Максимилиан Волошин и Александр Бенуа
Максимилиан Волошин и Александр Бенуа, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Максимилиан Волошин. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка.
Минск, ‘Мастацкая лiтаратура’, 1993
Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии Захара Давыдова и Владимира Купченко
OCR Бычков М. Н.
В 1932 г. в некрологе памяти М. А. Волошина Александр Бенуа писал: ‘Умер Максимилиан Волошин — одна из самых живописных и любопытных фигур известного момента русской культуры. И да простит меня тень его, что я употребляю такие слова в отношении скончавшегося поэта и моего личного приятеля. Это вообще совсем не те слова, которые полагаются для некролога. Однако я все же решаюсь их оставить, ибо они сразу выражают нечто такое, что я хотел бы выразить, и, к тому же, я уверен, что в представлении самого Волошина они не означали бы чего-либо обидного и преуменьшающего’.
И далее: ‘Меня соединяла с Волошиным дружба, начавшаяся еще в 1905 году, но основой этой дружбы не было мое признание его как поэта, но именно мое любование им как цельной и своеобразной ‘фигурой’. Слова эти содержат, если хотите, оттенок иронии,- и некоторую иронию я сохранил в отношении к нему навсегда, что ведь вообще не возбраняется и при самой близкой и нежной дружбе’ {Александр Бенуа размышляет… М., 1968. С. 233.}.
Познакомились они еще в начале 1903 года, когда Волошин появился у Бенуа с рядом поручений от русских художников, живущих в Париже. Приехав из Парижа в Петербург, Волошин 14 января написал Бенуа следующее письмо:
Многоуважаемый Александр Николаевич!
У меня есть к Вам письмо и поручения из Парижа от Ал<,ександры>, Вас<,ильевны>, Гольштейн, Щукина, нового художествен<,ного>, рус<,ского>, общества и т. д. {‘Общество русских художников’ в Париже было создано на Монпарнасе по инициативе Е. С. Кругликовой и Волошина.} Мне говорили, что теперь Вы очень заняты… Может Вы сможете мне назначить время и место на следующей неделе, когда Вам будет удобнее. Я остаюсь здесь еще до января. Макс Волошин.
Бенуа ответил на другой же день:
15/1 1903. Многоуважаемый господин Волошин.
Простите, не знаю Вашего имени и отчества. Очень буду рад Вас видеть у меня в редакции (Мойка 83) в будущий четверг 23 января. До этого дня я буду поглощен постановкой ‘Гибель богов’.
С сов<,ершенным>, почтением,
Александр Бенуа.
23 января встреча состоялась. По-видимому, одной из главных забот Волошина было устройство выставки Е. С. Кругликовой — и по этому вопросу он обращался также к И. Э. Грабарю и С. П. Дягилеву. 2 февраля 1903 года поэт писал Елизавете Сергеевне Кругликовой в Париж: ‘Бенуа. Вполне неопределенен. Видите, это очень интересно. Но что же я-то тут могу? Я человек непрактичный. Вы бы лучше к Дягилеву обратились. Вот я Вам напишу его карточку’. В конце письма к Кругликовой Волошин упоминал: ‘У Бенуа познакомился с Серовым, Сомовым, Лаликом…’ {Рене Лалик (1860-1945) — французский ювелир и прикладник.} Находилась в редакции ‘Художественных сокровищ России’ и А. П. Боткина (дочь П. М. Третьякова и жена известного коллекционера С. С. Боткина), надолго запомнившая встречу с Волошиным {См. ее письмо к И. С.Остроухову от 11 января 1905 г., ОР ГТГ, 10 (1651).}.
В январе 1905 г., снова приехав в Петербург, Волошин собирался навестить Бенуа, о чем говорит запись его адреса в блокноте: ‘Бенуа. 1 линия 56, кв. 3’. Однако события 9 января, которые потрясли и Волошина, и Бенуа, сорвали встречу. В феврале оба они оказались в Париже — и здесь местом их встреч стало ателье Е. С. Кругликовой. Завсегдатай ее ‘сред’ художник Б. Н. Матвеев сообщал матери 25 марта: ‘У нас много здесь известных лиц. Я уже писал об Амфитеатрове и Бенуа’ {ЦГАЛИ, ф. 801, оп. 1, ед. хр. 9. С. 34.}. Именно в это время происходит настоящее сближение Волошина и Бенуа. Сам Бенуа вспоминал: ‘Непременным гостем Кругликовой бывал добродушный Макс Волошин, дружба с которым у меня тогда и завязалась. Жил он где-то по соседству на бульваре Эдгара Кине, снимая мастерскую скульптора… Несмотря на молодость лет, его лицо было украшено густой рыжей бородой, а на плечи падали такие же рыжие вьющиеся волосы, что придавало ему какое-то сходство с древнегреческим Юпитером. При этом он был очень близорук, и благодаря этому в его взгляде было нечто ‘отсутствующее’ <,…>,’ {Бенуа А. Мои воспоминания. Т. II. М., 1980. С. 437-438.}.
Лето 1905 года Бенуа провел в Бретани, а осенью поселился в Версале. Весной 1906 года Волошин вместе с издателем ‘Золотого руна’ Н. П. Рябушинским дважды навещали Бенуа в Версале {Письма Волошина к М. В. Сабашниковой от 10 и 11 марта 1906 г.}. В дальнейшем Волошин и Бенуа встречаются на выставках, премьерах спектаклей, в редакции журнала ‘Аполлон’, у общих знакомых — в Париже и Петербурге. К этому времени Максимилиан Волошин, парижский корреспондент петербургской газеты ‘Русь’ и московского журнала ‘Весы’, становится известным и авторитетным литературным и художественным критиком.
Сохранившиеся в ГРМ, ф. 137 письма Максимилиана Александровича к А. Н. Бенуа говорят нам о степени их близости в периоД 1906-1908 годов. (Местонахождение ответных писем Бенуа к Волошину пока неизвестно.)
Письмо без даты, по контексту — март 1906 года:
Дорогой Александр Николаевич!
Так мне и не удалось побывать у Вас перед отъездом.
Вам, верно, уже не тайна, что я женюсь на Маргарите Васильевне и что наша свадьба будет в апреле {Свадьба Волошина и Сабашниковой состоялась в Москве 12 апреля 1906 г.}.
После мы сейчас же вернемся в Париж.
Жму Вашу руку.
Привет Вашей супруге и молодым фавнам.
Максимилиан Волошин.
Письмо из Парижа в Версаль, штемпель — 27 мая 1906 года:
Дорогой Александр Николаевич!
Приезжайте к нам на новоселье в понедельник 28 мая вечером (17 Rue Singer: via Versailles-Invalides, а оттуда Invalides [нрзб.- З. Д., В. К.] villiers. Это в Passy, и Вы прямо от Вас по жел<,езной>, дор<,оге>, почти до нашего дома доезжаете).
Может, Ваша супруга найдет возможным приехать? Я хотел предложить Вам слушать лекции Д<,октора>, Штейнера — самого признанного из немецких оккультистов. Он в настоящее время в Париже. Если хотите, приезжайте к нам в понедельник в 3 часа и пойдем вместе. Он в понедельник читает о восточной и западной Йоге, т. е. о воcт<,очном>, и зап<,адном>, пути познания. Затем он будет читать об Еванг<,елии>, Иоанна и об Апокалипсисе. Об нем надо первоначально очень много рассказать. Поверьте мне на слово, что это поразительно интересно, и приезжайте в понедельник в 3 часа. Его адрес: 5, Rue Rayonard, лекция в 4 часа.
Из Парижа в Версаль, 13 июня 1906 года, была отправлена следующая открытка:
Дорогой Александр Николаевич!
Я Рябушинского еще не видел и не знаю, в Париже ли он. Слыхал только, что он должен приехать. Но видеть его в настоящую минуту совершенно не жажду, т. к. очень занят. Коли он ко мне приедет, то направлю к Вам. Может быть, узнаю сегодня вечером что-нибудь от Бальмонта.
Мы с Мар<,гаритой>, Вас<,ильевной>, приедем к Вам сейчас же, как только закончатся лекции Штейнера. Завтра последняя лекция. Он теперь читает в аудитории Теософского Общества (59, Aveniu de la Bourbonnais) в 2 1/2 часа. Завтра лекция об Апокалипсисе. Маргар<,ита>, Вас<,ильевна>, в отчаянии, что не видела Дягилева. Она думала, что он уже давно уехал.
Мы приедем к Вам с Ан<,ной>, Руд<,ольфовной>, Минцловой {Анна Рудольфовна Минцлова (см. с. 441).}.
До свидания. Максимилиан Волошин.
Как видим, очень хотелось Максимилиану Александровичу приобщить Бенуа к штейнерианству, в чем на него самого оказывали большое влияние М. В. Сабашникова и А. Р. Минцлова. Но, по-видимому, безуспешно: не так-то просто было оторвать Бенуа от любимого Версаля!
Следующее письмо написано в Петербурге — с Невского, 73 на Адмиралтейскую канаву, 31. Штемпель — 12 января 1908 года:
Дорогой Александр Николаевич!
Только что получил от Марг<,ариты>, Вас<,ильевны>, еще письмо с просьбой, касающейся Вас: ей для работы в музеях надо удостоверение, что она действительно художница. Это удостоверение должно быть от общества, в котором она выставляла. В ‘Союз’ она приглашена, но не выставляла. К кому можно было бы обратиться туда? Но мне приходит в голову, что, может быть, Дягилев или даже Вы сами могли бы дать ей это удостоверение как устроители Парижской выставки? Если это возможно, то, м. б., для скорости Вы сами отправите ей это удостоверение непосредственно. Ее адрес: Via Sistina, 68. Напоминаю Вам тоже о Вашем обещании дать ей рекомендации к католическим священникам, которых она жаждет.
Я все еще не могу выходить из дому, но есть надежда, что на будущей неделе меня выпустят.
Последнее из писем этого периода отправлено из Парижа в Петербург 7 октября 1908 года:
Дорогой Александр Николаевич!
Мой приятель — поэт Valmy Baysse, главный редактор большого ежемесячного интернационального юмористического журнала ‘Comica’, в котором участвуют все известн<,ые>, париж<,ские>, рисовальщики, просит меня просить Вас о Вашем сотрудничестве. Журнал этот только что возник и поставлен широко и роскошно. Его адрес ’80. Rue Miromesnel: Comica’. Вышедшие NN журнала он Вам пошлет.
Как вы поживаете? Мой привет Ан<,не>, Карловне. Я наслаждаюсь парижской осенью, но увы! к январю приходится возвращаться в Петербург.
Максимилиан Волошин.
Paris, 35, Rue Boulard.
Осенью 1906 года М. А. Волошин впервые отзывается печатно о ‘Мире искусства’. В статье ‘Горе от ума’ на сцене Московского Художественного театра’, опубликованной в газете ‘Око’ от 7 октября 1906 года, он пишет: ‘Движение, поднятое в Петербурге Бенуа и Сомовым, отраженное Мусатовым в Москве, сделало нам интимно близкой красоту обстановки начала XIX века. Раньше нам были в этой эпохе знакомы только характеры и события, теперь стали близки и комнаты, и вещи, и платья. Даже больше чем близки, потому что именно на эту эпоху обратилась вся наша грусть по русской старине’.
В статье ‘Лики творчества. О русской живописи на выставках этого сезона’ Волошин подробнее говорит о версальских пейзажах Бенуа. ‘В его работе тяжелый и богатый слиток исторических воспоминаний, перевоплощений, стилей и настроений, что придает произведениям его особую терпкость вкуса, требующую от зрителя серьезной исторической подготовки и знаний. Аллеи и фонтаны Версаля развертываются для него с широкой повествовательной суровостью, подобные страницам летописи гневного Сен-Симона {Имеется в виду Луи де Рувруа Сен-Симон (1675-1755), герцог, автор ‘Мемуаров’, сатирически направленных против монархии.}. К его акварелям хочется сделать исторические комментарии, примечания и ссылки то на такую-то страницу таких-то мемуаров, то на такую-то фигуру такого-то версальского мастера. Самый чистый лиризм своей души он облекает в тяжелый плащ исторической эрудиции’ {Русь, 17 марта 1907 г.}.
Через год в статье ‘Русская живопись в 1908 г. ‘Союз’ и ‘Новое общество’ Волошин касается работ Бенуа для театра. ‘Нельзя смотреть на эскизы ‘Павильона Армиды’, мысленно не переживая самого балета. Они лишь напоминание о той пышности, которая доступна художнику, творящему не на бумаге, а играющему живым человеческим телом, тканями и золотом. В ‘Павильоне Армиды’ Бенуа воскресил ту величавую пышность большого зрелища, которая недоступна и неизвестна нашему времени, великолепие придворных празднеств старых королевских дворов, всю полноту оттенков древнего пурпура, сверканье сказочных сокровищ и необузданность геометрических фантазий Пиранези. Ему ведомы лирические слова, имеющие власть воскрешать минувшее, и душа его избыточна светом древних солнц искусства’ {Русь, 5 марта 1908 г.}.
Однако особенно подробно Волошин отозвался о творчестве Бенуа в статье ‘Картинные выставки. ‘Салон’. Начиная с оценки ‘Мира искусства’, критик задается вопросом: ‘Не является ли эта группа ‘истинной Академией современного русского искусства’? ‘Не той исторической, косной и душащей искусство академией, имя которой по справедливости ненавистно каждому художнику, нет, но той идеальной академией, которая должна быть истинной блюстительницей законов, хранительницей традиций хорошего вкуса, так сказать, верхней палатой, носительницей государственной мудрости, своим авторитетным влиянием утишающей буйные мятежи молодого искусства’. И ‘Мир искусства’ — ‘в том виде, как он существует теперь: в виде группы талантливых и ширококультурных художников, не связанных между собой никакими официальными узами, он осуществляет истинный идеал академии. В них действительно хранится историческое преемство исканий, не только нашей и ближайших к нам эпох, но и искания всех предыдущих великих расцветов искусства’ {Новая Русь, 5 февраля 1909 г.}.
Сам Бенуа заметил это суждение — и, по-видимому, принял как удачное. В статье ‘Художественные письма. Москва и Петербург’ он упомянул: ‘М. Волошин, кажется, назвал как-то центральную группу ‘Мир искусства’ идеальной академией’ {Речь, 22 апреля 1909 г.}. Без сомнения, Александр Николаевич не мог пройти и мимо следующей части волошинской статьи, где тот говорил непосредственно о нем: ‘Когда рассматриваешь картины Александра Бенуа <,…>,, то, несмотря на то, что ни ‘Похищение Прозерпины’, ни ‘Аполлон и Дафна’, ни эти виды Версаля не представляют ни самых значительных, ни самых характерных произведений этого художника, являясь лишь случайными плодами одного из многих лет работы, тем не менее ясно, в каждом штрихе, в каждой фигуре чувствуешь, как много исторической культуры и строгого вкуса внес Александр Бенуа в современную живопись. И внес их именно своей живописью, больше живописью, чем художественной критикой.
В критике А. Бенуа всегда умел, несмотря на свою громадную эрудицию, оставаться капризным и страстным лириком и бойцом. Его боевые и защитительные статьи складывались согласно формам сопротивления, которые он встречал на своем пути, и это давало им ценность сосредоточенной силы удара. И в то время, как его культурная роль как критика, будучи согласована с отдельными историческими моментами, относительна, все то, что он внес в живопись, живописью остается безусловно. Но и как живописец он всегда оставался критиком, а не творцом. Необдуманно хочется сказать, что картины его являются оценками исторической эпохи сквозь призму искусства того времени. Но это неверно. Картины Бенуа — это оценка искусства тех эпох сквозь призму исторических событий и мемуаров. Являясь представителем субъективной критики в своих статьях, в живописи своей Бенуа является строгим и систематическим историком искусства Тэновской или Брюнетьеровской школы {Ипполит Адольф Тэн (1828-1893) и Фердинанд Брюнетьер (1849-1906) — французские критики.}. Только слова заменены человеческими фигурами, стильными украшениями и красками, что дает его историческим выводам и доктринам лишь большую, по сравнению со словом, точность и наглядность. Отсюда та известная строгость и сухость многих его произведений. У иного художника сухость эта была бы признаком художественной слабости и упадка, между тем как у Бенуа она является лишь неизбежным следствием четкой силы его исторических оценок искусства минувших эпох. Такая сухость — не недостаток, а великое достоинство искусства’.
В начале 1910 г. Бенуа упомянул волошинскую статью ‘Аполлон и мышь’, наделавшую в то время много шума. Назвав ее ‘остроумной фантазией’, критик отнес ее к ряду выступлений, которые трудно назвать ‘особенно значительными художественными рефератами’ {Бенуа А. Художественная жизнь. — Речь, 1 января 1910 г.}. В том же году вышла из печати первая книга стихов Волошина, и 20 марта 1910 года он надписывает ее Бенуа: ‘Дорогой Александр Николаевич, примите и полюбите эту книжку, большая часть которой была пережита и написана в милом Париже’ (книга в собрании А. Ф. Маркова, Москва). Позднее А. Н. Бенуа признавался, что, хотя стихи Волошина его ‘пленяли’, ‘они не внушали того к себе доверия, без которого не может быть подлинного восторга’ {Александр Бенуа размышляет… С. 233.}.
Последующие пять лет не оставили следов общения Бенуа и Волошина. Только весной 1915 г. начинается новое их сближение. В России были собраны деньги в пользу русских художников, захваченных войной во Франции. Максимилиан. Александрович снова находится в Париже, и представители ‘Мира искусства’ просят его помочь в распределении этих денег. 3 мая 1915 г. он пишет письмо А. Н. Бенуа, объясняя ситуацию, сложившуюся в этом деле. В том же году, по пути из Феодосии в Судак, семейство Бенуа заехало в Коктебель. Однако Максимилиан Александрович еще не вернулся из Парижа. ‘Дом был закрыт, и мы, погулявши по берегу около него, вернулись, несолоно хлебавши, домой’, — вспоминала дочь художника, А. А. Черкесова {Письмо А. А. Черкесовой Савинову от 31 декабря 1971 г.}. В этом же году Волошин дарит Бенуа свою акварель с надписью: ‘Альпы… Бенуа на память. Макс Волошин. 1915. С. П. Б.’ (ГРМ, инв. N РБ 14840).
Возвращаясь весной 1916 г. в Россию, Волошин в Петрограде несколько раз (8, 10, 12 апреля) встречается с Бенуа. 15 апреля Александр Николаевич дарит ‘Дорогому Максимилиану Александровичу Волошину’ свою акварель — вид Бретани (собрание Дома-музея М. А. Волошина в Коктебеле). Очевидно, в этом же году Волошин дарит Бенуа акварель с видом Испании (ГРМ, инв. N РБ 14841). Тогда же произошла встреча Волошина с художником Г. К. Лукомским, инициатором создания коллективной монографии о Бенуа. В эту монографию, готовящуюся петроградским издательством ‘Свободное искусство’ в 1916 г., должны были войти статьи самого Лукомского, С. М. Волконского, А. Я. Левинсона, С. К. Маковского, Д. В. Философова, С. П. Яремича и Максимилиана Волошина. С этой работой связана дальнейшая переписка Волошина и Бенуа. В ней, а также в переписке Волошина и Лукомского прослеживается ‘история написания’ Волошиным статьи ‘Александр Бенуа’.
Лукомский писал Волошину, по-видимому, в мае 1916 года: ‘Итак, Вы статью о Бенуа обещаете. К августу хотелось бы — но задержка в репродукциях: ведь все репродукции, как Вы бы хотели, — могут быть готовы незадолго до начала верстки, когда предполагается, что статья уже готова. Таким образом, прошу Вас очень все-таки, насколько Вы найдете возможным, составить статью без черновиков (Вы же помните все произведения А. Н.?), а потом, по мере возможности, я Вам их дошлю. Книга предполагает выходом в свет в дек<,абре>,-янв<,аре>, 1916-<,19>,17 г. Крепко жму Вашу руку и жду статью размером в 1 печ<,атный>, лист (16 страниц) — к июлю — августу’.
В конце июля А. Н. Бенуа прибыл в Судак. Как и в прошлом году, он поселился в долине Капсель, в имении генерала Колюбакина. 1 августа Волошин писал ему туда из Коктебеля: ‘Дорогой Александр Николаевич, я все ждал, что Вы подадите какую-нибудь весть о себе или сами соберетесь в Коктебель. И теперь начинаю бояться, что Вы, пожалуй, скоро уедете из Судака. А мне необходимо было Вас повидать основательно для беседы об статье’. 4 августа Бенуа отвечает: ‘Дорогой Максимилиан Александрович, страшно рады будем Вас видеть. Собирайтесь. Мы все дни дома и никуда не собираемся. Кроме как в Козы к Фальку, но там бы встретились, если б Вы шли навстречу {Козы — селение между Судаком и Коктебелем (ныне — Солнечная долина), где любил работать Р. Р. Фальк. Волошин иногда ходил в Судак пешком через Козы.}. Думаем оставаться здесь до 10, 15 сентября…’
Занятый монографией о В. И. Сурикове, работа над которой подходила к концу, Волошин все откладывает поездку в Капсель. ‘Работы осталось очень мало, и хочется закончить до поездки к Вам’,- пишет он 24 августа. К тому же: ‘И ведь Вы заедете ко мне непременно на возвратном пути?’ 30 августа Бенуа извещает: ‘Мы достали билеты на поезд, идущий из Севастополя 11-го. Таким образом, вероятно, до 9-го мы будем в Капселе. До сих пор, однако, не решили, как поедем — на Симферополь или на Феодосию. У Анны Карловны какие-то резоны за первое <,…>, Будем каждодневно поджидать Вас, но все же лучше не на последних днях, когда, вероятно, будет много возни со сборами <,…>, Обнимаю. Привет всем знакомым коктебельцам’.
Увы, поездка Волошина в Судак никак не получалась. 3 сентября он писал Бенуа: ‘Мне, кажется, так и не удастся навестить Вас в Капселе: все невозможно выбраться из дому: и собственная работа, и приезды и отъезды друзей — и так все лето. Для статьи о Вас я нашел все нужные даты, факты в ‘Золотом руне’. Но, ежели Вы увидите Лукомского — настойте на том, чтобы он выслал мне оттиски воспроизведений. Совсем другого рода слагается статья, когда имеешь материал перед глазами. Я надеюсь, что все-таки Вы заедете ко мне, возвращаясь из Судака. Думаю, что путь на Феодосию все же Вам удобнее’.
Г. К. Лукомский же настаивал на том, что репродукции Волошину вообще не нужны: ‘О художнике Бенуа, о худож<,ествен>,ном деятеле Бенуа, об учителе, версальском мастере <,…>, — вот о чем я хотел, чтобы Вы написали. То записали, что у Вас в мыслях, в воспоминании сохраняется о Бенуа, безотносительно его работ только живописных. (А театр! как же ‘снять’?) Нет! Я хочу Вашей статьи о постановках Бенуа в Париже, которые Вы, кажется, (все?) видели? <,…>, Словом — ‘мемуары’ о Бенуа. В сентябре? Жду’ {Письмо Г. К. Лукомского Волошину от 15 августа 1916 г.}.
Репродукций Волошин так и не получил. ‘Заезд’ Бенуа в Коктебель также не состоялся. 22 сентября Волошин закончил наконец монографию о Сурикове, но должен был написать еще газетную рецензию на последние книжки Ильи Эренбурга. 7 октября он отсылает этот ‘фельетон’ в ‘Речь’ и принимается наконец за статью о Бенуа. 16 октября он сообщает М. С. Цетлин: ‘Спешу закончить большую статью о Бенуа’. А 19-го посылает ее в Петроград. В этот же день Волошин пишет Бенуа: ‘Дорогой Александр Николаевич. Я окончил статью о Вас и посылаю ее Лукомскому: мне хочется, чтобы Вы ее прочли. Если что-либо окажется Вам не желательным, то я с удовольствием исправлю. К сожалению, мне так и не удалось добиться от Лукомского фотографий, и потому пришлось, не имея перед глазами графического материала, говорить обо всем в более общих чертах’ {Письмо Волошина А. Н. Бенуа от 19 октября 1916 г.}.
Не берясь анализировать творческий путь или отдельные стороны деятельности Бенуа, Волошин старается выявить самую суть художника. Как нередко, он начинает с его внешности — давая, как наиболее характерное, ‘версальское обличье’ Бенуа. Следующая мысль: ‘критик и художник слиты в нем органически’. В художнике же Бенуа Волошин отмечает преобладание графических элементов — ив этом его сила и оригинальность. Но вот главное определение: ‘Бенуа — это наша Академия’, — после чего критик развивает свои взгляды на роль академий вообще и дает примеры художников-‘академий’.
Переходя к ‘Миру искусства’, Волошин подчеркивает: Бенуа — вдохновитель этого объединения, его ‘сердце’. Проводя параллель между Бенуа и Анри де Ренье, Волошин обращается к своей излюбленной мысли об ‘историческом пейзаже’ и несколько увлекается. Но это ему нужно для перехода к историческим картинам и театральным постановкам Бенуа, исторические персонажи которого снова напоминают ему персонажи Ренье. Анализируя метод Бенуа, дающий достоверность его ‘историческим иллюстрациям’, Волошин снова приходит к формуле: ‘В его искусстве всегда есть игра в оживление вещей’. Отсюда — переход к органической связи Бенуа с театром и к его сказочности…
Вложив в статью столько оригинальных мыслей, видя в ней определенное достижение, Волошин был крайне озадачен, увидев печатный проспект монографии. Среди перечня участников его имени не было! Поэт запрашивает Лукомского. Тот спешит (11 января 1917 года) успокоить автора: ‘Отсутствие Вашего имени в проспекте о Бенуа — плод, конечно, недоразумения и досадного случая’. Но тут же дает повод для нового беспокойства: ‘Ваша статья почти целиком войдет в монографию’. Как ‘почти’? что это значит? — недоумевает Волошин. Оказывается, Лукомский опасается, что подробная характеристика Анри де Ренье ‘подавляет’ сказанное о Бенуа. И если Волошин сам в этом убедится и сам, в гранках, изменит несколько абзацев, ‘то ведь и будет ‘почти’…’.
Увы, статья не увидела света ни в каком виде. 31 августа 1957 года, в письме к И. С. Зильберштейну, Бенуа вспоминал: ‘Мне ужасно не повезло с моей монографией. Как раз когда все было готово, грянула революция, мой издатель исчез, бросив все на произвол судьбы. Кое-какие отпечатки Лукомский передал мне гораздо позже уже здесь в Париже, целая же партия их оказалась в какой-то чайной на Екатерининском проспекте, где эти бумаги служили салфетками’ {Александр Бенуа размышляет… С. 657.}.
В 1919 г. Волошин дважды пытался опубликовать свою статью, — послав ее в ‘художественный журнал’ в Одессу (письмо к Л. П. Гроссману от 5 ноября 1919) и вручив поэту А. В. Цыгальскому в Феодосии. Но и эти попытки кончились ничем…
Весной 1924 г. в Ленинграде Волошин вновь встретился с А. Н. Бенуа и беседовал с ним. Он привез из Коктебеля ряд своих новых пейзажей — и Бенуа их одобрил. Впоследствии Бенуа писал: ‘Кое-что тут было навеяно Богаевским, кое-что являлось отзвуком искусства Пуссена и Тернера, но при всем том эти живописные работы Волошина очень самобытны. <,…>, В них пленительная легкость сочеталась с отличным знанием природы. Именно — знанием, ибо Волошин не писал этюдов с натуры, но строил и расцвечивал свои пейзажи ‘от себя’ и делал это с толком…’ {Там же. С. 233-234.}.
Там же, в Ленинграде, Волошин приглашает Бенуа в Коктебель. Александр Николаевич принял приглашение поэта, и 7 июня Волошин просил уточнить время приезда: ‘Мне необходимо знать как можно скорее: кто из Ваших приедет? Сколько? Когда? Чтобы задержать комнаты’. 20 июня Бенуа пишет в ответ: ‘Дорогой Максимилиан Александрович. Простите, что так задержался с ответом, но мы переехали на дачу в Гатчине, и только третьего дня, побывав в городе, я нашел Вашу открытку. <,…>, Увы, дорогой, нам в Коктебель, в милый, фантастический Коктебель, нынче не попасть — этому мешают всевозможные обстоятельства, из которых не последнее — денежное. С другой стороны, мы очень мило устроились в Гатчине, где я получил казенную квартиру на лето во дворце, что очень кстати и потому, что я намерен тут сделать разные художественно-исторические изыскания. <,…>, Выставка наша открылась, но имеет вид не слишком великолепный. Все мелочи, все вещи настроений, не интересны сегодняшнему дню (простите за тавтологию). Ваши акварели (я выбрал 10) прелестно выглядят, но, к сожалению, вообще продажи никакой и даже никто ни о чем не спрашивает! <,…>, Ну, вот. А все же солнце сейчас светит чудное, густо шуршат могучие дубы и клены, видимые в окно моей рабочей комнаты, ясно небо, прозрачны пруды и вообще есть еще веские поводы к тому, чтоб благословлять жизнь’ {Письмо Бенуа Волошину от 20 июня 1924 г.}.
Есть сведения, что Бенуа отозвался о волошинских акварелях и в обзоре выставки. К. И. Чуковский писал Волошину (видимо, также в июне): ‘Александр Бенуа в ‘Современнике’ чуть ли не на первое место поставил крымские этюды Максимилиана Волошина!’ Максимилиан Александрович, разумеется, очень интересовался этим номером журнала. И когда кончилась ‘летняя страда’ Дома поэта, 15 ноября 1924 года запрашивал Чуковского: ‘Как идут дела ‘Современника’? Я так и не видал его и не читал той статьи Бенуа, где говорится о моей живописи, о которой Вы мне писали’ {ОР ГБЛ, ф. 620, из обл. 7.}. По-видимому, статья так и не была опубликована.
С отъездом А. Н. Бенуа за границу связь Волошина с ним прервалась. На смерть поэта 11 августа 1932 года Бенуа откликнулся мемуарным очерком в газете ‘Последние новости’ (Париж) 28 августа. А позже уделил Волошину место в воспоминаниях.