Медовый месяц, Солоницын Владимир Андреевич, Год: 1840 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 55 минут(ы)

МЕДОВЫЙ МСЯЦЪ

Непостижимая сила крови! Какой мудрецъ, идеологъ, физіологъ, антропологъ, зоологъ, френологъ, динамистъ, шелингистъ, гегелистъ, туманистъ, растолкуетъ мн, отчего я люблю родныхъ своихъ нжне чмъ прочихъ людей. И отчего, напримръ, благосостояніе моего троюроднаго брата, коллежскаго секретаря Ивана, для меня драгоцнне нежели благосостояніе дйствительнаго статскаго совтника Петра, человка чужаго, — хотя Ивана я съ роду не видывалъ, а съ его превосходительствомъ Петромъ мы вмст росли, учились, трудились, кланялись, и, что всего важне, вмст имли честь быть повсами!

Чувство родственной нжности, какъ я слышалъ, проходя мимо одного университета, не существуетъ ни между четвероногими животными, ни между китами, моржами, птицами, рыбами, пресмыкающимися, наскомыми, раками, улитками или глистами. Это, какъ я думаю, оттого, что у всхъ вышеписанныхъ существъ не бываетъ ни какой собственности, достающейся по наслдству, и не за что имъ любитъ другъ друга.

Я вовсе не удивляюсь, если родные братья, или родныя сестры обожаютъ другъ друга. Эта любовь должна быть слдствіемъ привычки, слдствіемъ общихъ воспоминаній и, главное, слдствіемъ тождества матеріальныхъ интересовъ.

Но вотъ случай: у Карпа, живущаго въ Петербург, есть внучатый племянникъ Сидоръ, въ Камчатк: они никогда не видались, знаютъ одинъ о другомъ только по темнымъ домашнимъ преданіямъ, и, между-тмъ, попробуйте сказать дурное слово про Сидора въ присутствіи Карпа: тотъ какъ-разъ выцарапаетъ вамъ глаза!

Это какъ объяснить? Не могу знать, достанетъ ли у васъ столько остроумія, но что касается до меня, признаюсь, я тутъ ровно ничего не понимаю.

Изъ множества извстныхъ мн примровъ подобнаго направленія души человческой къ родственной нжности, я выберу одинъ, семейство Задвинскихъ, и читатель, котораго я предполагаю человкомъ чувствительнымъ, безъ-сомннія согласится, что, какъ великое свтило родственной нжности, это семейство одно въ состояніи освтить и согрть всю нашу мрачную к холодную юдоль, жилище черствыхъ душъ, забывшихъ, средь житейскихъ происковъ, даже и то, какъ он другъ другу приводятся.

Въ одной изъ самыхъ черноземныхъ губерній, — вовсе не нужно знать, въ какой именно, — есть деревня Зубровка, небольшое дворянское имніе, душъ въ сотню, живописно раскинутыхъ по холмистому берегу рки: он составляютъ единственный замчательный предметъ среди зеленыхъ луговъ и полосатыхъ полой.. Въ сторон стоитъ господскій дом, деревянный, въ два этажа, съ балкономъ и крылечкомъ. На пруд, въ которомъ играютъ караси и отражается фасадъ дому съ двумя рядами оконъ, красною кровлею и шестью блыми трубами. Лтомъ этотъ балконъ превращался въ палатку, на немъ и на ступенькахъ крыльца разставлялись въ симметрическомъ порядк горшки гортенсій, столикъ и нсколько стульевъ, на столик шиплъ самоваръ, на стульяхъ сидли хозяева. Все это было очень мило и занимательно для глазъ прозжаго, особливо, когда еще, по гладкой поверхности пруда, плавали блые гуси, а на запад горло заходящее солнце, котораго лучи осыпали золотою пылью фасадъ, самоваръ, гусей, и всю эту картину сельскаго блаженства.

Тутъ-то и жило нжное семейство Задвинскихъ, о которомъ я упомянулъ. Оно состояло изъ мужа, жены и двухъ дочерей. Гд, когда и какъ служилъ едоръ Петровичъ, это до насъ не касается: хотя многіе писатели полагаютъ, что формулярный списокъ есть врнйшее зеркало характера историческихъ лицъ, однако жъ я хочу изобразить Задвинскаго, не какъ отставнаго чиновника, а какъ дйствительнаго человка, въ его частномъ быту, въ кругу его семейства. Съ этой стороны онъ представляетъ видъ гораздо занимательнйшій, видъ характера, благороднаго, милаго и даже поучительнаго. Не думайте впрочемъ, чтобы едоръ Петровичъ, какъ сокровищница многихъ драгоцнныхъ качествъ, былъ центромъ картины, которую я сбираюсь нарисовать. Напротивъ, въ его характер есть именно та отличительная черта, что онъ, при всей своей оригинальности, при всей возвышенности, никогда не выдается впередъ, но составляетъ только равную съ прочими часть прекраснаго цлаго, которое извстно подъ собирательнымъ именемъ ‘Задвинскихъ’. Поэтому я буду говорить не объ одномъ едор Петрович, а обо всхъ Задвинскихъ.

Если разсматривать ихъ по-одиначк, въ нихъ найдутся черты очень разнообразныя, напримръ, едоръ Петровичъ большой весельчакъ, а супруга его Анна Васильевна — женщина меланхолическаго и чувствительнаго нраву, едоръ Петровичъ любитъ разсяніе, не очень заботится о хозяйств, напротивъ, Анна Васильевна предпочитаетъ тихую, скромную жизнь, и свято исполняетъ вс обязанности доброй русской хозяйки, старшая дочь, Надина, очень похожа на маменьку, младшая, Полина — совершенный отецъ, первая любитъ заниматься науками и изящными искусствами, и плняется красотами природы, послдняя — шалунья, рзвушка, дитя. Но характеры, столь различные въ частности, гармонируютъ между собой какъ нельзя лучше. Я даже позволю себ сказать, что если ихъ брать каждый отдльно, то онъ не будетъ ничего значить, и что, только вмст, въ совокупности — они могутъ существовать и достигать цли своего существованія. Для большей ясности прибгнемъ къ сравненію. Отнимите у человка голову, руки и ноги: будутъ голова, руки, ноги, но не будетъ уже человка. Точно такъ и Задвинскіе: ежели вы разрозните ихъ, это будутъ только члены какого-то цлаго, но взятые вмст, они составляютъ полное существо, отдльное, цлое нравственное лицо ‘Задвинскихъ’.

Отличительное свойство въ общемъ характер этого нравственнаго лица есть необыкновенная нжность къ роднымъ и готовность служить имъ при всякомъ случа, не смотря на тысячу пожертвованій и затрудненій, съ какими иногда бываетъ сопряжена подобная услуга. Въ строгомъ смысл, конечно, покажется нсколько странною эта исключительность въ пользу родственниковъ, какъ-будто люди не вс равны въ глазахъ сердца и добродтели. Скажемъ больше: она можетъ быть осуждена и катихизисомъ, который учитъ насъ признавать своимъ ближнимъ, своимъ братомъ, всякаго человка. Но, съ другой стороны, согласитесь, что если бы вс питали такую привязанность къ кровнымъ, на земл не было бы несчастливца безъ друзей и безъ покровителей. Притомъ нельзя же требовать полнаго совершенства отъ человка, и, слдственно, нельзя не простить Задвинскимъ этой маленькой слабости, тмъ боле что та же самая слабость нсколько разъ бывала источникомъ высокаго, благороднаго, героическаго самоотверженія, которое они являли въ попеченіи о своихъ родныхъ. Наконецъ справедливость требуетъ замтить, что родня Задвинскихъ такъ многочисленна, что посвятивъ себя ея благу, они уже не имли бы ни средствъ, ни времени заботиться съ такимъ же жаромъ и о благ постороннихъ.

Трудно вообразить, что это было, когда едоръ Петровичъ и Анна Васильевна жили въ Москв, въ своемъ родномъ город, въ центр всхъ ближнихъ и дальнихъ своихъ родственниковъ. Старинный каменный желтый домъ, на двор, выступавшемъ на улицу деревянной ршеткой и тяжелыми каменными воротами съ парою блыхъ алебастровыхъ львовъ, былъ святилищемъ патріархальнаго гостепріимства и самой дружеской, простодушной веселости. Многочисленная родня Задвинскихъ считала этотъ домъ своей метрополіей, и хотя ни едоръ Петровичъ, ни Анна Васильевна не занимали особенно высокихъ степеней въ родословной іерархіи, но всеобщее уваженіе, эта невольная дань прекраснымъ ихъ свойствамъ, сдлали то, что они были Мекъ-Грегорами своего клана. Ежедневно, съ утра до вечера, въ дом ихъ толпилось множество лицъ обоего пола и всякаго возраста. Нужды нтъ, что иногда ни едора Петровича, ни Анны Васильевны не случалось дома: духъ добрыхъ хозяевъ неотлучно присутствовалъ посреди родныхъ гостей, а тамъ, черезъ нсколько минутъ, они и сами возвращались къ большему оживленію бесды, такъ лтнее солнце, закатившись на запад, долго еще озаряетъ небо, и въ нашей сверной сторон возвращается, на горизонтъ прежде нежели природа успетъ покрыться печальнымъ мракомъ.

едоръ Петровичъ и Анна Васильевна часто вызжали для исполненія добровольныхъ, но не меньше того священныхъ, обязанностей, которыя они на себя возложили. При многочисленности родни, у нихъ всегда находилось довольно заботъ: тамъ надобно было навстить больнаго, здсь утшить печальнаго, въ одномъ мст свадьба, въ другомъ похороны, въ третьемъ родины. Задвинскіе поспвали везд, помогали всмъ, и въ каждомъ семейств ихъ встрчали какъ геніевъ хранителей домашняго благополучія, какъ пенатовъ. Такъ проходило ихъ утро, обдъ призывалъ ихъ домой. Тутъ они постоянно были примромъ добраго русскаго хлбосольства: Анна Васильевна отличалась искусствомъ угощать, едоръ Петровичъ очаровывалъ всхъ своимъ ровнымъ и веселымъ расположеніемъ духа. Посл обда милая чета опять удалялась на нсколько времени, для тхъ же занятій, которымъ было посвящено утро, но вечеромъ вс возвращались въ пріютную гостиную Анны Васильевны, прізжали новые гости, общество длалось многолюдне, и время проходило непримтно въ разныхъ невинныхъ забавахъ, въ которыхъ и сама Анна Васильевна принимала участіе наравн съ рзвою молодежью.

Такъ прожили Задвинскіе нсколько лтъ въ Москв: эти нсколько лтъ можно назвать однимъ огромнымъ подвигомъ на поприщ любви къ ближнему, или безпрерывною апоеозою этой любви въ кругу родныхъ. Наконецъ обстоятельства, независвшія отъ едора Петровича и Анны Васильевны, принудили ихъ удалиться въ деревню: они поселились въ сельскомъ убжищ, о которомъ я говорилъ выше, и скоро вс сосди почувствовали присутствіе этихъ необыкновенныхъ людей, между-тмъ какъ Москва долго, долго вспоминала ихъ добродтели и примрные поступки съ родными.

Одинъ изъ этихъ поступковъ, въ которомъ игралъ важную роль старинный другъ мой, капитанъ-лейтенантъ Аполлонъ Верповъ, будетъ предметомъ слдующаго разсказа.

Аполлонъ Верповъ, прослуживъ пять лтъ въ англійскомъ флот, сдлавъ два путешествія въ наши сверо-американскія колоніи и перейдя четыре раза черезъ экваторъ, увидлъ наконецъ что хотя Отаитянки очень хороши и привтливы, однако жъ это его ни къ чему не ведетъ, потому-что онъ закоренлый москвичъ и не можетъ быть счастливъ нигд, кром своего сренькаго домика съ зелеными ставнями, близь Смоленскаго рынка. Тотъ весьма ошибается, кто думаетъ, что продолжительное отсутствіе изъ отечества и взглядъ на отдаленныя прекрасныя страны длаютъ насъ космополитами: есть русскіе люди, которые, чмъ боле видятъ чужаго, тмъ горяче любятъ свое. Хороши лавровыя рощи въ Сициліи, живописны горы въ Швейцаріи, величавы озера въ Америк, говорятъ они: но то ли дло наша Русь-матушка, наши ясные морозные дни, наши свтлыя лтнія ночи! Къ числу такихъ-то людей принадлежалъ и Верповъ: онъ даже не покушался на сравненіе своей родины съ другими землями, хотя ему, боле чмъ многимъ другимъ, это было бы позволительно, потому что онъ видалъ земли всхъ климатовъ и всхъ частей свта. Но Верповъ былъ Русской въ душ, любилъ въ своей родин родину, и чувствовалъ, что ему не будетъ нигд такъ привольно, какъ посреди Москвы блокаменной, тамъ, гд стояла его колыбель, гд покоится прахъ его отца, матери и двухъ младшихъ братьевъ. Когда его корабль весело пролеталъ мимо остроконечныхъ вершинъ Тенерифа, или нжился подъ роскошнымъ небомъ Австраліи, Аполлонъ постоянно думалъ о своемъ сренькомъ домик у Смоленскаго рынка, и въ воображеніи его безпрестанно оживало прошедшее, милое прошедшее, годы золотаго, незабвеннаго дтства. Онъ вспоминалъ, какъ бывало отецъ его, почтенный старикъ съ широкой лысиной на голов, сиживалъ по вечерамъ у окошка и разсказывалъ ему, десятилтнему мальчику, о своихъ походахъ, какъ бывало сосди, этотъ особенный классъ людей, въ фантастическихъ картузахъ, съ толстыми тростями, подходила одинъ за другимъ къ окну Льва Иваныча, и навдавшись о его здоровья, длали замчанія насчетъ погоды и другихъ любопытныхъ предметовъ. Сердце Верпова сжималось при этихъ воспоминаніяхъ, онъ забывалъ вс красоты, которыя окружали его, и ему хотлось, непреодолимо хотлось воротиться на родину.

Подумавъ хорошенько, Аполлонъ Верповъ наконецъ подалъ въ отставку и пріхалъ въ Москву, съ твердымъ намреніемъ жениться, чтобы въ свою очередь сидть съ сыномъ у окна и разговаривать съ добрыми сосдями.

Ему тогда было только тридцать три года. Его пожелтвшее отъ зною лицо не утратило способности нравиться, его умъ и любезность легко обращали на себя вниманіе прекраснаго пола, а его дальновидный взглядъ, этотъ быстрый взглядъ истиннаго моряка, удивительно хорошо замчалъ прелести пригожихъ мсквитянокъ я очень исправно передавалъ эти замчанія его нжному и чувствительному сердцу.

Можетъ-быть, Москва поотстала отъ Петербурга въ просвщеніи: дйствительно, тамъ нтъ гасовыхъ фонарей, нтъ такихъ свжихъ устрицъ, нтъ желзной дороги. Но хорошенькихъ женщинъ, — увряю васъ, господа!— хорошенькихъ женщинъ, — извините, прекрасныя жительницы Петербурга, — хорошенькихъ женщинъ въ Москв очень много. Поэтому сердце друга моего Аполлона недолго оставалось свободнымъ: разъ, два, три — и онъ спустилъ флагъ передъ несравненною Лизой Станисловичъ.

Надобно вамъ сказать, что такое была эта Лиза. Она считалась самой завидной невстой въ Москв, этомъ парник невсть Русскаго царства. Отецъ ея, отставной Екатерининскій генералъ, имлъ три тысячи душъ, любилъ свою дочь до безумія и лелялъ ее, какъ единственное дитя, которое должно было наслдовать вс его сокровища и знаменитое имя, нарзанное на стнахъ Туртукая и Измаила. Не было угожденія, котораго бъі онъ не сдлалъ своей Лиз, не было ласкъ, попеченій, въ которыя бы онъ не запеленалъ ея. Но природа, одаривъ Лизу всми преимуществами красоты, ума, добродтелей, знатности и богатства, съ тмъ вмст создала ее такою нжною, такою, можно сказать, хрупкою, что казалось, самое легкое прикосновеніе могло превратить ее въ прахъ. Впрочемъ эта нжность, чувствительность, эта раздражительность нервовъ, исключительное свойство аристократической красоты, ни мало не портили Лизы. Въ физической слабости женщинъ есть какая-то особенная прелесть. Женщины прекрасныя и подверженныя раздражительности нервовъ дйствуютъ на мужчинъ двойнымъ орудіемъ: он плняютъ и внушаютъ состраданіе. Мужчина, встртившись съ такой женщиной, влюбляется и въ красоту и въ болзнь, потому-что для гордости его очень пріятно покровительствовать существу слабому и прелестному. Болзненность какъ-то боле подчиняетъ красавицу его власти, а надо признаться, что мы, подъ личиной рыцарской угодливости, ни о чемъ такъ усердно не хлопочемъ, какъ о Томъ, чтобы быть деспотами въ семействахъ и въ обществ.

Равнодушная къ толп другихъ обожателей, Лиза приняла благосклонно жертву Аполлонова сердца. Ея красота и болзненность, его мужество и здоровье, эти качества, столь противоположныя, составили наилучшую гармонію, встртившись въ двухъ существахъ различнаго пола. Отецъ былъ повидимому не прочь отъ соединенія молодымъ людей, но когда Аполлонъ сдлалъ предложеніе по установленной форм, старикъ не сказалъ ничего ршительнаго. Дло въ томъ, что генералъ былъ человкъ осторожный и боялся погубить свою дочь, выдавъ ее за человка, котораго едва зналъ. Аполлонъ получилъ позволеніе здить въ домъ генерала, его принимали всегда очень ласково, и только….. Но можете вообразить, какія изъ того вышли послдствія для двухъ сердецъ, которыя, казалось, самою природою были назначены другъ для друга. Аполлонъ и Лиза влюбились по всмъ правиламъ самой восторженной, романической страсти: онъ сходилъ съ ума, когда не видалъ ея цлый день, она тосковала и плакала, ежели его не видала. Словесное объясненіе было только повтореніемъ того, что уже тысячу разъ они невольно высказали другъ другу взглядами, вздохами, движеніями, внезапными перемнами въ цвт лица. А между-тмъ старый генералъ, какъ-будто ничего не видитъ, не замчаетъ. Аполлонъ напрасно умолялъ его дать свое благословеніе, Лиза также напрасно перенесла стыдъ признанія въ своей склонности. Наконецъ другъ мой потерялъ терпніе, съ ршимостью моряка взялъ Лизу за руку, привелъ къ отцу и сказалъ: Андрей Павловичъ, ежели вы насъ не жените, мы женимся сами.

Генералъ поцловалъ ихъ и женилъ.

Съ чмъ сравнить восторгъ Аполлона, когда онъ вводилъ новобрачную въ свой сренькій домъ съ зелеными ставнями, который отнын долженъ былъ быть святилищемъ ихъ любви и благополучія! Съ чмъ сравнить радость Лизы, когда она, опираясь на руку своего любезнаго, входила въ его жилище, чтобы быть въ немъ хозяйкою, чтобы отдаться навсегда подъ пріятную власть и покровительство любимаго человка!…

О! надо было знать эту прекрасную чету, надо было понимать всю силу ихъ взаимной привязанности и видть мученія, которыя перенесли они въ долгой неизвстности, согласится ли отецъ на ихъ бракъ, чтобы постигнуть, хоть вполовину, блаженство, которое наполняло души молодыхъ супруговъ и выливалось безчисленнымъ множествомъ пламенныхъ взаимныхъ ласкъ. Небо и земля, жизнь и смерть, прошедшее и будущее, все соединилось у нихъ въ одной настоящей минут любви, и эта любовь, пролетая огнемъ по молодымъ жиламъ, раскаляла сердца и сплавляла дв души въ одну душу. Само самой разумется, что при такихъ обстоятельствахъ, Москва, въ которой они были у всхъ на виду, не могла не казаться имъ чмъ-то въ род тюрьмы. Предусмотрительный Андрей Павловичъ зналъ это напередъ, приготовленія къ отъзду были сдланы заблаговременно, и молодые, даже не переночевавъ въ своемъ московскомъ дом, пустились въ деревню, гд ихъ ожидали свобода и уединеніе.

Это случилось въ то самое время, когда я, имя надобность заняться кой-какими длами, также вышелъ въ отставку и похалъ изъ Петербурга въ Оренбургъ. Дорога моя лежала такъ, что мн стоило сдлать не больше двадцати верстъ крюку, чтобы захать въ имніе Аполлона. Не видавшись съ нимъ около двухъ лтъ и горя нетерпніемъ поздравить его съ счастливой перемной жизни, я ршился на это маленькое уклоненіе отъ прямаго пути. Было пять часовъ вечера, до деревни Аполлона оставалось только четыре версты, я вылзъ изъ тарантаса и шелъ по сторон дороги, любуясь прекрасными окрестностями и думая о завидной дол своего друга. Вдругъ какое-то лицо подсунулось подъ козырекъ моего картуза, и въ то же время раздался громкій хохотъ. Это меня озадачило, я остановился, смотрю передо мной вертится и помираетъ со смху едоръ Петровичъ Задвинскій.

— А?….. что?….. каково?….. Ждали ли вы, что я васъ встрчу? спросилъ онъ, схвативъ меня за об руки.

Я зналъ едора Петровича потому только, что года четыре назадъ, будучи въ Москв въ отпуску, видалъ его въ тамошнихъ обществахъ, впрочемъ мы почти не были знакомы.

— Ужъ врно не ждали…. признайтесь!…. Но тмъ-то и пріятне всякая встрча, чмъ она неожиданне. А я вышелъ….. такъ, погулять. Наша усадьба вотъ тутъ недалеко: за угломъ этой рощи садовыя ворота выходятъ на большую дорогу….. Гляжу: знакомое лицо! точно, знакомое лицо!….. Кто бы это?….. Ба! да это Владиміръ Андреичъ!….. Надюсь, почтеннйшій, что вы завернете къ намъ на минутку.

Я отвчалъ, что спшу къ пріятелю, который живетъ пососдству.

— Успете, почтеннйшій! Мы васъ не задержимъ. А жена и дти будутъ рады отъ всего сердца: вы имъ пораскажете про нашихъ московскихъ родныхъ.

Какъ ни старался я отдлаться отъ этого приглашенія, едоръ Петровичъ стоялъ на своемъ, и мн наконецъ пришлось уступить его требованію. Мы застали Анну Васильевну сидящую подъ окномъ, въ огромномъ чепц, съ Библіею въ рукахъ. Ей въ то время было не боле тридцати-пяти лтъ, но чепецъ и Библія придавали ей видъ настоящей святоши: я никогда не встрчалъ женщины въ ея возраст съ такой постной наружностью. Ктому жъ она очевидно была чмъ-то разстроена вздыхала, поднимала глаза къ небу и прикладывала къ нимъ блый платокъ, какъ-будто отирая слезы… Со всмъ тмъ пріемъ, сдланный ею мн, былъ самый дружелюбный и обязательный. Я не зналъ, какъ благодарить за ея милую ласковость, и внутренно начиналъ уже радоваться, что сдался на просьбу едора Петровича, потому-что это сблизило меня съ людьми, о которыхъ хотя я слышалъ много хорошаго, однако жъ никакъ не могъ вообразить, чтобы они были столько любезны и добры.

Анна Васильевна, узнавъ, что я ду къ одному изъ ихъ сосдей и можетъ-статься пробуду тамъ нсколько дней, изъявила свое удовольствіе по этому случаю.

— Конечно, вы доставите намъ честь видть васъ у себя еще нсколько разъ, сказала она. Поврьте, что мы всегда будемъ рады вамъ, какъ родному.

— Мы станемъ вмст стрлять, удить, травить! прибавилъ едоръ Петровичъ.

— У насъ здсь нтъ большихъ заведеній, перебила его рчь Анна Васильевна: мы только третій годъ живемъ въ этой деревн, но я могу васъ уврить, что вы нигд не найдете такихъ вкусныхъ фруктовъ и такого искренняго радушія.

Оживленный привтливостью хозяевъ, разговоръ нашъ съ каждою минутою развивался боле и боле. едоръ Петровичъ безпрестанно предлагалъ мн то ту, то другую услугу, а Анна Васильевна, безъ всякаго домогательства съ моей стороны, посвятила меня во многія домашнія тайны. Я скоро узналъ, что она почти ежедневно ссорится съ мужемъ за его страсть травить зайцевъ, удить рыбу и стрлять бекасовъ, что они проживали въ Москв по тридцати тысячъ въ годъ и это разстроило ихъ состояніе, что у старшей дочери ихъ, Надины, есть на лвомъ колн родимое пятнышко, что горничная Анны Васильевны, Акулька, очень толста, лнива и неповоротлива, и что ей, Анн Васильевн, хотлось имть сына, но едоръ Петровичъ думаетъ иначе. Разумется, эти подробности и признанія могутъ показаться слишкомъ мелочными и откровенными для перваго свиданія съ человкамъ, во зачмъ же судить такъ строго простое, невинное проявленіе доброты сердца и благороднаго, открытаго характера? Притомъ Анна Васильевна, говоря о своихъ желаніяхъ и недостаткахъ Надины, хранила на лиц своемъ тоже самое смиренное, совершенно монашеское выраженіе, какое господствовало на немъ при начал нашей бесды: слдственно никто не въ прав заключить, чтобы тутъ было что-нибудь, кром чистаго простодушія, дружелюбія, и я торжественно говорю: Honni soit qui mal y pense!

Какъ бы то ни было, но я замтилъ между прочимъ, что голосъ Анны Васильевны съ каждымъ монологомъ становится жалобне, а платокъ ея все чаще и чаще совершаетъ путешествія къ покраснвшимъ глазамъ, какъ-будто вызывая меня на вопросъ о причин ея горести, ижелая дружески раздлить ея скорбь, я спросилъ наконецъ, о чемъ она плачетъ. При этихъ словахъ печальное лицо Анны Васильевны сдлалось еще печальне, глаза поднялись къ потолку, налились слезами, потомъ она опустила голову на руки, закрылась, и съ выраженіемъ глубокаго страданія покачивая головою, тяжко, болзненно вздыхала, перемшивая свои вздохи со всхлипываніями и какими-то неясными звуками голоса, которые только одна самая жестокая скорбь можетъ вырывать изъ глубины разбитаго сердца.

Признаюсь, я уже начиналъ бранить себя за нескромное любопытство, но вотъ Анна Васильевна прервала молчаніе:

— Простите эту слабость материнскому сердцу, которое не можетъ противиться своимъ чувствамъ… Ахъ, Полина, Полина!

Тутъ она опять закрылась платкомъ и стала рыдать еще сильне.

— Мн очень больно, Анна Васильевна, что я своимъ неумстнымъ вопросомъ…

— Вашъ вопросъ, Владиміръ Андреичъ, значитъ, что вы принимаете участіе, а участіе добрыхъ душъ — единственная моя отрада. Благодарю васъ и охотно раскажу, что меня сегодня такъ разстроило. Уврена, что длю свою печаль съ человкомъ, который уметъ понимать и цнить чувства матери. Два года назадъ, въ этотъ самый день, шестаго іюня (голосъ Анны Васильевны измнился, и вс остальныя слова она говорила съ большимъ напряженіемъ и промежутками) …..въ этотъ самый день, шестаго іюня….. о Боже мой!….. младшая дочь моя, Полина… двочка четырнадцати лтъ….. ахъ! упала въ воду.

Несчастная мать громко зарыдала и опустилась на спинку креселъ. Я умлъ понять ея скорбь: въ самомъ дл, что можетъ быть тяжеле для матери, какъ потерять свое дитя, свою дочь, въ цвтущемъ возраст, окруженную надеждами и любовью родителей?

— У насъ тогда случилось нсколько человкъ добрыхъ сосдей, продолжала Анна Васильевна отдохнувши, посл обда вздумали покататься по вод и пошли на прудъ. Когда мы собрались на плоту, съ котораго надо было садиться въ лодку, я замтила, что съ нами нтъ Полины. Тотчасъ послали за нею, а сами сли въ лодку и дожидаемся. Полина, двочка рзвая, прибжала, хотла пригнуть къ намъ, оступилась, и…..

Анна Васильевна не могла договорить.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ я растроганный до глубины сердца. Какое несчастье! И еще въ то самое время, какъ вы думали веселиться въ кругу милыхъ гостей!….. Это ужасно.

— Вообразите, Владиміръ Андреичъ: мсто, гд упала Полина, какъ нарочно, самое глубокое на всемъ пруду…. слишкомъ дв сажени. Когда Полину вытащили, она была словно мертвая. Въ ту же минуту на ней перемнили все, до послдней нитки, уложили въ постель, укрыли теплыми одялами и напоили чаемъ. Я ужъ не была въ состояніи хать съ гостями, а они катались до ночи.

— Такъ, по-видимому, этотъ случай не имлъ никакихъ важныхъ послдствій? спросилъ я съ невольнымъ удивленіемъ.

— Нтъ, слава Богу, Полина не простудилась. Но что касается, до меня, то я, съ этого ужаснаго происшествія, не могу безъ глубокихъ душевныхъ страданій провести день шестаго іюня, да и согласитесь, Владиміръ Андреевичъ, что нжному сердцу матери трудно устоять противъ врожденныхъ чувствъ.

Сказавъ это, Анна Васильевна еще разъ вздохнула и подняла глаза къ небу. Я не могъ не удивляться ея необыкновенной нжности къ дтямъ. И въ самомъ дл, гд, когда и кто видлъ подобный примръ, чтобы мать сокрушалась ежегодно въ извстный день отъ ничтожнаго приключенія, которое кончилось очень благополучно? Для этого надобно имть чувствительное сердце Анны Васильевны.

Проведя часа полтора у Задвинскихъ, я хотлъ распрощаться съ ними, но они не позволили мн ухать, не познакомивъ со иной своихъ дочерей.

— Нтъ, почтеннйшій, сказалъ едоръ Петровичъ: взгляните сперва на нашу утопленицу.

Анна Васильевна бросила на мужа взоръ нжнаго упрека за это опрометчивое напоминаніе, и прибавила съ своей стороны: Я надюсь, Владиміръ Андреевичъ, что вы не откажетесь познакомиться съ моими дочерьми, съ этой рзвушкой Полиной, и съ этой милой Надиной, у которой, какъ я вамъ говорила, есть на лвомъ колн родимое пятнышко.

Мн пришло въ голову, ужъ не хочетъ ли Анна Васильевна доказать натурою справедливость своихъ извстій о родимомъ пятнышк Надины, однако жъ я принужденъ былъ согласиться на просьбу, выраженную такъ ласково. Къ сожалнію наружность обихъ двицъ Задвинскихъ не отвчала той пріятной иде, которую я составилъ о нихъ, судя по родителямъ. Надина, старшая, была высокая, чрезвычайно высокая и сухая двушка, съ лицомъ смуглымъ и чертами весьма некрасивыми, особенно мн не понравился носъ, которому не было никакой надобности быть такимъ длиннымъ. Полина, младшая, не поражала гигантскимъ ростомъ, но зато она чуть-ли не представляла примръ другой крайности: она была уже слишкомъ низка, а это обстоятельство имло для нея въ частности ту невыгодную сторону, что такъ-какъ деревенскій воздухъ произвелъ весьма благотворное дйствіе на здоровье двицы Полины, то при своемъ маленькомъ рост, она казалась настоящимъ глобусомъ. Притомъ у нея были еще два легкіе недостатка: цвтъ ея пухлыхъ щекъ очень походилъ на цвтъ краснаго солдатскаго воротника, а ротъ казался прорхою, закрпленною по концамъ ушами. Короче: об он, какъ я сказалъ выше, совсмъ обманули мое ожиданіе. Надина, войдя въ комнату, присла крайне неловко: неумренный ростъ очевидно приводилъ ее въ замшательство, она не знала, куда съ нимъ дваться, горбилась, наклоняла голову, и свши противъ меня, старалась какъ-можно боле скорчить ноги, потому-что он выставлялись на середину пола. Вмсто-того сферическая Полина безпрестанно вертлась, садилась, вставала, перекатывалась изъ угла въ уголъ и высовывалась изъ окна. Разговоры ихъ были также несходны между собою, какъ наружность: Надина по большой части молчала, и если принимала участіе въ общей бесд, то выказывала,— не безъ натяжки однако,— свою ученость и романическую восторженность къ красотамъ природы, напротивъ-того Полина безпрерывно болтала, хохотала при каждомъ слов, хотя бы оно вовсе не было смшно, и поминутно обращалась къ отцу съ какимъ-нибудь охотничьимъ вопросомъ, изъ чего я и заключилъ, что она заражена одною съ нимъ страстью, тмъ боле что онъ называлъ ее ‘своей амазонкой’.

Читатель не долженъ удивляться, что я такъ внимательно подмтилъ вс недостатки хозяйскихъ дочерей: я тогда былъ помоложе и смотрлъ на двушекъ не какъ на кочень капусты. Впрочемъ, думалъ я про себя, разв можно винитъ ихъ въ этихъ маленькихъ недостаткахъ? и разв съ этими недостатками, он не могутъ быть всё-таки очень умными и добрыми двушками?

Новые мои сборы хать подали поводъ къ вопросу, куда именно я такъ тороплюсь.

— Помилуйте! вскричалъ едоръ Петровичъ, да Верпова нтъ въ деревн, и здсь даже не слыхать, чтобы его ждали.

— Однако жъ онъ точно долженъ пріхать сегодня, возразилъ я, и можетъ-быть, ужъ пріхалъ, вмст съ своей молодой женой.

— Какъ! онъ женился?

— На Станисловичевой.

— На Лиз?

— Да, на Лиз Станисловичевой, на той хорошенькой, что….

— Возможно ли? подхватили едоръ Петровичъ и Анна Васильевна въ одинъ голосъ: да вдь эта Лиза — наша родная племянница! Такъ она вышла за мужъ?

— Сестра Лизанька вышла замужъ? повторили об двушки.

Начались распросы. Я сообщилъ Задвинскимъ, какъ внезапно съигралась эта свадьба, и имлъ удовольствіе видть, что они были чрезвычайно обрадованы благополучіемъ своей племянницы. Они изъявили самое родственное участіе въ судьб Лизы, превозносили ее похвалами, и едоръ Петровичъ наконецъ сказалъ, что имъ слдуетъ ‘немедленно и всесемейно’ отправиться къ молодымъ супругамъ, чтобы поздравить Лизу, и познакомиться съ ея мужемъ.

Этотъ разговоръ былъ на крыльц. Я еще разъ пожалъ руку доброму едору Петровичу, поклонился дамамъ, и кинувшись въ тарантасъ, веллъ скорй хать къ Верпову.

Надо признаться, что Верповъ, несмотря на старинную нашу дружбу, принялъ меня далеко не такъ, какъ Задвинскіе. Мн сказали, что онъ часа два какъ пріхалъ и гуляетъ вмст съ барыней по саду. Я бросился въ садъ, бгалъ изъ аллеи въ аллею, кричалъ: ‘Аполлонъ! Аполлонъ!’ Но не тутъ-то было: никто не отзывался на мой голосъ.— Фу, ты пропасть! куда же они забились? думалъ я. Кажется, не осталось ни одного угла, въ который бы я не заглядывалъ…. А! видно, они воротились домой. Пойду и я туда же.

Для сокращенія дороги, я ршился итти не аллеями, а такъ, напрямикъ, какъ мн казалось будетъ ближе. Но бгая но саду въ разныхъ направленіяхъ, я забылъ въ которой сторон домъ, и вмсто-того чтобы выйти къ нему, попалъ въ какую-то дичь — на берегъ небольшаго озера, окруженнаго со всхъ сторонъ густой рощей, которая была такъ близко къ вод, что березы составляли родъ навса надъ ея чистымъ зеркаломъ, а ивы купали въ ней свои втьви.— Проклиная эту ошибку, я началъ раздвигать сучья, чтобы выбраться скорй изъ глуши, куда, какъ я думалъ, не заглядываетъ ни одна душа человческая, но вдругъ что-то блое мелькнуло на противуположномъ берегу озера. Останавливаюсь, смотрю: это сидитъ женщина, въ бломъ плать, а возл нея другая фигура, въ темномъ. Всматриваюсь: это — мой другъ Верповъ. Кто бы могъ думать, что любовь заведетъ ихъ въ такую трущобу! Я закричалъ: ‘Аполлонъ!’ Верповъ вздрогнулъ, оглянулся, но я, желая удивить и больше обрадовать его своимъ нечаяннымъ появленіемъ, опять спрятался въ кусты и обошелъ къ Верпову сквозь чащу рощи, не выходя на берегъ.

Первымъ движеніемъ Аполлона, когда онъ меня увидлъ, было то, что другъ мой бросился мн на шею и крпко стиснулъ меня въ объятіяхъ. Но минуту спустя, все перемнилось: онъ сдлался разсянъ, угрюмъ, безпрестанно смотрлъ на жену, не отвчалъ на мои вопросы, не слушалъ отвтовъ, и когда мы прошли въ домъ, заставилъ меня просидть по-крайней-мр часъ въ пустой гостиной, а самъ ходилъ съ женою по цвтнику. Мн было не мудрено догадаться, что я пріхалъ не во-время, что молодые супруги еще купаются въ мор первыхъ наслажденій вознагражденной любви и имютъ нужду въ уединеніи. Я сообщилъ эту догадку Верпову. Кинувшись мн на шею, онъ признался въ ея справедливости, и мы разстались лучшими въ мір друзьями.

Черезъ часъ посл моего отъзда, когда молодые сидли уже въ своей спальн,— Аполлонъ въ шлафрок, а Лиза въ бленькой кофточк и ночномъ чепц,— вдругъ начинается стукъ у дверей, и горничная кричитъ во всю голову, что какая-то большая карета въ шесть лошадей подъхала къ крыльцу и изъ нея выходятъ незнакомые господа.

— Кто это въ такое время? сказала Лиза, и покраснла, какъ-будто стыдясь своихъ словъ.

Аполлонъ нахмурился, однако нечего длать, надобно было выйти. Въ пріемной ему представились четыре незнакомыя лица: это были Задвинскіе. Они хоромъ издали радостный крикъ при его появленіи. едоръ Петровичъ, со всею живостію, свойственною его характеру, бросился на Аполлона и заключилъ его въ объятія. Верповъ не понималъ, что это значитъ. Судя по тснот объятій, не подлежало никакому сомннію, что тутъ должно скрываться что-нибудь родственное, но Задвинскіе слишкомъ два года не вызжали изъ деревни, и Аполлонъ совсмъ не зналъ ихъ. Къ счастію, едоръ Петровичъ не допустилъ его долго мучиться надъ загадкой, рекомендовавшись какъ родной дядя Лизы и представивъ свое семейство. Тогда открылись новые пути изліяніямъ родственной нжности. Добрая Анна Васильевна говорила, что она была не въ силахъ отложить до завтра свиданіе съ своей милой племянницей, Надина просилась къ сестриц, а Полина дружески пожимала руку Аполлона, говоря, что она надется найти въ немъ искуснаго товарища для охоты. Бдный Аполлонъ совсмъ растерялся, онъ поворачивался то въ ту, то въ другую сторону: здсь его обнимали, тамъ цловали, тутъ трепали по плечу, но должно отдать справедливость Анн Васильевн — она больше всхъ обласкала его и притомъ была такъ тронута, что слезы въ два ручья текли по ея щекамъ.

Оправившись нсколько, Верповъ пробормоталъ дв или три очень нескладныя благодарственныя фразы и просилъ позволенія выйти на минуту, чтобы одться и увдомить жену о неожиданномъ прізд такихъ дорогихъ гостей. Но Анна Васильевна, заклятый врагъ церемоній, ни какъ не хотла допустить его до выполненія такихъ пустыхъ обрядовъ и ршительно объявила, что она сама идетъ къ племянниц, желая сдлать ей пріятный сюрпризъ и скорй насладиться свиданіемъ посл долгой разлуки, между-тмъ какъ едоръ Петровичъ съ своей стороны уцпился за Аполлона и тащилъ его въ кабинетъ, говоря въ шутку, что пусть дамы займутся своими секретами, а они на свобод потолкуютъ о своихъ мужскихъ длахъ.

Такъ и сдлано: Анна Васильевна съ обими дочерьми пошла къ Лиз, едоръ Петровичъ съ Аполлономъ отправились въ кабинетъ. Дядюшка осыпалъ ласками своего племянника. Верповъ былъ очарованъ его добротою, откровенностью, и тою необыкновенною живостью, съ которою веселый старикъ переходилъ отъ одного предмета къ другому, украшая свою рчь множествомъ шутокъ, прибаутокъ и каламбуровъ. Замтивъ, что Аполлонъ совстится при немъ сдлать свой тоалеть, а оставить его почитаетъ невжливымъ, онъ настоятельно требовалъ отложить въ сторону вс чины, такъ, что Верповъ принужденъ былъ уступить его вол. Но лишь-только онъ, въ присутствіи едора Петровича, принялся за альфу мужской одежды, какъ вбжала къ нимъ рзвушка Полина, крича: Ахъ, mon cher cousin, что у васъ за прелесть собака! Я готова расцловать ваши ножки, если вы позволите мн хоть разокъ сходить съ ней на охоту. Не думайте, что я умю только травить: нтъ, сударь! я и стрляю. Не угодно ли пари, что у меня не будетъ ни одного промаху изъ десяти выстрловъ въ вашу шляпу на пятидесяти шагахъ?

Аполлонъ едва усплъ выскочить въ другую комнату и тамъ накинуть на себя что прежде попало подъ руку. Между-тмъ весельчакъ едоръ Петровичъ смялся отъ всего сердца.

— Ахъ, ты, рзвушка, рзвушка! Что ты надлала къ своимъ братцемъ! Посмотри, какъ онъ перепугался, бдненькій?…. Ха, ха, ха, ха!…. Аполлонъ Львовичъ еще не познакомился съ нами — на церемоніяхъ!

Въ это время вошелъ Верповъ, и дядюшка съ сестрицей начали хохотать еще громче, потому что онъ отъ поспшности явился передъ ними въ весьма странномъ вид.— Къ счастію, шалунья Полина не долго оставалась въ кабинет Верпова: осмотрвъ ружья, пистолеты и кинжалы, висвшіе по стнамъ, она улетла какъ птичка. Аполлонъ еще разъ принялся за свой тоалетъ. едоръ Петровичъ между-тмъ усплъ какъ-то сбгать въ комнату Лизы, расцловалъ ручки у своей племянницы, наговорилъ ей тысячу комплиментовъ, шутокъ, и объявивъ въ заключеніе, что онъ не станетъ боле ее безпокоить, потому что ей пора почивать, ушелъ опять въ кабинетъ Аполлона.

Онъ нашелъ Верпова готовымъ итти къ дамамъ.

— Что это, племянникъ? Помилуй! зачмъ эти пустяки?

Полагая, что Аполлонъ только изъ учтивости собрался въ комнату Лизы, добрый едоръ Петровичъ сказалъ, что онъ съ своей стороны ни за что не выйдетъ изъ кабинета, чтобы дать любезному племяннику урокъ, какъ надобно обращаться съ близкими родственниками. Молодой человкъ, волею или неволею, принужденъ былъ остаться. Они сли. едоръ Петровичъ закурилъ трубку и заставилъ Аполлона также курить. Онъ былъ любезенъ до крайности. Проживъ на свт боле пятидесяти лтъ, служивъ въ молодости при секретар князя Потемкина, онъ имлъ случай узнать лично многихъ примчательныхъ людей Екатеринина вка, и составилъ себ большой запасъ разныхъ интересныхъ свденій и анекдотовъ, и бесда-его въ самомъ дл была занимательна, когда онъ расказывалъ про старину. Верповъ съ удовольствіемъ смотрлъ на странные, но въ то же время очень оригинальные портреты, которые едоръ Петровичъ рисовалъ ему по памяти. Можно сказать, что онъ былъ бы и совершенно очарованъ этой пестрой, яркой, фантасмагоріей чуднаго, почти баснословнаго вка, если бы дядюшка руководствовался одними воспоминаніями и не вмшивалъ иногда разсужденій и замчаній, которыя, — надо признаться, — были не довольно остры и глубокомысленны. Со всмъ тмъ время пролетло почти незамтно до двухъ часовъ ночи.

— Какъ! два часа? вскричалъ удивленный Аполлонъ.

И не слушая боле никакихъ увщаній милаго дядюшки, который все продолжалъ доказывать, что церемоніи между ними совсмъ не у мста, онъ пошелъ къ дамамъ. едоръ Петровичъ послдовалъ за нимъ. Но когда они подошли къ Лизиной спальн, горничная сказала, что дамы уже, легли почивать и что тетушка помстилась вмст съ племянницей. Аполлону было это нсколько непріятно: новость положенія, въ которомъ онъ находился, не имла для него ничего занимательнаго. Однако жъ надо было покориться обстоятельствамъ, сверхъ-того, какъ не принести этой маленькой жертвы такимъ добрымъ, такимъ ласковымъ родственникамъ! Вооружившись терпньемъ, онъ пошелъ назадъ въ кабинетъ, подъ-руку съ едоромъ Петровичемъ, который говорилъ: И прекрасно! прекрасно! на что имъ насъ дожидаться? что за церемоніи между родными? То ли дло — они у себя, а мы у себя! Пойдемъ-ко, любезный племянникъ.

Лиза, застигнутая съ вечера тетушкой и двумя сестрицами, выдержала точно такую же осаду родственной нжности и простоты въ обращеніи. Он закидали ее ласками, увреніями въ дружб, поздравленіями съ замужствомъ, желаніями счастья, и прочая, и прочая. Анна Васильевна особенно была, неистощима въ изъявленіяхъ дружбы. Лиз было только четырнадцать лтъ, когда она видла тетушку въ послдній разъ въ Москв, и какъ двочка молодая, она не умла тогда оцнить ея превосходныхъ качествъ. Теперь эти качества явились передъ ней во всемъ блеск и полнот. Лиза была удивлена самымъ пріятнымъ образомъ и не знала, какъ ей благодарить и чмъ заплатятъ за милую, истинно родственную, любовь Анны Васильевны.

Весь вечеръ и часть ночи прошли въ дружескихъ разговорахъ. При этомъ случа тетушка обнаружила такое чистосердечіе, какого Лиза не встрчала ни въ одномъ человк. Она расказала откровенно вс свои тайны, ни скрыла ни одного огорченія, перенесеннаго ею въ жизни, и, если врить ея словамъ, была самая злополучная женщина, хотя впрочемъ, между множествомъ бдствій, которыя она себ приписывала, не было ни одного способнаго быть источникомъ злополучія человка. Но здсь надо принять въ соображеніе душевныя свойства, часто одно и тоже обстоятельство производитъ совсмъ различныя дйствія на двухъ человкъ: по душ одного скользитъ, какъ лодка по поверхности озера, не оставляя за собой продолжительнаго слда, а другаго повергаетъ въ бездну жестокихъ мученій. Душа Анны Васильевны была именно одна изъ тхъ чувствительныхъ душъ, которыя сильно страдаютъ и при важныхъ огорченіяхъ. Лиза съ участіемъ слушала жалобы тетушки, плакала когда та отирала себ глазъ, и наконецъ такъ разстроилась, что могла бы занемочь, если бы Анна Васильевна не замтила, что пора спать.

— Послушай, моя милая, сказала она: я лягу съ тобой въ одной комнат. Надюсь, что ты позволишь мн это удовольствіе. Я такъ рада тебя видть, что дорожу каждой минутой.

Надин и Полин приготовили постели въ маленькомъ кабинет, подл Лизиной спальни. Чадолюбивая маменька сама ихъ укладывала и благословляла на сонъ грядущій. Давъ имъ послдніе поцлуи, она воротилась въ спальню медленными, неровными шагами, и сла въ кресла, погруженная въ глубокую задумчивость, какъ-будто разсталась на-вкъ съ дочерьми. Скоро об двицы заснули: интересная Надина покоилась тихо, сномъ ангельскимъ, рзвушка Полина громко храпла. Постивъ еще разъ ихъ комнату и уврившись своими глазами, что он почиваютъ, нжная Анна Васильевна стала повеселе. Между-тмъ Лиза еще не легла: она совстилась лечь прежде тетки, хотя и чувствовала нужду въ отдохновеніи. Замтивъ это, тетушка сдлала ей родственный выговоръ за напрасную церемонію. Лиза легла. Анна Васильевна также начала раздваться. Это продолжалось по-крайней-мр съ часъ. Лиз очень хотлось уснуть, глаза ея поминутно смыкались, мысли начинали мутиться, и по всему тлу разливалось пріятное оцпненіе сна, но присутствіе тетушки и громкое храпнье Полины не давали ей забыться. Къ тому же, при каждомъ ея вздох при каждомъ малйшемъ движеніи, Анна Васильевна заботливо спрашивала: Ты еще не спишь, Лиза?— и подходила къ ея кровати, оправляла ея подушки, начинала ее цловать и креститъ, убждала не церемониться, клялась, что она готова служить ей во всемъ, и тутъ же расказывала какое-нибудь свое несчастіе.

Уже Лиза начинала чувствовать то болзненное состояніе, въ которое повергается тло наше, будучи долгое время лишено сна, однакожъ несмла жаловаться. Да и на что же ей было жаловаться? На тетку? Но эта тетка такъ ее любитъ, такъ ей угождаетъ. Лиза умла разсудить, что если Анна Васильевна безпокоитъ ее своимъ присутствіемъ, то причиною тому всё-таки благородное, безкорыстное чувство родственной дружбы, чувство, заслуживающее полнаго уваженія и неподлежащее никакому упреку, каковы бы ни были его дйствія.

Часу во второмъ ночи, Анна Васильевна наконецъ легла въ постель, и спросивъ еще разъ у Лизы, спитъ ли она, — започивала. Въ комнат водворилось молчаніе, рзвушка Полина перестала храпть, везд царствовала глубокая тишина, Лиза надялась успокоиться, — но вдругъ она слышитъ, что въ кабинет, гд почивали ея кузины, открываютъ окошко и кто-то начинаетъ пть вполголоса:

Лети ко мн, ночной зефиръ?

Свти съ небесъ, луна златая!

и прочая.

Это былъ голосъ Надины. Лиза невольно вслушивалась въ ея пніе. Она полагала, что интересная двушка споетъ только свой ночной гимнъ лун и зефиру и потомъ ляжетъ опять въ постель, но за гимномъ лун и зефиру послдовалъ романсъ, потомъ другой, третій, и что дальше, то жалобне. Лиз пришло въ голову, что врно у бдной Надины лежитъ на сердц какое-нибудь тайное горе, если она встаетъ по ночамъ бесдовать съ луною. Сострадательная Лиза, хотя чувствовала себя очень дурно, ршилась оставить постель, надла туфли, завернулась въ шаль и вышла потихоньку изъ спальни въ ту комнату, гд почивали двицы. Она застала Надину сидящею у раствореннаго окна. Ея сухая, коричневая фигура была далеко не такъ привлекательна, какъ бы можно было надяться по нжному содержанію ея псенъ. И притомъ на двор начинало свтать, луны не было, частый дождь шумлъ но грязнымъ аллеямъ, небо заволокло толстыми срыми тучами, втеръ размахивалъ мокрыми вершинами деревьевъ: все это ничуть не соотвтствовало возваніямъ Надины къ лун и зефиру. Однако жъ добрая Лиза съ участіемъ подошла къ своей двоюродной сестриц. Та не заставила долго просить себя объ открытіи завтной тайны сердца: дло въ томъ, что два года назадъ, прозжая съ матерью отъ Москворцкаго моста къ Рыбному ряду, Надина видла какого-то человка въ гусарской куртк, который, стоя къ ней спиной, подавалъ милостыню нищему, и эта трогательная картина произвела такое сильное впечатлніе на чувствительную двушку, что она, хотя не видала того человка въ лицо и не знаетъ, встрчала ли его посл, однако ‘обожаетъ, боготворитъ’ его всмъ сердцемъ, а онъ, ‘жестокій’, можетъ-быть, ‘презираетъ’ любовь ея.

Лиза слушала этотъ расказъ съ большимъ замшательствомъ, не зная, какое подать утшеніе въ такомъ странномъ род несчастной любви.

— О любовь! продолжала между-тмъ Надина, вставъ и явясь передъ Лизою во всемъ величіи своего роста: о любовь, тиранка души моей! чувство небесное, но роковое, разрушающее сердца юныхъ двъ!…

Можетъ-статься, Надина сказала бы что-нибудь очень прекрасное, но рзвушка Полина проснулась въ эту минуту и прервала ея рчь громкимъ хохотомъ. Увидвъ Лизу, она спрыгнула съ дивана. Сцена совершенно перемнилась: романическая Надина исчезла при пробужденіи безпечной сестры своей, какъ томная и задумчивая луна при восхожденіи солнца. Анна Васильевна справедливо называла Полину рзвушкой: это милое дитя надлало тутъ такихъ шалостей, что не приведи Богъ.

День давно освщалъ всю окрестность, когда три сестрицы разстались, и жена Аполлона вошла опять въ свою комнату. Ни крикъ, ни стукъ, ни пніе не потревожили спокойствія Анны Васильевны: несмотря на все это и даже на свои лютыя горести, она спала мертвымъ сномъ. Таковъ всегда сонъ человка съ чистою совстью! Надъ праведникомъ хоть пали изъ пушки, онъ не проснется. Между-тмъ Лиза, хотя ея совсть была такъ же чиста, не могла заснуть очень долго: волненіе, произведенное въ ней шалостями Полины, удаляло отъ нея сонъ. Не ране какъ часу въ осьмомъ утра, она начала-было забываться, но тетушка, проснувшись въ это время, тотчасъ разбудила и Лизу, для того, говорила она, ‘что красот и здоровью безцнной племянницы, очень полезенъ утренній воздухъ въ деревн.’ Несчастная Лиза принуждена была встать, голова ея смертельно болла, она страдала и тломъ и душою. Но какъ пособить?… Бдняжка принялась плакать.

Увидвъ ея слезы, добрая Анна Васильевна чрезвычайно растревожилась.

— О чемъ ты грустишь, моя милая? говорила она. Скажи мн все, откровенно. Не таи отъ тетки причину своей печали.

А что могла отвчать на это Лиза?— Ровно ничего.— Наконецъ ей пришло въ голову искать защиты у мужа: выбравъ минуту, когда Анна Васильевна не преслдовала ея своими нжностями, она послала къ нему горничную, но та, воротясь, доложила, что Аполлонъ Львовичъ еще на разсвт ухалъ куда-то съ едоромъ Петровичемъ.

Весельчакъ и затйникъ едоръ Петровичъ, ложась вечеромъ спать, пригласилъ Аполлона хать на другой день чмъ-свтъ на охоту, чтобы сдлать дамамъ сюрпризъ, попотчивать ихъ дупелями своей добычи. Аполлонъ, разумется, долженъ былъ сдлать удовольствіе дядюшк. Поэтому, лишь-только начало свтать, они, несмотря на ненастье, сли на коней и въ сопровожденіи одного слуги, отправились съ ружьями и собаками на болото, версты за четыре отъ усадьбы. Охота ихъ была неудачна: Верповъ застрлилъ только одного дупеля, а едоръ Петровичъ не убилъ ничего. Но тмъ боле онъ горячился и не хотлъ отстать. На бду погода стала разгуливаться: это дало ему новый поводъ продолжить охоту. Уже въ полдень, мокрые и голодные, они воротились домой. Аполлонъ, перемнивъ платье, побжалъ-было къ жен, но ему сказали, что дамы пошли гулять по саду.

— И прекрасно! вскричалъ едоръ Петровичъ: пусть он погуляютъ на свобод. Кчему церемоніи между такими близкими родственниками? Станемъ-ка лучше завтракать, дорогой племянникъ.

Аполлонъ не находилъ тутъ ничего прекраснаго, но длать было нечего, принесли завтракъ, и охотники наши покушали съ большимъ удовольствіемъ. Посл завтрака, Аполлонъ, желая скоре увидть жену, предложилъ дяд пройтиться по саду. Тотъ согласился, пошли. Но какъ отыщете дамъ въ саду, который занимаетъ мсто на десять верстъ въ окружности?.. Боле часу Аполлонъ и едоръ Петровичъ ходили по кривымъ безконечнымъ дорожкамъ, не встртивши никого. Наконецъ вниманіе дядюшки было привлечено прудомъ, который прекрасно покоился въ зеленыхъ берегахъ, отражая ихъ въ своей зеркальной поверхности. едоръ Петровичъ остановился, долго всматривался въ одно мсто пруда, осненное длинными сучьями береговаго кустарника, и потомъ, указавъ туда пальцемъ, произнесъ ршительно:

— Тутъ должна быть рыба.

— Да, она водится въ этомъ пруду, отвчалъ Аполлонъ.

— Должны быть карпы, лини, или крупные караси.

— Управитель говорить, что точно есть карпы.

— Видишь, мой другъ, какъ я это знаю!

И едоръ Петровичъ, съ самодовольной улыбкой пустился разсказывать Аполлону о своихъ рыболовныхъ подвигахъ, увряя подъ клятвой, что нтъ человка, который бы искусне его ловилъ рыбу удочкой.

— Врю, врю, дядюшка, говорилъ Аполлонъ. Но пойдемте дальше.

— Нтъ, мой другъ! возразилъ разгорячившійся едоръ Петровичъ: этого еще мало, что ты вришь: я докажу теб дломъ свое искусство, чтобы не оставить въ теб никакого сомннія.

Осмотрвшись кругомъ, онъ проворно подбжалъ къ кусту ивы, сломилъ длинный сукъ, оборвалъ на немъ листья и молодые побги, потомъ вынулъ изъ кармана футляръ съ рыболовными снарядами, навязалъ лесу, привелъ въ порядокъ поплавокъ и крючекъ, и сказалъ: Да! да! я уничтожу вс твои сомннія! Ты увидишь, что дядя твой не даромъ возитъ съ собой эти инструменты.

Но тутъ встртилось одно непредусмотрнное Задвинскимъ препятствіе: удочка, леса, поплавокъ и крючокъ, все это у него было, а притравы и нтъ. едоръ Петровичъ началъ копать землю и заставилъ Аполлона помогать себ. Они копали съ четверть часа, нсколько разъ переходили съ одного мста на другое. ‘Попробуемъ здсь!….. попробуемъ тамъ!’ говорилъ едоръ Петровичъ, и насилу имъ удалось выкопать пару червяковъ: зато едоръ Петровичъ обрадовался имъ не меньше золотопромышленника, который нашелъ признаки богатой розсыпи.

— Смотри, что теперь будетъ! сказалъ онъ, надлъ червяка на крючокъ и закинулъ удочку въ воду.

По гладкой поверхности пруда разбжался большой кругъ, потомъ все успокоилось, вода остановилась неподвижно, — едоръ Петровичъ не спускалъ глазъ съ поплавка.

Аполлону показалось это до крайности скучнымъ, да и въ самомъ дл, тому, кто не посвященъ въ таинства рыбной ловли, не весело смотрть на кусокъ дерева или пробки, который лежитъ на вод. Притомъ же Аполлонъ услышалъ вдали какіе-то голоса. Желая увриться, не Лиза ли это съ тетушкой и сестрицами, онъ отошелъ на нсколько шаговъ отъ едора Петровича, но оглянувшись увидлъ, что тотъ длаетъ престранныя движенія руками, ногами, головой и всмъ тломъ, стараясь подозвать его къ себ, но боясь закричать, чтобы не спугнуть рыбы, которая трогала его червяка. Верповъ долженъ былъ воротиться. Дядюшка, прежде всего, кинулся зажать ему ротъ, и потомъ указалъ на движеніе поплавка.

— Видишь, Аполлонъ Львовичъ? шепталъ онъ: видишь? Рыба ужъ тутъ. Стоитъ искуснымъ образомъ поднять удочку, и… она моя!… Но такъ длаютъ только невжды, Аполлонъ Львовичъ: опытный охотникъ отдаетъ перваго червяка, чтобы рыба лучше клевала.— шь, рыба! шь! продолжалъ онъ торжественно: посмотримъ, что-то ты скажешь, когда я въ другой разъ закину!

Дождавшись хладнокровно, что поплавокъ пересталъ шевелиться, едоръ Петровичъ тихонько поднялъ удочку.— А! это долженъ быть карпъ, сказалъ онъ, осматривая объденный крючокъ. Постой же, пріятель! попадешься!

Онъ надлъ другаго червяка и закинулъ снова. Поплавокъ въ ту же минуту началъ нырять.

— Теперь смотри! шепнулъ едоръ Петровичъ, толкнувъ Аполлона, наклонился, протянулъ шею, подскъ, и вытащилъ карася, не больше вершка длиною.— Нтъ, это не карпъ, сказалъ онъ нахмурившись…. Однако видишь, Аполлонъ Львовичъ? рыба всё-таки поймана!

Кинувъ жалкаго карасишку назадъ въ воду, Задвинскій отвязалъ лесу, намоталъ ее на распорку, всунулъ въ футляръ, положилъ въ карманъ, и взявъ Аполлона подъ-руку, пошелъ съ нимъ въ глубокомъ молчаніи, вроятно длятого чтобы дать племяннику время надуматься и надивиться чрезвычайному подвигу дяди:

Они пришли домой, не встртившись съ дамами. Было около пяти часовъ. Лиза, въ угожденіе проголодавшимся тетушк и сестрицамъ, ршилась отобдать съ ними, не дожидаясь мужчинъ.

— И прекрасно! вскричалъ снисходительный едоръ Петровичъ: къ чему церемоніи между близкими родственниками?— Ахъ, племянникъ! прибавилъ онъ, обнимая и цлуя Верпова: ты еще не знаешь меня. Клянусь теб честью, что я добрый, простой человкъ, люблю своихъ родныхъ пуще всего на свт, готовъ отдать за нихъ жизнь свою!

Аполлонъ, вырвавшись изъ его объятій, пошелъ къ дамамъ, но въ это время Анна Васильевна переодвалась, и къ нимъ нельзя было войти. Между-тмъ подали кушать. едоръ Петровичъ съ Верповымъ сли за столъ. Дядюшка говорилъ про себя, что онъ голоденъ какъ собака, и доказывалъ это надъ каждымъ блюдомъ, успвая въ то же время хвалить Аполлонова повара.

— Ну, дорогой мой Аполлонъ Львовичъ! сказалъ онъ, наливъ рюмку вина и протягивая руку племяннику: за здоровье молодыхъ и за прочность нашей родственной дружбы!

Они чокнулись.— Прекрасное вино, замтилъ едоръ Петровичъ, налилъ другую рюмку и выпилъ.

Но такимъ образомъ прошло время до семи часовъ вечера, и когда Аполлонъ увидлся наконецъ съ женой, лицо Лизы было блдно, какъ ея блое платье.

— Что съ тобою, мой другъ? спросилъ онъ, встревожившись.

Лиза тихонько пожала ему руку и не отвчала ни слова. Это еще боле испугало Верпова.

— Что съ тобою? повторилъ онъ: здорова ли ты?

— Такъ, ничего…. это пройдетъ.

Но Аполлонъ продолжалъ безпокоиться: онъ никогда не видывалъ жены своей такою блдною и утомленною, ему казалось, что она на-врно больна.

— Нтъ, любезный Аполлонъ Львовичъ, говорила Анна Васильевна: Лизанька здорова. Будьте покойны на ея счетъ. Неужели я не поспшила бы сказать вамъ, что моя безцнная племянница въ опасности, если бы это въ самомъ дл такъ было!… О! какъ худо вы меня знаете! Родственныя обязанности для меня святы.

Анна Васильевна съ чувствомъ подняла къ небу слезящіеся глаза. Жена Аполлона была тронута искренностью ея пріязни. Она хотла поцловать руку доброй тетки, но та не допустила ея до такого униженнаго изъявленія благодарности, обняла Лизу крпко, крпко, осыпала ее поцлуями, облила слезами… Зато эта трогательная сцена кончилась такъ, что когда тетушка выпустила Лизу изъ своихъ горячихъ и мокрыхъ объятій, Лиза упала на софу въ обморок.

Поднялась тревога. Испуганный Аполлонъ въ отчаяніи не зналъ, что длать, то просилъ помощи, то кидался на колни передъ Лизою, цловалъ ея руки и ноги, умолялъ очнуться. Дядюшка, тетушка и сестрица Надина также не оставались равнодушными зрителями этого происшествія. Анна Васильевна убждала Верпова успокоиться, потому-что, говорила она, ‘безъ воли Божьей и волосъ на голов человческой не погибнетъ’. едоръ Петровичъ, съ своей стороны, хотлъ оказать боле существенное пособіе, и длятого собралъ чуть не всю дворню, такъ-что въ комнат стало тсно и душно. Надина вздыхала и говорила, что сестрицу скоре всего исцлить вечерній зефиръ. Одна Полина казалась твердою среди общей тревоги: она утверждала, что это бездлица, что Лиза тотчасъ очнется и завтра подетъ съ нею верхомъ.— Но не забудьте, братецъ, отпустить съ нами вашу собаку: я непремнно хочу видть, хорошо ли она знаетъ поле.

Наконецъ, соединенными заботами Анны Васильевны, Аполлона и едора Петровича, который если немного длалъ, зато больше всхъ суетился, Лиза была приведена въ чувства, спокойствіе возстановилось и слугамъ велно выйти вонъ. Но добрая тетушка не удовольствовалась этой благополучной развязкою: простирая свою попечительность дале, можетъ-быть, чмъ требовали обстоятельства, она во весь вечеръ не отходила отъ Лизы, и хотя сперва думала-было хать домой въ этотъ же день, однако была столько добра, что ршилась остаться. Аполлонъ, видя возрастающую слабость жены своей, предложилъ обществу разойтись, заран наслаждался мыслію, что скоро будетъ опять одинъ съ милою Лизой, съ которой нашествіе родственниковъ разлучало его почти цлыя сутки. Въ этой пріятной надежд, онъ сказалъ тетушк, что для нея и ея семейства приготовлены три особыя комнаты въ другой части дома, но лишь-только у Верпова вырвались слова ‘особыя комнаты’, Анна Васильевна, не давъ ему кончить, вскричала:

— Помилуйте, Аполлонъ Львовичъ! что это вы говорите!… Разв я могу разстаться съ племянницей, когда она такъ слаба?… Ну, ежели что случится? Вдь мы вс подъ Богомъ. Ну, ежели что случится, говорю я, а меня тутъ не будетъ?…. Да за кого же вы меня принимаете?… Нтъ, нтъ, Аполлонъ Львовичъ! я считаю долгомъ оказать Лиз всякую помощь, да и она сама, врно, будетъ очень рада провести ночь въ одной комнат съ теткой, которая готова отдать за нее свою душу.

Лиза ничего не сказала на это, но взоръ, брошенный ею на Аполлона, выражалъ такое страданіе, какъ будто она была приговорена къ смерти. Не мене того Аполлонъ видлъ горестную необходимость покориться могуществу родственнаго усердія, и отправился съ едоромъ Петровичемъ въ кабинетъ. О! какъ искренно онъ проклиналъ всхъ въ мір тетокъ, ворочаясь съ боку на бокъ и не будучи въ силахъ заснуть! Опять похищеніе у Гимена, опять недочетъ въ итог счастія молодой четы. Аполлонъ, ослпленный любовью и эгоизмомъ, хотлъ уже произнести судъ противъ всхъ родственныхъ связей, хотлъ назвать ихъ предразсудкомъ, глупостью, но минута спокойнаго размышленія остановила этотъ возмутительный поворотъ мыслей. Верповъ сознался, что при всхъ непріятностяхъ, которыя на него опрокинула родственная нжность Задвинскихъ, эта нжность, въ существ своемъ, не заключаетъ ничего достойнаго порицанія, что напротивъ того она доказываетъ необыкновенную доброту и благородство души, чувство высокое, благотворное, при другихъ обстоятельствахъ, и потому заслуживающее полнаго уваженія и признательности. Утшая себя такими мыслями, Верповъ повертывался то направо, то налво, а между-тмъ въ комнат Лизы происходила другая сцена, въ которой главную роль играла также безсонница.

Уложивъ племянницу на постель, закутавъ ее тремя теплыми одялами, и затворивъ накрпко вс окна и двери, чтобы Лиза не простудилась, Анна Васильевна придвинула кресла къ ея кровати, поставила передъ собой дв свчки и объявила, что не ляжетъ до тхъ поръ, пока Лиза не заснетъ. Но для Лизы было уже довольно этого великодушнаго объявленія чтобы никогда не уснуть: мысль, что она причиняетъ безпокойство такой доброй и попечительной тетушк, удаляла сонъ отъ глазъ ея. Бдная нсколько разъ принималась просить Анну Васильевну, чтобы та легла, напрасно!— притворялась спящею: тоже!… Анна Васильевна, въ своемъ бломъ спальномъ наряд, словно привидніе, безпрестанно была передъ ея глазами, къ тому же ослпительный блескъ двухъ свчекъ, поставленныхъ у самой кровати, очень безпокоилъ больную Лизу. Она отвернулась къ стн, зажмурилась, закрыла глаза рукою, но Анна Васильевна, лишь только замтила это движеніе, вскочила, отняла руку Лизы и смотря ей прямо въ глаза, начала допрашивать: — Что съ тобой? не занемогла ли ты еще пуще? чмъ ты занемогла? гд у тебя болить? что ты чувствуешь?

Непріятность положенія Лизы увеличивалась ещё тмъ, что Анна Васильевна, среди самыхъ нжныхъ попеченій о здоровьи и спокойствіи племянницы, не упускала расказывать ей свои горести. Она постепенно развила пыльную грамату всей своей жизни, описала подробно причины и обстоятельства смерти своихъ родителей, дда, бабки и другихъ родственниковъ, а Лиза слушала эти мрачные расказы тмъ съ большимъ вниманіемъ, чмъ очевидне и быстре они раздражали ея чувствительность. Въ женскихъ характерахъ часто видимъ такую черту: подобно дтямъ, пытливыя наши подруги любятъ заглядывать въ лицо опасности, ужасу и несчастію. Посмотрите особливо на тхъ, которыя отличаются сильнымъ чувствомъ, пламеннымъ воображенія и истерическимъ расположеніемъ организма. Какія, напримръ, книги читаютъ эти женщины? Он не возьмутъ Дон-Кихота, Жиль Блаза, даже романовъ Вальтера Скотта и Купера. Нтъ, эти произведенія ума человческаго не по ихъ вкусу.

‘Запретный плодъ имъ подавай,

А безъ того имъ рай не въ рай!’

Напитавшись въ первые годы юности Новою Элоизой, он переходятъ потомъ къ сочиненіямъ Суліё, Бальзака, Виктора Гюго, гд сердце человческое распластано какъ кусокъ мяса, и жизнь представлена съ самой печальной, убійственной, стороны. Лиза, увлеченная этимъ общимъ стремленіемъ молодыхъ двушекъ съ ея свойствами, жадно прислушивалась къ однозвучному говору Анны Васильевны, находила въ немъ что-то таинственное, гробовое, и съ каждой минутой глубже и глубже погружала душу свою въ печальныя предметы расказа, то проливая слезы надъ безвременною кончиною молодаго человка, то сладко и болзненно трепеща при мысли о его предсмертныхъ страданіяхъ и невдомой участи за гробомъ.

Уже тетушка давно храпла, положивъ голову на столъ, потомъ она перешла на постель и захрапла еще выразительне, а Лиза не могла сомкнуть глазъ. Ей мерещились ужасы смерти, похороны, факелы, черныя оджды, могилы, въ ушахъ ея раздавалось погребальное пніе, сердце билось, голова горла и холодный потъ выступалъ на лбу. Она, сперва съ горестью, потомъ съ охлажденіемъ, стала размышлять о своемъ счастливомъ замужств, въ ея душу украдкой втснилась мысль, что это счастье, эта любовь, эта радужно-свтлая будущность, которой она ожидаетъ себ, все это мечта, обманъ нашихъ чувствъ и слабаго разума, все это рано, или поздно, прійдетъ къ одному и тому же концу, къ смерти, все поглотится страшною, непостижимою, необъятною вчностью. Сильный припадокъ истерики захватилъ дыханіе Лизы: она дрожала и обливалась слезами, зубы ея щелкали, грудь трепетала. На разсвт добрая Анна Васильевна, проснувшись и увидвъ ее въ такомъ состояніи, употребила вс средства, чтобы успокоить свою племянницу. Возшедшее солнце лучше помогло Лиз. Когда, при дневныхъ лучахъ, стали понемногу разсяваться мрачныя мечты ея воображенія, она почувствовала себя спокойне. Но сонъ уже не освжилъ ея и бдная Лиза встала какъ легла, не заснувъ ни на одно мгновеніе.

Легко представить себ испугъ Аполлона, когда онъ увидлъ подругу души своей въ такомъ болзненномъ положеніи. Нсколько словъ, сказанныхъ на ухо, объяснили ему причину. Но чувствительная Анна Васильевна замтила, что Лиза шепчется съ мужемъ, и вздохнувши сказала: въ Евангеліи написано, что нтъ тайны, которая бы когда-нибудь не открылась. Секреты между Лизой и Аполлономъ не нравились ей, да оно и не могло быть иначе: добрая Анна Васильевна показывала своимъ родственникамъ такую безпредльную искренность, что имла полное право и на ихъ чистосердечіе. Аполлонъ, смкнувъ дломъ, поспшилъ сказать, что Лиза шептала ему жалобу на головную боль и усталость отъ безсонницы.

— Ахъ, милая Лиза! сказала тогда Анна Васильевна съ нжнымъ упрекомъ: разв я заслужила отъ тебя такую холодную скрытность, такое равнодушіе?… О, Боже, Боже мой!.

Она подняла глаза къ небу и опять вздохнула. Лиза стала просить у нея прощенія.

— Богъ тебя проститъ! отвчала тетушка., Знаю, что твой неродственный поступокъ будетъ имть вредное вліяніе на мое слабое здоровье, но я не злопамятна: Богъ проститъ!

Сказавъ это, Анна Васильевна величаво подала Лиз руку, и когда та поцловала ее, то съ глубокимъ чувствомъ прибавила: Успокойся, мой ангелъ! я на тебя не сержусь, право, не сержусь.

Посл этого она начала убждать Лизу тотчасъ же лечь и заснуть, общая съ своей стороны не отходитъ ни на минуту отъ ея постели. Лиза жалобно смотрла на мужа, тотъ старался всячески отклонить требованіе тетушки, но какъ это сдлать? и можно ли противиться совту, который предложенъ съ такимъ искреннимъ доброжелательствомъ и противъ котораго нельзя сдлать ни одного основательнаго возраженія? Лиза принуждена была пойти въ спальню и лечь. Анна Васильевна выгнала оттуда Аполлона, говоря, что онъ безпокоитъ жену свою, заперла за нимъ дверь, взяла первую попавшуюся книгу, и начала читать, для забавы племянницы, не разбирая того, что эта книга была давно ею прочитана. Можете судить, легче ли стало Лиз! Между-тмъ добрая тетушка, при каждомъ взгляд на нее, видя, что она все не спить, говорила: Врно ты, мой другъ, думаешь, что я еще имю на тебя неудовольствіе? Увряю тебя, что я давно все забыла. Успокойся и почивай.

Но бдная Лиза, пролежавъ около часу, не могла слушать нжныхъ, великодушныхъ утшеній, которыми Анна Васильевна скоро замнила чтеніе: она стала проситься, чтобы тетушка позволила ей встать.

— Изволь, моя милая, отвчала Задвинская, встань, если теб ужъ не спится. Я не люблю никого приневоливать. Теб угодно прогуливаться? пожалуй!…. кататься? съ большимъ удовольствіемъ!… Я такъ нжно люблю тебя, что нигд отъ тебя не отстану.

Вышли въ гостинную. Лиза надялась быть тамъ вмст съ мужемъ, но его увлекла интересная Надина въ библіотеку, гд онъ принужденъ былъ слушать заученныя по книжк сужденія о происхожденіи міровъ, тогда-какъ весь его міръ сосредоточивался въ одной Лиз. едоръ Петровичъ, плохо понимавшій предметъ разговора, вмшивалъ кое-гд разныя шуточки, и первый начиналъ смяться въ награду своего остроумія. Рзвушка Полина то прибгала, то убгала, разсматривала книги съ картинками, глядла въ зрительную трубу, шалила съ электрическою машиною и разъ, зарядивъ лейденскую банку, дала исподтишка сестр своей такой славный ударъ, что та вскочила и закричала, какъ полоумная. Но боле всего веселилъ рзвушку Аполлоновъ пудель: съ нимъ она забавлялась, какъ съ другомъ, какъ съ другою рзвушкой Полиной. Платокъ, башмаки, книги, все летло къ Медору, и огромный Медоръ, гоняясь за барышней, не разъ опрокидывалъ ее наземь.

Такъ прошло время до трехъ часовъ. Когда дворецкій явился съ докладомъ, что готово кушать, Анна Васильевна сказала наконецъ, что ей пора собираться домой, и велла объявить о томъ едору Петровичу, который всё-еще сидлъ съ Аполлономъ и съ Надиною въ библіотек. Молодые супруги не безъ удовольствія услышали эту новость. Дядюшка былъ за столомъ любезенъ попрежнему: онъ лъ съ апетитомъ и хвалилъ все, что лъ. Напротивъ-того Анна Васильевна почти не принималась за ножикъ и вилку, отъ огорченія,_что разлучается съ родственниками и оставляетъ Лизу въ такомъ дурномъ состояніи здоровья. Двицы раздлились на партіи: чувствительная Надина пристала къ маменьк, а веселая Полина послдовала примру отца, то есть, кушала съ большимъ, апетитомъ. Посл обда едоръ Петровичъ располагалъ-было вздремнуть, присвъ въ углу комнаты, но Анна Васильевна торжественно потребовала, чтобы онъ немедленно занялся приготовленіями къ отъзду. Тутъ блистательно обнаружилась ея чудесная предусмотрительность и удивительное умнье всмъ распорядиться и все устроить. Вообразите, что начиная съ пяти часовъ, Задвинскіе нсколько разъ хотли уже садиться въ карету, но она все вспоминала еще что-нибудь нужное. Отъ ея вниманія не ускользнула никакая бездлка, и по цлому дому была ужасная бготня. Въ одинадцать часовъ однако жъ все, казалось, было готово. Анна Васильевна подошла къ Лиз, обняла ее, положила голову къ ней на плечо, и горько зарыдала. Разумется, Лиза не могла не быть признательною за такую любовь, но Анна Васильевна поднялась и сказала: Ахъ, моя милая Лиза! вотъ такъ, можетъ-быть, судьба приведетъ меня прощаться и съ дочерьми. Он об на возраст, выйдутъ за мужъ, оставятъ меня. Посуди, мой другъ, о положеніи матери, которая живетъ сиротой, въ разлук со всмъ что такъ дорого ея сердцу…. О! я несчастная женщина! страдалица, мученица!… О!… о!

И такимъ образомъ Анна Васильевна, стоя со всмъ семействомъ и съ молодыми хозяевами въ прихожей, боле получаса жаловалась на свою горькую участь, — на то, что оно осиротетъ, когда выдастъ дочерей замужъ. Наконецъ едоръ Петровичъ осмлился напомнить, что пора хать. Анна Васильевна еще разъ бросалась на племянницу, об двицы сдлали то же, и вс они повисли на ше Лизы, съ воплями, слезами и визгомъ, тогда-какъ дядюшка, съ своей стороны, не упускалъ душить въ своихъ объятіяхъ Аполлона. Затмъ перешли въ сни. Тамъ началось другое, третье, или десятое прощанье. Мудрено описать, съ какой нжностью почтенная Анна Васильевна просила Лизу заботиться о своемъ здоровья и общала ей вс возможныя пособія отъ себя. Напечатлвъ на щек ея послдній, мокрый отъ слезъ, поцлуй, она долго смотрла въ молчаніи на Лизу, сжимая руку ея, и потомъ, съ тяжелымъ вздохомъ, пошла къ крыльцу, но и тутъ еще поминутно обращала слезливые взоры то на племянницу, то на Аполлона. Наконецъ, ровно въ двнадцать часовъ, въ одно время съ нечистыми духами, Задвинскіе скрылись, и Аполлонъ съ Лизою остались одни.

О! какъ выразить радость, съ чмъ сравнить тотъ восторгъ, которыми затрепетали души супруговъ-любовниковъ, когда они увидли себя на свобод! Теперь никто не помшаетъ имъ быть каждый часъ вмст, любить другъ друга, и повторять эти взаимныя клятвы, которыя были уже тысячу разъ повторены и всегда приносили новое наслажденіе. Счастливая Лиза! ты опять будешь безпечно покоиться на груди своего Аполлона. Счастливый Аполлонъ! ты опять властелинъ этихъ розъ, этихъ лилій, этихъ коралловыхъ устъ, этихъ глазъ, голубыхъ, какъ небо, этихъ волосъ, мягкихъ, какъ шелкъ, объятія Лизы опять обовьются около твоей, шеи, краснорчивыя глаза ея опять устремятъ на тебя продолжительный взоръ, губки ея будутъ опять шептать теб сладкое слово любви….

На другой день Лиза и Аполлонъ были блаженнйшія созданія въ мір. Свобода и присутствіе мужа возвратили спокойствіе въ душу жены моего друга и румянецъ на ея прелестное личико. Она была весела, какъ весенняя птичка.,

— Ты…. и мн боле ничего не нужно! повторялъ Аполлонъ, смотря на нее съ восхищеніемъ.

— О! мой милый! какъ я счастлива съ тобою! отвчала красня Лиза.

И въ одну изъ такихъ минутъ, когда молодые супруги забывали всю вселенную, упиваясь медовымъ мсяцемъ, Лиз подали толстый пакетъ съ предлиннымъ посланіемъ отъ доброй Анны Васильевны Задвинской, которая спшила увдомить милыхъ родственниковъ, что она съ семействомъ благополучно дохала до дому, описывала подробно свою поздку, не забывъ упомянуть, что ночь была очень темна, а на рчк, въ двухъ верстахъ отъ Зубровки, провалился мостъ, изъявляла нжнйшее безпокойство на счетъ здоровья Лизы и мужа, просила прислать выкройку съ наряднаго чепчика, который Лиза привезла изъ Москвы, совтовала ей не простудиться и не кушать много молочнаго, извщала, что послднимъ дождемъ повредило гряды, за которыми она, Анна Васильевна, сама смотрла, и наконецъ, звала къ себ Аполлона, чтобъ поговорить съ нимъ объ одномъ важномъ дл. Слово ‘важномъ’ было подчеркнуто, а въ приписк сказано, что кузины заочно цлуютъ Лизу и ея мужа, съ восторгомъ вспоминая пріятное время, которое он у нихъ провели, и что едоръ Петровичъ еще не проснулся. Сверхъ-того посланный имлъ порученіе тайно доставить Лиз особую записку, припечатанную двумя розовыми облатками и имвшую, вмсто адреса, символическій знакъ сердца, пронзеннаго стрлою. Эта записка была нацарапана рукою Надины, которая увдомляла, чсо вся природа напоминаетъ ей о жестокомъ, что его милый образъ не перестаетъ ея преслдовать, что душа ея жаждетъ соединиться съ его душою, что солнце всходить на восток, птички поютъ въ кустарник, алмазная роса блеститъ на трав, и тому подобное. Въ конц подписано: ‘Ваша по гробъ, несчастная Н.’, и потомъ прибавлено: ‘Прошу о подробномъ отвт’. Отдавая эту записку Лиз, посланный сказалъ, что Анна Васильевна и Надежда едоровна просятъ увдомить ихъ о своемъ здоровья, а Прасковья едоровна приказала напомнить братцу какое-то общаніе.

Лиза принуждена была оторваться отъ Аполлоновой груди, чтобы отвчать на два посланія, изъ которыхъ посланіе интересной Надины особенно затрудняло ее, потому что въ немъ не было никакого вопроса, а требовалось подробнаго отвта. Между-тмъ Аполлонъ страдалъ словно въ пытк, не успвая никакъ вспомнить, что такое онъ общалъ рзвушк Полин. Однако жъ въ полдень отвты были готовы, и молодые супруги могли опять предаться любви своей. Но на долго ли? Верпову надо хать къ Задвинскимъ. Тетушка просила его къ себ въ тотъ же день, и Лиза, какъ добрая, почтительная племянница, сама уговаривала его выполнить эту просьбу. Разумется, чтобы не отнять у любви ни одной лишней минуты, они могли бы похать вмст, но Лиза еще не совсмъ оправилась отъ двухъ безсонныхъ ночей: притомъ Аполлонъ думалъ, что ежели онъ прідетъ къ Задвинскимъ одинъ, то визитъ его будетъ короче, и любовь скоре вступить опять въ права свои. На этомъ основаніи, молодые супруги поцловались какъ цлуются въ первые дни медоваго мсяца, и Аполлонъ похалъ одинъ въ Зубровку.

Оставалось версты полторы. Вдругъ раздается ружейный выстрлъ: лошади Аполлона шарахнули въ сторону, опрокинули коляску, и другъ мой чуть не сломилъ головы. Стараясь стать на ноги, между-тмъ какъ кучеръ, по счастію уцлвшій, хлопоталъ около экипажа, онъ услышалъ хохотъ и крикъ. То была рзвушка Полина. Настоящею амазонкою выскочила она изъ рощи и остановилась подл Аполлона.

— Что? говорила она, задыхаясь отъ смху. Ай да братецъ!…. ха, ха, ха!…. какъ онъ кривляется!…. ха, ха, ха!… видно ушибся. Ну, ничего! пройдетъ!… Я завидла васъ еще издали. Вчера, какъ я смотрла у васъ конюшню, мн вашъ кучеръ сказалъ, что эти лошади пугливы. Дай же сыграю шутку! взяла ружье, которое было со мною, подкралась, да бацъ!….

Рзвушка едва держалась на сдл отъ хохоту. Но Аполлону было совсмъ не забавно: онъ ушибъ себ ногу, такъ-что не могъ ступить, а у коляски переломлена ось, и хать въ ней сдлалось невозможнымъ.

— Куда хорошо, братецъ, забывать что общано дам! говорила между тмъ Полина, не обращая большаго вниманія на слдствія своей шалости.

Верповъ хотлъ разсердиться Но какъ сердиться за то, что сдлала Полина? Это было выше всего, за что сердятся. Не желая тратить попустому ни словъ, ни времени, Аполлонъ думалъ только, какъ ему теперь добраться до деревни Задвинскихъ, да потомъ скорй воротиться къ жен.

— Садитесь на мою лошадь, сказала Полина.

— Вы?

— Вмст съ вами.

Аполлонъ посмотрлъ на объемъ ея особы и извинился, говоря, что не уметъ здить вдвоемъ:

— Но разв вы не читали въ романахъ, какъ рыцари возили своихъ красавицъ? возразила рзвушка. Правду сказать, я и сама не читала этого, потому-что не занимаюсь такимъ вздоромъ какъ книги, но сестра Наденька сказывала мн наврное, что какой-то рыцарь Астольфъ точно такимъ манеромъ увезъ какую-то принцессу Кунигунду.

Къ счастію Аполлонъ вспомнилъ, что ему можно взять одну изъ лошадей, которыя везли коляску. Эта мысль тотчасъ была приведена въ исполненіе. Дорогою, рзвушка нсколько разъ начинала опять пугать Аполлоневу лошадь, но потому ли что Верповъ уговаривалъ ее прекратить эти шалости, или потому что он ей самой наконецъ наскучили, всадники наши благополучно продолжали свой путь.

— Что длаетъ маменька? спросилъ Аполлонъ.

— Не знаю. Какая мн надобность! Я тотчасъ посл обда похала гулять.

— А сестрица?

— Я думаю, плачетъ по обыкновенію. Мы съ ней подрались сегодня.,

— Какъ! неужели вы деретесь?

— А что же?

— Но ссориться съ родной сестрой!

— Вотъ новости! Подраться не значитъ поссориться. Мы деремся почти всякій день, потому-что она плакса, а я этого терпть не могу.

— И маменька съ папенькой позволяютъ?

— А какъ бы они не позволили?…. Да вы пресмшной, братецъ! Не позволять!…. Нтъ, у насъ въ дом частехонько случаются всякаго роду побранки: и ничего, всё благополучно….. Послушайте: не прохать ли намъ по болоту? только съ четверть версты отсюда.

— Нтъ, сестрица, мн надо видть тетушку.

— Вотъ невидаль!

— Она иметъ до меня какое-то дло.

— У нея вчно дла, а что за дла, и сама не знаетъ. Подемте лучше на болото.

— Не могу.

— Не можете? Такъ прощайте, оставайтесь одни.

И сказавъ это, рзвушка понеслась, словно втерокъ, по широкому полю, засянному овсомъ.

Верповъ благополучно дохалъ до деревни Задвинскихъ, и прихрамливая пошелъ къ Анн Васильевн.

— Ахъ, это вы, Аполлонъ Львовичъ! какъ я рада, что вы не замшкались! Мн надобно сообщить вамъ одну очень важную вещь насчетъ Лизы.

Въ это время едоръ Петровичъ выскочилъ изъ боковой комнаты, сдлалъ передъ Аполлономъ комическій книксъ, и покатился со смху.

— Ты все повсничаешь, едоръ Петровичъ, сказала ему Анна Васильевна.

— Эхъ, душенька! да почему жъ и не повсничать, когда еще повсничается?

Аполлонъ, въ другое время, не безъ удовольствія смотрлъ бы на шалости веселаго старика, но слова Анны Васильевны, что она желаетъ говорить о Лиз, запали въ его сердце, и онъ съ нетерпніемъ ожидалъ, что скажетъ тетушка.

— Вы не можете себ представить, Аполлонъ Львовичъ, начала она, усадивъ племянника противъ себя, вы не можете представить, какъ я люблю вашу Лизу, это милое дитя, которое я столько разъ нянчила, пеленала и кормила кашкою, потому что, дай Богъ ей царство небесное, матушка ея скончалась родами, и бдная Лиза воспитана въ сиротств..

— Я никогда и не думалъ, тетушка, сомнваться въ вашемъ разположеніи, отвчалъ Аполлонъ. Лиза такъ много говорила мн о прекрасныхъ качествахъ вашего сердца…

— Добрая! она отдаетъ мн справедливость. Поврьте, Аполлонъ Львовичъ, что когда вы покороче меня, узнаете, тогда и сами…

— Но вамъ, тетушка, кажется, было угодно сообщить мн что-то относительно Лизы.

— Да, точно такъ. Я ее люблю безъ памяти, всё-равно что родную дочь. Когда братъ мой, то есть, ея отецъ, вздумалъ хать съ ней за границу: поврите ли, я цлую недлю была больна, ничего не ла, слегла въ постель.

— Но что же вамъ угодно было сказать мн, тетушка?

— А вотъ что, Аполлонъ Львовичъ. Брать, чудакъ, не увдомилъ меня, что просваталъ Лизу. Если бы я это знала, я прилетла бы на крыльяхъ въ Москву и приняла родственное участіе. въ дл. Да впрочемъ, Богъ ему судья!…. я еще надюсь выполнить свои обязанности. Послушайте: Лиза съ малолтства была чрезвычайно слабаго сложенія, берегите ея здоровье.

— Благодарю васъ, тетушка. Но это такой совтъ, который безпрестанно твердить мн мое собственное сердце.

— Тмъ лучше, Аполлонъ Львовичъ. Я длятого-то именно и приглашала васъ, чтобы посовтовать вамъ беречь Лизу. Это настоящій цвтокъ.

— Еще разъ благодарю васъ, милая тетушка.

— Не забудьте же!

Аполлонъ едва удерживалъ свою досаду, увидвъ, что Анна Васильевна изъ такихъ пустяковъ разлучила его съ женой. Однако жъ онъ умлъ разсудить, что этотъ поступокъ былъ слдствіемъ ея глубокой привязанности къ племянниц, и потому отъ всей души поцловалъ руку доброй тетки…. Когда прошло столько времени, что ему можно было, не нарушая приличій, похать домой, онъ сталъ просить Задвинскихъ, чтобы они ссудили его своимъ экипажемъ.

— Какъ! ужъ и хать! закричали хоромъ дядюшка, тетушка и об сестрицы.

— О нтъ! это будетъ неродственно, продолжала Анна Васильевна.

— Завтра…. съ Богомъ, а сегодня…. ни-ни! подхватилъ едоръ Петровичъ.

— Останьтесь, cousin! вторили барышни.

— Вы меня очень огорчите, если удете такъ скоро.

— Я покажу теб свой псарный дворъ.

— Завтра, при восхожденіи солнца, мы пойдемъ вмст ботанизировать.

— А я ршительно велю вамъ остаться, въ наказаніе за то, что вы позабыли прислать мн общанный яхташъ.

Верповъ употреблялъ вс силы, чтобы отстрляться отъ этой атаки родственнаго гостепріимства, но дло принимало такой оборотъ, что если бы онъ продолжалъ настаивать на отъздъ, Задвинскіе сочли бы это обидой, и бдный другъ мой поневол согласился провести у нихъ ночь.

Не нужно описывать, какъ ему было весело хромать за Анной Васильевной, которая, со всмъ немилосердіемъ деревенской хозяйки, таскала его изъ овина на мельницу, съ мельницы въ амбаръ, изъ амбара на скотный дворъ, со скотнаго двора въ сушильню. На дорог отъ сушильни, перенялъ его едоръ Петровичъ: тотъ показалъ ему свой конный заводъ, свою псарню. Больной и усталый, едва доплелся Аполлонъ до дому, но тутъ, на балкон, уныло повсивъ голову,—

‘Съ туманной думою въ очахъ,

Съ французской книжкою въ рукахъ,’

сидла интересная Надина, которая, лишь-только увидла передъ собой Верпова, потащила его къ какому-то цвтнику, показывать розы и незабудки, взлелянныя собственными ея ручками. Слава Богу еще, что Полина въ то время играла съ своею собакою, а то ему пришлось бы выдержать четвертую пытку.

Наконецъ легли спать. Аполлонъ почти не смыкалъ глазъ, думая всю ночь о Лиз и давая себ слово ухать какъ-можно ране. Въ седьмомъ часу едоръ Петровичъ вошелъ въ его комнату и былъ на этотъ разъ такъ снисходителенъ, что по первой же просьб Верпова приказалъ заложить для него дрожки. Аполлонъ заран наслаждался скорымъ возвращеніемъ къ Лиз: онъ могъ ухать не видавшись съ тетушкой, потому-что еще съ-вечера съ нею простился. Но пока дрожки закладывали, Анна Васильевна успла проснуться, и по родственной дружб, изъявила желаніе видть племянника. Нечего было длать, Аполлонъ пошелъ. О! какъ счастливы люди, у которыхъ есть добрые родные! Справедливо сказалъ Легуве: Un fr&egrave,re est un ami donn par la nature. Анна Васильевна встртила племянника съ такой нжностью, что онъ невольно упрекнулъ себя за досаду на ея приглашеніе, къ тому же она и не думала спорить, когда Аполлонъ сказалъ, что ему хочется поскоре хать. Подали чай, потомъ кофе, потомъ еще что-то: извстно, что деревенскіе жители ужасно много и часто дятъ. Въ д и разговорахъ прошло время до десяти часовъ. Вошедшій лакей доложилъ, что дрожки готовы, Аполлонъ всталъ и началъ прощаться.

— Одну минуточку! сказала Анна Васильевна. У меня мастерски длаютъ сливочное масло, и я велла приготовить немножко для Лизы. Отвезите ей отъ меня.

— Но можетъ-статься, оно не скоро….

— Какъ не скоро! тотчасъ.

Прошло еще съ четверть часа, съ полчаса. Аполлонъ начиналъ терять терпніе. Вдругъ его вызываютъ въ прихожую.

— Что такое?

— Прискакалъ человкъ отъ Лизаветы Андреевы.

Аполлонъ выбжалъ и черезъ минуту воротился блдный, какъ полотно. Онъ узналъ отъ присланнаго, что Лиза, не дождавшись его ни вечеромъ, ни во всю ночь, вздумала не случилось ли съ нимъ какого несчастія, и занемогла.

— Ахъ, бдная!… ахъ, несчастная! кричала Анна Васильевна, кидаясь изъ угла въ уголъ.

— Прощайте, тетушка!

— Погодите немножко. Вотъ я посмотрю….

— Но мн пора.

— Только минуту, не больше.

— Лиза ждетъ меня.

— Секунду!

— Она больна.

— Знаю. Да дайте же мн подумать, не могу ли и я хать съ вами.

Аполлона обдала холодомъ.

— Тетушка, это будетъ для васъ безпокойно.

— Помилуйте! стану ли я думать о своемъ безпокойств, когда племянница умираетъ?

— Какъ умираетъ?

Аполлонъ поблднлъ.

— Ахъ, Боже мой, что за досада! Нтъ, мн нельзя хать: надобно….

— Такъ прощайте, тетушка!

— Прощайте! Смотрите, позаботьтесь о ней, дайте гофманскихъ капель, намочите одеколономъ голову. Слышите?

— Слышу и благодарю. Прощайте!

— Какъ вы бжите! А масло-то?

Но Аполлонъ, не оглядываясь на тетушку, бросился на дрожки и веллъ кучеру погонять лошадей.

— Cousin! закричалъ ему кто-то, когда онъ прозжалъ мимо саду.

Аполлонъ оглянулся: это была Надина. Онъ сдлалъ знакъ, что прощается съ нею, но интересная Надина махала ему рукой, прося остановиться.

— Дайте скоре, cousin.

— Что такое, сестрица?

— Лизину записочку. Ахъ! я горю нетерпніемъ знать, что она ко мн пишетъ.

— Но у меня нтъ никакой къ вамъ записки.

— Полноте!

Надина не хотла этому врить: ей показалось, что Аполлонъ, поговоривъ съ присланнымъ отъ Лизы, кинулъ на нее нсколько взглядовъ, которыми хотлъ дать разумть, что Лиза прислала ей секретную записочку.

— Какъ жестоко я обманулась! вскричала она, — и въ самомъ дл романическая двушка была очень тронута, между-прочимъ потому что, убгая изъ дому, она запаслась бумагой, карандашомъ и облаткой, чтобы немедленно отвчать Лиз.— По-крайней-мр, mon cher cousin, вы мн позволите написать къ мй нсколько словъ.

— Только поскоре.

— О! будьте уврены….

Надина отошла въ-сторону. Аполлонъ долженъ былъ съ полчаса гулять по пыльной дорог. Наконецъ billet-doux написанъ, и Надина вручила его Верпову, прося отдать Лиз такъ, чтобъ никто не видалъ. Впрочемъ содержаніе этой записки, какъ открылось въ послдствіи, было очень близко къ содержанію первой: главная разница между ними состояла единственно въ томъ, что нынче интересная Надина подписалась не ‘несчастная Н.’, а ‘унылая Н.’ Сверхъ-того было прибавлено слдующее четверостишіе, сочиненное самою Надиной:

‘Увы! печальная картина,

Свалилась роза съ головы.

Всему сему — увы!— причина

Любовь къ нему, — увы! увы!’

Аполлонъ нашелъ жену свою въ самомъ жалостномъ положеніи: бдная, вообразивъ, что съ нимъ случилось какое-нибудь несчастье, такъ перепугалась отъ этой мысли, что занемогла не на шутку. При возвращеніи Аполлона, она лежала безъ памяти: можно было опасаться горячки. Аполлону стоило большаго труда привести ее въ чувства и успокоить. Но чего не сдлаетъ любовь! у нея есть лекарства, которыя чудотворно вылечиваютъ болзни души и тла. Согртая поцлуями своего любезнаго, Лиза начала понемножку отдыхать въ его объятіяхъ, счастливый Аполлонъ слдилъ каждое движеніе своей подруги, онъ съ восторгомъ замчалъ, что губы ея начинаютъ наливаться пурпуромъ, въ тусклыхъ глазахъ загорается огонь жизни, на блдныхъ щекахъ выступаетъ заря розоваго румянцу, вотъ уже и улыбка, или что-то похожее на нее, скользнуло по прелестному личику…. Вдругъ раздается стукъ экипажа, и горничная докладываетъ, что тетушка Анна Васильевна пріхала, но не хочетъ выйти изъ кареты, не повидавшись напередъ съ Аполлономъ Львовичемъ.

— Что? какова она?

— Слава Богу, получше.

— Не умерла?

— Помилуйте, тетушка!

— О нтъ! вы меня обманываете.

— Да зачмъ же?

— Вы боитесь меня огорчить.

— Ахъ, тетушка! я говорю замъ, что ей лучше.

Однако жъ Аполлонъ не убдилъ доброй Анны Васильевны. Правда, что она ршилась выйти изъ кареты, поднялась даже на лстницу, вошла въ домъ, но это было сопряжено съ чрезвычайными затрудненіями: Анна Васильевна длала нсколько шаговъ, и вдругъ останавливалась, кидалась въ объятія Аполлона и говорила: — Вы, врно, меня обманываете. Она умерла? неправда ли? умерла?

У дверей Лизиной спальни произошла особенно занимательная сцена, которая длаетъ великую честь родственной нжности и чувствительности Анны Васильевны. Когда Аполлонъ растворилъ ихъ, тетушка отскочила въ сторону, закрыла обими руками лицо, и не хотла сдвинуться съ мста, какъ Аполлонъ ни старался стащить ее, чтобы скоре привести дло къ развязк.

— Пощадите! ахъ, пощадите!… кричала она. Не могу! не могу!…. Душа моя не вынесетъ этого зрлища! Возможно ли видть свою родную племянницу мертвою въ цвтъ лтъ на зар счастья!…

Для бдной Лизы было довольно услышать эти слова, произнесенныя раздирающимъ сердце голосомъ, чтобъ опять почувствовать истерическіе припадки. Если есть люди совершенно здоровые и крпкіе, которые однако не могутъ спокойно подумать, что имъ прійдется когда-нибудь лзть,

Въ тотъ ларчикъ, гд ни стать, ни ссть

то каково было Лиз, при болзненной раздражительности ея нервовъ!

Между-тмъ Анна Васильевна какъ-то увидла, что Лиза сидитъ въ креслахъ.

— Жива! закричала она тогда, еще громче прежняго, и съ этимъ пронзительнымъ воплемъ бросилась на больную, впилась въ нее, стиснула ее въ объятіяхъ.

— Лиза очень слаба, тетушка, сказалъ Аполлонъ, опасаясь, чтобы родственная нжность Анны Васильевны въ самомъ дл не уморила жены его..

— Ахъ, какъ мн больно, возразила Задвинская, что я не пріхала раньше! Но надо было поговорить со старостой, распорядиться работами. Оно, конечно, не мое бы дло, да, вы знаете, друзья мои, я не могу скрывать этого отъ такихъ близкихъ родственниковъ, вдь мой едоръ Петровичъ только и уметъ, что хи, хи, хи!

Анна Васильевна, съ самою дружескою искренностью, описала свою несчастную долю, обвиняя своего мужа въ лности, безпечности, страсти къ охот и равнодушіи къ хозяйству. Замтно было, что между ними случилась какая-то непріятность, да тетушка и сама подтвердила это, расказавъ подробно, что когда она, въ жару нетерпливаго желанія увидть скоре племянницу, послала за едоромъ Петровичемъ, чтобы поручить ему дло со старостой, то почтеннаго едора Петровича насилу нашли въ пол, гд онъ, вмст съ деревенскими мальчишками, ставилъ силки. Анна Васильевна повторила отъ слова до слова все, что она сказала увидвъ едора Петровича, что онъ ей отвчалъ, что она возразила, и такъ дале. Короче, милая тетушка, съ самою родственною откровенностью, перелила въ душу Лизы и Аполлона всю свою досаду, вс свои горести и страданія. Можете вообразить какъ это было цлительно для здоровья Лизы! Аполлонъ выходилъ изъ себя, замчая, что жена его совершенно теряетъ силы. Но какъ ей помочь? выгнать добрую тетку? Невозможно! это будетъ самая черная неблагодарность за ея искреннюю, родственную, любовь. И что скажутъ о молодомъ Верповъ въ кругу родныхъ и знакомыхъ? да и сама Лиза разв она будетъ довольна такимъ поступкомъ съ теткою, которая всегда была къ ней нжна, ласкова, снисходительна? Оставалось дать какъ-нибудь замтить Анн Васильевн, что присутствіе ея тяготить Лизу. Аполлонъ такъ и длалъ длалъ очень ясно и вразумительно. Но Анна Васильевна не обращала на это никакого вниманія, или лучше сказать, не замчала его намековъ, потому-что не ожидала ихъ отъ такихъ близкихъ родственниковъ. Вмсто того, вообразивъ, будто Лиза иметъ надобность въ попеченіяхъ опытной женщины, она великодушно объявила, что просидитъ у нея до-тхъ-поръ, пока Лиза не ляжетъ спать.

‘Слава Богу! подумалъ Аполлонъ: по-крайней-мр я знаю, долго ли она будетъ насъ мучить….’ Но лишь-только эта пріятная мысль мелькнула въ ум его, отразившись, можетъ-статься, и въ ум Лизы, какъ на двор опять загремлъ экипажъ, а въ слдъ за тмъ послышался рзкій хохотъ Полины.

Рзвушка пріхала не одна: позади опрокинутыхъ стульевъ, которые падали въ разныя стороны везд, гд она проходила, показалась безобразная морда ея лягавой собаки, за собакою, склонивъ голову, выступала интересная Надина, а за Надиною, — хи, хи, хи!— прыгалъ и кланялся едоръ Петровичъ.

— Вотъ и мы ваши гости! сказалъ онъ, дружески пожимая руку Аполлона.

Верповъ подумалъ: Чортъ бы васъ взялъ!… Но это не говорится родственникамъ.

— Mon cousin…. ахъ!…. Каково здоровье сестрицы? спрашивала Надина.

— Имю честь рекомендовать! перебила ее рзвушка, показывая Верпову на свою собаку.

Посл этого вс, то есть, Аполлонъ, дядюшка, об сестрицы и собака, которая, не знаю, въ какой степени родства доводилась Задвинскимъ, вошли въ Лизину комнату. едоръ Петровичъ немедленно сказалъ какую-то остроту и наградилъ себя добродушнымъ смхомъ. Анна Васильевна бросила на него выразительный взглядъ. Верновъ боялся, чтобы между ними не возобновилось утреннее неудовольствіе, но, видно, добрая Анна Васильевна забыла вину своего супруга: она продолжала спокойно разсказывать исторію смерти Лизиной матери. едоръ Петровичъ, отведя Аполлона въ сторону, принялся душить его какимъ-то охотничьимъ анекдотомъ, Надина томно вздыхала, Полина играла съ своей Венеркой и заставляла ее лаять на Лизу, а Лиза…. бдная Лиза была чуть жива. Къ счастію пріздъ дядюшки съ сестрицами и собакою послдовалъ ужъ въ седьмомъ часу вечера, и ‘ежели Анна Васильевна сдержитъ свое слово, думалъ Аполлонъ, такъ они просидятъ не долго.’ Желая однако же еще боле ускорить освобожденіе Лизы, онъ, лишь-только пробило девять часовъ, сказалъ, что ей пора ложиться въ постель.

— И прекрасно! подхватилъ едоръ Петровичъ, а Анюта посмотритъ, чтобы ей было покойно. Вдь ты останешься? спросилъ онъ, обращаясь къ жен.

— Желала бы очень остаться, отвчала Анна Васильевна, но завтра имянины сосда Паромова, и намъ надобно, всмъ семействомъ, хать къ нему съ утра.

— Ну вотъ еще! далеко ли отсюда Паромовъ? только семь верстъ! Ты можешь ночевать у Лизаветы Андреевны: ей нужно твое присутствіе, а часовъ въ десять и подешь къ Паромовымъ.

Аполлонъ стоялъ, что говорится, ни живъ, ни мертвъ, ожидая отвта Анны Васильевны. Между-тмъ она смотрла на Лизу, слезы падали изъ глазъ ея. Нсколько минутъ вс молчали. Наконецъ Анна Васильевна испустила тяжелый вздохъ и стала цловать Лизу.

Слава Богу! она прощается! смкалъ Аполлонъ…. Какъ вы любите мою Лизу! примолвилъ онъ, не имя силъ скрывать свою радость и стараясь тихонько освободить жену изъ тетушкиныхъ объятій.

Анна Васильевна опустилась въ кресла, подняла глаза къ небу, и собравшись съ силами, какъ-будто преодолвая въ себ какое-то глубокое чувство, произнесла торжественно: — Остаюсь!… Что мн Паромовъ!! Мсто мое здсь, у племянницы. Это моя собственная кровь, это втвь дерева, къ которому…

Бдный Аполлонъ такъ и обмеръ, услышавъ эти героическія слова. Но, длать нечего, нужно было покориться необходимости.

— А вы? печально спросилъ онъ, оборотясь къ старому дядюшк.

— Мы съ Надиной и рзвушкой подемъ, отвчалъ тотъ.

Всё-таки легче! подумалъ Верповъ: по-крайней-мр я проведу еще нсколько времени у Лизиной постели. Авось проклятая тетушка не помшаетъ хоть этому!

едоръ Петровичъ и Полина стали прощаться. Но прощанье ихъ тянулось Богъ знаетъ сколько времени, потому-что милый дядюшка, посл каждаго поцлуя, начиналъ какую-нибудь безконечную исторію, и такимъ образомъ время уходило, а Задвинскіе ни съ мста. Между-тмъ чувствительная Надина вертлась около Лизы, какъ-будто хотла открыть ей какой-то секретъ. Пользуясь временемъ, когда вс вышли изъ комнаты, она наклонилась къ Лиз и спросила шопотомъ, какія та сдлала замчанія насчетъ жестокаго.

— Какія же замчанія я могла сдлать? отвчала Лиза, едва переводя духъ отъ усталости и болзни.

— Ахъ!

— Что съ вами?

— Ахъ!

— Не случилось ли чего?

— О нтъ! ничего не случилось…. Но сердце мое наполнено самыми разнообразными чувствами, и мн нужно о многомъ, о многомъ…. поговорить съ вами.

Лиз было не до разговоровъ, да если правду сказать, то и самой Надин только такъ думалось, будто она иметъ надобность говорить о многомъ, а въ сущности ей вовсе нечего было сообщить Лиз. Однако жъ едоръ Петровичъ съ Полиной ужъ боле четверти часа стояли въ передней, совсмъ готовые хать, а Надина не выходила. Рзвушка два раза бгала за ней и получала въ отвть только: ‘Иду.’ Наконецъ Полин это наскучило: она прибжала въ третій разъ, назвала сестру свою плаксой, и въ добавокъ пустила на нее Венерку, которая смяла, выпачкала и изорвала платье Надины.

Это само по себ пустое обстоятельство имло послдствія серіозне, нежели какъ можно было ожидать. Надина, всегда кроткая, тихая, вскочила съ досадой и начала упрекать сестру свою, что та мшаетъ ей посовтоваться съ кузиной о важныхъ длахъ.

— Ну ужъ дла, я думаю! насмшливо возразила Полина.

Завязался споръ, а споръ превратился въ формальную ссору. Съ обихъ сторонъ были высказаны горькія истины: рзвушка получила названіе псаря, интересная Надина названіе романтической дуры. Бдная Лиза съ ужасомъ слушала эти ругательства, которыми еще никогда не было оскорблено ея ухо. Къ довершенію бды Полина увлеклась живостью своего характера и дала Надин толчокъ, на который интересная сестра ея отвчала также толчкомъ. Скоро изъ этихъ толчковъ образовались удары. Полина опять увлеклась: подняла свою полную ручку, привела ее въ уровень съ блдною щекой Надины, и….. и….. Нтъ! я не могу этого написать! Довольно, что посл того, что сдлала Полина, ссора двухъ сестеръ приняла самый положительный и ясный характеръ. Надина сперва заплакала, но то были слезы оскорбленнаго достоинства: минуту, спустя, она бодро бросилась на Полину, и началась битва жестокая, битва на смерть, точь-въ-точь такая, какъ была битва Вара и Арминія въ Тевтобургскомъ Лсу. Гребеночки, букли, эшарпы, клочки платья летли во вс стороны, казалось, что дв сестрицы ршились непремнно выцарапать другъ другу глаза, а между-тмъ собака Полины, поссорившись съ пуделемъ Аполлона, грызлись ужаснымъ образомъ въ сосдственной комнат, опрокинули стоявшую тамъ этажерку и переколотили въ дребезги разставленный на ней фарфоръ и хрусталь. Лиза хотла выйти, кричать, просить помощи, но у нея не достало ни силы, ни голосу: истерическое удушье захватило ей грудь, въ глазахъ позеленло, съ жестокими конвульсіями упала она возл своихъ креселъ и лишилась памяти.

Крикъ воюющихъ сестрицъ, лай собакъ и звонъ разбитаго хрусталю и фарфору долетли до едора Петровича, Анны Васильевны и Аполлона, которые стояли въ передней. Они прибжали, испуганные, и еще боле испугались, когда увидли страшную сцену битвы. Аполлонъ спшилъ помогать жен…. поднялъ и положилъ ее въ кресла. едоръ Петровичъ и Анна Васильевна стали допрашивать дочерей. Но,— чудесная сила симпатіи!— хотя отвты прекрасныхъ сестрицъ, прерываемые щипками, толчками и энергическими восклицаніями, были очень неясны, однако жъ родители раздлились на партіи: Анна Васильевна, по вліянію симпатіи, приняла сторону кроткой Надины, едоръ Петровичъ, по тому же самому, вступился за амазонку Полину. Распря сдлалась всеобщею. Долгъ справедливости заставляетъ меня сказать, что почтенные родители не присовокупили никакого рукодйствія къ своему спору, но тмъ выразительне и торжественне были упреки, которыми они осыпали другъ друга. едоръ Петровичъ, въ жару негодованія, объявилъ, что Анна Васильевна избаловала Надину, сдлала изъ нея сентиментальную и капризную дуру, Анна Васильевна возразила, что напротивъ, онъ, своимъ глупымъ примромъ, довелъ Полину до того, что она стала какимъ-то уродомъ, ни мужчиной, ни женщиной. Дочки, съ своей стороны, бранились, Надина съ отцомъ, а Полина съ матерью. Крикъ, плачъ и визгъ, топотъ, стукъ мебели и звонъ ударовъ раздавались по всему дому. Комната Лизы превратилась въ адъ. Аполлонъ напрасно силился возстановить порядокъ, наконецъ, желая удалить Задвинскихъ отъ Лизы, онъ взялъ-было за руку Анну Васильевну, но та вырвалась, сла подл племянницы и сказала: — Нтъ! я ни за что не выйду отсюда! Я обязана быть возл больной.— Подойди, извергъ! продолжала она, обращаясь къ едору Петровичу: подойди, и осмлься оскорбить меня на этомъ священномъ мст!

Анна Васильевна обняла Лизу и сдавила ее такъ крпко, что та застонала, хотя еще не очнулась отъ обморока. Аполлонъ кинулся-было на выручку, но его ухватилъ за полу едоръ Петровичъ.

— Выгоните эту змю! говорилъ онъ. Она отравить ваше счастье, она убьетъ Лизавету Андревну.

— Какъ! ты называешь меня змею? ты? О, варваръ! да не самъ ли ты отравилъ всю мою жизнь?

И пошла потха. Анна Васильевна вспомнила все прошедшее, отъ замужства до этой минуты. Упрекам и жалобамъ ея не было конца. Аполлонъ какъ ни старался водворить миръ, или по-крайней-мр смягчить жестокость ссоры… нтъ! Однако жъ ему удалось хитростью вывести едора Петровича изъ Лизиной комнаты. Дядюшка ршился ухать, взявъ съ собой рзвушку Полину. Онъ надлъ шинель и картузъ, потомъ подбжалъ опять къ дверямъ спальни, взглянулъ свирпо на Анну. Васильевну и Надину, плюнулъ, топнулъ, и, сказавъ — Чортъ съ вами!— ухалъ.

Впрочемъ положеніе Лизы едва ли сдлалось лучше по отъзд сердитаго дядюшки: правда, что Анн Васильевн не съ кмъ стало браниться, но зато она разлилась ркой въ слезахъ и жалобахъ на свою горькую долю, примшивая къ тому тысячу текстовъ изъ Библіи.

— Вотъ, моя милая, говорила она очнувшейся Лиз, вотъ къ чему ведетъ насъ замужство! Эти изверги, мужчины, только въ первые дни посл свадьбы бываютъ къ намъ ласковы и добры, а пройдетъ годъ, другой, третій, и они длаются нашими тиранами, губятъ насъ своимъ самовластіемъ, задаютъ нашу жизнь своею жестокостью…

Лиза печально смотрла на Аполлона. Тотъ хотлъ какъ-нибудь замять рчь, которая не могла не произвести непріятнаго впечатлнія на душу жены его, но возможно ли! Анна Васильевна не слушала ничего, говорила безъ умолку, и что дальше, то горьче были ея жалобы. Она обвиняла едора Петровича уже не въ одной жестокости и несправедливости къ ней и къ Надин: она стала взводить на него тысячу другихъ преступленій, даже нарушеніе супружеской врности.

Тутъ Аполлонъ ужъ не выдержалъ и сталъ просить тетушку, чтобы она пощадила слухъ и воображеніе Лизы отъ такихъ вещей, которыя никогда не входили ей въ голову.

— Ахъ, Аполлонъ Львовичъ! отвчала тетушка со слезами: да кому же я передамъ свое горе, какъ не вамъ, моимъ близкимъ родственникамъ? Я почитаю священнымъ долгомъ быть съ вами чистосердечною. Богъ видитъ, какъ я люблю васъ!

Такъ прошла большая часть ночи. Лизу уложили въ постель. Она страдала и тломъ и душою. Въ ея жизни еще не случалось никогда такихъ потрясеній, или лучше сказать, она до этого времени вовсе не знала, что такое несчастіе. Лишась въ колыбели матери, она выросла подъ надзоромъ отца и всегда была предметомъ его постоянныхъ и неусыпныхъ попеченій. Все вокругъ нея было любовь, нжность, внимательность. Отецъ видлъ въ ней свое единственное сокровище и лелялъ ее, какъ цвтокъ тропическихъ странъ въ сверной теплиц. Даже подруги ея дтства, пріятельницы ея юности, вс оказывали ей невольно какое-то особенное вниманіе, дань ея красот, чувствительности и добросердечію. Однимъ словомъ, Лиза не имла понятія о томъ, что дурно, она не знала, что такое злоба, ненависть, ссоры, весь міръ казался ей чмъ-то добрымъ, очаровательнымъ, вс люди въ глазахъ ея были друзьями и братьями…. И что же? Вдругъ она видитъ передъ собою отвратительную картину распри, — и чьей же распри?— людей, принадлежащихъ къ одному и тому же семейству, связанныхъ между собою и съ нею кровными узами. Она не могла не почувствовать глубокаго и болзненнаго впечатлнія отъ этого грязнаго зрлища. Но мало того: ей начинаютъ описывать самыми черными красками жизнь женщины, вышедшей замужъ, представляютъ всхъ мужей какими-то извергами, разрушаютъ ея мечту о счастіи, котораго ожидала она отъ любви къ Аполлону, подкапываются подъ самое основаніе лучшихъ ея надеждъ. Теперь пускай читательница этой исторіи разсудить сама, каково было Лиз!

Солнце давно озаряло миловидный ландшафтъ, окружающій деревню моего друга, а окна въ спальн Лизы всё-еще были закрыты ставнями, и при слабомъ луч свта, проникавшемъ туда изъ другой комнаты, едва можно было разсмотрть блдное лицо женщины, лежащей на кровати. Возл нея сидлъ Аполлонъ, устремивъ печальный и неподвижной взоръ на свою подругу, и слдя за каждымъ ея движеніемъ. Противъ него, съ другой стороны кровати, сидла тетушка, увряя Лизу въ своей родственной дружб и разсказывая ей о своихъ несчастіяхъ…. Пробило десять часовъ.

— Ужъ десять! вскричала Анна Васильевна Ну, друзья мои, длать нечего! я должна васъ оставить: мн нужно къ Паромовымъ.

‘О! благодарю тебя, Господи! прошепталъ Аполлонъ’. По отъзд тетушки, ему стало легче успокоивать свою больную. Мы уже имли случай говорить о чудотворной сил любви. Къ вечеру Лиза была въ состояніи, опираясь на руку мужа, встать съ постели и перейти на балконъ, припадки истерики прекратились, дыханіе сдлалось правильнымъ, воображеніе успокоилось. Наконецъ Лиза мирно заснула, оставивъ руку свою въ рук Аполлона, и этотъ сонъ довершилъ ея выздоровленіе. Пробудившись на другой день, она весело посмотрла на мужа, который сидлъ у ея постели. Аполлонъ блаженствовалъ О Боже! какъ мало надо для блаженства мужчины!— одинъ взглядъ!— только одинъ взглядъ, не больше!…. Но правда и то, что это долженъ быть взглядъ женщины, похожей на Лизу: а много ли такихъ женщинъ на Руси, въ Европ, въ цлой подсолнечной?

День, въ которой Лиза пробудилась такъ прекрасно для счастія своего мужа, былъ по стеченію обстоятельствъ днемъ его и ея рожденья. Видно, природа заране назначала ихъ другъ для друга. Они обмнялись привтствіями и поцлуями, все было забыто, все, кром взаимной любви. Аполлонъ, обрадованный скорымъ возстановленіемъ Лизина здоровья, хотилъ непремнно ознаменовать этотъ день какимъ-нибудь праздникомъ.

‘Разв это не праздникъ, когда мы вмст и на свобод?’ говорила ему Лиза. Но она не любила противоречить Аполлоновымъ желаніямъ, и въ полдень вс крестьяне ихъ деревни плясали и пли на господскомъ двор, между-тмъ какъ молодые супруги устроивали себ особое празднество на берегу озера, въ томъ самомъ мст, гд я нашелъ ихъ, когда прізжалъ полюбоваться Аполлоновымъ счастьемъ. Это мстечко имъ очень понравилось по отдаленности его отъ всякаго жилья и непроходимости кустарниковъ, которые окружали его. У любви, изволите видть, свои взглядъ на вещи. Тамъ, въ совершенномъ уединеніи, они вполн предадутся другъ другу, тамъ, на мягкомъ травяномъ ковр, они будутъ обдать вдвоемъ, безъ докучливаго услуживанья лакеевъ: Лиза сама изготовитъ простыя кушанья Аполлону, Аполлонъ станетъ самъ услуживать Лиз, поцлуи и нжныя шалости перемшаются съ заботами, посл обда Аполлонъ положить свою голову на колни Лизы, ихъ взоры встртятся, ихъ рчи сольются, а между-тмъ надъ ними будетъ стоять лазуревый сводъ небесъ, и птички станутъ чирикать, и будутъ порхать по рощ, и вдали будетъ слышно веселое пніе пирующихъ поселянъ. О, сколько счастія.въ этомъ несчастномъ мір!

Уже корзинка съ припасами отправлена на мсто, и Аполлонъ, взявъ Лизу подъ-руку, шелъ, какъ вдругъ…

Неужели опять дядюшка, тетушка и сестрицы?…. эти вчные дядюшка, тетушка и сестрицы, отъ которыхъ имъ нигд нтъ убжища? А вотъ, послушайте.

Аполлонъ съ Лизою подъ-руку шли по гостиной и весело разговаривали о счастливомъ дн, которому они обязаны своей жизнію. Вдругъ двери залы начинаютъ передъ ними медленно растворяться, и въ глубин ея они увидли Анну Васильевну, едора Петровича, Надину, Полину, всхъ въ самомъ глубокомъ траур, съ плерезами, однимъ словомъ, одтыхъ такъ, какъ-будто они пріхали на похороны. Тетушка шла опираясь на дочерей, дядюшка слдовалъ за ними. Эта погребальная процессія тихо, важно, угрюмо двигалась къ молодымъ друзьямъ моимъ. Они остолбенли, Лиза поблднла и задрожала отъ ужаса.

Наконецъ, когда процессія подошла шага на два къ Аполлону и Лиз, Анна Васильевна остановилась, наклонила голову на лвую сторону, и устремивъ изъ-подлобья слезливый взоръ на племянницу, протянула къ ней руку. Лиза взяла ее, но въ смущеніи и страх не знала что сказать. Эта безмолвная сцена продолжалась около пяти минутъ и разршилась самымъ неожиданнымъ образомъ: тетушка закричала и начала биться. едоръ Петровичъ кинулся подставить ей стулъ: она сла, металась и стонала такъ страшно, что у Лизы сердце облилось кровью. Аполлонъ, выбравъ удобную минуту, отвелъ въ сторону едора Петровича и спросилъ, что все это значитъ. Дядюшка только указалъ на жену свою и не отвчалъ. Верповъ обратился къ Надин, но она вздохнула и также не отвчала. Онъ попробовалъ спросить рзвушку, но и та только пожала плечами. Между-тмъ Анна Васильевна продолжала метаться, безпрестанно прикладывала къ глазамъ платокъ, и съ широкими промежутками вздоховъ и всхлипываній, приговаривала: Куда ты улетлъ, мой ангелъ?…. Гд ты теперь, мой херувимъ?… Видишь ли ты мои мученія?…. О! приникни своими крылами къ моей страждущей груди!…. принеси мн небесное утшеніе!…

Аполлону и Лиз эти слова были то же что китайскій языкъ. Молодые супруги видли только, что тетушка сильно тоскуетъ и причиною тому какая-то горестная разлука. Но что это за разлука? съ кмъ?…. это было закрыто отъ нихъ непроницаемою завсою.

Часа черезъ полтора однако, въ то самое время, какъ Аполлонъ, потерявъ всякое терпніе, хотлъ уже удалить жену отъ скучной и утомительной сцены, Анна Васильевна нсколько успокоилась. Аполлонъ поспшилъ уцпиться за эту минуту, для объясненія загадки.

— Скажите, пожалуйста, тетушка, какое несчастіе съ вами случилось?

— Ахъ, Аполлонъ Львовичъ! вы не можете вообразить…

— По-крайней-мр могу раздлять, милая тетушка. Будьте же откровенны: можетъ-статься, мы съ Лизой найдемъ средство васъ утшить…

— Ахъ, нтъ! для меня не существуетъ утшенія на земл, и я пріхала къ вамъ не съ тмъ, чтобъ искать отрады, а чтобъ передать намъ, какъ роднымъ, свою печаль.

Анна Васильевна отерла слезы, помолчала немного, и потомъ продолжала:

— Вотъ, послушайте, друзья мои, вы, добрый Аполлонъ Львовичъ, и ты, моя милая Лизанька! Все тлнно подъ луною, нтъ ничего прочнаго въ нашей жизни, да и сама жизнь эта только переходъ къ смерти. Земля въ землю и обратится, сказано въ Священномъ Писаніи. Ныншній день, друзья мои, самый черный въ году, день печали и слезъ, день смерти и траура. Въ этотъ самый день я родила сына, который умеръ черезъ нсколько часовъ посл рожденія. Тому минуло пятнадцать лтъ, но, что нужды! печаль моя свжа, какъ въ минуту несчастія, и я, въ воспоминаніе о покойник, всякій годъ въ этотъ день надваю трауръ, вмст со всмъ моимъ семействомъ…. Теперь, друзья мои, вы сами можете постигнуть горечь моихъ страданій, можете разсудить, какъ тяжело материнскому….

На этомъ пункт остановилъ меня едоръ Петровичъ, вбжавши ко мн въ кабинетъ въ то самое время, какъ я описывалъ добродтели и блистательные подвиги его семейства. Онъ просидлъ у меня часовъ пять, насказалъ мн кучу анекдотовъ, отпустилъ пропасть остротъ. По отъзд его, мн некогда было продолжать этой достоврной исторіи, на другой день тоже, на третій тоже. Черезъ недлю исторія исчезла съ моего письменнаго стола, вытсненная другими занятіями. Потомъ я ухалъ изъ Петербурга, увлекся въ разные хлопоты и совершенно забылъ про Задвинскихъ. Теперь, отъискавъ случайно начало своего повствованія, я уже не могу продолжать его съ такой обстоятельностью въ разсказ, съ какой оно было начато, но какъ мн кажется, что похожденія Задвинскихъ во всякомъ случа заслуживаютъ вниманія чувствительныхъ душъ и что съ моей стороны было бы недобросовстно скрывать отъ публики все, что мн извстно по этому предмету, то я ршаюсь предать тисненію начало своего повствованія, но дополню его коротенькимъ заключеніемъ.

Задвинскіе, впродолженіи пяти или шести недль, не переставали мучить Верпова и его жены до такой степени, что бдная Лиза не имла ни одного спокойнаго дня и очевидно ослабвала какъ нжное растеніе, у котораго корень подточенъ злымъ червякомъ. Таковъ былъ медовый мсяцъ моего друга. Родственную любовь Задвинскихъ можно сравнить съ ліаною, которая растетъ, обвиваясь около дерева и сжимаетъ его такъ крпко, что дерево начинаетъ чахнуть и сохнуть. Лиза въ самомъ дл была только на волосъ отъ чахотки. Аполлонъ наконецъ замтилъ, что дло идетъ уже не о мелочныхъ непріятностяхъ, а просто о жизни. Онъ увезъ Лизу въ Москву, но черезъ нсколько времени и Задвинскіе пожаловали туда же, — повидаться съ родными. Онъ кинулся въ Петербургъ: Задвинскіе прискакали и сюда, — хлопотать по какой-то тяжб. Не зная наконецъ, куда дваться отъ милыхъ родственниковъ, и видя Лизу на порог могилы, Аполлонъ съ отчаянія ухалъ съ ней на границу Пруссіи и живетъ теперь въ какомъ-то маленькомъ городк, на самомъ рубеж Россіи,— ждетъ только чтобы, какъ скоро Задвинскіе подъдутъ къ нему для нжнаго свиданія, убжать въ Нмцы, гд едоръ Петровичъ уже не отьищёть его, потому что онъ ни слова не знаетъ по-нмецки и страхъ боится нмецкихъ хитростей.

С.

‘Библіотека для Чтенія’, т.40, 1840

МЕДОВЫЙ МСЯЦЪ

Читайте также: