М. П. Алексеев. (В. Скотт и Д. Давыдов), Давыдов Денис Васильевич, Год: 1982 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 73 минут(ы)

М. П. Алексеев

<В. Скотт и Д. Давыдов>

Литературное наследство. Том 91.

Русско-английские литературные связи (XVIII — первая половина XIX века)

М., ‘Наука’, 1982

3. Русские путешественники в гостях у В. Скотта в Абботсфорде: А. А. Оленин, В. П. Давыдов.— Отзывы о них В. Скотта и расспросы его о России.— Переписка В. Скотта с Денисом Давыдовым.— Рассказы об этом в дневнике В. Скотта и в записях поэта-партизана.— Эпистолярный архив В. Скотта в Эдинбургской библиотеке.— Д. Давыдов посылает В. Скотту перевод своего стихотворения ‘Полу-солдат…’

Прошло несколько лет. Популярность В. Скотта в России росла. Поэтические произведения его (хотя и далеко не полностью) приобретали еще большую известность среди русских читателей, преимущественно, впрочем, во французских переводах. Вслед за ними потянулись переводы романов. В. Скотта, в большом количестве помещавшиеся в журналах и выходившие отдельными изданиями, большинство их, впрочем, также сделано по французским переводам Дефоконпре⁴⁶. В Петербурге и Москве трудами различных переводчиков один за другим появлялись: ‘Кенильворт’ (1823), ‘Маннеринг’ (1824), ‘Легенда о Монтрозе’ (1824), ‘Антикварий’ (1825), ‘Эдинбургская темница’ (1825), ‘Айвенго’ (1826), ‘Веверлей’ (1827), ‘Письма Павла’ (1827), ‘Редгонтлет’ (1828), ‘Сент-Ронанские воды’ (1828), ‘Морской разбойник’ (1829), ‘Вудсток’ (1829) и др.⁴⁷ В стихотворной картинке ‘Сцена в книжной лавке’, напечатанной в ‘Московском вестнике’ 1827 г.⁴⁸, некий книгопродавец объясняет переводчику, предлагающему ему свои услуги:

…на Вальтер Скотта

У нас пришла чудесная охота.

Вот сколько написал! Он не писатель — черт.

Возьми роман любой — Астролог, Кенильворт,

Певриль дю Пик — заглавья очень странны,

Да водь зато что за романы!

Уж имя-то его одно берет!

Попутно сначала 20-х годов растет у нас критическая литература о В. Скотте, на первых порах также переводная. Уже в переведенном с французского ‘Обозрении нынешнего состояния английской литературы’, появившемся в ‘Вестнике Европы’ 1818 г., несколько страниц посвящено В. Скотту, через несколько лет, в 1822 г., в том же журнале напечатана заимствованная с английского статья ‘О жизни и писаниях В. Скотта’, в 1825 г.— статья ‘О романах В. Скотта’ в ‘Сыне Отечества’ (с французского)⁴⁹. Характерно при этом, что у нас рано расшифровали инкогнито Великого Неизвестного (the Great Unknown), под которым у себя на родине, из уважения к его воле, слыл автор ‘Веверлея’. Как и во Франции, у нас подлинное имя автора прославленных романов было у всех на устах задолго до того времени, как сам В. Скотт публично раскрыл свое инкогнито. А. И. Тургенев, будущий знакомец В. Скотта, в своем ‘Письме из Дрездена’ в ‘Московский телеграф’, помеченном 10 марта 1827 г., спешил сообщить об известии, вычитанном им в ‘Morning Chronicle’: ‘Наконец Вальтер Скотт объявил себя автором своих сочинений’⁵⁰.

Публичное признание В. Скотта дало возможность журналистам еще чаще, чем прежде, писать о его частной жизни, о его гостях и семейной обстановке, о его знаменитом замке в средневековом вкусе, Абботсфорде, и о собранных там замечательных коллекциях древностей⁵¹. Любопытно, что еще в 1823 г. в ‘The English Literary Journal of Moscow’ (‘Московском английском литературном журнале’), в ‘Биографическом очерке сэра В. Скотта’, об Абботсфорде говорилось: ‘Двери его всегда открыты, и это гостеприимное жилище ежедневно наполняется образованными людьми всех наций, которые стремятся оказать уважение таланту человека, получившего вечную славу на своей родной земле’⁵². Вскоре в гостях у В. Скотта появились и русские туристы, заезжавшие к нему для того, чтобы лично засвидетельствовать ему свои читательские восторги и, кстати, повидать прославленный Абботсфорд.

В. Скотт отличался большой общительностью и любил внимание к себе. Поэтому он с удовольствием принимал заезжих путешественников и отдавал много времени беседам с ними. Некоторые из его гостей даже удивлялись этому. А. И. Тургенев приехавший навестить В. Скотта в 1828 г. и проживший в Абботсфорде несколько дней, писал об этом брату Николаю Ивановичу: ‘Он <В. Скотт> любит посещения чужестранцев, хотя лондонские денди и надоедают ему своими незнакомыми визитами, всегда и весь день почти в обществе, и никто не знает, когда он имеет время писать и что пишет’. Тургенев с восхищением прибавлял, что, по словам одного из приятелей В. Скотта, в его присутствии писателю часто ‘случалось сочинить несколько страниц романа’, которые тут же прочитывались вслух и немедленно отправлялись в печать⁵³.

Дневник В. Скотта подтверждает наблюдения Тургенева: первые страницы дневника (записи за ноябрь и декабрь 1825 г.) пестрят именами лиц, приезжавших к писателю, чтобы высказать ему свое восхищение, целые дни В. Скотта проходят в прогулках с незнакомыми людьми, имена которых он едва может запомнить или даже произнести, иные из этих гостей привозят В. Скотту фантастические рекомендации или являются к нему запросто, без всяких приглашений и соблюдения подобающего в этих случаях этикета, живут у него несколько дней, принимая светскую учтивость за вполне искреннее радушие хозяина. 23 ноября 1825 г. В. Скотт, бывший в это время в Эдинбурге, заносит в свой дневник следующий отзыв об иностранцах вообще: ‘Говоря об Абботсфорде — его начинает посещать слишком много разношерстных людей, особенно же иностранцев. Они мне не нравятся. Терпеть не могу дорогие жилеты и булавки на грязных сорочках. Не выношу нахалов, которые лезут с комплиментами к чужому человеку и в доме писателя рассуждают — по невоспитанности — о его произведениях. К тому же обычно очень скоро обнаруживается, что они знать не знают, о чем говорят, разве только . видели в опере ‘Деву озера’⁵⁴.

Впрочем, нельзя отрицать, что поток человеческих лиц, проходивший перед его глазами, представлял для В. Скотта зрелище довольно занимательное и открывал возможности для самых разнообразных наблюдений.

Русские паломничества в Абботсфорд начались в 20-х годах. В дневниковой записи 24 ноября 1825 г. отмечен приезд в Абботсфорд многих гостей, в том числе иностранцев, среди них ‘Граф Олоним (нет, Олонин!), сын президента русской Академии, гвардейский капитан. Он невзрачен и кажется хилым, но довольно здравомыслящ, прямодушен и образован’⁵⁵. Следуетиметь в виду, что русских дворян (часто представителей знатных семейств), приезжавших в Англию в те годы, было принято величать графами, хотя? бы они и не носили этого титула. Посетитель, чье имя В. Скотт припоминал, был сын Алексея Николаевича Оленина, известного президента Петербургской Академии художеств, Алексей Александрович (1798—1854), некоторое время живший в Англии (графом он никогда не был)⁵⁶. Осенью 1825 г. Оленин пользовался гостеприимством Джона Прингля, владельца имений Хейнинг и Клифтон, расположенных недалеко от Абботсфорда, и приятеля В. Скотта. Видимо, это был не первый визит А. А. Оленина в Абботсфорд. Мы догадываемся об этом потому, что в Москве (в собрании И. С. Зильберштейна) сохранилась еще не бывшая в печати записка В. Скотта к А. А. Оленину от 5 октября 1825 г. В верхнем правом углу записаны место и дата ее получения: ‘The Haining 5 октября 1825 г.’ Вот ее текст:

Sir Walter Scott offers his respectful compliments to Mr D’Olenine and requests the honour of his company to dinner at Abbotsford at six o’clock on Friday or on Saturday evening whichever Mr D’Olenine shall think most convenient.

Abbotsford 5

October

<Перевод:>

Сэр Вальтер Скотт свидетельствует свое почтение м-ру Д’Оленину и просит оказать ему честь своим присутствием на обеде в Абботсфорде в 6 часов вечера в пятницу или субботу по его усмотрению.

Абботсфорд

5 октября

Одновременно с этой запиской было послано письмо (на таком же точно листке бумаги) и к Джону Принглю, радушно принимавшему у себя в гостях молодого Оленина:

My dear Sir, I send the novel I mentioned which is curious as being laid in your grandfather’s family as I believe and your own house at Clifton.

I would be greatly obliged if you bring Mr Olenine in case he will do me the honor to dine here on Friday or Saturday at six o’clock. You will met the Vice-Chancellor Lord Gifford and his lady.

Lady Scott and I will be extremely happy if Mr Robert Pringle can also oblige us without deserting your military friends or if they would also do us the same honor.

I am, dear Sir, very truly yours Walter Scott.

Abbotsford.

Wednesday.

<Перевод:>

Дорогой сэр, посылаю роман, о котором я говорил, он любопытен тем, что действие происходит, как мне кажется, в семье вашего деда и в Клифтоне, в вашем собственном доме.

Я буду чрезвычайно обязан вам, если вы привезете с собой м-ра Оленина, буде он пожелает сделать мне честь отобедать у меня в пятницу или в субботу в шесть часов. Вы встретите у меня вице-канцлера лорда Гиффорда с супругой.

Мы с лэди Скотт будем счастливы, если и м-р Роберт Прингль сможет оказать нам эту честь, не покидая на произвол судьбы ваших приятелей-военных, или если они также согласятся приехать к нам.

Остаюсь, дорогой сэр, искренне ваш Вальтер Скотт Абботсфорд. Среда <5.Х.1825>⁵⁷

Прощаясь с А. А. Олениным, В. Скотт подарил ему на память свой литографированный портрет и букетик: веточку кипариса и другие растения из своего сада. Этот портрет долго хранился в качестве реликвии в семье Олениных⁵⁸.

К сожалению, мы больше ничего не знаем об этой встрече. В частности, До нас не дошло никаких известий о ней от самого Оленина, это произошло, быть может, потому, что он имел достаточные основания уничтожить свои бумаги и записи 1825 г., к которому относятся его посещения Абботсфорда. Штабс-капитан гвардейского генерального штаба А. А. Оленин принадлежал к либеральным кругам русского столичного офицерства и до 1821 г. являлся членом Союза благоденствия⁵⁹. Д. Н. Свербеев, оставивший довольно подробную характеристику А. А. Оленина во время совместного пребывания с ним за границей весною 1826 г., довольно прозрачно свидетельствует об его опасениях, хотя и не упоминает о причинах тревоги — восстании декабристов и расправе Следственной комиссии над его организаторами. ‘Оленин же,— рассказывает Свербеев,— спешил в Россию по настоятельному требованию его отца, бывшего когда-то государственным секретарем, и, несмотря на весь свой ум и находчивость, путался в своих ответах на мои вопросы, зачем он так спешит домой…’ Дело объяснилось только тогда, когда, находясь уже неподалеку от Праги, А. А. Оленин получил ‘давно ожидаемое письмо из Петербурга от своих родителей и, развернув его, преобразился от восхищения: ему прислали продолжение отпуска’. ‘В порыве восторга,— свидетельствует Свербеев,— он проговорился мне, что ожидая над собой следствия и суда, но тотчас же очнулся и убедительно просил более об этом его не расспрашивать’⁶⁰.

В цитированной выше записи дневника от 24 ноября 1825 г. В. Скотт наряду с ‘графом’ Олениным называет еще одного русского гостя — ‘молодого графа Давыдова’, ‘племянника знаменитых Орловых’, с его учителей: м-ром Кольером (Colyar). В. Скотт прибавляет, что, несмотря на его молодость: ‘Count Davidoff’ кажется ему юношей смышленым, даровитым и здравомыслящим и что он опасается даже, как бы не оправдалось на нем известное изречение Шекспира из ‘Ричарда III’ (акт III, сц. 1) о ранней смерти тех,. кому много дано: ‘So wise, so young, they say, never live long {Столь мудрые в столь юном возрасте недолго, говорят, живут (англ.).}’⁶¹. Этот юноша, также в ту пору не бывший еще графом, мало походил на Оленина не только по своему облику и возрасту, хотя гвардейский штабс-капитан и студент принадлежали к дворянским семьям из высшего круга, но едва ли они имели общие интересы, да и будущие их судьбы сложились совсем несходно.

Владимир Петрович Давыдов (1809—1882), которого В. Скотт имеет здесь в виду, был сыном Петра Львовича Давыдова от брака его с одной из дочерей графа Владимира Григорьевича Орлова (1743—1831), вельможи екатерининских времен и директора петербургской Академии наук. В год знакомства своего с В. Скоттом он действительно был еще очень молод — ему только что исполнилось шестнадцать лет, под надзором гувернера-англичанина Кольера он был отправлен в Великобританию для определения в Эдинбургский университет. По его собственным словам, он ‘радовался выбору Эдинбурга не столько для изучения философии, сколько тому, что в этом городе жил тогда Вальтер Скотт, в котором все начинали подозревать The Great Unknown {Великого неизвестного (англ).} — автора Веверлея, Роб-Роя, Ивангое и стольких других романов, известных всему свету’.

О том, как состоялось знакомство молодого Давыдова с В. Скоттом, мы знаем из воспоминаний самого Давыдова. ‘Шотландия,— пишет он,— издавна славилась гостеприимством, чертой, присущей всем жителям нагорных стран. В описанное время русских принимали особенно благосклонно. Давыдов <он пишет о себе в третьем лице.-- М. А.> и его наставник были приняты весьма ласково и вскоре получили случай познакомиться с Вальтером Скоттом. Они отправились с рекомендательным письмом в Абботсфорд, замок в смешанно-готическом стиле, воздвигнутый поэтом на берегу быстрой, прославленной в истории и в стихах реки — Твида. Напудренный лакей объявил посетителям, что хозяин уехал с своим гостем, ирландским поэтом Томасом Муром, к развалинам аббатства Мелроз, но вернется часа через два. Пришлось дожидаться поэта в высоких сенях — hall, обставленных до потолка оружием разных эпох и тускло освещенных сквозь оконные стекла, на которых были расписаны гербы. В. Скотт приехал незадолго пред обеденным часом и принял своих гостей С большою учтивостью, которая скоро приняла вид самого дружеского расположения. Он радовался, что гости его приехали в такую счастливую минуту и что они познакомятся с знаменитым поэтом Муром. Приезжие не могли или не сумели высказать того, что приехали вовсе не затем, чтобы видеть Мура, а желали засвидетельствовать почтение самому хозяину, лицу гораздо интереснейшему для них. За обедом В. Скотт старался предоставить ирландскому поэту случай вести разговор, а сей последний говорил охотно о самом себе в своих стихах⁶². Зашла речь и о недавнем приезде в Абботсфорд г-жи Куц (Coutts), бывшей актрисы, а впоследствии герцогини St. Albans. Поэт рассказывал, как она вошла в гостиную Абботсфорда, декламируя стихи Вальтера Скотта о любви к отечеству:

Lives there the man….

‘Нужно вам заметить, мистер Дэвидов,— сказал сир Вальтер Скотт,— это вовсе не в моем вкусе, я привык спокойно курить мою сигарку после обеда и не люблю, чтобы меня выставляли на сцену’ (здесь кстати сказать, что поэт прибегал к сигарке как к успокоительному средству удерживать воображение и не давать ему волю действовать, по его словам, ‘подобно паровой машине, от которой отнято внезапно дело’)’.

Далее Давыдов рассказывает, что приезжим из России ‘предложено было много вопросов о московском пожаре 1812 г.: от чьих рук запылала древняя столица? Если не от французских, отчего русские не признают за собою Действия, которое столько же для них славно, сколько оно было бы позорно со стороны неприятеля?’… ‘Поэт выражал такое удивление высокой роли России в 1812 г., что, когда пришлось вставать из-за стола и перейти к дамам в гостиную, русский студент был вне себя от чувства гордости и восторга’⁶³. В Дневнике В. Скотта отмечено несколько последующих визитов Давыдова и Кольера, одна из этих записей гласит: ‘Мы обедали дома. М-р Давыдов с его учителем приняли приглашение пообедать вместе с нами’⁶⁴. Сохранилась и карточка с приглашением на обед в эдинбургском доме писателя:

Sir Walter and Lady Scott request the honour of Mr Davidoif s company at dinner on Saturday the 10-th Dec-r at 6 o’clock

39 North Castle street.

<Перевод:>

Сэр Вальтер и лэди Скотт просят м-ра Давыдова оказать им честь быть в числе их гостей на обеде в субботу 10 декабря в шесть часов.

Север, Замковая ул., 39.

Полгода спустя, летом 1826 г., Давыдов имел с В. Скоттом специальную беседу о восстании на Сенатской площади 14 декабря⁶⁵.

Кстати сказать, с будущим Николаем I (тогда еще великим князем), когда тот в 1816 г. четыре месяца провел в Англии и, между прочим, навестил шотландскую столицу, В. Скотт познакомился лично. Это было 16 декабря 1816 г. Писателя представил великому князю Николаю эдинбургский лорд-мэр В. Арбатнот. На торжественном приеме у мэра была исполнена специально сочиненная для этого случая В. Скоттом на мелодию арии Гайдна торжественная ода, в которой высокий русский гость прославлялся как освободитель Европы от ‘тирана’ Наполеона, здесь же В. Скотт свидетельствовал, что отныне Англия и Россия связаны между собой ‘взаимными интересами, надеждами и опасностями’, стихи были напечатаны в современных газетах и входят в собрание поэтических произведений В. Скотта⁶⁶.

Но стихи оставались стихами, а в интимном письме к своему другу герцогу Боклю (Duke of Buccleueb.) от 14 декабря 1816 г. В. Скотт все же отзывается о будущем русском царе с легкой иронией. Время тогда было в Англии тревожное — начиналось широкое политическое движение за избирательную реформу: в ноябре 1816 г. группа Артура Тислвуда (впоследствии казненного по другому делу) пыталась с помощью солдат и с оружием в руках поднять в Миддлсексе восстание против правительства. ‘Мы здесь спокойны,— пишет В. Скотт из Эдинбурга в указанном письме,— за исключением великого князя Николая’,— и прибавляет, что ему не нравится это ‘дрянное имя’ (a shabby sort of name), напоминающее известную шотландскую песенку об ославленном досужими кумушками герое:

Alas! O’Nick, O’Nick, alas!

Right did they gossip, etc. {*}⁶⁷

{* Увы! О’Ник, увы!

Справедлива была сплетня…}

К сожалению, мы не знаем с достаточной точностью впечатления, которое произвело на В. Скотта восстание декабристов в Петербурге. В своем дневнике он ограничился лишь краткой записью (5 июля 1826 г.): ‘Молодой Давыдов, рассуждая о причинах недавних беспорядков в России, приписывает их глубоко укоренившемуся якобинскому заговору, целью которого было ниспровержение правительства и империи и установление власти консулата’⁶⁸. Своей оценки движению В. Скотт не дает. О событиях 14 декабря он слышал не только от В. Давыдова: английские газеты уделили восстанию довольно значительное внимание. Н. И. Тургенев именно в Эдинбурге в 1826 г. узнал, что привлечен к следственному делу, а Николай I, добиваясь выдачи Н. И. Тургенева английским правительством, не без основания утверждал, что последний является ‘гостем и излюбленным соучастником в делах’ английских либеральных деятелей — лорда Голланда, Брума и Макинтоша — и ‘что он пользуется симпатией и защитой этих господ в качестве страдающего русского патриота’⁶⁹. В английском общественном мнении 1826 г. зрели симпатии к декабристам, и во всяком случае в Англии очень интересовались следствием по этому делу, судом и приговором Николая I⁷⁰.

Впрочем, В. Скотт едва ли был в числе британцев, сочувствовавших декабристам, и, вероятно, охотно соглашался с записанным в его дневнике мнением молодого Давыдова, близко стоявшего к официальным кругам русского посольства в Лондоне. Политический консерватизм и застарелая ‘торийская позиция’ В. Скотта подчеркивались не раз. Гейне никогда не мог простить ему ‘Истории Наполеона’ (1827), книги, полной ненависти к французской буржуазной революции 1789 г. и ко всему, ею порожденному. Первые полтора десятилетия XIX в. русской истории интересовали В. Скотта сильнее, чем текущая русская политическая современность. Знакомство с Давыдовым не только оживляло для В. Скотта его давние русские встречи 1814 г., но и прямо могло пригодиться ему при работе над тем томом ‘Истории Наполеона’, в котором шла речь о русском походе Бонапарта. Свидетельство Давыдова это вполне подтверждает: ‘Чтобы удовлетворить часто выраженное поэтом желание иметь какой-нибудь отзыв, собственно русский, насчет виновников сожжения Москвы в 1812 г.’, как пишет В. Давыдов, он выписал для В. Скотта из России и передал ему специальные материалы, которые действительно использованы были в ‘Истории Наполеона’⁷¹. Тот же интерес В. Скотта к событиям войны 1812 г. привел и к его заочному знакомству и обмену письмами с видным деятелем Отечественной войны, поэтом и партизаном Денисом Давыдовым.

Посредником в этой переписке был тот же В. П. Давыдов, приходившийся Д. В. Давыдову двоюродным племянником (отец Владимира Петровича Петр Львович был двоюродным братом Дениса Давыдова). История этого ‘заочного знакомства’ была рассказана самим Д. В. Давыдовым в письме к Пушкину, известном нам, к сожалению, лишь в отрывке без начала, к тому же в черновике, оно, вероятно, являлось ответом на вопрос Пушкина по этому поводу. Приводим его (в прямых скобках вычеркнутые слова):

‘Мне писал племянник мой, Владимир Петрович Давыдов, который учится в Эдинбурге, что он часто видится с Валтером Скоттом и часто бывает у него в деревне. Что Валтер Скотт долго его обо мне расспрашивал и показывал ему портрет мой, находящийся у него в кабинете. Это весьма польстило’ моему самолюбию, и я написал Валтеру Скотту благодарное письмо, на которое [в ответ он прислал виденное тобою его письмо] немедленно он отвечал. Сверх того, он — спустя несколько времени [он] прислал мне свой портрет с надписью [его руки]: Валтер Скотт, Денису Давыдову. Теперь я ему [пишу и на днях посылаю] пишу благодарное письмо за портрет, а между тем, узнав, что он составляет себе кабинет разного оружия, [я] на днях посылаю ему курстанской дротик, черкесской лук и стрелы и кинжал. Вот вся история моего знакомства с Валтер Скоттом’⁷².

Дневник В. Скотта позволяет более отчетливо разобраться в истории этой переписки русского поэта и шотландского романиста и более точно фиксирует некоторые даты, между прочим небезынтересные и для определения того, когда приведенное выше письмо Д. Давыдова послано Пушкину,— черновик его не имеет даты.

У В. Скотта действительно находился гравированный портрет Дениса Давыдова из серии портретов русских деятелей 1812 г., которая была выпущена художником Дайтоном, вероятно, вместе с его же портретами Александра I и Платова. На гравюре Дайтона Денис Давыдов изображен как могучий воин, с черной кудрявой бородой и шапкой таких же волос, в меховой шкуре, накинутой на плечи и застегнутой пряжкой у ворота, с шарфом вместо пояса и шашкой в руке. Подпись под гравюрой: ‘Денис Давыдов. Черный капитан’ — объясняет нам, почему В. Скотт обычно так именовал Давыдова. Этот портрет В. Скотт и показывал его племяннику, расспрашивая о знаменитом дяде. Что в своих беседах В. Скотт с В. Давыдовым, вероятно, не раз возвращались к личности ‘Черного капитана’, видно из указаний самого Владимира Петровича. В одном из неопубликованных писем к отцу из Эдинбурга он сообщал: ‘Несколько дней, как мы вернулись из Абботсфорда, где очень приятно провели пять дней. Сир Вальтер Скотт, который нас туда доставил и привез обратно, оказывал нам всевозможные почести, мы пили шампанское за здоровье дядюшки Дениса’⁷³.

Первое письмо Д. Давыдова к В. Скотту помечено: ‘Москва, 10 марта (22 по н. ст.) 1826 г.’ Подлинник его хранится в личном архиве В. Скотта. Так как в этом архиве находится еще несколько писем к нему от русских корреспондентов, в том числе и от Давыдовых, необходимо хотя бы вкратце остановиться на истории этого любопытного собрания, сведения о нем лишь недавно проникли в печать, а публикация его материалов полностью еще не закончена.

Судьба эпистолярного наследия В. Скотта может до известной степени объяснить, почему вся история его переписки с русскими людьми нам известна еще так плохо. Письма самого В. Скотта к разным лицам (за исключением тех, которые полностью или в выдержках напечатаны были его зятем Локартом в его известной биографии — ‘Memoirs of the Life of Sir Walter Scott’. 7 vols, 1837—1839,— постепенно пополнявшейся последующими публикациями) до последнего времени известны были в печати далеко не во всей своей сохранившейся части, лишь предпринятое в год столетия со дня смерти В. Скотта (1932) и законченное пятилетие спустя двенадцатитомное издание егописем под редакцией профессора Герберта Грирсона⁷⁴ явилось, в сущности, их первым научным изданием и наиболее полным из существующих. Однако задача, поставленная себе проф. Грирсоном и его сотрудниками,— собрать письма В. Скотта, рассеянные по всему миру, в одном комментированном издании — оказалась все же непосильной и невыполнимой, в нем, в частности, остались вовсе не использованными не только русские архивы, где, как увидим, находится много автографов писем В. Скотта, но даже их печатные воспроизведения, ряд писем В. Скотта, сохранившихся в архивах и библиотеках СССР, впервые публикуется в настоящей работе. Что же касается писем, адресованных В. Скотту, то до последнего времени они в еще меньшей степени известны его исследователям. К письмам, полученным им из разных мест и в большом числе, В. Скотт относился весьма бережно и любовно. Он сохранял их и переплетал. До 1921 г. все собрание, заключавшее в себе около 6000 писем, переплетенных в 23 тома, хранилось у потомков В. Скотта и было почти недоступным для интересующихся. В 1921 г. оно поступило на аукцион. Счастливым обладателем всех 23 томов, т. е. всего собрания в целом, сказался известный английский писатель Хью Уолпол (Hugh Walpole, 1884—1940), который приобрел их на аукционе за сравнительно скромную сумму.

Уолпол, видный английский беллетрист, один из представителей ‘психологического реализма’, близкий по манере своего письма к Голсуорси, А. Беннету, Дж. Конраду, между прочим, интересен для нас также и благодаря тому, что в его творчестве начиная с 1914 г. отчетливо звучала ‘русская тема’ и все заметнее становились русские литературные воздействия⁷⁵. Он с ранних лет был восторженным поклонником В. Скотта. Приобретение драгоценной коллекции писем, адресованных столь любимому им писателю, он считал своей большой удачей. Действительно, попав на аукцион, шесть тысяч писем, в большей своей части не изданных, легко могли распылиться, рассеяться по частным собраниям и библиотекам всех частей света, предложения перепродажи отдельных документов этого собрания делались Уолполу вскоре после его покупки, однако он оставил у себя все 23 тома в неразрозненном виде и завещал их Шотландской национальной библиотеке в Эдинбурге, куда они и поступили после его смерти в 1940 г. и хранятся в настоящее время (так называемый ‘Walpole Bequest’).

Изучение этого собрания уже началось: некоторые наиболее интересные письма целиком или в извлечениях напечатаны были Уильфридом Партингтоном в двух книгах, вышедших к столетию со дня смерти В. Скотта с предисловием Хью Уолнола: ‘Личные письма к сэру Вальтеру Скотту. Избранные письма из Абботсфордских рукописей’ (1930) и ‘Почтовая сумка сэра Вальтера Скотта. Новые рассказы и данные, заимствованные из неопубликованных писем к нему’ (1932)⁷⁶. Русские знакомые не фигурируют в этих публикациях, однако ко второй из указанных книг Партингтон приложил чрезвычайно ценный перечень корреспондентов, письма которых к В. Скотту встречаются в двадцати трех томах собрания. Из упомянутого перечня явствует, что среди них было и несколько русских: прежде всего Денис Давыдов и Владимир Петрович Давыдов.

Письма Д. Давыдова написаны по-французски, еще до войны (во время которой архив В. Скотта вместе с другими рукописями Шотландской национальной библиотеки был эвакуирован из Эдинбурга) копии с них, а также с ряда других писем того же собрания были сняты В. М. Паркером (W. М. Parker), готовившим специальную работу о корреспондентах В. Скотта, при этом некоторые места в письмах остались им не разобранными, впоследствии они были напечатаны снова.

Письмо Дениса Давыдова — то самое, о котором он сообщил Пушкину, печатается здесь по фотокопии, любезно предоставленной Шотландской национальной библиотекой:

Monsieur!

Je viens de lire la lettre de mon neveu Vladimir Davidoff a son pere dans laquelle il lui annonce l’honneur d’avoir ete accueilli par vous avec tant de bien-veillance, et la conversation qu’ileut avec vous au sujet de moi. Je vous avoue, Monsieur, que durant toute ma carriere militaire, durant ma vie entiere, rien de plus flatteur n’a retentitdans mon ame! Etre l’objet de l’interet du premier genie de ce siecle, de celui dont je suis le plus ardent,le plus passionne des admira-teurs, est un honneur, je dirai meme un bonheur, auquel je n’ai jamais ose pretendre, assure que j’etois que des courses aventureuses de partisan, quel-ques succes de guerre et enfin quelques coups de sabre donnes et recus, n’eto-ient que trop payes par la confiance de mes camarades et le choix que fesoient que moi mes chefs pour des entreprises perilleuses. Vous venez de mettre le comble a toutes ces recompenses, Monsieur, et c’est avec le plus vif sentiment de reconnoissance que je vous en remercie.

Veuillez croire un soldat qui sait mieux sentir que s’exprimer, que si jamais il a besoin de stimulant il n’aura qu’a relire ces lignes magiques— lig-nes qu’ilacopie et qu’il conserve soigneusement pres des lettres dontl’ahonore le Marechal Koutousoff pendant la desastreuse et glorieuse campagne de 1812.

Daignez agreer l’assurance de la reconnoissance la plus prononcee et des sentiments de respect et d’enthousiasme, Monsieur, de votre tres humble et tres obeissant serviteur

Denis Davidoff⁷⁷

Moscou, ce 10 Mars 1826.

<Перевод:>

Милостивый государь!

Я только что прочел письмо моего племянника Владимира Давыдова к его отцу, где он сообщает о чести, которую Вы оказали ему, приняв его столь любезно, и о разговоре, который был у него с Вами обо мне. Клянусь Вам, милостивый государь, что за все мое военное поприще, за всю мою жизнь ничего более лестного не отозвалось в моей душе! Быть предметом внимания для первого гения своего времени, чьим самым пламенным, самым страстным поклонником я являюсь, это честь, это, смею сказать, счастье, на которое я никогда не дерзнул бы надеяться, убежденный, что более чем достаточным воздаянием за опасности партизанских походов, кое-какие военные удачи, да сабельные удары, которые мне доводилось наносить и получать, было доверие моих товарищей и предпочтение, которое оказывали мне мои начальники, избирая меня для опасных предприятий. Вы же вознаградили меня несравненно выше, и я благодарю вас, милостивый государь, с чувством живейшей признательности.

Поверьте солдату, который лучше умеет чувствовать, чем выражать свои чувства, что если ему потребуется когда-нибудь поощрение, то довольно будет перечитать эти волшебные строки — строки, которые он выписал себе и бережно хранит вместе с письмами, коих удостоил его фельдмаршал Кутузов в бедственную и славную кампанию 1812 года.

Прошу Вас принять уверение в самой искренней признательности и в чувствах уважения и восхищения вашего, милостивый государь, нижайшего и покорнейшего слуги

Дениса Давыдова

Москва, 10 марта 1826 г.

В дневнике В. Скотта 14 апреля 1826 г. отмечено: ‘Получил письмо от знаменитого Дениса Давыдова, Черного капитана, так отличившегося умелыми партизанскими действиями во время отступления французской армии от Москвы.— Если бы мне только удалось выманить у него несколько анекдотов, славная была бы добыча’⁷⁸.

Ответное письмо В. Скотта давно известно в печати. Со многими явными ошибками и в неточном переводе оно было опубликовано в первый раз в 1860 г. в четвертом издании сочинений Д. В. Давыдова, ‘исправленном и дополненном по рукописям автора’, и впоследствии механически перепечатывалось отсюда как в русских, так в последнее время и в английских изданиях⁷⁹. Подлинник этого письма долгое время хранился в родовом приволжском имении Давыдовых, возле села Благодатного, Хвалынского уезда, Саратовской губ.⁸⁰, затем след его был потерян. В настоящее время оно отыскалось и находится в Отделе рукописей ГБЛ. В письме не указан год, но на основании записи ‘Дневника’ В. Скотта и всех вышеприведенных данных мы датируем его 1826, а не 1827 годом, под каким оно значится в указанных ‘Сочинениях’ Давыдова 1860 г. и почти во всех остальных его перепечатках и цитациях⁸¹.

Приводим это письмо по подлиннику:

Sir,

It is no small honour for a retired individual like myself to be distinguished in such flattering terms by a person so much admired for the patriotic gallantry with which he served his country in her hour of extreme need and whose name will be read for ages in the proudest though most melancholy page of Russian history. You can hardly conceive how many hearts, and none with warmer devotion than his who now writes to you, were turned towards in your bivouac of snow with hope and anxiety which nothing but that critical period could have inspired or with what a burst of enthusiasm your final course of victory was hailed in this country.

Your extreme kindness prepares me to expect pardon for a request which I am about to make and the complying with which I will hold an unspeakable favour. I am extremely desirous to know a little in detail the character of the partizan war conducted with so much adventure, spirit and indefatigable activity in the campaign of Moscow. I know that I would be most unreasonable in asking anything of this sort which could occupy your time or occasion you trouble, but a few sketches or anecdotes, however slight, from the hand of the Black Captain would be esteemed by me an inestimable favour.

My young friend Mr Wladimir Davidow has been unwell during this spring which circumstance joined to illness in my own family has prevented my seeing so much of him as I should have proposed, had Lady Scott’s health permitted us to receive our friends in the usual way. He is a young gentleman of a most amiable temper and much accomplishment and I am happy in having made his acquaintance and that of his friend.

It is very true I have been able to procure a drawing of Captain Davidow which hangs above one of the things I hold most precious, namely a good broadsword which was handed down to me by my ancestors, and which in its day was not bloodless, though we have been a peaceful race for three generations. The military spirit has revived in my son who is a captain of Hussars and reckoned a smart officer.

I am with much respect, Sir, Your honoured and obliged humble servant Walter Scott

Abbotsford, 17 April.

<На обороте:>

General Denis Davidow

<Перевод:>

Милостивый государь,

Для человека вроде меня, живущего на покое, немалая честь быть отличенным в столь лестных выражениях лицом, вызвавшим такое восхищение патриотической отвагой, с которой он служил отечеству в час его крайней нужды, и чье имя будет много веков читаться на самой гордой, хотя и самой печальной странице русской истории. Вы едва ли можете представить себе, сколько сердец, и среди них ни одно с более горячей преданностью, чем сердце пишущего вам это, обращено было к вам на вашем снежном бивуаке-с надеждой и тревогой, какие могла внушать лишь та критическая пора, или с каким взрывом восторга приветствовали у нас в стране победное завершение ваших походов.

Ваша чрезвычайная любезность позволяет мне ожидать прощения за просьбу, которую я хочу высказать, исполнение которой буду считать несказанным одолжением. Мне в высшей степени желательно ознакомиться несколько подробнее с характером партизанской войны, которая велась с такой энергией и предприимчивостью и так неутомимо в московскую кампанию. Я понимаю, насколько неблагоразумно было бы просить вас о таких сообщениях, которые потребовали бы хлопот и затраты времени, но счел бы неоценимой для себя услугой получение из рук Черного капитана хотя бы нескольких набросков или анекдотов, пусть даже незначительных.

Мой молодой друг м-р Владимир Давыдов был нездоров этой весной, это обстоятельство, а также болезнь в моем семействе препятствовали мне видеть его столь часто, как я намеревался, если бы здоровье леди Скотт позволяло нам принимать у себя наших друзей, как обычно. Он молодой человек самого любезного нрава и с большими достоинствами, и я счастлив знакомству с ним и с его другом.

Действительно, мне удалось достать изображение капитана Давыдова, которое висит над одним из предметов, самых драгоценных для меня, а именно над добрым мечом, который достался мне от предков и который в свое время не раз бывал в деле, хотя три последних поколения нашего рода были люди мирные. Воинственный дух возродился в моем сыне, который служит капитаном в гусарах и считается бравым офицером.

Остаюсь, милостивый государь, с глубоким почтением, много польщенный и обязанный Вам, ваш покорный слуга

Вальтер Скотт

Абботсфорд, 17 апреля <1826>

<На обороте:>

Генералу Денису Давыдову.

Это письмо и есть то самое, которое Давыдов показывал Пушкину. Добавим, что упоминаемый здесь друг молодого Владимира Петровича Давыдова — его гувернер Кольер (Colyar). Сын В. Скотта, о котором идет речь в последних строках письма, также носил имя Вальтер. Это был действительно ‘бравый офицер’, умерший в Индии, где он служил в 40-х годах в Британской армии.

Для истории этого первого обмена письмами между В. Скоттом и Д. Давыдовым очень существенны также и два других еще не бывших в печати письма: Д. В. Давыдова к В. П. Давыдову и В. П. Давыдова к В. Скотту. Они кое в чем подтверждают, но кое в чем и опровергают признания Дениса Васильевича в его письме к Пушкину. Рассказывая Пушкину о том, как завязалось его письменное знакомство с В. Скоттом, Давыдов умолчал о некоторых характерных подробностях и преуменьшил свое участие в поддержании этой переписки, очевидно сильно польстившей его самолюбию. В частности, выясняется, что и портрет В. Скотта послан был Давыдову по инициативе последнего и что сильно желавший его иметь Давыдов подсказал даже текст дарственной надписи на нем. Вот что писал Д. Давыдов:

Любезный Владимир Петрович,

Я читал письмо твое к брату Петру Львовичу, в котором ты описываешь разговор твой обо мне с сир Валтером Скоттом. Признаюсь тебе, любезный друг, что с рождения моего ничего так не потрясло моего самолюбия! Я был вне себя от восторга!

Посылаю тебе письмо, которое я пишу к нему, оно бог знает как написано, но он простит расстройству ума моего, ибо он этому причиною.

Если можешь сделать, чтобы он мне написал хоть две строчки и прислал бы свой портрет с надписью своей руки: ‘Sir Walter Scott au partisan Denis Davidoff’,— то я был бы наисчастливейший человек, и эти строки и этот портрет перешли бы в мое потомство как святые вещи. Пожаласта попроси его,— я этого сам не смел сделать.

Слышу, любезный друг, о твоих успехах и радуюсь душевно, дай бог в добрый час, авось ли хоть один Давыдов будет человеком — мы все такая дрянь, только что коптим небо, как говорит пословица.

Скажи пожаласта мое почтение г-ну Коллеру и верь искренной и родственной дружбе

Дениса Давыдова 1826.

26 февраля/10 марта. Москва⁸².

Эти просьбы дядюшки В. П. Давыдов выполнил с буквальной точностью, о чем дает представление его собственное письмо к В. Скотту, сохранившееся в упомянутом выше эпистолярном архиве писателя. Однако из него видно также, что обе просьбы дядюшки его несколько затруднили, в особенности просьба прислать портрет с надписью, он не только принес за них свои извинения, но даже поспешил раздобыть портрет В. Скотта, чтобы не затруднять этим писателя, последнему оставалось, таким образом, лишь начертать просимые слова. В. Скотт не мог, однако, отказать и в первой просьбе: он написал письмо ‘Черному капитану’, которое было лестным и само по себе и доставлено было ему с почтительными комментариями.

Письмо В. П. Давыдова было написано по-английски:

Dear Sir,

Having this day received from Russia a letter addressed to you I take the liberty of inclosing it, and of informing you of what gave rise to it and how it was-sent to me. The author of it is my uncle General Denis Davidoff, the black captain. Having learnt from my letter to my father the honour, which you did him by keeping his portrait in your room, and your general approbation of his conduct, he was so gratified and, I may say, enraptured with the honor that he could not refrain from expressing to you his satisfaction. He writes to me in the warmest expressions of enthusiasm, and he is not without fear lest his feelings on this occasion may have made his letter to you utterly unintelligible. He flatters himself with the hope that you will honor him with two lines at least of your own writing. And though he has not taken the liberty of asking from you either this favor or that of sending your portrait to him, he expresses to me the ardent desire, which he feels of having such monuments of you in his possession and of transmitting them as ‘sacred relics’ to his posterity. Should you be pleased to grant the latter of these requests, I shall with your permission send to you your portrait, under which my uncle will read with the greatest satisfaction ‘Sir Walter Scott au partisan Denis Davidoff’. I feel conscious of the indelicacy of the message, which I have at present the honor of transmitting to you, and beg of you to excuse it in consideration of my uncle’s enthusiasm. I should have awaited your arrival in town to have had the honor of handing you this letter in person, had not my departure from <= for> London been fixed for the beginning of next week.

I take this opportunity, dear Sir, of assuring you of the profound respect and sincere devotion, with which I have the honor to remain

Yours most faithfully V. Davidoff

Edinburgh

42 York Place

12-th April 1826⁸³.

<Перевод:>

Милостивый государь!

Получив сегодня из России письмо, адресованное Вам, беру на себя смелость приложить его при сем и уведомить Вас о том, что дало повод к нему и как оно было прислано мне. Автор его — мой дядя, генерал Давыдов, Черный капитан. Узнав из моего письма к отцу о чести, которую Вы оказали ему, держа у себя в комнате его портрет, и о вашем общем одобрении его поведения, он был до того польщен и, можно сказать, восхищен этой честью, что не мог удержаться от выражения Вам своего удовольствия. Он пишет мне в выражениях самого горячего восторга, опасаясь, что испытываемые им по этому поводу чувства могут сделать письмо его к Вам совершенно невнятным. Он льстит себя надеждой, что Вы удостоите его хотя бы двух собственноручных строк. И хотя он не взял на себя смелости просить Вас об этой чести или о том, чтобы Вы прислали ему свой портрет, он выражает мне свое пламенное желание иметь у себя эти памятки о Вас и передать их как ‘священные реликвии’ своему потомству. Если Вы соблаговолите исполнить вторую из этих просьб, я пошлю Вам с вашего разрешения ваш портрет, под которым мой дядя прочел бы с величайшим удовлетворением: ‘Сэр Вальтер Скотт партизану Денису Давыдову’. Я сознаю неделикатность того поручения, которое ныне имею честь Вам передать, и прошу Вас извинить это во внимание к увлечению моего дяди. Я бы дождался вашего приезда в город, чтобы иметь честь лично вручить Вам это письмо, если бы мой отъезд в Лондон не был назначен на начало следующей недели.

Искренно преданный Вам В. Давыдов⁸³

Эдинбург, 42, Йорк Плейс,

12 апреля 1826 г.

Таким образом, на основании вышеприведенных документов выясняется следующее: 1) что Д. В. Давыдов первый 10 марта 1826 г. обратился с письмом к В. Скотту, посланным через племянника и полученным в Абботсфорде 13 апреля при письме В. П. Давыдова, 2) что В. Скотт тем более охотно ответил на это письмо через несколько дней по его получении (17 апреля 1826, но не 1827 г., как считалось до сих пор), что уже знал Д. В. Давыдова по литературным источникам о событиях 1812 г. и по рассказам В. П. Давыдова, к которым кое-что новое прибавило его сопроводительное письмо к посланию дядюшки, 3), что, завязывая переписку с партизаном-поэтом, В. Скотт прежде всего надеялся получить от него запись его личных воспоминаний и рассказов о войне 1812 г. для включения их в подготовлявшуюся им в это время к печати ‘Историю жизни Наполеона’.

Некоторые дополнительные подробности ко всему этому эпизоду мы можем также извлечь из очень интересного, впервые теперь публикуемого письма В. Скотта к В. П. Давыдову, сохранившегося в архиве последнего. Письмо это датировано тем же 17 апреля: почтовый штемпель подтверждает год его написания — 1826. В своей основной части письмо посвящено Д. Давыдову и лишний раз показывает, почему В. Скотт дорожил случайно завязавшимся заочным знакомством с известным партизаном, он твердо надеялся получить от него кое-какие рукописные материалы для своего исторического труда. Упоминаемое здесь ‘письмо со вложением’ — это помещенное выше письмо В. Давыдова от 12 апреля 1826 г., в которое было вложено послание Д. Давыдова к В. Скотту от 10 марта (26 февраля) того же года. Приводим письмо В. Скотта полностью:

Dear Sir,

I have been prevented from acknowledging your letter with the enclosure both of which gave me much gratification by lady Scott’s unpleasant state of health which has alarmed us a good deal. I trust it is now better though probably it must remain very precarious. I regret I have been prevented by this circumstance from seeing you as we would have wished more frequently, during the last season. I will be much flattered by having my portrait hung in the halls of the Black Captain. He has the resemblance of no one who bears him more sincere respect. I have ventured on a bold request which perhaps you will aid me in. It is that he would favour me by communicating a few remarks however-slight and general upon the character of the partizan war in which he gained such immortal honour.

My kindest and best compliments attend Mr Colyar. I regret your early departure as I had hoped to see you here in summer when I hope Lady Scott will be better. I am with all good wishes. Dear Sir,

your faithful servant Walter Scott

Abbotsford, 17 April

<На обороте:> Mons. Comte Davidow

42 York Place

Edinburgh

<Перевод:>

Милостивый государь,

Ответить Вам сразу на письмо, которое вместе со вложением доставило мне большое удовольствие, помешало мне плохое состояние здоровья лэди Скотт, всех нас сильно встревожившее.

В настоящее время ей как будто лучше, хотя опасность еще далеко не миновала. Сожалею, что это обстоятельство препятствовало нам видеть вас последнее время чаще, как нам бы хотелось. Мне весьма лестно, что мой портрет будет висеть в зале у Черного капитана. Навряд ли у него найдется портрет человека, который питал бы к нему большее уважение. Я отважился на дерзкую просьбу, в которой, быть может, вы поддержите меня. Просьба состоит в том, чтобы он благосклонно сообщил мне некоторые свои хотя бы самые поверхностные и общие замечания о характере партизанской войны, в которой он заслужил такую бессмертную славу.

Самые дружеские приветствия м-ру Кольеру. Сожалею о вашем скором отъезде. Я надеялся видеть Вас здесь летом, когда, хочу думать, лэди Скотт станет лучше. С наилучшими пожеланиями остаюсь

ваш преданный слуга Вальтер Скотт

Абботсфорд, 17 апреля

Однако выполнение просьбы Д. Давыдова о портрете с надписью задержалось. Смерть жены, последовавшая 15 мая 1826 г., тревоги и хлопоты по устройству семейных дел отвлекли В. Скотта от исполнения этого намерения. Да и с племянником ‘Черного капитана’ В. Скотт во все это время почти не виделся. Тем не менее при первом же их свидании это намерение было осуществлено. В дневниковой записи 16 июня В. Скотт упоминает, что вручил накануне ‘молодому Давыдову’ свой гравированный портрет для отправки его дяде, прославленному в кампанию 1812 г. ‘Черному капитану’⁸⁴. Это был один из двух экземпляров гравюры с знаменитого портрета Генри Ребёрна, полученных писателем в подарок в тот же день, таким образом, он не воспользовался любезным предложением своего почтительного молодого друга, который, действительно, без особого труда приобрел один иэ продававшихся в то время в эдинбургских (и лондонских) книжных лавках гравированных портретов писателя. В. Давыдов не счел, видимо, удобным рассказывать о поэтических опытах своего дяди, который представлялся В. Скотту типом бесшабашного вояки. В той же записи далее говорится: ‘Любопытно, что ему интересно иметь изображение человека, чей путь к славе столь отличен от его пути. Но я чувствую, что если есть что-либо хорошее в моей поэзии или прозе, то это быстрота действия и искренность сюжета, что нравится солдатам, морякам и молодым людям отважного и энергичного нрава’.

Посылка с портретом В. Скотта дошла до Д. Давыдова лишь через полгода: в летние и осенние месяцы 1826 г. он принимал участие в действиях русских войск против Персии и возвратился в Москву лишь к началу следующего года. К этому времени относится другое письмо Дениса Давыдова к его племяннику в Эдинбург, написанное тотчас же по возвращении с Кавказа и под непосредственным впечатлением от полученного желанного подарка от В. Скотта — его портрета с такой точно автографической надписью, какую он хотел иметь.

Это письмо Давыдова явно рассчитано на то, что его содержание станет известно В. Скотту: он не только сообщает о себе племяннику все то, что хотел бы довести до сведения В. Скотта, обобщая впечатления тревожного лета, но и прибегает к помощи племянника для выполнения другой своей просьбы, литературной: для него не безразличны были и поэтические лавры. Ему захотелось, чтобы В. Скотт познакомился с ним и как с поэтом. Вот это любопытное письмо Д. Давыдова, также еще не бывшее в печати:

10 генваря 1827. Москва

Любезный друг Владимир Петрович!

Ты, конечно, не в претензии на меня, что я так давно не писал к тебе. Причину сему ты видел в газетах: я был в Грузии, где, разбив отряд персидских войск, вступил в персидские границы и только на расстоянии 50 верст от Ериваня остановился вследствие данного мне повеления, это все требовало и забот и времени. Теперь, так как персияне, потерпев ужасное поражение, все изгнаны из Грузии, военные действия прекратились до весны, время года, которое мы избрали, чтобы сделать им посещение и отплатить за коварное их к нам вторжение. Ты видишь, что мало есть народов учтивее русских, они равно обходятся с просвещенными французами и с невеждами персиянами: визит за визит.

Во время этого междудействия я отпросился в отпуск и теперь в Москве, откуда пишу тебе и откуда я выезжаю обратно через пять недель. Итак, сделаю в течение 5 месяцев ровно 6000 верст. C’est honnete! {Неплохо! (франц.).}

Весьма обрадован я был, приехав сюда, портретом почтеннейшего сира Вальтэра Скотта. Я при сем письме пишу ему благодарное письмо. Узнав по письму твоему, что он составляет себе кабинет разного оружия, я в течение сего года пришлю ему несколько оружия довольно любопытного, особенно для того края, где он находится. При сем посылаю тебе стихи, которые я написал на бивуаках у подножия предгорий Аррарата. Я давно уже не занимался поэзиею, ибо мирная и покойная жизнь никогда мне ничего не внушает, мне надо потрясения моральные, и сильные потрясения, и я тогда только поэт. Тут все было для вдохновения: и восточная природа, и война, и тоска по отечеству и по семейству моему! Желал бы я, чтобы ты перевел стихи сии сиру Вальтеру Скотту прозою, дабы дать ему о них хоть некоторое понятие. Эту мелочь я ему не смел послать прямо, она его недостойна.

Итак, прости, друг и племянник любезный, радуюсь твоей удаче в науках. Дай бог тебе счастья, этого желает тебе от всей души

Преданный тебе дядя и друг Денис Давыдов⁸⁵

Приложено переписанное на отдельном листе известное стихотворение Д. Давыдова ‘Полу-солдат…’ (1826) с любопытными французскими замечаниями, в которых автор старался пояснить трудные для перевода обороты речи, идиомы, географические и этнографические названия.

Так как это стихотворение вскоре было напечатано в ‘Московском вестнике’ в виде, почти не отличающемся от указанного рукописного ⁸⁶ (совершившего путешествие в Англию, а затем вернувшегося в Россию), нет необходимости приводить его здесь, тем более что оно вошло во все лучшие собрания стихотворений Д. Давыдова. Для нас могут представить некоторый интерес лишь сопровождавшие его практические указания автора будущему переводчику, их действительно стоило сделать, так как с первых же стихотворных строк, где не без ухарства и щегольства русским просторечием объясняется, кто такой ‘полу-солдат’, неопытный переводчик мог прямо встать в тупик: как, на самом деле, нужно было передать по-английски такие, например, слова, как ‘лежанка’, ‘щи’, ‘запеканка’? За этими простонародными русскими словами шли кавказские ‘экзотические’ термины, а еще далее — добрый десяток географических названий, в которых юноша Давыдов мог не разобраться. Поэтому дядя позаботился снабдить свой текст французскими пояснениями — единственными, которые он, по незнанию английского языка, мог сделать и которые все же несколько облегчали дальнейшую передачу стихотворения на английский, а могли быть и прямо показаны В. Скотту. Начало стихотворения в указанной рукописи имело следующий вид:

Нет, братцы¹, нет, полусолдат

Тот, у кого есть печь с лежанкой²,

Жена, полдюжины ребят,

Да щи³, да чарка с запеканкой⁴!

¹ И faut, traduire ‘братцы’ par amis.

²Un poele russe a couchette, usite chez nous,

³Это более в иносказательном смысле, нежели в настоящем, и означает сытый обед и довольство в доме. У нас обыкновенно говорят про человека, живущего в довольстве: ‘У него жирные щи’.

⁴ Une espece d’eau-de-vie epicee tres forte.

Вторая строфа имеет примечания преимущественно реально-этнографического содержания, но автор и здесь попутно подсказывает, что выражение ‘не дуя в ус’ значит ‘не думая, не остерегаясь’ (sans penser, sans prendre garde) и не должно быть переводимо буквально.

Вы видели — я не боюсь

Ни пуль, ни дротика⁵ куртинца⁶,

Лечу стремглав, не дуя в ус⁷

На нож и шашку⁸ кабардинца⁹

⁵ lance ⁶ Curde

⁷ sans penser, sans prendre garde

⁸ sabre des montagnards du Caucase

⁹ Cabardien, montagnards du Caucase qui habitent le versant septentrional du Caucase jusqu’a la riviere Kouban.

В таком же стиле выполнены и остальные примечания: здесь и предупреждения относительно опасностей дословного перевода метафорических выражений (‘грустию убит’ — il faut traduire ce mot par ‘accable’), и толкование солдатских арготизмов (забавно объяснение слов ‘вкруг’ солдатской каши’, носящее совершенно ‘ученый’ характер: autour de la gamelle — ecuelle de bois ou l’on met la portion de chaque soldat, et qu’ils vident ensemble), и географические и этнографические комментарии. Однажды, впрочем, и сам Давыдов стал в тупик, как перевести стих: ‘Им хлещет прозой иль стихами’. Он нашел, что это ‘непереводимо’, но все же предложил приблизительно подходящий галлицизм (C’est intraduisible. On peut cependant rendre cela par: leur jetait au nez).

Письмо к племяннику писалось Д. В. Давыдовым одновременно с благодарностью к В. Скотту (‘при сем письме пишу ему благодарное письмо’). Это последнее также сохранилось в упомянутом эпистолярном собрании в Эдинбурге. Оно имеет ту же дату — 10 января 1827 г. и гласит следующее:

Monsieur,

Je vous rends mille graces pour le precieux cadeau que vous venez de m’en-voyer. J’ai tarde de vous en remercier parce que pendant cinq mois de suite je me suis trouve a la tete des braves aux pieds de l’Arrarat. Les papiers publics ont dus vous apprendre, Monsieur, que celui que vous honorez de votre bien-veillance particuliere, a su s’en rendre digne: il a combattu et a eu du succes.

Profitant des quartiers d’hiver je viens reposer mon ame au sein de ma famil-le, a la reprise des hostilites je serai derechef au champ d’honneur. C’est un fier voyage que je fais dans l’espace de cinq mois! 1500 lieues de France pour aller, venir, et retourner a mon poste, et cela en franchissant trois fois le Caucase, au milieu d’une population toujours armee et habituee depuis des siecles au brigandage dont elle a fait sa premiere vertu. Un jour je tacherai d’esquisser les moeurs de ces nations belliqueuses qui par le contraste des vertus et de crimes, d’heroi’sme et de lachete, de franchise et de fourberie sont dignes de la curiosite du philosophe et de l’homme de guerre.

J’ai appris de mon neveu Vladimir Davidoff que vous faites un cabinet d’armes. Permettez-moi, Monsieur, de vous envoyer quelques armes de montagnards du Caucase, des Curdes habitants aux pieds de l’Arrarat et des Persans? Je me trouverai trop heureux de contribuer a completer votre cabinet des armes prises par moi sur l’ennemi. J’ai deja a ma disposition une lance Curde, un carquois plein de fleches, un arc et un poignard montagnards qui vous sont destines, dans peu j’y ajouterai un fusil persan, un sabre et un pistolet montagnards. Aussito t que cette armure sera reunie j’aurai l’honneur de vous en faire hommage sans delai, en vous la faisant passer par la voie de l’ambassade de l’Angleterre.

Mon neveu me dit aussi que vous, Monsieur, et le general Hamilton m’on fait l’honneur de boire a ma sante. Agreez-en, je vous prie, гсез remercie-ments les plus sinceres et veuillez bien vous charger de presenter mes respects a ce digne general avec qui j’aurois bien envie de faire une connaissance particuliere. Soldats, nous sommes tous pretres d’un meme Dieu, nous avons tous desservis La Chapelle ardente avec la meme ferveur, nous ne devons done pas etre etrangers l’un а Г autre.

Vous me marquez dans votre lettre, Monsieur, le desir d’avoir quelque idee sur le caractere de la guerre de partisan. Les circonstances presentes m’empechent de vous satisfaire immediatement, mais a mon retour de la Perse je me ferai un honneur et un plaisir de vous envoyer mes ‘Memoires sur les operations de mon parti en 1812’, et mon ‘Essai sur la Theorie de la guerre de partisan’, dont la troisieme edition a paru il у a de cela deux ans et que je revoyois, corrigeois et augmentois au moment de mon depart pour l’armee. Vladimir, qui connoit bien les deux langues russe et anglois se fera un plaisir de vous traduire mes souvenirs et mes observations.

Je le charge aussi de vous traduire, Monsieur, une bagatelle poetique que j’ai faite depuis peu au bivouac. Je n’ai pas ose vous l’envoyer directement, vu sa nullite.

J’ai l’honneur d’etre avec la plus haute estime et, pour ainsi dire, avec un culte passionne pour votre genie et votre caractere moral.

Monsieur

Votre tres humble et tres obeisant

serviteur Denis Davidoff⁸⁷

ce 10/22 Janvier 1827. Moscou.

<Перевод:>

Милостивый государь,

Тысячу раз благодарю Вас за драгоценный подарок, который Вы прислали мне. Я запоздал с выражением своей признательности, потому что пять месяцев подряд водил своих солдат в бои в предгорьях Арарата. Вы, конечно, узнали уже из газет, милостивый государь, что тот, кого Вы почтили вашей нарочитой любезностью, сумел удостоиться ее: он сражался и одержал победу. Пользуясь отходом на зимние квартиры, я приехал отдохнуть душой на лоне семьи. Когда военные действия возобновятся, я немедленно возвращусь на поле чести. Славный путь я проделаю за пять месяцев! 1500 французских лье туда, назад и обратно на свой пост, и при этом трижды пересечь Кавказ посреди населения, всегда вооруженного и привыкшего в течение веков к разбою, который составляет главную его доблесть. Когда-нибудь я попробую описать нравы этих воинственных племен, кои противоположностью добродетелей и пороков, героизма и трусости, простодушия и хитрости заслуживают внимания философа и воина.

Я слыхал от моего племянника Владимира Давыдова, что Вы собираете оружие. Разрешите мне, милостивый государь, послать Вам кое-что из оружия кавказских племен — курдов, живущих у подножия Арарата, и персиян. Я буду счастлив пополнить ваше собрание оружием, захваченным мною самим у неприятеля. У меня уже имеются предназначенные для Вас курдская пика, колчан, полный стрел, лук и горский кинжал. Вскоре я добавлю к ним персидское ружье, горские шашку и пистолет. Как только все это оружие будет собрано, я буду иметь честь поднести его Вам, препроводив его через английского посла.

Мой племянник сообщил мне также, что Вы и генерал Гамильтон оказали мне честь, выпив за мое здоровье. Примите, пожалуйста, мою искреннейшую признательность и будьте добры передать от меня поклон почтенному генералу, с которым я особенно желал бы познакомиться. Воины, мы все поклоняемся одному богу, мы все с одинаковым усердием зажигали свечи у гробов, и нам не подобает чураться друг друга.

Вы выражаете в своем письме желание получить представление о характере партизанской войны. Обстоятельства мешают мне немедленно удовлетворить ваше желание, но по возвращении из Персии я почту за честь и удовольствие послать вам мои ‘Воспоминания о действиях моего отряда в 1812 году’ и мой ‘Опыт теории партизанского действия’, третье издание которого, вышедшее два года тому назад, я как раз пересматривал, исправлял и дополнял, когда мне пришлось отправляться воевать. Владимир, который владеет обоими языками (русским и английским), охотно переведет вам мои воспоминания и замечания.

Я поручаю ему также перевести поэтический пустячок, который я сочинил недавно в лагере. Я не решился послать его Вам непосредственно из-за его ничтожности.

Имею честь оставаться с величайшим уважением и, позвольте сказать, со страстным преклонением перед вашим гением и вашим нравственным характером, вашим, милостивый государь, нижайшим и покорнейшим слугой.

Денис Давыдов

10/22 января 1827 г. Москва

Оба приведенных письма существенно дополняют друг друга и интересны во всех отношениях. Персидский поход начат был Д. Давыдовым чрезвычайно удачно. Когда осенью 1826 г. персидская армия перешла русскую закавказскую границу, А. П. Ермолов значительную часть войск, имевшихся в его распоряжении, передал Д. В. Давыдову. В первом же столкновении 20 сентября 1826 г. на эриванской границе, под Амамли, и на следующий день под Мирагами Давыдов разбил значительно превосходивший его силы по численности четырехтысячный отряд Гассан-хана, а через три дня после начала военных действий вступил в пределы Персии близ урочища Судагенд⁸⁸.

Именно эту свою победу Давыдов и имеет в виду в письме к В. Скотту, предполагая, что о ней можно было узнать из газет. Правда, вскоре после этого на Кавказ прибыл новый военачальник, Паскевич, враждовавший с Ермоловым, что стало, очевидно, причиной некоторых испытанных Д. Давыдовым служебных трений, отзвук которых мы находим в его письмах к А. А. Закревскому, а также и в его стихотворении ‘Полу-солдат…’. Однако в этом стихотворении Давыдов противопоставлял также прошлое настоящему, персидский поход своему ‘золотому веку’, славным походам 1812—1815 гг., когда он был моложе и стяжал неувядаемую славу.

Вероятно, этим и следует объяснить стремление Давыдова ознакомить

B. Скотта с этим стихотворением. Давыдов любил его, когда в 1828 г. французский его перевод, сделанный Maurice А. (Алларом), под заглавием ‘Le triste soldat’ был напечатан в московском французском журнале ‘Bulletin du Nord’⁸⁹, он аккуратно переписал его собственной рукою, эта рукопись сохранилась в его бумагах⁹⁰. Таким образом, при посылке для В. Скотта ‘Полу-солдата’ Давыдовым могли руководить, кроме лично биографических, также и чисто литературные соображения. Недаром с некоторой долей кокетства Давыдов упоминал об этом своем ‘пустячке’ и в письме к В. Скотту, прибавляя, что не решился послать его писателю ‘из-за его ничтожности’. А. А. Бестужев когда-то острил, что Давыдов ‘более выписал, чем вырубил себе славу храбреца’⁹¹, да и сам поэт-партизан говорил о себе в письме к Языкову, что он принадлежит ‘к числу самых поэтических лиц русской армии не как поэт, но как воин’⁹². Свое поэтическое творчество он ставил вровень со своими воинскими заслугами и очень любил, когда ему воздавали должное и за эту сторону его деятельности. ‘Ты по шерсти погладил самолюбие мое, отыскал бог знает где и прозу и стихи Арно, о которых я и знать не знал’,— писал Давыдов Пушкину, напечатавшему в своем ‘Современнике’ обращенное к Давыдову стихотворение французского поэта Антуана Арно в ответ на перевод его стихотворения ‘Листок’:

A vous, poete, a vous, guerrier,

Qui sablant le champagne au bord de l’Hypocrene,

Avez d’une feuille de chene

Fait une feuille de laurier⁹³.

Знал ли Давыдов, что одно из ранних его стихотворений — ‘анакреонтическая ода’ ‘Мудрость’ (1807) — было уже переведено на английский язык в ‘Российской антологии’ Бауринга (1821)⁹⁴ и что он его также мог рекомендовать В. Скотту в качестве образца своей музы? Мы не можем сказать этого утвердительно, но едва ли Давыдов захотел бы явиться перед В. Скоттом автором таких пустячков. Он предпочел представиться писателю — с помощью своего племянника — не ‘Анакреоном под доломаном’, как его некогда в шутку называл П. А. Вяземский⁹⁵, но ‘полу-солдатом’, с грустью вспоминающим миновавшие дни своей громкой военной славы. Скотт же не имел представления о поэтическом даровании своего корреспондента, о его литературных интересах, стремлениях и достижениях. Юный Давыдов не слишком серьезно к этому относился. Для него дядюшка был прежде всего славный воин, от которого можно было ждать новых боевых успехов и побед, теперь на далеком Кавказе.

Как показывают его неопубликованные письма к отцу 1826 г., В. Давыдов следил из Эдинбурга за персидским походом русских войск и с интересом отмечал участие в военных действиях своего дядюшки. В одном из писем к отцу, по поводу победы при Шамхоре, Владимир Петрович, например, писал: ‘Я только что с радостью прочел все подробности полной победы, которую кн. Мадатов одержал над персами. Желаю, чтобы не менее значительный успех сопутствовал бы оружию моего дядюшки Дениса, на которого устремлены сейчас взоры нескольких наций’. А в другом его письме по поводу тех же военных дел имя ‘дядюшки’ прямо связывается уже с В. Скоттом: ‘Когда я пробегаю газеты, взор мой всегда с нетерпением останавливается на заметках о наших победах над персами, в последний раз я был приятно поражен, прочитав о подвигах моего дядюшки. Еще раз испытал я счастье видеть имя одного из генералов Давыдовых, соединенное с ‘храбростью’ и ‘победой’. Если дядюшка привезет какие-нибудь трофеи с места победы, ему следовало бы послать часть их сиру Вальтеру Скотту, который с удовольствием присоединит их к своему арсеналу, состоящему в основном из подношений ‘победителей’⁹⁶.

Таким образом, первая мысль о посылке В. Скотту трофейного оружия принадлежала, видимо, эдинбургскому студенту, который хотел и угодить владельцу Абботсфорда и сделать приятное дядюшке, ратными делами которого гордился. Но только ратными. Стихотворение же показалось племяннику недостойным внимания Скотта. Из дневниковых записей Владимира Давыдова видно, что он не спешил переводить его и, скорее всего, так и предал забвению (в дальнейшем никаких упоминаний о нем нет), хотя в письме отцу (13/1 марта 1827 г.) и сделал — для сообщения дяде вежливую отговорку: ‘Несколько дней перед прибытием вашего письма я получил грамотку от дядюшки Дениса Васильевича со стихами и с письмом к Sir Walter Scott. Полагая, что дядюшка возвратился в Грузию, я на его письмо еще не отвечал, но исполнил сколько было в моих силах то, что он мне препоручил. Дядюшкино письмо и обещание персидского оружия, мне казалось, доставили много удовольствия Sir Walter Scott, с которым случалось свидаться несколько раз перед его отъездом в деревню. Я еще не успел ему перевести стихи, но, вероятно, летом случай представится сие исполнить…’.

Что же касается упоминаемых Д. Давыдовым в том же втором его письме к В. Скотту воспоминаний о действиях партизанского отряда в 1812 г., то он имеет в виду ‘Дневник партизанских действий 1812 г.’, уже трижды изданный к тому времени.

Пребывание Д. В. Давыдова в Москве, во время которого им были написаны оба приведенных выше письма, было непродолжительным. Не вполне оправившись от болезни, он должен был уехать обратно на Кавказ в апреле 1827 г., откуда вернулся вновь, и на этот раз окончательно, в августе, жил он то в своем подмосковном сельце Мышецком, то в своем симбирском имении ‘Верхней Мазе’, а в Москву наезжал лишь изредка, по лечебным и хозяйственным делам. В один из приездов в Москву, вспомнив о своем обещании отправить В. Скотту образцы кавказского оружия, Давыдов написал ему третье письмо, сохранившееся в том же собрании. Частично оно повторяет второе письмо (от 10 января 1827 г.), и мы уже знаем, почему, из приведенного выше отрывка письма В. Давыдова к отцу видно, что он не отвечал своему дядюшке, не зная, куда адресовать письмо. Характерно, что в своем новом обращении к В. Скотту Д. Давыдов снова упоминает о своем ‘пустячке’, т. е. о стихотворении ‘Полу-солдат…’, но это третье письмо дает некоторые дополнительные и очень интересные данные. Приводим его полностью:

Monsieur!

Revenu malade du climat devorateur de la Georgie, je n’ai pas eu assez de loisir pour completer l’armure qu’il m’etoit si a coeur de vous offrir et des objets que j’ai deja eu a ma disposition furent perdus en chemin par la negligence de mes gens qui reduisirent mes trophees a peu de choses. G’est ce peu de choses que j’ai l’honneur de vous envoyer, Monsieur, en vous suppliant de l’accepter comme souvenir d’un homme dont l’admiration pour vous n’a pas de homes et qui ne peut assez vous remercier pour le precieux cadeau que vous lui avez fait.

L’arc est une arme qui est devenue bien rare au Gaucase: ce n’est que quel-ques ultras du pays qui s’en servent mcore, voila pourquoi celui que j’ai l’honneur de vous envoyer est si use. Chez ce peuple la civilisation avance avec peine, mais elle avance toujours et les nouvelles generations profitent de ce qu’elles voyent d’utile chez les peuples plus civilises. Ainsi, les Tcherkesses (montagnards du Caucase) se battent maintenant tout comme nous: avec de bons fusils et de bons pistolets et n’ont conserves de l’ancienne armure que leurs sabres tres courts, nommes chachka, a qui cependant ilsne peuvent se resoudre a donner une lance pour aide — le beau reste de leur courage primitif s’indigne encore de s’en servir dans des combats corps a corps, vu sa longueur.

J’ai eu l’honneur de vous ecrire ainsi qu’a Wladimir Davidoff cet hyver, mais je crains que mes lettres ne se soient egarees en chemin, car je n’en ai eu aucun vent depuis. Craignant de vous importuner par une bagatelle poetique que j’ai fait au bruit des armes et sur le champ tumultueux des batailles, je la lui avois envoye incluse dans une de ces lettres pour la traduire, si faire se peut. Mais il n’en dit rien ni a moi, ni a son pere et ses soeurs, ce qui prouve que mes craintes sont assez fondees.

En re venant de la Georgie, j’ai passe quelque temps aux fameuses sources minerales du Caucase qui se trouvent dans le pays de ces memes guerriers dont je vous envoye les armes. II seroit curieux de voir figurer ces eaux dans un roman, ‘comme les eaux de St. Ronan, que de contrastes on у trouveroit! Cependant les principaux traits s’y trouveroient toujours, car on у verrait la comme a toutes les eaux du monde, et le commerage des femmes, et les petites jalousies de societe, et des Ladys Penelopes et des Ladys Binks. Nous avions aussi un espece de Touchwood qui se meloit de tout, mais sans la vivacite originale de celui des eaux de St. Ronan et sans un sou d’argent dans sa poche. Le grand gala de Mowbray auroit pour faire pendant a la course que toute la societe fit pendant le Beiram (fete musulmane) a l’aoul ou village des Tcherkesses, situee a quelques milles des eaux, ou au lieu de theatre et de musique nous ne vimes que les jeux de ce peuple belliqueux chez qui meme la danse est une espece de lutte. Aussi la libertedes promenades dans les environs s’en ressent, tout est sur le pied deguerre, tout est arme jusqu’aux buveurs d’eau qui, comme vous le savez, sont depuis le deluge universel, les moins mechants de notre espece.

Veuillez agreer l’assurance des sentiments les plus distingues de la parfaite estime,

Monsieur,

De votre tres humble et tres obeisant

serviteur Denis Davidoff⁹⁷

Ce 10/22 Septembre 1827 Moscou.

<Перевод:>

Милостивый государь!

Вернувшись больным от губительного грузинского климата, я не успел пополнить собрания оружия, которое мне так хотелось преподнести Вам, а некоторые предметы, уже бывшие у меня, пропали в дороге по небрежности моих людей, которые свели мои трофеи до небольшого числа. Эти немногие вещи я имею честь препроводить Вам, милостивый государь, прося принять их на память о человеке, восхищение которого перед Вами безгранично и который не в состоянии отблагодарить Вас за ваш бесценный подарок.

Лук это вид оружия, которое стало редкостью на Кавказе. Только некоторые приверженцы старины еще пользуются им. Вот почему я посылаю вам такой истертый. Среди этих племен цивилизация распространяется с трудом, но все же распространяется, и новые поколения усваивают себе то, что находят полезного у более цивилизованных народов. Поэтому ныне черкесы (кавказские горцы) воюют так же, как и мы: с помощью хороших винтовок и пистолетов, а из своего прежнего оружия сохранили только короткую саблю, называемую шашкой, которой они не решаются придать в помощь копье,— прекрасный остаток их первобытной храбрости, с негодованием отвергающей применение его в рукопашной схватке из-за его длины.

Я имел честь писать Вам, равно как и Владимиру Давыдову, прошлой зимой, но опасаюсь, что мои письма пропали, ибо до сих пор не имел от него никаких известий. Боясь беспокоить Вас поэтическим пустячком, который я сочинил посреди лязга оружия на шумном поле брани, я вложил его в одно из моих писем к нему <Владимиру>, чтобы он перевел его для Вас, буде Вы того пожелаете. Но он ничего не написал об этом ни мне, ни отцу, ни сестрам, это доказывает, что мои опасения имеют достаточные основания.

Возвращаясь из Грузии, я провел некоторое время на знаменитых минеральных водах Кавказа, находящихся в краю, населенном теми самыми воинственными племенами, чье оружие я вам посылаю. Было бы занятно увидеть эти воды изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским: какие бы тут обнаружились контрасты! Главные черты все же оказались бы те же, ибо там, как и на всех водах мира, встречаешь женские сплетни, мелкие обиды и зависть среди общества, есть свои леди Пенелопы и леди Бинкс. Был у нас и господин вроде Тачвуда, который во все вмешивался, но без оригинальной веселости посетителя Сент-Ронанских вод и без гроша в кармане. Большому празднеству семейства Мобрей у нас соответствовала поездка всего общества во время байрама (мусульманского праздника) в аул, т. е. черкесское селение, находящееся в нескольких милях, где вместо театра и музыки мы развлекались только играми этого воинственного народа, у которых даже танец представлял стычку. Поэтому свобода прогулок в окрестностях была ограничена: всё там на военной ноге, все вооружены, включая пьющих воду, со времени всемирного потопа, как вам известно, самых безвредных и невинных из смертных.

Примите выражение глубочайшего уважения и преклонения

Вашего покорнейшего слуги Дениса Давыдова

10/22 сентября 1827.

Москва

Письмо прибыло в Эдинбургв конце октября, но посылки задерживались,. и, наконец, получив одну из них, студент отправился к В. Скотту, который уже переехал на зиму в город. В дневниковой записи 18 ноября⁹⁸ упомянуто, что юноша принес подарок из России (это была ‘стальная табакерка тульской работы с резьбой и выкладкой из золота, с моим гербом на крышке и видами окрестностей и главных общественных зданий Петербурга по сторонам’). Далее Скотт пишет: ‘Получил также письмо от его дяди, Дениса Давыдова, ‘Черного капитана’ французского отступления’. Посылка с оружием пришла только в декабре. В изданном потомками писателя в конце XIX в. каталоге оружия и прочих редкостей, собранных В. Скоттом в Абботсфорде, поминаются персидская шашка, кинжал и пр.— очевидно, те самые, которые были присланы Денисом Давыдовым⁹⁹.

Особый интерес представляет для нас упоминание Денисом Давыдовым в этом письме романа Скотта ‘Сент-Ронанские воды’ (‘St. Ronan’s Well’), вышедшего в 1824 г., первый его русский перевод, сделанный с французского Мих. Воскресенским, появился в свет в 1828 г. б 6-ти частях, таким образом, Давыдов, вероятно, незадолго перед тем читал его по-французски. Любопытно, что этот роман, подвергавшийся в Англии довольно суровой критике, стоит особняком в творчестве В. Скотта, как построенный на современном ему бытовом материале. Завязкой и движущим фактором романа является сложная семейная тайна, но фоном для авантюрного сюжета служат картины из жизни современного общества, и в большинстве своем его действующие лица портретны. Этого последнего обстоятельства Д. Давыдов, разумеется, не мог знать, вероятно, он не подозревал также, что упоминаемый им Тачвуд (один из героев) будто бы имел своим прототипом атамана Платова, как утверждают некоторые исследователи¹⁰⁰. Но он пишет о тех персонажах романа (члены семейства Мобрей, лэди Пенелопа, лэди Бинкс), подобных которым сам встретил на других минеральных водах — кавказских, где он лечился. ‘Было бы занятно увидеть эти воды, изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским’,— замечает он.

Эта фраза тем более любопытна, что попытка такого рода у нас была сделана: она принадлежит Пушкину. В его черновиках имеются фрагменты неосуществленного замысла — ‘Романа на Кавказских водах’, сохранился набросок начала повести и ряд схематических планов ее. Специально исследовавший их Н. В. Измайлов пришел к выводу, что все эти черновики относятся к началу 30-х годов, что повесть, если бы она была осуществлена до конца, должна была вырасти в широкую картину, в которой ‘авантюрная’, ‘разбойничья’ тема сочеталась бы с широким быто- и нравоописательным обрамлением, не без оттенка юмора и общественной сатиры’¹⁰¹.

Касаясь источников этого замысла Пушкина, Измайлов подчеркнул, что хотя ‘легкий абрис’ пестрого и типичного общества, случаем сведенного вместе на минеральных водах, дан Пушкиным в IX—XI строфах ‘Путешествия Онегина’, но выбору необычайной композиционной рамки задуманной повести мог способствовать и роман В. Скотта ‘Сент-Ронанские воды’. В связи с этой очень правдоподобной догадкой нам интересно вернуться к цитированному выше черновому письму Давыдова к Пушкину с рассказом о заочном знакомстве с В. Скоттом. Черновик этот не имеет даты, его издавна предположительно относят либо к ‘августу-сентябрю 1827 г.’, либо ‘к концу сентября-первой половине октября 1827 г.’¹⁰² Мы можем датировать его несколько точнее на том основании, что Давыдов писал здесь между прочим: ‘Теперь я ему <т. е. В. Скотту> [зачеркнуто: пишу и на днях посылаю] пишу благодарное письмо <...> на днях посылаю ему курстанской дротик, черкесской лук и стрелы и кинжал…’. Так как письмо В. Скотту, сопровождавшее посылку образцов кавказского оружия, написано было 10/22 сентября 1827 г., то приблизительно к этим же дням нужно отнести и черновик письма Давыдова к Пушкину. Этот черновик представляет собою лишь неоконченный фрагмент, мы не знаем, что еще писал Давыдов Пушкину в том же перебеленном письме. Само собой напрашивается предположение, что в нем могла идти речь и о ‘Сент-Ронанских водах’ и о том, что было бы занятно увидеть ‘кавказские минеральные воды’, ‘изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским’. Таким образом, Пушкин — и сам, конечно, читавший этот роман В. Скотта,— мог получить лишний толчок к замыслу ‘Романа на Кавказских водах’, тем более, если знал о том, что подобной идеей Давыдов уже поделился с самим автором ‘Сент-Ронанских вод’.

В начале 1828 г. Д. Давыдов должен был получить приятное известие из Эдинбурга, что посланное им В. Скотту оружие до шотландского писателя дошло и вызвало весьма лестное замечание на счет ‘Черного капитана’. В письме В. Давыдова к отцу от 22(10) декабря 1827 г. из Эдинбурга есть следующие строки: ‘Прошу Вас, любезный папенька, сказать дядюшке Денису, что оружие, которое он послал в подарок сиру Вальтеру Скотту, доставило ему самое большое удовольствие и что если он ценит эти вещи больше других, то потому, что они пришли от дядюшки Дениса’¹⁰³.

По-видимому, третье письмо Давыдова к В. Скотту было последним. Однако в 1840 г. он опубликовал в ‘Сыне Отечества’ свое послание к шотландскому писателю с примечанием (повторенным и при перепечатке этого послания в ‘Сочинениях’): ‘Я был некоторое время в переписке с сир Вальтер Скоттом. Это письмо написано за несколько часов до получения известия о его кончине и потому осталось в моем портфеле’. Эти слова Давыдова до сих пор не вызывали никаких сомнений. В. В. Жерве в своей биографии ‘поэта-партизана’ полностью воспользовался этим свидетельством Д. В. Давыдова как вполне достоверным, на этом же свидетельстве построила свою английскую статью о сношениях В. Скотта с Д. Давыдовым Зоя Розова.

В свете приведенных данных можно утверждать, что Денис Давыдов сознательно вводил читателей в заблуждение, публикуя это письмо. Оно представляет контаминацию мотивов из действительно посланных им в 1826 и 1827 гг. писем и критических замечаний о ‘Жизни Наполеона’, вышедшей в Англии в 1827 г., а Д. Давыдову ставшей известной — во французском переводе — значительно позже. Известие о смерти писателя, последовавшей 21 сентября 1832 г. после многомесячной тяжелой болезни, не было неожиданным. В первой половине сентября Д. Давыдов писал своему племяннику, находившемуся тогда в России (оригинал по-французски): ‘Что ты скажешь о нашем знаменитом друге сэре Вальтере Скотте? Может быть, сейчас, когда я пишу эти строки, он уже не принадлежит нашему миру! Во всяком случае, бесспорно, что он уже не принадлежит литературе. Вот и еще одного гения не стало! Боюсь, прости господи, что у нас останутся одни Паскевичи да Загоскины’¹⁰⁴.

Вот что писал Д. Давыдов в этом явно сфабрикованном им для русского журнала тексте, дополняя его примечаниями (которые мы включаем здесь в скобках):

‘Последнее письмо ваше я имел честь получить вскоре после бесценного подарка, Вами мне присланного (портрета его), за который я не успел еще благодарить Вас по случаю независящих от меня обстоятельств (пребывания моего в действующих войсках во время войны с Персиею в 1826 году). Я давно желал иметь портрет человека, так много мною уважаемого и так победительно увлекающего внимание и удивление света. Желание мое удовлетворено особенной вашею ко мне благосклонностью, простирающеюся до сочетания бесславного моего имени с вашим знаменитым именем (подпись собственной его рукою под портретом: ‘Walter Scott for Denis Davidoff’). Рад очень, милостивый государь, что гравированный портрет мой давно уже находится в вашем кабинете оружий, столь, как я слышу, тщательно вами собираемых. Это спасает меня от неприличия отдарить Вас изображением черт моей малозначущей особы и вместе с тем представляет мне случай просить вас о принятии от меня курдской пики и персидского кинжала, отбитых отрядом, бывшим под моей командою, в легкой сшибке его с персидским корпусом войск недалеко от Эривани, и черкесский лук с колчаном, полным стрел, который удалось мне приобрести в проезд мой через кавказскую линию. Все это отправлено к вам чрез английское посольство. Вы желаете иметь замечания мои о войне 1812 г., описанной вами, милостивый государь, в Истории жизни Наполеона. Я не без робости повинуюсь вашей воле, ибо заранее должен вам признаться, что их будет немалое число, потому что документы, служившие вам для составления описания этой войны, были, по-видимому, доставлены Вам людьми, мало основательными и подвластными пристрастию’ и т. п. Далее следуют самые ‘замечания’, сделанные по парижскому изданию ‘Жизни Наполеона’ 1827 г., сущность которых нас в данном случае не интересует. ‘Я не имел намерения переводить на русский язык и издавать его <т. е. это письмо> в свет, если б не узнал о переводе на русский же язык книги, на погрешности которой я здесь указываю’,— замечает Давыдов.— ‘Так как замечания мои не могут быть полезными сочинителю, то да охранят они, по крайней мере, соотечественников моих от заблуждения, в которое невольно ввергнут был этот знаменитый писатель ложными документами, доставленными ему от людей пристрастных’¹⁰⁶.

Обратим внимание еще на одно обстоятельство. По смыслу опубликованного Давыдовым собственного письма выходит, что В. Скотт будто бы просил у него замечаний по поводу уже изданного своего труда, тогда как мы знаем, что одним из поводов возникшей между ними переписки была надежда В. Скотта воспользоваться некоторыми рассказами ‘Черного капитана’ для еще подготовлявшейся к печати ‘Жизни Наполеона’. В этом отношении Давыдов ожиданий В. Скотта, очевидно, не оправдал. Различные обстоятельства тревожного для него 1827 г. помешали Давыдову послать в Шотландию просимые у него материалы. Не имея возможности тотчас же исполнить просьбу В. Скотта, он откладывал ее исполнение, очевидно, интересовавшие В. Скотта рассказы и замечания так и не были посланы. Они должны были послужить материалом еще для одного письма Давыдова (четвертого по счету), навряд ли написанного, потому что труд, для которого эти сведения предназначались, вышел из печати весной 1827 г. Присылка их после этого уже не имела смысла. Подготовленные материалы Д. Давыдов мог частично использовать, когда В. Скотта уже не было в живых.

Русское издание ‘Жизни Наполеона’, испытавшее ряд цензурных мытарств, появилось лишь в 1832 г., да и то в сильно сокращенном виде¹⁰⁷. Лишь после этого стоило сообщить русскому читателю свои замечания на эту книгу. Любопытно, что труд В. Скотта при его появлении Д. Давыдов встретил резко отрицательно, несмотря на то что он принадлежал его ‘знаменитому другу’, как это подчеркнуто в его письме к Н. А. Муханову¹⁰⁸. Правда, этот резкий отзыв относится не к той части, в которой описана война 1812 г. и которую Давыдов страстно хотел прочесть. Столь же недружелюбно встретили ‘Жизнь Наполеона’ и многие друзья Давыдова, например П. А. Вяземский и А. И. Тургенев. Вяземский, еще в 1827 г. собиравшийся напечатать ее ‘сокращенный перевод’, написал о ней статью с подробным изложением полемики, возникшей вокруг труда В. Скотта во французской журналистике, но эта статья не была пропущена цензурой. Еще в начале 1828 г., готовясь к задуманной работе, Вяземский просил А. И. Тургенева собрать и приберечь для него все иностранные рецензии об этом сочинении, но автора называл ‘холодным и сонным… писцом’, ‘в прежних романах он делал из истории какую-то живую фантасмагорию, здесь он не оживил праха, а, напротив, остудил живое, я не нашел у него ни одной страницы пламенной, яркой’¹⁰⁹.

Когда до Давыдова дошел, наконец, тот том ‘Жизни Наполеона’, где речь шла о московской кампании, он был несколько разочарован, впрочем, отчасти и по своей собственной вине. Те воспоминания и рассказы, которые от него надеялся получить В. Скотт, Давыдов так ему и не доставил, и наиболее памятные для него самого события и эпизоды в изложении В. Скотта показались ему более скучными и гораздо менее живописными, чем они могли бы быть. В книге заключалось не слишком много замечаний и о нем самом, а документация военных событий 1812 г., с точки зрения их деятельного участника, заставляла желать много лучшего даже и от иностранного историка.

Вот что, между прочим, прочел здесь Давыдов: ‘…Подполковник Денис Давыдов, сделавшийся известным французам под именем ‘Черного вождя’, подал первую мысль об этом роде войны князю Багратиону незадолго до Бородинского сражения и приобрел отличные успехи, предводительствуя небольшим отрядом казаков и гусар, действиями своими на дороге между Гжатском и Вязьмою, где он перехватывал обозы и разбивал небольшие неприятельские отряды. Ему вскоре дано было более значительнее войско, другие такие же отряды были набраны с назначением в предводители оных храбрых и предприимчивых людей. Они объезжали окрестности, прерывали сообщения французов, сбивали их передовые посты и повсюду их тревожили’¹¹⁰.

Конечно, думалось Давыдову, В. Скотт мог все это рассказать занимательнее и с большим количеством подробностей, пользуясь хотя бы близостью своей к В. П. Давыдову как к племяннику ‘Черного капитана’ и переводчику русских материалов! Тем более хотелось самому герою взяться за перо и сделать необходимые добавления и поправки к историческому труду, не вполне оправдавшему его надежды. Так можно объяснить причины, побудившие Дениса Давыдова напечатать ‘письмо к В. Скотту’, сочиненное уже после смерти писателя и включающее ряд серьезных замечаний и поправок к ‘русским главам’ ‘Жизни Наполеона’. Что же касается самого ‘письма’, якобы не посланного за смертью адресата, то оно слегка стилизовано в нужном для автора духе, нечто подобное Давыдов уже делал в приведенном выше отрывке письма к Пушкину, излагая историю своего знакомства с В. Скоттом без некоторых подробностей, которые казались второстепенными. Современники поэта-партизана хорошо знали о том, что тщеславие было его недостатком. Я. К. Грот в одном из писем к другу своему П. А. Плетневу (30 марта 1849 г.) задавал следующий вопрос: ‘Не известно ли тебе, кто под именем О. Д. О. написал биографию Давыдова, которую по слогу легко бы принять за сочинение самого Давыдова, если бы он сам не опровергнул этого мнения. Этот О. будто покойный генерал-лейтенант’. На это Плетнев отвечал: ‘Давыдов, не трогая таланта его, был мелкий хвастун, и все биографии о нем писаны им самим, где он рассыпался в похвалах себе’¹¹¹. Изложенная выше на основании подлинных документов история ‘заочного’ знакомства Д. В. Давыдова с В. Скоттом позволяет признать, что у Плетнева были известные основания для столь резкого приговора: Давыдов, во всяком случае, был повинен в своего рода литературной стилизации этого эпизода его жизни.

4. Визит к В. Скотту М. А. Ермолова.— В. П. Давыдов переводит для В. Скотта ‘Слово о полку Игореве’.— Прощание В. Скотта с В. Давыдовым в Абботсфорде и альбомная запись писателя.— Автографическая запись Роберта Вильсона.— Письма к В. П. Давыдову о болезни и смерти В. Скотта.— Письма А. Юнга и Локарта.— Воспоминания В. П. Давыдова о знакомстве и встречах с В. Скоттом, опубликованные сорок лет спустя.— Автографическая рукопись романа В. Скотта ‘Талисман’ в библиотеке имения Давыдова ‘Отрада’

В 1827 г. В. Скотту довелось, на этот раз лично, встретиться еще с одним русским участником Отечественной войны 1812 г. В ‘Дневнике’ его, в записи от 4 августа 1827 г., значится: ‘Визит генерала Ермолова, явившегося с письмом от д-ра Нокса (Knox), которого я не знаю… К счастью, имя генерала Ермолова мне известно. Это человек в расцвете лет, около тридцати, красивый, решительный и восторженный, большой почитатель поэзии и всего такого. Он участвовал в московской кампании и во всех последующих походах, но должен был быть в ту пору очень молод’¹¹².

В. Скотт воспользовался присутствием в Абботсфорде этого русского гостя, чтобы предложить ему ряд вопросов, аналогичных тем, какие он задавал обоим Давыдовым, дяде и племяннику, о роли Ростопчина в московском пожаре 1812 г., о действиях Кутузова. ‘Он без малейших сомнений заявил,— записывает В. Скотт далее в ‘Дневнике’,— что Москва была сожжена Ростопчиным. По его словам, перед тем, как французы вошли в город, и в то время, как жители покидали его, распространился слух, что оставлены люди для разрушения города. Я спросил его, почему не был сразу же подожжен пороховой погреб. Он ответил, что, по его мнению, взрыв этого погреба мог быть опасен для отступавших русских войск. Мне это показалось неубедительным. Русские проходили слишком далеко от Москвы, чтоб это могло помешать их движению. Я нажимал на него, как мог, по поводу медлительности действий Кутузова, и он откровенно признался, что русские были так рады и так поражены, видя, что французы отступают, что не скоро отдали себе отчет в размерах выигранного ими преимущества’.

Несомненно, что собеседником В. Скотта был тогда полковник (впоследствии генерал-майор) Михаил Александрович Ермолов (р. в 1794 — ум. в 1850 г. в Париже)¹¹³. Приходившийся племянником Алексею Петровичу Ермолову, имя которого, очевидно, и было известно В. Скотту, М. А. Ермолов действительно принимал участие в Отечественной войне, ему было тогда восемнадцать лет. Он был ординарцем при главнокомандующем второй армией кн. Багратионе, участвовал в Бородинской битве, получил контузию левой ноги, в 1814 г. посетил вместе с русскими войсками Париж, в 1825 г. вышел в отставку по болезни и уехал за границу, где провел несколько лет. К этому времени и относится его визит к В. Скотту. В 1829 г. он вновь вернулся на военную службу, дослужился до чина генерал-майора, а в 40-х годах переселился во Францию и остался за границей, пытаясь заниматься переводческой и литературной деятельностью.

В 40-х годах Ермолов поместил за подписью М. V. в ‘Blackwood’s Edinburgh Magazine’ небольшую статью о Пушкине в виде предисловия к собственному переводу ‘Кирджали’, перевел затем пушкинский ‘Выстрел’ и написал несколько статей, впоследствии объединенных в его книге ‘Melanges et souvenirs d’histoire, de voyages et de litterature’ (Paris, 1858), представляющей как бы итог его литературной деятельности¹¹⁴.

В. Скотт упоминаете литературных интересах Ермолова. На чем основано это наблюдение? Не говорили ли они о русской литературе, в частности о Пушкине, которого Ермолов пропагандировали в Англии, и во Франции? Любопытно, между прочим, что Ермолов был в дружественных отношениях с Проспером Мериме и что именно он снабдил однажды французского писателя томиком Пушкина (в русском издании) и, вероятно, был инициатором перевода ‘Выстрела’, сделанного Мериме (1856). К сожалению, запись дневника В. Скотта об Ермолове лаконична, мы узнаем, что этот русский гость пробыл в Абботсфорде целые сутки и уехал с обычными для иностранцев многоречивыми изъявлениями восторженного почитания, причем при прощании его с радушным хозяином выяснилось, что Ермолов является родственником П. А. Голицыной, которую В. Скотт знавал в Париже.

Все это время знакомство и встречи В. Скотта с Владимиром Петровичем Давыдовым продолжались. В дневнике его за 1826—1828 гг. имя Давыдова попадается не раз. То он везет своих ‘замерзших московитов’ (frozen muscovites — это цитата из ‘Love’s Labour’s Lost’ Шекспира—д. V, сц. 2) в своей коляске в Абботсфорд и оттуда обратно в Эдинбург, то гуляет вместе с юным Давыдовым и его воспитателем Кольером, то принимает их у себя, знакомит со своими гостями и соседями, подолгу беседует с ними. Ему приходит в голову мысль, что ‘напрасно близкие Давыдова позволяют ему слишком долго жить в Британии’, так как это может помешать ему ‘быть счастливым у себя в России’: как видно, В. Скотт был все же далек от идиллического представления о николаевском режиме. Давыдов, со своей стороны, старается быть приятным и полезным обожаемому им писателю: он наводит для него в России различные исторические справки, дарит ему стальную табакерку тульской работы с искусно изображенными на ней видами Петербурга, рассказывает ему, что знает, о России, переводит с русского на английский то, что представляло интерес для писателя¹¹⁵.

В одном из неизданных писем к отцу В. П. Давыдов писал: ‘Я только что окончил перевод на английский язык ‘Слова о полку Игореве’, которое сир Вальтер Скотт выразил желание видеть’¹¹⁶. К сожалению, письмо не сообщает более никаких подробностей об этом интересном литературном предприятии, мы не имеем также и самого перевода, следов которого не сохранилось в доступных нам бумагах В. П. Давыдова, очевидно, после того как перевод этот был вручен В. Скотту, черновики его были уничтожены. Во всяком случае, это был уже весьма серьезный результат общения английского писателя с его юным русским собеседником. Несколько дополнительных сведений и дат можно извлечь лишь из эдинбургского дневника В. П. Давыдова. Дело происходило в 1826 г. В среду 5 июля (23 июня) он записал, что в этот день возвратился в Эдинбург из Абботсфорда, где провел несколько дней в беседах с писателем, его родными и другими гостями. Вечером следующего дня (6 июля) отмечено: ‘Я перевел на английский язык значительную часть ‘Слова о полку Игореве’ по совету сэра Вальтера Скотта’. В пятницу, 7 июля, ‘по дороге домой встретил сэра Вальтера Скотта, который остановился на минуту поговорить со мной’. Особенно интересна субботняя запись: ‘Я работал упорно и на третий день своих трудов закончил перевод ‘Слова о полку Игореве’ с некоторыми историческими примечаниями, которые я извлек из Карамзина. Я собираюсь показать свой перевод сэру В. Скотту, который сказал, что ему любопытно было бы взглянуть на него, и потому, побоявшись, что он найдет мой почерк неразборчивым, нанял писца и целых четыре часа после обеда диктовал ему, но непривычные славянские имена и стиль так смущали его, что он делал самые нелепые ошибки и едва успел справиться с половиной…’ Только в понедельник, 10 июля, перевод был додиктован до конца, и вечером Давыдов понес его к писателю, которого не застал дома, и оставил рукопись с характерной запиской, свидетельствующей, как прочно он усвоил в раннем возрасте эстетические нормы классицизма. Он просил извинения за стиль оригинала, за ‘нелепо-причудливое нагромождение метафор и возгласов и разрывающие повествование призывы и обращения…’

Переводил он, разумеется, так, как понимал текст, не смущаясь недостатком специальных знаний и нисколько не задумываясь над необходимостью филологической сноровки. Примерно в то же время кто-то спросил, почему бы ему не заняться переводом нового романа Вальтер Скотта, так чтобы не отставать от автора и завершить работу одновременно, и единственным препятствием он счел отсутствие времени — ведь надо было посещать лекции и сдавать экзамены.

Впоследствии, впрочем, он весьма скептически отзывался о своем, затерянном ныне, труде. Сохранилось его письмо к Вяземскому (Павлу Петровичу) от 7 октября 1875 г., в котором он говорит об этом переводе как о ‘грехе своей юности’ и признается, что выполнил его единственно для того, чтобы ‘доставить удовольствие Вальтер Скотту, которого <...> любил до обожания’. ‘Я был так смел,— вспоминает Давыдов в том же письме,— что решился не комментировать, но перевести на английский язык ‘Слово о полку Игореве’, и вышла в моем переводе такая ужасная чепуха, что никто на свете, ни сам переводчик не мог находить в ней никакого смысла. Я заметил, что писарь, которому я дал перебелить мой манускрипт, все время смеялся. Я, однако, послал перебеленный перевод в Абботсфорд, но, к счастию, не присутствовал при его чтении. Воображаю себе, как любезный, но колкий зять поэта, Локарт, должен был издеваться над моим трудом! Увидевшись несколько позже с самим В. Скоттом, я ему заявил мои опасения, что он не найдет много пользы в моем переводе, на что он отвечал с очень доброй улыбкой, что действительно трудно понять поэму, но что в ней заметен до некоторой степени характер описанной местности и что войска и героиня играют в ней большую роль’¹¹⁷.

Следует учесть, что в 20-х годах XIX в. на Западе ‘Слово о полку Игореве’ было известно еще очень мало: английского перевода его в то время не существовало, переводы французские и немецкие были малочисленны, крайне неудовлетворительны и трудно находимы. Едва ли В. Скотт или В. П. Давыдов могли знать, например, о том, что уже в 1823 г. в Москве вышел стихотворный французский перевод ‘Слова’ (сделанный со стихотворного же, очень вольного перевода Левитского), с тем меньшим вероятием можно предположить, что В. Скотту могли быть известны какие-либо немецкие известия о ‘Слове’, вроде статьи В. Гримма (1812)¹¹⁸.

По-видимому, знакомство его со ‘Словом’ шло через Карамзина, сочинениями которого он интересовался. Как известно, Карамзин не только первым рассказал Западной Европе о ‘Слове’ еще до его издания, но впоследствии уделил ему внимание и в ‘Истории государства Российского’ (1816, ч. I, гл. 7), вскоре вышедшей в просмотренном самим автором французском переводе (Thomas et Jauffret, 1819). Карамзин называет здесь ‘Слово’ ‘особенно древней повестью, украшенной цветами воображения и языком стихотворства’. Свои примечания к английскому переводу ‘Слова’, как отметил он сам, В. П. Давыдов тоже сделал по Карамзину, едва ли в руках переводчика были какие-либо другие пособия. Заметим, однако, что тогда существовали уже труды о ‘Слове’ К. Ф. Калайдовича, Я. О. Пожарского, А. С. Шишкова, Н. А. Цертелева, Н. Ф. Грамматика и что этот памятник находился в центре внимания как русских исследователей, так и поэтов.

Сколько знаем, В. Скотт нигде не высказался печатно о ‘Слове о полку Игореве’, перевод которого выполнен был по его просьбе в 1826 г. В нашем распоряжении есть, однако, еще одно свидетельство по этому поводу, заслуживающее некоторого доверия. Напоминая о судьбе первого издания ‘Слова’ и ранних работах по его истолкованию, Е. В. Барсов в ‘Предисловии’ к своей известной монографии ‘Слово о полку Игореве’ как художественный памятник Киевской дружинной Руси’ сделал следующее указание: ‘Вальтер Скотт, прочитав этот памятник, в одном из писем к графу Орлову выражал удивление, что русские так мало умеют понимать и ценить свои лучшие произведения’ ¹¹⁹. Хотя данное свидетельство не подтверждено никакими документами и может вызвать сомнение в текстуальной точности воспроизведенных здесь слов В. Скотта, но они все же представляются правдоподобными по существу и едва ли могли быть искажены даже при двойной их передаче. Для середины 20-х годов такое суждение, подсказанное шотландскому писателю его русским собеседником, было и вполне естественным и достаточно справедливым. Важно и то, что угадывается за этой нехитрой словесной формулой: В. Скотт не только первым на своей родине прочел ‘Слово о полку Игореве’, но и ранее многих других в состоянии был оценить художественную силу одного из драгоценнейших памятников древнерусской культуры.

Вероятно, чаще всего беседы В. Скотта с В. П. Давыдовым касались новейшей русской истории и русской исторической литературы, в особенности посвященной событиям 1812 г. и последующих годов. Через племянника Дениса Давыдова В. Скотт хотел получить сведения того же рода, каких он в свое время ожидал и от самого ‘Черного капитана’, его вполне устраивали если не ‘неизданные анекдоты’, которые так и не были ему доставлены, то по крайней мере переводы из русских печатных источников.

Подтверждением этому может служить письмо В. П. Давыдова к В. Скотту из Эдинбурга от 7 февраля 1827 г.¹²⁰ Из него явствует, например, что В. Скотт обнаружил интерес к книге русского военного историка Д. П. Бутурлина ‘Военная история русской кампании 1812 г.’, вышедшей в двух томах по-французски в 1824 г., что В. П. Давыдов собирался переводить для В. Скотта отрывки из книги генерала Жоржа Шамбрэ (1783—1845), участника наполеоновского похода, взятого в плен при отступлении французской армии из России, и что эта книга 1823 г. была В. П. Давыдову известна лишь по ее извлечению, в переводе, помещенном в русском журнале ^Х21. Здесь же В. П. Давыдов указывал, что у него под руками было ‘описание битвы при Катцбахе’, т. е. статья ‘Сына Отечества’ о сражении с французами 14 августа 1813 г., и подробное описание переправы через Березину, очевидно в том же ‘Сыне Отечества’ 1825 г.¹²²

В этом же письме есть любопытное свидетельство, что В. П. Давыдов перевел В. Скотту какой-то отрывок якобы из статьи Карамзина о пожаре Москвы. Это место письма требует пояснений, так как не вполне ясно, о каком произведении идет речь. Наиболее вероятным представлялось бы, что здесь имеется в виду стихотворение Карамзина ‘Освобождение Европы и слава Александра I’, посвященное московским жителям. Оно было сначала напечатано в ‘Вестнике Европы’, а затем вышло отдельно (М., 1814) с предисловием автора и вскоре перепечатано было и в Петербурге¹²³. Конечно, ни это предисловие, ни самое стихотворение не могут быть названы ‘Очерком (essay) русской кампании’, как аттестует свой перевод В. П. Давыдов, однако и в предисловии, и в стихотворном тексте Карамзин говорит о пожаре Москвы, а примечания к стихотворению как бы подкрепляют поэтические образы свидетельскими показаниями.

‘С вами, добрые москвитяне, провел я четверть века и лучшее время моей жизни, — писал Карамзин в предисловии,— с вами видел грозу над сею столицею отечества, с вами ободрялся великодушием достойного нашего градоначальника, с последними из вас удалился от древних стен кремлевских, и с вами хожу ныне по священному пеплу Москвы, некогда цветущей… В дни тревоги и бедствий видел я вашу доблесть: лица горестные, но ознаменовенные твердостью, слезы, но слезы умиления…’ и т. д.¹²⁴ В самом же тексте стихотворения внимание скорее всего могло привлечь следующее место:

Москва! Прощаемся с тобою

И нашей собственной рукою

Тебя мы в пепел обратим!

Пылай: се пламя очищенья!

Мы землю с небом примирим.

Ты жертва общего спасенья!

В твоих развалинах найдет

Враг мира гроб своих побед…

К этим стихам Карамзин сделал следующее примечание: ‘Очевидцы рассказывают, что Каретный и Москотильный ряды зажжены рукою самих лавошников, также и многие домы хозяйскою’¹²⁵. Приводим подлинник этого любопытного письма В. П. Давыдова к В. Скотту:

Dear Sir,

I have been looking into some of my Russian books in the hopes of finding there some of the information, which you were anxious to procure. I am not aware of having ever heard of a General Dourakoff, though a family of that name exists and would be spelt in that way in English, whilst the name of the General in chief who was killed during the war is Doktouroff._The]words, which you were desirous to have the sound of are the following:

Gospodee pomiluoi nas

Lord have mercy upon us.

They are very probably the words which the soldiers pronounced when they crossed themselves and went to battle, as this is an ejaculation constantly in the mouths both of the soldiers and of the people in general.

With regard to General Boutourline’s work, on which you desire to have some notes, I find that I have a short review of it in the ‘Son of the Country’, which I should be most happy to translate if you should think that it could interest you at all. I have also found in the same journal a detailed description of the passage of the Berezina translated from the work of Mr Shambre entitled: Histoire de l’expedition de Russie, par M … Paris 1823, tome second. I am much afraid, dear Sir, that these documents are of too JittJe importance to attract your attention, but I have marked them down here on account of the references which are to be found in them.

There is a curious piece by our late historian Karamzin on the burning of Moscow. The author, being freed by order of the Emperor from all dependence upon the Censorship, said with reason that no human being influenced his pen, and his essay upon the Russian campaign shows, I think, that he had not scrupled to mark down the Truth. I have been bold enough to translate a small part of it, in which the allusions to an event too generally known to allow of any description seem to infer that the burning of Moscow was caused by the Russians. This is undoubtedly the prevalent opinion in Russia, and if for a long time the destruction of the Capital was attributed to the French, it could have been only with a view of exciting still more the national hatred.

The earliest numbers of the ‘Son of the Country’, which began to be published at the period of that memorable campaign, are full of interesting and in great measure of authentic details on this subject. I regret to say that I have not any of these numbers by me, but if the spring be not too late to consult them, I might get them over with the greatest facility and any other works, which you would be so kind as to mark down. The only farther documents, if I may so call them, which I have by me are: a description of the battle of Katzbach, extracts from the notes written by a Russian officer during the campaign of 1814, a short essay by the Archbishop of Moscow on the moral reasot s which secured to the Russians indisputable superiority over the French in the war of 1812, and the historical piece by Karamzin, of which the enclosed is an extract.

Allow me, dear Sir, in conclusion to this note to express to you my gratitude for the permission you have given me of speaking to you on a subject which is at the moment exciting the curiosity and the anxious expectation of the work’, and at the same time my regret at not being in my power to give you any important information.

Believe me, dear Sir, with great respect

Your obliged and faithful servt V. Davidoff

42 York Place.

7th February, 1827.

P. S. If you should not find the inclosed manuscript legible, I beg that you should send it back to me and allow me to copy it out a little more clearly¹²⁵.

<Перевод:>

Милостивый государь!

Я пересмотрел некоторые из моих русских книг в надежде найти там кое-какие интересующие Вас сведения. Кажется, я не слыхал о генерале Дуракове (Dourakoff), хотя род, носящий это имя, и существует и фамилия эта так писалась бы по-английски, генерал-аншефа, который был убит во время войны, звали Дохтуров. Слова, которых произношение Вы желали знать:

Gospodee pomiloui nas.

Господи, помилуй нас.

Это, по всей вероятности, слова, которые солдаты произносили, когда осеняли себя крестом и шли в бой, ибо это восклицание постоянно на устах и у солдат, и у народа вообще.

Что касается труда генерала Бутурлина, о котором Вы хотели идеть замечания, то я обнаружил краткий отзыв о нем в ‘Сыне Отечества’, который охотно переведу для Вас, если Вы считаете, что он может представить для Вас какой-либо интерес. В том же журнале я нашел подробное описание перехода через Березину, переведенное из труда г. Шамбрэ, озаглавленного ‘Histoire de 1’Expedition de Russie par M…’, Париж, 1823 г., том второй Боюсь, милостивый государь, что эти документы слишком маловажны, чтобы привлечь ваше внимание, но я отмечаю их здесь ради ссылок, которые в них можно найти.

У нашего покойного историка Карамзина есть любопытное сочинение о пожаре Москвы. Автор, будучи по распоряжению государя освобожден от всякой цензуры, по праву говорил, что ни один человек не водил его пером, и его очерк русской кампании показывает, по-моему, что он не стеснялся говорить правду. Я дерзнул перевести небольшую часть, где указания на событие, слишком общеизвестное, чтобы оно могло нуждаться в описании, позволяют заключить, что пожар Москвы был вызван русскими. Таково, без сомнения, преобладающее в России мнение, и если в течение долгого времени разрушение столицы приписывалось французам, то лишь в целях еще более возбудить народную ненависть.

Самые первые номера ‘Сына Отечества’, который начал выходить во время этой достопамятной кампании, полны интересных и в значительной мере достоверных подробностей об этом предмете. К сожалению, у меня нет при себе ни одного из этих номеров, но к весне, если это будет еще не слишком поздно для Ваших справок, я могу с большой легкостью выписать их, а равно и другие труды, которые Вы будете любезны указать. Единственные другие документы, если можно их так назвать, которые у меня имеются при себе, это описание битвы при Катцбахе, выдержки из записок, которые вел один русский офицер во время кампании 1814 г., краткое сочинение московского архиепископа (the Archbishop of Moscow) о нравственных причинах, которые обеспечили русским бесспорное превосходство над французами в войне 1812 г., а также исторический очерк Карамзина, выдержка из коего при сем прилагается.

Позвольте мне в заключение этого письма, милостивый государь, выразить Вам мою благодарность за разрешение говорить с Вами о предмете, который в настоящее время возбуждает любопытство и взволнованные ожидания всего мира, и в то же время сожаление, что я не в состоянии сообщить Вам более важных сведений.

Остаюсь, милостивый государь, с великим уважением

ваш обязанный и преданный слуга В. Давыдов

42, Йорк плейс,

7 февраля 1827

P. S. Если прилагаемая рукопись покажется вам неразборчивой, прошу вас вернуть ее мне, чтобы я переписал ее более четко.

Это письмо В. П. Давыдова использовано в ‘Жизни Наполеона’: в гл. X седьмого тома приводится возглас ‘Господи, помилуй нас!’ и почти буквально повторяется данное Давыдовым объяснение, в гл. XI того же тома в примечании процитированы слова из письма о Карамзине, освобожденном от цензуры, а в основном тексте главы приведена цитата из сочинения, под его именем сообщенного писателю. Эти строки не имеют соответствия в упомянутом выше стихотворении Карамзина. Приводим их в обратном переводе на русский язык С. Шаплета:

‘Дворцы и храмы,— говорит один русский писатель (Карамзин),— памятники искусства и чудеса великолепия, остатки минувших веков и недавние создания, гробницы предков и колыбели настоящего поколения — все было истреблено. Не осталось ничего от Москвы, кроме воспоминаний о сем граде и твердой решительности отмстить за падение оного’¹²⁶.

Вероятно, беседы В. Скотта с В. Давыдовым касались также и русской поэзии новейших времен, и русской повествовательной литературы, достоверно известно, что речь при этом шла и о популярности произведений В. Скотта в России.

По воспоминаниям В. П. Давыдова, при его посредстве В. Скотту был, между прочим, послан из России ‘экземпляр перевода на русский язык одного из приписанных ему романов — ‘Эдинбургская тюрьма’. ‘Эта книга,— прибавляет Давыдов,— была принята поэтом, и в ответ прислано, им конфиденциально несколько строк благодарности ‘за пищу его авторскому тщеславию’. Эти строки были сохранены в секрете до вынужденного печальными обстоятельствами признания автора в сочинении им Веверлейских романов’¹²⁷.

В бумагах Давыдова сохранилось неопубликованное письмо В. Скотта, несомненно являющееся тем, о котором он говорит в приведенной цитате. Письмо это носит действительно строго конфиденциальный характер, поэтому в нем не упоминается адресат (письмо обращено к В. П. Давыдову, но не к русскому переводчику) и не названо произведение, о котором идет речь, все любезности сугубо (и намеренно) загадочны,— если не знать повода, которым они вызваны.

My dear Sir,

I am much obliged by the flattering testimony you have had the kindness to send me that I have been so lucky as to meet some acceptation in Russia. An author if he could direct his own fortune would be always most desirous to please a nation of a bold, original and natural character and I am equally sensible of your kindness in sending me such acceptable food for my authorial vanity.

My dear Sir, your most truly Walter Scott¹²⁸

13 Dec

3, Walker Street

<Перевод:>

Милостивый государь,

Я очень обязан вам за любезно присланное вами мне лестное для меня свидетельство, что мне посчастливилось встретить в России некоторое радушие. Всякий писатель, если бы он мог управлять своим жребием, больше всего стремился бы понравиться народу со смелым, оригинальным и естественным характером, так что я в равной степени признателен вам и за то, что вы любезно сообщили мне то, что составляет такую приятную пищу для моего авторского самолюбия.

Искренне ваш, милостивый государь, Вальтер Скотт

13 дек<абря>

Уолкер стрит, 3.

Год на письме не указан, но оно бесспорно относится к 1826 г. Об этом говорит и бумага с траурной каймой (жена В. Скотта умерла 15 мая 1826 г.), и адрес (Вальтер Скотт с дочерью Анной жил на улице Уолкер в Эдинбурге только зимой 1826 —1827 г.), и, главное, то, что в момент его написания Вальтер Скотт еще был ‘Великим неизвестным’ — его авторство перестало быть тайной после его публичного признания на обеде в пользу театрального фонда, состоявшемся 2 февраля 1827 г. В дневнике Давыдова прямо названа доставленная им писателю книга: это была четырехтомная ‘Эдинбургская темница’, перевод А…ы З…г (М., 1825), т. е. перевод романа ‘The Heart of Mid-Lothian’, сделанный Анной Петровной Зонтаг (урожд. Юшковой, 1785—1864), племянницей и преданным другом Жуковского, писательницей и переводчицей, бывшей замужем за американцем Е. В. Зонтагом, в то время капитаном Одесского порта и командиром черноморской яхты ‘Утеха’¹²⁹.

Сохранилось еще несколько писем и записок В. Скотта и его дочери Анны к В. П. Давыдову. Они не имеют полных дат, но все относятся к 1826— 1828 гг., т. е. времени обучения русского юноши в Эдинбургском университете. Точные их даты устанавливаются без особого труда по сопоставлению с дневниковыми записями В. Скотта.

Так, два письма написаны в один жаркий июньский день (утром и вечером), когда изнемогавший в городе от жары необычно засушливого лета В. Скотт решил отправиться в Абботсфорд и заодно отвезти своего любознательного молодого приятеля в соседний городок на выборы.

Вот первое письмо:

My dear Sir,

If Mr Colyar and you still wish to see an Election, I wish you would accept a share in my carriage on Saturday 1-st June when I go to Abbotsford — on the Monday following I go to our County Election at Jedburgh which is besides a place well worth seeing and I could show whatever is to be seen there.

I return to Abbotsford that night and next day, Tuesday the 4-th, to Edinburgh. So, if you will bestow so much time on me you will make me very happy as otherwise I must travel alone.

Yours very truly Walter Scott

6 N St. David Street

Friday

<На обороте:>

Mr Davidorf.

<Перевод:>

Милостивый государь,

Если господин Кольер и вы все еще желаете видеть выборы, я бы предложил вам разделить со мной экипаж в субботу 1 июня, когда я отправлюсь в Абботсфорд. В понедельник я поеду на выборы в совет графства в Джедборо, место, которое само по себе стоит посмотреть, и смогу показать все, заслуживающее внимания.

В этот же вечер я вернусь в Абботсфорд, а на следующий день, во вторник 4-го,— в Эдинбург. Итак, если Вы уделите мне столько времени, то обрадуете меня, иначе мне придется путешествовать в одиночестве.

Искренне ваш Вальтер Скотт

Север, улица Св. Давида, 6.

Пятница

<На обороте:>

Г-ну Давыдову.

Письмо датировано пятницей, которая приходилась на 30 июня (в самом письме описка: ‘в субботу 1 июня’ — вместо ‘1 июля’). Предложение было принято, и вечером В. Скотт послал еще записку:

Dear Sir,

Permit me to remind you and Mr Colyar of your obliging promise to go with me to Abbotsford tomorrow. The carriage will wait on you tomorrow at half past twelve and will take me up at the Court on our way southward.

I am, dear Sir, very much yours Walter Scott

St. David street 30-th June.

<Перевод:>

Милостивый государь,

Позвольте мне напомнить вам и м-ру Кольеру о вашем любезном обещании отправиться завтра со мною в Абботсфорд. Экипаж будет ожидать вас завтра в половине первого, а меня захватит у здания суда по дороге на юг. Остаюсь, милостивый государь, искренне Ваш Вальтер Скотт

Улица св. Давида.

30 июня.

Утром 1 июля В. Скотт записал в дневнике, что повезет с собою в Абботсфорд ‘молодого Давыдова и его учителя’.

Еще одно письмо относится к 1827 г.:

My dear Sir,

Anne tells me you go to the continent soon, I hope not so early but that we can see you at Abbotsford. The enclosed letter engraving will perhaps put you in mind of the Chateau though I trust you intend to see us the next season if not sooner.

Will you favour me with a transcript of the two verses of Claudian so happily applied to the Russian war. I have let yours fall aside.

Yours truly Walter Scott

Edin.

22 Feb-ry.

Best compliments to Mr Colyar. We lie you know just in your line of retreat if it be postponed till after the 12 March, when we go to Abbotsford.

The sketch is for your album¹³⁰.

<Перевод:>

Милостивый государь,

Анна сообщила мне, что Вы уже скоро отправитесь на континент, надеюсь, не так еще скоро, и мы успеем видеть вас в Абботсфорде. Прилагаемая гравюра на почтовой бумаге, может быть, напомнит вам о Замке, хотя, я уверен, вы соберетесь навестить нас весною, если не раньше.

Прошу вас снабдить меня копией двух стихов Клавдиана¹³¹, так удачно примененных к русской войне. Ваша выписка затерялась.

Искренне ваш Вальтер Скотт

Эдин<бург>

22 февр<аля>

Лучшие пожелания м-ру Кольеру. Мы находимся, как вы знаете, как раз на линии вашего отступления, если оно будет отложено и состоится после 12 марта, когда мы отправимся в Абботсфорд.

Этот рисунок — для вашего альбома.

Приведенные письма дополняются тремя записками от дочери писателя¹³¹. Две относятся к весне 1827 г.— приглашение в театр и сообщение о скором отъезде из города. Одна — к 1828 г., это последнее уже приглашение в Абботсфорд¹³².

Последнее письмо относится к тому времени, когда Давыдов, окончив курс в Эдинбургском университете со степенью Arts graduate в 1828 г. и простившись уже с Абботсфордом, жил некоторое время в Лондоне, причисленный к русскому посольству, ‘обедая каждодневно у гр. С. Р. Воронцова’, по его собственному свидетельству. Близость С. Р. Воронцова к Питту — факт, хорошо известный его биографам. О Питте хотел узнать В. Скотт, и Давыдов сообщал ему все, что мог, и после рассказа при встрече 12 мая написал письмо.

Ashburnham House, 20-th May 1828.

Dear Sir Walter.

As you wished me to give you in writing the purport of the conversation I had with Count Voronzoff relatively to the last moments of Mr Pitt, I profit with pleasure of an early opportunity of doing so and hence the greater satisfaction in performing this task as it was Count Voronzoff’s particular wish to have communicated to you what he knew of Mr Pitt’s death, and had heard from the mouth of the Prime Minister himself, with whom he had lived on a footing of intimacy rarely to be found existing between a foreign Ambassador and the First Minister of the Court to which he is attached.

From the conversation Count Voronzoff had with him he was satisfied that the news of the battle of Austerlitz had no share in bringing about his death. Being at the time at Bath he saw the Ministers come successively to deplore the event of the defeat, and being anxious to have the private opinion of Mr Pitt himself he stayed till all had quitted his bedside, and then addressed him upon the subject. ‘The event’, said Mr Pitt with composure, ‘is a disastrous one, but if your Sovereign and my own are conscious of the dignity and power of their own people, they will rise superior to the present events. For one or two years we ought to remain quiet, and the present success of Napoleon will excite him to still greater encroachments. He will prescribe new conditions and will at last bring on his own ruin’. It is remarkable that at the same time Mr Fox was calling violently for a treaty of Piece and Alliance with Napoleon, and representing to the House of Commons the impossibility of a Coalition ever arising with a view to bringing down the absolute sway of the French Emperor.

The real cause of the death of Mr Pitt, Count Voronzoff says, was in his violent exertions every night in the House of Commons and in his extreme anxiety to save his friend Lord Melville from the aspersions thrown upon him. On this subject Mr Pitt told Count Voronzoff ‘they wish to pierce me through the body of my friend’.

This, dear Sir Walter, is all that I have to communicate to you on this subject, and it was at the request of Count Voronzoff, who is so deeply interested in it, and so desirous of its being handed down to posterity in its true light, that I spoke to you about it the last time I had the pleasure of seeing you.

I conclude these lines, dear Sir Walter, by thanking you once more for all your kindness. My affection for Scotland, in which I have passed so many happy days, is I think second to no other attachment within my breast, and I shall always preserve the dearest remembrance of my visits to Abbotsford. I hope I shall ever be worthy of your friendship, and beg you to believe me to be with great respect

Your faithfull and affectionate servant Vladimir Davidoff

<Перевод:>

Эшбернам Хауз, 20 мая 1828

Дорогой сэр Вальтер!

Так как вы пожелали, чтобы я письменно сообщил вам содержание разговора, который был у меня с гр. Воронцовым касательно последних минут м-ра Питта, я рад воспользоваться первой возможностью сделать это, и с тем большим удовлетворением исполняю эту задачу, что гр. Воронцов особливо желал, чтобы вам было сообщено то, что ему известно о смерти г-на Питта, и то, что он слышал из уст самого первого министра, с которым он находился в близости, редко встречаемой между иностранным послом и первым министром того двора, при котором он аккредитован.

Разговор, который гр. Воронцов имел с Питтом, убеждает его, что известие об Аустерлицкой битве отнюдь не способствовало его смерти. Будучи в то время в г. Бате, он видел, как министры один за другим являлись сетовать о поражении, и, желая знать личное мнение самого м-ра Питта, остался, пока все не ушли от постели больного, и тогда обратился к нему по этому поводу. ‘Это событие бедственное,— спокойно сказал м-р Питт,— но, если ваш государь и мой будут сознавать достоинства и силу своих народов, они подымутся над ныне происходящим. Год или два мы должны держаться тихо, теперешний успех Наполеона подвинет его на еще большие посягновения. Он станет предписывать новые условия и, наконец, навлечет на себя гибель’. Замечательно, что в это же время м-р Фокс яростно призывал к заключению договора о мире и союзе с Наполеоном и доказывал палате общин невозможность образования когда бы то ни было коалиции с целью ниспровержения неограниченного господства императора французов.

Истинной причиной кончины м-ра Питта, говорит гр. Воронцов, были его ежевечерние напряженные выступления в палате общин и его настойчивое желание спасти своего друга лорда Мельвилля от нападок, которым тот подвергался. По этому поводу м-р Питт заявил гр. Воронцову: ‘Они желают прободать меня через тело моего друга’.

Вот, дорогой сэр Вальтер, все, что я имею сообщить вам по этому предмету. В последний раз, когда я имел удовольствие видеть Вас, я говорил с Вами об этом по просьбе гр. Воронцова, которого это дело глубоко интересует и который желает, чтобы оно было передано потомству в истинном свете.

Я заключу эти строки, дорогой сэр Вальтер, выразив Вам еще раз благодарность за всю вашу любезность. Моя любовь к Шотландии, в которой я провел столько счастливых дней, не уступает, мне думается, никакой другой привязанности моего сердца, и я навсегда сохраню драгоценнейшее воспоминание о посещениях Абботсфорда. Надеюеь, что всегда останусь достойным вашей дружбы, и прошу верить тому, что пребываю с великим уважением вашим преданным и любящим слугой

Владимир Давыдов

<На обороте:>

Сэру Вальтеру Скотту, баронету.

Риджентс парк, 24, Саффар плейс¹³³.

Вальтер Скотт, приезжавший весной 1828 г. на некоторое время в Лондон, а также гостивший в его окрестностях у своих друзей, прочел это письмо не сразу и кратко отвечал на него накануне отъезда:

My dear Sir,

It would have given me no small pleasure to have waited on count Woron-zow agreably to his obliging invitation but as I leave for Scotland to-morrow it is impossible to me to have that honor. Accept my best thanks for the interesting communication of the last interview between count Woronzow and Pitt and as we may not meet for some time if indeed this motley world should permit us to meet again, accept my best and kindest wishes for your prosperity and happiness for which you have laid the best foundation in stocking your mind with useful knowledge and conforming your principles to the rules of honor and morality.

Adieu, my young friend and believe me always yours with sincerity and affection

Walter Scott¹³⁴

London, 24 May

<На обороте второго листа:>

A Mons. Davidoff

<Перевод:>

Милостивый государь,

Мне доставило бы немалое удовольствие явиться с визитом к графу Воронцову согласно его любезному приглашению, однако, так как я завтра уезжаю в Шотландию, мне невозможно удостоиться этой чести. Примите мою большую благодарность за интересное сообщение о последнем разговоре между графом Воронцовым и Питтом и, так как мы, возможно, не скоро встретимся опять, если вообще нам удастся встретиться в этом пестром и шумном мире, примите мои лучшие и самые сердечные пожелания преуспеяния и счастья, надежный фундамент для которых вы заложили, обогатив свой ум полезными знаниями и укрепившись в принципах чести и нравственности.

Прощайте, мой юный друг, и верьте, что я остаюсь навсегда ваш искренний и любящий

Вальтер Скотт Лондон

24 мая

<На обороте:>

Г-ну Давыдову.

‘Пребывание в Абботсфорде было исполнено какого-то возбуждающего обаяния,— свидетельствовал В. П. Давыдов в своих позднейших воспоминаниях о В. Скотте.— Смотрели поэта и слушали с ненасытным любопытством, бывало, смеялись до слез от забавных рассказов и переходили внезапно к противоположному настроению души, когда сам поэт, с поднятой вверх головой, повторял какие-нибудь стихи, пришедшие ему на память. В. Скотт никогда не говорил о своих собственных стихах, он даже находил их слабыми и не признавал себя гласно автором своих сочинений в прозе. Он, казалось, посвящал все время гостям до того, что они сами начинали сомневаться, может ли он быть автором такого большого числа романов’.

В памяти В. П. Давыдова сохранилось несколько особо примечательных, с его точки зрения, эпизодов и сцен. ‘Раз вечером,— свидетельствует он,— спросили Вальтер Скотта, правду ли рассказывают, что он увидел однажды в Абботсфорде фигуру умершего Байрона, которого Вальтер Скотт так любил и ставил выше всех современных поэтов? Он улыбнулся и рассказал, что действительно раз вечером, только что сделавши цитату из Байрона, имея в ту минуту твердо в своей памяти его наружность, он проходил по входному залу Абботсфорда, в который проникал только свет луны. Луч падал на длинную мантию, висевшую у окна, и ему тогда точно показалось, что он видит Байрона, во весь рост, даже и самое лицо его бледное и печальное. Он остановился на пороге, и хотя знал, что это обман чувств, но желал, чтобы обман этот продолжался’¹³⁵. Нетрудно узнать в этом рассказе тот самый анекдот, который сам В. Скотт в сходных выражениях передал в своих ‘Письмах о демонологии и колдовстве’ (‘Letters on Demonology and Witchcraft’. London, 1830)¹³⁶.

‘Жена поэта, леди Скотт, и дочь,— пишет далее Давыдов,— рассказали про другое происшествие, которое сильно поразило бы спиритистов, если бы они в то время существовали. В глубокую ночь, когда все в Абботсфорде были в постелях, раздался по всему дому страшный шум, происходивший, по-видимому, из входного зала. Господа и служители встали и побежали, кто со свечами, кто без них, в зал и, входя в него из разных дверей, тут встретились, но все оружие было на своих местах, главная дверь и окна были заперты, и висевшие с потолка флаги не колебались ни от малейшего дуновения ветра. Все с удивлением разошлись по комнатам и только через неделю узнали, что в этот самый ночной час абботсфордского испуга умер в Эдинбурге обойщик, устраивавший все украшения этого зала. Он был человек очень преданный поэту и взаимно им любимый’.

‘Вальтер Скотт,— продолжает Давыдов,— однажды вспоминал о разговоре про коронацию Георга IV, совершенную со всеми обрядами и пышностью прежнего времени. Он был приглашен присутствовать при всех церемониях, воспроизведенных согласно средневековым преданиям, которых никто не изучал и не описывал так верно, как он сам, и в прозе, и в стихах. На банкете в Вестминстерском готическом зале он видел, как молодой представитель древнего дворянского дома въехал в самый зал верхом, в рыцарском облачении, на статном коне, тоже покрытом броней, и как, остановившись против самого короля, он в качестве рыцаря (champion) вызывал на поединок каждого из присутствующих, кто не признает Георга IV законным повелителем Великобритании, и как затем тот же рыцарь, подняв с лица стальное забрало, осушил данный ему королем кубок и, наклонившись головою до гривы коня, осаживал его до самых дверей зала. Но ничто так не поразило поэта, как самая церемония коронации. Лишь только король возложил на себя корону, все пэры, стоявшие в мантиях вдоль собора, глядя на короля, возложили каждый на себя свои короны. Это движение, совершенное вдруг, но без всякого восклицания, имело, по словам очевидца, потрясающее действие’¹³⁷.

Эти страницы дают нам законченный и очень типичный портрет В. Скотта — приверженца феодальной старины и обрядности, любителя страшных рассказов, он интересен потому, что списан с натуры. Сообщаемые В. П. Давыдовым подробности могут быть учтены и в биографии В. Скотта, как несомненно достоверные, отметим, кстати, что английским исследователям В. Скотта они совершенно неизвестны: лишь малая их часть была пересказана без указания источника в некрологе В. П. Давыдова, в газете ‘Times’ 1 августа 1882 г.

На дальнейших страницах цитированных воспоминаний (в ‘Биографическом очерке гр. В. Г. Орлова’) есть ряд не лишенных интереса данных, здесь, в частности, подробно описана история разоблачения авторства В. Скотта самим ‘Великим неизвестным’ на обеде в пользу беднейших актеров Эдинбургского театра в тот момент его жизни, когда банкротство издателя принудило его отбросить свое инкогнито ‘для удостоверения своей личности перед судом при определении долгов и следующих ему платежей за его сочинения’. Это, впрочем, известно и из английских источников. Но, например, описание шотландского национального праздника, рассказом о котором в письме из Эдинбурга в начале 1828 г. В. П. Давыдов очень позабавил своего деда, заслуживает цитации из него нескольких наиболее колоритных отрывков.

В бумагах В. Н. Давыдова сохранилось пригласительное письмо на этот традиционный обед!

Sir,

The Committee of Management of the Celtic Society have directed me to request the honor of your company at the annual dinner of the Society in the Waterloo Hotel on Friday the 25 curt at 1/2 of 5 o’clock.— Sir Walter Scott to be in the chair.

I remain, Sir, your mo ohe st.

George Faiiiuharson Secretary^l38

1. Scotland St.

17 Jan. 1828

<Перевод:>

Милостивый государь,

Распорядительный комитет ‘Кельтского общества’ уполномочил меня просить Вас оказать честь своим присутствием на годичном обеде Общества в ‘Waterloo Hotel’ в пятницу 25 числа сего месяца, в половине пятого. Председательствовать будет сэр Вальтер Скотт.

Остаюсь, милостивый государь, ваш покорнейший

слуга Джордж Фарксон, секретарь.

Улица Шотландии, 1

17 января 1828 г.

‘Обед сей,— рассказывает В. П. Давыдов,— дан был обществом ‘Highland Celtic Society’¹³⁹, состоявшим преимущественно из владельцев Верхней (Нагорной) Шотландии. Члены пришли к обеду в национальных разноцветных костюмах того клана (рода), к которому каждый принадлежал, с кинжалами и- пистолетами за кушаками и с обнаженными коленками. В. Скотт был председателем банкета, в котором участвовало несколько сот гостей, во всех речах его при тостах, не исключая и первой в честь короля, была черта оригинальности. Речь при первом тосте Вальтер Скотт, к общему удивлению, начал словами, впрочем, метко придуманными для самолюбия шотландцев: ‘Раз примирившиеся враги суть самые верные друзья, и нет у Великобританского короля подданных более преданных верхне-шотландцев, за здоровье короля!’ Тост за здоровье самого Вальтер Скотта все гости пили с теми же почестями, с какими пили за здоровье короля, стоя, а горцы — стоя на стульях, одной ногой на самом столе, и повторяя вместе с тем девять раз свой нагорный национальный крик. В ответ на этот тост председатель сравнивал себя с тем герцогом Кларанским, которого потопили до смерти в бочке его любимого вина, и прибавил, что после всех высказанных ему похвал он чувствовал себя в таком точно положении, в каком был бы знаменитый герцог, если бы его вытащили из бочки, совершив операцию потопления только до половины. Большой хохот поднялся во всем зале. Совершенно в другом духе и самым высоким слогом была предложена память одного недавно умершего начальника клана Макдональда Гленгери¹⁴⁰, человека, известного по непомерной своей гордости. Председатель обеда, бывший близким другом покойного, не скрыл в своей речи его слабостей, он сказал, что с таковым характером следовало этому начальнику клана родиться несколько столетий раньше, что он был великодушен, но, полагая, что люди переродились со времен его предков, находил, что самых его предков не уважали по мере их заслуг. Тут был тихий, но всеобщий сочувственный гул одобрения. Поэта Бурнса <т. е. Бёрнса, Robert Burns, 1759--179б> Вальтер Скотт превозносил как самого гениального и жалел, что его жизнь была исполнена горестей. И за этой, и за предыдущей памятью, за которыми гости пили в молчании и стоя, трубач (piper), ходя по комнате, играл на волынке (bagpipe), инструменте чрезвычайно громком, но которым могут восхищаться одни шотландцы, разве на открытом воздухе и с благородной дистанции. Когда замолкла эта дикая музыка, Вальтер Скотт встал с места и с выражением сосредоточенного внимания и большого достоинства сказал, что с благоденствием отечества тесно связано и благоденствие союзных держав, и он в присутствии одного молодого русского дворянина предлагает выпить полный кубок за здоровье императора того могущественного государства, которое есть ‘пояс и вал Европы’ (the girdle and bulwark of Europe) и которое обратило вспять бурные волны войны, жертвуя собственной своей столицей, когда весь Запад материка изнемогал. Эти слова вызвали громкое одобрение. Все встали, а горцы на стулья, и с национальным возгласом, десять раз повторенным, выпили за здоровье императора Николая Павловича…’¹⁴¹.

Нет необходимости прибавлять, что тем ‘молодым русским дворянином’_гна которого В. Скотт указал присутствующим при этом своем тосте, был именно В. П. Давыдов. Юношу торжественно поздравил и похвалил и ректор университета, тоже член ‘Кельтского общества’. На листке приеденного выше приглашения сохранилась карандашная помета Давыдова: ‘Diner publique, preside par W Scott. Toast a l’Emp Nicolas.— Moi repondre’ (Публичный обед под председательством В. Скотта. Тост в честь имп. Николая.— Я отвечал).

По рассказу В. П. Давыдова, В. Скотт, прощаясь с ним навсегда в Абботсфорде, ‘написал ему на память в альбом, что так как не имеет дара писать красивые стихи, то выражает в честной прозе (in honest prose) свои сердечные пожелания и кончает следующею цитатою старинной шотландской надписи…’. Давыдов приводит ее в оригинале и в своем переводе (‘Поступай правильно, не страшись ничего, хотя бы тебя подозревали. Не стоит многого тот, которому не завидуют. Не заботься о том, какие сказки о тебе рассказывают. Если ты хочешь жить без нареканий, пойди, живи в пустыне’). Из воспоминаний В. П. Давыдова запись В. Скотта перепечатана была и в ‘Times’ 1882 г., в некрологе В. П. Давыдова. Этот автограф сохранился. В собрании Н. В. Власова в Москве находится ныне тот самый альбом В. П. Давыдова, на правую страницу которого В. Скотт внес свою прощальную запись, оказывается, что на самом деле она гораздо длиннее и что цитированному Давыдовым шотландскому четверостишию предшествует довольно длинное и сердечное обращение в ‘честной прозе’. Вот эта запись:

My dear young friend,

As I am not felicitous in expressing my sentiments in pretty verses accept, in honest prose my wishes for your happiness and prosperity for which you have laid so sure a foundation in your persevering pursuit of useful knowledge and elegant literature. Among the new friends which go where you will your amiable qualities will not fail to acquire keep a part of your recollection for those whom you leave in Scotland and a small nook of that share of remembrance for

your sincere and affectionate friend

Walter Scott

Abbotsford

25 March 1828

The following lines which contain an excellent moral lesson occur in a stone label on the old mansion house of Fir Glen.

Do well and dread nought, though

thou be espied* *surrounded with spies

He is little gude worth that is not envied.

Take thou no heed what tales men tells. *uncensured

If thou wouldst live undeemed* gang where no man dwells.

<Перевод:>

Мой дорогой юный друг,

Так как мне не очень удается выражать свои чувства в хорошеньких стихах, примите в честной прозе мои пожелания счастья и успеха, для которых вы заложили надежное основание, усердно приобретая полезные знания и знакомясь с изящной литературой. Среди новых друзей, которых, где бы вы ни были, ваши добрые качества безусловно помогут вам приобрести, сохраните в своих мыслях место для тех, кого вы оставляете в Шотландии — и небольшой уголок своей памяти для

Вашего искреннего и любящего друга Вальтера Скотта

Абботсфорд

25 марта 1828 г.

Следующие строки, содержащие превосходный нравственный урок, начертаны на каменной доске на старом доме в усадьбе Фёрглен:

Поступай хорошо и не бойся ничего, хотя бы

за тобой подсматривали* *шпионили

Немногого стоит тот, кому никто не завидует.

Не обращай внимания на толки людей.

Если хочешь прожить без осужденья*, *без порицания

удались туда, где никого нет.

Записав эту старинную надпись на шотландском диалекте, В. Скотт заботливо пояснил трудные слова синонимами, написанными сбоку.

На той же странице, где находится приведенный автограф В. Скотта, несколько строк на память ученику написал и Джон Вильсон (1785—1854), автор стихотворной драмы ‘Город Чумы’ (1816) (послужившей Пушкину оригиналом для его маленькой трагедии ‘Пир во время чумы’), многих других произведений, стихотворных и прозаических (в том числе и знаменитых ‘Амброзианских ночей’, 1822—1835), а также деятельный сотрудник ‘Blackwood’s Magazine’ (где он выступал под псевдонимом Кристофера Норта)¹⁴². Вильсон был одновременно и профессором этики в Эдинбургском университете (с 1820 г.), и лекции его слушал здесь В. П. Давыдов. Запись Вильсона прозаичнее и официальнее, но и в ней много внутренней теплоты и сердечности:

Among more than a thousand students who have attended the Moral Philosophy class in our University, not one have I esteemed more than Vladimir Davidoff. To hear of his health, honour and happiness will always delight his affectionate friend

John Wilson

Edin — Gloucester Place, 6.

April 20th, 1828.

<Перевод:>

Среди более чем тысячи студентов, прослушавших курс нравственной философии в нашем университете, ни одного я не уважал больше, чем Владимира Давыдова. Услышать о его здоровье, почестях и счастье всегда будет рад его искренний друг

Джон Вильсон

Эдин<бург>, Глостерская площадь, 6.

20 апреля 1828 г.

У нас есть основания думать, что этот лестный отзыв учителя о своем ученике был высказан им с полной искренностью. По крайней мере, когда старый воспитатель Давыдова и участник его поездок в Абботсфорд А. Кольер в начале 40-х годов, после поездки в Петербург, вернулся в Шотландию и навестил их общих старых знакомых в Эдинбурге, Джон Вильсон был одним из тех, кто отозвался о В. П. Давыдове с наибольшей симпатией. Кольер писал Давыдову по этому поводу 30 января 1841 г.: ‘Кажется, все вспоминают Вас с живейшим участием, особенно Вильсон, которого я посетил и нашел работающим в расстегнутой сорочке над Maga <т. е. Magazine, 'Blackwood's Magazine'>, и он дал доказательство тому: после многих расспросов о Вас он сказал: ‘Я любил сэра Д<авыдова> и часто жалел, что не дал ему золотой медали вместо серебряной, экзаменаторы были очень строги, а мне следовало быть снисходительнее, учитывая, что он иностранец. Да, да, он был превосходным студентом, да, да… Есть ли вероятие, что он приедет сюда? Ему дали ученую степень доктора прав (LLD). Я очень доволен — он оправдал наше доверие больше всех’. В архиве В. П. Давыдова сохранилось также одно неопубликованное письмо к нему Вильсона.

Уехав из Англии, В. П. Давыдов некоторое время не терял из виду своих шотландских друзей. Доучившись за границей, он вернулся в Россию, где вскоре начал службу в Министерстве иностранных дел. Но ни служебные дела, ни смерть его деда Владимира Григорьевича Орлова (в 1831 г. в Москве), сделавшая его (спустя еще четверть века) обладателем и графского титула, и фамилии Орловых, и их родового поместья под Москвой, ни женитьба, ни, наконец, предпринятое им в 1835 г. большое путешествие с ученой целью на Ближний Восток (в Грецию, Малую Азию и Турцию) не ослабили яркости его шотландских впечатлений, и Давыдов по-прежнему любовно вспоминал счастливые времена своего эдинбургского студенчества и своих былых шотландских друзей. Однако личные сношения с ними, некогда столь оживленные, начали постепенно ослабевать и все больше отодвигаться в прошлое, переписка становилась все более редкой. Общение с В. Скоттом, доживавшим свои последние годы, прекратилось, и о своем любимом писателе Давыдов узнавал лишь от третьих лиц.

Первоначально живой связью между Давыдовым и кругом его абботсфордских и эдинбургских друзей являлся вернувшийся на время в Англию Кольер, деятельно поддерживавший переписку со своим бывшим воспитанником. Именно от него Давыдов узнавал новости о В. Скотте, его здоровье, отъезде в Италию, обстоятельствах его смерти, наконец, о судьбе его поместья. Так, например, о В. Скотте много говорится в большом письме Кольера Давыдову из Лондона от 27 апреля 1831 г.:

‘Могу сообщить Вам печальные новости о сэре В. Скотте. Некоторые газеты сообщают, что 19-го числа у него был апоплексический удар, другие опровергают это, но все согласно утверждают, что он очень болен и что его издатель и д-р Аберкромби были срочно вызваны в Абботсфорд! С тревогой ожидаю свежих известий и надеюсь получить их, прежде чем отправлю это письмо…’.

Кольер надеется на благополучный исход болезни сэра Вальтера, но замечает все же: ‘Вспомните, что и в ту пору, когда мы имели счастье часто видеть его, его здоровье было отнюдь не крепким. Будем все же надеяться, что он пока останется среди нас и еще несколько лет сможет восхищать и улучшать мир. Ни один английский писатель нашего времени и всех предшествующих эпох не сделал столько для нравственности, как он, на мой взгляд,— и не только благодаря высокой нравственности его героев, но потому, что он поднял общий уровень того рода литературы, который порождал столько зла, когда он начинал свой замечательный путь’.

На другой день, т. е. в четверг 28 апреля, Кольер сделал обещанную приписку с известиями более успокоительного характера, идущими от дочери Скотта, Софии Локарт, жившей с мужем в Лондоне: ‘Сегодня в газетах ничего нет о сэре Вальтере, но я слышал через третьих лиц от м-с Локарт, что ему лучше. Она отправляется в Абботсфорд в субботу’.

Последующие письма Кольера к Давыдову полны тех же известий о тяжелой болезни В. Скотта и предчувствий его скорой кончины. Приехав в Россию в 1832 г. и находясь в с. Ивановском (имении Давыдова), Кольер даже оттуда посылал Давыдову в Петербург английские газеты с новостями о В. Скотте. В письме, помеченном ‘Воскресенье утром’ <19>, сообщается:

‘Сэр В. Скотт прибыл в Лондон, но одна его сторона полностью парализована, и врачи заявляют, что ему не поправиться. Я получил это известие от графа Толстого, который ухитряется доставать газеты раньше, чем мы…’¹⁴³.

Известие о смерти В. Скотта 21 сентября 1832 г. облетело весь мир, на него довольно широко откликнулась также и русская печать: некрологи, статьи, литературные характеристики покойного писателя, заметки о последних днях его жизни и т. д. помещены были во многих русских журналах и газетах.

Может показаться несколько странным, что В. П. Давыдов печатно никак не откликнулся в России на это событие. Свои воспоминания о знакомстве и дружеских связях с покойным владельцем Абботсфорда он опубликовал лишь сорок лет спустя в биографии своего деда, в 30-х же годах он хранил их про себя и не напечатал ни некролога, ни статьи о В. Скотте в русской прессе. Но впечатление, которое смерть В. Скотта произвела на Давыдова, было очень сильным, и он тотчас же взялся за перо, чтобы на английском языке излить свою скорбь по этому поводу и набросать красноречивую характеристику покойного в письме к одному из его друзей и своему доброму знакомому по Эдинбургу — Александру Юнгу. Об этом мы знаем потому, что в архиве В. П. Давыдова сохранилось ответное письмо Юнга. Оно было не единственным, и прежде чем привести его, нам необходимо вкратце осветить как историю их знакомства, так и их отношений к В. Скотту, чтобы лучше понять, почему именно к Юнгу адресовался Давыдов с лирическими воспоминаниями о только что скончавшемся владельце Абботсфорда.

Александр Юнг (Alexander Young of Harburn), которого В Скотт дружески именует в своем дневнике Sandie Young (см. запись от 8 марта 1826 г.), был его старым эдинбургским приятелем, навещавшим его и в Абботсфорде. У Юнга были русские знакомства: в Эдинбурге в 1825 г. он принимал у себя русских гостей — гр. Г. В. Орлова с женой. А осенью того же года приехавший туда учиться юноша Давыдов (племянник Г. В. Орлова) сразу же обратился к Юнгу по приказанию своего деда В. Г. Орлова — ‘для распоряжений домашних’, т. е. для советов по устройству своего быта в Эдинбурге, а впоследствии нередко посещал любезного старика. Когда в 1828 г. по окончании университета Давыдов покидал Эдинбург, Юнг написал ему прощальное письмо, в котором — не случайно, конечно,— адресовался к нему как к другу В. Скотта. Это письмо сохранилось.

Edin, 22-nd April 1828.

My dear Sir,

As I understand that you purpose leaving Edinburgh soon, I beg your acceptance of a book from a friend who very much regrets your departure, the more especially that from his advanced period of life he may not have the happiness of eating* with you again in this world.

The work herewith sent has a good deal of merit in its particular line, and if you condescend to read the appendix it may remind you of the person by whom it was originally drawn up and subscribed, tho’ afterwards much improved by the pen of your friend Sir Walter Scott.

With all good wishes for your future welfare and prosperity I remain, my dear Sir, your most faithful and obedt friend and servt Alex.

Young¹⁴⁴

<На обороте:>

Mr Davidoff

<Перевод:>

Милостивый государь,

Так как я слышал, что Вы намереваетесь скоро покинуть Эдинбург, прошу Вас принять книгу от друга, который очень сожалеет о вашем отъезде, особенно потому, что из-за престарелого возраста, быть может, не будет уже иметь счастья снова ужинать {Можно полагать, что eating — результат ослышки лица, писавшего под диктовку,— и появилось вместо meeting (встретиться).} с Вами на этом свете.

Сочинение, которое при сем посылается, имеет немало достоинств в своем специальном роде, а если вы удостоите прочитать приложение, оно может напомнить вам того, кто первоначально составил его и подписал, хотя впоследствии оно было значительно усовершенствовано пером вашего друга сэра Вальтера Скотта.

Желая вам в будущем благосостояния и благоденствия, остаюсь, милостивый государь, Вашим искренним и преданным другом и слугой

Алекс<андр> Юнг

Г-ну Давыдову.

Какую книгу Юнг посылал своему молодому приятелю, установить не удалось, но упоминание В. Скотта как ее редактора, прямое указание на дружеский характер их отношений с Давыдовым, надежда, что подаренное издание сможет напомнить владельцу и его составителя, и того, кто ‘усовершенствовал его своим пером’, все это очень знаменательно: ‘друг’ В. Скотта не мог не пользоваться особой симпатией и уважением всего шотландского круга его друзей, знакомых и почитателей.

Узнав о смерти В. Скотта, Давыдов не мог не вспомнить только что приведенных строк и автора их, престарелого Юнга, быть может, в собрании автографов своего деда он читал сохранившееся там дружеское письмо В. Скотта к Юнгу 1820 г., вероятно подаренное Г. В. Орлову самим адресатом. Как бы там ни было, В. П. Давыдов написал Юнгу в Эдинбург большое письмо с панегириком покойному писателю и получил столь же пространный ответ, который мы приводим ниже полностью. Следует отметить, что письмо это (как и предыдущее) не автограф: своей рукой Юнг только подписывал письма, а писал их под диктовку кто-либо из членов его семьи:

Edinburgh, 22-d March 1833.

My dear Sir,

Nothing could have given me greater pleasure than your letter containing a most eloquent and feeling tribute to the memory of our departed friend, who most assuredly was one of the best men and greatest geniuses that ever existed. The splendid subscription which you have devoted to the benefit of his family shall be applied by me accordingly. Your remittance for that purpose falls due about the end of May next. Meanwhile I have apprised Miss Scott, who is in London and not | in very good health, of your noble benefaction, but I have not since had the pleasure of hearing from her. I took the liberty likewise of imparting a copy of your letter to our friend Lord Corehouse, who j has in the following sentence done f-it no more than justice.

‘I am delighted’, he says, ‘with Count Davidoff’s letter, and very much obliged to you for having favoured me with a perusal of it. A more eloquent and beautiful eloge on our late friend has not been pronounced by any of his countrymen, and the Count’s handsome subscription must put some of our grandees to the blush’.

‘The Count’s splendid talents and liberal opinions must render him an ornament and a blessing to his country’.

Immediately before Sir Walter went to Naples, I spent two days with him at Abbotsford, he was sadly changed, but I still thought it possible he might return to his native Land: we shed tears at parting, when he said in a low tremulous voice: ‘we shall meet again’, but alas! that event did not happen.

As a literary character, he was above all praise. I know many most respectable characters who had read all his works three of four times over, and yet are ready to begin again, with a confidence of being equally instructed and improved. I hope justice will be done to him in a suitable Memoir of his Life and Writings, which I understand his son-in-law Mr Lockhart means to write and towards which I have pledged myself to furnish him with some valuable documents. The world lies under great obligations to him, but Scotland in particular owes him a debt which she never can repay. To avoid repetitions, I will take the liberty of transcribing to you what I some time ago wrote to his daughter on that head.

‘I can never cease, whilst I live, to venerate the immortal memory of your father, and his country would in my opinion be most ungrateful if she did not strive to commemorate by lasting trophies the glory and renown which

he has shed upon it beyond all other individuals whom it ever produced. In fact Scotland was a terra incognita till its history, its people and its literature were illustrated, or rather, it may be truly said, dragged, from an obscurity, from which they might never have emerged, but for his powerful hand. The very features of the country and all its most beautiful scenery, were unknown, until he threw that lustre upon them which but for him they might never have obtained’.

I am happy to learn that you have entered into the honorable state of matrimony with an amiable young princess and I hope that at no distant period your friends in Auld Reekie will have the pleasure of seeing your lady and you in a city to which you are so partial, and which I can assure you, if it deserved to be admired during the period of your residence, would now be held double worthy your regard, for it is enlarged and impioved in more than that proportion, since you saw it.

Your friends here are quite delighted to hear good accounts of you, particulary Sir W-m Hamilton and Mr Pillans, both of whom remember you with the greatest regard and affection, and desire me to present their kindest compliments, to you with their best wishes for your welfare. Sir William is now, besides profr of Civil History, Secretary to the University and His Majesty’s Solicitor of Tithes for Scotland, whilst Mr Pillans is in great force, both as a professor and an Author. Others of your friends have gone ‘to that bourne from which no traveller returns’, but as to those still existing, I may have occasion to say something in another letter, as I cannot for some time to come return a full answer to your last.

I rejoice to hear that Mr Colyar is well and usefully employed, to an excellent letter which 1 received from him a considerable time ago, I returned an answer which I fear has not come into his hands, amongst other matters to which it referred, I noticed the melancholy cause of your being disappointed in getting your Scott terriers, but since I got your last, 1 have made another application to the heir of your unfortunate friend Mr Pringle of Haining, from which I hope the dogs promised will still be forthcoming, but if they are not, I will endeavour in some other quarter to supply their place. Mrs Young and my daughters here present with me join in respectful compliments and best wishes to your Lady and you, and I remain with sincere regard, my dear Sir,

your most obedient and faithful servt Alex. Young

Count Vladimir Davidoff

P. S. As I am rather at a loss for your proper style or designation, have the goodness, when you write to me again, to note it at the end of your letter. By a wrong number on the address of your last, it was some days longer in reaching me than it should have been. Let your next be to ‘Alexr Young Esq. of Harburn, 48, Queen Street, Edinburgh’.

<На обороте:>

A Monsr. le Comte Davidoff etc. etc.

St. Petersburg Russia.

<Перевод:>

Милостивый государь, Ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем ваше письмо, содержащее столь красноречивую и прочувствованную дань памяти нашего ушедшего друга, который, несомненно, был одним из лучших людей и величайших гениев, когда-либо существовавших на земле. Щедрая сумма, подписанная Вами в пользу семьи, будет соответственно употреблена мною. Вам следует перевести деньги для очередного взноса примерно в конце мая. Пока что я уведомил мисс Скотт, которая не совсем здорова и находится в Лондоне, о вашем благородном пожертвовании, но еще не имел удовольствия получить от нее ответ. Я позволил себе также сообщить копию вашего письма нашему другу лорду Корхаузу, который отдает ему не более чем должное в следующих выражениях: ‘Я в восторге,— пишет он,— от письма графа Давыдова и чрезвычайно обязан вам за то, что Вы доставили мне удовольствие прочитать его. Более красноречивого и прекрасного панегирика нашему покойному другу еще не было произнесено его соотечественниками, а щедрая подписка графа должна заставить покраснеть некоторых наших вельмож.

Прекрасные таланты и либеральные взгляды графа должны быть украшением и благословением его родины’.

Перед самым отъездом сэра Вальтера в Неаполь я провел с ним два дня в Абботсфорде. Он очень изменился, но я еще надеялся на возможность его возвращения на родину, при расставании мы прослезились и он сказал тихим дрожащим голосом: ‘Мы еще встретимся’, но — увы! — этого не случилось.

Как литературная величина он выше всякой хвалы. Я знаю многих достойнейших людей, перечитавших все его сочинения по три и четыре раза и готовых вновь взяться за них сначала с уверенностью, что будут и учиться, и совершенствоваться. Я надеюсь, что ему будет воздано должное в книге о его жизни и литературной деятельности, которую, как я понимаю, собирается писать его зять м-р Локарт и для которой я обещался доставить некоторые ценные документы. Весь мир очень многим обязан ему, а Шотландия в особенности в неоплатном долгу перед ним. Чтобы не повторяться, я позволю себе сообщить вам копию того, что недавно писал по этому поводу его дочери: ‘Пока я жив, я никогда не перестану благоговеть перед бессмертной памятью вашего отца, полагаю, что величайшей неблагодарностью будет, если его страна не постарается запечатлеть долговечным воздаянием память того, кто доставил ей больше славы и известности, чем все остальные люди вместе, вскормленные ею.

Фактически Шотландия была terra incognita, пока ее история, ее народ и ее литература не были показаны, или, лучше сказать, выведены им из мрака, из которого они бы могли никогда не выйти, не будь его могучей руки. Самые характерные особенности Шотландии и ее прекраснейшие ландшафты оставались в неизвестности, пока он не направил на них яркий свет, которого без него они могли бы не дождаться’.

Я счастлив узнать о вашем вступлении в достославное состояние супружества с любезной молодой княжной и надеюсь, что в недалеком будущем ваши друзья из Олд Рики будут иметь удовольствие видеть вашу супругу и вас в городе, к которому Вы столь расположены, могу вас уверить, что если он заслуживал восхищения во время вашего пребывания в нем, то теперь вдвойне достоин внимания, ибо с того времени, как Вы его видели, он разросся и улучшился более чем вдвое.

Ваши здешние друзья рады добрым вестям о вас, в особенности сэр Уильям Гамильтон и м-р Пилланс, которые вспоминают о Вас с величайшей теплотой и симпатией и просят меня передать вам свои искренние поздравления и наилучшие пожелания. Сэр Уильям ныне не только профессор гражданской истории, но еще и секретарь университета, а также поверенный его величества в церковных делах Шотландии. Мистер же Пилланс пользуется большим авторитетом и как профессор, и как писатель. Некоторые из ваших друзей ушли ‘в безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам’ {В. Шекспир. Гамлет, акт III, сц. 1.}, что касается оставшихся, то я, пожалуй, расскажу вам о них в следующем письме, так как полностью ответить вам на все смогу лишь спустя некоторое время.

Я рад слышать, что мистер Кольер здоров и нашел себе полезное занятие, на его прекрасное письмо, которое я получил сравнительно давно, я послал ответ, который, боюсь, не дошел до него. Среди других вопросов, затронутых в нем, я отметил с огорчением ваше разочарование из-за неполучения шотландских террьеров, но, получив ваше последнее письмо, я снова обратился к наследнику вашего бедного друга мистера Прингля из Хейинга и надеюсь, что обещанные собаки будут посланы вам, если же нет, то я попытаюсь найти взамен собак в другом месте. Присутствующие здесь миссис Юнг и мои дочери присоединяют к моим свои почтительные поздравления и лучшие пожелания вашей супруге и вам. Остаюсь с искренней приязнью, милостивый государь, вашим покорным и преданным слугой Алекс. Юнг.

Графу Владимиру Давыдову

P.S. Так как я не знаю, как следует правильно титуловать и обозначать вас, будьте любезны, когда будете опять писать мне, сообщить это в конце письма. Из-за неправильного номера в моем адресе ваше последнее письмо дошло до меня несколькими днями позже, чем следовало бы. Пусть ваше следующее будет адресовано Ал-дру Юнгу эсквайру из Харберна, 48, Королевская улица, Эдинбург.

<На обороте:>

Господину графу Давыдову

и пр. и пр.

Санкт-Петербург. Россия

Мы привели это большое письмо полностью, так как оно с замечательной ясностью воссоздает перед нами и историю дружеских отношений его автора с русским ‘графом’ (этот титул В. П. Давыдов получил значительно позднее, но так называл его и В. Скотт), и обстановку их встречи в Эдинбурге, но главным образом потому, что в центре этого письма снова стоит В. Скотт, образ которого связан почти со всеми подробностями, намеками и упоминаемыми лицами. К В. Скотту ведут шотландские знакомцы В. П. Давыдова, например лорд Корхауз (Lord Corehouse), посещение старинного замка которого В. Скотт отметил в своем дневнике под 9 сентября 1827 г., ‘ваш бедный друг м-р Прингль из Хейнинга’,— богатый молодой человек, подававший большие надежды, сосед и приятель В. Скотта, безвременная смерть которого отмечена В. Скоттом в его дневнике (запись от 5 мая 1831 г.), не говоря уже о сэре Вильяме Гамильтоне, который упоминается в том же дневнике вместе с его братом Томасом в качестве гостей в Абботсфорде вместе с В. П. Давыдовым (запись от 1 сентября 1827 г.), о них мы скажем ниже.

Значительный интерес в этом письме представляют воспоминания Юнга о последних встречах с В. Скоттом перед его смертью, характеристика его личности и исторического значения с точки зрения пламенного шотландского патриота, каким был Александр Юнг, этот эдинбургский старожил и историк. В. П. Давыдов не мог не быть польщен таким вниманием к себе со стороны своего престарелого друга, но, вероятно, хорошо понимал, что, как и прежде, причиной их взаимной симпатии был покойный уже В. Скотт.

Многоречивость Юнга имеет, однако, и другие основания: чрезвычайно щедрый вклад, внесенный В. П. Давыдовым по денежной подписке в пользу семьи покойного, размеры которого, несомненно, превысили все надежды его оставшихся друзей, большей частью людей весьма скромного достатка. Юнг не мог не привести в своем письме восхищения по этому поводу даже самого богатого из них — лорда Корхауза. Любопытно также указание, что зять В. Скотта, известный писатель и журналист Джон Локарт (John Gibson Lockhart, 1794—1854), приступает к написанию биографии В. Скотта, а Юнг снабжает его многими своими материалами — воспоминаниями в первую очередь, но также, вероятно, и письменными документами¹⁴⁵. В. П. Давыдов не упустил случая сделать то же. Когда ‘Жизнь В. Скотта’, написанная Локартом, вышла в свет в Эдинбурге в 1837 г., он не только явился одним из первых подписчиков на это издание, но счел необходимым обратиться к автору с рядом поправок к его труду и собственных воспоминаний о В. Скотте в дополнение к тем, которые, вероятно, уже были сделаны им раньше.

В архиве В. П. Давыдова сохранилось письмо к нему Локарта от 8 июня 1839 г. В нем заключается благодарность за присылку изданного В. П. Давыдовым большого труда — результат совершенного им в 1835 г. путешествия по Ближнему Востоку (‘Путевые записки, веденные во время пребывания на Ионических островах, в Греции, Малой Азии и Турции в 1835 г.’ СПб., 1839—1840), но опять-таки в центре письма В. Скотт и общие друзья по Абботсфорду. Это письмо также заслуживает того, чтобы привести его полностью:

Regent’s Park. London.

June 8, 1839.

My dear Sir, I have to thank you for a very kind letter and also for the first volume of your Travels in Greece etc. with an appendix of engravings which reached me a day aftewards through Mr Field. The designs I admire and in part comprehend their value — for the book I am very sorry to say I do not understand one word of Russian so that my acquaintance with it must remain a bowing one merely until I shall be fortunate enough to discover an interpreter: which 1 fear is not likey to be very soon as I know of no person here who possesses your language in any measure, except a merchant in the city who might do well to translate a letter about fir timber or tallow, but would hardly be of use in a case of classical scenery and the details of Attic architecture, I shall however be on the look-out for a proper dragoman — but I still hope it is your purpose to have your work rendered either into French or German in either of which dresses I could read and I am sure I should greatly enjoy it. The beauty of the typography does much credit to the press of some place but what that place is I cannot make out for I want a key even to your alphabet.

A thousand thanks for your obliging expressions about my Life of Sir W. Scott — tho’ I should hardly call it mine since the object at least was to make him be mainly his own biographer — I know few could have loved him more than you did or therefore be more likely to enter into the spirit of his letters and diaries.

I had been informed of your very handsome contribution to what was called the Abbotsford subscription, by our good old friend Mr Young and if I had had the means of giving a complete list of those who contributed to that fund I should have been too happy to mention your name among the first — but I could not offer a full catalogue and to select names however distinguished might have had an invidious look. I presume when the Managing committee shall have closed the affair, their records will be made accessible to me, but as yet that has not been done. I believe, however, there is now no doubt that the House of Abbotsford with all its books etc. and a portion of the estate will ere long be fixed by entail on the descendants of our friend. His eldest son is now proceeding to India as lieut-colonel of a regiment of horse. His second son is still a clerk in the Foreign office here. Neither of them have any children — and a little boy and girl of mine are therefore as yet the only relics of him in the second generation. He has left no fortune, nor prospects of fortune to his children — but I hope they may long continue to value his example and none of them disgrace their blood.

I trust we shall one day meet again — and that from time to time I may receive tidings of your health and prosperity.

Ever very sincerely yours J. G. Lockhart.

P.S. Your young Grand duke has left a very favourable impression here among all who conversed with him — Whig or Tory. But his appearance tho’ noble and graceful by no means equals his father’s, as I remember him when in Scotland some twenty years ago.

Tom Hamilton continues to live very happily with his new wife at Windermere. I have never seen the Lady — but all who know her speak of her as a most charming person. Wordsworth the Poet who is now in London talks with warm affection of them both.

<На обороте:>

M Davidoff etc. etc.

<Перевод:>

Риджент Парк, Лондон, 8 июня 1839.

Милостивый государь,

Я должен поблагодарить Вас за любезное письмо, а также за первый том ваших Путешествий по Греции с приложением альбома гравюр, которые я получил днем позже через м-ра Фильда. Иллюстрациями я восхищаюсь и отчасти разбираюсь в их достоинствах, но что касается книги, должен, к сожалению, признаться, что не понимаю ни слова по-русски, и поэтому мое знакомство с ней неизбежно останется поверхностным до тех пор, пока мне не удастся найти переводчика. Боюсь, что это произойдет не так скоро, ибо я не знаю здесь никого, кто бы хоть в какой-нибудь степени владел вашим языком, за исключением одного купца из Сити, который мог бы перевести письмо, трактующее о строевом лесе или сале, но едва ли сможет оказаться полезным, когда речь идет о классическом пейзаже или об особенностях греческой архитектуры. Все же буду искать подобающего переводчика. Однако надеюсь, что Вы намерены издать свой труд в переводе на французский либо немецкий язык, на том или другом я смог бы прочитать его и уверен, что с большим удовольствием. Красота шрифта делает честь постановке типографского дела в некоем городе, но что это за город, я не могу определить, так как у меня нет даже ключа к вашему алфавиту.

Тысяча благодарностей за ваш любезный отзыв о моей ‘Жизни сэра Вальтера Скотта’, хотя мне едва ли следует называть ее своей, поскольку я намеревался, по крайней мере, сделать его самого его собственным биографом. Я знаю, что немногие любили его больше, чем вы, и никто не способен лучше вас проникнуть в дух его писем и дневников.

Наш добрый старый друг м-р Юнг сообщил мне о вашем щедром вкладе в так называемую Абботсфордскую подписку. Если бы у меня была возможность дать полный список участников этого фонда, я был бы счастлив назвать ваше имя одним из первых, но я не мог предложить полного списка, а выбирать имена, как бы известны они ни были, могло бы показаться предосудительным. Когда Распорядительная комиссия закончит свое дело, ее материалы станут, видимо, доступны мне, но до этого еще не дошло. Полагаю все же, что теперь уже нельзя сомневаться в том, что Абботсфордский дом со всеми книгами и прочим, а также часть имения будут утверждены за потомками нашего друга. Его старший сын в настоящее время на пути в Индию, он подполковник в кавалерии. Второй сын продолжает служить чиновником в министерстве иностранных дел. Оба бездетны, и, таким образом, мои мальчик и девочка пока являются единственными его отпрысками во втором поколении. Своим детям он не оставил ни состояния, ни видов на состояние, но я надеюсь, что они будут долго чтить его и никто из них не опозорит его имени.

Надеюсь, что и мы с Вами когда-нибудь встретимся и что время от времени я смогу получать известия о вашем здоровье и благополучии.

Всегда искренне Ваш Дж. Локарт

P. S. Ваш юный великий князь произвел здесь весьма благоприятное впечатление на всех, кто с ним беседовал,— будь то виг или тори. Но какой бы благородной и изящной ни была его внешность, она все же никоим образом не может сравниться с внешностью его отца, каким я помню его в Шотландии лет двадцать тому назад.

Том Гамильтон продолжает счастливо жить со своей новой женой в Уиндермире. Я никогда не видел этой дамы, но все, кто знает ее, говорят, что она чрезвычайно привлекательна. Поэт Вордсворт, который сейчас находится в Лондоне, с теплым чувством отзывается о них обоих.

Дж. Л.

<На обороте:>

Г-ну Давыдову и проч. и проч.

Воспоминания о Вальтере Скотте, рассказы о его сыновьях, Вальтере и Чарльзе, тревога за судьбу Абботсфорда и благодарность за присланную великолепно изданную русскую книгу, которую он не в состоянии был прочесть, сочетаются в этом письме Локарта с новостями об общих для него с В. П. Давыдовым шотландских друзьях. Для нас интересно здесь упоминание Томаса Гамильтона (1788—1842), писателя и журналиста, автора нескольких книг повествовательного и публицистического содержания, имевших успех у читателей 20—30-х годов и очень дружелюбно встреченных английской критикой, а также усердного сотрудника журнала ‘Blackwood’s Magazine’¹⁴⁶.

Наиболее известное из произведений Гамильтона — роман ‘Юность и зрелые годы Сирила Торнтона’, вышедший в свет без имени автора в 1827 г., как раз в период эдинбургской жизни Давыдова. Роман вызвал к себе интерес в печати, выдержал несколько изданий и заслужил одобрительный отзыв В. Скотта, отметившего чтение этой ‘новой и интересной книги’ в своем дневнике 13 мая 1827 г. С Томасом Гамильтоном В. П. Давыдов встречался в Абботсфорде, где Гамильтон бывал нередко, а также, вероятно, и в Эдинбурге. О сердечности их отношений свидетельствует прощальное письмо Гамильтона к Давыдову, написанное им по случаю отъезда его русского приятеля из Эдинбурга весною 1828 г.¹⁴⁷

My dear Davidoff,

I send you the book which I hope will serve as a remembrance of an old friend. I am sure I need not assure either you or Colyar that you will carry with you our very best wishes for your happiness an! prosperity. 1 hope that in the course of events of this ever changing world we may be thrown together again, but should this not be so, pray believe that we shall still continue to cherish both for Colyar and yourself the most sincere regard. If you or Colyar will every now and then favour us with a letter, it will be a great pleasure to both.

In the meanwhile God bless you.

Believe me ever, my dear Davidoff,

Your very sincere friend T. Hamilton

P. S. I find my servant carried the book to your house this morning.

<На обороте:>

V. Davidoff, Esquire

York Place

<Перевод:>

Любезный Давыдов,

Посылаю Вам книгу, которая, надеюсь, будет служить напоминанием о старом друге. Мне, конечно, не приходится уверять ни Кольера, ни Вас в том, что вы увозите с собой наши лучшие пожелания вам счастья и преуспеяния. Надеюсь, что в потоке событий этого вечно меняющегося мира нам доведется снова свидеться, но, если этого не случится, верьте, что мы всегда будем лелеять самое искреннее расположение к Кольеру и к Вам. Нам обоим будет очень приятно, если Вы или Кольер будете время от времени писать нам. А пока что да благословит вас бог.

Остаюсь, мой дорогой Давыдов,

всегда искренне ваш друг Т. Гамильтон

P. S. Оказывается, мой слуга отнес вам книгу сегодня утром.

<На обороте:>

В. Давыдову, эсквайру.

Йоркская площадь.

Очень возможно, что книга, которую посылал Гамильтон, и была как раз его романом ‘Юность и зрелые годы Сирила Торнтона’, обсуждение которого Давыдов мог слышать еще в Абботсфорде и которым он интересовался: это был один из так называемых ‘романов воспитания’ 20-х годов, стоящий в английской литературе между романами В. Скотта вроде ‘Веверлея’ и бульверовским ‘Полем Клиффордом’. Именно эту книгу с ее повествованием об истории созревания личности, идейного, внутреннего роста английского юноши и его превращения в зрелого мужа естественнее всего было бы для англичанина-автора преподнести русскому юноше, начинавшему новый этап своего жизненного пути, перед долгой или окончательной с ним разлукой.

В 30-х и начале 40-х годов, вплоть до самой смерти Томаса Гамильтона, Давыдов продолжает получать сведения о нем и от его брата, сэра Вильяма Гамильтона (1788—1856) — эдинбургского профессора истории и философии, к которому он должен был по приказанию деда ‘обратиться для распоряжений учебных’ сразу по приезде в шотландскую столицу и чьи лекции он слушал потом в университете, и от общего знакомого Локарта. Как показывает вышеприведенное письмо Локарта, Томас Гамильтон в 1839 г. со своей второй женой жил в ‘стране озер’, в одной из живописнейших местностей Камберленда. Еще два года спустя Вильям Гамильтон писал В. П. Давыдову 1 июня 1841 г. из Эдинбурга: ‘Мой брат живет сейчас на английских озерах. Мне не надо говорить, какое большое удовольствие доставит ему возможность свидания с Вами. Кажется, он пишет основательный путеводитель по пейзажам сзерного края. Его адрес: Ellery, Bowness, by Kendal, Cumberland’.

Что касается Вильяма Гамильтона, то он долго состоял с В. П. Давыдовым в переписке и был одним из главных организаторов присуждения ему докторского диплома за книгу ‘Путевые записки, веденные в время пребывания на Ионических островах, в Греции, Малой Азии и Турции’, экземпляр которой (одновременно с другими экземплярами, предназначенными для Локарта и Эдинбургского университета) Давыдов прислал ему из России с ехавшим в Шотландию Кольером.

Этот ‘великолепный труд о Греции’, как отозвался о книге Вильям Гамильтон в письме к В. П. Давыдову (от 17 июня 1841 г.), вызвал лестные отзывы и в русской печати — в сущности, не столько за свои литературные качества, сколько за действительно ценные результаты ученой экспедиции на Ближний Восток, участником которой был Давыдов в весьма авторитетной компании археолога, художника и архитектора¹⁴⁸.

Что присуждение за нее докторской степени было со стороны членов ученой коллегии Эдинбургского университета лишь данью старым дружеским связям с их автором, показывает начало вышеприведенного письма Локарта: Гамильтон едва ли лучше знал русский язык, чем автор ‘Жизни сэра Вальтера Скотта’, и для него, как и для прочих эдинбургских профессоров, содержание этого ‘великолепного труда о Греции’, конечно, осталось вполне недоступным, они могли восхищаться лишь искусством печатника и действительно превосходным альбомом, приложенным к книге. В. П. Давыдов был для них прежде всего их старым слушателем и учеником, а также другом В. Скотта, весьма лестные отзывы которого о многообещавшем русском юноше они уже прочли в локартовской биографии В. Скотта¹⁴⁹. Таков был и приведенный уже нами выше отзыв о Давыдове Джона Вильсона: ‘он был превосходным студентом… Ему дали ученую степень доктора прав. Я очень доволен — он оправдал наше доверие больше всех’. Речь шла действительно больше о доверии, чем о настоящих заслугах, в которых они были плохими судьями, более о дружеских воспоминаниях, чем о научных проблемах.

Для самого Давыдова знакомство и дружеское общение с В. Скоттом и близкими к нему людьми навсегда остались примечательнейшим эпизодом его жизни, о котором он всегда и везде вспоминал особенно охотно. История этой его ‘дружбы’ с великим писателем рано стала широко известна в русском обществе и помнилась у нас долго, вначале о ней говорили с удивлением, удовольствием и даже не без зависти, потом в конце концов со скрытой или явной иронией, когда все это приелось.

Мы уже приводили строки из чернового письма к Пушкину Дениса Давыдова, писавшего, что его племянник Владимир Петрович ‘часто видится с Вальтером Скоттом и часто бывает у него в деревне’, следовательно, идо Пушкина могли дойти какие-либо рассказы об абботсфордских впечатлениях В. П. Давыдова, ‘любимцем Вальтер Скотта’ называл его и А. И. Тургенев, давая его выразительную характеристику в одном из писем к Булгаковым (1831)¹⁵⁰.

Еще в 1831 г., т. е. при жизни В. Скотта, сведения о дружеских сношениях с ним В. П. Давыдова проникли и в русскую печать. Так, например, о них упомянул Н. Д. Иванчин-Писарев, рассказывая биографию его деда — гр. Владимира Григорьевича Орлова, незадолго перед тем умершего в Москве. Говоря о том, что этот деятель екатерининских времен, в давние годы лично знавший Руссо, Дидро и Даламбера, ‘без всяких предрассудков, свойственных старости <...> часто отдавал преимущество нашим современным писателям в отношении к слогу’ и что он ‘с особенным прилежанием наблюдал ход новейшей литературы’, Иванчин-Писарев отмечает: ‘С большим удовольствием получал он из Эдинбурга от внука своего, г. Давыдова, который коротко знаком с Вальтер Скоттом, известия о сем писателе и читал их переписку’¹⁵¹.

Н. А. Полевой, рецензируя в ‘Сыне Отечества’ только что вышедшие ‘Путевые записки, веденные во время пребывания на Ионических островах…’ В. П. Давыдова, так отзывался об их авторе: ‘Друг Вальтер Скотта, получив классическое образование в Англии, как отличный знаток древностей и памятников древнего художества, как человек, имевший притом средства, при огромном состоянии, удовлетворить вполне свое просвещенное любопытство, В. П. Давыдов совершил путешествие по Греции с избранною, ученою и художническою экспедициею…’¹⁵².

Однако в людях ближайшего к Давыдову круга уже в эти годы дружба его с великими ‘европейцами’, которой он, вероятно, не переставал тщеславиться перед своими русскими современниками, вызывала глухую досаду. В сохранившемся в его архиве и неопубликованном полушутливом дружеском послании к нему П. А. Вяземского (датировано 24 мая 1842 г.) есть строки, в которых с оттенком иронии вспоминается о том культе, который Давыдов воздвиг своим юношеским шотландским воспоминаниям с неизменным В. Скоттом в их центре. Очевидно, Давыдов приглашал Вяземского написать стихи в альбом, открывавшийся приведенной нами выше дружеской записью В. Скотта, за которой следовали записи Джона Вильсона, затем Гумбольдта и нескольких второстепенных немецких ученых. Вяземский, несомненно, видел этот альбом, читал собственноручные строки В. Скотта, и вероятно, намекнул именно на них во втором стихе своего послания. У Вяземского: ‘Ты требовал стихов или хоть честной прозы’, у В. Скотта: ‘Так как мне не очень удается выражать свои чувства в хорошеньких стихах, примите в честной прозе мои пожелания’ и т. д. В своем стихотворном послании Вяземский писал Давыдову:

Я слышу твой упрек, твой гнев, твои угрозы,

Ты требовал стихов или хоть честной прозы

И предлагал мне честь за строчку иль за стих

Пробраться кое-как в храм избранных твоих,

Мне — в общине мирской безвестному собрату,

Мне — в рати боевой последнему солдату

Ты пропуск разрешал в блестящий авангард,

Где вождь, старейшина и жрец — шотландский бард.

А я, я, погрузясь в глубокую дремоту,

Под славную хоругвь не рвался к Вальтер Скотту,

И мой ленивый ум так тяжело залег,

Что я на лестный зов откликнуться не мог.

Что делать? Каюсь я в уничтоженьи духа.

В моей природе есть застои и засуха¹⁵³.

В 60-х годах известный эмигрант П. В. Долгоруков в своих памфлетических очерках петербургского ‘высшего света’ дал В. П. Давыдову, тогда уже графу, не слишком лестную характеристику: ‘Граф Орлов-Давыдов считает себя умным человеком потому, что учился в Эдинбургском университете и посещал Вальтер Скотта в замке Абботсфорд, тяжелый, умственно неповоротливый, чванный, надутый, он обладает несчастною страстью произносить скучнейшие спичи’¹⁵⁴. Недолюбливали его в ту пору и в русских дворянских кругах на непомерную гордость и недоступность. В Петербурге ходило много анекдотов о его ‘англомании’ и аристократических претензиях, слегка иронические или просто карикатурные характеристики его попадаются во многих мемуарах и дневниках той эпохи. Время было против него, а он и не думал идти ему навстречу, многим казался он тогда каким-то обломком стародавнего дворянского уклада, упорно не хотевшим замечать новых исторических тенденций русской жизни, но все еще ‘желавшим играть общественную роль’.

Многие открыто посмеивались над его традиционной и приевшейся ссылкой на юношеские годы, проведенные в сообществе с ‘великим шотландцем’,— так часто и так иной раз некстати любил он об этом упоминать. Когда в конце 50-хгодов, накануне ожидавшихся реформ, В. П. Давыдов написал статью ‘О господских поместьях в Англии’ — весьма несвоевременную апологию аграрного и социального ‘благополучия’ Англии, он не удержался от того, чтобы включить в эту статью страницу воспоминаний об одном из таких поместий прошлого времени, с которым связаны были лучшие и наиболее яркие впечатления его юности: ‘Абботсфорд был любимым жилищем Вальтера Скотта, который, скрывая в глубокой тайне сочинение своих романов, проводил все свободное время в готическом замке, выстроенном им самим на берегах исторической и прославленной в песнях реки Tweed. Здесь он писал, здесь принимал охотно гостей и очаровывал их своею беседою, в которой нельзя было не узнавать автора безымянных романов, читаемых целым светом. Из бывших гостей некоторые еще живы, и пока они живы, не забудут его увлекательных, то забавных, то трогательных рассказов и восторженного чтения наизусть стихов современного поэта или шотландской баллады. С какою радостью он опускал глаза на того, который уже узнал этот стих и ценил его значение. На гуляньи по рощам, им посаженным, или в столовой, за сигаркой после обеда, разговор не прекращался, и все в нем участвовали, потому что он умел навести всякого на любимый его предмет. Он говорил, что он не встречал такого человека, от которого нельзя было бы научиться чему-нибудь. Он ошибался, может быть, от большой снисходительности насчет людей, с которыми обращался, и описывает иногда в своем дневнике как особенно умных таких людей, которые другим, и вне общества поэта, показывались самыми обыкновенными людьми или бледными подражателями самому волшебнику’¹⁵⁵.

Но эта светлая страница в статье (в которой не случайно Давыдов старался доказать необходимость сохранения в полной неприкосновенности крупных феодальных земельных владений, старых ‘дворянских гнезд’,— недаром Герцен в эти же годы гневно ополчался на В. П. Давыдова как на представителя барской ‘олигархии’¹⁵⁶) в конце сбивалась на очень грустный лад: в элегическом тоне вспоминает Давыдов печальную судьбу Абботсфорда, перешедшего в чужие руки, и полное исчезновение владевшего поместьем рода: ‘Бывали иногда у абботсфордских гостей минуты тяжелые. Это бывало в те часы, когда поэт еще не являлся. Ходя по берегам реки и глядя на замок, случалось им размышлять: что будет с этим местом, нынешней мастерскою гения, когда самого гения не станет? Печальные предчувствия сбылись, как знают теперь все, читавшие жизнеописание Вальтера Скотта, писанное его зятем Локартом. Никакой сын не понимал так своего отца, как этот зять понимал и обожал своего тестя. Он описал всю его исполненную литературного деятельностью жизнь, разорение от банкротства его книгопродавца и, наконец, смерть в этом самом Абботсфорде. Все его дети скоро за ним умерли, его поместье перешло в другой род, и одна его внучка еще остается в живых’¹⁵⁷.

В 50-х годах В. П. Давыдов с помощью своих английских друзей пытался поместить статью о В. Скотте в журнале ‘The Critic’ и вообще иногда посылал свои литературные труды в английские периодические издания¹⁵⁸. Нередко навещая Англию (он был здесь в 1837, 1860, 1867 и 1872 гг.), В. П. Давыдов старался обновить свои юношеские воспоминания, так, например, с последней представительницей угасшего рода В. Скотта, его правнучкой Максуэлл-Скотт, Давыдов виделся в бытность свою в Англии в 1872 г. И, как отмечают издатели ‘Дневника’ В. Скотта, ‘имел удовольствие рассказывать ей о старых счастливых днях в Абботсфорде’. Еще в 1878 г., издавая биографию своего деда, В. Г. Орлова, Давыдов вновь не удержался от того, чтобы изложить с достаточной подробностью всю историю своего знакомства и общения с В. Скоттом, хотя и писал о себе в третьем лице. Эти воспоминания уже были нами цитированы выше. В. П. Орлов-Давыдов умер в 1882 г., оставив драгоценную библиотеку и большой литературный и исторический архив, разбором которого он сам был занят в последние годы.

В числе интересных вальтерскоттовских реликвий этого архива, кроме описанных выше писем самого В. Скотта и членов его семьи, находился также автографический манускрипт его романа ‘Талисман’. Этот известный роман в составе ‘Tales of the Crusaders’ вышел в свет в 1825 г., а в русском переводе ‘с английского’ был напечатан в Москве два года спустя.

Указание на то, что ‘подлинная рукопись ‘Талисмана’ давно хранится в его архиве, В. П. Орлов-Давыдов поместил в составленной им (1878) биографии его деда, притом в таком контексте, который давал право сделать неправильные заключения относительно ее происхождения. Упоминая о том, что в 1828 г. ‘Абботсфорд был заложен кредиторам’ и что ‘с публичного торга’ продано было тогда все имущество городского дома В. Скотта, ‘не исключая и портрета самого владельца, изображенного сидящим с карандашом в руке и с двумя собаками у ног’, он сделал примечание: ‘Проданы и автографические рукописи романов (подлинная рукопись ‘Талисмана’ сохраняется доныне в Отрадинской библиотеке)’ ¹⁵⁹. Отсюда можно заключить, что рукопись эта попала в руки Давыдова еще в пору пребывания его в Эдинбурге. Однако это не так. Рукопись была приобретена им через комиссионера сорок лет спустя. Этот манускрипт сохранился и находится ныне в Государственном Историческом музее в Москве¹⁶⁰.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁴⁶ Д. П. Якубович. Роль Франции в знакомстве России с романами Вальтера Скотта.— ‘Язык и литература’, в. V, Л., 1930, с. 137—184.

⁴⁷ Смирдинская ‘Роспись российским книгам’ (СПб., 1828) перечисляет уже 23 русских перевода В. Скотта, впрочем, в этот список попало также несколько романов, ошибочно приписанных его перу, см. также: G. Struvе. Walter Scott and Russia.— ‘The Slavonic Review’ (London), 1933, v. XI, No 32, p. 397—410, Ernest J. Simmons. English Literature and Culture in Russia (Harvard Studies in Comparative Literature, v. XII). Cambridge, Mass., 1935, chap. IX. Walter Scott and the Russian Romantic Movement (p. 237—268). Подробная библиография переводов произведений В. Скотта и литературы о нем на русском языке издана Всесоюзной государственной библиотекой иностранной литературы к 125-летию со дня смерти писателя: Вальтер Скотт. Библиографический указатель к 125-летию со дня смерти [составлен И. М. Левидовой]’. М., 1958.

⁴⁸ ‘Московский вестник’, 1827, ч. V, No 20, с. 479—487. Ср.: С. Весин. Очерки русской журналистики двадцатых и тридцатых годов. СПб., 1881, с. 62—63.

⁴⁹ ‘Обозрение нынешнего состояния английской литературы’. Пер. с франц. У.— ‘Вестник Европы’, 1818, No 9, с. 42—44, там же, 1822, No 15, ‘Опыт о романах Вальтера Скотта’. Пер. с франц.— ‘Сын Отечества’, 1825, ч. 103, No 19, с. 355—373.

⁵⁰ Э. А. <'Эолова Арфа', т. е. А. И. Тургенев). Письмо из Дрездена.-- 'Московский телеграф', 1827, ч. 14, No 6, с. 150--155. Ср.: 'Литературная газета', 1829, No 29, июль, с. 33--37. См. об этом ниже, прим. 173.

⁵¹ Количество подобных статей чрезвычайно многочисленно, некоторые указаны в кн.: С. Весин. Указ. соч., с. 61—63, 354—358, ср. также: Н. Колюпанов. Биография А. И. Кошелева, т. I—II. М., 1889—1892.

⁵² ‘Biographical Sketch of Sir Walter Scott’.— ‘The English Literary Journal of Moscow’, 1823, v. I, No 1, p. 23. В русской печати помещено было немало статей о путешествиях в Абботсфорд и о радушии его обитателей. См., напр.: ‘Знакомство д-ра Пишо о сир В. Скоттом’ (‘Северная пчела’, 1825, No 103), ‘Абботсфорд — поместье сира Валтера Скотта’, соч. одним американцем (‘Галатея’, 1829, ч. 4, No 21, с. 290—302), ‘Абботсфорд — жилище Вальтера Скотта’ (‘Телескоп’, 1833, ч. 16, No 13, с. 122—128), М. М. ‘В. Скотт и его семейство’ (‘Библиотека для чтения’, 1834, т. 6, отд. VII, с. 46—51), ‘Домашняя жизнь и последние минуты В Скотта’ (‘Кабинет для чтения’. М., 1838, т. I) и др.

⁵³ ‘Письма А. И. Тургенева к Н. И. Тургеневу’. Лейпциг, 1872, с. 400.

⁵⁴ ‘The Journal of Sir Walter Scott’, p. 10.

⁵⁵ Там же, с. 11.

⁵⁶ ‘Здесь теперь Оленин,— пишет об Алексее Алексеевиче Оленине Н. И. Тургенев к П. Я. Чаадаеву из Парижа 2 декабря (20 ноября) 1825 г.— В восхищении от англичан. И прав, хотя уже и потому, что сн там совершенно выздоровел’ (‘Сочинения и письма П. Я. Чаадаева’, т. 1. М., 1913, с. 359).

⁵⁷ ГБЛ, ф. 219, карт. 136, ед. хр. 3, л. 1.

⁵⁸ От А. А. Оленина портрет перешел к его младшему брату, Петру Алексеевичу (ум. 1898), и хранился б Тверской губ, а от его наследников — к А. К. Пожарскому, который опубликовал его в сб. ‘Звенья’, III—IV, 1934, с. 239, см. об этом заметку Пожарского здесь же, в Приложении <с. 953>: ‘К портрету Вальтер Скотта’.

⁵⁹ С. С. Волк. Исторические взгляды декабристов. М.—Л., 1958, с. 208.

⁶⁰ Д. Н. Свербеев. Записки, т. II, с. 307, 313, 315, 328—329.

⁶¹ ‘The Journal of Sir Walter Scott’, p. 11. Приводим в переводе полностью все относящееся сюда место дневника: ‘В Абботсфорде был приехавший сюда <в Шотландию> молодой граф Давыдов со своим наставником, м-ром Кольером. Он — племянник знаменитых Орловых. Просто поразительно, каким благоразумием и здравым смыслом наделен этот юноша в столь раннем возрасте, как шестнадцать лет, притом без всякого самомнения и самоуверенности. Напротив, он кажется добрым, скромным и бесхитростным (kind, modest and ingenious). На вопросы, которые я задавал ему о положении России, он отвечал с такой точностью и отчетливостью, что впору и вдвое старшему…’

⁶² В этот вечер, как отмечено в дневнике В. П. Давыдова, Мур долго цел свои стихи. Год спустя одна из ‘мелодий’ Мура пришла на ум Вальтеру Скотту, когда он, возвратившись в Абботсфорд из поездки в Лондон и Париж за материалами для ‘Жизни Наполеона’, сел подсчитывать расходы и задумался над причинами повышения цен по сравнению с годами его молодости. Размышления увлекли его в чужую область, и он скоро оборвал их словами: ‘Пусть экономисты решают, как правильнее описать этот процесс, когда монет и много, да яйца дорожают’, и заключил запись (26 ноября 1826 г.) перепевом последней строфы ‘Вечернего звона’:

And so `t will be when I am gone,

The increasing charge will still go on

And other bards shall climb these hills

And curse your charge, dear evening bills.

(‘Так будет и когда меня не станет: / Вздорожание будет продолжаться / И другие поэты, взбираясь на эти холмы, / Будут проклинать цены в дорогих вечерних счетах’). The Journal of Sir Walter Scott, p. 246.

Ср. у Мура:

And so I will be when I am gone,

That tunaful peal will still ring on,

While other bards shall walk these dells

And sing your praise, sweet evening bells.

‘Так будет и когда меня не станет: Звучный звон будет разноситься по-прежнему, / И другие поэты, бродя по этим долинам, / Будут возносить хвалу милым вечерним колоколам’).

⁶³ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова. Составлен внуком его, гр. Орловым-Давыдовым’, т. П. СПб., 1878, с. 308, 313—315.

⁶⁴ The Journal of Sir Walter Scott, p. 47.

⁶⁵ Ibid., p. 167.

⁶⁶ ‘Verses composed for the occasion, adapted to Haidn’s sir ‘God save the Emperor Francis’ and sung by a select band after the dinner given by the Lord Provost of Edinburgh to the Grand Duke Nicholas of Russia and his suite, 19 December, 1816′. (The Poetical Works of Sir Walter Scott, v. X. Edinburgh, 1833, p. 365—366).

⁶⁷ ‘Familiar Letters of Sir W. Scott’, v. I, p. 383. В. Скотт, очевидно, намекает на то, что имя O’Nick, возникшее из прозвания театральной фигуры Old Iniquity (Старый грех) в средневековых моралите, употреблялось в народном языке как синоним дьявола. Об адресате этого письма герцоге Боклю (Duke of Buccleuch) интересные данные приводил уже Д. П. Северин в цитированном выше письме из Эдинбурга, несомненно, что именно благодаря ему состоялось знакомство Северина и Полетики с В. Скоттом. Северин пишет: ‘К числу приятнейших знакомств я припишу Дюка Бокле (Duk of Boccleugh) и семейство его. Загородный дом его в семи милях от Эдинбурга, и он живет, как барин, с удивительного роскошью. Дюк был 20 лот тому назад в России и любит русских’.

⁶⁸ ‘The Journal of Sir Walter Scott’, p. 167.

⁶⁹ И. Звавич. Дело о выдаче декабриста Н. И. Тургенева английским правительством.— Сб. ‘Тайные общества в России в начале XIX ст.’. М., 1926, с. 88—102.

⁷⁰ И. Звавич. Восстание 14 декабря и английское общественное мнение.— ‘Печать и революция’, 1925, No 8, с. 31—52.

⁷¹ ‘Биографический очерк…’, т. II, с. 317. ‘История Наполеона’ встречена была у нас резко отрицательно большинством передовых литераторов. Сильно огорчены были ею Д. Давыдов, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев и многие другие. В русской печати она вызвала шумную полемику и грубое вмешательство цензурных инстанций. См. ниже прим. 106. Подробно вся печатная литература об этой книге зарегистрирована Ю. Д. Левиным в библиографическом указателе, приложенном к его статье ‘Прижизненная слава Вальтера Скотта в России’, в кн.: ‘Эпоха романтизма. Из истории международных связей русской литературы’. Л., 1975, с. 41 и сл.

⁷² Пушкин, т. XIII, с. 345. Здесь отрывок датирован ‘конец сентября — первая половина октября 1827 г. Москва’, подлинник находится в ИРЛИ (ф. 244, оп. 2, No 24), впервые он со многими неточностями был опубликован П. В. Анненковым в ‘Материалах для биографии А. С. Пушкина’. СПб., 1855, с. 418.

⁷³ Подлинники этих писем хранятся в ЦГАДА (ф. 1273, оп. 1, ч. 1, ед. хр. 51). Все они не опубликованы.

⁷⁴ ‘The Letters of Sir Walter Scott, ed. by H. Grierson’. London, 1932—1937. 12 vols.

⁷⁵ Hugh Seymour Walpole был во время войны 1914—1918 гг. прикомандирован к русскому Красному Кресту и одно время находился при русской армии. Полурусская героиня его романа ‘The Duchess of Wrexe’ (1914) уже свидетельствует о возникшем тогда интересе его к русской жизни и литературе, в последующих его романах ‘The Dark Forest’ (1916) и особенно ‘The Secret City’ (1919), действие которого развертывается в Петербурге, этот интерес проявляется еще острее. См.: Dorothy Brewster. East-West passage. A study in literary relationships. London, 1954, p. 176—178.

⁷⁶ ‘The Private Letter-Books of Sir Walter Scott. Selections from the Abbotsford Manuscripts. With a Letter to the Reader from Hugh Walpole’. London, 1930, ‘Sir Walter’s Post-Bag. More stories and sidelights from his unpublished Letter-Books. Written and selected by Wilfred Partington. Foreword by Hugh Walpole’. London, 1932.

⁷⁷ По подлиннику, хранящемуся в Эдинбурге, впервые напечатано: G. Struve. Russian Friends and Correspondents of W. Scott.— ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, N 4, p. 308.

⁷⁸ ‘The Journal of Sir Walter Scott’, p. 130. Накануне, т. е. 13 апреля 1826 г., В. Скотт в письме к одному из своих друзей и сослуживцев по магистратуре (Colin Mackenzie) также упомянул о получении письма от Д. Давыдова, который ‘был известен в Московскую кампанию под именем Черного капитана из-за неустанных и грозных налетов, которые он совершал на Наполеона во время его отступления’, и прибавил, как и в ‘Дневнике’: ‘Если бы я мог выманить у него несколько рассказов, это было бы замечательно’ (‘The Letters of Sir Walter Scott, ed. by H. Grierson’, v. IX. London, p. 506).

⁷⁹ ‘Сочинения Дениса Давыдова’. Изд. 4-е, исправленное и дополненное по рукописям автора. М., 1860, т. I. ‘Переписка с Вальтер Скоттом’, с. 1—37 отдельной пагинации (ср.: ‘Сочинения Д. В. Давыдова’, т. Ill, 1895, с. 78—108, а также ‘Жизнеописания русских военных деятелей’. Под ред. Вс. Мамышева, т. I, в. I. СПб., 1885). Английский текст письма В. Скотта напечатан здесь очень неисправно, с многочисленными ошибками и опечатками, русский текст снабжен примечанием: ‘Это письмо переведено редактором, который по незнанию английского языка руководствовался французским переводом’ (а именно, переводом Кольера, отправленным В. П. Давыдовым вместе с подлинным письмом В. Скотта к Денису Давыдову, который английским языком не владел). Между тем этот перевод пользуется известностью и поныне, так, например, им воспользовался А. Новиков в статье ‘Денис Давыдов и Вальтер Скотт’ (‘Литература и искусство’, 1942, 1 августа, No 31, эта статья не содержит в себе пичего нового сравнительно с собраниями сочинений Давыдова).

⁸⁰ М. Трунова. Партизан-поэт Д. В. Давыдов и ого архив.— ‘Вестник археологии и истории’, 1909, вып. XVIII, с. 13, ср.: В. Орлов. Судьба литературного наследства Дениса Давыдова.— ЛН, т. 19—21, 1935, с. 317.

⁸¹ После обнаружения этого письма И. С. Зильберштейном в рукописных фондах ГБЛ (ф. 479, карт. 1, ед. хр. 5, л. 1—2) оно воспроизводилось много раз, притом большею частью как ‘первая публикация’, предшествующие его воспроизведения были прочно забыты. Нам известны следующие новейшие его публикации: 1) Г. П. Струве (по фотокопии, полученной от редакции ЛН из Москвы) в статье ‘Russian Friends and Correspondents of Walter Scott’.— ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, JV’ 4, p. 312—313, 2) ‘Автографы знаменитых писателей’. Публикация, перевод, вступительные замечания и комментарий Николая Алексеева.— ‘Культура и жизнь’, 1957, No 5, с. 38—40, со следующим указанием: ‘Настоящая публикация дается по подлиннику на английском языке, хранящемуся в рукописном отделе Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина’ (снимок с автографа — здесь же, на с. 40), тут же публикатор высказывает предположение, что данное письмо ‘написано до 1827 г.’, но не на основании данных дневника В. Скотта, а потому, что в 1827 г. ‘писатель выпустил свой труд ‘Жизнь Наполеона Бонапарта’, в котором Денису Давыдову отведена особая страница’, 3) В статье: С. Орлов. Вальтер Скотт в переписке с Денисом Давыдовым.— ‘Новый мир’, 1958, No 8, с. 277—278, с ошибочным указанием ‘публикуется впервые’, 4) С. А. Орлов. Исторический роман Вальтера Скотта. Горький, 1960, в приложении: ‘В. Скотт в переписке с Денисом Давыдовым’ (то же, что в ‘Новом мире’), с. 463—465, с тем же ошибочным указанием: ‘публикуется впервые’. Не перечисляем здесь прочих откликов на эти публикации, появлявшихся время от времени в периодической печати, с извлечениями из письма В. Скотта, напр.: В. Косолапов. Письмо Вальтера Скотта к Денису Давыдову.— ‘Вечерний Ленинград’, 1962, 27 июля, Письмо герою-партизану.— ‘Лит. газета’, 1962, 20 сент.— в связи с экспонированием письма В. Скотта на выставке, посвященной 150-летию Отечественной войны 1812 г., и др.

⁸² Подлинник письма — в ГБЛ (ф. 219, карт. 45, ед. хр. 10, л. 1—2).

⁸³ ‘Comparative Literature’, 1950, v. II. No 4, p. 311—312.

⁸⁴ ‘Вчера,— писал В. Скотт в своем ‘Дневнике’,— я получил в подарок две гравюры с моего портрета работы сэра Генри Реберна, последнего, который он (бедняга!) написал и, конечно, далеко не худшей из его работ. Я имел удовольствие передать одну молодому Давыдову для его дяди, знаменитого Черного капитана кампании 1812 г.’ — ‘The Journal of Sir W. Scott’, p. 159. Это была гравюра с портрета В. Скотта, писанного известным шотландским портретистом Henry Raeburn (1756—1823) для лорда Montague в 1822 г. Гравюра, присланная В. Скоттом Д. Давыдову, по-видимому, не сохранилась, по крайней мере, она не была найдена в архиве Давыдова.

⁸⁵ Подлинник письма — в ГБЛ (ф. 219, карт. 45, ед. хр. 10, л. 3—4).

Ср. в более позднем письме Д. В. Давыдова к П. А. Вяземскому (от 20 июля 1828 г.), где еще в сильнейшей степени отразились меланхолические настроения славного вояки, у которого все в прошлом и который может лишь вспоминать о былых подвигах: ‘Что тебе сказать о себе? Я перестал уже ожидать вызова себя в армию, вижу, что и без седых усов дела идут хорошо, дай бог в добрый час! Пора и нам смену. Кто прослужил, не сходя с поля чести, от Аустерлица до Парижа и в антрактах подрался с шведами, турками и персиянами, тот совершил уже круг своих обязанностей как солдат и видел то, что настоящие и будущие рыцари не увидят…’ и т. д. (‘Старина и новизна’, кн. 22. Пг., 1917, с. 33—34).

⁸⁶ ‘Московский вестник’, 1827, ч. 1, No 3, с. 161—163. Рукописная редакция не отличается от обычной печатной, за исключением пунктуации и двух незначительных изменений в строфах 5-й (ст. 1: ‘Я не внимаю стуку чаш’) и 11-й (ст. 3—4: ‘От крова мирного — в шалаш, На сечи, к пламенным сраженьям’).

⁸⁷ Это письмо во французском оригинале (по подлиннику, хранящемуся в Нац. библиотеке в Эдинбурге) впервые напечатано в журнале ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, N 4, p. 314—345, в русском переводе (с ошибочным указанием ‘публикуется впервые’) дважды: ‘Новый мир’, 1958, No 8. с. 277—280 и С. Орлов. Исторический роман Вальтера Скотта, с. 462—463. Здесь печатается по фотокопии, любезно предоставленной Эдинбургской библиотекой (ГБЛ, ф. 219, карт. 45, ед. хр. 11, л. 3—5).

⁸⁸ Ср.: ‘Сборник имп. Русского исторического об-ва’, т. 73. СПб., с. 548—549, 551—552.

⁸⁹ Maurice Аllard. Le triste soldat. Traduction libre de D. Davidoff.— ‘Bulletin du Nord. Journal scientifique et litteraire (Moscou)’, 1828, p. 167—169. Сравнение этого перевода с ‘Замечаниями для переводчика’ в письме автора к В. П. Давыдову приводит к заключению, что он сделан без всякого с ними знакомства и, кроме того, отличается вольностью, см., напр., начало:

Non, freres! non, triste soldat,

Celui qui pour bon feu petille,

Dont la femme apprete au bon plat,

Que charme ou son fils, ou sa fille.

etc.

⁹⁰ Д. Давыдов. Полн. собр. стихотворений. Ред. и прим. В. Н. Орлова. Л., 1933, с. 256, Он же. Сочинения. М., 1860, ч. III, с. 203.

⁹¹ Русский Вестник, 1861, т. 32, No 3, с. 323 (письмо А. А. Бестужева к К. А. Полевому от 15 марта 1832 г.).

⁹² Д. Давыдов. Сочинения, ч. III. M., 1860, с. 153.

⁹³ Пушкин, т. XII, с. 151, ‘Русская старина’, 1911, No 10, с. 26—27, Ю. Г. Оксман. Сюжеты Пушкина.— ‘Пушкин и его современники’, вып. XXVIII. Пг., 1917, с. 76—87. Приводим сделанный В. Саяновым перевод включенного и в ‘Сочинения’ Д. Давыдова (М., 1860, ч. III, с. французского четверостишия Арно к Давыдову:

Тебе, поэт, тебе — кто был бойцом.

Кто залпом пьет вино на бреге Ипокрены,

Кто некогда дубовый лист смиренный,

Я знаю, сделал лавровым листом.

⁹⁴ ‘Specimens of the Russian Poets. Translated by John Bowring’. London, 1821, v. I, p. 177—178.

⁹⁶ П. А. Вяземский. Стихотворения. Л., 1958, с. 64—66 (стих. ‘К партизану-поэту’).

⁹⁶ ЦГАДА, ф. 1273, оп. 1, ч. 1, ед. хр. 51, л. 25.— письмо от 10/22 октября 1826 г. и письмо от 14/26 ноября 1826 г., там же, л. 26. Ниже цитируемое письмо от 1/13 марта 1827 г., там же, л. 31—31 об.

⁹⁷ Напечатано в журнале ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, No 4, p. 318. Здесь печатается по фотокопии, любезно предоставленной Эдинбургской библиотекой.

⁹⁸ ‘Journal of Sir W. Scott’, p. 380.

⁹⁹ ‘Catalogue of the Armour and Antiquities of Abbotsford’, ed. by Honorable Mrs Maxwell-Scott. Edinburgh, 1888, см. также: ‘Abbotsford. The Personal Relics and Antiquarian Treasures of Sir Walter Scott. Described by the Hon. Mary Monica Maxwell-Scott of Abbotsford and illustrated by William Gibb’. London, 1893.

¹⁰⁰ См. выше, с. 253.

¹⁰¹ H. В. Измайлов. ‘Роман на Кавказских водах’. Невыполненный замысел Пушкина.— ‘Пушкин и его современники’, вып. XXXVII. Л., 1928, с. 96—97. Роман В. Скотта ‘Сент-Ронанские воды’ (‘St. Ronan’s Well’, 1823) в русском переводе появился в 1828 г. (см. заметку: ‘Сен-Ронанские воды сира Валтера Скотта’.— ‘Московский телеграф’, 1828, ч. 23, No 18, с. 224—227). Пушкин, вероятно, знал этот роман во французском переводе, но заметка московского журнала могла обновить его впечатления об этом произведении. В одном из писем П. А. Вяземского к жене о поездке на пароходе в Кронштадт 25 мая 1828 г. рассказывается, что внимание его и Пушкина привлекла к себе молодая англичанка, ‘прибывшая накануне с мужем из Лондона’, и что при этом ‘Пушкин нашел, что она похожа на сестру игрока des eaux de Ronan‘ (ЛН, т. 58, с. 80).

¹⁰² ‘А. Пушкин. Переписка’. Под ред. В. И. Саитова, т. II. СПб., 1908, с. 43—44, Пушкин, т. XIII, с. 345.

¹⁰³ ЦГАДА, ф. 1273, оп. 1, ч. 2, ед. хр. 51, л. 38 об.

¹⁰⁴ В. Жерве. Партизан-поэт Д. В. Давыдов. СПб., 1913, с. 140. ‘Завязавшаяся между ними <Д. Давыдовым и В. Скоттом> переписка закончилась последним письмом Давыдова, которое он в 1832 г. не успел послать по назначению за смертью В. Скотта, желавшего иметь замечания Давыдова о войне 1812 г., описанной в ‘Истории жизни Наполеона’. Со свойственной ему откровенностью и прямотой Давыдов изложил свои замечания в ответном письме, которое решил напечатать ввиду того, что написанная В. Скоттом книга о Наполеоне была переведена на русский язык’ и т. д. См. также: Z. Rоsоv. Denis Davydov and Walter Scott.— ‘The Slavonic Year-Book, being the volume XIX of the Slavonic and East European Review 1939—1940’, p. 300—302. Эта небольшая работа не содержит в себе ничего нового, так как целиком основана исключительно на письме Д. В. Давыдова, помещенном в ‘Сыне Отечества’ 1840 г., и не сообщает ничего даже об их переписке, известной из других печатных данных.

¹⁰⁵ ГБЛ, ф. 219, карт. 45, ед. хр. 10, л. 5—6.

¹⁰⁶ Д. Давыдов. Письма к Вальтер Скотту.— ‘Сын Отечества’, 1840, т. II, No 2, с. 323—356, В. Орлов (‘Судьба литературного наследства Дениса Давыдова’.— ЛН, т. 19—21, с. 317), сообщает, что черновики этого письма сохранились в архиве Давыдова. Выписки из ‘Жизни Наполеона’ В. Скотта мы находим также в другой статье Давыдова: ‘Мороз ли истребил французскую армию в 1812 г.’ — ‘Сочинения Д. Давыдова’, ч. I. M., 1860 с. 12—16 (отдельной пагинации).

¹⁰⁷ И. С. Мальцеву, другу С. А. Соболевского и деятельному сотруднику ‘Московского вестника’, удалось еще в 1827 г. вкратце ознакомить русских читателей с отрывками из книги В. Скотта ‘Жизнь Наполеона’ (см.: ‘Московский вестник’, 1827, ч. 4, No 16 с. 361—393). Н. П. Барсуков рассказывает: ‘Книга эта имела громадный успех в Европе, но в России оставалась под строгим запрещением. Несмотря на это, Мальцов доставил в ‘Московский вестник’ сначала статью ‘Несколько слов об Истории Наполеона Бонапарта, сочиненной В. Скоттом’ (ч. 4, No 15, с. 311—314), а затем стал печатать там же и отрывки из этой книги. В этом деле принимал участие и Титов, о чем свидетельствует письмо его из Петербурга от 18 июля 1827 г.: ‘Вот вам еще горячий блин, любезные мои друзья — издатели. Бога ради, Погодин, не обожгись им и не сойди с ума. получая отрывки из Вальтер Скотта. Дело серьезное: этот случай покажет журнальной собрати, что мы ближе их к источникам и умеем ими пользоваться. Дорога каждая неделя… Постараюсь уломать Мальцева окончить Вальтер Скотта к шестнадцатому нумеру’ (‘Старина и новизна’, кн. 7. СПб., 1864, с. 159). Любопытно, что тому же И. С. Мальцову принадлежит рисованный им портрет В. Скотта, приложенный к 18-му номеру ‘Московского вестника’. Однако печатание этих отрывков в журнале скоро прекратилось. Отклики на книгу В. Скотта, появившиеся в ‘Московском телеграфе’, также привлекли к себе настороженное внимание властей. П. В. Киреевский писал Н. М. Языкову (14 октября 1833 г.): ‘Цензора испуганы недавним строгим выговором за телеграфские статьи об Истории <Наполеона> Вальт. Скотта’ (‘Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову’, Ред. М. К. Азадовского. М.— Л., 1935, с. 51).

В ‘Записках’ К. А. Полевого рассказана история цензурных мытарств этой книги в России. ‘В конце 1827 г. брат мой <Н. А. Полевой) получил от одного из своих петербургских корреспондентов чрезвычайно любопытную в то время книгу 'Жизнь Наполеона', сочиненную Вальтер Скоттом. Она вышла в свет лишь за несколько месяцев перед тем и имела громадный успех в Европе, но в России оставалась под строгим запрещением. Мы читали до тех пор разборы ее и кое-какие отрывки из нее в иностранных журналах, даже переводили их и печатали l 'Московском телеграфе' и с понятным любопытством принялись читать ее вполне. К удивлению, мы не нашли в ней ничего, что стоило бы запрещения: знаменитый романист порицал и унижал все то, что и в наших книгах порицали, и хотя во многом ошибался, но хвалил Россию и русских, где приходилось ему говорить о них. За исключением немногих страниц, книга его могла быть напечатана у нас при самой строгой цензуре'. Однако московская цензура не разрешила Н. А. Полевому отпечатать готовый перевод ее. '... Через три или четыре года потом 'Жизнь Наполеона', сочиненная Вальтер Скоттом, была напечатана в русском переводе де Шаплета, и даже не один раз. На каком же основании ту же самую книгу не позволили печатать нам?' -- справедливо возмущался К. Полевой ('Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов'. Л., 1934, с. 240--241, 247).-- О переводе С. С. де Шаплета см: 'Северная пчела', 1832, No 60 и 180. Хотя иностранные издания книги были у нас первоначально запрещены, но они все же сравнительно свободно обращались среди читателей. А. В. Никитенко ('Дневник', т. I. M., 1955, с. 140) записывает 9 апреля 1834 г.: 'В самом начале появления 'Истории Наполеона', сочинения Вальтер Скотта, ее позволено было иметь в Петербурге всего шести или семи государственным людям. Но в это же самое время мой знакомый <А. Н.> Очкин выменял его у носильщика книг за какие-то глупые романы’.

Еще Некрасов (стих. ‘Газетная’), вспоминая о цензурных затруднениях 20—30-х годов, заставил декламировать своего цензора:

Например, Вальтер Скотт или Купер —

Их на веру иной пропускал.

Но и в них открывал я канупер!

(Так он вредную мысль называл).

¹⁰⁸ ‘Письма и записки Д. В. Давыдова Н. А. Муханову’.— ‘Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина’, вып. IX. М., 1901, с. 321.

¹⁰⁹ См. письмо П. А. Вяземского к В. А. Жуковскому от 30 ноября 1827 г.: ‘Я писал к Дашкову о предприятии моем составить сокращенный перевод истории Наполеона В. Скоттом. Возможное ли это дело или нет? Дайте ответ’ (‘Русский архив’, 1900, No 2, с. 194). Интерес к этой книге был так велик, что отрывки из ‘The Life of Napoleon’ еще до получения ее в России переводились по одному из английских периодических изданий в русских журналах: в ‘Московском телеграфе’ (1827, ч. 16, No 14, отд, II, с. 38—46), в ‘Московском вестнике’ (1827, ч. 4, No 16, с. 361—393), причем в этом последнем был помещен и обзор иностранных статей о ней (No 15, с. 311 и ел.).

Статья Вяземского называлась ‘Поживки французских журналов в 1827 г. (П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. II. СПб., 1879, с. 73—78).

¹¹⁰ W. Scott. Vie de Napoleon, precede du tableau de la Revolution Franraise, v. VII. Bruxelles, 1827, p. 258—259. Это издание, вероятно, находилось в руках Дениса Давыдова. В русском переводе, который мы здесь цитируем — ‘Жизнь Наполеона Бонапарта’. Сочинение сира Валтера Скотта. Перевел с английского С. де Шаплет. (В 14 частях). СПб., 1831—1832,— это место находится в ч. 9, гл. 11, с. 441—442.

¹¹¹ ‘Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым’, т. III. СПб., 1896, с. 412.

¹¹² ‘Journal of Sir W. Scott’, p. 337.

¹¹³ А. Ермолов. Род Ермоловых. М., 1912, с. 52—60, см. также в. кн. Николай Михайлович. Русский Некрополь в чужих краях, вып. I. (Париж и его окрестности). Пг., 1915, с. 32.

¹¹⁴ В книгу М. А. Ермолова ‘Melanges et souvenirs d’histoire de voyages et de Litterature’ (Paris, 1858) вошли: ‘Sylvio ou le coup reserve’ (‘Выстрел’ Пушкина), ‘Le poete Poushkine suivi de Kirdjali’ (первоначально напечатано в ‘Blackwood’s Magazine’, 1845, и в ‘Revue Britannique’, 1846, No 2), статья о книге Кюстина ‘La Russie en 1839’ и еще несколько статей и рассказов, частично основанных на русских источниках. С. Д. Полторацкий в письме к своему приятелю и сотруднику И. А. Бессонову от 21 июня 1846 г. сообщал, что ‘в февральском <номере> ‘Revue Britannique’ Михаила Ермолов перевел ‘Кирджали’, присовокупив биографию Пушкина, переведенную им из английского журнала. Как это мы в Петербурге прогуляли с вами эту февральскую книжку ‘Revue Britannique’? <...> Возьмите брюссельское издание (fevrier 1846) ‘Rev. Britan.’, там в биографии Пушкина найдете много дельного, но много ошибок, поверхностных суждений. В переводе ‘Кирджали’ Михаила Ермолов порядочно наумничал и неверно соблюл мысли и выражения подлинника, множество прибавил своей приправы’ (ГПБ, ф. 233, к. 2, ед. 55, л. 3). Ср. также: ‘Дневник Пушкина’. Под ред. Б. Л. Модзалевского. 1923, с. 220.

¹¹⁵ ‘Journal of Sir W. Scott’, p. 11, 33, 47, 166—168, 341, 346, 380, 387, 397, 423, 447.

¹¹⁶ Письмо от 29 июня/11 июля 1826 г. ЦГАДА, ф. 1273, оп. 1, ч. 1, ед. хр. 51, л. 16.

¹¹⁷ Впервые опубликовано в кн.: С. А. Орлов. Исторический роман В. Скотта, с. 476 (оригинал в ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 4433).

¹¹⁸ П. Берков. К библиографии западных изучений и переводов ‘Слова о полку Игореве’.— ТОДРЛ, т. II. Л., 1935, с. 151—155.

¹¹⁹ Е. В. Барсов. ‘Слово о полку Игореве’ как художественный памятник Киевской дружинной Руси, т. I. M., 1887, с. VII—VIII.

¹²⁰ М. П. Алексее в. Вальтер Скотт и ‘Слово о полку Игореве’.— ТОДРЛ, т. XIV. М.—Л., 1958, с. 83—88.

¹²¹ D. Воutourlin. Histoire militaire de la Russie en 1812, v. 1—2. Paris et St.-Petersbourg, 1824. Краткий отзыв об этой книге появился в ‘Сыне Отечества’, 1824, ч. 91, No 2, с. 72.

Имеется в виду книга Chambray (Georges, marquis de, 1783—1845), первое издание которой вышло без имени автора, ‘Histoire de l’expedition de Russie par M***’. Paris, 1823, 3 vols, 2-е издание, в четырех томах, вышло в Париже уже с полным именем Шамбрз, извлечение из этой книги, которое Давыдов имеет в Виду: ‘Переход Наполеоновой армии через Березину (в 1812 году), пер. С<омова?>,— помещено в ‘Сыне Отечества’, 1825, ч. 100, No 4, с. 142—163 и No 8, с. 347—370.

¹²² См. статью ‘Кацбахское сражение 14 августа 1813 г.’ — ‘Сын Отечества’, 1825, ч. 102, No 13, с. 54—66.

¹²³ ‘Вестник Европы’, 1814, No 12, с. 258—271. И. И. Дмитриеву Карамзин писал (11 мая 1814 г.): ‘Если буду жив, то непременно предложу усердное перо мое на описание французского нашествия, но мне нужны, любезный, сведения, без которых могу только врать, почему и буду просить их…’ (‘Письма Карамзина к И. И. Дмитриеву’. СПб., 1866, с. 181). Однако, сколько знаем, это намерение Карамзина осталось неисполненным. О стихотворении ‘Освобождение Европы’ см. также ‘Остафьевский архив’, т. I. СПб., 1899, с. 22—24, 402—403 и ‘Русская старина’, 1899, No 2, с. 465—466.

¹²⁴ Предисловие это напечатано было лишь в отдельных изданиях стихотворения (1814) и не воспроизводилось ни в одном собрании сочинений Карамзина. Его перепечатал М. П. Погодин в ‘Москвитянине’, 1852, No 6, отд. IV, с. 4. Примечания к стихотворению помещены в кн.: ‘Сочинения Карамзина’. Под ред. В. В. Сиповского, т. I. СПб., 1917, с. 305—318.

¹²⁵ Впервые напечатано в журнале ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, No 4, p. 316—317. Здесь печатается по фотокопии, любезно предоставленной Эдинбургской библиотекой.

¹²⁶ ‘Жизнь Наполеона Бонапарте’, 1832, ч. 9, гл. 11, с. 441—442.

¹²⁷ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’, т. II, с. 317— 318.

¹²⁸ Подлинник в ГБЛ, ф. 219, карт. 61, ед. хр. 28, л. 8—9.

¹²⁹ ‘Пушкин. Статьи и материалы’. Под ред. М. П. Алексеева, вып. III. Одесса, 1928, с. 53—54, Н. Голицын (‘Словарь русских писательниц’. СПб., 1889, с. 117—118) в перечне литературных работ А. П. Зонтаг этого перевода не упоминает.

¹³⁰ Подлинник этого письма В. Скотта, как и двух следующих, приводимых ниже, находится в ГБЛ (ф. 219, карт. 61, ед. хр. 28. л. 3—5, 6—7 и 10—13).

¹³¹ См. о ней: W.Parker. Portrait of Anne Scott.— ‘Cornhill Magazine’, 1944.

¹³² Анна Скотт писала Давыдову по поручению отца. Известны три ее письма (ГБЛ, ф. 219, карт. 61, ед. хр. 26). Первые два относятся к марту 1827 г. Зиму 1826—1827 г. В. Скотт прожил с дочерью в Эдинбурге, работая напряженно и неустанно над окончанием своего труда о Наполеоне и другими произведениями, так что дочь видела его лишь несколько минут в день за обедом и скучала без собеседников. Давыдов, видимо, несколько раз приходил к В. Скотту в начале 1827 г., сообщая и переводя материалы о России.

В феврале был сдан в типографию предпоследний том ‘Наполеона’, и Скотт стал чаще встречаться со знакомыми. На обеде ‘Театрального фонда’ (организованного для оказания помощи нуждающимся актерам), где Скотт председательствовал, разговор пошел так, что ему пришлось во всеуслышание признать себя ‘автором веверлеевских романов’. Давыдов присутствовал на этом обеде. При встрече с Анной он, вероятно, выразил благодарность за полученную им 22 февраля гравюру Скина и попросил о новых рисунках для своего альбома.

Анна написала 2 марта (в пятницу), обещая переговорить с художником и передавая приглашение в театр на вторник (т. е. 6 марта, когда Скотт с друзьями смотрел, как записано в его дневнике, шекспировскую комедию ‘Много шума из ничего’ и два фарса):

Walker street.

Friday evening.

My dear Sir. I saw Mr Skene last night and he will be extremely happy to contribute a drawing to your book if you will have the goodness to send it here. I shall see he gets it safe.

Should you have any inclination to go to the theatre, Papa has a box for next Tuesday evening and it would give us much pleasure if you will join our party.

Believe me yours sincerely A. Scott.

обороте:> Mr Davidoff. York place.

<Перевод:>

Ул. Уолкер

Пятница вечером

Милостивый государь,

Вчера вечером я видела м-ра Скина, который с удовольствием пополнит рисунком ваш альбом, если вы будете любезны прислать его сюда. Я послежу, чтобы он благополучно дошел до м-ра Скина.

Если бы вам захотелось пойти в театр, у папы есть ложа на вторник вечером, и мы будем очень рады, если вы присоединитесь к вам.

Остаюсь искренне ваша А. Скотт.

<На обороте:> Г-ну Давыдову. Йоркская площадь.

После спектакля Давыдов, видимо, прислал что-то вкусное, за что Анна поблагодарила его в письме от 10 марта (помеченном ‘суббота’), предупреждая о скором отъезде в Абботсфорд (отъезд, как видно из дневника В. Скотта, состоялся 22 марта).

My dear Sir, Papa and I have many thanks to return to you for your kind present which is most excellent.

We leave Edin in about a week but we hope to have the pleasure of seeing you before we go.

In the meantime believe me to remain yours very sincerely Anne Scott.

Walker street

Saturday.

<Перевод:>

Милостивый государь.

Мы с папой очень благодарим вас за любезное подношение, которое оказалось превосходным.

Мы уезжаем из Эдин<бурга> примерно через неделю, но надеемся иметь удовольствие видеть вас до отъезда.

Пока же остаюсь искренне ваша Анна Скотт.

Ул. Уолкер

Суббота

Последнее письмо Анны относится к весне следующего года, когда Давыдов заканчивал свои занятия в Эдинбургском университете и готовился к переезду в Лондон. Речь идет о прощальном визите. На письме стоит штемпель ближайшего к Абботсфорду почтового отделения: ‘Мельроз, 20 марта 1828’. Написано оно было накануне, в среду 19 марта.

My dear Sir,

Papa desires me to say that should it not interfere with any of your engagements it would give us much pleasure if Mr Colyar and you would come here next Monday. Papa wishes you much to meet with Monsieur and Madame Thebaugh who are to be with us.

We sincerly hope you will not be in a hurry to leave Abbotsford as I fear it will be your last visit for some time. I shall be very sorry indeed to think it was the very last but hope at some future period you will return to Scotland.

With our united regards to Mr Colyar and yourself believe me yours very sincerely Abbotsford. Wednesday.

M. A. Sсоtt.

<На обороте:> Mr W. Davydoff. 42, York place. Edin.

<Перевод:>

Милостивый государь,

Папа просит меня сообщить вам, что— если только это не помешает другим вашим визитам — мы были бы рады видеть у себя вас и м-ра Кольера в понедельник. Папа очень хочет познакомить вас с г-ном и г-жой Тибо, которые должны быть у нас.

Мы искренне надеемся, что вы не будете спешить покинуть Абботсфорд, ведь это будет, боюсь, пока что ваш последний визит. Мне было бы очень жаль, если бы он оказался действительно самым последним, хочу надеяться, что когда-нибудь в будущем вы еще вернетесь в Шотландию.

С нашим общим приветом м-ру Кольеру и вам остаюсь искренне ваша

М. А. Скотт

Абботсфорд. Среда.

<На обороте:> Г-ну Давыдову. Эдинбург. Йоркская площадь, 42.

¹³³ Впервые опубликовано в журнале ‘Comparative Literature’, 1950, v. II, No 4, p. 321—322. Здесь печатается по фотокопии, любезно предоставленной Эдинбургской библиотекой (ГБЛ, ф. 219, карт. 11, ед. хр. 10, л. 8—11 об.).

¹³⁴ ‘Преклонение его перед Питтом,— писал, например, о С. Р. Воронцове А. Чарторыйский,— доходило до такой степени, что все, походившее не только на критику, но на малейшее обсуждение или сомнение в политических приемах этого министра, считалось им за бессмыслицу или за непростительное заблуждение ума и сердца’ (‘Русская старина’, 1907, No 9, с. 481). Ср. также: ‘Архив кн. Воронцова’, т. XVI, с. 372—375.— ГБЛ, ф. 219, карт. 61, ед. хр. 28, л. 14—15.

¹³⁵ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’, т. II, с. 315— 316.

¹³⁶ О фольклористической основе этой легенды и нижеприводимых известий см.: Douglas Frederick Schumacher. Der Volksaberglaube in den Waverley Novels. Diss. Gottingen, 1835, S. 49.

¹³⁷ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’, т. II, с. 320— 321.

¹³⁸ Подлинник в ГБЛ, ф. 219, карт. 63, ед. хр. 25, л. 1.

¹³⁹ Ср. приведенное ниже указание Локарта о ‘The Celtic Society of Edinburgh’, обществе или клубе, покровительствовавшем сохранению старинных шотландских нравов, обычаев, костюмов и т. д., непременным членом которого В. Скотт был с 1821 г. См.: J. Lockhart. The Life of Walter Scott, v. VI. Edinburgh, 1902, p. 266—267.

¹⁴⁰ О Макдональде Гленгери (Ronaldson Macdonnell of Glengarry) см. далее, с. 345.

¹⁴¹ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’, т. И, с. 324.

¹⁴² См. о нем в кн.: Е. Colby. John Wilson. N. Y. 1925. Цитируемый далее рассказ Кольера о встрече с Вильсоном взят из его письма (ГБЛ, ф. 219, карт. 51, ед. хр. 25, л. 3 об.).

¹⁴³ ГБЛ, ф. 219, карт. 51, ед. хр. 19, л. 11 и ед. хр. 20, л. 7 об.

¹⁴⁴ ГБЛ, ф. 219, карт. 69, ед. хр. 34, л. 1—2 и (письмо от 22 марта 1833 г.) л. 3—4.

¹⁴⁵ О том, как была написана эта биография В. Скотта, см. в кн.: Gilbert Macbeth. John Gibson Lockhart. A critical study. Urbana, Illinois, 1935. Первые шесть томов биографии появились в 1837 г., последний (седьмой) — в 1839 г. Цитируемое ниже письмо Локарта находится в ГБЛ (ф. 219, карт. 54, ед. хр. 11, л. 1—2).

¹⁴⁶ Томасу Гамильтону принадлежит роман ‘The Youth and Manhood of Cyril Thornton’ (1827), исторические и публицистические книги: ‘Annals of the Peninsular Campaign’ (1829), ‘Men and Manners in America’ (1832) и много статей в эдинбургском журнале ‘Blackwood’s Magazine’. Особенный успех выпал на долю романа ‘Сирил Торнтон’. Современная критика отзывалась о нем так: ‘Описания приключений столь правдивы, что кажутся автобиографичными <...>. Многие эпизоды возбуждают живое сочувствие, они изложены с такой увлекательностью, силой и в столь удачных выражениях, что создают очень благоприятное впечатление о способностях автора’ (‘Quarterly Review’, 1828, No 74, p. 552). Любопытно, что А. И. Тургенев (см. о нем ниже) ехал в Абботсфорд, заручившись письмом от Гамильтона, полученным им при посредничестве В. П. Давыдова.

¹⁴⁷ ГБЛ, ф. 219, карт. 43, ед. хр. 28, л. 1—2.

¹⁴⁸ Имеются в виду ‘Путевые записки…’ р. П. Давыдова и ‘Атлас’ к ним (СПб., 1839), титульные листы которых воспроизведены у нас, см. ‘Пояснения к иллюстрациям’.

149 Относящиеся к В. П. Давыдову места дневника В. Скотта Локарт со своими пояснениями напечатал в первом издании ‘Memoirs of the Life of W. Scott’ (см., напр., в парижском английском издании 1838—1839 гг., v. Ill, p. 327, 339—340, 347, v. IV, p. 59). В примечании 1839 г. Локарт, между прочим, пишет о Давыдове: ‘Не has, I understand, published in the Russian language a tribute to the memory of Scott (какая статья имеется здесь в виду, нам неизвестно. But his travels in Greece and Asia Minor are well known and considered as in a high degree honourable to his taste and learning’.

¹⁵⁰ ‘Русский архив’, 1902, No 1, с. 88.

¹⁵¹ H. И.-П. <Н. Иванчин-Писарев>. Отечественная галерея с прибавлением других сочинений, ч. I. М., 1831, с. 180 (статья ‘О графе Владимире Григорьевиче Орлове’, ранее напечатанная в ‘Литературной газете’, 1831, No 24, с. 194—196). См. также: ‘Старина и новизна’, кн. 10. М., 1905, с. 536.

¹⁵² ‘Сын Отечества’, 1839, т. VIII, No 2, отд. IV, с. 135.

¹⁵³ Подлинник послания Вяземского к В. П. Давыдову (из которого нами приведено лишь 14 первых стихов) находится в ГБЛ (ф. 219, карт. 43, ед. хр. 6).

¹⁵⁴ П. В. Долгоруков. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта, 1860— 1867. М., 1934, с. 279.

Утвержденное Государственным советом разрешение В. П. Давыдову ‘принять имя и титул деда своего и потомственно именоваться графом Орловым-Давыдовым’ (П. Долгоруков. Российская родословная книга, т. IV. СПб., 1857, с. 28, 435) получено им было лишь 20 марта 1856 г. У своих соотечественников он не пользовался особыми симпатиями. В мемуарах и переписке середины XIX в. можно встретить иронические или даже резко отрицательные его характеристики. Б. Н. Чичерин, например, характеризовал его в следующих выражениях: ‘Человек весьма недалекий, исполненный не столько дворянского духа, сколько мелких претензий, но колоссально богатый и желавший играть общественную роль’ (Б. Н. Чичерин. Воспоминания, т. I. Московский университет. М., 1929, с. 66—67, 89). К. Головин (‘Мои воспоминания’, т. I, 136—138) сообщил несколько ходивших по Петербургу анекдотов об его англоманстве. ‘Так, он напечатал однажды в московских газетах, что его имение ‘Отрадное’, где все было с иголочки, можно осматривать ежедневно до четырех часов. Долго не являлся на зов никто. Наконец, приехал бедный студент Петровской Академии. Но, увы! Было уже 4 часа и 5 минут. Граф вынул часы и сказал, что, к своему необычайному сожалению, не может отступить от назначенного срока. Потом он добавил: Что, есть у вас фрак и белый галстук? Этих принадлежностей туалета у студента, разумеется, не оказалось. Тогда, извините меня,— возразил граф,— пригласить вас. к обеду никак не могу. Самому себе никогда не позволю обедать иначе, как в белом галстуке. В Англии все так делают’.

¹⁵⁵ В. Орлов-Давыдов. О господских поместьях в Англии.— ‘Библиотека для чтения’, 1858, ч. 97, кн. 2, с. 197 —198.— Приведем также не лишенное интереса описание посещения Абботсфорда А. Кольером в письме к В. П. Давыдову от 30 января 1841 г.: ‘О поездке в Абботсфорд я предпочел бы не рассказывать, так она была тяжела и мучительна для меня. Я поехал туда из Селькирка. Усадьба и все кругом имеет вид заброшенный и запущенный. Парадную дверь нам отворила какая-то пожилая женщина. Не могу передать вам, что я ощутил, оказавшись среди доспехов и всяческих древностей, которые видел когда-то при столь непохожих обстоятельствах. Я переходил из одной комнаты в другую, из столовой в библиотеку,— все вещи были на своих местах, но все было мертво, душа ушла из дома. В комнатке рядом с кабинетом выставлена под стеклом одежда, которая была на сэре Вальтере в последние дни его жизни, его палка, шапка и сапоги. Стекло потребовалось, потому что благоговейные и при всем том нечестивые паломники утаскивали пуговицы, отрезали кусочки сукна и т. п.— Мое сердце упало, когда я прошел по дому, и я едва не разрыдался, но нет, я был слишком подавлен.— Единственно что я заметил нового, это портрет бедной Анны Скотт с устремленными вперед глазами.— Спальни не показывают, там, оказывается, находился Чарльз Скотт, который уже несколько дней пробыл в атом печальном жилище. Я не просил, разумеется, о встрече с ним.— В передней лежит книга, в которую посетители записывают свои имена’ (оригинал по-английски, ГБЛ, ф. 219. карт. 51, ед. хр. 25, л. 3 поперек).

¹⁵⁶ Герцен, т. XVIII, с. 329—330, ср.: с. 467 и т. XIX, с. 11.

¹⁵⁷ В. Орлов-Давыдов. О господских поместьях в Англии, с. 198.

¹⁵⁸ О попытках В. П. Давыдова печататься мы знаем из хранящихся в архиве неизданных писем к нему Уильяма Гамильтона, который содействовал ему в этом, как ранее это делал Томас Гамильтон и все время Кольер. Так, в письме 1854 г. (ГБЛ, ф. 219, карт. 43, ед. хр. 31, л. 7) У. Гамильтон извещал Давыдова о выходе в свет его брошюры, хотя заглавие ее не названо, но, несомненно, речь идет о памфлете Давыдова, анонимно напечатанном им в Эдинбурге накануне Крымской войны под заглавием: ‘An Appeal on the Eastern Question to the Senatus Academicus of the Royal College of Edinburgh, by a Russian, quondam Bibliothecae Edinensis’. Edinburgh, 1854. 24 p.— Авторство В. П. Давыдова раскрыто в ‘Catalogue de la Section des Russica’. St.-Petersburg, 1873, v. 1, No 113, p. 279, и в некрологе его, напечатанном в газете ‘Times’ 1 августа 1882 г. ‘Давыдов,— сказано здесь,— питал сильную любовь к Англии, посещал ее, когда только мог, и считал почти что своей родиной. Живя в России, он интересовался английскими делами и до самой смерти регулярно просматривал ‘Тайме’ <...> Крымская война оказалась для него тяжелым испытанием. Он любил Англию и был ревностным защитником союза с английским кабинетом. Перед самым началом военных действий он написал любопытный памфлет и напечатал его в Эдинбурге…’ Он издал также французскую брошюру: ‘Lettre d’un depute a M-r le President de fa Commission de la redaction…’. Paris, 1859 (см. о ней: ‘Русский архив’, 1900, No 10, с. 256).— Помимо уже названных его работ на русском языке, ему принадлежит также некролог в ‘Русском инвалиде’, 1860, No 13 (из неизданного письма к нему Кольера от 4 лая 1858 г. можно заключить, что эта статья первоначально была помещена, так же как и статья о В. Скотте, в ‘The Critic’, но я не имел возможности проверить это указание), статья ‘Земледелие и землевладение’ в ‘Вестнике Европы’, 1873, No 6: ‘Воспоминания совестного судьи’ в ‘Русском архиве’, 1880, т. II, с. 400—425. Его ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’ (СПб., 1878) перепечатан в ‘Русском архиве’, 1908, No 7 —12. См. о нем: ‘Московские ведомости’, 1882, No 132, ‘Голос’, 1882, No 111, ‘Старина и новизна’, кн. 2, СПб., 1898, с. 262—263: ‘Русский биографический словарь’ (том: ‘Обезьянинов — Очкин’, с. 366), С. Венгеров. Источники словаря русских писателей, т. II. СПб., 1910, с. 177, Д. Языков. Русские писатели и писательницы, умершие в 1882 г.— ‘Русский архив’, 1915, No 5, с. 62.

¹⁵⁹ ‘Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова’, т. II, с. 323.

Имение гр. В. П. Орлова-Давыдова ‘Отрада’ находилось в Серпуховском уезде Московской губернии. В главном доме усадьбы помещалась картинная галерея, а также обширная и ценная библиотека (см.: С. Кондаков. ‘Отрада’. Имение гр. В. П. Орлова-Давыдова.— ‘Столица и усадьба’, 1917, No 83—88, с. 1—7, среди 11 иллюстраций находятся несколько снимков, дающих общее представление о комнатах, в которых размещалась библиотека, ср. еще А. Г-ч. Музей в Отраде.— ‘Среди коллекционеров’, 1923, No 1 — 2, с. 59—61).

¹⁶⁰ Вскоре после того как ‘Литературная газета’ (28 января 1934 г.) в заметке ‘Рукописи Вальтера Скотта’ сообщила об автографе ‘Талисмана’, переданном из библиотеки ‘Отрады’ в Отдел рукописных источников Гос. Исторического музея в Москве, известия об этом появились и в зарубежной прессе. Так, в газете ‘Aberdeen’s Press and Journal’ (May 31, 1934) под заголовком ‘Scott’s ‘Talisman’ Manuscript’ помещены снимки первой и последней страниц автографа В. Скотта и корешка переплета, в который заключена рукопись романа. На с. 7 того же номера газеты опубликована статья д-ра Буллока под характерным заглавием: ‘Рукопись ‘Талисмана’ в Советском музее. Ценное литературное открытие, описанное д-ром Дж. М. Буллоком. Одна из московских драгоценностей’ (MS of the Talisman in Soviet Museum. Valuable Literary Discovery Described by Dr. J. M. Bullok. One of Moscow Treasures’). Эта статья, поспешно написанная на основании заметки ‘Литературной газеты’, сведений, полученных из Гос. Исторического музея, и отысканных в Англии материалов об антикварных аукционах, содержал.: ряд домыслов, от которых автор вскоре отказался. Ему не удалось выяснить с достоверностью, где находилась рукопись с 1825 г. по 1868 г., когда она была куплена лондонской книготорговой фирмой, доставившей ее В. П. Орлову-Давыдову, о чем на внутренней стороне переплета сделана запись: ‘Куплено по поручению графа В. П. Орлова-Давыдова господами Томсон и Бонар в Лондоне на аукционе 1868 года за сто фунтов стерлингов’ (рядом приклеен ярлычок Отрадинской библиотеки с указанием шкафа, полки и номера книги). Буллок установил точную дату (9 июля 1868 г.) и место продажи (Christie’s auction room), а также имя лица, купившего рукопись, видимо, по поручению фирмы,— и только. Какой английский собиратель хранил у себя эту и, видимо, другие рукописи произведений В. Скотта, облек их в прекрасные переплеты с вытисненной наверху корешка надписью ‘Рукописи сэра Вальтера Скотта’ (‘The Manuscripts of Sir Walter Scott’), а внизу — названием произведения! Буллок не установил. Имя В. П. Орлова, история его знакомства с В. Скоттом были ему известны лишь из труда Локарта. Дж. Буллок прислал свою статью сотруднице Гос. Исторического музея О. И. Поповой, любезно сообщившей мне копии его писем к ней от 24 мая, 1 июня и 18 июля 1934 г.

¹⁶¹ ‘Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу’. М., 1895, с. 237.

¹⁶² Е. И. Тарасов. Декабрист Н. И. Тургенев в Александровскую эпоху. Очерк по истории либерального движения в России. Самара, 1923, с. 393—399, 428—430. Тот же автор готовил к печати ‘Дневники’ Н. И. Тургенева, в частности времени жизни его в Англии (1826—1827), но, к сожалению, издание их осуществлено не было.

¹⁶³ И. Звавич. Дело о выдаче декабриста Н. И. Тургенева английским правительством.— В сб.: ‘Тайные общества в России в начале XIX в.’. М., 1926, с. 88—102.

¹⁶⁴ П. Милюков. Н. И. Тургенев в Англии.— ‘Временник Общества друзей русской книги’, вып. III. Париж, 1926, с. 61—78. Кое-какие данные о жизни Н. И. Тургенева в Англии находятся в письмах его к брату Сергею Ивановичу, впервые по подлинникам напечатанных в кн.: ‘Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу’. М.—Л., 1936, с. 157—481. Первое из этих писем написано в Глазго и датировано 12 июня (31 мая) 1826 г. Рассказав здесь о получении из Петербурга вызова в Верховный суд над декабристами, Н. И. Тургенев, между прочим, пишет: ‘Я увидел, что я должен навсегда оставаться в Англии <...>. Прожив весьма в мрачном расположении духа еще три недели в Эдинбурге, я поехал на север Шотландии <....>. Я могу оставаться в Англии. Я могу жить здесь покойно <...>. Знаю и вижу, что еще меня ожидает в России: осуждение, приговор, но я не в России’ и т. д. (с. 461), второе и третье письма посланы уже из Лондона, в последнем Николай Иванович снова вспоминает о грозившей ему судьбе: ‘Вместо Bedford square я сидел бы теперь в Петропавловской крепости и вместо ‘Edinburgh Review’ читал бы допросные пункты!’ (с. 467).

¹⁶⁵ А. Тургенев. Отрывки из заграничной переписки.— ‘Московский наблюдатель’, 1835, ч. V, с. 259—260.

¹⁶⁶ Там же, ч. IV, с. 627—628, 633, ч. V, с. 252—258.

¹⁶⁷ А. Тургенев. Хроника русского в Париже.— ‘Москвитянин’, 1845, ч. I, No 1, Смесь, с. 6—7, А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники. Издание подготовил М. И. Гиллельсон. М.— Л., 1964, с. 232.

¹⁶⁸ В своем ‘Биографическом очерке графа Владимира Григорьевича Орлова’ (т. II, с. 324) Давыдов упоминает об этом. См. также неизданное письмо А. И. Тургенева к С. Н. Карамзиной из Лондона от 15 февраля 1829 г., в котором находим следующие строки: ‘Заранее рекомендую вам молодого приятеля В. Скотта — русского Давыдова, три года учившегося в Эдинбурте. Скоро он едет отсюда в Париж, а оттуда через несколько месяцев в Россию. Он учен, умен и сохранил необыкновенную, почти детскую чистоту нравов: есть пороки, коих имена ему даже неизвестны, и он часто смешит меня невежеством сим. С просвещением европейским соединяет какую-то робость или страх России. Я угадываю, что причина сего страха есть то, что до него доходит оттуда. Не хочу быть его советником, но желал бы, чтобы он жил в России и для своих ближних, добрым, просвещенным помещиком и оставил бы дипломатику <...>. Сегодня познакомил его с Лансдовном. Мы обедали там с умнейшими людьми Англии: Макинтошом, Брумом, Сиднеем Смитом, Туком и пр. Давыдова почитают шотландцем и по языку едва верят, что он русский’ (ИРЛИ, ф. 309, оп. 1, ед. хр. 307).

¹⁶⁹ П. А. Вяземский. Старая записная книжка. Ред. и прим. Л. Гинзбург. Л., 1929, с. 177—178.

¹⁷⁰ П. А. Вяземский. Записные книжки (1813—1848). Издание подготовила В. С. Нечаева. М., 1963, с. 136—137.

¹⁷¹ А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники, с. 403.

¹⁷² Письмо из Дрездена (извлечение). — ‘Московский телеграф’, 1827, ч. 13, No 1, отд. 1, с. 97, с датой 23(11) декабря 1826 г., перепеч. в кн.: А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники, с. 12—13. Источник этого слуха об ‘исправительном редакторе’ — разговор А. И. Тургенева с английским послом в Дрездене Щадом, у которого, вероятно, и находилось ‘оригинальное’ письмо Скотта. См. об этом запись в дневнике А. И. Тургенева от 15(2) ноября 1826 г.: ‘Вчера здешний английский министр Щад сказывал мне, что В. Скотт, по его мнению, дает поправлять другому свои романы, ибо в письмах его, самим им писанных, заметны ошибки, коих нет в печатных сочинениях, например, в одном письме к Шаду употребил он слово will вместо shall. Эту ошибку часто делают, особенно в Шотландии, но не первоклассные писатели, каков VV. Scott’ (‘Хроника русского’, с. 434). Подобный же слух передавали Гете: В. Скотт будто бы играет роль Рембрандта среди своих учеников, давая идею произведения а корректируя представленные ему работы. См: W. Biedermann. Goethes Gesprache, Bd. V. Leipzig, 1894, S. 305.

¹⁷³ Письмо аз Дрездена (публичное признание Вальтера Скотта, что он автор романов, известных под его именем).— ‘Московский телеграф’, 1827, ч. 14, No 5. отд. 1, с. 150—155. Источник этого письма — запись в дневнике (неопубликованной его части): ‘Наконец, в Morn Chron 27 февраля 1827 г. объявлено, что за обедом, interesting theatrical fund dinner, Walter Scott объявил себя автором своих сочинений — в статье: Public Avowal by Sir Waiter Scott of being author of the Waverley Novels. Известие взято из Эдинбургской газеты <...>. Теперь называть его будут the great known’ (ИРЛИ, ф. 309, оп. 1. ед. хр. 8, л. 57 об.).

¹⁷⁴ А. Н. Веселовский. В. А. Жуковский и А. И. Тургенев в литературных кружках Дрездена (1826—1827), Заметки к дневнику А. И. Тургенева.— ЖМНП, 1905, No 5, отд. II, с. 159—183, ‘Письма Александра Тургенева Булгаковым’. Подготовка текста, статья и комментарий А. А. Сабурова. М., 1939, с. 183—184, ‘Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу’. М.— Л., 1960, с. 360—482.

¹⁷⁵ ‘Переписка А. И. Тургенева с П. А. Вяземским’, т. 1. 1814—1833. Пг., 1921, с. 60—61.

¹⁷⁶ Т. Г. Цявловская. Новые автографы Пушкина в русском издании ‘Айвенго’ Вальтера Скотта.— ‘Временник Пушкинской комиссии, 1963’. М.—Л., 1966, с. 5—9. Речь идет об издании ‘Ивангое, или Возвращение из крестовых походов. Сочинения Валтера Скотта. СПб., 1826, 4 книги (вышло в свет 12 июля). Переводчиком этого анонимного издания был Костырев (см.: ‘В. Скотт. К 125-летию со дня смерти’. М., 1958, с. 44). Отметим, однако, что отрывок из ‘Айвенго’ в переводе А. Величко появился в ‘Сыне Отечества’, 1820, ч. 66, No 52, с, 253—271 под заглавием: ‘Турнир в Англии при Ашби де ла Зуше в конце XII века’.

¹⁷⁷ ИРЛИ. ф. 309, No 587.

¹⁷⁸ Там же, No 3478.

¹⁷⁹ Это письмо и следующее хранятся в ИРЛИ, ф. 309.

¹⁸⁰ M-me de Stael. Oeuvres completes, t. VII, Liege, 1829, p. 10—11 (‘Delphine’, part V: ‘Fragments de cruelaues feuilles ecrites par Delphine pendant son voyage’).

Читайте также: