А. К. Дживелегов
А. К. Дживелегов
———————————————————————
Мартин Лютер, Дживелегов Алексей Карпович, Год: 1910
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Лютер (Luther), Мартин, реформатор Германии, род. 10 ноября 1483 г. в Эйслебене. Отец его был крестьянин, работавший на горных промыслах: практический, трезвый, интеллигентный мужик. Учился маленький Мартин в школах Мансфельда, Магдебурга и Эйзенаха, где пел на клиросе и взамен пользовался правом собирать вместе с другими бедными школьниками деньги и еду по городу. Поддержка родных и друзей дала ему возможность в 1501 году поступить в Эрфуртский университет, находившийся в то время в центре перекрестного влияния схоластики и гуманизма.
Восприимчивая мысль юного студента получала там обильную, волнующую пищу. Отец хотел сделать Л. юристом, но эта гордая мечта умевшего скопить достаток крестьянина очень скоро разлетелась в прах. Л., который едва посещал лекции гуманистов — он лишь изучал древние языки — и с головой ушел в схоластику, внезапно поступил в эрфуртский монастырь явгустинцев. В его пылкой душе скопилось столько напряженных сомнений и столько тревожной, религиозной экзальтации, что он чувствовал себя бессильным побороть их обычным путем. Он должен был обратиться к очищающей силе подвига. Он надеялся, что монастырская келья даст успокоение его встревоженной совести, как давала его в средние века. Но времена были не те. Яд сомнений стал крепче, а монастырское врачевание духа потеряло свою силу. Л. много подвергал истязанию свою неспокойную плоть и еще более свое непокорное, мятежное я. Все было напрасно. И только тогда все несколько улеглось, когда в нем стало складываться все яснее и яснее одно из основных догматических его положений: еретическая мысль, что человек спасается не строгим исполнением монастырских правил, не подвигом, не делами, а верою. В 1507 г. Л. был посвящен в священники, а в 1510 г. поехал в Рим, впечатления от которого он воспринял, как добрый католик. Лишь много позднее виденное в вечном городе дало ему материал для инвектив против папства. Годом раньше, в 1509 г. Л. стал читать лекции в виттенбергском университете, при чем сосредоточился исключительно на богословии и особенно любил останавливать внимание слушателей на Посланиях апостола Павла, где он нашел родное своему духу положение: ‘праведной верою жив будет’. Профессура заставила его углубиться в дебри богословской литературы: в писания бл. Августина, св. Бернарда, схоластиков, мистиков. Мало-помалу он начал выступать с пропове- дями.
В сознании Л. не было еще ничего вполне устоявшегося, когда Германия сделалась ареной обширного торга индульгенциями. Циничное обирание людей во имя спасения души, крикливо-назойливое зазывательство Тецеля и фуггеровских приказчиков, инкассировавших тут же плату за вход в чистилище, глубоко поразили Л., и он все более укреплялся в мысли о спасении верою. Ибо если спасает вера, то индульгенции сугубо вредны, они ведут к моральному безразличию, к лености религиозного духа. Сначала робко, потом смелее, все более учитывая общественное настроение, все более сливая догматический спор с делом национального немецкого протеста, Л. стал выступать против индульгенций. Тецель поднял перчатку и обрушился на Л. в своих проповедях. Л. аппелировал к четырем епископам с увещанием прекратить безиобразие. А когда его протест оказался бесплодным, он 31 октября 1517 года приколотил к дверям дворцовой церкви в Виттенберге свои 95 тезисов против индульгенций. В них было еще много колебаний, много противоречий, их во многом затемняла схоластическая формулировка, но главное там было ясно: что церковь, хотя и имеет право отпущения грехов, но далеко не безусловное, что дела благотворения выше индульгенций, что вера в индульгенции может подорвать настоящее, чистосердечное покаяние.
Тезисы создали Л. первых сторонников, зато разнуздали противников. Тецель, Иоганн Экк в Германии, Сильвестр Приорий в Риме ополчились пртив него. Но виттенбергские студенты сожгли тезисы Тецеля, а Приорию отвечал сам Л., утверждая, что он восстает не против мнения некоторых богословов. И тут же вскользь уронил замечание, что как папа, так и собор могут заблуждаться. Возмездие не заставило себя ждать: в июле 1518 г. пришла папская повестка (citatio), зовущая Л. в Рим на суд инквизиции. Но и курфюрст Саксонский и император Максимилиан протестовали против этого, и Л. пришлось держать ответ в Аугсбурге, на имперском сейме перед кардиналом Каэтаном.
Попытки кардинала отечески наставить упорного монаха не привели ни к чему. Л. не сдавал своих позиций, особенно одной.
Каэтан настаивал на отречении от тезиса, что не само таинство, а привнесенная в него вера дает спасительную благодать, а для Л. это было одним из важнейших пунктов его учения. Он бежал из Аугсбурга, не дав возможности Каэтану пустить в ход папский приказ об аресте и, прибыв в Виттенберг, 28 нояб. 1518 г. апеллировал к папе и вселенскому собору. Но спор с Каэтаном имел еще другой результат. Искусные сопоставления разных текстов, сделанные легатом, породили в Л. убеждение к сомнению в самом авторитете папы был всего один шаг. Уже мелькает в письмах его дерзкая мысль, что папа — антихрист, но он все- таки еще не решается выступить и, наоборот, даже соглашается написать папе покаянное письмо. Покаяние получилось странное. Л. смело говорит папе, что отречение не приведет ни к чему, ибо его мысли успели уже проникнуть в народные массы, но он обещает молчать, если его противники не будут сами обострять вопрос. Но противники не все подчинялись дисциплине.
Затихший было спор разгорался с новой силой благодаря Экку. Он вызвал на диспут в Лейпциге лютерова ученика и единомышленника, Карльштатта. С Карльштаттом вместе выступил и сам Л. Здесь Л. сделал, вынужденный изворотливой диалектикой своего противника, решительные заявления: он признал, что не все мнения Виклифа и Гуса еретичны (июль 1519). Этим он отрезал себе путь к отступлению. Экк принялся хлопотать о булле, отлучающей Л., а Л. выпустил свой первый памфлет, открыто направленный против Рима: ‘Христианскому дворянству германской нации’ (авг. 1520). Он писал своему другу Сполатину: ‘Жребий брошен для меня. Я презираю ярость Рима и милость Рима. Я не хочу примирения и общения с ним. Пусть осуждают меня и жгут мои писания. Я сам, если только хватит у меня огня, предам осуждению и всенародному сожжению все папское право, эту пучину всяческой ереси’.
В памфлете Л. говорит, что Рим воздвиг три стены, за которыми он сопротивляется всеми попытками реформ. Это — три положения: что духовная власть выше светской, что никому не дано право толковать св. Писание, помимо пап, что собор может быть созван только папой. Опровергши эти положения, Л. требует созыва собора и перечисляет те обвинения со стороны Германии, которые на этом соборе должны быть предъявлены Риму. Излагая эти обвинения, Л. снова очень искусно связывает дело своей реформы с самыми жгучими национальными ранами, нанесенными Германии Римом. Эти раны преимущественно экономического характера. Германия отдает Риму огромное количество денег под видом ‘аннатов, комменд, резерваций, экспектаций, папских месяцев, инкорпораций, соединений, пенсий, палий, канцелярских правил и проч. мошенничеств’. Отлив в Рим немецких денег должен прекратиться и вообще все, что связывает Германию с Римом: паломничества, посвящения на должность, обычаи, сопровождающие воцарение нового императора (кроме помазания), и т.д. Словом, это была программа разрыва с Римом, аргументированная так, что она становилась понятна всем от императора и могущественного князя до простого человека. Вслед за первым сочинением, имевшим преимущественно политический характер, последовали два других, уже догматического содержания: ‘О вавилонском пленении церкви’, где доказывался тезис, что Евангелие должно быть единственным источником для понимания таинств. Л. отрицал католическое понимание транссубстанций и тем самым отрицал католическую мессу. С разрушением этих заблуждений католической церкви должно кончиться ‘вавилонское пленение’ церкви Римом. Наконец, третье сочинение Л. — ‘О свободе христианина’ имело целью установить и укрепить свободу совести. Л. выясняет учение о спасении верою и отношение между верою и добрыми делами.
Все три сочинения появились в 1520 г. Первое осуждение Л. (условное: если не раскается) было в булле 1520 г., которая в Германии почти не получила известности, второе, окончательное, 3 янв. 1521 г. Когда первая пришла в Виттенберг, Л. сжег ее всенародно за стенами города при громком ликовании студентов. Между тем Рим стал действовать через нового короля, Карла V, который был настроен далеко не так терпимо, как Максимилиан. Л. был вызван на Вормсский сейм (1521) и, получив предложение раскаяться, категорически отказался. То было бесспорно великим подвигом, и он принес свои плоды. Ему грозила гибель, он презрел перспективу мученичества. И это, конечно, сильно укрепило положение реформации в Германии. Но гибели Л. избежал. Когда он возвращался из Вормса, объявленный вне закона, ожидающий смерти на каждом шагу, на него напали замаскированные люди и увезли его в замок Вартбург: старый друг, курфюрст саксонский Фридрих, не решавшийся открыто взять под свое покровительство еретика, отлученного церковью, тайком спас его. В Вартбурге Л. занимался переводом Библии на немецкий язык и зорко следил за тем, как развивается движение. Когда оно стало принимать чересчур демократический характер, он вышел из своего убежища.
Дальнейшая биография Л. сливается с историей реформации в Германии. У него явилась определенная политическая программа, он стал на сторону князей и осудил оба революционные движения, враждебные князьям: рыцарское и крестьянское. С гуманистами Л. разошелся также, и в частности с Эразмом вел сердитую, хотя очень значительную полемику о свободе воли (против ‘De libero arbitrio’ Эразма — ‘De servo arbitrio’ Л.). В 1524 г. он сложил с себя монашеский чин и в 1525 г. женился на бывшей монахине, Катарине фон Бора, от которой у него было четверо детей.
Л. был безусловно крупный человек. Среди крупных деятелей немецкой истории он являет собой одно из типичнейших воплощений немецкого народного гения. Доминировали в нем две особенности: огромный темперамент и никогда не теряющееся практическое чутье, в том и в другом он был истым сыном земли, в нем кристаллизовались лучшие душевные силы многих поколений немецких мужиков, веками переносивших тяжелые страдания, но умевших в худшие времена хранить здоровую хозяйственность. Университетская культура, которая легла на богато одаренную крестьянскую душу, не сделала Л. типичным интеллигентом. Между ним и гуманистами всегда была пропасть: он никогда не умел понять их до конца. В нем совсем не было интеллигентского скептицизма и индифферентизма. Он всегда пылал внутренним огнем и в этом огне ковал свои великие решения. В своей вере он, вопреки своим дерзаниям, не освободился от крайностей средневековых материалистических представлений и был способен запустить чернильницей в черта, явившегося соблазнять его. Быть может, эти средневековые остатки поддерживались в его душе большим художественным даром, который делал таким пластичным и ярким его язык.
Проявления лютерова темперамента очень часто поражают своей грубостью. Это была еще национальная немецкая черта, которая так коробила более культурных современников: французов и особенно итальянцев. Л. был тяжелый человек, властный, деспотичный, порою жестокий. Он не терпел противодействия и, хотя не столь фанатичный, как Кальвин, но не был чужд представления: лютеранская церковь — это я. Недаром его звали виттенбергским папой. Его успех был обусловлен пониманием двух вещей: что противоположность национальных интересов Германии и интересов Рима дошла до самого острия грани , и что интересы нового, поднятого им движения необходимо поставить под защиту князей. В том, что Л. понял эти вещи, сказался гениальный практик. Л. крупнее, чем Гус, но Гус — более цельный и привлекательный тип. Гус был только великим идеалистом, когда вступал в борьбу с Римом. Л. был в то же время политик. Один нес человечеству свои сомнения, не глядя по сторонам и не взвешивая последствий, ибо алкала его душа.
Другой зорко всматривался в окружающее, все примечал и все взвешивал. Гус не представлял себе сделок ни в чем. Л., отказавшись после долгих колебаний от сделки с Римом, пошел на тысячу компромиссов с князьями и злобно отдал в жертву политическим расчетам своих кровных союзников, немецких крестьян. Оттого судьба Гуса и Л. была разная. В последние годы жизни, когда вся борьба уже была позади, когда приходилось отстаивать дело реформации лишь от натиска слева, в союзе с могущественными князьями, в Л. остыл и подвижнический пыл юности. Его ‘Застольные речи’ (‘Tischreden’) показывают нам великого реформатора в домашней обстановке, в облике благодушного бюргера, отдыхающего от титанического напряжения молодых годов. Он окружен почетом, с ним вместе цветущая семья, покровительство сильных и большой достаток снимают с плеч столько забот. Как истый бюргер, Л. теперь ценит удовольствия жизни и оставляет человечеству на память эпикурейское двустишие: ‘Кому девы не любы, ни песнь, ни вино, Тому жизнь всю прожить дураком суждено’ (‘Wer liebt nicht Wein und Weibe und Gesang, Der bleibt ein Narr sein Lebelang’). И в озлоблении против несогласномыслящий чувствуется доля страха: вдруг оппозиция крайних нарушит его беспечальное житье, с которым он так свыкся. Л. умер 18 февр. 1546 г. в родном городе Эйслебене, куда случайно попал незадолго перед этим.
Первая публикация: Энциклопедический словарь Русского библиографического института ‘Гранат’.Т.27.