Многострадальные.
Очерки быта кантонистовъ*.
‘Отечественныя записки’, 1871 г.
Свжо преданіе, а врится съ трудомъ.
А. Грибоедовъ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
Первый путь.
II.
Понедльникъ.— Первая рота на фронтовомъ ученьи.
——
Многострадальные, Никитин Виктор Никитич, Год: 1871
Время на прочтение: 135 минут(ы)
{* Слово ‘кантонистъ’ — французское, и во Франціи, Пруссіи и Россіи означало одно и то же — мальчики, воспитывающіяся для поступленія въ военную службу. Собственно въ Россіи сперва существовали, еще въ прошломъ столтіи, нкоторыя заведенія для бдныхъ дтей безъ прямаго, впрочемъ, указанія ихъ будущности. Потомъ, въ начал текущаго столтія, и именно въ 1809 году, заведенія эти назывались уже военно-сиротскими отдленіями. Число ихъ значительно увеличилось по окончаніи отечественной войны, когда въ нихъ добровольно поступило множество мальчиковъ, оставшихся, посл убитыхъ, въ теченіе этой войны, солдатъ, безъ призрнія. Предметы науки въ военно-сиротскихъ отдленіяхъ равнялись тогдашнему гимназическому курсу, военныхъ же наукъ въ нихъ не преподавалось. Такъ отдленія просуществовали до двадцатыхъ годовъ. Въ 1826 году отдленія были переименованы въ баталіоны, полубаталіоны, эскадроны, дивизіоны и роты военныхъ кантонистовъ, и умственное образованіе въ нихъ спустили ниже уздныхъ училищъ, а на первый планъ выставлено было приготовленіе мальчиковъ въ солдаты, право добровольнаго помщенія мальчиковъ въ эти преобразованныя радикально заведенія сохранено было за дворянами, чиновниками и духовенствомъ, законные же и незаконные сыновья солдатъ обязывались непремнно туда поступать съ 10-ти до 14-тилтняго возраста, и учиться въ какихъ бы то ни было гражданскихъ училищахъ имъ, разъ на всегда положительно воспрещалось. Дале, на основаніи нсколькихъ особыхъ, постепенно издававшихся узаконеній, въ т же заведенія направлялись сыновья: бдныхъ жителей Финляндіи и цыганъ, тамъ кочевавшихъ, польскихъ мятежниковъ и солдатъ, шляхтичей, недоказавшихъ свое дворянство и раскольниковъ, да малолтніе: рекруты евреи, бродяги, преступники и безпріютные. Затмъ, по достиженіи мальчиками въ заведеніяхъ 18—20-тилтняго возраста и по окончаніи ученія,— они назначались: въ писаря, фельдшера, вахтеры, цейхдинеры, цейхшрейберы и т. под. нестроевыя должности военнаго и морскаго вдомствъ, частію во фронтъ, а нкоторые учителями въ т же самыя заведенія, изъ которыхъ вышли. Прослужить должны были: дворяне — 3 года, оберъ-офицерскія дти — 6, духовныхъ, напр. дьяконовъ,— 8 лтъ, а остальные общій тогдашній солдатскій срокъ — 25 лтъ, если ране не производились въ чиновники: за отличіе — на 12, а за обыкновенную выслугу — на 20 лтъ. Всхъ заведеній съ 1826 по 1857 годъ включительно оказалось 52, въ каждомъ почти губернскомъ город по одному. Солдатскіе сыновья въ какой кто губерніи родился — къ тому мстному заведенію его и приписывали и до 10—14 лтъ онъ оставался при отц, или матери, которые получали на него въ годъ рубля по три на воспитаніе, а потомъ его брали въ заведеніе на казенное содержаніе, евреевъ же и поляковъ, для того, чтобы ими преумножить православныхъ — всегда пересылали далеко отъ родины: кіевскихъ напр. въ Пермь и отнюдь не ближе Нижняго Новгорода. Воспитывались во всхъ заведеніяхъ ежегодно отъ 245,000 до 270,000 человкъ (дворяне и имъ подобные привилегированные мальчики составляли, въ заведеніяхъ, самый ничтожный процентъ), а стоили казн вс заведенія отъ 245,000 до 270,000 рублей въ годъ. Въ такомъ однообразномъ, ни въ чемъ неизмненномъ положеніи, засталъ заведенія 1857 годъ.
25-го декабря 1856 года обнародованъ былъ знаменательный указъ сената о прекращеніи обязательнаго пріема въ кантонисты солдатскихъ сыновей, и въ рекруты маленькихъ евреевъ и всхъ прочихъ, выше перечисленныхъ мальчиковъ. Мало того: тотъ же указъ разршалъ родителямъ, родственникамъ, опекунамъ и даже знакомымъ находившихся въ заведеніяхъ кантонистовъ, безъ различія происхожденія, взять ихъ назадъ въ себ и воспитывать кому какъ вздумается, тхъ же которыхъ никто не приметъ, повелвалось оставить въ заведеніяхъ, при чемъ съ выходомъ, впослдствіи, за службу, имъ предоставлялись права вольноопредляющихся, т.-е. покинуть службу во всякое (кром военнаго) время, когда они того пожелаютъ. Результатомъ этого указа на практик получилось то, что мене чмъ чрезъ годъ числительность кантонистовъ не превышала третьей части штатнаго ихъ комитета. Эта малочисленность вызвала новую реформу: въ 1858 г. баталіоны, полубаталіоны, эскадроны, дивизіоны и роты кантонистовъ были упразднены, а вмсто нихъ открыты 20—25 училищъ военнаго вдомства, въ которыя перевели кантонистовъ, оставшихся неразобранными въ закрытыхъ заведеніяхъ. Въ училища установлено было принимать вновь исключительно желающихъ изъ всхъ, безъ различія, сословій, программа наукъ въ нихъ поднялась до курса уздныхъ училищъ, фронтовыя ученья были окончательно похерены, мальчики названы воспитанниками, а назначеніе ихъ опредлялось въ писаря, кондукторы и топографы военнаго же вдомства, прослужить въ этихъ званіяхъ, за воспитаніе, имъ надлежало 6 лтъ. Тмъ и канули въ вчность кантонистскія заведенія, а самое слово ‘кантонистъ’ перестало означать отдльную касту людей, готовящихся въ солдаты.
Вотъ краткая исторія кантонистовъ, о воспитаніи которыхъ въ литератур ничего не говорится. Между тмъ, сложивъ числительность находившихся въ заведеніяхъ, впродолженіе 31 года (съ 1826 во 1857 г. включительно) кантонистовъ, стоимость ихъ за этотъ періодъ,— выходитъ, беря хоть среднюю лишь цифру, что ихъ прошло чрезъ заведенія 7.905,000 чел., а на ихъ содержаніе истрачено 20.150,000 рублей — сумма громаднйшая. Отсюда рождается естественный вопросъ: стоила ли по крайней мр хоть игра свчъ? На вопросъ этотъ и отвчаютъ отрицательно предлагаемые вниманію читателей ‘Очерки быта кантонистовъ’, отвтъ этотъ неопровержимъ потому, что, сколько намъ извстно, воспитаніе кантонистовъ было во всхъ заведеніяхъ совершенно одинаковое, эти же очерки пополняютъ, кром того, досел остающіяся въ литератур проблъ о томъ, что творилось съ кантонистами въ довольно близкомъ къ намъ прошломъ. Авторъ.}
По отлогому берегу судоходной рки одной изъ далекихъ приволжскихъ губерній, тянулись когда-то, въ одинъ рядъ, между мелкимъ кустарникомъ и молодыми березками, двадцать-тридцать плохенькихъ крестьянскихъ избушекъ. Деревня эта принадлежала старому помщику домосду, а въ ней, въ числ прочихъ, жилъ молодой крестьянинъ Гаврило Прохоровъ. Едва онъ женился на красивой двушк Варвар, какъ сдали его, по прихоти помщика, въ солдаты. Варвара, оставшись безъ мужа, сперва сильно роптала на судьбу, но потомъ,— мало по малу, утшилась и прижила съ однимъ изъ солдатъ, стоявшихъ въ деревн, на зимнихъ квартирахъ, сына Василія.
Василій жилъ вмст съ матерью въ дом вдоваго отца Гаврилы,— Антона Дормидонтовича. Жизнь его ничмъ не отличалась отъ житья всхъ прочихъ крестьянскихъ ребятишекъ: онъ бгалъ по улиц въ одной рубашонк, полоскался въ лужахъ, выгонялъ воровъ, а время между тмъ все шло, да шло впередъ. И не успло миновать какихъ-нибудь десяти лтъ, какъ вдругъ, въ одно сентябрьское утро, нежданно-негаданно, возвращается домой исхудалый, состарвшійся и на деревянной ног Гаврило Антонычъ: по милости ядра, оторвавшаго ему ногу, дали ему отставку, съ надписью на ней: ‘бороду брить, по-міру не ходить’.
Варвара, увидавъ безногаго Гаврилу, вздрогнула за себя, за Васю, не могла, впопыхахъ, сообразить, что сказать про него, но Вася влетлъ въ избу, съ крикомъ ‘мама’ и сразу разршилъ вс недоумнія. Уязвленный Гаврило вспылилъ, кинулся-было на Варвару, но урезониваемый своимъ отцомъ, онъ помолчалъ нсколько дней, взглядывая изподлобья то на жену, то на ея сына, и затмъ качнувъ головой — ршилъ, что надо простить жен, по той весьма простой причин, что, бродивши много лтъ сряду по блу свту, — онъ и самъ, какъ признался отцу, длывалъ то же, что сдлалъ ему его собратъ.
Вася, въ свою очередь, тоже какъ-то съумлъ понравиться Гаврил, тотъ на досуг сталъ забавляться имъ, училъ его быть солдатомъ, а потомъ и въ самомъ дл насталъ чередъ и Васиной службы: его потребовали въ кантонисты. Это событіе сильно опечалило всю семью, чувствовавшую горячую привязанность къ ребенку.
Начались приготовленія. Мать принялась шить сыну блъе, вязать обувь, варила, пекла. Антонъ побывалъ на базар, въ торговомъ сел, продалъ тамъ мшокъ ржи, купилъ Вас теплую, верхнюю одежду и обувь, а Гаврило остригъ мальчика по-солдатски, преподалъ ему нсколько уроковъ воинской субординаціи и, когда наступилъ, наконецъ, день разлуки и дв котомки Васи были уже наполнены: одна — деревенскимъ и солдатскимъ имуществомъ (въ ней были сапожныя щетки, гребенка, игольникъ, шило и нитки), а другая — състными припасами Гаврило Антонычъ тяжело вздохнулъ, взялъ мальчика обими, руками за голову и сказалъ ему:
— Ну, Вася, ты теперь идешь на службу царскую, учись тамотка, особливо грамот, да почитай начальство, не груби. Пуще всего, помни: не груби, — и все будетъ ладно. Можетъ, еще и въ офицеры превзойдешь. И это бываетъ. Проси ддушку, пусть благословитъ на дорогу. Онъ повернулъ его къ своему отцу.
Антонъ молча перекрестилъ Васю, надлъ ему на шею купленный на базар за 2 коп. образокъ и, крпко поцловавъ его, одной рукой передалъ его матери, а другой вытеръ глаза…
Варвара заголосила…
— Полно, Варя, надрываться-то попусту, заговорилъ Гаврило: — его, чай, не убиваютъ, ну, и ревть нечего. хать пора.
— Изъ ейной, чай, малецъ утробы-то, вмшался Антонъ:— ну, и не трожь, пусть плачетъ.
Варвара завыла пуще прежняго. Вася, глядя на нее, тоже хныкалъ.
Когда же вс трое, Вася, Гаврило и Антонъ, сли въ сани, Гаврило ожесточенно хлестнулъ лошадь и они выхали со двора. Варвара такъ и осталась съ разинутымъ ртомъ на крыльц, слдя помутившимся взоромъ за отнятымъ дтищемъ.
Къ утру, наши путники пріхали въ уздный городъ, представились въ канцелярію инвалиднаго начальника, узнали тамъ, что отправка будетъ чрезъ денъ и остались ее ждать.— Это послднее дорогое время прошло для Васи незамтно: его ублажали пряниками, орхами, водили гулять по улицамъ.
Раннимъ утромъ 26-го октября 1816 года, Антонъ, положивъ семь рублей ассигнаціями въ кожаный кошелекъ, надлъ его Вас на шею, спряталъ его ему подъ рубашку, строго наказалъ никому не хвастаться, что у него есть деньги, внушилъ беречь ихъ про черный день, далъ ему въ карманъ на расходы еще коп. 50, и затмъ привелъ его на сборный пунктъ — городскую площадь, предъ острогомъ. Тамъ ужь стоялъ рядъ подводъ, съ наваленными на нихъ котомками. Тутъ же толпилось человкъ 20 арестантовъ, а позади ихъ два мальчика — кантониста, къ которымъ унтеръ тотчасъ же присоединилъ и Васю.
— Смирно! скомандовалъ унтеръ, когда изъ воротъ острожнаго дома показался инвалидный начальникъ, сдой прапорщикъ.
Вс встрепенулись. Унтеръ вынулъ изъ-за обшлага шинели списокъ и, идя по линіи, сталъ перекликать партію. Сзади его важною поступью шелъ прапорщикъ.
— Отзываться громче, школа семиглазая, крикнулъ онъ: — розгами выску!
При такомъ привтствіи мальчики переглянулись, и визгливо стали откликаться.
По окончаніи переклички, Антонъ и Гаврило крадучись отдали послдній поцлуй Вас и гривенникъ конвойному, чтобъ поберегъ ихъ малаго до губерніи. Мальчиковъ посадили на подводу. Партія повернулась направо и тронулась въ дорогу. Тутъ только Вася понялъ, что онъ ужь не деревенскій, а казенный человкъ, и ему стало жутко. Взглянувъ издали на родныхъ, онъ заплакалъ навзрыдъ…
А Антонъ съ Гаврилою, проводивъ глазами удалявшуюся партію, постояли среди улицы, повздыхали, молча вернулись на постоялый дворъ, запрягли лошадку и отправились домой, понуривъ головы.
Партія вышла за околицу. Мальчики, сидя въ широкихъ деревенскихъ розвальняхъ, стали между собой понемногу знакомиться.
— Тпру-ру… Стой! приказывалъ унтеръ. Слдомъ за унтеромъ шелъ человкъ среднихъ лтъ, бритый въ полголовы, съ торчавшею клочьями бородою, тощій, блдный, какъ смерть, въ срой арестантской одежд и въ кандалахъ.
— Эй, вы, бсенята, сдвиньтесь-ка ближе и дайте вотъ ему мсто гд ссть! сказалъ унтеръ.
Мальчики сдвинулись и испуганно глядли на арестанта. Но отъхавъ полстанціи, они перестали бояться его, а онъ, забавляя ихъ разсказами, съумлъ къ концу станціи такъ расположить ихъ къ себ, что выманилъ даже у нихъ по семитк (2 коп. сер.).
На станціи партію развели ночевать: арестантовъ въ этапный домъ, а мальчиковъ въ крестьянскую избу. Съ разсвтомъ, посл новой переклички, партія снова потянулась вчерашнимъ порядкомъ… Арестантъ впродолженіе всей дороги всячески втирался къ мальчикамъ въ дружбу и довольствовался ихъ домашними харчами. Но скоро запасы истощились, они принялись тратить деньги, а потомъ и самимъ имъ пришлось оставаться на одной пищ жалостливыхъ хозяевъ, во время ночлеговъ. Иногда, впрочемъ, хозяева ничего не давали изъ варева, и тогда мальчики ли казенный хлбъ съ водой, спутникъ же ихъ арестантъ не мирился съ такимъ положеніемъ и не задумывался находить новые источники сть получше.
Разъ остановилась партія на привал. Арестанты пшіе обступили торговку, а арестантъ, сидвшій съ мальчиками на подвод, говоритъ одному изъ своихъ собесдниковъ: ‘пойди, Миколаша, стащи потихоньку у бабы вонъ этотъ ситцевый платокъ’.
— Ишь ты, ловкачъ какой, отвчаетъ научаемый, Николай Филиповъ:— увидвтъ—вихоръ-то такъ надеретъ, што ахти.
— Небось, не увидитъ: вишь заегозила со своими съ пирогами, теперь хошь косу у ей отржь — не спохватится. Я бы самъ стянулъ, да вишь ты, звенятъ, указалъ онъ на цпи. Да встать-то мн не велятъ. Иди же, будь молодецъ. Ежели-жъ замтитъ — улепётывай скорй сюда: въ обиду не дадимъ.
— Нтъ, што-то боязно, право боязно: ундеръ увидитъ, отговаривался мальчикъ.
— Полно артачиться-то, глупый ты этакій! Гляди, какъ сойдетъ-то. Только бги, не звай. Стянешь, продадимъ на станціи за двугривенный, да и яишницу сдлаемъ. Ей-ей такъ.
Яишница побдила колебаніе Филипова. Онъ отправился къ торговк, вытянулъ, подкравшись на ципочкахъ, платокъ изъ-подъ корзинки и ужь пустился-было бжать, но торговка замтила, опрометью бросилась въ погоню, схватила его и притащила за ухо обратно къ заваленк, гд торговала.
— На, вотъ теб, воръ служба, на! сердито затарантила она, толкнувъ Филипова къ сидвшему тамъ унтеру. — Какъ тутотка торговать-то, коль такихъ мошенниковъ ведешь? А еще похвалялся: у меня, говоритъ, народъ смирный, ничего не турнетъ. Ты, служба, либо гривну, что дала, назадъ подай, либо хорошую таску задай эвтому шалыгану.
Филиповъ стоялъ ни живъ, ни мертвъ.
— Какъ ты смлъ воровать? грозно спросилъ унтеръ… а?…
— Я… я… меня подъучилъ… арест… видитъ Богъ, не самъ. Прости, дяденька, взмолился Филиповъ.
— Да разв ты должонъ другихъ слушать? вскиплъ унтеръ:— а?!.. Вотъ-теб, вотъ-теб, поганецъ этакій, продолжалъ онъ, переваливая Филипова съ руки на руку.— Пшкомъ до станціи! заключилъ онъ.
И Филиповъ прошелъ верстъ 12. У него въ ушахъ звенли затрещины, голова горла, ноги еле двигались, стужа пронимала насквозь, слезы такъ и лились отъ горя и стыда.
Путешествіе тянулось цлыхъ десять дней, наконецъ партія очутилась на большой дорог. Тутъ была одна изъ тхъ станцій, на которыхъ партіи сходились изъ нсколькихъ уздовъ. По пересортированіи партій, въ нашей остались три мальчика, четыре арестанта и пять переселенцевъ. На всхъ ихъ дали одну подводу, которую высоко нагромоздили поклажею, на поклаж усадили мальчиковъ и партія отправилась дальше. Во избжаніе хлопотъ разводить и собирать мальчиковъ по деревн, ихъ стали помщать на ночлеги вмст съ арестантами, въ этапныхъ острогахъ. Холодныя, грязныя конуры, выбитыя стекла, заткнутыя тряпицами форточки, вонь, звяканье цпей, обломанныя, досчатыя нары — такова была ночная обстановка измученныхъ дорогою дтей. Мальчики не могли глазъ сомкнуть цлыя ночи напролётъ, и все это наввало на нихъ какой-то ужасъ и страхъ.
Посл одного изъ такихъ ночлеговъ, мальчикъ Иванъ Степановъ жаловался унтеру за покражу рубашки и полотенца.
— Вещи, пожалуйста, вели отдать, молилъ ребенокъ:— мн скоро надть нечего будетъ.
— Да я-то теб караульщикъ, что ли? закричалъ унтеръ.— Съ вами только хлопочи, школа проклятая! Береги, бсенокъ, береги вещи-то, продолжалъ онъ, щелкая мальчика двумя пальцами по носу.
— Чмъ же я виноватъ-то, коль украли? оправдывался, увертываясь отъ щелчковъ, сквозь слезы, Степановъ.
— Гляди въ оба, и все цло будетъ. А то только воровъ плодишь, каналья этакая!
На утро унтеръ предложилъ сдлать, по гривн съ брата, складчину на подводу, не то грозилъ тащить пшкомъ, съ котомками на плечахъ. Партія повиновалась. Увидвъ возможность добывать такимъ легкимъ способомъ деньги, унтеръ поставилъ себ это ежедневнымъ правиломъ. Потомъ узнавъ, что у Васи на ше есть деньги, онъ началъ у него понемногу выманивать и ихъ.
— Дай-ка мн четвертакъ, говорилъ онъ, усвшись возл Васи на нарахъ въ острог.— Потому мн очень нужно.
— Будетъ съ тебя: ты, дяденька, и то ужь много выклянчилъ. Не дамъ.
— Не дашь?
— Нтъ, не дамъ. Ишь повадился: дай, да дай…
— Такъ ты еще, мозглякъ, грубить начальству?
И Вася, посл нсколькихъ угрозъ, снова вынималъ четвертакъ и думалъ о томъ, когда бъ только скорй окончилась дорога.
Конецъ уже былъ близокъ. На послдней станціи унтеръ нашелъ нужнымъ дать совтъ мальчикамъ, какъ вести себя предъ будущимъ ихъ начальствомъ.
— Ежели начальство васъ спроситъ — отвчать громко: ‘всмъ довольны’, вразумлялъ онъ.—‘Получали, молъ, тоже сполна все’. Слышите? Потому, Боже сохрани!
У заставы унтеръ припарадился, перекрестился и повелъ партію фронтомъ въ острогъ. Сдавъ тамъ арестантовъ, онъ переночевалъ съ мальчиками въ пересыльной казарм и рано утромъ привелъ ихъ въ казармы заведенія кантонистовъ, сдалъ ихъ благополучно по принадлежности и отправился во свояси.
Былъ шестой часъ утра. Къ одной изъ кроватей задней линіи подошелъ кантонистъ-часовой и разбудилъ нашего героя, Василья Иванова. Онъ слъ на кровать, протеръ глава, порывисто вздохнулъ, потянулся-было, звнулъ, но сейчасъ же всталъ. Надо было чистить сапоги. Доставъ изъ кроватнаго ящика ваксу, онъ развелъ ее въ черепк и принялся за работу. Работа шла довольно успшно. Вдругъ кто-то отчаянно закричалъ во сн: ‘помилуйте, ваше благородіе, никогда не буду, помилосердствуйте’. Крикъ раздался такъ неожиданно, голосъ былъ такой раздирающій, что Ивановъ вздрогнулъ и выронилъ изъ руки щетку, та упала на черепокъ съ ваксой и вакса разлилась по полу, промежь кроватей. Онъ испугался этого событія и заплакалъ. На бду проснулся его дядька и, узнавъ въ чемъ дло, всталъ и веллъ ему нагнуть шею. Тотъ не понялъ.
— Нагни, теб говорятъ, шею, ну… уткни голову внизъ, спокойно наставлялъ дядька своего племяша.
Ивановъ повиновался, недоумвая, однако, для чего это.
— Стой, добавилъ дядька и, попридержавъ голову племяша лвою рукою, правую раскачалъ въ воздух и ударилъ ею съ розмаху Иванова по ше. Тотъ взвизгнулъ на всю комнату. Но это было такъ обыденно, что никого не встревожило и не разбудило. Ивановъ рванулся-было отъ дядьки, но напрасно: тотъ крпко вцпился въ него.
— Ты не кричи, приговаривалъ дядька: — не кричи, когда дло длаешь, остороженъ будь и ротъ не розвай, а напакостивши — не хнычь. Вотъ что! Такими словами сопровождалъ свои удары первый и самый ближайшій начальникъ новичка.
Кром дядьки, начальства въ заведеніи было пропасть. Заведеніе состояло изъ 4-хъ ротъ. Рота, заключавшая въ себ боле 300 кантонистовъ, длилась на 4 отдленія (капральства), капральство на 4 десятка. Въ рот начальствовали: ротный командиръ, фельдфебель, 4 капральныхъ: унтеръ-офицера и ефрейтора (на кантонистскомъ нарчіи первые — правящіе, а послдніе — капралы). Кром того, тутъ было 20 десяточныхъ ефрейторовъ, столько же вицъ-ефрейторовъ, да до 100 дядекъ. Должностные отличались по значкамъ на погонахъ. Фельдфебелями и правящими были учителя-унтеръ-офицеры и просто унтеръ-офицеры, въ капралы же, десяточные ефрейторы и вицъ-ефрейторы выбирались изъ среди самихъ кантонистовъ такіе, которые отличались ловкостью и, главное, красотою.
— Вставать, вставать! раздалось по комнатамъ на разные голоса.
Кантонисты мигомъ встали и принялись: кто застилать кровать, кто расправлять брюки, обчищать куртки, шли умываться. Спустя четверть часа, всхъ согнали одваться на заднюю линію, и на переднюю выступили дневальные, начали сбрызгивать водой изо рта полъ, подметать его, стирать поднявшуюся густымъ столбомъ пыль. Дале, одтые въ куртки мальчики, подвергались осмотру: новички со стороны — дядекъ, дядьки — вицъ-ефрейторовъ, вицъ-ефрейторы со всми вмст были осматриваемы ефрейторами. Всякій высшій начальникъ старался находить неопрятность, неисправность въ одежд низшаго, ему подвдомаго, начальника и тутъ же щипалъ его за волосы, рвалъ за уши, билъ кулакомъ, а наказуемый, лишь только освобождался отъ наказующаго, немедленно придирался къ своему подчиненному и за немъ вымещалъ свою боль. Такимъ образомъ побои передавались до новичковъ включительно, имъ бить ужь некого было.
— Второе капральство, на молитву! раздается голосъ правящаго, и человкъ 70—80 столпились въ уголъ, къ образу. Правящій задалъ тонъ и кантонисты запли. Но правящій недоволенъ.
— Если завтра такъ же плохо споете, какъ сегодня, говоритъ онъ:— всхъ безъ обда оставлю. Теперь по мстамъ, иду койки осматривать.
Кантонисты мигомъ очутились возл своихъ кроватей и принялись взбивать мочальныя подушки, обтягивать простыни, одяла. А правящій съ капраломъ, вооруженнымъ пучкомъ розогъ, пошелъ осматривать кровати. Отворачивалъ гд одяло, гд тюфякъ, приказывалъ выдвигать кроватный ящикъ, вынимать изъ него вещи, заставлялъ при себ же опять складывать ихъ, по установленной форм, и прятать обратно въ ящикъ, но прятать такъ, чтобы посредин ящика непремнно лежали: полотенце, гребенка, ложка и зеркальце, если оно имется. Видно, того требовалъ порядокъ.
— Капралы! за хлбомъ! раздается по комнат новый крикъ, по окончаніи осмотра кроватей.
Капралы отправляются на зовъ въ фельдфебельской каморк, возл которой расположенъ столъ, за немъ поставлены чернильница, песочница, счеты, какія-то бумаги и въ жестяномъ подсвчник горитъ сальная свча. У стола сидитъ заспанный кантонистъ лтъ 17. Это ротный писарь и его канцелярія. Подойдя къ столу, 4 капрала, люди съ писаремъ близкіе, сли: кто за табуретъ, кто на окно, кто и на столъ, а на приличномъ отъ нихъ разстояніи стали на вытяжку человкъ 10 простыхъ кантонистовъ, пришедшихъ за хлбомъ для капральствъ. На ближайшей въ столу кровати стояли дв огромной величины корзины съ нарзанными ломтями.
— Въ первое капральство отпусти 63 ломтя, приказываетъ писарь дежурному ефрейтору, завдующему хлбомъ.
— Ну, ужь и 63! возражаетъ капралъ Бирковъ, стройный, 18-тилтній юноша.— Прибавь, Петя, ломтей десять на мое рыло, я, чай, знаешь, люблю пость.
— Прибавь ему 10 ломтей, велитъ писарь дежурному. Потомъ, обращаясь къ Биркову, прибавляетъ.— Чуръ, помнить, у Рудина въ класс урокъ не спрашивай, а то учитель испортитъ оплеухами всю его маску (красоту), тогда всмъ намъ житья не будетъ отъ фельдфебеля.
— Во второе капральство 65 ломтей, въ третье — 80, продолжаетъ Бобровъ.
— Ты, Петя, въ ум, али нтъ? говоритъ капралъ Андреевъ.— А на прибывшихъ? Ихъ вдь 6 человкъ.
Бобровъ хватаетъ рапортичку, счеты и щелкаетъ костями.
— Твои прибывшіе пропущены, ршаетъ онъ.— Ну, да они, а думаю, еще деревенскихъ кокуровъ (сдобныя, сухія лепешки) не доли. Завтра вытребую, а сегодня пусть такъ останутся.
— Какъ же безъ завтрака!
— Да очень просто: на нтъ и суда нтъ.
— Что же ты длаешь? однимъ по 15 ломтей лишнихъ, а другихъ голодныхъ оставляешь, вмшивается капралъ 4-го капральства, Калининъ.
— Теб-то что надо? прерываетъ Бобровъ.— Думаешь, и теб прибавлю? Какъ же, держи карманъ.
— Прибавишь, не прибавишь, а и не додатъ не смешь.
— Наушничать, что ли, пойдешь?
— И этого не сдлаю, а при всхъ же фельдфебелю пожалуюсь: пусть онъ насъ разсудитъ.
— Безъ года недлю и капраломъ-то, а ужь туда же ротъ розваетъ! На отца надешься, вотъ теб и чортъ не братъ.
— Надюсь ли я на кого, либо нтъ, это дло постороннее, а ужь за свое капральство постою.
— За свое капральство? Да стоишь ли ты быть капраломъ-то? Попалъ въ капралы изъ-за маски, да тятиньки, и туда же храбрится? Настоящее-то твое мсто вдь еще въ слабыхъ (новичкахъ), а не въ ординарцахъ, да въ знаменщикахъ.
— Въ длежъ хлба все это не подходитъ. Я ни во что не напрашивался!
— Молодецъ, Митя, ловко огрызаешься, перебиваетъ Бирковъ.— Ахъ вы мои, кралечки этакія.
— А самъ-то, самъ-то, разв не маска? возражаютъ Рудинъ и Андреевъ.
— Напрасный трудъ: я самъ того и гляжу…
— Вотъ, братцы, что значитъ надяться-то! молвилъ Андреевъ.— Теб, Митя, сполагоря смяться надъ другими, коли знаешь, что тебя побоятся трогать.
— Не будь-ка у тебя отца, то же бы…
— Полно вамъ, дьяволы, такіе разговоры-то здсь вести: услышатъ, а не то изъ васъ же кто-нибудь перескажетъ, тогда мн, того и гляди, придется въ чужомъ пиру похмляться. Додай, Панкратьевъ, въ 3-е и 4-е капральства по 6 ломтей лишнихъ, противъ наличнаго числа, и убирайтесь ни отсюда ко всмъ чертямъ. Тутъ надо рапортъ сочинять, а съ вами только съ толку собьешься.
Получивъ хлбъ, капралы отправились во свояси, тамъ созвали въ себ десяточныхъ ефрейторовъ, роздали имъ завтраки на ихъ десятки, также, по числу людей, т перенесли хлбъ на свои кровати и длили его десяткамъ чрезъ дядекъ и вицъ-ефрейторовъ. И ломоть черстваго хлба, въ четверть фунта всомъ, кантонисты съ жадностью съдаютъ, воруя и отнимая другъ у друга, т же, кого начальство, за безпорядокъ, лишило этого лакомства, съ завистью поглядываютъ на счастливцевъ. Посл завтрака, по команд капрала, вс выстроились. Капралъ пожелалъ произвести смотръ своихъ кантонистовъ.
— Ивановъ, отчего безъ пуговицы? строго спросилъ онъ.
— Вс, кажись, есть, отвтилъ спрошенный.— Право, вс.
— Еще увряешь — вс, а это что? Онъ подошелъ въ нему и указалъ на незастегнутую пуговицу.— Это что?
— Да ихъ такъ много, что и не пересчитаешь, оправдывался виновный.— Экъ ее угораздило отстегнуться. Онъ живо ее застегнулъ. Пуговицъ было на борту куртки счетомъ 6.
— Кто дядька?
— Эвонъ стоитъ — чрезъ двухъ отселева.
— Семеновъ, осматривалъ ты своего племяша?
— Да-съ, осматривалъ.
— И не видалъ, что онъ становится во фронтъ разстегнутый?
— Онъ былъ застегнутъ, надо быть, посл какъ-нибудь…
— По вашему, ни оба правы, а по моему, виноваты, да и виноваты не вы, а ваши глаза, руки. По глазамъ нельзя бить. Ну-ка, Семеновъ, лвую руку ладонью вверхъ!
Семеновъ побагровлъ, но повиновался. Капралъ ударилъ распущенными прутьями розги прямо по пальцамъ дядьки. Тотъ позеленлъ, затрясся, но не пикнулъ, мгновенно поднесъ руку ко рту и сталъ дуть на пальцы.
— Постой, постой дуть-то. Правую впередъ!
Семеновъ исполнилъ. Капралъ хлеснулъ и по ней розгой. У Семенова показались слезы.
— На мсто! Ну-ка ты, подай сюда руку, продолжалъ капралъ, обращаясь къ Иванову.
— Ни за что не дамъ. За что-жь это такъ драться-то? визгливо заговорилъ Ивановъ.— Хоть убей, не дамъ.
— Не дашь?
Разсерженный капралъ схватилъ его за голову и сталъ стегать по спин. Ивановъ кричалъ изо всей мочи, барахтался.
Пронзительный крикъ его привлекъ вниманіе правящаго, который и подошелъ къ фронту.
— Молчать! крикнулъ онъ на Иванова, и тотъ ревть пересталъ, но все еще всхлипывалъ.— Сергевъ! съ правой ноги сапогъ долой, приказалъ правящій.— Покажи портянку. Сергевъ показалъ. Она была черновата.
— Розогъ! крикнулъ правящій. — Моихъ силъ не хватаетъ смотрть за вами. За всхъ въ отвт одинъ я. Такъ я-жь васъ выучу, канальи!..
— Становиться въ роту! прокричалъ дежурный унтеръ, проходя по комнатамъ.
Выстроилась и рота въ самой большой комнат. Издали показался фельдфебель, въ сопровожденіи своей свиты, унтеровъ и капраловъ. Важною, горделивою поступью пошелъ фельдфебель по фронту и одного, неровно стоявшаго, нарядилъ на часы, другому — посулилъ розогъ, вообще не поскупился на распоряженія въ подобномъ род.
— Классные въ классъ, а остальные по десяткамъ и начать одиночное ученье, заключилъ фельдфебель и отправился пить чай во свояси.
Рота раздлилась по комнатамъ на отряды, человкъ по 15—20, десяточные ефрейторы выступили впередъ.
— Смир-р-рно! скомандовалъ своему десятку ефрейторъ Пахомовъ. кантонисты вытянулись въ струнку.
— Ровняйся!
Вс выровнялись. Ефрейторъ зашелъ съ праваго фланга, взглянулъ — хорошо, съ лваго — тоже.
— Глаза на пра-во!
Мигомъ головъ двадцать повернулись.
— Пря-мо!
Глаза очутились прямо.
— Глаза на л-во!
Одинъ опоздалъ.
— Это что! Что ты о деревн, что ли, думаешь во фронт? говоритъ ефрейторъ и начинаетъ драть провинившагося за волосы. Кантонистъ искривляетъ физіономію, пищитъ, ёжится, а ефрейторъ приговариваетъ:— что? врно противъ шерсти? Противъ шерсти, а? Помни, что стоишь во фронт, а не за сохой, помни. Полъоборотъ на пра-во!
Кантонисты повернулись на пяткахъ.
— Во фронтъ! кантонисты исполнили и это.
— Полъоборотъ на л-во! Во фронтъ. Шеренга на право! На руку дистанція.
Кантонисты отодвигаются и, накладывая руки на правыя плечи впереди стоящаго кантониста, вскор же опускаютъ ихъ по швамъ.
— Тихимъ учебнымъ шагомъ въ три пріема: ра-а-а-азъ.
Кантонисты медленно и осторожно выдвигаютъ впередъ лвую ногу, держась на одной правой и стараясь не шаркнуть объ полъ.
— Хорошенько вытянуть носокъ! корпусъ держать прямо, грудь впередъ, Хохловъ, подбери брюхо: чай, не мужикъ.
Ефрейторъ обходитъ шеренгу, внимательно оглядываетъ каждаго, все ли въ немъ исправно, потомъ возвращается на средину, шага на четыре отъ шеренги.
— От-ставь.
Ноги мгновенно убираются въ свое мсто.
— Ра-а-азъ…
Ноги вновь выдвигаются.
— Дв-ва-а.
Ноги плавно поднимаются вверхъ, до тхъ поръ, пока сравняются съ животомъ.
— На ног не дрожать, корпусомъ не шевелить, руками не болтать.
Ефрейторъ опять обходитъ шеренгу, но у кого-то нога отъ долгаго держанія ея на всу затряслась сильнй и сильнй, и потомъ опустилась на полъ.
— Ты, р-р-разбойникъ, не хочешь стоять? стоять не хочешь? Я теб задамъ.
Мгновенная расправа.
— Дв-ва-а…
‘Разбойникъ’ поднялъ голову.
— Три!
Шеренга живо опустилась на лвую ногу.
— Ра-а-азъ! Два-а-а! Ра-а-аpъ! Два-а-а!
И поперемнно поднимаются на воздухъ то правыя, то лвыя ноги.
— Тихимъ учебнымъ шагомъ въ два пріема ра-а-азъ!
Лвыя ноги прямо поднялись вверхъ,
— Два-а-а! Ноги опустились.— Не шевелиться!
— Тихимъ учебнымъ шагомъ въ одинъ пріемъ! Ра-а-азъ.
Вс мгновенно подняли ноги и протяжно сдлали шагъ впередъ.
— Ротный командиръ! раздалось издалека.
— Во фронтъ! скомандовалъ ефрейторъ.— Хорошенько откашляться, подтянуться, выравняться.
Фельдфебель выскочилъ изъ своей коморки, подбжалъ къ ротной канцеляріи, схватилъ какую-то бумажку и поспшно направился-было на встрчу ротному.
— Гаврило Ефимычъ! остановилъ его ротный писарь Бобровъ:— рапортичка-то вдь не подписана…
— Сто разъ, кажется, я теб, шмара проклятая, приказывалъ подписать за меня самому, а ты? Не умничай лучше, да не толкуй о томъ, что до меня не касается. Ужь я когда-нибудь спущу теб шкуру, непремнно спущу! Подпиши.
И фельдфебель бгомъ пустился къ ротному.
Въ комнату роты вошелъ среднихъ лтъ толстый, рыжій офицеръ, лицо его было безъ всякаго выраженія, дряблое, отвислое, только быстрые, срые глаза его какъ-то дико свтились. Это былъ капитанъ Живодеровъ. Происходилъ онъ изъ дворянъ, воспитывался въ кадетскомъ корпус, служилъ въ заведеніи лтъ 15—20 съ прапорщичьяго чина и между офицерами считался старшимъ, и даже пользовался почетомъ.
— Здравствуй, процдилъ сквозь зубы Живодеровъ фельдфебелю, когда тотъ отрапортовалъ ему о благополучіи.
— Желаю здравія, ваше благородіе.
— Здорово, ребята! обратился Живодеровъ къ кантонистамъ.
— Здравія желаемъ ваше благородіе! гаркнули кантонисты во весь голосъ.
Привтствіе ‘здравствуй’, а не ‘здорово’ означало хорошія интимныя отношенія между здоровающимися. Съ такою фамильярностію ротные обыкновенно обращались только къ фельдфебелямъ.
— Продолжать ученье, произнесъ Живодеровъ, направляясь дальше.
— Не угодно ли вашему благородію трубочки покурить? вкрадчиво предложилъ фельдфебель.
— Пожалуй, согласился Живодеровъ и пошелъ въ фельдфебельскую комнату, гд выпилъ изъ знакомаго ему глинянаго кувшина изрядный стаканчикъ-другой, и сдлавшись значительно веселе, вышелъ въ учившимся.
— Шеренга напра-во! командовалъ ефрейторъ.
— На пять шаговъ дистанція, скорымъ шагомъ мар-р-ршъ! Все двигалось въ стройномъ порядк, а ефрейторъ громко держалъ тактъ, считая: ‘разъ-два, разъ-два’.
— Носокъ, носокъ вытягивать, крикнулъ наконецъ Живодеровъ. — Я здсь! Это ‘я здсь’ коротко было знакомо кантонистамъ по своимъ тяжелымъ послдствіямъ.
— На лво круг-гомъ! поворачивалъ ефрейторъ. Кто-то споткнулся.
— Стой, рявкнулъ Живодеровъ. — Розги здсь?
— Ивановъ, принеся розогъ! передалъ фельдфебель ефрейтору.
— Отчего здсь нтъ? спросилъ, побагроввъ, Живодеровъ. — Я сколько разъ приказывалъ, чтобы во всхъ комнатахъ были розги? Ждать теперь? Смотри! погрозилъ онъ фельдфебелю.
— Сегодня, ваше благородіе, полковникъ изволили общаться зайти, оправдывался фельдфебель. — Потому я распорядился убрать для чистоты…
— Тутъ что хочешь можетъ быть лишнее, но не розги. Это и полковникъ знаетъ. Безъ розогъ нечего здсь и длать. Понимаешь ты… а?.. Понимаешь, или нтъ?
— Точно такъ-съ, ваше благородіе.
— Эй ты, Фокинъ, впередъ. Помертввшій мальчикъ вышелъ изъ шеренги.
— Ну, какъ-теперь его драть? громко сказалъ Живодеровъ.— Какъ бы такъ, чтобъ и ловчй и больнй было? Не выдумалъ ли ты какого-нибудь новаго метода? отнесся онъ къ фельдфебелю.
— Ежели угодно — прикажите ему, ваше благородіе, взяться, не раздваясь, за носки руками. Эдакаго манера они шибко трусятъ…
— А?.. а?.. Возьмись-ка, любезный, за носки, заговорилъ Живодеровъ.
— Простите ваше благородіе, никогда больше не замтите! взмолился Фокинъ.
— Не будешь — твое счастье — счь не буду. Ну, а теперь нагнись-ка. Ефрейторъ, валяй!
Фокинъ повиновался, но посл перваго же удара выпрямился. Живодеровъ повторилъ приказаніе ‘за носки’. Фокинъ, получивъ ударъ, страшно взвылъ и опять выпрямился.
— Счастливая мысль, благая мысль. А та-та-та! Брюки долой. Разднься! и за носки!..
Фокинъ плакалъ, медлилъ.
— Исполнить! крикнулъ Живодеровъ другимъ кантонистамъ. Фокина хлестнули распущенными прутьями, но на этотъ расъ онъ ужь не выпрямился только, а грохнулся навзничь объ полъ.
— По животу теперь его, по животу: встанетъ. А та-та-та! Хорошо, хорошо! А та-та-та! Напалъ, напалъ таки, наконецъ, на мысль! неистовствовалъ Живодеровъ. — Проба хороша, отличная проба. За носки, за носки и взадъ и впередъ, взадъ и впередъ, брюхо тоже не жалть. За носки!..
— Полковникъ идетъ! доложилъ кто-то.
— Довольно, пока довольно! произнесъ Живодеровъ и отправился на встрчу начальнику заведенія. Описанный способъ наказанія ему, между тмъ, такъ понравился, что онъ ввелъ его въ частое употребленіе, къ невыразимому ужасу и отчаянію кантонистовъ.
— Открыть ящикъ вотъ этой кровати! приказалъ начальникъ посл обычнаго здорованья. Онъ былъ маленькаго роста, круглый, блокурый съ срыми на выкатъ глазами, по фамиліи Курятниковъ.
Въ ящик обстояло все благополучно.
— Позвольте, капитанъ, узнать: отчего вонъ подъ той кроватью пыль? продолжалъ начальникъ, указывая пальцами въ даль.
— Не вижу, господинъ полковникъ, право не вижу-съ, отозвался Живодеровъ. — Глазами, надо полагать, плохъ сталъ. Извините.
— Если ни не видите пыли,— такъ я слышу отъ васъ запахъ водки, понимаете: водки? ни на ученье, на служб, что же это?
— Виноватъ-съ, господинъ полковникъ, виноватъ… для подкрпленія… нездоровится что-то.
— Такъ надо, по вашему, пить? Нтъ-съ! Хотите служить — будьте исправны, не хотите — маршъ въ отставку. Я другихъ найду, да, найду другихъ, да такихъ, которые будутъ прилежны, которые съ женами драться не станутъ. У меня здсь не богадльня, и не кабакъ-съ. Послдній разъ длаю вамъ выговоръ, а дальше я съ вами и говорить не стану.
Полковникъ ушелъ. Живодеровъ потребовалъ виновныхъ. Виновнымъ (подъ чьею кроватью была пыль) оказался новичокъ, но какъ онъ новичокъ — то и его дядька.
— Мн длаютъ выговоръ, меня распекаютъ, а я буду на васъ любоваться? Нтъ, ребята — шалите. Раздваться.
Минутъ пятнадцать спустя оба были выдраны вновь изобртеннымъ манеромъ.
Часовъ въ одиннадцать ученье окончилось. Кантонисты разбжались. Живодеровъ, совершенно довольный, ушелъ домой. Живодеровъ не могъ жить безъ драни. Онъ былъ не въ дух, когда ему не удавалось выдрать кого-нибудь въ рот — и тогда совершалъ побоище дома. Вслдствіе этого лишь только наступитъ, бывало, 12-й часъ — время возвращенія его изъ роты.— семья его ужь зорко глядятъ въ окна, въ какомъ вид идетъ хозяинъ: если верхъ его шапки нахлобученъ на кокарду — вс бгутъ, прячутся кто куда можетъ. Но прихода, часто случалось, не устерегали. И вотъ онъ, войдя въ комнату и бросивъ шапку на полъ, напустится на сына.
— Ты что урокъ не учишь?
— Я, папенька, ужь выучилъ. Учитель поставилъ 6 балловъ, вкрадчиво и съ подобострастьемъ отвчаетъ старшій его сынъ, мальчикъ лтъ 16, а самъ такъ и норовитъ тягу дать.
— Ну, а ты зачмъ въ зубахъ ковыряешь, разв у тебя нтъ другаго дла — а? обращается онъ къ младшему сыну.
— У меня, папенька, зубы болятъ, объясняетъ онъ, дрожа отъ страху.
— Тмъ хуже: значитъ бгалъ во двору, простуживаешься. Я вотъ теб покажу зубы. Я теб дамъ шалить. Эй, Афонька, розогъ!
И начинается скуція.
Участь дочери — двушки уже въ возраст, была не лучше. Отецъ, будучи не въ дух, бывало, подойдетъ къ ней, остановится и упорно глядитъ то ей въ лицо, то за ея работу. Дочь крпится, крпится, не станетъ ей въ терпежъ, уткнетъ голову внизъ, да заплачетъ. А этого только Живодеровъ и ждетъ.
— Такъ вотъ ты какова, змя подколодная? На отца и глядть не хочешь, онъ теб противенъ, онъ васъ не стоитъ? А кто же загубилъ мой вкъ {Онъ женился въ первой молодости по любви на мщанк и вслдствіе этого считалъ вкъ свой загубленнымъ.}? не ваша разв мать съ вами, щенятами? А кто васъ кормить, кто станетъ готовить вамъ приданое, кто будетъ искать жениха? Такъ вотъ за все это отецъ зврь, отецъ вамъ ненавистенъ, про отца сплетни распускаете?.. Нтъ! Я заставлю встрчать себя весело, а не со слезами… Афонька, розогъ сюда!
Несчастная двушка, подобно братьямъ, подвергается истязаніямъ. Истерическій вопль ея еще боле раздражаетъ Живодерова.
— Такъ ты еще орать?! воскликнулъ онъ, съ пною у рта. — Такъ ты еще съ норовомъ, теб врно мало? Цлая рота по первому моему знаку замираетъ, а тутъ дрянная двчонка отъ рукъ отбивается, слушаться не хочетъ… Нтъ! Я изъ тебя выбью этотъ воровъ, выбью! И онъ впадаетъ въ азартъ, хватается за розгу и самолично чинитъ расправу… Неистовый шумъ и дикіе стоны долетаютъ до слуха матери, которая прибгаетъ освобождать дочь и вступаетъ въ ратоборсво съ мужемъ.
— Ванька, Афонька, сюда, сюда скорй! кричитъ Живодеровъ въ пылу неистовства, посл нкоторой борьбы съ женой изъ-за жертвы — дочери.— Растяните-на это чертово отродіе, растяните, да въ пересыпку ее, эту корову, въ пересыпку! — у!..
И жена, также какъ дти, какъ кантонисты, подвергается наказанію. Нердко, впрочемъ, Живодерову удавалось запирать жену подъ замокъ, въ спальню, на время, пока онъ истязуетъ дочь. Домъ Живодерова посл каждой повальной экзекуціи перевертывался вверхъ дномъ на нсколько дней, но потомъ все входитъ въ обычную колею до слдующаго погрома, какъ у жены, такъ и у дочери синяки и царапины почти не сходили. Жена постоянно жаловалась на мужа и начальнику и знакомымъ, но толку отъ этого было мало: начальникъ выговаривалъ только ему, журилъ его слегка, а знакомые интересовались разсказами несчастной матери только потому, что видли въ нихъ матеріалъ для городской сплетни.
Двнадцать часовъ. По ротамъ заведенія прошелъ гористъ, трубя въ рожонъ сигналъ, призывающій къ обду. За нимъ слышалось приказаніе: ‘прислуга въ столовую’, и шло туда мальчиковъ пятнадцать, двадцать изъ роты. Прислуживали за столомъ поочередно, подъ наблюденіемъ ефрейторовъ, вс простые, т. е. нечиновные кантонисты. По приход въ столовую, раздлявшуюся на дв громадной величины половины, прислуга надвала фартуки, шла за хлбомъ, раскладывала его во мстамъ, получала, въ большихъ деревянныхъ чашкахъ, щей, при чемъ въ нихъ опускалось счетомъ на каждаго человка по два кусочка говядины, мелко накрошенной. Окончивъ эти приготовленія, прислуга становилась возл стола и ожидала прихода ротъ.
Разсадка по мстамъ производилась по команд, причемъ начальство пользовалось привиллегіею кушать отдльно отъ прочихъ.
Дти позволяли себ, стоя въ комнатахъ фронтомъ до отправки въ столовую, нкоторыя развлеченія.
— Давай, Ершовъ, ложками биться, предлагаетъ мальчикъ Пименовъ.
— А ежели разобьешь, при чемъ же я-то останусь?
— Можетъ, ты мою разобьешь? Это вдь за счастье. Давай, что ли! была не была — попробуемъ.
Ершовъ колеблется.
— Трусъ, трусъ, подстрекаютъ его одни.
— Не бейся, Ершъ: безъ обда останемся, предваряютъ его другіе,— у него ложка дубовая и онъ ею не токма твою березовую, а какую угодно укокошитъ.
— Что-жъ, бьемся, али нтъ?
— Бьемся! ршаетъ Ершовъ. И выставивъ впередъ наружную сторожу дна ложки, онъ держитъ ее за черенокъ.
— Держись! напоминаетъ Пименовъ, размахиваетъ въ воздух руку, ударяетъ своею ложкою по ложк Ершова и та разлетается на части.
— Молодецъ Пименовъ, право молодецъ, одобряютъ одни.
— Ну что, храбрецъ? дразнятъ Ершова другіе.— Бги скорй за ложкой, не то за второй столъ останешься.
У Ершова навертываются на глазахъ слезы.
— Иди же, теб говорятъ, ложку добывать скорй, пока не повели въ столовую, подхватываетъ и Пименовъ.— А вы, ребята, никто, помни, не дерись со мной на ложкахъ, предупреждаетъ онъ близь стоящихъ товарищей.— Захочу — всхъ оставлю безъ обда.
— Дайте, братцы, ложку, сходить пообдать, жалобно проситъ Ершовъ, выйдя на заднюю линію къ оставшимся за второй столъ.— Дай Мериновъ, будь другъ!
— Я самъ за столъ пойду, сердито отвчаетъ Мериновъ.
— Дай, Вася, ложку сходить пообдать, проситъ Ершовъ у другаго.
— Ложку? гм… отвчаетъ, гримасничая, Панковъ.— Да ты изъ какихъ?
— Вдь за второй столъ пойдешь, чего-жь жалть-то…
— А для че бы теб не идти за второй, а безпремнно мн?