М. М. Стасюлевичъ и старый русскій либерализмъ.
М. М. Стасюлевичъ и старый русскій либерализмъ.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
Н. Геккеръ.
‘Современникъ’. Кн. IV. 1911
М. М. Стасюлевич и старый русский либерализм, Стасюлевич Михаил Матвеевич, Год: 1911
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Скончавшійся недавно (23 января с. г.) бывшій редакторъ ‘Встника Европы’, Михаилъ Матвевичъ Стасюлевичъ, принадлежалъ къ числу тхъ ученыхъ и публицистовъ, которые умютъ дло своего писанія соединять непосредственно съ очередными задачами общества и никогда не замыкаются въ тсную сферу своей спеціальности. Мсто, которое онъ занималъ въ русской печати, отличалось особенностями, выдлявшими его изъ остальныхъ нашихъ писателей. И оно останется уже навсегда вакантнымъ и никмъ не занятымъ, потому что положеніе Стасюлевича въ литератур и въ обществ создала ему дореволюціонная Россія, съ ея безгласностью и цензурой, съ ея отсутствіемъ политической жизни и борьбы партій, съ полной невозможностью проявить самодятельность личности вн сферы и колеи разъ избранной спеціальности. Только въ исключительныхъ условіяхъ нашей общественной жизни, лишенной свта иниціативы и простора дятельности, могла выработаться такая своеобразная фигура ученаго, журналиста и общественнаго дятеля, какую представлялъ собою покойный Стасюлевичъ. Наконецъ, только въ нашемъ трудномъ движеніи къ свобод и культур, загроможденномъ неодолимыми препятствіями и пробивающемся впередъ въ мучительномъ напряженіи, могъ возникнуть и отшлифоваться оригинальный образъ писателя, главные интересы котораго лежали вн печати, и политическаго дятеля, для котораго печать была единственной ареной борьбы.
Цлыхъ 50 лтъ (1859—1909) стоялъ онъ на верхахъ нашего образованнаго общества, сначала въ качеств ученаго и профессора университета, потомъ нкоторое время на служб М. Н. П. и, наконецъ, на неизмнномъ посту редактора-издателя ‘Встника Европы’ (1866—1908). Почти полвка не сходилъ онъ со страницъ печати, отзываясь въ своемъ журнал на выдающіеся факты нашей общественной и литературной жизни и отстаивая свое любимое дло просвщенія и воспитанія юношества отъ реакціонныхъ нововведеній, на которыя не скупилось министерство народнаго просвщенія въ продолженіе многихъ десятковъ лтъ. И однако же не въ этой области, не наукой и публицистикой Стасюлевичъ пріобрлъ себ то положеніе въ русской жизни, которое занималъ онъ съ такимъ блескомъ и неизмнностью. Какъ писателя знали его немногіе, потому что писалъ онъ сравнительно мало и рдко, и статьи свои онъ подписывалъ, большею частью, иниціалами. Къ тому же касались он, большею частью, вопросовъ, мене всего затрагивавшихъ интересъ читателей либеральнаго журнала. Это были или статьи спеціально педагогическаго содержанія, посвященныя борьб съ классицизмомъ, или научныя изслдованія методовъ раціональнаго европейскаго образованія, или же работы историческія, опять же наимене интересныя среди остального матеріала любой книжки журнала, въ смысл живости темы. Исключеніе составляли разв только некрологи знаменитыхъ общественныхъ дятелей и писателей (напр., Тургенева, Кавелина и др.), какихъ Стасюлевичу довелось написать немало за свои 44 года редактированія ‘Встника Европы’. Но все же, не тутъ, не въ писательской дятельности покойнаго нужно искать источникъ его извстности и несомннныхъ заслугъ передъ движеніемъ нашимъ къ свобод.
Свою извстность въ наук Стасюлевичъ пріобрлъ въ молодости. Обладая значительной исторической эрудиціей и основательной научной подготовкой, онъ сразу занялъ видное мсто среди молодыхъ ученыхъ 50-хъ годовъ. Своей спеціальностью еще въ университет онъ избралъ исторію древней Греціи, и потому вс три диссертаціи, которыя защищалъ онъ по окончаніи университета, были посвящены этому отдлу исторіи (pro venia legendi — ‘Защита Кимонова мира’, магистерская — ‘Афинская гегемонія’ и докторская — ‘Ликургъ афинскій’). Но характерно, что уже въ самомъ начал своей научной карьеры, Стасюлевичъ не могъ замкнуться въ этой спеціальности и тотчасъ же перешелъ къ занятіямъ исторіей — вообще. Кром того, очевидно, что и тогда ученая спеціальность и разработка отвлеченной науки не удовлетворяли молодого, жаждавшаго живой дятельности Стасюлевича. По крайней мр, еще въ начал пятидесятыхъ годовъ мы видимъ его читающимъ въ петербургскомъ университет всеобщую исторію (въ то же время онъ оставался учителемъ исторіи въ гимназіи и въ патріотическомъ институт). Два года (1856—58) онъ проводитъ въ заграничной командировк, знакомясь на мстахъ съ преподаваніемъ исторіи въ университетахъ Германіи, Франціи и Англіи. Возвратясь въ Петербургъ, онъ получаетъ званіе профессора, и читаетъ, главнымъ образомъ, исторію среднихъ вковъ. Его лекціи усердно посщаются не только студентами, но и посторонней публикой, для которой были тогда широко открыты двери университета. Въ 1859 году Стасюлевичъ принимаетъ близкое участіе въ цломъ ряд публичныхъ лекцій, задуманныхъ профессорами петербургскаго университета. И вотъ тутъ-то впервые сказалась наиболе характерная черта его природныхъ склонностей, господствовавшая надъ всми другими особенностями его натуры и сдлавшая его не спеціалистомъ ученымъ, а преимущественно общественнымъ и политическимъ дятелемъ. Стасюлевичъ выбралъ темой для своихъ лекцій провинціальный бытъ Франціи временъ Людовика XIV и сдлалъ этотъ выборъ нарочито для того, чтобы сопоставить этотъ бытъ съ положеніемъ дореформенной Россіи и чтобы найти между ними черты сходства, поучительныя для молодыхъ русскихъ слушателей. Это была смлая и небывалая еще попытка наглядно демонстрировать передъ публикой крпостной режимъ въ такое время, когда о немъ еще нельзя было ни говорить, ни писать, да еще демонстрировать съ кафедры, передъ многочисленными слушателями. Эта затя вполн удалась, и молодой профессоръ продолжалъ свои лекціи и въ слдующемъ году съ такимъ же успхомъ, читая о Марк Авреліи.
Еще за границей сблизился онъ съ такими же, какъ онъ, молодыми товарищами по профессур — Кавелинымъ, Спасовичемъ, Пыпинымъ и Утинымъ. Въ университет они сплотились еще больше и составили дружную объединенную группу, вступившую въ борьбу за право выстей школы, за самостоятельность совта, за свободу студенческихъ организацій. Къ этому центру примыкали и другіе профессора, оказывая ему моральную поддержку. Но къ настойчивой и упорной борьб они, очевидно, не были способны, и группа пяти осталась изолированной, когда наступилъ ршительный моментъ. Долго ждать его не пришлось: поворотъ вправо совершался все боле круто, и отъ университетской автономіи скоро остались одни воспоминанія. Но такъ какъ протестанты не хотли примириться съ уничтоженіемъ того, что имъ было такъ дорого, то они должны были уйти изъ университета. Какъ бы въ награду, Стасюлевичу предоставлена была возможность закончить преподаваніе всеобщей исторіи многообщающему наслднику престола, Николаю Александровичу, которому онъ особо читалъ свои лекціи. Затмъ еще нсколько лтъ ему дано было нести службу въ совт М. Н. П. Но на этомъ и закончилась его научно-служебная карьера.
Стасюлевичъ искалъ въ ней живого общенія съ людьми, на которыхъ онъ могъ бы дйствовать непосредственно словомъ, и вліять въ смысл ихъ пробужденія къ борьб съ общественнымъ зломъ. Въ профессорской каедр онъ видлъ не только орудіе распространенія знаній, но и трибуну, съ высоты которой онъ могъ бы вести пропаганду противъ угнетенія и произвола, противъ всхъ пережитковъ угасавшаго крпостного строя. И науку свою онъ выносилъ въ толпу, чтобы превратить ее въ свточъ умственнаго и нравственнаго пробужденія, чтобы черезъ нее сдлать ясной для всхъ необходимость назрвшихъ реформъ. Но скоро ему пришлось убдиться, что охранители вкового мрака слишкомъ зорко наблюдаютъ за наставниками молодежи, и что они не допустятъ сближенія ихъ между собой. А въ такомъ случа теряла свое значеніе и наука, превращавшаяся въ мертвый капиталъ, въ мало пригодное хранилище неподвижныхъ цнностей. Нужно было искать удовлетворенія въ другомъ мст…
Стасюлевичъ обратился къ своимъ историческимъ изслдованіямъ. И тутъ Стасюлевичъ имлъ въ виду, главнымъ образомъ, жизненныя задачи. Ему нужно было обратиться къ читателю со словомъ знанія, которое можетъ не только просвтить умъ, но и дать руководящую нить въ отношеніяхъ къ дйствительности. Поэтому и составленіе книги для чтенія по ‘Исторіи среднихъ вковъ’ (3 т. СПБ. 1863—65) имъ было приспособлено къ этимъ ближайшимъ подготовительнымъ цлямъ. Поэтому и вообще въ своихъ книгахъ, какъ и въ лекціяхъ, Стасюлевичъ явно стремился вліять на умы въ извстномъ направленіи, вырабатывая въ слушателяхъ опредленные политическіе взгляды не только на прошлое, но и на будущее, создавая въ нихъ отрицательное отношеніе къ отжившимъ учрежденіямъ и положительные идеалы лучшаго общественнаго строя.
Какъ мы видли, Стасюлевичъ перепробовалъ три пути, которые при иныхъ условіяхъ жизни одинаково вели бы къ намченной цли, а именно къ просвщенію массъ и къ поднятію общаго культурнаго уровня. Онъ испыталъ три карьеры: каедру, писательство и государственную службу. Профессура оказалась наимене удачной въ смысл жизненной карьеры. Освободительное настроеніе въ правительственныхъ сферахъ начала 60-хъ г.г. было слишкомъ робко и непрочно. Оно черезчуръ медленно и осторожно поддавалось поступательному движенію впередъ. И трудно было ожидать когда-либо, чтобы оно предоставило свободу профессорскому персоналу университетовъ, который видлъ свою непосредственную задачу въ прямомъ общеніи со студенчествомъ и въ пріобщеніи его не только къ знанію, но и къ подготовк его къ будущей общественной и политической дятельности. Правительство больше всего боялось распространенія въ обществ прогрессивныхъ идей, и потому не могло терпть просвтителей-профессоровъ, которые являлись не чиновниками-педагогами, а гражданами-пропагандистами на университетской каедр. Съ другой же стороны, одна популяризація идей черезъ научную публицистику и систематизацію историческихъ знаній представлялась фактически черезчуръ громоздкимъ, сухимъ и неинтереснымъ дломъ, чтобы удовлетворить живого и энергичнаго работника, стремящагося къ участію въ движеніи своего времени. Еще мене являла собою интересъ дятельность канцелярская и бюрократическая, какою по необходимости выходила служба въ М. Н. П. Стасюлевичу ничего не оставалось другого, какъ выбирать новый родъ дятельности, который отвчалъ бы его потребности быть полезнымъ въ начавшемся посл паденія крпостного права обновленіи. Въ иной стран и въ другой общественной обстановк онъ, вроятно, занялъ бы мсто какого-нибудь недюжиннаго общественнаго и политическаго дятеля, отдающаго вс свои силы и знанія на развитіе культуры и благосостоянія своей страны. Но въ середин 60-хъ годовъ въ Россіи еще не было никакой политической жизни. Общественная же самодятельность, которая боязливо и крохотными дозами отпускалась привыкшимъ къ самовластію правительствомъ, была еще крайне ограничена и распространялась только на мстные и мелкіе интересы. Открывался нкоторый просторъ вліянія и иниціативы въ одной области — въ печати, особенно посл закона 6 апрля 1865 г., расширявшаго предлы печатнаго слова и предоставлявшаго ему свободу отъ прежнихъ стсненій. Стасюлевичъ и вступилъ въ эту область дятельности, чтобы выйти изъ нея черезъ 42 года непрерывнаго труда на 83 году жизни.
Но и тутъ пришлось начинать сначала. Другъ Кавелина и Спасовича, человкъ умреннаго образа мыслей и убжденный приверженецъ либеральныхъ реформъ въ постепенномъ, хотя и безостановочномъ ихъ развитіи, Стасюлевичъ не могъ примкнуть ни къ одному изъ существовавшихъ тогда литературныхъ лагерей и присоединиться къ какому-либо изъ тогдашнихъ органовъ печати, служившихъ выразителями общественно-политическихъ и литературныхъ направленій средины 60-хъ г.г. Уже и тогда русская печать длилась на ‘правыхъ’ и ‘лвыхъ’, и къ концу 60-хъ годовъ въ журналистик опредлились два рзко противоположныхъ теченія: прогрессивное, съ оттнкомъ соціалистическаго радикализма, и реакціонное, носившее слды освободительныхъ вліяній, когда дифференціація еще не совершилась, и защита реформъ входила въ компетенцію консерватизма почти столько же, сколько либерализма. Въ ‘лвомъ’ лагер на первомъ мст стояли ‘Современникъ’ и ‘Русское Слово’, хотя и нсколько поблднвшіе подъ ударами реакціи, но все же хранившіе свято традиціи Чернышевскаго и Добролюбова. Наиболе выдающимся органомъ ‘правыхъ’ являлся журналъ Каткова ‘Русскій Встникъ’, правда, еще вмщавшій на своихъ страницахъ Льва Толстого, Тургенева и Достоевскаго, но уже поднявшій знамя: ‘правительство идетъ’. Недоставало середины между ними, того ‘центра’, который былъ бы чуждъ крайностей двухъ, рзко противоположныхъ направленій и въ то же время служилъ бы врой и правдой поддержанію тхъ реформъ, которыя съ самаго начала проводились въ жизнь такъ робко и половинчато, и которыя никогда не доводились настоящимъ образомъ до ихъ естественнаго и логическаго конца. Влачившіе тогда не блестящее существованіе ‘Отечественныя Записки’ больше всего пригодны были для того, чтобы преобразиться и занять то пустое мсто въ ‘центр’, которое зіяло незамщеннымъ среди тогдашнихъ журналовъ. Но все же съ ними связывались извстныя традиціи, и къ типу чисто либеральнаго журнала ‘Отечественныя Записки’ не совсмъ подходили. Ближе всего къ этой цли стояли тогдашнія ‘С.-Петербургскія Вдомости’ Корша. Но положеніе газетъ въ то время было очень шаткое. Правительство слишкомъ зорко и подозрительно смотрло на ихъ дятельность и, конечно, не дало бы ходу ни одной газет, если бы она вздумала занять опредленное положеніе, хотя бы въ томъ направленіи, чтобы отстаивать полноту и законченность едва намченныхъ реформъ. А между тмъ, все сильне чувствовалась потребность въ такомъ орган печати, который, оставаясь одинаково свободнымъ отъ воздыханія о прошломъ и отъ стремленія покончить съ нимъ сразу и всецло, освщалъ бы путь, ведущій безъ потрясеній къ завтной цли. Кто хотлъ служить ей, долженъ былъ основать новый журналъ. И это задумалъ Стасюлевичъ въ конц 1865 г.
Добиться тогда разршенія на новый журналъ было дломъ очень труднымъ. Пришлось пустить въ ходъ всякія связи и знакомства. Главнымъ помощникомъ въ этихъ хлопотахъ былъ П. А. Плетневъ. Когда министръ в. д. Валуевъ принялъ изъ рукъ Стасюлевича просьбу о разршеніи журнала, онъ спросилъ его: ‘Скажите, почему о васъ такъ худо говорятъ’, разумя подъ худою молвой отзывы ‘наблюдающихъ’ лицъ и учрежденій. Стасюлевичъ отвтилъ уклончиво: ‘о комъ у насъ не говорятъ худо’. Эти слова, видимо, понравились министру, и онъ сказалъ: ‘Да, недаромъ въ Россіи черноземная почва: что ни посй, на ней все выростетъ’. Стасюлевичъ ушелъ съ надеждой на успхъ. Но о немъ продолжали, должно быть, говорить такъ ‘худо’, что отъ министерства послдовалъ отказъ. Тогда Плетневъ направилъ просителя къ Ф. И. Тютчеву, близко стоявшему къ Валуеву не только по должности (предсдателя Комитета цензуры иностранной), но и по родственнымъ отношеніямъ. Этотъ ходъ оказался дйствительнымъ, и журналъ былъ разршенъ, онъ назывался ‘Встникомъ Европы’.
9 марта 1866 г. вышла первая книжка новаго журнала. Данное ему названіе должно было воскресить память о первомъ основател его, Карамзин, столтіе со дня рожденія котораго праздновалось въ 1866 г. Посл Карамзина и Жуковскаго журналомъ руководилъ Каченовскій. Такимъ образомъ, старое названіе журнала будило многія добрыя литературныя воспоминанія и, кром того, свидтельствовало о близости къ западническимъ теченіямъ, борьба которыхъ съ славянофильствомъ тогда далеко еще не была закончена.
Основанный по образцу англійскихъ трехмсячниковъ, ‘Встникъ Европы’ выходилъ сначала по четыре книжки въ годъ, содержа въ себ, главнымъ образомъ, историческій матеріалъ. Но съ закрытіемъ ‘Современника’, особенно же, посл выхода прогрессивныхъ сотрудниковъ изъ ‘Русскаго Встника’, очевидной стала надобность въ ежемсячномъ выпуск книжекъ, а также и потребность въ расширеніи программы. И мы видимъ, что съ 1868 г. ‘В. Е.’ принимаетъ тотъ видъ и характеръ, какіе извстны намъ за все время его существованія въ послднія десятилтія. Къ этому же времени организовался и весь тотъ составъ сотрудниковъ и редакціи, какіе оставались въ журнал на все дальнйшее время. Прежде всего, это были т ‘и я т’, которые солидарно пострадали въ своихъ университетскихъ выступленіяхъ. Затмъ на страницы новаго журнала перешли Тургеневъ, Гончаровъ, Боборыкинъ и др.— изъ беллетристовъ, изъ публицистовъ — Полонскій, Арсеньевъ, Лихачевъ, Колюпановъ, Головачовъ и въ позднйшемъ період Кони, Слонимскій, а также и многіе другіе.
Умренный монархическій либерализмъ русскихъ конституціоналистовъ получилъ впервые въ Россіи гласное выраженіе. ‘Встникъ Европы’ былъ первымъ органомъ политической партіи, которая, несомннно, уже имла глубокіе корни въ русскомъ обществ и считала многочисленныхъ членовъ своихъ среди земскихъ и городскихъ дятелей, въ рядахъ культурной и культуртрегерской интеллигенціи, а также и въ либералкой части высшей бюрократіи. Этотъ журналъ долженъ былъ объединить, и вскор же фактически объединилъ, т прогрессивные круги общества и литературы, которые занимали средину и центръ въ общественномъ движеніи, начавшемся посл ‘освободительныхъ’ реформъ. Въ немъ нашли себ прибжище и голосъ именно т элементы тогдашняго общества, которые были недовольны крайними направленіями, отражавшимися въ журналистик. Кром вышеназванныхъ общественныхъ и государственныхъ дятелей, къ нимъ принадлежали и люди академической профессіи, мысль которыхъ не укладывалась въ рамки однихъ теоретическихъ построеній и рвалась наружу, чтобы соединиться съ живымъ практическимъ дломъ. Но вс они, эти элементы, были настроены ршительно противъ быстрой и коренной ломки исторически сложившихся общественныхъ формъ и стремились лишь къ постепенному, хотя и безостановочному, продолженію тхъ преобразованій, которыя начаты уже были сверху. Въ такой же мр они были и противъ возврата къ прошлому, противъ остановки на начатомъ пути реформъ, противъ прекращенія движенія впередъ, пока не достигнуто то, что называлось тогда ‘увнчаніемъ зданія’, т.-е. пока не ограничено самодержавіе въ Россіи и не учреждено народное представительство. Идеалъ конституціи представлялся тогдашнимъ русскимъ либераламъ въ нсколько туманной форм, и они готовы были бы помириться, какъ съ величайшимъ благомъ, съ любымъ законосовщательнымъ учрежденіемъ, созваннымъ изъ представителей земствъ и городовъ. Но введеніе ея у насъ они считали дломъ неотложнымъ и неизбжнымъ, которое должно предшествовать всякимъ дальнйшимъ перемнамъ въ стран, и безъ котораго немыслимо никакое движеніе впередъ. При тогдашнихъ цензурныхъ условіяхъ, эту тенденцію можно было проводить только вскользь и между строкъ. Самое большее, о чемъ возможно было говорить тогда, были: свобода печати (гласность), распространеніе грамотности въ народ (учрежденіе школъ — низшей и высшей) и развитіе реформъ уже намченныхъ (судебной, воинской и др.). Тогдашняя партійная тактика допускала и еще боле ограниченный минимумъ программы: главное мсто въ ней занимала критика дефектовъ ‘внутренней политики’ и тхъ ‘попятныхъ’ ходовъ, которые она длала все чаще по мр того, какъ начатыя преобразованія отходили въ прошлое. И мы видимъ на всей исторіи ‘Встника Европы’, какъ этотъ минимумъ все боле и боле суживался съ приближеніемъ къ концу 80-хъ г.г., расширившись на одинъ моментъ во время пресловутой ‘диктатуры сердца’ и опять пополнившись только черезъ много лтъ, только въ наши знаменитые ‘дни свободъ’.
Стасюлевичъ былъ типичнымъ представителемъ этого умреннаго, поступательнаго и приспособляющагося къ условіямъ жизни, русскаго либерализма. Онъ былъ ршительнымъ и непримиримымъ противникомъ крутыхъ и радикальныхъ мръ, какъ въ ускореніи движенія, такъ и въ подавленіи его. Онъ являлся искреннимъ и убжденнымъ сторонникомъ мирнаго и послдовательнаго развитія общества, безъ скачковъ и потрясеній. Къ тому же, будучи проникнуть историческимъ убжденіямъ въ превалированіи политическихъ формъ надъ всми другими въ человческомъ прогресс, являясь доктринеромъ-идеологомъ политической свободы и свободныхъ учрежденій, онъ придавалъ второстепенное значеніе экономическимъ факторамъ жизни и былъ чуждъ соціалистическому духу времени, представляя себ соціальныя реформы въ вид полумръ и палліативовъ. И потому онъ питалъ одинаковую вражду какъ къ соціалистамъ-реформаторамъ и революціонерамъ — разрушителямъ устарлыхъ формъ, такъ и къ реакціонерамъ, готовымъ остановить ходъ развитія и дальнйшаго совершенствованія, къ ретроградамъ, идущимъ назадъ и удерживающимъ на мст все то изъ прошлаго, что логически и фатально должно отпасть само собой. Вс эти чувства и настроенія Стасюлевичъ раздлялъ съ либеральнымъ обществомъ дореволюціонной Россіи. Все это онъ и внесъ въ основанный журналъ и отражалъ замчательно стройно, сглаживая шероховатости и обходя острыя грани, всегда служа задачамъ упорной, но эластической оппозиціи.
Въ журнал Стасюлевичъ нашелъ себ и ту жизненную дорогу, которую онъ искалъ раньше на различныхъ поприщахъ. Журналъ выгодно замнилъ ему университетскую каедру, потому что передъ нимъ стояла уже не тсная аудиторія молодыхъ слушателей, а вся образованная Россія, которая сама задыхалась въ тискахъ безгласности и бездятельности и жадно ловила всякое освжающее слово, всякую вольную и освобождающую отъ гнетущихъ оковъ мысль. Журналъ замнилъ ему науку, потому что страницы его были всегда открыты для научныхъ (преимущественно историческихъ) работъ, которыя въ періодическомъ ежемсячномъ изданіи имли то преимущество, что были свжи и злободневны, пріобртая характеръ общедоступности и непосредственнаго вліянія на многихъ, а не на избранныхъ. Наконецъ, журналъ возмстилъ ему и службу — общественную и государственную,— являясь могучимъ и неотразимымъ орудіемъ воздйствія на общество и правительство, возбуждая въ первомъ иниціативу и энергію, и направляя второе въ смысл наилучше понятыхъ интересовъ и наибольшаго достиженія общаго блага. И мы видимъ, что, ставъ на этотъ путь журнальнаго дятеля, Стасюлевичъ не только получилъ полное свое удовлетвореніе, возможное въ условіяхъ нашей жизни и дятельности, но и оказался на высот своего призванія.
Мы уже говорили, что Стасюлевичъ не создалъ себ крупнаго имени ни своими историческими статьями, печатавшимися въ ‘Встник Европы’, ни своей публицистической работой въ журнал вообще. Извстность, пріобртенная имъ въ публик и въ печати, а также заслуги его передъ русскимъ обществомъ за послднія четыре десятилтія, имютъ источникъ въ его руководительств большимъ и много лтъ единственнымъ въ Россіи либеральнымъ журналомъ. Какъ редакторъ ‘В. Е.’, онъ является не только замчательной фигурой въ русской печати, своеобразной и красивой, но и типичной для того общественнаго круга образованныхъ русскихъ людей, который всегда замыкался предъ крайними теченіями — одинаково вправо и влво,— но все же содйствовалъ успхамъ движенія и борьбы и, во всякомъ случа, удерживалъ сдланныя уже завоеванія культуры. Какъ редакторъ органа русскаго либерализма, Стасюлевичъ представляетъ интересъ изученія не только въ смысл личной оцнки, но и для характеристики конституціонныхъ стремленій нашего ‘доконституціоннаго’ прошлаго. Въ отношеніи первой оцнки мы имемъ портретъ Стасюлевича, набросанный его біографомъ и однимъ изъ старйшихъ сотрудниковъ по журналу, K. К. Арсеньевымъ, который, изображая тяжкія условія, при которыхъ его другу приходилось работать, говоритъ между прочимъ: ‘Но какъ ни мучительны были для М. М. минуты, которыя онъ проводилъ подъ опускавшимся весьма низко Дамокловымъ мечомъ, на его образ дйствій это отражалось весьма слабо. Если онъ когда-либо и просилъ своихъ сотрудниковъ, при наступленіи кризиса, нсколько умрить ходъ и убрать часть парусовъ, то только на самое короткое время, пока не прояснетъ горизонтъ. Мра предосторожности, которую онъ рекомендовалъ, всегда была минимальной и никогда не доходила до перемны курса, хотя бы и легкой, все сводилось къ замедленію движенія’.
Позиція ‘центра’, занятая ‘Встникомъ Европы’, между крайней лвой и правой тогдашней журналистики, сразу опредлилась съ начала же 70-хъ годовъ. И лучше всего она выразилась въ отношеніи журнала къ крайнимъ общественнымъ теченіямъ, которыя нашли себ такое яркое отраженіе въ политическихъ процессахъ 60-хъ годовъ. Оно сказалось вполн въ стать тогда еще молодого публициста и сотрудника журнала, K. К. Арсеньева, которая подъ заглавіемъ ‘Политическій процессъ 1869—1871 г.’ была помщена въ ноябрьской книжк ‘В. Е.’ 1871 г. и накликала на журналъ первое правительственное предостереженіе. Въ этой интересной стать, не потерявшей своего значенія до сихъ поръ и изложившей взглядъ на сложное общественное явленіе не только автора ея, но и всей литературно-политической группы, къ которой онъ принадлежитъ, цликомъ сказалось отношеніе пореформеннаго русскаго либерализма къ радикализму и радикальнымъ элементамъ.
Статья ‘Политическій процессъ 1869—1871 г.’ устанавливаетъ исходную точку зрнія на политическія преступленія, ихъ происхожденіе и средства борьбы съ ними. Нужно прежде всего изыскать причины явленій и потомъ уже думать о борьб съ ними. ‘Поставить вопросъ такимъ образомъ,— говорится тутъ,— не значитъ оправдывать политическія преступленія, не значитъ требовать безнаказанности для политическихъ преступниковъ. Государство везд и всегда облечено — и не можетъ не быть облечено — правомъ карать посягающихъ на основныя начала его устройства, но это право не исключаетъ обязанности предупреждать. Если уголовная статистика указываетъ на быстрое увеличеніе числа преступленій извстнаго рода, то изысканіе причинъ этого факта можетъ и должно идти параллельно съ примненіемъ къ преступникамъ, на прежнемъ основаніи уголовнаго закона. Политическія преступленія не составляютъ исключенія изъ этого общаго правила’.
Въ стать рчь идетъ о Нечаевскомъ процесс, и по поводу его длаются обобщенія на счетъ политическихъ движеній вообще въ Россіи. Первое изъ этихъ положеній состоитъ въ. томъ, что всякія революціонныя дянія преступны, и потому должны быть караемы по праву существующаго государства. Принципіально не можетъ быть возраженій противъ наказанія. Можно только спорить о формахъ его и средствахъ. И въ этомъ заключается второе положеніе: прежде, чмъ наказывать, нужно знать, за что и чмъ вызваны преступленія. Въ третьихъ, на обязанности государства предупреждать преступленія, а предупредить ихъ (и въ этомъ четвертое обобщеніе) можно цлой системой гуманитарныхъ и оздоровляющихъ мръ, которыя даютъ просторъ свободной иниціатив личности и ея самодятельности, а также не стсняютъ ея свободнаго выбора дятельности (сюда входятъ: гласность, свобода слова и печати и общественный контроль надъ дйствіями власти).
Такова, въ краткихъ словахъ, сущность либеральнаго взгляда на радикальныя общественныя стремленія, поскольку они отразились въ Нечаевскомъ процесс. Всякое насильственное дйствіе противъ строя, какой бы онъ ни былъ самъ по себ, есть актъ преступный, подлежащій воздйствію уголовнаго кодекса. Но борьба съ преступностью не можетъ исчерпываться однми мрами репрессіи. Нужно оздоровленіе самой общественной атмосферы путемъ внесенія въ нее свта знанія и свободы. Политическая свобода и просвщеніе лучшія гарантіи отъ эпидемической заразы крайними идеями и радикальнымъ увлеченіемъ. Борьба же съ ними однми искоренительными мрами не можетъ привести ни къ чему хорошему. Это подтверждаетъ вся исторія революціонныхъ обществъ Россіи и борьбы съ ними. Декабристы и петрашевцы мечтали измнить силой весь крпостной строй, которыя реформами сверху преобразуется и можетъ быть преобразованъ лишь постепенно. Въ продолженіе 60-хъ годовъ тайныя общества не перестаютъ возникать, несмотря на то, что репрессія противъ нихъ все усиливается. По мр же того, какъ правительство отходитъ все дальше отъ начатаго пути преобразованій, усиливается все больше революціонное движеніе.
Стало быть, единственное спасеніе отъ крайнихъ увлеченій — это гласность и самодятельность общества. И мирная эволюція общества есть тотъ процессъ жизни, который ведетъ къ достиженію общаго блага и къ удовлетворенію каждой личности въ отдльности. Реформы могутъ быть маленькія и проводиться медленно и постепенно, но он должны слдовать одна за другой безостановочно и непрерывно. Реформы 60-хъ годовъ не ослабили количественно радикальнаго движенія въ обществ, потому что он не дали ему свободы и культурной самодятельности. Но все же, качественно, он обезсилили духъ революціи и выдвинули дятелей ея, значительно мене энергичныхъ я выдающихся умственно и-морально: въ этомъ убждаетъ сравненіе членовъ тайныхъ кружковъ послдняго времени съ декабристами и петрашевцами.
Трудно сказать въ точности, насколько серьезно и глубоко измнились взгляды либеральныхъ публицистовъ на русское революціонное движеніе въ продолженіе 70-хъ годовъ подъ вліяніемъ политическихъ процессовъ 193-хъ, 50-ти и др. Не могли же они оставаться прежними, когда все русское общество находилось подъ неотразимымъ впечатлніемъ моральнаго величія и подвижнической силы, проявленныхъ народнической интеллигенціей въ лиц представителей движенія, свшихъ на скамью подсудимыхъ, какъ Войнарадьскій и Новаликъ, Бардина и рабочій Петръ Алексевъ, Желябовъ, Перовская, а также другіе позднйшіе дятели ‘Народной Воли’. Само собой отпадало невыгодное для нихъ сравненіе съ декабристами и петрашевцами. И уже никакъ нельзя было сказать о молодежи 70-хъ годосъ, что она мельче и ничтожне, нравственно ниже и умственно бдне передовой интеллигенціи начала и середины вка. Но позиція либерализма была непримирима съ революціей вообще. Его отрицательное отношеніе къ радикализму вытекло изъ основного противорчія, существующаго между всякимъ оппортунизмомъ и революціоннымъ методомъ общественно-политической борьбы. Конечно, въ сужденіяхъ его (въ легальной печати) многое нужно было отнести и на счетъ цензурныхъ условій. Благодаря этому, быть можетъ, не разъ либеральнымъ публицистамъ приходилось подчеркивать свое отрицательное отношеніе къ извстнымъ явленіямъ, чтобы сказать о нихъ свое сужденіе и по поводу ихъ высказать свои общественныя и политическія симпатіи, свои пожеланія о перемнахъ къ лучшему. Но въ общемъ, либеральный лагерь всегда хранилъ въ своихъ ндрахъ камень, который при случа, онъ охотно бросалъ въ противниковъ слва, стоявшихъ ему, по его мннію, на пути къ реформамъ и портившихъ ему вс его дипломатическіе и приспособительные маневры, направленные къ тому, чтобы лишить реакцію предлоговъ и поводовъ отговариваться необходимостью репрессій для подавленія крамолы.
Такъ или иначе, но если либералы-семидесятники никакъ не могли одобрить народниковъ-семидесятниковъ, если они окончательно и безповоротно должны были осуждать всякія революціонныя попытки борьбы, особенно же практикуемыя въ тайныхъ, заговорщицкихъ организаціяхъ, то еще сильне оказывалась ихъ оппозиція систем террористическихъ дйствій и тмъ враждебне было ихъ отношеніе къ покушеніямъ, имвшимъ цлью добиться непосредственно политической свободы. Эта послдняя была также предметомъ пламенныхъ мечтаній и либераловъ. И они сходились съ народовольцами, въ своемъ стремленіи къ ней, соглашаясь на первыхъ порахъ хотя бы на ‘куцую конституцію’ Лорисъ-Меликова. Но либералы-постепеновцы никакъ не могли одобрить системы сильныхъ и ршительныхъ военныхъ дйствій.
Интересно, какъ либеральная публицистика мотивировала свое отрицательное отношеніе къ террору по поводу покушеній на различныхъ правительственныхъ лицъ, участившихся съ конца 1879 года. Противъ системы политическихъ убійствъ выдвигались не только практическія соображенія въ томъ смысл, что они усиливаютъ реакцію и препятствуютъ преобразовательной иниціатив правительства, но и нкоторыя принципіальныя возраженія. Между прочимъ, проводилась та мысль, что терроръ въ Россіи усилился посл того, какъ не удались попытки распространенія революціонныхъ идей въ народ и оказалась малоуспшной революціонная пропаганда въ деревн. Фактически это было совершенно врно, но объясненіе факта могло быть двоякое: революціонеры ссылались на то, что имъ не даютъ возможности общенія съ народомъ и пріобщенія его къ идеямъ соціализма и политическаго переворота, либералы же утверждали, что революціонныя стремленія чужды народу, и потому они къ чему не прививались со стороны, и вотъ, огорченные и озлобленные, эти апостолы разрушенія схватились за кинжалъ, револьверъ и динамитъ. ‘Какимъ же образомъ,— говорилось, между прочимъ, во внутреннемъ обозрніи ‘Встника Европы’ по поводу взрыва зимняго дворца въ феврал 1880 г.,— какимъ образомъ, они (террористы) могутъ думать, что условія, которыя имъ не удалось создать цлыми годами пропаганды, возникнутъ сами собой отъ выстрла или взрыва? Лицомъ къ лицу съ ними стоить все тотъ же, обманувшій ожиданія ихъ, народъ, котораго не сдвинуть съ мста порохомъ или динамитомъ’.
Еще лучшій поводъ высказаться по этому вопросу дала органу Стасюлевича катастрофа 1 марта 1881 г. Правда, и тутъ кое-что надо сбросить со счетовъ по причинамъ, опять-таки, цензурнаго свойства. Но все же во ‘Внутреннемъ Обозрніи’ апрльской книжки ‘В. Е.’ за 1881 г. наиболе полно и обстоятельно изложено все то, что считалось либерализмомъ того времени способнымъ ускорить реформы или затормозить ихъ. Развивъ знакомую уже намъ мысль о причинахъ перехода революціонной партіи къ террористическимъ средствамъ, статья журнала длаетъ историческій обзоръ дятельности правительства, изъ котораго видно, что никогда оно не придерживалось прямой и послдовательной программы преобразованій, и что репрессивныя мры, принимавшіяся имъ много разъ и даже постоянно, только лишь усиливали и разжигали революціонныя страсти. Передъ самой катастрофой правительство стало на врный путь освобожденія личности и предоставленія обществу самодятельности. Но этотъ шагъ сдланъ поздно и робко. Конечно, и тугъ во многомъ было виновато существованіе ‘небольшой, но ни предъ чмъ не останавливающейся горсти людей, виновниковъ катастрофы 1 марта’. ‘Соціальнореволюціонная агитація,— говорится въ этой стать,— въ той форм, которую она съ нкоторыхъ поръ приняла у насъ въ Россіи, затрудняетъ ходъ преобразовательнаго процесса, это несомннно, но въ самыхъ затрудненіяхъ заключается иногда стимулъ къ настойчивости (т. е. къ реформамъ). Силою можно подавить возстаніе, можно положить конецъ открытому сопротивленію, но нельзя предупредить преступленій, готовящихся въ тайн и совершенныхъ немногими отдльными лицами, одной полиціи, одному суду эта задача не по силамъ, какъ-бы бдительна ни была первая, какъ-бы строгъ ни былъ послдній. Прочный результатъ можетъ быть достигнутъ только измненіемъ условій, при которыхъ появилась и развилась болзнь, не уступающая леченію огнемъ и желзомъ’.
Въ этихъ словахъ сказалось цлое міросозерцаніе извстной части культурнаго общества начала 80-хъ годовъ. Съ радикальными, тмъ боле, съ революціонными стремленіями и домогательствами нужно бороться во что бы то ни стало, во имя культурнаго преуспянія страны, ради ея мирнаго, постепеннаго развитія. Но бороться съ ними можно только культурными же средствами, т. е. измненіемъ общественныхъ и политическихъ условій, вызвавшихъ на свтъ эти крайнія теченія. Какія же измненія нужно сдлать для этого, какія реформы стоятъ на первомъ план и не ждутъ отлагательствъ? Цитируемая статья перечисляетъ ихъ въ томъ порядк, какъ он начаты, но не закончены и даже совсмъ прерваны посл освободительной эпохи 60-хъ годовъ. Это, прежде всего, крестьянскій вопросъ, его земельное и административное устройство, затмъ реформа земства и городского самоуправленія, судебная реформа, свобода печати и пр., и т. п. Но уже опытъ четверти вка могъ бы убдить правительство, что никакія улучшенія въ общественной жизни не могутъ бытъ мого общества можетъ дать прочные и осязательные результаты. Но въ какой же форм должно выразиться это участіе и какъ оно можетъ осуществиться?
Вотъ въ этомъ вопрос и заключалась вся щекотливая злоба тогдашняго момента. Радикалы, и въ томъ числ народовольцы (съ извстномъ письм къ императору Александру -му) отвчали очень опредленно и ясно: нужно призвать къ управленію народное представительство (Земскій Соборъ), выбранное свободно всеобщей и равной подачей голосовъ,— тогда и они, революціонеры, пойдутъ на мирную культурную работу, безъ насилій и потрясеній. Либералы, группировавшіеся вокругъ Стасюлевича, очевидно, не имли въ запас такой единой и ршительной программы, но сходились въ одномъ, что нужна свобода печати и желательно участіе общества въ законодательств страны, хотя бы черезъ представителей отъ земствъ и городовъ. Конечно, о конституціи прямо нельзя было говорить, но необходимость ея чувствовалась между строками и объ этомъ, между прочимъ, говорилось такъ: ‘Въ силахъ для подготовки преобразованій также не можетъ оказаться недостатка, если только эта работа не будетъ предоставлена однимъ канцеляріямъ, если къ участію въ ней будетъ призвано общество’. Все будетъ зависть отъ способа обращенія къ обществу. Если оно будетъ призвано отдльными учрежденіями (напр., земствами) или въ вид отдльныхъ лицъ, цль не будетъ достигнута и задача не будетъ выполнена. Представительное собраніе изъ лицъ, посланныхъ отдльными земствами, не имло бы смысла и значенія. ‘Совщаніе земства,— говорится въ цитируемомъ ‘Внутреннемъ Обозрніи,— должно быть облечено въ другую форму, боле удобную и простую, въ такую форму, которая допускала бы свободный обмнъ мыслей и замняла бы массу безконечно разнообразныхъ заключеній мнніями большинства и меньшинства, основанными на всестороннемъ обсужденіи предмета’. Все это очень темно и столь тщательно затуманено отъ проницательнаго взора цензуры, что мысль, таящаяся тутъ, едва можетъ быть дешифрирована. Мракъ Эзоповскаго языка не разсянъ и многими оговорками на счетъ того, что голосъ земства долженъ быть услышанъ и изъ не земскихъ мстностей Россіи, что гласность ‘совщаній’ должна привлечь къ участію въ немъ черезъ посредство печати ‘всхъ мыслящихъ людей, способныхъ имть и высказать свой взглядъ на дебатируемые вопросы’ и т. п. Можно догадываться только, что тогдашніе либералы-конституціоналисты готовы были помириться съ законосовщательными учрежденіями вмсто настоящаго парламента, лишь бы только сейчасъ дана была свобода печати и гласность, освщающая потемки нашихъ общественныхъ длъ. Между прочимъ, самъ либерализмъ страдалъ оттого, что подъ этимъ темнымъ покровомъ смшивались воедино попытки насильственной ломки всего существующаго со стремленіями къ постепеннымъ измненіямъ тхъ или другихъ общественныхъ отношеній. ‘Такому смшенію,— заявлялось въ лейбъ-орган либерализма,— долженъ наступить конецъ… Свободой (изслдованія соціальныхъ вопросовъ) не пользовалась у насъ даже наука. Пора перенести борьбу на ту почву, которая до сихъ поръ почти всецло была предоставлена подпольной агитаціи, пора извлечь изъ ея рукъ и обратить противъ нея одно изъ главныхъ ея орудій. Ея утопическимъ планамъ и преступнымъ средствамъ должна быть противопоставлена широкая практическая программа, исполнимая путемъ реформъ, безъ замшательствъ и потрясеній’.
Какова же эта ‘широкая практическая программа’, противопоставленная легально и открыто ‘утопическимъ планамъ и преступнымъ средствамъ’ радикальнаго подполья? Въ краткихъ чертахъ мы уже видли ее выше. Но жизнь не стояла на мст, и въ какой-нибудь годъ этой программ довелось претерпть тяжелыя и горькія испытанія. Это былъ годъ перелома и перехода отъ одной политики къ другой (1881—1882), когда ршался вопросъ: идти-ли дальше при помощи законодательнаго участія общества и народа, или продолжать традиціонный путь бюрократической иниціативы и усмотрнія. Какъ извстно, одержалъ верхъ политическій курсъ Побдоносцева и Каткова, бразды правленія были вручены гр. Толстому, съ которымъ по вдомству просвщенія либеральному лагерю пришлось бороться въ продолженіе 70-хъ годовъ. Загнаннымъ и разочарованнымъ либераламъ оставалось только отбиваться въ своихъ интимныхъ позиціяхъ и отстаивать свои минимальныя требованія.
Необходимость въ этомъ оказалась особенно сильна, когда реакціонное настроеніе окрпло, и правительственные круги вдохновлялись уже не одной только ретроградной печатью, во глав которой стоялъ Катковъ, но и, такъ называемой, національной прессой, съ Иваномъ Аксаковымъ во глав, проповдницей самобытности, получившей особое значеніе во время ‘народной политики’ тр. Игнатьева. Либераламъ приходилось бороться и отвчать на два фронта: реакціонерамъ, ‘консерваторамъ’ изъ Катковскаго лагеря, и самобытникамъ-славянофиламъ, тогдашнимъ ‘націоналистамъ’, игравшимъ въ руку самодержавію и оффиціальной народности, не хуже самихъ Катковцевъ. Вотъ, въ такой то печальный моментъ стсненнымъ и запуганнымъ либераламъ пришлось давать отвтъ по всмъ пунктамъ своей программы. Аксаковская ‘Русь’ спрашивала не безъ ехидства и пристрастія: ‘Что написано на знамени либеральной партіи? Какая ея программа? Какія именно начала, политическія или соціальныя, она проповдуетъ, проводитъ въ сознаніи и въ жизни? Отвчать на эти вопросы ровно нечего. Въ словоизліяніяхъ писателей ‘либеральной партіи’ нельзя уловить, особенно въ настоящую пору, никакого опредленнаго содержанія. На знамени ея было что то написано, да частью выцвло, полиняло, частью стерто, переправлено, замнено какими-то новыми письменами, но краски вышли’.
Видимо, этотъ допросъ сильно задлъ за живое представителей тогдашняго либерализма, поставленныхъ въ щекотливое положеніе необходимостью высказаться откровенно и въ то же время невозможностью говорить прямо и открыто. Такъ или иначе, но брошенная перчатка была поднята, и въ двухъ ‘внутреннихъ обозрніяхъ’ ‘Встн. Евр.’ за апрль и за май 1882 г. мы находимъ обстоятельный отвтъ на поставленные вопросы и упреки. Впрочемъ, ему предшествуетъ оговорка, которая снимаетъ отвтственность съ редакціи журнала за полную солидарность съ отвтомъ всхъ тхъ, кого можно было причислить тогда къ либераламъ. ‘Русская либеральная партія’,— говорится тутъ въ оговорк,— какъ цлое, не только не иметъ своего органа, она вовсе не существуетъ: группы, соединяемыя обыкновенно подъ этимъ именемъ, единодушны по нкоторымъ вопросамъ, но во многомъ другомъ далеко и рзко расходятся между собой’. Но для насъ это не важно, потому что мы сейчасъ интересуемся старымъ русскимъ либерализмомъ, въ цломъ и въ общемъ, а не въ деталяхъ.
Для выясненія своей программы, а также и тхъ различій, которыя существовали между нею и стремленіями другихъ тогдашнихъ политическихъ группъ, либералы изъ ‘Встника Европы’ сопоставляли ее съ программой ‘націоналовъ’ типа и окраски ‘Руси’. Отмтимъ лишь главные пункты этихъ различій. Либералы добивались свободы печати и свободы совсти. Хотя эти два пункта входили полностью и въ программу ‘націоналовъ’, но фактически, въ примненіи къ жизни ‘самобытники’ ограничивали ихъ различными оппортунистическими соображеніями врод того, что нужно ‘согласить разумный прогрессъ свободы съ основными историческими началами политической и религіозной жизни русскаго народа’, между тмъ какъ либералы понимали эти свободы въ довольно широкомъ и распространенномъ смысл. Дале свобода и неприкосновенность личности являлись краеугольнымъ камнемъ для либеральныхъ построеній. Объ этой свобод какъ будто бы мечтали и ‘націоналы’, но въ сущности они сводили ее къ отмн административной ссылки. Затмъ слдуютъ разногласія по вопросамъ о народномъ образованіи, объ административномъ земскомъ и городскомъ устройств, и т. д. и т. п. Во всхъ этихъ вопросахъ либералы шли, конечно, значительно дальше ‘націоналовъ’ и смотрли на вещи и шире, и глубже. Но ихъ притязанія все же не простирались дальше намченныхъ самимъ правительствомъ реформъ и останавливались на порог европейскаго парламентаризма и коренной политической ломки…
Основной пунктъ разногласій между либералами и не либералами 80-хъ годовъ, заключался въ вопрос о правовомъ порядк, т. е. объ ограниченіи самодержавія и введеніи у насъ конституціи. Либералы не прочь были взять и то, и другое,— это былъ максимумъ ихъ политическихъ требованій. Но въ виду трудности ихъ достиженія они мирились и съ той формой участія общества въ законодательств страны, какая выставлена была въ извстныхъ ходатайствахъ двнадцати губернскихъ земствъ (они домогались созыва народнаго представительства изъ гласныхъ губернскихъ земскихъ собраній по ихъ выборамъ). Какъ бы то ни было, но сущность этихъ ходатайствъ понималась въ либеральномъ лагер не какъ расширеніе правъ, принадлежащихъ губернскимъ земствамъ, а какъ представительство отъ губерній для обсужденія важнйшихъ вопросовъ внутренняго управленія въ одномъ объединенномъ народномъ собраніи.
Вотъ эту идею народнаго представительства (названную ‘Русью’ ‘модною идеей’) взяла подъ свое покровительство и защиту редакція ‘В. Е.’. Нужно отдать ей справедливость, что въ созыв этого со’ вщательнаго собранія, она видла только первый шагъ къ дальнйшемъ политическимъ реформамъ. Впрочемъ, мы можемъ лишь догадываться, что эти послднія должны быть направлены въ дух приближенія къ ‘увнчанію зданія’, т. е. къ конституціи, потому что объ этомъ ужъ совсмъ нельзя было говорить тогда открыто. И всюду въ дальнйшихъ разсужденіяхъ вмсто ‘конституціи’ употребляется описательное и туманное слово ‘сочинительство’, взятое изъ лексикона противниковъ либерализма. Доказывая врагамъ конституціи совмстимость ея со всми особенностями русскаго быта и исторической жизни прошлаго, ‘Встникъ Европы’ заявлялъ ршительно: ‘Для насъ, какъ и для большинства русскихъ ‘либераловъ’, понятіе о народ совпадаетъ съ понятіемъ о Россіи, работа, предстоящая Россіи, должна быть предпринята не только для народа, но и съ участіемъ народа’. ‘Если мы стоимъ за сочинительство, то именно потому, что считаемъ его необходимымъ для достиженія этой цли’.
Какъ бы ни было скромно и умренно то ‘сочинительство’, которое по плану либераловъ должно было дать свободу стран, оно не ограничивалось однимъ смягченіемъ существующихъ политическихъ формъ. Мы уже видли, что въ либеральной программ стояли экономическіе вопросы и на первомъ мст среди нихъ выдвигались интересы крестьянства и, вообще, народныхъ массъ. Въ полемик съ націоналами’ и въ самозащит отъ нападокъ ихъ либералы опять же противопоставляли имъ свое отношеніе къ благосостоянію народа. ‘Либеральныя программы,— говорится въ томъ же ‘внутреннемъ обозрніи’ ‘В. Е.’ отъ апрля 1882 г.,— въ этомъ заключается характеристическая черта русскаго ‘либерализма’,— не ограничиваются большею частью вопросами политическаго и административнаго свойства, он обнимаютъ собою и экономическіе вопросы, безъ правильнаго разршенія которыхъ невозможно достигнуть послдней цли государственнаго управленія’. И тутъ приводится краткій перечень тхъ мръ, которыя, по мннію либеральной программы, считаются стоящими на ближайшей очереди и неотложными, а именно: поддержаніе общиннаго владнія, какъ главной гарантіи противъ обезземеленья массы, правительственное и земское содйствіе къ переходу земель во владніе крестьянъ, организація переселеній и мелкаго поземельнаго кредита, освобожденіе крестьянъ отъ стсненій, налагаемыхъ на нихъ паспортной системой и круговой порукой, пониженіе податей и платежей, а также замна ихъ подоходнымъ налогомъ и т. п.
Въ другомъ мст, полемизируя съ ‘націоналами’ изъ ‘Руси’ которые обвиняли либераловъ въ ‘интеллигентности’, въ оторванности отъ народа, и даже въ буржуазности, редакція ‘Встника Европы’ парировала упреки такими словами: ‘Можно думать, что угодно о разнообразныхъ направленіяхъ современной русской мысли, но нельзя добросовстно отрицать одного, что за немногими исключеніями, они не отдляютъ себя отъ народа и преслдуютъ, прежде всего и больше всего, его интересы. Пускай намъ укажутъ между органами печати хоть одинъ, который могъ бы быть названъ буржуазнымъ въ западноевропейскомъ смысл слова, который служилъ бы интересамъ капитала или крупнаго землевладнія, который желалъ бы обезземеленья или невжества крестьянъ, экономической и нравственной зависимости ихъ, отъ имущихъ сословій’. Само собой разумется, что ‘Встникъ Европы’ не причислялъ себя къ такимъ буржуазнымъ органамъ печати.
Формулируя вкратц все то, что можно извлечь изъ полемической самозащиты русскаго либерализма, какъ она проявилась въ легальной печати, должно сказать, что либеральное настроеніе 80-хъ годовъ, выразителемъ котораго являлся ‘Встникъ Европы’, подъ редакторствомъ Стасюлевича, было лишь оппозиціонно, но отнюдь не непримиримо съ политикой правительства. Оно охотно шло навстрчу всякой уступк и видло, въ. ‘диктатур сердца’, въ обращеніи Лорисъ-Меликова къ общественнымъ силамъ начало ‘новой эры’. Либералы всегда готовы были поддержать малйшій поворотъ отъ репрессій къ политик доврія и склонны были взять то, что имъ даютъ. На первое время они довольствовались тми уступками, которыхъ добивались упомянутыя, выше, ходатайства двнадцати губернскихъ земствъ. Вообще-же, могли, удовлетвориться маленькой конституціей, хотя бы въ вид, законосовщательной Думы. Въ области же экономической жизни страны они могли довольствоваться продолженіемъ тхъ реформъ, которыя начаты были за двадцать лтъ передъ тмъ.
Собственно говоря, на этихъ двухъ пунктахъ сосредоточилось все вниманіе либеральныхъ элементовъ тогдашняго общества. Отстаиваніе ихъ по различнымъ поводамъ и въ самыхъ разнообразныхъ формахъ сдлалось задачей журнала, около котораго сгруппировались наиболе стойкіе элементы умреннаго и послдовательнаго либерализма. И по мр того, какъ ночь реакціи сгущалась и темнла съ годами, борьба за старыя и непокидаемыя позиціи длалась настойчиве и интенсивне. Въ этомъ заслуга русскаго либерализма, развивавшаго свои конституціонные взгляды въ журнал, который держался стойко, отчасти, благодаря вліятельнымъ связямъ своего редактора, главнымъ же образомъ, его рдкому и удивительному умніи вести столь трудное и щекотливое дло. Заслуга именно въ томъ, что- порой (особенно посл закрытія ‘Отеч. Запис.’) онъ одинъ оставался въ качеств протестующаго органа оппозиціи противъ разыгравшейся вакханаліи-реакціи. Онъ одинъ позволялъ себ критику правительственныхъ дйствій, которая не доступна была остальной печати, и изо всхъ силъ старался удержать правительственный курсъ, хотя бы отъ попятнаго движенія далеко назадъ. Вспомнимъ борьбу журнала съ институтомъ урядниковъ, или нсколько позже съ измненіемъ городового положенія и т. п. Конечно, приходилось значительно ‘умрить ходъ’ и не разъ ‘убирать паруса’ въ этомъ бурномъ и полномъ подводныхъ камней плаваніи. Но все же это было движеніе впередъ, иногда смлое и всегда стойкое, непрерывно направленное къ одной общей и для всхъ одинаково дорогой цли…
Такъ шли годы, и прошли десятилтія. Наступили событія, перевернувшія вверхъ дномъ вс прежнія отношенія и открывшія широкія перспективы для важныхъ и для значительныхъ перемнъ. То, что казалось отдаленнйшей мечтой, стало близкимъ къ непосредственному и реальному осуществленію. И многое изъ того, что считалось крайнимъ, чуть ли не утопичнымъ, потеряло свою яркую окраску и сдлалось умреннымъ, поблднвшимъ. Произошла дифференціація и въ группировк направленій. Оттнки, сливавшіеся раньше въ одноцвтную массу, пріобрли свой особый колоритъ и отпечатокъ, одни отошли вправо, другіе влво, образовались новые центры. И въ забившей горячимъ ключомъ политической жизни образовались настоящія политическія партіи, иногда совсмъ новыя или же только обновленныя, вполн опредлившіяся и только теперь нашедшія себя. Образовались новые центры. Боковыя крылья партій раздлились на фракціи и на отдлы. Этотъ процессъ размежеванія совершился и въ хаотической сфер русскаго либерализма. Одни элементы его отошли далеко вправо, другіе сосредоточились въ центр, а третьи сдвинулись значительно влво. Были не только отдльныя лица, но и цлыя группы, которыя не пошли ни вправо, ни влво и не остались въ центр, не заняли свои особыя независимыя позиціи. Къ числу этихъ послднихъ принадлежалъ и М. М. Стасюлевичъ съ его редакціей ‘Встника Европы’. Посл 17 октября 1905 г. они образовали особую ‘Партію демократическихъ реформъ’, программа которой была напечатана въ февральской книжк журнала за 1906 г.
Во введеніи къ этой программ дано объясненіе мотивовъ, побудившихъ учредителей новой партіи выступить особо и не присоединиться къ другимъ, уже ране образовавшимся партіямъ. Главная изъ этихъ причинъ заключалась въ томъ, что наиболе близкія къ нимъ группы требовали отъ своихъ членовъ не только принятія программы, но и подчиненія партійной дисциплин, т. е. признанія обязательности для нихъ всхъ постановленій партіи по различнымъ вопросамъ жизни и тактики. Съ такими требованіями Стасюлевичъ и его товарищи не считали возможнымъ согласиться, находя, что не настало еще время для образованія замкнутыхъ, строго регламентированныхъ партій. Прежде всего, они боялись ограниченія своей личной свободы, во имя партійной дисциплины и обязательности партійныхъ ршеній. И вообще опасались всего того, что характеризуетъ настоящую боевую, годную къ борьб, политическую партію.
Все это чрезвычайно характерно для старыхъ русскихъ либераловъ, отъ словъ и разсужденій переброшенныхъ въ жизнь, въ дло, вынужденныхъ событіями оставить область теоріи и умозрній и принять непосредственное участіе въ самомъ строительств и творчеств жизни. Оставаться въ прежнемъ разсяніи и въ прежней неорганизованности они не могли. Но они убоялись сразу ступить твердой ногой на почву живой дятельности и текущаго практическаго труда. Политика всегда была для нихъ одной изъ доктринъ ихъ либеральнаго вроученія, таковою она осталась и въ моментъ перетасовки дореволюціонныхъ отношеній. И они внесли въ нее свою непрактичность даже и тогда, когда вынуждены были принять нкоторую форму организаціи. Они внесли въ нее свое доктринерство, теоретичность и оторванность отъ жизни, даже въ тотъ ршительный моментъ, когда политическая жизнь сама подошла къ нимъ, завлекла ихъ въ свой водоворотъ. И вотъ, объявляя свою программу и предвидя упрекъ себ въ невыдержанности, они оправдывались такъ: ‘Не считая, поэтому, возможнымъ установленіе теперь же партійной дисциплины, мы въ самой программ, нами предлагаемой, видимъ не сборникъ правилъ, которыхъ слдуетъ неуклонно держаться, а выраженіе взглядовъ, широко распространенныхъ и могущихъ служить исходнымъ пунктомъ для общей дятельности’.
Взгляды эти намъ уже вполн извстны. Это, прежде всего, отрицаніе насильственности и внезапности общественныхъ переворотовъ и утвержденіе мирнаго и постепеннаго развитія реформъ, ведущихъ къ свобод слова и матеріальному достатку въ обществ. Въ политик принципъ народоправства въ вид представительства изъ двухъ палатъ — верхней и нижней — для равновсія власти и во избжаніе рзкихъ, быстрыхъ перемнъ въ сторону крайнихъ соціальныхъ и политическихъ ученій. Въ области аграрнаго законодательства — завершеніе реформъ, начатыхъ въ 1861 году, т. е. увеличивающихъ земельный надлъ крестьянъ и надленіе землей еще не имущихъ. Въ области промышленнаго труда — улучшеніе положенія рабочихъ, путемъ фабричнаго законодательства, государственнаго страхованія и т. п. На первый же планъ партія выдвигала идею личной неприкосновенности и свободы слова, обезпечиваемыхъ контролемъ и законодательными функціями народнаго представительства (въ то время созываемой первой Государственной Думы).
Оставаясь на почв старыхъ, либеральныхъ требованій ‘Партія Демократическихъ Реформъ’ естественно должна была занять скромное мсто въ ряду прогрессивныхъ партій, сформировавшихся въ Россіи посл 1 октября 1905 г. Старая ‘либеральная партія’, такъ много боровшаяся печатно, главнымъ образомъ, на страницахъ ‘Встника Европы’, многія десятилтія занимала ‘центръ’ между общественно политическими направленіями старой дореволюціонной Россіи. Эту позицію она сохранила не только въ 80-хъ, но и въ 90-хъ годахъ прошлаго вка. Но съ развитіемъ или, по крайней мр, съ зарожденіемъ у насъ настоящей политической жизни, въ прежней смутной масс либерализма, неизбжно также должна была произойти быстрая дифференціація. Ея ряды раздвинулись и раскололись и въ центр оказались элементы, боле опредленные и способные къ требуемой временемъ жизнедятельности (напр., кадеты). Стасюлевичъ и его партія должны были остаться вн ‘центра’, нсколько праве его. И это они понимали хорошо, когда справедливо говорили о себ въ своемъ партійномъ манифест: ‘Рзко отдляясь отъ крайнихъ лвыхъ партій отрицаніемъ возможности внезапнаго переворота въ общественномъ стро, отъ правыхъ партій — ршительнымъ разрывомъ съ остатками бюрократическаго режима, и признаніемъ необходимости коренныхъ преобразованій, не только политическихъ, но и соціальныхъ, наша партія иметъ много точекъ соприкосновенія съ другими, образующими какъ бы лвый центръ политической арміи’. Это совершенно врно сказано: ‘партія демократическихъ реформъ’ уже не составляла ‘центра’, какъ ‘либеральная партія’ дореволюціонной Россіи, а лишь приближалась къ ‘лвому центру политической арміи’. Жизнь опредлила ей мсто значительно праве его…
Но первородный дореволюціонный грхъ стараго русскаго либерализма, его органическій порокъ, заключался не столько въ его умренности и отсталости отъ боле яркихъ и жизненныхъ требованій времени, сколько въ теоретичности и въ доктринерств, въ фатальной обреченности его на бездйствіе и бездятельность. Пока онъ жилъ въ атмосфер теоретической оппозиціи и выступалъ въ качеств критика существующихъ отношеній, онъ былъ силенъ, вліятеленъ, иногда неотразимъ, во всякомъ случа, дятеленъ, какъ борецъ, наносящій удары. Но какъ только передъ нимъ открылся просторъ живого дла, и онъ былъ призванъ къ практической работ и непосредственному руководительству въ жизненной борьб, старый русскій либерализмъ оказался больнымъ и немощнымъ инвалидомъ, уже изжившимъ свои активныя силы и негоднымъ къ дальнйшему плодотворному труду.
Покойный Стасюлевичъ испыталъ на себ вс радостныя и горестныя превратности судьбы русскаго дореволюціоннаго либерализма. Какъ руководитель журнала, служившаго ‘выраженію взглядовъ’ либеральной части русскаго общества, онъ заслужилъ славу и признательность своей угнетенной родины. Но съ тхъ поръ, какъ журналу его пришлось руководить не только мнніемъ, но и дйствіями людей, служить не однимъ лишь выраженіемъ взглядовъ, но и дятельности партіи, редакторъ его потерялъ свою прежнюю близость къ политической жизни страны. Его журналъ также лишился прежней яркости и вліятельности. Пришлось мсто уступить другимъ. И черезъ два года посл основанія ‘партіи’, престарлый и переутомленный Стасюлевичъ ушелъ на покой, чтобы еще черезъ два года совсмъ уйти отъ насъ…
Отъ редакціи.— Читатели, конечно, замтили и сами, что авторъ обошелъ полнымъ молчаніемъ общеизвстную, просвщенную и энергическую дятельность Стасюлевича въ качеств члена Петербургской городской думы и, въ частности, его неутомимые и успшные труды по организаціи городскихъ школъ и вообще элементарнаго образованія въ нашей столиц,— труды, вызвавшіе поднесеніе ему диплома почетнаго гражданина города Петербурга въ день 25-лтняго юбилея его думской дятельности. Произошелъ этотъ пропускъ, очевидно, отъ того, что авторъ, какъ показываетъ самое заглавіе его статьи, имлъ цлью не всестороннюю біографію Стасюлевича — какъ человка, ученаго, писателя и гражданина,— а выясненіе, главнымъ образомъ, всероссійскаго значенія Стасюлевича и его журнала въ качеств знаменоносцевъ и поборниковъ русскаго умреннаго либерализма въ доконституціонную эпоху нашей государственной жизни. Такъ какъ эта роль Стасюлевича дйствительно отмчаетъ главное значеніе его въ исторіи русской общественности, то мы и печатаемъ эту статью безъ всякихъ дополненій.