МЕЛЬНИЦА
МЕЛЬНИЦА
РАЗКАЗЪ.
——
Н. Б—ВЪ.
‘Русскій Встникъ’, No 1, 1875
Мельница, Берг Федор Николаевич, Год: 1875
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Когда вы передете черезъ Вару на паром у Ракитскаго перебора — на большой дорог увидите пограничный столбъ отсюда начинается царство одного русскаго вдомства. Я говорю ‘царство’, ибо три, четыре милліона десятинъ лсу и луговъ — это нчто выходящее изъ ряда обыкновенныхъ владній. Огромные лса тянутся во вс стороны по болотамъ и боровымъ мстамъ, по холмамъ и долинамъ, сбгаютъ съ крутыхъ обрывовъ и ползутъ по высокимъ берегамъ шумной и широкой Вары.
Среди этихъ лсовъ, на высокомъ пригорк надъ ркою, чернютъ высокія избы поселка Малаго. Тутъ живутъ всего три семейства, и это уединеніе на самыхъ обитателей наложило какую-то особенную печать сосредоточенности, молчаливаго раздумья. Очень любилъ я бывало такія мста. Тутъ нтъ шуму, гаму, гомону базарныхъ большихъ селъ, нтъ этой бойкой, шумливой, новгородской повадки, нтъ этой вчной суетни и заботы о купл и продаж, голосистыхъ бабъ, полупьянаго сельскаго начальства, нахальныхъ взглядовъ писарей, зазываній въ лавки, разгульныхъ псенъ — псенъ большею частію новйшаго происхожденія.
Обитатели поселка заняты мирнымъ трудомъ, живутъ въ лсномъ русскомъ затишьи. Оно настраиваетъ человка какъ-то мрно, разсудительно и кротко. Это почти скитское житье. Женщины такія тихія и занятыя, старухи не болтливыя, дти тоже не бгаютъ сломя голову, не кричатъ, а сидятъ, копаются въ песк или идутъ за ягодами и грибами въ родной, дремучій лсъ которому нтъ конца-краю, который своимъ здоровымъ смолистымъ воздухомъ наполняетъ ихъ груди и шумитъ надъ ихъ колыбелью. Захожу я разъ въ поселокъ. Жарко, вс на работ, въ пол, никого нтъ. Старуха только одна сидитъ на крылечк, прядетъ. Противъ нея маленькая внучка зарылась въ глубокомъ горячемъ песк, копается ручонками, и кидаетъ песокъ въ морду остроухой собачонк, которая морщится, Жмурится, но не сходитъ съ мста. Куры клохчутъ въ темныхъ обширныхъ сняхъ, въ ‘пріизб’, а изъ лсу выходить въ запачканной рубашонк хорошенькій мальчуганъ. Онъ что-то несетъ въ обихъ рукахъ. Онъ останавливается и внимательно смотритъ своими большими, ясными дтскими глазками.
— Что это ты такое несешь?
— Этто? Птичечка, говоритъ онъ, радостно улыбаясь.
— Въ лсу поймалъ. Не боишься ты, мальчикъ, одинъ ходить?
— Въ лсу мы по-все ходимъ. Чего бояться-то?
— Медвдя не боишься?
— У тятьки ружье есть. На медвдей у насъ во какое пугало поставлено, указываетъ онъ обими руками, не разнимая пригоршни, въ которой бьется маленькая птичка. Въ сторон около лсу одну елочку закутали густо въ лохмотья и солому и изъ снопа сдлали на верхушк что-то въ род шапки съ перьями. Руки-втви въ оборванныхъ рукавахъ высоко вздымаются, простирая объятія къ темному лсу…
— Ишь вонъ какой лшой! говоритъ задумавшись мальчуганъ посматривая на чучелу,— медвдь въ жисть не подойдетъ, боится…
За рдющими деревьями видна желтая хлбная полянка, подскъ. На такихъ мстахъ особенно густа, высока и колосиста рожь, защищенная отъ непогоды густымъ лсомъ. Тамъ сверкая серпами и ныряя въ шумящихъ волнахъ, жнутъ. Телга скрипитъ по лсной дорог, и фырканье лошади, и лай собаки особенно ясно и отчетливо повторяется въ лсу по всмъ направленіямъ.
Обитатели поселка такъ мало имютъ сношеній и столкновеній съ другими. Създить на базаръ за солью, продать рыбу, сходить въ воскресенье въ церковь и тотчасъ посл обдни отправляться домой, въ волость съ податью, вотъ и все.
Особенно сосредоточенно и уединенно жилъ мой знакомецъ, ‘масленикъ’, какъ его называли, старикъ Жукъ. Лицо у него было чрезвычайно характерное, и я жаллъ что не умю рисовать чтобъ оставить себ на память его портретъ. Борода густая, сдая и длинная, все лицо окутано волосами и изъ-подъ нависшихъ бровей сверкаютъ старческіе, еще живые, задумчивые глаза. Улыбается онъ очень рдко, но пріятность и ласковость этой старческой улыбки трудно разказать. Въ очертаніи губъ и морщинъ хмураго лба таилось точно какое-то застывшее издавна выраженіе — выраженіе горя, покорности.
Мужикъ онъ былъ довольно зажиточный и въ доставшійся ему отъ отца домъ ввелъ много лтъ назадъ красивую и веселую жену, уроженку сосдней деревни. Мальчикъ сынъ былъ уже хорошій помощникъ ему по дому, когда вдругъ надъ семьею разразилось несчастіе. Сначала сынъ отправившись за дровами въ лсъ, гд они были наготовлены на зиму, неосторожно обвалилъ всю полнницу на себя и отъ сильныхъ ушибовъ умеръ, а за нимъ вскор и мать его, молодая, сильная женщина, умерла родами.
Не охотникъ нашъ домохозяинъ до наружныхъ знаковъ особенной любви къ своимъ. Обращеніе его всегда ровно и сдержанно, даже строго. Изрдка, въ шутк или въ просьб, дрогнетъ голосъ какъ-то особенно, изрдка, въ серіозную, важную минуту жизни, выкажется чувство со всею своею скрытою силой. Разслабленно-нжныхъ словъ и ласкъ, за которыми часто у насъ кроется сухость и холодность, не водится въ нашей простой семь. Жукъ и покрикивалъ на жену и сына, хотя рдко, потому что мальчикъ былъ послушный, тихій и работящій. Рдко отвернувшись усмхнется въ бороду Жукъ, увидвъ какъ молодецки расправляется топоромъ или весломъ сильный мальчикъ, какъ толково и разумно исполняетъ онъ разныя домашнія порученія и работы. Но когда умерли эти два единственныя для него на свт близкія существа, Жукъ, еще не старый, вдругъ посдлъ, сгорбился, замолчалъ, и тутъ кому бы была охота за нимъ замчать, можно было догадаться какъ много, безконечно много они для него значили.
Онъ конечно ужъ не женился въ другой разъ, соображеніе имть хозяйку въ дом заставило его взять къ себ старуху-сестру, и стали они жить покорные судьб, довольные поселкомъ, сосдями, достаткомъ и не пытаясь никуда выйти изъ словно заколдованнаго, пустыннаго лснаго затишья. Въ это-то время и задумалъ Жукъ о мельниц.
Версты полторы отъ поселка Малаго, тянется глубокій живописный обрывъ верстъ на шесть. Онъ весь покрытъ вковыми соснами и березами, живописно раскиданными по немъ. Мсто которое поближе къ поселку все журчитъ холодными, свтлыми ключами. И день, и ночь въ тни огромныхъ деревъ кипитъ ихъ таинственная жизнь, слышится неумолкаемый ихъ говоръ. И что же за чудные берега кругомъ. Густо срослись тутъ вмст и малина, и шиповникъ, зеленая густая трава глухо все затянула и пестретъ, и желтетъ безчисленными цвтами, а по сырымъ мстамъ и зелени не видно изъ-подъ голубаго полога незабудокъ. Тутъ, защищенное отъ втра горой и деревьями, пригртое солнышкомъ, среди чистой влаги ручьевъ, цлое лто все живетъ, цвтетъ, жужжитъ и летаетъ. И въ зиму, когда покроются снжными шапками и гнздами развсистыя втви березъ и елей, когда яркій снгъ чуть тронутъ только легкими слдками лснаго зврья и птицы, и тогда ручьи не умолкаютъ. Они бгутъ, бгутъ неизсякаемо изъ таинственныхъ глубокихъ ндръ земныхъ…
Это мсто сынъ Жука очень любилъ. Бывало придетъ, сядетъ тамъ и думаетъ. Потомъ началъ смышленый ребенокъ строить на ручьяхъ маленькія мельницы. Сработалъ Жучонокъ (такъ его звали въ деревн) крылья, выдлалъ ножомъ искусно толчейки и подставилъ подъ свтлыя струи ручьевъ. Колесики завертлась, толчейки застучали, а онъ ходитъ и подправляетъ ихъ. Иногда ночью вскочить на съ мста, подумаетъ о своихъ меленкахъ и ударится бжать на обрывъ. А ночь стоитъ лунная и тихая. Звзды глядятъ изъ-за темныхъ втвей на мальчика, черныя тни легли какъ вырзанныя на песокъ дороги. И ничего не слышно. Только на обрыв колотятъ палочки толчеекъ всю ночь свою неумолчную дробь, да звенитъ, блистаетъ въ лунномъ свт струйка, падая на мелкій камень. Иногда, проходя мимо, съ косой на плеч, отецъ бывало остановится, послушаетъ какъ стучать толчейки, улыбнется и покачаетъ головой.
Посл уже смерти сына, Жукъ однажды шелъ также съ снокоса какъ и прежде, мимо обрыва, остановился, сердце его сжалось. Толчеекъ не было слышно давно, съ той поры, когда сынъ сталъ помощникомъ и дятельнымъ членомъ семьи. Жукъ сошелъ внизъ, увидлъ у ручьевъ обломки толчеекъ, колесиковъ, оглянулся кругомъ, и такъ горько ему стало и такъ полюбилось ему вдругъ это мсто!
‘А вдь и взаправду толчейку-масленку тутъ можно устроить, подумалъ онъ, — ишь какъ Господь дитя умудритъ! Царствіе ему небесное! И что только за паренекъ былъ! Божья воля! Его святая воля!’
И не разъ потомъ проходя мимо этого мста, Жукъ останавливался и обдумывалъ свое предположеніе, и все больше и больше оно казалось ему сбыточно. Тутъ представлялось возможнымъ это, полюбившееся ему и дорогое по воспоминанію объ умершемъ сын мсто, пріобрсть себ и не раставаться съ нимъ, и вмст съ тмъ чтобы вышло не зря какъ-нибудь, и хоть не великъ доходъ будетъ, а все же дло не худое. Жукъ самъ мн объяснилъ это такимъ именно образомъ, и я не хочу его объясненій перелагать на тотъ яко бы народный жаргонъ который у насъ теперь въ ходу, постараюсь разказать какъ я самъ все это понялъ изъ его словъ.
Онъ оглядлъ небольшой запасъ лсу у себя на двор (есть у каждаго почти мало-мальски зажиточнаго въ этихъ мстахъ) и нашелъ что его достанетъ на постройку маслобойки. Въ первый же свободный день сходилъ верстъ за пятнадцать въ волость, гд была водяная толчейка и гд онъ прежде жилъ года два въ работникахъ, очень еще молодымъ, и возобновилъ въ памяти свои по этой части свднія. ‘Велико эко колесо, обдумывалъ онъ осматривая толчейку, силы воды не хватитъ…. Плотинку тоже трудне будет сбивать…. Грунтъ тамъ тоже слабе, камней натаскать придется….’
— Что, Гурьянычъ, никакъ маслобойку ладить хочешь?
— Да, вотъ хочу, какъ Богъ поможетъ, поставить. Мсто у Малаго на обрыв доброе.
— Чего не доброе. Хорошее это дло, ты мн коли хочешь отдавай и жмыхи {Выжимы сменные по полученіи масла. Идетъ на кормъ скоту.}, я сбуду. Моихъ не хватаетъ…
— Жмыху и у насъ всю разберутъ, да вотъ какъ ключи сильны не знаю. Поглядть вотъ еще надо.
Результатомъ всхъ этихъ толковъ и соображеній было то что Жукъ по первопутку запрягъ сиваго въ санки съ расписною рзною спинкой, дугу надлъ новую, писаную листьемъ, новую сбрую съ бляхами, повязался краснымъ кушакомъ, надлъ зеленыя рукавицы и отправился въ городокъ уздный, въ контору.
До сихъ поръ длъ къ контор у него никакихъ не было и онъ въ первый разъ увидлъ и подивился сколько тамъ народу — чиновниковъ. Кругомъ сидли, чертили планы, писали очень усердно, переговаривались. ‘Экъ что письма этого у нихъ!’ подумалъ онъ и стснился. Но сторожъ пропускалъ его въ дверь безпрепятственно.
— Иди, не сумнвайся, дядя…. ничего…. Тамъ что теб требовается, спроси вонъ у ихъ…. у окна-то…. черный….
Тотъ на котораго сторожъ указалъ поднялъ голову отъ бумагъ и узнавъ въ чемъ дло за намреніе Жука очень похвалилъ.
— Вотъ и видно что человкъ съ толкомъ. Я давно говорилъ Заблынскимъ что это мсто пропадаетъ. Новая статья! Справку, пожалуста! крикнулъ онъ на другой столъ.— Справку, статья No 36. У кого? Ты значить хочешь въ года снять у насъ? Условіе? Ладно. Мы теб живо обдлаемъ. Чать въ город жить тоже зря не охота.
‘Добрый баринъ’, подумалъ Жукъ и отвтилъ что дйствительно хотлось бы ужь домой, не задержаться бы.
Но пока писали проекты, подавали къ подписи управляющему, который въ этотъ день съ какого-то обда пришелъ въ контору поздно, время протянулось до вечера. Усталому Жуку, который и сидлъ, и стоялъ, и скучалъ, прочли наконецъ условіе. Тотъ выслушалъ его внимательно и спокойно.
— Позвольте-съ, ваше благородіе, замтилъ онъ, — какъ же я буду строить мельницу, а она потомъ къ сроку должна вамъ отойти?…
— Да вдь доходъ-то ты будешь съ нея получать. Сколько? ну скажемъ, смя по чемъ…. Проценты на оборотный….
И чиновникъ, съ знаніемъ цнъ и подробностей дла удивившими Жука, прикинулъ на счетахъ какъ мельница во столько-то лтъ покроетъ цнность свою и прочее. Жукъ слушалъ внимательно.
— Понимаю-съ, теперь я понялъ, такъ-съ. Но, а это какъ же? Если вамъ понадобится статья, вы, значитъ, ее и отберете, а у меня пропадетъ стройка задаромъ. Какъ же-съ?
— Э, да пустяки, сказалъ досадливо чиновникъ, которому надоло объяснять, — экой ты братецъ, доточный. Видно что хозяинъ. Это такъ говорится. Ну, на кой прахъ она намъ понадобится? Живи себ съ Богомъ да плати денежки исправно.
— Деньги мы уплатимъ въ аккурат, а все же….
— Ну, ну, подписывайся знай! Экой, шутилъ чиновникъ,— что мало у насъ статей что ли что твоя именно понадобится? Ты видлъ, мы отбирали у кого кортомныя статьи или обижали что ли?
— Нтъ, этого не слыхать, что говорить, согласился Жукъ и подписалъ условіе большими каракулями.
И всю зиму таскалъ сивка лсъ и камни на обрывъ и Жукъ одинъ съ топоромъ рубилъ до поздняго вечера съ разсвта. Онъ мечталъ объ этомъ созданномъ имъ дл, заинтересовался имъ. Къ ранней весн было готово все, и колесо, и толчеи, и печка. Весною сосди помочью сбили плотинку и пошла стучать и шумть маслобойка. Мсто оживилось.
И зажидъ Жукъ на своей мельниц. Люди которымъ другіе строятъ за деньги не могутъ никогда понять какое чувство питаетъ человкъ къ постройк имъ задуманной, поставленной на облюбленномъ мст, постройк въ которой каждое бревно, каждая доска рублена, пилена и лажена его собственными руками. Жукъ устроилъ мостикъ, прорубилъ узенькія проски по обрыву. Каждое дерево какъ бы сроднилось съ нимъ, одно дерево, большую, старую, развсистую сосну, со странно-раскиданными сучьями, онъ про себя назвалъ Лохматкой, другое — тонкую стройную лочку Стрлкой…. Сидитъ Жукъ на порог, въ песк валяется черная, коротконогая собачка Дунайка, тни мелко ложатся по густой трав, песчаная тропинка бжитъ предъ мельницей вверхъ по обрыву, между кустами и журчащими ручьями мостикъ отразился, опрокинулся въ чистой, хрустальной вод прудика у плотины, а мельница стучитъ и шумитъ и живетъ точно.
Слава т Господи! Благодареніе Господу! подумаетъ Жукъ и перекрестится широко.
Ишь какъ ее разбираетъ! продолжаетъ онъ думать прислушиваясь къ стуку, потомъ встанетъ, поправитъ что-нибудь, сольетъ масло, сложитъ жмыхи въ правильныя кучки. Идетъ ли онъ съ работы вверху по обрыву или изъ города съ базару куда здитъ продавать масло, остановится и послушаетъ какъ въ темнот тихой ночи стучитъ это меленка, хлопочетъ и работаетъ….
‘Что это какъ журчитъ, думаетъ онъ прислушиваясь,— эхъ, никакъ опять поднизу балки ручеекъ канальскій просочился! Что это и стучитъ какъ не равно? Шестернка — это шестеренка!… ужъ этотъ мн зубецъ…. Такой-то проклятой зубецъ! Все цпляетъ — его поправишь, а онъ все цпляетъ…. Ну погоди жь ты…. Такой излажу, что на поди!… Ужь то будетъ шестеренка! Вотъ-то шестеренка…. Не то что эта шельма!’ Такъ Жуку и представлялось что колесики, зубцы и толчейки, какъ живые, упрямятся, работаютъ хорошо или дурно….
Прошло много лтъ. Жукъ сталъ старый и совсмъ сдой и свыкся съ своею меленкой какъ съ живымъ существомъ. Хорошо работаетъ меленка, масло разбираютъ бойко, не хватаетъ часто у Жука. Жмыхъ тоже хорошо идетъ. Подумываетъ Жукъ и побольше меленку сдлать и толчеекъ прибавить. Колесо тоже…. Опять пошелъ онъ на сосднюю маслобойку совтоваться. Вернулся поздно, переобувается, ворчитъ про себя на печк и хмуритъ густыя брови:
— Да, говоритъ, стальные сдлай…. Ишь, ловокъ ты братъ! А гд ты ихъ возьмешь…. Опять же стальной, онъ зерно раз такъ зацпитъ? Какже! Стальные!…
Старуха-сестра его проснулась на полатяхъ и сообщила новость дня.
— Ой Гурьянычъ, соннымъ голосомъ залопотала она,— ой Гурьянычъ! Безъ тебя тутъ господа какіе-то были, на угор слышь — меленку смотрли, мряли ведрами такими казенными ручейки-т! Ей Богу! Такъ-то я напугалась….
У Жука упало сердце. Онъ такъ и остался въ одномъ сапог, точно руки онмли.
— Господа! Зачмъ? Я вношу по правилу…. У насъ деньгамъ не бываетъ задержанья, что-то такое въ смущеніи заговорилъ онъ.
— Ой ужь такъ-то я напугалась, такъ напугалась…. Когда хозяинъ, молъ, придетъ, охъ, когда придетъ!… Еще бы не разорили чего!…
— Что врешь! Не позволятъ разорить. Раз это можно? Что врешь. Мы въ правил….
Онъ однако не спалъ цлую ночь.
Что бы такое, думалъ онъ, что бы такое!
Темное предчувствіе сжало ему сердце. Предъ нимъ проходили долгіе годы въ которые онъ такъ свыкся съ этимъ мстомъ и мельницей что разстаться съ ними было цлое событіе для его несложной жизни. Долго думалъ онъ, когда вдругъ отдаленное воспоминаніе начало выясняться въ старческой его памяти. Онъ вспомнилъ какъ въ первый разъ пришелъ въ контору, какъ говорилъ съ нимъ чиновникъ, и вдругъ вскочилъ въ испуг. Онъ зажегъ тонкую оплывшую сальную свчку, въ желзномъ свтц, дрожащими руками отыскалъ на самомъ дн стараго сундучка стоявшаго подъ печкой аккуратно сложенное пожелтвшее условіе и большіе, старые, перевязанные толстою ниткой, роговые очки и медленно, потухающими, непривычными глазами, прочиталъ условіе, бормоча нкоторыя выраженія вслухъ. Онъ кончилъ, уронилъ руки съ бумагой на колни. Очки сползли ниже по носу, густыя брови поднялись, глаза уставились неподвижно въ уголъ.
— Такъ вотъ оно что! ‘Если будетъ надобность…’ да! вотъ оно что! ‘Переходитъ во владніе…’ И условію, значитъ, конецъ! Такъ…. Помереть ладилъ на этомъ мст… Ну Божья воля, Его батюшки святая воля! Какъ Господу угодно!
Подъ роговые очки на сморщенную щеку прокралась дрожащая, можетъ-быть послдняя въ жизни старика, слеза….
Рано утромъ старикъ сходилъ на мельницу, копошился, тамъ, осматриваетъ все съ особеннымъ вниманіемъ, точно навки прощался. Собачка Дунайка тоже какъ-то тревожно и невесело виляла короткимъ хвостомъ.
— И теб жалко, Дунайка! Ну что длать! Да еще погоди, псушко! Можетъ ничего еще и нтъ, а мы съ тобой всполошились….
Онъ заложилъ лошадь и поплелся въ городъ въ контору. Тамъ около какихъ-то двухъ прізжихъ толпились чиновники и слушали какъ т говорили. Чиновникъ писавшій условіе съ Жукомъ при сдач статьи въ аренду, теперь уже сильно постарвшій и съ такою же сдою головой какъ у Жука, вышелъ къ нему на встрчу и сухо спросилъ что надо.
— Слыхалъ, батюшка, что прізжали почто-то господа на меленку…. Такъ спросить не ладите ли отымать у меня….
— Отымать! Что, старикъ, глупости мелешь…. Это не статья ли 36 номеръ?… Согласно условію…
— Простите, батюшка, на глупомъ моемъ слов, а я худаго не хотлъ говорить. Эта самая статья….
— Да, мы имемъ только въ виду сдать ее въ другія руки…. Даже очень скоро….
— Чмъ же, батюшка, провинился я. Худо ли держалъ, деньги ли въ срокъ не вносилъ?
— Нтъ, ничего. Просто надо сдать, вотъ прізжіе…. Подъ заводъ смолокуренный…. Пожалуй оставляй за собой по ихъ цн…. Они даютъ двсти въ годъ….
Жукъ даже вздрогнулъ.
— Экихъ денегъ, печально сказалъ онъ,— николи и въ рукахъ не бывало…. Помереть тутъ ладилъ….
— Помремъ, старикъ, гд Богу угодно. Если хочешь, поговори съ ними. Не обидятъ: народъ, кажется, хорошій…. И я поговорю…. Отступное чуръ пополамъ…. Слышишь!— не то шутливымъ не то серіознымъ тономъ прибавилъ онъ.— Бери, а то все равно сдадимъ, ничего не получишь….
Прізжіе между тмъ громко говорили….
— Да, мы думаемъ… Знаете — паровую…. Нельзя допотопнымъ способомъ…. Техникъ приглашенъ…. Мсто чудесное. Поднять если плотину да ключи обработать…. Жолоба чугунные…. Нсколько тысячъ бросить…. Тутъ дло будетъ недурное…. Конечно не Богъ знаетъ что….
— Вотъ, господа, говорилъ я вамъ, обратился къ нимъ старый чиновникъ,— мужикъ этотъ чья мельница на этомъ мст…. Проситъ не обидть…. Много лтъ съемщикъ. Мсто устроилъ тоже жалетъ.
Одинъ изъ прізжихъ, пожилой, живой человчекъ въ короткой жакетк, съ сигарой въ зубахъ, прищуривъ глаза обратился къ Жуку.
— Зачмъ обижать…. Цнность мельницы…. Отдадимъ…. Ты заходи утромъ ко мн — знаешь, въ дом у Егорова мы стоимъ…. Не босъ, старикъ, не обидимъ.
— Что мн отступное, началъ Жукъ,— мало ли мстъ…. Ужь вы оставьте это мстечко…. Мн не надо вашихъ денегъ…
— Вона что залолошилъ! не безъ удивленія отвтилъ тотъ.— Мн какое дло — хочешь, такъ заходи завтра… Такъ вы ко мн нынче, господа…. преферансикъ…
И онъ отвернулся совсмъ и говорить не сталъ объ этомъ дл.
Весь этотъ день старикъ былъ самъ не свой. Онъ обдумывалъ это со всхъ сторонъ — ничего не подлаешь. Онъ ходилъ съ собачкой своей, понурый и печальный и еще боле опустившійся, какъ будто подряхлвшій. Надо было выбираться. Трудно описать чувство съ какимъ онъ вытаскивалъ котелки и бочки, и разныя принадлежности. Меленка затихла — вода была заперта. Послднею, жалкою надеждой держался и жилъ старикъ: онъ думалъ высокой суммой отступнаго отпугнуть прізжихъ отъ этого мста на какое-нибудь другое, гд отступнаго не потребуется. Съ этимъ намреніемъ отправился онъ на квартиру къ прізжимъ предпринимателямъ въ городъ. Онъ пришелъ рано и думалъ что долго придется ждать пока встанутъ. Но т и не ложились еще. Въ комнатахъ, прокуренныхъ насквозь, стоялъ говоръ, угарный дымъ и чадъ. Только-что кончили игру и подошли отъ исписаннаго мломъ и забросаннаго картами стола къ другому на которомъ въ безпорядк были разставлены закуски и бутылки, и все это при наплывшихъ свчахъ и утреннемъ свт пробиравшемся въ комнаты имло гораздо боле непріятный видъ кутежа для посторонняго, чмъ было на самомъ дл.
Маленькій и живой человчекъ который говорилъ съ Жукомъ вчера, теперь вышелъ къ нему, растрепанный, съ красными глазами.
— А, это ты старикъ! Раненько — ну да тмъ лучше. Потолкуемъ. Водочки?
— Покорно благодарю — не употребляемъ….
— У, какой строгой! Ну такъ какъ полагаешь стоимость?… Я отдамъ, я обижать не хочу…. Мн съ вами же жить…. Я не для обиды дло завожу…. Всмъ тутъ польза и работа будетъ…. Ну, старинушка, сказывай по совсти….
— Тысячу рублей, такъ я уйду….
Но только-что сказалъ Жукъ эта слова, какъ испугался того выраженія какое приняло лицо его собесдника. Глаза еще больше налились кровью, губы зидрожали, черты исказились гнвомъ.
— Вонъ! Вонъ! закричалъ онъ наступая на старика и путаясь отъ волненія,— иди вонъ! Скажите — я по совсти…. я добромъ…. а онъ…. что же ты, смяться задумалъ…. Убирайся — и говорить, не стану. Вонъ изъ моей квартиры!
— Позвольте, Иванъ Петровичъ! Не горячитесь, мы поговоримъ….
— И говорить не хочу…. Я хотлъ… а онъ…. да я и такъ имю право…. скажите…. На смхъ что ли! Ахъ старый волкъ! скажите….
Жукъ вышелъ съ отчаяніемъ въ сердц. Не деньги были ему нужны — нтъ, его убивало сознаніе полной невозможности какъ-нибудь устроить это дло….
Недолго жить мн… хоть бы помереть-то позволили — нетревожили, думалъ онъ, совсмъ убитый, все одно и то же. Съ этого же утра прізжіе начали сбивать народъ на работу и въ поселк и въ окрестныхъ деревняхъ. Была ранняя весна, народу рабочаго много. Жукъ видлъ какъ потянулись подводы на его мстечко, къ его меленк, побрелъ народъ съ топорами.
— Ужли же все разнесутъ?…
Старикъ не вытерплъ и пошелъ поглядть на свое мстечко. Тамъ копошился народъ, сосна Лохматка уже валялась черезъ тропинку безжалостно срубленная сосдскимъ топоромъ. Стрлка елочка судорожно вздрагиваетъ подъ остріемъ другаго. Приступили и къ меленк. Вотъ подняли первыя тесины, трещатъ косяки…. Старикъ отвернулся….
По дорог, на красивой вороной лошади, халъ новый хозяинъ въ бговыхъ дрожечкахъ. Поровнявшись со старикомъ, онъ поднялъ картузъ и поклонился. Онъ забылъ свою вспышку.
— Ну не сердись, старикъ… Получи, Богъ съ тобой…. На держи…. Двсти…. За глаза…. Эта лачужка чего стоитъ… Самъ знаешь…. Ты умный мужикъ….
Онъ вынулъ изъ кармана большой портфель и изъ толстой пачки отсчиталъ дв сотенныя, сунулъ ихъ въ руку убитому и молчавшему старику. Тотъ безсознательно зажалъ въ рук ассигнаціи и не посмотрлъ на нихъ даже, побрелъ потихоньку домой.
Сестра старуха очень удивилась когда, придя въ избу увидла на полу дв сотенныя бумажки и брата, который лежалъ на печи безъ движенія.
— Ой что это, Гурьянычъ, слышь! Наши это что ль? Спрятать что ли, касатикъ? Да что ты ровно нездоровый!…
Не отвчая Жукъ только слабо махнулъ рукой и отвернулся.
Въ прошломъ году Жукъ померъ зимой. Тихій и понурый бродилъ старикъ по дому. Онъ давно ничего не работалъ. Сядетъ бывало на лавочк у воротъ и смотритъ вдаль не двигаясь. Онъ ослабъ и одряхллъ такъ что трудно было его узнать. Все ходилъ на обрывъ свой — стоитъ и смотритъ внизъ…. А тамъ клокочутъ котлы, стучатъ и пыхтитъ паровая машина. Ключей не слышно — они правильно бгутъ теперь по чугуннымъ трубамъ…. Хлопотливая современность на пустынномъ когда-то мст настроила свои склады и конторы, и дымовыя трубы съ клубами чернаго дыма всю ночь изрыгаютъ тучи искръ, которыя огненнымъ облакомъ горятъ и сверкаютъ на темносинемъ ночномъ неб. Необычный грохотъ и движеніе нарушили обычную пустынную тишину лснаго затишья….
Горки. Ноября 15го 1874.