Андрей Евгеньевич Розен и его 'Записки декабриста', Невелев Г. А., Год: 1984 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Г. А. Невелев.
Андрей Евгеньевич Розен и его ‘Записки декабриста’

‘Записки декабриста’ А. Е. Розена принадлежат к важнейшим историческим памятникам декабризма. Это одни из немногих декабристских мемуаров, в которых с такой полнотой и достоверностью рассказана судьба поколения людей 20-х гг. XIX в., ставших первыми русскими революционерами. Ненавидевшие деспотизм и рабство, мечтавшие о свободной России и потерпевшие жестокое поражение, они не примирились с постигшей их неудачей, не согнулись под тяжестью испытаний и, осознавая ответственность перед историей, оставили после себя значительное литературное наследие.

Андрею Евгеньевичу Розену складывавшимися жизненными обстоятельствами, казалось бы, с самого начала была уготована обычная судьба выходца из среды эстляндского дворянства: гвардейский офицер или чиновник на государственной службе, по выходе в отставку возвращающийся в свое родовое имение, где в занятиях хозяйством и в заботах о семье проходит остаток жизни. Он родился 3 ноября 1799 г. в семье эстляндского барона Е. О. Розена. До двенадцати лет воспитывался в доме родителей, а потом в Нарвском народном училище. В 1815 г. Розен был отвезен в Петербург и определен в 1-й Кадетский корпус, из которого был выпущен в апреле 1818 г. в чине прапорщика с назначением в л.-гв. Финляндский полк.

В военной службе Розен проявил себя добросовестным и умелым офицером. Он пользовался любовью и уважением нижних чинов, вызывал к себе дружеские чувства со стороны офицеров-однополчан и неизменно получал похвалу начальства. В 1820 г., опередив многих по службе, он был произведен в подпоручики и позднее назначен полковым адъютантом. Особенных успехов достиг он в строевой подготовке солдат. ‘Казалось, — вспоминал Розен, — сама природа создала меня быть экзерцирмейстером, потому что эта наука не стоила мне ни труда, ни больших приготовлений, как большей части моих сослуживцев. Глаз, привыкший с малолетства к порядку и к симметрии, рост мой и телосложение, звучный голос, знание устава, а всего больше — любовь и привязанность ко мне солдат сделали из моей учебной команды одну из лучших’. С такими ‘достоинствами и знаниями можно было в то время легко выйти в люди и получить значение’[1]. В полку Розен сблизился с штабс-капитаном И. В. Малиновским и вскоре стал женихом одной из его сестер Анны Васильевны, или Annette. 19 апреля 1825 г. в полковой церкви в присутствии всех офицеров было совершено бракосочетание Розена, к этому времени уже поручика, и дочери первого директора Царскосельского лицея девицы Анны Васильевны Малиновской. Розены поселились на 3-й линии Васильевского острова, недалеко от казарм полка. Квартира была небольшая, ‘требования <...> были скромны’, имелось лишь ‘одно желание взаимного счастья’. Жизнь устраивалась вполне благополучно: Розен был удачлив в службе, обещавшей чины и награды, и в любви, обещавшей ‘беспрерывное счастье’.

Розен был вовлечен в деятельность Северного тайного общества накануне восстания 14 декабря 1825 г. На следствии он решительно отрицал свою принадлежность к обществу. В Следственной комиссии по этому поводу было проведено специальное расследование, но никто из декабристов принадлежность Розена к тайному обществу не подтвердил. К.Ф. Рылеев на вопрос следствия о Розене ответил: ‘Принадлежал ли к числу членов тайного общества поручик барон Розен, мне неизвестно. За несколько дней до 14 декабря был он у меня, и потом видел я его у князя < Оболенского, но при нем говорено было только о средствах, как заставить солдат не присягать вновь, о цели же общества, т. е. чтобы сим случаем воспользоваться для перемены образа правления, я не упоминал, и потому я полагаю, что он в общество принят не был'[2].

С. П. Трубецкой показал: ‘<...> не помню, чтобы я слышал его имя в числе членов общества’. П. Г. Каховский сообщил следствию, что не знает Розена и ему ‘неизвестно, принадлежал ли он к тайному обществу’. И. И. Пущин отвечал, что ‘Розен <...> к тайному обществу не принадлежит’. Е. П. Оболенский утверждал: ‘Барон Розен членом общества принят не был и известился о существовании оного только 11 декабря, если Репин накануне ничего не объяснял ему, что мне неизвестно’, и включал его в число посторонних обществу лиц, ‘известных о намерениях 14 декабря и принимавших участие в оном’. Штабс-капитан л.-гв. Финляндского полка Н. П. Репин сообщил следствию: ‘Утвердительно сказать, кем и когда поручик барон Розен был принят в общество, я не могу, <...> но предполагаю, что сие было почти в одно время со мною, то есть дня за два до происшествия. Особенных рассуждений о цели и намерениях общества он со мною лично не имел, но говорил один раз, что ему известно намерение многих не присягать и что он со своей стороны не отказывается сделать то же’[3].

Таким образом, принадлежность Розена к тайному обществу осталась недоказанной, и правитель дел Следственной комиссии А. Д. Боровков в справке о нем писал, несколько смягчая, правда, в пользу Розена собранные на него показания: ‘Членом не был и о существовании тайного общества не знал, но пред 14 декабря находился у Рылеева и Оболенского, и при нем говорили о средствах поднять солдат’[4].

В ‘Записках декабриста’ Розен сообщает обстоятельства, при которых он узнал о тайном обществе и готовящемся восстании. 10 декабря 1825 г., вечером, он получил записку от Н. П. Репина, в которой тот просил ‘немедленно приехать к нему’. Розен ‘тотчас поехал’ и ‘застал его одного в тревожном состоянии’. Н. П. Репин ‘в кратких и ясных словах изложил <...> цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных междоусобий’[5]. Хотя на следствии Репин показал, что ‘в то же время слышал от Розена о том, что ему все сие известно. <...> Но, не зная, кто именно сообщил ему об оных, уличить его в том, что он есть действительно член общества, не могу’[6], но, судя по всему, именно от Репина 10 декабря Розен впервые узнал если не о существовании тайного общества, то во всяком случае о его намерениях и ‘коренной’ цели. По свидетельству Е. П. Оболенского, ‘обязанность’ Н. П. Репина, узнавшего о существовании общества еще в начале 1825 г. от П.Н. Свистунова [7], но привлеченного к его делам лишь за три дня до 14 декабря И. И. Пущиным [8], ‘состояла в том, чтобы в Финляндском полку произвесть то же самое, что и в других полках’, т. е. ‘стараться распространить действия общества’: ‘О намерениях 14 декабря сообщено им было поручику барону Розену и еще нескольким офицерам, коих фамилий не упомню, которых, однако же, членами общества не принял’[9].

По версии ‘Записок декабриста’, в тот же вечер 10 декабря Розен с Н. П. Репиным поехали к К. Ф. Рылееву, куда ‘вскоре приехали Бестужевы и князь Щепин-Ростовский’ [10]. По утверждению Д. А. Щепина-Ростовского, он был у К. Ф. Рылеева 11 декабря вместе с М. А. Бестужевым, штабс-капитаном В. Ф. Волковым и подпоручиком М. Ф. Кудашевым[11]. М. А. Бестужев показал на следствии, что был у Рылеева вместе с Д. А. Щепиным-Ростовским 12 декабря [12]. Однако по свидетельству А.А. БестужеваМ.А. Бестужевбыл у Рылеева 9 декабря, ‘назавтра он привез Щепина, а потом на другой день Волкова и князя Кудашева’[13]. Итак, 10 декабря 1825 г. А. и М. Бестужевы и Д. А. Щепин-Ростовский действительно были у К. Ф. Рылеева, и, следовательно, свидетельство Розена в ‘Записках декабриста’ о посещении им в тот день Рылеева справедливо. Н. П. Репин первоначально утверждал, что впервые был у Рылеева вечером 11 декабря и ‘до сего времени’ с членами тайного общества ‘никакого знакомства не имел и ни они у меня, ниже я у них никогда прежде сего не бывал’[14]. Но после представленного ему Следственным комитетом свидетельства Е. П. Оболенского: ‘<...> 10 декабря вечером мы приехали к Рылееву <...>‘[15] — он изменил свои показания: ‘<...> бывши в первый раз у Рылеева (10 или 11-го числа в точности не упомню) и встретившись там с князем Оболенским <...>‘[16].

На следствии Розен показал, что приезжал к Рылееву только 11 декабря: ‘<...> в пятницу 11-го числа декабря <...> поехал я с штабс-капитаном Репиным навестить Рылеева. <...> Во время разговора приезжали Кавалергардского полка корнет Муравьев и офицер, мне незнакомый <...>‘[17]. А.М. Муравьев писал: ’10 или 11 декабря приехал я <С...> поздно вечером к господину Рылееву, где нашел я поручика барона Розена, лейб-гв. Финляндского полка, и другого офицера того же полка, но мне неизвестного’[18] (т. е. Н. П. Репина. — Г. Н.). И А.М. Муравьеви Розен в своих показаниях следствию сообщали, что у Рылеева они были накануне совещания у Оболенского, которое состоялось 12 декабря. Таким образом, документально подтверждаются и сведения ‘Записок декабриста’ и показания Розена на следствии. Обе версии являются, очевидно, равнодостоверными: Розен был у Рылеева и 10 и 11 декабря.

Сопоставление свидетельств позволяет восстановить события этих дней. 10 декабря, утром или днем, на совещании у К. Ф. Рылеева С. П. Трубецкой известил присутствовавших, ‘что по всему видно, что император отказывается от престола’[19]. После этого все разъехались по полкам ‘приготовить членов к действию в случае новой присяги и стараться распространить действия общества в полках’[20]. Е. П. Оболенский и И. И. Пущин отправились в л.-гв. Финляндский полк. Оболенский заехал к полковнику А. Ф. Моллеру и полковнику А. Н. Тулубьеву, а Пущин к Н. П. Репину ‘с тем, чтобы узнать, нет ли надежды, что Финляндский полк не присягнет’[21]. И. И. Пущин объявил Н. П. Репину, ‘что есть намерение воспользоваться днем присяги для произведения предположенного переворота, а для подробнейшего узнания привез его к Рылееву’[22]. Там они застали вернувшегося раньше Е. П. Оболенского и С. П. Трубецкого. Пущин вскоре уехал. Репин ‘остался и говорил с князем Трубецким’[23]. Из последующего разговора с Рылеевым Репин ‘удостоверился о действительном существовании общества, о намерениях оного на 14 декабря[24]. Однако Рылеев Репина в тайное общество не принимал, полагая, что его привез Пущин ‘уже как члена’[25]. По словам Е. П. Оболенского, Н. П. Репин попросил его приехать к нему на другой день, ‘дабы увидеться с офицерами и более утвердить их в намерении общества, им известном’. По свидетельству Репина, Оболенский сам вызвался быть у него[26]. Возвратившись к себе вечером, Репин послал записку Розену. ‘Это было в 8 часов’. Открыв ему план и цели тайного общества, Репин ‘просил <...> содействия’[27]. По свидетельству Репина, Розен ‘был на сие согласен’[28]. Затем они отправились к К. Ф. Рылееву, к которому вскоре приехали А. и М. Бестужевы и Д. А. Щепин-Ростовский.

11 декабря Розен был у Н. П. Репина на совещании офицеров л.-гв. Финляндского полка, на котором выступил Е. П. Оболенский. По словам Оболенского, он получил согласие офицеров полка на ‘их содействие к сей цели’[29]. По показанию Розена, в конце совещания Оболенский сказал: ‘Что мы не одни в сем согласны, могу вам доказать завтра, приезжайте ко мне один или двое и убедитесь, увидя офицеров других полков’[30]. Однако Е. П. Оболенский рассказывал об этом несколько иначе: ‘Барон Розен представил мне, что они, жертвуя всем для пользы отечества в столь важном случае, каков ныне предстоит, желают быть сколь возможно более уверенными в содействии прочих членов, и потому предложил мне собрать по одному члену от всех полков, которые согласны действовать к общей цели, для общего совещания. Я согласился на его предложение и назначил ему быть на другой день у меня’[31]. ‘Князь Оболенский, — показывал Розен на следствии, — тотчас уехал, прочие, напившись чаю, разъехались скоро’. После совещания Розен и Репин отправились к К. Ф. Рылееву, к которому ‘во время разговора’ приезжали А. М. Муравьев и офицер, ‘одетый в сюртук с красным воротником’. По свидетельству Розена, совещание у Репина началось в пять вечера, по словам Оболенского, он там ‘просидел два часа’[32]. Следовательно, Розен и Репин могли поехать к Рылееву в восьмом часу вечера.

12 декабря Розен и подпоручик А. И. Богданов в качестве представителей л.-гв. Финляндского полка присутствовали на совещании у Е. П. Оболенского. На этом совещании была объявлена политическая программа тайного общества, был принят план восстания и ‘постановлено’ о дальнейших мерах по ‘основанию нового правления’. По свидетельству Розена, ‘все из присутствовавших были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех’[33]. По словам Е. П. Оболенского, ‘всякой из членов представлял большую или меньшую возможность, которую каждый имел поднять роты и действовать на солдат’[34]. Розен, впрочем, сказал К. Ф. Рылееву и Е. П. Оболенскому, что привести войска на Сенатскую площадь могут только полковой или батальонные командиры. ‘Так пусть офицеры одни, верные государю своему, явятся на площадь’, — возразили они, а на вопрос мой: ‘Что будет там со стадом без пастыря?’ — ответили мне: ‘Все там будет, увидите и узнаете’[35]. В ‘Записках декабриста’ этот эпизод совещания у Оболенского изложен несколько иначе: ‘Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны, почему на некоторые мои возражения и замечания князь Оболенский и Булатов сказали с усмешкою: ‘Ведь нельзя же делать репетиции!’[36].

Возражения Розена привели в смущение некоторых присутствовавших, в том числе Д. А. Щепина-Ростовского, который, по свидетельству А. А. Бестужева, ‘начал колебаться’[37]. К. Ф. Рылеев ‘решительно объявил им, что они собрались ныне для того более, чтобы взаимным честным словом обязаться быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести, в противном случае находиться на площади самому. <С...> Все, прекратя разговор, обязались честным словом действовать сообразно сему и разъехались’[38]. Очевидно, именно в этот момент, под конец совещания, к Розену подошел поразивший его ‘совершенным самоотвержением’ К. Ф. Рылеев и ‘спросил <...> наедине! можно ли положиться наверно на содействие’ л-гв. Финляндского полка, и когда Розен ‘представил ему все препятствия, затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал <С...>1 ‘да, мало видов на успех, но все-таки надо начать, начало и пример принесут плоды’[39]. После совещания Розен сразу поехал к Репину, пересказал ему ‘слышанное и виденное’, а на другой день, в воскресенье 13 декабря, сообщил то же полковнику А. Н. Тулубьеву и другим офицерам[40], пришедшим навестить его по случаю полкового праздника. ‘На вопрос их, как следует поступить тому, кто в день восстания будет в карауле’, Розен ответил ‘положительно и кратко, что тот для общей безопасности и порядка должен держаться на занимаемом посту’[41]

13 декабря, во второй половине дня, Н. А. Бестужев и К. Ф. Рылеев поехали в казармы Финляндского полка к Н. П. Репину, у которого хотели ‘узнать об успехе сделанного ему поручения преклонить офицеров своего полка не делать новой присяги’, разыскали его на квартире сестры и привезли к Н. А. Бестужеву. К. Ф. Рылеев и Н. А. Бестужев ‘начали убеждать Н. П. Репина, чтобы он употребил все усилия к склонению офицеров своего полка не делать новой присяги’. Н. П. Репин, ‘хотя представил несколько отговорок, что он сказывается больным и потому не может выйти к фрунту, сверх того, что рота его стоит в деревне, но со всем тем обещал действовать на офицеров, сколько будет в его возможности’, но добавил: ‘Моллер и Тулубьев, который еще поутру с энтузиазмом дал свое слово, оба отказываются: Моллер по своим расчетам, Тулубьев—следуя ему. Я не могу ручаться ни за одного солдата’[42].

После разговора с Н. П. Репиным К. Ф. Рылеев уехал, дав слово возвратиться вечером и известить ‘об окончательных намерениях к завтрашним действиям’. В десять вечера Рылеев приехал с Пущиным и объявил, что ‘в завтрашний день, при принятии присяги, должно поднимать войска, на которые есть надежда <...>‘[43].

К вечеру 13 декабря офицерам л.-гв. Финляндского полка разослали уведомления ‘о назначении следующего дня к принятию присяги’. Ночью Розену принесли приказ прибыть к полковому командиру в 8 часов утра. Розен не стал скрывать от жены предстоящих опасностей — он ‘мог ей совершенно открыться — ее ум и сердце все понимали’[44]. Командир полка Н. Ф. Воропанов приехал в девять утра и прочел собравшимся у него на квартире офицерам письмо Константина Александру Iс отречением, манифест 16 марта 1823 г. о передаче прав на престол вел. кн. Николаю Павловичу, два письма Константина от 26 ноября 1825 г. с ‘повторным’ отречением и манифест 12 декабря 1825 г. о восшествии на престол Николая I. Розен выступил вперед и сказал:, ‘Если все <...> письма и бумаги верны с подлинниками, в чем не имею никакой причины сомневаться, то почему 27 ноября не дали нам прямо присягнуть Николаю?’[45]. Однако попытка Розена задержать приведение полка к присяге не была успешной и не получила поддержки других офицеров. 1-й батальон полковника А. Н. Тулубьева (кроме взвода Розена, который накануне держал караул в Галерной гавани и еще не успел смениться) присягнул в казарме. 2-й батальон полковника А. Ф. Моллера в девять утра занял караулы по второму отделению — от Зимнего дворца до Адмиралтейства.

Из казарм Розен отправился в Зимний дворец к разводу 2-го батальона, назначенному на десять утра, и по пути заехал к Н. П. Репину (по причине болезни не находившемуся на службе) с известием, что ‘читали манифест’ и полк присягнул[46]. Возвратившись домой, Розен нашел записку К. Ф. Рылеева, который извещал, что его ожидают в казармах л-гв. Московского полка. В ‘Записках декабриста’ Розен пишет: ‘Было 10 часов утра, лошади мои стояли запряженные. Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, прошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким ‘ура!’[47]. В связи с преобладанием источников, указывающих другое время прихода л.-гв. Московского полка на Сенатскую площадь — около 11 часов утра, М.В. Нечкинаотмечает: ‘Необходимо ввести небольшую поправку к свидетельству Розена о том, что он в десять часов утра выехал из дому и с Исаакиевского моста уже увидел построенное каре. Розен не мог ехать почти час от Финляндских казарм, где квартировал, разве что он задержался дорогой или ехал из какого-либо другого места’[48].

Ошибка мемуариста очевидна. На следствии Розен показал следующее: ‘Во втором часу оделся, чтобы ехать во дворец к назначенному выходу. В сие время приехал ко мне подпоручик Базин, говоря, что на площади множество войска и народу. Я в полной форме поехал с ним. Доезжая до конца моста, нельзя было дальше ехать от тесноты. Мы соскочили из саней, не знаю, куда пошел подпоручик Базин, но я, видя на площади войско с знаменами, вошел в ближайшее каре л[ейб]-г[вардии] Московского полка <...>‘[49]. Замечание ‘во втором часу’ в этом свидетельстве следует читать как ‘в одиннадцатом часу’, так как точкой отсчета времени в данном случае для Розена было 9 часов утра, когда полковой командир объявил офицерам полка о восшествии на престол нового императора[50]. И подпоручик И.А. Базин приехал к Розену в тот момент, когда тот готовился ехать во дворец ‘к выходу’, т. е. к торжественному молебствию, первоначально назначенному на 11 часов утра. Неверное указание времени выезда Розена из дому в ‘Записках декабриста’: ‘было 10 часов утра’ — объясняется тем, что изложение событий дня 14 декабря сдвинуто здесь на один час раньше. Так, начиная рассказ о дне восстания, Розен сообщает в своих мемуарах: ‘<...> всем офицерам велено было собраться в квартире полкового командира в 7 часов утра’[51], тогда как в действительности офицеры полка были собраны на квартире Н. Ф. Воропанова в 8 часов утра[52].

Итак, в 11 часов утра Розен отправился на Сенатскую площадь, пробился сквозь толпу, ‘вошел’ в каре л.-гв. Московского полка ‘и был встречен громким ‘ура!’[53]. В рапорте командира л.-гв. Финляндского полка Н. Ф. Воропанова этот эпизод изложен так: ‘Поручик Розен при первом появлении Московского полка рот приехал на санях и бросился в каре, где пробыл не более пяти минут’[54]. Здесь Розен увидел Д. А, Щепина-Ростовского, М. А. Бестужева и И. И. Пущина. На вопрос Розена, где Трубецкой, Пущин ответил: ‘Пропал или спрятался, если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв’[55]. И. И. Пущин уже знал о положении в л.-гв. Финляндском полку от Н. П. Репина, который, получив от Розена известие о том, что присяга в полку прошла успешно, сразу отправился на Сенатскую площадь. Пущин видел Репина около каре и, расспросив, что делается в л.-гв. Финляндском полку, по свидетельству А. А. Бестужева, сказал, ‘чтобы он без солдат и не являлся’. Н. П. Репин уехал, ‘обнадеживая, что это будет’[56]. Когда Розен приехал в казармы полка, где находился 1-й батальон и куда только перед тем вернулся из караула его стрелковый взвод, Репин был уже там[57]. Розен вбежал первый во двор казарм и закричал: ‘Выходи!’ Потом прошел по всем ротам, приказал солдатам одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на улице, ‘говоря, что должно идти на помощь нашим братьям’. Офицерам Розен сказал, ‘что был в каре возмутившихся, что все полки идут к площади и что нам должно туда идти’. Командир 1-го батальона полковник А. Н. Тулубьев ‘согласился’ [58]. Прибывшие к этому времени бригадный командир генерал-майор Е. А. Голови, получивший соответствующий приказ от командующего Гвардейским корпусом генерал-лейтенанта А. Л. Воинова, и генерал-адъютант Е. Ф. Кемеровский, посланный Николаем I за батальоном, повели выстроившуюся поротно колонну на Сенатскую площадь [59].

0x01 graphic

Схема расположения войск на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. (по Г. С. Габаеву)

Восставшие (около 3.000 чел. пехоты):
Коре А. Бестужева — Л.-гв. Московск. полк (671 чел.).
1. Фас М. Бестужева (2 1/2 роты),
2. Фас кн. Щепина (2 роты),
3. Цепь кн. В. Оболенского (около 40 чел.),
Л-гв. Гренад. п. (около 1.250 чел.),
4. Фас Сутгофа (1 рота),
5. Фасы Панова (1 бат.—4 роты).
Колонна Н. Бестужева — Гвард. экипаж—около 1100 чел.
6. 1 бат. (8 рот и арт. команда).
Нейтральные (около 500 чел. пехоты):
7. Л.-гв, Финлянд. п. бар. Розена (2 1/2, роты).

Правительственные войска (пехота — ок. 9.000 чел., кавалерия около 3.000 чел. и артиллерия —36 орудий):
8. Л.-гв. Преображ. полк 1 рота,
9. Л.-гв. Финлянд. полк 1 1/2 роты,
10. Л.-гв. Конного полка (2 эск.):
11. Л.-гв. 1-го Конно-пион. 1 3/4 эск.,
12. Л.-гв. Финлянд. п. караул (около 25 чел.),
13. Л.-гв. Павловск. п. сводн. бат. (3 роты),
14. 1-го Конио-пионерского 1/4 эск.,
15. Кавалерг. п. 1/4 вен.,
16. Л.-гв, Семеновск. п. 2 бат. (8 рот),
17. Л.-гв. Гренад. п. св. рота (137 чел.),
18. Л.-гв. Конного п, 5 эск.,
19. Л.-гв. Преображ. п. (1 3/4 бат. — 7 рот),
20. Л.-гв. Московск. п. св. бат. (641 чел.),
21. Л.-гв. Измайловск. п. 2 бат. (8 рот),
22. Л.-гв. Егерск. п. 2 бат.,
23. Кавалерг. п. 6 3/4, эск,,
24. Л.-гв. 1 арт. бриг. 2 2/3 роты — 32 оруд.

На середине Исаакиевского моста батальон остановили и приказали зарядить ружья. В этот момент у Розена был план пробиться сквозь стоявший впереди карабинерный взвод и роту преображенцев под командой капитана П.Н. Игнатьева, занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади. Сделать это было вполне возможно. В своих солдатах Розен был уверен. Во время движения колонны от казарм полка к мосту Розен убеждал их ‘не идти против бунтовщиков’[60]. Первый карабинерный взвод, стоявший впереди и явно не желавший двигаться дальше (что впоследствии и выявилось), под давлением сзади расступился бы. Пройти через первую роту л.-гв. Преображенского полка, заграждавшую проход от Исаакиевского моста на площадь, также не составило бы большого труда. Так, эта рота чуть позднее пропустила на площадь пришедших по льду Невы лейб-гренадер поручика А. Н. Сутгофа, причем, по свидетельству командира роты капитана П. Н. Игнатьева, ‘когда лейб-гренадеры отдельными командами, всходя с Невы, беспрепятственно бежали возле на присоединение к своим, чтоб стать в ряды мятежников, солдаты роты его величества приподнимали их сумы и, удостоверяясь по их тяжести, что полное число боевых патронов в них заключалось, острились между собою, уверяя, что их пули не попадут’ [61]. Преображенцы были настроены по отношению к восставшим весьма миролюбиво, а ‘из мятежнической толпы высылали к роте неоднократно нижних чинов л.-гв. Московского полка для переговоров’[62].

Так же были настроены и финляндцы. Сохранилось свидетельство чиновника Н. С. Щукина, находившегося 14 декабря на Сенатской площади и видевшего солдат 2-го батальона л.-гв. Финляндского полка, державших караул на Сенатской гауптвахте: ‘<...> на углу дома Кусовникова подле канавы мимо меня прошли солдаты, сменившиеся с Сенатской гауптвахты. ‘Кричите, ребята,— сказал один из них московским, — вот мы отобедаем и придем пособлять вам. Кричите!’[63]

Однако Розен отказался от своего первоначального плана. Он убедился в том, что ‘восстание не имело начальника’ и не было ‘единства в предприятии’, и не хотел ‘напрасно жертвовать людьми’[64]. Но, ‘не будучи в состоянии оставаться в рядах противной стороны’, Розен принял вполне оправданное с военной точки зрения решение — остановить свой взвод и шедшие за ним три роты полка и перекрыть таким образом продвижение правительственных войск по Исаакиевскому мосту на Сенатскую площадь. В тот момент, когда генерал-адъютант Е. Ф. Комаровский и генерал-майор Е. А. Головин скомандовали батальону: ‘Вперед!’ — взвод Розена по приказу своего командира громко повторил: ‘Стой!’ Стоявший впереди карабинерный взвод ‘тронулся с места в большом замешательстве’[65], но капитану А. С. Вяткину удалось вывести его на площадь. Командир третьей роты капитан Д. Н. Белевцов отвел свою роту назад по мосту и затем по льду Невы вышел с ней к Английской набережной. В показаниях следствию Розен писал, что на вопрос генерал-адъютанта Е. Ф. Комаровского, ‘отчего они не следуют за первым взводом’, его ‘взвод отвечал: ‘Мы не знаем, куда и на что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целовали крест!’[66] По воспоминаниям самого Е. Ф. Комаровского, взвод Розена ему отвечал: ‘Мы не присягали, худого ничего не делаем, по своим стрелять не будем’[67]. Когда генерал-майор Е. А. Головин ‘приказал людям идти вперед, то несколько голосов из фронта отозвались: ‘Да куда же вы нас ведете? Это наши’ — ‘Они бунтовщики’. — ‘Если они бунтовщики, то мы их перевяжем, зачем нам стрелять по своим, да мы еще не присягали новому государю’[68].

Когда стрелковый взвод первой карабинерной роты л.-гв. Финляндского полка остановился на середине Исаакиевского моста, отмечает Розен в ‘Записках декабриста’, ‘был уже второй час пополудни’, следовательно, третий час. С этого момента и до первых выстрелов картечью по восставшим в начале пятого ‘с лишком два часа’ стоял Розен ‘неподвижно, в самой мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать ее тремя с половиною ротами’, готовыми следовать за ним повсюду[69]. ‘Решение Розена остановить полк на мосту, — отмечает М. В. Нечкина, — требовало сильной воли и ясного сознания необходимости помочь восставшим. Так действия этого ‘нечлена’ тайного общества стали элементом существенной помощи восставшим <...>‘[70].

Н. П. Репин предвидел положение, в котором оказался во время восстания Розен, когда накануне, 13 декабря, говорил К. Ф. Рылееву, ‘Во всем полку один только Розен отвечает за себя, но я не знаю, что он будет в состоянии сделать’[71]. В каре восставших знали о событиях на Исаакиевском мосту. По показанию солдат взвода Розена, Н. П. Репин ‘подходил к ним и одобрял их поведение’, а унтер-офицер Ф. Волков, стоявший в карауле на Сенатской гауптвахте, видел, как он потом ‘несколько раз ходил на Петровскую площадь к сборищу мятежников и опять назад возвращался’[72]. Поведение Розена 14 декабря не вызвало сомнения ни у кого из декабристов и было ими понято правильно. Так, И.Д. Якушкин отмечал в своих ‘Записках’: ‘Поручик Розен, честнейший немец и во всем преданный товарищ, не пришел, однако, на площадь, может быть, он надеялся, оставшись при полку, действительнее споспешествовать начатому предприятию своих товарищей’[73]. Лишь Д.И. Завалишин в 1881 г. в своей неопубликованной статье ‘Событие 14 декабря 1825 года и беспристрастное суждение о нем’ писал: ‘Нельзя также не сделать здесь заметки относительно одного показания барона Розена, что он не повел Финляндский полк на присоединение к восставшим оттого, что считал дело проигранным, но тем же оправдывались и другие, даже в таких полках, где было и много членов общества. Таким образом, вместо того, чтобы делать дело как следует, соответственно тому предприятию, в котором участвовали, все самовольно распоряжались по своему усмотрению, и дело было проиграно оттого, что думали наперед уже, что оно проиграно, и ничего не делали, чтоб его выиграть’[74].

К исходу пятого часа восстание было разгромлено. Розен попросил подошедшего к взводу Репина навестить жену и ‘успокоить на его счет’, развернул свой взвод (пропустив мимо два эскадрона конногвардейцев), провел его по мосту на Васильевский остров и поставил возле манежа 1-го Кадетского корпуса. В это время к взводу подъехал генерал-адъютант А. Х. Бенкендорф. В его воспоминаниях этот эпизод описан весьма карикатурно: ‘Рота, остановившаяся близ 1-го Кадетского корпуса и чувствовавшая за собою наибольшую вину, хотела также занять свое место в строю и идти с прочими, но, знав уже о ее поведении во время бунта, я приказал ей построиться особо и объявил, что честь принести присягу новому императору, от которой она отказалась утром, ей должно заслужить отыскиванием преступников и приведением их ко мне обезоруженными. Рота тотчас повиновалась этому приказанию и побежала ловить участвовавших в бунте’[75]. В действительности все обстояло несколько иначе. Когда собрался весь батальон и приехал полковой священник Н. В. Музовский, Розену приказали отойти от взвода. ‘Солдаты сомкнулись в круг, священник стал их расспрашивать и готовить к присяге’[76]. Тогда Розен ‘быстро ворвался в круг и громко, во всеуслышание объявил священнику, что солдаты мои ни в чем не виноваты, они слушались своего начальника’[77]. Взвод Розена присягнул, и его ‘назначили занять Андреевский рынок и караулить тамошний небольшой гостиный двор’. Утром следующего дня Розен сменился в карауле и на два часа приехал домой.

По версии ‘Записок декабриста’, он был арестован 15 декабря рано утром, по следственным показаниям — ‘в 4 часа пополудни’[78]. Первоначально содержался в караульном помещении л.-гв. Кавалергардского полка, затем на дворцовой гауптвахте, а 5 января 1826 г. помещен в каземат 13 Кронверкской куртины Петропавловской крепости.

В следственном деле Розена — материалы двух допросов. Первый допрос снял 22 декабря генерал-адъютант В. В. Левашов в присутствии Николая I. Розен отвечал на ‘вопросные пункты’ осторожно и уклончиво. Он ‘не мог сказать всю правду, не хотел назвать никого из членов тайного общества и из зачинщиков 14 декабря’[79]. Он объявил, что ‘обществу тайному не принадлежал’ и ‘никаких слухов насчет 14-го числа’ и о замыслах ‘бунтовщиков’ не слышал, происшествие на Исаакиевском мосту днем 14 декабря во время продвижения 1-го батальона л.-гв. Финляндского полка на Сенатскую площадь для участия в подавлении восстания объяснял тем, что его взвод не был приведен к присяге новому императору и, оставшись верен присяге Константину, отказался идти вперед. Его действия как командира взвода — остановка тронувшихся было вперед унтер-офицера и двух рядовых — были вызваны только опасением, ‘чтоб сие не привело неустройства всему взводу’[80].

И еще один раз, вечером 8 января 1826 г., Розен был допрошен в Следственном комитете. Ему вновь были заданы вопросы о его принадлежности к тайному обществу, но он решительно подтвердил ранее данные им показания: ‘а) Никогд

Г. А. Невелев. Андрей Евгеньевич Розен и его ‘Записки декабриста’

Схема расположения войск на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. (по Г. С. Габаеву)

Читайте также:

Г. А. Невелев.
Андрей Евгеньевич Розен и его ‘Записки декабриста’