СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
ИВАНА ДМИТРЕВИЧА
АХШАРУМОВА.
Томъ 1-ый.
ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданія книгопродавца Н. Г. МАРТЫНОВА.
1894.
МАОРЪ БЕЗСОНОВЪ.
Разсказъ.
МАОРЪ БЕЗСОНОВЪ.
Разсказъ.
I.
II.
III.
IV.
Майор Бессонов, Ахшарумов Иван Дмитриевич, Год: 1892
Время на прочтение: 36 минут(ы)
Раннею весною 1878 г. передовыя войска наши стояли въ С. Стефано, подъ Константинополемъ. Прелестный городокъ этотъ, еще недавно тихій и спокойный, киплъ народомъ. Война была окончена, пушки замолкли, и заговорилъ другой языкъ — человческій, началась мирная жизнь, съ ея торговыми и промышленными интересами. Масса разнаго народа — турокъ, грековъ, итальянцевъ, французовъ — нахлынула въ С. Стефано, множество лавокъ, ресторановъ, театровъ, кафе-шантановъ появилось, волшебствомъ, на берегахъ Мраморнаго моря. Маленькое мстечко закипло жизнію большаго города и превратилось въ столицу, въ немъ находилась русская главная квартира, и на него обращены были взоры всей Европы.
Тсно стало въ С. Стефано отъ наплыва войска, купцовъ, военныхъ агентовъ, корреспондентовъ разныхъ газетъ и другаго разношерстаго и разноплеменнаго люда, до того тсно, что вновь прибывающій находилъ съ трудомъ для себя помщеніе.
Близость моря и Константинополя (1/2 часа зды по желзной дорог или часъ на пароход) придавала всему этому особую окраску, а военный лагерь и яркое, весеннее солнце довершали картину.
Хорошо и весело жилось тогда въ С. Стефано. Общество было многолюдное и самое разнообразное, къ нашимъ офицерамъ, отдыхавшимъ отъ тяжкихъ трудовъ похода, нахали ихъ жены изъ Россіи, и вс чаяли возвращенія на родину, хотя суровую, но милую сердцу.
Погода стояла великолпная, южное солнце свтило и грло, все цвло и благоухало вокругъ, а днемъ становилось такъ жарко, что мы, русскіе, не привыкшіе къ теплу, уже начинали купаться въ синихъ волнахъ моря.
По вечерамъ въ город, въ разныхъ концахъ его, гремла музыка и зажигалась цлая иллюминація, составлявшаяся изъ ярко освщенныхъ лавокъ, театровъ и ресторановъ.
Да, хорошо жилось тогда въ маленькомъ городк, обращенномъ волею судебъ въ своего рода столицу, и кто самъ не видалъ этой жизни, тотъ не можетъ составить себ о ней понятія по однимъ разсказамъ и описаніямъ. Чего тамъ ни было въ то время: даже итальянская опера открыта была на площади, въ какомъ-то досчатомъ сара, и услаждала звуками оперъ Верди и Россини волшебные берега Мраморнаго моря.
Сарай былъ въ одну доску, совсмъ сквозной, и отдлялся такой же перегородкой отъ ресторана, куда входъ былъ безплатный. Спросивъ себ стаканъ чаю или бутылку пива, легко было прослушать всю оперу даромъ, чмъ и пользовались меломаны, не любившіе платить за мсто въ театр.
Днемъ на рейд виднлись военныя и коммерческія суда, прибывшія изъ Россіи, и противоположный берегъ залива съ силуэтами его живописныхъ горъ въ туман, а вдали дымились большіе пароходы, спшившіе со всхъ концовъ свта къ Босфору.
Въ числ ресторановъ, открытыхъ въ С. Стефано, былъ одинъ, совсмъ лтній, на берегу моря, въ рощ изъ старыхъ, тнистыхъ липъ и дубовъ. Буфетъ и кухня помщались въ шатрахъ, а для публики были поставлены столы и столики на свжемъ воздух, подъ открытымъ небомъ. Столы эти были почти всегда полны въ обденное время, такъ какъ въ ресторан кормили недурно, хотя и дорого.
Въ ресторанъ этотъ мы пришли какъ-то разъ пообдать въ большой компаніи и заняли цлый столъ подъ снью столтняго дуба.
Обдъ былъ веселый, шумный, а воздухъ и видъ на море такіе, за которые охотно можно было простить многія погршности противъ кулинарнаго искусства.
Обдъ нашъ близился къ концу, когда къ одному изъ сосднихъ столиковъ подошелъ толстый армейскій маіоръ въ сопровожденіи мальчика, одтаго въ русское платье съ примсью турецкаго костюма. Маіоръ слъ, а мальчикъ остался стоять возл него, онъ спросилъ обдъ на одного, вслдствіе чего ему поставили одинъ приборъ, но при всякомъ новомъ блюд происходило слдующее: маіоръ бралъ къ себ на колни ребенка и предоставлялъ ему кушать сколько угодно изъ своей тарелки, за симъ снималъ его съ колнъ и ставилъ опять возл себя, а самъ додалъ остатки и запивалъ ихъ обильно пивомъ, давая по нсколько глотковъ и мальчику.
Такой способъ насыщенія обратилъ на себя мое вниманіе, тмъ боле, что раздлявшіе трапезу были вовсе не похожи другъ на друга и нельзя было, допустить, чтобы они были связаны между собою близкимъ родствомъ: маіоръ былъ толстъ, съ одутловатомъ лицомъ, имлъ блокурые, съ просдью, волосы и плшь на голов, маленькій красный носъ и добродушнйшую улыбку,— спутникъ его былъ худощавый смуглый мальчикъ, съ черными, какъ смоль, волосами и строгимъ красивымъ профилемъ, глаза у него горли, какъ уголья, и онъ озирался ими испуганно кругомъ.
Посл третьяго кушанья маіоръ, нсколько раскраснвшійся, такъ какъ, кром пива, употреблялъ еще за обдомъ и водочку, обратился ко мн, ближе всхъ къ нему сидвшему, и, погладивъ ребенка по голов добродушно сказалъ.
— А вотъ Богъ мн сынка далъ въ поход.
— Какъ такъ? спросилъ я, заинтересованный его словами.
— Да такъ. И онъ словоохотливо разсказалъ, какъ, всходя на Шипку со своимъ баталіономъ въ одно холодное декабрское утро, онъ нашелъ близь дороги, въ канав, ребенка полузамерзшаго въ снгу, поднялъ его изъ жалости и положилъ въ свой тарантасъ, хавшій сзади съ войсковымъ обозомъ, какъ, придя на ночлегъ, онъ отогрлъ маленькаго больнаго, напоилъ его горячимъ чаемъ и уложилъ собственноручно спать, укутавъ буркою. На другое утро мальчикъ проснулся совсмъ здоровый, и съ тхъ поръ они неразлучны.
— Вотъ ужо вернемся домой, продолжалъ онъ: — возьму съ собой, куда же его двать? Сирота!
— А можетъ быть у него родители здсь найдутся? спросилъ я у добраго маіора.
— Гд тамъ, батюшка, отвчалъ онъ:— ужъ я искалъ везд, даже объявленія вывшивалъ съ переводомъ на турецкій и болгарскій языки, ни, ни, никто не откликнулся, должно быть родители погорли, какъ деревни жгли въ поход.
— Куда же вы его дома днете? полюбопытствовалъ я:— вы женаты, семью имете!
— Нтъ никого, одинъ, какъ перстъ, а теперь вдвоемъ будемъ.
Онъ съ любовью посмотрлъ на ребенка, и я невольно подумалъ, что найдись родители, онъ счелъ бы это для себя большимъ горемъ и неохотно отдалъ бы имъ своего найденыша.
Скоро вся наша компанія заинтересовалась разсказомъ маіора и его пригласили перессть къ нашему столу и выпить шампанскаго, за что онъ охотно согласился, но, осушивъ бокалъ, объявилъ, что заморскія вина, конечно, не худы, въ особенности въ мирное время, но что въ поход наша русская водочка не въ примръ лучше.
Мы приласкали и ребенка, стали пичкать его разными сластями, которыя онъ кушалъ исправно, но продолжалъ глядть на насъ испуганно и ничего не отвчалъ на наши вопросы.
— Дикарь, пояснялъ маіоръ:— точно волчонокъ, только ко мн сталъ привыкать немного, а то всхъ боится.
— По русски понимаетъ? спросилъ кто-то изъ нашей компаніи.
— Начинаетъ понимать немножко, отвчалъ маіоръ: — и то больше, когда я говорю съ нихъ, а вотъ деньщикъ мой совсмъ съ нимъ столковаться не можетъ — не понимаютъ другъ друга, хоть убей!
— Какой онъ націи?
— А Богъ его знаетъ, должно быть турчонокъ, кабы болгарушкой былъ, все понималъ бы по нашему хоть немножко, а то бормочетъ что-то по своему — не разберешь ничего. Ну, да все равно, продолжалъ маіоръ, выпивъ еще шампанскаго: — я его окрестилъ въ православную вру и Александромъ назвалъ — въ честь нашего Царя-батюшки, меня Николаемъ зовутъ, вотъ и будетъ Александръ Николаевичъ. Ужо, какъ вернемся въ Россію, усыновлю его и фамилію свою дамъ — будетъ Безсоновымъ и еще родъ нашъ дворянскій продолжитъ, самъ я старый холостякъ и на это дло негожъ.
Маіоръ Безсоновъ крякнулъ и проглотилъ рюмку коньяку, такъ какъ шампанское очевидно его не удовлетворяло. Его примру послдовали и мы, выпивъ за здоровье новаго представителя рода Безсоновыхъ и пожелавъ ему счастья и всевозможныхъ успховъ въ жизни.
— Я его въ военную службу отдамъ! воскликнулъ маіоръ, воодушевляясь:— генераломъ будетъ!
И онъ съ такою гордостію посмотрлъ на будущаго генерала, какъ будто онъ и въ самомъ дл уже прославилъ и воскресилъ вымирающій родъ Безсоновихъ.
Вообще отношенія маіора къ своему пріемному сыну были трогательны. Маіоръ былъ старый холостякъ, очевидно любившій выпить, о чемъ свидтельствовали его красный носъ и пристрастіе къ коньяку и водочк. Въ жизни своей онъ испыталъ много невзгодъ, какъ я узналъ впослдствіи, но никогда не ропталъ на судьбу и сохранилъ свжесть сердца и способность увлекаться, несмотря на свои пятьдесятъ лтъ съ хвостикомъ. Вотъ эту-то способность онъ и перенесъ всецло на посланнаго ему Богомъ сынка, какъ называлъ своего пріемыша, и полюбилъ его такъ нжно, какъ можетъ любить только преданная мать свое родное дтище.
Обдъ нашъ окончился, но случайное знакомство мое съ маіоромъ Безсоновымъ не прекратилось. Онъ такъ полюбился мн, что мы стали часто видться и скоро съ нимъ подружились.
Николай Гавриловичъ Безсоновъ былъ типъ стараго холостяка, рдко встрчающійся въ наше время.
Люди эти черствютъ обыкновенно съ годами и становятся крайними эгоистами, но маіоръ былъ добръ до безконечности, готовъ былъ снять съ себя послднюю рубашку и отдать ее ближнему. Онъ былъ не глупымъ человкомъ, хотя получилъ весьма плохое образованіе, но много видлъ на своемъ вку и умлъ наблюдать, разсказы его изъ походной жизни и вообще о своей служб въ полку были очень интересны и даже назидательны. Командуя ротой и баталіономъ въ продолженіе многихъ лтъ, онъ изучилъ основательно своего подчиненнаго — русскаго солдата, а въ поход сжился съ нимъ, какъ съ товарищемъ.
— Солдатикъ, говорилъ онъ, прихлебывая чай, обильно разбавленный ромомъ:— это, сударь мой, такой субъектъ, котораго понять надо, понялъ ты его — и онъ тебя уразуметъ, а не понялъ — все дло дрянь выйдетъ. Видывалъ я много на своемъ вку офицериковъ, но не всякій это дло разумлъ. Иной и близко къ солдату подойти боится, брезгливо смотритъ на него: пахнетъ отъ него родименькаго и наскомыя въ одежд его водятся, безъ этого нельзя, особливо въ поход. За это ты не взыщи съ него и не все въ морду тычь, а приласкай иногда солдатика, вдь онъ тоже сирота. Вотъ и ищетъ онъ къ кому бы привязаться на служб и ежели откликъ найдетъ въ сердц начальника, тогда ты спи спокойно — не выдастъ онъ тебя ни въ мир, ни въ воин, и ты изъ него, что хоть, то и длай, хоть веревки ней, все стерпитъ и роптать не станетъ.
— А какъ же, перебилъ я его:— Николай Гаврилычъ, дисциплина въ войск, вдь она строгихъ мръ требуетъ?
— Еще бы! воскликнулъ онъ:— на солдата палка нужна и въ морду его ткнуть можно — ничего, особливо въ поход, да только ты не все его бей, а приласкай хоть изрдка, онъ и возлюбитъ тебя, да какъ возлюбитъ! пуще самого себя.
Николай Гаврилычъ замолчалъ и сталъ опять прихлебывать свой чай съ ромомъ, а я подумалъ, что солдаты наврно любили своего маіора, хотя, можетъ быть, онъ и поучалъ ихъ, отечески, собственноручно.
Разговоръ этотъ происходилъ вечеромъ въ ресторан возл театра, гд шла въ это время опера ‘Трубадуръ’ Верди. Маіоръ былъ со мною одинъ, безъ своего маленькаго адъютанта. На вопросъ мой — что онъ длаетъ?— отвтилъ, что спитъ — Христосъ съ нимъ, умаялся. День-деньской за мной топчется, а я, какъ маятникъ, болтаюсь съ утра до вечера и по длу, и по бездлью. Вотъ уложилъ его спать, да къ вамъ и пришелъ сюда.
Маіоръ всегда самъ укладывалъ спать своего пріемнаго сынка, чему я неоднократно былъ свидтелемъ, и никому не доврялъ этого важнаго дла, онъ, какъ нянька, ухаживалъ за нимъ, умывалъ, раздвалъ, укладывалъ въ постель, крестилъ его на сонъ грядущій и не отходилъ отъ него, покуда ребенокъ не засыпалъ.
Въ эту минуту теноръ за стной театра заплъ вдругъ такъ громко и затянулъ такую высокую ноту, что даже маіоръ обернулся.
— Экъ его разбираетъ! сказалъ онъ, улыбаясь: — вдь тоже жрать хочетъ, оттого и воетъ. Поди ты, вдь и имъ трудно, все равно что на канат ходить.
— Что вы, Николай Гаврилычъ, артиста, пвца, съ канатнымъ танцоромъ сравнили, разв это можно?
Но маіоръ махнулъ рукой — въ знакъ того, что считалъ ихъ на одной ступени той лстницы, которая называется практической пользой въ жизни человческой, и мы вышли съ нимъ изъ ресторана.
Ночь была волшебная, звзды ярко горли на неб, море тихо плескалось о берегъ, тепло было такъ, какъ у насъ въ іюл.
— Экая ночь! сказалъ я, вдыхая въ себя теплый ароматный воздухъ.
— Благодать Господня! возразилъ мой собесдникъ.— поди-ка у насъ теперь въ Питер или Москв снгъ глыбами лежитъ, а здсь цвты цвтутъ.
— Хорошо здсь, Николай Гаврилычъ, вкъ бы, кажется, прожилъ.
— Соскучитесь, батюшка, домой потянетъ, на родину.
— Можетъ быть, но на родин холодно, а здсь тепло, смотрите ночь наступила, а мы съ вами гуляемъ въ кителяхъ. Какъ хотите, а первое благо въ жизни тепло и солнышко.
— Первое благо въ самомъ человк, сказалъ маіоръ, помолчавъ съ минуту:— внутри его, а не снаружи, и въ Сибири люди живутъ и какъ еще! Жизнь наша, скажу я вамъ, все одно, что зеркало: какъ посмотришь въ него, такъ оно теб и отвтитъ.
— Э, да вы, я вижу, философъ!
— Какой тамъ философъ! Я и не знаю, что такое ваша философія, не читалъ никогда.
— Хотите почитать? у меня книжка чудесная: обзоръ всхъ философій въ перевод на русскій языкъ, очень интересно.
— Не пойму я вашей книжки, отвтилъ маіоръ:— не но мн она писана, мы на мдныя дньги учились. Вотъ ужо подростетъ мой мальчишка, мы его не такъ воспитаемъ, всему научимъ, всякой премудрости.
И тотчасъ, увлекшись своими мечтами, онъ сталъ развивать цлый планъ воспитанія, широко задуманный.
— До сихъ поръ я жилъ какъ скотъ, заключилъ онъ: — для себя одного и, гршнымъ дломъ, водочкой занимался, но теперь шабашъ — цль въ жизни есть, сынокъ, хоть не по плоти и крови, а все равно сынъ, Богомъ данный. Вотъ я и долженъ о немъ заботиться, коли принялъ на попеченіе, какъ о родномъ дтищ.
Я нисколько не сомнвался, что маіоръ исполнитъ свой долгъ и свои обязанности по отношенію къ пріемному сыну, и боялся только одного, какъ бы сынъ не измнилъ своимъ обязанностямъ и не понялъ, не оцнилъ такого отца. Но я, конечно, не высказалъ своихъ сомнній маіору и замтилъ только, что высшее образованіе дорого стоитъ и не всякому по средствамъ.
— Чтожъ, вы не нищіе, отвчалъ Николай Гавриловичъ:— есть у меня кое-какой грошъ, накопленный, да имньице небольшое, оставшееся посл родителя, недостанетъ наличныхъ — имніе по боку, а ужъ не пущу мальчишку неучемъ по свту, вотъ какъ я гршный.
Мы все шли дале, разговаривая и, выйдя за городъ, подошли къ русскому лагерю. Часовой окликнулъ насъ, но узнавъ своихъ, отдалъ честь и пропустилъ.
— Спятъ, родимые, сказалъ маіоръ, указывая на палатки:— а сколько ихъ тамъ полегло, позади, въ чужой земл… о-охъ! онъ вздохнулъ и набожно перекрестился.
— Случай, замтилъ я:— слпой случай, какъ много длаетъ онъ въ жизни! на войн, напримръ, шальная пуля…
Но маіоръ перебилъ меня.
— Не случай, сударь мой, воскликнулъ онъ сердито:— а воля Божія! пуля что, слпая дура, ударитъ кого по нашему не нужно, а кому жизнь надола, кто самъ на смерть лзетъ, того пощадитъ. Вотъ что съ нами случилось въ поход, я вамъ доложу, по истин удивительно, хотите разскажу?
— Сдлайте милость.
— Было это въ самый разгаръ войны, началъ свой разсказъ маіоръ:— прислали къ намъ въ полкъ офицерика и къ моему баталіону прикомандировали, молоденькій такой былъ, бленькій, румяненькій, точно красная двица. Ну, думаю, этотъ въ огн не бывалъ, какъ-то мы съ нимъ поладимъ? Изнженный такой, набалованный былъ, не приведи Богъ! сундуковъ однихъ да чемодановъ цлую кучу навезъ. Такъ нельзя, говорю я ему, Иванъ Александровичъ: въ поход подъ васъ однихъ генеральскій обозъ нуженъ, половину вещей надо бросить. Онъ на дыбы:— какъ, говоритъ, бросить?— все мн необходимо!— Я махнулъ на него рукой, и какъ онъ ужъ тамъ размстился со своими чемоданами — не знаю, денегъ у него была куча, одтъ съ иголочки — ну, маменькинъ сынокъ, одно слово, только добрый такой былъ, со всми ласковый, даже съ простымъ солдатомъ. Вотъ пошли мы дале, и онъ съ нами, все распрашиваетъ:— гд-жъ это непріятель, и скоро ли мы съ нимъ встртимся?
— Увидите, говорю, не безпокойтесь.
— Съ нетерпніемъ, говоритъ, жду, для того и къ вамъ пріхалъ. Мать не выпускала меня на войну, на колняхъ умоляла не здить, но я не послушалъ ее: — извстно, бабы, всего боятся.
— Ладно, думаю я, посмотримъ, какъ-то ты расхрабришься. Только недолго пришлось ему ждать: вечеромъ того же дня шли мы подъ дождичкомъ къ лску: онъ въ бурк кавказской храбро такъ шагаетъ. Направо поле и деревня, налво лсъ. Только мы поравнялись съ лскомъ, какъ оттуда пафъ, пафъ, пули непріятельскія на насъ такъ и посыпались. Оглянулся я, вижу, мой офицерикъ поблднлъ, какъ полотно, да вражьимъ пулямъ такъ и кланяется.
— Что это значитъ? спросилъ я, какъ статскій, не бывавшій въ бою.
— А это значитъ, другъ ты мой, отвчалъ маіоръ, все больше и больше увлекаясь своимъ разсказомъ: — кто съ непривычки, тотъ пулямъ и кланяется, т. е. летитъ это пуля мимо него, онъ и нагнетъ голову, думаетъ укроется отъ нея, ну вздоръ, конечно, гд-жъ тутъ укрыться, ударитъ она тебя куда ни попало: въ животъ, либо въ ногу, или въ ту же голову.
— Братцы, за мной! крикнулъ я, продолжалъ маіоръ свой разсказъ,— и самъ бросился въ лсъ. Дали два залпа такъ, не цлясь, туда, откуда пули сыпались, только должно быть горячо попало: послышались крики, стоны, и увидли мы, какъ непріятель, сидвшій въ засад въ лсу, побжалъ оттуда, мелькая своими красными фесками. Преслдовать было некогда — ночь наступала, да и торопились мы къ большому нашему отряду, выступавшему на другое утро. Ну, стрльнули еще раза два въ догонку непріятелю, и я скомандовалъ — стой!
Стали считать своихъ,— чтожъ бы вы думали: вс цлы до единаго солдатика, ни на комъ ни царапины, только офицерикъ мой новый пропалъ куда-то, ну, думаю: спрятался врно въ канаву, сроблъ, а теперь вылзать стыдно, только усплъ я подумать это, а фельдфебель мой и кричитъ: ‘сюда, ваше высокоблагородіе, сюда пожалуйте, здсь они!’ Я подбжалъ, гляжу, лежитъ сердечный ничкомъ на трав у самой опушки лса, мы повернули его: пуля въ груди навылетъ, кровь такъ и сочится. Такъ мн его вдругъ жалко стало и сказать не могу, солдатикъ одинъ побжалъ къ ручью, водицы досталъ, смочили мы ему лобъ, испить дали, онъ и очнулся. Доктора не было съ нами, я самъ ему раскрылъ рану, гляжу плохо, а онъ шепчетъ мн: ‘помогите, умираю!’ а гд тутъ помочь, капутъ совсмъ, кровь хлынула горломъ, откашлялся и опять шепчетъ что-то, я наклонился къ нему ухомъ, а онъ кольцо на рук своей показываетъ, дорогое такое, такъ и блеститъ, ‘если умру, говоритъ, ей отдайте’, а кому ей и не сказалъ, стадъ ни крестикъ на груди показывать, на золотой цпочк вислъ: ‘это, говоритъ, матери, не послушался я ее и вотъ…’ Опять кровь хлынула у него изъ горла, и онъ не договорилъ. А кто мать, гд живетъ, такъ и не добились мы отъ него: вздохнулъ еще разъ и померъ. Я даже заплакалъ, продолжалъ маіоръ,— поврите ли? И солдатики мои, кто поближе стоялъ, тоже заморгали. Ну, сняли мы шапки, перекрестились, я ему глаза закрылъ и молитву надъ нимъ прочелъ замсто попа.
Снялъ я съ него крестикъ и кольцо, бумаги какія при немъ были и деньги изъ кармана вынулъ (они и по сейчасъ при мн), ужо вернемся въ Россію, все матери его отдамъ, коли розыщу ее, а ужъ кольцо пускай сама отдаетъ кому знаетъ — врно невст.
Здсь маіоръ прервалъ свой разсказъ, видимо самъ взволнованный.
— Чтожъ дальше было? спросилъ я его.
— А дальше что: вырыли мы ему могилу, опустили туда, въ барабанъ забили и землей засыпали, крестъ надъ нимъ поставили изъ сухихъ втвей — какой съумли. Къ тому времени ночь наступила, продолжалъ онъ:— небо расчистилось и луна взошла, освтила она могилу и насъ гршныхъ, безъ шапокъ, вокругъ. Какъ теперь вижу все это: лсъ и могилку, и мостъ черезъ ручей, который мы перешли вс, оставивъ покойника одного на чужой земл. Такъ вотъ, сударь мой, какіе случаи бываютъ, заключилъ свой разсказъ маіоръ: — одинъ былъ между нами, никогда огня не видавшій, младенецъ, такъ сказать, его одного и пристукнуло, а насъ гршныхъ Господь помиловалъ. Ты говоришь случай, а я говорю воля Божія, какъ знаешь, такъ и называй.
Собесдникъ мой началъ говорить мн ты для большей назидательности, но я не обратилъ на это вниманія, самъ растроганный его разсказомъ.
Мы повернули назадъ и опять прошли черезъ спящій лагерь, теперь ярко освщенный взошедшею полною луною.
— Николай Гаврилычъ, спросилъ я:—бывало ли вамъ когда нибудь досадно на то, какъ убійственно равнодушна природа къ намъ людямъ, къ нашимъ радостямъ и печалямъ. Вотъ луна, поглядите на нее — она одинаково свтитъ надъ живымъ и мертвымъ, надъ этимъ многолюднымъ спящимъ лагеремъ и надъ одинокою могилою вашего бднаго офицерика, такъ безвременно павшаго на чужой земл.
— Что длать, батюшка, что длать! повторилъ маіоръ — на то воля Божія.
— Конечно такъ, отвтилъ я,— но все-таки жалко, и за кого онъ погибъ такъ рано, во цвт лтъ?— за этихъ дрянныхъ братушекъ (такъ называли у насъ въ поход болгаръ), которые, поврьте, намъ пожалуй и спасибо не скажутъ за то, что мы проливали кровь за ихъ свободу.
— Это все равно, сказалъ маіоръ:— не за спасибо добро длаютъ.
— А за что же? спросилъ я, желая услышать его часто оригинальные отвты.
— За что? и онъ задумался на минуту,— а за то, что братушка, хотя и дрянь человкъ, а все же намъ братъ по Христу и по вр.
— Ну, а еслибы онъ былъ нехристь. За турку, напримръ, пошли бы вы сражаться?
— Пошелъ, коли бы было приказано, на то я солдатъ, а впрочемъ, что же, и турка человкъ, вотъ мы разъ въ поход одного изъ нихъ подстрлили, лежитъ онъ и стонетъ, товарищи его вс тягу дали, онъ одинъ остался. Солдатики мои хотли его покончить, да я не позволилъ, за что? говорю, онъ тоже человкъ, живъ еще, можетъ и поправится. Ну перевязали мы ему рану, напиться дали — раненые всегда воды просятъ — и донесли на носилкахъ до ближайшаго госпиталя.
— Что-жъ онъ живъ остался, поправился?
— А ужъ не знаю, батюшка, не знаю, на все воля Божья, только какъ уходили мы, схватилъ онъ меня за руку и такъ поглядлъ, что я даже смутился. ‘Аллахъ, Аллахъ!’ воскликнулъ онъ и еще что-то бормоталъ по своему, пожимая мою руку, да я не понялъ.
Лагерь, который мы проходили съ Николаемъ Гавриловичемъ, былъ только однимъ звеномъ цпи, окружавшей Константинополь, такъ какъ по другую его сторону, примыкая къ Босфору, были тоже выдвинуты русскія войска. Стоило только сжать эту цпь, и многолюдная столица Оттоманской имперіи была бы въ нашихъ рукахъ. Но судьба ршила иначе — войска были отодвинуты назадъ, главная квартира переведена въ Адріанополь и С.-Стефано вымерло вдругъ такимъ же волшебствомъ, какимъ оно воскресло къ жизни.
Адріанополь не представлялъ ничего новаго для чиновъ главной квартиры, они проходили его на пути къ Царьграду, но тогда была весна въ сердцахъ и въ природ, а теперь наступила осень повсюду. Блестящія надежды на будущее не осуществились, и грозныя тучи надвигались на политическомъ горизонт. Он висли и на неб надъ нами, свтлые дни стали рдки, не видать было больше синяго моря и теплаго солнышка, а мн не видать было и моего милаго маіора. Онъ ухалъ еще изъ С.-Стефано со своимъ полкомъ въ Россію. Сначала онъ писалъ мн изъ Москвы и Рязани, но понемногу письма его стали приходить рдко, наконецъ совсмъ превратились, и я потерялъ его изъ виду.
Прошло нсколько лтъ. Многое пережитое было забыто, новые интересы возникли въ жизни, многихъ товарищей, знакомыхъ и родныхъ не стало больше на свт.
Въ числ послднихъ оказалась одна старая тетушка моя, которой я былъ наслдникомъ.
Разъ какъ-то вернувшись домой со службы, я засталъ у себя на письменномъ стол телеграмму, извщавшую, что тетушка при смерти больна и чтобы я прізжалъ немедленно. Вечеромъ того же дня я катилъ съ курьерскимъ поздомъ изъ Петербурга въ Москву, откуда мн предстоялъ дальнйшій путь, по другимъ желзнымъ дорогамъ, во внутреннія губерніи. По прізд въ деревню, гд жила тетушка, я однако не засталъ ее въ живыхъ и мн пришлось только похоронить покойницу, со всею пышностію, которую допускала мстная обстановка.
Имніе, которое досталось мн, было большое, хорошо устроенное, и я обратился сразу изъ чиновника, жившаго своимъ жалованьемъ, въ независимаго человка. При дом, гд тетушка прожила свой вкъ, состоялъ цлый штатъ домашнихъ и прислуги, который она поручила моему попеченію, и первымъ моимъ долгомъ было распорядиться такъ, чтобы никого не обидть и не увольнять безъ нужды. Штатъ состоялъ изъ управляющаго, человка, повидимому, толковаго, буфетчика, старика Осипа, ключницы Степаниды, пользовавшейся, какъ говорили, большимъ авторитетомъ у покойницы, двухъ приживалокъ, дальнихъ родственницъ тетушки, и затмъ прислуги, очень многочисленной. Сверхъ того былъ срый попугай, въ большой металлической клтк, безпрестанно повторявшій: ‘барыни, барыня’, и дв собаченки, которыя неистово лаяли, покуда не привыкли ко мн.
Въ письм, оставленномъ на мое имя, тетушка просила меня: стариковъ оставить доживать свой вкъ въ имніи, въ томъ числ стараго попугая и двухъ собачонокъ, поручивъ ихъ попеченіямъ ключницы Степаниды, молодыхъ же разршала уволить, если они мн не нужны, но наградивъ каждаго и каждую, по моему усмотрнію, за ихъ врную службу старой барын.
Письмо тетушки заканчивалось благословеніями и просьбой заказать сорокоустъ по гршной душ ея и соблюдать въ чистот и благолпіи ея могилу.
Соблюденіе необходимыхъ формальностей задержало меня нкоторое время въ деревн, и я уже начиналъ скучать одиночествомъ, какъ вдругъ судьба послала мн неожиданное утшеніе.
Разъ какъ-то утромъ, въ дождливый день (осень все боле и боле вступала въ свои права), я сидлъ въ бывшемъ кабинет покойной и разбиралъ ея бумаги, когда вошелъ старикъ Осипъ и доложилъ, что пріхалъ какой-то господинъ, который желаетъ меня видть.
— Кто такой? спросилъ я.
— Маіоръ Безсоновъ, отвчалъ Осипъ.
Я вскочилъ и быстро пошелъ на встрчу постителю.
Неужели это онъ? думалъ я, мой милый маіоръ? Да, это онъ: знакомый голосъ послышался въ сосдней комнат, дверь распахнулась, и маіоръ упалъ въ мои объятія.
— Вотъ радость! воскликнулъ я, усаживая его на дивавъ и горячо пожимая ему руки.
— Николай Гавриловичъ, поврите ли, еслибы меня спросили за минуту передъ тмъ, кого я боле всхъ желаю увидть здсь, въ моемъ одиночеств, я бы назвалъ васъ, и вдругъ вы сами являетесь! Да что обо мн толковать, лучше вы разскажите — какъ поживаете и какимъ чудомъ сюда попали?
— А сюда попалъ я, отвчалъ маіоръ: — по вол Божіей. Назначенъ я былъ опекуномъ къ одной дальней родственниц-сиротк, вотъ я и сталъ принимать сиротское имущество, вижу между прочимъ другимъ имньице въ вашемъ узд, 200 слишкомъ десятинъ земли, усадьба, лсъ, покосы хорошіе, и все это, но доходу, значится въ минусъ 5 рублей ежегодно. Нтъ, думаю, шалишь, самому посмотрть надо, вотъ я и пріхалъ, а усадьба въ 6-ти верстахъ отъ насъ — ‘Дядкино’ прозывается. Тутъ я и услыхалъ про васъ и про ваше наслдство: фамилію вашу, имя и отчество не разъ при мн поминали, думаю, съзжу я, посмотрю — не мой ли это Василій Петровичъ, анъ онъ и есть.
И мы снова обнялись. Маіоръ провелъ у меня цлый день и даже ночевать остался по моей просьб. Мы въ волю наговорились. Я узналъ, что онъ въ отставк, на пенсіи, украшенъ Георгіемъ за храбрость и Владиміромъ съ бантомъ, что пріемный сынъ его здравъ и невредимъ и живетъ вмст съ нимъ въ Москв.
— И какое мн Богъ въ немъ утшеніе послалъ — вы не поврите! говорилъ маіоръ,— одинъ я вдь былъ, какъ перстъ, родные вс перемерли, жениться хотлъ, семьей обзавестись, да не выгорло.
— Что такъ?
— Да какъ вамъ сказать — карта не выпала.
И маіоръ разсказалъ, какъ онъ въ молодости былъ влюбленъ въ одну двицу, красавицы такой, по его словамъ, не было другой на свт, хороша была, умна и образована, ну словомъ вс совершенства въ себ соединяла, онъ же, Безсоновъ, ничего ровно въ себ не имлъ и самъ сознавалъ это.
— Чучеломъ съ молоду былъ, говорилъ онъ совершенно искренно.
— Куда мн съ неумытымъ рыломъ къ такой красавиц свататься? Такъ нсколько лтъ и промаялся, все собирался посвататься, да не ршался, а она тмъ временемъ за другаго замужъ вышла.
— Напрасно, сказалъ я,— вы такъ нершительно дйствовали: да за васъ бы всякая разумная двица и теперь замужъ пошла, такой вы человкъ прекрасный.
— Ну, ужъ теперь! засмялся маіоръ:— а тогда похрабре былъ бы, пожалуй бы и выгорло..
— Вы представьте себ, Василій Петровичъ, продолжалъ онъ съ примсью грусти:— встртился я съ ней нсколько лтъ спустя, уже когда она замужемъ была,— узнать нельзя: похудла, выцвла, дтей цлая куча, мужъ негодникъ попался, мазурикомъ первой руки оказался. Жалко мн ее стало, печальная такая, со мною ласковая. Я и брякнулъ ей: Марья Михайловна, говорю (ее Марьей Михайловной звали), а какъ я васъ любилъ! знаете ли вы?— Знаю, сказала она, вздохнувъ.
— И все собирался предложеніе вамъ сдлать.— Напрасно не сдлали, отвчала она:— я долго ждала и вышла бы за васъ, не задумавшись ни минуты.
— Какъ сказала она мн это, меня даже за сердце захватило, три дня потомъ ходилъ какъ потерянный. Ну, да что длать, вздохнулъ Николай Гавриловичъ: — назадъ не вернешь, близокъ локоть, да не укусишь. Такъ и остался бобылемъ на всю жизнь.
Вообще жизнь моего пріятеля была невеселая.
По его разсказамъ, онъ еще съ дтства много натерплся. Отецъ его, небогатый помщикъ, жилъ въ деревн и рано овдовлъ, матери своей Николай Гавриловичъ почти не помнилъ, а когда въ дом появилась мачиха, то она отравила молодую его жизнь, подомъ ла ребенка и не только его, но и мужа и всхъ въ дом. Разсказы о злой мачих очень обыкновенны въ нашей жизни, но въ устахъ Николая Гавриловича они получали особый колоритъ, какъ и все то, что онъ разсказывалъ.
— Ребенокъ, сударь мой, говорилъ онъ,— это такое растеніе, которое ухода требуетъ, забрось его, оно и одичаетъ. Ласка ребеночку нужна, все равно какъ тепло и солнышко травк Божіей, а я вмсто ласки только затрещины получалъ отъ мачихи, какъ ни подойдешь въ ней — хлопъ въ ухо, либо за вихорь ухватитъ, да и отца била, чего грха таить. Разъ такъ въ него вцпилась, что я не вытерплъ, заступился за него, какъ ни былъ малъ, и пошла у насъ тутъ потха: дрались мы вс трое, дрались до остервеннія, ужасъ какъ долго, такъ что прислуга даже вмшалась и розняла. Сраму что было, синяковъ, вою, плачу, и не приведи Богъ. Мачиха трое сутокъ въ постели пролежала, я горячкой захворалъ, чуть не померъ, а какъ выздоровли вс, опять давай драться. Я одичалъ совсмъ, поврите ли, Василій Петровичъ, въ лсъ убгалъ изъ дому, или въ деревню, тамъ у меня были пріятели, бабы и мужики, которые меня жалли. Одну бабу, въ особенности, по сію пору помню, теткой Аленой ее прозывали, какъ вздуютъ меня, бывало, дома, я сейчасъ къ ней съ воемъ и плачемъ, она меня утшитъ и приласкаетъ, вымоетъ лицо и голову, холодной водой синяки примочитъ.
— Желанный ты мой, бывало причитаетъ она надо мною, обнимаетъ меня и цлуетъ, а сама такъ и заливается слезами, добрая такая была, молочной сестрой моей покойной матери приходилась, и кабы не она, кажись не выжилъ бы. Отецъ мой тоже былъ добрый, продолжалъ свой разсказъ Николай Гавриловичъ, да только слабый, очень ужъ мачиха его заздила. Бывало какъ останемся мы съ нимъ вдвоемъ, онъ двери запретъ, высмотритъ все кругомъ — нтъ ли кого — и давай меня цловать.
— Бдный ты мой, Николаша!
И оба мы въ слезы.
Наконецъ мы придумали съ отцомъ, что надо меня въ школу отдать въ ближайшій городъ, и мачиха на это согласилась. Но, поврите ли, и школа оказалась никуда не годной, содержалъ ее какой-то семинаристъ, не попавшій въ попы, и что онъ только съ нами, школьниками, не выдлывалъ, упаси Боже! Учить почти-что не училъ, а наказывалъ строго: линейкой по голов билъ и голодомъ морилъ. По цлымъ днямъ мы на двор въ бабки играли, да прохожимъ на улиц скандалы устраивали. Учился я въ этой школ до того плохо, что даже экзамена на юнкера не выдержалъ и отдали меня въ полкъ простымъ солдатомъ. Къ тому времени отецъ мой померъ, и мачиха осталась хозяйничать въ имніи, у ней былъ свой сынъ, сводный мой братъ, и ему-то она и хотла передать все наслдство, а меня устранить какъ-нибудь. Денегъ она мн не высылала въ полкъ ни копйки, и я жилъ вмст съ простыми солдатами, несмотря на то, что былъ дворяниномъ. Тутъ-то я и узналъ солдата, что онъ за человкъ такой, и всегда помнилъ и посл, когда въ офицеры попалъ. Тмъ временемъ къ намъ поступилъ въ полкъ одинъ поручикъ, изъ гвардіи за какой-то поступокъ переведенный. Этому поручику я и обязанъ всмъ въ жизни: онъ обратилъ на меня вниманіе, какъ на своего брата-дворянина и сталъ учить уму-разуму. И сколько онъ возился со мной — просто даже удивительно, бесдовалъ по цлымъ часамъ, книжки давалъ читать, я даже пристрастіе получилъ къ чтенію до того, что бывалъ за это штрафованъ по служб неоднократно. Онъ же, поручикъ этотъ, помогъ мн и отъ мачихи отвязаться. Сынъ ея, мой сводный братъ, померъ, и я остался единственнымъ наслдникомъ отцовскаго имнія. Мачиху мы живо скрутили, меня въ офицеры произвели, и съ тхъ поръ я все служилъ въ военной служб, дослужился до маіорскаго чина, былъ въ поход, какъ вы знаете, а теперь въ отставк на полной пенсіи и живу себ припваючи, съ Богомъ даннымъ мн сыномъ. Здсь онъ вернулся опять къ разсказамъ о своемъ Саш и къ планамъ о его воспитаніи.
Я сталъ говорить о нашей жизни въ С.-Стефано, о нашихъ прогулкахъ у береговъ синяго моря, но маіоръ все возвращался къ своему пріемышу. Оказалось, что онъ усыновилъ его, отдалъ въ кадетскій корпусъ въ Москв, откуда мечталъ перевести въ какую-нибудь академію, чтобы онъ былъ ученымъ и карьеру военную могъ сдлать. Онъ самъ жилъ зимою въ Москв, чтобы не разлучаться съ сыномъ, и только лтомъ, на каникулярное время, увозилъ его въ свою деревню.
Узнавъ печальную исторію жизни моего милаго маіора, я еще боле полюбилъ его и понялъ вполн его горячую привязанность къ своему пріемышу. Доброе сердце его всегда жаждало любви, но, по странной случайности, любовь не давалась ему, какъ кладъ. Въ дтств злая мачиха отравила ему жизнь, въ молодости неудачная привязанность къ двушк-красавиц, которой онъ не признавалъ себя достойнымъ и не ршился сдлать ей предложенія. Затмъ одинокая жизнь, безъ семьи, безъ родныхъ, безъ цли существованія, и вдругъ онъ нашелъ на дорог, въ чужой земл, маленькое существо, полузамерзшее, беззащитное, всми покинутое. Онъ поднялъ его, пригрлъ и воскресилъ въ жизни, онъ тотчасъ же и полюбилъ его всми силами своей души.
Своего собственнаго, роднаго сына онъ не могъ бы полюбить такъ сильно: у родныхъ дтей бываютъ кром отца, мать, братья, сестры, они не такъ беззащитны и безпомощны, какъ круглые сироты, ихъ любятъ, ласкаютъ и грютъ въ семь. Пріемышъ же былъ одинъ на свт, и его единственною связью съ жизнію оказался старый маіоръ, порвись эта связь, онъ погибъ бы вроятно, но связь эта не порвалась, она, напротивъ, окрпла и выросла, обратилась въ горячую, самоотверженную любовь, которой давно жаждало сердце добраго старика. О онъ замнилъ сирот все въ жизни: заботливую няньку, мать нжнйшую, отца, сестеръ и братьевъ.
‘Дай Богъ’, подумалъ я, невольно, ‘чтобы такая любовь не была обманута!’.
Завщанное покойной тетушкой имніе такъ мн понравилось, что я ршился перевезти туда на лто свою семью и сдлалъ соотвтствующія распоряженія. Весь штатъ тетушки я оставилъ въ цлости, съ небольшими только сокращеніями, оставилъ въ неприкосновенности и всю обстановку въ дом, носившую на себ несомннную печать старины, за нее какой-нибудь любитель далъ бы хорошія деньги, но я пожелалъ сохранить все, какъ было въ старомъ гнзд, на память о доброй старушк, прожившей въ немъ столько лтъ.
Я только измнилъ нсколько конюшенный штатъ, въ которомъ тетушка мало понимала толку, да пригласилъ маіора Безсонова со своимъ сыномъ провести будущее лто съ нами въ деревн, на что онъ охотно согласился.
Я никогда не забуду первыхъ дней нашего прізда въ деревню, въ ма слдующаго года. Все цвло и благоухало, воздухъ былъ такой, что, казалось, никакіе цлебные источники въ мір не могли бы замнить его и никакая болзнь въ человческомъ тл не устояла бы противъ его живительнаго дйствія. Имніе находилось въ той полос Россіи, гд уже гретъ южное солнце, но гд лса еще не вырублены, воды не изсякли, и гд природа является во всей своей свжей сил.
Погода стояла волшебная, жена моя и дти не могли нарадоваться на новое лтнее пребываніе посл наскучившихъ всмъ намъ петербургскихъ дачъ, и все казалось такъ хорошо вокругъ, все радовало насъ до послдняго куста въ саду, до малаго цвтка въ пол. Дти мои, какъ птички, выпущенныя изъ клтки, разлетлись по лсамъ и полямъ. Я и жена хозяйничали, вс были довольны, даже старый попугай, выставленный на балкон въ своей клтк, кричалъ неистово — должно быть отъ радости — и все повторялъ: ‘барыня, барыня!’.
Мсяцъ прошелъ, какъ одинъ день, а въ начал іюня пріхалъ маіоръ со своимъ сыномъ. Мы встртили его какъ роднаго, и онъ живо освоился съ моею семьею, но сынокъ его долго дичился насъ и глядлъ какимъ-то волченкомъ.
Одтый въ кадетскую форму и обстриженный подъ гребенку, онъ, тмъ не мене, вовсе не походилъ на русскаго кадета: онъ былъ писанный красавецъ, и южный, своеобразный типъ ярко высказывался въ его лиц и всей фигур, высокаго, не по годамъ, роста, со смуглой кожей, черными, какъ смоль, волосами и большими горящими глазами, онъ поражалъ своею наружностію, но, несмотря на то, въ лиц его было что-то жесткое и недоброе.
— Знаешь, сказала мн жена на второй день посл прізда нашихъ гостей:— твой маіоръ необыкновенно милъ, но сынка его я просто боюсь!
— Что ты! воскликнулъ я съ удивленіемъ:— разв можно бояться дтей?
— Да, сказала она: — но онъ смотритъ уже юношей и притомъ какимъ-то коршуномъ, или хищныхъ звремъ.
— Это по сравненіи съ нашими дтьми, засмялся я,— которыя все смотрятъ мокрокурыми.
— Тмъ страшне для нихъ коршуны, замтила жена.
Понемногу однако коршунъ и куры познакомились и стали играть вмст. Въ забавахъ этихъ Саша Безсоновъ былъ всегда зачинщикомъ и изобртателемъ, онъ сочинялъ и устраивалъ разныя игры и отличался въ особенности въ гимнастическихъ упражненіяхъ: лазилъ, какъ кошка, на самыя высокія деревья, перепрыгивалъ широкіе рвы и канавы, плавалъ, какъ рыба, здилъ верхомъ, какъ цыганъ. Я помню, какъ однажды мы вышли вс на дворъ полюбоваться на молодаго жеребца, котораго кучеръ вывелъ подъ уздцы изъ конюшни. Жеребецъ прыгалъ и рвался изъ рукъ, билъ задомъ, становился на дыбы и былъ до того рзвъ, что самъ кучеръ боялся ссть на него, но молодой Безсоновъ, у котораго глаза загорлись при вид лихаго коня, подбжалъ къ нему, выхватилъ у кучера изъ рукъ узду, перекинулъ ее черезъ голову лошади и, вскочивъ на нее однимъ прыжкомъ, въ мигъ вылетлъ въ отворенныя ворота. Мы успли только ахнуть и выбжали на дорогу посмотрть — не убилъ ли его тутъ же бшеный конь, но увидли только пыль на поворот, а конь и всадникъ уже исчезли изъ вида. Маіоръ, съ крикомъ, побжалъ за нимъ, кучеръ поскакалъ на другой лошади, но не прошло и четверти часа, какъ мы увидли Сашу, возвращающагося домой шагомъ, а вслдъ за нимъ кучера и запыхавшагося маіора. Лошадь была вся въ мыл, а всадникъ съ пылающимъ лицомъ и торжествующимъ взглядомъ красиво сидлъ на ней и трепалъ по ше, подъхавъ къ намъ, онъ ловко соскочилъ и повелъ лошадь подъ уздцы, видно было, что конь и всадникъ познали другъ друга и насладились оба бшеной скачкой.
Съ тхъ поръ Саша сталъ часто кататься на жеребц, и это сдлалось его любимой забавой.
Вечеромъ въ тотъ же день, когда мы остались одни, жена высказала мн свое предположеніе, что мальчикъ цыганъ, по происхожденію.
— Отчего ты думаешь? спросилъ я.
— Такъ, по всему видно. Да скажи, пожалуйста, Николай Гавриловичъ знаетъ ли самъ — какого рода и племени сынъ его.
— Нтъ, откуда же ему знать: онъ нашелъ его полумертвымъ на дорог въ поход, призрлъ его и съ тхъ поръ о родителяхъ не было ни слуху, ни духу, они не откликнулись даже на неоднократныя объявленія о найденномъ ребенк.
— Ну цыганъ наврное, объявила жена и съ тхъ поръ стала въ шутку называть Сашу Безсонова цыганомъ.
Николай Гавриловичъ былъ въ восторг отъ своего сынка, онъ любовался его красотой, восхищался удалью и не замчалъ только его недостатковъ, а въ числ ихъ былъ одинъ весьма крупный: мальчикъ былъ до крайности золъ и жестокъ. Однимъ изъ его любимыхъ занятій, напримръ, было смотрть какъ ржутъ куръ и цыплятъ на кухн или телятъ на скотномъ двор, и онъ самъ однажды выхватилъ ножъ у скотника и зарзалъ имъ собственноручно животное, любуясь, какъ оно корчилось въ предсмертныхъ судорогахъ. Кошекъ, собакъ и даже стараго попугая онъ постоянно дразнилъ, и разъ, когда попугай больно укусилъ его за палецъ, онъ выхватилъ его изъ клтки и наврное свернулъ бы ему шею, еслибы ключница Степанида, прибжавшая на крикъ несчастной птицы, не вырвала ее изъ рукъ злодя, какъ она называла потомъ нашего юнаго гостя.
Одну изъ собачекъ покойной тетушки (другая, старая, околла за зиму) онъ бросилъ, въ вид забавы, въ прудъ со всего размаха, и бдное животное, не привыкшее къ подобнымъ эволюціямъ, вроятно утонуло бы, если бы его не спасли случившіеся у пруда дворовые люди. Когда я сдлалъ ему за это замчаніе, то онъ покраснлъ, какъ ракъ, ничего не отвтивъ мн, на взглядъ, который онъ бросилъ на меня въ эту минуту, ясно говорилъ, что онъ самого меня утопилъ бы въ пруд, если бы былъ въ силахъ.
Любилъ ли онъ своего отца и благодтеля? Вотъ вопросъ, который я неоднократно задавалъ себ, но не могъ на него отвтить. Мн казалось, что любилъ и не могъ не любить, но иногда сомннія закрадывались невольно въ мою душу, и въ глазахъ этого мальчика, когда онъ глядлъ на своего отца, я ловилъ какое-то враждебное къ нему чувство.
У меня была знакомая молодая двушка, очень умная и хорошо воспитанная, которая увряла, что благодарность есть самое мучительное чувство въ сердц человческомъ, и что она не въ силахъ заставить себя любить своихъ благодтелей. Круглая сирота, она была принята въ одно богатое семейство какъ дочь, ее любили наравн съ родными дтьми и не длали ни въ обращеніи съ нею, ни въ воспитаніи ни малйшей между ними разницы.
Наблюдая за пріемнымъ сыномъ маіора Безсонова, мн приходило иногда въ голову — нтъ ли и у него въ сердц подобной же аномаліи, еще не ясно имъ сознаваемой, но грозившей великимъ горемъ въ будущемъ. Мракъ, покрывавшій его происхожденіе, исторія его жизни и отношенія къ пріемному отцу были ему хорошо извстны, но онъ никогда не говорилъ о нихъ ни съ кмъ, даже съ дтьми моими, съ которыми подружился.
Одно случайное происшествіе подтвердило мои предположенія: въ дом у насъ проживали дв сестры, старыя двицы и дальнія родственницы покойной тетушки, которыхъ она призрвала много лтъ по ихъ бдности и убожеству и которыхъ завщала мн, письмомъ, съ прочими древностями наслдства. Я счелъ священнымъ долгомъ оставить этихъ двицъ на прежнемъ положеніи, а по прибытіи нашемъ на лто въ деревню, ввелъ ихъ въ свою семью и старался окружить всевозможнымъ вниманіемъ, он обдали и завтракали вмст съ нами, вечеромъ пиля чай за общимъ столомъ и только утромъ имъ подавали кофе въ ихъ апартаменты. Сестрицъ этихъ звали одну, Глафирой Дмитріевной, другую,— Анной Дмитріевной, он были довольно безобидны, хотя не безъ претензій, и въ особенности чувствительна ко всякону сравненію ихъ теперешняго положенія съ тмъ, которое он занинали при тетушк, он называли ее благодтельницей и святою и безпрестанно поминали ее, какъ попугай свою старую барыню. Жена моя, умвшая уживаться со всми, ладила и съ сими сестрицами, но дти и прислуга ихъ не любили, а старая ключница Степанида разсказывала, будто он подомъ ли покойную тетушку, а она терпла ихъ по своей доброт и по ихъ убожеству.
Какъ бы то ни было, но старыя двицы эти составляли чуждый элементъ въ нашей семь и нужно было быть постоянно насторож, чтобы ихъ не обидть.
Разъ какъ-то, въ іюл мсяц, въ день именинъ одной изъ сестеръ, Анны, у насъ давали обдъ, на который былъ приглашенъ мстный священникъ со своею попадьею и еще одна мелкопомстная дворянка, пріятельница именинницы. Сестры явились къ столу разодтыя въ совершенно одинаковыя свтлыя платья, украшенныя одинаковыми бантами, и даже съ букетиками на груди и въ волосахъ.
Обдъ шелъ чинно, и все обстояло благополучно, маіоръ былъ милъ до-нельзя и отпускалъ комплименты сестрицамъ, что он очень любили и за что сладко ему улыбались. Священникъ велъ душеспасительные разговоры со своимъ сосдомъ, нашимъ управляющимъ, какъ вдругъ случилось неожиданное происшествіе, всхъ поразившее: посл жаркаго а веллъ подать крымскаго шампанскаго, котораго былъ у насъ запасъ на погреб. Когда бокалы были налиты, я всталъ, чтобы провозгласить тостъ за здоровье именинницы, и вс встали вмст со мною, но когда пришлось садиться, то находившемуся возл Глафиры Дмитріевны Саш Безсонову пришла глупая мысль — отодвинуть ногой стулъ своей сосдки, вслдствіе чего несчастная двица эта, садясь, плюхнулась самымъ скандальнымъ образомъ на полъ, свернувъ при этомъ свой парикъ на сторону.
Переполохъ произошелъ невообразимый: Глафира громко взвыла, Анна тоже, и вс повскакали со своихъ мстъ — поднимать упавшую. Не знаю — вс ли замтили, отчего произошло паденіе, но я видлъ ясно, какъ. сосдъ Графиры отодвинулъ ея стулъ, это же видлъ и маіоръ, прочитавшій глубокое негодованіе въ моихъ глазахъ, онъ вспыхнулъ, въ одно мгновеніе обжалъ кругомъ стола, и не усплъ я опомниться, какъ онъ влпилъ увсистую оплеуху своему Саш. Мальчикъ взвизгнулъ, какъ раненый зврь, помертвлъ и бросился на отца съ ножемъ въ рукахъ, который онъ выхватилъ откуда-то изъ-за пазухи, общій крикъ ужаса раздался въ комнат, но храбрый маіоръ ринулся впередъ.
— Ты на меня! воскликнулъ онъ, вн себя отъ гнва и негодованія:— на, ржь! И онъ подставилъ ему свою грудь, но я уже усплъ выхватить ножъ изъ рукъ негоднаго мальчишки и крпко скрутилъ ему руки.
Съ минуту отецъ и сынъ глядли другъ на друга. Въ глазахъ отца я прочелъ глубокую тоску, смнившую горячую вспышку гнва, въ глазахъ сына — ненависть и жажду мести, онъ тяжело дышалъ и бился въ моихъ рукахъ, но я выпустилъ его, видя, что маіоръ падаетъ на полъ, и мальчикъ въ два прыхка выскочилъ изъ комнаты. Я поспшилъ на помощь старику и увидлъ, что онъ лежитъ въ обморок, вроятно первомъ въ своей жизни.
Николая Гавриловича отнесли въ постель, и я до утра просидлъ у его изголовья.
Сцены этой я никогда не забуду, и она произвела тяжелое впечатлніе на всхъ присутствующихъ.
Обморокъ Николая Гавриловича былъ очень глубокій. Когда онъ пришелъ въ себя, среди ночи и увидлъ меня у своей постели, то протянулъ мн руку, но, казалось, не вдругъ могъ припомнить случившееся, а когда припомнилъ, то глухо застоналъ и сказалъ мн: ‘простите!’.
Я сталъ утшать его и старался выставить все дтскою шалостью, которая останется безъ послдствій, но я самъ понималъ, что шалостью можно было назвать паденіе Глафиры и несчастіе съ ея парикомъ, но никакъ не ножъ, поднятый Сашей на своего отца.
— Лучше бы онъ убилъ меня! говорилъ маіоръ: — чмъ пережить такое горе.
— Какое горе? спросилъ я.
— Помилуйте, если онъ теперь, бывши ребенкомъ, поднялъ на меня руку, что-жъ будетъ посл, когда онъ выростетъ?
— А выростетъ — поумнетъ, отвчалъ я.
— Нтъ, это не то, не то! Но что именно — больной не досказалъ, заснувъ въ неизнеможеніи. Я оставилъ его спать до утра.
Когда маіоръ проснулся, первою его заботою было узнать, гд Саша, и первымъ желаніемъ повидаться съ нимъ. Но оказалось, что Саша съ обда не возвращался.
Тогда Николай Гавриловичъ, страшно встревоженный, просилъ меня разослать людей на поиски, и самъ ухалъ за тмъ же. Но въ отсутствіе его Саша вернулся, онъ былъ весь мокрый, въ грязи и съ изодраннымъ платьемъ, видно было, что онъ не ночевалъ подъ кровлей. Пройдя прямо въ свою комнату, онъ бросился на постель, какъ былъ нераздтый, и тотчасъ же крпко заснулъ.
Успокоенный насчетъ физической цлости своего любимца, маіоръ сталъ придумывать, какъ бы возстановить его и нравственно въ нашихъ глазахъ. Онъ скоро пришелъ къ странному заключенію, что не Саша, ребенокъ, а онъ, старикъ, взрослый, виноватъ во всемъ.
— Я ударилъ его въ лицо при всхъ, говорилъ онъ:— а такую обиду не легко снести! Да, дтей оскорблять нельзя, а бить, Боже избави! И какъ я могъ такъ забыться?
При такомъ настроеніи отецъ и сынъ скоро помирились, и все пошло попрежнему. Только Глафира Дмитріевна не могла простить Саш пережитаго ею стыда, да попугай, которому онъ чуть не свернулъ шеи, сохранилъ на него затаенную злобу и громко кричалъ, когда врагъ подходилъ къ его клтк.
Саша Безсоновъ учился очень плохо и не ужился съ военной дисциплиной. Онъ не выдержалъ экзамена при переход въ старшіе классы и, какъ замченный сверхъ того въ дурномъ поведеніи, былъ исключенъ изъ корпуса.
Мечты маіора о будущемъ разсыпались въ прахъ. Онъ пробовалъ опредлить сына въ гимназію, но и это не удалось. Наконецъ, съ моею помощью, молодой Бенсоновъ былъ принятъ на службу въ одно желзно-дорожное правленіе и перехалъ вмст съ отцомъ на жительство въ Петербургъ.
Дружба моя съ маіоромъ продолжалась по прежнему. Сначала сынъ его посщалъ насъ часто, такъ какъ у насъ собиралась молодежь и въ дом было весело, но мало-по-малу его посщенія стали рдки, и мы иногда по цлымъ мсяцамъ не видали его.
— Гд это пропадаетъ вашъ Саша? спросилъ я однажды у маіора, но мой вопросъ замтно его смутилъ.
— Не знаю. Я и самъ по цлымъ днямъ не вижу его, отвчалъ онъ съ горечью.
— Ну, не печальтесь — онъ взрослый и няньки ему не нужны.
— Такъ-то такъ, Василій Петровичъ, да только общество, въ которомъ онъ вращается, мн не нравится!
— Какое общество?
— А ужъ не знаю право, какъ и назвать… Всего понемножку, но, кажется, боле по картежной части.
— А вы ему не давайте денегъ, такъ поневол отстанетъ.
— Это не такъ легко, какъ кажется, отвчалъ маіоръ: — не будешь давать — долговъ надлаетъ. Я и такъ платилъ за него два раза во векселямъ.
— Напрасно! Сразу бы осадили да и конецъ.
— Легко сказать — не заплатить по векселю! Сраму сколько, да пожалуй еще объявятъ несостоятельнымъ.
— Едва ли. А такъ оставить хуже всего: попадетъ въ лапы ростовщиковъ: его высосутъ, да и васъ раззорятъ.
— Какъ быть-то? сказалъ маіоръ, въ глубокомъ смущеніи.
— Усовстите его, уговорите.
— Пробовалъ, батюшка: общаетъ исправиться, а тамъ, глядишь, опять векселекъ какой-нибудь вынырнулъ.
— А вы не платите. Серьезно вамъ говорю — безъ гроша останетесь.
— Знаете что, Василій Петровичъ, поговорите вы съ нимъ, онъ васъ скоре послушаетъ.
Я общалъ и какъ-то, заставъ молодаго Безсонова у отца, когда маіора не было дома, началъ читать ему наставленія. Я говорилъ, что говорятъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, но отвтъ его удивилъ меня.
— Василій Петровичъ, сказалъ онъ, хмурясь: — я мало видалъ, какъ люди живутъ, но то, что видалъ, это такая гниль, что чмъ скоре придетъ ей конецъ, тмъ лучше… Вотъ вы говорите: не оправдалъ отцовскихъ надеждъ, а желалъ бы я знать, на что онъ надялся?.. Военная служба для человка, какъ я, безъ связей и состоянія, это каторга. Знавалъ я армяшекъ… Стоятъ круглый годъ въ какомъ нибудь подломъ, жидовскомъ мстечк, гд нтъ ничего, кром непролазной грязи, выйти некуда, длать съ собою нечего, ну и пьянствуютъ или дуются въ карты. Но и здсь, въ Петербург, для бднаго человка немногимъ лучше. Возьмемъ, напримръ, хоть у насъ въ правленіи. Нарочно выдумывай, ничего скучне не выдумаешь. Это тюрьма съ никому ненужной, но обязательной работой,— тюрьма, изъ которой тебя выпускаютъ въ сумерки. Иди куда знаешь и длай съ собой до слдующаго утра, что хочешь, но длать съ собою нечего, потому что жалованье грошовое. Если отецъ надялся, что я примирюсь съ такою жизнію, то жестоко ошибся, онъ оказалъ мн плохую услугу, поднявъ меня на большой дорог полузамерзшимъ. Вы говорите неблагодаренъ… А спрашивается: за что мн его благодарить? Оставь онъ меня тогда, онъ бы теперь со мною не мучился, да и мн бы одинъ конецъ. Ну, а поднялъ, такъ на меня не жалуйся, самъ виноватъ!
— Саша! воскликнулъ я съ ужасомъ.— Побойтесь Бога! Откуда у васъ въ ваши года такія чувства и убжденія?.. Вы говорите, гниль? Да вдь, гниль-то не около васъ, а въ васъ, въ вашемъ собственномъ сердц!
— Василій Петровичъ, я не одинъ такъ думаю. Вамъ хорошо говорить, потому что вы пожилой человкъ и обезпечены, а спросите любаго изъ нашего брата, что бьется, какъ рыба объ ледъ, въ этой поганой ям, которая называется Петербургомъ. Всякій вамъ скажетъ то же.
— Господи! и это говоритъ молодой человкъ въ цвт лтъ. Саша, голубчикъ! да неужели это искренно?
— Съ чего мн вамъ лгать?
— Неужели въ вашей жизни нтъ ничего, что бы васъ радовало и увлекало?
— Да я же вамъ говорю, что это не жизнь, а мученье!
— Такъ гд же по вашему жизнь?.. Вдь есть же гд нибудь люди довольные, даже счастливые?
Онъ задумался.— Да, гд нибудь… Я не знаю гд, только наврно не здсь… Здсь воздуху нтъ, простора! Прикованъ въ мсту и руки у тебя связаны!.. Василій Петровичъ, продолжалъ онъ, одушевляясь:— я задыхаюсь въ вашихъ домахъ и улицахъ! Меня тянетъ отсюда прочь, далеко!.. На вольную волю!.. Въ степь?— ‘Цыганъ!’ вспомнилъ я слова жены въ первые дни ея знакомства съ Сашей. Его въ таборъ тянетъ… Но я еще не терялъ надежды.
— Оставимъ это, перебилъ я его.— Скажите мн просто: неужели возл васъ нтъ ничего, что грло бы ваше сердце порой и хоть отчасти мирило васъ съ вашей долей? Ну, напримръ, хотя бы трогательная, самоотверженная любовь къ вамъ вашего нареченнаго отца?
Онъ вспыхнулъ при этомъ вопрос и мн показалось, что я наконецъ задлъ его за живое.
— Да, отвчалъ онъ: — отецъ несомннно любитъ меня, но…
Молодой человкъ замялся и опустилъ глаза.
— Что же ‘но’?
— Совстно вамъ признаться, но я не желаю вамъ лгать. Еслибы вы знали, какъ эта нжная, самоотверженная любовь его для меня тяжела!.. Еслибы вы знали, какъ онъ меня мучитъ своими ласками и своими заботами обо мн! Бжалъ бы, кажется, безъ оглядки, за тысячу верстъ, бжалъ бы, чтобы отъ нихъ избавиться!.. Да и что толку отъ этихъ его попеченій? Ни мн, ни ему они не даютъ ни минуты счастья… Думаешь, вотъ, всю жизнь жили вмст, а до сихъ поръ не понимаемъ другъ друга.
— Послушайте, Саша, сказалъ я, теряя терпніе,— вашихъ вкусовъ и взглядовъ на жизнь я не буду оспаривать, но я вынужденъ вамъ сказать, что они ни на волосъ не оправдываютъ вашего поведенія. Вы раззоряете отца, по своей слабости готоваго вамъ отдать послднюю рубашку… Разв это честно?
Онъ взялъ меня за руки и началъ мн клясться, что никогда не подпишетъ боле векселя. Но едва ли этотъ порывъ шелъ отъ сердца. Во всей манер его замтно было какое-то принужденіе, словно онъ бросилъ мн эту уступку нехотя, чтобы скоре отъ меня отдлаться. Во всякомъ случа я уже больше не врилъ ему. Мн казалось, что я, наконецъ, понимаю его необузданную, но холодную и сухую натуру. Дичокъ! думалъ я, дичокъ, которому съ молоду не успли привить ничего культурнаго, а теперь уже поздно. Но съ нимъ предстоитъ еще много хлопотъ и отцу его много горя… Что длать, чтобы ему помочь, я не зналъ. Единственное, что могло бы еще подйствовать, думалъ я, это не разговоры и увщанія, а крутыя мры… Къ несчастію, бдный мой Николай Гавриловичъ окончательно не способенъ на нихъ.
Я получилъ около этого времени командировку по служб, заставившую меня ухать на нсколько мсяцевъ изъ Петербурга. По возвращеніи я узналъ, что маіоръ мой приходилъ нсколько разъ къ намъ освдомиться — не пріхалъ ли я — и имлъ видъ весьма плачевный. На другой день онъ явился и самъ.
Трудно было узнать его, такъ онъ перемнился за нсколько мсяцевъ: похудлъ, осунулся, и даже маленькій носъ его вытянулся и пересталъ быть краснымъ.
— Николай Гаврилычъ! воскликнулъ я, уводя его въ свой кабинетъ и усаживая въ покойное кресло: — вы больны! что съ вами?
— Боленъ, другъ мой, нравственно, проговорилъ онъ мрачно.
— Врно опять какія нибудь шалости вашего Саши?
— Раззорили насъ, въ конецъ раззорили! былъ его отвтъ.
— Какъ такъ?
— Подали ко взысканію вс векселя, ихъ было много, я и не зналъ.
— То есть векселей вашего Саши?
— Ну, конечно, я самъ отъ роду векселя не подписывалъ и не знаю даже какъ писать его.
— И вы заплатили?
— Заплатилъ.
— Что вы надлали! возможно ли это, вдь вы погубили себя!
— Въ конецъ погубилъ: все ушло, имніе заложилъ и того не хватило.
— Чмъ же вы будете жить?.
— И самъ не знаю, изъ пенсіи моей даже вычеты длаютъ, а велика ли пенсія, вы посудите.
— Боже мой, вдь я предупреждалъ васъ.
— Чтожъ длать, Василій Петровичъ, не могъ же я не помочь ему и позволить этимъ разбойникамъ загубить своего сына, и безъ того дла его плохи.
— Да самъ-то онъ, самъ что? воскликнулъ я, въ негодованіи.— Неужели вы не говорили съ нимъ, не объяснили ему всей гнусности и всей нелпости его поступковъ?
— Говорилъ.
— Чтожъ онъ?
— Я, говоритъ, думалъ нажиться: лошадьми торговалъ, да прогорлъ.
— Вздоръ, не врьте, на лошадяхъ не прогоритъ тотъ, кто въ нихъ понимаетъ толкъ, какъ вашъ сынъ, просто моталъ и игралъ въ карты.
— Да, и въ карты игралъ, отвчалъ печально маіоръ: — думалъ отыграться.
— Какъ странно дйствуютъ иные люди, сказалъ я съ досадой: — они оказываются злйшими врагами тхъ, кого любятъ больше всего на свт. Вотъ вы, напримръ, вы злйшій врагъ своего Саши.
Маіоръ посмотрлъ на меня удивленно.
— Да, продолжалъ я: — вы своей непростительной слабостію испортили и развратили его, еслибы вы не платили его долговъ, у него не было бы кредита, и долговъ бы не было.
— Чтожъ длать, сказалъ Николай Гавриловичъ:— можетъ быть я и ошибся, но теперь не вернешь назадъ.
— И еслибы за все это онъ сказалъ вамъ сердечное спасибо, а то… Я хотлъ разсказать отцу, какъ смотритъ на жизнь и на свои отношенія къ нему его сынъ, но не ршился огорчить человка и безъ того убитаго горемъ.