Мараты
Мараты
(Из Минервы.)
——
Мараты, Тоун У.Г., Год: 1804
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Не знаю, к какому отделению должно отнести образ маратского правления. Собственно монархией назвать его не можно, здесь нет дворянства, пользующегося особенными преимуществами — следственно нельзя назвать его аристократией, а еще менее демократией, потому что народ здесь ничего не значит. Рассмотря внимательно положение дел, можно сказать, что здешний состав тела государственного сходствует с немецкими имперскими округами, имея образ военной республики, состоящей из начальников, не зависящих один от другого, но признающих главой пешву, хотя сей последний есть не иное что, как министр саттарага райи. Подчиненность маратов во многих отношениях есть одно имя без значения. Правитель, сия нещастная отрасль Севая, лишен всей власти, несмотря на то иногда оказывается ему некоторое уважение. Пешва не может возложить на себя своего достоинства, не получив диплома от райи, не может выступить в военный поход, не быв у него на отпускной аудиенции. Поля саттарага освобождаются от военных повинностей и даже сражений, всякой владелец, вступив в его область, снимает с себя знаки своего достоинства, и отдает приказание не ударять в нагару, или великий барабан государственный.
Это единственные знаки уважения, оказываемые так называемому главе сего сильного государства, который впрочем, говоря в точном значении слова, есть узник, и который имеет доход весьма посредственный. Нынешний райя, назад тому несколько лет, был простой филладар, то есть предводитель толпы всадников, но как он, по несчастью, происходит от Севаева поколения, то, после смерти его предместника, извлекли его из спокойной неизвестности и возвели на блистательный престол бедности и узничества.
Все, что принадлежит до сего народа необыкновенного, заслуживает особливое внимание, потому что маратов можно почесть политическим феноменом Востока. Их государственные правила и постановления возбуждают наше любопытство, представляя образ мыслей и поведения, совсем отличный от умеренной системы европейской политики. Даже местные распоряжения государства тем странны, что области разных владельцев не только одна другую пересекают, но совершенно перемешаны и перепутаны. Одна часть областей пешвы граничит с морем, другая простирается к северу за Дели. Нередко случается, что один город принадлежит трем различным владетелям, есть места, составляющие общую собственность пешвы и ницама. Такое шахматное распоряжение очень странно и показывает, что соединенные силы целого напрягаются для ослабления частей своих. Есть ли это дело обдуманное благоразумной политики, или случай произвел оное? — оставляю решить другим наблюдателям.
Хотя пешва почитается главой государства, однако ж он сам есть владелец весьма не богатый. Субадари, или округа Амедалаба, которая дает ему годового дохода около шестидесяти лаков {Один лак содержит в себе 100,000 рупий, а в кроре находится 100 лаков. Рупия стоит около 18 саксонских грошей.} рупий, есть самая большая из его дистриктов. Некоторые знатные чиновники государственные в Поонагском дистрикте, или Сиркарском, по силе преимуществ, сопряженных с их должностями, обладают многими землями от пешвы независящими и приносящими им важные доходы. Пурзерам Бов владел одной из сказанных земель, от которой получал ежегодно тридцать лаков. Рустиа Фонциа, или, как обыкновенно называют его, Топе Коонаг Валла — военачальник, которого можно сравнивать с британским генерал-фельдцейгмейстером — Фиркия и другие чиновники имеют доходы весьма знатные, превышающие те, которые пешва получает из своих областей. Главные источники доходов его суть поборы с других членов государства, но все они, взятые вместе, простираются не свыше четырех крор рупий.
В Поонаге все важнейшие государственные должности суть наследственные. Деван, или министр, фурнавез или канцлер, Хитнавез или государственный референдарий, даже главный начальник войск, имеющий при себе небольшое парчевое знамя — все сии чиновники получают места свои по праву наследства, и сие учреждение наблюдается с такою точностью, что еще ни один пешва не покушался отменить его. Однако ж сие обыкновение наблюдается только в одной области Поонагской.
Особенная отличительная черта маратского правления есть та, что сие государство всегда находится в военном положении. Обстоятельство сие происходит от неопределенного, нетвердого состояния внутреннего управления. Мараты с обнаженным мечем в руках удерживают за собой области, недавно приобретенные в Индостане, они находятся в необходимости насильно собирать с жителей поземельную подать, которую во всякое время сии последние платили весьма неохотно и не иначе, как по крайнему принуждению. Кроме сей побудительной причины, война есть для них средство к получению доходов. Начальники государства ежегодно отправляются в поход в отдаленные провинции, не совсем еще покоренные власти маратов. Сии военные походы называются у них двумя персидскими словами мулук-гере, которые значат: покорение земель.
Вечная война поглощает страшные издержки, для дополнения коих мараты употребляют все возможные средства, обыкновеннейшее из них есть — преждевременное собирание государственных доходов. Почитаю излишним входить здесь в подобное исследование, сколь вредна, сколь пагубна такая система. Получается в займы известная сумма под залог поземельных доходов, для сего надлежит торговаться с богатым сикаром, который с министром всегда живет в добром согласии. Суммы выдаются с вычетом тридцати или сорока процентов и сверх того самой негодной монетой.
Сей способ доставать деньги, сопряженный с очевидным разорением, есть главной причиной неопределенности государственного состояния. Всякий, имея известную сумму и требуя за нее чрезмерные проценты, заставляет правительство предпочитать наличные деньги неизвестным доходам трех или четырех будущих годов, а особливо, что нередко случается, если подати уже собраны за все упомянутое время. В дистриктах, управляемых сикарами, налоги очень невелики, и теперь те же самые, какие были за несколько веков. Подати от обыкновенных вещей, нужных для житейских потребностей, простираются не более пяти на сто. Целая половина доходов владельца состоит из податей, получаемых им от земли своей. Налог, платимый ницамом, и упомянутые выше мулук-гере собственно составляют главнейшие маратского государства доходы, которые однако ж, сколько впрочем ни велики они, весьма недостаточны для издержек. Покоренные провинции Индостана, истощенные беспрестанными налогами, не в состоянии удовлетворять жадности маратов. Все богатство сей земли, прежде изобиловавшей сокровищами, ныне лежит сокрыто в домашних казначействах маратских начальников, и совершенно погибло для пользы общественной. Теперь в Индостане такой недостаток в наличных деньгах, что сциндия в течение последних двух годов принужден был насильно собирать деньги в провинции Поонагской, для удовольствования жалованьем многочисленного своего войска, находившегося в Индостане.
Во всех маратских княжествах владелец ничего не значит, если он не одарен особенными талантами, и в таком случае вся власть находится в руках девана, или министра. Сия важная должность обыкновенно достается тому, кто в случае нужды умеет промыслить большую сумму для государственной потребности, ибо и в последствии времени неспособность доставать деньги, когда в них настает надобность, есть достаточной причиной для отрешения министра. Кто принесет князю подарок, иногда состоящий из нескольких лаков рупий, тот во всяком случае может почитать себя невинным.
Таким образом открыт пространный путь к развращению нравов. Каждый пост, каждая должность продается тому, кто дает более, тут не смотрят ни на способности, ни на опытность, а только на одни деньги. Такой беспорядок естественно влечет за собой похищение казны общественной, беспорядок, которого отвратить уже не можно: ибо как станет наказывать преступника тот, кто собственным примером ободрил его и сим сделался участником преступления? Человек, купивший свое место, не уверен в том, удержит ли его в течении одного года, и это служит для него новым поощрением насыщать свое корыстолюбие до границ возможности, до тех пор, пока нещастный поденщик не отдаст ему последнего приобретения. Таким образом государственный чиновник грабит без милосердия подданных, которых защищать есть первая его обязанность. Зло не исправляется отрешением тирана, ибо заступающий его место — который также получает оное за деньги, не имея способов получить его другим образом — конечно не может быть лучше первого, и делается столь же корыстолюбивым, как и его предместник.
Из того следует, что народ сам собой не имеет ничего собственного. Весьма немногие из живущих под маратским правлением находят способы обогатиться, исключая могущественных браминов, занимающих места и должности в Дурбаре, и особливо отличающихся корыстолюбием. Нигде не видно такой жадности к накоплению денег, соединенной вместе с крайним неразумием, как в сих людях, им позволяются в продолжении многих лет грабительства всякого рода для собрания великого богатства до тех пор, пока наконец оно обратит на себя внимание князя — тогда брамин должен опять лишиться всего, а иногда на целую жизнь быть заключенным в монастырь. Если брамин умирает, будучи у должности, то сиркар берет себе его имение, а оставшемуся семейству покойника определяет пенсию, или дает содержание другого рода. Сие обыкновение отнимать у богатых имение называется словом, гооногере, означающим на природном языке преступление достойное наказания, впрочем, сие грабительство составляет знатную часть государственных доходов.
Я думаю, что в летописях народов не находится ни одного примера такого правления, которое столь мало заботилось бы о благе и защите подданных, как правление маратское, непостоянное и слабое. В самом деле, может ли власть, основанная на хищении, разврате и непостоянстве, быть порукой за домашнее счастье или за гражданскую безопасность? Естественно следуют из того утеснения народа и бедность, а особливо последнее кажется общим и тягостнейшим уделом сего края. Рассуждая о необычайном плодородии Индостана, нельзя не изумиться, видя, что сия всем изобилующая страна часто терпит недостаток в нужном. Конечно не должно винить в том ни землю, ни климат: здесь часто по два и по три раза в год снимают жатву. Зло должно происходить из другого источника, и именно надлежит искать его в жадном корыстолюбии и хищении правительства. В стране, в которой революции и мятежи столь часто случаются, безопасность и спокойствие — сии главные пружины народной промышленности — суть вещи совсем незнакомые. Поселянин, ныне возделывающий свое поле, не уверен, будет ли он владеть им в следующем лете. Но если он и остался обладателем своей собственности, то никто не уверит его в том, что многолюдные войска не придут грабить его — ужасная гроза для трудолюбивой промышленности! а маратские войска так многочисленны, как саранча, и не менее страшны для земледельца. Они все похищают, не различая собственности единоземцев от неприятельской. Оттого поселянин запасает столько плодов, сколько нужно для его употребления, не более. Необходимо следует, что по неимению запасных магазинов во время неурожая должен быть голод, тогда жители оставляют поля и бегут или к берегам моря, или в другое место, где терпят меньший недостаток, тогда несчастье делается еще ужаснейшим, потому что от умножения людей целыми тысячами оно становится повсеместным и общим.
Путешественник видит в сие время человеческую бедность во всем ужасе ее: он видит голод, наготу, болезни, смерть, которая в подобных обстоятельствах почитается благодеянием, видит на городских улицах — трупы, на больших дорогах — скелеты, видит бедность, горесть и отчаяние изображенные на лицах людей, которых смерть пощадила. Частым явлением сих ужасных несчастий приписать должно жестокость и бесчеловечие маратов. Чувство сострадания тупеет, когда столь плачевные примеры часто представляются взорам, особливо, в таком народе, у которого жадность к корысти есть страсть господствующая. Марат со спокойным равнодушием смотрит на мучительную смерть родного брата: ежедневные события питают такое ожесточение сердца. Кто, видя умирающее семейство свое, не трогается жалостью, того сердце необходимо ожесточается, когда несчастье угнетает других, особливо тех людей, которые сами поступали со зверской свирепостью. Так голод и нужда управляют чувством и правами человеческими, но они никогда здесь не подавали причины к возмущению против правительства, какие видим в других землях. Немногие страсти господствуют над душой индостанского жителя, он почитает несчастье своей долей, и переносит его без роптания.
Недостатку в пропитании надлежит приписать малочисленность жителей в некоторых индийских провинциях. Смело можно утверждать, что в сей обширной части земного шара, исключая Бенгалы и Багар, из пятидесяти десятин пахатной земли одна остается невозделанной, и число обработанных нив к числу питающихся от них людей находится всегда в одинаковой пропорции. Нередко большие города лишаются трех четвертей своих жителей от голода, в деревнях то же самое происходит. Часто целые уезды пустеют, исчезают, не оставляют никакого признака, что они были обитаемы, и в продолжение многих годов представляют дикие пустыни, несмотря на то, что лежат под благосклонным небом. Корыстолюбие правителей, леность народа и голод, суть три бича опустошающих Индию, из которых последний пагубнее всех прочих, и при всем том — непонятная беспечность! — никогда не были предпринимаемы меры к отвращению сего несчастья. Для доказательства, что не натуру обвинять должно в сих ужасах, стоит только указать на область Бенгальскую, находящуюся под правлением благоразумным: с 1770 года до сего времени там не терпели голода, между тем как другие индийские провинции изнемогали под бременем сего несчастья, столь обыкновенного в тамошних местах.
К сим примечаниям, написанным полковником Тоне, г. Теннан прибавляет следующее:
‘Состояние британских провинций в Индии, относительно к другим областям, изображено беспристрастным очевидцем, я сам могу засвидетельствовать истину и справедливость его известий. Теперь спрашиваю, какое право имели аббат Райналь и другие несведущие подражатели его кричать, что англичане похищают у жителей имение, и жестокостью своей повергают их в бездну несчастья? Только в одних областях британских в Индии жители ограждены безопасностью и спокойно наслаждаются обладанием собственности, там только они находят теперь верное пристанище, там только могут надеяться на защиту и изобилие. Весьма было бы поспешно желать, чтобы народ, привыкший к анархии и угнетениям, теперь совершенно был уже подчинен порядку и прилепился бы к промышленности. Однако ж распространение владений европейских в сей части света есть великое благодеяние для оной: из всех моральных истин эта есть самая неоспоримая, оправданная опытом. Если иногда слышим о дурных поступках наших единоземцев, живущих в Индии, то это все еще не служит опровержением упомянутой истины, ибо худая система правления гораздо полезнее той, которая и ее хуже и вреднее.
Тоун У.Г. Мараты: (Из Минервы): [О маратском правлении в Индии] / [Письма полк. Тоне с доп. г. Теннана] // Вестн. Европы. — 1804. — Ч.18, N 22. — С.144-158.