ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ И КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ,
СЪ ПРИЛОЖЕНІЕМЪ
автобіографіи Г. Брандеса и его характеристики.
Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. No 8.
1889.
На берлинской художественной выставк, происходившей весною 1882 года, рядъ рисунковъ перомъ обратилъ на себя всеобщее вниманіе. Озаглавлены они были: ‘Мечты по поводу найденной перчатки. Посвящаются потерявшей ее дам’. Они были до того оригинальны, до того непохожи на все, что раньше того появлялось въ этомъ род, что ни одинъ поститель не проходилъ равнодушно мимо ихъ. Заурядный берлинецъ, правда, не могъ сразу разобрать, что здсь кроется: геніальность или претенціозность, иной мудрецъ бормоталъ сквозь зубы: ‘рисунки изъ юмористическаго журнала’. Но многіе художники и критики, вкусъ которыхъ не былъ заденъ рутиной, обратили серьезное вниманіе на эти рисунки, всматривались въ нихъ и дивились этимъ яркимъ проблескамъ невдомаго досел таланта. Звали художника Максомъ Клингеромъ, и ему былъ всего 21 годъ отъ роду.
Эти рисунки явились въ прошломъ году отдльнымъ изданіемъ, подъ заглавіемъ ‘Перчатка’. Изданіе сдлано самимъ художникомъ, такъ какъ большія, извстныя фирмы не врили въ успхъ изданія такого субъективнаго характера. Вотъ краткое описаніе этихъ рисунковъ:
1 и 2) Берлинскій клубъ конькобжцевъ.— точные портреты лицъ, предававшихся въ то время этого вида спорту, въ томъ числ самого художника, высокаго, съ военной выправкой господина, съ густой, курчавой шевелюрой, покрывающей голову, точно мховая шапка, и молодой, замчательно-красивой дамой, родомъ изъ Бразиліи, которая въ то время обращала на себя всеобшее вниманіе своей красотой и своимъ граціознымъ бганьемъ на конькахъ. Молодая особа эта, во время бга, теряетъ высокую, блую перчатку о шести пуговицахъ, молодой художникъ нагибается на бгу и поднимаетъ ее, по всей вроятности, для того, чтобы спрятать ее въ карманъ, по близости своего сердца.
3) Хорошенькій, маленькій амуръ сидитъ, полу-отвернувшись, подл розоваго куста, съ котораго свшиваются большія, тяжелыя розы. Въ тни ихъ лежитъ узенькая и длинная дамская перчатка. Амуръ стережетъ мягкую, благоухающую находку, на которую сыплются лепестки розъ.
4) Максъ Клингеръ лежитъ въ постели, онъ во сн безпокойно ворочается съ боку на бокъ. На ночномъ столик лежитъ перчатка, она-же носится надъ головою спящаго, но уже въ исполинскихъ размрахъ, въ вид руки, протягивающейся къ небу и собирающейся схватить луну. Слва отъ кровати виднется открытое море, на волнахъ его носятся, съ криками и отчаянными жестами, плавающія и утопающія фигуры, въ томъ числ и морскія чудовища, а еще дальше показываются громадныя, обтянутыя перчатками, наводящія ужасъ руки. Спящій на кровати въ ужас подбираетъ подъ себя ноги.
5) Спящій просыпается. Перчатка спокойно лежитъ на кровати, но художникъ сидитъ съежившись, закрывъ лицо руками, и продолжаетъ бредить на яву: вдали виденъ широкій пейзажъ, съ горами на заднемъ план, на среднемъ план надъ перчаткой высятся какія-то фантастическія, усянныя цвтами, деревья на высокихъ, тонкихъ стволахъ. Подъ этимъ деревомъ, но вдали, на тропинк, въ самомъ миніатюрномъ размр, но все-же легко узнаваемая по своей фигур, красивая дама съ катка конькобжцевъ.
6) Бурное море. На волнахъ виднется парусная лодка, сильно накрениваемая втромъ на бокъ, черезъ край лодки перегибается фигура молодого художника, съ длиннымъ багромъ въ рукахъ. Перчатка упала въ воду и онъ старается достать ее оттуда. Перчатка опускается въ воду, а художникъ длаетъ отчаянныя усилія для того, чтобы поймать ее остріемъ багра.
7) Снова вода, но уже въ совершенно другомъ вид: она изображена большими, волнистыми линіями, въ род греческаго барельефа. Нсколько дельфиновъ, строго греческаго стиля, медленно и торжественно везутъ по волнамъ низкую тріумфальную колесницу, сидніе составляетъ раковина, открывающаяся точно чашечка цвтовъ, и въ ней лежитъ — блоснжная перчатка, держащая возжи и правящая дельфинами.
Что это такое? Дв голыя мужскія руки, разбившія оконную раму, такъ что осколки посыпались на землю, он хватаютъ какой-то уносящійся по воздуху предметъ, теряющійся въ ночной мгл. Ахъ, это снова перчатка! Она вылетла за окно, безобразная, непомрно-громадная летучая мышь держитъ ее въ клюв и улетаетъ. И тщетно мечтатель протягиваетъ за нею окровавленныя руки за окно.
9) Но вотъ она снова здсь. На этотъ разъ ее лучше припрятываютъ. Теперь она уже не такъ скоро исчезнетъ. Обширный залъ. Вс стны увшаны драпировками, но при боле внимательномъ разсмотрніи эти драпировки не что иное, какъ во много разъ увеличенныя, связанныя попарно, дамскія перчатки о шести пуговицахъ, достигающія съ потолка до полу. Посреди зала стоитъ хорошенькій столикъ, служащій алтаремъ. А на алтар этомъ лежитъ само сокровище, въ натуральную величину, тоненькое, узенькое, видимое со всхъ сторонъ. Однако, въ одномъ углу комнаты драпировки нсколько сдвинуты съ мста: какая-то звриная голова, съ сверкающими глазами, приподнимаетъ нкоторые изъ пальцевъ перчатки и смотритъ въ комнату, это драконъ, съ безобразными когтями и съ извивающимся хвостомъ, оберегающій святыню и стерегущій сокровище.
10) Снова плоскій, песчаный берегъ. На высокихъ подставкахъ стоятъ два зажженные изящные свтильника старинной формы. Между ними положена на подушк снова отъисканная перчатка, и морскія волны осторожно приближаются къ берегу, не ршаясь, однако-же, прикоснуться къ ней съ такою-же смлостью, съ которою когда-то он прикасались къ ног Канута Великаго. Напротивъ, океанъ какъ-будто преклоняется передъ этой святыней влюбленнаго: валы морскіе то и дло выносятъ на берегъ розы, стараясь добросить ихъ до перчатки, вся пна морская превращается въ безчисленныя розы.
Въ зиму, предшествовавшую этой выставк, я познакомился въ Берлин съ небольшимъ кружкомъ молодыхъ художниковъ. Они частью жили, частью-же только собирались въ одной мастерской, въ пятомъ этаж одного изъ домовъ на аристократической Гогенцоллернской улиц. Это былъ угловой домъ, съ красивымъ видомъ ни Шенебергскую набережную, но въ этой квартир только и было красиваго, что этотъ видъ. Одна и та-же большая комната служила и мастерской, и спальней. Здсь стоялъ большой, но съ разорванной покрышкой диванъ и громадный столъ, на которомъ разбросаны и разставлены были эскизы, папки и разныя кофейныя принадлежности, я только что собрался было подивиться величин и прочности этого стола, какъ вдругъ я убдился въ томъ, что это вовсе не столъ, а лишь положенныя на нсколько чурбановъ доски. По всмъ стнамъ развшаны были этюды, сдланные подъ руководствомъ Гуссова, а также не мало оригинальныхъ набросковъ. Сторожъ, носившій не особенно благозвучное имя Пифке, относился къ обитателямъ мастерской съ материнскою заботливостью, радя объ ихъ интересахъ часто даже противъ ихъ воли. Одинъ изъ нихъ собирался куда-то ухать и вдругъ хватился нсколькихъ новыхъ сорочекъ. Оказалось, что ихъ прибралъ Пифке, для того, чтобы владтель ихъ могъ совершить свою поздку въ новыхъ сорочкахъ и не ударить лицомъ въ грязь передъ чужими людьми. Забавне всего то, что окружавшая его художественная атмосфера подйствовала на него такъ заразительно, что онъ подъ конецъ сталъ самъ рисовать въ своемъ подвальномъ помщеніи, а еще курьезне то, что у него дйствительно оказался нкоторый талантъ, ‘больше, чмъ у иной знаменитости’, утверждали художники, одинъ изъ послднихъ, увидвъ однажды поставленную въ мастерской картину Пифке, принялъ ее даже за произведеніе одного изъ своихъ товарищей. Мн самому довелось видть дв картины Пифке, изображавшія корабли на бурномъ мор, особенно интересныя въ томъ отношенія, что писавшій ихъ никогда не видлъ моря, что открывало еще большій просторъ его фантазіи.
Одинъ изъ молодыхъ живописцевъ задумалъ писать съ меня портретъ, и это дало мн случай поближе познакомиться съ этой компаніей. Само собою разумется, что вс эти молодые люди были нигилисты, соціалисты, атеисты, матеріалисты, натуралисты и эгоисты, вс они высказывали мннія, казавшіяся съ перваго взгляда крайне опасными для общественнаго порядка и спокойствія. Они относились съ презрніемъ ко всякому, утверждавшему, что онъ самъ, или вообще кто бы то ни было, руководствуется въ своихъ дйствіяхъ чмъ либо инымъ, кром самаго неприкрашеннаго эгоизма, и увряли, что ихъ не такъ-то легко провести. Поближе ознакомившись со мной, они сознавались мн, что я, суля по моимъ сочиненіямъ, представлялся имъ совершенно инымъ, гораздо боле радикальнымъ. Они питали омерзеніе (презрніе — слово слишкомъ слабое) ко всему ‘оффиціальному’ нмецкому искусству, къ академіи, питомцамъ ея, ко всмъ громкимъ именамъ (за исключеніемъ Гуссова и Менцеля). Они были убждены, что все искусство жить заключается въ томъ, чтобы предоставить всему идти какъ попало: все равно ничего не подлаешь, не на что надяться. Весь вопросъ заключался для нихъ въ томъ, чтобы какъ можно полне убить время. Они были слишкомъ стары для того, чтобы питать какія-либо страсти,— этотъ періодъ они уже переросли.— слишкомъ опытны для того, чтобы создавать себ иллюзіи, слишкомъ близко знакомы съ искусствомъ, чтобы сами себя считать геніями, слишкомъ горды для того, чтобы заботиться о слав или о людскихъ похвалахъ. Для нихъ все дло заключалось въ томъ, чтобы провести одинъ день, какъ другой: немного порисовать, поиграть въ карты, хорошенько поспать. Словомъ, они были молоды, молоды! Едва вышедшіе изъ юношескаго возраста, жаждавшіе наслажденій, честолюбивые, фанатики искусства, глубоко презирая всякое лицемріе, настолько безстрастные, что самый рьяный проповдникъ этого безстрастія только недавно оправился отъ покушенія на самоубійство, совершеннаго имъ изъ-за несчастной любви, и настолько усердные проповдники ученія эгоизма, что у нихъ царилъ полнйшій коммунизмъ, что они помогали другъ Другу, голодали одинъ за другого и любили другъ друга.
Вс они были люди даровитые, но какъ только приходилось заговорить съ однимъ изъ нихъ съ глазу!на глазъ, онъ принимался разсказывать съ какимъ-то умиленіемъ и чуть не подобострастіемъ, что одинъ изъ нихъ — геній. Этотъ одинъ составлялъ ихъ гордость, предметъ ихъ удивленія. Они съ какою-то эгоистическою радостью прославляли его повсюду, со всякимъ говорили о его работахъ, не упоминая ни единымъ словомъ о своихъ собственныхъ, если же съ ними заговаривали о послднихъ, то они отвчали, что они работаютъ только ради куска хлба. Они носились съ своимъ Веніаминомъ и клялись въ томъ, что онъ затмитъ славу всхъ находящихся въ настоящее время въ живыхъ нмецкихъ художниковъ. А онъ тмъ временемъ разгуливалъ среди нихъ, высокій и стройный, съ своею густою, курчавой, рыжей шевелюрой, молчаливый, лишь изрдка кивая, въ вид одобренія, головою, не вступая, однако, въ дальнйшее обсужденіе ихъ теорій, будучи заране увренъ въ томъ, что только самое крайнее мнніе можетъ быть истиннымъ, а впрочемъ, до того погруженный самъ въ себя, до того увлекающійся своими мечтами, до того баснословно-производительный, что у него оставалось лишь мало времени для философствованія.
Максъ Клингеръ родился въ Лейпциг 18 то февраля 1857 г., въ зажиточной купеческой семь. Онъ учился живописи въ Карльсруэ и Берлин, подъ руководствомъ извстнаго своимъ энергическимъ реализмомъ Карла Гуссова, не будучи, однако, въ состояніи научиться именно тому, что собственно и составляло силу этого художника — врной передачи модели. Онъ никогда не умлъ списывать вншнюю дйствительность, для того его внутренній міръ былъ слишкомъ разнообразенъ и богатъ. Память его была настолько обширна, что она положительно загромождена была формами и впечатлніями, его гностически-чувственное, богатое идеями и образами воображеніе до того глубоко было убждено въ своей внутренней логик, что въ какихъ-бы странныхъ формахъ оно ни проявлялось и какъ-бы смло оно ни распоряжалось данными фактами, оно все-таки умло создавать изъ нихъ что-нибудь разумное въ художественномъ отношеніи, и его внутренняя жизнь была настолько полная и разносторонняя, что каждое его произведеніе дйствовало на нервы такъ-же. какъ музыка и, будучи плодомъ извстнаго впечатлнія, само производило впечатлніе.
Тмъ стволомъ, изъ котораго плодовитая фантазія его извлекала свои цвты, былъ твердый, ршительный и упорный характеръ, постоянный въ своихъ намреніяхъ и стремленіяхъ, всегда готовый пожертвовать ради послднихъ временемъ, силами, всмъ, чмъ угодно, къ тому же онъ обладалъ въ высшей степени нервнымъ, чрезмрно-чувствительнымъ темпераментомъ, однимъ изъ темпераментовъ, который страсти способны потрясти до основанія, но не подобно разрушительнымъ ураганамъ, а подобно тропическимъ грозамъ, оживляющимъ растительность.
Весною 1878 года Клингеръ выставилъ серію, состоявшую изъ восьми рисунковъ, иллюстрировавшихъ исторію Христа. Хотя эти рисунки и не принадлежатъ къ лучшимъ работамъ Клингера, вроятно, прежде всего потому, что исторія не составляла его спеціальности и что задача оказалась, вообще, слишкомъ обширною для такого молодого человка, однако, тмъ не мене, на нихъ обращено было вниманіе. Тогдашній художественный критикъ журнала ‘Gegenwart’, одинъ изъ немногихъ, дйствительно смыслящихъ въ дл искусства, писалъ въ то время: ‘О выставк 1878 года современемъ скажутъ, что на ней впервые появились произведенія Макса Клингера’. Вскор посл того рисунки его были пріобртены берлинской національной галлереей. Главная заслуга ихъ заключалась въ ршительномъ, окончательномъ разрыв художника съ установленными традиціями относительно изображенія христіанскихъ типовъ. Съ юношескимъ жаромъ онъ пустился отыскивать свои собственные пути.
Типъ Христа у него нсколько туманенъ, неодинаковъ въ различныхъ рисункахъ, очевидно, потому, что онъ еще самъ не усплъ составить себ опредленныхъ, основныхъ воззрній. Событія, однако, представлены умно и оригинально. Напримръ ученики Христа съ трудомъ взбираются на возвышенность, на которой должна быть произнесена горная проповдь, вслдъ за ними идутъ кричащіе, любопытные мальчишки, прихрамывающія старухи, больные, фарисеи и воины. Вс они обращены къ зрителю спиною, одинъ изъ учениковъ Христа оборачивается, какъ бы желая ударить назойливаго мальчишку, но другой удерживаетъ его руку. Это — своего рода жанровая картинка. Но за то другой рисунокъ, на которомъ представленъ спускъ съ горы, иметъ характеръ торжественный. Солнце ярко освщаетъ раскаленный песокъ. Апостолы, длинной вереницей, съ понурыми головами, слдуютъ за своимъ учителемъ. Послдній приближается къ зрителямъ. Благородный ликъ, обрамленный черными волосами и такою же бородой, опущенъ долу. Не смотря на свою молодость, онъ иметъ такой внушающій уваженіе видъ, что римскій центуріонъ, присланный сюда для наблюденія за нимъ, невольно становится въ почтительную позу, онъ стоитъ неподвижно, вытянувшись, съ обнаженной головой, уставивъ взоры на проходящаго мимо него Христа. Это рисунокъ въ высшей степени правдивый, и въ то же время чуждый всякой банальности. На другомъ рисунк, гд Христосъ въ терновомъ внк выведенъ передъ народомъ, глашатай не изображенъ, какъ то обыкновенно длается, грубымъ чудовищемъ, наслаждающимся своею собственною гнусностью: мы видимъ передъ собою сонный арабскій профиль, обладатель котораго монотоннымъ голосомъ и, очевидно, совершенно механически выкрикиваетъ заученныя имъ наизусть слова, такъ какъ самая профессія его заключается въ лепетаніи этихъ словъ.
На той же выставк можно было видть и небольшую картину Клингера, озаглавленную: ‘На прогулк’ и интересную по своему оригинальному сюжету. Изображена пустынная мстность въ одной изъ окрестностей Берлина, не славящейся своей безопасностью. Съ одной стороны, тянется длинная, мрачная ограда кладбища, къ которой прислонился какой-то молодой человкъ. Онъ вынулъ изъ кармана револьверъ и держитъ его въ рук съ спокойнымъ, но пристальнымъ взоромъ, ибо съ трехъ сторонъ къ нему приближаются какіе-то подозрительные оборванцы съ суковатыми палками въ рукахъ Они остановились, очевидно, не зная, на что имъ ршиться, такъ какъ они увидли револі веръ въ рук молодого человка. Одному изъ этихъ пригородныхъ босяковъ надоло ждать, и онъ нагибается, чтобы поднять съ земли большой камень, и надъ всмъ этимъ голубое небо, солнечный свтъ и прозрачный лтній воздухъ. Художественный критикъ Людвигъ Пичъ съ восторгомъ отозвался объ этой картин, равно какъ и о вышеупомянутыхъ рисункахъ о перчатк.
Эти первые опыты молодого художника обратили на себя всеобщее вниманіе, что возбудило отчасти зависть. На критика журнала ‘Gegenwart’ произведено было нападеніе въ томъ же самомъ журнал, и редакція сочла нужнымъ отречься отъ солидарности съ его статьей. ‘Гршно’,— говорили съ разныхъ сторонъ,— ‘такъ кружить голову этими неумренными похвалами молодому художнику’,— къ чему иные прибавляли: ‘тмъ боле, что по всей вроятности изъ него ничего не выйдетъ’, а когда вслдъ за тмъ художественные успхи Клингера на время прекратились, такъ какъ онъ ухалъ изъ Берлина и жилъ въ большомъ уединеніи сначала въ Брюссел, а затмъ въ Мюнхен, и кром того долго проболлъ, то дйствительно, могло показаться, какъ будто эти неблагопріятныя предсказанія готовы были оправдаться.
Наконецъ, въ 1880 году въ Брюссел появилось ’13 офортовъ’, иллюстраціи къ Овидію, которыя свидтельствовали о значительныхъ успхахъ художника. Это были объяснительныя фантазіи къ ‘Метаморфозамъ’, къ разсказамъ объ Аполлон и Дафн, нирамос и Тизб, въ перемежку съ юмористическими или патетическими эпизодами. Заглавный листъ исполненъ въ величественномъ, прекрасномъ стил: красивая, прибрежная, гористая мстность. Налво, на заднемъ план, громадная отвсная скала и впереди ея колоссальный греческій бюстъ, помщенный какъ бы въ гнзд изъ розъ. Нижнюю часть листа занимаетъ рабочій столъ художника, на которомъ видны принадлежности для рисованія и подсвчники, въ нижнемъ правомъ углу протягиваются дв сложенныя для моленія руки, какъ бы призывающія генія античнаго міра. Нужно было самому видть чистоту и величавость выраженія колоссальной головы, нервно-религіозную дрожь сложенныхъ рукъ, наконецъ самый ландшафтъ, съ небольшимъ, дымящимся алтаремъ и съ стоящимъ передъ нимъ жертвоприносителемъ, для того, чтобы постигнуть всю глубину производимаго этимъ рисункомъ впечатлнія. Здсь особенно восхитительны ландшафты, вообще Клингеръ боле силенъ въ рисованіи ландшафтовъ, чмъ въ рисованіи фигуръ, которыя ему не всегда удаются и въ которыхъ мы нердко встрчаемъ рзкое и некрасивое рядомъ со многимъ изящнымъ и даже геніальнымъ. Его ландшафты, преимущественно миологическаго характера, носящіе на себ что-то райское,— хотя однако далеко не въ академическомъ стил, — напоминаютъ своимъ стилемъ ландшафты живописца Бёклина, имвшаго вообще немалое вліяніе на Клингера. Т изъ моихъ читателей, которые видли, поняли и прочувствовали такіе ландшафты Бёклина какъ находящіеся въ Шаковской галлере въ Мюнхен два ландшафта, носящіе общее.названіе ‘Вилла’ и изображающіе тотъ же самый древне-греческій пейзажъ днемъ и ночью — могутъ составить себ нкоторое понятіе о глубокой, захватывающей поэзіи пейзажей Клингера, то поразительно-роскошныхъ, то меланхолическихъ и дико-безплодныхъ Это не такіе ландшафты, которые подходили бы для современнаго, цивилизованнаго человчества: въ нихъ мсто разв только косматымъ фавнамъ, играющимъ на флейт козлоногимъ фавнамъ, первой любившейся вар людей на земномъ шар. И въ то же время художникъ — новйшій изъ новыхъ, свободнйшій изъ свободныхъ, античенъ только по сюжету, миологиченъ только потому, что въ немъ лежитъ кое-что изъ того архичеловческаго, что нашло себ выраженіе въ миахъ. Онъ такъ же свободно обращается съ Овидіемъ, какъ свободно Овидій обращался съ врованіями древности, но только съ боле глубокимъ пониманіемъ духовной ихъ стороны, съ боле смлымъ полетомъ фантазіи и съ свойственнымъ вдумчивому человку стремленіемъ влагать въ свои произведенія мысли и проблеммы. Какъ оригиналенъ, напр., тотъ листъ, на которомъ изображены Аполлонъ и художникъ, идущіе другъ другу на встрчу, первый съ громаднымъ перомъ, второй съ такою же громадной гравировальной иглой! Какая скромная, но въ то же время и гордая поза этой строгой фигуры въ античной одежд!
Клингеръ прожилъ въ Мюнхен цлыхъ пять мсяцевъ точно въ одиночномъ заключеніи, ни съ кмъ не видясь, ни разу даже не побывавъ въ пинакотек, которой онъ никогда не видалъ, работая исключительно надъ самымъ крупнымъ своимъ произведеніемъ — ‘Амуромъ и Психеей’. Это — воспроизведеніе старинной Апулеевской легенды, со множествомъ гравюръ на дерев и на мди. Съ истинно-художественной силой воображенія Клингеръ съумлъ мотивировать въ своихъ виньеткахъ главныя, основныя черты этого миа, нельзя смотрть безъ удовольствія на преисполненныя тонкаго юмора виньетки, изображающія Амура, совершающаго 12 геркулесовскихъ подвиговъ, нельзя не дивиться-той красот и граціи, съ которою Венера пляшетъ на Олимп передъ богами. Большіе рисунки и фигуры его во многомъ уступаютъ этой серіи. Клингера еще нельзя назвать хорошимъ рисовальщикомъ, и сомнительно, чтобъ онъ когда-либо сдлался имъ, ибо хотя во многихъ отношеніяхъ то, что онъ творитъ, безукоризненно, за то нельзя не признать, что въ другихъ отношеніяхъ онъ неисправимъ. Онъ не принадлежитъ къ числу тхъ, которые подвигаются впередъ шагъ за шагомъ: онъ или сдлаетъ скачекъ впередъ, или же остается на мст со всми своими недостатками. Впрочемъ, небольшіе его рисунки въ высшей степени изящны. Одинъ изъ нихъ, изображающій одинокую Психею въ чертогахъ Амура, утшаемую музыкой духовъ, граціозенъ и идеально-изященъ, какъ стихотвореніе Шелли.
Да, Клингеръ поэтъ,— поэтъ, поклоняющійся природ, поэтъфантазеръ, орудія его — кисть и рзецъ. Вотъ онъ, напр., рисуетъ южный пейзажъ, съ прозрачнымъ воздухомъ, съ моремъ на заднемъ план: налво — кустъ пунцовыхъ розъ, на мягкомъ, бломъ песк лежитъ вытянувшись и облокотившись на локоть голая молодая женщина, съ внкомъ изъ розъ на голов. Справа приближается съ важнымъ видомъ, сначала ярко-красный фламинго, затмъ, на нкоторомъ отъ него разстояніи, какія-то дв странныя птицы, съ широкими клювами, какъ бы привтствующія красавицу. Красивая по замыслу, но небрежно написанная картина эта озаглавлена: ‘Депутація’. На другомъ рисунк его мы видимъ Мефистофеля, закутавшагося въ плащъ Фауста и ожидающаго посщенія студента. Здсь не осталось и слда традиціоннаго мефистофелевскаго типа, но этому красивому, умному лицу, осненному круглой шапочкой, придано замчательно тонкое и насмшливое выраженіе, въ этихъ чертахъ сказывается какое-то вампирическое наслажденіе. Этотъ насмшникъ кутается въ мховой плащъ, какъ будто ему было холодно. Это безкровный вампиръ, ловкій свтскій человкъ, ожидающій своей жертвы — олицетвореннаго ничтожества, буквода-ученаго.
Послдняя серія рисунковъ, изданная Клингеромъ, представляетъ собою, какъ мн кажется, высшую точку того, до чего ему удалось достигнуть, здсь я нахожу только одинъ неудачный рисунокъ, все же остальное въ высшей степени зрло. Озаглавлена эта серія рисунковъ: ‘Ева и будущее’ и состоитъ она изъ шести листовъ. Только что сотворенная Ева просыпается въ райскомъ саду, напоминающемъ своею роскошью садъ, описанный въ роман Зола ‘La faute de l’abb Mouret’. На слдующемъ лист ‘Будущность’, мы видимъ узенькую, горную тропинку, поднимающуюся вверхъ между двумя голыми, отвсными утесами, а на самомъ верху, на такомъ мст, мимо котораго неизбжно должны пройти вс поднимающіеся на гору сыновья и дочери Евы, лежитъ, вытянувъ переднія лапы, громадный тигръ и ждетъ — ждетъ такъ же, какъ всякаго поджидаетъ его неизбжная судьба. На слдующемъ лист, ‘Змій’, представлена нагая Ева, поднимающаяся на концы пальцевъ, чтобъ имть возможность взглянуть на себя въ зеркало, которое протягиваетъ къ ней змій съ древа познанія добра и зла. Этотъ листъ нравится мн наимене, но зато тмъ интересне рисунокъ ‘Будущее’, составляющій ‘pendant’ къ змію: демонъ-искуситель детъ верхомъ на дельфин, улыбаясь и держа въ рук острогу. Въ высшей степени интересны и два послдніе рисунка. Одинъ изъ нихъ изображаетъ изгнаніе Адама и Евы изъ рая и озаглавленъ ‘Адамъ’, на заднемъ план тнистыя райскія деревья и выходъ, сложенный изъ большихъ неотесанныхъ камней, на первомъ план — Адамъ, выносящій на своихъ рукахъ Еву въ міръ печальной дйствительности. Достаточно только назвать одно имя — Густава Дорэ для того, чтобы охарактеризовать всю прелесть рисунковъ послдняго: онъ настолько же простъ и безъискусственъ, насколько первый современемъ сдлался театраленъ и изысканъ. ‘Будущность’, составляющую ‘pendant’ къ этому рисунку, не такъ скоро забудетъ всякій, кому довелось ее видть. Жанъ Поль въ одномъ изъ своихъ сочиненій называетъ смерть ‘мостовщикомъ’. Это выраженіе подало Клингеру мысль написать картину въ средне-вковомъ дух, на которой представленъ скелетъ съ косой и множество испуганныхъ головъ, поднимающихся изъ земли, ноги скелета запутываются въ волосахъ нкоторыхъ изъ этихъ головъ, онъ испускаетъ вопль восторга и, поднявъ высоко надъ головою женщину, которую онъ держитъ въ рукахъ, съ видимымъ наслажденіемъ опускаетъ ее на находящіеся подъ ногами его черепы.
Позволительно предположить, что художникъ, создавшій до 24-го своего года уже такъ много замчательнаго, современемъ получитъ громкую извстность. Но только я не полагаю, чтобы ему удалось достигнуть такихъ же успховъ въ области живописи, какъ въ области гравированія, по крайней мр, до сихъ поръ въ первой изъ этихъ областей попытки его кое-что общали, но не были ршительны. Но пока онъ является истиннымъ и недюжиннымъ поэтомъ въ избранной имъ области искусства. Онъ мн кажется вдвойн-интереснымъ потому, что онъ, ставя себ задачей — не являться выразителемъ какого-либо національнаго направленія, почти въ одинаковой мр подчиняясь вліянію испанца Гана и нмца Бёклина, признавая лишь французскихъ художниковъ, за исключеніемъ нмцевъ Гуссова и Менцеля, рдко беря въ руки новйшую нмецкую книгу и читая почти исключительно французскихъ реалистовъ, въ род Зола и братьевъ Гонкуровъ,— что при всемъ этомъ онъ настолько глубоко-націоналовъ. Въ натур его много германскаго, много метафизической фантастичности Жанъ-Поля и Гоффмана (кстати, онъ великій поклонникъ перваго), много искренности и глубокаго пониманія красоты, какъ у Франца Шуберта, и вмст съ тмъ, на немъ лежитъ своеобразный, боле современный отпечатокъ, онъ находитъ новыя формы для выраженія своихъ идей, новыя выраженія для нжности, наслажденій, юмора, ироніи, и наконецъ для какого-то грустнаго паоса. Если каждый сюжетъ, котораго онъ касается, получаетъ какой-то отпечатокъ молодости и свжести, если онъ нашелъ возможнымъ придать новую жизнь и новый интересъ устарвшему Амуру, то это обусловливается чисто-субъективной, нервной ма. нерой относиться къ своему сюжету, и эта форма нервности встрчается лишь во второй половин девятнадцатаго столтія.
Клингеръ — превосходный наблюдатель, точно изучающій дйствительность, со всми ея мельчайшими изгибами. Достаточно остановиться, напр., на томъ, какъ хорошо онъ изучилъ сонъ при изображеніи спящихъ фигуръ, въ позахъ и движеніяхъ его птицъ, на томъ жест, съ которымъ маленькій сынокъ Амура и Психеи вцпляется Юпитеру въ волоса на лбу. Въ своемъ желаніи оставаться врнымъ дйствительности Клингеръ бываетъ даже безпощаденъ, ради силы впечатлнія онъ не щадитъ нервовъ зрителя. Порою кажется, какъ будто онъ смется надъ установленной сдержанностью въ изображеніи существующаго, надъ представленіемъ его въ прикрашенномъ вид. Онъ прекрасно сознаетъ, что художникъ, приноровись ко взглядамъ такъ-называемаго хорошаго общества, самъ себя лишаетъ многихъ эффектовъ какъ серьезнаго, такъ и комическаго свойства, что цлые вороха его рисунковъ,— и въ томъ числ такіе, которые пріобртены берлинской національной галлереей,— могутъ шокировать обыденную публику. Нчто соотвтствующее его рисункамъ въ литературной области можно найти лишь у учениковъ Зола, у Гюисманса и Гюи-деМопассана. Въ этомъ отношеніи, онъ натуралистъ до конца ногтей. Но въ душ онъ пантеистъ. Его фантазія пролагаетъ себ путь какъ бы въ самое средоточіе полноты жизни, творитъ, передлываетъ, создаетъ новые организмы, новыхъ сказочныхъ животныхъ, новыя выраженія для чувствъ, новыя или обновленныя эмблеммы счастія, лишеній, ужаса и запустнія. Я увренъ, что онъ своими остроумными рисунками былъ бы въ состояніи придать новую прелесть замчательному созданію Густава Флобера ‘Искушеніе св. Антонія’. Онъ стоялъ у того источника, изъ котораго струились самыя старинныя представленія о природ, и пилъ изъ этого источника.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
