МИЛИЦА
МИЛИЦА
ПОВСТЬ ФР. НЕЧАСКА
ПЕРЕВОДЪ СЪ ЧЕШСКАГО.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
Милица, Нечаск Фр., Год: 1872
Время на прочтение: 99 минут(ы)
Настала весна. Вс оживаетъ, все распускается и благоухаетъ. Дроздъ-пвунъ уже весело насвистываетъ свою однообразную лсенку, соловей заливается трелями, высоко въ облакахъ вторитъ ему жаворонокъ, а за ними и ворона каркаетъ: ‘яро! яро!’ {По-чешски: весна! весна!} Фіалка, пробужденная отъ долгаго сна зефиромъ, встрепенулась, застыдилась что еще не одта и быстро начала надвать на себя сине-лиловое платьице, маргаритка позавидовала ей и тоже поскоре нарядилась въ яркіе цвта и гордо подняла голову. Солнце ласково окинуло теплымъ окомъ землю, и вся живописная Грубоскальская окрестность возродилась къ новой жизни.
Въ ближней рощ послышался легкій топотъ бгущей серны, которая, почуя весну, рзво прыгала съ камня на камень, и крутя головою, выдлывала прихотливые круги, неподалеку отъ нея стояла молодая поселянка, опершись на сукъ буковаго дерева, и съ дтскою радостью смотрла на свою шаловливую питомицу. Черные глаза красавицы живо слдили за всми ея прыжкахи и затями, рзкій весенній втеръ румянилъ смуглыя щеки двушки и заигрывалъ съ ея глянцовитыми черными волосами, которые слегка прикрывалъ красненькій платочекъ. Но вдругъ набжало облако, и весеннее солнышко мигомъ спряталось, потянулъ холодный втеръ, Милица осмотрлась кругомъ и начала звать свою серну: ‘Пора домой, Минка! Напрыгалась затйница! Пора на мсто!’
Серна подбжала къ ней, двушка одною рукой обняла ее за шею, а другою гладила ея по голов, приговаривая: ‘Видишь какой втеръ дуетъ! Пожалуй снгу дождемся, коли не дождя. Вотъ и солнышко спряталось!’ Милица поспшила домой, за нею побжала и серна. Вскор полилъ сильный дождь, и дорога въ минуту разгрязнидась. Изъ рощи выбжали ребятишки, и подпрыгивая, шалуны кричали ей вслдъ: ‘Эй, Милица! Цыганка! Р-р-р-ръ…. Цыганка! Р-р-р-ръ!’
Они дразнили ее такъ потому что ока рзко выговаривала букву р. Милица погрозилась на нихъ пальцемъ и молча озиралась, боясь чтобъ они не бросили въ ея серну камнемъ. Дождь сталъ проходить, она пошла тише. На двор куковала кукушка, Милица пріостановилась и начала спрашивать:
— Кукушка, кукушка, много ли мн лтъ жить? Разъ, два, три…. ну, ужь за двадцать пошла куковать! Это ужь слишкомъ много! Теперь скажи долго ли проживетъ моя серночка? Чу! пять дть. Ну, будетъ съ тебя, Минка! Три года прожила на свт, да еще пять проживешь! А ддушка мой сколько проживетъ? Что жь ты молчишь? Да прокукуй же! Чу, одинъ — и только? Это ужасно! Неужели ддушка проживетъ только одинъ годъ! Ну, вотъ опять закуковала! Разъ, два, три, десять, пятнадцать…. О! да какъ мы вс долго будемъ жить.
И Милица, весело напвая псню и прыгая съ кочки на кочку, побжала домой. Узенькая тропинка извивалась между скалами, она бережно приподняла свою синюю юпочку, чтобъ не изорвать и не испачкать грязью, сняла съ ногъ башмаки и чулки и такъ дошла до своей деревни, называемой Буковиною. Солнышко опять проглянуло, Милица спустилась къ пруду, на берегу котораго стоялъ большой домъ богатаго крестьянина Драгоневскаго, и присла на камешекъ. Ей стало жарко, быстрымъ движеніемъ она сорвала съ головы платокъ, бросила на траву и принялась мыть ноги. Густые волосы ея распустились по плечамъ, и такъ были они длинны что покрывали весь ея станъ, и концы ихъ окунались въ воду. Черезъ минуту ей послышались чьи-то шаги, и она живо вскочила на ноги, чтобы скоре уйти, но увидя предъ собою Драгоневскихъ бабушку, осталась за мст.
— Что ты это, неразумное дитя? жизнь что ль теб надола? Въ такой холодной вод полощешь ноги. Такая ломота сдлается что мста не найдешь. Подожди до лта, тогда и купайся, какъ утка, только не здсь у дороги, подъ самыми вашими окнами. Да скажи за милость, зачмъ теб вздумалось въ воду-то лзть? Иль хочешь какую комедію разыграть? Распустила черныя космы, какъ русалка, да засучила рукава по локоть, чтобъ выставить полныя ручки… А Витъ небось изъ окна выглядываетъ…. да вздыхаетъ…. Знаю я васъ несмышленокъ!
— Что это вы говорите, бабушка? застыдилась молодая двушка и съ недоумніемъ глядла на старуху.— Мн и въ голову не приходило…. Право….
— Ну, ну! знаю я васъ…. Сама была молода…. лукаво улыбаясь продолжала бабушка, видя что слова ея сконфузили Милицу.— Ужь не даромъ ты сла тутъ…. Еще станешь тонуть…. за мелкомъ мст, а нашъ добрякъ Вить бросится вытаскивать тебя изъ воды…. А ты бы очнувшись вонзила въ него черные, угольные глаза свои, и чего добраго! ранила бы его сердечко.
— Бабушка, что вы говорите? Чмъ я заслужила это? красня отъ негодованія вскрикнула двушка, и глаза ея дйствительно засверкали.
Старуха любила подтрунить надъ молодежью, притворилась что не замтила огненнаго взгляда Милицы и продолжала прежнимъ суровымъ тономъ:
— Стыдись! Ты уже не маленькая! Красива уродилась, а ума мало набралась.
У Милицы навернулись слезы, тутъ бабушка перемнила тонъ, и гладя ея по лицу, приговаривала:— Сейчасъ и въ слезы, глупая какая! Я съ тобой пошутила. Знаю что ты двка славная…. За ддушкой слпымъ хорошо ходишь. А теперь ноги застудишь, захвораешь, умрешь, Боже сохрани, а старика на кого покинешь? Ты у него одна, какъ порохъ въ глазу. Ему придется тогда съ тобой въ моголу ложиться.
У Милицы сквозь слезы мелькнула улыбка.
— Жаль мн тебя, бдная сиротка! покачала головой бабушка.— Жаль, какъ родное дитя! Да вдь и двка ты у насъ славная. Только смотри, не вскружи голову нашему парню. Тогда я знаешь что съ тобою сдлаю? Я твои черные глаза выцарапаю. Право слово выцарапаю. Да что ты тутъ босая на камн стоишь, словно вкопаная? На, вытри ноги-то себ!
Съ этими словами старуха сняла съ себ фартукъ и какъ бы въ сердцахъ бросила ей, прибавя, сквозь зубы:
— А то и вправду захвораешь.
Милица невольно повиновалась этому настойчивому голосу.
— Ну, теперь скорй бги домой! прибавила грозная старуха, толкнувъ въ спину озадаченную двушку.— Чай ддушка заждался тебя. Да платкомъ увяжись хорошенько! Зазябнешь, волосы мокрые.
Во все это время серна стояла терпливо подл своей молодой хозяйки и вмст съ нею побжала домой.
Идти было имъ не далеко. Мимо дома Драгоневскихъ дорога вела къ двумъ хижинамъ съ досчатыми крышами. Заходящее солнце красиво освщало эти бдныя жилища, живописно прижавшіяся, какъ гнздышко, къ срымъ скаламъ, поросшимъ богатою растительностію. Въ одной изъ этихъ хижинокъ жила Милица, тутъ провела она счастливое время своего дтства. Позади этихъ хижинъ высидись грозные утесы, испещренные узкими дорожками, изстари протоптанными пшеходами, и вс эти тропинки вели къ мстечку называемому Грубая Скала, откуда слышался звонъ колокола предъ вечернею молитвой. Жилище ддушки Илека было нсколько больше сосдняго, изъ оконъ его видны были поляны обработанной земли и большое строеніе надъ прудомъ, принадлежавшее Драгоневскимъ.
Первою заботой Милицы, очутившись дома, была серна, отворивъ хлвъ, она впустила туда свою любимицу, потомъ достала охапку свжаго заготовленнаго моха и разостлала его на доскахъ и положила въ ясли зеленой травы, приговаривая:— Будетъ съ тебя — довольно! Поужинай, да ложись спать, набгалась сегодня! Серна по обыкновенію протянула къ ней свою мордочку, и двушка, почесавъ ей подъ шеей, сказала:— Вижу, вижу что ты благодаришь меня! и погладивъ ее, затворила хлвъ и вошла въ комнату.
У дубоваго стола сидлъ слпой старецъ, подпершись правою рукой и держа въ лвой палку, неизмнную спутницу его, съ которой не разставался ни за минуту. Рдкія морщины на лбу его свидтельствовали о многихъ заботахъ и думахъ. Одежда на немъ была бдная, состоящая изъ темно-синяго камзола и короткихъ, по колна, брюкъ, черные чулки и башмаки съ пряжками довершали его вседневный костюмъ. На передней стн висли образа святыхъ и четки, немного поодаль прибита была большая полка, на которой лежало много книгъ въ изветшалыхъ переплетахъ, почему можно было судить что он были часто въ употребленіи. На противоположной стн висла желтая лакированная арфа, а у двери много мста занимала огромная изразцовая печка, съ каминомъ и плитой. Слпой по походк узналъ внучку и сказалъ ей:
— Милица, ты что-то долго не возвращалась.— Впрочемъ, знаю что ты бгала по рощ съ Минкой, ей должно-быть тамъ понравилось…. а ты и рада этому.
— Да, ддушка, тамъ сегодня было хорошо…. отвчала молодая двушка разсянно.
По звуку ея голоса слпой сейчасъ понялъ что внучка чмъ-нибудь встревожена, Милица, не дожидаясь разспросовъ дда, сама заговорила о своей бд.
— Ддушка, мн хочется разказать вамъ что-то. Долго таиться не могу. Тяжело на сердц.
— Что случилось? Разказывай скорй! Что за несчастте? И онъ въ нетерпніи привсталъ съ мста.
— Да, ддушка, именно несчастіе, большое несчастіе. Боюсь вамъ разказывать — будете бранить меня. Да надо облегчить душу.
— Ну, ну, не томи, разказывай скорй.
— Драгоневскихъ бабушка сказала мн чтобъ я…. что я…. что она….
— Что сказала бабушка? Эта разумная женщина по пустякамъ словъ тратить не станетъ. Врно не безъ причины…. съ нкоторою строгостью прибавилъ старикъ.
— Она сказала…. да право мн стыдно повторять, она сказала чтобъ я стыдилась.
— Чего бы ты стыдилась? Говори!
— Она говорила: стыдись! ты такъ красива. Мн и вправду стадо стыдно.
— Глупенькая! разсмялся ддушка, — ты врно не поняла что она теб хотла сказать. Ну это еще не велика бда! А какъ ты меня напугала! Поди, принеси книгу, которую вчера читала мн. Найди тамъ страницу 51. Нашла что ли?
— Нашла.
— Ну, такъ читай.
Она начала: ‘Что есть наипрекраснйшаго въ природ? Посмотри на ясное человческое око, въ которомъ душа отражается, какъ въ зеркал, за блоснжное чело, обитель мыслей, на прелестныя, выгнутыя брови, пурпуровыя уста и стройное сложеніе, а если въ этомъ существ обитаетъ благородная душа, то прекрасне этого ничего нтъ въ природ. Въ прекрасномъ тл прекрасная душа. Это верхъ совершенства, внецъ созданія, это воплощенное божество.’
— Хорошо ли ты поняла смыслъ этихъ словъ? опросилъ старецъ.— Такъ видишь, должна ли ты была стыдиться…. Ну, теперь поди — приготовь поуживать.
Лицо Милицы прояснилось, она успокоилась и проворно начала готовитъ ужинъ. Во время ужина между прочимъ разговоромъ она разказала ддушк что когда выпускали изъ хлва серну, на скалу взбирался какой-то незнакомый путешественникъ, остановился у ихъ садика и глядлъ на ихъ жилище, печально качая головой.
— Бдная хижина! говорилъ онъ: — Тебя какъ будто бурей вырвало изъ какой-нибудь деревни и занесло сюда въ это захолустье! Какъ мало удобной земли въ этихъ скалахъ и стремнинахъ! Чмъ питаются бдные люди? Конечно здсь живописная мстность, но все-таки природа слишкомъ скупа, не плодотворна…
— Меня это очень удивило, ддушка, сказала въ заключеніе молодая двушка: — Что это онъ объ насъ такъ тужитъ? Чего намъ недостаетъ? Неправда ли, ддушка? Въ садик у насъ довольно грушъ и черешни, въ грядкахъ моихъ родится картофель, морковь и другой овощъ…. Правда что огородъ лежитъ на косогор, да что за бда? У меня ноги молодыя… Вдь мы ни въ чемъ не нуждаемся.
— Разумется, дитя мое! подтвердилъ старикъ спокойнымъ голосомъ:— Овощей у насъ довольно, а для козы и для серны трава есть. Чего немножко недостанетъ, арфа поможетъ намъ заработать. Вотъ и живемъ, слава Богу!
Посл ужина, Милица пошла въ рощу, наломать хворосту для топлива на завтра, солнце уже сло за горами, но послдніе лучи его еще освщали вершины сосенъ за высотахъ. Съ свера подулъ сильный втеръ, деревья зашумли и закачались надъ ея головой, какой-то зловщій свистъ пронесся по лсу, Милица поспшила домой и пришедши затопила печку, чтобы ддушка не озябъ ночью. Но втеръ завылъ въ труб и погналъ дымъ въ комнату.
— Оставь, не топи! Авось не замерзаемъ, сказалъ старикъ, собираясь ложится въ постель.
Имя привычку окончивать день молитвой, Милица предложила прочесть страницу изъ книги духовнаго содержанія.
— Сегодня читать не станемъ. Втеръ такъ воетъ и свиститъ что заглушаетъ твой голосъ. Я же сталъ тугъ за ухо. Авось Господь милосердый сохранитъ нашу хижину — она стоитъ подъ навсомъ скалы.
Говоря это, ддушка Илекъ ощупью добрался до стнныхъ часовъ и заводя ихъ разговаривалъ самъ съ собою:
— Вотъ натянулъ пруживу, далъ вамъ силы за цлый день, и пошли чокать. Такъ и человкъ — постъ, отдохнетъ, освжится за воздух и еще потянетъ за нсколько времени. Вотъ и буду заводить васъ каждый день, пока случай не попортитъ вашихъ пружинъ…. такъ и я буду маяться пока не подойдетъ мой часъ. Кто-то васъ будетъ заводить безъ меня? Милица, не спишь? Слышишь какъ буря стучитъ и бьется въ окно? Пожалуй всю ночь не дастъ глазъ сомкнутъ.
Милица вскочила съ постели и, завернувшись въ одяло, сла на кровать къ ддушк. Вихрь крутилъ деревья, ломалъ сучья съ воемъ и трескомъ, несся по долин и казалось хотлъ разрушить это убогое жилище, потрясая его до основанія. Утихнетъ, утихнетъ немножко…. только-что старикъ скажетъ: ‘Благодаря Бога, проходитъ!’ какъ втеръ опять со страшнымъ шумомъ и трескомъ начнетъ все ломать на пути.
— Ну, кажется и скала не спасетъ нашу хижину! грустно прошепталъ ддушка Юрій, склонивъ голову.— Удары грома все чаще и чаще…. Какъ окна-то стучатъ!
Милица крпко держала руку дда, а другою гладила его сдые волосы. Вдругъ что-то грохнулось со скалы на крышу хижины….
— Большая сосна упала надъ нами, должно-быть, вздрогнувъ промолвилъ старикъ.— Помилосердуй Господь, помоги намъ!
— Такой бури я еще не помню во всю мою жизнь! говорила испуганная двочка.
Въ эту минуту быстро распахнулась наружная дверь — ее сорвало съ петель сильнымъ ударомъ втра, вихрь закружился по изб, часы остановились.
— Послдній день насталъ! завопилъ слпой старикъ, привставъ на постели.
— Ддушка, теперь пожалуй вс гнзда разметало, каково молодымъ птичкамъ? Гд имъ укрыться? Господи! Спаси птичекъ и серну мою! Ухъ! какой втеръ!
— Милица! заложи окно периной, стекло вылетло! сказалъ ддушка, и вставъ, побрелъ ощупью къ двери, съ немалымъ усиліемъ онъ надлъ ее на петли, да мимоходомъ пустилъ маятникъ часовъ, и они опять застукали.
— Слава Богу, часы не испортились отъ втра. Тронулъ маятникъ, и опять зачокали. Такъ и жизнь человческая. Сломаетъ его бда, кажется совсмъ погибаетъ, ни откуда никакого спасенья, а тамъ смотришь — малйшая помощь, онъ опять сталъ на ноги и пошелъ жить покойно.
Буря между тмъ все разражалась сильне и порывисте, и надъ головой ихъ снова раздалось: трахъ! трахъ!
— Еще дерево упало. Боже ты мой!
Вслдъ за этимъ послышался ужасный трескъ: переднюю часть крыши раскрыло втромъ и доски съ грохотомъ попадали подъ скалу.
— Это ужасно, милый ддушка! Что это такое! вскрикнула въ испуг Милица.— Какая страшная буря! Уйдемъ, ддушка, отсюда! Укроемся гд-нибудь въ пещер подъ скалой. Хижина упадетъ и насъ задавитъ.
— Въ ночную пору, въ лсу, въ ущель скалъ, буря еще сильне свирпствуетъ, отвчалъ старикъ, мысленно призывая имя Божіе.— Но потерпи немного, дитя мое. Что сильно, то не продолжительно, подождемъ съ часокъ, и ты увидишь, все пройдетъ.
И въ самомъ дл буря мало-по-малу стала стихать, и къ разсвту все совершенно успокоилось въ природ.
— Вотъ и ураганъ прошелъ! разсуждалъ ддушка, — и опять настала тишина, какъ будто ничего не бывало. Но что, я думаю, начудила эта буря! О-о-охъ!
— Ужь совсмъ свтло, ддушка, птички зачирикали. Вы бы отдохнули, родной.
— И такъ хочу прилечь.
И пошелъ къ своей постели, опираясь на руку внучки. А Милица, посидвъ немного у окна, подумала: ‘что-то съ моей серночкой?’ и побжала къ хлву. ‘Натерплись чай съ козой-то, бдняги’. Но только лишь вышла за порогъ хижины, какъ увидла что Витъ Драгоневскій съ своимъ дворникомъ Мартыномъ привезли возъ тесу и принялись чинить ихъ крышу.
— Ддушка, ддушка! закричала она, снова вбгая въ избушку.— Погляди-ка? Витъ съ Мартыномъ кроютъ вашу крышу.
— Вознагради Господь Богъ этихъ добрыхъ людей! воскликнулъ слпой, набожно скрестивъ руки на груди и поднявъ къ небу свой угасшій взоръ.
Хижина была скоро готова и поправлена.
— Позови ко мн, внучка, добрйшаго Вита, чтобъ я его поблагодарилъ, съ чувствомъ произнесъ старикъ.
Милица, взглянувъ въ окно, увидла что Витъ скорыми шагами удаляется.
— Ддушка, да онъ ушелъ! отвчала она.— Остался только Мартынекъ съ возомъ.
— Экой какой! съ умиленіемъ прошепталъ старецъ.— Ну, да благословитъ его Матерь Божія!
Мартынекъ между тмъ подбжалъ къ воламъ, на которыхъ привезены были доски, и началъ жарить ихъ бичомъ, потому что они стояли не покойно, трогались съ мста, отмахиваясь хвостами отъ оводовъ. Услышавъ визгъ кнута, старикъ встревожился.
— Что это за привычка у этихъ людей постоянно битъ бдное безсловесное животное! съ неудовольствіемъ ворчалъ старикъ, и обратясь ко внучк, веллъ позвать къ себ Мартынка.
Мартынъ вошелъ въ избу съ бичомъ въ рук и громкимъ голосомъ развязно привтствовалъ старика:
— Здорово, ддушка Илекъ! Какъ поживаете?
— Спасибо теб, родимый мой, помаленьку! Большую вы мн съ хозяиномъ оказали услугу, благодарю отъ души. И вотъ теперь вмсто угощенья, я дамъ теб хорошее нравоученіе, оно теб пригодится. Иногда это иметъ больше цны нежели грошъ за водку, а у меня теперь кстати нтъ его. У тебя, Мартынекъ, не пустая голова, ты хитрецъ и кажется умешь грамот — не такъ ли?
— Извстно дло, умемъ. На вашей изб виситъ доска, за ней написано ваше имя и тысяча восемьсотъ тринадцатый годъ.
— Молодецъ! Фундаментально умешь читать. Я ужь теб сказалъ что ты хитрецъ. Послушай меня и смотри, не пророни словечка. Былъ одинъ французскій философъ — знаешь ли ты что такое философъ?
— Ну, разумется…. Это, какъ говорится, фокусникъ…. или фигляръ.
Старикъ улыбнулся и прибавилъ:
— Ну, оно хоть и не совсмъ такъ….
— А, а! теперь знаю, знаю! Постойте — это книжный человкъ.
— Да, въ род того, положимъ. Вотъ этотъ философъ сидлъ однажды и писалъ свое сочиненіе. Безотвязная муха безпрестанно садилась ему на носъ и мшала заниматься. Шъ!… шъ!… отгонялъ, отгонялъ ее, ничего не беретъ. Опять прилетла, сда на лобъ и лзетъ въ глаза. Разсерженный философъ не сталъ однако убивать муху, а поймалъ и отнесъ ее къ окну, выпустилъ на волю и сказалъ: ‘Летай тамъ себ на простор. Міръ великъ, обоимъ намъ съ тобою будетъ мсто.’ Ну, что теперь скажешь на это, Мартынекъ? Коли тотъ муху пожаллъ, какъ же ты воловъ не жалешь?
Мартынекъ стоитъ, молча вертя шляпу въ рукахъ, слпой думаетъ: ‘Ну, не напрасно упало доброе смя, парень исправится’, и говоритъ ему:
— Теперь поди съ Богомъ, голубчикъ! Надюсь что съ этихъ поръ ты будешь щадить бдное животное.
Дворникъ не заставилъ повторить приглашеніе выдти изъ комнаты, но на порог обернулся и, ухмыляясь, проворчалъ:
— Еслибы мы, въ нашемъ Драгоневскомъ дом, должны были ловить всхъ мухъ, да каждую особенно подносить къ окну, да еще поговорить съ нею, тогда бы намъ ничего другаго не пришлось длать цлый Божій день.
Сказавъ это, онъ самодовольно улыбнулся и важно вышелъ изъ избы. Свъ на возъ, онъ громче прежняго свистнулъ бичомъ по воламъ.
‘Вотъ теб и мой философъ!’ подумалъ старикъ и грустно улыбнулся.
Въ эту минуту вбжала Милица и со слезами объявила ддушк что не знаетъ куда длась ея серночка.
— Погибла гд-нибудь, бдняжка, во время бури. У хлвушка дверь сорвало втромъ, говорила молодая двушка.
И старикъ не усплъ еще сказать ей утшительнаго слова, какъ она схватила съ веревочки шейный платокъ и быстро бросилась вонъ изъ комнаты. Пошла по дорог къ Троскамъ. ‘Серна не побжитъ противъ втра’, думала она, ‘а верхушки деревьевъ, вырванныхъ съ корнемъ, вс лежать по этому направленію’. И съ ужасомъ останавливалась по дорог, при вид всхъ опустошеній которыя надлала буря въ эту ночь. Около Грубоскальскаго кладбища сломало бурей нсколько кудрявыхъ сосенъ и многіе кресты съ могилъ были сорваны. ‘Но гд моя Минко?’ съ сокрушеніемъ повторяла она, ‘если забжала въ большой лсъ, тогда и искать нечего! Одичаетъ въ лсу и присоединится къ другимъ сернамъ’. И призадумалась тутъ Милица: ‘Если такъ, то Богъ бы съ ней, по крайней мр будетъ жить на свобод. Лишь бы только не попалась подъ ружье охотника.’
Черезъ минуту опять принялась кликать: ‘Минко? Гд ты? Зачмъ ты меня такъ пугаешь? Минко, куда ты убжала?’ и голосъ ея далеко раздавался по лсу.
Утомленная Милица сла на пень чтобъ отдохнуть, не переставая громко кликать серну, вдругъ послышался легкій трескъ между сучьями, и выставилась мордочка бглянки. Милица вскрикнула отъ радости и протянула къ ней об руки. Серва выскочила изъ-за кустовъ и начала къ ней ласкаться. Возвращаясь домой, въ сторон около тропинки, по которой шла молодая двушка, она увидла Вита, но онъ сейчасъ скрылся за деревьями. ‘Чудакъ какой! Опять спрятался!’ подумала Милица и отвернувшись продолжала разговаривать съ своею любимицей.
Посл грозы небо выяснилось, полевыя работы закипли, полуразвернувшіяся почки на деревьяхъ изливали смолистый, пріятный залахъ. Ддушка Илекъ сдъ у окна и, съ наслажденіемъ вдыхая душистый воздухъ, прислушивался къ пнію птицъ и забавлялся какъ ребенокъ, заставляя скворку, клтка котораго висла на ближайшемъ суку, выговаривать имя Милицы. Вблизи слпому послышались чьи-то шаги, подошелъ фабрикантъ Веверка, дядя Вита, и спросилъ: каково поживаетъ ддушка Илекъ?
— Ночь была бурная, продолжалъ онъ, опершись на подоконникъ, — у васъ, на Буковин, я слышалъ, буря не мало набдокурила.
— Крышу у насъ снесло, да благодаря вашему племяннику Виту, отвчалъ растроганнымъ голосомъ старикъ, — мы съ Милицей опять подъ кровомъ живемъ.
— Какъ не помочь? Дло сосдское, оказалъ Веверка съ важною осанкой.— Вдь тутъ старъ да малъ живетъ. Ну, а гд внучка-то твоя, черноглазая красавица?
— Побжала въ лсъ серну ловить. Бдное животное испугалось бури и выбжало изъ хлва. Двочка ударилась въ слезы. Привыкла къ этому животному. Какъ быть?
— Понятное дло. Я шелъ мимо и вздумалъ васъ тутъ провдать — живы ли?
— Благодаря Бога, ничего! живемъ.
— Ну, такъ прощайте. Счастливо оставаться.
— Спасибо за вниманіе, оказалъ ддушка и подумалъ: ‘да свт не безъ добрыхъ людей’.
Веверка пошелъ дале по дорог къ Троскамъ, а на встрчу ему идтъ Милица съ серной. Лицо ея сіяетъ удовольствіемъ. Веверка улыбаясь поздравилъ ее съ радостью.
Она скорыми шагами вошла къ ддушк и съ торжествомъ объявила что нашла свою бглянку.
— Эта Минка-плутовка, говорила она, садясь подл дда,— забрела такъ далеко, чуть не до Обровскаго холма. Мн не мало было хлопотъ съ ней. Но все-таки я рада.
— Ты чай устала, гоняясь за нею, глупенькая?
— Немножко, ддушка, да это ничего. Однако надо идти въ огородъ и подумать о садик.
И вотъ она съ заступомъ въ рук проворно работаетъ около яблонь, сливъ и черешенъ, окопала розовый кустъ, привязала его къ колышку, насажала подсолночниковъ, потомъ отправилась въ поле на полосу, готовить гряды подъ картофель, зелень и другія овощи. Не успла окончить работы, какъ увидла что къ ихъ жилищу подходитъ молотильщикъ Окринекъ, изъ Киселвска. Онъ присланъ былъ отъ управляющаго имніемъ, барона Классодольскаго, звать на вечеринку, которую онъ обыкновенно давалъ крестьянамъ въ начал весны. Само собою разумется что ддушку Илека приглашали съ арфой.
— Пообдаемъ, Милица, да и собирайся! сказалъ слпецъ, настраивая свой инструментъ.
И она скоро отправилась въ Киселевскъ. Милица по обыкновенію несла арфу.
— Весною рчка Либунька широко разливается по полямъ, сказалъ ддушка при поворот дороги.— Пойдемъ врне на Пелешаны, тамъ есть лавы. Въ бродъ объ эту пору потокъ не перейдешь ни какимъ образомъ.
— Конечно, ддушка, лучше! Мы сейчасъ повернемъ налво, къ Чортовой Рук.
Такъ издревле называлась скала, о которой шла въ народ какая-то страшная, средневковая легенда, о какомъ-то забулдыг, запродавшемъ, какъ водится, душу чорту. Но вернемся къ слпому старику и его граціозной внучк. Они пошли по узкой тропинк, которая лежала около этой грозной скалы.
— Усталъ я, сяду отдохнуть у кленоваго моста! сказалъ утомившійся старикъ.— А ты взойди-ка на горку, полюбуйся на видъ, который оттуда открывается.— Любилъ я очень бывало эту мстность.
Молодая двушка, поставивъ арфу около него, пошла къ церкви которая стояла неподалеку отъ Вальштейнова замка, осмотрлась съ восхищеньемъ кругомъ, и глаза ея остановились на Корконошской гор, гд еще лежалъ снгъ, а тутъ представился ей во всемъ величіи своемъ и Ештеть, вершина котораго покрыта темнымъ лсомъ, она взглянула внизъ, и огромныя сосны показались ей мелкимъ кустарникомъ.
— Что, хорошо? спросилъ ддушка, когда заслышалъ что Милица вернулась.
— Ахъ! какъ хорошо, ддушка! воскликнула она, — пожить бы около этой церкви!
— Однако пойдемъ дальше. Нечего время терять.
И они снова отправились въ путь. Дорога шла окраиной молодаго лсочка, въ которомъ жило несмтное множество птицъ, пніе ихъ сливалось съ журчаніемъ потока, серебрившагося посреди густой зелени. Въ воздух стояла пріятая свжесть и благоуханіе.
— Я полагаю, внучка, что Либунька разлилась. Посмотри-ка можно ли пройти, спросилъ ддушка Илекъ, когда они подошли къ берегу рки.
— Вода велика, но все-таки, я думаю, можно будетъ по лавамъ перебраться довольно безопасно.
Милица положила арфу на берегъ, взяла слпаго старика за руку и бережно перевела на ту сторону. Посл того вернулась за арфой. Когда они подходили къ Киселевскому двору, солнце уже было близко къ закату, послдніе лучи его падали на верхушки стройныхъ тополей, которые вели къ ратейн. {Большая горница, въ которой обдаютъ рабочіе въ лтнюю пору.} Стемнло. У деревьевъ засвтили фонари. Поселяне сходились со всхъ окрестныхъ деревень въ ратейну, которую освтили и по стнамъ уставили лавками и столами. Средина была оставлена для танцевъ.
Гости собрались. Ратейна наполнилась народомъ. Пришелъ старшій молотильщикъ Окринекъ, и увидвъ ддушку Илека, сталъ надъ нимъ подтрунивать.
— Мое вамъ нижайшее почтеніе! говорилъ онъ съ нкоторою ироніей.— Ахъ! какъ ты сегодня вырядился: Ботинки съ старомодными пряжками, долгополый синій кафтанъ и гладкопричесанные сдые волосы. Гляньте-ка, братцы! и на арф новая лента. Кто это теб ее повязалъ? Наврное Милица. А калачей съ козьимъ сыромъ хочешь? Я могу ихъ достать сколько душ угодно. Разставляй карманъ шире!
— Да оставь ты его въ поко! прикрикнулъ Недолилъ за своего товарища Окринька.— Разсердишь старика, онъ и играть вамъ не станетъ. Разъ ужь онъ откинулъ такую штуку.
Тутъ въ разговоръ впутался румяный парень съ кудрявою головой и напустился съ своей стороны за Окринька, который стоялъ храбро подбоченясь и не спуская глазъ съ Милицы.
— Ну, что ты выпятилъ на нее свои кошачьи глаза…. и лукаво улыбаясь, прибавилъ:— Придираешься, знаемъ за что. Что Милица съ тобой танцоватъ не пошла прошлое воскресенье. И старику не даешь покоя….
Милица, скромно прижавшись къ плечу слпца, робкимъ голосомъ сказала имъ, не давъ закончить рчи:
— Мы лучше уйдемъ съ ддушкой, если вамъ помшали….
— Какъ можно! закричало нсколько голосовъ:— Будьте покойны! Мы этого шалопая въ бараній рогъ скрутимъ.
— Досталось вамъ скрутить меня! хорохорился парень: — Еще не доросли до того, подождите!… и съ легкою, хвастливою улыбкой прибавивъ:— Ужь коли первыя очи меня не скрутили…. такъ вамъ до меня не добраться.
Милица съ досадой отвернулась отъ него. Ддушка притворяется будто не слышитъ что болтаетъ молодежь.
Вошелъ управляющій и важнымъ тономъ сказалъ:
— Ну, теперь начинайте, братцы!
Ддушка Илекъ заигралъ вальсъ, честная компанія пустилась въ плясъ, и ссора была забыта.
— Что это за дерзость! снова раздался голосъ Окринька:— Я старшій молотильщикъ и мн первому начинать танцы, а тутъ какой-то шаршавый недоросль вздумалъ мою честь оскорбить.
— Тише, тише! сказалъ наконецъ слпой музыкантъ,— не то я сейчасъ перестану играть.
Задорный Окринекъ замолчалъ, и балъ продолжался. Постителей все прибывало: изъ Пелешанъ, съ Грубой Скалы, изъ Вискры, пришли и сынки зажиточныхъ крестьянъ-собственниковъ, въ числ ихъ и Витъ Драгоневскій изъ Буковины. Только было вс растанцовались, какъ снова отворилась дверь и появились еще боле важные гости: лсничій барона, въ праздничномъ одяніи, съ блымъ перомъ на шляп. Вмст съ нимъ вошелъ грубоскадьскій управляющій, разодтый въ пухъ и прахъ, припомаженъ и надушенъ. А тутъ показался и косой письмоводитель барона съ лорнеткой за носу. Они услись отдльно, вс вмст, на самомъ видномъ мст, и подбоченясь свысока глядли на деревенскую публику. Поселяне, не слишкомъ довольные ихъ присутствіемъ, начали перешептыааться между собою: ‘Что за чудо, дескать, бывало и не замчали что мы здсь веселимся, а теперь расфранченные сами сюда пожаловали…’ Окринекъ бойко подскочилъ къ этимъ великолпнымъ гостямъ и какъ лиса сталъ осматривать ихъ съ ногъ до головы и прислушиваться къ разговору который они вели между собою. Повертлся около нихъ и подбжалъ къ Млеку сообщить что изъ рчей ихъ онъ понялъ что самъ баронъ будетъ сюда.
Въ самомъ дл вскор послышался стукъ подъзжающей къ крыльцу кареты, и баронъ показался въ дверяхъ. При его появленіи вс гордыя лица нашихъ именитыхъ постителей мгновенно преобразились, они быстро вскочили съ своихъ мстъ и униженно начали кланяться предъ барономъ, и все время держали себя на вытяжк, съ робкимъ подобострастіемь. Баронъ томными, полузакрытыми глазами окинулъ нее собраніе и привтливо раскланялся съ поселянами. Это былъ мущина среднихъ лтъ, блдный, худощавый, но красивый и съ благородною осанкой. Взглядъ его остановился на слпомъ старик игравшемъ на арф. Замтивъ этотъ взглядъ, управляющій какъ стрла подлетлъ къ ддушк Илеку и строгимъ голосомъ закричалъ:
— Что жь ты не кланяешься его сіятельству, старый медвдь! Старикъ кротко и вжливо отвчалъ:
— Васъ, господинъ управляющій, я узнаю по вашему благородному обращенію и умнымъ словамъ, но какимъ образомъ, не имя зрнія, я могу видть въ какой сторон находится баронъ. Вмсто него я поклонился бы пожалуй кому-нибудь изъ его слугъ.
— Грха бы не было, еслибъ и слуг его поклонился, заносчиво произнесъ управляющій.— А ты чего тутъ глядишь, дерзко обратился онъ къ Милиц.— Ты имешь быстрые глаза и сверкаешь ими какъ угольями? Ты должна всмъ кланяться, коли хочешь съ ддушкой заработать копйку.
Милица чрезвычайно сконфузилась, изъ-подлобья бросила за него жгучій взглядъ, полный презрительнаго негодованія, и потупясь, сла такъ что изъ-за ддушки почти ея не было видно публик.
— Не велика птица…. неотесанная крестьянка… продолжалъ озлобленно управляющій.
— Какъ! Моя внучка Милица неотесанная крестьянка? вскрикнулъ старикъ, закипвъ гнвомъ.— Разв она не достаточно учтива съ кмъ-нибудь? Если она не дворянка по роду, то надюсь что благородна въ чувствахъ и поступкахъ.
— Благородная, высокородная! засмялся управляющій:— дворянка изъ буковинской избушки, которая ждетъ чтобъ ей изъ милости бросили двадцать крейцеровъ.
Ддушка Илекъ, блдный какъ смерть, весь дрожалъ, потупя голову. Расходившійся управитель не замтилъ что баронъ давно стоитъ позади него и видитъ его обращеніе съ слпымъ старикомъ и его беззащитною внучкой.
— Съ какой стати ты обижаешь этихъ людей? остановилъ сто баронъ.
Услыша голосъ своего господина, управляющій задрожалъ какъ осиновый листъ и въ одно мгновеніе спрятался въ толпу. Желая доказать свое вниманіе бдной двушк, лицо которой выражало чувство оскорбленнаго самолюбія, баронъ пригласилъ ее на танецъ. Увидя что онъ вальсируетъ съ Милицей, управляющій и косой письмоводитель начали перешептываться между собой: ‘Это ужь слишкомъ демократично… танцоватъ съ нищенкой!.. Онъ себя срамитъ нашъ-то…’ прибавилъ конторщикъ. Но простой народъ остался очень доволенъ поступкомъ барона, крестьяне, искренно любуясь Милицей, говорили, переглядываясь между собой: ‘Словно графиня какая танцуетъ! Да и красива-то какъ, въ этомъ красномъ платочк на ше!’
Витъ глядлъ на нее и краснлъ отъ восторга. Баронъ побылъ за этомъ крестьянскомъ бал еще съ полчаса, посмотрлъ какъ веселятся простолюдины, и узжая, распорядился чтобъ было сдлано народу хорошее угощеніе, чтобы вс были довольны. ‘Многія лта барону!’ грянуло нсколько голосовъ вдругъ, ддушка ударилъ въ струны, и цлый хоръ подхватилъ: ‘Многія лта!’ Старикъ до того оживился что, передавъ арфу Милиц, пустился пть, подплясывая:
Ужь какъ будетъ у Лимбурка
Суха липа зеленть!…
За нимъ и другіе, пли, плясали, прищелкивая пальцами, и веселью не было конца.
— Страшакъ! Сыграй, ддушка, страшакъ! упрашивали его ‘дивчата’.
И ддушка заигралъ любимый, національный танецъ ‘страшакъ’. Вс попарно пустились кружиться, и останавливаясь, постукивали въ тактъ ногою и грозили другъ другу пальцами, потомъ опять, схватившись за руки, кружились и вертлись до упада. Таковъ страшакъ у деревенскихъ. Витъ ршился наконецъ подойти къ Милиц и робко пригласилъ ее на этотъ танецъ. Но едва протанцовалъ съ ней первую фигуру страшака, какъ бабушка Драгоневская сдлала ему знакъ рукой, и онъ, поклонившись Милиц, подошелъ къ старух, та пошептала ему что-то и сейчасъ же увела его изъ ратейны. Милица поглядла ему вслдъ, ей показалось странно и какъ-то обидно что не дали Виту кончить съ нею танецъ. Она пошла и сла опять около ддушки и все время отказывалась отъ танцевъ.
Было уже три часа утра, когда окончился деревенскій балъ и вс разошлись. Но Милиц съ слпымъ ддушкой было не удобно идти ночью домой, и потому они остались ночевать въ. Киселевск.
Утромъ ддушка Илекъ почувствовалъ что кто-то его тормошитъ за рукавъ.
— Кто это? спрашиваетъ старикъ съ просонья, и не получивъ никакого отвта, повернулся на другую сторону и хотлъ опять уснуть, какъ почувствовалъ что маленькая дтская ручка теребитъ его за волосы.
— Да кто же это? снова спросилъ старикъ, приподнимаясь на постель.
— Это я, отвтила тоненькимъ голоскомъ маленькая Розарка.— Здсь Маринька и Тоничекъ.
— Ахъ! вы милыя дтушки! ласково заговорилъ старикъ.
— Вижу что вамъ хочется послушать какую-нибудь сказочку. Ну, длать нечего — садитесь.
Самъ между тмъ надть свой синій кафтанъ и собрался разказывать сказку. Въ одну минуту блдненькая Маринька и толстякъ Тоничекъ оба очутились у него на колняхъ, а маленькая Розарка до тхъ поръ карабкалась къ нему на плечо, пока онъ не ухитрился и ее усадить къ себ на руки.
— Ну, какую же вамъ разказать сказку, про мышей, либо про кошекъ?
— Про мышей! про мышей! закричали дти въ одинъ голосъ.
И ддушка, подумавъ съ минуту началъ:— Жила была мышка, по бабушк называлась она Морщинкой… Кто-же это, дти, къ двери-то подошелъ?
— Это нашъ дворникъ! позволь и ему послушать сказку, просили дти.— Мы ходили съ нимъ недавно за ягодами и онъ намъ разказывалъ сказку про птушка… такую хорошую.
— По мн пускай слушаетъ. Ну, такъ вотъ — у мышки Морщинки была тетка, которая постоянно жила у ней, конечно, въ мышиной нор. И такъ у Морщинки съ теткой была прехорошенькая коморка. Наносили он туда моху, соломки, и постлали себ постельку. Снгъ не заходилъ туда и дождь не проливалъ. Эта коморка была глубоко въ скал, лтомъ было тамъ прохладно, а зимою тепло, особенно когда мышки покрывались мягкими шубками изъ гусинаго пуха, который он набирали около пруда. Весною мышки выходили изъ норки и питались въ рощ корешками, а лтомъ запасали себ на зиму кормъ, собирали по полю колосья, горохъ, чечевицу. И такъ жили долго и спокойно. Однажды мышка-тетушка послала свою племянницу на добычу, ждетъ-пождеть свою Морщинку, а Морщинка не возвращается ни вечеромъ, ни на другой день, совсемъ пропала, да только! ‘Эта бдокурка, эта шалунья, думаетъ тетушка, врно забжала въ замокъ, а тамъ котъ Замарашка поймаетъ ее и скушаете. Сколько разъ я говорила Морщинк берегись ты этого злаго Замарашки, а она неразумная не послушалась меня и теперь ужь ея нтъ на свт.’ Тетушка побжала искать ее по рощ, по дугамъ, по канавкамъ. Нигд не было Морщинки, сердечко у тетушки такъ билось, что даже зубки стучали. Прошелъ день, другой, третій. Мышка-тетушка плачетъ, горюетъ каждую минуту что осталась на бломъ свт одинешенька и начала было уже обдумывать чтобъ ей, за старости дть, идти въ какую-нибудь другую семью,— одной жить тошно… какъ вдругъ слышитъ около норы что-то зашустло на сухихъ листьяхъ, глядь! анъ Морщинка предъ ней! и торопится разказывать: ‘Ну, тетушка, то-то я всего напилась, налась самыхъ дорогихъ печеній. Пойдемте со мною, тетушка, я отведу васъ туда, бросимъ мы вашу противную нору и будемъ тамъ бгать по чистой кухн и всего имть вдоволь. Не будемъ больше таскаться по полю, собирать колосья изъ рощ выкапывать корешки.’ Тетушка сда на заднія лапки, вертитъ ушами и сначала она сердито посмотрла на вертушку-племянницу, но та ужь очень прельстила ее сладкими печеньями… и кончилось тмъ что мордочка у тетушки прояснилась и глаза заблестли радостью. ‘Пожалуй, говорить, попробуемъ, какой вкусъ въ этихъ печеньяхъ’, а сама ужь облизывается. ‘Ну такъ пойдемте скорй’. И тетушка надла свой новый чепчикъ съ кружевцомъ.
— Ддушка! прервала разказчика блокурая Маринька: — у мышки разв есть чепчикъ?
— Не прерывай ддушку? закричалъ на нея толстый Тоничекъ, слушавшій, не переводя дыханія, сказку о Морщинк.
И ддушка продолжалъ.
— Чепчечикъ съ кружевцами и чисто вымытое платьице, а на шею надла красненькую ленточку и пошла. Дорогой Морщинка уговариваетъ свою робкую и доврчивую тетушку: ‘вотъ наступятъ для насъ счастливые годы, и умирать не захочется’. И об он тихонько проскользнули въ Грубоскальскій замокъ. Бжали тихо и осторожно около стнки и прокрались въ кухню, и тетушка увидала тутъ чего только душа желаетъ, вытаращила глаза, поводить носикомъ и такъ ужь всмъ довольна, что у нихъ даже голова закружилась. ‘Что жъ вы, тетушка, не кушаете? Смотрите, вотъ тутъ курникъ, а тутъ сдобный пирогъ посыпанный сахаромъ’. И тетушка принялась сть пироги, а Морщинка не даетъ ей покоя, схватила за лапочку и тащитъ къ миндальному печенью, только тетушка успла лизнуть печенья, какъ та соблазняетъ ее саломъ и сливочнымъ масломъ. Мышка-тетушка и говоритъ: ‘Ты хитрячка, Морщинка, мы тутъ хорошо поживемъ, надо думать’. А Морщинка улыбается и такъ-то оплетаетъ сливочное масло, что только чепчикъ на голов трясется, и говоритъ: ‘Теперь, тетушка, зови не зови отсюда, ужь я ни за что не пойду въ нашу несчастную нору. Что мы глупыя прежде не догадались найти дорожку къ замку. По зернышку въ пол собирали и кормились тмъ. Сколько нужды натерплись! сколько лишеній! А здсь жили бы какъ господа.’ Не успла она это выговорить, какъ вдругъ за стной раздалось Гамъ! гамъ! гамъ! Мышки переполошились и попрятались кто куда лопало — одна вскочила въ банку, другая юркнула подъ миску. Гамъ! гамъ! гамъ! опять залаялъ Султанъ. Кухарка прибжала въ кухню и стучитъ половою щеткой. ‘Наврное тутъ были мыши! Султанъ, ищи ихъ! поймай и раздави хорошенько лапой!’ А мышки притаились и дышать не смютъ. Долго осматривала кухню кухарка, а Султанъ совался носомъ по угламъ. ‘Врно убжали подъ полъ, проклятыя! Пойдемъ, Султанъ!’И вышли изъ кухни. Лишь только они ушли, Морщинка выглянула изъ-подъ миски еле жива. ‘Тетушка, шепчетъ она, не будемъ больше трогать сала, уйдемъ скорй!’ Тетушка вылзаетъ изъ банки, вся вымазанная масломъ и безъ чепчика, лапки у нея дрожатъ и голова отъ страха трясется. А Султанъ за стной опять: Гамъ! гамъ! гамъ! ‘Пойдемъ, Морщинка, побжимъ проворно домой. Кабы мн сахарныя горы сулили, я бы ни за что въ замк не осталась!’ говоритъ тетушка, едва переводя дыханье. И вотъ он осторожно выбрались изъ кухни и безъ оглядки помчались домой. Какъ пришли въ свою норку, говорятъ: ‘Слава Теб, Господи! Мы въ безопасности! Здсь насъ никто не тронетъ. Нтъ, я вижу, гораздо лучше сидть въ вашей простой комнатк около гороху, чмъ въ замк около сдобныхъ пироговъ и печенья, да слышать какъ подл тебя рявкаетъ это чудовище Султанъ: гамъ! гамъ! гамъ! Нтъ ужь меня теперь въ тотъ замокъ и калачомъ не заманишь!’ размышляетъ вслухъ тетушка, а племянница сидитъ пристыженаая и чуть не плачетъ. Вотъ и сказк конецъ.
— Какъ же, ддушка, спрашиваютъ дти, а за чепчикомъ-то пошла мышка въ замокъ?
— Нтъ, она ужь туда и не заглянетъ больше, отвчалъ ддушка, улыбаясь.
Въ это время проснулась Милица, одлась и стала собирать ддушку въ путь. Вышли за ворота, а имъ за встрчу Окринекъ.
— Ну, ддушка Илекъ, какъ-то вы перейдете по лавамъ, сказалъ онъ, ловко подступая бочкомъ къ Милиц:— такой дождикъ лилъ всю ночь что Либунька разлилась бда какъ!
— Длать нечего! Какъ-нибудь побредемъ.
— Не проводить ли васъ? вызвался Окринекъ, какъ ловкій малый.
Милица толкнула подъ бокъ ддушку, шепнувъ:— Не нужно, одни пойдемъ.
И ддушка Илекъ отвчалъ:
— Благодарю. Мы и одни дойдемъ. Богъ милостивъ.
Окринекъ злобно проворчалъ что-то и, нахлабучивъ шапку на глаза, отошелъ прочь, а ддушка со внучкой пошли въ свою деревеньку Буковину. Въ самомъ дл Либунька такъ разлилась что клокотанье ея волнъ слышалось уже издалека вашимъ путникамъ. Когда подошли они къ лавамъ, то старикъ спросилъ не снесло ли ихъ и какъ высоко поднялась вода.
— Лавы еще не затоплены, отвчала Милица, вода не достала до нихъ на четверть локтя.
— Такъ поспшимъ скорй, тутъ только дв дощечки. Правда, он довольно широки. Я бы ни мало не боялся, еслибъ тутъ были жордочки чтобъ ухватиться. Смотри, внучка, будь осторожна, въ полую воду какъ разъ поскользнемся оба.
Положивъ арфу на берегъ, молодая двушка съ замираніемъ сердца взяла дда за руку, и превозмогая свой страхъ, старалась твердымъ голосомъ доказать ему что она вовсе не боится, но бдный слпецъ чувствовалъ какъ тряслись ея руки. Они однако прошли благополучно.
— Теперь побгу за арфой! сказала Милица. Но ддушка сталъ убдительно упрашивать ее не ходить за ту сторону:
— Подойдемъ! кричалъ онъ:— Авось кто-нибудь пойдетъ и захватить арфу.
— Нтъ, ддушка, долго бы намъ пришлось ждать. Вода все прибываетъ. Лучше поспшу.
Съ этими словами Милица побжала по лавамъ. Ддушка кричитъ ей вслдъ:
— Неравно голова закружится, брось арфу въ воду и спасай себя!
Милица успла перейти на ту сторону и схватить арфу, не медля ни минуты пошла назадъ, и достигла уже до половины, какъ взглянула невольно на клокотавшія у ногъ ея волны и почувствовала что голова начинаетъ кружиться, но стараясь сохранить равновсіе, шла мрнымъ шагомъ дале. Около берега лавы уже были покрыты пной, ноги ея скользили, арфа перетягивала и до ея слуха долетаетъ голосъ ддушки: ‘Брось арфу и спасай себя’. У Милицы потемнло въ глазахъ и лавы начали кружиться. Она сдлала нсколько отчаянныхъ шаговъ, поскользнулась и упада. Старикъ вскрикнулъ, но къ счастію, нашелъ въ себ довольно силы чтобъ ощупью спуститься подъ лавы, гд Милица лежала безъ чувствъ подл воды на песк. Съ невыразимымъ страхомъ, онъ началъ брызгать ей въ лицо водою, растирая ей пульсъ и виски, и съ большимъ трудомъ привелъ ее въ чувство: она очнулась и хотла привстать, но руки ея замерли за арф, которую она крпко держала, чтобы не уронить въ воду. Не сообразя въ первую минуту что съ нею произошло, она говорила:
— Ддушка, что это у меня руки-то закостенли? Не могу шевельнуться съ мста.
Старикъ съ безпокойствомъ начал растирать ей руки и согрвать дыханьемъ. А Милица, мало-по-малу пришедши въ себя и видя тревожное состояніе ддушки, постаралась ободрить его и съ улыбкой сказала:
— Не бойтесь, ддушка, руки-то не бда, имъ ничего не сдлается, а вотъ спасибо что арфа не разбилась. Этому надо порадоваться.
— Что мн арфа? Была бы ты здорова, моя пташка!
— Ужь мн лучше стало, ддушка, пойдемте домой скорй! торопила его Милица, и отдохнувъ нсколько минутъ, они встали, и чтобъ избжать гористой дороги, повернули за Пелешаны. На этотъ разъ старикъ не далъ нести ей арфу. Дорожка шла низиной, вся окаймленная незабудками, Милица нарвала ихъ въ фартукъ и идучи сплела два внка, одинъ положила за арфу другимъ украсила шляпу ддушки. Всю дорогу смялась и шутила.
Старикъ былъ счастливъ что внучка опять весело защебетала. Пришелъ онъ въ свою хижину, услся въ свое старческое кресло съ кожаною подушкой и отворилъ окно, а скворка съ яблони кричитъ: ‘Здравствуй, ддушка!’ Хорошо показалось ему дома, особенно когда Милица запла своимъ звучнымъ голоскомъ веселую народную лсенку, которая живо напоминала ему его молодость. Онъ внутренно поблагодарилъ Бога. Свтлы были его думы въ эту минуту, онъ не замтилъ какъ подошелъ часъ обда. Милица между тмъ проворно все изготовила.
— Ддушка, похлебка на стол! сказала она, выводя старику изъ тихой, пріятной задумчивости.
— Такъ скоро? удивился онъ.— Ну, давай обдать, внучка!
Первою заботой Милицы посл обда было досмотрть что длаютъ ея серночка и говорунъ скворецъ, не терпли ли они голода безъ нея? Не случилось ли съ ними какой бды? Отворила хлвъ и всплеснула руками отъ удивленія: у серны лежало много свжей травы и нарзаннаго ломтиками картофеля, побжала въ садикъ, сняла клтку скворушки, глядитъ — и у него также пропасть червячковъ и насыпано смачко.
— Ой, ай, ай! да у васъ тутъ всего вдоволь! А я было собиралась прощенья просить что такъ надолго васъ бросила — болтала молодая двушка съ своими питомцами:— Кто же это однако объ васъ позаботился? Добрый тотъ человкъ.’
И ей за память пришелъ Витъ. Она задумалась и вспомнила что на вечеринк въ Киселевск онъ спрашивалъ у ддушки когда тотъ думаетъ вернуться домой. Ддушка отвчалъ: да ужь думаю ночевать здсь… Куда мн, слпому, ночью, да въ дождикъ плестись полмили?.. Милица, услыша это, жалобно сказала: ‘а моя бдная серна останется безъ свжаго корма!’ Витъ не пропустилъ этихъ словъ мимо ушей. Не забылъ навстить ея любимцевъ. Такое вниманіе со стороны Вита очень тронуло Милицу. Она отворила клтку, выпустила скворушку полетать за вод, и серну побгать за свобод. Серва запрыгала и начала весело кружиться, поматывая своею складною головкой, а скворка слъ за втку, да и кричитъ во всеуслышаніе: Скворушка панъ! Скворушка панъ!
— Сюда, сюда! манитъ его Милица, подставляя руку, онъ прилетлъ къ ней и давай щипать ей пальцы:— Вижу что ты наказываешь меня, плутишко, за то что я такъ долго не выпускала тебя на волю… Совсмъ забыла своего милаго скворушку… да!— да!.. толковала она съ нимъ, вдругъ птица вспорхнула и сла на верхушку молодой яблонки, да сидя тамъ и кричитъ: Милица, гд ты? Милица, гд ты? Она въ отвть подняла головку, улыбается и щелкаетъ пальцами, приговаривая: — Скворушка умникъ! Скворушка умникъ! Да вдругъ и вспомнила что ей много еще работы въ пол. ‘Хороша я хозяйка! укоряетъ она себя:— съ козой прыгаю, со скворцомъ разговоръ веду, а грядки стоятъ, да дожидаются меня!’ И она, схвативъ заступъ, проворно побжала въ огородъ.
Посл работы въ грядахъ, она крпко уснула ночью, рано утромъ разбудилъ ее стонъ ддушки. Милица тревожно вскочила съ постели, подбжала къ старику и нагнувшись надъ нимъ спрашивала: не заболлъ ли онъ? Не дать ли ему капель?
— Нтъ, моя пташка, я, слава Богу, здоровехонекъ, только мн сейчасъ приснилась твоя покойная мать, моя бдная дочь Волнека. И грустно мн стало что она въ такой крас и молодости покинула Божій свтъ…
— Ддушка — голубчикъ! Хочешь я теб напеку твоихъ любимыхъ лепешекъ съ макомъ? перебила его внучка, придумывая чмъ бы разсять печальныя мысли разгрустившагося старика.
Онъ понялъ ея намреніе, подозвалъ ее поближе и поцловалъ въ голову.
— Поди напеки, моя умница! Ты давно не угощала своего ддушки лепешками съ макомъ.
И стараясь улыбнуться внучк, шепталъ про себя: ‘Какъ человкъ-то слабъ! Сейчасъ и ропотъ!’
Лепешки какъ и всегда удались какъ нельзя лучше, ддушка лъ да похваливалъ.
— Да что я въ самомъ дл выдумалъ горевать? тихо говорилъ ддушка, какъ бы про себя:— Не оставилъ меня Господь до конца! Далъ мн тебя, мое дитя, въ утшеніе.
— Ддушка, за двор такъ хорошо посл грозы, солнышко свтитъ такъ привтливо и ласточки опять прилетли вить гнздышко. Это т которыя жили у васъ подъ стрехой, ихъ гнзда была разорены тою страшною бурей. Право, ддушка, пойдемте на воздухъ, хотя къ Орлиной Скал
— Что жъ пожалуй, пойдемъ! Я сяду плесть корзинку, а ты наржешь мн тамъ хорошихъ прутиковъ.
— Вчера я много ихъ заготовила, вамъ въ недлю не сплесть. Я лучше возьму что-нибудь шить, бльемъ мы пообносилась.
— Ну, какъ знаешь, внучка.
И не долго сбираясь, они отправились рощей по направленію къ Орлиной Скал. Услись тамъ около песчаной дорожки, на трав. Милица сняла съ головы платокъ, и дв черныя косы упали ей на плеча. На ней была блая какъ снгъ сорочка, застегнутая на груди запонкой, съ пышными на локоть приподнятыми рукавами, коротенькая синяя юпочка и черный корсетикъ выложенный краснымъ шнуркомъ, кром того блые чулки и маленькія ‘черевички’ обхватывала ея стройную ножку. Росту она была немного больше средняго, сложенія очень правильнаго, при малйшей улыбк блестли бленькія зубы ея и не рдко яркій румянецъ загорался на нсколько смугломъ лиц ея. Выраженіе лица ея было по большей части серіозное, даже какъ будто суровое, а иногда и гордое, рчь отрывиста и своеобразна, но когда улыбка озаряла эти строгія черты, то эта двушка становилась необыкновенно привлекательна.
— Ддушка, спросила она, поднявъ вверхъ свою хорошенькую головку и устремивъ глаза въ мрачное ущелье, у подножія котораго они мирно пріютились:— Отчего это скала носитъ названіе Орлиной? я никогда не видала здсь никакихъ гнздъ.
— Это названіе ей дано въ глубокую старину, дитя мое. Если хочешь, я теб разкажу это преданіе. Нкогда въ этомъ ущель свили гнзда орлы… Да кто это подходитъ къ намъ? погляди, я слышу чьи-то шаги на леск.
Милица обернулась и шепчетъ ддушк:
— Это Витъ Драгоневскій.
— Будь благословенно имя Господа исуса Христа! сказалъ Витъ, поровнявшись съ ними.
— Во вки аминь, отвчалъ ддушка Илекъ, и прибавилъ:— Куда это ты пробираешься, мой другъ! На вечеринку что ли?
— Я былъ на мельниц и теперь иду домой.
— Коли не очень спшишь, присядь къ намъ, поговоримъ на досуг.
Витъ втайн былъ очень доволенъ этимъ приглашеніемъ и не заставилъ себя долго упрашивать. Не смя взглянуть на Милицу, онъ слъ подл нея, какъ будто случайно. Широкая грудь его высоко поднималась, быть-можетъ отъ усталости, но врне, отъ душевнаго волненія, онъ снялъ шляпу, и тряхнувъ свтлорусыми кудрями, вытеръ платкомъ блый лобъ, рзко отличавшійся отъ загорлыхъ щекъ. Бросая украдкой восторженные взгляды на Малицу, онъ робко потуплялъ глаза, всякій разъ какъ встрчалъ ея холодно искрившійся взглядъ.
— Вотъ я было сталъ разказывать внучк легенду объ этой скал, началъ старикъ.— Слыхалъ-ли ты ее, Витъ?
— Не помню, ддушка, можетъ-быть и слыхалъ. Да все равно разкажите. Я радъ слушать.
— Ну, такъ вотъ слушайте оба теперь. Во времена оны завелось тутъ орлиное гнздо и столько ихъ разродилось что сосднимъ деревнямъ не было отъ нихъ покоя. Эти страшныя птицы спускались какъ стрлы на землю и похищали ягнятъ, козлятъ и даже дтей и наводили ужасъ на жителей. Начали они придумывать какъ бы извести этихъ кровожадныхъ птицъ и усовтовались такъ: если выищится такой отважный человкъ, который бы ползъ въ эти гнзда на неприступной высот и истребилъ бы птицъ, то дать ему большую награду. Смотрите въ эту разщелину, гд сходятся дв скалы — видите тамъ едва замтную для простаго глаза перекладинку? Такъ слушайте дальше. Долго никто не находилъ средства подступиться къ орламъ. Въ это время въ тюрьм Грубоскальскаго заика содержался преступникъ, и когда дошелъ до него слухъ объ этомъ происшествіи, то онъ объявилъ что берется разорить гнзда, съ условіемъ чтобы выпустить его на свободу. Привели преступника, народъ былъ убжденъ что это невозможная вещь: если онъ вскарабкается какимъ-нибудь образомъ, то птицы исщиплютъ его, и онъ долженъ будетъ свалиться мертвымъ за землю. Преступникъ началъ готовиться къ длу, веллъ натесать кольевъ и набить на нихъ желзные оконечники. Когда они были сдланы, онъ сталъ выжидать удобной минуты, когда орлы вылетятъ на добычу, чтобы достигнуть до вершины. Онъ проворно взобрался по кольямъ, какъ по лстниц, упирая ихъ остріемъ въ скалы, которыя тутъ, какъ видите, сходятся очень близко. Вкарабкавшись такимъ образомъ до самой вершины, онъ проворно повыкидалъ изъ гнздъ только-что высиженныхъ дтенышей, не теряя времени, спустился внизъ живъ и здоровъ. Народъ, который толпился тутъ чтобы посмотрть на это чудное зрлище, тотчасъ же убилъ орлятъ и побросалъ ихъ въ воду. Прилетли орлы, а не найдя дтенышей, цлыхъ трое сутокъ увивалась около пустыхъ гнздъ, испуская жалобный пискъ, наконецъ вся стая взвилась а улетла съ страшными, неистовыми криками. Съ тхъ поръ этихъ хищниковъ не видали въ нашей сторон, а преступникъ не только получилъ свободу, но и большое награжденіе отъ народа.
Въ то время какъ старикъ разказывалъ легенду, Витъ чертилъ что-то тросточкой на песк. Милицу взяло любопытство посмотрть что онъ чертить и она увидла — два сердца и надпись: одно страдаетъ, другое не знаетъ. Милица, увидя это, вся вспыхнула, въ глазахъ ея мелькнулъ грустный упрекъ, съ оттнкомъ гордаго негодованья. Ей въ эту минуту живо представилось какъ на послдней вечеринк Драгоневская бабушка схватила его за рукавъ и потащили домой, когда онъ началъ танцоватъ съ нею:
— Ддушка, не пора ли вамъ? сказала Милица, выразительно сдвинувъ свои черныя брови:— Мн еще надо хлбы растворитъ, а ужь вечеретъ.