МАРКСЪ О ГЕТЕ.
МАРКСЪ О ГЕТЕ.
(КЪ ХАРАКТЕРИСТИК ДВУХЪ УМОВЪ).
Петръ Струве.
‘Міръ Божій’, No 2, 1898
Маркс о Гете, Струве Петр Бернгардович, Год: 1898
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Кто изъ русскихъ людей не знакомъ непосредственно или по наслышк съ знаменитымъ Писаревскимъ развнчаніемъ Пушкина? Въ этомъ литературномъ и культурномъ факт, который мы можемъ въ настоящее время разсматривать съ полнымъ спокойствіемъ, исторически-объективно, сказалась цлая многозначительная стадія умственнаго развитія нашей страны. Исторія духовной культуры другихъ народовъ представляетъ намъ замчательныя аналогіи развнчанія Пушкина.
Менцель и Берне продлали то же самое надъ еще боле великимъ поэтомъ — Гёте. И этотъ литературный эпизодъ нашелъ свое любопытное отраженіе въ исторіи русской критики. Блинскій, какъ извстно, возсталъ противъ Менцеля: онъ написалъ въ защиту Гёте свою знаменитую статью ‘Менцель, критикъ Гёте’,— статью, которая отмчаетъ собой цлый періодъ въ исторіи развитія духовной личности великаго русскаго критика.
Споръ о Пушкин и о Гёте имлъ по существу общій характеръ, и въ общей своей постановк спорный вопросъ продолжаетъ обсуждаться въ литератур и еще боле продолжаетъ онъ интересовать читателей. ‘Искусство для искусства’, ‘чистое’ самодовлющее искусство или же искусство какъ средство для другихъ цлей, вн его лежащихъ, искусство въ подчиненіи морали и политик?
Я не задаюсь цлыя въ предлагаемой небольшой замтк исчерпать или хоть сколько-нибудь разобрать этотъ сложный вопросъ, мн хочется лишь подлиться съ читателями однимъ замчательнымъ мнніемъ о Гёте, высказаннымъ боле 60 лтъ тому назадъ Карломъ Марксомъ {Въ 1846 г., извстный въ то время нмецкій соціалистъ Грюнъ издалъ книгу ‘Гёте съ человческой точки зрнія’, въ которой отдльныя мста и цлыя произведенія Гёте толковалъ и комментировалъ въ соціалистическомъ смысл. Эта несообразная книга вызвала Маркса на рядъ фельетоновъ, напечатанныхъ въ нмецкой ‘Брюссельской газет’ за 1847 г., издававшейся 2 раза въ недлю Адельбертомъ фонъ-Бернштедтомъ. Безпощадно критикуя и осмивая ‘человческую’ точку зрнія Грюна, вскрывая мелкобуржуазную подкладку и реакціонное значеніе этой, повидимому, отвлеченной точки зрнія, Марксъ попутно далъ приводимую ниже блестящую характеристику Гёте. Она даже на нмецкомъ язык нигд не была перепечатана и извстна лишь тмъ, кто видлъ и читалъ чрезвычайно рдкую ‘Брюссельскую газету’, единственный извстный намъ экземпляръ которой сохранился въ библіотек покойнаго Энгельса. Это изданіе въ 1847 г. являлось органомъ только-что вылившагося тогда въ стройную систему ученія Маркса, жившаго въ то время съ Энгельсомъ въ столиц Бельгіи. До смерти Фр. Энгельса съ ‘Брюссельской газетой’ почти никто не былъ знакомъ. Съ переходомъ въ Берлинъ библіотеки Энгельса, какъ извстно, жившаго и умершаго въ Лондон, содержаніе этой газеты стало боле доступнымъ. На критическіе фельетоны Маркса: ‘Deutscher Sozialismus in Versen und Prosa’, содержащіе разборъ стихотвореній K. Бека и вышеназванной книги Грюна, первый въ 1896 г. обратилъ вниманіе Фр. Мерить. Данное имъ обозрніе содержанія ‘Брюссельской газеты’ было дополнено пишущимъ эти строки, сдлавшимъ попытку боле или мене точно установить, что въ газет принадлежитъ Марксу и Энгельсу (см. Nene Zeit., XV, 1, No 12). Фельетоны о Бек и Грюн напечатаны въ NoNo 73—74 и 93—98 ‘Brsseler Zeitung’.
Для тхъ, кто хотлъ бы ознакомиться съ литературной дятельностью Гёте въ ея цломъ или освжить въ своей памяти важнйшіе ея моменты и этапы, можно рекомендовать содержательную и легко написанную книгу А. Шахова: ‘Гете и его время. Лекціи по исторіи нмецкой литературы XVIII вка’. Изд. 2-ое. Спб. 1897 г.}. Это мнніе, какъ мн кажется, и для даннаго частнаго случая, и для общаго вопроса объ искусств намчаетъ правильное ршеніево всякомъ случа, оно заслуживаетъ вниманія, какъ заявленіе одного изъ величайшихъ умовъ нашего вка о всеобъемлющемъ поэтическомъ геніи той же эпохи. Теперь врядъ ли можно, безъ спеціальной претензіи на оригинальность, т. е. безъ оригинальничанья, отрицать могучую силу художническаго генія Гёте, врядъ ли можно характеристик Гёте, данной Блинскимъ въ указанной стать: ‘Гёте былъ духъ во всемъ жившій и все въ себ ощущавшій своимъ поэтическимъ ясновидніемъ…. Онъ многостороненъ какъ природа, которой такъ страстно сочувствовалъ, которую такъ горячо любилъ и которую такъ глубоко понималъ’,— врядъ ли этой характеристик можно противопоставить съ разсчетомъ на успхъ несправедливо-желчные отзывы Берне:
‘Гёте понималъ лишь то, что заключено во времени и пространств, безконечность и вчное были ему недоступны… Гёте понималъ лишь то, что мертво, и потому онъ умерщвлялъ всякую жизнь, чтобы понять ее… Гёте былъ помшанъ на неподвижности и спокойное житіе (Bequemlichkeit) было его религіей. Онъ охотно пригвоздилъ бы время къ пространству. Это ему не удалось, но ему удалось задержать свой народъ, во время жизни и посл смерти, и если нмецкій народъ захочетъ достигнуть славы и счастья, онъ долженъ перейти черезъ трупъ Гёте’.
Въ общемъ истина, конечно, на сторон Блинскаго, но я въ отзывахъ Берне, не смотря на всю чудовищность заключающейся въ нихъ эстетической оцнки, есть крупицы истины.
Блинскій говорилъ, что Гёте былъ ‘неспособенъ предаться никакой односторонности, ни пристать ни къ какому исключительному ученію, систем, партіи’. Это врно, но не совсмъ.
Послушаемъ Маркса:
‘Гёте въ своихъ произведеніяхъ обнаруживаетъ двойственное отношеніе къ нмецкому обществу своего времени. То онъ враждебенъ этому обществу, оно противно поэту и послдній стремится уйти отъ него,— мы видимъ это въ ‘Ифигеніи’ и вообще во время итальянскаго путешествія, въ лиц ‘Геца’, ‘Прометея’ и ‘Фауста’ онъ возстаемъ противъ нмецкаго общества, въ лиц Мефистофеля онъ обливаетъ его самой дкой насмшкой. То, наоборотъ, онъ дружитъ съ этимъ обществомъ, мирится съ нимъ (schickt sich in sie),— это мы видимъ въ большинств ‘Zahme Xenien’ и во многихъ прозаическихъ произведеніяхъ, въ ‘Maskenzge’ онъ прославляетъ его, а во всхъ своихъ сочиненіяхъ, въ которыхъ, рчь идетъ о французской революціи, Гёте защищаетъ современное ему нмецкое общество отъ напирающаго на него историческаго движенія. Дло тутъ не въ томъ, что онъ признавалъ извстныя отдль’ ныя стороны нмецкой жизни, а другія отрицалъ. Чаще всего мы видимъ, что Гёте переживалъ разныя настроенія: въ немъ самомъ происходила непрерывная борьба между геніальнымъ поэтомъ, которому убожество окружающей среды внушало отвращеніе, и степеннымъ сыномъ франкфуртскаго патриція, а потомъ веймарскимъ тайнымъ совтникомъ, который вынужденъ былъ идти на перемиріе съ этимъ убожествомъ и сживаться съ нимъ. Вотъ почему Гёте то колоссально-великъ, то мелоченъ, то непокорный, полный насмшки, презирающій міръ геній, то почтительный, всмъ довольный, узкій филистеръ. И Гёте не былъ въ силахъ побдить нмецкое убожество, наоборотъ, оно побдило его, и эта побда убожества надъ величайшимъ нмцемъ есть лучшее доказательство того, что нмецкое убожество не могло быть побждено ‘изнутри’. Гёте былъ слишкомъ универсаленъ, слишкомъ активенъ по природ, слишкомъ — плоть, чтобы искать спасенія отъ убожества въ шиллеровскомъ бгств подъ снь кантовскаго идеала, онъ былъ слишкомъ проницателенъ, чтобы не видть, какъ это бгство сводилось въ конц концовъ къ замн плоскаго убожества высокопарнымъ. Его темпераментъ, его силы, все направленіе его духа наталкивали его на дйствительную жизнь, а дйствительная жизнь, которую онъ встрчалъ, представляла нчто жалкое. Въ этой дилемм — существовать въ жизненной сфер, которой онъ не могъ не презирать, и въ то же время быть прикованнымъ къ ней, какъ къ единственной, въ которой онъ могъ дйствовать — въ этой дилемм Гёте находился все время. И чмъ старше становился могучій поэтъ, тмъ боле онъ, de guerre lasse, прятался за незначительнымъ веймарскимъ министромъ. Мы не ставимъ Гёте — la Берне или Менцель — въ упрекъ, что онъ не былъ либераломъ, мы упрекаемъ его въ томъ, что онъ по временамъ могъ быть и филистеромъ, не въ томъ онъ виноватъ, что не былъ способенъ проникнуться энтузіазмомъ къ нмецкой свобод, а въ томъ, что мщанскому страху передъ всякимъ реальнымъ и великимъ историческимъ ^движеніемъ онъ приносилъ въ жертву свое подчасъ вырывающееся здоровое эстетическое чувство, въ томъ, что онъ въ моментъ, когда Наполеонъ очищалъ великія Авгіевы конюшни Германіи, съ торжественной серьезностью могъ предаваться самымъ мизерно-мелкимъ дламъ и menus plaisirs одного изъ наиболе мизерно-мелкихъ нмецкихъ дворовъ. Вообще, если мы длаемъ упреки, то не съ моральной и не съ партійной точки зрнія, а — самое большее — съ эстетической и историkческой, мы не измряемъ Гёте ни моральнымъ, ни политическимъ, ни ‘человческимъ’ масштабомъ’.
Какъ видите, читатель, Марксъ упрекаетъ Гёте не въ политическомъ индифферентизм, не требуетъ отъ него, чтобы онъ былъ либераленъ или радикаленъ. Но онъ съ эстетической точки зрнія справедливо возмущается тмъ мелкимъ и пошлымъ консерватизмомъ, которымъ проникнуты, напр., драматическія произведенія Гёте, навянныя французской революціей, или нкоторыя его стихотворныя изреченія, которымъ было въ извстной мр обезображено все его міросозерцаніе и изуродована его жизнь. Къ великому поэту онъ прилагаетъ чисто эстетическую мрку. Въ этомъ отношеніи глубокая противоположность между Марксомъ и Берне знаменательна и въ высшей степени характерна для обоихъ. Берне былъ ‘резонеръ’, какъ выразился Блинскій объ его мене славномъ враг Менцел, это былъ моралистъ-раціоналистъ. Спокойное созерцаніе красоты, художественной гармоніи и цлостности было ему недоступно. Его психическому складу была до поэлдней степени чужда объективность, необходимая для художественнаго наслажденія и эстетическаго пониманія. Какъ Прометей Зевса, такъ Берне вопрошалъ ‘великагоязычника’ Гёте:
Ich dich ehren? wofr?
Hast du die Schmerzen gelindert
Je des Beladenen?
Hast da die Thrnen Gestellet
Je des Gelngstigteten? *)
*) Бывало-ль, чтобы скорбь ты утолилъ
Обремененнаго?
Когда ты слезы осушалъ
У угнетеннаго?
(Перев. М. Михайлова).
Борецъ за свободу, который писалъ ‘не чернилами, а кровью своего сердца’, Берне не жаллъ, что ему недоставало художнической объективности. У него было извстное презрніе и къ искусству, и къ объективности. Онъ даже не желалъ доказывать. ‘Доказывателей было и безъ того достаточно, я стремился двигать’. И потому онъ обращался не къ умамъ, а къ сердцамъ.
Этому психическому складу Марксъ, какъ писатель, представлялъ во многомъ прямую противоположность. Недаромъ Бирне написалъ и произнесъ панегирикъ Жанъ-Поль-Рихтеру, котораго Марксъ считалъ ‘литературнымъ аптекаремъ’. А геній Гёте онъ умлъ цнить.
Въ великомъ поэт такъ же, какъ въ Гегел, было что-то родственное великому экономисту. Ширь и объективность духа общи имъ обоимъ, морализирующая тенденція и раціоналистичность чужды до нельзя. Неудивительна, что любимыми писателями Маркса были Гёте, Шекспиръ и Бальзакъ, что Гейне онъ.защищалъ отъ упрековъ въ безнравственности и безпринципности, а ближайшимъ поводомъ ссоры его съ Руге послужили нападки Руге на поэта Гервега за безпорядочный образъ жизни послдняго. Марксъ полагалъ, что къ поэтамъ не слдуетъ приставать съ моральными требованіями. ‘Іудейства’, которое Гейне считалъ столь характернымъ для Берне и сущность котораго онъ видлъ въ ‘аскетическомъ, иконоборческомъ направленіи духа’,— въ Маркс не было ни грана. Скоре онъ былъ ‘эллинъ’, съ ‘жизнерадостной, стремящейся низвергнуться и реалистической душой’.
Научная дятельность Маркса шла въ разрзъ съ морализированіемъ и раціонализмомъ и требовала объективнаго проникновенія въ дйствительность. Какъ ни различны научная объективность и объективность художественная, въ психологическомъ отношеніи они представляютъ много общаго. Ни та,, ни другая отнюдь не требуютъ моральнаго или политическаго индифферентизма, но они неразрывны съ признаніемъ относительной самостоятельности, въ одномъ случа за научной мыслью, въ другомъ — за художественнымъ творчествомъ. Вотъ почему представитель научнаго объективизма Марксъ, который принималъ самое активное участіе въ общественно-исторической жизни своего времени, критиковалъ Гёте не съ моральной или политической, а съ эстетической точки зрнія, не за индифферентизмъ, не за ‘олимпійство’, а за мелочность, филистерство.
Марксу жаль, что великій поэтъ мельчалъ, приспособлялся и терялъ отъ этого свою прежнюю силу и свжесть. ‘Убожество побдило’, говоритъ онъ съ эстетическимъ сожалніемъ, но въ его словахъ нтъ ни намека на сожалніе о томъ, что Гёте не отдалъ свой талантъ прямо на службу какимъ-нибудь политическимъ или моральнымъ идеямъ. Марксъ врилъ въ историческую силу своихъ идей, но ему бы никогда не пришла и въ голову мысль крупному художественному таланту рекомендовать заняться популяризаціей естествознанія или политической экономіи. Какъ ученикъ Гегеля, онъ сказалъ бы вмст съ Блинскимъ: ‘поэзія есть истина въ форм созерцанія… поэтъ мыслитъ образами, онъ не доказываетъ истины, а показываетъ ее… Поэзія не иметъ цли вн себя — она сама себ цль… поэтическій образъ не есть что-нибудь вншнее для поэта, или второстепенное, не есть средство, но есть цль: въ противномъ случа, онъ не былъ бы образомъ, а былъ бы символомъ’. Эта точка зрнія одинаково далека и отъ того, чтобы сдлать поэзію пустой забавой празднаго и пресыщеннаго ума, и отъ того, чтобы ставить ее на запятки морали и политики. Она не рекомендуетъ изящной литературы безъидейности, но и не навязываетъ поэтическимъ произведеніямъ роли объяснительныхъ картинокъ къ тексту, который пишется политиками и моралистами. Послдніе къ тому же не творятъ исторіи, а лишь комментируютъ ее, то удачно, то неудачно. Между тмъ какъ поэзія всегда права,— они очень часто оказываются неправыми. Между тмъ какъ истинная поэзія всегда даетъ истину, хотя бы въ форм созерцанія, политика и мораль — по существу своему односторонни и узки и не могутъ не быть таковыми. Въ этомъ ихъ сила, но привитая поэзіи, эта сила становится слабостью. Поэтъ долженъ всегда, выражаясь словами Тургенева, ‘смотрть на свою задачу глазами поэта’, т. е. тми глазами, которые умютъ ловить образы и краски.
Такова, думается мн, была эстетическая точка зрнія Маркса. Съ этой точки зрнія можно съ особеннымъ удареніемъ настаивать на томъ, что ‘поклоненіе Пушкину ни къ чему не обязываетъ’, можно наслаждаться поэзіей Майкова и находить эстетически нестерпимой его стихотворную реторику. Это значитъ, что произведенія искусства подлежатъ эстетической оцнк. Это вовсе однако не значитъ, что вс другія стороны человческой жизни можно было бы поставить на службу эстетик. Художникъ иметъ право на извстную независимость, хотя не надо забывать, что чмъ шире его умственный взоръ, тмъ больше уловятъ его глаза. Но полновластье искусства, подчиненіе ему всхъ прочихъ сферъ жизни, есть не крайность только, а извращеніе человческой природы и покушеніе на всестороннее развитіе человческаго духа.