Мнение по поводу публикаций в No 12 за 1865 г. журнала ‘Русское слово’
Мнение по поводу публикаций в No 12 за 1865 г. журнала ‘Русское слово’
7 февраля 1866 г.
Член Совета И. Гончаров.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мнение по поводу публикаций в No 12 за 1865 г. журнала ‘Русское слово’, Гончаров Иван Александрович, Год: 1865
Время на прочтение: 12 минут(ы)
И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, ‘НАУКА’ 2013
Журнал ‘Русское слово’, декабрь 1865 г.
Декабрьская книжка этого журнала почти всеми статьями, в ней помещенными, представляет замечательный образец журнальной ловкости — оставаться верною принятому направлению, не подавая поводов к административному и еще менее к судебному преследованию.
Не ожидая мнения Цензурного комитета, который, конечно, не обойдет без внимания эту книжку, я долгом считаю указать на те ее статьи, которые стороной, косвенно поддерживают известное направление ‘Русского слова’, и скажу несколько слов о каждой, предупреждая, что некоторые статьи (например, роман ‘Воспоминания пролетария’) не были бы предварительною цензурою вовсе допущены в печать, но, с точки зрения цензуры карательной, они, будучи взяты каждая отдельно, не подают решительного повода к карательной мере, и только в подборе, в соединении в одну книгу целого ряда статей тождественного содержания можно угадывать намерение редакции выразить свои тенденции.
Например, в романе ‘Воспоминания пролетария’ проводится, и в общих чертах, и в мелких, частных эпизодах, вся история революции 1848 г<ода>, увенчавшаяся полным торжеством народных требований и уступкою правительственных властей: это последнее и послужило задачею всего романа.
Бедный столярный подмастерье является из провинции в Париж, в мастерской своего хозяина, вместе с прочими ремесленниками и рабочими, такими же пролетариями, как он, несет всю тягость нужд, видит, как несут ее все бедные рабочие классы, вникает в причины и находит их в злоупотреблении правительственной власти, в бесчестности или неспособности министров, особенно Гизо, в подкупности депутатов, в той же мастерской, в лице своего хозяина, а также и некоторых других энергических личностях, он находит руководителей могущественного народного протеста, постепенно, путем внушения и чтения истории прошедших революций, изучает он дух и ход последних, видит в них славные эпохи и в героях признает великих деятелей отечества, воспитывается в идеях, возбуждающих перевороты, проникается сознанием общих народных нужд и долгом самопожертвования для достижения победы над злоупотреблениями власти. Видя в революциях средство, ведущее к завоеванию и упрочению народного общественного благосостояния, пролетарий, однако же, гнушается революционных страстей, посторонних высокой цели, и ставит единственным знаменем революций долг гражданина бороться с насилием.
Воспитавшись и укрепившись в таких идеях, он встречает восстание 1848 года, в подготовлении которого тайно участвует вместе с массою себе подобных, и потом уже является героем революции, на баррикадах, во дворце, на площадях, достигает успеха и мирно торжествует счастливую победу, наслаждаясь идеею завоеванного им народного блага.
Автор проходит все фазисы восстания, освещает все подробности, оправдывает идею, смысл и средства революционеров, признает за последними всю законность угнетенного и потом торжествующего дела, возводит их в герои правды, добра, честности и всему событию сообщает характер простоты и величия. Наиболее яркие места находятся на страницах 43, 46, 47, 48, 51, 52, 69, 70, 74, 77, 84, 88, 90, 107.
Всё, что происходит в романе ‘Воспоминания пролетария’, во-первых, не ново для русской публики, частик’ пережившей эту революцию, частию давно прочитавшей книгу Луи Блана и других авторов, а во-вторых, никакая аналогия, параллель или применение к существующему у нас порядку немыслимы, как по духу обстоятельств, так и по настроению умов, следовательно, все подобные описания совершенно безвредны, а русское общество может относиться к ним только объективно, как к любопытным явлениям чужой и не свойственной им жизни. Может быть, одно только преувеличенное изображение бедствий рабочих классов и, следовательно, преувеличенное сочувствие к ним, а также враждебное сопоставление этих классов с правительством и с богатыми классами общества может вводить неопытные умы в какие-нибудь фальшивые соображения и неверные сравнительные выводы относительно состояния пролетариата на Западе и рабочих классов в России. Но и это трудно предположить по многим причинам.
К последним соображениям и выводам могла бы, при отсутствии разумной критики, подать повод статья (в той же книжке ‘Русского слова’) под заглавием ‘Производительные силы Европы’, в которой автор приводит статистические данные земледельческой производительности Европы (упоминая тут и Россию) и крайне неравномерного распределения доходов по числу всего европейского народонаселения. Эта последняя тема и служит главною задачею всей статьи г-на Ткачева, который, рассматривая вопрос о количестве дохода с земли и о неправильном его распределении по числу народонаселения во всей Европе, обобщает таким образом свой анализ, не стараясь применить его исключительно к России, и этим самым ставит себя вне обвинения со стороны карательной цензуры в стремлении опровергнуть существующую экономическую систему в России новыми социальными теориями.
Но несмотря на это обобщение и статистические приемы автора, в статье ‘Производительные силы Европы’ местами проглядывают хотя слабее прежнего, но те же социально-экономические выводы, которые появлялись уже в предыдущих книжках ‘Русского слова’ в статьях подобного содержания.
Автор отправляется от слишком старой, всем до пошлости известной, но горячо принятой в основание юными экономическими пропагандистами точки, и именно: что ‘благоденствие и роскошь счастливого меньшинства, вкушающего плоды европейской цивилизации, поражает своим величием, что нет ни одного желания, ни одного каприза, которому не угождала бы современная жизнь привилегированных классов, что всё к услугам самодовольного буржуа, его прихотям и жажде наслаждений: монументальные здания, железные дороги, пароходы и телеграфы, роскошные всемирные выставки, изящная домашняя обстановка — всё создано руками бедного работника для услаждения цивилизованного человека. Но это великолепное Эльдорадо принимает совершенно другой, суровый и будничный, вид, если мы станем рассматривать его снизу, за красивыми декорациями кроется другая жизнь, которая не знает никакой цивилизации и целые сотни лет прозябает в нищете’ и т. д. (начало статьи, стр<аница> 244).
Затем автор, рассматривая книгу Гауснера ‘Сравнительная статистика Европы’, приводит цифры количества земли во всей Европе, сумму дохода с нее и распределяет последний на всё европейское народонаселение поровну, причем приходится на каждого европейца по 8 коп<еек> в день.
Но как доход распределяется не поровну, а большая часть достается землевладельцам, а не земледельцам, то последние, то есть масса пролетариев, получают менее 8 коп<еек> в день.
Если бы, говорит автор на стр<аницах> 248—249, каждый земледелец был в то же время и землевладелец, то земля обрабатывалась бы в 10 раз лучше, чем обрабатывается теперь, и приносила бы в 10 раз больше дохода, если б большая часть дохода не растрачивалась на беспутную роскошь буржуазного комфорта, на содержание тунеядцев, начиная с сикофантствующих публицистов до певцов и балетчиц, если б государство не облагало земли тяжелыми налогами в пользу своих непроизводительных затрат, тогда бы и доход каждого землевладельца был вдвое больше против нынешнего.
И чем больше, ненасытнее твои притязания, буржуа, тем чаще должен голодать крестьянин, тем больше коры, глины и мякины должен он подмешивать в свой неудобоваримый хлеб.
Автор с 253 по 261 стр<аницу>, то есть до конца статьи, сквозь статистические выводы и цифры, проводит этот постоянный мотив о производительном труде и нищете рабочих классов и о непроизводительности и неумеренной потребительное’ буржуазии, или собственников.
Кроме этих причин экономической нищеты, автор (на стр<анице> 261) указывает и на налоги, взимаемые государствами во всей Европе, и исчисляет сумму поступающих от этого доходов и также расходов и затем определяет дефицит и государственные долги, которых во всей Европе не имеют только Швейцария, Сербия, Черногория и Сан-Марино.
‘Зато так называемые великие державы, — говорит автор, — наперерыв стараются превзойти друг друга в искусстве обременять народ несметными долгами постоянно увеличивающегося государственного долга’ (стр<аница> 262).
В этой статье, анализирующей экономический порядок всей Европы, несмотря на приведенные выписки социального свойства, неудобно, не прибегая к некоторой натяжке, найти прямые поводы к административному взысканию.
Затем можно указать на разбор книги, соч<инение> Moreau-Christophe, под заглавием ‘Le monde des coquins’ — ‘Честные мошенники’, как перевел автор статьи г-н Шелгунов.
Критик опровергает рутинную, по его мнению, точку зрения Моро-Христофа на причины преступлений, и именно кражи и мошенничества, и ищет этих причин не в порочных от природы или недостатка воспитания наклонностях, не в праздности, лени и тунеядстве, а в том, что жизнь каждого плута и мошенника слагается под влиянием таких обстоятельств, которые не дают ему возможности стать в более выгодное положение <страница> 13).
В своих доказательствах г-н Шелгунов впадает в поразительный своей нелепостью софизм. Моро-Христоф, приводя факты преступлений, между прочим говорит о бессознательности некоторых преступников в своих преступлениях, ссылается на фальшивую логику многих из них, которою они прикрывают свои преступления, называют на своем жаргоне и между собою воровство — трудом, считают добытое ими законным приобретением и т. п.
Критик старается придать этому серьезное значение и доказывает (стр<аница> 8), что труд вора только с точки зрения экономической теории не есть труд, а безделье, но что его нельзя не признать действительным трудом, так как он требует и мускульной силы, и времени, и соображений, и что это такой же труд, как и всякий труд разных эксплуататоров общества, которого только заднюю шеренгу составляют воры и мошенники, что он не труд с экономической точки зрения, неизвестной ворам, которые имеют свою точку зрения, и, глядя с этой точки, они правы, считая воровство трудом (стр<аницы> 8 и 9).
Г-н Шелгунов, продолжая развивать этот софизм на стр<аницах> 12, 13 и 14, говорит, что действиями мошенников и воров руководит свойственная всем склонность к приобретению, но не потому, чтобы вор находил наслаждение жить под страхом попасть в тюрьму или на виселицу и влачить жизнь среди страха и опасностей. Нельзя находить удовольствие ходить по каленым угольям, и стоит только один год побывать в коже вора, чтобы увидеть, как покойно быть добродетельным, что, следовательно, воры, конечно, хотели бы идти более покойным и выгодным путем, да не могут, потому что общественная жизнь слагалась, заключает г-н Шелгунов, не по моральным нравоучениям таких храбрых мыслителей, как Моро-Христоф (стр<аница> 14).
Причину преступлений критик видит не в порочных склонностях, но в абсурде общественного экономического состояния (стр<аница> 21), который всё более и более объясняется логикою жизни и, наконец, скоро станет ясен и для большинства.
Во всех литературах, и, сколько мне помнится, и в русской, бывали попытки искать объяснений преступлениям не в одном только развращении и распущенности нравов, но и <в> других причинах, объясняли источник упадка нравов психологическими, юридическими, наконец, экономическими мотивами. Статья г-на Шелгунова напрашивается, по моему мнению, не на карательную меру, а на здоровое критическое опровержение.
В заключение мне остается мимоходом упомянуть о двух статьях: о разборе романа Герцена ‘Кто виноват?’ и ‘Эпизоды из истории Франции’, 1830—40 гг., перевод) Вейнберга.
В первой критик с сочувствием относится к прошлым десятилетиям литературы, Белинскому, Грановскому и Герцену, но к последнему только по поводу его романа, всем известного, и выведенных в нем лиц.
Во второй статье подробно и с негодованием изложено покушение Фиески на жизнь Людовика-Филиппа.
Всякая из этих статей, повторю я наконец, взятая отдельно, не представляет нарушений новых правил о печати и могла бы быть помещена в любом, даже состоящем под цензурою, журнале (исключая роман ‘Воспоминания пролетария’), но все статьи, вместе взятые, не могут не наводить на соображение, что редакция, может быть не без умысла, соединила их в одну книгу, не с тем, конечно, чтобы производить непосредственное и раздражительное впечатление на умы своих читателей, на что с уверенностию в успехе рассчитывать она не могла, но с тем разве только, чтобы не ронять в глазах подписчиков своей репутации смелых, ультралиберальных, передовых людей.
Не находя удобным подвергнуть журнал ‘Русское слово’ за декабрьскую книжку карательной мере, я полагал бы, однако, необходимым отнюдь не отменять, а только отсрочить эту меру до первейшего повода, который, совокупно с подбором вышеупомянутых статей, неминуемо должен повести к объявлению редакции третьего предостережения.
Относительно всякого другого журнала можно бы было допустить некоторое снисхождение, то есть предупредить редакцию о предстоящей мере, но журнал ‘Русское слово’, по известным причинам, этого снисхождения не заслуживает.
7 февраля 1866 г<ода>.
Автограф: РГИА, ф. 776, оп. 3, No 254, 1866, л. 5-9 об.
Впервые опубликовано: Евгеньев 1916 ГМ. No 11. С. 141—147, с пропусками и неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к характеристике публикаций в периодическом издании, порученном наблюдению Гончарова.
Судьба ‘Русского слова’ в органах надзора за печатью и поведение Гончарова в этой связи составляют весьма показательный эпизод в истории журналистики и цензуры 1860-х гг.
Как видно из относящихся к делу документов 107, 108 и комментируемого документа, Гончаров испытывал колебания, вынося суждения о журнале и его авторах. Он, несомненно, ценил Писарева, признавал его даровитость и литературные достоинства его статей в большей степени, чем позволял себе высказать как член Совета Главного управления по делам печати (см., в частности, документ 118 — наст. том, с. 229—230), но социально-исторические, этические и эстетические идеи Писарева вызывали у него резкое неприятие, и он не хотел и не мог допустить их распространения. Стремясь пресечь деятельность, как он полагал, разрушительно действующего на общество журнала, он в то же время желал сохранить для талантливых его авторов возможность умственной и творческой свободы.
В журнале заседаний Совета (запись от 7 февраля 1866 г.) после изложения данного ‘Мнения’ секретарь вписывает примечание: ‘При подписании журнала действительный статский советник Гончаров присовокупил, что приведенные поводы, клонящиеся к обвинению ‘Русского слова’ в отступлении от всей строгости новых правил о печати, будучи сгруппированы вместе, конечно, производят особенно неблагоприятное впечатление, но, разбросанные в массе статей, они теряют свою рельефность и криминальный характер и не могут произвести столь существенного вреда’. Далее записано итоговое решение Совета: ‘Иметь в виду приведенные в этом отзыве статьи как материал для третьего предостережения, когда признано будет справедливым и необходимым подвергнуть оному журнал ‘Русское слово» (РГИА, ф. 776, оп. 2, No 2, 1866, л. 117 об.-118).
Это решение Совета и ‘Мнение’ Гончарова обратили на себя внимание министра внутренних дел П. А. Валуева. Его недовольство ходом дела о ‘Русском слове’ отразилось в резолюции, заслушанной на заседании Совета через неделю, 14 февраля 1866 г., и внесенной в журнал заседаний: ‘Согласен, кроме п<ункта> 1 (т. е. ‘Мнения’ Гончарова). Первые строки отзыва действительного статского советника Гончарова представляются мне в прямом противоречии с последовавшими затем соображениями, выводами и заключениями. Журнальная ловкость может употребляться только против судебного, а не административного взыскания. Допущение подобного предположения невозможно, доколе не предполагается недостаток умения и решимости со стороны администрации. Совет по делам печати вовсе не суд присяжных. Он вовсе не стоит между литературой и правительством, но стоит на стороне правительства. Он звено правительства’. Далее Валуев указывал на недопустимость ‘предосудительного направления’ журнала, на необходимость решительного применения статей закона 6 апреля и предложил ‘подвергнуть вопрос о декабрьской книжке ‘Русского слова’ вторичному обсуждению’ (РГИА, ф. 776, оп. 2, No 2, 1866, л. 128-128 об.).
Валуев всегда проявлял пристальное и часто пристрастное внимание к обсуждениям в Совете изданий с выраженной оппозиционной тенденцией, о чем свидетельствуют его заметки на соответствующих документах (см.: Собственноручные отметки министра внутренних дел на журналах Совета Главного управления по делам печати. СПб., 1868).
Также 14 февраля Совет провел вторичное рассмотрение материалов, помещенных в No 12 ‘Русского слова’, и уже нашел ‘достаточные поводы для третьего предостережения’, необходимость которого усугублялась публикациями в только что вышедшем первом номере ‘Русского слова’ за 1866 г. Это были повесть (роман) А. Михайлова (А. К. Шеллера) ‘Засоренные дороги’, роман Н. А. Благовещенского ‘Перед рассветом’ (в том же номере печатались три главы входящей в него повести ‘В столице’), стихотворение Н. И. Кроля ‘Боярин’, статьи из ‘Библиографического листка’. Совет постановил: ‘Объявить журналу ‘Русское слово’ третье предостережение на основании ст<атей> 29, 31 и 33 Высочайше утвержденного в апреле 1865 г. ‘Мнения’ Государственного совета, находя притом, что было бы справедливо приостановить продолжение упомянутого повременного издания на шесть месяцев’ (РГИА, ф. 776, оп. 2, No 2, 1866, л. 132—132 об.). В ‘Распоряжении министра внутренних дел’ от 16 февраля 1866 г. было официально объявлено третье предостережение ‘Русскому слову’ с приостановкой издания на пять месяцев (см.: Сев. почта. 1866. No 36). После выстрела Д. В. Каракозова журнал был в мае 1866 г. запрещен окончательно, хотя достаточных юридических оснований для этого не было.
Сознавая двойственность своего поведения, Гончаров счел необходимым оправдаться перед Валуевым и 19 февраля 1866 г. написал ему письмо с намерением объяснить противоречие в своем ‘изложении и мнении по поводу декабрьской книжки ‘Рус<ского> слова». ‘Самое изложение мое о содержании и характере статей декабрьской книжки составлено с беспощадной добросовестностью, — писал он, — я и здесь, как делаю всегда, не оставил без внимания ни одной подробности, могущей выяснить направление журнала, в чем мне не помешает никакая журнальная ловкость, и если я не пришел к заключению о необходимости немедленного третьего предостережения, а предложил отсрочку до первейшего повода, то это не от недостатка решимости, не потому, чтобы я считал Совет по делам печати посредником между литературой и правительством, или забывал, что я составляю кольцо в том звене, о котором В<аше> в<ысокопревосходительство> изволили упомянуть в резолюции, а единственно потому, что, прочитавши всю книгу один, в короткий срок, я не вдруг доверил своему впечатлению, боялся преувеличения и поспешности, последствием которой, в случае доверия Совета к моему мнению, был бы решительный исход для участи журнала, то есть его прекращение’. Затем он объяснялся с министром и лично, о чем сообщал И. С. Тургеневу в письме от 27 февраля 1866 г. Там же он высказался о журнале: ‘О ‘Русском слове’ я упомянул: его, голубчика, закрыли на пять месяцев — и все этим довольны, даже большая часть нигилистов. В декабрьской книжке оно договорилось до геркулесовых столбов. Стало защищать воров и мошенников, на которых смотрит как на продукт испорченного социяльного и экономического порядка. Потом вдруг вздумало разбирать ‘Кто виноват?’, с сочувствием Герцену, потом перевели роман Шатриана ‘Пролетарий’, где героев революции ставят выше римлян, и вся книга такая’.
С. 205. …(например, роман ‘Воспоминания пролетария’)… — Французские писатели Эмиль Эркман (Erckman, 1822—1899) и Шарль Луи Гратьен Александр Шатриан (Chatrian, 1826—1890) работали в соавторстве под именем Эркман-Шатриан, их повестям и романам свойственна подчеркнуто демократическая направленность, интерес к событиям и рядовым участникам революционных движений во Франции. Ими написаны романы ‘Madame Thrè,se’, ‘Histoire d’un conscrit de 1813’, ‘Waterloo’, ‘Le fou Ygoff, pisode de l’invasion’ и др. В ‘Русском слове’ в 1865 г. печатались переводы названных романов: ‘Тереза’ (No 1), ‘Воспоминания рекрута 1813 г.’ (No 3), ‘Ватерлоо’ (No 4—6), ‘Нашествие 1814 г., или Юродивый Иегоф’ (No 8—10). Под заглавием ‘Воспоминания пролетария’ был опубликован в журнале (1865. No 11—12) русский перевод романа ‘Histoire d’un homme du peuple’ (1865).
С. 205. …Гизо… — Франсуа Пьер Гийом Гизо (Guizot, 1787—1874) — французский историк, политический деятель, в 1847—1848 гг. занимал пост премьер-министра, с началом революции 1848 г., которая ознаменовала полный крах его политической программы, бежал в Англию, июньское восстание пролетариата заставило его пересмотреть прежнюю историческую концепцию.
С. 206. …книгу Луи Блана… — Луи Жан Жозеф Шарль Блан (Blanc, 1811 — 1882) — французский социалист-утопист, историк, деятель революции 1848 г., автор сочинений ‘Rvolution franaise: Histoire des dix ans. 1830-1840’ (1841-1844. T. 1-5), ‘Histoire de la Rvolution franaise’ (1847—1862. T. 1 — 12), здесь имеется в виду книга ‘Histoire de la Rvolution de 1848’ (1860).
С 207. …статья ~ под заглавием ‘Производительные силы Европы’… — Автором этой статьи был публицист, литературный критик, идеолог бланкистского крыла в народничестве Петр Никитич Ткачев (1844—1885 или 1886). Начал печататься в журнале ‘Время’, сотрудничал в журналах ‘Эпоха’, ‘Библиотека для чтения’, ‘Русское слово’, ‘Дело’.
С. 207. …книгу Гауснера ‘Сравнительная статистика Европы’… — Отто Гауснер (Hausner, 1827—1890) — австрийский общественный и политический деятель, участвовал в революционных событиях 1848 г., в 1865 г. выпустил книгу ‘Vergleichende Statistik von Europa’.
С. 208. …сикофантствующих публицистов… — Т. е. публицистов, чьи выступления в печати оказываются доносом или клеветой, сикофант — клеветник, доносчик (от греч. це?Noф?Ґд?и — доносить, клеветать, первоначально означало: сообщать о тех, кто, вопреки запрету, вывозил из Аттики смоквы — цФ?NoҐ).
С. 208. … до ~ балетчиц… — Т. е. танцовщиц.
С. 208. И чем больше ~ в свой неудобоваримый хлеб. — Гончаров почти дословно приводит фразу Ткачева из рассматриваемой статьи.
С. 209. …разбор книги, соч<инение> Moreau-Christophe, под заглавием ‘Le monde des coquins’ ~ как перевел автор статьи г-н Шелгунов. — Луи Матюрен Моро-Кристоф (Моро-Христоф, Moreau-Christophe, 1799—1881), французский криминолог, генеральный инспектор тюрем, в книге ‘Le monde des coquins’ (1863) описывает воровской мир Парижа, анализируя нравственные и психологические причины преступления. Вопреки точному значению заглавия книги (‘Мир мошенников’), Н. В. Шелгунов дает в своей статье неверный оценочно-тенденциозный перевод ‘Честные мошенники’. Русский перевод этой книги: Кристоф М. Мир мошенников: Философия мира мошенников / Пер. с 2-го фр. изд. Д. и Л. М., 1868. Та же книга под заглавием ‘Физиология преступлений’ вышла в Москве в 1869 г.
С. 210. …о двух статьях: о разборе романа Герцена ‘Кто виноват?’ и ‘Эпизоды из истории Франции’, 1830—40 гг., перев<од> Вейнберга. — Автором статьи ‘Кто виноват? (По поводу романа того же названия)’ был А. К. Шеллер.
Под заглавием ‘Эпизоды из истории Франции’ в журнале был опубликован переведенный П. И. Вейнбергом фрагмент из книги Луи Блана ‘Rvolution franaise: Histoire des dix ans. 1830—1840’. Петр Исаевич Вейнберг (1831 — 1908) — поэт, переводчик, историк литературы, переводил произведения У. Шекспира, Ф. Шиллера, Г. Гейне и других писателей, печатался в ‘Отечественных записках’, ‘Современнике’, ‘Искре’, ‘Русском слове’.
С. 210. …покушение Фиески на жизнь Людовика-Филиппа. — Луи Филипп (Louis-Philippe, 1773—1850) — французский король в 1830—1848 гг., глава младшей линии династии Бурбонов, был свергнут во время февральской революции 1848 г., бежал в Великобританию, где и умер. В период 1835—1846 гг. на него было совершено шесть покушений, самым значительным из них было покушение 28 июля 1835 г. (залп ‘адской машины’), осуществленное выходцем из бедной корсиканской семьи (к которой принадлежали несколько разбойников) Жозефом Фиески (Fieschi, 1790—1836). В результате покушения, совершенного Фиески более из тщеславия, чем из политических побуждений, погибли 12 человек и многие были ранены, поскольку все происходило во время смотра Национальной гвардии на бульваре Тампль. В феврале 1836 г. Фиески и двое его сообщников были казнены по приговору суда пэров.