Меланхолія и воображеніе.
Повсть Госпожи Жанлисъ.
‘Встникъ Европы’, No 14, 1803
Меланхолия и воображение, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1803
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Въ осенній вечеръ, Нельсонъ, молодой и прекрасной, сидлъ одинъ передъ каминомъ, облокотясь на столъ въ глубокой задумчивости, и держалъ въ рук письмо друга своего, Вильгельма…. Сей другъ писалъ къ нему слдующее:
‘Какъ часто люди несправедливо жалуются на судьбу! Я былъ въ отчаяніи, когда мн надлежало разстаться съ Берлиномъ, и писалъ къ теб, любезной Нельсонъ, что ты одинъ, съ своею вчною меланхоліею и романическимъ воображеніемъ, могъ бы безъ ужаса жить въ дикихъ окрестностяхъ Вармбруна, подъ тнію горы Кинаста. Я халъ въ Шлезію какъ въ ссылку, безпрестанно жаля о пріятной столиц и любезныхъ ея обществахъ. Уединеніе, сельская жизнь, красоты Природы, живописные ландшафты нравились мн только въ хорошихъ описаніяхъ… Не удивишься-ли, когда скажу теб, что свтъ и вс его блестящія веселья нын забыты мною, что днемъ и ночью брожу по лсамъ, сижу на развалинахъ стараго замка и не чувствую, какъ летитъ время?… Эта новость предувдомляетъ тебя о другой, не мене чудной: я влюбленъ безъ памяти, первый разъ въ жизни моей и навки!
Одно мгновеніе Героя побдило:
‘И въ самомъ дл одно мгновеніе одинъ взоръ души Ангельской, кроткой и нжной, воспалили мое сердце… Но какіе глаза, лицо, красота и любезность:… Эльмина!…. Не правда ли, другъ мой, что одно это имя заключаетъ въ себ какую-то неизъяснимую прелесть? Можно ли произнести его безъ чувства?… Но ты желаешь знать подробности: ахъ! какъ мило говорить объ нихъ!… И, такъ слушай.
‘На другой день по моемъ прізд въ Варнбрунъ я отъ скуки захотлъ видть славную гору Кинастъ, которая составляетъ часть большой цпи горъ, называемыхъ Гигантскими (Riefengebrge). На ея вершин открылся мн великолпный видъ…. Я съ любопытствомъ разсматривалъ тамъ живописныя развалины огромнаго замка, построеннаго, какъ говорятъ, въ 15 вк Герцогомъ Болькономъ храбрымъ. Нын Природа тамъ снова утвердила свое владычество, и слды человческіе почти изгладились. Большія, густыя дерева, по крайней мр современники разрушеннаго замка, стоятъ среди лежащихъ на земл колоннъ, вс тропинки заросли мохомъ и терновникомъ. Тутъ былъ нкогда блестящій Дворъ, тутъ Государь, славный въ свое время, радовался безсмертіемъ своего имени, нын совершенно забытаго!… Остались еще нкоторые своды, часовня, башня, темница. Я ходилъ одинъ среди развалинъ, философствуя самъ съ собою о Двор Герцога Болькона — и вдругъ женскій, нжный, меланхолическій голосъ отозвался въ моемъ сердц… Любезная невидимка пла романсъ уединенной Кольмы… Ты знаешь эту Поэму Оссіанову…. Я слушалъ съ восторгомъ. Ничто такъ живо не представляетъ воображенію милаго лица, какъ пріятный, трогательный голосъ. Въ нетерпніи видть любезную пвицу спшу къ ней — и вдругъ стою неподвижно какъ мраморъ: вижу Эльмину!… Она сидла на развалинахъ аркады подл своей матери… Описывать-ли ее? Конечно, но не теперь, а со временемъ: отнын могу писать къ теб объ одной Эльмин, ничто другое не занимаетъ меня… На сей разъ буду говорить только объ ея глазахъ… Одинъ человкъ на земл можетъ быть щастливъ ихъ взоромъ: горе всмъ другимъ! Природа въ глазахъ Эльмины трогательнымъ образомъ соединила все чему Небо велитъ намъ удивляться съ любовію, врить, повиноваться. Атеистъ, смотря на нихъ, перемнялъ бы образъ мыслей своихъ, онъ увидлъ бы: душу, оживленную огнемъ небеснымъ, увидлъ-бы добродтель, я не могъ бы не обожать ея святаго образа. Большіе темно-голубые глаза Эльмины, сквозь черныя длинныя ресницы, сіяютъ умомъ и кротостію. Тишина невинности умряетъ, такъ сказать, пылкую и глубокую чувствительность въ ея взорахъ, страсть не могла бы украсить ихъ — нтъ, она ослабила бы выраженіе этой Ангельской непорочности. Никогда, никогда не осмлюсь желать, чтобы Эльмина одно со мною чувствовала, хочу единственно обожать ее и посвятить ей вс минуты жизни моей. Эльмин семнадцать лтъ, она составляетъ единственное утшеніе родителей, довольно богатыхъ, и свободна въ выбор супруга. Однакожь думаю, что щастливецъ долженъ сперва угодить матери: дочь безъ ея воли не отдастъ никому своего милаго сердца. Къ нещастію, втреность моя извстна, знаютъ, что я былъ игрокъ… Мать Эльмины иметъ право быть строгою, она молчалива, важна, чувствительна и принимаетъ меня холодно, впрочемъ здшніе совмстники мн совсмъ не страшны. Я увренъ, что сердце Эльмины свободно, оно въ невинности своей любитъ только однихъ родителей, а мать до чрезвычайности… Прости, мой другъ. Teперь уже не боюсь твоей строгой Морали: я въ шесть недль удивительнымъ образомъ сталъ благоразуменъ во всемъ — кром любви.’
Это письмо сдлало сильное впечатлніе въ воображеніи и сердц Нельсона. ‘Какъ щастливъ Вильгельмъ!’ думалъ сей молодой человкъ: ‘онъ нашелъ предметъ достойный страсти, и знаетъ теперь, для чего живетъ въ свт!’… Нельсонъ, сынъ Англійскаго купца, родился въ Дрезден, въ угожденіе отцу женился на богатой Нмк, добродушной и хорошо воспитанной, но холодной до крайности. Генріета была одна изъ тхъ красавицъ, которыхъ любятъ хвалить женщины и старики: имла всю свжесть молодости и правильныя черты лица, но безъ всякой пріятности, такъ, что самая завистливая, самая непрелестная кокетка не могла бы ее бояться. Нельсонъ, пылкой и чувствительной, находилъ въ ней врную жену, хорошую хозяйку, но сердце его оставалось безъ подруги. утшаясь единственно своею нжностію къ Кораліи, милой дочери, онъ даже и съ сей стороны былъ недоволенъ Генріетою, которая занималась боле домашнею экономіею, нежели воспитаніемъ дочери, и думала, что цломудріе и бережливость составляютъ единственную должность супруги и матери. Сіе мнніе есть общее въ Нмецкой земл, и хотя Госпожа Нельсонъ безъ сомннія имла слишкомъ ограниченное понятіе о трогательныхъ и милыхъ обязанностяхъ супружества, однакожъ она могла бы еще быть образцомъ для молодыхъ женъ во Франціи.
Нельсонъ въ другой разъ читаетъ то мсто Вильгельтова письма, гд онъ говоритъ: Эльмина... не правда ли, что одно это имя заключаетъ въ себ какую-то неизъяснимую прелесть?.. Глаза его устремляются на сіе опасное имя… Наконецъ онъ произноситъ его въ слухъ, въ самомъ дл чувствуетъ въ сердц какое-то необыкновенное движеніе. Ему кажется, что Эльмина должна быть Ангеломъ, плнивъ человка втренаго, и совсмъ не романическаго. — Въ тотъ же вечеръ Нельсонъ отвчалъ Вильгелъму, и говоря въ письм своемъ только объ Эльмин, просилъ его сообщить ему слова и музыку романса Кольмы, онъ любилъ Оссіана, и ложась спать, съ великимъ удовольствіемъ прочиталъ въ немъ сію трогательную Поэму. Мудрено ли, что воображеніе его и во сн занималось тмъ же, чмъ наяву? Едва закрывъ глаза, онъ увидлъ молодую женщину въ длинномъ флеровомъ покрывал, сквозь которое можно было замтить только одинъ прелестный стихъ ея. Сердце его волнуется и говоритъ ему: это Эльмина! Но въ то же мгновеніе сія таинственная незнакомка удаляется, длая знакъ рукою, чтобы онъ не ходилъ за нею. Молодой человкъ не повинуется и слдитъ за Эльминою, которая вступаетъ въ густую тьму и скрывается. Нельсонъ кличетъ ее, но, вмсто отвта, слышитъ одно ея стенаніе. Холодный потъ льется градомъ съ лица его: онъ проснулся — и сія мечта, украшаемая именемъ Эльмины, съ того времени сдлалась для него предметомъ опасной задумчивости.
Недль черезъ шесть Вильгельмъ написалъ къ нему, что Эльминина мать послала въ Дрезденъ къ славной Ангелик Кауфманъ портретъ своей дочери, очень сходный, желая, чтобы Кауфманъ списала съ него хорошую копію. Нельсонъ, чрезмрно желая видть лицо, представляемое ему воображеніемъ всегда подъ флеромъ, спшилъ къ Ангелик, которая была съ нимъ знакома и съ удовольствіемъ показала Эльмининъ портретъ. Нельсонъ устремилъ на него глаза, и нсколько минутъ безмолвствовалъ. Кауфманъ говорила, что ей никогда не случалось видть такого прекраснаго, выразительнаго лица, и что она хочетъ изобразить Эльмину въ вид Меланхоліи. Нельсонъ не отвчалъ ни слова, не мыслилъ, a только чувствовалъ, изумленный, тронутый, удивлялся красот въ молчаніи.
Нсколько разъ онъ былъ у Ангелики, смотрлъ, какъ она писала картину Эльмины, и сидлъ неподвижно часа по три, возвращался домой и плъ, играя на фортепіано, романсъ Кольмы. Когда портретъ и картину отослали въ Шлезію, Нельсонъ огорчился душевно: ему казалось, что онъ разстался съ милымъ другомъ, самъ удивлялся страннымъ чувствамъ своимъ, но единственно для того, чтобы заниматься ими еще боле: они плняли его романическое воображеніе и казались ему одною любезною мечтою, ни мало не опасною и не порочною. ‘Еще не слыхавъ объ Эльмин, думалъ Нельсонъ, я былъ увренъ, что въ свт есть женщина прекрасная, чувствительная, невинная, которую сердце мое полюбило бы страстно, естьли бы случай свелъ меня съ нею: теперь знаю, что эта милая незнакомка называется Эльминою, знаю черты лица ея и мсто, гд она живетъ. Въ состояніи моемъ нтъ въ самомъ дл ни малйшей перемны: безъ всякой надежды хочу питать въ сердц — не любовь, которая не можетъ родиться безъ личнаго знакомства, но всегдашнюю грусть и сожалніе. Женившись, я боялся встртиться съ тою, которой искать мн уже не дозволено, но къ которой тайно стремился душею: теперь мечтательное воображеніе мое остановилось на дйствительномъ предмет, и я безъ трепета могу смотрть на прекрасную женщину, видя ее въ первый разъ. Между горами Шлезіи будутъ отнын носиться мысли мои, безъ ясной цли, но постоянно.
Нельсонъ окружилъ себя всмъ, что могло питать романическую склонность его, столь противную разсудку: украсилъ кабинетъ свой видами, Вармбрунскихъ окрестностей и прекраснаго городка Гиршберга, веллъ написать на гор Кинаст молодую женщину, сидящую на развалинахъ: она видна была только въ перспектив, но совершенная Греческая профиль изображала для него Эльмину. Среди ландшафтовъ онъ поставилъ, въ большихъ золотыхъ рамахъ, образъ Меланхолі, закрытой флеромъ и сидящей на крутомъ берегу моря, она прижимала ко груди своей раненную горлицу, у ногъ ея лежалъ изломанный якорь. Въ семъ кабинет онъ сиживалъ по нскольку часовъ въ день, и всякой разъ съ явнымъ замшательствомъ распечатывалъ Вильгельмовы письма. Другъ увдомилъ его, что онъ хочетъ открыться Гocпож Б*, Эльмининой матери, въ чувствахъ своихъ. Нельсонъ безпокоился, съ живйшимъ нетерпніемъ ожидая слдствій, и недли черезъ дв узналъ, что Госпожа Б* ршительно отказала Вильгельму. Это извстіе обрадовало его… Нельсонъ былъ недоволенъ собою, и видлъ, что самыя тайныя чувства, противныя разсудку и морали, имютъ вредное вліяніе на сердце. Посл того онъ нсколько мсяцевъ не получалъ писемъ отъ своего друга. Наконецъ Вильгельмъ увдомилъ его, что онъ былъ нездоровъ, что мать Эльмины умерла, но что судьба его не перемнилась, что Эльмина, горестная, неутшная, считаетъ преступленіемъ вытти за такого человка, который не нравился ея родительниц, что ему, лишенному всей надежды, разсудокъ совтуетъ удалиться, и что онъ выдетъ изъ Шлезіи, какъ скоро найдетъ купца для своего помстья…. Въ сіе время Нельсонъ имлъ нещастіе потерять отца, и глубокая, душевная печаль усилила въ немъ вс другія чувства. Въ горести онъ хотлъ утшить себя по крайней мр совершенною независимостію: оставилъ торговлю, и не думалъ о томъ, что въ двадцать семь лтъ не дозволено человку ни отдыхать, ни быть празднымъ. Ничто не удерживало его въ Дрезден: Нельсонъ объявилъ своимъ знакомымъ, что онъ желаетъ выхать изъ того мста, гд все напоминаетъ ему горестную потерю. Тайныя мысль утверждала его въ семъ намреніи: Нельсонъ скрывалъ ее съ великимъ стараніемъ отъ самого себя, чтобы не бороться съ нею. По смерти отца отъ уже не запирался въ кабинет своемъ, не хотлъ думать объ Эльмин, и мыслилъ объ ней только нечаянно!… Можно не слушаться разсудка, но совсти обмануть не возможно.
Вильгельмъ въ письмахъ своихъ безпрестанно жаловался на то, что земля его не продается. Вдругъ Нельсонъ пишетъ къ нему что онъ покупаетъ ее и краснется, читая отвтъ признательнаго Вильгельма, который считалъ его предложеніе дйствіемъ великодушной дружбы, и трогательнымъ образомъ изъявлялъ свою благодарность. Какъ молодой Англичанинъ ни уврялъ себя, что Саксонія никогда ему не нравилась, что уединеніе и тишина всего лучше для его характера, и что дружба требуетъ отъ него сей услуг, важной для Вильгельмова спокойствія: однакожь онъ чувствовалъ въ сердц какое-то необыкновенное мучительное волненіе, которое было темнымъ предвщаніемъ бдствія. Угрызеніе совсти въ страстяхъ порочныхъ и кротхая надежда добродтели заставили насъ врить предчувствіямъ… Нельсонъ съ неизъяснимымъ внутреннимъ безпокойствомъ приготовлялся къ отъзду. Намреніе его не удивило ни жены, ни знакомыхъ: дружба его съ Вильгельмомъ изъясняла покупку земли въ Шлезіи. Къ тому же онъ былъ нездоровъ, и Медики, совтующіе обыкновенно хать туда, куда больному хочется, увряли, что Вармбрунскія воды сдлаютъ ему великую пользу. Холодная, равнодушная Генріета могла, и въ Шлезіи заниматься хозяйствомъ, и боле ничего не требовала. Нельсонъ похалъ въ Ма мсяц, онъ носилъ еще по отц трауръ. Вильгельма уже не было въ Шлезіи, онъ навсегда выхалъ изъ отечества, съ намреніемъ поселиться во Франціи. Нельсонъ дорогою казался задумчивымъ, безпокойнымъ, ночью пріхалъ въ Варнбрунъ, спалъ очень мало, всталъ на разсвт и спшилъ на гору Кинастъ, всходилъ на ея вершину съ тмъ сердечнымъ волненіемъ, которое бываетъ слдствіемъ самыхъ нжнйшихъ воспоминаній, искалъ разрушенной аркады — увидлъ ее и затрепеталъ: пламенное воображеніе представило ему трогательную Эльмину: онъ видлъ красоту ея, слышалъ голосъ и романсъ Кольмы.... Нсколько часовъ провелъ въ какомъ-то сладостномъ, меланхолическомъ забвеніи, и съ трудомъ могъ оставить сіе мсто, въ намреніи приходить туда всякое утро. Возвратясь домой, Нельсонъ осматривалъ свое жилище и везд находилъ знаки Вильгельмовой страсти къ Эльмин. Въ отдаленномъ углу сада почти на всхъ деревьяхъ было изображено имя ея. Маленькая прекрасная бесдка представляла храмъ Надежды. Это мсто плнило Нельсона. Онъ вздумалъ окружить его высокимъ палисадомъ, заклеилъ мхомъ имя Эльмины, и подо всякимъ деревомъ веллъ сдлать канапе.
Господинъ Б*, Эльмининъ отецъ, жилъ зимою въ Гиршберг, a лтомъ въ деревн близь Вармбруна и славнаго водопада, окруженнаго скалами и лсомъ. Нельсонъ узналъ, что дочь его не перестаетъ оплакивать родительницу и живетъ въ совершенномъ уединеніи. Вс съ жаромъ хвалили ея красоту, умъ, таланты, но мущины жаловались на ея гордую холодность, a женщины находили безпрестанную печаль о матери притворствомъ: везд и всегда обыкновенные люди такъ судятъ. Правда, что Эльмина нкоторымъ образомъ показывала, будто хочетъ славиться своею глубокою и нжною горестію: она всякое утро носила цвты на гробъ матеря. Такіе знаки печали бываютъ въ самомъ дл подозрительны, но въ осьмнадцать лтъ романическія идеи кажутся особеннымъ вдохновеніемъ чувствительности. Къ тому же умирающая мать просила Эльмину смотрть всегда за цвтникомъ, гд она любила читать съ нею книги: нжная дочь, исполняя волю ея, вздумала посвятить ей вс его цвты. Нельсонъ узналъ это обстоятельство отъ друга Эльмины, Гжи. Сульмеръ, которая жила въ сосдств Господина Б*. Онъ пылалъ нетерпніемъ встртиться съ нею, но Эльмина не показывалась ни въобществахъ, ни на гуляньяхъ. ‘Хочу, думалъ онъ, только одинъ разъ увидть ее, чтобы впечатлть истинный образъ ея въ моемъ сердц, и навки удалиться!’
Въ одно утро Нельсонъ ршился итти ко гробу Госпожи Б*, и первые лучи солнца освтили передъ его глазами блый мраморный обелискъ ея. Онъ приближается: съ трепетомъ, осторожно и тихо. Старой слуга сидитъ въ оград, къ нему спиною, подл деревяннаго креста. Обелискъ осненъ большимъ кипариснымъ деревомъ, но молодой человкъ видитъ черное платье и флеровое покрывало, развваемое втромъ… Онъ идетъ, останавливается, едва можетъ дышать… Часъ, мсто, безмолвіе и сей невидимый предметъ, который уже столь давно занимаетъ его воображеніе и наконецъ отдляется отъ него только гробомъ, производятъ въ немъ страшное волненіе… Горестное предчувствіе и религія соединяются съ разсудкомъ и съ голосомъ добродтели. Онъ ужасается, воображая, какое вліяніе на всю жизнь его могутъ имть сіи минуты… Дерзнетъ ли не уважить святилища смерти? Онъ еще только безразсуденъ, только ослпленъ мечтою, но шагъ дале, и мечта опасная обратится въ дйствительность, и страсть гибельная, безъ утшенія и надежды, будетъ адомъ чувствительнаго сердца… ‘Нтъ, нтъ: думаетъ злощастный: не хочу подвергаться такой опасности, не хочу оскорбить того, что всею на земл святе: горести, невинности и добродтели. Жертвую любопытствомъ, и почтительную любовь мою къ Эльмин докажу тмъ, что буду убгать ее!’.. Но онъ стоитъ еще неподвижно, и глаза его наполняются слезами которыя ослабляютъ въ немъ твердость души… Тутъ сильный порывъ втра раздлилъ втви кипариса, флеровое покрывало упало на землю…. Нельсонъ забываетъ все, летитъ къ обелиску, останавливается передъ Эльминою, трепещетъ и опирается объ дерево… Наконецъ они видятъ другъ друга — нещастные, образованные Природою для страстной любви взаимной, но разлучаемые судьбою…. Они оба смотрятъ и блднютъ…. Эльмина стояла на колняхъ y гроба, но, пораженная видомъ молодаго человка, не думала встать. Онъ казался для нее небеснымъ явленіемъ, вышедшимъ какъ будто бы изъ гроба, съ симъ милымъ, кроткимъ, выразительнымъ лицомъ, и, подобно ей, въ одежд печали. Она вообразила его Геніемъ скорби и чувствительности: не хотла удалиться, и въ семъ трогательномъ, хотя и новомъ для нее предмет, находила что то знакомое, близкое сердцу, видла прекрасные глаза его, орошенные слезами, видла въ нихъ глубокую меланхолію, нжность, смятеніе души — однимъ словомъ, вс собственныя чувства свои, думала: ‘онъ также печаленъ, также плачетъ, и молодость его увядаетъ въ гор!’ Сія мысль еще боле тронула ея чувствительность, она подняла глаза на небо, снова обратила ихъ на Нельсона, и нжнымъ взоромъ своимъ говорила ему: ‘мы оба нещастливы, и я сердечно о теб жалю:’… Нельсонъ, будучи вн себя, проливаетъ слезы, крпко сжавъ руки, даетъ, кажется, вчную клятву… но въ ту же минуту вдругъ закрываетъ лицо свое и спшитъ удалиться… Нещастный: теперь уже поздно!… Онъ бжалъ, не зная куда, и такъ скоро, что не могъ ни разсуждать, ни думать, уже не плакалъ, не стеналъ, но сердце его терзалось… Наконецъ останавливается въ самомъ дикомъ мст, среди голыхъ скалъ ужасной высоты. Глубокія разслины образуютъ тамъ множество пещеръ, ископанныхъ рукою Природы. Никогда трава не покрывала сей безплодной земли, гд расли только изсохшіе кусты и блдный мохъ. Голые камни и темныя впадины гротовъ представляли изумленному взору яркое сліяніе лучей солнечныхъ съ густымъ мракомъ. Натура, кажется, приготовила сіе страшное уединеніе единственно для того, чтобы оно служило послднимъ убжищемъ для отчаянныхъ, кажется, что эхо сихъ пещеръ должно повторять одно стенаніе и крикъ ночныхъ птицъ…. Нельсонъ бросается на камень, съ ужасомъ обращаясь къ собственнымъ мыслямъ своимъ…. ‘И такъ, думаетъ онъ, вмсто горести темной и мечтательной, которая своею неосновательностію заставляла меня краснться, теперь имю дйствительную и вчную!’ Душа моя, образованная для меланхоліи ожидала ее!.. она есть для меня наслажденіе!… Эльмина!… ахъ! какое слабое понятіе давали мн объ ней вс описанія и портретъ, воспалившій мое воображеніе! Можетъ ли кисть представить ея взоръ и выраженіе лица?.. Глаза Эльмины встртились съ моими, говорили со мною, отвчали мн, наши слезы текли вмст, наши сердца соединялись на минуту въ своихъ нжныхъ чувствахъ…. Она блднла, трепетала… И мн уже не видаться съ нею? жить въ свт безъ надежды хотя еще одинъ разъ насладиться такимъ же восторгомъ блаженства?… Пораженный сею мыслію, Нельсонъ въ мучительномъ изступленіи нсколько минутъ твердилъ одни слова: мн уже не видаться съ нею!… Наконецъ, взглянувъ на окружающіе его предметы, сказалъ: ‘это мсто отвчаетъ расположенію души моей, я буду здсь часто!..’
Между тмъ, какъ Цельсонъ терзался сильнйшею страстію, Эльмина мыслила объ немъ съ новою для нее прелестію. Бдственная ошибка способствовала въ ней рожденію любви. Она нетерпливо хотла узнать, кто сей молодой человкъ, котораго имя было ей неизвстно, но сердце такъ знакомо! Въ тотъ же день Госпожа Сульмеръ, другъ ея начала говорить съ великою похвалою о молодомъ Англичанин, пріхавшемъ къ водамъ для поправленія своего здоровья, разстроеннаго горестію о кончин милой супруги. ‘Онъ носитъ еще трауръ?’ спросила Эльмина съ любопытствомъ. Я всякой день вижу его въ черномъ кафтан, отвчала Гж. Сульмеръ. — ‘Хорошъ ли онъ лицомъ?’ — Какъ Ангелъ. Ты сама знаешь его. — ‘По чему же?’ — Онъ сказывалъ, что видлъ тебя ныншній день по утру на кладбищ. — ‘Правда (отвчала Эльмина закраснвшись, будучи уврена, что сей иностранецъ есть Нельсонъ): какъ его фамилія?’ — Фриморъ….. Тутъ Эльмина, соединивъ для себя это имя съ Нельсоновымъ лицомъ, воспоминаніемъ утренней сцены, тайно обрадовалась, что такъ скоро могла удовлетворить своему любопытству. Сей иностранецъ, чувствительный и нещастный, занималъ ее во весь день, и мысль, что онъ любилъ страстно, еще боле плнила ее воображеніе. Мущины въ любви хотятъ новаго сердца: напротивъ того женщины скоре привязываются къ тмъ, которые уже доказали срою нжность, он радуются опытомъ великой чувствительности и находятъ въ немъ для себя щастливую увренность, которая не нужна мущинамъ, и которой они не ищутъ. —
Г. Фриморъ, гуляя поутру, дйствительно видлъ Эльмину на кладбищ за нсколько минутъ до Нельсонова прихода, но она не видала его.
На другой день отдали Нельсону запечатанный пакетъ отъ Вильгельма. Онъ нашелъ въ немъ переплетенную книгу и слдующее письмо: ‘Повряю теб, любезный другъ, залогъ важный для моего сердца…. Черезъ три мсяца по смерти Госпожи Б*, когда я могъ еще надяться быть щастливымъ, Госпожа Сульмеръ сказала мн, что Эльмина пишетъ журналъ, единственно посвященный памяти родительницы {Лтъ за шесть передъ симъ я писала въ одномъ изъ моихъ сочиненій, что Нмецкія чувствительныя дамы каждой день записываютъ свои мысли: нын y всякой молодой француженки есть записная книга. — Жанлисъ.}, что это yпражненіе питаетъ ея горесть и еще боле разстроиваетъ здоровье. Я не видалъ уже Эльмины, но часто бывалъ y Господина Б*: однажды, въ маленькомъ кабинет, подл Эльмининой спальни, увидлъ журналъ ея, — тихонько взялъ его и въ ту же минуту ушелъ, НапрасноЭльмина искала книги своей: я не могъ ршиться возвратить ее, и, къ щастью, никому не пришло на мысль, чтобы она была унесена мною. Сей журналъ, которымъ Эльмина пять недль занималась, содержитъ въ себ сорокъ-дв страницы, исписанныя ея рукою: сорокъ-дв страницы любезныхъ, трогательныхъ мыслей, которыя излились изъ Эльминина сердца: Какое сокровище!… Не упрекай меня кражею: я жестоко за нее наказанъ, она увеличила любовь мою и въ то же время истребила надежду!… Вызжая изъ Вармбруна, не хочу взять съ собою этой книги: знаю наизусть ея содержимое и никогда его не забуду, но мн мучительно видть Эльминину руку… Ввряю теб сей трогательный памятникъ нжности. Возврати его Эльмин, но не прежде, какъ года черезъ два: теперь онъ возобновилъ бы печаль ея. — Нельсонъ! хочу, чтобы ты зналъ силу любви моей и горести: читай эту книгу!’
Нельсонъ съ сердечнымъ трепетомъ развернулъ ее… На первой страниц Эльмина изобразила профиль своей матери, и написала внизу слдующее: ‘Ей было тридцать-шесть лтъ!… Мы никогда не разставались!.. и первая разлука должна быть вчною! мысль страшная!… Время только умножитъ горесть мою: не будетъ ли она мн черезъ годъ еще нужне? Чмъ долговременне разлука съ милымъ, тмъ сильне желаніе видть его…. Она была еще такъ молода! Я надялась, состарться въ глазахъ ея и съ нею провести безопасно бурныя лта молодости. Она отвчала мн за будущее: я жила спокойно… Теперь все тревожитъ меня…. Поставленная на путь добродтели милою родительницею, желаю вчно итти имъ, но безъ врнаго путеводителя всякой новой шагъ ужасаетъ… Нтъ, никогда не перемню состоянія, одинъ ея выборъ могъ ручаться мн за щастіе. Легко обмануть сердце неопытное, a съ нею могла ли я бояться своей неосторожности?… Судьба всего лишила меня: неизъяснимыхъ пріятностей любви, милыхъ ея попеченій и благоразумныхъ совтовъ. Для того, чтобы всегда быть щастливою и достойною такой матери, мн надлежало только любить ее и врить ей: теперь должно мн пріобрсти вс ея добродтели!.. Ахъ: надъ гробомъ милой я оплакиваю щастіе, спокойствіе, a можетъ бытъ и доброе имя!.. Только поведеніемъ своимъ могу чтить ея память. Одна неосторожность запятнала бы славу мою, и тогда я лишилась бы права оплакивать ея кончину: она не могла бы пережить моего безчестія! Эта мысль ужасна… Обратить въ ничто вс труды воспитанія, вс мудрые совты нжнйшей матери и потерять доброе имя, ею мн оставленное — нтъ, лучше умереть!… Признательность будетъ моею наставницею: она, она не велитъ мн на себя полагаться!… Знаю обязанности дочери, и врно исполню ихъ, въ уединеніи буду жить для моего родителя, и такимъ образомъ могу еще утвердить судьбу свою, которая сдлалась опасною и неврною!’
Тутъ книга выпала изъ рукъ его. ‘Ангелъ добродтели! воскликнулъ Нельсонъ: мн оставалось только знать внуренность души твоей, и теперь знаю!’.. Слезы текли ручьями изъ глазъ его. Онъ снова взялъ книгу, читалъ, разсматривалъ почеркъ руки, вникалъ въ каждое слово, боле и боле плняясь умомъ и чувствительностію Эльмины.
Черезъ дв недли посл того Господинъ Б * ухалъ, вмст съ дочерью, на нсколько дней въ Гиршбергъ. Нельсонъ убгалъ Эльмины, но развдывалъ обо всемъ, что до нее касалось, и захотлъ, пользуясь отсутствіемъ ея, видть то мсто, гд она жила. Садовникъ ввелъ его въ паркъ, тамъ увидлъ онъ цв 123,тникъ и бесдку, окруженные желзною решеткою, садовникъ сказалъ ему, что они собственно принадлежатъ Эльмин, и что Госпожа Б* отмнно любила сію часть парка. Нельсонъ упросилъ его отпереть дверь, но не могъ безъ угрызенія совсти войти въ это мсто, которое освящалось памятію милой родительницы, и куда Эльмина даже самыхъ друзей ево ихъ не вводила. Тамъ все представляло душ мысли нжныя и трогательныя. Ароматическій воздухъ, которымъ дышалъ Нельсонъ, казался ему благоуханіемъ невинности, а для сердца, волнуемаго порочною страстію, чувства и вдохновенія добродтели бываютъ уже мучительны: первое наказаніе нашихъ заблужденій есть то, что мы не можемъ тогда удивляться ей безъ упрековъ совсти…. Разсматривая все съ великимъ вниманіемъ и любопытствомъ, онъ замтилъ, что въ цвтник не было ничего, кром ясминовъ и резеды. Садовникъ сказалъ ему, что Госпожа Б* любила ихъ боле всхъ другихъ цвтовъ, и что Эльмина украшаетъ ими гробъ ея. ‘Здсь (продолжалъ онъ, вошедши съ Нельсономъ въ бесдку) здсь все осталось такъ, какъ было наканун болзни Госпожи Б*: Эльмина не приказала ни до чего касаться. Вотъ книги, которыя она читала вслухъ матери. Вотъ кресла и пяльцы нашей покойной Госпожи, a шутъ, подъ чернымъ флеромъ, лежитъ работа ея, которой она не успла кончишь’…. Нельсонъ, съ горестію поднявъ флеръ, увидлъ не дошитый. цвтокъ ‘Ахъ! рука еще молодой женщины (думалъ онъ) образовала половину этой розы, но вдругъ, оледенвъ, навки остановилась, и работа часовая не могла быть докончена.... A мы спокойно занимаемся великими планами для будущаго и располагаемъ отдаленнымъ временемъ!’ Опустивъ черное покрывало на пяльцы, Нельсонъ пересмотрлъ книги, лежавшія на стол: молитвенникъ, Йонговы Ночи, Гервеевы Размышленія. И такъ Эльмина бываетъ здсь часто? спросилъ онъ y садовника. — ‘Каждое утро, возвратясь съ кладбища, и въ самой тотъ часъ, въ которой прихаживала сюда съ матерью.’ — Знаютъ ли, что она длаетъ? — ‘Знаютъ: Г. Б* и мы вс, боясь, чтобы Эльмина отъ слезъ и рыданья не упала въ обморокъ, нсколько разъ y дверей подслушивали и тихонько заглядывали въ окно. Она становятся на колни и молится, посл того садится на стулъ подл большихъ, пустыхъ креселъ и читаетъ вслухъ, какъ бывало при матери.’ — — Тутъ Нельсонъ, тронутый до глубины сердца, спшилъ вытти изъ бесдки, сказавъ: ‘никто изъ смертныхъ не достоинъ входить въ это святилище добродтели.’ — Возвратясь домой, онъ призвалъ работниковъ и веллъ сдлать въ саду своемъ цвтникъ, подобный Эльминину, насялъ въ немъ ясминовъ и резеды, убралъ бесдку свою такъ же, и чтобы сходство было совершенно, то поставилъ въ ней пяльцы съ недошитою розою, закрытою чернымъ флеромъ. Не нужно сказывать, что въ сію часть сада, окруженную высокимъ заборомъ, никто не могъ входить, кром хозяина, онъ запиралъ дверь и хранилъ y себя ключь. Генріетта не была ни подозрительна, ни любопытна, сверхъ того издавна привыкнувъ къ Нельсоновымъ странностямъ, она даже и не замтила сей новой.
Между тмъ Эльмина возвратилась изъ Гиршберга. Мнимый Фриморъ не выходилъ изъ ея мыслей. Она желала съ нимъ встртиться, но сей молодой человкъ не былъ знакомъ съ Госпожею Сульмеръ и не любилъ общества Вошедши въ свою бесдку, Эльмина примтила, что флеръ на пяльцахъ немного измятъ, и что на темной матеріи видны слды пудры (которая ссыпалась съ Нельсоновыхъ волосовъ). Приступивъ къ садовнику, она заставила его наконецъ признаться, что онъ, по неотступной прозьб, вводилъ туда молодаго, прекраснаго лицомъ иностранца, не хотвшаго сказать своего имени. Ему сдлали выговоръ, но легкой и не грубой, a посл разспрашивали его очень долго и съ великимъ любопытствомъ. Такое открытіе было весьма важно для Эльмины. Она могла справедливо заключить, что иностранецъ имлъ къ ней особенное вниманіе, и что сердце его нкоторымъ образомъ отвтствуетъ ея сердцу. Считая сего любезнаго меланхолика Гм. Фриморомъ, Эльмина вообразила, что онъ, оплакивая супругу, упрекаетъ себя новою склонностію къ другой женщин — можетъ быть, y него есть дти, можетъ быть, онъ поклялся не входить въ новое обязательство!….’ Сія мысль нсколько тревожила Эльмину, но она думала: Фриморъ свободенъ! великое утшеніе для женщины, когда она почитаетъ себя любимою!
Ввечеру Эльмина пошла гулять, уже не въ темный лсъ, не въ пустыню, но прямо на Вармбрунскую дорогу, она плакала уже не.такъ горько, не углублялась въ печальныя размышленія, a только пріятнымъ образомъ задумывалась. Вдругъ сердце ея затрепетало: на лвой сторон дороги молодой человкъ, въ черномъ кафтан, сходитъ съ лошади и цлуетъ прекрасную двочку, которая играла на лугу. Это былъ Нельсонъ съ Кораліею. Няня, Англичанка, сидла подъ деревомъ. Нельсонъ громко сказалъ ей по-Англійски, чтобы она шла съ Кораліею домой, слъ на лошадь и похалъ шагомъ на встрчу къ Эльмин, въ глубокой задумчивости смотря въ землю, наконецъ взглянувъ, видитъ въ десяти шагахъ отъ себя Эльмину, и по невольному движенію останавливаетъ лошадь свою. Эльмина трепещетъ, блднетъ, не можетъ итти и готова упасть. Старикъ слуга, шедшій за нею, испугался и бросился къ ней, закричавъ: ‘Боже мой! что съ вами длается?’… Она закраснлась, оперлась на слугу, поклонилась Нельсону, прошла мимо его, и черезъ минуту оглянулась назадъ: молодой человкъ удалялся и прытко скакалъ по дорог…. Эльмина, вздохнувъ, идетъ къ лугу, гд Коралія рвала цвты, увидвъ ее, она бжитъ къ ней на встрчу. Эльмина съ нжностію цлуетъ ее, и, свъ на трав, беретъ къ себ на колни, чтобы лучше разсматривать ея прекрасное лицо, которое изображало вс черты Нельсонова. Любезной младенецъ ласкаетъ ее, говоритъ о цвтахъ, и вдругъ, начавъ играть ея волосами, проситъ ихъ для своего браслета. Эльмина ни мало не задумавшись, вынимаетъ изъ кармана ножницы, отрзываетъ у себя нсколько волосъ и съ улыбкою подаетъ Кораліи, но рука ея дрожитъ и сердце бьется… Въ сію минуту няня говоритъ, что имъ пора итти домой, и любезная малютка, прощаясь съ ласковою незнакомкою, твердитъ: приходите завтра, вы очень милы!
Эльмина возвращалась домой въ глубокой задумчивости, которая однакожь не мшала ей смотрть, не детъ ли кто нибудь верхомъ по дорог!… Вспомнивъ о Кораліи и волосахъ, ей данныхъ, она думаетъ: ‘Незнакомецъ убгаетъ меня: какая же неосторожность съ моей стороны: Ахъ! естьли бы матушка была жива, я не могла бы поступить такъ безразсудно!’….. Слезы покатились изъ глазъ ея. Она ршилась никогда уже не ходить на Вармбрунскую дорогу.
Могъ ли Нельсонъ безъ сильнаго сердечнаго движенія слышать, какъ Эльмина ласкала Коралію? Онъ взялъ ея прекрасные волосы, говоря, что велитъ сдлать изъ нихъ браслетъ для дочери, но между тмъ отнесъ ихъ въ свою любимую бесдку и положилъ за стекло. Взоры и замшательство Эльмины давали ему и прежде чувствовать, что онъ могъ бы надяться на взаимную любовь, естьли бы не былъ женатъ: даръ волосовъ, черезъ другія руки, еще боле утвердилъ его въ сей мысли, которая сперва произвела въ немъ живйшее удовольствіе, но обратилась въ ядъ для сердца, какъ скоро онъ вообразилъ слдствія. Жестокое угрызеніе совсти разрушило всю прелесть нжныхъ мечтаній его.
На другой день Госпожа Сульферъ, другъ и сосдка Эльмины, пригласила къ себ Генріету, Нельсонъ остался дома, боясь приближиться къ той, отъ которой ему по закону чести и совсти надлежало удалиться…. Но ввечеру перемнилъ свои мысли, души, что Эльмиана при гостяхъ никогда не бываетъ у своего друга, и сверхъ того ршился днемъ гулять только въ саду. Успокоивъ себя такимъ великодушнымъ намреніемъ, онъ слъ на лошадь и пріхалъ къ Госпож Сульмеръ въ самый ужинъ. Ея домъ отдлялся отъ Эльминина густою каштановою рощею, гд большой ручей, падая съ высокой скалы, образовалъ чистой прудъ. На берегу его сдлано было дерновое канапе и называлось Эльмининымъ, ибо она всякой вечеръ, посл ужина, любила сидть на немъ подъ шумомъ каскада.
Въ одиннадцатомъ часу вс гости Госпожи Сульмеръ разошлись по своимъ комнатамъ Нельсонъ остался на свобод. Ночь была тепла и прекрасна. Онъ вышелъ въ садъ, ходилъ по алеямъ въ великомъ волненіи, и стремился душею къ каштановому лсу, думая, ‘естьли она тамъ, я могу спрятаться, не все ли одно быть здсь или ближе къ ней?’… Сія мысль ршила его. Онъ летлъ изъ саду въ лсъ, вошедши въ него, идетъ осторожно — останавливается и слышитъ только одинъ шумъ водопада, приближается къ нему и боится всякаго шороха, желая искренно, чтобы Эльмина не видала его: ибо въ противномъ случа ему надлежало бы удалиться… Надобно подойти къ дерновому канапе: какъ дологъ кажется ему сей путь! Нельсонъ обходитъ вокругъ пруда, скрываясь въ тни, наконецъ видитъ цль свою, и бросается на траву въ усталости… Слушая съ великимъ вниманіемъ, увряется, что канапе пусто, встаетъ, подходитъ къ нему ближе и тихонько раздляетъ гибкія втьви сиренги, чтобы одни листья скрывали отъ него Эльмину… трогаетъ репетицію часовъ своихъ: бьетъ одиннадцать, и Нельсонъ говоритъ со вздохомъ: ‘она не будетъ!’… Въ самую ту минуту кто-то идетъ…. Онъ стоитъ неподвижно и не сметъ дышать… Шорохъ приближается — и молодой человкъ съ восторгомъ слышитъ легкій шумъ тафтянаго платья: это Эльмина… Она садится на канапе и говоритъ…. Нельсонъ въ первый разъ слышитъ милый голосъ ея…. ‘Лудвигъ! сказала Эльмина: сядь тамъ въ але, и черезъ часъ напомни мн, что время иття домой.’ Слуга удалился. Нельсонъ, все еще неподвижный, прижавшись лицомъ къ листьямъ, хочетъ слышать Эльминины мысли…. Она вздыхаетъ, плачетъ, и слезы его также льются. Желая раздлять съ нею вс чувства, онъ воспоминаетъ потерю отца, и такимъ образомъ соединяетъ муку нещастной любви съ горестію сыновней нжности…. Уже совсть не терзаетъ его: будучи подл Эльмины и Нельсонъ очарованъ прелестію невинности, сердце бьется тише, сладкое умиленіе мало по малу заступаетъ въ немъ мсто сильнаго волненія страсти, вс мысли его непорочны, не думая о будущемъ, онъ всею душею прилпляется къ сей минут блаженства…. Ночь тиха. Натура безмолвствуетъ подъ таинственною завсою мрака. Одинъ шумъ водопада, столь благопріятный для милой задумчивости и кроткой меланхоліи, оживляетъ мертвое уединеніе.
Нельсонъ съ того времени, какъ узналъ, что Эльмина любитъ ясмины и резеду, всякой день носилъ букетъ изъ сихъ цвтовъ: она почувствовала ихъ запахъ, черезъ нсколько минутъ кликнула Лудвига и велла ему посмотрть за деревьями, н 23,тъ ли тамъ горшковъ съ цвтами (думая, что Госпожа Сульмеръ могла, нарочно для нее, поставить ихъ близь канапе)… Нельсонъ спшитъ уйти, оставивъ на трав букетъ свой. Эльмина, испуганная шумомъ деревьевъ и восклицаніемъ Лудвига, встаетъ, и борачивается къ водопаду и видитъ, при свт луны, бгущаго Нельсона, тнь его, мелькая по гладкой поверхности тихаго пруда, скоро исчезаетъ. Слуга возвратясь говоритъ ей, что за деревомъ сидлъ человкъ, которой скрылся какъ молнія и на бгу уронилъ букетъ ясминовъ. ‘Подай его!’ отвчаетъ Эльмина дрожащимъ голосомъ, беретъ, и видитъ, что цвты орошены слезами. Она кладетъ ихъ подъ свою косынку, идетъ домой, бросается на кресла, и смотритъ на букетъ Нельсоновъ съ душевнымъ умиленіемъ, думая: ‘Слезы его, милыя и трогательныя, высохли на моемъ сердц… Ахъ: цвты, посвящаемые мною горести и могил, служатъ для меня первымъ залогомъ любви! ужасное предзнаменованіе!.. Онъ безъ сомннія любитъ меня, но упрекаетъ себя склонностію, которая сдлалась дозволенною отъ потери его, и которая сражается въ немъ съ печалію — такъ какъ и въ моемъ сердц! Дерзну ли вдругъ отказаться отъ своего намренія? Можетъ быть, судьба противится исполненію тайныхъ моихъ желаній… Съ самаго начала жизни какая-то неизъяснимая меланхолія готовила меня къ нещастію, я предчувствовала его, еще не видя и не боясь никакихъ бдствій!… Осмливаюсь, безъ нжной матери, выбрать предметъ для сердца, и тотъ, кого люблю, убгаетъ меня!… Нтъ, я не сотворена для щастья:.. Ахъ! безъ симпатіи горести любовь не побдила бы во мн разсудка: Онъ плнилъ меня единственно образомъ печали’, страдалъ, плакалъ вмст со мною, и сердца наши разумли другъ друга. По крайней мр во всякомъ случа, и въ самомъ ужасномъ, невинность любви моей будетъ ея утшеніемь!’
(*) Здсь первыя двадцать страницъ переведены не Издателемъ, а однимъ молодымъ человкомъ, котораго пріятной слогъ со временемъ будетъ замченъ публикою.
Между тмъ Нельсонъ, въ горестныхъ размышленіяхъ у сидлъ подъ окномъ въ своей комнат. Эльмина его видла, Эльмина, можетъ быть, замтила страсть его. ‘Боже мой! думалъ онъ: за чмъ я сюда пріхалъ? Мн обольстить Эльмину! мн быть губителемъ непорочности! Могъ ли я положить ея на чистоту своего сердца? Питая недозволенную склонность, оно уже виновно, и Богъ знаетъ, къ чему приведетъ это первое заблужденіе! Какъ можно имть довренность къ самому себ? Ршившись не казаться Эльмин, являюсь передъ нею со всмъ очарованіемъ, горестной чувствительности…. ищу другова случая съ нею встртиться, бгаю по слдамъ ея, возмущаю тихія удовольствія Эльмининыхъ прогулокъ…. Ахъ! сколько слабостей влечетъ за собою одна, которой мы побдить не умли!’
Блеснула заря, открылись прелестные виды. Нельсонъ сидлъ въ задумчивости — великолпіе Натуры не плняетъ растерзаннаго сердца. Кто мирно покоился въ объятіяхъ кроткаго сна, тотъ съ радостію видитъ свтлое утро, но глаза, помраченные слезами безнадежной страсти, отвращаются отъ него съ неудовольствіемъ…. Унылый Нельсонъ взглянулъ на обширную равнину, которая начинала озаряться, и мало по малу оживлялась. Скоро пришли на поле молодые крестьяне и крестьянки. Заиграла свирль, раздались звуки радости сердечной и непритворной. Горестное чувство, похожее на зависть, стснило душу Нельсона. Онъ встаетъ, чтобы затворить окно, и вдругъ, въ отдаленіи, видитъ шпицъ мраморнаго обелиска на кладбищ. Въ это время Эльмина обыкновенно приходила съ цвтами ко гробу матери. Нельсонъ слдуетъ за нею въ воображеніи, дивится милой, плнительной красот ея… видитъ, что она провела ночь безпокойно: взоры ея томны, румянецъ на щекахъ блдне. Эльмина приближается къ кладбищу, отворяетъ решетку, подходитъ медленно ко гробу, обнимаетъ мраморъ…. Нельсонъ, простирая къ обелиску руки, бросается на колна и восклицаетъ въ упоеніи страсти и горести: по крайней мр могъ плакать съ тобою!
Сильное волненіе сердца истощило въ немъ силы. Лицо его такъ перемнилось, что вс удивились, когда онъ сошелъ внизъ къ завтраку. Нельсонъ жаловался на головную боль и молчалъ. Но вдругъ произнесли имя Господина Б*… Онъ началъ слушать и узналъ, что Господинъ Б* ухалъ съ своею дочерью въ Саганъ (городокъ въ тридцати миляхъ отъ Вармбруна). Сія неожидаемая новость поразила его. Онъ самъ хотлъ хать въ Гиршбергъ на всю осень, чтобы не встрчаться съ Эльминою, но вдругъ, не приготовясь, съ нею разлучишься, не имть возможности видть ее, лишиться всей Надежды на случай — сколько огорченій!… Нельсонъ жаллъ даже и о томъ, что не могъ убгать Эльмины: для него пріятно было жертвовать ей своимъ наслажденіемъ.
Онъ скоро отмнилъ хать въ Гиршбергъ. Что бы заключили объ его отъзд? Какой найти предлогъ?… думалъ и не находилъ. Разумъ нашъ теряетъ всю силу свою, когда хотимъ доказать себ необходимость чего нибудь непріятнаго!
Нельсбнъ проводилъ время Эльминина отсутствія въ таинственной бесдк своей, нсколько разъ въ день перечитывалъ ея записную книжку — думалъ объ одной Эльмин, о плнительномъ ея взор, о звук голоса, которой такъ сильно потрясъ его сердце, считалъ дни и минуты мучительной разлуки, наконецъ, заключивъ, что ей уже надобно быть въ дорог, началъ опять находить пріятность въ своихъ прогулкахъ, и Вармбрунъ снова украсился въ глазахъ его.
Эльмина возвратилась. Господинъ Б* остался въ Вармбрун обдать у одного пріятеля, которой удержалъ его и ночевать. Посл стола онъ слъ играть въ пикетъ съ своимъ хозяиномъ, которой совтовалъ Эльмин итти въ садъ Госпожи Нельсонъ, и посмотрть, какъ онъ въ три мсяца перемнился. Я не знакомъ съ Госпожею Нельсонъ, отвчала Эльмина. — ‘Ее теперь нтъ дома, она въ гостяхъ у нашего сосда.’ — Но впустятъ-ли меня въ садъ! — ‘Безъ сомннія, онъ отворенъ для всхъ. На примръ, Англичанинъ Фриморъ всякой день въ немъ бываетъ.’ — Фриморъ? — ‘Да, вы, я думаю, съ нимъ встртитесь. Онъ недавно прошелъ мимо насъ и конечно въ садъ.’ — Эльмина закраснлась, замшалась, подумала, наконецъ ршилась я пошла.
Она все еще почитала Фриморомъ Нельсона, и съ трепетомъ входитъ въ садъ, думая, что найдетъ въ немъ Англичанина. Ея замшательство увеличилось, когда она увидла, въ конц длинной алеи, прелестную малютку, дочь Нельсонову, которая тотчасъ подбжала къ ней и бросилась на руки. Эльмина приближилась къ забору цвтника, и вдругъ слышитъ крикъ, видитъ бгущихъ людей и пламя. Коралія испугалась и скрылась. Эльмина сла на дерновое. канапе въ пятидесяти шахахъ отъ забора. Нельсонъ, желая имть во всякое время года резеду и ясмины, построилъ въ своемъ садик теплицу, которая отъ неосторожности садовника загорлась. Выломили дверь и въ минуту погасили огонь. Эльмина между тмъ, не видя пламени, вздумала осмотрть цвтникъ. Можно представить себ ея изумленіе, когда она увидла точно свой садикъ, свои ясмины и резеду! Духъ сихъ цвтовъ произвелъ неизъяснимое чувство въ ея сердц, она вспомнила букетъ, орошенный слезами, и затрепетала…. Большіе ясминные кусты закрывали бесдку, дверь была растворена. Эльмина, которой никто не замтилъ, пошла туда. Вдругъ позади ее оказали громко: Господинъ Фриморъ! вы забыли свою трость. Эльмина вздрогнула, остановилась, раздp3,лила немного втьви, и увидла молодаго человка въ траур, совсмъ ей незнакомаго, которой, внявъ изъ рукъ садовника трость, вышелъ изъ саду. Эльмина поблднла, очарованіе разрушилось, призракъ блаженства исчезъ навки. Нещастная бросается въ бесдку, желая нсколько успокоиться…. Новое зрлище! Она въ своемъ кабинет: вотъ голубыя кресла ея матери, вотъ пяльцы, покрытыя чернымъ флеромъ, вотъ ея стулъ и маленькой столикъ… одно только лишнее: Эльминины волосы подъ стекломъ. ‘Боже мой! воскликнула она, залившись слезами: какая любовь! а моя благодарность есть преступленіе!… Ахъ! я одна преступница! за чмъ искала его? Чувствительной, добродтельной человкъ! онъ пылалъ страстію, но убгалъ меня!’
Слезы лились ркою изъ глазъ Эльмины. Тайный голосъ разсудка повелвалъ ей взять свои волосы, данные милой дочери Лорда Фримора, ея сердце терзалось и противилось разсудку, но Эльмина ршилась побдить сердце свое, взяла перо и дрожащею рукою написала на лоскутк бумаги слдующую записку къ Нельсону:
‘Я была въ заблужденіи: почитала Фриморомъ того, кто встртился со мною на кладбищ, 9 Іюня, думала, что прекрасный ребенокъ, которому я дала свои волосы, есть дочь Лорда Фримора: теперь узнала истину, завтра ду въ Гиршбергъ — и не возвращусь никогда’
Эльмина хотла положить записку на то мсто, гд лежали волосы…. Вдругъ вбгаетъ Коралія, и кричитъ: вотъ папинька, папинька!…. Эльмнна посмотрла въ дверь, Нельсоновъ образъ мелькнулъ въ глазахъ ея, она затрепетала и упала въ обморокъ….. Пришедши въ память, видитъ передъ собою Нельсона, стоящаго на колняхъ, блднаго, съ растрепанными волосами — онъ держалъ въ рук спиртъ, а маленькая Коралія плакала и цловала ее…. Эльмина съ трепетомъ взглянула на Нельсона, отворотилась, взяла Коралію на руки, прижала къ сердцу и залилась. слезами…. Нельсонъ, вн себя и все еще на колняхъ, схватилъ руку своей дочери, поцловалъ ее съ жаромъ, и посмотрвъ на Коралію глазами, въ которыхъ блистали слезы, сказалъ выразительнымъ, страстнымъ голосомъ: ‘о милая дочь! ты никогда меня не утшишь, но съ этой минуты будешь мн драгоцнне!’…. Встаетъ, и съ видомъ неописанной горести бросается въ двери…. Горестное восклицаніе, которое вырвалось изъ сердца Эльмины, потрясаетъ всю его душу, онъ останавливается, устремляетъ на нее пламенной взоръ и скрывается.
Эльмина, взявъ Коралію за руку, выходитъ съ нею изъ опасной бесдки… Знакомый, унылой голосъ зоветъ Коралію. Эльмина, поцловавъ ее въ послдній разъ, удаляется и выходитъ изъ саду, отдохнувъ нсколько минутъ на дерновомъ канапе. Отецъ Эльмины спросилъ о причин блдности лица ея: она сказала о пожар въ саду, о своемъ страх, и никто не искалъ другой причины.
Нельсонъ, увренный въ послушаніи Кораліи, запретилъ ей говорить о прекрасной госпож (такъ называла она Эльмяну), отослалъ ее домой, а самъ возвратился въ бесдку, увидлъ записку Эльмины подл забытыхъ волосовъ, взялъ и читалъ ее съ трепетомъ… Онъ чувствовалъ, что заблужденіе должно было усилить въ сердц Эльмины такую склонность, которой не противилась ея добродтель…. Случай открылъ ей, съ какимъ жаромъ, съ какимъ изступленіемъ обожали ее, случай открылъ ему, что сердце Эльмины пылало вмст съ его сердцемъ… Ахъ! сіи восхитительныя мысли были новы для души Нельсоновой! Страшный образъ будущаго не приводилъ его въ трепетъ, онъ забылъ на минуту и честь и спокойствіе и непорочность Эльмины! ‘Она меня любитъ! она знаетъ, какъ страстно любима мною! повторялъ онъ: могу ли обвинять себя? Небо хотло соединить узами симпатіи, благодарности, нещастія и сожалнія два сердца, разлученныя должностію!…. Вчныя, священныя узы!… Она знаетъ, она чувствуетъ у какъ неизъяснимо люблю ее!… Эльмина будетъ жалть обо мн, оплачетъ горестную судьбу мою!’
Такова любовь, самая пылкая, самая страстная! все относитъ къ одной себ, находитъ утшительную прелесть въ страданіяхъ, ею причиняемыхъ…. Любовь, всегда нжная, часто бываетъ безжалостна!
‘Эльмина оставляетъ Вармбрунъ! Эльмина уже не возвратится!’ сказалъ Нельсонъ съ горестію и ршился написать къ ней. Письмо его было коротко и просто: онъ клялся убгать ее, цлый мсяцъ не выходить изъ дому, и умолялъ Эльмину отложишь свой отъздъ въ Гиршбергъ. На другой день, передъ зарею у Нельсонъ пошелъ на кладбище и положилъ письмо на гробь Госпожи Б* — не было другова средства доставить его Эльмин. Спрятавшись въ кустахъ, ожидалъ онъ ея прихода.— Эльмина приближается ко гробу, блднетъ, видя письмо, беретъ его дрожащею рукою, прочитываетъ нсколько разъ сряду, кладетъ на свою грудь, и слезы ручьями льются изъ глазъ ея. Сіи слезы были отвтомъ Эльмины. Нельсонъ, увренный, что прозьба его будетъ исполнена, хотлъ уже удалиться, какъ вдругъ замтилъ, что Эльмина съ робкимъ замшательствомъ осматривалась вокругъ себя и чего то искала глазами…… Нельсонъ былъ недалеко отъ обелиска, тихонько потрясъ втьвями куста, за которымъ скрывался, раздлилъ ихъ и бросилъ букетъ ясминовъ на гробъ Госпожи Б*… Эльмина затрепетала, устремила на кустъ глаза свои — движеніемъ головы изъявила согласіе, и, махнувъ блымъ платкомъ, дала знать, чтобы Нельсонъ удалился. Онъ исполнилъ ея волю.
Эльмина, возвратясь домой, раскаялась въ своей неосторожности… Жить боле шести недль подл опаснаго Нельсона, въ такомъ мст, гд все напоминало о немъ, гд образъ его всюду за нею слдовалъ, гд все говорило ей о Нельсон: и маленькой садикъ, и запахъ ея цвтовъ, и тихой кабинетъ, посвященный нжности, и самый гробъ ея матери!… Она уже не могла отдлить чувствъ любви отъ впечатлній горести и мыслей о смерти…..Эльмина съ трепетомъ, въ нершимости, вошла въ цвтникъ. Мысли, которыя ожидали ее въ бесдк, были ей напередъ ужасны… ‘Ахъ! сказала она: вчера моя любовь я горесть могли назваться невинными, а нын все перемнилось! Я не найду наслажденія въ слезахъ своихъ!’… Она отворила дверь, въ бесдку, и обративъ глаза на большія кресла своей матери, почувствовала робость, которая скоро превратилась въ ужасъ…. Эльмина стала, по обыкновенію своему, на колни, хотла молиться усердно, но не могла… Странный предметъ темно представлялся ея воображенію….. Казалось, что кресла, стоявшія противъ нее, были непусты…. Глаза ея, устремленные въ книгу, видли образъ почтенный и грозный, укоряющій слабую, тнь была передъ нею!… Эльмина молилась, не смла тронуться съ мста, волосы ея становились дыбомъ, холодъ разливался по всей ея внутренности, но голова Эльминина пылала: кровь подымалась въ нее съ быстротою и производила въ ушахъ обманчивый шумъ, подобный отдаленному звону погребательнаго колокола…. Въ сію минуту большая книга упала съ полки и застучала…. Страхъ возвратилъ силы Эльмин, которая бросилась изъ бесдки въ садъ, упала на дерновое канапе, и воскликнула: она выгнала меня, мои молитвы ей противны!
Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенія, встала и ушла изъ саду. Въ спальн ея вислъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, посл ея кончины, Эльмина не имла твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятіями, нжный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнат и передъ симъ портретомъ Эльмина ршилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лстницу, отворяетъ поспшно дверь и запирается въ спальн. Тутъ въ первой разъ воспоминаніе о Нельсон изчезаетъ, любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствіе и невинность ея возвратились…. бросается на колни, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: ‘о милая! здсь обновляю горесть свою, здсь, оплакивая потерю твою, живе чувствую цну добродтели! Отнын теб одной посвятятся мои слезы… Ангельскія черты твои напоминаютъ мн должность мою… Дай мн силу исполнить ее, подкрпи слабое сердце твоей Эльмины!’… Она сла и задумалась, ей казалось, что голосъ матери, нжной и кроткой, говорилъ ей: бги, Эльмина! бги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна ршительность и твердость! Бги, Эльмина! —… Исполню волю твою, о нжная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я ршилась, ду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери, чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ, онъ отдался въ моемъ сердц. Ахъ! твои объятія не будутъ уже моимъ врнымъ и безопаснымъ убжищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу, ты одна будешь подкрплять меня, слабую, осиротвшую!
Эльмина выходитъ изъ своей комнаты, съ твердымъ намреніеіъ ухать въ тотъ же день въ Гиршбергъ, гд жила ея тетка. Она была уврена, что отецъ согласится отпустить ее. Подошедши къ лстниц, Эльмина вспомнила общаніе, данное Нельсону, что онъ подумаетъ? Не льзя ля предупредишь его? Но какъ? Не возможно?… Она остановилась въ размышленіи на первой ступени, и вдругъ услышала голосъ Госпожи Сульмеръ… Эльмина тайно обрадовалась сему посщенію которое непозволяло ей говоришь объ отъзд съ отцемъ своимъ. Она сошла внизъ. ‘Со мной случилось было великое нещастіе, сказала Госпожа Сульмеръ: я нарочно пріхала къ теб сама, боясь, чтобы не испугали тебя пустыми разсказами. Нын по утру, на Вармбрунской дорог, взбсились мои лошади. Кучеръ не могъ удержать ихъ, он скакали прямо въ пропасть, и мы конечно бы упали въ нее, когда бы Господинъ Нельсонъ, которой, по щасітю, попался намъ на встрчу, не бросился на лошадей и не остановилъ ихъ. Ты поблднла, моя милая!… Успокойся, опасность миновалась благополучно. Благодаря Нельсону, я отдлалась однимъ страхомъ, и теперь узнала, что этотъ молодой человкъ, всегда задумчивый и печальный, услужливъ и добродушенъ.’— Правда, сказала Эльмина такъ тихо, что Госпожа Сульмеръ едва могла слышать: онъ подвергался великой опасности… — ‘Конечно, и я никогда не забуду его услуги. Только въ немъ есть странность: онъ дичится и бгаетъ отъ людей. Повришь ли, что я никакъ не могла уговорить, его захать ко мн въ деревню? Онъ сказалъ, что не выдетъ изъ комнаты до 15 или 20 Ноября… Не чудно ли это?’ — Эльмина вздохнула и начала говорить о другомъ. Госпожа Сульмеръ просидла у нее часа три: время прошло, хать въ городъ было уже поздно. Эльмина отложила отъздъ свой до слдующаго утра. Но тайный голосъ, голосъ безпокойной совсти твердилъ ей: бги, Эльмина! бги, пока есть время!… Она не имла силъ повиноваться ему, — ршительность исчезла, новыя мысли, новыя сомннія волновали ея душу: Нельсонъ далъ слово не казаться на глаза ея! За чмъ же огорчать его отъздомъ? Она его не увидитъ: для чего же не остаться?… и Эльмина осталась.
Она слышала о Нельсоновомъ уединеніи, и желая знать вс подробности жизни его, свдала, что онъ оплакиваетъ отца, нжнаго и чувствительнаго. Такое сходство положеній совершенно очаровало Эльмину: образъ Нельсона, задумчиваго и печальнаго, день и ночь за нею слдовалъ. — Терзаясь раскаяніемъ и не имя силъ побдить страсти, Эльмина потеряла спокойствіе, лишилась сна, разстроила свое здоровье. Нельсонъ слышалъ о томъ и страдалъ: какъ мучительно приближеніе нещастія, когда не имемъ способа дйствовать, съ надеждою отвратить его! Нельсонъ не могъ видть Эльмины, не могъ ни съ кмъ говорить о болзни ея, длалъ множество плановъ, одинъ другому противныхъ: то начиналъ писать къ Эльмини, и дралъ свои письма, то вдругъ сбирался хать въ Дрезденъ… Часто приходило ему на мысль увезти Эльмину… ‘Мы поселимся, думалъ онъ, въ тайномъ убжищ… Коралія будетъ съ нами… Эльмина проститъ мою дерзость… видя мою горесть, забудетъ свою собственную… мы будкамъ вздыхать, проливать слезы, но будемъ неразлучны! — Что я говорю?… Мн развратить Эльмину! отравить раскаяніемъ непорочную жизнь ея! мн унизить Эльмину, образецъ совершенства, достойную обожанія!… Одна только Ангельская добродтель могла очаровать мое воображеніе… сердце мое, только восхищаясь ею, могло впасть въ заблужденіе?… О Эльмина! боготворя тебя, не могу питать въ себ обыкновенныхъ чувствъ!… Твоя любовь и добродтель равно для меня священны!..
Между тмъ Эльмина переселилась въ Вармбрунъ, къ водамъ, она приближилась къ Нельсону, и оживилась. Медики везд разгласили, что они вылечили ее: Нельсонъ поврилъ, и ршился остаться на всю зиму въ Вармбрун. Наконецъ Эльмина съ отцомъ своимъ ухала въ Гиршбергъ. Не смотря на ея отсутствіе, всякое утра лежали новые цвты на гроб Госпожи Б*. Эльмина поручила сію должность одной маленькой двочк, именемъ Лен, крестниц ея матери: такимъ образомъ невинность заступила мсто добродтели. Нельсонъ мсяца черезъ два узналъ, что Лена больна и не можетъ ходить на кладбище: на другой день онъ всталъ до свту, самъ отнесъ на гробъ цвты — и съ того времени ни дождь, ни снгъ не мшали ему исполнять сей произвольной обязанности съ величайшею точностію, мысль, что Эльмина угадаетъ невидимую руку, которая приноситъ жертву праху матери ея, была для него восхитительна. Съ какимъ удовольствіемъ онъ садилъ и поливалъ цвты, столь любезные его сердцу по ихъ употребленію! Самая разлука уже казалась сносною. Нельсонъ, живучи въ Вармбрун, заступалъ мсто Эльмины!… Въ самомъ дл слыша о букет цвтовъ, всякое утро приносимомъ на могилу Госпожи Б* во время Лениной болзни, она угадала истину, а тмъ, которые съ удивленіемъ говорили ей о сей странности, отвчала, что мать ея многимъ длала добро, и что такая жертва есть конечно дйствіе трогательной благодарности. Тайна, сказала она, придаетъ ей гораздо боле цны. Нельсонъ скрывался отъ самыхъ своихъ домашнихъ: никто изъ нихъ не зналъ, гд онъ бываетъ такъ рано по утру. Однажды застала его на: дорог ужасная буря съ градомъ. Нельсонъ едва могъ дойти до кладбища, и положивъ цвты, укрылся подъ большимъ деревомъ въ оград. Тамъ, смотря на востокъ, въ ту сторону, гд былъ Гиршбергъ, онъ съ нжнымъ удовольствіемъ воображалъ Эльмину, пробужденную шумомъ града: ‘она думаетъ обо мн, знаетъ, что я здсь, и жалетъ!.. Ахъ, нтъ! участь моя достойна зависти! Благодарю Небо за эту бурю, которая обращаетъ мысли твои на меня!… Эта глубокая тьма скрываетъ отъ глазъ моихъ раздляющее насъ пространство… Я одинъ съ своимъ воображеніемъ, и слдственно съ тобою, вижу, слышу вздохи твои, и люблю густую тьму ночи боле лучезарнаго дня!… Ахъ! горестная любовь, осужденная на безмолвіе, можетъ обнаруживаться только во мрак, днемъ надобно мн притворяться, скрывать слезы и тоску мою!’..
Буря не разбудила горестной Эльмины: она вставала обыкновенно въ тотъ часъ, какъ Нельсону надлежало итти изъ дому, отворяла окно — смотрла, каково время, — и мысленно провожала своего друга до кладбища. Буря сдлала ей гораздо боле вреда, нежели ему: во весь тотъ день она чувствовала себя хуже обыкновеннаго, но ввечеру похала въ кабинетъ эстамповъ. Выбравъ для себя нкоторые, Эльмина хотла уже итти — но вдругъ ноги ея подкосились… Вошли два человка, которыхъ, не смотря на темноту, она тотчасъ узнала: Госпожа Сульмеръ и Нельсонъ… ‘Боже мой! что съ вами длается?’ сказала первая Пельсону, которой затрепеталъ, ударился объ столъ, отскочилъ назадъ, и съ трудомъ могъ отвчать нсколько словъ. Между тмъ Госпожа Сульмеръ, видя Эльмину, подошла къ ней и спросила объ ея здоровь. Я дурно провела эту ночь, отвчала она тихимъ голосомъ: буря меня очень безпокоила. — ‘Какъ! разв ты боишься втру и града?’ — Боюсь ночью, сказала Эльмина, и велла подвезти карету. Госпожа Сулынеръ захотла хать съ нею, он вышли вмст… Нельсонъ подалъ дрожащую руку Эльмин, которая въ замшательств обступилась съ подножки — онъ схватилъ ее обими руками и стоялъ неподвижно…. Эльмина въ его объятіяхъ!.. Нельсонъ чувствуетъ ея дыханіе!… Страхъ, тайна и добродтель, для сердецъ нжныхъ и страстныхъ, украшаютъ неизъяснимою прелестію самые малйшіе случаи. Какая благосклонность женщины легкомысленной и порочной могла бы такъ восхищать любовника у какъ въ сію минуту восхищался Нельсонъ!… Онъ изумленъ своимъ блаженствомъ, ему кажется, что оно превосходитъ вс его желанія… Не убилась ли ты? спросила Госпожа Сульмеръ, Эльмина хотла отвчать, но не могла сказать ни слова… Садится, и карета детъ…. Нельсонъ смотритъ въ слдъ за нею, уже не видитъ, но еще слышитъ вдали стукъ ея, скоро все исчезло, какъ минутное восхитительное сновидніе, въ сердц его осталось одно чувство живйшей любви и горести. Онъ возвращается въ лавку, видитъ нсколько отложенныхъ эстамповъ и слышитъ, что двица Б* купила ихъ. Нельсонъ разсматриваетъ всякой эстампъ, желая угадать, для чего выбрала его Эльмина, и покупаетъ для себя такіе же, они тмъ боле ему нравились, что содержаніе ихъ было меланхолическое и трогательное — наконецъ онъ садится въ коляску и детъ въ Вармбрунъ.
Между тмъ здоровье Эльмины день ото дня слабло. Сдлали новой консиліумъ, и Медики объявили, что она въ злой чахотк, но кто можетъ еще выздоровть, и совтовали ей немедленно хать къ Пирмонтскимъ водамъ. Нельсонъ узналъ все отъ Госпожи Сульмеръ, и былъ въ отчаяніи. Страхъ лишиться обожаемой Эльмины, которая любила его взаимно, оживилъ въ немъ раскаяніе. ‘И такъ я пріхалъ сюда за тмъ, думалъ онъ, чтобы отравить ядомъ горести и сократишь жизнь ея! не могъ скрыть тайны своей, побдилъ разсудокъ Эльмины, тронулъ сердце — и веду ее къ могил!.. Какая же розница между мною и гнуснымъ развратителемъ?.. Ахъ! слабость можетъ быть столь же гибельна, какъ и злодйство…. Сія мысль устрашила Нельсона, пламенное воображеніе представило ему Эльмину умирающую!.. Тутъ узналъ онъ всю муку страсти, которая противна совсти, и съ которою ты не хотли бороться, судилъ себя жестоко, и признавался, что халъ въ Вармбрунъ съ темною надеждою не только узнать, но и прельстить Эльмину, и что внутренно ожидалъ всего отъ времени…. ‘Боже мой! воскликнулъ онъ съ ужасомъ: она не нашла бы защиты для себя ни въ чести моей, ни въ совсти, одна смерть могла ее у меня похитить, одна могила была ей врнымъ убжищемъ!.. О Эльмина! перестань меня ужасаться!.. Живи, живи, хотя бы надлежало мн навки разстаться съ тобою и побдить любовь, которая, не смотря на угрызеніе совсти, миле всего для души моей!.. Ахъ! не забвеніе твое можетъ быть главнымъ для меня нещастіемъ: я найду утшеніе въ мысли, что ты жива и спокойна, но что буду, естьли перестану любить тебя?.. умру, уничтожусь душею!.. Можно прибгнуть къ великодушію, когда жизнь мучительна, но какъ сносишь ее, когда она есть только бремя?.. Такъ, мн должно всмъ пожертвовать спокойствію Эльмины, должно удалиться, и нав,ки! въ разлук съ нею могу питать любовь и мене терзаться совстію!’
Случай заставилъ Нельсона въ самомъ дл исполнить сіе намреніе. Генріету увдомили, что отецъ ея опасно боленъ въ Дрезден, она спp3,шила къ нему. Мужу не прилично было остаться въ Вармбрун, къ тому же Эльмина хала въ Пирмонтъ. И такъ Нельсонъ отправился въ Дрезденъ, но съ великою горестію, и хотя говорилъ самому себ, что уже никогда не возвратится въ Шлезію, однакожь не ршился: ни продать, ни отдать въ наемъ своего дому. Во всю дорогу онъ мучился страхомъ и жестокимъ предчувствіемъ. Видя кладбище или погребеніе, невольнымъ образомъ думалъ объ Эльмин, и наконецъ не могъ вообразить ее безъ могилы и гроба! Сіи дв мысли сдлались въ его воображеніи нераздльными и произвели въ немъ такую глубокую меланхолію, что иногда онъ казался помшеннымъ, часто трепеталъ у блднлъ и закрывалъ глаза съ ужасными судорогами въ лиц, въ другое время плакалъ, стоялъ неподвижно, ничего не слыхалъ и на вопросы не отмчалъ ни слова — когда же наконецъ приходилъ въ себя, тогда впадалъ въ уныніе, въ чрезвычайное изнеможеніе: онъ жаловался на слабыя нервы, и Генріета, не подозрвая ничего боле, спокойно давала ему принимать Гофмановы капли.
Нельсонъ нашелъ тестя своего въ гнилой горячк съ пятнами и не хотлъ впускать къ нему Генріеты, но она уже заразилась сего болзнію, слегла въ постелю и не встала. Опасность ея возбудила всю чувствительность мужа, но ему трудно было удалять отъ себя мысль, которая невольнымъ образомъ представлялась ему и походила на ужасную радость… Состояніе мучительное для сердца добраго и нжнаго, когда тайныя его желанія, вопреки великодушнымъ правиламъ, не согласны съ законами добродтели!… Чтобы избавиться отъ несносныхъ упрековъ совсти, Нельсонъ поступилъ какъ врнйшій и нжный супругъ, не только ходилъ за больною, но даже не оставлялъ ее ни на минуту, и черезъ недлю самъ занемогъ горячкою. Генріета умерла въ десятой день: онъ уже чувствовалъ сильной жаръ, но былъ съ нею до послдней ея минуты, наконецъ его вынесли въ другую комнату. Видя на себ багровыя пятна, онъ съ нкоторымъ удовольствіемъ думалъ, что заразился сею болзнію ходя за своею нещастною женою, сія мысль успокоивала его совсть. — Болзнь Нельсонова была продолжительна и казалась смертельною. Двенадцать дней онъ не выходилъ изъ безпамятства. Ложный слухъ о его кончин разнесся и дошелъ въ Пирмонт до Эльмины… Черезъ недлю она узнала, что Нельсонъ живъ, но смерть была уже въ груди ея.
Нельсонъ опамятовался, и первою его мыслію было: я свободенъ! Ему отдали письмо отъ Госпожи Сульнеръ, давно писанное: она увдомляла его, что Эльмин стало лучше. Онъ скоро выздоровлъ и спшилъ окончишь дла свои, чтобы возвратиться въ Вармбрунъ, но, не смотря на перемну состоянія — не смотря на то, что былъ увренъ въ любви взаимной — не могъ радоваться. Одна чистая совсть уметъ наслаждаться кроткою надеждою. Нельсону казалось, что Провидніе не можетъ благословить любви, которая столь долго была порочною. Онъ халъ съ неописаннымъ безпокойствомъ, предчувствуя ударъ судьбы, и наконецъ услышалъ въ Вармбрун, что Эльмина возвратилась изъ Пирмонта умирающею, хотя всякой день бываетъ еще на гроб матери….
Пораженный симъ извстіемъ, Нельсонъ окаменлъ въ душ своей, не могъ ни плакать, ни жаловаться на судьбу, и былъ въ страшной безчувственности до самой той минуты, какъ ему подали слдующую записку отъ Эльмины: ‘Наконецъ могу видться и говорить съ вами безъ преступленія, завтра въ 5 часовъ утра буду на кладбищ. Эльмина.’ Злощастный Нельсонъ, видя сіе милое имя, подписанное слабою, хладющею рукою, ожилъ въ сердц, но только для страданія… Отчаяніе могло бы довести его до чего нибудь ужаснаго, естьли бы Эльмина не назначила ему горестнаго свиданія. ‘Такъ, говорилъ онъ, мн должно видть еще смерть Эльмины, слышать ея послднее стенаніе, и тогда уже думать о конц ненавистнаго бытія моего!’ Кровь его кипла, мрачная свирпость, казалось, истребила въ немъ чувствительность. Онъ старался собирать въ мысляхъ вс ужасы, чтобы ужасне проклинать долю свою, сердце его, ожесточенное страданіемъ, не могло умилиться, и стремилось только къ изступленіямъ безумной злобы на судьбу, ненависть къ жизни побждала въ немъ самую любовь!…
Ввечеру Коралія вошла къ нему въ комнату: Нельсонъ затрепеталъ. Невинная дочь напоминала ему священный долгъ хранить жизнь свою: онъ съ грознымъ видомъ оттолкнулъ ее. Коралія испугалась, и думая, что она неумышленно сдлала какую нибудь вину, бросилась на колни, сложила руки и со слезами воскликнула: простите, папенька, простите!… Сіе любезное движеніе невинности тронуло Нельсона, не утшивъ его сердца. Онъ еще боле почувствовалъ горесть свою, лишась той обманчивой твердости, которая по крайней мр не даетъ душ размягчиться… Онъ взялъ Коралію на руки, заливаясь слезами. Милыя ласки ея привели его въ нжное умиленіе и въ то же время возбудили въ немъ горестную мысль… ‘Такъ, сказалъ Нельсонъ, естьли останусь жить для тебя, то врно долженъ буду видть смерть твою!’… Онъ посадилъ ее на стулъ и, кликнувъ слугу, веллъ вывести. — Сія страшная ночь прошла для него въ неизъяснимой тоск, не облегчаемой никакою надеждою. Онъ безпрестанно твердилъ себ, что Эльмина умираетъ отъ нещастной любви его, и вообразилъ наконецъ, что она, прежде знакомства съ нимъ имвъ отвращеніе отъ супружества, конечно бы не вышла замужъ до смерти жены его…. Сія мысль увеличила Нельсоново раскаяніе, такъ, что онъ даже не понималъ своей безразсудности. Угрызенія совсти бываютъ всего мучительне, естьли преступленіе лишило насъ того самаго щастія, для котораго мы его сдлали.
Хотя Нельсонъ считалъ вс минуты сей долгой ночи, однакожь не могъ безъ ужаса видть первыхъ лучей свта. ‘Что будетъ со мною, думалъ онъ, когда приближусь къ могиламъ, когда увижу Эльмину блдную, обезображенную, почти уже мертвую… на томъ самомъ мст, гд я въ первый разъ видлъ ее во всемъ блеск молодости и красоты!… Но мн должно укрпиться въ сердц: для того ли пойду къ ней, чтобы ускорить ея кончину?’… Онъ пошелъ на кладбище. Мысль, что Эльмина не знаетъ, можетъ быть, своей опасности и страхъ открыть ей глаза, вооружили его мужествомъ, а чтобы еще боле утвердиться въ семъ расположеніи, то онъ старался оживить въ растерзанной душ своей хотя слабую искру надежды, думая, что Медики часто обманываются, и что молодость легко можетъ спасти Эльмину…. Въ 5 часовъ Нельсонъ слышитъ стукъ кареты, съ трепетомъ обращаетъ глаза на ворота и хладетъ отъ ужаса, видя Эльмину…. Она уже не походила на ту прелестную женщину, которая плняла глаза цвтущею красотою, но казалась только тнію прежней. Эльмины, все еще трогательною и пріятною, но слабою и томною — едва идущею въ сію обитель смерти — едва сносящею свтъ утренній и готовою скрыться въ могил, на которую она въ безмолвіи опиралась. Подл гроба сдлано было дерновое канапе: Эльмина сла… Нельсонъ стоялъ неподвижно и смотрлъ на нее глазами отчаянія… Она движеніемъ руки указала ему подл себя мсто… Сіи нещастные любовники, которые еще никогда не говорили другъ съ другомъ, наконецъ могутъ перервать молчаніе, но единственно для того, чтобы проститься навки… Эльмина отъ слабости и сердечнаго волненія не въ силахъ сказать ни слова. Ея тяжелое дыханіе, блдность и помраченные глаза изображали, казалось, послднюю минуту жизни…. Нельсонъ съ восклицаніемъ ужаса протянулъ руки къ Эльмин, которая опускаетъ голову на грудь его, говоря, ‘ахъ! какъ мило покоиться тутъ безъ угрызенія совсти!’… Тихій, но все еще милый голосъ ея проникнулъ во глубину Нельсонова сердца…. Эльмина смотритъ на него съ Ангельскою нжностію, еще живетъ, еще любитъ своего друга… Онъ прижимаетъ ее къ своей груди, и прелесть взаимной любви, которою душа ихъ въ первый разъ свободно наслаждалась, сильне ужаснаго рока и самой смерти, она побждаетъ на минуту горесть!… Эльмина, кажется, воскресаетъ, румянецъ блеснулъ на щекахъ ея, глаза наполнились слезами — а слезы давно уже были для нее жизнію…. Она, встала, положила руку на гробъ и сказала: ‘Нельсонъ! вотъ обыкновенный конецъ и самой щастливой страсти!’.. Онъ бросился на колна передъ нею и прижалъ къ сердцу руку ея… ‘Здсь, продолжала Эльмина, здсь любовь, подъ трогательнымъ видомъ сожалнія, плнила нашъ разсудокъ. Этотъ гробъ напоминаетъ мн вс чувства и вс горести, которыя имла я въ жизни… Сюда Нельсонъ часто приходилъ вмсто Эльмины: здсь должно ему и впредь заступить ея мсто… Рука его будетъ украшать этотъ мраморъ цвтами… Я поручаю вамъ должность, и слдственно могу надяться, что вы будете хранить жизнь свою… Даете ли мн слово?’…. Повинуюсь! воскликнулъ Нельсонъ: исполню волю твою, о другъ безцнный! Малодушное отчаяніе не прекратитъ жизни, которая была посвящена теб. Будь покойна, будь уврена, что Небо сдлаетъ чудо и продлитъ наказаніе нещастнаго!.. Я стану жить и мучишься терпливо, страданіе есть моя должность и жертва любви…. Но разв не можемъ еще надяться? Судьба насъ соединяетъ’…
Эльмина сдлала знакъ головою, что не иметъ надежды, дв слезы выкатились изъ ея глазъ и блистали на длинныхъ ресницахъ, томная и милая улыбка украсила еще Ангельское лицо ея. ‘На что себя обманывать? сказала она: но Небо, прежде вчной разлуки нашей, даровало намъ нсколько минутъ блаженныхъ… Мы могли видться, говорить и любить другъ друга безъ упрековъ внутреннихъ… О другъ нжной! я оставляю теб пріятное воспоминаніе! и ничто уже не запрещаетъ твоему сердцу меня оплакивать!’
Тутъ небо, покрытое облаками, еще боле омрачилось, зашумлъ втеръ и дождь… Нельсонъ закрываетъ Эльмину плащемъ своимъ. Имъ должно было разстаться. Эльмина становится на колни у гроба, поднимаетъ невинныя руки свои къ Небу и молится въ безмолвіи…. Прекрасные волосы ея падаютъ на плеча и на грудь… Молнія живымъ блескомъ озаряетъ ей лицо: оно кажется лучезарнымъ и небеснымъ….. Свершилось! воскликнулъ Нельсонъ: Ангельская душа ея переселилась на небо…. Эльмина!…. Она взглянула на него, встала, бросилась въ его объятія, и блдныя, хладныя уста ея напечатлли нжный поцлуй на пламенныхъ устахъ Нельсоновыхъ… О чувство неизъяснимое, вмстившее въ себ муки и блаженство долговременной жизни! минута быстрая, въ которую душа истощила весь пламень свой, въ которую сильн 123,йшее отчаяніе соединялось съ нжнйшими восторгами страсти, и сердце испытало всю способность свою любить, наслаждаться, мучиться!.. Сей первый поцлуй былъ чистъ подобно святой дружб и — смерти!… Любовь сихъ нещастныхъ не имла въ себ ничего земнаго, кром напрасныхъ сожалній и горести…..
Дождь усилился. Лудвигъ прибжалъ къ госпож своей и хотлъ подать ей руку: Нельсонъ оттолкнулъ его, взялъ ее на руки, донесъ до кареты у стоявшей у воротъ кладбища…. Карета детъ… Нельсонъ устремилъ на нее глаза свои, она удаляется, и силы постепенно въ немъ слабютъ: съ нею исчезаетъ его блаженство, желанія, остатокъ надежды и самое бытіе…. Она възжаетъ въ темный сосновый лсъ и скрывается…. Нельсонъ затрепеталъ какъ умирающій посл долговременныхъ страданій и въ изнеможеніи горести упалъ на землю. Память его затмвалась… но онъ видитъ на песк слды Эльмининой кареты, и снова приходитъ въ себя… ‘Боже мой! думаетъ нещастный: она умираетъ, а я не съ нею!.. Можетъ быть, ее уже нтъ на свт!’… Съ сею мыслію онъ всталъ, хотлъ бжать по слдамъ кареты, но колна его подогнулись, густое облако закрываетъ глаза, онъ падаетъ безъ чувствъ на дорог…. Покойся, нещастный! наслаждайся нсколько минутъ безчувствіемъ!… Когда глаза твои откроются, ты не узнаешь свта, все для тебя перемнится, увидишь передъ собою одну неизмримую пустыню и злополучіе безъ надежды!… Эльмины нтъ, она скончалась въ объятіяхъ отца своего.
Нельсонъ лежалъ безъ памяти около двухъ часовъ, наконецъ земледльцы увидли его и внесли въ хижину. Онъ образумился, видитъ плачущихъ крестьянъ, слышитъ, что они лишились своей благотворительницы — именуютъ Эльмину — и вторичной глубокой обморокъ на нсколько минутъ избавляетъ Нельсона отъ ужаснаго страданія. Онъ снова открываетъ глаза… Добродушное семейство въ безмолвіи окружаетъ его, и печальный звукъ колокола извщаетъ прихожанъ о смерти человка…. Нельсонъ, растерзанный, утомленный отчаяніемъ, кажется въ сію минуту примромъ твердости, повинуясь опредленію Небесному, онъ готовъ посвятить остатокъ жизни своей нещастію, но удивляется, что можетъ еще жить и мыслить!.. Хозяинъ отвезъ его домой. Недли дв онъ не вставалъ съ постели. Въ сіе время Господинъ Б* погребъ тло нещастной дочери въ могил супруги своей. Естьли бы чувствительная Эльмина предвидла, что прахъ ея будетъ лежать вмст съ прахомъ матери, то она не поручила бы Нельсону жестокой должности, всякой день носить цвты на гробъ ея. Не думая умереть такъ скоро, Эльмина хотла хать въ Гиршбергъ, чтобы тамъ ожидать конца и быть погребенною въ семъ город….
Искусство Медика возвратило здоровье Нельсону. Узнавъ, что гробъ Госпожи Б* есть и гробъ Эльмины, онъ веллъ везти себя на кладбище, упалъ на могилу, положилъ цвты на холодный мраморъ и не умеръ!… Съ сего времени всякое утро ясмины и резеда, омоченные слезами, украшаютъ могилу Эльмины. По чудесному постоянству злощастія Нельсонъ еще живъ {Госпожа Жанлисъ говоритъ, что истинный анекдотъ подалъ ей мысль сочинить эту повсть.}!… Милая дочь, вмсто утшенія, сдлалась для него предметомъ мучительнаго безпокойства: онъ увренъ, что лишится ее! Пылкое воображеніе въ немъ угасло, дв мысли безпрестанно занимаютъ душу его: я убійца Эльмины и долженъ потерять Коралію! Въ прошедшемъ находитъ онъ только одно жестокое воспоминаніе, а будущее есть для него ничто иное, какъ ужасное предчувствіе!