Мария-Антуанетта и граф Ферзен, Булгаков Федор Ильич, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 104 минут(ы)

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

Романъ французской королевы Маріи-Антуанетты и графа Ферзена есть своего рода трагедія у ступеней трона, тсно связанная съ роковыми событіями французской революціи. Впервые онъ освщенъ во всхъ своихъ перепетіяхъ въ книг французскаго историка Поля Гуло ‘Un ami de la Beine’, которая составлена на основаніи недавно изданной въ Швеціи переписки графа Ферзена и нкоторыхъ новыхъ документовъ изъ французскихъ архивовъ. Образъ Маріи-Антуанетты выступаетъ здсь въ совершенно новомъ свт и книга Гуло знакомитъ во всей полнот съ горемъ, постигшимъ эту мученицу на трон.

До 1774 года, когда Маріи-Антуанетт былъ представленъ шведскимъ посланникомъ при французскомъ двор одинъ изъ его соотечественниковъ, Ферзенъ, совершавшій по Европ образовательное путешествіе, она уже четыре года вела монотонную жизнь будущей королевы при Двор, гд царила m-me дю-Барри и хирлъ скучавшій Людовикъ XV. Обстановка, окружавшая молодую супругу дофина, была не изъ завидныхъ.

Дофинъ, впослдствіи Людовикъ XVI, неособенно одаренный умственно, обладалъ лишь способностью къ физическимъ упражненіямъ. Онъ отличался въ ручныхъ работахъ и преимущественно въ самыхъ грубыхъ. Любимымъ его занятіемъ было кузнечное мастерство. Не сдлайся онъ, на свое несчастіе, королемъ, изъ него, пожалуй, вышелъ бы лучшій рабочій въ королевств. Впрочемъ, онъ любилъ также охоту и съ удовольствіемъ предавался этому боле возвышенному упражненію. Но, затрачивая силы на эти мускульныя удовольствія, онъ быстро и съ избыткомъ возстановлялъ ихъ, обладая поразительнымъ аппетитомъ, который онъ съумлъ сохранить и ублаготворять въ самые печальные дни своего существованія.

У него были исключительно пассивныя привычки, во всякомъ случа онъ умлъ быть добрымъ, хотя и не всегда сознательно поступалъ въ этомъ смысл. Быть можетъ, воспитаніе выработало бы изъ него государя, боле достойнаго занимать французскій престолъ, а главное — боле способнаго вести себя, какъ приличествовало его сану, во время волненій, вспыхнувшихъ въ его царствованіе. Но тутъ онъ дйствительно былъ крайне несчастливъ, руководителемъ его юности оказался самый недальновидный, самый неудалый изъ наставниковъ. То былъ герцогъ де-ла-Вогюйонъ — личность настолько же тщеславная, насколько и титулованная, столь же самодовольная, насколько и пустоголовая, вдававшаяся въ набожность самаго дурного пошиба. Всего единственный разъ въ своей жизни проявилъ онъ нкоторую смтливость. Движимый самолюбіемъ и желаніемъ добиться высокаго положенія, которое удовлетворяло бы гордость его въ ея вожделніяхъ,— онъ подружился съ однимъ изъ камеръ-лакеевъ дофина. ‘Этотъ лакей передавалъ ему ежедневно заглавіе послдней книги, которую король читалъ. Де-ла-Вогюйонъ доставалъ себ эту книгу, поглощалъ ее, удерживалъ въ памяти то, что считалъ соотвтствующимъ нравственному, политическому и религіозному направленію августйшей особы. Затмъ ловко наводилъ разговоръ на тему, трактовавшуюся въ той книг, и такимъ образомъ заставлялъ врить въ свою обширную и необычайную эрудицію. Вскор король сталъ смотрть на него, какъ на человка, наиболе пригоднаго занять мсто воспитателя при его сын’.

Все, что могло развить и образовать умъ и сердце царственнаго юноши, было строго изъято изъ этой странной программы воспитанія. Но кровь Генриха IV и Людовика XV, очевидно, текла уже не такой животворной и благородной струей въ венахъ ихъ потомка, и потому дала вс т результаты, какихъ можно было опасаться. Подъ вліяніемъ мягкой и пассивной своей натуры герцогъ Беррійскій вполн усвоилъ навязанное ему воспитаніе.

У воспитанника не проявилось даже ни малйшей попытки къ протесту. Застнчивость въ манерахъ, благочестивое чтеніе, строгая дисциплина такъ хорошо сдлали свое дло, что когда вздумали молодого принца женить, онъ оказался такимъ же негоднымъ мужемъ, какъ и королемъ.

И все еще де-ла-Вогюйонъ не былъ вполн спокоенъ, все еще не врилъ въ такой полный успхъ своей педагогической системы. Въ первые годы супружества дофина воспитатель удесятерилъ самыя курьезныя предосторожности съ цлью разъединять молодыхъ супруговъ и вступилъ даже въ соглашеніе съ архитекторами, чтобы устроить мужу и жен отдльные аппартаменты. Когда же ему приходилось, по невол, оставлять ихъ наедин,— что случалось очень рдко,— онъ унижался до роли шпіона, не задумываясь прикладывать ухо къ дверямъ, чтобы подслушать разговоры своего питомца въ tte—tte съ супругой, и рискуя, въ свою очередь, быть настигнутымъ въ этомъ двусмысленномъ положеніи, что и случилось, впрочемъ, однажды, въ великому конфузу всхъ троихъ.

Тщетныя старанія и излишнія предосторожности! Дофинъ ничуть и не помышлялъ преступать правила боле чмъ строгой морали, внушенной ему герцогомъ де-ла-Вогюйонъ,— и онъ сдлался королемъ Франціи гораздо раньше того, чмъ сталъ мужемъ своей жены.

Каковы же должны быть ощущенія бдной, юной четырнадцатилтней принцессы, похищенной отъ матери, увезенной изъ родной страны, когда она увидла себя супругой, живая, веселая, смшливая, какъ ребенокъ, какимъ она и была еще,— Марія-Антуанетта очутилась въ этой скучной и угрюмой обстановк. Несвдующая, неопытная, доврчивая, попала она ко Двору, относившемуся къ ней непріязненно, въ кругъ людей, неособенно-то склонныхъ расточать любезности. Единственнымъ покровителемъ ея могъ быть ея мужъ. Но, втайн предубжденный противъ брака, устроеннаго Шуазелемъ, и, несмотря ни на что, сохранявшій извстное недовріе къ этой австрійской принцесс, король не желалъ, да и не былъ способенъ въ той роли, какая ему выпала на долю.

Притомъ же, Марія-Антуанетта, воспитанная французомъ, аббатомъ де-Вермонъ, способнымъ научить всему, только не благочестію, не имла ничего общаго съ воспитанникомъ герцога де-ла-Вогюйонъ. Удивительно ли, что она, не имя ни руководителя, ни опоры, надлала если не ошибокъ, то неосторожностей.

За ея естественное желаніе развлекаться одни страшно ее порицали, другіе горячо защищали. Хулители называли ее Мессалиной, панегиристы возводили въ святыя. Такимъ образомъ являлось преувеличеніе съ обихъ сторонъ: Марія-Антуанетта не была ни той, ни другой. Женщина въ полномъ смысл этого слова, она проявляла иногда кокетство, иногда чувствительность. Въ лучшіе дни свои она отличалась легкомысліемъ и граціей, которыя приличествовали ея полу, въ дни несчастія она проявила покорность и величіе души, приличествующія ея сану. Изъ всхъ особъ королевской фамиліи образъ ея представляется лучезарнымъ и сіяетъ блескомъ, который ничто не можетъ затмить, такъ какъ она является передъ нами увнчанной двойнымъ внцомъ, дающимся красотой, связанной съ несчастіемъ.

Прошло около четырехъ лтъ, какъ Марія-Антуанетта была супругой дофина. Время ея протекало въ существованіи, суетливомъ съ вншней стороны и глубоко однообразномъ съ внутренней, въ качеств будущей королевы. Вдругъ на одномъ балу, дававшемся ею 10-го января 1774 года, шведскій посланникъ представилъ супруг дофина графа Акселя Ферзена. Дочь Маріи-Терезіи, конечно, не преминула оказать хорошій пріемъ этому иностранцу, присутствіе котораго должно было разсять однообразіе ея собраній, обязательныхъ по этикету, тмъ боле, что этотъ иностранецъ, носитель славнаго имени, извстность котораго достигла и до Франціи, личными своими достоинствами оправдывалъ оказанное ему вниманіе.

Ферзену только что минуло 19 лтъ. Онъ отличался мужественной своей красотой и пріятной наружностью, несмотря на нкоторую холодность въ ея выраженіи. По замчанію Тилли, бываютъ такія холодныя физіономіи, ‘отъ которыхъ женщины не отворачиваются, разъ является надежда воспламенить ихъ’. Физіономія молодого шведа была именно изъ числа такихъ.

У него были большіе, ясные глаза, осненные густыми бровями, съ спокойнымъ взглядомъ сверянъ, въ которомъ отражалась вншняя меланхолія его родины, хотя грусть эта не мшала-таки сквозить въ его взгляд горячности великодушной и способной на страсть. Ротъ съ выразительными губами, очень маленькій, прямой носъ, тонкія ноздри, служащія иногда признакомъ скромности,— во всякомъ случа, сдержанности и осторожности. Манеры его отличались благородствомъ и простотой. Вся его вншность во всхъ отношеніяхъ изобличала въ немъ настоящаго аристократа.

Ферзенъ былъ почти ровесникъ Маріи-Антуанетт — онъ родился 4-го сентября 1765 года, а супруга дофина 2-го ноября того же года. Оба они казались еще очень юными въ моментъ первой своей встрчи и впечатлніе отъ нея оказалось неизгладимымъ, какъ обыкновенно бываетъ съ ощущеніями въ подобномъ возраст.

Во всякомъ случа Ферзенъ былъ польщенъ оказаннымъ ему пріемомъ и обвороженъ граціей и красотой будущей французской королевы. Балъ начался въ пять часовъ и продолжался до половины десятаго, Ферзенъ ухалъ однимъ изъ послднихъ.

Нсколько дней спустя, 30 января, для него представился случай новой встрчи, мене банальной, чмъ первая. Кром того, шаловливая выходка молодой принцессы придала этой встрч большую пикантность.

Это было на балу въ оперномъ театр. Шведскій аристократъ расхаживалъ взадъ и впередъ посреди масокъ, разглядывая ихъ, любуясь ими. Вдругъ къ нему подошло домино и стало его интриговать. Манеры домино отличались изяществомъ, голосъ былъ очаровательный. Онъ охотно откликнулся на подвернувшуюся ему интригу, которую, быть можетъ, и самъ искалъ. Хотя вообще разговоръ былъ не изъ оживленныхъ, но на этотъ разъ, надо полагать, отвты его выходили удачными, такъ какъ прекрасная маска бесдовала съ нимъ довольно долго.

Вокругъ нихъ перешептывались. Кто же такая была его незнакомка? Въ конц концевъ, все обнаружилось. Каково же было его удивленіе, когда онъ узналъ, что то была сама супруга дофина, которая теперь съ такимъ же удовольствіемъ назвала себя, съ какимъ старалась сохранить свое инкогнито. Къ несчастью, толпа также узнала Марію-Антуанетту, сплотилась вокругъ нихъ съ той назойливостью дурного тона, какая вызывается любопытствомъ, скоре стсняющимъ, нежели стсняющимся, и супруг дофина пришлось спастись отъ этого любопытства бгствомъ въ свою ложу, гд ее ожидали дофинъ и графъ Прованскій, братъ дофина, сопровождавшіе ее въ этотъ вечеръ. Ферзенъ покинулъ балъ въ три часа утра, унося съ собой отъ этой второй встрчи боле живое и глубокое воспоминаніе, чмъ отъ первой. Въ душ его начала уже зарождаться тайная симпатія, которая влекла его къ веселой принцесс.

Быть можетъ, благосклонность Маріи-Антуанетты къ Ферзену произвела на него еще большее впечатлніе, нежели высота ея имени и личныя ея достоинства. Его приглашали всюду, причемъ явное покровительство графа Крейтца, посланника Густава III при французскомъ двор, открывало ему также и салоны иностранцевъ.

Ферзенъ бывалъ также часто въ Версал, какъ и въ Париж, въ томъ Версал, гд, начиная съ Людовика XIV, французская королевская власть свила себ гнздо и гд она царила вдали отъ настоящаго народа, посреди придворныхъ. Празднества слдовали тамъ одни за другими. Онъ имлъ удовольствіе еще разъ видть Марію-Антуанетту 15 февраля.

Въ этотъ день на балъ съзжались самыя высокопоставленныя лица, за исключеніемъ короля, который, несмотря на свою старость и изношенность, предпочиталъ tte—tte съ m-me дю-Барри. Принцесса присутствовала на этомъ балу вмст съ обими ея невстками, графинями де-Провансъ и д’Артуа. Здсь же находилась молодая вдова, до такой степени очаровавшая своей красотой Людовика XV, что одно время нкоторые врили, а другіе боялись, чтобы онъ на ней не женился. То была принцесса Ламбалль. Изъ мужчинъ тамъ были: дофинъ, графъ Прованскій, графъ д’Артуа, де-Сегюръ, де-Казаньи, ‘вс въ костюмахъ Генриха IV’.

Молодой шведъ замтилъ, что дофинъ танцовалъ плохо, также какъ и братъ его, графъ Прованскій. Другіе боле искусно справлялись съ своей задачей, а нкоторые были вполн хорошими танцорами. Общій видъ бала былъ прелестный. И въ данномъ случа ему можно поврить на-слово. Въ лиц графини де-Провансъ, высокой брюнетки, съ черными дугообразными бровями, было что-то черствое и надменное въ манер держать себя. Графиня д’Артуа, отличавшаяся очень маленькимъ ростомъ, едва выкупала страшно длинный носъ красотой своего цвта лица и миловидной наружностью. За то m-me де-Ламбалль привлекала къ себ взоры кроткимъ выраженіемъ ангельскаго своего личика и нсколько болзненной прелестью всего своего существа.

Но среди всхъ самымъ яркимъ свтомъ блистала супруга дофина. Предназначенная судьбою въ королевы, въ силу своего замужества, она царила уже своей красотой. ‘Представьте себ цвтъ лица ослпительной близны, на которомъ смшивались краски, по свжести не уступавшія весенней роз, большіе лазоревые глаза на выкат, лобъ, увнчанный цлымъ лсомъ блокурыхъ волосъ, на которомъ царственность смшивалась съ непорочностью и который придавалъ ея лицу благороднйшее выраженіе, чему также способствовала форма носа. Единственнымъ недостаткомъ прелестной принцессы была нсколько впередъ выпятившаяся нижняя губа. Но то былъ характерный признакъ австрійскаго дома, изобличавшій въ ней дочь Маріи-Терезіи. Довольно высокій для ея лтъ, хорошо сложенный бюстъ. Шея, грудь у нея были идеальны, прелестная рука и нога — достойны Венеры Медичейской. Движенія ея полны граціи и легкости, и вообще во всемъ ея существ сказывалась гармонія, приводившая въ восхищеніе. И дйствительно, видя ее, нельзя было не обожать ее, такъ какъ въ ней жило желаніе нравиться всмъ, съ кмъ ей приходилось встрчаться’.

Но если деталями подтверждаются эти похвалы, то весь ансамбль, по словамъ современниковъ, заслуживалъ еще большаго восторга. Вс говорили о ней въ выраженіяхъ самаго пламеннаго преклоненія. Отзывъ Тилли, состоявшаго однимъ изъ ея пажей, вполн резюмируетъ общее впечатлніе:

‘У нея было нчто такое, что имло большее значеніе для трона, нежели идеальная красота — осанка французской королевы, даже въ такія минуты, когда она больше всего старалась быть исключительно хорошенькой женщиной… У нея было дв походки: одна твердая, нсколько торопливая и всегда благородная, другая — боле мягкая и боле развалистая, почти ласкающая, но тмъ не мене, не позволяющая забыть къ ней уваженіе. Никто никогда не длалъ реверанса граціозне ея. Привтствуя десятерыхъ, она кланялась всего одинъ разъ, посылая головой и глазами каждому то, что ему полагалось… Словомъ, если я не ошибаюсь, то подобно тому, какъ другимъ женщинамъ подставляютъ стулъ, такъ ей почти всегда хотлось придвинуть ея тронъ’…

Несмотря на любезное вниманіе принцессы, несмотря на дружеское отношеніе къ нему на пріемахъ, графъ Ферзенъ сохранялъ неукоснительную сдержанность грансиньора, никогда не забывающаго, что дло государей приближать къ себ низшихъ себя, а не то, чтобы послдніе старались возвыситься до государей. Это не мшало ему испытывать чувство горячаго поклоненія къ юной принцесс, и можно утверждать, что узжая, онъ увезъ уже въ душ своей смена той глубокой привязанности, которая должна была сдлать изъ него самаго пламеннаго защитника королевы и самаго преданнаго слугу женщины, А между тмъ ему пришлось скоро ухать. Въ программу его путешествія входило обязательное посщеніе Лондона, и, несмотря на вс приковывавшія его чары,— онъ вынужденъ былъ повиноваться отцовскимъ инструкціямъ. Ферзенъ покинулъ Парижъ 12 мая.

Нсколько дней спустя посл его отъзда, графъ Крейтцъ отправилъ шведскому королю Густаву III слдующую телеграмму: ‘Молодой графъ Ферзенъ только что ухалъ въ Лондонъ. Изъ всхъ шведовъ, за мое пребываніе постившихъ Францію, онъ лучше всхъ былъ принятъ въ высшемъ свт. Королевская фамилія относилась къ нему съ крайней благосклонностью. Нельзя было бы держать себя умне и скромне, чмъ онъ. Обладая красивой наружностью и умомъ, онъ долженъ былъ имть успхъ въ свт, и онъ имлъ его вполн. Ваше величество будете, наврное, имъ довольны. Но что особенно длаетъ Ферзена достойнымъ вашихъ милостей,— это его благородный и необыкновенно возвышенный образъ мыслей’.

Въ отсутствіе Ферзена произошли важныя событія. Одно царствованіе смнилось другимъ, дофинъ именовался теперь Людовикомъ XVI, а домино, такъ сильно интриговавшее его на балу въ опер, занимало постъ французской королевы.

Ферзенъ вернулся во Францію въ середин августа 1778 года. Три года онъ провелъ вдали отъ Версальскаго двора. Хотя онъ и надялся, что не совсмъ забытъ, но ужъ, конечно, не разсчитывалъ на тотъ пріемъ, какой ему былъ оказанъ при этомъ Двор. Онъ отправился въ Версаль и представился королевской семь, точно онъ являлся въ первый разъ во Двору. При вид его раздался чей-то голосъ:

— Да это старый знакомый!

Марія-Антуанетта узнала его.

Можно себ представить, какое счастье для Ферзена заключалось въ такомъ доказательств симпатіи къ нему королевы. Для поклонника это было бы настоящимъ торжествомъ — человка же съ сердцемъ это не могло не тронуть до глубины души.

Королев точно доставляло удовольствіе давать ему каждый день новыя доказательства своихъ чувствъ къ нему. Онъ сообщаетъ объ этомъ отцу: ‘Королева, самая красивая, самая прелестная принцесса, какую только я знаю,— пишетъ онъ 8 сентября,— она настолько добра, что нсколько разъ справлялась обо мн, спрашивала Крейтца, отчего я не бываю на ея игр по воскресеньямъ и узнавъ, что я былъ именно въ тотъ разъ, когда игра была отмнена, она обратилась ко мн какъ бы съ извиненіемъ’.

Отношенія уже были не т, что въ первое пребываніе: изъ благосклонныхъ, съ оттнкомъ фамиліарности, въ день бала въ опер, он становятся, такъ сказать, интимными. Начинаются частыя свиданія.

Королева Франціи, та, которую m-me дю-Барри называла ‘la petite rousse’, утрачиваетъ свою прежнюю застнчивость. Она уже мене сдержанна въ поведеніи и въ рчахъ, она уже не скрываетъ своего желанія веселиться, и, рискуя скандализировать графиню де-Ноайль, въ шутку прозванную ею ‘Madame l`Etiquette’, она поддается желанію наслаждаться жизнью и мечтать только о жизни простой смертной, подальше отъ всхъ требованій Двора и отъ тоски, связанной съ ея исключительнымъ положеніемъ.

Теперь это для нея боле возможно, у нея есть убжище, гд она можетъ сложить съ себя свое величіе, спастись отъ скучныхъ людей. Самъ король, неумло-любезный и своеобразно-добродушный, однажды, въ 1774 году, преподнесъ ей этотъ подарокъ.

— Вы любите цвты?— спросилъ онъ удивленную королеву.— Въ такомъ случа могу вамъ поднести букетъ: маленькій Тріанонъ.

Привыкнувъ къ обществу изъ людей по собственному выбору, Марія-Антуанетта мало по малу начинаетъ позволять себ всякія фантазіи, весьма естественныя въ молодой женщин, но которыя не могли не подвергаться критик въ королев Франціи.

Даже легкій доступъ иностранцевъ во Двору шокировалъ, подчасъ, представителей старинныхъ французскихъ фамилій, но не все-ли равно? Такъ пріятно быть окруженной друзьями, а не царедворцами, или по крайней мр царедворцами, которыхъ она считала за друзей, такъ какъ она была не въ состояніи судить о разниц между ними.

Въ этомъ ограниченномъ, близкомъ кружк Ферзену оказывается особое предпочтеніе.

Поощряемый самою Маріею-Антуанеттою, ‘самою прелестною принцессою, какую онъ зналъ’, онъ часто появляется на ея играхъ, ухаживаетъ за нею, она всегда замчаетъ его, всегда чрезвычайно любезно, милостиво разговариваетъ съ нимъ, чмъ трогаетъ его до глубины души.

Въ Тріанон бывали интимные вечера и если m-me Ламбалль или m-me Полиньякъ устраиваютъ какой-нибудь праздникъ въ честь королевы, Ферзенъ непремнно тутъ какъ тутъ.

Незамтно близость между нимъ и Маріею-Антуанеттою устанавливается все больше и больше. Несмотря на его сдержанность, на кажущуюся холодность его натуры, становится ясно, что поклоненіе смняется боле нжнымъ чувствомъ. И то, что должно было неизбжно случиться,— случилось: Ферзенъ безумно влюбился въ королеву. Та, которая воспламенила его сердце, ничуть не испугалась этого, не удивилась.

Она съ удовольствіемъ видится съ молодымъ шведомъ, она съ удовольствіемъ убждается въ его любви. Даже боле, она тронута чувствомъ, которое сама породила, она готова заплатить за него взаимностью. Какъ не быть тронутою такой глубокой страстью, въ которой столько уваженія, столько сдержанности. Ея сердце растрогалось и тысяча признаковъ, замтныхъ для зоркихъ глазъ окружающихъ, выдали начинающееся чувство молодой женщины къ ея врному поклоннику, не ршавшемуся признаться ей въ своей любви.

Однажды она сидла за клавикордами и пла. Ферзенъ былъ около нея. Музыка подсказываетъ ей признаніе, пніе длаетъ его боле удобнымъ и, передавая страстные куплеты какой-то модной оперы, она ищетъ глазами Ферзена, ея смущеніе, котораго она не въ силахъ скрыть, подчеркиваетъ весьма ясно намекъ на ея личное чувство…

А между тмъ, вс такъ хорошо помнили, какъ въ день свадьбы, дофинъ кушалъ за ужиномъ по обыкновенію съ большимъ аппетитомъ, и какъ Людовикъ XV сказалъ ему:

— Не набивайте себ такъ животъ на эту ночь,— и улыбка, съ которой сопровождался этотъ совтъ, подчеркнула его тайный смыслъ.

На это дофинъ отвтилъ съ наивною увренностью:

— Отчего же нтъ? Я всегда лучше сплю, когда плотне поужинаю.

И дйствительно, посл ужина, воспитанникъ герцога де-ла-Вогюйонъ, взявъ за руку свою молодую супругу, проводилъ ее до дверей ея комнаты, самымъ церемоннымъ образомъ пожелавъ ей доброй ночи.

— Надюсь, вы хорошо спали?— спросилъ онъ ее на другой день за завтракомъ.

— Прекрасно, такъ какъ не кому было мн мшать,— отвтила на это молодая женщина.

Утромъ, принцесса де-Гемене, управлявшая тогда дворцомъ, рано вошла въ комнату Маріи-Антуанетты. Дофина не было, его супруга была одна.

— Богъ мой! Неужели онъ всталъ такъ же рано, какъ всегда?

— Что вы хотите этимъ сказать?— спросила ее Марія-Антуанетта.— Я много слышала объ учтивости французовъ, но, мн кажется, я вышла замужъ за самаго учтиваго изъ цлой націи.

— Неужели онъ всталъ!— повторяла де-Гемене, не понимая, въ чемъ дло.

— Да нтъ же,— воскликнула Марія-Антуанетта,— какъ могъ онъ встать здсь, когда онъ совсмъ здсь и не спалъ, онъ довелъ меня до дверей этой комнаты, со шляпою въ рук, и поспшно покинулъ меня, точно моя особа стсняла его.

Эта сцена, быстро сдлавшаяся извстной, добавленная всевозможными уморительными комментаріями, изобразила молодого супруга въ самомъ смшномъ свт, тмъ боле, что его чрезмрная сдержанность не приписывалась чрезмрной застнчивости.

Марія-Антуанетта была оскорблена въ своей женской гордости и съ этого дня у нея сложилось нелестное понятіе о характер и способностяхъ ея супруга.

Австрійскій посланникъ при французскомъ двор Мерси, передавая объ этомъ впечатлніи супруги дофина своей императриц Маріи-Терезіи, писалъ, что, по его мннію, это слишкомъ нелестное понятіе, почемъ знать, не былъ-ли бы и онъ одного мннія съ молодою женщиною, если бы видлъ этого супруга при другихъ условіяхъ, чмъ при тхъ, когда король принималъ своего австрійскаго посланника?

Жаль, что ему не пришлось заглянуть въ дневникъ того, котораго Марія-Антуанетта называетъ ‘pauvre homme’. Онъ, вроятно, призналъ бы эту слишкомъ строгую оцнку въ сущности за весьма справедливую.

Что можно думать о принц, который именно въ мсяцъ своей свадьбы записываетъ только слдующія замтки:

‘Воскресенье 13. Отъздъ изъ Версаля. Ужиналъ и ночевалъ въ Компьень де-Сенъ-Флорантанъ.

‘Понедльникъ 14. Свиданіе съ madame la Dauphine.

‘Вторникъ 15. Ужиналъ въ la Muette, ночевалъ въ Версали.

‘Среда 16. Свадьба. Департаментъ въ галлереи. Королевскій пиръ въ зал ‘Opra’.

‘Пятница 18. Охота на оленя. Большая свора въ Belle Image. Убитъ одинъ.

‘Суббота 19. Парадный балъ въ зал ‘Opra’. Фейерверкъ’.

И чтобы закончить съ честью, въ четвергъ 31, единственное изреченіе:

‘У меня разстройство желудка’.

И въ теченіе семи лтъ Марія-Антуанетта не имла никакихъ другихъ преимуществъ отъ своего положенія супруги, кром удовольствія видть воочію, какъ ея добродушный супругъ пьетъ, кушаетъ, охотится и занимается кузнечнымъ мастерствомъ. Всякій пойметъ, что оскорбленная до глубины души такимъ необычайнымъ къ себ равнодушіемъ, она порою теряла терпніе и что у нея невольно иногда вырывались слова, полныя горечи или сарказма, какъ это было, напримръ, однажды, когда одна изъ ея приближенныхъ дамъ стала уговаривать ее не здить верхомъ.

— Оставьте меня, Бога ради, въ поко,— воскликнула она,— и знайте, что я не рискую жизнью никакого наслдника!

Результатомъ подобнаго положенія вещей явилось то, что когда подъ вліяніемъ внушеній своего зятя, германскаго императора, Людовикъ XVI понялъ, что онъ обязанъ дать Франціи наслдника престола, и сдлался мужемъ своей жены — было уже поздно. Ея тло принадлежало ему, но не ея сердце. Сердце было свободно и Ферзенъ овладлъ имъ.

Но именно въ то время, когда Ферзенъ являлся счастливымъ побдителемъ женщины и королевы, около которой было столько поклонниковъ, безъ сомннія, боле смлыхъ и мене почтительныхъ, чмъ этотъ молодой шведскій офицеръ, онъ тутъ-то и доказалъ на дл всю свою преданность и самоотверженность, доказалъ, насколько онъ былъ достоинъ ея любви.

Клевета уже коснулась своимъ зминомъ жаломъ Маріи-Антуанетты. Ея положеніе заброшенной супруги, ея свободныя манеры, ея независимость, ея пребываніе въ Тріанон — все это способствовало распространенію навтовъ. И потому легко себ представить, съ какою радостью враги королевы, которые до этихъ поръ пробавлялись неопредленными предположеніями, воспользовались существованіемъ дйствительныхъ фактовъ, чтобы накинуться на несчастную женщину.

Тысяча глазъ, особенно зоркихъ подъ вліяніемъ любопытства, зависти или ненависти, слдила за нею,— отъ нихъ не могла укрыться ея тайна, и ея предпочтеніе къ благородному иностранцу, подъ вліяніемъ скандальной хроники, сдлалось скоро добычею злыхъ языковъ.

При такихъ условіяхъ стало извстно, что королева беременна. Даже ея беременность была новымъ поводомъ для самыхъ коварныхъ инсинуацій. Интрига, пущенная въ ходъ графомъ Прованскимъ, который ненавидлъ свою невстку ненавистью брата, приняла еще большіе размры. Да и было отъ чего. Разв онъ не оказалъ свое высокое покровительство клевет, онъ, наслдникъ, опора трона, позволилъ себ во время крестинъ, въ церкви Notre-Dame, наполненной народомъ, въ присутствіи императрицы Маріи-Терезіи, бросить въ лицо молодой матери, съ ироніею дланнаго уваженія, самое оскорбительное обвиненіе! На крестинахъ онъ долженъ былъ замнять Испанскаго короля, оффиціальнаго воспріемника отъ купели. Когда священникъ обратился къ нему съ вопросомъ, какое имя будетъ наречено новорожденному:

— Не съ этого начинаютъ,— отвтилъ онъ,— прежде всего слдуетъ узнать, кто отецъ и мать новорожденнаго.

Язвительность, съ какою были сказаны эти слова, слишкомъ ясно свидтельствовала о намреніи и, конечно, была всми замчена, къ тому же эти слова упали на такую подготовленную почву!

Ферзенъ былъ слишкомъ наблюдателенъ, чтобы не замтить, что происходило вокругъ него, слишкомъ чутокъ, чтобы не почувствовать, какой вредъ приноситъ его присутствіе королев.

Чтобы спасти ее, онъ проявилъ себя настоящимъ рыцаремъ, героемъ, способнымъ на самую тяжкую жертву. Чтобы заставить замолчать злые языки, приходилось покинуть королеву, Дворъ, Версаль, Францію. И для того, чтобы самый отъздъ не послужилъ новымъ поводомъ для сплетенъ, надо было, чтобы онъ былъ вызванъ какой-нибудь серьезною причиною, длающей его неизбжнымъ, безотлагательнымъ.

Ферзенъ заявилъ о своемъ отъзд въ Америку и сталъ хлопотать о назначеніи его въ одинъ изъ отрядовъ, которые формировались Лафайеттомъ и Рошамбо.

Отважное ршеніе, которое тоже имло свою опасную сторону — слишкомъ высоко ставило личность человка, способнаго на немъ остановиться. И дйствительно, Марія-Антуанетта, тронутая такою жертвою, также мало съумла скрыть свою печаль, какъ и раньше свои чувства. Ни то, ни другое не ускользнуло отъ ея окружающихъ!

Въ то время какъ они радовались, что этотъ отъздъ избавлялъ ихъ отъ предмета ихъ зависти, королева не въ силахъ была заставить себя относиться равнодушно къ потере друга, котораго она лишалась, быть можетъ, навсегда, и ея искреняя, глубокая печаль, подчасъ, помимо ея воли, разражалась слезами.

Непреклонный въ своемъ намреніи, Ферзенъ стремился въ осуществленію его, наконецъ, насталъ моментъ его отъзда изъ Парижа, онъ долженъ былъ отправиться въ Брестъ, чтобы поступить въ отрядъ, куда былъ зачисленъ.

Онъ не могъ ухать, не предупредивъ о своемъ назначеніи отца и короля: объ этомъ они узнали отъ него, но настоящую причину его отъзда — отъ другихъ. Письмо посланника, сохранившееся въ бумагахъ Густава III, въ упсальскомъ архив, повдало тайну женскаго сердца. Впрочемъ, въ этой тайн нтъ ничего для него постыднаго.

10-го апрля 1779 года графъ Крейтцъ отправилъ слдующее посланіе королю шведскому:

‘Я долженъ сообщить вашему величеству, что молодой графъ Ферзенъ пользовался такимъ вниманіемъ королевы, что это породило неудовольствіе со стороны многихъ лицъ. Признаюсь, мое личное мнніе таково, что она была къ нему неравнодушна, я видлъ несомннныя тому доказательства.

‘Молодой графъ Ферзенъ велъ себя безукоризненно, чрезвычайно скромно, сдержанно, и въ конц-концовъ принялъ ршеніе ухать въ Америку. Своимъ отъздомъ онъ отстранялъ вс опасности, но надо сознаться, что для того, чтобы преодолть такое искушеніе, нужна была твердость не его лтъ.

‘Королева не сводила съ него глазъ послдніе дни, глядя на него, они были полны слезъ. Умоляю, ваше величество, сохранить это втайн ради нея и сенатора Ферзена. Когда узнали объ отъзд графа, вс фавориты были въ восторг. Герцогиня Фицъ-Джемсъ сказала ему:

‘— Какъ, графъ, вы такъ легко покидаете вашу побду?

‘— Если бы я ее одержалъ, то, конечно, я бы не покинулъ ее,— отвтилъ онъ,— я узжаю свободный, и къ несчастію не оставлю сожалній о себ.

‘Ваше величество, согласитесь, что отвтъ этотъ по мудрости и благоразумію поразителенъ въ его годы.

‘Въ настоящее время королева ведетъ себя гораздо боле сдержанно и боле благоразумно, чмъ прежде. Король не только вполн подчиняется ея вол, но даже раздляетъ ея вкусы и удовольствія’.

Въ это же время проектируется женитьба Іоанна Ферзена на m-lle де-Леналь, дочери шведскаго дворянина, принявшаго англійское подданство, и постоянно жившаго въ Лондон. Партія была блестящая, такъ какъ молодая двушка была наслдницею двухъ дядей, членовъ индійской компаніи.

Хотя Ферзенъ говорилъ съ отцомъ объ этомъ проект, и хотя отецъ его относился къ нему съ сочувствіемъ, но тмъ не мене изъ этого ничего не вышло. Ферзенъ не дйствовалъ ршительно, и видно было только, что въ общемъ онъ ничего не иметъ противъ женитьбы, но не желалъ связать себя общаніемъ. Онъ ухалъ ни на чемъ не поршивъ. Въ его отсутствіе Леналь вышла замужъ за одного изъ своихъ соотечественниковъ.

Проектъ этотъ сталъ извстенъ изъ переписки Ферзена, и въ то время о немъ, повидимому, ничего не знали во Франціи. Во всякомъ случа о немъ не было ни разговоровъ, ни сожалній.

Только въ 1785 году графъ Ферзенъ возвратился въ Парижъ, блистая той славой, какая дается молодымъ сердцамъ первой побдой. Къ личнымъ его достоинствамъ прибавился теперь ореолъ счастливыхъ подвиговъ. И ореолъ этотъ сіялъ тмъ ярче, что военные свои успхи онъ стяжалъ на войн популярной и происходившей въ далекихъ краяхъ.

Шведскій король гордился своимъ подданнымъ и нашелъ подходящимъ случай устроить для него въ французской арміи положеніе аналогичное съ тмъ, какое онъ занималъ въ шведской арміи. Въ начал сентября 1783 года онъ выразилъ французскому королю свое желаніе по этому поводу.

Имя въ виду рельефне подчеркнуть, что рекомендація его была неподдльнымъ выраженіемъ его уваженія къ графу, онъ немедленно назначилъ его полковникомъ въ своей арміи и кавалеромъ ордена Шпаги.

Впрочемъ, при французскомъ двор всмъ были извстны какъ достоинства Ферзена, такъ и оказанныя имъ услуги. Въ протекціи ему не было недостатка, въ особенности въ высшихъ сферахъ. Въ бытность его въ Америк о немъ не позабыли въ Версали, а по возвращеніи его встртили, какъ друга. Назначенный передъ тмъ кавалеромъ ордена за военныя заслуги, Ферзенъ былъ пожалованъ полковникомъ королевскаго шведскаго полка, стоявшаго гарнизономъ въ Валансьен.

Занимаемое имъ положеніе, вс эти милости, благосклонность, какою онъ пользовался со стороны Людовика XVI и Маріи-Антуанетты, все это легко могло снова возбудить т толки, ради прекращенія которыхъ состоялся его отъздъ въ Америку. Съ этой точки зрнія, возвращеніе его, дйствительно, было неосторожностью. Владя собой и своей страстью, въ моментъ охватившаго его героизма, онъ, конечно, могъ остановиться на самомъ великодушномъ и на самомъ жестокомъ изъ ршеній. Но всякому геройству есть предлы и, быть можетъ, онъ полагалъ, что тремя годами разлуки онъ купилъ себ право видть ту, образъ которой никогда не выходилъ изъ его сердца,— право ближе посвятить себя ей.

Онъ могъ бы разсять, или, по крайней мр, сбить съ толку большинство подозрній, если бы въ частной своей жизни афишировалъ какую нибудь любовницу или отвлекъ вниманіе отъ предмета своихъ мечтаній какими нибудь громкими увлеченіями. Красавецъ, окруженный ореоломъ героя, повсюду встрчая почетный пріемъ, почему же не пользовался онъ всми этими преимуществами, чтобы стяжать себ завиднйшіе лавры? Что же мшало ему подражать его современникамъ и сдлаться Ришелье, Лозеномъ, Тилли? Ничего, кром него самого: онъ предпочелъ уважать свою любовь, какъ уважалъ ея предметъ, и оставаться Ферзеномъ.

Къ этому времени относится проектъ брака Ферзена съ дочерью Неккера, впослдствіи г-жей де-Сталь, и графъ не противился ему открыто, чтобъ не давать новой пищи прежнимъ толкамъ. Но королева рекомендовала Неккеру другого кандидата для его дочери, и послдняя вышла замужъ за него.

Между тмъ, близились времена, когда ошибки, накопившіяся въ предшествовавшія царствованія, и послдовательная бездарность министровъ Людовика XVI довели положеніе вещей до того, что дальше идти было невозможно.

Реформы сдлались необходимыми. Для распознанія резонности претензій народа нуженъ былъ возвышенный умъ, а для возведенія въ законъ справедливой и доброй стороны этихъ претензій — энергическая воля. А между тмъ во глав находился лишь Людовикъ XVI.

Марія-Антуанетта стояла выше своего супруга, въ смысл мужества, умственнаго и нравственнаго достоинства, но она не была женщиной-политикомъ, способной, вмсто короля, взять въ свои руки веденіе длъ.

Уже съ давнихъ поръ французскія королевы предпочитали оставаться въ тни. Правда, Анна Австрійская играла боле дятельную роль. Но въ ней за королевой скрывалась женщина, и, защищая министра своего, Мазарини, она отстаивала своего любовника.

Впрочемъ, еслибы даже Марія-Антуанетта и обладала необходимыми способностями для возмщенія бездарности своего супруга, насколько трудно бы ей было выдвинуться впередъ! Нсколько попытокъ въ такомъ род, навянныхъ на нее неразсудительными друзьями, вмсто успха, привели лишь въ слдующему энергическому, язвительному заявленію Мирабо: ‘Въ королевств существуетъ всего одно величество и я нахожу непочтительнымъ произносить слово ‘королева’ въ монархіи, гд королевы никогда не могутъ сдлаться королями. Нашъ король, почтенный по своимъ намреніямъ, интересный своими несчастіями, лично пользующійся общественнымъ довріемъ, не нуждается ни въ какихъ поручительствахъ. Королева, августйшая его супруга, иметъ назначеніемъ успокоивать его отъ державныхъ заботъ, но никоимъ образомъ не должна вмшиваться въ государственныя дла. Пожелавъ, чтобы лучшее изъ искусствъ изобразило ее увнчанной всми ея прелестями, всми ея правами,— она приказала написать себя окруженной своими дтьми, а никакъ не съ глобусомъ въ рукахъ или съ картой Франціи передъ глазами’.

Хорошіе дни Маріи-Антуанетты приближались въ концу. Правду сказать, королева никогда не была особенно популярной. Казалось, злой рокъ преслдовалъ ее. Суеврные люди, конечно, приписывали эту незадачу несчастной случайности, въ силу которой она родилась въ день траура для всего христіанскаго міра,— 2 ноября, день покойниковъ, въ день страшнаго бдствія для одного изъ прекраснйшихъ городовъ въ мір,— день землетрясенія въ Лиссабон.

Было бы наивно врить въ подобныя бредни. Тмъ не мене историкъ обязанъ ихъ отмтить, не для того, чтобы указать значеніе, какого он имть не могутъ, а для того, чтобы освтить то время и умы того періода.

Несомннно, что все боле или мене обратилось противъ нея: ея происхожденіе, фамилія, вкусы, красота, кругъ ея друзей.

Ея происхожденіе: Марія-Антуанетта была австріячка. Назначая ее въ королевы Франціи, Шуазель льстилъ себя надеждой создать этимъ союзомъ узы мира между двумя вковыми врагами,— Австрійскимъ и Французскимъ домами. Но недовріе осталось, и королева считалась шпіонкой своего народа, въ пользу своей родины.

Ея фамилія: у нея было двое братьевъ,— одинъ архіепископъ и великій курфюрстъ кёльнскій по имени Максимиліанъ, человкъ недалекаго ума. Это онъ, при посщеніи своемъ Jardin des Plantes въ Париж, отвтилъ Бюффону, предложившему ему экземпляръ своихъ сочиненій:

— Очень вамъ благодаренъ, monsieur! Крайне огорченъ, что лишу васъ ихъ.

Другой былъ Леопольдъ, императоръ, человкъ высокаго ума. Онъ, напротивъ, обратился къ Бюффону съ слдующими словами:

— Я пришелъ сюда за книгой, забытой моимъ братомъ.

Въ силу того-же противорчиваго рока, глупость перваго и умъ второго были приняты одинаково дурно. Надъ однимъ смялись, другого боялись, и въ народ возникли самыя нелпыя розсказни. Стали распространяться слухи, будто-бы сестра посылала своему брату цлые милліоны. Сплетни ходили даже въ самыхъ низшихъ слояхъ.

Нкая Рене Мильо, встртивъ однажды графа де-Буаньи и, ободренная любезной добротой его, важно его спросила:

— Неужели-же императоръ никогда не прекратитъ войнъ съ Турціей? Ахъ, Боже мой, да вдь это раззоритъ Францію въ виду массы денегъ, съ этой цлью пересылаемыхъ королевой своему брату, сумма этихъ денегъ въ данное время, говорятъ, достигла уже по крайней мр двухсотъ милліоновъ.

И Куаньи далъ себ волю потшиться отвтомъ и съ важностью сказалъ:

— Ты не ошибаешься. Да, эта война стоитъ уже намъ 200.000.000 слишкомъ и мы еще не довели ее до конца!

И этотъ разговоръ, удержавшійся въ глупой башк Рене Мильо, явился въ вид свидтельскаго показанія передъ революціоннымъ трибуналомъ во время процесса королевы.

Ея вкусы и красота: молодая, обожаемая,— что тутъ удивительнаго, если она искала въ развлеченіяхъ забвенія отъ той скуки, какую на нее нагоняли этикетъ, политика, ея мужъ, ‘этотъ толстый, плохо воспитанный гарсонъ’, какъ называла его m-me дю-Барри? Конечно, ее нельзя было осуждать за ея страсть въ игр, но она была не права, увлекаясь азартной игрой и просиживая за ландскнехтомъ дни и ночи, какъ, напримръ, случилось однажды въ день Всхъ Святыхъ, когда игра длилась 36 часовъ.

Склонность ея къ parties de plaisir къ карет, саняхъ, къ баламъ въ Опер,— все это еще не бда. Но она переступала за предлы приличія, проводя на этихъ прогулкахъ цлые дни и бгая повсюду, увлекаясь театромъ, интригуя иностранцевъ въ Опер, тмъ боле, что вс эти развлеченія представлялись для нея настоящими удовольствіями именно тогда, когда король не участвовалъ въ нихъ,— а это ни для кого не было тайной.

Ривароль резюмировалъ впечатлніе, какое она производила, слдующей остротой: ‘Всегда больше женщина, чмъ королева, она забывала, что рождена была, чтобы жить и умереть на настоящемъ трон и черезчуръ гналась за тмъ, чтобы наслаждаться этимъ фиктивнымъ и временнымъ властительствомъ, какое дается красотой самымъ обыкновеннымъ женщинамъ и длаетъ ихъ королевами на мгновеніе’.

Наконецъ, что касается ея друзей и приближенныхъ, то Марія-Антуанетта не могла ими гордиться. Г-жа Полиньякъ, которую королева осыпала всевозможными милостями, измнила своей царственной подруг. Въ мужскомъ персонал, за исключеніемъ Ферзена, выборъ приближенныхъ также не былъ удачнымъ.

Ничего нтъ удивительнаго, что благосклонность въ однимъ, осуждавшаяся завистью или озлобленіемъ другихъ, давала матеріалъ для многихъ коментаріевъ по поводу Маріи-Антуанетты. И все таки вс эти сплетни и клеветы должны стушевываться передъ дломъ о коль.

Исторія этого колье извстна. Вс знаютъ, какъ кардиналъ де-Роганъ, безумно влюбленный въ королеву и поощренный интригами г-жи де-ла-Моттъ, правнучки одного незаконнорожденнаго сына Генриха III, вообразилъ, что царскимъ подаркомъ, въ вид колье въ 1.600.000 ливровъ, ему удастся расположить къ нему сердце любимой имъ августйшей особы. Чтобы убдить его, г-жа де-ла-Моттъ разыграла съ нимъ комедію и, что всего удивительне, нахальство ея вполн удалось. Среди женщинъ легкихъ нравовъ она отыскала нкую двушку д’Эссиньи, обладавшую поразительнымъ сходствомъ съ королевой. Ловко перерядивъ ее, она довершила иллюзію и въ такомъ вид свела эту двушку въ рощу Версальскаго парка. Предупрежденный о томъ заблаговременно, влюбленный кардиналъ, въ свою очередь, явился туда же. И онъ, дйствительно, поврилъ, что то была сама Марія-Антуанетта, которая, уронивъ розу въ его ногамъ, шепнула ему:

— Прошлое забыто.

Эта сцена окончательно опьянила прелата. Онъ купилъ пресловутое колье. Но вручить его г-ж де-ла-Моттъ для передачи королев оказалось легче, нежели расплачиваться съ золотыхъ длъ мастеромъ. Послдній сталъ требовать колье обратно и вышелъ скандалъ, который дошелъ до Маріи-Антуанетты, помимо своей воли запутавшейся въ этихъ двусмысленныхъ интригахъ.

Клевета, по видимому, восторжествовала на нкоторое время. Королев угрожала опасность быть подавленной энергической настойчивостью отвратительной де-ла-Моттъ, которая утверждала, что дйствовала исключительно по распоряженіямъ Маріи-Антуанетты, въ то время какъ кардиналъ, столько же по легковрію, какъ и ради предосторожности, подтверждалъ ея обвинительныя рчи противъ королевы.

Какая же это женщина, если то не была королева, говорила съ нимъ во время ночной сцены въ Версальскомъ парк?

Необыкновенная случайность разрушила планъ аттаки г-жи де-ла-Моттъ и счастливо разбила ея обвиненія.

Процессъ уже начался. Вдругъ въ одинъ прекрасный день францисканскій монахъ Лотъ явился къ генералъ-прокурору и пожелалъ ему сдлать полныя признанія, какой бы срамъ ни призвали они на его голову, къ тому его обязывали долгъ врности и справедливости въ его государямъ. Онъ былъ принятъ, его выслушали. Онъ разсказалъ, что, желая сдлаться придворнымъ проповдникомъ, онъ старался добиться мста у всемогущаго духовника Франціи — кардинала де-Роганъ. Но, не будучи съ нимъ знакомъ, онъ не зналъ, какъ ему до него добраться. Въ это время онъ услыхалъ о большомъ довріи, какимъ пользовалась у него г-жа де-ла-Моттъ. Съ этой стороны подобраться было легче. Онъ не замедлилъ попасть въ число ея близкихъ друзей и въ качеств таковаго видлъ и слышалъ многое, что не всегда понималъ, но что могло имть нкоторое отношеніе къ данному процессу, а именно,— что разъ вечеромъ онъ видлъ двицу Оливу (имя, на этотъ случай данное двиц д’Эссиньи), одтую, или врне переодтую г-жей де-ла-Моттъ, и что сходство этой двушки съ королевой настолько поразило его, что онъ обратилъ на то вниманіе. Онъ зналъ, что въ тотъ же вечеръ д’Эссиньи повезли въ Версаль.

Въ качеств соумышленника въ этомъ дл онъ назвалъ также нкоего Рето де-Виллеттъ, бжавшаго во время процесса. Словомъ, онъ направилъ судъ на слдъ истины. Рето, нашедшій убжище въ Швейцаріи, и двица Олива, также скрывшаяся въ укромное мсто, были арестованы. И об эти личности признались въ той дол участія, какая имъ была отведена въ гнусной интриг, причемъ оказалось, что въ Версальскомъ саду королеву изображала дйствительно двица Олива, а Рето сфабриковалъ дв записки, подписанныя ‘Магіе-Antoinette de France’, посланныя кардиналу, и которыя, несмотря на подобную странную подпись, ввели-таки въ заблужденіе кардинала.

По собраніи такихъ свидтельскихъ показаній, дло предстало въ иномъ вид. Процессъ состоялся и истина обнаружилась. Но, признавъ невинность кардинала, которому было оказано снисхожденіе, обвинивъ г-жу де-ла-Моттъ, судебный приговоръ тмъ не мене не потушилъ ни скандала, ни его послдствій. Затмъ надо отмтить также, что общественное мнніе, враждебно настроенное противъ королевы, искало не столько настоящихъ обвиненій, сколько повода для того, чтобы обрушиться на несчастную женщину. Въ масс публики никто не желалъ признать ея невинность, вполн, однако, доказанную, и ея виновность утвердилась въ убжденіи народа.

Уже много лтъ, какъ клевета принимала тысячу разныхъ формъ, памфлетовъ, брошюръ, газетъ. На этотъ разъ она оказалась еще изобртательне. Нсколько времени спустя посл дла о коль пущена была въ обращеніе масса луидоровъ, на которыхъ голова Людовика XVI изображена была съ рогомъ, весьма ловко и очень замтно вправленнымъ въ его шевелюр. Эти монеты, прозванныя ‘Страсбургскими луидорами’, такъ какъ он были вычеканены на монетномъ двор въ этомъ город, вызвали въ Версал тмъ боле сильное негодованіе, что этотъ маневръ считали дломъ рукъ графа Прованскаго.

Фактъ этотъ нисколько не представляется невозможнымъ, напротивъ, кажется вполн соотвтствующимъ общему образу дйствій графа. Эта мелочная низость со стороны младшаго брата короля была довольно правдоподобна. Онъ никакъ не могъ проститъ своей невстк, что она сдлалась матерью и, какъ доказалъ это при рожденіи Маріи-Терезіи, находилъ удовольствіе въ набрасываніи тни сомннія на тхъ потомковъ, которые заграждали ему путь къ трону. Онъ энергично открещивается отъ этого вроломства и, бытъ можетъ, онъ тутъ и ни причемъ. Быть можетъ, дйствительно, на этотъ разъ его напрасно обвинили въ проступк противъ своихъ. За то несомннно онъ, а не кто другой, далъ жен своего брата, французской королев, прозвище ‘madame Deficit’. Это ужасное прозвище проникло въ народъ и было усвоено ненавистью. Какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ случаяхъ, Марія-Антуанетта несла на себ отвтственность за дла, въ которыхъ повинна была лишь въ самой минимальной доз.

Правда, она позволяла себ огромные расходы для украшенія ‘Petit Trianon’. Правда, во многихъ случаяхъ она была безразсудно расточительной, осыпая золотомъ и награждая доходными мстами своихъ креатуръ, въ род г-жи Полиньякъ. Но, во всякомъ случа, дефицитъ, существовавшій въ королевскихъ финансахъ съ давнихъ поръ и доставшійся въ наслдство отъ перваго министерства Неккера,— ничуть не былъ дломъ ея рукъ. Для ея оправданія достаточно назвать имя Колонна, этого государственнаго контролера Франціи, который въ финансовыхъ длахъ проповдывалъ ту аксіому, что можно найти деньги только тогда, когда бываешь богатъ, а за богача прослывешь, если швыряешь деньгами.

За годъ до взрыва революціи Ферзенъ получилъ отъ своего короля тайную миссію въ Париж. Онъ долженъ былъ слдить тамъ за ходомъ событій и посылать королю отчеты о нихъ. Изъ писемъ Ферзена въ Стокгольмъ явствуетъ, что онъ чутко относился къ возбужденію, овладвшему тогда всми умами во Франціи. Разумется, онъ принадлежалъ и къ интимному кругу Версаля и Тріанона. Именно въ то время королева подарила ему свой миніатюрный портретъ и записную книжку, въ которой на первомъ листк написала стихи такого содержанія: ‘Что вы напишете на этихъ листкахъ? Какія тайны вы вврите имъ? Ахъ, безъ сомннія, они предназначены для воспоминаній самыхъ сладостныхъ! Въ ожиданіи того, что этотъ сувениръ получитъ такое употребленіе, да позволено будетъ дружб заполнить первую страницу’.

Но вовсе не ‘сладостныя воспоминанія’ сулили Ферзену и Маріи-Антуанетт наступавшіе мрачные дни революціи.

. Булгаковъ.

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 10, 1893

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

Въ самыя критическія минуты Ферзенъ оставался врнымъ другомъ королевской семьи. Въ злополучный день 5 октября 1789 г. онъ не уходилъ изъ Версальскаго дворца, не покидалъ королевы и неотступно слдовалъ за ней даже въ ея апартаменты. Ночь съ 5-го на 6-е октября прошла въ ужасныхъ страхахъ для королевской семьи, для ихъ приближенныхъ и тлохранителей. Съ наступленіемъ дня только и слышались подъ окнами дворца крики: ‘Долой австріячку! ‘

Лафайеттъ находился во дворц, будучи не въ силахъ побороть мятежъ, онъ уговариваетъ, въ свою очередь, короля и королеву покориться вол народа, который желаетъ ихъ препроводить въ Парижъ. Крики, угрозы усиливаются: на что ршиться?

Между тмъ время идетъ, ярость народа ростетъ. Лафайетта осняетъ вдругъ внезапное вдохновеніе — онъ ршается обратиться въ королев съ вопросомъ, что она лично намрена предпринять? Въ дочери Маріи-Терезіи, передъ лицомъ опасности, проснулось все мужество ея рода.

— Я знаю, какая участь ожидаетъ меня,— отвчаетъ она съ твердостью,— но мой долгъ умереть у ногъ короля и въ объятіяхъ моихъ дтей.

— Въ такомъ случа, слдуйте за мною!— восклицаетъ Лафайетгь.

И онъ собирается вести ее на балконъ предъ народомъ.

Несмотря на всю свою отвагу Марія-Антуанетта въ нершимости.

— Какъ? Одна на балконъ? Разв вы не видали угрожающихъ знаковъ, которые мн длались?

Дйствительно, эти знаки были такъ же многозначительны, какъ и ужасны.

— Пойдемте,— настаиваетъ Лафайеттъ, рисковавшій казнью за свой поступокъ.

Ферзенъ былъ тутъ-же. Однимъ взглядомъ онъ придаетъ ршимость королев. Побжденная толпа смняетъ свой гнвъ на восторгъ и въ ушахъ удивленныхъ актеровъ этой сцены раздаются крики: ‘Да здравствуетъ генералъ! Да здравствуетъ королева!’

Но одобряетъ ли или негодуетъ народъ — безразлично, онъ требуетъ себ повиновенія, онъ желаетъ препроводить въ Парижъ ‘la bonlanger, la bonlang&egrave,re’, и ‘le petit mitron’. Онъ думаетъ, что избавится отъ всхъ заговоровъ двора, когда въ его рукахъ будетъ королевская семья.

Сопротивляться не приходится, длаются приготовленія въ отъзду. Въ половин перваго карета готова и царственные плнники отправляются въ путь. Ферзенъ слдуетъ за ними съ приближенными короля.

Только вечеромъ прізжаютъ въ Парижъ. Совершенно темно, въ мрачномъ и безмолвномъ, какъ могила, Тюльери помщается королевская семья, въ пустыхъ комнатахъ, въ которыхъ не приготовлено ни кроватей, ни мебели.

На-скоро приносятъ все необходимое, какъ будто вновь прибывшіе только случайные гости въ этомъ старинномъ жилищ королей… Ферзенъ тоже поселяется въ Париж въ улиц du Вас, онъ не хочетъ покинуть тхъ, съ кмъ связанъ не только своею дипломатическою миссіею, но еще боле чувствомъ. Его донесенія въ Стокгольмъ изобличаютъ его возбужденное состояніе. ‘Храни меня Господи,— пишетъ онъ,— еще когда нибудь видть такое ужасное зрлище, какъ въ эти два дня’ (5 и 6 октября). Рдкостный контрастъ представляютъ эти донесенія съ равнодушными замтками въ дневник Людовика XVI:

5 октября. Стрлялъ при възд въ Шатильонъ, убитыхъ 81, былъ прерванъ событіями, туда и обратно халъ верхомъ.

6-е. Отъздъ въ Парижъ въ двнадцать съ половиною, постилъ Htel de Ville, ужинъ и ночвка въ Тюльери.

7. Ничего. Обдали ттки.

8. Ничего.

Невеселая это была зима для Королевской Семьи. Чернь Парижа, возбужденная возростающею нищетою и шумными дебатами Національнаго Собранія, споры котораго передавались газетами и клубными ораторами въ преувеличенномъ и извращенномъ вид, потеряла всякое уваженіе, всякую любовь къ королю, а королева сдлалась предметомъ постоянныхъ угрозъ. Положеніе вещей ухудшалось съ каждымъ днемъ и трудно было разсчитывать на перемну къ лучшему въ общественномъ мнніи.

Къ этому времени относится дятельная переписка Ферзена съ Швеціей. Его переписка съ Густавомъ III чисто политическаго характера, другая-же, съ отцомъ, заключаетъ въ себ вс впечатлнія переживавшихся графомъ событій.

Любопытны его характеристики, какъ безпристрастнаго свидтеля, насколько это возможно для него, проникнутаго старою монархическою врою. Вотъ его оцнка Неккера: ‘Неккеръ такъ-же плохъ въ администраціи, какъ свдущъ въ финансахъ, онъ пропитанъ философскими идеями, ему никогда не приходило въ голову, что слдовало-бы постараться пріобрсти голоса за короля. Ему казалось нечестнымъ прибгать къ средствамъ обольщенія, онъ хотлъ остаться честнымъ среди мошенниковъ, и остался у нихъ въ дуракахъ. Его чрезмрное самолюбіе заставляло его предполагать, что ему удастся ихъ убдить, но деньги Англіи были аргументами посильне и поубдительне. Неккеръ виноватъ не только въ невдніи, но и въ измн. Онъ хотлъ быть министромъ народа, царствовать черезъ него, и заставить короля не обходиться безъ его содйствія, онъ пожертвовалъ королемъ и правительствомъ ради своего честолюбія. Правда, что онъ за это наказанъ, его вліяніе въ данное время — ничто, но это наказаніе ничего не искупаетъ и напрасно король не царствовалъ черезъ него, убдившись, что безъ него онъ не можетъ царствовать’.

Характерны и слдующіе отзывы Ферзена о тогдашнемъ положеніи длъ: ‘Изъ числа министровъ только де-ла-Люцернъ и де-Сенъ-Пристъ расположены къ королю, вс остальные или дураки, или мошенники, къ которымъ нельзя имть ни малйшаго доврія. У Сенъ-Приста, кром ума, есть и характеръ, и стойкость, и въ трудную минуту это единственный человкъ, на котораго король можетъ положиться. Я очень хорошъ съ нимъ, его домъ — мой домъ, онъ относится ко мн чрезвычайно добро, любезно, съ большимъ довріемъ. Черезъ него я знаю все, что длается, и нердко онъ обращается ко мн за совтомъ. Несмотря на все это, я говорю ему только то, что хочу, не боле — я остороженъ — осторожность теперь боле чмъ когда-либо необходима’. (1-е февраля 1790). ‘Изъ газетъ вы увидите, въ какомъ состояніи армія: въ ней нтъ ни порядка, ни дисциплины. Вс головы сбиты съ толку. Солдаты образуютъ комитеты, они отршаютъ отъ мстъ, судятъ и, зачастую, казнятъ своихъ офицеровъ’. (28 юня 1790).

Въ несчастью, ничто не силахъ было измнить характера Людовика XVI. ‘Онъ глубоко сознаетъ свое положеніе, но у него нтъ дара ни выразить его, нтъ дара говорить любезности’, пишетъ Ферзенъ барону Таубе 7-го Марта 1791. Одна королева все время на высот своего положенія: ‘мужество не покидаетъ ее, нельзя не восторгаться ею’.

Вскор новыя событія еще пуще ухудшили положеніе вещей.

Король собирался въ Сенъ-Клу на Пасху. 18 Апрля 1791 г. онъ длаетъ нужныя распоряженія къ отъзду. Запряженныя кареты ожидаютъ во двор, король, королева, дти, принцесса Елизавета, m-me де-Турзель выходятъ и садятся въ нихъ. Но едва они сли, какъ дежурные національной гвардіи окружаютъ кареты и не разршаютъ отъзда.

Прибгаетъ Лафайеттъ, онъ напрасно пытается убдить этихъ обезумвшихъ людей, они не внимаютъ ему и заявляютъ, что не позволятъ выхать королю. Королева ршается вмшаться.

— Забавная тварь… туда-же даетъ приказанія!— кричатъ они.

Лафайеттъ, возмущенный этой постыдной сценой, спрашиваетъ короля, не желаетъ-ли онъ силою заставить уважать законъ, но Людовикъ XVI неизмнно повторяетъ все свою фразу:

— Я не желаю, чтобы изъ-за меня проливалась кровь, когда я уду, за вами будетъ право располагать всми средствами, чтобы заставить относиться съ уваженіемъ къ закону.

А тутъ угрожаютъ убить почтаря, если онъ сдвинется съ мста, угрожаютъ повсить рейткнехта!

И король не похалъ въ Сенъ-Клу.

Нельзя было дать королевской семь боле несомннныя доказательства, что она въ Париж въ плну, а это неизбжно должно было породить въ ней мысль о побг — такъ какъ бороться открыто съ возростающимъ потокомъ революціи не могло запасть ни въ голову, ни въ сердце короля. Масса поняла это инстинктивно и ее охватила тревога. Не потому, чтобы король былъ ей нуженъ, не потому, чтобы думали, что его присутствіе могло быть полезно для конституціи, но потому, что она сознавала, что разъ король за границей на свобод, является связь и содйствіе между врагами Франціи и противниками Революціи, опасныя для цлой націи.

И потому вс боялись, чтобы Людовику XVI не удалось какъ нибудь улизнуть отъ его охранителей. Съ теченіемъ времени опасенія эти все усиливались. Простые граждане превращались въ шпіоновъ или стражей.

Камиль Демулэнъ разсказываетъ такой фактъ, случившійся въ ночь 20 юня 1791 г. ‘Въ эту ночь,— говоритъ онъ — нкій Бюзеби, парикмахеръ, жительствующій въ улиц Бурбонъ, отправился въ Гюше, булочнику и саперу Театинскаго батальона, чтобы сообщить ему свои опасенія по поводу будто бы длающихся приготовленій въ бгству короля, о чемъ отъ случайно узналъ. Вмст они отправляются къ сосдямъ, которыхъ будятъ, и вотъ они, въ числ тридцати человкъ, являются къ Лафайетту заявить ему, что король собирается бжать и всячески уговариваютъ его принять соотвтствующія мры, Лафайеттъ относится къ этому извстію со смхомъ и совтуетъ имъ разойтись спокойно по домамъ. Для того, чтобы не быть задержанными, они спрашиваютъ у него пароль, онъ говоритъ имъ его. Узнавъ пароль, они направляются въ Тюльери, гд незамтно никакого движенія, порядочное количество извощиковъ распиваетъ у лавченокъ на выносъ, около калитки Карусель. Они обходятъ вс дворы до воротъ Манежа, гд помщалось Національное Собраніе, и ничто не возбуждаетъ въ нихъ подозрнія, но возвращаясь, они поражены тмъ, что на площади нтъ ни одного извощика. Вс они исчезли’…

Не прошло нсколькихъ часовъ, какъ весь городъ всполошился.

Говорятъ, что въ 7 часовъ утра, Лемуанъ, камердинеръ короля, по обыкновенію, вошелъ въ комнату короля. Не слыша никакого движенія, онъ раздвигаетъ пологъ кровати. Никого: кровать пустая. Онъ ищетъ короля. Бросаются въ комнаты королевы, дтей, принцессы Елизаветы — везд все пусто. Нтъ боле сомнній: королевская семья бжала. Всть эта изъ дворца распространяется быстро по всмъ кварталамъ.

Оповщаются власти, муниципалитетъ, по ихъ приказанію раздаются три пушечныхъ выстрла.

На этотъ сигналъ тревоги толпа стекается въ Тюльери. Освдомляются, наводятся справки, скоро извстіе подтверждается. Сперва всеобщее оцпенніе: вс направляются въ Національное Собраніе и тутъ только успокоиваются: ‘Вотъ гд нашъ король!’

Посл октябрскихъ событій и возвращенія въ Парижъ, всмъ было ясно, что для королевской семьи опасность заключалась не въ ршеніяхъ Національнаго Собранія, но въ разбушевавшихся страстяхъ массы, на которую представители націи не имли ни малйшаго вліянія, и которыя королю было не сдержать силою, такъ какъ арміи, такъ сказать, не существовало.

Людовикъ XVI и Марія-Антуанетта пріискивали средства спасенія или скоре спасителей себ. Изъ нихъ самымъ выдающимся по геніальности былъ Мирабо. Мирабо, въ качеств агитатора, былъ хорошо знакомъ съ бурями страстей, такъ какъ онъ самъ разнуздывалъ ихъ, но съ тхъ поръ, какъ онъ перешелъ на сторону двора, ему прямой разсчетъ былъ имть за себя силу и онъ не хотлъ, чтобы королевская власть была въ конецъ уничтожена, а потому съ послднихъ мсяцевъ 1789 г. онъ сталъ совтывать королю отстраниться отъ демагогическихъ вліяній Парижа. Онъ не подразумвалъ подъ этимъ побга. Напротивъ, по его мннію, Людовикъ XVI долженъ былъ отбыть среди благо дня, какъ подобаетъ конституціонному монарху, который пользуется своими правами, и удалиться или въ Фонтенебло, или въ другую какую королевскую резиденцію, настолько близкую къ Парижу, чтобы чувствовалась еще королевская близость, но и настолько отдаленную отъ него, чтобы быть вн опасности на случай возстанія въ род октябрскаго, и гд бы можно было образовать ядро врной арміи, способной противустоять національной гвардіи Жиля Цезаря, какъ Мирабо называлъ Лафайетта. Марія-Антуанетта, съ удовольствіемъ, послдовала бы его совту, но Людовикъ XVI, по свойственной ему нершительности и апатіи, не могъ ни на чемъ остановиться,— сегодня онъ говорилъ ‘да’, завтра ‘нтъ’. Время шло, и планъ, легко осуществимый въ 1789 г., возможный еще въ 1790 г., длался весьма сомнительнымъ въ 1791 г., подтвержденіемъ чего являлось случившееся 18 апрля. Въ сущности къ Мирабо относились съ недовріемъ. Уже то, что это предлагалъ онъ, внушало подозрніе, и покуда исполненіе его плана откладывалось въ долгій ящикъ, прислушивались къ проектамъ друзей монархіи, которые считались поврне. Маркизъ де-Буйлье, который командовалъ въ Метц, уговаривалъ короля стать подъ предлогомъ угрожающей войны, подъ охрану его арміи. Легко можно было уговорить императора Леопольда выставить часть войска на границы для острастки Франціи, и тмъ мотивировать отъздъ короля.

Остановились на одной комбинаціи Бретеля, которая не многимъ отличалась отъ плана Буйлье. Онъ предлагалъ бжать изъ Парижа на какую-нибудь границу, откуда, въ случа еслибы жизни короля и его семьи угрожала опасность, можно было-бы сейчасъ же перебраться за границу, или же вернуться въ Парижъ, въ случа благополучнаго оборота длъ.

Это не былъ смлый планъ Мирабо, ни честное, открытое предложеніе Буйлье, тмъ не мене на этомъ план ршено было остановиться потому только, что Бретелю, какъ совтчику, боле всего довряли, а также и потому, что короля какой-то несчастной звздой всегда влекло къ худшему.

Съ ноября 1790 г. онъ проникся этимъ планомъ бгства. Тмъ не мене онъ относился къ нему съ большимъ волненіемъ, и не могъ къ нему приготовиться съ должною твердостью. Онъ постоянно перечитывалъ исторію Англіи, въ особенности же про царствованія, въ которыхъ онъ находилъ сходство со своимъ — Карла -го и акова II-го. Онъ часто повторялъ, что смертный приговоръ Карла -го былъ вызванъ непріязненностью къ нему подданныхъ, что касается акова II-го, то онъ лишился трона за то, что бжалъ. Эти примры еще боле сбивали Людовика XVI съ его, и безъ того недостаточно опредленныхъ, намреній. И потребовалось сильное давленіе со стороны окружающихъ, чтобы заставить его выйти изъ его долгаго бездйствія.

Въ первыхъ числахъ ноября 1790 г. маркизъ де-Буйлье написалъ королю длинное, шифрованное письмо, въ которомъ онъ просилъ его не откладывать боле условленнаго проекта отъзда въ какой-нибудь пограничный городъ.

Небезъинтересно узнать, подъ вліяніемъ какихъ мотивовъ маркизъ де-Буйлье настаивалъ на исполненіи этого плана.

Отважный солдатъ, энергичный начальникъ, онъ видлъ возможность играть роль среди безпорядковъ событій и выдвинуться. Роль эта соотвтствовала его убжденіямъ и его патріотизму. Де-Буйлье не принадлежалъ въ тмъ роялистамъ, которые инстинктивно ненавидли революцію и по мннію которыхъ къ ней слдовало относиться или сопротивляясь силою, или эмигрируя. Онъ, напротивъ, относился съ сочувствіемъ въ новымъ идеямъ, покуда он не касались низверженія короля. Его идеаломъ была конституціонная монархія, слдовательно, ему нуженъ былъ король и его преданность Людовику XVI была скоре политическаго свойства, нежели рыцарскаго.

Когда онъ убдился, что король плненъ въ Париж, онъ сейчасъ же ршилъ предложить ему возможность оградить его права, которыя ему давала сама конституція.

Командуя войсками Эльзаса, Лотарингіи, Шампаньи и Франшъ-Конте, единственный изъ генераловъ того времени, сохранившій авторитетъ у солдатъ, онъ, однако, не спасовалъ передъ мятежемъ. Гарнизонъ Нанси какъ-то вздумалъ было взбунтоваться, и онъ его живо подтянулъ энергичными мрами, за что получилъ благодарность отъ Національнаго Собранія.

Его твердость, въ связи съ тмъ обаяніемъ, какое онъ пріобрлъ своими походами въ Индіи, въ колоніяхъ и въ Америк, поддерживали остатокъ дисциплины въ его войскахъ. Онъ могъ разсчитывать на нсколько врныхъ батальоновъ.

Это убжденіе раздляли и король и королева, и потому они приняли его предложеніе. Немедленно по полученіи письма, оба они принялись за подготовку разныхъ подробностей для осуществленія плана.

Такъ какъ они находились постоянно подъ надзоромъ, то имъ невозможно было дйствовать самимъ, надо было найти врнаго человка, который сталъ бы душою заговора и который могъ бы свободно вести переговоры съ нкоторыми лицами по поводу приготовленій въ бгству, не внушая подозрнія, не привлекая на себя вниманія. Среди лицъ, врныхъ монархіи, нашлось бы не мало такихъ, которыя были бы счастливы доказать на дл свою преданность. И выборъ короля, при помощи королевы, палъ на иностранца, если можно было въ данномъ случа назвать этимъ именемъ друга, къ которому обратились — а именно на Ферзена.

Посвященный въ этотъ планъ съ самаго его начала, Ферзенъ сдлалъ все, чтобы обезпечить его успхъ, и если можно его подчасъ винить въ неумніи, то во всякомъ случа не приходится его упрекать въ бездйствіи или въ отсутствіи доброй воли.

Хотя этому плану и былъ данъ ходъ, тмъ не мене все шло весьма медленно. Смерть Мирабо, внезапно похитившая его 2 апрля 1791 г., и уносившая съ собою если не послднее вроятіе, то, по крайней мр, послднюю иллюзію на спасеніе, разсяла вс колебанія.

Маркизу де-Буйлье было сообщено, что планъ побга окончательно принятъ. Людовикъ XVI и его семейство ршили бжать изъ Парижа и укрыться среди его войскъ въ Монмеди, недалеко отъ границы Люксембурга.

При этомъ извстіи генералъ сейчасъ же началъ дйствовать. Желая объяснить передвиженіе войска будто бы угрожавшею опасностью извн, онъ обратился за помощью въ иностраннымъ державамъ.

‘Передвиженіе австрійскаго войска на границу необходимо,— пишетъ онъ Ферзену,— Нужно, чтобы прибылъ цлый корпусъ въ Люксембургъ, чтобы нсколько эскадроновъ было выставлено въ Бертонъ и въ Арлонъ, и чтобы занято было войскомъ еще нсколько пунктовъ, безъ этого, быть можетъ, мн нельзя будетъ выйти изъ Метца и вывести четырехъ нмецкихъ и швейцарскихъ батальоновъ, все, что въ данное время составляетъ гарнизонъ, а также выдвинуть на границу кавалерію, которая въ настоящее время разсяна по разнымъ селамъ и деревнямъ… Если императоръ австрійскій дйствительно желаетъ содйствовать королю, онъ долженъ согласиться на этотъ шагъ и ускорить выступленіе войска въ Люксембургъ…

Въ апрл Буйлье отправилъ въ Парижъ барона Гогела, офицера изъ главнаго штаба, извстнаго тмъ, что онъ нанесъ оскорбленіе герцогу Орлеанскому. Въ первыхъ числахъ мая, Людовикъ XVI послалъ его обратно къ Буйлье съ шифрованнымъ письмомъ, въ которомъ сообщалъ, что, согласно его желанія, австрійскія войска прибудутъ въ Арлонъ 12 іюня, а самъ онъ выдетъ 15 іюня.

Хотя это и казалось весьма отдаленнымъ срокомъ, но приходилось ждать по двумъ причинамъ,— во первыхъ, австрійцы не могли быть раньше готовы, во вторыхъ потому, что требовались большія деньги, и король до своего отъзда желалъ получить свое содержаніе, какъ глаза конституціи, причитающіеся ему 2 милліона, которые выплачивались въ первыя дв недли каждаго мсяца.

Армія маркиза де-Буйлье была достаточно сильна, чтобы обезпечить благополучіе королевской семьи. Она состояла изъ 12 батальоновъ, 23 эскадроновъ и изъ одного артиллерійскаго обоза въ шестнадцать орудій. Буйлье получилъ 998,000 ливровъ ассигнаціями въ бломъ шелковомъ конверт, этого было боле чмъ достаточно для покрытія всхъ предстоявшихъ расходовъ. Король оставилъ себ 4 милліона и поручилъ Бомбеллю испросить у императора Леопольда ‘кредитъ въ 15 милліоновъ’.

Все было условлено, маркизъ де-Буйлье, подъ предлогомъ инспекціи, оставилъ Метцъ 13-го іюня, 15-го онъ былъ въ Лонгви, гд получилъ слдующее письмо отъ Ферзена.

’13-го іюня 1791.

‘Отъздъ назначенъ безотлагательно на 20-е, въ полночь. Изъ-за отвратительной горничной дофина, отъ которой никакъ не могутъ отдлаться, и которая удаляется только въ понедльникъ, пришлось отложить отъздъ до понедльника вечера, но на этотъ разъ вы можете быть уврены… король откроетъ свое инкогнито только когда герцогъ де-Шуазель сообщитъ ему о настроеніи войска… Я чрезвычайно доволенъ герцогомъ де-Шуазель. Если потерпимъ неудачу, онъ прибудетъ въ пятницу въ Метцъ, иначе вы можете выхать въ воскресенье, утромъ, и быть увреннымъ, что отъздъ отсюда состоится въ понедльникъ, въ полночь… Нтъ возможности избавиться отъ этой горничной, не выдавъ тайны… Еслибъ, неравно, ваше приказаніе о выступленіи войскъ было уже отправлено, вы можете, подъ предлогомъ того, что этапы еще не готовы, задержать ихъ выступленіе на одинъ день’.

Одновременно Буйлье получилъ письмо отъ короля, который сообщалъ ему, что отъздъ отложенъ на сутки. Къ письму Людовикъ XVI присоединилъ слдующее приказаніе:

‘Имя намреніе отбыть въ Монмеди 20-го будущаго іюня, симъ повелваю Буйлье, генералъ-лейтенанту моихъ армій, расположить войска, какъ онъ то найдетъ нужнымъ, по пути изъ Шалона на Марн до Монмеди, для безопасности моей и семейства моего, желательно при этомъ, чтобы войска, которыя будутъ на это употреблены, подчинились всмъ требованіямъ генерала де-Буйлье, отвтственнаго за вс данныя имъ приказанія.

‘Дано въ Париж сего 15-го іюня 1791.
Людовикъ’.

Съ этимъ документомъ Буйлье отправляется 20-го іюня въ Стене, затмъ 21-го предупреждаетъ офицеровъ, что король прослдуетъ и вручаетъ имъ приказаніе короля.

Герцога де-Шуазеля и Гогела назначаютъ въ Pont-Sommevesle, самый отдаленный пунктъ отъ Стене и самый близкій къ Шалонъ. Имъ приказано: если король не будетъ узнанъ, дать ему прослдовать incognito и ссть на лошадей только нсколько часовъ спустя, если-же онъ будетъ узнанъ, сдлать все для его освобожденія и затмъ немедленно увдомить генерала.

Де-Шуазель получилъ 17.000 фр. при своемъ отъзд въ Парижъ 9-го іюня, ему и де-Дама была вручена еще сумма въ 80.000 фр., предназначенная для поддержки преданности лли для возбужденія ея въ ихъ солдатахъ.

Между тмъ, день 21-го іюня близился къ концу, Буйлье къ тревог, встей нтъ. Наконецъ онъ теряетъ терпніе, его безпокойство усиливается къ ночи. Онъ садится на коня, въ сопровожденіи нсколькихъ офицеровъ вызжаетъ изъ Стене и направляется къ воротамъ Днъ, куда онъ, однако, не ршается въхать, боясь встревожить населеніе своимъ появленіемъ. Тутъ онъ ожидаетъ въ страх, не одно опасеніе за королевскую семью волнуетъ его, онъ очень хорошо понимаетъ, насколько онъ лично рискуетъ въ этомъ дл, если оно будетъ проиграно. Мельчайшій шумъ заставляетъ его вздрагивать: не экипажъ-ли это, не король-ли? Или это Шуазель или тотъ тлохранитель, котораго должны прислать сказать ему, что побгъ не удался и что ему пора думать о личномъ спасеніи?’.

Тмъ временемъ экипажи съ королевскою семьею и свитою приближались къ Вареннъ, но они еще не достигли цли путешествія, и хотя опасность, повидимому, уменьшалась по мр отдаленія отъ Парижа, она все же еще не миновала.

Не иначе какъ чудомъ имъ удалось добраться такъ далеко, потому что, надо сознаться, никогда еще ни одинъ побгъ не былъ подготовленъ съ большею преданностію и съ меньшимъ умніемъ. Для бгства былъ заказанъ особый экипажъ, великолпно отдланный, стоившій 5.944 ливровъ. Этотъ экипажъ стоялъ во двор дома, гд жилъ Ферзенъ, и каждый могъ видть его. Ферзенъ запрягалъ его шестеркой и самъ правилъ, чтобъ испытать, справиться ли ему съ ролью кучера. Однажды, во время такихъ пробъ, онъ встртилъ герцога Орлеанскаго, закоренлаго врага короля и королевы.

— Для чего это такой грузный экипажъ?— спросилъ герцогъ.— Ужь не хотите ли вы увезти отъ насъ оперный хоръ?

— Нтъ, его я оставляю вамъ,— отвтилъ Ферзенъ.

Ферзенъ сообщалъ королев обо всхъ приготовленіяхъ, онъ нашелъ возможность пробираться въ Тюльери, не будучи замченъ національною гвардіею. Это было не легко, такъ какъ въ то время Тюльери охранялся тщательно.

Днемъ эти предосторожности отчасти скрывались, въ томъ смысл, что при появленіи короля, королевы или сестры короля, національная гвардія окружала ихъ подъ видомъ почетной свиты. Ночью эта почетная свита превращалась въ тюремщиковъ. Двери комнатъ тщательно запирались, солдаты клали свои матрацы около нихъ и ложились на нихъ спать. Большинство лицъ, принадлежавшихъ ко двору короля, подвергалось подобнымъ мрамъ и нельзя было не подчиняться имъ.

Де-Дюра, первый камергеръ, спросившій однажды Лафайетта, по его ли приказанію у его дверей стоятъ отъ десяти до двнадцати человкъ, получилъ слдующій, рзкій отвтъ:

— Да, и если бы понадобилось, я бы уложилъ вамъ еще одного въ постель.

Слдовательно, приходилось перехитрить эту строгую стражу.

Людовику XVI въ первый разъ удалось употребить въ дло его столярное мастерство. При помощи нсколькихъ врныхъ людей, уже въ январ, онъ продлалъ въ панел комнаты Маріи-Антуанетты дверь, до того искусно замаскированную, что ее невозможно было найти, не зная о существованіи ея. Была еще и вторая дверь, такая же незамтная, около кровати сестры короля. Первая дверь была продлана ‘для тайныхъ свиданій’.

Въ ночь побга весь вечеръ дворецъ сохранялъ свой обычный видъ. Дтей уложили спать въ обыкновенное время, затмъ легли король и королева. Но едва удалились приближенные, вс, конечно, сейчасъ же встали. Король одлся въ самое простое платье, чтобы имть дйствительно видъ камердинера ‘баронессы Корфъ’, какъ значилось въ его подорожной. Также и королева и принцесса Елизавета облачились въ платья горничныхъ. Madame Royale (дочь короля) живо была одта, но маленькій дофинъ, съ просонокъ, ничего не понималъ. И въ то время, когда на него надвали платье двочки, онъ спросилъ:

— Разв будетъ театръ?

M-me Брюнье и де-Нвилль были на лицо. Вс, за исключеніемъ короля и принцессы Елизаветы, собрались въ одной комнат, въ которой къ нимъ должна была присоединиться и m-me де-Турвель.

Королева сама открыла дверь и, взявъ дтей за руку, идя впереди остальныхъ, спустилась по лстниц въ корридоръ, который соединялся съ одною изъ дверей апартамента въ первомъ этаж, въ то время не занятаго.

Дожидаясь, покуда имъ откроютъ, m-me де-Нвилль услась на полъ, уложивъ себ на колни маленькаго, спящаго Дофина. Было ршено выйти дворомъ принцевъ маленькими группами, чтобы не возбудить подозрнія. Когда дверь открыли, дтей отправили впередъ съ m-me де-Турзель. Они благополучно достигли кареты, это было въ 11 часовъ съ четвертью.

Какъ разъ въ это время Лафайеттъ вышелъ и прошелъ по двору, чмъ нагналъ страха на бглецовъ — въ сущности неосновательнаго, такъ какъ онъ ихъ не видлъ — и побгъ совершился, такъ сказать, на его глазахъ.

Въ 12 часовъ безъ четверти прибыла принцесса Елизавета, за нею въ недалекомъ разстояніи слдовалъ король. Недоставало только королевы. Начинали за нее безпокоиться. Время шло. Наконецъ и она пришла. Она тоже встртила карету Лафайетта, и должна была спрятаться, чтобы не быть замченной, въ одной изъ нишъ, приключеніе это ее не мало взволновало. Тлохранитель, сопровождавшій ее, не хорошо зналъ эту часть города, всю изрзанную узкими темными улицами, и они заблудились. Пробило 12 ч. въ т время, какъ m-me Брюнье и m-me de-Neuville направлялись пшкомъ къ набережной, гд ихъ ожидала карета. Король, королева, принцесса Елизавета, дти, m-me де-Турзель и тлохранитель сли въ карету, которою правилъ Ферзенъ, и она помчалась во весь опоръ.

Они прибыли съ разсвтомъ къ застав Сенъ-Мартенъ. Здсь ихъ ожидала другая карета. Ферзенъ подвелъ экипажъ къ экипажу и путешественники, не выходя, пересли изъ одного въ другой. Онъ вернулся въ первой карет, схватилъ лошадей подъ узды и сбросилъ ихъ въ пропасть. Такимъ образомъ можно было предположить, что карета была брошена вслдствіе несчастнаго случая. Самъ онъ слъ на козлы экипажа, а Мальданъ на запятки, и крикнулъ кучеру, державшему возжи, Балтазару Сапелю:

— Эй! живо, во весь опоръ!

И вооружившись длиннымъ бичемъ, онъ то и дло щелкалъ имъ, подгоняя лошадей.

Время, потерянное въ ожиданіи королевы, и наступавшій разсвтъ увеличивали опасность: они были еще такъ близко отъ Парижа. И потому онъ торопился какъ можно скоре довести до цли тхъ, кто доврился ему.

Онъ ворчалъ на кучера:

— Живо, Балтазаръ, ваши лошади еле плетутся. Прибавьте шагу. Успютъ отдохнуть въ полку.

Балтазаръ Сапель, въ полной увренности, что его баринъ возвращается въ Валансіенъ въ свой полкъ, всячески старался угодить графу. Въ полчаса дохали до Банди. Подстава въ шесть лошадей была приготовлена. Ферзенъ и кучеръ сошли съ козелъ, вмсто нихъ сли Мальданъ, Валлори и дю-Мустье. Ямщики дернули лошадей, щелкнули кнутомъ и экипажъ закачался, унося съ собою королевскую семью въ область неизвстнаго.

Ферзенъ смотрлъ ему вслдъ… король не желалъ, чтобы онъ ихъ сопровождалъ, частью потому, что не хотлъ компрометировать иностранца, состоящаго на французской служб, а частью и потому, чтобы не быть скомпрометированнымъ самому его присутствіемъ. Разлука, во всякомъ случа, не могла быть долгою. Въ данный моментъ шансы на успхъ побга казались весьма серьезными, черезъ два дня они будутъ далеко отъ враговъ, далеко отъ черни Парижа, и тогда уже вн опасности.

Молодой человкъ слишкомъ желалъ этого, чтобы сомнваться въ возможности успха, только невдніе, въ какомъ онъ находился, только отсутствіе извстій, наводили его на недобрыя предчувствія. По прибытіи въ Монсъ, онъ отправилъ сейчасъ же записку отцу, въ которой сквозитъ его безпокойство:

‘Монсъ, 22 іюня 6 ч. утра.

‘Я только что прибылъ сюда, дорогой отецъ. Король съ семействомъ благополучно выхали изъ Парижа 20-го въ полночь. Я проводилъ ихъ до первой станціи. Дай Богъ, чтобы дальнйшее ихъ путешествіе было такъ же благополучно… Я буду продолжать мой путь вдоль границы, чтобы встртиться съ королемъ въ Монмеди, если только ему удастся до него добраться’.

Врное предчувствіе любящаго сердца по отношенію къ той, которую онъ любилъ! Если рука его и написала ‘король’, то сердце подразумвало ‘королеву’. Увы! ни тому, ни другому не было суждено добраться до цли ихъ путешествія, и въ то самое время, когда Ферзенъ еще надялся, все было уже потеряно.

Уже немного оставалось до той части дороги, которая находилась въ вдніи генерала де-Буйлье, гд были расположены въ условленныхъ пунктахъ отдльные отряды. Чмъ ближе подъзжали къ этимъ мстамъ, тмъ боле возростала увренность въ королевской семь. Ей казалось, что первый драгунъ уже будетъ признакомъ ея освобожденія. Какъ напрасны были эти иллюзіи, и насколько было-бы лучше для бглецовъ, если-бы они прониклись мудрыми словами Ферзена, который писалъ: ‘наилучшая предосторожность — это не предпринимать никакой предосторожности’ и тогда король прослдуетъ ‘совсмъ просто’.

Событія въ Pont-Sommevesle явились предостереженіемъ, но слишкомъ позднимъ, чтобы имъ могли воспользоваться.

Буйлье выслалъ туда 50 гусаровъ подъ командою молодого герцога де-Шуазель и барона де-Гогела, этого честнаго и отважнаго инвернейца, всецло преданнаго королевской семь и давно посвященнаго во вс подробности плана побга. Присутствіе солдатъ и во всякое другое время смутило-бы жителей, но въ данное время въ особенности: нкоторыя деревни отказались платить подати и имъ грозили, что заставятъ заплатить силою. Они вообразили, что гусары присланы съ этою цлью.

Немедленно собрались вс обыватели, забили въ набатъ, чтобы предупредить сосдей и призвать ихъ на помощь. Такъ какъ тутъ примшивалось еще и любопытство, маленькій отрядъ немедленно окруженъ былъ со всхъ сторонъ. Роль солдатъ и ихъ начальниковъ становится затруднительною, напрасно увряютъ они, что они командированы, чтобы встртить и сопровождать казенный денежный ящикъ, который долженъ прибыть, имъ или совсмъ не врятъ, или врятъ на половину. Въ эти смутныя времена, вслдствіе подозрній, возбуждавшихся демагогами въ сред невжественной массы, подъ вліяніемъ страха, въ населеніи, только что получившемъ волю и ожидавшемъ всего отъ своихъ прежнихъ господъ, понятно, всякое событіе являлось поводомъ къ безпорядку.

Что значилъ этотъ маленькій отрядъ сравнительно съ сотнями мужиковъ, окружившихъ его съ палками, ружьями, косами въ рукахъ, и обращеніе которыхъ становилось съ каждою минутою все боле угрожающимъ. Нечего было и думать разогнать ихъ силою: врядъ ли бы это удалось, допустивъ даже, что 50 гусаровъ слпо повиновались своимъ начальникамъ. Съ другой стороны эти начальники были въ большомъ смущеніи, имъ было сказано, что экипажъ съ королемъ прослдуетъ въ 2 часа, а теперь было уже 5 съ половиною, и экипажа не было. Вроятно, была какая-нибудь перемна отъ короля или же бглецы задержаны. То, что произошло въ Pont-Sommevesle, длало это предположеніе весьма вроятнымъ.

Герцогъ де-Шуазель и Гогела стали совщаться, что длать — если они останутся, они все равно ничмъ не могутъ обезпечить безопасности королевской семьи, въ случа ея прибытія сюда. Да и почемъ знать — прибудетъ ли она?

Это становилось все боле сомнительнымъ. Они ршили удалиться, а такъ какъ при прозд они были весьма дурно принята въ Samte-Mainehonld, то и ршили пробраться сперва въ Вареннъ, затмъ въ Стене, проселочными дорогами.

10.

Какъ только они повернули лошадей, возбужденная толпа успокоилась. Довольная тмъ, что имъ удалось смутить солдатъ, которые явились притснять ихъ, поселяне разошлись, и водворилось спокойствіе, такъ что, когда черезъ часъ прибылъ экипажъ съ королемъ, едва нашлось нсколько любопытныхъ, чтобы взглянуть на него и такимъ образомъ подтвердились слова Ферзена: ‘король прохалъ совсмъ просто’.

Хотя перездъ этотъ и былъ благополучно совершенъ, тмъ не мене путешественники были весьма удивлены, не видя ни Шуазеля, ни Гогела и не имя ни отъ кого никакого объясненія по этому поводу.

На слдующей остановк все обошлось вполн благополучно и они нсколько успокоились. Наконецъ они подъхали въ Sainte-Menehould. Тамъ они надялись встртить отрядъ, посланный Буйлье. Никого не оказалось. Встревоженный король нсколько разъ высовывался изъ кареты, не сообразивъ, что этимъ движеніемъ онъ обращаетъ на себя вниманіе и что у толпы глаза могутъ имть фатальную зоркость…

Какъ разъ въ это время сынъ почтмейстера, наблюдавшій за тмъ, какъ запрягали лошадей и одновременно слдившій за путешественниками, шепнулъ нсколько словъ стоявшему тутъ же въ числ любопытныхъ человку съ виду военному, затмъ, отведя въ сторону ямщиковъ, онъ посовтовалъ имъ, подъ разными предлогами, ‘не спшить’, а самъ быстро исчезъ…

Въ то время, какъ это происходило, какой-то офицеръ подошелъ къ карет и, незамтно для толпы, шепнулъ m-me де-Турвель слдующія слова:

— Дла плохи, поспшайте скоре, все потеряно, если вы не поспшите… Я удаляюсь, чтобы не возбудить подозрнія…

Это былъ д’Андуанъ, командиръ 30 драгуновъ, присланныхъ графомъ де-Дама.

То, что было въ Pont Sommevesle, повторилось отчасти и въ Samt-Menehould. При вид приближавшихся драгуновъ жители встртили ихъ съ оружіемъ въ рукахъ и потребовали, чтобы каждый изъ нихъ отдалъ находящіеся при немъ 6 патроновъ члену муниципалитета — что и было исполнено.

Это придало толп храбрости, она стала требовать, чтобы отрядъ разоружился. Д’Андуанъ вознегодовалъ, хотя это второе требованіе являлось вполн логичнымъ, разъ первое было исполнено. Но д’Андуанъ энергично воспротивился его исполнить, и толпа, и въ свою очередь не логичная, стала апплодировать командиру за его сопротивленіе. Но она окружила солдатъ, и уговорила ихъ сойти съ лошадей и помститься въ жиль въ род казармъ, гд ихъ и заперли безъ малйшаго протеста съ ихъ стороны.

Несмотря на эти неблагопріятныя условія, когда лошади были готовы, путешественники выхали дале безпрепятственно.

Они были уже далеко, на пути въ Вареннъ, когда въ 11 часовъ вечера пришло офиціальное извстіе о побг короля.

Гнвъ черни, которая видла себя обманутою, разразился со всею силою, патріоты были возмущены, у всхъ была одна мысль броситься въ погоню за бглецами и нагнать ихъ.

Напрасное стараніе: двое уже позаботились объ этомъ — а именно сынъ почтмейстера Друэ и его товарищъ Гильомъ, бывшій солдатъ драгуновъ королевы. Въ то время, какъ ямщики, согласно приказанію, данному имъ хозяиномъ ‘не торопиться’, хали не торопясь, Друэ и Гильомъ вскочили на лошадей и черезъ лса и поля помчались въ Вареннъ, дорогами только имъ извстными, чтобы обогнать путешественниковъ.

Но такъ какъ въ этотъ день точно все было противъ королевской семьи, вс привязанности являлись безсильными, Друэ и Гильомъ избжали смерти, которая могла послужить на благо тмъ, которыхъ они преслдовали. Въ числ запертыхъ драгуновъ находился одинъ квартирмейстеръ, преданный монархіи. Понимая, что происходитъ что-то важное, онъ перепрыгнулъ черезъ стну и примкнулъ къ собравшейся толп. Изъ разговоровъ онъ узналъ въ чемъ дло, разъискалъ свою лошадь и отправился въ Вареннъ. Вскор онъ увидалъ двухъ всадниковъ, мчавшихся передъ нимъ. Онъ погнался за ними. Кто были они? Онъ этого не зналъ. Быть можетъ, то враги короля? При мысли объ этомъ, онъ вытащилъ свои пистолеты изъ-подъ сдла. Но его остановило сомнніе — а что, какъ если это такіе же врные слуги, какъ онъ, которые спшили предупредить короля? Онъ спряталъ пистолеты. Разъ десять онъ ихъ вынималъ и клалъ обратно. Наконецъ, на поворот одного лса, онъ потерялъ изъ виду обоихъ всадниковъ и его храбрость и врность ни къ чему не привели.

Слова, сказанныя д’Андуанъ m-me де-Турзель, смутили путешественниковъ. Тмъ не мене возвращаться нагадъ уже было немыслимо. А наконецъ и Буйлье долженъ былъ скоро встртиться съ настоящимъ подкрпленіемъ, тогда они будутъ вн всякой опасности.

Въ девять съ половиною часовъ экипажъ прозжалъ черезъ Клермонъ. Де-Дама, который стоялъ тамъ съ отрядомъ, не былъ счастливе другихъ начальниковъ, и враждебность населенія взяла верхъ надъ храбростью и врностью его солдатъ.

Онъ подъхалъ въ карет и самымъ спокойнымъ тономъ спросилъ одного изъ тлохранителей, кому она принадлежитъ, затмъ отъхалъ, не разслышавъ даже отвта.

До Монмеди оставалось 13—14 верстъ. Это поддерживало надежду во всхъ, тмъ боле, что все-таки, несмотря на вс затрудненія, самыя опасныя мста были уже позади.

Три ль отъ Клермона до Вареннъ были сдланы весьма медленно и въ Вареннъ прибыли между половиною и тремя четвертями одиннадцатаго.

Расположенный на маленькой рчк Эръ городъ Вареннъ состоитъ изъ двухъ кварталовъ, по об стороны рчки, которыя соединяются мостомъ, при начал моста башня на свод образуетъ темный, узкій проходъ, ведущій на мостъ.

Зная хорошо расположеніе этой мстности, баронъ Гогела назначилъ мнять лошадей при вызд изъ города, по ту сторону рчки Эръ. Такимъ образомъ, экипажъ, миновавъ сперва опасный проздъ, остановился бы уже при вызд изъ города.

Это была весьма благоразумная мра, но потому ли, что путешественники не были предупреждены, или просто про это забыли, но они остановились при възд въ городъ!

Подставы нтъ, полнйшая тишина. Встревоженные путешественники выходятъ, чтобы навести справки, будятъ нсколькихъ жителей, которые, конечно, не могутъ ничего имъ сообщить. Тогда они садятся въ экипажъ и приказываютъ хать дальше, ямщики неохотно повинуются.

У моста карета възжаетъ подъ арку, какъ вдругъ лошади останавливаются: на дорог лежитъ опрокинутая телга. Изъ темноты выскакиваетъ человкъ десять и окружаютъ карету.

Одинъ изъ нихъ выступаетъ впередъ и требуетъ паспортъ. Тлохранители, стоя на козлахъ, берутся за оружіе и длаютъ видъ, что готовы сопротивляться. Въ нихъ цлятся. Король приказываетъ своимъ защитникамъ не защищать его.

М-me де-Турзель предъявляетъ фальшивый паспортъ баронессы Корфъ, ‘которая отправляется въ Франкфуртъ съ двумя дтьми, камерюнгферою, камердинеромъ и тремя слугами’.

Это требованіе было только предлогомъ. Паспортъ отбирается и путешественникамъ объявляютъ, ‘что теперь слишкомъ поздно его визировать, надо ждать утра’. Путешественники сознаютъ всю опасность задержки и настаиваютъ, чтобы ихъ пропустили. Ихъ не слушаютъ, заставляютъ выйти и ведутъ въ домъ прокурора общины — въ бакалейному торговцу Сосу.

Все было противъ нихъ и вс случайности служили только впрокъ врагамъ.

Друэ и Гильомъ прибыли въ Вареннъ около одиннадцати часовъ съ четвертью, и значительно опередили бжавшихъ Они прямо отправились въ Сосу и предупредили его, что сейчасъ прослдуютъ дв кареты съ королемъ, его семействомъ и свитою. Для благополучія Франціи необходимо отнять у нихъ возможность пробраться за границу, иначе они возстановятъ противъ Франціи всю монархическую Европу.

Проникнутый новыми идеями, Сось будитъ дтей, велитъ имъ живо одваться и бгать по улицамъ съ криками: ‘Горимъ! Пожаръ) ‘, чтобы поднять тревогу.

Самъ онъ беретъ фонарь и, въ сопровожденіи сосда Ренье, Друэ и Гильома, отправляется на мостъ, тамъ они находятъ нагруженную телгу, и живо ее опрокидываютъ поперекъ дороги. къ нимъ присоединяется нсколько человкъ національной гвардіи. Исторія сохранила ихъ имена, это — два брата Лебланъ, Бокильярдъ, Жюстенъ-Жоржъ, Понсенъ, и два путешественника изъ гостинницы ‘L’auberge du bras d’or’ Теневенъ де-Излеттъ и Деліонъ де-Монфоконъ, вс они прячутся въ темнот.

Между тмъ дти Соса и соучастники Друэ разбрелись по всему городу, бьютъ въ набатъ, и испуганное населеніе, съ просонокъ, бросается въ домъ прокурора, куда были препровождены путешественники, которые съ удивленіемъ видятъ, что нтъ никакой другой военной силы, кром національной гвардіи, а она относится къ нимъ враждебно. Что же сталось съ эскадронами, посланными въ Вареннъ?

Тутъ опять вмшалась судьба. Не видя въ назначенное время никакой кареты, Буйлье, прождавъ нкоторое время, ушелъ спать, а люди его разбрелись — одни вернулись въ квартиры, гд заснули глубокимъ сномъ, другіе зашли въ кабаки, гд страшно перепились.

Пробужденный набатомъ, Буйлье просыпается, наскоро одвается и бжитъ собирать гусаровъ, но везд царитъ такой безпорядокъ, что вс его старанія тщетны, ему не удается составить даже подобія отряда. Между тмъ Сосъ провелъ путешественниковъ на верхъ, въ комнату во двор дома, уже окруженнаго толпой. Полночь. Сосъ умоляетъ Людовика XVI открыться, но тотъ продолжаетъ утверждать тономъ, выдающимъ его слова, что онъ только камердинеръ.

Это противорчіе раздражаетъ присутствующихъ патріотовъ, которые возражаютъ королю дерзко.

— Если вы думаете, что это вашъ король, говорите-же съ нимъ съ большимъ уваженіемъ,— восклицаетъ Марія-Антуанетта, гордость которой возмущается этой позорной сценой.

Сосъ отправляется за Дест, судьею, который не разъ видлъ короля въ Париж и въ Версали. Прибывшій Дест сейчасъ-же признаетъ короля.

Людовикъ XVI понимаетъ, что пора положить конецъ комедіи, унизительной для его достоинства, и, быстро переходя въ порыву чувствительному, столь-же неумстному, сколько и несвоевременному, бросается въ объятія прокурора.

— Да, я вашъ король,— говоритъ онъ.— Очутившись въ столиц среди кинжаловъ и штыковъ, я желалъ найти среди моихъ врныхъ подданныхъ, въ провинціи, новой и свободу, которыми вс вы пользуетесь. Если я останусь въ Париж, я и семья моя должны будемъ умереть.

И вотъ онъ начинаетъ цловать и обнимать всхъ тхъ, кто его задержалъ.

Марія-Антуанетта, изнемогая отъ волненія и усталости длиннаго путешествія, а также отъ сознанія всей опасности ихъ положенія, пересиливаетъ себя. Она обращается къ m-me Сосъ, умоляетъ ее сжалиться, и уговариваетъ мужа отпустить ихъ.

— Спасите короля!— молитъ она.

— Богъ ты мой!— отвчаетъ лавочница,— вдь они убьютъ моего мужа. Я очень люблю нашего короля, но сами посудите, вдь я люблю и мужа, онъ вдь будетъ отвчать.

Многіе другіе, свидтели этой сцены, глубоко ею тронуты, нкоторые плачутъ даже, но никто не въ силахъ поколебать ршенія каждаго — задержать короля. Точно вс подчинялись какой-то высшей вол, о которой никто не говорилъ и которая, однако, поработила волю каждаго отдльно.

Въ это время появляются Гогела, Шуазель и де-Дама, который пытался освободить своихъ драгуновъ въ Клермон и привести ихъ къ королю, но, покинутый ими, бжалъ оттуда съ двумя своими унтеръ-офицерами.

Войдя въ комнату, они видятъ короля, королеву, принцессу Елизавету, Madame Royale, m-me де-Турзель, сидящихъ на скамейкахъ. Дофинъ спитъ на неубранной постели, одинъ король на ногахъ. Увидавъ Гогела, онъ подходитъ жъ нему и спрашиваетъ:

— Ну что-же, Гогела, когда-же мы демъ?

— Когда прикажете, ваше величество,— отвчаетъ баронъ.— Жду вашихъ приказаній.

Но король ни физически, ни нравственно не въ силахъ дать приказанія. Окруженный членами муниципалитета, офицерами національной гвардіи, онъ только повторяетъ одно, что желалъ ухать въ Монмеди и что никогда не имлъ намренія покинуть Францію.

Тмъ временемъ масса лазутчиковъ разбжалась по деревнямъ. Со всхъ сторонъ собирается національная гвардія изъ сосднихъ деревень. Волненіе возростаетъ, принимаетъ тревожный характеръ. Каждая минута увеличиваетъ опасность, отъздъ становится все боле затруднительнымъ. Гогела, сохранившій все присутствіе духа и понимавшій всю опасность положенія, горитъ нетерпніемъ. Чловкъ дла, онъ страдаетъ при вид апатіи Людовика XVI. Онъ подходитъ въ Маріи-Антуанетт и въ нсколькихъ словахъ говоритъ ей о томъ, что происходитъ на улиц, и умоляетъ ее употребить все свое вліяніе, чтобы уговорить короля немедленно выхать.

Но королева сама поддается отчаянію, быть можетъ, она не вритъ въ успхъ своего вмшательства.

— Не хочу брать никакой отвтственности на себя, король ршился самъ на этотъ шагъ, его дло приказать, мое — слдовать за нимъ. А главное, де-Буйлье, вроятно, не замедлитъ прибыть.

Но Буйлье все нтъ. Когда онъ явится, не будетъ-ли уже поздно, въ состояніи-ли онъ будетъ справиться съ сопротивленіемъ, которому дали разростись до такихъ размровъ? Гогела сомнвается. Ршившись обойтись безъ приказаній, которыхъ никто не хочетъ ему дать, онъ руководится только своей преданностью и храбростью. Онъ выходитъ изъ дома Соса, обходитъ городъ, разъискивая средства для передвиженія короля, и вмст съ тмъ старается собрать гусаровъ, которые ему попадаются.

Тутъ-то онъ натыкается на Друэ. Послдній налетаетъ на него съ угрозою.

— Вижу, что вы собираетесь похитить короля, но вамъ живаго его получить не удастся!— кричитъ онъ.

Баронъ ничего не отвчаетъ, боясь дать поводъ въ бунту, и продолжаетъ идти. Онъ подходитъ къ карет, цлая толпа окружаетъ и осматриваетъ ее съ удивленіемъ и любопытствомъ. Одинъ маіоръ національной гвардіи, изъ Вареннъ, Роландъ, становится передъ нимъ и заявляетъ:

— Если вы сдлаете еще шагъ, я васъ убью!

Гогела выходитъ изъ себя и бросается на него съ саблей въ рув. Маіоръ стрляетъ ему изъ пистолета въ упоръ въ грудь, вторымъ выстрломъ онъ его контузитъ въ голову, Гогела падаетъ, его берутъ и переносятъ въ сосдній домъ, гд ему перевязываютъ раны, по счастью, легкія, но изъ-за нихъ ему приходится попасть въ заключеніе.

Съ нимъ исчезаетъ послдняя надежда на спасеніе, гусары, собранные имъ, оставшись безъ начальника, поддаются требованіямъ толпы и кричатъ: ‘Да, здравствуетъ нація’, и снова расходятся кто куда.

Остальная половина ночи проходитъ для королевской семьи въ ужасныхъ ожиданіяхъ. Три тлохранителя, врность и храбрость которыхъ ни къ чему не привели, стоя спятъ. Самъ же Людовикъ XVI, все еще ни на что не ршившійся, то поднимается, то опускается по деревянной лстниц, ведущей въ дв маленькія комнатки, въ которыхъ помстилась королева съ дтьми, съ невсткою и съ дамами ея свиты.

Усталость, безпокойство, униженіе надорвали физическія силы королевы. Въ изнеможеніи она повалилась около своихъ малютокъ, длившихъ съ нею ея горе, и вотъ въ эту-то ночь ужаса ея рыжевато-золотистые волосы, которыми вс такъ восхищались, разомъ посдли, какъ у семидесятилтней старухи.

Настало утро. Въ положеніи вещей ничто не измнялось. Буйлье не появлялся. И патріоты въ большомъ затрудненіи, не зная, что имъ длать съ плнниками. Они съ удовольствіемъ отправили бы ихъ въ Парижъ, да не смютъ.

Эта нершительность поддерживаетъ надежды короля и королевы. Они придумываютъ всевозможные предлоги, чтобы отсрочить отъэдъ. М-me де-Нвилль притворяется больною, и Марія-Антуанетта объявляетъ, что ни за что не подетъ безъ нея.

Вдругъ между пятью и шестью часами утра поднимается волненіе среди собравшейся толпы.

Ужь не Буйлье ли? Нтъ, то Ромфъ, адъютантъ Лафайетта, и Байльонъ, офицеръ національной гвардіи, посланные въ погоню за королемъ. Ихъ прибытіе наноситъ послдній ударъ надежд бглецовъ.

Байльонъ направляется въ комнату, гд находятся путешественники, и съ паосомъ принимается за разсказъ о тхъ ужасахъ, которые будто бы переживаетъ столица, перечисляетъ вс свершившіяся убійства — все выдуманныя, такъ какъ ничего подобнаго не было. При этомъ заявляетъ, что единственное средство положить конецъ этимъ братоубійствамъ, это препроводить короля въ Парижъ. Ромфъ, боле искренно растроганный и съ большимъ достоинствомъ, ограничивается прочтеніемъ декрета Національнаго Собранія, гд упоминается о декрет, раньше данномъ, въ силу котораго королю не разршается отъзжать боле чмъ на 20 лье отъ Національнаго Собранія.

Сконфуженный напоминаніемъ этого, Людовикъ XVI бормочетъ:

— Я никогда этого не санкціонировалъ.

Онъ кладетъ бумагу на кровать, на которой спятъ Марія-Терезія и ея братъ.

Марія-Антуанетта хватаетъ эту бумагу и бросаетъ ее на полъ,

— Она осквернитъ кровать, на которой спятъ мои дти!

Ромфъ старается ее успокоить, она отвчаетъ ему только самыми горячими упреками за то, что онъ взялся за такую недостойную миссію, что она узнаетъ тутъ руку Лафайетта.

Король, все еще не покидавшій послдней иллюзіи, отводитъ Байльона въ сторону и начинаетъ его жалобить своею судьбою.

— Еще одну минуту,— повторяетъ онъ,— неужели нельзя подождать одиннадцати часовъ?

Одиннадцать часовъ — это спасеніе. Это полкъ, который будетъ приведенъ генераломъ. Вотъ именно этого-то Ромфъ и Байльонъ не желаютъ дожидаться. Вс старанія напрасны, нтъ никакой возможности смягчить эту непреклонную волю, поддерживаемую криками тысячной толпы, собравшейся въ Вареннъ. Плнниковъ беретъ отчаяніе — какъ бороться съ злымъ рокомъ, который предалъ ихъ въ руки враговъ? Но вдругъ является еще исходъ, послдній, которымъ они уже не въ силахъ воспользоваться. Одинъ храбрый офицеръ, Делонъ, командующій эскадрономъ, расположеннымъ въ Дбнъ, безпокоясь, что никто не детъ, отправляется ночью въ Вареннъ. Правда, ему одному разршили войти въ городъ. Онъ пробирается къ королю, говоритъ ему, что онъ оставилъ солдатъ у воротъ города по приказанію муниципальныхъ властей, но что онъ можетъ отправиться предупредить генерала, однимъ словомъ онъ такъ-же, какъ и Гогела, ожидаетъ приказаній короля.

— Вы можете сказать генералу Буйлье, что я арестованъ и боюсь, что онъ ничего не въ состояніи будетъ сдлать, но что я прошу его сдлать все, что онъ можетъ.

Услыхавъ эти слова отчаянія, Делонъ обращается къ королев, а такъ какъ онъ эльзасецъ, онъ тихо бросаетъ ей нсколько словъ по нмецки, Марія-Антуанетта прерываетъ его рзко:

— Насъ слышатъ, не говорите съ мной.

Делонъ въ отчаяніи уходитъ. Что можетъ онъ предпринять для царственныхъ особъ, которыя сами предаютъ себя?

Все кончено — приходится хать. Но такъ какъ волненія не вліяли на физическія потребности короля, онъ завтракаетъ и затмъ дремлетъ въ продолженіи нсколькихъ минутъ.

Скоро приводятъ кареты. Путешественники садятся по мстамъ, и въ семь съ половиною часовъ, окруженный воруженною толпою національной гвардіи, поздъ двинулся по направленію въ Парижу.

11.

Не прошло и часа съ половиною, какъ облако пыли, видное изъ города, возвстило о прибытіи многочисленнаго войска — это Буйлье. Его нагнали въ Стене, куда онъ вернулся въ три часа утра, два офицера, отъ нихъ онъ узналъ, что король арестованъ съ двнадцати часовъ, онъ немедленно веллъ сдлать лошадей, собралъ свой полкъ, затмъ роздалъ своимъ кавалеристамъ четыреста луи, чтобъ подкрпить въ нихъ врность и возбудить рвеніе, отправился въ путь, натыкаясь по временамъ на національныхъ гвардейцевъ, длающихъ видъ, что хотятъ его задержать. Но у воротъ города онъ встрчаетъ Делона съ его эскадрономъ и узнаетъ отъ него лично, что путешественники отбыли уже полтора часа назадъ.

Буйлье утверждаетъ въ своихъ мемуарахъ, что въ эту минуту имлъ намреніе обогнуть Вареннъ и мчаться въ погоню за поздомъ, чтобы попытаться спасти короля силою. Онъ собирался уже сдлать соотвтствующія распоряженія, какъ въ это время его увдомляютъ, что гарнизонъ Метца и Вердена присоединились къ національной гвардіи и къ возмутившейся черни. Его попытка такимъ образомъ является почти неосуществимою, тмъ боле, что въ виду совершенно измнившихся другихъ диспозицій, онъ не можетъ разсчитывать на одну свою кавалерію. Онъ поворачиваетъ назадъ и, понимая всю важность лежащей на немъ отвтственности, бросаетъ остатокъ своей арміи, перезжаетъ черезъ границу, възжаетъ въ Люксембургъ и такимъ образомъ избгаетъ приказанія ареста, которое немедленно было отдано по отношенію къ нему.

Грузный экипажъ, медленно катившійся при путешествіи въ Виреннъ, возвращался назадъ еще медленне: ему было запрещено опережать національную гвардію, сопровождавшую его пшкомъ. Для путешественниковъ это было настоящею пыткою, которая усиливалась еще палящими лучами солнца, ослплявшими ихъ, такъ какъ ревниво слдившая за ними толпа не разршала спустить шторъ.

Одна страшная сцена навела на нихъ настоящій ужасъ, и убдила ихъ, до чего жестоки и диви были эти, такъ недавно получившіе свободу, граждане и до чего сьоеобразно они понимали ее. Нкій Данпьерръ, дворянинъ, счелъ своею обязанностью привтствовать королевскую семью, когда она прозжала мимо его замка, ему дали приблизиться къ ней и заявить свое почтеніе королю и королев, но едва онъ отошелъ на пятьдесятъ шаговъ, какъ злоди убили его ‘какъ зайца’. Онъ упалъ, толпа накинулась на его трупъ, отскла ему голову и этотъ кровавый трофей поднесла къ экипажу короля.

Нсколько шаговъ дальше лично королев наносятся оскорбленія. Она замчаетъ среди людей, слдующихъ за каретою, нсколько человкъ, имющихъ видъ голодныхъ, изъ состраданія она предлагаетъ одному изъ нихъ кусокъ мяса изъ той туши, которую Ферзенъ веллъ положить для нихъ въ карету.

— Не шь его!— кричитъ чей-то свирпый голосъ.— Разв не понимаешь, тебя хотятъ отравить.

На глазахъ королевы выступаютъ слезы негодованія, съ полнымъ достоинствомъ и вмст со злобою она стъ сама этотъ кусокъ и заставляетъ сть сына.

Между тмъ въ Шалон поздъ мняетъ маршрутъ, дутъ черезъ Эперне, въ маленькой деревушк по имени Понъ-а-Бенсонъ, въ полутора лье отъ него, раздаются крики, оказывается, что туда прибыли три комиссара, представители Національнаго Собранія:— Барнавъ, Латуръ-Мобургъ и Петіонъ. Вс трое садятся въ королевскій экипажъ и поздъ двинулся дальше.

По мр приближенія въ Парижу населеніе проявляетъ все боле явную враждебность. Въ Пантенъ произошла драка и среди свалки на королеву сыпались страшныя оскорбленія.

Король очень хорошо все это слышалъ. Маленькій Дофинъ, испуганный шумомъ и звяканьемъ оружія, вскрикнулъ нсколько разъ, королева старалась успокоить его.

Въ Париж тысячи объявленій, неизвстно кмъ наклеенныхъ, рекомендовали народу сдержанность при возвращеніи его государя: ‘тотъ, кто вздумаетъ апплодировать королю, будетъ побитъ, тотъ, кто оскорбитъ его, будетъ повшенъ’.

Войско было разставлено отъ toile до Тюльери, опрокинутыя ружья образовали заборъ. Громадная толпа безъ крика, безъ насилій, смотрла съ недовольнымъ видомъ на приближавшійся поздъ, ‘повсюду былъ полнйшій порядокъ’. ‘Вс стояли съ покрытыми головами, всюду царила торжественная тишина’.

У подъемнаго моста экипажъ въхалъ въ Тюльери. Мостъ былъ сейчасъ же запертъ, но предосторожность эта была безполезна: въ саду находилась толпа вооруженныхъ національныхъ гардистовъ.

Эти солдаты-граждане были повидимому весьма раздражены. Особенно-же они угрожали тремъ тлохранителямъ, невозмутимо сидвшимъ на козлахъ. Они всячески оскорбляли ихъ, былъ даже моментъ, когда они повидимому собирались наносить имъ удары. Будучи не въ силахъ бороться съ такою необузданною толпою, и думая, что имъ не избжать смерти, эти врные люди, въ порыв рыцарской храбрости, спрыгнули съ козелъ, чтобы избавить, по крайней мр, королевскую семью отъ печальнаго зрлища, когда ихъ станутъ убивать.

— Лафайеттъ, спасите тлохранителей!— умоляетъ растерянная королева, сохранившая настолько хладнокровія, что въ состояніи еще думать о другихъ, несмотря на угрозы всмъ.

Нсколько депутатовъ храбро вступаются и берутъ подъ свое покровительство этихъ трехъ молодыхъ людей, жизнь которыхъ такимъ образомъ была спасена.

Лафайеттъ, верхомъ, наблюдаетъ за въздомъ. Открываютъ дверцы: выходитъ король. Вс молчатъ. Показывается королева, слышится ропотъ. Одинъ депутатъ-либералъ де-Ноайль приближается къ ней и предлагаетъ ей руку. Побжденная, но не покорившаяся, гордая дочь Маріи-Терезіи отталкиваетъ его и беретъ руку депутата правой. Затмъ выходятъ дти, принцесса Елисавета, m-me де-Турзель и два комиссара.

Королевская семья расположилась въ комнат, рядомъ съ комнатою короля. Всякій могъ войти туда.

Является Лафайеттъ и говоритъ королю:

— Государь, вашему величеству извстна моя привязанность къ вамъ, но я никогда не скрывалъ, что если вашему величеству угодно будетъ отдлить свои интересы отъ интересовъ народа, я останусь на сторон народа.

— Совершенно врно,— отвтилъ король.— вы держитесь вашихъ принциповъ, это дло убжденія. Скажу вамъ откровенно, что до послднихъ дней и думалъ, что нахожусь въ водоворот людей вашихъ взглядовъ, которыми вы меня окружили. Въ эту поздку я убдился, что я ошибался, это взгляды всей Франціи.

— Угодно-ли вашему величеству мн что-нибудь приказать.

— Мн кажется,— отвтилъ король, смясь,— что я у васъ въ подчиненіи, а не вы у меня.

Нельзя было отнестись боле благодушно къ своему положенію. Королева не обладала подобною добродтелью или скоре такою слабостью. Считая Лафайетта за тюремщика, она хотла заставить его взять ключи отъ оставленныхъ въ экипаж ящиковъ, и когда онъ отказался, она бросила ихъ ему на шляпу.

— Ваше величество, потрудится ихъ взять,— отвтилъ онъ холодно,— такъ какъ я не дотронусь до нихъ.

— Прекрасно,— сказала она,— я найду людей мене деликатныхъ, чмъ вы!

Такихъ не нашлось, по если не было явныхъ доказательствъ того, что королевская семья въ плну, кром разв того, что она во второй разъ была препровождена насильно въ Парижъ, тмъ не мене съ этого времени начался ея плнъ, дйствительный, безповоротный.

Что касается Людовика XVI, то онъ вошелъ въ колею своей обычной жизни, по крайней мр, дневникъ его не изобличаетъ никакихъ особенно сильныхъ ощущеній.

12.

Ферзенъ, прибывшій въ Монсъ 22 іюня, въ 6 час. утра, не врилъ еще въ успшность побга королевской семьи. Онъ находился въ большомъ волненіи, вс обстоятельства сложились для него особенно мучительно: его любовь въ королев, его участіе въ побг, страхъ за страшныя послдствіи для нея въ случа неудачи, наконецъ, мысль, что, быть можетъ, ему не суждено будетъ ее больше видть, все это, конечно, причиняло ему не мало страданія.

Ферзенъ не замшкался въ Монс, уже въ 11 часовъ утра онъ выхалъ въ Люксембургъ, чтобы быть ближе въ Монмеди, гд онъ условился насчетъ встрчи съ королевской семьей въ случа успшности побга. Посл цлаго дня путешествія — стояла чудная, скоре холодная погода, а не та жара, которую приходилось выносить возвращавшимся въ Парижъ бглецамъ — онъ прибылъ въ Арлонъ около 11 часовъ вечера.

Онъ халъ городомъ, стараясь что-нибудь разузнать, случайно онъ встртился лицомъ въ лицу съ маркизомъ де-Буйлье. Одинъ видъ генерала уже былъ для него доказательствомъ печальной истины. Значитъ, побгъ не удался?

Буйлье сообщилъ ему объ арест короля, и о тхъ печальныхъ обстоятельствахъ, Изъ-за которыхъ все погибло въ нсколькихъ лье отъ цли. Генералъ не могъ сообщить ему никакихъ подробностей, такъ какъ онъ и самъ ихъ не зналъ. Тмъ не мене, онъ узналъ отъ него, что отряды не исполнили того, что имъ было предписано. Это Ферзенъ предвидлъ, а король ‘не проявилъ ни твердости, ни соображенія ‘, чего тоже можно было ожидать.

Потрясенный этими извстіями, Ферзенъ отправилъ немедленно депешу шведскому королю, увдомляя его о фатальномъ исход бгства. Одновременно онъ послалъ письма въ отцу, изливъ ему всю свою скорбь.

Отъ Маріи-Антуанетты Ферзенъ въ Брюссел получилъ нсколько шифрованныхъ писемъ. Въ одномъ изъ нихъ съ помтою ‘4 іюля 1791 г.’сказано: ‘Я существую… Какъ я безпокоюсь за васъ и какъ мн жаль, что вы страдаете, не получая извстій о насъ. Да поможетъ небо дойти до васъ этой всточк. Не пишите мн. Это васъ можетъ выдать, въ особенности не прізжайте сюда ни подъ какимъ видомъ. Здсь знаютъ, что вы насъ вывезли отсюда, все пропало бы, если бы вы явились сюда. За нами слдятъ день и ночь, это мн все равно… Будьте покойны, ничего не случится. Національное Собраніе желаетъ обходиться съ нами мягко. Прощайте… больше я не могу вамъ писать…’ Въ теченіе двухъ мсяцевъ Ферзенъ не получалъ больше писемъ, но затмъ дошли до него нсколько писемъ черезъ довренныхъ лицъ, передававшихъ эти письма ему изъ рукъ въ руки въ коробкахъ съ бисквитами или шоколадомъ, въ чайныхъ ящикахъ и тому подобныхъ вещахъ. Позднйшее изъ писемъ, помченное 26-мъ сентября, начинается такъ: ‘Уже два мсяца я не имю никакихъ извстій отъ васъ. Никто не могъ сказать мн, гд вы находитесь. Я написала бы Софи (графин Пиперъ, сестр Ферзена), чтобъ угнать о вашемъ мстопребываніи, но я не знала ея адреса… Тутъ 8 строкъ зачеркнуты, потомъ идетъ рчь о положеніи, въ какомъ находится королева.

Въ напечатанныхъ письмахъ Маріи-Антуанетты, дешифрированныхъ Ферзеномъ, его рукою зачеркнуто все, что касается личныхъ отношеній ихъ обоихъ. А изъ того, что попало въ печать изъ этихъ писемъ, видно, что королева на многое надялась отъ иностраннаго вмшательства, поведеніе принцевъ и прочихъ французскихъ эмигрантовъ порицала она ршительно, она еще не думала, что могутъ посягнуть на личность ея или короля. Только позже она воскликнула: ‘Лишь изъ-за границы можетъ придти спасеніе, отъ этого Собранія (Національнаго) нельзя ожидать ничего, это орда злодевъ, дураковъ и тупицъ’. Настроеніе ея печальное, она думаетъ о дтяхъ и говоритъ: ‘Занятія съ ними составляютъ мое единственное счастіе… и если я очень горюю, я беру моего маленькаго сына на руки, цлую его отъ души и это утшаетъ меня на мгновеніе. Прощайте, прощайте еще разъ’. Таково было послднее письмо Маріи-Антуанетты въ Ферзену.

13.

Было бы ошибочно полагать, что среди эмигрантовъ вс только мечтали о поворот счастливой фортуны къ королю, королев и длу законной монархіи, которому они готовы были бы служить врой и правдой. Въ виду совершавшихся событій и возраставшихъ опасностей, грозившихъ старому порядку вещей, казалось, вс должны были сплотиться для борьбы и побды. Этого-то и недоставало! Ничего не можетъ быть печальне констатированія тхъ дурныхъ страстей и низкой зависти, какими въ періодъ отечественнаго кризиса одержимы были эти французы. Никто нисколько не скрывалъ своего желанія, чтобы графъ д’Артуа, братъ Людовика XVI, принялъ на себя руководительство партіи, и въ такихъ видахъ заточеніе короля и королевы, предоставлявшее имъ полную свободу дйствій, приходилось имъ по вкусу. У нихъ хватило даже смлости открыто выражать свое удовольствіе по этому поводу, что Ферзенъ и констатируетъ словами: ‘среди одной партіи выражаютъ здсь непристойное ликованіе по поводу арестованія короля’.

Ферзенъ не скрывалъ своего негодованія, и когда нкоторые съ назойливымъ стараніемъ людей, исключительно руководившихся любопытствомъ, добивались знакомства съ нимъ, желая разузнать о подробностяхъ событія, исходъ котораго разрывалъ ему сердце, онъ проникался такимъ отвращеніемъ, что объявлялъ о нежеланіи своемъ видть ихъ.

Изъ Парижа приходили такія печальныя извстія: ‘король и королева не выходятъ изъ-подъ надзора, вс двери открыты, стража находится въ комнат, сосдней съ спальней. Двери закрываются лишь на одно мгновеніе, когда надвается сорочка. Едва только она (королева) успетъ лечь въ постель, какъ идутъ осматривать, и въ теченіе ночи приходятъ по нсколько разъ. Никогда они не остаются одни. Они не могутъ говорить другъ съ другомъ по секрету. Никто не сметъ входить во дворецъ иначе, какъ по билетамъ Лафайетта и мэра’.

Въ Брюссел никто не зналъ о физическомъ упадк короля, наступившемъ по возвращеніи его въ Парижъ. Замчаніе ‘ничего’, упорно повторяющееся въ его дневник, за послднія числа іюня, является только точнымъ изображеніемъ того, во что обратился король Франціи. Недятельный еще боле, нежели апатичный, онъ представлялъ только тнь самого себя. Цлыми днями не слыхать было отъ него ни слова.

Какое зрлище было для королевы! Какія страданія пережила она, какъ мать! Ей приходилось видть свои несчастія усугубленными состояніемъ того, который долженъ былъ бы утшить ее, показать себя ея опорой и покровителемъ! Нтъ, мужъ ея пересталъ быть королемъ, онъ пересталъ быть даже мужчиной, и близилось время, когда, негодующая и сконфуженная, она вынуждена была употребить особенное усиліе, чтобы пробудить его изъ его оцпеннія, когда, бросившись къ его ногамъ, съ полнйшимъ отчаяніемъ, обратилась она къ его нжности и мужеству и дошла до того, что сказала ему: ‘если нужно погибать, то это должно совершиться, по крайней мр, съ честью, а не дожидаясь, чтобы пришли задушить ихъ того и другую на паркет собственной ихъ комнаты!..’

Силою своей воли она могла на еще одинъ моментъ придать Людовику XVI видъ мужества, но ей не удалось сообщить ему то достоинство, какое приличествовало ихъ несчастіямъ.

Національное Собраніе назначило трехъ своихъ членовъ — Тронше, Дюнора и д’Андре для выслушанія изъ устъ короля объясненій, по поводу его ‘похищенія’, такъ какъ, въ силу предположенія, хотя и шитаго блыми нитками, но тмъ не мене дававшаго Людовику возможность удержать за собою ту роль и мсто, какія предоставлялись ему конституціей,— желали думать, что, покинувъ Парижъ, король дйствовалъ исключительно подъ давленіемъ враговъ этой конституціи. Отвтъ его былъ столь же жалокъ, сколько и неудаченъ.

Причинами удаленія своего изъ Парижа онъ выставилъ оскорбленія, какимъ 18 апрля подверглись его семья и онъ самъ, и безнаказанность за нападки и насилія противъ его личности. По объясненію короля, онъ и не намревался покидать Францію: относительно поздки его не было никакого соглашенія ни съ иностранными державами, ни съ его родственниками, ни съ однимъ изъ французскихъ эмигрантовъ, никогда не выражалъ онъ иного протеста, кром того, какой оставилъ Національному Собранію въ день своего отъзда… Онъ полагалъ невозможнымъ узнать настоящее общественное мнніе въ центр Парижа, а во время своего путешествія увидлъ, насколько это мнніе расположено въ конституціи… Лишь только ему стало извстно общественное мнніе, онъ ни на минуту не задумался пожертвовать личными своими интересами ради блага народа и охотно забудетъ вс перенесенныя имъ непріятности, если можетъ обезпечить миръ и благоденствіе націи.

Спрошенная въ свою очередь Марія-Антуанетта дала такое показаніе:

— Король пожелалъ хать съ своими дтьми, и ничто въ мір не могло помшать мн слдовать за ними. Я достаточно доказала въ теченіе двухъ лтъ, что никогда не желала съ нимъ разстаться. Положительная увренность въ томъ, что король не хотлъ вызжать за предлы государства, еще боле утверждала меня въ моей ршимости. Если бы у него явилось желаніе ухать совсмъ, я всячески постаралась-бы помшать ему въ томъ.

Самая слабая сторона этихъ объясненій заключалась въ томъ, что никто не врилъ въ ихъ искренность. Если не было намренія, въ случа необходимости, переступить границу, въ такомъ случа, зачмъ же было избирать Монмеди, находящійся въ нсколькихъ километрахъ отъ границы? Если это сдлано было для ознакомленія съ общественнымъ мнніемъ, въ такомъ случа, къ чему этотъ таинственный отъздъ ночью и ускоренное передвиженіе? Возраженій представлялась масса и трудно было ихъ опровергнуть.

Неспособный на ршимость своего предка Генриха IV, не помышлявшій даже снова овладть своими возмутившимися подданными, Людовикъ XVI не подумалъ даже добровольно отречься отъ престола. Ничего не понимая въ революціонномъ движеніи, онъ говорилъ, что въ состояніи будетъ бороться съ возмутившимся народомъ хитростью, онъ длалъ видъ, что даетъ согласіе на то, что одновременно окольными путями, старался разрушить.

14.

Съ первыхъ-же дней своего прізда въ Брюссель, Ферзенъ, не теряя времени, принялся за хлопоты о вмшательств иностранныхъ державъ по длу французской королевской семьи.

‘То страшное несчастье, которое случилось, должно совершенно измнить весь ходъ событій,— пишетъ онъ Маріи-Антуанетт 27-го іюня,— и если держаться раньше принятаго ршенія, заставить другихъ дйствовать за себя, то слдуетъ не останавливаться на переговорахъ. Надо, чтобы державы своей коализаціей могли импонировать и такимъ образомъ спасти драгоцнные дни.

‘Вотъ вопросы, на которые слдуетъ отвтить:

‘1) Желательно-ли, чтобы дйствовали, несмотря на вс могущія встртиться препятствія?

‘2) Желательно-ли дать полное уполномоченіе ‘Monsieur’ (впослдствіи Людовику XVIII) или графу д’Артуа?

‘ 3) Желательно-ли, чтобы онъ пользовался услугами барона де-Бретель, или Калонна, или-же предоставить выборъ ему самому?’

И въ одной приписк, помченной Ахеномъ, онъ извщаетъ, что видлъ шведскаго короля и что онъ вполн расположенъ въ пользу королевской семьи. Затмъ Ферзенъ прибавляетъ: ‘я здоровъ и живу мыслью быть вамъ полезнымъ. Скажите мн, желаете-ли вы, чтобы дйствовали для васъ?’

Густавъ III, изъ всхъ въ то время царствовавшихъ правителей, былъ, безъ сомннія, одинъ изъ тхъ, кому подобный планъ защиты королевской семьи боле всего улыбался. Онъ отнесся въ положенію монарха съ чисто-рыцарскимъ жаромъ, онъ мечталъ стать во глав огромнаго крестоваго похода и выступить противъ мятежныхъ французовъ, этихъ разносителей новыхъ идей и зловредныхъ теорій, посягающихъ на права королей.

Предупрежденный о план побга, Густавъ III прибылъ въ Спа, чтобы быть поближе въ источнику новостей, а также и поближе къ бглецамъ, въ случа, если-бы они, какъ онъ надялся, благополучно достигнутъ границы. Онъ вернулся въ Ахенъ, и тутъ Ферзенъ видлся съ нимъ и съ удовольствіемъ узналъ о сочувствіи и желаніи его помочь плнникамъ Тюльери.

Король, желавшій себя обезпечить содйствіемъ британскаго правительства, имлъ намреніе отправить Ферзена въ Англію, но Ферзенъ отклонилъ отъ себя это предложеніе и указалъ для этой миссіи на полковника Крауфорда. Тогда было ршено, что вмсто Лондона Ферзенъ отправится въ Вну и постарается склонить австрійскаго императора Леопольда вступить въ составъ коалиціи, чтобы спасти его сестру.

Ферзенъ выхалъ 21 іюля, проздомъ былъ въ Кобленц, гд видлся съ ‘Monsieur’ и съ графомъ д’Артуа. ‘Monsieur’ оказался довольно разсудительнымъ, выслушивалъ со вниманіемъ то, что ему говорили, и отвчалъ ловко, не компрометируя себя, выражая все свое сочувствіе въ несчастію своей семьи. Графъ же д’Артуа, напротивъ, страшно горячился, выходилъ изъ себя, былъ противъ всякой дипломатической сдлки, не признавалъ ничего, кром силы для усмиренія мятежниковъ, не задумывался передъ опасностью, которой подвергалъ другихъ. Ферзенъ очерчиваетъ его слдующей фразой: ‘Д’Артуа говоритъ безъ умолку, совсмъ не слушаетъ, ни въ чемъ не сомнвается, твердитъ только о сил и не признаетъ никакихъ договоровъ’. Этотъ принцъ нашелъ себ помощь въ Балонн, который только-что прибылъ изъ Англіи, онъ былъ ‘весь вымоченъ’, говоритъ о немъ Ферзенъ, экипажъ его былъ брошенъ въ Рейнъ и онъ спасся вплавь. ‘Жаль, что онъ не остался въ водахъ Рейна’, прибавляетъ Ферзенъ.

И дйствительно, что можно было ожидать отъ человка, котораго немилость привела въ состояніе такого отчаянья, что онъ превратился въ сообщника m-me де-ла-Моттъ, которая, подъ его диктовку и по его внушенію, писала ‘Мемуары’, полные низкихъ обвиненій противъ королевы? Такъ же, какъ и графъ д’Артуа, Калоннъ все видлъ, все зналъ и говорилъ какъ человкъ, увренный въ себ и въ другихъ. Если врить ему, ‘Англія, конечно, отозвалась бы, еслибъ другія державы сдлали хоть шагъ’. Чего можно было ожидать отъ человка, который каждую минуту прерывалъ другихъ восклицаніемъ: ‘Ахъ, какая великолпная мысль пришла мн на умъ!’ и заявлялъ снова о какой нибудь глупости.

Изъ Кобленца Ферзенъ отправился 27 іюля въ Вну. По прізд, онъ угналъ, что императоръ запретилъ де-Ноналю, французскому посланнику, появляться при Двор, ‘такъ какъ его государь въ плну’.

Предлогъ стоилъ запрещенія, оба одинаково политичны и ловко придуманы. 4 августа Ферзенъ былъ принятъ Леопольдомъ II. Ему могло бы показаться, что онъ опять иметъ дло съ графомъ д’Артуа. ‘Императоръ говоритъ много и мало слушаетъ’, пишетъ Ферзенъ въ своемъ дневник. Началось съ цлаго потока увреній, заявленій преданности его къ несчастной сестр, были предложены вс средства для спасенія ея, Ферзенъ былъ просто пораженъ, но скоро онъ замтилъ, что дло не соотвтствовало словамъ. Тмъ не мене, онъ не терялъ надежды, а такъ какъ императоръ и Дворъ перехали въ Прагу, то и онъ послдовалъ туда. И тамъ ему былъ оказанъ на первыхъ порахъ самый любезный пріемъ, но затмъ мало по малу повелись иные разговоры. Хотя Леопольдъ и утверждалъ, что онъ лично остается все при тхъ же намреніяхъ, но что ему будто бы приходится бороться со взглядами его совта, онъ ссылался на разныя затрудненія, которыхъ онъ былъ будто бы только отголоскомъ. Вскор онъ сталъ избгать уполномоченнаго Густава III, и Ферзену пришлось убдиться, что другъ его, баронъ Таубе, былъ правъ, называя Леопольда ‘проклятымъ флорентинцемъ’, и онъ скоро убдился, что его водили за носъ, тоже самое писалъ ему нсколько позже баронъ Таубе: ‘Я вамъ не разъ говорилъ, любезный другъ, что императоръ дурачитъ насъ… Онъ хочетъ быть посредникомъ между королемъ, королевою и Національнымъ Собраніемъ, править Франціею при помощи ихъ, разъединить ее, и поддержать анархію въ этомъ несчастномъ государств. Его родная сестра была бы первою жертвою у этого проклятаго флорентинца, еслибъ это могло быть ему почему нибудь выгодно’…

Нтъ сомннія, что императоръ Леопольдъ II, какъ и большинство другихъ европейскихъ государей, не имлъ яснаго представленія о томъ, что творилось тогда во Франціи. Алексисъ Токвилль очень врно опредляетъ тогдашнее настроеніе государей и ихъ министровъ: ‘Если иногда и случается имъ сказать что-нибудь правдивое про нее (т. е. про французскую революцію), то это совершенно случайно… Нмецкіе государи, съхавшись въ Пильниц 1791 г., заявляютъ, что опасность одинаково угрожаетъ предержащимъ властямъ, но въ сущности, они въ это не врятъ. Тайные документы того времени свидтельствуютъ, что это были только уловки, подъ которыми они скрывали свои намренія и скрашивали ихъ въ глазахъ толпы. Они очень хорошо знали, что французская революція есть явленіе мстное, случайное и вся суть только съумть имъ воспользоваться’.

Къ тому же борьба не прекращалась между ‘французскимъ’ и ‘австрійскимъ домомъ’, для котораго эти событія являлись возможностью или уничтожить Францію, или, по крайней мр, надолго унизить ее.

И потому къ знаменитому проекту Густава III соединить арміи и двинуть ихъ на берега Нормандіи, Леопольдъ II не могъ отнестись съ сочувствіемъ. Онъ готовъ былъ выставить войско на границу, чтобы помочь Людовику XVI выбраться изъ Парижа, но не для того, чтобы онъ вернулся туда торжествующимъ побдителемъ. Слишкомъ большой успхъ разрушилъ бы его тайныя вожделнія.

И потому Густавъ III старался въ пустую: напрасно отправляетъ онъ Ферзену ‘меморандумъ для жителей Нормандіи’ и ‘инструкціи о томъ, какъ сдлать самымъ удобнымъ и полезнымъ образомъ предполагаемую высадку на берегъ нижней Нормандіи’ — никто въ Европ не откликнулся на его призывъ и миссія его посланныхъ всюду потерпла неудачу.

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 11, 1893

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

15.

Новой роковой ошибкой со стороны Людовика XVI было утвержденіе имъ конституціи, составленной Національнымъ Собраніемъ. Онъ обязался привести ее въ исполненіе. Въ данномъ случа онъ дйствовалъ подъ вліяніемъ совтовъ Лафайетта, Варнава, Дюпонъ-де-Тертра, Ламета и князя Каунитца, руководившагося тайною мыслью своею и своего императора Леопольда. Всть объ этомъ за границею подняла цлую бурю протестовъ и неудовольствій. Разъ, что Людовикъ XVI признаетъ конституцію, пусть же онъ и испробуетъ на себ новые порядки, которые принялъ, говорили одни, онъ не имлъ права отказываться отъ своихъ привилегій, утверждали другіе, боле ревностные сторонники монархіи, которые прямо называли регентомъ графа Прованскаго. Эмигранты, очевидно, шли въ цли скоре революціонеровъ — они первые стремились низвергнуть короля Франціи. Довольные тмъ, что могутъ объяснить свое поведеніе благовиднымъ предлогомъ, они ловили вс неудовольствія на королевскую семью и распространяли слухъ, что ‘королевою руководитъ Барнавъ’.

Это можно было предполагать, судя по наружнымъ признакамъ, но признаки эти не соотвтствовали дйствительности. Королева, правда, играла двойственную роль, которая была боле чмъ опасна. Извстно, что Барнавъ, бывшій противникъ Двора, сталъ на сторону королевства, увлекшись Маріей-Антуанеттой. Барнавъ поступалъ искренно въ своихъ совтахъ и въ своей поддержк Людовика XVI и королевы. Но Марія-Антуанетта принимала и то и другое съ заднею мыслью разъединить своихъ враговъ, и была далека отъ мысли слдовать совтамъ Барнава. Этого она не скрывала отъ своихъ близкихъ. Какъ-то она сказала m-me де-Кампанъ, говори о Барнав:

— Если когда нибудь власть снова будетъ въ нашихъ рукахъ, прощеніе Барнава заране вписано въ нашихъ сердцахъ.

Прощеніе! вотъ все, что она общала тому, кто жертвовалъ собою для ея благополучія. Такое отношеніе королевы къ Барнаву, однако, вполн вытекало изъ всего предъидущаго.

Марія-Антуанетта, ребенкомъ вышедшая замужъ за дофина Франціи, не могла любить своего новаго отечества — иначе, какъ сквозь образъ мужа, котораго ей дали, а этотъ не съумлъ заставить полюбить маленькую австріячку ни себя, ни Францію. Чувства, преподнесенныя ей ближайшими родственниками и большинствомъ Двора, были не таковы, чтобы измнить это первое впечатлніе.

Понятно, что Марія-Антуанетта, все еще любившая свою родину боле чмъ страну, надъ которой современемъ предстояло царствовать ея сыну, приняла съ радостью предложенія помощи изъ-за границы, тмъ боле въ такое время, когда криви ненависти и ревъ черни превращали, въ ея глазахъ, французскую націю въ сборище мятежниковъ и бсноватыхъ.

Зная о правахъ королей только изъ того, что ей преподавалось, и не зная ровно ничего о правахъ народа, она весьма естественно разсчитывала на законную защиту своего привилегированнаго положенія и, обращаясь за помощью въ арміямъ иностранныхъ державъ, конечно, не подозрвала, что измняетъ отечеству.

За нею, слдовательно, есть не мало смягчающихъ обстоятельствъ, но что окончательно слагаетъ съ нея всякую вину въ глазахъ безпристрастнаго потомства, это то, что самъ король Франціи былъ ея сообщникомъ.

Что касается Ферзена, ему ничто не могло препятствовать вступить въ переговоры насчетъ защиты королевской семьи. Хотя онъ и былъ полковникомъ французской арміи, онъ все таки считалъ себя состоящимъ на служб не у націи, а у короля, и его національность позволяла ему дйствовать противъ Франціи на свой страхъ. Положимъ, что самое его чувство въ Маріи-Антуанетт уже заставило бы его предпринять все возможное, лишь бы спасти королеву отъ той ужасной судьбы, какая ей угрожала, но и чувство чести обязывало его не оставаться въ бездйствіи. ‘То довріе, какимъ я пользовался у короля и королевы Франціи,— пишетъ онъ своему отцу изъ Вны, 20 августа 1791 г.,— обязываетъ меня не покидать ихъ въ настоящее время и служить имъ покуда я могу быть имъ полезенъ. Меня вс бы осудили, еслибы я поступилъ иначе. Со мной они были откровенны и я могу имъ быть полезнымъ, воспользовавшись тмъ, что мн извстно о положеніи и намреніяхъ ихъ и о положеніи Франціи. Я бы вчно упрекалъ себя, что содйствовалъ тому печальному положенію, въ которое они попали, если бы не употребилъ всхъ средствъ, зависящихъ отъ меня, чтобы ихъ вывести изъ него. Такое отношеніе было бы недостойно вашего сына’…

И Ферзенъ былъ два года главнымъ тайнымъ посредникомъ между Тюльери и иностранными дворами, у него сосредоточивались вся переписка, вс нити интригъ, вмшательствъ, переговоровъ, которые велись по поводу королевской семьи въ плну.

Если вспомнить вс мры предосторожности, какія были приняты по отношенію къ королю, къ королев и къ окружающимъ ихъ, кажется невроятнымъ, что они могли вести переписку съ друзьями извн. Надзоръ простирался не только на нихъ лично, но и на всхъ, кто входилъ во дворецъ или выходилъ изъ Тюльери. Какимъ же образомъ могли они отсылать и получать письма, которыя избгли бы контроля враждебной подозрительности или строгихъ охранителей?

Но человческій умъ чрезвычайно изобртателенъ и почти всегда заключенный перехитритъ всякаго тюремщика. Такъ было и съ королевой. До разлуки съ Ферзевомъ она уговорилась переписываться съ нимъ особымъ шифромъ. И ихъ письма, даже если бы он попали въ руки ихъ враговъ, не выдали бы ихъ содержанія. Кром того, они писали еще симпатическими чернилами между строкъ простой корреспонденціи. Способы передачи писемъ были весьма разнообразны: то он передавались врными людьми, въ род барона Гогела, то въ ящикахъ съ сухарями, въ пакет чая или шоколада, въ подкладк одежды и даже въ переплетахъ революціонныхъ памфлетовъ.

Мнимые адресаты были по большей части иностранцы, въ Брюссел, наприм., полковникъ Крауфордъ или несуществующая ‘M-me Крауфордъ’ или ‘М-me Сюлливанъ’, иногда же письма адресовались на имя Monsieur l’abb de Beauyerin’. То же самое было и съ письмами, адресовавшимися въ Парижъ, и въ передач всхъ этихъ писемъ самымъ надежнымъ лицомъ считался Гогела и въ его содйствію чаще всего прибгали.

Первыя письма Маріи-Антуанетты въ Ферзену были написаны черезъ нсколько дней посл Варенскаго событія, затмъ два мсяца они не имютъ извстій другъ о друг. Потомъ между ними снова устанавливается переписка на половину политическаго, на половину интимнаго характера, но въ письмахъ этого времени есть много пропусковъ, которые были сдланы самимъ Ферзеномъ,— неблагоразумная предосторожность, ибо она позволяетъ считать его отношенія въ королев боле интимными, чмъ они были на самомъ дл.

10 октября Ферзенъ писалъ Маріи-Антуанетт: ‘Наконецъ я вернулся… Жалю васъ, что вамъ пришлось дать согласіе, но я понимаю ваше положеніе, оно ужасно и у васъ не было выбора. ‘Имп.’ (Императрица Россіи), короли Прусскій, Неаполитанскій, Сардинскій и Испанскій весьма расположены, въ особенности же первые три. Швеція готова собой пожертвовать для васъ. Англія увряетъ въ своемъ нейтралитет. Императоръ мене всего готовъ на что либо: онъ слабъ и нескроменъ’…

Затмъ онъ перечисляетъ все, на что можно ршиться и ставитъ королев нкоторые вопросы:

1) Думаете ли вы принять серьезное участіе въ Революціи и полагаете ли вы, что нтъ другого исхода?

2) Желаете ли вы содйствія или желаете, чтобы были превращены всякіе переговоры съ иностранными дворами?

3) Имется ли у васъ планъ дйствія и какой онъ? ‘Простите мн вс эти вопросы, льщу себя надеждою, что вы не увидите въ нихъ ничего, кром желанія вамъ быть полезнымъ и доказательства безграничной къ вамъ преданности и привязанности’.

Что касается обвиненія, будто бы Марія Антуанетта позволяла Барнаву и нкоторымъ другимъ членамъ конституціи руководить собою, то оно опровергается ея письмомъ отъ 19 октября: ‘Будьте спокойны, я не вхожу ни въ какія сношенія съ бсноватыми, если мн приходится ихъ видть или имть съ ними дло, то только пользуюсь ими, они мн слишкомъ отвратительны, чтобы я снизошла до нихъ’…

16.

Въ тотъ періодъ, когда принятіе конституціи возвратило королю часть власти и какъ бы популярность, а народу нкоторое довріе и долю спокойствія, малйшее событіе извн могло отозваться плачевно на внутреннемъ стро, вотъ этого то и страшились ‘принцы и эмигранты».

‘Я всего ожидаю отъ ихъ безумія,— пишетъ Ферзенъ,— вс они возбуждены, и если они вообразятъ, что они брошены, я за нихъ не поручусь’.

Марія-Антуанетта сама хорошо это знала. Всегда ея худшими врагами были члены семьи ея мужа, несчастье ихъ не измнило, они продолжали свою эгоистичную политику, не безпокоясь о томъ зл, которое они ей причиняли. У нихъ повсюду были союзники, даже совсмъ вблизи королевы, такъ какъ принцесса Елизавета участвовала въ заговор. Этому трудно было бы поврить, если бы сама Марія-Антуанетта, въ своихъ изліяніяхъ къ Ферзену не говорила объ этомъ: ‘Письмо ‘Monsieur’ къ барону де-Бретейль поразило, возмутило насъ, но приходится имть терпніе и въ данное время не проявлять своего гнва, я хочу, во всякомъ случа, списать его и показать сестр. Мн интересно знать, чмъ она его объяснитъ среди всего того, что длается. Нашъ очагъ — настоящій адъ. Нельзя сказать ни одного слова даже съ самымъ лучшимъ намреніемъ. Сестра до того боязлива, окружена такими интриганами, а главное до того подчинена вліянію извн братьевъ, что нтъ возможности ‘поговорить‘ или пришлось бы цлый день ссориться. Я вижу, что самолюбіе людей, окружающихъ Monsieur, погубитъ его окончательно, онъ думалъ въ первую минуту, что онъ все, а между тмъ, что бы онъ ни длалъ, онъ никогда не будетъ играть роли, за его братомъ останется всегда довріе и преимущество во всхъ партіяхъ, благодаря его постоянству и неизмнности поведенія.

‘Большое горе, что Monsieur не вернулся сейчасъ же, какъ насъ арестовали, тогда онъ былъ бы вренъ своимъ словамъ, что не оставитъ насъ. Онъ избавилъ бы насъ отъ многихъ лишнихъ заботъ и печалей, могущихъ явиться результатомъ тхъ уступокъ, какія намъ придется сдлать по поводу его возвращенія, на которое онъ, мы чувствуемъ, не согласится, въ особенности при такихъ условіяхъ.

‘Мы скорбимъ о многочисленности, мы знаемъ всю невыгоду этого, какъ государства, такъ и для самихъ принцевъ. Но что ужасно, такъ это то, что продолжаютъ обманывать всхъ этихъ честныхъ людей, у которыхъ скоро единственнымъ средствомъ останутся ярость и отчаяніе. Т, которые имли довріе обратиться къ намъ за совтомъ, были задержаны нами, или по крайней мр, если они и считали дломъ чести ухать, они узнали отъ насъ всю правду. Но нечего длать! Для того, чтобы наши желанія не исполнялись, разглашаютъ, что мы не свободны (это правда) и что, слдовательно, мы не можемъ говорить того, что думаемъ, и потому надо поступать совершенно обратно нашимъ словамъ. Такова была участь письма, посланнаго нами нашимъ братьямъ, которое вы видли и одобрили… Вдь это все равно, что сказать: исполняйте вс наши требованія и тогда мы будемъ вамъ служить, но не иначе’…

Затмъ она излагаетъ планъ дйствія, котораго, по ея мннію, слдуетъ держаться: ‘выяснить имъ наше настоящее положеніе,— говоритъ она,— заявить имъ наши желанія, убдить, что единственный для насъ исходъ въ данное время, это пріобрсти довріе народа, что это необходимо, существенно для всякаго дальнйшаго плана дйствій, для этого надо, чтобы все длалось сообща, а такъ какъ державы не могутъ оказать помощи во время зимы большими силами, то разв конгрессъ можетъ соединить вс средства дйствія на весну. Но, передавая это, необходимо остерегаться ихъ крайней болтливости’.

Спасенія можно ожидать только изъ-за границы — ‘на Собраніе разсчитывать нечего, это сборище злодевъ, безумцевъ и дураковъ’.

Нсколько дней позже, она возвращается къ той же мысли, и въ отдльномъ письм къ Ферзену присоединяетъ замтку короля, о которой предупреждаетъ Ферзена:

‘Въ ней нтъ ничего для васъ… а потому отдайте ее разобрать Б. (барону Бретейлю)’.

Въ этой замтк сказано: ‘твердое и одинаковое отношеніе всхъ европейскихъ державъ, при содйствіи угрожающей арміи, имло бы самое благотворное дйствіе, оно умрило бы пылъ эмигрантовъ и сдлало бы роль ихъ второстепенной. Мятежники были бы приведены въ смущеніе, мужество вернулось бы въ добрымъ гражданамъ, друзьямъ порядка и монархіи’.

Сколько иллюзій было въ этой надежд! Съ одной стороны она доказывала полное незнаніе мятежниковъ, съ другой — незнаніе своихъ добрыхъ гражданъ, плохо знали и эмигрантовъ, если предполагали, что эта перспектива могла умрить ихъ пылъ. Но еще боле доказывала она полное незнаніе настроенія царствующихъ особъ — и странно было предполагать, что общее дло могло заставить ихъ искренне и серьезно соединиться!

Одновременно завязалась тысяча интригъ, тысяча интригановъ орудовали въ интересахъ своихъ вожделній. А такъ какъ для политиковъ вс средства хороши, которыя приводятъ въ цли, то они распространяли слухъ, что Марія-Антуанетта ведетъ дятельную переписку съ братомъ по поводу того, чтобы онъ держался въ сторон отъ всхъ попытокъ другихъ царствующихъ особъ. Король шведскій, не разбирая, насколько врно подобное обвиненіе, выразилъ Ферзену по этому поводу свое серьезное неудовольствіе (11 ноября 1791):

‘Двойственное поведеніе этого принца,— говоритъ онъ про Леопольда,— и его постоянное виляніе предупреждали насъ о ршеніи, которое было имъ давно принято, онъ длалъ въ сущности все, чтобы помшать дйствовать другимъ державамъ, заставляя ихъ терять время, правда то, что постыдное поведеніе короля Франціи удивительно способствовало его намреніямъ… Надо сознаться, что поведеніе двора Франціи превзошло въ подлости и низости все, что можно было ожидать, все, на что могло указать прошлое…

‘Если королева предпочитаетъ подчиненіе и опасности, среди которыхъ она живетъ, зависимость отъ братьевъ, которой она, повидимому, такъ страшится, хотя напрасно, то я долженъ вамъ сказать, что императрица (Россіи) весьма недовольна ея поведеніемъ, а въ особенности тмъ, что королева Франціи пишетъ письмо за письмомъ императору, чтобы отговорить его дйствовать’…

Велико бывало отчаяніе Ферзена при полученіи подобныхъ писемъ. Находясь въ Брюссел, среди эмигрантовъ, онъ лучше чмъ кто нибудь зналъ, откуда шли эти ложные слухи. Да и дйствительно, чего ради вс эти господа, въ ссор съ отечествомъ, стали бы стсняться? Разв не приходилось имъ слышать, какъ графъ Прованскій обзывалъ своего брата ‘пшкой’? Не церемонясь съ нимъ и съ королевою, они слдовали только его примру.

Какъ ни тяжело было Ферзену сообщать Маріи-Антуанетт о всхъ обвиненіяхъ, взводившихся на нее, онъ не сложилъ съ себя этой обязанности. Его письма свидтельствуютъ о смлой искренности его въ этомъ отношеніи. Королева, узнавъ о взведенной на нее клевет, могла защищаться: ‘то, что говорятъ о моихъ письмахъ императору, просто непостижимо, я уже нкоторое время подозрваю, что ему пишутъ письма, поддлывая мой почеркъ, я непремнно должна это выяснить ‘.

Поддлывались ли подъ ея почеркъ, существовали или нтъ такія письма — не безразлично ли это? Ударъ былъ нанесенъ. Императоръ не дйствовалъ, другія царствующія особы, хотя и дйствовали, но несообща, а принцы вели дипломатическія сношенія съ европейскими дворами, точно Monsieur былъ король.

Что касается эмигрантовъ, за исключеніемъ нсколькихъ честныхъ, но не дальновидныхъ людей, у которыхъ роялизмъ, по выраженію г-жи Свчиной, былъ только упрощеннымъ патріотизмомъ, они точно ставили въ вину королю и королев, что сила не на ихъ сторон.

Марія-Антуанетта глубоко чувствовала горечь этой измны эмигрантовъ. По временамъ ея негодованіе выражается рзкими словами, въ одномъ письм въ Мерси она называетъ эмигрантовъ ‘подлецами!’

Какое ужасное существованіе для несчастной! Но она не падаетъ духомъ: ее поддерживаетъ гордость, гордость и надежда, которыя все еще живутъ въ ея сердц. Къ тому-же, она мать и это отчасти облегчаетъ ея страданія.

‘Что касается меня,— пишетъ она,— я бодре духомъ чмъ можно предполагать, меня постоянно поддерживаетъ умственное напряженіе, у меня нтъ ни одной свободной минуты, все время у меня уходитъ на людей, которыхъ я должна видть, на переписку и на дтей. Занятіе съ ними, поглощающее большую часть времени, моя единственная отрада… Когда мн бываетъ ужь очень грустно, я беру на руки моего мальчика, крпко цлую его и это утшаетъ меня въ данную минуту… Прощайте… Прощайте еще разъ’.

17.

Въ конц 1791 года троякая политика предлагалась королю для борьбы съ Революціею. Политика конституціоналистовъ, внушенная Барнавомъ, Дюпоромъ, Леметъ и др., заключалась въ томъ, чтобы отклонить всякое вмшательство иностранцевъ и эмигрантовъ и испробовать новый порядокъ вещей. Политика королевы клонилась къ тому, чтобы получить отъ европейскихъ державъ вооруженную демонстрацію, способную навести страхъ на мятежниковъ. Политика эмигрантовъ видла все благополучіе только въ дятельномъ вмшательств иностранныхъ державъ и задавалась мыслью, безъ всякаго сожалнія и стыда, выступить войною вмст съ европейскою коалиціею противъ Франціи.

Конечно, Людовикъ XVI, какъ всегда нершительный, не зналъ, къ какой политик примкнуть, онъ склонялся то къ одной, то въ другой, что въ сущности было равносильно тому, что ни къ одной. Тмъ не мене, несмотря на вс затрудненія, на вс неудачи, король Швеціи не унывалъ. Гордясь той ролью, которую, какъ онъ думалъ, онъ призванъ играть, онъ не сводилъ глазъ съ Франціи и въ голов у него рождались одинъ планъ за другимъ для освобожденія королевской семьи.

Такъ какъ планъ высадки на берегахъ Нормандіи не удался, вслдствіе формальнаго отказа императора, то король шведскій остановился на мысли Маріи-Антуанетты — собрать вооруженный конгрессъ въ Франкфурт-на-Майн. Но сознавая всю трудность приведенія въ исполненіе этого проекта, онъ ршилъ предложить еще попытку бгства. Онъ боялся, какъ-бы чернь Парижа не вздумала выместить на своихъ монархахъ наружныя воинскія демонстраціи, а потому, чтобы дать коалиціи, о которой онъ мечталъ, большую свободу дйствій, онъ желалъ, чтобы члены королевской семьи были вн сферы проявленій ожесточенія черни.

Имлось мало шансовъ на то, чтобы Людовикъ XVI согласился на повтореніе Вареннской попытки, да и, по правд сказать, шансовъ на успхъ новаго побга было еще меньше прежняго.

Планъ Густава III, казавшійся ему самому такимъ простымъ, въ сущности былъ очень сложенъ. Исходя изъ принципа, что дороги, ведущія къ границамъ, находятся подъ строгимъ надзоромъ, онъ совтовалъ на этотъ разъ направиться въ морю. Англійское судно должно было ожидать бглецовъ въ какой-нибудь маленькой гавани и доставить ихъ въ Остенде или въ Англію. Что касается до отъзда изъ Парижа, то его предполагалось такъ обставить: подъ предлогомъ охоты король выдетъ въ лсъ, и приставленный къ нему врный человкъ, англичанинъ, въ качеств гида, проводитъ его до моря. Для этой миссіи былъ избранъ англичанинъ потому, что англичане великодушны и смлы въ поступкахъ’. Королев, дофину и принцесс Елизавет пришлось бы слдовать другою дорогою. Разъединенные такимъ образомъ, бглецы меньше бы обратили на себя вниманіе и могли бы легче соединиться въ заране указанномъ маленькомъ порт.

По своему чисто дтскому замыслу планъ этотъ былъ немыслимъ для осуществленія. Ферзенъ, обыкновенно такой во всемъ основательный, на этотъ разъ не отнесся къ нему достаточно критически. Быть можетъ, желаніе свидться съ королевою, возможность провести нсколько дней около той, которую онъ боялся не увидть боле, помогли ему не остановиться ни на какихъ соображеніяхъ. Онъ немедленно согласился отправиться въ Парижъ, чтобы сообщить объ этомъ проект заинтересованнымъ въ немъ лицамъ.

Нужна была дйствительно его преданность и его сердечное сочувствіе, чтобы подвергать себя опасностямъ, связаннымъ съ такимъ шагомъ. Онъ былъ обвиненъ вмст съ соучастниками побга въ Вареннъ, но его спасло отъ ареста только его отсутствіе, однако, приговоръ все еще тяготлъ надъ нимъ. Его сношенія съ королевскою семьею, его участіе въ приготовленіяхъ къ побгу были всмъ слишкомъ хорошо извстны, онъ могъ всего ожидать въ случа, если будетъ узнанъ. Онъ рисковалъ головою.

Если онъ шелъ такъ смло на все, то Марія-Антуанетта не могла относиться такъ же спокойно къ его великодушной и вмст безумной ршимости, и сначала не соглашалась на этотъ опасный, безразсудный шагъ. Но, вроятно, желая видть своего друга, полагаясь на вс предосторожности, которыми онъ окружитъ себя, она наконецъ сдалась на его доводы. 21 января Ферзенъ пишетъ въ своемъ дневник: королева дала свое согласіе на мой пріздъ въ Парижъ’.

Онъ сейчасъ же принимается за приготовленія въ отъзду и назначаетъ его на 3 февраля, о чемъ и увдомляетъ Марію-Антуанетту. Однако, обстоятельства заставляютъ его отложить отъздъ. Разнесся слухъ, что король собирается бжать черезъ Кале. Парижъ всполошился, вс умы взволновались. Королева пишетъ Ферзену, чтобы онъ отложилъ отъздъ до опубликованія декрета о паспортахъ и покуда все не успокоится, черезъ нсколько дней она опять ему пишетъ и сообщаетъ, что отъ всхъ требуются личные паспорты, что, вслдствіе слуховъ о побг короля, надзоръ усиленъ и о путешествіи теперь нечего и думать. Но Ферзенъ ршаетъ иначе, онъ бравируетъ всякими препятствіями, разв онъ не можетъ себ добыть паспорта въ Швеціи, и выдать себя подъ вымышленнымъ именемъ за португальскаго курьера? Многіе путешественники безпрепятственно перехали черезъ границу, онъ видлся съ Симолинымъ, который безпрепятственно прибылъ въ Парижъ.

Но не одно свиданіе съ благополучно прибывшимъ въ Брюссель русскимъ посланникомъ при французскомъ двор возбуждаетъ въ Ферзен желаніе перебраться черезъ границу: баронъ Симолинъ, всецло преданный королевской семь, воспользовался своимъ пребываніемъ въ Париж, чтобы тайно видться съ королевой, и онъ передалъ своему другу самыя ужасныя извстія. Положеніе отчаянное, опасность ростетъ съ каждымъ днемъ.

— Я готова лучше всему подчиниться, чмъ продолжать жить въ томъ состояніи униженія, въ какомъ я нахожусь, по моему, все лучше нашего ужаснаго положенія.

Приводя эти слова королевы, Симолинъ прибавляетъ, что онъ былъ тронутъ до слезъ словами несчастной женщины, что онъ иметъ намреніе отправиться въ Вну, и дйствовать тамъ въ пользу королевы, что она вручила ему прелестныя письма къ императору, императриц и князю Каунитцу… Отъ одного воспоминанія въ немъ оживаетъ пережитое волненіе, которое Ферзенъ вполн раздляетъ.

Этотъ разсказъ укрпляетъ его въ его ршеніи: онъ детъ во что бы то ни стало. Онъ торопится закончить послднія приготовленія въ отъзду, 10 февраля все готово и на другой день, въ девять съ половиною часовъ, онъ садится въ карету вмст съ Рейтерсвердомъ, тоже шведомъ, котораго Густавъ III охотно употреблялъ въ дло для тайныхъ миссій.

Ферзенъ разсказываетъ самъ о всхъ предосторожностяхъ, принятыхъ имъ, чтобы провести французскую полицію, еслибы она оказалась слишкомъ любопытною. Онъ запасся ‘врительнымъ письмомъ какъ министръ португальской королевы’. Письма и записка шведскаго короля французскому королю были помчены по тому же адресу, подробный рапортъ подписанъ именемъ: ‘Франкъ’ и ‘все было запечатано печатью съ гербомъ Швеціи, сдланнымъ здсь’.

Что долженъ былъ перечувствовать Ферзенъ при вид мста, связаннаго для него съ столькими воспоминаніями! Онъ не былъ въ Париж съ 20 іюня, съ того времени какъ, переодтый кучеромъ, сопровождалъ королевскую семью.

Вечеромъ онъ видится въ Тюльери съ Маріею-Антуанеттою. Но подробностей объ этомъ первомъ свиданіи не имется и приходится довольствоваться двумя строчками изъ дневника Ферзена, который по своему лаконизму, какъ всегда, является ‘героемъ романа, но не французскаго романа’: ‘Былъ у королевы, прошелъ обыкновеннымъ моимъ путемъ, опасался національной гвардіи, короля не видалъ’. На другой день была ‘чудесная, мягкая погода’. Онъ дождался сумерокъ, чтобы вернуться въ Тюльери. Около шести часовъ онъ увидалъ короля и королеву. ‘На корол надта красная лента’.

Сперва говорили объ угрожающихъ опасностяхъ и возможныхъ случайностяхъ. Ферзенъ сообщилъ имъ о план побга, придуманномъ шведскимъ королемъ, но съ первыхъ же словъ король остановилъ его, заявивъ, что онъ не желаетъ узжать, что затвать эту попытку, безъ всякаго вроятія на успхъ, при томъ надзор, подъ какимъ онъ находится, величайшее безуміе. Сама королева, хотя и соглашалась, что побгъ имлъ-бы для нихъ большую выгоду, хотя и увряла, что неудача перваго раза не помшала бы ей ршиться на вторичную попытку, тмъ не мене, раздляла взглядъ своего мужа и такъ же, какъ онъ, ни за что не хотла принять предложенія шведскаго короля.

Ферзенъ видлъ въ отказ короля не одну только матеріальную причину его, ему казалось, онъ стсняется ухать потому, что столько разъ общалъ остаться — а ‘онъ честный человкъ’. Все, на что удалось его уговорить, это, что онъ выдетъ въ лсъ, когда войска будутъ близки и при помощи, и въ сопровожденіи контрабандистовъ, онъ отправится на встрчу отрядовъ, которые отдлятся нарочно для этого.

Насчетъ конгресса король желалъ, чтобы онъ занялся прежде всего разсмотрніемъ его требованій, а главное, чтобы онъ отстоялъ, если только собраніе вообще согласно будетъ вступить въ какіе-либо переговоры, свободный ему выздъ изъ Парижа въ мсто, откуда онъ бы могъ слдить за ходомъ событій и утверждать правительственныя распоряженія, не находясь ни подъ какимъ давленіемъ. Если же собраніе не пожелаетъ вступить ни въ какіе переговоры по этому поводу, тогда онъ не будетъ имть ничего противъ вмшательства державъ и заране подчиняется всмъ опасностямъ, которыя явятся слдствіемъ такого положенія вещей.

Ферзенъ перечисляетъ вс эти опасности. Былъ распущенъ слухъ, что короля перевезутъ въ Севеннъ и что тамъ его окружатъ арміею протестантовъ. Онъ совтуетъ, въ предупрежденіе возможности этого, поручить врному человку написать памфлетъ, преисполненный демагогіи и поношенія его и королевы, въ которомъ было бы выяснено, что проектъ переселенія ихъ въ Севеннъ придуманъ аристократами, какъ прологъ, чтобы вывести ихъ изъ Парижа и препроводить въ иностраннымъ войскамъ.

Затмъ онъ добавляетъ, что державы готовы оказать содйствіе, по мннію шведскаго короля и Россійской императрицы, только для того, чтобы возстановить монархію и королевскую власть во всей ея полнот, ‘а не для того, чтобы организовать во Франціи смшанное правительство’.

Королева отнеслась съ жаромъ въ этой мысли, но король, хотя и одобрялъ ее, тмъ не мене находилъ ее неисполнимой.

Въ виду возраженій Ферзена Людовикъ XVI оживился и сказалъ:

— Мы между собой и можемъ говорить откровенно. Я знаю, что меня упрекаютъ въ слабости и нершительности, но никто не былъ въ моемъ положеніи. Я знаю, что пропустилъ моментъ — это 14 іюня, надо было тогда уйти, я и хотлъ это сдлать, но самъ ‘Monsieur’ просилъ меня остаться, а маршалъ де-Брольи, который командовалъ, отвтилъ мн:— ‘Да, мы можемъ пробраться въ Метцъ, но разъ мы попадемъ туда, что дальше?’ — Я пропустилъ моментъ и его больше не повторялось. Я былъ всми покинутъ.

Разъ попавъ на путь откровенности, король сознается въ своей безхарактерности. Да, онъ далъ свое согласіе на декретъ о секвестраціи имуществъ эмигрантовъ, но это для того, чтобы сохранить ихъ, иначе он были бы сожжены, разграблены. Затмъ онъ надялся, что этою уступкою ему удастся наложить свое ‘veto’ на декретъ относительно паспортовъ. Въ сущности онъ находится въ такомъ положеніи, что не можетъ ни въ чемъ отказать мятежникамъ, и потому онъ просилъ Ферзена предупредить державы, чтобы он ничему ни удивлялись, никакой сдлк, никакой слабости. ‘Надо, говорилъ онъ наивно, чтобъ меня совсмъ оставили въ сторон, и предоставили бы мн дйствовать самому’.

Королева не проявляла такой униженной покорности, ей была боле присуща гордость, и послдняя не покидала ее. Она называла Ферзену повренныхъ, которыхъ избрала себ среди прежнихъ революціонеровъ. Она смялась надъ ними и сама этимъ забавлялась. Да они и сами уже поговаривали, что ‘это не можетъ такъ продолжаться’, они завряли, что зашли дальше чмъ хотли, и все это по милости аристократовъ, которые побдили ихъ. Но она не поддавалась этимъ запоздалымъ признаніямъ, и приписывала ихъ двумъ чувствамъ одинаково неблагороднымъ и невеликодушнымъ: ненависти, какую они питали къ Національному Собранію, гд они ничего не значили и не имли никакого вліянія, и страху, ощущавшемуся ими при мысли, что положеніе вещей скоро измнится. Въ сущности, они стремились только избжать наказанія. А потому она не доврялась имъ и продолжала видться съ ними только ради своихъ выгодъ.

Затмъ она перебрала составъ политиковъ: за исключеніемъ Бертрана де-Мольвиль, который добръ, но безсиленъ что нибудь сдлать, вс министры были ‘измнники’. Де-Жервиль, адвокатишка на семьсотъ франковъ, ‘былъ хуже всхъ, былъ всегда готовъ выдать своихъ коллегъ’. Лессаръ, Нарбоннъ только о себ и думалъ, отнюдь не о корол, уже въ одномъ изъ своихъ писемъ она упоминала о немъ и о его интригахъ съ m-me де-Сталь. Чего же ждать отъ подобныхъ людей?

Затмъ, радуясь возможности отвести душу съ другомъ счастливаго времени, она вспоминала разныя подробности изъ побга, обдуманнаго ими и такъ тяжко для нея кончившагося. M-lle Рошереттъ, горничная, бывшая на подозрніи, была любовницею Гувіона и все ему передавала. На допрос, на слдующій день посл отъзда королевы, она наговорила про нее самыхъ ужасныхъ вещей. Когда ее спросили, не слыхала ли она шуму у дверей, она имла дерзость сказать, что она такъ часто слышала у дверей шаги, когда король спалъ, что давно перестала на это обращать вниманіе.

Де-Валори сообщилъ своей любовниц, которая одновременно состояла и любовницею ‘Мосье X., бшенаго человка’, о проект побга.

Въ своей строгой оцнк трехъ тлохранителей она говоритъ про нихъ, что ‘они были ни на что не годны’.

Наконецъ ихъ ужасало возвращеніе. Убійство Данпьерра, случай съ человкомъ, гд ея подозрваютъ въ желаніи отравить, кривъ, шумъ, ругательства, оскорбленія, которымъ ее подвергаютъ. Она вспоминаетъ все это. Затмъ она длаетъ оцнку коммиссаровъ, присланныхъ за ними Собраніемъ: Латуръ-Мобургъ и Барнавъ весьма порядочные люди. Петіонъ — неприличенъ.

Петіонъ хвалился своимъ всевдніемъ. Разв онъ не говорилъ, что они сли въ карету около дворца, что кучеромъ былъ одинъ шведъ по имени… Онъ сдлалъ видъ, что не знаетъ имени и просилъ королеву назвать его.

‘Я не имю привычки справляться объ имени наемныхъ кучеровъ’, отвтила она.

А вс муки послдняго дня: тринадцать часовъ зды въ карет въ страшную жару не смя спустить шторъ! Затмъ послдующія 6 недль строжайшаго надзора! Шпіонство! Постоянное присутствіе офицеровъ въ сосдней комнат, они собирались даже ночевать въ ея комнат. Съ трудомъ удалось ихъ задержать между двухъ дверей. Бывало и такъ, что они ночью заглядывали, въ своей ли она кровати. Однажды, ночью, одинъ офицеръ, замтивъ, что она не спитъ, услся около нея и пустился съ ней въ разговоры.

Это еще не все — у нихъ подъ окнами разбили лагерь и день и ночь былъ адскій шабашъ!

Перебирая вс эти обиды, несчастья, ей невольно вспоминались вс т, которые ее покинули, вс т, которые оказались такими ей преданными, и невольно она должна была придти въ убжденію, что къ первымъ принадлежали т, которые ей были всмъ обязаны, во вторымъ т, которымъ она ровно ничего не сдлала, и такая неблагодарность и такая преданность одинаково глубоко ее трогали. Самъ Ферзенъ, раздлявшій ея волненіе, былъ растроганъ до слезъ. Въ числ преданныхъ ей людей она не забыла шведскаго короля и поручила его посланнику передать ему вс ея признательности за то сочувствіе и дружбу, съ какими онъ относится въ ихъ положенію. Къ сожалнію, она не могла сказать того же о своемъ брат, император Леопольд…

На этомъ и заключилось это свиданіе, которое не могло привести и не привело ни въ какому практическому результату, но которое дало, по крайней мр, минуту счастія Маріи-Антуанетт. Ферзенъ могъ прямо вернуться въ Брюссель, его миссія была выполнена, но такъ какъ онъ выдалъ себя за португальскаго курьера, ему пришлось, если не выхать на испанскую границу, то по крайней мр удалиться изъ Парижа, чтобы не возбудить подозрнія. Онъ отправился въ Туръ и вернулся черезъ Фонтенебло 19 февраля.

Онъ не рискнулъ показаться въ Тюльери, но это было ему очень мучительно. Онъ письменно спросилъ, не будетъ ли ему дано какихъ приказаній и получилъ отвтъ, что онъ долженъ пріхать проститься съ королемъ и королевою. Въ сопровожденіи Гогела, онъ проникъ въ послдній разъ въ Тюльери, спутникъ его Рейтерсваердъ ожидалъ его внизу на площади.

Онъ ужиналъ съ королемъ и королевою, пилъ съ ними чай, и разстался съ ними въ 12 часовъ… Онъ видлъ Марію-Антуанетту въ послдній разъ…

18.

Ферзенъ подробно доложилъ своему королю объ этой поздк. Онъ не упустилъ изъ виду ничего, что могло бы прибавить жару къ рвенію Густава III на благо плнникамъ. Передавая, съ какимъ трогательнымъ чувствомъ Марія-Антуанетта говорила о стараніи шведскаго короля освободить ее и выражала ему всю свою благодарность по этому поводу — онъ больше имлъ въ виду будущее, чмъ прошлое. Но случайность разбила вс его надежды: неожиданное событіе должно было отнять у королевы Франціи ея самаго энергичнаго защитника. Въ эту самую минуту заговорщики избирали убійцу, который обязывался поршить съ своей жертвою. Въ холодной стран свера свершилось цареубійство… Ферзенъ извщаетъ Марію-Антуанетту о смерти шведскаго короля слдующимъ письмомъ: ‘Вроятно, вы уже получили печальную удручающую всть о кончин короля. Вы теряете въ немъ твердую опору, врнаго союзника, а я покровителя и друга. Это жестокая потеря!..’

На первый взглядъ можно было думать, что исчезновеніе этого рыцарски-преданнаго короля будетъ имть серьезное значеніе для нершительности европейскихъ державъ и что Марія-Антуанетта и Людовикъ XVI теряютъ лучшую опору въ немъ, который всюду разъискивалъ защитниковъ королевской семьи Франціи. Человческія опасенія, также какъ и ихъ надежды, обыкновенно рушатся отъ случайностей, которыя руководятъ людьми и не подчиняются имъ. Доказательство на лицо. Густавъ III умеръ, его мысль осуществляется,— война, которой онъ при жизни не могъ добиться, разгорается сама собою.

Наступаетъ время дятельной переписки королевы, почти непрерывной. Чаще всего она пишетъ рукою Гогела, съ Ферзеномъ у нея устанавливается цлый планъ особой условной переписки, которую, если-бы даже она и попалась въ руки враговъ, не понялъ бы никто. Вс прежніе способы — шифровка, симпатическія чернила, письма спрятанныя въ ящикахъ съ чаемъ или сухарей, въ листахъ ‘Moniteur’, не удовлетворяютъ боле, и она придумаетъ новую весьма хитрую комбинацію. Она диктуетъ Гогела дловыя письма, которыя одному другу поручалось передавать мосье

Въ нихъ она распространяется обо всемъ, но затмъ, съ мста, помченнаго знакомъ, фиктивная переписка заканчивается и начинаются важныя сообщенія, для прочтенія которыхъ требуется условленный ключъ.

Ферзенъ для передачи отвтовъ на эти письма пользовался услугами нкоей m-me Тоскани, довреннаго лица m-me Сюлливанъ. Въ своихъ письмахъ онъ старается успокоить королеву: ‘Боже мой! Какъ меня печалитъ ваше положеніе, душа моя удручена имъ. Постарайтесь только остаться въ Париж. Короля прусскаго уговорили, вы можете на него разсчитывать’ (11 іюня).

Но эта общанная помощь придетъ ли во время? Революція шла боле быстрыми шагами, чмъ Монархія, и не прошло нсколькихъ дней посл этихъ писемъ, какъ Ферзенъ былъ встревоженъ печальными встями.

‘Страшное извстіе о покушеніи 21-го, въ замк Тюльери,— пишетъ онъ 24 іюня въ своемъ дневник.— Ужасно! прилагаю его, страшно подумать о послдствіяхъ’…

Это извстіе было ему сообщено повреннымъ въ длахъ Швеціи, въ Париж, Бергштедтомъ. Онъ писалъ, что въ Тюльери ворвалась толпа въ пятьдесятъ тысячъ человкъ, вооруженныхъ пиками, съ криками: ‘долой м-сье Veto! m-me Veto, и всю ихъ шайку!’

Черезъ дурно охранявшіяся или совсмъ не охранявшіяся двери вся эта толпа черни проникла во дворецъ. Король, чтобы противустоять теченію, удалился въ углубленіе окна, въ сопровожденіи нсколькихъ врныхъ гренадеровъ. Онъ подвергался большимъ опасностямъ и выказалъ при этомъ много истиннаго мужества. Въ подтвержденіе приводилось нсколько примровъ: какой-то негодяй, подойдя къ нему и замахнувшись на него своимъ оружіемъ, прорычалъ: ‘Гд же онъ? дайте-ка я его убью!’

Спокойствіе короля внушило уваженіе этому безумцу. Тмъ не мене, отстаивая съ энергіею свое Veto на нкоторые декреты собранія, онъ думалъ, что ему слдуетъ уступить фантазіи народа и согласился надть красный колпакъ. Что касается королевы — она находилась въ аппартаментахъ Дофина. На крики она прибжала, но была отдлена отъ короля, и ей пришлось выносить одной вс оскорбленія и угрозы. ‘Королева нсколько разъ слышала не мняясь въ лиц, какъ требовали ея головы ‘. Въ бумагахъ Ферзена нашлась записка безъ числа, начала нтъ, но очевидно она относится къ этому времени. Она была передана Леонардомъ, парикмахеромъ королевы: ‘Не безпокойтесь обо мн. Поврьте, что мужество всегда внушаетъ уваженіе. Ршеніе, которое мы приняли, надюсь, дастъ намъ время ждать, но шесть недль это такъ долго. Не смю вамъ писать больше. Прощайте! Ускорьте, если можете, общанное содйствіе нашему освобожденію’. Затмъ симпатическими чернилами: ‘Я еще жива, но это чудо! День двадцатаго былъ ужасенъ. Не меня собственно преслдуютъ, но прямо покушаются на жизнь моего мужа, они этого не скрываютъ. Онъ проявилъ твердость и силу, которыя на время произвели впечатлніе, но опасность можетъ повториться каждую минуту. Надюсь, что вы скоро получите объ насъ извстія. Прощайте! Берегите себя для насъ, и не безпокойтесь за насъ’.

Людовикъ XVI, проявившій передъ рычавшей чернью благородство пассивнаго смиренія, снова впалъ въ апатію’ Изъ его дневника видно, какъ онъ относится къ событіямъ — грустно читать, онъ едва упоминаетъ о нихъ: ‘Среда, 20 іюня. Исторія въ Тюльери’. Въ слдующіе дни онъ пишетъ только: ‘ничего’. 25-го онъ пишетъ: ‘Прогулка съ сыномъ посл обдни въ саду и по двору, чтобы посмотрть на національную гвардію’.

Извн братья короля не упускали случая усилить опасность своимъ поведеніемъ и болтовнею. На одно письмо Людовика XVI, гд онъ, въ силу новой конституціи, называетъ ихъ ‘Французскими принцами’, они отвчаютъ съ милою наивною скромностью, что ‘этотъ титулъ не принадлежитъ имъ’. Посл 20 іюня они обнародываютъ манифестъ, который Ферзенъ называетъ ‘глупымъ’ и ‘дерзкимъ’ по отношенію, въ королю. Они разослали его по всмъ дворамъ. Какъ это было тактично, чтобы возбудить рвеніе державъ въ пользу Людовика XVI! Въ сущности, они, быть можетъ, очень хорошо знали, что длали. Ихъ поведеніе въ другихъ случаяхъ было такъ эгоистично, такъ явно лично, что невольно задаешь себ вопросъ, не боясь погршить противъ истины, не съ руки ли имъ было дйствовать въ такомъ дух, чтобы уменьшить то разстояніе, которое отдляло ихъ отъ престола.

Между тмъ, несмотря на опасность данной минусы, и сознавая всю важность помощи, Марія-Антуанетта проявляла себя женщиною-главою, или скоре мужчиною семьи. Ода не врно судила о положеніи вещей, она была не политикъ, но думая, что надежда на благополучіе заключается въ содйствіи иностранныхъ державъ, она неотступно держалась этой идеи. У нея по крайней мр была выдержка въ поведеніи, и она дйствовала, а не бездйствовала, какъ ея супругъ.

Если Ферзенъ не могъ ускорить движенія пруссаковъ, ни двинуть австрійцевъ къ Парижу, то, по крайней мр сознаніе того, что благодаря ему королева не утрачивала надежды, являлось ему удовлетвореніемъ. Подтвержденіемъ служитъ слдующая записка отъ 3-го іюля: ‘Положеніе наше ужасно, но особенно не безпокойтесь, я чувствую въ себ запасъ мужества, какой-то внутренній голосъ говоритъ мн, что мы скоро будемъ счастливы и спасены. Только эта мысль поддерживаетъ меня… Прощайте! Когда-то мы увидимся спокойно?..

Какъ ни казалось теперь неправдоподобнымъ, но они дйствительно врили, что эта минута близится. Ферзенъ пишетъ 10 іюля: ‘Всячески ускоряютъ операціи, прибытіе пруссаковъ уже близко, съ первыхъ дней августа можно будетъ уже начинать’…

Даже въ эти печальные дни надежда не повидала королеву — переписка съ Ферзеномъ поддерживала ее. Однако, время шло, а военныя дйствія не начинались. Марія-Антуанетта воображала, что энергичное заявленіе герцога Брауншвейгскаго нагонитъ небывалый страхъ на возбужденныхъ патріотовъ и на время замнитъ собою недостатокъ дйствія. ‘…Надо немедленно обнародовать манифестъ… его ждутъ съ нетерпніемъ, онъ безъ сомннія соединитъ массу людей около короля и обезпечитъ его безопасность...

Она чрезвычайно живо описываетъ опасности, угрожавшія королевской семь: ‘Жизнь короля, также какъ и королевы, очевидно, давно въ опасности. Прибытіе около 600 марсельцевъ и безчисленнаго множества всякихъ депутатовъ изъ всхъ якобинскихъ клубовъ усиливаетъ наши опасенія, къ сожалнію, слишкомъ основательныя. Принимаются всевозможныя мры для безопасности ихъ величествъ, но убійцы постоянно бродятъ около замка, всячески возбуждаютъ народъ, въ половин національной гвардіи нерасположеніе, въ другой слабость или подлость. Противодйствіемъ замысламъ негодяевъ является нсколько человкъ, готовыхъ защитить королевскую семью стною изъ своихъ труповъ, да полкъ гвардейскихъ швейцарцевъ. Исторія, происшедшая 30-го, за обдомъ, въ Champs Elysees, между 180-го гренадерами національной гвардіи и марсельскими федератами, ясно выказала всю подлость національной гвардіи и какъ мало на нее можно разсчитывать, она можетъ импонировать лишь своей массой. 180 гренадеровъ бжали… Уже давно мятежники не скрываютъ своего намренія извести королевскую семью… если не придетъ помощь, только Провидніе можетъ спасти короля и его семью’.

19.

Въ ту самую минуту, какъ она писала эти безнадежныя строки, она получила столь желанный манифестъ. Она могла бы ему радоваться, если бы факты соотвтствовали иллюзіямъ и если бы вмсто страха, на который она разсчитывала, души патріотовъ, при чтеніи его, не преисполнились грознымъ гнвомъ.

Никогда еще съ подобными угрозами не обращались къ цлому народу. ‘Съ каждымъ національнымъ гвардейцемъ, взятымъ съ оружіемъ въ рукахъ, будетъ поступлено какъ съ мятежникомъ, обыватели, которые осмлятся защищаться, будутъ преданы смертной казни, а дома ихъ сожжены, вс члены Національнаго Собранія, департамента, округа, муниципалитета и національной гвардіи, будутъ отвчать головою за вс событія, будутъ судиться военнымъ судомъ безъ всякой пощады, объявляется при этомъ, что если будетъ нанесено малйшее оскорбленіе королевской семь, и если не будетъ немедленно сдлано всего для ея безопасности, ихъ императорскія и королевскія величества предадутъ городъ Парижъ военному суду и полному разрушенію’.

Чтобы спастись отъ этой участи, французской націи предлагалось ‘немедленно подчиниться королю, ея законному монарху’…

Этотъ удивительный манифестъ, приписываемый герцогу Брауншвейгскому, на самомъ дл не былъ имъ написанъ, въ настоящее время авторы его или скоре авторъ извстенъ’ Первоначальный проектъ его былъ составленъ де-Лимонъ, французомъ, состоявшимъ прежде за служб у герцога Орлеанскаго, затмъ перебравшимся за границу, написанный въ умренныхъ, но твердыхъ выраженіяхъ, онъ былъ предъявленъ Ферзену. Ферзенъ же, подъ вліяніемъ криковъ отчаянія, доносившихся до него изъ Парижа, ожесточенный безсиліемъ спасти то, что ему было дорого, излилъ весь свой гнвъ въ этотъ документъ и своимъ вліяніемъ убдилъ начальника союзныхъ войскъ выдать за свои угрозы, которыя Ферзену часто приходили на умъ. Несоблюденіе мры, извинительное въ немъ, безтактно и смшно со стороны генерала, являющагося отвтственнымъ лицомъ передъ цлою Европою.

Впечатлніе, произведенное этой деклараціей, убдило скоро, какъ ошибочны были ожиданія. Крики ярости со всхъ сторонъ явились отвтомъ на эти дерзкія требованія: народъ, котораго стращали наказаніями, возсталъ, движимый одной общей мыслью противодйствія, и точно руководимый тайнымъ инстинктомъ, подсказавшимъ ему, что эти грозныя заявленія шли изъ дворца его королей, ринулся на Тюльери.

Разсчитывали его привести въ оцпенніе, а привели только въ ярость.

Манифестъ появился 28-го іюля, а 3-го августа уже стали требовать отршенія короля отъ власти. Напрасно уврялъ несчастный Людовикъ XVI, что онъ не причастенъ ни къ какимъ сношеніямъ съ иностранными державами — ему не врили. 9-го августа весь Парижъ возстаетъ и на завтра готовится мятежъ.

Король теряетъ голову. Неспособный вправо разсуждать, онъ не уметъ дйствовать. Подъ вліяніемъ королевы, онъ пытается 10-го возбудить рвеніе своихъ защитниковъ, показавшись имъ. Его радостно привтствуютъ ‘gentilshommes’ изъ оставшихся ему врными и швейцарскіе солдаты, онъ хочетъ пройти дальше, къ батальонамъ національной гвардіи, собравшимся вокругъ замка.

Быть можетъ, король, гордо появившійся верхомъ на кон, и вернулъ бы на путь порядка эти шаткіе умы. Людовикъ же XVI, въ парик на бокъ, съ опухшей, усталой физіономіей, не внушаетъ въ ихъ рядахъ даже состраданія. Онъ проходитъ сперва при общемъ молчаніи, затмъ поднимаются шумъ, крики, всякія оскорбленія такъ и сыпятся съ устъ этихъ патріотовъ, его толкаютъ, и онъ быстро удаляется во дворецъ подъ шумъ всякихъ ругательствъ.

Монархія погибла, погибла подъ ударами какъ враговъ, такъ и друзей:

Въ то время, какъ король, королева Франціи въ сопровожденіи дофина, madame Royale (ихъ дочери), принцессы Елизаветы и нсколькихъ преданныхъ имъ друзей, въ числ которыхъ находится и Гогела, повидаютъ дворецъ королей и Національное Собраніе гостепріимно устраиваетъ ихъ въ лож своего стенографа, затмъ заключаетъ ихъ въ Тампль, Ферзенъ, преслдуя свою идею, ищетъ по всему свту спасителей королев, замышляетъ обратиться въ королю Англіи, чтобы онъ заявилъ, что ‘небывалымъ образомъ отмститъ за всякое посягательство на королевскія особы ‘, и 10 августа сообщаетъ письменно о своемъ план Маріи-Антуанетт!

Иллюзіи не повидаютъ его, въ его дневник есть такая многозначительная замтка: ’10-го, пятница. Извстія изъ Парижа весьма успокоительныя’.

Не проходитъ трехъ сутокъ, какъ всти изъ Парижа являются тяжкимъ опроверженіемъ его надеждъ: ’13-го, понедльникъ. Ужасающія всти изъ Парижа. Въ четвергъ утромъ нападеніе на дворецъ, король и королева спаслись въ Собраніи, въ часъ еще продолжали драться во дворахъ и на площади Каруселя. Кровь лилась, много убитыхъ и раненыхъ, дворецъ весь пробитъ, въ него стрляли изъ восьми пушекъ… Думали, что онъ подожженъ — такой густой дымъ стоялъ надъ нимъ. Боже мой! Какой ужасъ!..

’15-го, среда. Извстія изъ Парижа: королевская семья въ отел де-Ноаль, подъ охраною, съ запрещеніемъ кого либо видть…

’17-го, пятница. Извстія изъ Парижа: король и его семейство заключены въ Тамиль, m-me Ламбаль и Турзель заточены съ ними…’

Какъ быстро росли событія. Съ каждымъ курьеромъ боле важныя извстія. Сегодня извщеніе о томъ, что Лафайеттъ — герой независимости, любимецъ національной гвардіи Парижа, популярный генералъ Лафайеттъ покинулъ свою армію, покинулъ Францію и схваченъ вмст со своими друзьями Латуръ-Мобургъ, Ламетомъ, Бюро-де-Пюзи и др. На другой день извстія еще ужасне: городъ въ огн и крови. Разнузданная чернь избиваетъ тхъ, кого она считаетъ за враговъ народа!

Сперва это только слухи: ‘говорятъ, что народъ судитъ и немедленно казнитъ…’ Но скоро узнаются вс подробности, подтверждаются вс жестокости. Ферзенъ съ ужасомъ узнаетъ, что кроткая т-ше Ламбаль въ числ жертвъ! Это еще не все, ея трупъ носили подъ окнами Тампля, заставляли короля смотрть на него, при этомъ Манюель говорилъ ему:

— Гляди! быть можетъ, и будетъ контръ-революція, но ты, по крайней мр, ее не увидишь, таже участь и тебя ждетъ…’

Ферзенъ трепещетъ: ‘Никогда я еще такъ не боялся’,— пишетъ онъ 6 сентября.

Онъ имлъ основаніе опасаться: Парижъ въ рукахъ всякаго сброда и вслдствіе слабости или соучастія, правительство не ршается превратить это постыдное владычество.

Вотъ какой отвтъ получился на знаменитый манифестъ! Вс противники революціи поражены и смущены, факты превышаютъ всякія ожиданія. Мерси, видвшій все ‘въ черномъ свт’, заговорилъ тоже языкомъ мятежниковъ, онъ сказалъ Ферзену: ‘надо было употребить въ дло всю возможную строгость, и самое врное средство было бы Парижъ съ четырехъ концевъ’.

Но, чтобы поджечь Парижъ съ четырехъ концевъ, надо было находиться по близости этихъ четырехъ концевъ, а пруссаки были далеко. Французская армія, подъ командою геніальнаго авантюриста, генерала Дюмурье, не имла, повидимому, намренія уступить мсто такъ легко. Канонада Вальми (20-го сентября) еще боле задержала шествіе непріятеля.

Къ этой неудач, незначительной самой по себ, присоединились еще другія напасти съ самыми печальными послдствіями. Дурно снабженное провіантомъ войско герцога Брауншвейгскаго питалось недозрлыми фруктами и солдатъ подкашивала диссентерія. Вдобавокъ погода стояла ужасная, холода наступили рано.

Письма эмигрантовъ приносили печальныя извстія. Въ нихъ говорилось, что хотя постъ Дюмурье находится вн опасности, но что войско терпитъ во всемъ недостатокъ. ‘Разрушаются дома для топлива. Пришлось забирать хлбъ зерномъ въ амбарахъ. То, что творится, доказываетъ, что порядку мало, цлыя деревни были объдены, что принесло большой вредъ жатв. Страна ата представляетъ изъ себя въ настоящее время картину опустошенія, голую степь. То, что говоритъ о ней виконтъ де-Караманъ, и о нищет жителей, ужасно, онъ разсказываетъ, что въ одной деревн, пылавшей въ огн, онъ видлъ старика съ женою, сидящими передъ своимъ объятымъ пламенемъ домомъ, въ мрачномъ молчаніи слдящими за истребленіемъ всего, что они имли. Около нихъ лежала ихъ собака и отчаянно выла.

‘Письмо Вобанъ въ жен рисуетъ въ ужасныхъ краскахъ вс бдствія эмигрантовъ: ‘они десять дней на бивуак безъ палатокъ, безъ экипажей, страдаютъ диссентеріей, безъ помощи и безъ всякой возможности помощи, страшный недостатокъ провіанта: онъ сълъ послдній фунтъ хлба и больше его негд взять’.

‘Въ этихъ обоихъ письмахъ чувствуется недовріе въ успху, он точно говорятъ: одинъ Богъ знаетъ, чмъ это кончится (дневникъ Ферзена — 1 октября).

Въ данную минуту вс хорошо знали только одно, что герцогъ Брауншвейгскій билъ въ отступленію, къ большому неудовольствію всхъ экзальтированныхъ. Баронъ Бретейль, обыкновенно сдержанный, осуждалъ его строго:

— Это удивительное поведеніе кладетъ пятно на герцога Брауншвейгскаго, это человкъ, забрызганный грязью.

Французы, тмъ временемъ, продолжали свои успхи. Дюмурье заставилъ принять свой планъ, который состоялъ въ томъ, чтобы овладть Бельгіею: побда Жемаппъ оправдывала его (6-го ноября). На этотъ разъ положеніе становилось серьезнымъ, опасность приближалась въ Брюсселю, Ферзену пришлось удалиться. Вмст съ полковникомъ Крауфордомъ, Симолинымъ и m-me Сюливанъ, онъ выхалъ 9 ноября, въ 12 часовъ, въ Дюссельдорфъ.

То, что ему пришлось видть по пути его бгства, глубоко опечалило его: ‘Раздирающее зрлище представляли изъ себя эти эмигранты, молодые люди и старвви еле плелись, будучи не въ силахъ тащиться съ своими ружьями и ранцами, многіе шли пшкомъ, а въ телжкахъ тащили за собой все, что могли захватить. Дамы высшаго круга, съ горничными и безъ нихъ, шли пшкомъ, нкоторыя съ дтьми на рукахъ, другія съ маленькими пакетиками. Я бы желалъ въ ту минуту имть сто каретъ, чтобы прихватить всхъ этихъ несчастныхъ, тяжко было смотрть на нихъ’.

Далеко отлетли надежды, одушевлявшія Ферзена еще не такъ давно. Ни Франція, ни революція не собиралась, повидимому, склонить чело передъ Европою и королевскою властью.

20.

Сказать про генерала, что онъ спалъ спокойно ночь наканун сраженія, значитъ дать неоспоримое доказательство его хладнокровія, его мужества. Отчего въ число этихъ душевныхъ проявленій неустрашимости передъ лицомъ большой опасности никому не пришло на умъ внести фактъ, что такой-то хорошо полъ? Людовикъ XVI оставилъ бы тогда въ памяти людей о себ совсмъ другое воспоминаніе, тогда не ради одного любопытства приводилось бы меню его обда одного декабрьскаго дня: ‘Людовикъ сълъ 6 котлетъ,— свидтельствуетъ рапортъ коммиссара Альбертье,— изрядный кусокъ пулярдки, яицъ, выпилъ 2 стакана благо вина, одинъ — вина аликанте и посл того легъ спать’.

Между тмъ случилось это въ весьма знаменательный для него день: король вернулся изъ Конвента, гд его адвокатъ, де-Сезъ сказалъ за него свою смлую и безполезную, защитительную рчь.

Людовикъ XVI и при другихъ случаяхъ проявлялъ особое наслажденіе при удовлетвореніи потребностей своего непомрнаго аппетита. И въ лож стенографа, въ то время, какъ убивали швейцарцевъ и ‘gentilshommes’, оставшихся въ Тюльери, онъ съ жадностью разрывалъ руками на части какую-то жареную птицу, на глазахъ возмущенной королевы, при насмшливыхъ взглядахъ депутатовъ.

Зачмъ ему было стсняться? По части обжорства и безцеремонности Людовикъ XIV оставилъ ему въ наслдство традиціи, которыя служили для него извиненіемъ. Да и чего ему было смущаться? Людовикъ XVI не врилъ больше въ опасность, въ особенности съ тхъ поръ, какъ онъ попалъ въ заключеніе въ Тампль.

Въ Тюльери, въ Champ de Mars, гд ему пришлось быть на праздник федераціи поневол, онъ могъ страшиться, что какой-нибудь фанатикъ, въ изступленіи, перейдя отъ революціонной теоріи къ практик, пырнетъ его ножомъ, или выстрлитъ въ него, но теперь, за высокими стнами Тампля, онъ защищенъ отъ дерзостей, отъ всякаго насилія, и не было основанія думать, чтобы при Конвент дло дошло до какихъ-нибудь крайностей.

Процессъ Людовика XVI былъ проигранъ вслдствіе найденныхъ бумагъ, отъ которыхъ онъ отрекался неумло и напрасно. Единогласно признанный виновнымъ, онъ былъ приговоренъ къ смерти большинствомъ Собранія. 27 января Ферзенъ получилъ отъ тулузскаго епископа сообщеніе о совершившейся надъ королемъ казни, и о нкоторыхъ подробностяхъ ея, какія ему удалось узнать {См. ‘Послдніе дни Людовика XVI’, ‘Всти. Ин. Лит.’ 1893 г., No 2.}. Эти подробности глубоко тронули Ферзена и воскресили вс его муки.

Людовика XVI свои не оплакивали. Графъ Прованскій, довольный тмъ, что его самолюбіе удовлетворено, и что разстояніе между нимъ и престоломъ совратилось, поспшилъ присвоить себ наружный признавъ власти, объявивъ себя регентомъ до совершеннолтія маленькаго Людовика XVII. Послдствія подобнаго поведенія не заставили себя ждать.

‘Есть уже партіи между французами,— пишетъ Ферзенъ, говоря только объ эмигрантахъ-французахъ.— Одни одобряютъ регенство Monsieur, другіе упоминаютъ о правахъ королевы, и надо опасаться, что это различіе мнній не останется безъ послдствій. Одни принцы уже надлаютъ тысячу глупостей. Что касается эмигрантовъ, то смерть короля не произвела на нихъ особаго впечатлнія, они утшились регентствомъ Monsieur. Нкоторые были даже въ театр и въ концерт’.

Ферзенъ возмущался такимъ отношеніемъ, полнымъ равнодушія, беззаботности, къ положенію королевы, которая все еще находилась въ заточеніи и рисковала сдлаться жертвой разъяренной черни, подвергшись участи ея мужа.

Однако въ подобную участь для женщины мало врили. Людовикъ XVI заплатилъ долгъ королевской власти, безъ сомннія, жизнь Маріи-Антуанетты должна быть пощажена. Эта иллюзія оправдывала бездйствіе самыхъ давнихъ друзей королевы. До Ферзенъ не могъ удовлетвориться безплодною преданностью, ему было мало однхъ сожалній.

Но что предпринять? Какъ дйствовать? Тутъ-то и являлась вся трудность. И велико было его смущеніе. Мысли путались, одна другой противорчили. Въ письмахъ сказываются его сомннія, затрудненія. То, обращаясь къ Мерснонъ сознается, что ‘чмъ больше онъ обдумываетъ все случившееся, тмъ боле въ немъ укореняется мнніе, что королев нельзя быть полезнымъ иначе какъ ничего для нея не длая’. Онъ прибавляетъ, что поистин ужасно подчинять свое рвеніе ‘бездйствію’.

Затмъ онъ переходитъ въ такой мысли: ‘Еслибы императоръ вздумалъ вытребовать въ себ королеву, это было бы такъ естественно и, безъ сомннія, вполн соотвтствовало бы императорскому достоинству. Ну а если шагъ этотъ послужитъ ей во вредъ? Не можетъ ли онъ возбудить спора по поводу процесса королевы, начатаго одновременно съ процессомъ короля, но о немъ покуда еще нтъ рчи, да и почемъ знать, быть можетъ, какая нибудь партія хочетъ предать его забвенію? Не послужитъ ли это поводомъ, въ ускоренію суда надъ королевой?.. Сочувствіе, какое императоръ проявитъ по отношенію къ своей тетк, не будетъ ли поводомъ для мятежниковъ и средствомъ, которымъ они воспользуются, чтобы погубить ее, возбудивъ ненависть противъ австрійцевъ и выставляя королеву иностранкою и соучастницею короля во всхъ преступленіяхъ, ему приписываемыхъ?..’

Нтъ, это опасный шагъ, и Ферзенъ приходитъ въ другому ршенію: ‘Есть, по моему, другое средство, боле врное, быть полезнымъ королев, это — чтобы толковые агенты Англіи деньгами и общаніями подкупили вожаковъ орлеанской партіи: Лавло, Сантерра, Дюмурье, къ самому принцу Орлеанскому не слдуетъ обращаться, онъ неспособный, ничтожный, негодяй и вдобавокъ трусъ’…

На бду Ферзена и Маріи Антуанетты во всемъ этомъ не было ничего практически осуществимаго, вс его старанія должны были разбиться о тайное нежеланіе иностранныхъ державъ допустить возстановленіе монархіи во Франціи.

Для спасенія королевы разсчитывали на принцевъ, тогда какъ простыхъ смертныхъ было быдла этого вполн достаточно.

21.

Въ то время какъ со всхъ сторонъ волновались съ боле или мене искреннимъ рвеніемъ, собиралось войско, длались серьезныя приготовленія, два человка, почти неизвстные, безъ средствъ, безъ власти, ршили хладнокровно сдлать то, о чемъ другіе безуспшно мечтали. Туланъ и Жарже задумали геройскій подвигъ — планъ освобожденія королевы, и если онъ потерплъ фіаско, когда былъ такъ близокъ въ удач, то, конечно, не по ихъ вин.

Когда планъ этотъ, придуманный Туланомъ, принятый Жарже, былъ уже близокъ къ осуществленію, виляніе одного человка, котораго они вынуждены были принять въ заговоръ, испортило все дло, или по крайней мр побгъ сдлался возможнымъ только для самой Маріи-Антуанетты, но она благородно отказалась разстаться съ дтьми.

Она написала записку, которую Туланъ передалъ Жарже, копія съ нея нашлась въ бумагахъ Ферзена. Она чрезвычайно трогательна: ‘Прощайте! Мн кажется, что если вы дйствительно ршили ухать, то лучше это сдлать какъ можно скоре… Какъ бы я была счастлива, еслибъ мы могли скоро быть вмст! Никогда я не буду въ силахъ отблагодарить васъ за все, что вы для насъ сдлали.. Прощайте! Какое это ужасное слово!’

Несмотря на все величіе ея ршенія, Марія-Антуанетта страдала той скорбью, какую причиняетъ всякая разлука, утрата врнаго и преданнаго друга. Правда, было нчто, что смягчило для нея горечь разлуки: Жарже, покинувъ Францію, могъ передать Ферзену ея трогательную память о немъ.

А Ферзена и въ эту минуту еще не повидала надежда. Изъ политическихъ извстій онъ усмотрлъ, что измна можетъ явиться поддержкою для дла, которое онъ отстаивалъ: генералъ, которому республика доврила командованіе своими войсками, побдитель Вальми и Жемаппъ, замышлялъ нчто темное. Боле отважный, чмъ Буйлье, мене патріотъ, чмъ Лафайетт, онъ имлъ въ виду выступить со своею арміею противъ Конвента, при помощи своихъ недавнихъ противниковъ пойти на Парижъ, чтобы посадить на престолъ короля. Таковъ былъ условленный договоръ между Дюмурье и принцемъ Кобургскимъ. Ферзенъ не сомнвался ни минуты, что французскій генералъ былъ убжденъ въ томъ, что за нимъ пойдетъ его войско. Онъ несказанно радовался и немедленно послалъ эстафету съ этимъ извстіемъ шведскому королю.

Его воображеніе работало живо,— такъ охотно всегда вришь въ то, чего страстно желаешь! Онъ больше не боится за королеву. Это не все. Онъ идетъ дальше, онъ справляется у барона Таубе, ‘долженъ ли онъ будетъ руководиться инструкціями, данными ему на случай, если королю (онъ говоритъ о Людовик XVII) будетъ возвращена свобода, или ему слдуетъ ожидать другихъ инструкцій’, въ такомъ случа онъ проситъ, чтобы он были ему даны ‘какъ можно скоре, потому что все это можетъ случиться весьма быстро’.

Дйствительно, разв онъ могъ сомнваться? Маршалъ де-Брольи сообщалъ, что онъ иметъ извстіе, что ‘Дюмурье идетъ одинъ на Парижъ съ 50.000 людей, на нихъ блая кокарда, принцъ же Кобургскій ожидаетъ на границ, готовый поддержать его, въ случа надобности’.

Увренность Ферзена произвела впечатлніе и на регента Швеціи. Послдній отвтилъ ему письмомъ, преисполненнымъ восторга и доврія: ‘Наконецъ-то, значитъ, насталъ желанный моментъ, когда кончится бредъ и трагическій и кровавый успхъ Франціи, наконецъ-то она снова будетъ подчинена своимъ законнымъ властелинамъ и несчастное семейство Бурбоновъ, связанное съ нами узами старинной и истинной дружбы, вступитъ снова въ свои права, наконецъ-то Людовику XVII, вошедшему на престолъ отца, руководимому нжною и достойною матерью, удастся видть преданность виновнаго, но обманутаго народа, наказать твердою рукою убійцъ своего отца, возвратить Европ спокойствіе, отомстить за нанесенное оскорбленіе королевскому достоинству, раздавивъ эту позорную секту нечестивыхъ, принципы которой угрожали заразить міръ всеобщимъ варварствомъ… Вы сами шведъ, вы любите ваше отечество, я вашъ другъ и имю право на вашу дружбу: вамъ могу боле чмъ всякому другому доврить интересы моего отечества и потому утверждаю васъ посланникомъ короля при Людовик XVII. Предоставляю вамъ самому избрать время и подходящій моментъ для перезда въ Парижъ, на мсто вашего назначенія..’.

Ферзенъ, относясь серьезно къ своей роли, приготовилъ записку королев, гд онъ излагаетъ, что, несмотря на вс надежды, какія пробудились у него съ измною Дюмурье, онъ произноситъ свой судъ надъ нимъ, какъ человкъ стараго рода надъ авантюристомъ, вышедшимъ изъ народа, заявляя такимъ образомъ о своемъ чисто аристократическомъ взгляд, что благодарность возможна только между людьми равными.

‘Въ положеніи, которое вамъ предстоитъ, есть много труднаго, вамъ придется быть признательной негодяю, который въ сущности подчинился только необходимости и захотлъ исправить свое поведеніе въ виду невозможности дольше сопротивляться. Вотъ вся его заслуга въ отношеніи васъ, но этотъ человкъ полезенъ, надо имъ воспользоваться и забыть прошлое, даже сдлать видъ, что ему врятъ, когда онъ будетъ разсказывать о своихъ добрыхъ намреніяхъ, относиться къ нему даже откровенно по поводу всего, что касается вашихъ намреній, до возстановленія Монархіи всецло и въ томъ вид, въ какомъ вы ее желаете и въ какомъ она возможна при настоящихъ обстоятельствахъ. Дюмурье вамъ нечего опасаться… Надо только постараться не слишкомъ съ нимъ связываться, а въ особенности насколько возможно отстранять всхъ другихъ интригановъ, которыхъ онъ вздумаетъ рекомендовать и устроивать на мста…’

Эту записку Ферзенъ писалъ 8 апрля 1793 г.

Если вспомнить, что въ это время длалось въ Париж, то невольно изумишься иллюзіямъ, выраженнымъ въ этихъ строкахъ. Но этимъ иллюзіямъ не суждено было долго держаться и событія не замедлили опровергнуть ихъ. Франція совсмъ не собиралась возвращаться къ своимъ законнымъ властелинамъ и ея армія не имла ни малйшаго желанія носить блую кокарду.

Едва эта записка была окончена, какъ вошелъ епископъ де-Памье, принимавшій участіе въ этихъ интригахъ, и однимъ словомъ разрушилъ вс надежды Ферзена. Дюмурье пытался привести въ исполненіе договоръ съ принцемъ Кобургскимъ, но солдаты не повиновались ему. Отъ ихъ угрозъ онъ бжалъ, преслдуемый ихъ выстрлами и добрался до границы только съ нсколькими офицерами главнаго штаба. Онъ имлъ время препроводить принцу Кобургскому четырехъ коммиссаровъ, присланныхъ Конвентомъ для наблюденія за нимъ — это была единственная выгода его измны.

22.

Революція шла своимъ ходомъ, не спотыкаясь, несмотря на всю кровь, по которой ей приходилось идти. У нея были союзники въ числ тхъ, которые называли себя ея врагами и вотъ это-то сознаніе для людей, преданныхъ королевской власти, являлось однимъ изъ самыхъ мучительныхъ.

Не говоря уже о ‘Monsieur’, о граф д’Артуа, объ этихъ французскихъ принцахъ, глупое поведеніе которыхъ, по словамъ Ферзена, заставляло ихъ отказываться отъ нужныхъ людей, надо сознаться, что самые испытанные друзья королевскаго семейства, королевы, мало проявляли заботы объ участи плнниковъ Тамиля.

Поведеніе Мерси являло собой образецъ такого индеферентизма. Пользуясь вдвойн довріемъ Маріи-Терезіи какъ императрицы и какъ матери, онъ былъ назначенъ французскимъ посланникомъ и въ продолженіе нсколькихъ лтъ состоялъ въ переписк съ своею монархиней, проявляя усердіе и преданность, которыя можно было считать искренними. Но какъ только разразилась гроза и настали тяжкія времена, онъ покинулъ Францію и поселился въ Брюссел. Здсь, вн опасности, употребилъ-ли онъ свое вліяніе на то, чтобы пріискать союзниковъ противъ гонителей королевы? Подражалъ-ли онъ Ферзену, который ничего не забылъ и бился какъ рыба объ ледъ, чтобы спасти Марію-Антуанетту? Увы! сохранились документы, свидтельствующіе о той жалкой роли, какую онъ игралъ. Стоитъ только заглянуть въ дневникъ Ферзена.

Тамъ отмчено подъ 20-го апрля 179И года: ‘Были предложенія обмнять королевскую семью на четырехъ коммиссаровъ, взятыхъ Дюмурье, но желаютъ еще, сверхъ того, перемирія на неопредленное время, и признанія республики. Принцъ Кобургскій потребовалъ объясненія по поводу неясности перемирія на неопредленное время, затмъ потребовалъ, чтобы королевская семья была препровождена на границу, куда будутъ отправлены и коммиссары и тогда будетъ приступлено въ переговорамъ’.

Слдовательно, переговоры предстояли съ принцемъ Кобургскимъ, а въ это же время, 3-го мая, Ферзенъ пишетъ: графу Мерси дано приказаніе прибыть въ герцогу Кобургскому. ‘Это не все: Мерси говоритъ Крауфорду, что онъ будетъ здить разъ въ недлю къ герцогу Кобургскому на свиданіе, что ему даны самыя широкія полномочія на веденіе длъ Франціи’. Стало быть, отъ него зависло вполн дать начатымъ переговорамъ направленіе, при которомъ состоялся бы обмнъ королевской семьи на четырехъ коммиссаровъ.

Но это не входитъ въ разсчеты Мерси. По его мннію, не слдуетъ вступать ни въ какіе договоры съ французами, не внимать никакимъ предложеніямъ, ибо, какъ онъ это заране заявляетъ, ‘они ни къ чему не поведутъ… Есть одно только средство, это обратиться въ сил’.

Между тмъ подобное отношеніе можетъ привести въ ужаснымъ результатамъ и многіе страшатся ихъ.

Однажды баронъ де-Бретейль припираетъ Мерси къ стн и спрашиваетъ прямо:

— Но если бы въ силу возможной случайности король и королева были свободны, приняли бы вы ихъ? Дипломатъ на минуту задумывается и говоритъ:

— Вдь это же одно предположеніе…

‘Тмъ не мене, онъ въ конц-концовъ допускаетъ его и его заключеніе таково: ‘если было бы предложено устроить ихъ вн государства, то для ихъ безопасности слдовало бы подобное предложеніе отклонить’.

Нельзя было относиться боле цинично, боле равнодушно въ судьб жертвъ Революціи, явно принимая участіе въ ея распряхъ. Баронъ де-Бретейль слишкомъ хорошо понималъ, какому соображенію онъ подчинялся, говоря это: боялись, чтобы не появилась сила, съ которой пришлось бы имть дло, и которая могла бы помшать тому, что было задумано.

Эта задняя мысль монарховъ не могла ускользнуть отъ людей, оставшихся врными въ несчастій, самъ Ферзенъ вынужденъ былъ это признать и согласиться съ этимъ.

Уже въ той записк, которую онъ 8 апрля заготовилъ Маріи-Антуанетт, онъ пишетъ: ‘Ваше желаніе, относительно возстановленія монархіи, встртитъ вроятно затрудненія со стороны державъ коалиціи. ‘Нтъ сомннія, что ршено раздлитъ королевство на части… Мерси не можетъ и не долженъ вамъ давать совтовъ иначе, какъ только имя это въ виду’…

Эгоистичная политика монарховъ была шита блыми нитками,— другія еще боле явныя доказательства убждаютъ, что если Мерси былъ только равнодушенъ, то Тугутъ, австрійскій министръ, относился прямо враждебно во всякой мысли о спасеніи королевской семьи.

Миссія Маре-Семонвиля хорошо извстна, ему было поручено въ іюл 1793 г. устроить соглашеніе между правительствами Венеціи, Флоренціи и Неаполя. ‘Были убждены — свидтельствуетъ Мар,— что если эти три поименованныя государства поставятъ условіемъ своего союза обезпеченіе безопасности королевы и ея семейства, имъ въ этомъ не будетъ отказано…’

Этого-то именно и не желалъ Тугутъ. И потому онъ нашелъ средство быстро покончить съ этой миссіей. Этотъ сынъ дунайскаго лодочника распорядился задержать въ Новал этихъ двухъ уполномоченныхъ, вопреки международному праву, и заключить ихъ въ тюрьму.

Желаніе обмна не выдумка, оно подтверждается нсколько позже самимъ Друе, героемъ Варенна, арестованнымъ въ Мобежъ. Допрошенный Меттернихомъ, онъ объявилъ, что было ршено отдать королеву и ея семейство въ обмнъ за четырехъ коммиссаровъ, препровожденныхъ Дюмурье. Друэ былъ членомъ Конвента и потому неудивительно, что онъ, по своему положенію, зналъ тайны правительства.

Такимъ образомъ, мы видимъ, что отвтственность за судьбу королевской семьи не падаетъ всецло на революціонную партію и что иностранные короли, хотя и проявляли какъ будто усердіе ради ея освобожденія, въ сущности же у большинства это было одно лицемріе. На самомъ дл они желали событія, въ которомъ видли тріумфъ своей политики и удовлетвореніе своихъ вожделній.

23.

Что сталось съ королевой въ Париж, въ то время, какъ ея неврные друзья извн длали видъ, что хлопочутъ за нее? Строго охраняемая въ Тампл, она видла, какъ рушились одна за другой попытки ея настоящихъ друзей освободить ее: посл Тулана и Жарже Мишони, лавочникъ Кортей и баронъ де- Батцъ составили заговоръ ея побга, и планъ этотъ въ послднюю минуту былъ разрушенъ необыкновенною и таинственною случайностью, но вс эти печали ее мене угнетали, чмъ страданія, причиняемыя ея материнскому сердцу. Въ силу безполезнаго, жестокаго ршенія, ее разлучили съ сыномъ, маленькаго короля помстили въ другомъ этаж башни Тамиля.

‘Какое страданіе для королевы! Несчастная принцесса!’ восклицаетъ Ферзенъ, узнавъ объ этомъ (12 іюля).

Вскор наступаютъ еще худшія времена.

Въ отвтъ на нкоторый успхъ иностранной арміи, Конвентъ, по предложенію Барера, принялъ цлый рядъ мръ, одна другой боле революціонныхъ, между прочимъ, о перемщеніи Маріи-Антуанетты изъ Тамиля въ Консьержери. Немедленно посл декрета королева Франціи была разлучена со своими и заключена въ темницу въ ожиданіи своего процесса.

Несчастный Ферзенъ при каждомъ такомъ извстіи впадалъ въ новое отчаяніе. Что бы это было, еслибы онъ уже тогда узналъ вс т подробности, которыя онъ нсколько позже вписываетъ въ свой дневникъ. Нкоторыя изъ нихъ были дйствительно ужасны: ‘Говорятъ, что карета, въ которой перевозили несчастную королеву изъ Тамиля въ Консьержери, была полна крови, что кучеръ не зналъ, кого онъ везетъ, но догадывался потому, что ему пришлось долго ждать, прибывъ въ Консьержери, онъ долго не слзалъ, сперва вышелъ мужчина, потомъ женщина, она опиралась на его руку, и онъ замтилъ, что вся карета была въ крови…’ Напрасно прибавляетъ Ферзенъ, что все это особенно достоврно’, быть можетъ, онъ старается обмануть самого себя. Все это было вполн достоврно, эти печальныя подробности — сущая правда.

Черезъ Ружвилля, счастливо спасшагося отъ ареста, которому тотъ подлежалъ посл неудавшейся попытки посщенія Консьержери, онъ узналъ еще и другія подробности о заточеніи королевы въ Тамил. Онъ включаетъ ихъ въ свои замтки съ благоговніемъ врнаго друга.

‘Ея комната была третья дверь отъ входа направо, напротивъ комнаты Кюстина, она была въ нижнемъ этаж, окно выходило во дворъ, цлый день наполненный заключенными, которые глядли въ окна и оскорбляли королеву.

‘Комната была маленькая, сырая, вонючая, въ ней не было ни печки, ни камина, въ ней стояли три кровати, одна для королевы, другая — для женщины, которая ей прислуживала, третья для двухъ жандармовъ, которые никогда не выходили изъ комнаты.

‘Кровать королевы была такая же какъ и другія, деревянная, соломенный тюфякъ и грязное, въ дырахъ, шерстяное одяло, которое уже давно употреблялось арестантами, простыни были изъ толстаго сраго полотна, какъ и на другихъ кроватяхъ, никакихъ занавсей, только старая ширма. Королева была въ черномъ плать, совершенно сдые волосы были коротко обстрижены на лбу и сзади, она была такъ худа, что ее трудно было узнать, и такъ слаба, что едва держалась на ногахъ. На пальцахъ было три обручальныхъ кольца и никакихъ другихъ.

‘Жандармы передавали Мишони, что ‘Madame’ совсмъ ничего не стъ и что если это будетъ такъ продолжаться, то она умретъ, они сказали, что да очень плоха, и принесли цыпленка, худого, почти испорченнаго.

‘— Вотъ цыпленокъ, котораго ‘Madame’ не кушала, и который ей подаютъ четыре дня подъ-рядъ.

‘Жандармы жаловались на свои кровати, хотя они были совершенно такія же какъ у королевы. Королева спала всегда одтая, вся въ черномъ,— ожидая каждую минуту, что ее убьютъ или поведутъ на казнь, ей хотлось быть въ траур⁴‘.

По словамъ Ружвилля, Мишони плакалъ съ горя, онъ сообщилъ ему, что королева страдала кровотеченіемъ, и когда надо было отправиться въ Тамиль за чернымъ платьемъ и необходимымъ бльемъ для нея, ему пришлось сперва дождаться постановленія совта.

Заявленіе, что Маріи-Антуанетт придется предстать передъ революціонномъ судомъ, привело въ ужасъ Ферзена, но онъ былъ не изъ тхъ людей, которые смущаются неудачами — несмотря на то, что до сихъ поръ вс его старанія освободить королеву были безуспшны, онъ ршился на новую попытку. Дйствуя такимъ образомъ, онъ повиновался только своему глубокому и могучему чувству, такъ какъ разсчитывать на поддержку тхъ лицъ, которыхъ онъ длалъ соучастниками своей преданности, почти не приходилось.

Безъ сомннія, онъ мало разсчитывалъ на усердіе Мерси, и однако же ему пришлось обратиться къ нему, такъ какъ онъ имлъ достаточно вліянія, чтобы содйствовать его видамъ. Его ожидало новое разочарованіе. Мерси отнесся въ его плану весьма холодно. Онъ находилъ его невозможнымъ. ‘По его мннію, для королевской семьи было все потеряно и ей нельзя было ничмъ помочь’.

Въ этомъ сказывалось его полнйшее равнодушіе. Тмъ не мене, Ферзенъ не сдался, онъ обратился къ графу ла-Маркъ, сообщилъ ему свой проектъ и склонилъ его къ содйствію. Затмъ они оба отдали себя въ распоряженіе бывшаго посланника.

По ихъ мннію, не слдовало вести это дло съ политической точки зрнія, не подобало привлекать къ нему неумлыхъ дипломатовъ воюющихъ націй и доврять имъ новые переговоры. Нтъ, надо прямо обратиться къ одному изъ вожаковъ Франціи того времени, и посредствомъ общаній, или даже, въ крайности, денегъ или угрозами въ будущемъ, найти помощь, чтобы извлечь королеву изъ тюрьмы и возвратить ей свободу.

Мерси въ конц концовъ согласился съ этимъ планомъ, но способъ выполненія его заставляетъ сомнваться въ его искренности. Онъ возложилъ эту деликатную миссію на двухъ людей весьма мало для нея подходящихъ. Одинъ изъ нихъ былъ балетмейстеръ Новеръ, другой финансистъ Риббъ (Ribbes), который угождалъ всмъ партіямъ въ интересахъ своихъ операцій и могъ внушать одинаково довріе и тмъ, кто его посылалъ, какъ и тмъ, въ кому его посылали. Выборъ этотъ и самая миссія не казались особенно удачными барону Бретейлю, который страшился, что шагъ этотъ скоре возбудитъ демагоговъ, чмъ остановитъ ихъ ‘злодйство’. Но у Ферзена не было этихъ опасеній. Онъ резонно думалъ, что покуда королева была съ сыномъ въ Тамил и ей не угрожала прямая опасность, страхъ Бретейля имлъ нкоторое основаніе, но теперь, когда миновало время всякаго обмана — не рисковали ничмъ. При тогдашнемъ порядк вещей нельзя было ухудшить положенія той, которой интересовались, но имлись шансы его улучшить.

По настоянію Ферзена принялись за дло, и баронъ Бретейль изъявилъ свое согласіе на свиданіе съ Риббъ.

Наиболе авторитетной личностью во Франціи того времени, какъ имъ казалось, былъ Дантонъ. Разсчитывали обратиться къ нему, Риббъ черезъ своего брата долженъ былъ устроить свиданіе съ нимъ около Парижа, и вступить въ переговоры по поводу выкупа королевы. Репутація Дантона отчасти оправдывала надежды на возможность выкупа, но при этомъ невольно вспоминалось его поведеніе относительно Двора, какъ онъ забиралъ деньги впередъ, и какъ оттягивалъ всякое исполненіе общанной поддержки. Затмъ, даже, если бы удалось подкупить Дантона, если бы онъ даже общалъ свое содйствіе, будетъ ли въ его власти оказать его?

Но уже раньше явились еще другія препятствія въ осуществленію плана и, какъ всегда со стороны Мерси.

Мерси находилъ лишнимъ общать деньги, по его мннію, было достаточно общать ‘милости, содйствіе, протекцію и прощеніе’. Это было слишкомъ нелпо. Ему представили серьезные доводы противъ этого, но онъ длалъ видъ, что поддается убжденіямъ, и снова находилъ новыя препятствія: Онъ формально противился тому, чтобы Риббъ явился отъ имени императора для выкупа его тетки. Онъ говорилъ, что люди, съ которыми придется имть по этому поводу дло, легко могутъ, ради своего удовольствія, открыть эти переговоры, и тогда державы, не будучи предупреждены, могутъ проявить неудовольствіе, которое весьма осложнитъ и безъ того не малыя затрудненія коалиціи.

По его мннію, Риббъ долженъ былъ вести переговоры съ Дантономъ отъ имени спекуляторовъ, заинтересованныхъ въ политическихъ длахъ Европы.

‘Это была жалкая мысль,— пишетъ Ферзенъ,— и подобная перемна въ Мерси меня удвпила и огорчила. Самъ я а-Маркъ, повидимому, не сочувствовалъ ему. Я особенно былъ опечаленъ тмъ, что во второмъ возраженіи, высказанномъ Мерси, выражалось какъ бы сомнніе, насколько державамъ и даже самой Австріи желательна свобода королевы, такъ какъ было ршено отршиться отъ всякой политической идеи и ходатайствовать за королеву, какъ за частное лицо, тетку ея племянника, это требованіе не могло имть вліянія на политическія операціи, не могло запутать коалиціи. Мерси прибавилъ также:

— Я долженъ замтить съ сожалніемъ, что если королева была на эшафот, то даже это зврство не могло бы заставить державы остановиться или измнить направленіе ихъ дйствій.

Въ устахъ дипломата подобная фраза, безъ сомннія, была весьма многозначительна. Баронъ Бретейль былъ возмущенъ, равно и Ферзенъ, но онъ боле безпокоился за участь Маріи-Антуанетты, чмъ поддавался впечатлнію цинизма Мерси и потому постарался извлечь какую либо пользу изъ увертливости австрійскаго дипломата.

Но это было не легко. Риббъ явился къ нему весьма недовольный всми помхами, какія длались его миссіи. Ферзенъ понялъ, что финансиста прельщала возможность разыграть роль важной персоны и вести переговоры какъ уполномоченное лицо, и что въ сущности все это ему было нужно гораздо боле для его весьма реальнаго тщеславія, чмъ для его сомнительной преданности.

Онъ совтовалъ ему не приходить въ отчаяніе и принять на себя миссію или скоре порученіе, которое на него возложатъ. Риббъ наконецъ согласился и отправился 4 сентября. Но онъ не далеко отъхалъ и черезъ нсколько дней вернулся. ‘Онъ ршилъ написать Дантону непонятнымъ для другихъ способомъ, и послалъ ему письмо’.

Какое значеніе могло имть письмо при тогдашнихъ обстоятельствахъ и въ виду быстро надвигавшихся событій?

‘Боюсь, чтобы оно не пришло слишкомъ поздно,— пишетъ Ферзенъ.— Какъ долженъ будетъ тогда упрекать себя Мерси, что изъ-за его пребыванія въ деревн потеряна цлая недла времени — да четыре дна по его прізд ради всяческихъ затрудненій, какія онъ длалъ

И подъ вліяніемъ своихъ опасеній онъ прибавляетъ’Страшно подумать! Да сохранитъ ее Богъ, и да ниспошлетъ Онъ мн счастье ее увидть когда нибудь!’

Онъ надялся только на Бога, извстія, получавшіяся изъ Парижа, были ужасны. Процессъ королевы стоялъ на очереди — ее уже подвергали допросу передъ Комитетомъ общественной безопасности. Все, что было извстно о пригово: рахъ революціоннаго суда, не могло не вселять ужаса.

Дни летли неимоврно быстро. Было уже начало октября. Въ это время случай свелъ Ферзена съ человкомъ, который имлъ такое трагическое значеніе въ судьб королевы, съ человкомъ, который своею смлостью уничтожилъ вс его старанія. Это былъ Друэ, арестованный въ Мобежъ. При вид того, который задержалъ въ Варенн королевскую семью, которую онъ, Ферзенъ, самъ вывезъ изъ Парижа, имъ овладла злоба.

‘Видъ этого негодяя привелъ меня въ ярость и мн сдлалось дурно отъ усилія, какое я сдлалъ надъ собою, чтобы ничего ему не сказать въ присутствіи аббата де-Лимонъ и графа Фитцъ-Джемса, бывшихъ съ нами’.

Ужасная минута приближалась.

Ферзенъ чувствуетъ это, несмотря на вс противорчивыя извстія, доходившія до него, которыя то повергаютъ его въ отчаяніе, то возвращаютъ ему нкоторую надежду. Въ его ежедневныхъ замткахъ сказывается вс его безпокойства или, лучше сказать, опасенія. Настаетъ минута величайшаго горя.

Королева предстала передъ революціоннымъ судомъ 15 октября, и, какъ того и слдовало ожидать, она была приговорена въ смертной казни.

Приведеніе въ исполненіе приговора должно было послдовать вскор посл ршенія суда.

Въ выраженіяхъ, полныхъ кровавой ироніи по своей грубости, несчастный узналъ объ этомъ: ему передаютъ письмо, написанное изъ Парижа, гд сообщается, что ‘утромъ Марія-Антуанетта появится у національнаго окна‘.

‘Хотя я былъ къ этому подготовленъ,— говоритъ онъ,— посл того какъ она была перевезена изъ Тамиля въ Консьержери, тмъ не мене несомннность этого факта повергла меня въ совершенное отчаяніе. Я утратилъ всякую способность чувствовать. Я пошелъ къ моимъ друзьямъ, къ m-me Фитцъ-Джемсъ и барону Бретейль, котораго не засталъ, чтобы подлиться съ ними моимъ горемъ, я плакалъ съ ними, въ особенности плакала m-me Фитцъ-Джемсъ. 16-го въ 11 съ половиною часовъ было совершено это злодйское преступленіе — и месть Всевышняго не разразилась надъ этими чудовищами! ‘

Онъ не скрываетъ своей скорби и говоритъ о той, которую онъ такъ любилъ, трогательно нжно, съ чувствомъ глубокаго почитанія: ’21-го, понедльникъ. Я не могу думать ни о чемъ, кром моей потери, ужасно не знать никакихъ точныхъ подробностей, думать, что она была одна въ послднія минуты, безъ утшенія, не имя никого около, съ кмъ поговорить, кому передать свою послднюю волю. Это безбожно! Чудовища ада! Нтъ, безъ мщенія мое сердце не найдетъ себ покоя!’

До конца жизни ему суждено было носить въ сердц скорбь этой смерти, и такъ же точно, какъ ему было не суждено спасти Маріи-Антуанетты, его любви было не дано за нее отмстить.

24.

У Революціи нашлись друзья тамъ, гд думали, что у нея только враги. Такъ было со Швеціей). Герцогъ Зудерманскій, который, казалось, держался нкоторое время политики Густава III, понемногу сталъ отъ нея отклоняться и весьма явно проявлять свое сближеніе съ правительствомъ Республики.

Ферзенъ сдлался человкомъ неудобнымъ, непоколебимый въ своихъ принципахъ, какъ въ своихъ привязанностяхъ, онъ не шелъ ни на какія сдлки. Воспользовались первымъ представившимся случаемъ, чтобы избавиться отъ представителя миссіи, возложенной въ минуту энтузіазма, миссіи, которая теперь признавалась неудобною и даже смшною. Его обвинили въ сочувствіи заговору, организованному однимъ изъ его друзей, барономъ Армфельдомъ, который имлъ цлью провозгласить раньше времени совершеннолтнимъ сына Густава III и отнять регентство отъ герцога Зудерманскаго. Его лишили его дипломатическихъ полномочій, а также званія посланника при Людовик XVII.

Ферзенъ понялъ все значеніе этой немилости.

Это случилось въ ма 1794 г. Черезъ годъ, его замститель въ Париж, Сталь, призналъ отъ имени Швеціи французскую республику.

‘Другъ королевы’ былъ слишкомъ проникнутъ культомъ королевы, въ его сердц слишкомъ сильно было желаніе мести для того, чтобы признать себя побжденнымъ и отказаться отъ борьбы. У него было довольно серьезное основаніе разсчитывать, что онъ вернетъ обратно свое вліяніе, и возвратитъ свою страну въ политическимъ взглядамъ убитаго короля. Вскор молодому Густаву-Адольфу предстояло быть провозглашеннымъ совершеннолтнимъ, на него-то вотъ Ферзенъ и возлагалъ свои надежды. Онъ надялся вселить въ умъ и сердце молодого принца свои чувства и свои взгляды — и ему это удалось.

6 ноября 1796 г. Густавъ IV былъ объявленъ совершеннолтнимъ, принялъ бразды правленія и герцогъ Зудерманскій былъ отстраненъ. Ферзенъ снова попалъ въ милость, и когда открылся Расштадтскій конгрессъ (1797 г.), молодой король отправилъ его туда полномочнымъ посланникомъ

Его роль была бы весьма незначительною въ виду того, что дипломатическія сношенія между Франціею и Швеціею были прерваны, но случайность выдвинула его довольно непріятнымъ образомъ.

Генералъ Бонапартъ, черезъ Піемонтъ и Швейцарію, прибылъ въ Раштадтъ.

Тотъ, который прославился своимъ итальянскимъ походомъ, побдитель при Аркола и Риволи, подписавшій трактатъ Кампо-Форміо, не желалъ вести переговоровъ ни съ какими уполномоченными державъ, кром генераловъ, иначе сказать, онъ желалъ говорить съ ними какъ повелитель.

Ферзенъ въ сред своихъ коллегъ явно выразилъ намреніе защищать Вестфальскій трактатъ, хотя трактатъ этотъ уничтожался трактатомъ Кампо-Форміо. Это не все. Монгальяръ, немедленно по прізд Бонапарта, сталъ говорить съ нимъ по поводу возстановленія Бурбонскаго дома и врно или не врно, но. распространился слухъ, что эта мысль принадлежитъ Ферзену.

Генералъ Бонапартъ, питавшій весьма понятную антипатію къ Людовику XVII, и имвшій совсмъ другіе виды, а отнюдь не возвращеніе престола Франціи, возстановленнаго его руками, этому принцу, былъ глубоко разгнванъ этими притязаніями, и чрезвычайно ловко воспользовался первымъ представившимся случаемъ, чтобы проявить свое неудовольствіе. Когда Ферзенъ явился къ нему, чтобы представиться, генералъ попросилъ его напомнить ему, кто въ настоящее время шведскій министръ въ Париж?

Тамъ не было никакого министра. Ферзенъ затруднился отвтомъ.

Бонапартъ замтилъ съ запальчивостью, что странно, что шведскій дворъ ведетъ себя такъ относительно націи, съ которой въ продолженіе столькихъ лтъ былъ связанъ узами дружбы, затмъ, имя въ виду уже прямо своего противника, онъ прибавилъ, что дворъ этотъ точно нарочно присылаетъ при всякомъ удобномъ случа агентовъ, министровъ, посланниковъ, которые особенно непріятны всякому французскому гражданину, вроятно, шведскій король не былъ бы доволенъ, еслибы какой-нибудь французскій министръ вздумалъ возстановлять противъ него народъ Стокгольма. Совершенно также и французской республик не слдовало бы допускать, чтобъ люди слишкомъ изв&#1123,стные своею связью съ прежнимъ французскимъ дворомъ раздражали министра перваго народа на земл…

Ферзенъ не могъ не понять прямо на него направленнаго намека, но что онъ могъ отвтить? Онъ наружно сохранилъ спокойствіе и ограничился замчаніемъ, что ‘передастъ своему Двору о томъ, что слышалъ’, сохранивъ такимъ образомъ свое достоинство, благодаря сдержанности и дипломатическому хладнокровію. Онъ удалился, ничего не прибавивъ.

Этотъ инцидентъ, конечно, не могъ уменьшить его ненависти къ политическимъ доктринамъ, торжество которыхъ позволяло побдоносному генералу обращаться такъ свысока съ представителемъ самаго стариннаго дворянства. Естественно, что, по возвращеніи въ Швецію, онъ еще съ большимъ жаромъ сталъ вліять на молодого короля совтами въ пользу реакціей когда въ 1805 г. ГуставъIVдовольно рзко протестовалъ противъ Наполеона -го, это приписывалось внушенію и редакціи Ферзена. Но какое значеніе могли тогда имть для императора Франціи прокламаціи или оппозиціи? Онъ отвчалъ на нихъ побдами. Побда подъ Аустерлицемъ разбила окончательно вс надежды враговъ Имперіи.

Напрасно Швеція, дйствуя все еще подъ вліяніемъ Ферзена, милостиво принимала у себя эмигрантовъ Франціи, напрасно вступала она въ тайныя сношенія съ тайными агентами принцевъ Бурбонскаго дома, эти маленькіе заговоры оставались безъ результатовъ. Нужны были другія руки, чтобы схватить и укротить всадника и его бшенаго коня, мчавшихся по всему міру, раздавливая все, что являлось имъ на пути препятствіемъ.

Ферзенъ понемногу сталъ сознавать всю безполезность своихъ усилій, и разочарованіе, въ связи съ безпрерывнымъ трауромъ, превратили прежняго красавца Ферзена въ печальнаго, унылаго. Его старшая сестра, баронесса Клинковстримъ умерла въ 1792 г., графъ Фридерикъ, его отецъ, въ 1794 г. Въ 1800 г. онъ лишился матери, годомъ раньше скончался его лучшій другъ, повренный его политическихъ надеждъ — баронъ Таубе. Этому многострадательному сердцу, которое неизмнно и молча изнывало по королев, каждая изъ этихъ потерь прибавляла новую рану.

Между тмъ, король осыпалъ его милостями: онъ сдлалъ его канцлеромъ Упсальской академіи, вельможей королевства, кавалеромъ ордена Серафимовъ, онъ далъ ему доказательство своего уваженія, назначивъ его членомъ совта регентства. Наконецъ, произвелъ его въ маршалы королевства. Эти отличія удовлетворили бы его тщеславіе, если допустить, что мелкія страсти могутъ существовать въ сердц рядомъ съ большими печалями.

Вскор новая революція, разразившаяся въ его собственномъ отечеств, еще разъ разрушила вс планы Ферзена. Густавъ IV, неумлый правитель, вселилъ такую непріязнь къ себ въ своихъ подданныхъ, въ народ и дворянств, что ему было предложено отреченіе отъ престола (13 марта 1809 г.) и сынъ Густава III отправился въ изгнаніе. Его потомство было лишено всякихъ правъ. Престолъ перешелъ къ прежнему регенту, герцогу Зудерманскому.

Это паденіе лишало Ферзена его послдней поддержки. Сильная партія преслдовала его своею ненавистью и считала себя неудовлетворенною низверженіемъ короля, покуда не будетъ покончено съ его любимцемъ.

Одно обстоятельство помогло разразиться гроз, которая давно собиралась надъ нимъ.

Герцогъ, провозглашенный королемъ подъ именемъ Карла XIII, былъ бездтенъ. Для того, чтобы обезпечить престолонаслдіе и окончательно устранить отъ него потомство Густава IV, новый монархъ усыновилъ принца Христіана Гольштейнъ-Аугустенбургскаго.

Надо же было случиться, чтобы принцъ этотъ, черезъ нсколько мсяцевъ, на одномъ смотру въ Сканіи, скоропостижно скончался отъ апоплексическаго удара (28 мая 1810 г.). Вс обстоятельства его смерти ясно свидтельствовали, что она была совершенно случайною. Политическія же страсти объяснили ее иначе. Скоро распространился слухъ, что принцъ былъ отравленъ партизанами низвергнутой династіи и между ними Ферзена и его младшую сестру г-жу Пиперъ называли главными виновниками.

Вожаки партіи, низвергшей линію Вазы, весьма желали нагнать страху навсегда на послднихъ преданныхъ людей этой династіи и избавиться отъ такого важнаго лица, какъ графъ Ферзенъ, который своимъ богатствомъ, своимъ положеніемъ, своимъ блестящимъ именемъ, былъ связующимъ центромъ дворянства, и могъ быть опаснымъ для его противника. Представлялся случай отъ него избавиться и они воспользовались имъ.

Чернь, которая утшается въ своемъ отстраненіи отъ управленія длами, врою въ тайныя махинаціи, въ сокрытыя для всхъ дйствія, отъ природы склонна ко всему таинственному и готова признать всякіе взгляды, какіе бы ей ни внушили.

Виновность Ферзена и его сестры и еще нсколькихъ высокопоставленныхъ лицъ черезъ нсколько дней считалась уже несомннною и со всхъ сторонъ противъ нихъ, враговъ народа, закипла злоба. Поддерживаемая подкупомъ и водкою, она скоро дошла до угрожающихъ размровъ и проявилась въ насиліяхъ.

Ферзенъ, предупрежденный, храбро шелъ навстрчу этому озлобленію. Король же втайн сочувствовалъ этой клевет. Говорятъ, что предупрежденный властями, что готовится мятежъ въ день похоронъ, если появится главный маршалъ, Карлъ XIII ограничился словами: ‘Не мшало бы этого гордеца хорошенько проучить’.

Неосторожныя и жестокія слова, которыя стали сейчасъ же всмъ извстны и способствовали народному возстанію, къ тому же чернь не ограничилась даннымъ разршеніемъ ‘проучить’, такъ какъ нарочно не было принято никакихъ мръ для усмиренія, войско отсутствовало.

Преданіе земли останковъ принца было назначено на 20 іюня 1810 года.

Какія воспоминанія были связаны для Ферзена съ этимъ числомъ! Восемнадцать лтъ назадъ, 20 іюня, онъ пытался

вырвать королевскую семью Франціи отъ ея враговъ и съ этого дня, какъ для нея, такъ и для него, начались несчастія. Сопоставленіе этихъ чиселъ могло бы навести страхъ на человка суеврнаго, на душу мене твердую, боле привязанную къ благамъ міра, но съ тхъ поръ, какъ онъ потерялъ все, что онъ любилъ, съ тхъ поръ, какъ были обращены въ ничто принципы, которые были ему дороги, а также предметы его культа, какое значеніе имла для него жизнь? Онъ ничего не боялся: оскорбленія — онъ ихъ презиралъ, даже сама смерть была ему не страшна.

Въ день похоронъ, при перевезеніи тла покойнаго принца изъ Лиліегольма въ Стокгольмъ, Ферзенъ, въ парадномъ мундир, слъ въ золотую карету, запряженную шестью блыми лошадьми и отправился къ застав, на встрчу печальной процессіи.

Шествіе выступило въ 11 часовъ утра, впереди гроба хали главный маршалъ и часть придворныхъ. Гвардейская легкая кавалерія была во глав шествія, въ конц эскадронъ кавалеріи, сопровождавшій смертные останки принца изъ Сканіи.

При самомъ възд въ столицу чернь встртила ихъ ругательствами и принялась плевать на карету Ферзена. На улиц Hornsgatan въ стекла кареты полетли мдныя монеты, которыя разбили стекла и ранили Ферзена въ лицо. На Kornhamn чернь преслдовала его бранью и угрозами, вырывала камни изъ мостовой и ими бросала въ карету. Камнями попали въ кучера, который отъ боли упалъ на колни. Въ улиц Stora Nygasan крики и каменный дождь стали непрерывны. Наконецъ въ конц этой улицы, на площади у дома Дворянскаго Собранія, въ то время, какъ шествіе направлялось вправо, ко дворцу, громадная толпа загородила путь и задержала экипажъ Ферзена.

Наступила ршительная минута: если вооруженная сила не остановитъ во-время эту разнузданную толпу въ ея смертоносномъ дяніи, кто же укротитъ ее? Толпа не встрчаетъ никакихъ препятствій.

Она накидывается на карету, выпрягаетъ лошадей и выталкиваетъ изъ нея Ферзена силою. Маршалъ съ усиліемъ освобождается, ему удается вырваться изъ рукъ мятежниковъ, онъ врывается въ первую попавшуюся дверь — оказывается какое-то кафе, онъ бжитъ до перваго этажа и прячется въ зал.

Въ это время, генералъ Сильвесспарре, узнавъ объ опасности, въ какой находится Ферзенъ, храбро явился къ нему на помощь, но въ его распоряженіи всего 16 солдатъ и одинъ офицеръ. Что могъ сдлать такой маленькій отрядъ противъ разсвирпвшей толпы?

Домъ окруженъ, злоди, на минуту испугавшіеся возможности лишиться своей добычи, всячески оскорбляютъ несчастнаго. Къ оскорбленіямъ присоединяются удары, съ него срываютъ ордена, шинель, шпагу, все это летитъ изъ окна, чтобы успокоить чернь, что жертва въ ихъ рукахъ.

Передъ возростающею опасностью, генералъ Сильверсспарре, не имя возможности разогнать толпу силою, ршается на хитрость: онъ предлагаетъ арестовать Ферзена и держать его узникомъ, покуда онъ не будетъ преданъ суду. Но о преданіи его суду никто и не думаетъ, приговоръ надъ нимъ уже заране принятъ разсвирпвшей чернью и скоро будетъ приведенъ въ исполненіе. Маршала бьютъ, ему рвутъ волосы, его ранятъ въ голову и тащатъ его изъ дома, гд онъ укрылся. Вотъ онъ на площади. Тутъ находится гвардейскій батальонъ съ генералами Адлеркрейтцъ и Вегезахъ. Передъ этой вооруженной силой, толпа на минуту стихаетъ — вотъ онъ, моментъ, чтобы спасти несчастнаго. По генералы поворачиваютъ лошадей и быстро исчезаютъ, яко бы подъ предлогомъ, какъ они объясняли потомъ, ‘чтобы облегчить освобожденіе графа Ферзена изъ рукъ его палачей’.

Чернь предоставлена вполн своимъ зврскимъ инстинктамъ, и она всячески издвается надъ своею жертвою. На глазахъ у солдатъ, безучастныхъ зрителей, она влачитъ его за собою до ратуши.

‘Тамъ, ему, окруженному его мучителями, даютъ точно изъ жалости, минуту отдыха. Свъ на скамейку, онъ проситъ глотокъ воды у одного изъ солдатъ городской стражи. Затмъ снова начинаются угрозы и упреки, что онъ отравилъ королевскаго принца. Его бьютъ кулаками и палкой, рвутъ ему волосы, выхватываютъ сережки вмст съ мясомъ’.

‘А собравшаяся во двор ратуши толпа кричитъ и требуетъ, чтобъ ей предали Ферзена’…

Его снова тащатъ, бросаютъ на ступени лстницы и тамъ, во двор, разъяренные мятежники приканчиваютъ съ нимъ, онъ издаетъ послдній вздохъ, раздавленный ногами этихъ кровожадныхъ зврей.

Ихъ ярость не удовлетворяется однако его смертью, они накидываются на его трупъ, рубятъ его на куски и разгуливаютъ съ ними…

Не правда-ли, точно читаешь описаніе какой-нибудь сцены изъ первыхъ дней Революціи? А между тмъ, это происходило среди благо дня, между двнадцатымъ и двумя часами, среди цлаго населенія Стокгольма, при регулярномъ правленіи законнаго короля!

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 12, 1893

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

Марія-Антуанетта и графъ Ферзенъ.

Читайте также: