Мать Наполеона I.
Мать Наполеона I.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
. Булгаковъ.
‘Встникъ иностранной литературы’, No 1, 1893
Мать Наполеона I, Булгаков Федор Ильич, Год: 1893
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Литература о Наполеон и Наполеонидахъ такъ обширна, что ею можно наполнить цлыя библіотеки, и странное дло — ни одной книги не посвящалось до сихъ поръ madame Леиціи, т. е. матери Наполеона I. Безчисленные біографы ея великаго сына занимаются и ею, но это длается только мимоходомъ. Итальянскій поэтъ Кардуччи сравнивалъ ее съ Ніобеей, французскій писатель Стендаль (Бейль) — съ Корнеліей, Порціей и гордыми патриціанками. Но на самомъ дл Летиція была совершенно оригинальнымъ явленіемъ. По крайней мр, такой она оказывается изъ первой ея біографіи, недавно напечатанной барономъ Ларренемъ, подъ заглавіемъ ‘Madame Mè,re’ въ двухъ большихъ томахъ (по 500 страницъ въ каждомъ). Авторъ этой біографіи — бывшій лейбъ-медикъ Наполеона III, сынъ лейбъ-хирурга Наполеона Великаго, видлъ Летицію въ Рим совсмъ старухой и слпой, пересмотрлъ вс мемуары, извлекъ оттуда всякаго рода данныя о ней, анекдоты, разспрашивалъ членовъ бонапартовой фамиліи, нашелъ до 150 писемъ ‘Madame Mè,re’ (это придворный титулъ Летиціи), добылъ ея автобіографію, диктованную ею m-lle Роз Меллини. И въ этомъ труд собралъ богатый и очень замчательный матеріалъ для живой характеристики ‘синьоры Летиціи’, которая интересна не только тмъ, что она была мать великаго человка, но особенно тмъ, что изъ женщинъ, вольно или невольно игравшихъ роль въ исторіи, немногія боле привлекательны, боле оригинальны, боле любопытны для наблюденія и изученія.
Вы знаете, конечно, образцовое произведеніе Мериме, корсиканскую новеллу ‘Colomba’. Героиня этой новеллы — молодая двушка, подбивающая своего брата къ кровавой мести. Эта дтски-невинная Коломба въ своемъ сердц непорочной голубицы носится съ убійственнымъ планомъ. Небольшая ручка ея какъ разъ въ подходящую минуту съуметъ и выстрлить, и направить нападеніе. Это первобытное дитя природы, въ существ котораго женская прелесть сочеталась съ мужской энергіей, которое то очаровываетъ читателя, то приводитъ его въ ужасъ, ‘Colomba’ и есть настоящая землячка матери Наполеона. И почти такою же, какой Мериме описалъ свою героиню, изображается Летиція Рамолино на одномъ портрет, когда она 13-ти лтъ вышла замужъ за Шарля Бонапарта: совершеннйшей красотой, точно самъ Фидій вырзалъ ее изъ мрамора, съ классически правильными чертами лица и фигурой.
‘Мой отецъ,— писалъ Наполеонъ, любившій свою мать больше чмъ отца, и не разъ высказывавшій, что ей онъ обязанъ своимъ счастьемъ и всмъ, чмъ онъ сталъ,— женился на благородной и превосходной женщин, Маріи-Летиціи Рамолино. Съ юности моя мать обладала столь же солидными качествами, какъ и очаровательностью. Она должна была составить счастье супруга и остаться предметомъ нжности для дтей’.
Касательно красоты ея передается такой анекдотъ. Въ Бастія одинъ патеръ, которому она исповдывалась, былъ настолько смущенъ ея красотой, что ей пришлось напоминать ему о приличіи.
Какое крпкое здоровье было въ этомъ идеальномъ тл, показываетъ тотъ фактъ, что синьора Летиція, оставшись вдовой посл 19-лтняго брака, все еще считалась красивйшей женщиной Корсики, хотя имла уже 13 дтей. Съ характерной для нея наивной лаконичностью мать Наполеона въ начал своихъ воспоминаній разсказываетъ объ этихъ двухъ главныхъ событіяхъ своей молодости: ‘Я вышла замужъ 13 лтъ за Шарля Бонапарта, который былъ красивый мужчина, ростомъ какъ Мюратъ. 32 лтъ я стала вдовой и Шарль умеръ жертвой болей въ желудк, на которыя онъ жаловался частенько, особенно посл обда’. Всего нсколько строкъ о такихъ предметахъ, которымъ другая женщина посвятила бы множество страницъ. И еще удивительне, что здсь совершенно обходится молчаньемъ героическій эпосъ, во время котораго Наполеонъ впервые увидлъ свтъ, та корсиканская борьба за свободу подъ предводительствомъ Паоли, въ которой, какъ будетъ сказано ниже, Летиція участвовала вмст съ своимъ мужемъ. Матрон, оглядывающейся на свое прошлое, все это кажется простымъ выполненіемъ своего долга. Это было необходимо и свершено, чего же тутъ разглагольствовать!
‘Когда я сдлалась матерью,— гласитъ автобіографія Летиціи,— я посвятила себя семь и покидала домъ только для того, чтобъ ходить къ обдн, что я считаю обязанностью всякаго истиннаго христіанина. Мое присутствіе дома было необходимо, чтобъ сдерживать моихъ дтей, пока они были малы. Моя теща и мой мужъ были до того снисходительны къ нимъ, что при малйшемъ крик, при самомъ слабомъ упрек дтямъ они спшили защитить ихъ и осыпать ихъ ласками. Что меня касается, я была снисходительна или строга, какъ того требовали обстоятельства.
Непреклонная воля, какая жила въ ней до конца ея дней, зачастую должна была одерживать верхъ надъ материнскимъ чувствомъ. Въ труд Ларрея есть портретъ Летиціи съ натуры, рисованный въ Рим принцессой Шарлотой Наполеонъ. Кажется, ни въ поз, ни въ фигур этой старой женщины, сидящей въ кресл, нтъ ничего величественнаго, но за то сколько достоинства, твердости духа!
Наполеонъ какъ-то сказалъ о ней, что она была создана, чтобы управлять какимъ-нибудь королевствомъ. Но она была бы мудрой королевой при одномъ непремнномъ условіи: королевство это должно быть маленькимъ, ибо она не питала ни малйшаго вкуса къ высшей политик. Въ своихъ письмахъ она говоритъ только о хозяйственныхъ длахъ, о своемъ здоровь и о здоровь своихъ близкихъ, и нтъ ни единаго слова о политик, никогда она не козыряетъ тмъ, что уметъ писать, даже тмъ, что обладаетъ умомъ. Ея настоящее призваніе заключалось въ умнь управлять семьей, вести хозяйство, поддерживать порядокъ и миръ въ семь, примирять противоположные интересы, улаживать ссоры. Наполеонъ I отъ нея наслдовалъ этотъ духъ порядка, дисциплины и правленія, который позволилъ ему поставить на ноги страну, разстроенную междуусобными безурядицами и анархіей, и дать ей учрежденія, которыя дйствуютъ и по сіе время.
Въ минуты раздражительности Наполеонъ говаривалъ: ‘Madame Летиція только буржуазка’. Онъ желалъ, чтобы она приспособила свои привычки, свои манеры, свой языкъ, свои чувства къ новой своей судьб, чтобы она повысила голосъ, чтобы научилась представительствовать. Но и при измнившейся фортун она осталась тмъ, чмъ всегда была. Наполеонъ жаловался своимъ братьямъ, что она его неизмнно продолжаетъ называть ‘Napolione’ и этимъ напоминаетъ людямъ объ его итальянскомъ происхожденіи. A Летиція продолжала по прежнему величать императора ‘Napolione’ и писала ему письма по итальянски, на которыя императоръ съ такимъ же упрямствомъ отвчалъ по французски.
Ни слава, ни великія удачи неспособны были вскружить ей голову, ослпить ея здравый смыслъ. Она ненавидла льстецовъ, презирала хвастовство, все, что отзывалось дланностью, не любила никакихъ церемоній, полагающихся для офиціальныхъ пріемовъ, всегда отказывалась содержать свой дворъ. Единственную радость испытывала она, когда у нея собиралась вся ея семья. Ея корсиканскій домъ, говорятъ, походилъ на монастырь: ‘молитва, сонъ, занятія, отдыхъ, развлеченія и прогулки, все тутъ было разсчитано, размрено’.
Эта простота и экономность Летиціи также раздражали ея великаго сына. Онъ требовалъ, чтобы она непремнно истрачивала весь милліонъ, какой онъ давалъ ей ежегодно, но получилъ лаконическій отвтъ: ‘хорошо, если ты мн дашь два милліона’. Такая бережливость вчуж казалась скупостью, и про нее ходили разные анекдоты.
По словамъ Ларрея,— пріхавъ въ Аяччіо въ 1787 году на лтнія вакаціи, артиллерійскимъ офицеромъ, на лстниц родительскаго дома Наполеонъ встртилъ молодую поселянку, которая угостила его ‘cacio’, т. е. свжимъ сыромъ. Онъ отблагодарилъ ее за ея любезность, сунувъ ей въ руку экю въ шесть ливровъ, чмъ привелъ синьору Летицію въ страшнйшее негодованіе. Вмсто всякаго возраженія, чтобъ дать молодой крестьянк время удалиться, онъ подхватилъ свою дражайшую родительницу за талью и помимо ея желанія, прошелся съ ней туръ вальса, чего она никакъ не могла ему простить. По кончин Шарля Бонапарта, его ддъ Люсьенъ взялъ на себя завдываніе скромнымъ семейнымъ достояніемъ, и онъ былъ еще скупе Летиціи. ‘Онъ пряталъ свое золото подъ матрацы въ кожаномъ мшк,— какъ разсказывалъ Наполеонъ. Проказница Попетта отважилась какъ-то въ одно прекрасное утро и при насъ вытащила себ мшокъ, который раскрылся, причемъ изъ него блестящими струями потекло его содержимое. Полъ покрылся золотомъ’. Архидіаконъ съ отчаянія лишился языка. Жадно слдилъ онъ за нкоторыми дублонами, которые закатывались подъ мебель. ‘Наконецъ значительность опасности вернула ему способность рчи. Всми святыми клялся онъ, что это деньги, отданныя ему на храненіе, что тутъ нтъ ни единаго обола, который бы составлялъ его собственность. Мы принялись хохотать, а синьора Летиція начала бранить насъ и подбирать золото, и она подобрала все до самой мелкой монетки’.
Синьора Летиція прошла хорошую школу, а между тмъ эта женщина, ничего не забывшая, помнила, какъ въ Марсел ей приходилось съ трудомъ сводить концы съ концами. Въ т времена ссылки и бдствія она вставала раньше своихъ дочерей, затмъ посылала одну дочь на рынокъ за провизіей, второй поручала слдить за хозяйствомъ, а третьей — счетоводство. Съ тхъ поръ все измнилось, за исключеніемъ чувствъ и привычекъ madame Летиціи, и она съ грустью видла, какъ Элиза, Полина и Каролина соперничали въ роскоши и изяществ съ своими невстками. Чмъ боле расточалось золота вокругъ нея, тмъ боле сокращала она собственные свои расходы. Она страшно сердилась на тхъ, кто уговаривалъ ее устроить себ оранжерею въ 30.000 франковъ. Она отвчала имъ: ‘Я должна копить (cumuler) на будущее’. Она никогда не забывала о будущемъ, о непостоянств и предательств фортуны, о большихъ перемнахъ въ судьб, являющихся возмездіемъ за великія блага. При всемъ преклоненіи ея передъ геніемъ своего сына, она знала, что и онъ человкъ, который можетъ этимъ злоупотреблять, и страшилась его невоздержности. Она говорила: ‘Все это можетъ кончиться, тогда что же станется съ дтьми, которыя въ неразумной расточительности своей не заглядываютъ ни впередъ, ни назадъ. Тогда они придутъ ко мн’. Еще до наступленія 1812 года, если врить эрцгерцогу Карлу-Людвигу австрійскому,— она уже говорила: ‘Только бы это продолжалось’. Неоднократно утверждала она, что дни ея величія были для нея днями тревоги и страданія, что, если бы можно было вскрыть ея душу, то тамъ нашли бы боле горя, чмъ радости. Всегда тревожно настроенный ея разсудокъ, недалекій, но устойчивый и ясный, никакимъ вліяніямъ не поддававшійся умъ, ея предусмотрительность, какъ матери семейства, опасенія и безпокойство, какія испытывала она за сына, непрестанно готоваго ринуться въ новыя предпріятія, который, казалось, находилъ удовольствіе въ бравированіи людьми и богами, всего этого достаточно было для того, чтобы отравить ея существованіе.
Особенно нерушимой сохранялась въ ней идея, какую составила она себ о семейномъ режим и о томъ уваженіи, съ какимъ должно относиться въ материнскому авторитету. Въ то время не очень-то справлялись съ ея мнніемъ, все ршалось на основаніи государственныхъ соображеній, все, не исключая даже замужества ея дочерей, и она чувствовала себя оскорбленной въ своемъ достоинств. Извстно, что она порицала Наполеона за то, что онъ сдлалъ себя императоромъ. Она не могла скрыть отъ себя, что, по мр его возвышенія, онъ все боле и боле отдалялся отъ нея. Сохранитъ-ли онъ еще то уваженіе, какимъ обязаны дти по отношенію къ своей матери. Сверхъ того, эта женщина, презиравшая этикетъ, отличалась крайней нершительностью и щепетильностью во всемъ, что касалось личныхъ сношеній ея съ императоромъ. Въ теченіе шести недль послродоваго періода Маріи-Луизы madame Mè,re и королева Испаніи и Голландіи одн были допущены въ родильниц. Имъ подставлены были кресла около ея постели. Въ первый день параднаго пріема императоръ распорядился унести эти кресла, которыя замнились табуретами. Въ моментъ разсаживанья присутствовавшихъ madame Mè,re удалилась. Императрица хотла ее удержать, но она возразила: ‘Madame, если бы императоръ желалъ, чтобы я присутствовала при принятіи вами послродовой молитвы, онъ распорядился бы поставить для меня кресло’. Въ другой разъ, въ томъ же году, на одномъ семейномъ собраніи Наполеонъ поднесъ ей свою руку для цлованія. Но она съ живостью оттолкнула ее, и не она, а онъ поцловалъ руку своей матери. Она говорила ему наедин: ‘Вы знаете, ваше величество, что на людяхъ я обращаюсь съ вами съ почтеніемъ, потому что я ваша подданная. A въ частной жизни я ваша мать, и когда вы говорите: я желаю,— я отвчаю: а я не желаю’. Вспоминая, что нкогда въ Аяччіо она повелвала и вс ей повиновались, что, когда она воспрещала прикасаться къ виннымъ ягодамъ и винограду въ саду, и будущій побдитель при Аустерлиц преступалъ ея законы, то она имла право его высчь, вспоминая, какъ потомъ въ Марсели ей достаточно было мигнуть, чтобы красивыя ея дочери съ корзинами въ рукахъ отправлялись на рынокъ, вспоминая все это, она не могла не сказать, что времена, когда люди живутъ въ неизвстности, имютъ свою хорошую сторону, а времена славы — свои униженія. Всю свою жизнь она исповдывала культъ порядка, а этотъ культъ требуетъ, чтобы дти безусловно повиновались своимъ родителямъ. Въ 1802 году, во время обнародованія Конкордата, она сказала первому консулу: ‘Теперь нтъ уже боле надобности угощать васъ пощечинами, чтобы заставлять васъ ходить къ обдн’.— ‘Нтъ,— возразилъ онъ,— теперь уже моя очередь кормить васъ ими’. Онъ, конечно, никогда не дерзалъ это сдлать. Но если бы это случилось, она, какъ врноподданная, должна была принять такой фактъ вполн благосклонно, а это-то и претило ей. Съ безхитростнымъ умомъ она соединяла большую простоту сердца и упорную преданность ограниченному циклу какъ бы прирожденныхъ ей идей. Имть сына своимъ повелителемъ представлялось въ глазахъ ея нарушеніемъ естественныхъ законовъ. Подобно цвтамъ и животнымъ, она всегда жила жизнью весьма близкой въ природ.
Счастье нисколько не смягчило ее, а несчастье никогда не сокрушало ее. Одна за другой прилетли къ ней всти о кончин императора, затмъ двухъ дочерей и внука ея — короля Римскаго. Помимо бремени ея горестей на долю ея выпало еще кое-что на этомъ свт. И ни на минуту не сгибаясь подъ этимъ бременемъ, до восьмидесяти четырехъ лтъ прожила она, съ высоко поднятымъ челомъ.
Ей было семьдесятъ три года, когда король Жеромъ съ женой и дтьми прибыли въ Римъ. Они нашли ее ‘маленькой и похудвшей, съ черными полными жизни глазами, истиннымъ типомъ корсиканской расы, какіе еще встрчаются въ горахъ острова въ семьяхъ свободныхъ отъ всякой иностранной помси. Платье изъ мериносовой матеріи и тюрбанъ того же цвта, фасона empire, составляли ея скромный и единственный туалетъ. Она оплакивала первыхъ своихъ покойниковъ Элизу и Наполеона’. Неоднократно просила она разршенія похать на островъ св. Елены, чтобы жить тамъ съ своимъ сыномъ, бывшимъ ея повелителемъ. Когда она узнала, что его боле нтъ на свт, сердце ея надрывалось. Но нсколько дней спустя одинъ кардиналъ писалъ королю Вестфальскому: ‘Вы должны были замтить, что характеръ ея нисколько не ослаблъ, я позволю себ даже сказать, что онъ закалился до такой степени, что при извстіи о смерти Элизы здоровье ея пошатнулось, но при этомъ страшномъ событіи она подавила въ себ горе. Ей не пришлось ложиться въ постель, и если исключить сильную грусть, уменьшеніе аппетита и увеличеніе слабости, то она здорова’. Она сама писала принцесс Полин: ‘Здоровье мое сносно, въ сравненіи съ тмъ, что я выстрадала и насколько страдаю теперь’. Когда четыре года спустя, она узнала о смерти принцессы, она писала дтямъ эксъ-короля Жозефа: ‘Мы потеряли нашу бдную Полину,— вы легко поймете мое горе’.
‘Мы корсиканцы,— часто повторяла она — узнаемъ другъ друга по революціямъ’. Она была свидтельницей не одной революціи въ своей юности, и съ ранней юности, не гоняясь за приключеніями и опасностями, не симпатизируя имъ, готова была все претерпть и на все ршиться, если того требовала честь. Ей было двадцать лтъ, когда она подбила мужа принять участіе, въ компаніи съ Паоли въ войн за независимость. И то пшкомъ, то верхомъ на лошади или же на спин мула, она слдовала за нимъ повсюду, останавливаясь на бивуакахъ въ оврагахъ, проводя ночи подъ открытымъ небомъ и ни мало не заботясь о жужжавшихъ надъ ней пуляхъ. Она была тогда беременна избраннымъ ребенкомъ, который, словно сгорая отъ нетерпнія испытать баюканье своей матерью, усиленно шевелился въ ней, и казалось, рвался на битву ране появленія своего на свтъ. Впослдствіи порвавши всякія связи съ Паоли который хотлъ сдать островъ свой Англіи, Бонапарты направились во Францію, гд были поставлены вн закона. Небольшаго труда стоило синьор Летиціи снова углубиться въ горы. Когда же ей пальцемъ указывали на горвшій домъ ея, она отвчала: ‘Ну, такъ что же. Мы выстроимъ новый, получше того!’
Ничего не удивляло эту корсиканскую крестьянку. Не разъ бывала она героиней. Но что всего достойне было въ ней, такъ это то, что ей и въ голову никогда не приходило рисоваться. Въ Порто Ферраджо, за нсколько часовъ до отъзда съ острова Эльбы, Наполеонъ при свт луны объявилъ ей, что отправляется съ намреніемъ снова отвоевать себ корону.
‘Прежде всего,— сказалъ онъ ей,— я спрашиваю вашего мннія’.— ‘Ахъ, позвольте мн,— отвчала она,— постараться забыть, что я ваша мать’. Затмъ посл минутнаго размышленія она сказала: ‘Небо не допуститъ, чтобы вы умерли отъ яда или какой нибудь смертью, васъ недостойной. Вы должны умереть со шпагой въ рук’. То была та же самая женщина, которая говорила, что ‘паденіе дло пустое если оно совершается съ достоинствомъ, и что паденіе составляетъ все, когда кончаешь трусостью’. Античный отпечатокъ характера этой замчательной женщины нигд такъ не сказывается, какъ въ этихъ словахъ. Такія безпощадныя великія слова говорились только тми изъ матерей-героевъ, съ которыми знакомятъ насъ Плутархъ и Ливій.
Французское дворянство начало эмигрировать. Въ это время одна молодая дама пригласила поручика Бонапарта отправиться вмст съ ней, общая ему свою благосклонность.— ‘Madame, вы очаровательны,— возразилъ онъ. Но на свт существуетъ одна женщина, благосклонность которой мн еще миле,— это Франція’. M-me дю-Коломбье давала ему боле разумные совты: ‘Не эмигрируйте, monsieur Бонапартъ. Вс знаютъ, какъ вызжаютъ изъ Франціи, и однако никто не знаетъ никогда, ни какъ въ нее возвращаются’. Наконецъ, мать его написала ему. Она умоляла его не покидать своей родины, не слдовать безумной мод и не переходить черезъ Рейнъ. ‘Успокойтесь, signora madre,— отвтилъ онъ ей,— вашъ сынъ никогда не будетъ на жаловань у непріятеля’.
Madame Mè,re говорила, что жизнь ея окончилась вмст съ паденіемъ императора. Удалившись въ Римъ, во дворецъ Ринуччини, она навсегда отказалась отъ всего на свт. ‘Конецъ визитамъ въ кому бы то ни было, конецъ театру, который былъ единственнымъ моимъ развлеченіемъ въ минуты меланхоліи’. И она все-таки не переставала существовать, и когда ее спросили, какой секретъ она знаетъ, чтобы такъ поступать, она отвтила: ‘Я всегда выходила изъ-за стола съ аппетитомъ, и при всякомъ несчастіи предавала себя на волю Божію’. Она легко покорялась всему, что ей казалось ршеніемъ свыше. Благочестіе ея было искреннимъ. Однажды она обратилась къ одному римскому прелату съ вопросомъ, вритъ-ли онъ, что Наполеонъ въ раю. — ‘Да, madame, я врю этому,— отвчалъ прелатъ,— но я не убжденъ въ томъ’.
Однако, несмотря на всю ея набожность, главной утѣ,шительницей ея была природная ея философія, мстами сказывающаяся въ нкоторыхъ отрывкахъ ея писемъ. ‘Не могу снабдить васъ хотя бы небольшой дозой моего характера,— писала она королю Жерому 18 поля 1821 года.— Въ случа дурной вѣ,сти, въ первый моментъ я огорчаюсь, а въ слдующій — огорченіе мое уже уступаетъ надежд. Поступайте, какъ я. Если надо, сократите вашъ домъ, даже уничтожьте его, распустивъ всхъ слугъ. Только больше чести будетъ для васъ, если вы будете бороться и одолете несчастіе. Я уврена, что у Catherine достаточно высокая душа, чтобы сладить съ самой крайней необходимостью… Одна мать можетъ дать подобный совтъ. Тогда ужь вамъ нечего будетъ бояться, остается только надѣ,яться на все’.
Два года спустя она писала Люсьену: ‘Вамъ давно должно быть извстно, что большая часть человческой жизни состоитъ изъ несчастій и непріятностей. Знаніе этого должно давать намъ силу не поддаваться ничему тому, что съ нами можетъ случиться, въ особенности, когда мы сами въ томъ неповинны’.
Она охотне говорила, нежели писала. ‘Сынъ мой,— говорила она,— былъ ниспровергнутъ, онъ злополучно погибъ, вдали отъ меня, остальные дти мои — изгнанники, я вижу, какъ они умираютъ одни за другими… Я стара, покинута, безъ блеска и почести. A между тмъ я не промняла бы своего положенія на положеніе первой королевы въ мір’. Затмъ она прибавляла: ‘Надо жить согласно своему положенію. Разъ утративши тронъ, смшно добиваться снова занять престолъ. Кольцами украшаютъ пальцы, но кольца сваливаются, а пальцы остаются’.
Такова была философія madame Mиre, и нельзя не согласиться съ тмъ, что, въ искусств утшенія, она была такимъ же знатокомъ, какъ и величайшіе философы.
Она сохранила вс старыя свои привычки. Зимой носила передникъ изъ черной тафты, а лтомъ — блый передникъ. По временамъ она пряла на прялк или на веретен. Кром того, играла въ реверси. Она слдила за своимъ хозяйствомъ, вела счеты и наставляла сыновей жить по экономне. Въ ея салон стоялъ большой пустой шкафъ съ мдными украшеніями, къ которому дти ея подходили не безъ опаски: когда они шумли, ихъ запирали въ этотъ шкафъ. ‘Двадцать лтъ тому назадъ я была высочествомъ. Въ настоящее время я снова обращаюсь въ madame Летицію’. Она и была ею всю жизнь, что и составляетъ прелесть ея существованія.
Ее не пощадило никакое испытаніе. Она упала, сломала себ бедровую кость и вскор посл того поражена была прогрессивной слпотой. Она забывала свои страданія, вспоминая о необыкновенномъ человк, котораго даровала міру. Слава этого сына нкогда утомляла ея зрніе. Но съ той поры, когда несчастіе какъ бы окутало его покрываломъ, она могла пристально созерцать это солнце и утоляла имъ свои взоры. Особенно же любила она вспоминать начинанія великаго человка и т времена, когда у нея не всегда бывалъ супъ. Она разсказывала m-lle Меллини, что дти ея отличались крайней рзвостью, что она вынуждена была вынести мебель изъ одной большой комнаты, чтобы въ дождливые дни они могли тамъ рзвиться въ свое удовольствіе, что Жеромъ и трое остальныхъ рисовали фигляровъ на стн, а Наполеонъ изображалъ только солдатъ, расположенныхъ въ боевомъ порядк, что съ самаго ранняго дтства онъ былъ склоненъ съ математик, что нкоторыя монахини прозвали его маленькимъ математикомъ и угощали вареньемъ. ‘Однажды встртивъ ихъ на площади Saint-Franois, онъ бгомъ бросился къ нимъ, восклицая: ‘Кто хочетъ знать, гд мое сердце, тотъ найдетъ его сестеръ’. Тучная сестра Орто, съ слабыми ногами, стала его журить, но въ конц концовъ должна была уступить и сунуть ему въ ротъ конфету, чтобы заставить его замолчать’.
Madame Mè,re, посл Ста Дней, какъ уже сказано, избрала Римъ мстомъ своего изгнанія. Міръ развалинъ, окружавшихъ ее здсь, былъ ей близокъ. Она сама являлась живой реликвіей великой эпохи. Къ ней совершалось паломничество. Дюма-отецъ разсказываетъ объ одной своей знакомой дам, которой въ Италіи хотлось видть только три вещи: madame Mè,re, изверженіе Везувія и Венеціанскій карнавалъ. Случалось также, что иной чичероне показывалъ ее иностранцамъ, которыхъ онъ раньше водилъ по руинамъ Колизея. Именно тутъ гулять ей нравилось всего боле. Куда уносились ея мысли съ этого мста разрушенія, угадать не трудно. Нкогда по поводу гнва Наполеона на его брата Люсьена изъ-за msalliance послдняго, она, заступаясь за младшаго сына, упорно отстаивала его дло и должна была услыхать отъ императора упрекъ, что она любитъ Люсьена больше, чмъ его. Ея отвтъ гласилъ: ‘я всегда люблю больше всхъ того изъ моихъ дтей, который самый несчастный изъ нихъ’.
Посл паденія первой имперіи пришелъ чередъ Наполеона пользоваться предпочтительной любовью матери. Но и тотъ, о комъ она думала, не разъ, вспоминалъ о ней въ своемъ изгнаніи. Однажды на остров св. Елены у Наполеона вырвались такія слова, обращенныя имъ къ врачу Автомарки: ‘Вы, докторъ, ухаживаете за мной удивительно, но моя мать съумла бы это сдлать еще иначе’. И, закрывши рукой глаза, великій человкъ прибавилъ, точно жаловался ребенокъ: ‘ахъ, мама Летиція!’