Мертвый осел и обезглавленная женщина. Часть II, Жанен Жюль, Год: 1829 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

0x01 graphic

МЕРТВЫЙ ОСЕЛЪ
И
ОБЕЗГЛАВЛЕНАЯ ЖЕНЩИНА.

Часть вторая.

МОСКВА.
ВЪ УНИВЕРСИТЕТСКОЙ ТИПОГРАФІИ.
1831

— Hou nou, you secret, black and midnight hags? what is’ t you do?
— А deed without name.
(Macbeth.)

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Февраля 13 го дня 1831 года.

Ценсоръ, Заслуженный Профессоръ,
Статскій Совтникъ и Кавалеръ
Левъ Цвтаевъ.

ОГЛАВЛЕНІЕ
Второй Части.

ГЛАВА 1. Колъ

ГЛАВА 2. Больница.

ГЛАВА 3. Возвращеніе

ГЛЛВА 4. Юлія С.*

ГЛАВА 5. Сильвіо

ГЛАВА 6. Судопроизводство

ГЛАВА 7. Тюрьма

ГЛАВА 8. Тюремщикъ

ГЛАВА 9. Поцлуй

ГЛАВА 10. Послдній день приговореннаго къ смерти

ГЛАВА 11. Родильный домъ

ГЛАВА 12. Палачь

ГЛАВА 13. Саванъ

ГЛАВА 14. Кламаръ

ГЛАВА 1.
Колъ.

Let paillards Turcs m’ avaient mis en broebe.
(Rebelais. Pantagruel.)

Приключеніе повшеннаго, ке выходило изъ головы моей тмъ боле, что во Франціи, Англіи у и даже въ Швейцаріи, благородной и славной частиц гной экспериментальной Германіи, умозрительные труды которой разлились повсюду, возникала новая школа публицистовъ, и первой статьей ихъ уложенія, было уничтоженіе смертной казни. Это предложеніе, нашло многихъ противниковъ, что всегда будетъ между народами, просвщеніе и ученость которыхъ даютъ имъ возможность играть парадоксами… Увлекшись не вольно въ споры о томъ же предмет, я былъ очень доволенъ тмъ, что говорилъ съ повшенымъ, слышалъ его ощущенія смерти, и могъ разсказать похожденія выходца изъ того свта, недовольствуясь и не полнымъ и не яснымъ разсказомъ страдальца, идущаго на смертную казнь. Мн казалось, что я нашелъ не опровергаемое доказательство въ пользу закона о наказаніяхъ, отвертемаго нашими мудрецами, и ждалъ только случая, чтобъ вполн развить его.

Случай представился скоро. Я похалъ въ деревню. Была осень. Вечеръ скучный, унылый загналъ все общество въ холодную у обширную залу. Общество было многочисленное, но люди его составлявшіе, не были одушевлены тмъ дятельнымъ участіемъ другъ въ друг, которое сближаетъ людей, и отгоняетъ отъ нихъ скуку. Посредин залы сидли дамы, и противъ своего обыкновенія, молча занимались работою. Мужчины, изрдко обращали другъ къ другу нсколько пустыхъ словъ, — и вечеръ утомилъ бы все общество, еслибъ великій вопросъ о смертной казни, не разшевелилъ страсти. И все оживилось,— каждый имлъ въ запас готовыя доказательства, каждый не дожидаясь очереди, говорилъ и кричалъ сколько доставало силъ. Я, какъ человкъ ловкій, выждалъ минуту когда утихли споры и крики, и разсказалъ похожденія повшенаго.

Моя исторія не произвела большаго впечатлнія на слушателей, и точно, надобно было слышать ее отъ самаго бандита, чтобъ поврить ей, разказанная мною, она казалась невроятною сказкою. Споры возобновились, противники мои торжествовали, и никто уже нершался брать мою сторону, какъ вдругъ появился на мою помощь новый защитникъ: то былъ почтенный Мусульманинъ. Онъ поднялся съ софы, на которой небрежно сидлъ, и сказалъ спорщикамъ. ‘Что касается до меня, — я ни мало не сомнваюсь, что Итальянецъ былъ повшенъ, — потому что я самъ былъ посаженъ на колъ.

Посл этхъ словъ все умолкло, мужчины подступили къ Мусульманину, дамы оставили свою работу, и устремили на него свое вниманіе. Замчали ли вы, когда женщины слушаютъ что нибудь для нихъ занимательное, не изумляла ли тогда васъ ихъ физіогномія, такъ быстро оживляющаяся, ихъ неподвижно устремленные взоры, спертое дыханіе, прекрасныя шейки, вытянувшіяся во всю свою длину, и дв руки, небрежно покоющіяся на оставленой работ, и вотъ что восхищало меня одного, въ ожиданіи разсказа Турка.

— Благословенъ да будетъ Пророкъ! Одинъ разъ въ жизни моей случилось мн проникнуть въ Сераль Его Высочества. —

Тутъ общее вниманіе возбудилось еще сильне, я замтилъ, что одна двушка лтъ пятнадцати, сидвшая подл своей матери, схватила свою работу,.… какъ будто готовясь продолжать ее,…. Кто занятъ работою, тотъ какъ будто не слышитъ разговоровъ.

— Имя мое Гассанъ, продолжалъ Турокъ, — отецъ мой былъ богатъ, и я также. Какъ Правоврный, я знавалъ только одну страсть — страсть къ женщинамъ, но чмъ страстне я былъ, тмъ причудливе въ моихъ требованіяхъ. Нигд не находилъ я женщины, какой мн хотлось. Ежедневно показывали мн новыхъ невольницъ, то черныхъ, какъ черное дерево, то блыхъ, какъ слоновая кость,— я уходилъ съ базару съ новою досадою, и наконецъ, желаніе мое отыскать красавицу возросло до того, что я ршился осмотрть Сераль Повелителя Правоврныхъ.

Такъ какъ я и въ помышленіи не имлъ скрываться, то и перебрался черезъ ограду Его Высочества пресвободно, не думая ни о Янычарахъ, ни о нмыхъ, и меня никто не примтилъ. Я благополучно проникнулъ сквозь тройную неприступную ограду Сераля,… наступилъ день, и я устремилъ вроломные взоры въ недостигаемое святилище, но, какъ изумился я, увидя, что жены преемника Мухамедова — точно такія же, какъ и вс женщины! Мое разочарованное воображеніе, не постигало такой печальной существенности, я начиналъ досадовать на себя, какъ вдругъ стражи увидли меня и схватили.

Смертная казнь имъ, если дло пустить въ огласку, — смертная казнь, и несчастнымъ женщинамъ, которыхъ я разсматривалъ, ршили, не доводить до свднія Его Высочества это оскверненіе его Гарема, вывели меня тихонько изъ за ужасной ограды, и присудили просто за просто, посадить на колъ.

Можетъ быть вы незнаете, господа, что такое колъ? Это инструментъ, похожій на т громоотводныя стрлы, изобртенныя вами, господами Европейцами, какъ будто для того, чтобъ ежеминутно дразнить судьбу. На этотъ колъ надобно мн было ссть верхомъ, а для сохраненія равновсія, подвязали мн, къ обимъ ногамъ, по чугунному ядру. Первая боль была ужасна, желзо медлнно проходило въ мое тло, и мн не видать бы къ полдню солнца на мечетяхъ Константинопольскихъ, еслибъ ядры не оторвались отъ ногъ моихъ, они съ громомъ упали, и мои мученія сдлались сносне, я сталъ надяться что еще останусь въ живыхъ. Море у Константинополя безподобно: оно простиралось, какъ обширная блая равнина, усянная зеленющими островами, между которыхъ бороздились Европейскіе корабли. Я постигнулъ съ высоты, на которой былъ, что Константинополь есть Царь градовъ, и я былъ выше его: блестящія мечети, палаты Римскія, благоухающіе сады, обширныя кладбища, тихое убжище любителей мёду, — все было у ногъ моихъ, и я въ избытк признательности, воззвалъ къ Богу Правоврныхъ. Молитва моя, безъ сомннія была услышана, потому что Христіанскій священникъ, подвергая опасности собственную жизнь свою, спасъ меня, унесъ въ свой домикъ, и вылчилъ. Едва почувствовавъ облегченіе, я возвратился въ мои чертоги: рабы встртили и простерлись у ногъ моихъ… На другой же день я купилъ женщинъ, какія попались, и закурилъ мою длинную пенковую трубку. Когда же приходили мн на мысли нмые Его Высочества, и ихъ ремесло, я говорилъ въ слезахъ, что не надобно слишкомъ мудрить, покупая женщинъ, — что Богъ есть Богъ, — Мухамедъ Его Пророкъ, а Истамбулъ, перлъ Востока.

Такъ говорилъ Турокъ, этотъ продолжительный разказъ утомилъ его, онъ небрежно прилегъ къ подушкамъ дивана, и принялъ роскошное положеніе правоврнаго, наслаждающагося въ часъ полудня куреніемъ кальна. Еслибъ я былъ живописецъ, я срисовалъ бы его: истинное изображеніе блаженства! По моему, никто лучше не изображаетъ спокойствія, какъ богатый Мусульманинъ, лежащій на Персидскомъ ковр, безъ заботъ, безъ помышленіи, безъ мечтаніи, — погрузясь въ тотъ блаженный восточный сонъ, который не принуждаешь даже васъ смыкать глаза, какъ будто и то слишкомъ тяжело для смертнаго!

Я замтилъ не одинъ разъ, что занимательное произшествіе, просто расказанное, удивительно какъ оживляетъ умы, сближаетъ ихъ, и часто, превращаетъ самый скучный вечеръ, въ наипріятнйшій. Я невольно вспоминаю т веселые ужины Г-жи Ментенонъ, на которыхъ, вмсто жаренаго, угощали какою нибудь пріятною повстью….. И съ людьми то же. Посл отрывистаго разсказа Мусульманина, общество какъ будто переродилось, разговоръ сдлался искренне, и сама хозяйка, забывъ экономію, запрещавшую ей топить каминъ, прежде нежели календарь положительно объявитъ, что такого-то числа станетъ зима, заговорила, что нехудо бы развести огонекъ… Вс обрадовались ея предложенію: въ минуту отодвинули отъ камина экранъ, запылали дрова, и освтили веселыя, оживленныя легкою теплотою лица, удовольствіе было общее. Право, можно сочинить описательную поэму о первомъ огоньк, запылавшемъ въ камин съ начала осени… объ этомъ встник зимы, и всхъ ея удовольствій.

Между тмъ огонь разгорался, яркое пламя разливалось, и освтило прямо, молодаго человка, который еще не говорилъ. Онъ сидлъ въ углу, и во время разговоровъ изрдка улыбался, въ этой улыбк было замтно и добродушіе и насмшливость… Онъ быль очень хорошъ собою, имлъ черные пламенные глаза, и вс приемы умнаго, свтскаго человка, считающаго себя не лучше и не хуже никого. Замтивъ общее вниманіе къ себ, онъ понялъ, что и ему надобно сказать что нибудь. Неожидая дальнйшихъ требованій, онъ окинулъ глазами все общество, прислонился къ кресламъ, на которыхъ сидла впереди его молодая женщина, и наклонивъ свою голову вровень съ ея хорошенькимъ, свженькимъ личикомъ началъ разсказывать такимъ пріятнымъ, чистымъ голосомъ, что издали можно было обмануться, и подумать, что говоритъ не онъ, а дама, подл которой виднлась его голова.

— Я очень опасаюсь, милостивыя государыни, сказалъ молодой человкъ… Это неожиданное отступленіе отъ общепринятаго правила, которое требуетъ, чтобъ говорящій публично, обращался къ мужчинамъ и начиналъ съ милостивыхъ государей, ето неожиданное вступленіе показалось пріятною новизною, и дамы были очень довольны… И точно, посредствомъ этой искусной тиктики, молодой человкъ, какъ будто отдлился отъ общества прочихъ мужчинъ, и бесдовалъ съ женщинами одинъ одинехонекь….. Всеобщій говоръ одобренія, остановилъ его, и онъ долженъ былъ начать свой расказъ съ изнова, но какъ человкъ умный, онъ его началъ иначе, и уже не такъ торжественно.

Что касается до меня, началъ онъ, я только тонулъ, но обстоятельства моей смерти довольно необыкновенны. Можешь быть, кому нибудь изъ общества знакомъ восхитительный, единственный видъ, который открывается выходя изъ Ліона. Происшествіе случилось со мною лтомъ, въ одинъ изъ тхъ дней, когда небо совершенно сине, и воздухъ тепелъ и чистъ, я съ наслажденіемъ лежалъ на берегу рки, или лучше, у того мста, гд Саона соединяется съ Роною. Былъ полдень. Жаръ былъ несносный, вода прозрачна, гротъ поросшій мохомъ, подъ которымъ я сидлъ, казалось еще гордился тмъ, что цлую ночь укрывалъ бродягу Жанъ-Жака, — около, него разстилались горячіе пары, я самъ и неспалъ, и небодрствовалъ, я былъ въ блаженномъ состояніи человка, упившагося опіумомъ, смотрлъ не сводя глазъ съ водянаго пространства, и мн представилосъ, въ глубин рки какое-то фантастическое изображеніе… Прелестная, идеальная женщина съ восхитительною улыбкою простирала ко мн объятія… Видніе роскошно колебалось въ зеркал водъ, я былъ недвижимъ, очарованъ, исполненъ невыразимой страсти…. и бросился въ рку… и ни свжесть воды, ни непреодолимая сила овладвшая мною, ни внезапное сокрытіе моей очаровательницы — ничто не могло извлечь меня изъ поэтическаго изступленія. Я плавалъ посреди двухъ ркъ, которыя вырывали меня другъ у друга, и не думалъ ни о какой опасности. Я охотно отдавался ихъ стремленію, и роскошно качался, то въ объятіяхъ Саонны, то вырванный отъ нее Роною, несся съ ея быстриною, или очутившись при сліяніи двухъ могучихъ соперницъ, увлекаемый одною, удерживаемый другою, я оставался недвижимъ, и мое видніе, со всми прелестями опять являлось передо мною, одинъ разъ, она была такъ близко отъ меня, что я бросился къ ней, и хотлъ обнять ее — и что сдлалось со мною посл этого, какое блаженство стало моимъ удломъ, какую невыразимую награду опредлили мн — незнаю, ничего незнаю! Но только черезъ день я очнулся, и нашелъ себя въ крестьянской житниц — наступала ночь, волы, съ унылымъ ревомъ возвращались въ свои стойла… Голову мою, поддерживалъ одинъ изъ тхъ видныхъ и сильныхъ гребцовъ, которыхъ еще такъ много въ Кондріе, во всхъ другихъ мстахъ эти смлые пловцы превратились въ скромныхъ, осторожныхъ купцовъ, и не сохранили въ жилахъ своихъ ни одной капли отцевской крови. Вотъ моя смерть: это, какъ вы видите, былъ очаровательный сонъ, я совершенно согласенъ съ Итальянцемъ и Оттоманомъ, моя смерть, смертная казнь въ Италіи, деспотическая смерть на Восток, добровольная смерть на Запад, не имютъ ничего страшнаго. Съ того дня я держусь мннія того Философа, который думалъ, что жить и умереть одно и тоже, и такъ какъ я уже спалъ, то жалю только о томъ, за чмъ я проснулся.

Такъ говорилъ молодой человкъ, замтивъ при конц своего разсказа, что общее вниманіе еще продолжалось, лице его вспыхнуло, онъ быстро отошелъ отъ кресла, на которое опирался, и невольно коснулся своей щекой щеки сидвшей передъ нимъ дамы. Я тотчасъ замтилъ, что его краска отсвтилась на ея личик… И ничего не могло быть прелестне сихъ двухъ головокъ, оживленныхъ одинаковымъ румянцемъ.

Когда прошло изумленіе слушателей, разговоры возобновились съ новымъ жаромъ, противники наши не знали что сказать посл такихъ доказательствъ, и пошли сужденія, поясненія и разсказы о случаяхъ, въ которыхъ каждый видлъ конецъ свой. Одинъ, въ Булонскомъ лсу, палъ за мертво отъ шпажнаго удара, и утверждалъ, что холодъ желза произвелъ не непріятное ощущеніе. Другому пуля попала въ грудь и онъ не помнилъ ни малйшей боли, третій при паденіи разшибъ себ черепъ и ничего боле не помнилъ, о горячкахъ съ пятнами, гнилыхъ, нервическихъ нечего и упоминать. Однимъ словомъ, говоря, говоря, наконецъ ршили вс единогласно, что смерть не есть страданіе, что смерть за преступленіе не есть наказаніе отъ общества, но предохранительное средство для его спокойствія.

Вдругъ, съ широкихъ креселъ, поднялся толстый аббатъ, приблизился къ разговаривавшимъ, сталъ у камина, и утвердился на ногахъ… Онъ принадлежалъ къ числу тхъ, которыхъ изгнала революція и былъ извстенъ какъ человкъ умный и разсудительный, — вс обратились къ нему съ вниманіемъ.

— Клянусь Святымъ Антоніемъ, закричалъ онъ, — разсужденія ваши превосходны! Но господа — еслибъ вамъ случилось такъ какъ мн, умирать отъ несваренія желудка, вы заговорили бы о смерти съ большимъ почтеніемъ!

Глава 2.
Больница.

La peste! Vous tes bien honnte seigneur!
(Shakespeare.)
C’est cela!
(H. Lafond.)

И все напрасно — я не могъ развеселить себя… Вс ети эпизоды въ моей любимой наук только что все ниже и ниже сбрасывали меня, и съ каждымъ днемъ увеличивалось во мн, какое то странное желаніе изчерпавъ весь ужасъ, наконецъ узнать, кто изъ насъ кого пересилитъ… Я уже зналъ, что ужасъ мой тамъ, гд Ганріета… И я ее еще разъ повстрчалъ однажды, это ничтожное, вроломное существо, эту бездну эгоизма и слабостей, это созданіе, въ которомъ совсемъ небыло нравственнаго человка, это что-то живое къ чему я привязался, и за чмъ слдовалъ на пути жизненномъ. Сказать ли гд я ее нашелъ? Смю ли сказать гд я ее нашелъ? Но это необходимо. Въ мір пересозданномъ нами, это бдственное мсто стало существенною, нужнйшею надобностію. Туда является женщина разряженная, и часто выходитъ оттуда столь же нарядною, но тсное пространство, въ которомъ ее заключаютъ, но воздухъ, которымъ она дышетъ, но страшныя мученія, тамъ испытанныя, но стыдъ и нищета, все въ этомъ ужасномъ мст гремитъ проклятіемъ, столь же страшнымъ, какъ то, которое ожидаетъ преступника посл его смерти.

Въ начал улиц Св. Іакова есть древній монастырь, унылый, заброшеный,…. Грязный, отвратительный свчной заводъ прислоненъ къ нему съ лвой стороны, съ права бдная млочная торговка устроила себ лачугу, передъ дверями ея гуляетъ высокая коза, изсохшая, дряхлая.— Входишъ въ монастырь,… нтъ сожалнія, или участія въ привратникахъ, нтъ состраданія въ лкар, нтъ довренности въ больныхъ. Тамъ нравы, холодъ, эгоизмъ городка опустошеннаго чумою, но что всего хуже, тамъ, больной стыдится своей боли, и не сметъ говорить о своихъ мученіяхъ. Въ тхъ стнахъ, голодъ, страхъ, неукротимыя страсти, безпокойства вчно возврастающія, боль являющаяся во всхъ видахъ, подъ всякими названіями омерзенія и ужаса, тамъ воздухъ заразителенъ, вода насыщена ядомъ. Я видлъ въ этхъ стнахъ молодыхъ людей, блдныхъ, изнуренныхъ, зеленыхъ, одурлыхъ, сдлавшихся жалкими жертвами развратной страсти, и рядомъ съ ними отцевъ семействъ, въ траур по жен и дтяхъ, — дале, старцы, сохраненные искуствомъ какъ рдкости: глядя на все это, я ужасался. Я хотлъ уже выдти, но мн сказали что тутъ есть и женская половина, и я пошелъ туда.

Входя по лстниц, мн повстрчались кормилицы, зараженныя вскармливаемыми ими дтьми, и которыхъ он еще держали у своихъ изсохшихъ грудей, съ видомъ боле жалкимъ, чмъ сердитымъ, мн повстрчались бдныя деревенскія двушки,… он плакали, и не понимая ни своей болзни, ни насмшливой улыбки тхъ, которые ихъ встрчали, закрывались своими передниками… У дверей, жертва мужа, молодая женщина, стояла неподвижно, какъ статуя Ніобы, въ ожиданіи постели подл какой нибудь мерзавки. Я вошелъ въ обширнйшую залу: тамъ хохотали во все горло, играли въ разныя игры, иная наряжалась въ шерстяное одяло, другая въ спальный шлафрокъ, самыя молодинькія, полунагія, спорили другъ съ другомъ о своихъ лтахъ, другія страшно ругались, или распвали пьяныя, развратныя псни… Сколько мужчины были блдны и страшны, столько же, большая часть этхъ женщинъ были еще свжи и блы! несчастныя женщины! Еще и тутъ безпечно веселыя! Еще и тутъ столь бодрыя, что могутъ смяться! Сколько счастія брошеннаго на втеръ! сколько погибшихъ ожиданій! Вдругъ — все затихло, он оправились, и вс пошли къ ихъ медику.

Онъ ожидалъ ихъ у кровати, назначенной для операцій. Эта кровать стоитъ въ маленькой, низенькой комнат, освщаемой только однимъ окномъ, выходящимъ на задній дворъ, стны комнатки почернли, и кто нибудь изъ больныхъ нацарапалъ на стнахъ нсколько срамныхъ фигуръ. На кроват, постланъ простой соломенный тюфякъ, прикрытой чернымъ холстомъ, подл, Хирургическіе инструменты, жаровня съ горячими угольями, кругомъ, старухи изъ сосднихъ домовъ, пріобрвшія своими услугами право тутъ присудствовать, на единственномъ стул сидлъ хирургъ, и разговаривалъ о актрисахъ и журналахъ съ своими учениками. Я былъ посреди ихъ, и сквозь отворенныя двери, разсматривалъ женщинъ, которыя завернувшись въ шлафроки, ждали своей череды, точно съ такимъ же нетерпніемъ, какъ входа въ театръ.

Въ числ ихъ я нашелъ нсколько прелестнйшихъ головокъ: дтскихъ головокъ, благородныхъ, выразительныхъ, съ полуоткрытыми ротиками, и легкою улыбкою, величественныхъ головъ, имвшихъ брови дугою, выразительные взоры, черные волосы, смотря на эту безпорядочную толпу разнообразныхъ красотъ, можно было подумать, что передъ вами цлый Сераль, потребованный ночью къ Султану, что вс эт красавицы, прибжали на босую ногу къ дверямъ Султанской спальни, и съ почтительнымъ молчаніемъ, ждутъ его повленій и платка.

Вдругъ раздался одинъ голосъ: произнесли одно имя! И изъ средины толпы, разступившейся передъ нею — явилась она! Тотъ же высокомрный вид, таже гордая улыбка, и столь же прекрасна какъ и прежде. Она бросилась на кровать, такъ не принужденно какъ на Ванврской лужокъ, общее молчаніе, операторъ началъ дйствовать — и когда боль исторгала изъ нее стоны — ей отвчали бранью и ругательствами…. А я, волнуемый ужасомъ и состраданіемъ, любовію и отвращеніемъ — я разсматривалъ несчастную, дивился присудствію ея духа, удивлялся красот ея. Я говорилъ про себя, что она составила бы блаженство Короля и унизилась до послдней крайности!.. Когда хирургъ окончилъ свою операцію: пошла вонъ! закричалъ онъ ей грубымъ голосомъ, пошла, мерзавка и непопадайся мн впередъ! Она встала, блдная, изнуренная и шатаясь, вышла изъ комнаты. Началась новая операція, — и я опомнился!

Глава 3.
Возвращеніе.

Vraiment!

Наконецъ! я вышелъ изъ бдственнаго мста и слъ въ свой деревенской кабріолетъ, онъ не красивъ, но просторенъ. Еще не сказавъ проводнику своему куда хать, примтилъ я дв женскія фигуры, которыя, стоя посреди улицы, не знали повидимому, какъ имъ обойти вчную грязь, сливающуюся около тротуаровъ. ‘Готье! сказалъ я проводнику своему, стань позади и одолжи мн твой плащъ и шляпу’. Мигомъ переодвшись, я поскакалъ къ женщинамъ, какъ настоящій извощикъ. Подъзжаю — и узнаю въ одной Ганріету, въ другой ту молодую женщину, которая поразила меня своею безмолвною горестію. Вылечившись вмст, он должны были оставить больницу, потому что ихъ тотчасъ же вытолкали вонъ, не смотря на то, что он были едва одты, дрожали отъ холода и незнали, одна, гд найдти пристанище, другая, какъ ей показаться дома.

‘Не угодно ли прохать? сказалъ я имъ, Ганріета, въ ту же минуту прыгнула въ кабріолетъ и сла.

— Я несмю, сударь, отвчала мн другая женщина, мужъ мой живетъ очень далеко, и едва ли заплатитъ вамъ!’ Говоря это, она кое какъ куталась въ черной платокъ, уцлвшій отъ больницы,— и сла на тротуарный столбикъ. Она была обута въ старинькія туфли и потоки грязи лились въ нихъ со всхъ сторонъ.

— Садитесь, сударыня, отвчалъ я ей, вы заплатите когда нибудь, и я слъ между ими. Въ ту минуту, цлая толпа женщинъ вышла изъ больницы: множество мужчинъ подозрительной наружности двинулись къ нимъ на встрчу, въ сосднемъ кабак раздавались радостные крики, извощичьи кареты наполнялись, и тутъ же видно было нсколько отвратительныхъ старухъ, пришедшихъ за своими бдными двочками, которыя не уплатили имъ еще издержанныя на нихъ деньги.

— Куда же прикажете хать сударыня? спросилъ я у молодой женщины. —

Она была въ такомъ волненіи, что едва могла понять меня. Квартира ея была у Бастиліи. Мы похали и печаль ея увеличивалась по мръ приближенія къ ея дому. Я это замтилъ и похалъ шагомъ. ‘Что съ вами длается, и отъ чего вы такъ дрожите?’

— Ахъ, Боже мой! сказала она — какъ встртитъ меня мужъ мой? Какъ забудешь все зло, которое онъ мн сдлалъ? Говоря ето, она совсемъ изнемогала и на лиц ея, изображалось страданіе горести и голода.— Мы подъхали къ крыльцу. Въ то время Ганріета, проникнутая холодомъ и изнуренная отъ болзни, лежала завернувъ свою голову въ воротникъ моей шинели, молодая, женщина также нетрогаласъ съ мста. ‘Не прикажете ли, сударыня, проводить васъ къ вашему мужу? сказалъ я ей, и она поблагодарила меня взглядомъ, полнымъ признательности. Приподнявъ голову Ганріеты со всею осторожностію, я хотлъ встать, свжій воздухъ, коснувшись ея головы, заставилъ ее открыть глаза, она произнесла нсколько словъ и слабый стонъ, молодая женщина стояла уже у дверей, не говоря ни слова, она сняла съ себя платокъ, согрвавшій ея плеча, я накинулъ его на погруженную въ дремоту Ганріету…

Несчастная женщина съ большимъ трудомъ всходила на лстницу: все въ дом было тихо, опрятно, холодно, правильно, какъ въ дом капиталиста, во второмъ этаж мы остановились и постучали въ дверь. Войдите! раздался голосъ.— Молодая женщина была блдна какъ смерть, грудь ея высоко поднималась. Я вошелъ первый. Насъ встртилъ человкъ, кругомъ котораго разставлены были портфёли и кипы бумагъ. Онъ подошелъ къ жен съ такимъ видомъ, какъ будто только вчера растался съ нею, ни одного ласковаго слова, ни одной привтной улыбки….. а поцлуй его испугалъ меня, потому что у этого человка были красные глаза, рдкіе волоса и все лице усяно угрями!

— Ахъ! несчастная женщина! вскричалъ я, подойдя къ ней, что съ тобою здсь будетъ, ты погибнешъ!.. Лучше, гораздо лучше тамъ, откуда ты возвратилась.— Мужъ лукаво улыбался и продолжалъ рыться въ своихъ бумагахъ.

Молодая женщина.заплакала, и потомъ взглянула на меня, казалось она хотла сказать: я знаю свою участь, черезъ годъ прізжай опять за мною туда же.

Я вышелъ, лихорадочная дрожь схватила меня когда я сходилъ съ лстнтицы и я ударился головою о что то: опомнившись, я узналъ, что ударъ пришелся въ голову моей лошади.

Глава 4.
Юлія С. * * *

Courage!
(Caton).

Куда же прикажете вести васъ? спросилъ я Ганріэту. Она молчала, смотрла на меня съ изумленіемъ, какъ будто не понимая что ей надобно куда нибудь хать, несчастная, въ самомъ дл, не имла пристанища… До вступленія въ больницу, у ней была роскошная квартира, раззолоченый будуаръ, вс прихоти нги, и экипажъ, въ которомъ она, начиная съ полдня, разъжала по моднымъ магазинамъ, набирала кучи нарядовъ, и блистала въ нихъ вечеромъ.

Но ее выгнали изъ ея убжища,— уже другая попирала ея великолпные ковры и покоилась на ея роскошной постел, и таинственной кушетк уже другая, хозяйничали за ея вкуснымъ столомъ, уже другая владла и ея драгоцнными мебелями, сладострастными картинами, блестящими алмазами и богатымъ экипажемъ… Теперь — куда она днется? Кто захочетъ призрить ее, больную и въ рубищ? и она проходила въ памяти всю жизнь свою, чтобъ припомнить, гд бы ей пристать, я терпливо ждалъ: ета борьба новаго рода, занимала меня, мн очень хотлось узнать, гд можетъ пріютиться молоденькая двушка, вышедшая изъ больницы. Между тмъ она припоминала себ всхъ молодыхъ людей, которые нкогда окружали ее и увряли въ любви своей, но ни одно изъ этихъ увреній, не было для нее удовлетворительно, и она не ршалась ими воспользоваться въ теперешнемъ ея положеніи. У нее было много пріятельницъ, но она ни съ одной не имла истиной дружбы, и къ томужъ, судьба такихъ женщинъ такъ неврна… Потомъ, она стала припоминать, что еще въ больниц говорили ей объ одной таинственной покровительниц и убжищ въ ея дом… но посл всхъ усилій, она могла вспомнить одно прозваніе и незнала адреса… Такъ она была безпечна и уврена въ своемъ счастіи!

Затвердивъ ето имя, я поскакалъ на бульваръ, потому что незная куда хать, я устремился въ самую богатую и развратную часть города. Къ счастію, на половин дороги, я повстрчалъ нсколько молодыхъ Гвардейскихъ солдатъ, гуляющихъ съ двками, огромнаго роста, преотвратительной наружности, но высокомрными, какъ Принцессы, — Послушайте, господа! закричалъ я солдатамъ, сдлайте милость, скажите мн, незнаетъ ли кто изъ васъ, гд живетъ двица Юлія С. * * * Этотъ вопросъ ихъ затруднилъ, хотя имя Юліи и очень было знакомо имъ, но ни одинъ не зналъ ея квартиры.’ Спросите Агату! сказалъ наконецъ капралъ, расправя усы свои, еслижъ она незнаетъ — адресуйтесь къ моему ротному командиру. Онъ, съ завязанными глазами, приведетъ васъ къ Юлі. Между тмъ отставшая Агата приближалась къ намъ — тихо, величественно, какъ прилично барын, у которой есть шляпка, перчатки и шаль. Я почитительно поклонился ей.— Не можете ли вы, ударыня., сказать мн гд живетъ двица Юлія С. * * Г. Капралъ увряетъ, что вы съ нею знакомы! — Съ нею знакома? я? Что за мудрость? отвчала Агата… Я ее и знаю, и могу знать сколько мн угодно…’ Говоря это, она съ гордостію озиралась.— И такъ, сударыня, нельзя ли вамъ сказать мн, гд живетъ она? — Да за кого вы меня принимаете? вскричала Агата, сверкая глазами.

— Ну полно же Агата! полно! сказалъ Капралъ, ты двка добрая, за чмъ же огорчать молодаго человка? Докажи ему, что мы бываемъ въ хорошемъ кругу, и знаемся, не съ однми двченками! — Двки закусили губы, а Агата, скорчивъ улыбающееся лице, протянула указательный палецъ, у котораго ноготь, длинный, грязный, пробился сквозь перчатку, и сказала: — ‘Ступайше прямо, потомъ, дохавши до конца алеи, доверните на право, и слдуйте до Палерояля… Отсюда, въ третьемъ переулк налво, найдете домъ Юліи!’Слушая ее, Капралъ съ торжествующимъ. лицемъ поглядывалъ на свою подругу, солдаты съ гордостію смотрли на своего Капрала, а я гордился тмъ, что отыскалъ такой домъ, котораго врно нтъ въ.адресной книг… И вотъ какъ всякій гордится по своему! Я погналъ лошадь, между тмъ всматривался въ лице Ганріеты, и старался постигнуть ея спокойствіе и увренность: я понималъ, что она готова погрузиться въ бездну пороковъ — и я же стремилъ ее туда, и я, стеченіемъ случаевъ, былъ ея путеводитель къ разврату, и я, слпое орудіе ея бдственной судьбы… и знавалъ ее непорочною, невинною! Я трепеталъ, воображая, что везу ее въ послднее пристанище погибшей женщины…. Не трудно было узнать жилище Юліи, по полурастворенымъ дверямъ, разбитымъ стекламъ, и двусмысленной улыбк прохожихъ. Мы вошли, по темной и грязной лстниц: старуха, въ траур, Богъ знаешь по комъ, встртила насъ, и ввела въ обширный покой. Хотя былъ день, но ета комната освщалась лампою: ея печальный свтъ уныло боролся съ лучемъ осенняго солнца, который проникалъ сквозь маленькое отверстіе въ ставн. Такъ приказано было отъ полиціи — для сохраненія чистоты нравовъ. Кругомъ стола сидли три женщины — пріятельницы хозяйки: дв добросовстныя, сострадательныя матери семействъ, — третья хозяйка, и она первая обратилась къ Ганріет. Я отошелъ въ уголъ и не проронилъ ни слова изъ ихъ разговора.

— Вамъ угодно пристать у насъ? спросила хозяйка. Въ то же время, дв ея подруги, съ вниманіемъ разсматривали принимаемую.

— Точно такъ, сударыня, сказала Ганріета, и замолчала. Подруги хозяйкины продолжали осмотръ, которому подверглись и станъ, и руки, и плеча, и страдальческое болзненное личико.

— Она очень недурна, сказала младшая: изъ нее можно сдлать что нибудь — однако, не безъ труда! Во первыхъ, она слишкомъ худощава и блдна, во вторыхъ, въ одной рубашк, волоса неубраны, пальцы страшно длинны, по всему видно, что она изъ больницы, могу даже сказать изъ какой именно…

— Что намъ до того, прервала другая,… вамъ извстно, милая, что тамъ бываютъ и очень честныя двицы… Впрочемъ — какъ быть! впередъ наука!’ Сказавши это, она обратилась къ Ганріет съ вопросомъ: помнится, мы не были еще знакомы съ вами моя милая?

— Точно такъ, сударыня… я еще въ первый разъ…

— Тмъ хуже, сказала хозяйка — у васъ, я думаю только и на ум, что роскошь, независимость, а здсь он не у мста, впрочемъ — что было, то было, а намъ надобно теперь подумать о ней… и обратясь къ подругамъ: чтожъ мы изъ нее сдлаемъ?

— По моему мннію, сказала одна изъ нихъ, на первый случай, однемте ее попросте: черный передникъ, чепчикъ,— оно и не дорого и нравится господамъ, которымъ наскучило великолпіе,

— О нтъ! отвчала другая,— это слишкомъ обыкновенно,— пусть она будетъ чиновницей! Шелковое платье, плюшевая шляпка, черныя перчатки, раздушимъ ее мюскомъ, и амбро, и вы увидите, что отъ нее сойдутъ съ ума вс студенты и млочные купцы.

— Оно такъ, сказала первая, но эти лавочники скупы, студенты буянятъ, и къ томужъ, двица еще слишкомъ молода, чтобъ ей быть чиновницей… къ етому можно прибгнуть, лтъ черезъ пять, шесть. Гораздо лучше одть ее по мод…. и пускать съ нею вмсто матери, нашу почтенную Филицату.

— Нтъ! ншъ! сказала Юлія С.*** мн надоли ужъ вс эт Принцессы: он раззоряютъ насъ своими газами и вуалями, у меня сердце поворачиваешся всякой разъ, когда возвращаются ко мн ихъ прекрасныя платья, запачканныя грязью… Всего лучше одшь ее крестьяночкой…

При сихъ словахъ, я встрепенулся — и ршился сдлать послднюю попытку — исторгнуть несчастную изъ этого вертепа. Да, да — точно! вскричалъ я, пусть она однется въ тиковую юбку, въ простую соломенную шляпку, на плеча легкій шерстяной платокъ, пусть она превратится въ крестьянку, и я ее беру съ собою!

Женщины боязливо взглянули другъ на друга — Мы не приневоливаемъ эту двицу, сказала мн хозяйка, и если ей хочется бархатнаго платья — мы дадимъ ей его ныншній же вечеръ!

Глава 5.
Сильвіо.

— Appelle moi ton here?
(J. Oient, traductiore indite de

МЕРТВЫЙ ОСЕЛЪИОБЕЗГЛАВЛЕНАЯ ЖЕНЩИНА.

ГЛАВА 1.Колъ.

Глава 2.Больница.

Глава 3.Возвращеніе.

Глава 4.Юлія С. * * *

Глава 5.Сильвіо.

Читайте также: