ именемъ, мое….
— Вотъ великодушное, любящее сердце! вотъ все, чего я у васъ прошу! вскричалъ Франкъ.— Перестаньте, перестаньте! это сердце уже принадлежитъ мн!
— Молодой человкъ, я никогда не любила васъ, это сердце было для васъ мертво, и теперь оно умерло для всего на свт. Прощайте. Вы забудете меня прежде, чмъ вы думаете,— прежде, чмъ я забуду васъ, какъ друга, какъ брата, если только братья бываютъ съ такимъ нжнымъ и добрымъ сердцемъ, какъ ваше. Теперь, милордъ, угодно вамъ дать мн вашу руку? Я хочу итти къ графу.
— Позвольте, одно только слово, сударыня, сказалъ Франкъ, замтно поблднвшій въ эту минуту,— сказалъ стиснувъ зубы, но спокойно и съ гордымъ выраженіемъ на лиц, до тхъ поръ сохранявшемъ видъ откровенности и чистосердечія: — одно слово. Я, можетъ быть, не стоилъ васъ своими личными качествами, но чистая, безкорыстная любовь, которая никогда не допускала сомнній и подозрнія,— любовь, которая увлекала бы меня къ вамъ даже и тогда, когда весь свтъ возсталъ бы на васъ,— подобная любовь возвышаетъ самаго ничтожнаго человка. Скажите мн одно лишь слово правды. Поклянитесь всмъ, что есть для васъ священнаго, что вы говорили правду, сказавъ, что никогда не любили меня.
Беатриче поникла головою, она трепетала передъ этою мужественною личностію, которую такъ жестоко обманывала и высокихъ качествъ которой, можетъ быть, до сихъ поръ не сознавала.
— Простите, простите меня, сказала она, прерывающимся отъ рыданій голосомъ и съ глубокимъ, томительнымъ вздохомъ.
При вид ея нершительности, лицо Франка просіяло внезапною надеждою. Беатриче подняла взоры, замтила эту перемну, потомъ взглянула на Леонарда, неподвижно стоявшаго вблизи, вздрогнула и отвчала съ твердостію:
— Простите меня, повторяю еще разъ. Я говорила правду. Сердце мое не принадлежало вамъ. Оно могло быть мягкимъ какъ воскъ для другого, для васъ оно было жостко и холодно какъ гранитъ.
Франкъ не произнесъ боле ни слова. Онъ стоялъ какъ будто прикованный къ мсту, не глядя даже на Беатриче, которая удалялась, опираясь на руку лорда л’Эстренджа. Франкъ съ ршительнымъ видомъ подошелъ къ выходу съ корабля и сталъ дожидаться, пока люди спустятъ на воду шлюпку. Проходя мимо того мста, гд стояла Віоланта, шопотомъ отвчавшая въ это время на распросы отца, Беатриче остановилась. Она особенно энергически оперлась въ эту минуту на руку Гарлея.
— Теперь, кажется, ваша рука трепещетъ, сказала она, съ грустною улыбкою, и, отойдя прочь прежде, чмъ Гарлей усплъ отвчать, она смиренно преклонила голову передъ Віолантой.— Вы уже простили меня, произнесла она, такимъ голосомъ, который былъ внятенъ лишь для слуха Віоланты: — и потому послднія слова мои не будутъ касаться прошлаго. Я вижу, какъ ваше будущее ярко блеститъ передо мною подъ этими торопливыми звздами. Вчная любовь, надежда и вра. Вотъ послднія слова той, которая съ этой минуты умерла для свта. Прелестная двушка, эти слова — слова предвднія!
Віоланта упала на грудь къ своему отцу и скрыла тамъ пылающее лицо свое, протянувъ между тмъ руку къ Беатриче, которая прижимала эту руку къ сердцу. Потомъ маркиза снова присоединилась къ Гарлею и вмст съ нимъ спустилась во внутрь корабля.

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
(и послдняя).

ГЛАВА XCV.

Происшествія послднихъ дней сильно подйствовали на Гарлея. Измна человка, котораго онъ всегда считалъ искреннимъ другомъ, которому открывалъ самыя задушевныя тайны свои, и который такъ предательски воспользовался его довріемъ, требовала мщенія самаго жестокаго, немедленнаго мщенія. Но, повинуясь побужденіямъ своей благородной души, онъ не ршался на это, надясь, что время и дятельность, при наступившихъ выборахъ, укажутъ ему путь, по которому онъ долженъ идти для удовлетворенія чувства, сдлавшагося въ душ его господствующимъ. Похищеніе Віоланты Гарлей приписывалъ не одному Пешьера, онъ подозрвалъ тутъ участіе Рандаля Лесли, а потому, обличивъ измну Одлея, хотлъ обличить и низкое предательство Рандаля.
Гэленъ, инстинктивно угадывая, что Гарлей любилъ ее только по одной своей наклонности въ романтичности, а что, узнавъ Віоланту, онъ привязался къ ней всей душой, весьма основательно полагала, что будущее не сулитъ ей того счастія, о которомъ мечтала она въ дни своей молодости,— счастія, которымъ бы она наслаждалась, еслибъ судьба ея неразрывно была соединена съ судьбою Леонарда. Въ свою очередь и Леонардъ заране обрекалъ жизнь свою неисходному страданію. Онъ не разъ покушался признаться во всемъ Гарлею, но мысль огорчить своего благодтеля отнимала отъ него всякую ршимость на этотъ подвигъ. Все, что онъ могъ сдлать для облегченія души своей, это — признаться мистеру Дэлю, своему искреннему другу и опытному руководителю. Мистеръ Дэль, изъ сожалнія къ Леонарду и какъ ревностный покровитель брачныхъ союзовъ, безъ вдома и согласія Леонарда, открылъ Гарлею, въ какомъ положеніи находились молодые люди. Это открытіе было новымъ ударомъ для Гарлея. У него вторично отнимали любимую женщину, и кто же? Человкъ, котораго онъ спасъ отъ голодной смерти, будущность котораго обезпечилъ блестящимъ образомъ! Съ этой минуты онъ видлъ въ Леонард такого же предателя, какимъ казался ему Одлей Эджертонъ.
Театромъ выборовъ былъ Лэнсмеръ. Вс, кто долженъ былъ участвовать въ нихъ, собрались туда По составленному заране Гарлеемъ плану, туда прибыли и мистеръ Дэль, и сквайръ Гэзельденъ, котораго Рандаль до такой степени очаровалъ, что онъ ршился совершенно устранить несчастнаго Франка отъ наслдства и сдлать наслдникомъ своимъ хитраго Рандаля.
Выборы начались и были въ сильномъ разгар, когда первенствующіе члены ‘Синяго Комитета’ были позваны на обдъ въ Лэнсмеръ-Парк. Общество казалось веселымъ и одушевленнымъ, несмотря на отсутствіе Одлея Эджертона, который подъ предлогомъ болзни, заперся въ своей комнат и послалъ къ Гарлею записку съ извщеніемъ, что онъ слишкомъ дурно себя чувствуетъ, чтобы присоединиться къ общимъ друзьямъ.
Рандаль былъ на верху самодовольствія, несмотря на сомнительный успхъ его рчи, произнесенной предъ народомъ. Что значила неудачная рчь, если самое дло выборовъ обезпечено? Сквайръ общался доставить ему на другой же день сумму, необходимую на покупку большого участка земли. Риккабокка не переставалъ еще ободрять его искательства руки Віоланты. Если когда нибудь можно было назвать Рандаля Лесли счастливымъ человкомъ, то это именно въ тотъ день, когда онъ сидлъ за обдомъ, чокаясь съ мистеромъ шаромъ и мистеромъ Ольдерменомъ и вглядываясь въ блестящій серебряный подносъ съ напитками, въ которомъ такъ ярко отражались его надежды на богатство незначительность.
Обдъ приходилъ уже къ концу, когда лордъ л’Эстренджъ, въ кратной рчи, напомнилъ постителямъ о предстоявшемъ окончаніи дла, посл тоста въ честь будущихъ членовъ Лэнсмера, онъ распустилъ комитетъ, приглашая приступить къ занятіямъ.
Леви сдлалъ знакъ Рандалю, который послдовалъ за нимъ въ свою комнату:
— Лесли, ваше назначеніе подлежитъ еще нкоторому сомннію. Изъ разговора людей, сидвшихъ около меня за обдомъ, а узналъ, что Эджертонъ такъ много выигралъ во мнніи Синихъ своею рчью и они такъ боятся потерять человка, который внушаетъ имъ столько доврія, что члены комитета не только хотятъ отстать отъ васъ при вторичной подач голосовъ и присоединяться къ Эджертону, но предполагаютъ открыть частную подписку, чтобы завладть и тми ста-пятидесятью избирательными голосами, на которые, сколько мн извстно, расчитываетъ Эвенель въ вашу пользу.
— Это будетъ не очень-то похвально со стороны комитета, если онъ вздумаетъ дйствовать за насъ обоихъ и станетъ усиливать Эджертона, сказалъ Рандаль, съ досадою.— Но я не думаю все-таки, чтобы имъ удалось привлечь на свою сторону эти сто-пятьдесятъ годосовъ безъ значительной траты денегъ, которыхъ Эджертонъ никогда не заплатитъ и которыя ни лордъ л’Эстренджъ, ни отецъ его не захотятъ принять на свой счетъ.
— Я сказалъ имъ очень откровенно, отвчалъ Леви:— что, какъ агентъ мистера Эджертона, я не допущу никакихъ происковъ для нарушенія правильности выборовъ. Я уврилъ первенствующихъ членовъ комитета, что разсмотрю и обдумаю ихъ намреніе перейти на сторону Эджертона: они ршились дйствовать по указаніямъ Одлея, а я знаю заране, что онъ скажетъ на этотъ счетъ. Вы можете положиться на меня, продолжалъ баронъ, съ важностію, которая странно согласовалась съ его обычнымъ цинизмомъ: — вы можете положиться на меня, что успете одержать верхъ надъ Одлеемъ, если только это будетъ въ моей власти. Между тмъ вамъ необходимо увидаться съ Эвенелемъ ныншнимъ же вечеромъ.
— Я назначилъ ему свиданіе въ десять часовъ. Судя по его рчи противъ Эджертона, я не сомнваюсь, что онъ намренъ помогать мн, тмъ боле, что онъ удостоврился изъ избирательныхъ списковъ, что ему невозможно ничего сдлать ни въ свою собственную пользу, ни въ пользу своего племянника-грубіяна. Моя рчь, какъ ни нападалъ на нее мистеръ Ферфильдъ, все-таки должна же расположить Желтую партію подавать голоса скоре въ мою пользу, чмъ въ пользу такого явнаго противника, какъ Эджертонъ.
— Я самъ думаю то же. Ваша рчь и отвтъ Ферфильда, правда, чрезвычайно повредили вамъ во мнніи Синихъ, но будьте уврены, что я могу еще заставить этихъ полтораста негодяевъ — хотя подобныя дйствія подкупа и происковъ и могутъ значительно повредить мн въ общественномъ мнніи — подать голоса въ вашу пользу. Я скажу имъ, какъ говорилъ уже комитету, что на Эджертона въ этомъ случа плохая надежда, что онъ ничего не заплатитъ, но что вы нуждаетесь въ голосахъ, и что я…. однимъ словомъ, если ихъ можно будетъ поддть красными словами и общаніями, я проведу ихъ….
Въ это время кто-то стукнулъ въ дверь. Вошелъ слуга съ порученіемъ отъ мистера Эджертона къ барону Леви, котораго первый просилъ зайти къ нему на нсколько минутъ.
— Хорошо, сказалъ Леви, когда слуга вышелъ:— я пойду къ Эджертону и какъ только окончу переговоры съ нимъ, то отправляюсь въ городъ. Я, можетъ быть, ночую тамъ.
Говоря такимъ образомъ, онъ простился съ Рандалемъ и направилъ шаги къ комнатамъ Одлея.
— Леви, спросилъ отрывисто государственный мужъ, при вход барона:— вы открыли мою тайну — мой первый бракъ — лорду л’Эстренджу?
— Нтъ, Эджертонъ, клянусь вамъ честью, что я храню вашу тайну.
— Вы слышали его рчь! Неужели вы не замтили страшной ироніи въ его похвалахъ моимъ заслугамъ? или это…. или это…. дло моей совсти? прибавилъ высокомрный Одлей сквозь зубы.
— Напротивъ, отвчалъ Леви: — мн кажется, что лордъ л’Эстренджъ избралъ именно такія черты вашего характера, которыя и всякій другой изъ вашихъ друзей помстилъ бы въ похвальной рчи.
— Всякій другой изъ моихъ друзей! Какіе друзья! проговорилъ Эджертонъ съ мрачнымъ видомъ.
Потомъ привставъ, онъ произнесъ голосомъ, который вовсе не отличался обычною твердостію:
— Ваше присутствіе, Леви, здсь, въ этомъ дом, удивило меня, какъ я уже имлъ случай замтить вамъ, я не могъ понять его необходимости. Неужели Гарлей пригласилъ васъ? Гарлей, съ которымъ вы, кажется, не въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ! Вы увряли, что ваше знакомство съ Ричардомъ Эвенелемъ доставитъ вамъ возможность уничтожить противодйствіе съ его стороны. Не смю поздравить васъ съ подобнымъ успхомъ.
— Успхъ этотъ оправдается послдствіями. Сильное противодйствіе моимъ интересамъ, можетъ быть, служитъ лишь личиною къ сокрытію полнаго сочувствія моимъ поступкамъ.
Одлей продолжалъ, какъ будто не слушая Леви:
— Гарлей чрезвычайно перемнился въ отношеніи ко мн и къ другимъ, эта перемна можетъ быть для иного незамтна, но я зналъ Гарлея еще ребенкомъ.
— Онъ въ первый разъ въ жизни занимается практическими длами. Это, вроятно, составляетъ главную причину перемны, которую вы замчаете въ немъ.
— Вамъ случалось видать его за-просто? вы часто говорили съ нимъ?
— Нтъ… и только о предметахъ, касающихся выборовъ. По временамъ, онъ совтуется со мною на счетъ Рандаля Лесли, въ которомъ, какъ въ вашемъ protg, онъ принимаетъ большое участіе.
— Это также очень удивляетъ меня. Впрочемъ, все равно, мн надоли вс эти хлопоты. Не ныньче, такъ завтра, я оставлю свое мсто и отдохну на свобод. Вы видли донесенія избирательныхъ коммиссій? у меня не достаетъ духу хорошенько разсмотрть ихъ. Въ самомъ ли дл выборы такъ надежны, какъ вс говорятъ?
— Если Эвенель отстранитъ своего племянника, и голоса ихъ перейдутъ на вашу сторону, то вы можете быть уврены въ успх.
— А вы думаете, что племянникъ его будетъ устраненъ? Бдный молодой человкъ! Въ такіе годы и съ такими дарованіями тяжело переносить неудачу.
Одлей вздохнулъ.
— Я долженъ оставитъ васъ, если вамъ неугодно будетъ передать мн еще что нибудь, сказалъ баронъ, вставая.— Мн множество дла, тмъ боле, что успхъ еще подлежитъ нкоторому сомннію, для васъ же неудача будетъ сопровождаться….
— Раззорніемъ, я это знаю. Но дло въ томъ, Леви, что ваши собственные интересы зависятъ много оттого, чтобы я не проигралъ. Вамъ еще пришлось бы поживиться около меня. Письма, которыя я получилъ сегодня утромъ, доказываютъ, что мое положеніе достаточно обезпечено совершенною необходимостію поддерживать меня, въ которую поставлена моя партія. Потому, всякая новость о разстройств моихъ денежныхъ длъ не обезпокоитъ меня столько, сколько я ожидалъ того прежде. Никогда еще моя карьера не была такъ свободна, какъ теперь, отъ всякихъ потрясеній, никогда еще не представляла она такого гладкаго пути къ вершин честолюбивыхъ замысломъ, никогда въ дни моей тщеславной щедрости, не былъ я такъ спокоенъ какъ теперь, приготовившись запереться въ маленькой квартирк съ однимъ слугой.
— Мн очень пріятно это слышать, и я тмъ боле буду стараться объ обезпеченіи вашихъ интересовъ на выборахъ, что оттого зависитъ ваша участь. Да, я долженъ наконецъ открыть вамъ….
— Говорите.
— По случаю неожиданнаго истощенія моихъ денежныхъ средствъ, я принужденъ былъ передать нкоторые изъ вашихъ векселей и другихъ обязательствъ другому, а этотъ человкъ немного скоръ, если вы не будете ограждены отъ тюрьмы парламентскою привилегіею, то я не могу ручаться….
— Предатель! вскричалъ Эджертонъ, съ негодованіемъ, не стараясь скрывать презрніе, которое онъ постоянно питалъ къ ростовщику: — не смй продолжать. Могъ ли я въ самомъ дл ожидать чего нибудь лучшаго! Вы предвидли мое паденіе и ршились окончательно раззорить меня. Не старайтесь оправдаться, сэръ, и оставьте меня немедленно!
— Вы убдитесь, что у васъ есть друзья хуже меня, сказалъ баронъ, отправляясь къ двери: — и если вы понесете неудачу, если ваши надежды будутъ разрушены, то я все-таки еще мене другихъ буду заслуживать осужденія съ вашей стороны. Я прощаю вамъ ваше увлеченіе и увренъ, что завтра вы выслушаете объясненіе моихъ дйствій, чего теперь вы не въ состояніи сдлать. Я между тмъ отправляюсь хлопотать по выборамъ.
Когда Одлей остался одинъ, мгновенные порывы страсти, казалось, утихли. Съ быстротою и логическою отчетливостію, которую сообщаютъ человку занятія общественными длами, онъ разобралъ свои мысли, изслдовалъ причину своихъ опасеній. Самая неугомонная мысль, самое нестерпимое изъ опасеній все-таки были слдствіемъ убжденіи, что баронъ выдалъ его л’Эстренджу.
— Я не въ состояніи боле выносить этой неизвстности, вскричалъ наконецъ Одлей, посл нкотораго раздумья: — я повидаюсь съ Гарлеемъ. При его откровенности, я узнаю по самому звуку его голоса, дйствительно ли я лишился всякихъ правъ на дружбу людей. Если эта дружба еще не потеряна для меня, если Гарлей сожметъ мою руку по прежнему съ юношескимъ увлеченіемъ привязанности, то никакая потеря не заставитъ меня произнести ни малйшей жалобы.
Онъ позвонилъ въ колокольчикъ, слуга, бывшій въ прихожей, вошелъ.
— Ступай, спроси, дома ли лордъ д’Эстренджъ, мн нужно переговорить съ нимъ,
Слуга воротился мене, чмъ черезъ дв минуты.
— Говорятъ, что милордъ занятъ чмъ-то особенно важнымъ: онъ отдалъ строгое приказаніе, чтобы его не тревожили.
— Занятъ! чмъ, съ кмъ онъ теперь?
— Онъ въ своей комнат, сэръ, съ какимъ-то пасторомъ, который сегодня пріхалъ и обдалъ здсь. Мн сказали, что онъ прежде былъ пасторомъ въ Лэнсмер.
— Въ Лэнсмер…. пасторомъ! Его имя…. Дэль, не такъ ли?
— Точно такъ, сэръ, если не ошибаюсь.
— Оставь меня, сказалъ Одлей измнившимся голосомъ.— Дэль, человкъ, который подозрвалъ Гарлея и нарочно пріхалъ, чтобъ отъискать меня въ Лондон, который говорилъ мн о моемъ сын и потомъ показалъ мн его могилу! теперь онъ наедин съ Гарлеемъ!
Одлей упалъ на спинку кресла и едва переводилъ дыханіе. Онъ закрывалъ себ лицо руками и сидлъ въ ожиданіи чего-то ужаснаго, какъ дитя, оставленное въ темной комнат.

ГЛАВА СXVI.

— Лордъ д’Эстренджъ, великодушный другъ!
— Вы, Віоланта, и здсь? Неужели вы меня ищете? Зачмъ? Праведное небо, что такое случилось? Отчего вы такъ блдны и дрожите?
— Вы сердитесь на Гэленъ? спросила Віоланта, уклоняясь отъ отвта, и щоки ея покрылись въ это время легкимъ румянцемъ.
— Гэленъ, бдное дитя! Мн не за что на нее сердиться, скоре я ей многимъ обязанъ.
— А Леонарда, котораго я всегда вспоминаю при мысли о моемъ дтств, вы простили его?
— Прелестная посредница, отвчалъ Гарлей съ улыбкою, но вмст и холодно: — счастливъ человкъ, который обманываетъ другого, всякій готовъ защищать его. Если же обманутый человкъ не въ состояніи простить, то никто не извинитъ его, никто не будетъ ему сочувствовать.
— Но Леонардъ не обманывалъ васъ?
— Да, первое время. Это длинная исторія, которой я не желалъ бы повторять вамъ. Но дло въ томъ, что я не могу простить ему.
— Прощайте, милордъ! Значитъ Гэленъ слишкомъ дорога вашему сердцу.
Віоланта отвернулась. Ея волненіе было такъ безъискусственно, самое негодованіе ея такъ плнительно, что любовь, которой въ минуты кипнія позднйшихъ мрачныхъ страстей Гарлей такъ гордо сопротивлялся, снова покорила себ сердце его и только сильне разожгла бурю въ груди его.
— Постойте, постойте, только не говорите о Гэленъ! вскричалъ онъ.— Ахъ, если бы обида, нанесенная мн Леонардомъ, была лишь такова, какою вы ее считаете, то неужели вы думаете, что я сталъ бы негодовать на него? Нтъ, я съ благодарностію пожалъ бы руку, которая расторгла слишкомъ необдуманный и несродный бракъ. Я отдалъ бы Гэленъ любимому ею человку, надливъ ее такимъ приданымъ, которое соотвтствовало бы моему состоянію. Но обида, нанесенная имъ мн, связана съ самымъ рожденіемъ его. Покровительствовать сыну такого человка, который…. Віоланта, выслушайте меня. Мы скоро разстанемся, и уже навсегда. Другіе, можетъ быть, станутъ осуждать мои дйствія, по крайней мр вы будете знать, отъ какого начала они исходятъ. Изъ всхъ людей, которыхъ я когда либо встрчалъ, я былъ связанъ дружбою только съ однимъ человкомъ, котораго считалъ себ боле близкимъ, чмъ брата. Въ свтлую пору моего дтства, я увидлъ женщину, которая очаровала мое воображеніе, покорила мое сердце. Это была идея красоты, олицетворенная въ живомъ образ. Я полюбилъ и думалъ, что любимъ взаимно. Я доврилъ тайну моего сердца этому другу, онъ взялся помогать моимъ искательствамъ. Подъ этимъ предлогомъ, онъ увидался съ несчастною двушкою, обманулъ, опозорилъ ее, оставивъ меня въ совершенномъ невдніи, что сердце, которое я считалъ своимъ, было отнято у меня такъ вроломно, старался показать мн, что она избгала лишь моихъ преслдованій въ порыв великодушнаго самоотверженія, потому что она быта бдна и низкаго происхожденія,— что это самоотверженіе было слишкомъ тяжело для молодого сердца, которое сокрушилось въ борьб. Онъ былъ причиною, что молодость моя протекла въ постоянныхъ мученіяхъ раскаянія, онъ подавалъ мн руку въ порывахъ лицемрнаго участія, смялся надъ моими слезами и жалобами, не проливъ ни одной слезы въ память своей жертвы. И вдругъ, очень недавно, я узналъ все это. Въ отц Леонарда Ферфильда вы увидите человка, отравившаго въ зародыш вс радости моей жизни. Вы плачете! О, Віоланта! Если бы еще онъ разрушилъ, уничтожилъ для меня прошедшее, я простилъ бы ему это, но даже и будущее для меня теперь не существуетъ. Прежде, нежели эта измна была открыта мною, я начиналъ просыпаться отъ чорстваго цпеннія чувствъ, я сталъ съ твердостію разбирать свои обязанности, которыми до тхъ поръ пренебрегалъ, я убдился, что любовь не похоронена для меня въ одной безвстной могил. Я почувствовалъ, что вы, если бы судьба допустила это, могли бы быть для моихъ зрлыхъ лтъ тмъ, на что юность моя смотрла лишь сквозь обманчивый покровъ золотыхъ мечтаній. Правда, что я былъ связанъ общаніемъ съ Гэленъ, правда, что этотъ союзъ съ нею уничтожалъ бы во мн всякую надежду, но одно лишь сознаніе, что сердце мое не превратилось совершенно въ пепелъ, что я могу снова полюбить, что эта усладительная сила и преимущество нашего существа еще принадлежатъ мн, было для меня неизъяснимо утшительно. Въ это самое время открытіе измны поразило меня, всякая правда и истина исчезли для меня во вселенной. Я не связанъ боле съ Гэленъ, я свободенъ, какъ бы въ доказательство того, что вы высокое происхожденіе, ни богатство, ни нжность и предупредительность не въ состояніи привязать ко мн ни одно человческое сердце. Я не связанъ съ Гэленъ, но между мною и вашею юною натурою лежитъ цлая бездна. Я люблю, ха, ха,— я, которому прошедшее доказало что для него не существуетъ взаимности. Если бы вы были моею невстою, Віоланта, я оскорблялъ бы васъ постоянною недоврчивостію. При всякомъ нжномъ слов, сердце мое говорило бы мн: ‘долго ли это продолжится? когда обнаружится заблужденіе?’ Ваша красота, ваши превосходныя душевныя качества только возбуждали бы во мн опасенія ревности, я переносился бы отъ настоящаго къ будущему и повторялъ бы себ: ‘эти волосы уже покроются сдиною, когда роскошная молодость достигнетъ въ ней полнаго развитія. Для чего же я негодую на своего врага и готовлю ему мщеніе? Теперь я понимаю это, я убдился, что не одинъ призракъ мрачнаго прошедшаго тяготилъ меня. Смотря на васъ, я сознаюсь, что это было слдствіемъ новой жестокой потери, эта не умершая Нора — это вы, Віоланта, во всемъ цвт жизни. Не глядите на меня съ такимъ упрекомъ, вы не въ состояніи измнить моихъ намреній, вы не можете изгнать подозрніе изъ больной души моей. Подите, подите, оставьте мн единственную отраду, которая не знаетъ разочарованія — единственное чувство, которое привязываетъ еще меня къ людямъ, оставьте мн отраду мщенія’.
— Мщеніе, о ужасъ! вскричала Віоланта, положивъ ему на плечо руку: — но замышляя мщеніе, вы подвергнете опасности собственную жизнь.
— Мою жизнь, простодушное дитя! Здсь не идетъ дло о состязаніи на жизнь или смерть. Если бы я обнажилъ вередъ глазами свта мои страданія, я доставилъ бы этимъ врагу своему случай насмяться валъ моимъ безразсудствомъ, если бы я вызвалъ его за дуэль и потомъ выстрлилъ на воздухъ, свтъ сказалъ бы: великодушный Эджертонъ…. благородный человкъ!
— Эджертонъ, мистеръ Эджертонъ! Онъ не можетъ быть вашимъ врагомъ! Не правда ли, что вы не противъ него обратите свое мщеніе? вы всю жизнь свою употребляли на то, чтобы ему благодтельствовать, вы заслужили полную довренность его, вы не дале какъ вчера такъ дружески опирались на плечо его и такъ радостно улыбались, глядя ему въ лицо.
— Неужели? лицемріе — за лицемріе, хитрость — за хитрость: вотъ мое мщеніе!
— Гарлей, Гарлей! Перестаньте, прошу васъ!
— Если я показываю видъ, что содйствую его честолюбивымъ помысламъ, то это только для того, чтобы потомъ втоптать его въ грязь. Я избавилъ его отъ когтей ростовщика, но съ тмъ, чтобы потомъ посадить его въ тюрьму….
— Стыдитесь, Гарлей!
— Молодого человка, котораго онъ воспиталъ такимъ же предателемъ, какъ онъ самъ (похвальный выборъ вашего отца — Рандаль Лесли), я избралъ своимъ орудіемъ, чтобъ показать ему, какъ тяжело переносить неблагодарность. Его же сынъ отомститъ за свою мать и предстанетъ предъ отцомъ, какъ побдитель въ борьб съ Рандалемъ Лесли, которая лишитъ благодтеля и покровителя его всего, что только можетъ усладить жизнь необузданнаго эгоиста. И если въ душ Одлея Эджертона осталось хотя слабое воспоминаніе о томъ, чмъ я былъ въ отношеніи къ нему и къ истин, то для него будетъ не послднимъ наказаніемъ убжденіе, что его же вроломство такъ переродило человка, которому самое отвращеніе ко лжи и притворству внушило мысль искать въ обман средствъ къ отмщенію.
— Не страшный ли сонъ все это! проговорила Віоланта, приходя въ себя: — такимъ образомъ вы лишите не одного врага своего всего, что длаетъ жизнь отрадною. Поступите такъ, какъ вы задумали, и тогда что ожидаетъ меня въ будущемъ?
— Васъ! О, не бойтесь. Я могу доставить Рандалю Лесли случай насмяться надъ своимъ покровителемъ, но въ то же самое время я обнаружу его вроломство и не позволю ему преграждать вамъ дорогу къ счастію. Что ожидаетъ васъ въ будущемъ? замужство по выбору, родина, надежда, радость, любовь, счастіе. Если бы въ тхъ свтлыхъ мечтаніяхъ, которыя питаютъ сердце молодой двушки, не слишкомъ, впрочемъ, проникая въ глубину его, вы и подарили меня благосклонною привязанностію, то она скоро исчезнетъ, и вы сдлаетесь гордостію и утшеніемъ человка однихъ съ вами лтъ, человка, которому время не представляетъ еще признака старости, и который, любуясь на ваше прелестное лицо, не долженъ будетъ содрогаться и повторять: ‘слишкомъ хороша, слишкомъ хороша для меня!’
— Боже мой, какія мученія! воскликнула Віоланта, въ сильномъ порыв страсти.— Выслушайте и меня въ свою очередь. Если, какъ вы общаете, я избавлюсь отъ мысли, что человкъ, къ которому я боюсь прикоснуться, иметъ право требовать руки моей, то выборъ мой сдланъ уже безвозвратно. Алтарь, который ожидаетъ меня, не есть алтарь земной любви. Но я умоляю васъ именемъ всхъ воспоминаній вашей, можетъ быть горькой, но до сихъ поръ незапятнанной жизни, именемъ того великодушнаго участія, которое вы еще оказываете мн, предоставьте мн право любоваться на васъ, какъ я любовалась съ самыхъ первыхъ годовъ дтства. Дайте мн право уважать, почитать васъ. Когда я буду молиться внутри стнъ, которыя отдлятъ меня отъ міра, позвольте мн остаться при убжденіи, что вы благороднйшее существо, которымъ обладаетъ свтъ. Выслушайте, выслушайте меня!
— Віоланта! проговорилъ Гарлей, трепеща всмъ тломъ отъ волненія: — представьте себ мое положеніе. Не требуйте отъ меня жертвы, которой я не могу, не долженъ принести вамъ, которая несовмстна съ достоинствомъ человка — терпливо, униженно преклонять голову передъ оскорбленіемъ, которое мн наносятъ, страдать съ полнымъ сознаніемъ, что вся моя жизнь была отравлена разочарованіемъ въ чувствахъ, которыя я считалъ самыми возвышенными, въ горестяхъ, которыя были столь дороги моему сердцу. Если бы это былъ открытый, явный врагъ, я протянулъ бы ему руку, по вашему требованію, но вроломному другу… не просите этого! Я красню при подобной мысли, какъ будто отъ новаго тяжкаго оскорбленія. Позвольте мн завтра, одинъ только день…. я не прошу боле…. позвольте мн обдумать мои намренія, возобновить въ памяти всю прошедшую жизнь, и тогда располагайте моимъ будущимъ по произволу. Простите меня за дерзкія слова, въ которыхъ я выразилъ недовріе даже къ вамъ. Я отрекаюсь отъ нихъ, они исчезли, они не существовали при усладительныхъ звукахъ вашего голоса, они разсялись при вид вашихъ очаровательныхъ глазъ. У вашихъ ногъ, Віоланта, я раскаяваюсь и умоляю о прощеніи. Вашъ отецъ самъ отвергнетъ вашего презрннаго претендента. Завтра въ этотъ часъ вы будете совершенно свободны. О, тогда, тогда, неужели вы не отдадите мн эту руку, которая одна лишь въ состояніи привести меня къ счастію? Віоланта, вы напрасно будете спорить со мною, сомнваться, разбирать свое положеніе, бояться за опрометчивость…. я люблю, люблю васъ. Я снова начинаю врить въ добродтель и правду. Я отдаю вамъ всю судьбу свою.
Если въ продолженіе этого разговора Віоланта, по видимому, переходила границы двической скромности, то это должно приписать свойственному ей чистосердечію, привычк къ уединенію, удаленію отъ свта, самой чистот души ея и сердечной теплот, которою Италія надляетъ своихъ дочерей. Но потомъ возвышенность помысловъ и намреній, которая составляла господствующую черту ея ха-рактера и искала лишь обстоятельствъ для полнаго развитія, превозмогла самые порывы любви.
Оставивъ одну руку въ рукахъ Гарлея, который все еще стоялъ передъ нею на колняхъ, она подняла другую вверхъ.
— Ахъ, произнесла она при этомъ едва слышнымъ голосомъ: — ахъ, если бы небо послало мн завидную судьбу принадлежать вамъ, содйствовать вашему благополучію, я никакъ не побоялась бы недоврчивости съ вашей стороны. Ни время, ни перевороты судьбы, ни привычка, ни самая потеря вашей привязанности не лишили бы меня права вспоминать, что вы нкогда вврили мн столь благородное сердце. Но…. здсь голосъ ея пріобрлъ прежнюю силу и румянецъ потухъ на ея щекахъ.— Но Ты, Вездсущій, услышь и прими мои торжественный обтъ. Если онъ откажется отречься для меня отъ намренія, которое опозоритъ его, этотъ позоръ ляжетъ навсегда между имъ и мною непреодолимою преградою. И пусть моя жизнь посвященная служенію Теб, прекратится въ тотъ самый часъ, въ который онъ унизитъ свое достоинство. Гарлей, разршите меня! Я сказала все: будучи столь же тверда сколько и вы, я предоставляю выборъ вамъ.
— Вы слишкомъ строго меня судите, сказалъ Гарлей, вставая, и съ нкоторою досадою.— Наконецъ, я не столь мелоченъ, чтобы спорить изъ за того, что я считаю справедливымъ, хотя бы дло шло о сохраненіи моей послдней надежды на счастіе.
— Мелочность! О несчастный, милый Гарлей! вскричала Віоланта, съ такимъ увлеченіемъ нжнаго упрека, что при словахъ ея затрепетали вс фибры въ сердц Гарлея.— Мелочность! Но отъ этой-то мелочности я и стараюсь спасти васъ. Вы не въ состояніи теперь разсуждать хладнокровно, смотрть на вещи съ настоящей точки зрнія. Вы слишкомъ отклонились отъ пути правоты и истины: вы носите личину дружбы съ тмъ, чтобы удобне обмануть, хотите показать вроломство и сами длаетесь предателемъ, хотите пріобрсти довренность вашего злйшаго врага и потомъ превзойти его лицемріемъ. Но хуже всего то, что изъ сына женщины, которую вы когда-то любили, вы хотите сдлать средство для отмщенія отцу.
— Довольно! прервалъ Гарлей въ смущеніи и съ возрастающимъ негодованіемъ, которому онъ старался дать полную свободу, чтобы заглушить упреки совсти.— Довольно! вы оскорбляете человка, которому только что признавались въ уваженіи.
— Я уважала образъ благородства и доблести. Я уважала человка, который въ глазахъ моихъ представлялъ олицетвореніе возвышенныхъ идеаловъ поэзіи. Разрушьте этотъ идеалъ — и вы разрушите Гарлея, котораго я почитала. Онъ умеръ для меня навсегда. Я буду оплакивать его, какъ свойственно любящей женщин, сохраняя воспоминаніе о немъ, леля любимую мечту о томъ совершенств, котораго ему не суждено было достигнуть.
Рыданія прерывали ея голосъ, но когда Гарлей, еще боле обезоруженный ея убжденіями, бросился къ ней, она быстро уклонилась, выбжала изъ комнаты и скоро исчезла изъ виду въ конц корридора…

ГЛАВА СXVII.

— Вы видли мистера Дэля? спросилъ Эджертонъ у Гарлея, который вошелъ къ нему въ комнату.— Вы знаете?…
— Все знаю! отвчалъ Гарлей, оканчивая начатую фразу.
Одлей глубоко вздохнулъ.
— Пусть будетъ такъ. Но нтъ, Гарлей, вы ошибаетесь, вы не можете узнать всего ни отъ кого изъ живущихъ на свт, кром меня самого.
— Я бесдовалъ съ мертвыми, отвчалъ Гарлей и бросилъ на столь роковой дневникъ Норы.
Эджертонъ видлъ какъ падали эти ветхіе, истлвшіе листки. Комната была очень слабо освщена. На разстояніи, въ которомъ онъ стоялъ, онъ не могъ узнать почерка, но онъ невольно содрогнулся и инстинктивно подошелъ къ столу.
— Приготовьтесь хорошенько! сказалъ Гарлей: — я начинаю свое обвиненіе и потомъ предоставлю вамъ опровергать свидтеля, котораго я избралъ. Одлей Эджертонъ, я доврилъ вамъ все, что только можетъ человкъ доврить другому. Вы знали, какъ я любилъ Нору Эвенель. Мн было запрещено видться съ нею и продолжать мое искательство. Вы имли къ ней доступъ, въ которомъ мн было отказано. Я просилъ васъ не длать мн никакихъ возраженій, которыя считалъ тогда лишь признакомъ особенной привязанности ко мн, просилъ васъ уговорить эту двушку, сдлаться моею женою. Такъ ли это было? Отвчайте.
— Все это правда, сказалъ Одлей, держа руку у сердца.
— Вы увидали ту, которую я такъ пламенно любилъ,— ту, которую я вврилъ вашему благородному намренію. Вы воспользовались этимъ случаемъ для себя и обманули двушку. Не такъ ли?
— Гарлей, я не отвергаю этого. Но перестаньте. Я принимаю наказаніе: я отказываюсь отъ правъ на вашу дружбу, я оставляю вашъ домъ, я подвергаю себя презрнію съ вашей стороны, я не смю просить у васъ прощенія. Но перестаньте, позвольте мн уйдти отсюда, теперь же!…
При этомъ Одлей, по видимому, одаренный могучею натурою, едва дышалъ.
Гарлей посмотрлъ на него съ невозмутимой твердостію, потомъ отвернулся и продолжалъ:
— Да… но все ли это? Вы похитили ее для себя, обольстили ее. Что же потомъ вы сдлали изъ ея жизни, оторвавъ ее отъ моей? Вы молчите. Я отвчу за васъ: вы завладли этою жизнію и разрушили ее.
— Пощадите, пощадите меня!
— Какая участь постигла двушку, которая казалась такою чистою, непорочною, полною жизни, когда я видлъ ее въ послдній разъ? Что осталось отъ нея? Растерзанное сердце, обезславленное имя, ранняя смерть, забытая могила.
— О, нтъ, не забытая, нтъ!
— Въ самомъ дл! Едва прошелъ годъ, какъ вы женились на другой. Я помогалъ вамъ устроить эту свадьбу, съ цлію, между прочимъ, поправить ваше состояніе. У васъ было уже блестящее общественное положеніе, власть, слава. Перы называли васъ образцомъ для англійскихъ джентльменовъ. Духовные люди считали васъ истиннымъ христіаниномъ. Снимите съ себя маску, Одлей Эджертонъ, покажите себя свту такимъ, каковъ вы на самомъ дл.
Эджертонъ поднялъ голову и кротко сложилъ руки, онъ сказалъ съ грустнымъ смиреніемъ:
— Я все перенесу отъ васъ, вы правы, продолжайте.
— Вы похитили у меня сердце Норы Эвенель. Вы оскорбили, бросили ее. И память о ней не помрачала для васъ дневного свта, тогда какъ вс мысли мои, вся жизнь моя…. о, Эджертонъ…. Одлей, Одлей, какъ вы могли обмануть меня такимъ образомъ!… Обмануть не за одинъ часъ, не на одинъ день, обманывать въ теченіе всей моей молодости, въ пору зрлыхъ лтъ, такъ рано начавшихся для меня…. заставить терзаться раскаяніемъ, которое должно было пасть на васъ. Ея жизнь уничтожена, моя лишена всякой отрады. Неужели мы оба не будемъ имть возможности отмстить за себя?
— Отмстить? Ахъ, Гарлей, вы уже отмщены.
— Нтъ отмщеніе еще ожидаетъ меня. Не напрасно дошли до меня изъ гробоваго склепа воспоминанія, которыя я только что повторилъ предъ вами. И кого же судьба избрала для того, чтобы разоблачить проступки матери? кого назначила быть ея мстителемъ? Вашего сына, вашего собственнаго сына, несчастнаго, забытаго, лишеннаго честнаго имени!
— Сына!
— Сына, котораго я избавилъ отъ голодной смерти, а можетъ быть и отъ чего нибудь худшаго, и который за это доставилъ мн несомннныя доказательства того, что вы вроломный другъ Гарлея л’Эстренджа и низкій обольститель — подъ видомъ мнимаго брака, что еще унизительне открытаго проступка — низкій обольститель Норы Эвенель.
— Это ложь, это ложь! вскричалъ Эджертонъ, къ которому возвратились въ это время вся его твердость, вся энергія. Я запрещаю вамъ говорить мн такимъ образомъ. Я запрещаю вамъ хотя однимъ словомъ оскорбить память моей законной жены!
— А, произнесъ Гарлей, съ удивленіемъ:— это ложь! докажите, что вы говорите правду, и я отрекаюсь отъ своего мщенія! Благодареніе Богу!
— Доказать это! Неужели вы думаете, что это такъ легко. Я нарочно уничтожалъ всякую возможность доказательства по чувству привязанности къ вамъ, изъ опасенія, можетъ быть слишкомъ самолюбиваго — потерять право на ваше уваженіе, которымъ я такъ гордился. Напрасная надежда! Я отказываюсь отъ нея! Но вы начали говорить о сын. Вы опять обманываетесь. Я слышалъ, что у меня былъ сынъ, много лтъ тому назадъ. Я искалъ его и нашелъ только могилу. Во всякомъ случа, благодарю васъ, Гарлей, что вы оказали помощь тому, въ комъ видли сына Леоноры.
— О сын вашемъ мы поговоримъ посл, сказалъ Гарлей, замтно смягчаясь, — прежде нежели я сообщу вамъ нкоторыя свднія о его жизни, позвольте мн попросить у васъ необходимыхъ объясненій, позвольте мн надяться, что вы въ состояніи загладить….
— Вы правы, сказалъ Эджертонъ, прерывая его съ особенною живостію.— Вы узнаете наконецъ непосредственно отъ меня до какой степени велика была обида, нанесенная вамъ мною. Это необходимо для насъ обоихъ. Выслушайте меня терпливо.
Эджертонъ разсказалъ все, разсказалъ про свою любовь къ Нор, про свою борьбу съ мыслію объ измн другу, про неожиданное убжденіе въ любви Норы къ нему, про совершенное измненіе вслдствіе того прежнихъ предположеній, про ихъ тайный бракъ и самую разлуку, про бгство Норы, причиною котораго Одлей выставлялъ ея неосновательныя опасенія, что будто бракъ ихъ не былъ законнымъ, и нетерпніе, съ которымъ она желала скорйшаго объявленія о ихъ супружеств.
Гарлей прерывалъ его лишь изрдка немногими вопросами, онъ сталъ вполн понимать, въ какой степени Леви участвовалъ въ разстройств благополучія супруговъ, онъ угадывалъ, что истинною причиною предательства ростовщика была преступная страсть, которую внушала ему несчастная двушка.
— Эджертонъ, сказалъ Гарлей, едва удерживая порывы негодованія противъ презрннаго Леви: — если читая эти бумаги, вы убдитесь, что Леонора была боле, чмъ вы думаете, права, подозрвая васъ и убжавъ изъ вашего дома, если вы откроете измну со стороны человка, которому вы вврили свою тайну, то предоставьте самому небу наказать его за вроломство. Все, что вы мн разсказываете, убждаетъ меня боле и боле, что мы никогда не выйдемъ здсь изъ мрака сомнній и догадокъ, а потому не въ состояніи будемъ съ точностію опредлить планъ нашихъ дйствій. Но продолжайте.
Одлей казался удивленнымъ и вздрогнулъ, глаза его съ безпокойствомъ обратились къ страницамъ дневника, но посл нкотораго молчанія, онъ продолжалъ разсказъ свой. Онъ дошелъ до неожиданмаго возвращенія Норы въ родительскій домъ, ея смерти, необходимости, въ которую онъ былъ поставленъ скрыть эту ужасную всть отъ впечатлительнаго Гарлея. Онъ говорилъ о болзни Гарлея, которая могла принять очень серьёзный характеръ, повторялъ высказанныя имъ слова ревности: ‘что онъ скоре согласился бы оплакивать смерть Норы, чмъ утшаться мыслію, что она любила другого’. Онъ разсказалъ о своемъ путешествіи въ деревню, куда, по словамъ мистера Дэля, ребенокъ Норы былъ отданъ на воспитаніе, и гд онъ услышалъ, что мать и сынъ въ одно время сошли въ могилу.
Одлей опять помолчалъ съ минуту, возобновляя въ ум своемъ все сказанное имъ. Этотъ холодный, суровый человкъ, принадлежащій свту, въ первый разъ разоблачилъ свое сердце, можетъ быть, самъ того не подозрвая — неподозрвая, что онъ обнаружилъ, какъ глубоко, посреди государственныхъ заботъ и успховъ на поприщ административномъ, онъ сознавалъ недостатокъ въ себ всякой привязанности, сознавалъ, какъ безотрадна была вншняя сторона его жизни, извстная подъ именемъ ‘карьеры’ — какъ самое богатство теряло для него всякую цну, потому что некому было его наслдовать. Только о своей постоянно усиливающейся болзни онъ не сказалъ ни слова, онъ былъ слишкомъ гордъ и слишкомъ мужественъ, чтобы вызывать состраданіе къ своимъ физическимъ недугамъ. Онъ напомнилъ Гарлею, какъ часто, какъ настоятельно, всякій годъ, всякій мсяцъ, онъ убждалъ своего друга освободиться отъ печальныхъ воспоминаній, посвятить свои блестящія способности на пользу отечества или искать еще боле прочнаго счастія въ домашней жизни. ‘Сколько я ни казался самолюбивымъ при подобныхъ убжденіяхъ,— сказалъ Эджертонъ — но въ самомъ дл я употреблялъ ихъ потому боле, что, видя васъ возвращеннымъ къ упроченному благополучію, я могъ бы съ увренностію передать вамъ мои объясненія въ поступкахъ прошлаго времени и вмст получить прощеніе въ нихъ. Я постоянно сбирался сдлать предъ вами мое признаніе и все не смлъ, часто слова готовы были сорваться съ устъ, но всегда какая нибудь фраза, жалоба съ вашей стороны удерживали меня отъ этого. Однимъ словомъ, съ вами были такъ тсно связаны вс идеи, вс чувства моей молодости, даже т, которыя я испыталъ, постивъ могилу Норы, что я не могъ принудить себя отказаться отъ вашей дружбы и, заслуживъ уваженіе и почести свта, о которомъ я мало заботился, я не имлъ довольно твердости, чтобы идти навстрчу презрнію, котораго долженъ былъ ожидать отъ васъ.’
Во всемъ, что Одлей произносилъ предъ тнь, замтна была борьба двухъ господствующихъ чувствъ: — полная раскаянія горесть о потер Норы и строгая къ самой себ, почти женская нжность къ другу, котораго онъ обманулъ. Такимъ образомъ, по мр того, какъ онъ говорилъ, Гарлей мало по малу забывалъ о своемъ порыв мщенія и ненависти: бездна, которая раскрылась было между ними, чтобы потомъ поглотить обоихъ, только тсне заставила потомъ ихъ подойти другъ къ другу, какъ въ дни ихъ дтства. Но Гарлей по прежнему молчалъ, закрывъ лицо руками и отвернувшись отъ Одлея, какъ будто подъ вліяніемъ какого-то роковаго сна, пока наконецъ Эджертонъ не обратился къ нему съ вопросомъ:
— Что же, Гарлей, я кончилъ. Вы говорили о мщеніи?
— О мщеніи? повторилъ Гарлей машинально и въ сильномъ волненіи.
— Поврьте мн, продолжалъ Эджертонъ:— что еслибы вы были въ состояніи отмстить мн, я принялъ бы отмщеніе это какъ милость съ вашей стороны. Получить обиду въ воздаяніе за то, что сначала по юношеской страсти, потомъ по нершительности сдлать признаніе, я нанесъ вамъ, значило бы для меня примириться съ своею совстью и возвыситься въ собственномъ мнніи. Единственная месть, которую вы можете предпринять, получитъ самую унизительную для меня форму, отмстить въ этомъ случа значитъ простить.
Гарлей простоналъ, закрывъ одною рукою лицо, онъ протянулъ другую, скоре, какъ будто испрашивая прощенія, чмъ даруя его. Одлей взялъ его руку и съ чувствомъ пожалъ ее.
— Теперь прощайте, Гарлей. Съ разсвтомъ я оставляю этотъ домъ. Я не могу теперь принять съ вашей стороны помощь въ настоящихъ выборахъ. Леви объявитъ о моемъ отказ. Рандаль Лесли, если вамъ это будетъ угодно, можетъ занять мое мсто. У него есть способности, которыя подъ хорошимъ руководствомъ, могутъ принести пользу отечеству, и я не имю никакого права пренебрегать чмъ бы то ни было для возвышенія карьеры человка, которому общалъ помогать.
— Не думайте слишкомъ много о Рандал Лесли, проговорилъ Гарлей:— подумайте лучше о вашемъ сын.
— Моемъ сын! Но уврены ли вы, что онъ живъ? вы улыбаетесь, вы…. вы…. о, Гарлей, я отнялъ у васъ мать, отдайте мн сына, заставьте меня благодарить васъ. Ваша месть готова.
Лордъ л’Эстренджъ вдругъ опомнился, выпрямился, посмотрвъ на Одлея съ минуту въ нершимости, не отъ негодованія, но по чувству скромности. Въ это время онъ казался человкомъ, который смиреннно ожидаетъ упрека, который умоляетъ о прощаніи. Одлей, не угадывая, что происходить въ душ Гарлея, отвернувшись, продолжалъ.
— Вы думаете, что я прошу слишкомъ многаго, и между тмъ все, что я могу датъ сыну любимой женщины и наслднику моего имени, есть одно лишь благословеніе раззорившагося отца. Гарлей, я не хочу сказать ничего боле. Я не смю присовокупить: ‘вы тоже любили его мать, любили боле глубокой и благородной любовью, чмъ была моя….’. Онъ вдругъ остановился, и въ эту минуту Гарлей упалъ къ нему на грудь.
— Прости, прости меня, Одлей! Твоя обида ничтожна по сравненію съ моею. Ты мн признался въ своей, между тмъ у меня не достанетъ духу признаться въ моей. Порадуйся, что намъ обоимъ приходится прощалъ другъ друга, и въ этомъ обмн чувствъ мы по прежнему длаемся равными, по прежнему становимся братьями. Посмотри хорошенько, представь себ, что мы теперь такіе же мальчики, какими были нкогда,— мальчики, которые только что сильно повздорили, но которые по окончаніи ссоры тмъ дружелюбне расположены одинъ къ другому.
— О, Гарлей, вотъ истинное отмщеніе! Оно вполн достигаетъ своей цли, произнесъ Эджертонъ, и слезы готовы были брызнуть изъ глазъ его, которыя равнодушно посмотрли бы на орудія пытки. Пробили часы, Гарлей бросился вонъ и изъ комнаты.
— Еще время не потеряно! вскричалъ онъ. Многое нужно сдлать и передлать. Ты спасенъ отъ стей Леви — ты долженъ получить перевсъ на выборахъ, состояніе твое къ теб возвратится, предъ тобой лежитъ блестящая будущность, твоя карьера только что начинается. Твой сынъ обниметъ тебя завтра. Теперь позволь мн отправиться — руку на прощаніе! Ахъ, Одлей, мы можемъ еще быть очень счастливы!

ГЛАВА CXVIII.

Пока Гарлей проводитъ часы ночи въ заботахъ о живущихъ, Одлей Эджертонъ бесдовалъ съ мертвыми. Онъ взялъ изъ связки бумагъ, лежавшихъ на стол, исповдь давно умолкшаго сердца Норы. Съ горькимъ удивленіемъ увидалъ онъ, какъ онъ нкогда былъ любимъ. Въ состояніи ли было все то, что содйствовало возвышенію государственнаго человка, что содйствовало видамъ его честолюбія, вознаградить его за понесенную имъ потерю — эти причудливыя мачты пылкаго воображенія, этотъ міръ отрадныхъ ощущеній, это безпредльное блаженство, заключенное въ возвышенной сфер, которая соединяетъ геніяльность съ нжною любовью? Его положительная, привязанная къ земному натура въ первый разъ, какъ будто въ наказаніе самой себ, получила полное понятіе о свтлой, неуловимой горстк неба, которая нкогда смотрла на него съ усладительною улыбкою сквозь темничныя ршотки его черствой жизни, эта изысканность чувствъ, эта роскошь помысловъ, которая согрвается разнообразіемь идей прекраснаго — все, чмъ нкогда онъ владлъ, то отъ чего съ досадою и нетерпніемъ отворачивался, какъ отъ пустыхъ представленій разстроеннаго и сантиментальнаго воображенія — теперь, когда это было для него потеряно, явилась ему какъ осязательная истина, какъ правда, неподверженная решнію и недопускающая недоврія. Въ самыхъ заблужденіямъ его была своя отрадная сторона дйствительности. Когда ученый говоритъ вамъ, что блестящая лазурь, покрывающая небесный сводъ, не лежитъ именно на той поверхности, на которой представляется вашему глазу, что это обманъ зрнія, мы вримъ ему, но отнимите этотъ колоритъ у воздушнаго пространства и тогда какая философія убдитъ васъ, что вселенная не понесла потери?
Но когда Одлей дошелъ до того мста, которое, хотя и не вполн ясно, представляло истинную причину побга Норы, когда онъ увидлъ, какъ Леви, по необъяснимой для него причин, нарочно внушалъ жен его сомннія, которыя такъ оскорбляли его, уврялъ ее, что бракъ ихъ недйствителенъ, приводя въ доказательство собственныя письма Одлея, исполненныя горечи и досады, пользовался неопытностію молодой женщины въ практическихъ длахъ и приводилъ ее въ совершенное отчаяніе, представляя ей картину понесеннаго ею позора, чело его помрачилось и руки затрепетали отъ бшенства. Онъ всталъ и тотчасъ же отправился въ комнату Леви. Онъ нашелъ ее пустою, сталъ распрашивать — узналъ, что Леви нтъ дома, и что онъ не воротится къ ночи. Къ счастію для Одлея, къ счастію для барона, они не встртились въ эту минуту. Мщеніе, несмотря на убжденія друга, точно такъ же овладло теперь всмъ существомъ Эджертона, какъ за нсколько часовъ до того бушевало въ сердц Гарлея, но теперь никакая сила не была бы въ состояніи отклонить его.
На слдующее утро, когда Гарлей пришелъ въ комнату друга своего, Эджертонъ спалъ. Но сонъ его казался очень тревожнымъ, дыханье было тяжело и прерывисто, его мускулилистыя руки и атлетическая грудь были почти обнажены. Странно, что сильный недугъ, таившійся внутри этого организма, до такой степени мало обнаруживался, что для посторонняго наблюдателя спящій страдалецъ показался бы образцомъ здоровья и силы. Одна рука его лежала подъ подушкой, судорожно сжавъ листки роковаго дневника и тамъ, гд буквы рукописи были стерты слезами Норы, были свжіе слды другихъ словъ, можетъ быть еще боле горькихъ.
Гарлей былъ глубоко пораженъ, пока онъ стоялъ у постели въ молчаніи, Эджертонъ тяжело вздохнулъ и проснулся. Онъ окинулъ комнату мутнымъ, блуждающимъ взоромъ, потомъ, когда глаза его встртились съ глазами Гарлея, онъ улыбнулся и сказалъ:
— Такъ рано! Ахъ, вспомнилъ: сегодня день, назначенный для гонки. Втеръ какъ видно будетъ противный, но мы съ тобой, кажется, никогда не проигрывали пари?
Разсудокъ Одлея помрачился, воображеніе его перенеслось ко времени пребыванія ихъ въ Итон. Но Гарлей понялъ, что Одлей метафорически намекаетъ на предстоящій бой на выборахъ.
— Правда, мой милый Одлей, мы съ тобой никогда не проигрывали. Но ты намренъ встать теперь? Я бы желалъ, чтобы ты теперь же отправился въ залу выборовъ, чтобы успть переговоритъ съ избирателями до начала собранія. Въ четыре часа ты выйдешь оттуда, выигравъ сраженіе.
— Выборы! Какъ! что! вскричалъ Эджертонъ, приходя въ себя.— А, теперь помню, да, я принимаю отъ тебя эту послднюю милость. Я всегда говорилъ, что мн суждено умереть, нося парламентскую мантію. Общественная жизнь… у меня нтъ другой. Ахъ, я мое еще говорю подъ вліяніемъ какого-то бреда. О, Гарлей!… сынъ мой! гд мой сынъ!
— Ты увидишь его посл четырехъ часовъ. Вы будете гордиться другъ другомъ. Но одвайся поскоре. Не позвонить ли въ колокольчикъ, чтобы пришелъ твой человкъ?
— Позвони, сказалъ Эджертонъ отрывисто и упалъ на подушки. Гарлей оставилъ его комнату и присоединился къ Рандалю и нкоторыхъ другимъ главнйшихъ членамъ Синяго Комитета, которые шумно разговаривали въ это время за завтракомъ.
Вс были въ сильномъ безпокойств и волненіи кром Гарлея, который очень хладнокровно обмакивалъ въ свой кофей кусокъ обжареннаго хлба. Рандаль напрасно старался казаться покойнымъ. Хотя онъ и былъ увренъ въ успх на выборахъ, но ему предстояло употребить въ дло вс способности своего необычайнаго лицемрія. Ему нужно было казаться глубоко огорченнымъ во время порывовъ самой необузданной радости, нужно было сохранять видъ приличнаго обстоятельствамъ сожалнія о томъ, что какими-то странными причудами судьбы, переворотами происшествій, выигрышъ Рандаля Лесли былъ неразлученъ съ потерею Одлея Эджертона. Кром того онъ горлъ нетерпніемъ увидть скоре сквайра и получить деньги, которыя должны были усвоить ему самый драгоцнный предметъ его честолюбія. Завтракъ былъ скоро кончивъ, члены Комитета, взявшись за шляпы и посмотрвъ на часы, дали знакъ къ отъзду, но сквайръ Гэзельденъ все еще не являлся. Гарлей, выйдя на террасу, позвалъ Рандаля, который, надвъ шляпу, послдовалъ за нимъ.
— Мистеръ Лесли, сказалъ Гарлей, прислонившись къ периламъ и гладя большую, неуклюжую голову Нерона: — вы помните, что вы разъ вызывались объяснить мн нкоторыя обстоятельства, касающіяся графа Пешьера, которыя вы сообщили герцогу Серрано, я отвчалъ вамъ въ то время, что былъ занятъ длами выборовъ, но что по окончаніи ихъ и съ большимъ удовольствіемъ выслушаю все, относящееся къ вамъ и къ моему искреннему другу герцогу.
Эти слова удивили Рандаля и нисколько не содйствовали успокоенію его нервовъ. Впрочемъ, онъ отвчалъ поспшно.
— Въ отношеніи этихъ обстоятельствъ, равно какъ и въ отношеніи всего, что можетъ условливать ваше мнніе обо мн, я поспшу устранить всякую мысль, которая въ вашихъ глазахъ могла бы бросать тнь на мою репутацію.
— Вы говорите прекрасно, мистеръ Лесли, никто не въ состояніи поспорить съ вами въ умньи выражаться, тмъ боле я хочу воспользоваться вашимъ предложеніемъ, что герцогъ чрезвычайно огорченъ отказомъ дочери выполнить данное имъ общаніе. Я могу гордиться нкотораго рода вліяніемъ на молодую двушку, принявъ дятельное участіе въ разстройств замысловъ Пешьера, и герцогъ заставляетъ меня выслушать ваши объясненія, съ тою цлію, что если они удовлетворятъ меня точно такъ же, какъ удовлетворили его, я сталъ бы убждать дочь его принять предложенія претендента, который готовъ былъ пожертвовать даже жизнью на поединк съ такимъ страшнымъ дуэлистомъ, каковъ Пешьера.
— Лордъ л’Эстренджъ, отвчалъ Рандаль, съ поклономъ: — я въ самомъ дл чрезвычайно много буду вамъ обязанъ, если вы уничтожите въ коей невст предубжденіе противъ меня, предубжденіе, которое одно лишь помрачаетъ мое счастіе и которое совершенно положило бы предлъ моему искательству, если бы я не принималъ его слишкомъ далекимъ и принужденнымъ отношеніямъ между мною и невстою.
— Никто не съумлъ бы выразиться лучше этого, повторилъ Гарлей, какъ будто подъ вліяніемъ глубокаго удивленія, и между тмъ разсматривая Рандаля, какъ мы разсматриваемъ какую нибудь рдкость.— Я однако такъ несчастливъ, что долженъ объявить вамъ, что если вы женитесь на дочери герцога Серрано….
— Что же тогда? спросилъ Рандаль.
— Извините, что я позволю себ длать предположеніе, вроятность котораго вы можете опредлить сами, я выразился несовсмъ удачно:— когда вы женитесь на этой молодой двушк, вы избгнете по крайней мр подводныхъ камней, на которые часто попадали и о которые разбивалась многіе пылкіе юноши по окончаніи бурнаго странствованія по морю жизни. Вашъ бракъ нельзя будетъ назвать неблагоразумнымъ. Однимъ словомъ, я вчера получилъ изъ Вны депешу, которая заключаетъ въ себ совершенное прощеніе и полное возстановленіе правъ Альфонсо герцога Серрано. Я долженъ къ этому присовокупить, что австрійское правительство (котораго дйствій здсь не всегда понимаются надлежащимъ образомъ) руководствуется всегда существующими законами и не станетъ воспрещать герцогу, возстановленному однажды въ правахъ, выбирать себ зятя по усмотрнію или передать имніе свое дочери.
— И герцогъ знаетъ уже объ этомъ? вскричалъ Ранлаль, при чемъ щоки его покрылись яркимъ румянцемъ и глаза заблестли.
— Нтъ. Я берегу эту новость вмст съ нкоторыми другими до окончанія выборовъ. Странно, что Эджертонъ заставляетъ ждать себя такъ долго. Впрочемъ, вотъ идетъ слуга его.
Человкъ Одлея подошелъ.
— Мистеръ Эджертонъ очень дурно себя чувствуетъ, милордъ, онъ проситъ извиненія, что не можетъ сопутствовать вамъ въ городъ. Онъ явится поздне, если его присутствіе будетъ необходимо.
— Нтъ. Передай ему, что онъ можетъ остаться дома и успокоиться. Мн хотлось только, чтобы онъ былъ свидтелемъ собственнаго торжества — вотъ и все. Скажи, что я буду представлять его особу на выборахъ. Господа, готовы ли вы? Пойдемте.

ГЛАВА CXIX.

Въ сумерки, когда уже стало значительно темнть, Рандаль Лесли шелъ чрезъ Лэнсмеръ-Паркъ къ дому. Объ удалился съ выборовъ прежде окончанія ихъ, перешелъ луга и вступилъ на дорогу между лишенными листьевъ кустарниками пастбищъ графа. Посреди самыхъ грустныхъ мыслей, теряясь въ догадкахъ, какимъ образомъ постигла эта неожиданная неудача приписывая ее вліянію Леонарда на Эвенеля, но подозрвая Гарлея, даже самаго барона Леви, онъ старался припомнить, какую ошибку онъ сдлалъ противъ правилъ благоразумія, какой планъ хитрости позабылъ привести въ дло, какую нить своихъ стей оставилъ недоплетенною. Онъ не могъ придумать ничего подобнаго. Опытность и тактъ его казались ему безукоризненными, въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ былъ totus, teres atque rotundus. Тогда въ груди его зашевелилось другое, еще боля острое жало — жало чувствительне уязвленнаго самолюбія — сознаніе, что онъ былъ перехитренъ, обманутъ, одураченъ. Истина до такой степени сродни человку, до такой степени необходима для него, что самый низкій измнникъ изумляется, оскорбляется, видитъ разстройство въ порядк вещей, когда измна, предательство получаютъ надъ нимъ перевсъ.
— И этотъ Ричардъ Эвенедь, которому я такъ вврялся, могъ обманутъ меня! проворчалъ Рандаль, и губы его задрожали отъ негодованія.
Онъ былъ еще посреди парка, когда человкъ съ желтою кокардою на шляп, бжавшій по направленію изъ города, подалъ ему письмо и потомъ, не дожидаясь отвта, пустился опять въ обратный путь.
Рандаль узналъ на адрес руку Эвенеля, разломалъ печать и прочиталъ слдующее

Конфиденціально.

‘Любезный Лесли, не унывайте: сегодня вечеромъ или завтра вы узнаете причины, заставившія меня перемнить мое мнніе, вы убдитесь, что, какъ семейный человкъ, а не могъ поступить иначе, какъ поступилъ. Хотя я не нарушилъ слова, даннаго вамъ, потому что вы, конечно, помните, что общанная мною помощь вамъ зависла отъ моего собственнаго отказа и не могла имть мста при отказ со стороны Леонарда, но все-таки я предполагаю, что вы считаете себя обманутымъ. Я принужденъ былъ пожертвовать вами, по чувству долга семьянина, какъ вы въ томъ скоро сами убдитесь. Мой племянникъ также пожертвовалъ собою, я не смотрлъ тутъ на свои собственныя выгоды. Мы испытываемъ одну общую участь. Я не намренъ оставаться въ Парламент. Если вы успете поладить съ Синими, я постараюсь дйствовать на Желтыхъ такъ, чтобы пустить васъ вмсто себя. Я не думаю, чтобы Леонардъ сталъ въ этомъ случа соперничествовать. Такимъ образомъ, поведемъ дло умненько, и вы еще можете быть депутатомъ за Лэнсмеръ.

‘Р. Э.’

Въ этомъ письм Рандаль, несмотря на всю свою проницательность, не замтилъ откровенныхъ признаній писавшаго. Онъ въ первую минуту обратилъ вниманіе только на худшую сторону предмета и вообразилъ, что это была жалкая попытка утишить его справедливое негодованіе и заставить его быть скромнымъ. Между тмъ все-таки необходимо было сообразить положеніе дла, собрать разсянныя мысли, призвавъ на помощь мужество, присутствіе духа. Сквайръ Гэзельденъ, безъ сомннія, ожидаетъ его, чтобы отдать ему деньги на землю Руда, герцогъ Серрано возстановленъ во всхъ правахъ своихъ и снова владетъ огромнымъ состояніемъ, ему общана рука двушки, богатой наслдницы, которая соединяетъ въ себ все, что можетъ возвысить бднаго джентльмена и поставить его на видное положеніе. Постепенно, съ тою гибкостію разсудка, которая составляетъ принадлежность систематическаго интриганта, Рандаль Лесли отказался отъ выполненія замысла, который потерплъ неудачу и ршился приступить въ изобртенію другихъ плановъ, которые, по его мннію, были очень близки къ успху. Наконецъ, если бы ему не удалось снова пріобрсти расположеніе Эджертона, то зато и Эджертонъ не могъ принести ему теперь существенной пользы. Разсуждая такимъ образомъ съ самимъ собою и придумывая какъ бы устроить дла свои къ лучшему, Рандаль Лесли переступилъ порогъ дома Лэнсмеровъ и въ зал увидалъ барона, который дожидался его.
— Я не могу до сихъ поръ понять, что за чепуха происходила на этихъ выборахъ. Меня удивляетъ въ особенности л’Эстренджъ, я знаю, что онъ ненавидитъ Эджертона, и я увренъ, что онъ выкажетъ эту ненависть не тмъ, такъ другимъ образомъ. Впрочемъ, счастливы вы, Рандаль, что обезпечены деньгами Гезельдена и приданымъ вашей невсты, иначе…
— Иначе что же?
— Я умываю руки въ отношенія къ вамъ, mon cher, потому что несмотря на вашу проницательность, несмотря на все то, что я старался сдлать для васъ, я начинаю подозрвать, что одними своими дарованіями вы не доставите себ обезпеченное положеніе. Сынъ плотника побждаетъ васъ въ публичномъ преніи, а необразованный мельникъ ловитъ васъ въ свои сти въ частной переписк. Говоря вообще, Рандаль, вы везд терпите неудачу. А вы сами же разъ какъ-то прекрасно выразились, что человкъ, отъ котораго намъ нечего надяться, или котораго нечего бояться, все равно что не существуетъ для насъ.
Отвтъ Рандаля былъ прерванъ появленіемъ грума.
— Милордъ теперь въ гостиной и проситъ васъ и мистера Лесли пожаловать къ нему. Оба джентльмена послдовали за слугою вверхъ по широкимъ лстницамъ.
Гостиная составляла центральную комнату въ ряду другихъ. По своему убранству и своимъ размрамъ она назначалась для пріема только въ чрезвычайныхъ случаяхъ. Она имла холодный, строгій характеръ комнаты предназначенной для церемоній.
Риккабокка, Віоланта, Геленъ, мистеръ Дэль, сквайръ Гэзельденъ и лордъ л’Эстренджъ сидли вокругъ мраморнаго флорентинскаго стола, на которомъ не было ни книгъ, ни дамской работы, ни другихъ отрадныхъ признаковъ присутствія и дятельности членовъ семьи, всегда сообщающихъ дому жизнь и одушевленіе, на немъ стоялъ только большой серебряный канделябръ, который едва освщалъ пространную комнату и какъ будто сводилъ въ одну группу и висвшіе на стнахъ портреты, которые такъ выразительно смотрли на всякаго, кто случайно взглядывалъ на нихъ.
Лишь только Рандаль вошелъ, сквайръ отдлился отъ общества и, подойдя къ побжденному кандидату, ласково пожалъ ему руку:— Не унывай, молодой человкъ, быть побжденнымъ вовсе нестыдно. Лордъ л’Эстренджъ говоритъ, что ты сдлалъ все, чтобы успть въ своемъ предпріятіи, а большаго нельзя и требовать отъ человка. Я очень доволенъ, Лесли, что мы не приступали къ нашему длу до окончанія выборовъ, потому что посл неудачи все, хоть сколько нибудь соотвтствующее нашимъ желаніямъ, кажется намъ вдвое пріятне. Деньги, о которыхъ я теб говорилъ, у меня въ карман. Представь себ, мой милый другъ, что я ршительно не знаю, гд теперь Франкъ, я думаю, что онъ наконецъ развязался съ этой иностранкой? а?
— Я тоже думаю. Я хотлъ еще съ вами поговорить объ этомъ наедин. Мн кажется, что вамъ можно теперь же отсюда убраться.
— Я открою теб нашъ тайный планъ, который мы устраиваемъ съ Гэрри, сказалъ сквайръ шопотомъ:— мы хотимъ выгнать эту маркизу, или кто она такая, у мальчика изъ головы и вмсто ея представить ему прекрасную двушку англичанку. Это заставитъ его остепениться. Гэрри нсколько круто ведетъ это дло и такъ строго обращается съ бднымъ мальчикомъ, что я принужденъ былъ принять его сторону а я не привыкъ быть подъ женинымъ башмакомъ — это не въ характер Гэзельденовъ. Но обратимся къ главному предмету: кого бы ты думалъ я прочу ему въ невсты?
— Миссъ Стикторейтсъ!
— Э, Боже мой, нтъ! твою маленькую сестрицу, Рандаль. Славная рожица, Гарри всегда особенно ее любила, притомъ же ты сдлаешься братомъ Франку, будешь своимъ здравымъ разсудкомъ и добрымъ сердцемъ направлять его на путь истинный. И какъ ты тоже сбираешься жениться (ты мн долженъ все разсказать касательно своихъ намреній), то у насъ, можетъ быть, будутъ дв свадьбы въ одинъ и тотъ же день.
Рандаль схватился за руку сквайра, въ порыв чувства благодарности, потому что, холодный и равнодушный ко всему, онъ, какъ мы знаемъ, сохранилъ привязанность къ своей падшей фамиліи, его сестра, заброшенная всми, была можно сказать единственнымъ существомъ на земл, которое онъ хоть сколько нибудь любилъ. Несмотря на все пренебреженіе, которое онъ, по разсудку, питалъ къ простому и честному Франку, онъ все-таки понималъ, что сестра его ни съ кмъ не можетъ быть такъ счастлива, какъ съ этимъ человкомъ. Но прежде, нежели онъ усплъ отвчать, отецъ Віоланты поспшилъ присовокупить съ своей стороны одобрительные отзывы о намреніи сквайра.
При этихъ знакахъ вниманія со стороны Гэзельдена и герцога Рандаль ободрился. Несомннно было, что лордъ л’Эстренджъ не вселилъ въ нихъ неблагопріятнаго для него впечатлнія ращсказовъ о поступкахъ его въ собраніи комитета. Пока Рандаль былъ занятъ такимъ образомъ, Леви подошелъ къ Гарлею, который подозвалъ его потомъ въ амбразуру окна.
— Что вы скажете, милордъ, вы понимаете поступокъ Ричарда Эвенеля? Онъ поддерживаетъ Эджертона! онъ….
— Что же можетъ быть натуральне этого, баронъ Леви? поддерживаетъ своего зятя.
Баронъ вздрогнулъ и поблднлъ.
— Но какже онъ узналъ объ этомъ? Я никогда не говорилъ ему. Я хотлъ правда….
— Хотли, вроятно, уязвить напослдокъ самолюбіе Эджертона провозглашеніемъ о женитьб его на дочери лавочника, не такъ ли? Прекрасное мщеніе, вполн достойное васъ! Но за что вы стараетесь ему отмстить? Мн нужно еще сказать съ вами, баронъ, два-три слова, потому что знакомство наше скоро совсмъ превратится. Вы знаете причину моего неудовольствія къ Эджертону. Не объясните ли и вы мн, почему вы его ненавидите?
— Милордъ, милордъ, произнесъ баронъ Леви дрожащимъ голосомъ: — я тоже сватался къ Нор Эвенель, я тоже встртилъ соперника въ высокомрномъ джентльмен, который не умлъ цнить своего собственнаго счастія. Я тоже…. однимъ словомъ…. есть женщины, которыя внушаютъ любовь, наполняющую все существо человка, неразрывную со всми дйствіями его, со всми движеніями души его. Нора Эвенель была для меня подобною женщиною.
Гарлей изумился. Проявленіе чувства въ человк столь испорченномъ и склонномъ къ цинизму ослабило презрніе, которой онъ питалъ всегда къ ростовщику. Леви скоро пришелъ къ себя.
— Но наше мщеніе еще не потеряно, продолжалъ онъ.— Если Эджертонъ теперь не въ моихъ рукахъ, зато совершенно въ вашей власти. Избраніе его въ новую должность, конечно, ограждаетъ его отъ тюремнаго заключенія, но въ закон есть другія средства къ публичному посрамленію и лишенію правъ.
— И вы, гордясь любовью къ Нор Эвенель, зная, что вы были разрушителемъ ея счастія, присутствовавъ при самой свадьб ихъ,— вы еще осмливались утверждать, что она была обезчещена!
— Милордъ…. я…. какъ вы могли узнать…. мн кажется…. какъ вы могли подумать это… пролепеталъ Леви едва слышнымъ голосомъ.
— Нора Эвенель вщала къ людямъ изъ самой могилы, произнесъ Гарлей торжественно.— Будьте уврены, что гд бы человкъ ни совершилъ преступленіе, небо посылаетъ всегда свидтеля.
— Такъ значитъ вы на меня обращаете теперь свою месть, сказалъ Леви, невольно содрогаясь подъ вліяніемъ суеврнаго чувства: — я долженъ ей покориться. Но я исполнялъ свое дло. Я повиновался вашимъ приказаніямъ…. и…
— Я выполню также вс общанія и оставлю васъ спокойно пользоваться вашими деньгами.
— Я всегда былъ увренъ, что могу полагаться на ваше честное слово, милордъ, вскричалъ ростовщикъ въ порыв робкой угодливости.
— И это низкое существо питало одну и ту и страсть со мною, не дале какъ вчера мы были участниками въ одномъ и томъ же дл, дйствовали подъ вліяніемъ одной общей мысли, повторялъ Гарлей самому себ.— Да, произнесъ онъ громко:— я не смю, баронъ Леви, быть вашимъ судьею. Идите своею дорогою…. вс дороги имютъ подъ конецъ одинъ общій исходъ — общее судилище. Но вы еще не совершено освободились отъ участія въ нашихъ планахъ, вы должны сдлать доброе дло противъ желанія. Посмотрите туда, гд Рандаль, безпечно улыбаясь, стоятъ между двухъ опасностей, которыя самъ вызвалъ на себя. Такъ какъ онъ избралъ меня своимъ судьею и назначилъ васъ свидтелемъ на ныншній день, то я намренъ привести виновнаго въ судъ…. обиженный здсь и требуетъ защиты.
Гарлей отвернулся и занялъ прежнее мсто у стола.
— Я желалъ, сказалъ онъ, возвыся голосъ: — чтобы торжество моего стариннаго и искренняго друга было упрочено въ одн время съ счастіемъ людей, въ которыхъ я также прими мело живое участіе. Вамъ, Альфонсо, герцогъ Серрано, я передаю эту депешу, полученную вчера вечеромъ съ нарочнымъ курьеромъ отъ принца и возвщающую о возстановленіи вашихъ правъ на имнія и на почести.
Сквайръ привсталъ съ своего мста съ разинутымъ ртомъ.
— Риккабокка… герцогъ? Такъ значитъ, Джемима герцогиня! Вотъ славно: теперь къ ней не подступайся.
Между тмъ онъ бросился къ своей кузин и нжно облобызалъ ея.
Віоланта взглянула на Гарлея и потомъ упала къ отцу на грудь. Рандаль невольно приподнялся со стула и подошелъ къ герцогу.
— Что касается до васъ, мистеръ Рандаль Лесли, продолжалъ Гарлей: — то хотя вы и потеряли дло на выборахъ, но у васъ въ виду такая блестящая перспектива богатства и счастія, что мн остается только принести вамъ мои усердныя поздравленія, предъ которыми отзывы, получаемые мистеромъ Одлеемъ Эджертономъ, покажутся блдными и приторными. Впрочемъ, вы прежде всего должны доказать, что не потеряли право на т преимущества, которыми герцогъ Серрано общалъ мужу своей дочери. Такъ какъ я имлъ нкоторыя причины сомнваться въ благонамренности вашихъ дйствій, то вы сами вызвались уже разсять мое сомнніе. Я получилъ отъ герцога позволеніе предложитъ вамъ нсколько вопросовъ и теперь я бы желалъ воспользоваться вашимъ согласіемъ отвчать на нихъ.
— Теперь… здсь, милордъ? произнесъ Рандаль, съ недоуменіемъ оглядывая комнату и какъ будто испугавшись присутствія столъ многочисленныхъ свидтелей.
— Теперь и здсь. Лица, присутствующія здсь, не столь чужды объясненіямъ, которыхъ мы ожидаемъ отъ васъ, какъ можно бы подумать, видя ваше удивленіе. Мистеръ Гэзельденъ, представьте себ, что многое, о чемъ я намренъ говорить мистеру Лесли, касается вашего сына.
Увренность Рандаля въ самомъ себ исчезла, невольный трепетъ пробжалъ по его тлу.
— Моего сына…. Франка? Конечно Рандаль не задумается говорить о немъ. Говори скоре, мой милый.
Рандаль молчалъ. Герцогъ посмотрлъ на лицо его, носившее слды самаго сильнаго волненія и потомъ повернулся въ другую сторону.
— Молодой человкъ, отчего же вы медлите? сомнніе, возбужденное нами, касается вашей чести.
— Что за чудо! вскричалъ сквайръ съ удивленіемъ, вглядываясь въ блуждающіе глаза и дрожащія губы Рандаля.— Чего ты испугался?
— Я испугался? отвчалъ Рандаль, принужденный говорить и стараясь скрыть свое замшательство глухимъ смхомъ: — испугался? Чего же? Я только удивляюсь тому, что подозрваетъ лордъ л’Эстренджъ.
— Я разомъ отстраню всякую причину къ удивленію. Мистеръ Гэзельденъ, вашъ сынъ первоначально навлекъ на себя ваше неудовольствіе намреніемъ жениться, противъ вашего согласія, на маркиз ди-Негра, потомъ векселемъ, даннымъ имъ барону Леви съ обезпеченіемъ его своимъ будущимъ наслдствомъ. Не случалось вамъ слышать отъ мистера Рандаля Лесли, одобрялъ или осуждалъ онъ эту женитьбу…. помогалъ или противодйствовалъ дач векселя?
— Какже, разумется, онъ былъ противъ того и другого, вскричалъ сквайръ съ жаромъ.
— Такъ ли это, мистеръ Лесли?
— Милордъ…. я…. я…. моя привязанность къ Франку и мое уваженіе къ его почтенному родителю… я…. я…. (онъ принудилъ себя и продолжалъ твердымъ голосомъ). Вообще я длалъ все, что могъ, чтобы отсовтовать Франку жениться, что же касается даннаго имъ посмертнаго обязательства, то объ этомъ я ршительно ничего не знаю.
— Объ этомъ пока довольно. Я перехожу къ боле важному обстоятельству, касающемуся вашего искательства руки дочери герцога Серрано. Я узналъ отъ васъ, герцогъ, что съ цлью спасти дочь вашу отъ преслдованій Пешьера и въ убжденіи, что мистеръ Лесли раздляетъ ваши опасенія насчетъ намреній графа, вы, будучи еще въ бдности и изгнаніи, общали этому джентльмену руку вашей дочери. Когда вроятность возстановленія вашихъ правъ почти уже подтвердилась, вы повторили свое общаніе, такъ какъ мистеръ Лесли, по его собственному отзыву, противодйствовалъ, хотя и безуспшно, намреніямъ Пешьера. Не такъ ли?
— Безъ сомннія, если бы мн суждено было занять тронъ, то я и тогда не измнилъ бы своему общанію, данному въ бдности и изгнаніи. Я не могъ бы отказать въ рук моей дочери тому, кто готовъ былъ пожертвовать всми мірскими выгодами и жениться на двушк безъ всякаго состоянія. Дочь моя не противорчитъ моимъ видамъ.
Віоланта дрожала, руки ея были крпко сжаты и взоры ея постоянно обращались на Гарлея.
Мистеръ Дэль отеръ слезы, выступившія изъ глазъ его, при мысли о бдномъ изгнанник, питавшемся миногами и скрывавшемся въ тни деревьевъ Казино отъ многочисленныхъ кредиторовъ.
— Вашъ отвтъ вполн достоинъ васъ, герцогъ, продолжалъ Гарлей: — но если бы было доказано, что мистеръ Лесли, вмсто того, чтобы свататься за герцогиню для нея самой, только расчитывалъ на деньги, намреваясь предать ее графу Пешьера, что вмсто того, чтобы избавить ее отъ опасности, которой вы страшились, онъ теперь скова подвергалъ ее тмъ же оскорбленіямъ, отъ которыхъ она разъ уже освободилась, считали ли бы тогда данное вами слово….
— Какое злодйство! Нтъ, конечно нтъ! воскликнулъ герцогъ.— Но это ни на чемъ не основанное предположеніе! Говорите, Рандаль.
— Лордъ л’Эстренджъ не въ состояніи оскорбить меня тмъ, что окъ считаетъ это не однимъ лишь бездоказательнымъ предположеніемъ, произнесъ Рандаль, отважно поднявъ голову.
— Я заключаю изъ вашего отвта, мистеръ Лесли, что вы съ презрніемъ отвергаете подобное предположеніе?
— Съ презрніемъ…. именно. Но такъ какъ предположеніе это, продолжалъ Рандаль, выступая на шагъ впередъ: — высказано громко, то к прошу у лорда л’Эстренджа, какъ у равнаго себ (потому что вс джентльмены равны, когда дло идетъ о защит ихъ чести) или немедленнаго опроверженія сдланныхъ имъ обвиненій или доказательствъ справедливости его словъ.
— Вотъ, первое слово слышу отъ тебя достойное мужчины, вскричалъ сквайръ.— Я самъ дрался на дуэли и изъ за какихъ еще пустяковъ! Въ то время пуля пробила мн правое плечо.
— Ваше требованіе основательно, отвчалъ Гарлей спокойнымъ тономъ.— Я не могу опровергать сказаннаго мною, я немедленно представлю требуемыя вами доказательства.
Онъ всталъ и позвонилъ въ колокольчикъ, вошелъ слуга, выслушалъ приказаніе, отданное ему тихо, и опять вышелъ. Настало молчаніе, равно тягостное для всхъ. Рандаль между тмъ обдумывалъ въ ум своемъ, какія доказательства могли быть приведены противъ него, и ни одного не могъ себ представить. Между тмъ двери въ гостиную отворялись и слуга доложилъ:
— Графъ ди-Пешьера.
Если бы бомба пробила въ это время крышу дома и упала посреди комнаты, то она не произвела бы такого сильнаго впечатлнія, какъ появленіе графа. Гордо поднявъ голову, съ смлымъ выраженіемъ на лиц, со всмъ наружнымъ блескомъ манеровъ, графъ вошелъ въ средину кружка и посл легкаго вжливаго поклона, относившагося ко всмъ присутствующимъ, сталъ обводить взоромъ комнату съ ироническою улыбкою на устахъ, съ полною самоувренностію и хвастливостію человка, опытнаго на поприщ интригъ и притворства.
— Герцогъ, началъ графъ, обратившись къ своему изумленному родственнику и произнося слова твердымъ, яснымъ голосомъ, который громко раздавался въ комнат: я возвратился въ Англію, вслдствіе письма милорда л’Эстренджа и въ тхъ видахъ, чтобы требовать отъ него удовлетворенія, какіе люди, подобные намъ, всегда даютъ другъ другу, съ чьей бы стороны и по какой бы причин и была нанесена обида. Теперь, прекрасная родственница…. и графъ съ легкою, но важною улыбкою поклонился Віолант, которая при первыхъ словахъ его хотла было закричать: — теперь я оставилъ это намреніе. Если я слишкомъ поспшно принялъ старинное рыцарское правило, что въ дл любви всякая уловка похвальна, то я долженъ согласиться съ лордомъ л’Эстрэнджемъ, что я противодйствіе подобнымъ уловкамъ иметъ похвальную сторону. Вообще, мн кажется,— боле кстати смяться надъ моею печальною фигурою побжденнаго, чмъ признаваться, что я чувствительно оскорбленъ происками, имвшими боле счастливыя исходъ въ сравненіи съ моими. Графъ остановился и глаза его подернулись облакомъ грусти, что очень мало гармонировало съ шуточнымъ тономъ его рчи и развязною дерзостью его манеровъ.— Ma foi! продолжалъ онъ:— да позволено будетъ мн говорить такимъ образомъ, потому что я деспотично доказалъ свое равнодушіе къ опасностямъ, которымъ когда либо подвергался. Въ послднія шасть лтъ я имлъ честь десять разъ драться на дуэляхъ, имлъ несчастіе ранить шестерыхъ изъ моихъ противниковъ и отправить на тотъ свтъ четверыхъ, которые были самыми любезными и достойными джентльменами подъ луною.
— Чудовище! проворчалъ пасторъ.
Сквайръ вздрогнулъ и механически ощупывалъ свое плечо, которое было ранено пулею капитана Лэнсмера. Блдное лицо Рандаля сдлалось еще блдне и глаза его, встртившись съ дерзкимъ взоромъ графа, невольно потупились.
— Но, продолжилъ графъ съ жестомъ, выражавшимъ полную изящества угодливость:— я долженъ благодарить теперь л’Эстренджа, который мн напомнилъ, что человкъ, поставившій собственное мужество вн всякаго сомннія, не только долженъ просить извиненія, если онъ оскорбилъ другого, но долженъ сопровождать свое извиненіе какимъ бы то ни было удовлетвореніемъ. Герцогъ Серрано, я пришелъ сюда собственно съ этою цлію. Милордъ, вы изволили выразитъ желаніе сдлать мн нкоторые важные вопросы, касающіеся герцога и его дочери, я буду отвчать съ полною откровенностію.
— Monsieur le Comte, сказалъ Гарлей,— полагаясь на вашу снисходительность, я прошу васъ, во первыхъ, объяснить мн, кто открылъ вамъ, что эта двица жила въ дом моего отца?
— Открывшій мн это стоитъ передъ вами — мистеръ Рандаль Лесли. И я ссылаюсь на барона Леви, который можетъ подтвердить справедливость моихъ словъ.
— Это дйствительно правда, сказалъ баронъ едва слышнымъ голосомъ и какъ бы невольно подчиняясь повелительному тону графа.
Блдныя губы Рандаля издали въ это время глухой звукъ, похожій на свистъ.
— И мистеръ Лесли участвовалъ въ вашихъ планахъ, имвшихъ цлью похитить вашу родственницу и жениться на ней?
— Безъ сомннія…. и барону Леви это очень хорошо извстно. Баронъ наклонилъ голову въ знакъ согласія.— Позвольте мн присовокупить еще,— я обязанъ это сдлать въ отношеніи къ леди, состоящей въ родств со мною,— что только вроломныя убжденія со стороны Лесли, какъ я уврился впослдствіи, доставили мою родственницу, когда моя собственная попытка не удалась, принять участіе въ планахъ, которые иначе она съ такою же ршимостію отвергла бы, ея какою я въ настоящее время, герцогъ Серрано, отвергаю и презираю ихъ, съ полнымъ сознаніемъ всей низости надобныхъ дйствій.
Пока онъ говорилъ такимъ образомъ, въ немъ было столько личнаго достоинства, натуральнаго или искусственнаго, которое сообщалось словамъ его,— достоинства, которому содйствовали его прекрасный ростъ, изящныя черты лица, патриціанскія манеры, что герцогъ, тронутый до глубины души, протянулъ руку вроломному родственнику и забылъ въ эту минуту всю макіавеллевскую мудрость, которая могла бы убдить его, что человкъ съ такими сомнительными правилами нравственности, какъ графъ, едва ли могъ руководствоваться какими либо благородными побужденіями въ исповди, по видимому, столь чистосердечной и въ раскаяніи столь искреннемъ. Графъ пожалъ руку, протянутую къ нему, и низко преклонилъ голову, можетъ, быть, чтобы скрыть улыбку, которая готова была разоблачить темную сторону его сердца. Рандаль все еще стоялъ молча и блдный какъ смерть. Языкъ его отказывался произнести какое бы то ни было слово. Онъ замтилъ, что вс присутствовавшіе готовы были обратиться противъ него. Наконецъ, съ неимоврнымъ усиліемъ надъ самимъ собою, онъ произнесъ отрывистыя фразы.
— Клевета столь внезапная, конечно, могла… могла привести меня въ замшательство, но кто же…. кто же её повритъ? И законы, и здравый смыслъ всегда предполагаютъ какую нибудь побудительную причину для совершенія преступленія. Что же могло служить мн побужденіемъ въ подобномъ случа? Я самъ, будучи претенентомъ на руку дочери герцога, я вдругъ предаю ее! Нелпость…. нелпость. Герцогъ, герцогъ, я передаю это обстоятельство на судъ вашей опытности и знанія людей. Кто идетъ противъ собственныхъ выгод и влеченія своего сердца?
Это воззваніе, хотя сдланное слабо, съ недостаткомъ энергіи, произвело нкоторое вліяніе на философа.
— Правда, сказалъ онъ, пожавъ руку своему родственнику,— я не вижу никакой побудительной причины.
— Можетъ быть, отвчалъ Гарлей: — баронъ Леви объяснитъ намъ эту загадку. Не знаете ли, баронъ, какія причины, соединенныя съ собственною выгодою, могли побудить мистера Лесли участвовать въ планахъ графа?
Леви медлилъ. Графъ предупредилъ его.
— Pardieu! сказалъ онъ внятнымъ, ршительнымъ тономъ.— Pardieu! я совершенно убжденъ въ томъ, что намренъ сказать. Прошу васъ, баронъ, подтвердить, что, въ случа брака моего съ дочерью герцога, я общалъ подарить сестр моей сумму, на которую она давно еще простирала претензію, и которая должна была пройти черезъ ваши руки.
— Это правда, отвчалъ баронъ.
— Не назначалась ли изъ этой суммы какая либо часть въ пользу мистера Лесли?
Леви молчалъ.
— Говорите, сэръ, произнесъ графъ, сердито нахмуривъ брови.
— Дло въ томъ, сказалъ баронъ:— что мистеръ Лесли чрезвычайно желалъ купить какіе-то участки земли, принадлежавшіе нкогда его фамиліи, и что женитьба графа на синьор и замужство сестры его, къ которой сватался мистеръ Гэзельдевъ, доставили бы мн возможность ссудить мистера Лесли небольшою суммою для предположенной имъ покупки.
— Что, что! вскричалъ сквайръ, съ жаромъ стуча одною рукою по боковому карману сюртука, приходившемуся на груди, и схвативъ другою рукою руку Рандаля.
— Сватовство моего сына! Такъ ты тоже тянулъ въ ту сторону? Не смотри такой мокрой курицей. Говори какъ прилично мужчин!
— Неужели вы думаете, сэръ, прервалъ графъ съ надменнымъ видомъ: — неужели вы думаете, что маркиза ди-Негра удостоила бы выйти замужъ за какого нибудь мистера Гэзельдена?…
— Удостоила!…. какой нибудь Гэзельденъ! вскричалъ сквайръ, обратившись къ нему съ сильнымъ негодованіемъ и едва будучи въ состояніи говорить отъ волненія.
— Если бы, продолжалъ графъ съ совершеннымъ хладнокровіемъ: — если бы обстоятельства не заставили ее войти съ мистеромъ Гэзельденомъ въ денежную сдлку, къ которой она не имла другихъ средствъ? И въ этомъ отношеніи, я обязываюсь присовокупить, фамилія Гэзельденовъ должна считать себя особенно одолженною мистеромъ Лесли, потому что онъ первый доказалъ ей совершенную необходимость этой msalliance, онъ же первый внушилъ моему другу, барону, какими способами заставить мистера Гэзельдена принять предложеніе, на которое сестра моя удостоила съ своей стороны согласиться.
— Способы! хороши способы! посмертное обязательство! воскликнулъ сквайръ, опустивъ руку Рандаля, съ тмъ, чтобы налечь всею тяжестію своей длани на Леви.
Баронъ пожалъ плечами.
— Вс друзья мистера Франка Гэзельдена, замтилъ онъ: — одобрили бы этотъ способъ, какъ самый дешевый способъ доставать деньги.
Пасторъ Дэль, который сперва боле всхъ былъ пораженъ этими постепенными открытіями коварства Лесли, теперь, обративъ взоры на молодого человка и увидавъ блдное лицо его, почувствовалъ такое живое состраданіе, что, положивъ руку на плечо къ Гарлею, прошепталъ:
— Поглядите, поглядите на его лицо! такой еще молодой! Пощадите, пощадите его!
— Мистеръ Лесли, продолжалъ Гарлей боле мягкимъ тономъ:— поврьте, что ничто другое, какъ желаніе воздать должное герцогу Серрано и моему молодому другу, мистеру Гэзельдену, заставило меня принять на себя настоящую тяжелую обязанность. Теперь всякія дальнйшія изслдованія будутъ превращены.
— Узнавъ отъ милорда л’Эстренджа, сказалъ графъ съ изысканною вжливостію: — что мистеръ Лесли сдланный имъ мн вызовъ представлялъ какъ серьёзный поступокъ съ своей стороны, а не какъ шуточную и дружелюбную развязку вашего неудавшагося плана, какъ я полагалъ прежде, я считаю долгомъ уврить мистера Лесли, что если онъ не удовлетворится сожалніемъ, которое я испытываю въ настоящую минуту за значительное участіе, какое я принималъ въ предложенныхъ собранію объясненіяхъ, то я совершенно къ его услугамъ.
— Не поединкомъ съ графомъ ди-Пешьера можетъ быть оправдана моя честь, я не хочу даже защищаться противъ обвиненій ростовщика и человка, который….
— Государь мой! прервалъ графъ, подступая къ нему.
— Человка, продолжалъ Рандаль съ настойчивостію, хотя замтно трепеща всмъ тломъ: — человка, который, по собственному признанію, виновенъ во всхъ преступныхъ замыслахъ, которыхъ участникомъ онъ старается меня представить и который, не умя оправдать себя, хочетъ очернить и другихъ…
— Cher petit Monsieur! сказалъ графъ съ презрительнымъ видомъ, — когда люди, подобные мн, употребляютъ людей, подобныхъ вамъ, орудіями своихъ дйствій, то они или награждаютъ заслугу, оказанную имъ, или отстраняютъ своихъ кліентовъ, въ случа безуспшности попытки, если я былъ столь снисходителенъ, что согласился признаться и оправдываться въ поступкахъ, сдланныхъ мною, то, конечно, мистеръ Рандаль Лесли можетъ послдовать моему примру, не нарушая слишкомъ много своего достоинства. Впрочемъ, я никогда, сэръ, не далъ бы себ труда противодйствовать вашимъ интересамъ, если бы вы, какъ я впослдствіи узлахъ, не вздумали домогаться руки двицы, которую я можетъ быть нсколько съ большимъ правомъ надялся назвать своею невстою. И въ этомъ случа, могу ли я не сознать, что вы обманывали, предавали меня? Могли ли наши прежнія отношенія подать мн мысль, что вмсто того, чтобы служить мн, вы только думали о своей собственной выгод? Пусть будетъ такъ, какъ должно быть, во всякомъ случа мн остается еще средство загладить предъ главою моей фамиліи вс нанесенныя оскорбленія и это средство состоитъ въ томъ, что я спасу дочь его отъ унизительнаго для нея брака съ предателемъ, который помогалъ мн за деньги въ моихъ предпріятіяхъ и который теперь хочетъ воспользоваться плодами ихъ.
— Герцогъ! вскричалъ Рандаль.
Герцогъ повернулся къ нему спиною. Рандаль простеръ руки къ сквайру.
— Мистеръ Гэзельденъ, какъ? и вы осуждаете меня,— осуждайте меня, не выслушавъ моихъ оправданій?
— Не выслушавъ… тысячи смертей, нтъ! Если у тебя есть что нибудь сказать, говори, только говори правду и пристыди своего противника.
— Я содйствовалъ Франку въ сватовств, я внушилъ ему мысль о посмертномъ обязательств!… О, Боже мой, кричалъ Рандаль, ломай руки: — если бы самъ Франкъ былъ здсь!
Сожалніе, возбужденное въ душ Гарлея, исчезло при вид этого упорнаго притворства.
— Вы желаете, чтобы здсь присутствовалъ Франкъ Гезельденъ? Требованіе ваше должно быть уважено. Мистеръ Дэль, вы можете отойти теперь отъ этого молодого человка и поставить на ваше мсто самого Франка Гэзельдена. Онъ ждетъ въ сосдней комнат. Позовите его.
При этихъ словахъ, сквайръ закричалъ громкимъ голосомъ:
— Франкъ, Франкъ! сынъ мой! мой бдный сынъ!
И бросился, изъ комнаты въ дверь, на которую указалъ Гарлей.
Этотъ крикъ и это движеніе сообщили внезапную перемну чувствамъ всхъ присутствовавшихъ. На нсколько минутъ о самомъ Рандал было забыто. Молодой человкъ воспользовался этимъ временемъ. Улучивъ мгновеніе, когда полные презрнія взоры обвинителей не были устремлены на него, онъ тихонько подкрался къ двери, не производя ни малйшаго шума, какъ раненная эхидна, которая, опустивъ голову, ползетъ по мягкой трав. Леви слдовалъ за нимъ до крыльца и твердилъ ему на ухо:
— Я не могъ ршительно помочь вамъ, вы сами бы то же сдлали на моемъ мст. Вы видите, что вы потерпли уронъ во всхъ своихъ предпріятіяхъ, а когда человкъ совершенно падаетъ, мы оба были того мннія, что въ такомъ случа слдуетъ отдать его на произволъ судьбы и самому умыть руки.
Рандаль не отвчалъ ни слова, и баронъ смотрлъ, какъ тнь, отбрасываемая его тломъ, постепенно спускалась по ступенямъ лстницы, пока совершенно не исчезла на камняхъ мостовой.
— Впрочемъ, онъ могъ бы принести нкоторую пользу, пробормоталъ Леви.— Его лицемріе и пронырство еще могутъ поймать въ сти бездтнаго Эджертона. Еще есть надежда на маленькое мщеніе!
Графъ прикоснулся въ это время къ рук замечтавшагося ростовщика.
J’ai bien jou mon rle, n’est-se pas? (Не правда ли, что я хорошо игралъ свою роль?)
— Вашу роль! Скажу вамъ откровенно, мой любезный графъ, что я не понимаю вашей роли.
— Mo foi, значитъ, вы очень недогадливы Я только что пріхалъ во Францію, когда письмо д’Эстренджа дошло ко мн. Оно имло видъ вызова на дуэль, по крайней мр я такъ понялъ его. Отъ подобныхъ выводовъ я никогда не отказываюсь. Я отвчалъ, пріхалъ сюда, остановился въ гостинниц. Милордъ прізжаетъ ко мн вчера ночью. Я начинаю съ нимъ разговоръ въ такомъ тон, который вы можете себ представить при подобныхъ обстоятельствахъ. Pardieu! онъ поступаетъ какъ настоящій милордъ! Онъ показываетъ мн письмо отъ принца ***, въ которомъ возвщается о возстановленіи правъ Альфонсо и моемъ изгнаніи. Онъ съ особеннымъ благодушіемъ представляетъ мн съ одной стороны картину нищенства и совершеннаго паденія, съ другой чистосердечнкгое раскаянія въ проступкахъ, съ надеждою на милосердіе Альфосо. Однимъ словомъ, я тотчасъ могъ понять, которая дорога ведетъ ближе къ цли. Я выбралъ такую дорогу. Трудность состояла лишь въ томъ, чтобы выпутаться самому, какъ подобаетъ человку съ огнемъ и съ достоинствомъ. Если я усплъ въ этомъ, поздравьте мнея. Альфонсо подалъ мн руку, и теперь я предоставляю ему — поправить мои денежныя дла и возстановить мое доброе имя.
— Если вы отправляетесь въ Лондонъ, сказалъ Леви: — то моя карета, которая должна быть уже здсь, къ вашимъ услугамъ, съ особеннымъ удовольствіемъ займу мсто возл васъ и поговорю съ вами о вашихъ планахъ въ будущемъ. Но, petie, mon cher! ваше паденіе было такъ стремительно, что всякій другой на вашемъ мст переломалъ бы себ вс кости.
— Настоящая сила, сказалъ графъ съ улыбкою:— легка и эластична, она не падаетъ, а опускается и отскакиваетъ отъ земли.
Леви съ особеннымъ уваженіемъ посмотрлъ на графа и отдалъ ему преимущество въ сравненіи съ Рандалемъ.
Въ это время въ комнат, которую мы только что оставили, Гарлей сидлъ возл Віоланты.
— Я съ моей стороны выполнилъ общаніе, данное вамъ, сказалъ онъ съ кротостію и смиреніемъ.— Неужели вы все еще будете со мною строги по прежнему?
— Ахъ! отвчала Віоланта, любуясь на благородное чело Гарлея, и гордость женщины за предметъ ея любви краснорчиво выражалась въ ея восторженномъ взор: — я узнала отъ мистера Дэля, что вы окончательно одержали надъ собою побду, и это заставляетъ меня стыдиться сомнній моихъ на счетъ того, что ваше сердце способно было высказать, когда минуты гнва, хотя гнва справедливаго, уже прошли.
— Нтъ, Віоланта, не прощайте еще мн совершенно, будьте свидтельницей моего мщенія (я не забылъ о немъ) и тогда позвольте моему сердцу сдлать признаніе и произнести горячую мольбу, чтобы голосъ, при звукахъ котораго оно такъ трепещетъ, былъ постояннымъ его руководителемъ.
— Что это значитъ! вскричалъ кто-то съ удивленіемъ, и Гарлей, обернувшись, увидалъ герцога, который стоялъ сзади его, смотря съ изумленіемъ то на Гарлея, то на Віоланту: — смю ли думать, что вы?…
— Освободилъ васъ отъ одного претендента на эту прелестную руку, чтобы самому сдлаться униженнымъ просителемъ.
— Corpo di Вассо! вскричалъ мудрецъ, обнимая Гарлея: — это, по истин, радостная для меня новость. Но я не намренъ теперь длать опрометчивыхъ общаній и распоряжаться наклонностями моей дочери.
Онъ прижалъ Віоланту къ груди своей и что-то прошепталъ ей на ухо. Віоланта покраснла и не отрывалась отъ плеча его. Гарлей ожидалъ развязки съ нетерпніемъ. Въ это время Леонардъ вошелъ въ комнату, но Гарлей едва усплъ съ нимъ поздороваться, какъ появился и графъ.
— Милордъ, сказалъ Пешьера, отводя его въ сторону:— я исполнилъ свое общаніе и теперь намренъ оставить домъ вашъ. Баронъ Леви детъ въ Лондонъ и предлагаетъ мн мсто въ своей карет, которая, кажется, стоитъ уже у подъзда. Герцогъ и дочь его, безъ сомннія, извинятъ меня, если я не распрощаюсь съ ними по правиламъ этикета. Въ вашихъ измнившихся положеніяхъ мн не идетъ слишкомъ явно домогаться милости и вниманія, должно только устранить, что я уже, кажется, и сдлалъ,— устранить преграду къ тому и другому, если вы одобряете мое поведеніе, то не оставьте высказать ваше мнніе обо мн герцогу.
Съ низкимъ поклономъ графъ пошелъ къ двери, Гарлей не удерживалъ его и проводилъ его до лстницы со всею учтивостью свтскаго человка.
— Не забудьте, милордъ, что я ничего не домогаюсь. Я позволю себ только принять то иди другое. Voil tout!
Онъ опять поклонился съ неподражаемою граціей кавалеровъ прошлаго столтія и слъ въ дорожную карету барона Леви, который ожидался графа. Леви обратился въ это время къ Гарлею.
— Вы изволите, конечно, милордъ, объяснить мистеру Эджертону, въ какой степени его пріемышъ заслуживаетъ его привязанность и оправдываетъ попеченіе своего благодтеля. Впрочемъ, при этомъ не могу не припомнить, что хотя вы и скупили самыя срочныя и вопіющія обязательства мистера Эджертона, но я боюсь, что всего вашего состоянія не было бы довольно, чтобы распутать вс его сдлки, вслдствіе которыхъ онъ можетъ остаться бднякомъ.
— Баронъ Леви, отвчалъ Гарлей отрывисто:— если я простилъ мистера Эджертона, то разв вы не можете простить ему съ своей стороны?
— Нтъ, милордъ, я не могу простить ему. Онъ никогда не нанималъ васъ, онъ никогда не употреблялъ васъ орудіемъ для своихъ цлей и не стыдился вашего сообщества. Вы скажете, что я ростовщикъ, а онъ государственный человкъ. Но какъ знать, чмъ бы я былъ, не будь я побочнымъ сыномъ пера? Какъ знать, чмъ бы я былъ, если бы я женился на Нор Эвевель? Мое рожденіе, моя блдная, темная молодость, сознаніе, что онъ съ каждымъ годомъ повышается на поприщ административномъ, чтобы съ большимъ правомъ не допускать меня къ своему столу въ числ прочихъ гостей, что онъ, считавшійся образцомъ для джентльменовъ, сдлался лжецомъ и обманщикомъ въ отношеніи лучшаго изъ друзей,— удаляя меня отъ Одлея Эджертона, заставляли ненавидть его и завидовать ему. Вы, котораго онъ такъ оскорбилъ, протягиваете по прежнему ему руку, какъ великому государственному человку, прикосновенія ко мн вы избгаете, какъ прикосновенія къ гадин. Милордъ, вы можете простить тому, кого любите и о комъ сожалете. Я не могу простить тому, кого ненавижу и кому завидую. Извините меня за мое упрямство. Я прощаюсь съ вами, милордъ.
Баронъ сдлалъ шагъ впередъ, потомъ воротился и сказалъ съ язвительною усмшкою:
— Но вы, безъ сомннія, объясните мистеру Эджертону, въ какой мр я содйствовалъ обвиненію его пріемыша. Я думалъ о бездтномъ лорд въ то время, когда вы, можетъ быть, считали меня испуганнымъ вашими энергическими изслдованіями дла. Ха, ха! я увренъ, что это заднетъ его за живое!
Баронъ стиснулъ зубы въ припадк сосредоточенной злобы, поспшно вошелъ въ карету, спустилъ сторы, кучеръ хлопнулъ бичемъ и карета скоро скрылась изъ виду.

ГЛАВА СХІХ.

Одлей Эджертонъ сидлъ одинъ въ своей комнат. Имъ овладлъ тяжелый, томительный сонъ вскор посл того, какъ Гарлей и Рандаль оставили домъ рано поутру, и сонъ этотъ продолжался вплоть до вечера. Одлей проснулся только тогда, когда ему принесли записку отъ Гарлея, возвщавшую объ успшномъ окончаніи для него выборовъ и заключавшуюся словами:
‘Прежде наступленія ночи ты обнимешь своего сына. Не сходи къ намъ, когда я возвращусь. Будь спокоенъ, мы сами придемъ къ теб’.
Въ самомъ дл, не зная всей важности болзни, таившейся въ организм Одлея и развившейся съ страшною быстротою, лордъ л’Эстренджъ все-таки хотлъ избавить своего друга отъ присутствованіи при обвиненіи Рандаля.
Получивъ записку, Эджертонъ всталъ. При мысли, что онъ увидитъ своего сына — сына Норы, болзнь его какъ будто исчезла. Но измученное раскаяніемъ и сомнніемъ сердце его сильно билось съ какими-то судорожными порывами. Онъ не обращалъ на это вниманія. Побда, которая возвращала его къ жизни, составлявшей до тхъ поръ единственную его заботу, единственную мечту, была забыта. Природа предъявила свои требованія съ полнымъ презрніемъ къ смерти, съ полнымъ забвніемъ славы.
Такъ сидлъ этотъ человкъ, одтый съ обычною аккуратностію, черный сюртукъ его былъ застегнугь до верху, фигура его, выражавшая всегда полное спокойствіе, совершенное самообладаніе, выказывала теперь нкоторое волненіе, болзненный румянецъ вспыхивалъ на его щекахъ, глаза его слдили за стрлкою часовъ, онъ слушалъ со вниманіемъ, не идетъ ли кто по корридору. Наконецъ шумъ шаговъ достигъ его слуха. Онъ привсталъ, остановился на порог. Неужели сердце его въ самомъ дл перестанетъ одиночествовать? Гарлей вошелъ первый. Глаза Эджертона бгло окинули его и потомъ жадно впились въ отверстіе двери. Леонардъ слдовалъ за Гарлеемъ — Леонардъ Ферфильдъ, въ которомъ онъ видлъ нкогда себ соперника. Онъ началъ сомнваться, догадываться, припоминать, узнавать нжный образъ матери въ мужественномъ лиц сына. Онъ невольно приподнялъ руки, готовясь обнять молодого человка — но Леонардъ медлилъ — глубоко вздохнулъ и думалъ, что онъ ошибся
— Другъ, сказалъ Гарлей: — я привелъ къ теб сына, испытаннаго судьбою и боровшагося со всми лишеніями, чтобы проложить себ дорогу. Леонардъ! въ человк, въ пользу котораго я убждалъ васъ пожертвовать своимъ собственнымъ честолюбіемъ, о которомъ вы всегда отзывались съ такою восторженностію и уваженіемъ, котораго славное поприще имло васъ своимъ дятельнымъ сотрудникомъ, и котораго жизнь, не удовлетворявшуюся всми этими почестями, вы будете услаждать сыновнею любовью — узнайте въ этомъ человк супруга Норы Эвенель! Падите на колни передъ вашимъ отцомъ….. Одлей, обними своего сына!
— Сюда, сюда, вскричалъ Одлей, когда Леонардъ упалъ на колни:— сюда, къ моему сердцу! Посмотри на меня этими глазами… какъ они кротки, какъ они полны любви и привязанности: это глаза твоей матери! И голова Одлея упала на плечо сына.
— Но эта еще не все, продолжалъ Гарлей, подводя Гэленъ и поставивъ ее подл Леонарда.— Твоему сердцу предстоятъ еще новая привязанность: прими и полюби мою воспитанницу и дочь. Что пріятнаго въ семейств, если оно не украшено улыбкою женщины? Они любили другъ друга съ самаго дтства. Одлей, пусть рука твоя соединитъ ихъ руки, пусть уста твои произнесутъ благословеніе ихъ браку.
Леонардъ прервалъ его тревожнымъ голосомъ.
— О, сэръ… о, батюшка! я не хочу этой великодушной жертвы, онъ… онъ, предоставивъ мн это неизъяснимое блаженство… онъ также любитъ Гэленъ!
— Переставь, Леонардъ, отвчалъ Гарлей съ улыбкою:— я не такъ мало о себ думаю, какъ ты полагаешь. Ты будешь, Одлей, свидтелемъ еще другой свадьбы. Человкъ, котораго ты такъ долго старался примирять съ жизнью, заставить промнять пустыя мечтанія на истинное, вещественное благополучіе, и этотъ человкъ представитъ тебя своей невст. Полюби ее для меня, полюби ее для собственнаго блага. Не я, а она была причиною моего возсоединенія съ дйствительнымъ міромъ, съ его радостями и надеждами. Я долго былъ ослпленъ, питалъ равнодушіе, злобу, ненависть къ людямъ, мучился раскаяніемъ… и имя Віоланты готово было сорваться съ языка его.
Эджертонъ сдлалъ движеніе головою, какъ будто готовясь отвчать, вс присутствовавшіе были удивлены и испуганы внезапною перемною, которая произошла въ лиц его. Взоръ его подернулся облакомъ, грусть напечатллась на чел его, губы его напрасно старались произнести какое-то слово, онъ упалъ на кресло, стоявшее подл. Лвая рука его неподвижно лежала на сверткахъ дловыхъ бумагъ и оффиціальныхъ документовъ, и пальцы его механически играли ими, какъ играетъ умирающій своимъ одяломъ, готовый промнять его на саванъ. Правая рука его, какъ будто во мрак ночи, искала прикоснуться къ любимому сыну и, найдя его, старалась привлечь его ближе и ближе. Увы! счастливая семейная жизнь, этотъ замкнутый центръ человческаго существа — эта цль, къ которой онъ такъ долго стремился со всякаго рода лишеніями, ускользнула отъ него въ то самое время, какъ онъ считалъ ее достигнутою, исчезла, какъ исчезаютъ на поверхности моря круги отъ брошеннаго камня: не успешь услдить за ихъ измнчивыми очертаніями, какъ они уже расплылись въ безконечность.

ГЛАВА СХХ.

Рандаль Лесли поздно вечеромъ въ тотъ день, какъ оставилъ Лэнсмеръ-Паркъ, пришелъ пшкомъ къ дому своего отца. Онъ сдлалъ длинное путешествіе посреди мрака и тишины зимней ночи. Онъ не чувствовалъ усталости, пока неурядный, бдный домъ не напомнилъ ему о его безвыходной бдности. Онъ упалъ на постель, сознавая свое ничтожество, сознавая, что онъ самая жалкая развалина среди развалинъ человческаго честолюбія. Онъ не разсказалъ своимъ родственникамъ о всемъ произшедшемъ. Несчастный человкъ — ему некому было вврить свои горести, не отъ кого было выслушать строгую истину, которая могла бы принести ему утшеніе и возбудить въ немъ раскаяніе. Проведя нсколько недль въ совершенномъ уныніи и не произнося почти ни слова, онъ оставилъ отцовскій домъ и возвратился въ Лондонъ. Внезапная смерть такого человка, какъ Эджертонъ, даже въ т безпокойныя времена, произвела сильное, хотя кратковременное впечатлніе. Подробности выборовъ, сообщавшіяся въ провинціальныхъ листкахъ, перепечатывались въ лондонскіе журналы, сюда вошли замтки о поступкахъ Рандаля Лесли въ засданіи комитета съ колкими обвиненіями его въ эгоизм и неблагодарности. Весь политическій кругъ, безъ различія партій, составилъ себ о бдномъ кліент государственнаго человка одно изъ тхъ понятій, которыя набрасываютъ тнь на весь характеръ и ставятъ неодолимую преграду честолюбивымъ стремленіямъ. Важные люди, которые прежде оказывали, ради Одлея, вниманіе Рандалю и которые при малйшемъ покровительств со стороны судьбы, могли бы возвысить его карьеру, проходили мимо его по улицамъ, не удостоивая его поклономъ. Онъ не осмливался уже напоминать Эвенелю объ общаніи его поддержать его при послдующихъ выборахъ за Лэнсмеръ, не смлъ мечтать о занятіи вакансіи, открывшейся со смертію Эджертона. Онъ былъ слишкомъ смтливъ, чтобы не увриться, что вс надежды его на представительство за мстечко исчезли. Теряясь въ обширной столиц, какъ нкогда терялся въ ней Леонардъ, онъ точно также подолгу стоялъ на мосту, глядя съ тупымъ равнодушіемъ на поверхность рки, какъ будто манившей его въ свои влажныя ндра. У него не было ни денегъ, ни связей — ничего, кром собственныхъ способностей и познаній, чтобы пробивать дорогу къ той высшей сфер общества, которая прежде улыбалась ему такъ благосклонно, а способности и познанія, которыя онъ употребилъ на то, чтобы оскорбить своего благодтеля, навлекали за него только боле и боле явное пренебреженіе. Но и теперь судьба, которая нкогда осыпала своими благами бднаго наслдника Руда, послала ему въ удлъ совершенную независимость, пользуясь которой, при неутомимыхъ трудахъ, онъ могъ бы достигнуть если не самыхъ высокихъ мстъ, то по крайней мр такого общественнаго положенія, которое заставило бы свтъ руководствоваться его мнніями и, можетъ быть, даже оправдать его прежніе поступки. 5,000 фунтовъ, которые Одлей завщалъ ему партикулярнымъ актомъ, съ тмъ, чтобы поставить эту сумму вн законныхъ условій, были выплачены ему адвокатомъ л’Эстренджа. Но эта сумма показалась ему столь малою въ сравненіи съ неумренными надеждами, которыхъ онъ лишился, и дорога къ возвышенію представлялась ему теперь такою длинною и утомительною посл того, какъ онъ былъ разъ у ея исхода, что Рандаль смотрлъ на это неожиданно доставшееся ему наслдство, какъ на предлогъ не принимать на себя никакой обязанности, не избирать никакой серьёзной дятельности. Уязвляемый постоянно тмъ рзкимъ контрастомъ, который его прежнее положеніе въ англійскомъ обществ составляло съ настоящимъ положеніемъ, онъ поспшилъ ухать за границу. Тамъ изъ желанія ли развлечься, прогнать томившую его мысль, или по ненасытной жажд узнать ближе, извдать достоинство незнакомыхъ предметовъ и неиспытанныхъ наслажденній, Рандаль Лесли, бывшій до тхъ поръ равнодушнымъ къ обыкновеннымъ удовольствіямъ молодости, вступилъ въ общество игроковъ и пьяницъ. Въ этой компаніи дарованія его постепенно исчезали, а направленіе ихъ къ интригамъ и разнымъ предосудительнымъ предпріятіямъ только унижало его въ общественномъ мнніи. Падая такимъ образомъ шагъ за шагомъ, проматывая свое состояніе, онъ совершенно былъ исключенъ изъ того круга, гд самые отъявленные моты, самые безнравственные картежники все-таки сохраняютъ манеры и тонъ джентльменовъ. Отецъ его умеръ, заброшенное имніе Рудъ досталось Рандалю, но кром расходовъ на приведеніе его въ какой бы то ни было порядокъ, онъ долженъ былъ выплатить деньги, причитавшіяся брагу, сестр и матери. За тмъ едва ли что могло остаться въ его пользу. Надежда возстановить фамилію и состояніе предковъ давно для него миновала. Онъ написалъ въ Англію, поручая продать все свое имущество. Ни одинъ изъ богатыхъ людей не явился, впрочемъ, на аукціонъ, не цня высоко продававшагося имнія. Все оно пошло частями въ разныя руки. Самый домъ былъ купленъ на свозъ.
Вдова, Оливеръ и Джульета поселились въ какомъ-то провинціальномъ городк другого графства. Джульета вышла за мужъ за молодого офицера и вскор умерла отъ родовъ. Мистриссъ Лесли немногимъ пережила ее. Оливеръ поправилъ свое маленькое состояніе женитьбою на дочери какого-то лавочники, который накопилъ нсколько тысячъ фунтовъ капитала. Долго посл продажи Руда не было никакихъ слуховъ о Рандал, говорили только, что будто онъ выбралъ себ для жительства или Австралію, или Соединенные Штаты. Впрочемъ, Оливеръ сохранялъ такое высокое мнніе о дарованіяхъ своего брата, что не терялъ надежды, что Рандаль когда нибудь воротится богатымъ и значительнымъ, какъ какой нибудь дядюшка въ комедіи, что онъ возвыситъ падшую фамилію и преобразитъ въ граціозныхъ леди и ловкихъ джентльменовъ тхъ грязныхъ мальчишекъ и оборванныхъ двчонокъ, которые толпились теперь вокругъ обденнаго стола Оливера, предъявляя аппетитъ совершенно несоразмрный ихъ росту и дородству.
Въ одинъ зимній день, когда жена и дти Оливера вышли изъ за стола и самъ Оливеръ сидлъ, попивая изъ кружки плохой портвейнъ, и разсматривалъ несовсмъ утшительные денежные счеты, тощая лягавая собака, лежавшая у огня на дырявомъ тюфяк, вскочила и залаяла съ остервененімъ. Оливеръ поднялъ свои мутные голубые глаза и увидалъ прямо противъ себя въ оконномъ стекл человческое лицо. Лицо это совершенно касаюсь стекла и отъ дыханія смотрвшаго узоры, нарисованные морозомъ, постепенно исчезали и стекла боле и боле тускнли.
Оливеръ, встревоженный и разсерженный, принявъ этого непрошеннаго наблюдателя за какого нибудь дерзкаго забіяку и мошенника, вышелъ изъ комнаты, отворилъ наружную дверь и просилъ незнакомца оставить его домъ въ поко, между тмъ собака еще мене учтиво ворчала на незнакомца и даже хватала его за икры. Тогда хриплый голосъ произнесъ: ‘Разв ты не узнаешь меня, Оливеръ? я братъ твой Рандаль! Уйми свою собаку и позволь мн взойти къ теб.’ Оливеръ отступилъ въ изумленіи: онъ не смлъ врить главамъ, не могъ узнать брата въ мрачномъ, испитомъ призрак, который стоялъ передъ нимъ. Наконецъ онъ приблизился, посмотрлъ Рандалю въ лицо и, схвативъ его руку, не произнося ни слова, привелъ его въ свою маленькую комнату.
Въ наружности Рандаля не осталось и слда того изящества и благовоспитанности, которыя отличали прежде его личность. Одежда его говорила о той крайней ступени нищеты, на которую онъ низошелъ. Лицо его было похоже на лицо бродяги. Когда онъ снялъ съ себя измятую, истертую шляпу, голова его оказалась преждевременно посдвшею. Волосы его, нкогда столь прекрасные цвтомъ и шелковистые, отсвчивали какимъ-то желзнымъ проблескомъ сдины и падали неровными, сбитыми прядями, за чел и лиц его ложились ряды морщинъ, умъ его по прежнему довольно рзко выказывался наружу, но это былъ умъ, который внушалъ только опасеніе — это былъ умъ мрачный, унылый, угрожающій.
Рандаль не отвчалъ ни на какіе вопросы. Онъ схватилъ со стола бутылку, въ которой оставалось еще немного вина и осушилъ ее однимъ глоткомъ.
— Фу, произнесъ онъ, отплевываясь:— неужели у васъ нтъ ничего, что бы по больше согрвало человка?
Оливеръ, дйствовавшій какъ будто подъ вліяніемъ страшнаго сна, подошелъ къ шкапу и вынулъ оттуда бутылку водки, почти полную. Рандаль жадно ухватился за нее и приложилъ губы къ горлышку.
— А, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія: — это другое дло, это удовлетворяетъ. Теперь дай мн сть.
Оливеръ самъ поспшилъ служить брату: дло въ томъ, что ему не хотлось, чтобы даже его заспанная служанка видла его гостя. Когда онъ воротился съ кое-какими объдками, которые можно было достать на кухн, Рандаль сидлъ у камина, расправивъ надъ потухающимъ пепломъ свои костлявые пальцы, похожіе на когти коршуна.
Онъ съ необыкновенною прожорливостію сълъ все, что было принесено изъ остатковъ обда, и почти осушилъ бутылку. Но это нисколько не прогнало его унынія. Оливеръ стоялъ возл него въ какомъ-то тупомъ удивленіи и страх, собака отъ времени до времени недоврчиво скалила зубы.
— Я теб разскажу свою исторію, произнесъ наконецъ Рандаль нехотя. Она не длинна. Я думалъ нажить состояніе — и разорился, у меня нтъ теперь ни пенни и ни малйшей надежды на возможность поправиться. Ты, кажется, самъ бденъ, слдовательно не можешь помогать мн. Позволь, по крайней мр, пожить у тебя нсколько времени, иначе мн негд будетъ преклонить голову и придется умереть съ голоду.
Оливеръ прослезился и просилъ брата поселиться у него.
Рандаль жилъ нсколько недль въ дом Оливера, ни разу не выйдя за порогъ, онъ, казалось, не замчалъ, что Оливеръ снабдилъ его новымъ готовымъ платьемъ, хотя надвалъ это платье безъ зазрнія совсти. Но скоро присутствіе его сдлалось нестерпимымъ для хозяйки дома и стснительнымъ для самого хозяина. Рандаль, который нкогда былъ до того воздержнымъ, что самое умренное употребленіе вина считалъ вреднымъ для разсудка и воображенія, теперь получилъ привычку пить крпкіе напитки во всякій часъ дня. Но хотя они приводили его иногда въ состояніе опьяненія, никогда, впрочемъ, не располагали его сердца къ откровенности, никогда не прогоняли мрачной думы съ чела его. Если онъ потерялъ теперь прежнюю остроту ума и даръ наблюдательности, зато вполн сохранилъ способность притворяться и лицемрить. Мистриссъ Оливеръ Лесли, бывшая съ нимъ сначала осторожною и молчаливою, вскор сдлалась суха и холодна, потомъ стала позволять себ непріятные намеки, насмшки, наконецъ стала высказывать грубости. Рандаль немного оскорблялся всмъ этимъ и не давалъ себ труда возражать, но принужденный смхъ, которымъ онъ заключалъ всякую подобную выходку, такъ нестерпимо звучалъ въ ушахъ мистриссъ Лесли, что она разъ прибжала къ мужу и объявила, что или она сама или братъ его долженъ оставить ихъ домъ. Оливеръ старался ее успокоить и утшить, черезъ нсколько дней онъ пришелъ къ Рандалю и сказалъ ему съ робостію:
— Ты видишь, что все, чмъ я владю, принадлежитъ собственно жен моей, а ты между тмъ не хочешь съ нею поладить. Твое присутствіе длается теб столь же тягостнымъ, сколько и мн. Я бы желалъ теб помочь какъ нибудь, я думалъ теб сдлать предложеніе…. только съ перваго взгляда это покажется слишкомъ ничтожнымъ передъ…
— Передъ чмъ? прервалъ Рандаль съ наглостію: — передъ тмъ, что я былъ прежде или что я теперь? Ну, говори же!
— Ты человкъ ученый, я слыхалъ, что ты очень хорошо разсуждаешь о наукахъ, можетъ быть, ты и теперь въ состоянія возиться съ книгами, ты еще молодъ и могъ бы подняться…. и….
— Фу, ты, пропасть! Да говори же скоре то или другое! вскричалъ Рандаль грубымъ тономъ.
— Дло въ томъ, продолжалъ бдный Оливеръ, стараясь сдлать предложеніе свое не столь рзкимъ и страннымъ, какимъ оно представлялось ему первоначально:— что мужъ нашей сестры, какъ ты знаешь, племянникъ доктора Фельпема, который содержитъ очень хорошую школу. Онъ самъ не ученъ и занимается боле преподаваніемъ ариметики и бухгалтеріи, но ему нужно учителя для классическихъ языковъ, потому что нкоторые изъ молодыхъ людей идутъ въ коллегіи. Я написалъ къ нему, чтобы разузнать объ условіяхъ, я конечно не называлъ твоего имени, не будучи увренъ, согласишься ли ты. Онъ, безъ сомннія, уважить мою рекомендацію. Квартира, столъ, пятьдесятъ фунтовъ въ годъ…. однимъ словомъ, если ты захочешь, ты можешь получить это мсто.
При этихъ словахъ Рандаль затрепеталъ всмъ тломъ и долго не могъ собраться отвчать.
— Хорошо, быть такъ, я принужденъ на это согласиться. Ха, ха! да, знаніе есть сила! Онъ помолчалъ нсколько минутъ.— Итакъ, нашъ старый Голдъ не существуетъ, ты сдлался торгашомъ провинціальнаго городка, сестра моя умерла, и я отнын — никто другой, какъ Джонъ Смитъ. Ты говоришь, что не называлъ меня по имени содержателю пансіона, пусть оно и останется для него неизвстнымъ, забудь и ты, что я нкогда былъ однимъ изъ Лесли. Наши братскія отношенія должны прекратиться, когда я оставлю твой домъ. Напиши своему доктору, который смыслитъ одну ариметику, и отрекомендуй ему учителя латинскаго и греческаго языковъ, Джона Смита.
Черезъ нсколько дней protg Одлея Эджертона вступилъ въ должность преподавателя одной изъ обширныхъ, дешевыхъ школъ, которыя приготовляютъ дтей дворянъ и лицъ духовнаго сословія къ ученому поприщу, съ гораздо значительнйшею примсью сыновей торговцевъ, предназначающихъ себя для службы въ конторахъ, лавкахъ и на биржахъ. Тамъ Рандаль Лесли, подъ именемъ Джона Смита, живетъ до сихъ поръ.
Между тмъ какъ, такъ называемое, поэтическое правосудіе развивалось изъ плановъ, въ которыхъ Рандаль Лесли истощилъ свой изобртательный разсудокъ и преградилъ себ дорогу къ счастію, никакіе видимые признаки воздаянія не обнаруживались въ отношеніи злйшаго изъ интригантовъ, барона Леви. Ни разу паденіе фондовъ не успло потрясти зданіе, возведенное имъ изъ развалинъ домовъ другихъ людей. Баронъ Леви все тотъ же баронъ Леви, только сдлался милліонеромъ, впрочемъ, въ душ своей онъ едва ли не сознаетъ себя боле несчастнымъ, чмъ Рандаль Лесли, школьный учитель. Леви человкъ, внесшій сильныя страсти въ свою житейскую философію, у него не такая холодная кровь, не такое черствое сердце, которыя бы длали его организмъ нечувствительнымъ къ волненіямъ и страданіямъ. Лишь только старость настигла великосвтскаго ростовщика, онъ влюбился въ хорошенькую оперную танцовщицу, которой маленькія ножки вскружили втряныя головы почти всей парижской и лондонской молодежи. Ловкая танцовщица держала себя очень строго въ отношеніи къ влюбленному старику и, не поддавалась его страстнымъ убжденіямъ, заставила его жениться на ней. Съ этой минуты домъ его, Louis Quinze, сталъ наполняться боле, чмъ когда нибудь толпами высокородныхъ дэнди, которыхъ сообщества онъ прежде такъ жадно добивался. Но это знакомство вскор сдлалось для него источникомъ неизъяснимыхъ мученій. Баронесса была кокетка въ полномъ смысл этого слова, и Леви, въ которомъ, какъ намъ уже извстно, ревность была господствующею страстью — испытывалъ непрерывную тревогу. Его неуваженіе къ человческому достоинству, его невріе въ возможность добродтели — только содйствовали развитію въ немъ подозрнія и вызывали, какъ нарочно, опасности, которыхъ онъ наиболе боялся. Вдругъ онъ оставилъ свои великолепный домъ, ухалъ изъ Лондона, отказался отъ общества, въ которомъ могъ блестть своимъ богатствомъ, и заперся съ женою въ деревн одной изъ отдаленныхъ провинцій, тамъ онъ живетъ до сихъ поръ. Напрасно старается онъ заняться сельскимъ хозяйствомъ, для него только тревоги жизни въ столиц, со всми ея пороками и излишествами, представляли нкоторую тнь отрады, нкоторое подобіе того, что онъ называлъ ‘удовольствіемъ’. Но и въ деревн ревность продолжаетъ преслдовать его, онъ бродитъ около своего дома съ блуждающимъ взоромъ и осторожностію вора, онъ стережетъ жену точно плнницу, потому что она ждетъ только удобнаго случая, чтобы убжать. Жизнь человка, отворившаго тюрьму для столь многихъ людей, есть жизнь тюремнаго сторожа. Жена ненавидитъ его и не скрываетъ этого. Между тмъ онъ раболпно расточаетъ ей подарки. Привыкнувъ къ самой необузданной свобод, требуя постоянныхъ рукоплесканій и одобренія какъ чего-то должнаго, будучи безъ всякаго образованія, съ умомъ дурно направленнымъ, выражаясь грубо и отличаясь самымъ неукротимымъ характеромъ, прекрасная фурія, которую онъ привелъ въ свой домъ, превратила этотъ домъ въ настоящій адъ. Леви не сметъ признаться никому, сколько онъ тратитъ денегъ, онъ жалуется на неудачи и нищету съ тмъ, чтобы извинить себя въ глазахъ жены, которую онъ лишилъ всхъ удовольствій. Темное сознаніе воздаянія пробуждается въ душ его и рождаетъ раскаяніе, которое еще боле терзаетъ его. Раскаяніе это есть слдствіе суеврія, а не религіознаго убжденія, оно не приноситъ съ собою утшенія истиннаго раскаянія. Леви не старается облегчить свои страданія, не думаетъ искупить свои проступки какимъ нибудь добрымъ дломъ. Между тмъ богатства его растутъ и принимаютъ такіе размры, что онъ не можетъ совладть съ ними.
Графъ ди-Пешьера не ошибся въ расчет, показавъ видъ раскаянія и прибгнувъ къ великодушію своего родственника. Онъ получилъ отъ щедраго герцога Серрано ежегодную пенсію, соотвтствовавшую его званію и ему снова дозволенъ былъ въздъ въ Вну. Но на слдующее же лто, посл пребыванія его въ Лэнсмер, каррьера его внезапно окончилась.
Въ Баденъ-Баден онъ началъ ухаживать за богатой и хорошенькой собою полькой, вдовой. Репутація, которой она пользовалась, отогнала отъ нее всхъ поклонниковъ, исключая молодого француза, который былъ столъ же смлъ какъ Пешьера и влюбленъ сильне его. Соперники предложили другъ другу дуэль. Пешьера явился на мсто поединка съ обычнымъ хладнокровіемъ, напвая опорную арію, и смотрлъ съ такимъ веселымъ видомъ на дуло пистолета, что нервы француза разстроились, несмотря на его храбрость. Спустивъ курокъ прежде, нежели онъ усплъ прицлиться, французъ, къ величайшему удивленію, попалъ графу въ сердце и убилъ его миновалъ.
Беатриче ди-Негра, посл смерти брата, жила нсколько лтъ въ совершенномъ уединеніи, переселившись въ монастырь, но, впрочемъ, не постригаась въ монахини, какъ предполагала прежде. Дло въ томъ, что присматриваясь къ нравамъ и образу жизни сестеръ, она убждалась, что мірскія страсти и сожалнія о прошломъ (исключая самыхъ рдкихъ натуръ) прокладываютъ себ дорогу сквозь желзныя ршетки и черезъ высокія стны. Наконецъ она избрала себ пребываніе въ Рим, гд извстна не только очень строгимъ образокъ жизни, но и дятельною благотворительностію. Ее не могли уговорилъ принять боле четвертой части той пенсіи, которая назначена была ея брату, но у нея было и мало потребностей кром потребности благотворенія, а когда благотворительность дятельна, то она извлекаетъ много пользы и изъ небольшого количества золота. Маркиза не появляется въ блестящихъ, шумныхъ собраніяхъ, ее окружаетъ небольшое, но избранное общество художниковъ и ученыхъ. Первымъ наслажденіемъ она поставляетъ помогать какому нибудь талантливому юнош, особенно если онъ назоветъ своимъ отечествомъ Англію.
Сквайръ и супруга его все еще проживаютъ въ Гэзельден, гд капитанъ Бэрнебесъ Гиджинботамъ поселился окончательно. Капитанъ сдлался страшнымъ ипохондрикомъ, но онъ разцвтаетъ отъ времени до времени, когда слышитъ, что въ семейств мистера Шэрна Кёрри есть больной, тогда онъ повторяетъ въ полголоса: ‘если бы эти семеро дрянныхъ ребятишекъ отправились на тотъ свтъ, у меня были бы большія надежды въ будущемъ’. За подобныя желанія сквайръ длаетъ ему обыкновенно строгій выговоръ, а пасторъ съ важностью произноситъ увщаніе. Хотя капитанъ и отплачиваетъ за это обоимъ три раза въ недлю за вистомъ, но пасторъ уже не бываетъ постояннымъ партнеромъ капитана, такъ какъ пятымъ садится играть по большой части старинный другъ и сосдъ сквайра, мистеръ Стикторейтсъ. Сражаясь такимъ образомъ одинъ, безъ помощи капитана, пасторъ съ печальнымъ удивленіемъ замчаетъ, что счастіе повернулось къ нему спиною, и что онъ выигрываетъ теперь рже, чмъ прежде выигрывалъ. Къ счастію, это единственная тревога — исключая припадковъ истерики у мистриссъ Дэль, къ которымъ онъ, впрочемъ, совершенно привыкъ — помрачающая ясную стезю жизни пастора. Мы должны теперь объяснить, какимъ образомъ мистеръ Стикторейтсъ занялъ мсто за карточнымъ столомъ въ Газельден. Франкъ поселился въ Казино съ женою, которая характеромъ совершенно подходятъ къ нему, жена эта была миссъ Стикторейтсъ. Только дна года спустя посл потери Беатриче, Франкъ началъ забывать свое горе, умъ его потерялъ прежнюю игривость и беззаботность, за то онъ сдлался умренне въ желаніяхъ и разсудительне. Привязанность, хотя бы дурно выбранная и неудачно направленная, все-таки подвигаетъ впередъ воспитаніе человка. Франкъ сдлался положительне и серьёзне, постивъ однажды Гэзельденъ, онъ встртилъ миссъ Стикторейтсъ на одномъ изъ деревенскихъ баловъ. Молодые люди почувствовали симпатію другъ къ другу, можетъ быть, именно вслдствіе вражды, которая существовала между ихъ семействами. Свадьба, которая совершенно было устроиласъ, была отложена вслдствіе возникшаго между родителями спора о прав на дорогу. Но къ счастію преніе это было прекращено замчаніемъ пастора Дэля, что когда оба имнія, вслдствіе предположеннаго брака дтей, составятъ одно цлое, то поводъ къ тяжб самъ собою уничтожится, ибо человкъ не иметъ обыкновенія тягаться съ самимъ собою. Впрочемъ, мистеръ Стикторейтсъ и мистеръ Гэзельденъ включили въ контрактъ особую оговорку (хотя адвокаты и увряли ихъ, что она не можетъ имть законной силы), по смыслу которой, въ случа неимнія наслдниковъ отъ предположеннаго брака, участокъ Стикторейтсъ долженъ будетъ перейти въ какому нибудь члену фамиліи Стикторейтсъ, и право на дорогу изъ лсу черезъ болото будетъ подлежать тяжебному разбирательству на тхъ же самыхъ основаніяхъ какъ и теперь. Впрочемъ, трудно предположить, чтобы подобная тяжба могла возникнуть съ похвальною цлью разорить грядущихъ наслдниковъ, потому что у Франка два сына и дв дочери играютъ уже на террас, на которой Джакеймо поливалъ нкогда померанцовыя деревья, и бгаютъ на бельведер, на которомъ Риккабокка изучалъ нкогда Макіавелли.
Риккабокка долго не могъ привыкнуть къ роскоши, которая снова стала окружать его, и къ титлу герцога. Джемима гораздо скоре освоилась съ новымъ положеніемъ, но удержала сердечную простоту, которая отличала ее въ Гэзельден. Крестьяне и крестьянки любятъ ее безъ ума. Она особенно покровительствуетъ молодымъ, старается устроивать свадьбы и нуждающихся надляетъ приданымъ. Герцогъ, продолжая острить насчетъ женщинъ и женитьбы, не мене того одинъ изъ счастливйшихъ мужей на свт. Любимое занятіе его составляетъ воспитаніе сына, котораго Джемима подарила ему вскор посл возвращенія его на родину.
Герцогъ постоянно желалъ узнать, что сдлалось съ Рандалемъ. Однажды — за нсколько лтъ передъ тмъ, какъ Рандаль опредлился школьнымъ учителемъ — герцогъ, осматривая генуэзскій госпиталь, съ свойственною ему наблюдательностію въ отношеніи всего, исключая его собственной особы, замтилъ въ углу спящаго человка, и такъ какъ лицо Рандаля въ это время еще не очень измнилось, то посмотрвъ на него пристально, герцогъ тотчасъ узналъ въ немъ несчастнаго питомца Итонской школы.
— Это англичанинъ, сказалъ бывшій тутъ дежурный чиновникъ.— Его принесли сюда безъ чувствъ. Онъ получилъ, какъ мы узнали, опасную рану въ голову на дуэли съ извстнымъ всмъ chevalier d’industrie, который объявилъ, что противникъ обманывалъ и обиралъ его при всякомъ удобномъ случа. Впрочемъ, это не совсмъ правдоподобно, продолжалъ чиновникъ: — потому что мы нашли на больномъ лишь нсколько кронъ, и онъ долженъ былъ оставить свою квартиру, не будучи въ состояніи платить за нее. Онъ выздоравливаетъ, но лихорадка все еще продолжается.
Герцогъ молча смотрлъ на спящаго, который метался на жосткой кровати и что-то бормоталъ едва внятнымъ голосомъ, потомъ онъ положилъ въ руку дежурному кошелекъ.
— Отдайте это англичанину, но не говорите ему моего имени. Правда, совершенная правда, пословица справедлива! разсуждалъ самъ съ собою герцогъ, сходя съ лстницы. Pi pelli di rolpi che di аsini vanno in Pelliccieria (не ослиныя, а лисьи шкуры попадаютъ больше къ скорняку.)
Докторъ Морганъ продолжаетъ прописывать пилюли отъ тоски и капли отъ меланхоліи. Число его паціентовъ значительно увеличилось, и подъ его неутомимымъ надзоромъ больные живутъ столько, сколько угодно Провиднію. Ни одинъ изъ аллопатовъ не въ состояніи взять на себя большаго.
Смерть бднаго Джона Борлея не осталась неотмченною въ литературныхъ лтописяхъ. Похвалы, которыхъ онъ не дождался при жизни, посыпались теперь щедро, и въ Кенсоллъ-Грин ему воздвигнутъ по подписк прекрасный монументъ. Будь у него жена и дти, имъ была бы оказана необходимая помощь. Любители литературы цлые мсяцы рылись въ библіотекахъ и собирали его юмористическія сочиненія, анекдоты, фантастическіе разсказы и образцы краснорчія, которое нкогда оглашало дымныя таверны и залы грязныхъ клубовъ. Леонардъ собралъ его сочиненія, разбросанныя по разнымъ повременнымъ изданіямъ. Они заняли мста на полкахъ главнйшихъ библіотекъ, хотя предметы, избранные авторомъ, имли слишкомъ мгновенный интересъ и обработывались какимъ-то страннымъ, причудливымъ образомъ. Эти образцы литературной дятельности не могли сдлаться ходячею монетою мышленія, на нихъ любители смотрли какъ на своего рода рдкость. Бдный Борлей!
Дикъ Эвенель не вышелъ изъ Парламента такъ скоро, какъ предполагалъ прежде. Онъ не могъ убдитъ Леонарда, въ которомъ жажда политическаго возвышенія была утолена у источника музъ, занять его мсто въ Сенат, а онъ сознавалъ, что семейству Эвенелей необходимо имть представителя. Онъ началъ вслдствіе того употреблять большую часть своего времени на служеніе интересамъ Скрюстоуна, нежели на дла своей родины и усплъ уничтожить совмстничество, которому долженъ былъ подвергнуться, тмъ, что сдлалъ изъ своего соперника дятельнаго участника въ своихъ интересахъ. Пріобртя такимъ образомъ монополію въ Скрюстоун, Дикъ обратился къ своимъ прежнимъ убжденіямъ въ пользу свободной торговли. Онъ длается образцомъ для стараго поколнія помщиковъ и во всякомъ случа можетъ бытъ названъ однимъ изъ тхъ просвтителей деревень, которыхъ создаетъ тсное соединеніе предпріимчиваго ума и значительнаго капитала.
Права рожденія Леопарда была безъ труда доказаны и никто не ршился ихъ оспаривать. Часть наслдства, перешедшая къ нему отъ отца, вмст съ суммою, которую Эвенель выплатилъ ему за патентъ на сдланное имъ изобртеніе, и приданымъ, которое Гарлей назначилъ Гэленъ противъ ея воли, привели молодую чету къ той золотой средин, которая не испытываетъ лишеній бдности и не знаетъ тревогъ и обязанностей, сопряженныхъ съ большимъ состояніемъ. Смерть отца сдлала глубокое впечатлніе на душу Леонарда, но убжденіе, что онъ родился отъ человка, пользовавшагося такою завидною славою и занимавшаго такое видное мсто въ обществ, не только не развивало, но уничтожало въ немъ честолюбіе, которое довольно долгое время отвлекало его отъ любимыхъ его стремленій. Ему не нужно было добиваться званія, которое сравняло бы его съ званіемъ Гэленъ. У него не было родственника, котораго любовь онъ могъ бы снискать своими успхами въ свт. Воспоминаніе о прежней сельской жизни, склонность къ уединенію — при чемъ привычка содйствовала естественному влеченію — заставляли его уклоняться отъ того, что человкъ, боле привязанный къ свту, назвалъ бы завидными преимуществами имени, дозволявшаго ему доступъ въ высшія сферы общественной жизни.
Леонардъ видлъ прекрасный памятникъ, воздвигнутый на могил Норы, и надпись, сдланная на немъ, оправдывала бдную женщину во мнніи людей. Онъ съ жаромъ обнялъ мать Норы, которая съ удовольствіемъ признала въ немъ внука, даже самъ старый Джонъ особенно разчувствовался, видя, что тяжелая тоска, лежавшая на сердц жены его, теперь разсялась. Опираясь на плечо Леонарда, старикъ уныло глядлъ на гробницу Норы и говорилъ въ полголоса:
— Эджертонъ! Эджертонъ! ‘Леонора, гордая супруга достопочтеннаго Одлея Эджертона!’ А я подавалъ за него голосъ. Она выбрала себ настоящій цвтъ, какой слдовало. Неужели это то самое число? Неужели она умерла такъ давно? Правда! правда! Жаль, что ея нтъ съ нами. Но жена говоритъ, что мы увидимся скоро съ нею, я всегда то же думалъ самъ, вольно ей прежде было спорить. Благодарю васъ, сэръ. Я человкъ бдный, но слезы эти не тяготятъ меня, напротивъ, не знаю почему, но я чувствую себя особенно счастливымъ. Гд моя старуха? Я думаю она не знаетъ, что я теперь только и толкую, что про Нору. А! вотъ она. Благодарю васъ, сэръ, а лучше возьмусь на руку моей старухи, я больше привыкъ къ ней, и…. жена, скоро ли мы пойдемъ къ Нор?
Леонардъ привелъ мистриссъ Ферфильдъ повидаться съ своими родными и мистриссъ Эвенель привтствовала ее съ особенною нжностію. Имя, начертанное на гробниц Норы, расположило сердце матери въ пользу оставшейся дочери. Бдный Джонъ повторялъ часто: ‘Теперь она можетъ говорить о Нор’ и въ самомъ дл при подобныхъ разговорахъ, она сама и дочь ея, которую она оставляла такъ долго въ пренебреженіи, убдились, сколько между ними было общаго. Такъ, когда вскор посл женитьбы съ Гэленъ, Леонардъ ухалъ за границу, Джэнъ Ферфильдъ осталась жить съ стариками. Посл смерти ихъ, которая послдовала въ одинъ и тотъ же день, она отказалась, можетъ быть, изъ самолюбія, поселиться съ Леонардомъ, но наняла себ квартиру вблизи отъ дома, который онъ впослдствіи купилъ себ въ Англіи. Леонардъ оставался за границею нсколько лтъ. Будучи спокойнымъ наблюдателемъ обычаевъ и умственнаго развитія народовъ, глубоко, внимательно изучая памятники, которые живо говорятъ намъ о прошломъ, онъ собралъ обильные матеріалы для исторіи человчества и понятія его о высокомъ и прекрасномъ развились въ немъ, подъ роднымъ небомъ, въ усладительное служеніе искусству.
Леонардъ окончилъ сочиненіе, которое занимало его такъ много лтъ,— сочиненіе, на которое онъ смотритъ какъ на верхнее звно своего духовнаго развитія и на которомъ онъ основываетъ вс надежды, соединяющія человка современнаго съ будущими поколніями. Сочиненіе его отпечатано, въ боязливомъ ожиданіи онъ детъ въ Лондонъ. Теряясь въ громадной столиц, онъ хочетъ видть собственными глазами, какъ приметъ свтъ новую связь, которую онъ провелъ между суетливою городскою жизнью и своимъ трудомъ, свершеннымъ въ тиши уединенія. Сочиненіе вышло изъ типографіи въ недобрый часъ. Публика занята была другими предметами, публик нкогда было обратить вниманіе на новое твореніе, и книга не проникла въ обширный кругъ читателей. Но свирпый критикъ напалъ на нее, истерзалъ, изорвалъ, исказилъ ее, смшалъ достоинства и недостатки ея въ одно уродливое цлое. Достоинства никто не нашелся выказать должнымъ образомъ, недостатки не нашли безпристрастнаго защитника. Издатель уныло покачиваетъ головою, указываетъ на полки, которыя гнутся подъ тяжестію непроданныхъ экземпляровъ, и замчаетъ, что сочиненіе, которое выражало самыя свтлыя, утшительныя стороны человческой жизни, не соотвтствуетъ современному вкусу. Огорченный, обиженный, хотя и стараясь казаться твердымъ, Леонардъ возвращается домой, и тамъ на порог встрчаетъ его утшительница. Голосъ ея повторяетъ ему любимыя мста изъ его сочиненія, говоритъ ему о его будущей слав, и все окружающее, подъ вліяніемъ улыбки Гэленъ, какъ будто проясняется, облекается въ радужный колоритъ надежды. И глубокое убжденіе, что небо ставятъ человческое счастіе вн свтскаго одобренія или пререканія, овладваетъ существомъ Леонарда и возвращаетъ ему прежнее спокойствіе. На слдующій день онъ сидитъ вмст съ Гэленъ у морскаго берега и смотритъ такъ же ясно, такъ же спокойно, какъ и прежде, на мрное колебаніе волнъ. Рука его лежитъ въ рук Геленъ и движимый чувствомъ благодарности, которая связываетъ тсне и прочне самой страсти, онъ тихо шепчетъ ей:
‘Блаженна женщина, которая утшаетъ.’
Гарлей л’Эстренджъ вскор посл женитьбы на Віолант, по убжденію ли жены или чтобы разсять мрачныя думы, навянныя на него смертію Эджертона, отправился во временную командировку въ одну изъ колоній. Въ этомъ порученіи, онъ показалъ столько способностей, исполнилъ все такъ успшно, что по возвращеніи въ Англію, былъ возведенъ въ достоинство пера при жизни отца, который любовался за сына, достигшаго почестей не по праву наслдства, а собственными заслугами и дарованіями. Успхи въ Парламент заставляли всхъ ожидать отъ дятельности Гарлея весьма многаго. Но онъ убждался, что успхъ, для того чтобы могъ быть прочнымъ, долженъ быть основанъ на ближайшемъ познаніи всхъ многочисленныхъ подробностей дловой практики, что вовсе не согласовалось съ его наклонностями, хотя и соотвтствовало его дарованіямъ. Гарлей много лтъ провелъ въ праздности, а праздность иметъ въ себ много привлекательнаго для человка, котораго общественное положеніе обезпечено, который надленъ богатствомъ въ излишк и котораго въ домашней жизни не ожидаютъ такія заботы, отъ которыхъ онъ искалъ бы развлеченія. Онъ сталъ смяться надъ своими честолюбивыми планами, въ припадкахъ необузданной, беззаботной веселости, и ожиданія, основанныя на успх дипломатическаго порученія, постепенно исчезали. Въ это время насталъ одинъ изъ тхъ политическихъ кризисовъ, когда люди, обыкновенно равнодушные къ дламъ политики, приходятъ къ убжденію, что формы администраціи и законодательства основаны не на мертвой теоріи, а на живыхъ началахъ народной дятельности. Въ обоихъ Парламентахъ партіи дйствовали энергически. Черезъ нсколько времени Гарлей говорилъ рчь предъ собраніемъ лордовъ и превзошелъ все, чего можно было ожидать отъ его дарованій. Сладость славы и сознаніе пользы, испытанныя имъ вполн, совершенно обозначили его будущую судьбу. Черезъ годъ голосъ его имлъ сильное вліяніе въ Англіи. Его любовь къ слав ожила — не неопредленная и мечтательная, но превратившаяся въ патріотизмъ и усиленная сознаніемъ цли, къ которой онъ стремился. Однажды вечеромъ, посл подобнаго торжества въ Парламент, Гарлей возвратился домой вмст съ отцомъ своимъ. Віоланта выбжала къ нимъ на встрчу. Старшій сынъ Гарлея — мальчикъ, бывшій еще у кормилицы, не былъ уложенъ, противъ обыкновенія въ свою маленькую кроватку. Можетъ быть, Віоланта предъугадывала торжество своего мужа и желала, чтобы сынъ ея раздлилъ съ ними общую радость. Старый графъ л’Эстренджъ взялъ его къ себ на руки и, положивъ руку на кудрявую головку мальчика, произнесъ съ важнымъ видомъ.
— Дитя, ты увидишь, можетъ быть, смутныя времена въ Англіи прежде, нежели эти волосы посеребрятся подобно моимъ. Обязанность твоя для возвышенія чести Англіи и сохраненія мира будетъ трудна и многообразна. Послушай совта старика, который хотя и не имлъ достаточно дарованій чтобы надлать шуму въ свт, но оказалъ замтную пользу не одному поколнію. Ни громкія титла, ни обширныя имнія, ни блестящія способности не доставятъ теб истинной радости, если ты не будешь относить вс блага жизни къ милосердію Божію и щедрости твоего отечества. Если теб придетъ въ голову, что дарованія твои не налагаютъ на тебя никакихъ обязанностей или что эти обязанности несовсмъ согласуются съ твоею привязанностію къ свобод и удовольствіямъ, то вспомни, какъ я отдалъ тебя на руки къ отцу и произнесъ эти немногіе слова: ‘Пусть онъ нкогда точно такъ же будетъ гордиться тобою, какъ я теперь горжусь имъ.’
Мальчикъ обнялъ шею отца своего и пролепеталъ съ полнымъ сознаніемъ: ‘постараюсь’. Гарлей наклонилъ голову къ серьёзному личику ребенка и сказалъ съ нжностію: ‘твоя мать говорить твоими устами’.
Старая графиня привстала въ эту минуту съ вольтеровскихъ креселъ и подошла въ даровитому перу.
— Наконецъ, сказала она, положивъ руку на плечо къ сыну — наконецъ, мой любезный сынъ, ты оправдалъ вс ожиданія своей юности.
— Если это такъ, отвчалъ Гарлей — то это потому, что я нашелъ то, чего искалъ прежде напрасно. Онъ обнялъ рукою талью Віоланты и прибавилъ съ нжною, но вмст торжественною, улыбкою: Блаженна женщина, которая возвышаетъ!

КОНЕЦЪ.

‘Современникъ’, тт. 38—42, 1853, тт. 43—45, 1854

Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Кенельм Чилингли, его приключения и мнения, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1873
  2. Парижане, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1873
  3. Будущая порода людей, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1871
  4. Восход и закат, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1841
  5. Семейство Какстон, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1849
  6. Лейла, или Осада Гренады. Часть вторая, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1838
  7. Раздвоенное копыто, Брэддон Мэри Элизабет, Год: 1879
  8. Колодезь Иакова, Бенуа Пьер, Год: 1925
Электронная библиотека