Эдгаръ По
Эдгаръ По
Маска Красной Смерти.
Маска Красной Смерти.
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ первый
Поэмы, сказки
Москва, 1901
Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’
Маска Красной Смерти, По Эдгар Аллан, Год: 1842
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Красная Смерть’ давно уже опустошала страну. Никакая чума никогда не была такой роковой и чудовищной. Ея воплощеніемъ и печатью была кровь — красный цвтъ и ужасъ крови. Болзнь начиналась острыми болями и внезапнымъ головокруженіемъ, затмъ черезъ поры просачивалась торопливыми каплями кровь, и наступала смерть. Ярко-красныя пятна, распространявшіяся по тлу, и въ особенности по лицу жертвы, были проклятіемъ, которымъ эта моровая язва мгновенно лишала больного помощи и состраданія его ближнихъ, весь ходъ болзни, съ ея развитіемъ, возростаніемъ, и концомъ, былъ дломъ получаса.
Но Прннцъ Просперо былъ веселъ и безтрепетенъ и мудръ. Посл того какъ его владнія были наполовину опустошены, онъ созвалъ тысячу веселыхъ и здоровыхъ друзей изъ числа придворныхъ рыцарей и дамъ, и удалился съ ними въ строгое уединеніе, въ одно изъ своихъ укрпленныхъ аббатствъ. Обширнон и пышное зданіе было дтищемъ собственной фантазіи принца, эксцентричной, но величественной. Вкругъ аббатства шла высокая плотная стна. Въ стн были желзныя двери. Придворные, войдя сюда, принесли горнъ и тяжелые молоты, и спаяли засовы. Они ршились устранить всякую возможность вторженія внезапныхъ порывовъ отчаянія извн и лишить безуміе возможности вырваться изнутри. Аббатство было съ избыткомъ снабжено необходимыми жизненными припасами. При такихъ предосторожностяхъ придворные могли смяться надъ заразой. Вншній міръ долженъ былъ заботиться о себ самъ. A пока — скорбть или размышлять — было безуміемъ. Принцъ не забылъ ни объ одномъ изъ источниковъ наслажденія. Тамъ были шуты, импровизаторы, музыканты, танцовщики и танцовщицы, тамъ были красавицы, было вино. Вс эти услады и безопасность были внутри. Вн была ‘Красная Смерть’.
Это было къ концу пятаго или шестого мсяца затворнической жизни, и въ то время какъ чума свирпствовала за стнами самымъ неукротимымъ образомъ — Принцъ Просперо пригласилъ свою тысячу на маскированный балъ, отличавшійся самымъ необыкновеннымъ великолпіемъ.
Что за пышно-чувственную картину представлялъ изъ себя этотъ маскарадъ! Но я хочу прежде сказать о комнатахъ, гд происходило празднество. Ихъ было семь — царственная анфилада. Во многихъ дворцахъ, однако, такія анфилады образуютъ длинную и прямую перспективу, причемъ створчатыя двери съ той и съ другой стороны плотно прилегаютъ къ стнамъ, и такимъ образомъ взглядъ безпрепятственно можетъ прослдить всю перспективу отъ начала до конца. Здсь же было нчто совершенно иное, какъ и слдовало ожидать отъ герцога, при его любви ко всему причудливому. Покои были расположены неправильно, такимъ образомъ, что взгляду открывалась сразу только одна комната. Черезъ каждые двадцать — тридцать ярдовъ слдовалъ рзкій поворотъ, и при каждомъ поворот новый эффектъ. Направо и налво, въ средин каждой стны, высилось узкое Готическое окно, выходившее въ закрытый коридоръ, который тянулся, слдуя всмъ изгибамъ анфилады. Въ этихъ окнахъ были цвтныя стекла, причемъ окраска ихъ мнялась въ соотвтствіи съ господствующимъ цвтомъ той комнаты, въ которую открывалось окно. Такъ, напримръ, крайняя комната съ восточной стороны была обита голубымъ, и окна въ ней были ярко-голубыя. Во второй комнат и обивка и украшенія были пурпурнаго цвта, и стны здсь были пурпурными. Третья вся была зеленой, зелеными были и окна. Четвертая была украшена и освщена оранжевымъ цвтомъ, пятая — блымъ, шестая — фіолетовымъ. Седьмой залъ былъ весь задрапированъ чернымъ бархатомъ, который покрывалъ и потолокъ и стны, ниспадая тяжелыми складками на коверъ такого же цвта. Но только въ этой комнат, въ единственной, окраска оконъ не совпадала съ окраской обстановки. Стекла здсь были ярко-краснаго цвта — цвта алой крови. Нужно сказать, что ни въ одномъ изъ семи чертоговъ не было ни лампъ, ни канделябровъ среди многочисленныхъ золотыхъ украшеній, расположенныхъ тамъ и сямъ, или висвшихъ со сводовъ. Во всей анфилад комнатъ не было никакого источника свта, ни лампы, ни свчи, но въ коридорахъ, примыкавшихъ къ покоямъ, противъ каждаго окна стоялъ тяжелый треножникъ съ жаровней, онъ устремлялъ свои лучи сквозь цвтныя стекла, и ярко освщалъ внутренность этихъ чертоговъ. Такимъ путемъ создавалось цлое множество пестрыхъ фантастическихъ видній. Но въ черной комнат, находившейся на запад, эффектъ огнистаго сіянія, струившагося черезъ кровавыя стекла на темныя завсы, былъ чудовищенъ до крайности, и придавалъ такое странное выраженіе лицамъ тхъ, кто входилъ сюда, что немногіе изъ общества осмливались вступать въ ея предлы.
Именно въ этомъ поко стояли противъ западной стны гигантскіе часы изъ эбеноваго дерева. Ихъ маятникъ покачивался изъ стороны въ сторону съ глухимъ, тяжелымъ, монотоннымъ звукомъ, и когда минутная стрлка пробгала крутъ циферблата, и приходило мгновеніе, возвщающее какой-нибудь часъ, часы испускали изъ своихъ бронзовыхъ легкихъ звонъ, отчетливый, и громкій, и протяжный, и необыкновенно музыкальный, звонъ такой особенный и выразительный, что, по истеченіи каждаго часа, музыканты оркестра должны были на мгновенье прекращать свою музыку, чтобы слушать этотъ звонъ, и фигуры, кружившіяся въ вальс, замедляли свои движенія, и въ весельи всего этого шумнаго общества-настунало быстрое смятеніе, и, покуда часы, звеня, говорили, было видно, что самые безумные блднли, что самые престарлые и степенные проводили по лбу руками, какъ бы смущенные мечтой или размышленіемъ, но когда отзвуки совершенно замирали, легкій смхъ мгновенно овладвалъ собраніемъ, музыканты глядли другъ на друга и улыбались, какъ бы извиняясь за свою нервность и свое неразуміе, и тихимъ шопотолъ клялись другъ другу, что, когда опять раздастся бой часовъ, онъ въ нихъ не вызоветъ подобныхъ ощущеній, и потомъ, по истеченіи шестидесяти минутъ (которыя обнимаютъ три тысячи шестьсотъ секундъ убгающаго времени), снова раздавался бой часовъ, и снова наступало то же смятеніе и трспетъ и размышленія, какъ прежде.
Но несмотря на все это, пышный праздникъ продолжался и дикій разгулъ не уставалъ. Вкусъ у герцога былъ совершенно особенный. Онъ тонко понималъ цвта и эффекты. Онъ презиралъ фешенебельную благопристойность. Въ его планахъ было много дерзкой стремительности, его замыслы были озарены варварскимъ блескомъ. Нкоторые считали его сумасшедшимъ. Его приближенные знали достоврно, что это — не такъ. Нужно было только его видть, и слышать, нужно было только съ нимъ соприкаеаться, чтобы быть увреннымъ, что это не — такъ.
Въ значительной части, онъ руководилъ самъ всми этими живыми украшеніями, волновавшимися въ семи чертогахъ, въ величественной обстановк ночного праздника, и это его вкусомъ былъ опредленъ характеръ масокъ. Конечно, туть было много причудливаго.. Много было блеска и ослпительности, и пикантнаго, и фантастическаго — много того, что мы видли потомъ въ ‘Эрнани’. Были фигуры-арабески съ непропорціональными членами. Были безумныя фантазіи, сумасшедшіе наряды. Было много красиваго, безпутнаго, страннаго, были вещи, возбуждающія страхъ, было не мало того, что могло-бы возбуждать отвращеніе. Словомъ, въ этихъ семи чертогахъ бродили живые сны. Они искажались — эти сны — то здсь, то тамъ, принимая окраску комнатъ, и какъ-бы производя музыку оркестра звуками своихъ шаговъ и ихъ отзвуками. И, время отъ времени, опять бьютъ эбеновые часы, стоящіе въ бархатномъ чертог, и тогда, на мгновеніе, все утихаетъ, и все молчитъ, кром голоса часовъ. Сны застываютъ въ своихъ очертаніяхъ и позахъ. Но бронзовое эхо замираетъ — оно длится только мигъ — и тихій сдержанный смхъ стремится вослдъ улетающимъ звукамъ. И снова, волной, разростается музыка, и сны опять живутъ, и сплетаются, кружатся еще веселе, чмъ прежде, принимая окраску разноцвтныхъ оконъ, черезъ которыя струятся лучи изъ треножниковъ. Но въ комнату, лежащую на крайней точк къ западу изъ всхъ семи, не осмливается больше войти ни одимъ изъ пирующихъ, ибо ночь проходитъ, и свть все боле красный струится черезъ стекла цвта алой крови, и чернота траурныхъ ковровъ устрашаетъ, и если кто осмлится ступить на траурный коверъ, тому близкіе эбеновые часы посылаютъ заглушенный звонъ, боле торжественный въ своей выразительности, чмъ какіе-либо звуки, достигающіе слуха тхъ, кто безпечно кружится въ другихъ отдаленныхъ чертогахъ, исполненныхъ кипящаго веселья.
A въ этихъ чертогахъ толпа кишитъ, и пульсъ жизни бьется здсь лихорадочно. И бшено проносились мгновенья разгульнаго празднества, пока, наконецъ, не начался бой часовъ, возвщающій полночь. И тогда, какъ я сказалъ, музыка умолкла, и фигуры, кружащіяся въ вальс, застыли неподвижно, и все безпокойно замерло, какъ прежде. Но теперь тяжелый маятникъ долженъ былъ сдлать двнадцать ударовъ, и потому-то, быть можетъ, случилось, что больше мысли, съ большимъ временемъ, проскользнуло въ души тхъ, кто размышлялъ, между тхъ, кто веселился. И, быть можетъ, также, по этой причин нкоторые изъ толпы, прежде чмъ послдній отзвукъ послдняго удара потонулъ въ безмолвіи, успли замтить замаскированную фигуру, которая до тхъ поръ не привлскала ничьего вниманія. И всть объ этомъ новомъ гост распространилась кругомъ вмст съ звуками шопота, и, наконецъ, все общество было охвачено какимъ-то гуломъ, или ропотомъ, выражавшимъ сперва неодобренье и удивленіе — а потомъ, страхъ, ужасъ, и отвращеніе.
Весьма понятно, что въ собраніи призраковъ, подобномъ тому, которое я описалъ, нужно было что-нибудь незаурядное, чтобы вызвать такое впечатлніе. Дйствительно, карнавальный разгулъ въ этотъ поздній часъ ночи былъ почти безграниченъ, однако, новый гость перещеголялъ всхъ, и вышелъ даже за предлы того свободнаго костюма, который былъ на принц. Въ сердцахъ тхъ, кто наиболе безпеченъ, есть струны, которыхъ нельзя касаться, не возбуждая волненія. И даже для тхъ безвозвратнь потерянныхъ, кому жизнь и смерть равно представляются шуткой, есть вещи, которыми шутить нельзя. На самомъ дл, все общество, повидимому, глубоко чувствовало теперь, что въ костюм и въ манерахъ пришлеца не было ни остроумія, ни благопристойности. Незнакомецъ былъ высокъ и костлявъ, и съ головы до ногъ онъ былъ закутанъ въ саванъ. Маска, скрывавшая его физіоіюмію, до такой степени походила на лицо окоченвшаго трупа, что самый внимательный взглядъ затруднился бы открыть обманъ. Все это, однако, веселящіеся безумцы могли-бы снести, если и не одобрить. Но гость былъ такъ дерзокъ, что принялъ выраженіе Красной Смерти. Его одежда была запачкана кровью — его широкій лобъ и вс черты его лица были обрызганы ярко-красными пятнами, говорящими объ ужас.
Когда взглядъ Принца Просперо обратился на это видніе (которое прогуливалось въ толп, между пляшущихъ, медленно и торжественно, какъ бы желая полне выдержать роль), вс замтили, какъ въ первую минуту лицо его исказилось рзкой дрожью страха или отвращенія, но въ слдующее же мгновеніе чело его вспыхнуло отъ гнва. ‘Кто посмлъ?’ спросилъ онъ хриплымъ голосомъ придворныхъ, стоявшихъ около него — ‘кто посмлъ оскорбить насъ этой кощунственной насмшкой? Схватить его и снять съ него маску! Пусть намъ будетъ извстно, кого мы повсимъ при восход солнца на стнныхъ зубцахъ!’ Эти слова Принцъ Просперо произнесъ въ восточной голубой комнат. Они громко и явственно прозвучали черезъ вс семь комнатъ — ибо принцъ былъ бравымъ и могучимъ человкомъ, и музыка умолкла по мановенію его руки.
Въ голубой комнат стоялъ принцъ, окруженный группой блдныхъ придворныхъ. Сперва, когда онъ говорилъ, въ этой групп возникло легкое движеніе по направленію къ непрошенному гостю, который въ это мгновеніе былъ совсмъ близко, и теперь, размренной величественной походкой, приближался все боле и боле къ говорящему. Но какой-то неопредленный страхъ, внушенный безумной дерзостью замаскированнаго, охватилъ всхъ, и въ толп не нашлось никого, кто осмлился бы наложить на незнакомца свою руку, такимъ образомъ онъ безъ помхи приблизился къ принцу на разстояніе какого-нибудь шага, и покуда многолюдное собраніе, какъ бы движимое однимъ порывомъ, отступало отъ центровъ комнатъ къ стнамъ, онъ безпрепятственно, но все тмъ же торжественнымъ размреннымъ шагомъ, отличавшимъ его сначала, продолжалъ свои путь, изъ голубой комнаты въ пурпурную — изъ пурнурной въ зеленую — изъ зеленой въ оранжевую — и потомъ въ блую — и потомъ въ фіолетовую — и никто не сдлалъ даже движенія, чтобы задержать его. Тогда-то Принцъ Просперо, придя въ безумную ярость и устыдившись своей минутной трусости, бшено ринулся черезъ вс шесть комнатъ, между тмъ какъ ни одинъ изъ толпы не послдовалъ за нимъ, по причин смертельнаго страха, сковавшаго всхъ. Онъ потрясалъ обнаженнымъ кинжаломъ, и приближался съ бурной стремительностью, и между нимъ и удаляющейся фигурой было не боле трехъ-четырехъ шаговъ, какъ вдругъ незнакомецъ, достигнувъ крайней точки бархатнаго чертога, быстро обернулся и глянулъ на своего преслдователя. Раздался рзкій крикъ — и кинжалъ, сверкнувъ, скользнулъ на черный коверъ, и, мгновснье спустя, на этомъ ковр, объятый смертью, распростерся Принцъ Просперо. Тогда, собравши все безумное мужество отчаянія, толпа веселящихся мгновенно ринулась въ черный покой, и, съ дикой свирпостью хватая замаскированнаго пришлеца, высокая фигура котораго стояла прямо и неподвижно въ тни эбеновыхъ часовъ, каждый изъ нихъ задыхался отъ несказаннаго ужаса, видя, что подъ саваномъ и подъ мертвенной маской не было никакой осязательной формы.
И тогда для всхъ стало очевиднымъ присутствіе Красной Смерти. Она пришла, какъ воръ въ ночи, и одинъ за другимъ воселящіеся пали въ этихъ пиршественныхъ чертогахъ, обрызганныхъ кровавой росой, и каждый умеръ, застывъ въ той поз, какъ упалъ, и жизнь эбеновыхъ часовъ изсякла вмст съ жизнью послдняго изъ веселившихся, и огни треножииковъ погасли, и тьма и разрушеніе, и Красная Смерть простерли надо всмъ свое безбрежное владычество.