Memento mori, Чулков Георгий Иванович, Год: 1918

Георгий Чулков. Memento mori





 Там стыдно будет унывать 
 И предаваться грусти праздной, 
 Где пахарь любит сокращать 
 Напевом труд однообразный. 
 Некрасов  

 Александр Блок в докладе своем 'Интеллигенция и народ ', прочитанном 
 сначала в 'Религиозно философском обществе', а потом в 'Литературном ', 
 раскрывает рознь между двумя на чалами современной русской жизни и делает 
 мрачные предсказания: на культурных людей надвигается 'грудь коренника ' 
 той бешеной тройки, которая мчится из глубины наших диких полей. Поэт, по 
 видимому, предчувствует, что правда, живая и стихийная, на стороне народа, 
 но он отказывается делать какие либо определенные выводы из этого 
 утверждения и ограничивается тремя вопросами: во-первых, переходима ли 
 черта между интеллигенцией и народом? во вторых, если нет, остается ли 
 какое-нибудь спасение для культуры, кроме Победоносцевской инерции? и, в 
 третьих, если да, то как найти пути к народному сердцу? 
 С историко-социологической точки зрения я не стану рас сматривать 
 доклад Блока: жизнь слишком усложнилась, многообразные культурные течения и 
 грубые материальные интересы давно уже раздробили страну на определенные 
 классы и группы, и нет возможности отвлеченно рассуждать по поводу такой 
 произвольной границы, которую проводит Александр Блок. 
 Но с иной жизненно практической точки зрения рассуждать о докладе 
 Блока возможно и должно. 
 Впрочем, возражая своим оппонентам, Александр Блок сделал одну 
 уступку, которая отчасти изменяет самую постановку темы об интеллигенции и 
 народе, Блок признал, что рознь существует не между всей интеллигенцией и 
 народом, а лишь между известной 'частью' интеллигенции и той стихийной 
 Русью, 

 Где все пути и все распутья 
 Живой клюкой измождены, 
 И вихрь, свистящий в голых прутьях, 
 Поет преданья старины ... 

 Такая постановка темы изменяет в известной мере и ее сущность, потому 
 что часть интеллигенции, конечно, не связана с той Русью, которая 'и во сне 
 необычайна', - но возможно ли утверждать pars pro toto? 
 Блок по праву мог бы сказать про себя: 

 И сам не понял, не измерил, 
 Кому я песни посвятил ... 

 Воистину интеллигенцию нашу нельзя мерить той мерою, которую приложил 
 к ней поэт. 'Я, - говорит Блок, -как интеллигент, влюблен в индивидуализм, 
 эстетику и отчаяние'. Какое чудовищное непонимание духа нашей 
 интеллигенции! 
 Неужели не ясно, что все три темы, влюбившие в себя поэта, 
 -'индивидуализм, эстетика и отчаяние' - все эти темы являются предметом 
 ненависти нашего интеллигента? Неужели Блок не понимает, что влюбленность в 
 эти темы есть край нее декадентство? И неужели не очевидно, что 
 декадентство полярно по отношению к интеллигенции? Интеллигенция, со времен 
 Белинского утверждавшая идею общественности и народолюбия, со времен 
 Писарева провозгласившая парадоксальное 'разрушение эстетики ' и, наконец, 
 в лице своих революционеров, объявившая войну апатии и косному отчаянию, 
 - что общего имеет эта интеллигенция с тем орхидейным интеллигентом, который 
 расцветает в декадентской оранжерее? 
 Образ двойника заслонил Блоку образ интеллигенции, и печать смерти на 
 лице этого двойника Блок принял за печальный знак гибели всего нашего 
 общества. Но напрасно Блок волнуется за судьбу всех этих юношей и девушек, 
 которые рассеяны теперь среди народа - всех этих учителей, врачей, 
 статистиков, газетных работников, пропагандистов, агитаторов, - все они 
 органически связаны с народом. Они умеют и жить с народом и умирать за 
 народ. Правда, порой между грамотным и неграмотным русским человеком бывают 
 недоразумения, но ведь не очевидно ли, что дух народа не может определяться 
 его темнотой? Нация - по существу - не изменит своей природы, если страна 
 не будет голодной и невежественной. И, надеюсь, Александр Блок не имел в 
 виду этой чисто внешней розни, какая возникает порой в русской 
 действительности между косным обывателем, кто бы ни был он - мужик, 
 мещанин, помещик, и вольнолюбивым и подвижным искателем нового жизненного 
 уклада. 
 Однако, если мы устраним все эти недоразумения и обратимся к самым 
 корням доклада Александра Блока, мы увидим, что они глубоко внедрились в 
 жизненную правду. 
 В чем же эта правда? О каком расколе, о каком разделении и розни идет 
 здесь речь? 
 Я думаю, что рознь действительно существует, но существует она между 
 декадентами, с одной стороны, и народной стихи ей - с другой. Я разумею под 
 декадентами не только литераторов и - пожалуй даже - менее всего их, а тех 
 случайных, почти всегда талантливых, но погибающих 'лириков жизни ', 
 которые возникают перед нами время от времени, как живой укор за идеи 
 крайнего индивидуализма, идеи, взлелеянные Фридрихом Ницше, Бодлэром и 
 Оскаром Уайльдом. 
 Но при чем же тут русская интеллигенция? Она - повторяю - неповинна в 
 грехах наших ницшеанцев, бодлэрианцев - детей европейской культуры конца 
 века. 
 Я вовсе не склонен умалять значения существующей розни, хотя и не 
 думаю, подобно Блоку, что болезнь крайнего индивидуализма прогрессирует в 
 русском обществе. Вряд ли это так. Но тем не менее, независимо от того, 
 мало или много среди нас таких отщепенцев, трагизм этой розни остается пока 
 неразрешенным. 
 И этот разлад декадентов с народом (пусть их мало среди нас) 
 значителен и глубоко интересен, потому что психология такого оторвавшегося 
 от народной стихии человека -зловещий симптом не для русской интеллигенции, 
 которая еще девственна и стихийна, как и народ наш, а для личности вообще. 
 Тема, поставленная Блоком, тема универсальная, а не национальная. 
 Декадентство переживает кризис. Блок не первый указал на это. И 
 Вячеслав Иванов, и Д. С. Мережковский писали об этом. И мне приходилось 
 писать о кризисе декадентства. Memento mori воистину прозвучало как 
 пророчество. Но для кого? Только не для русской интеллигенции. Ведь смерть 
 угрожает тем, кто не с народом, кто отказался от народной правды, т. е. от 
 жизни, т. е. признал первую часть формулы 'неприятия мира 'и не признал 
 второй ее части - того 'слепительного да ', о котором пел нам поэт. 
 Но наша интеллигенция не знает еще горьких противоречий. Иван 
 Карамазов, искусившийся в противоречиях, в сущности, вовсе не интеллигент: 
 это, быть может, первый декадент наш. 
 Интеллигенция, несмотря на весь атеизм свой, по природе своей вовсе не 
 мятежна: она строительница жизни народной, она гуманистична, ей только 
 некогда думать об 'имени' Бога, но вся она морально безупречна, а 
 религиозно богопокорна. Бунт карамазовский не предстал перед ней как тема 
 реальная. Нет, явно, что Блок 'валит 'обвинение 'с больной головы на 
 здоровую '. 
 И я предлагаю формулировать тему о 'неблагополучии' нашем по-иному, а 
 именно: 'Декадентство и народ '. Тогда интеллигенция отойдет почти целиком 
 к народу, а с декадентами останется кучка 'лириков жизни' и, пожалуй, 
 некоторые самоубийцы, о которых упомянул Блок. 
 Поэт был несправедлив к нашей интеллигенции: он слишком умалил ее 
 добродетели и, с другой стороны, слишком польстил ей, предположив, что она 
 стоит на той высокой ступени культуры, откуда видны последние противоречия 
 нашей жизни и где у слабых кружится голова над раскрывшейся бездной. 
 Интеллигенция наша не забирается на высоты: она у земли и с землей. И благо 
 ей. 
 У Глеба Успенского есть очерк: 'Овца без стада '. В этом очерке 
 фигурирует 'балашевский барин', который непрестанно печалуется о народе и 
 вечно к нему стремится, но из его хождения в народ ничего не выходит. 
 'Мешает мне мое в высшей степени ложное положение, положение барина ... - 
 признается он, - заметьте, что я говорю - мешает положение не 
 интеллигентного человека, просто барина'... 
 Я боюсь, что Блок попал в это 'ложное положение ', как выражается 
 герой Глеба Успенского. И это вовсе не значит, что у Блока нет связи с 
 народом, с Россией. Охотно верю, что такая связь имеется, но не там она, 
 где думает Блок. Любовь к народу и родной стране вовсе не требует тех 
 самообличений, которыми так увлекся поэт, - и того хождения в народ, 
 которым занялся 'балашевский барин'. И все мы, русские грамотные люди, 
 праведные и грешные, баре и разночинцы, не менее, чем неграмотные русские 
 люди, любим Россию целомудренной и таинственной любовью. Все мы - сама 
 Россия. 
 Но иные из нас - немногие, декаденты - погибают, несмотря на глубокую 
 и молчаливую любовь свою к родине. Этого отрицать я не стану. Но гибель 
 этих немногих декадентов определяется особой причиной - неумением 
 преодолеть крайний индивидуализм, найти путь к общественности, но этот 
 разрыв между личностью и общественностью вне категорий интеллигенции и 
 народа.