![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/image002-33.jpg)
М. А. Бакунин, Тарле Евгений Викторович, Год: 1907
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Немного произвела русская исторія на свтъ такихъ людей, какъ М. А. Бакунинъ. Герценъ въ блестящей своей характеристик личности Бакунина говоритъ: ‘Къ страсти проповдыванія, агитаціи, пожалуй, демагогіи, къ безпрерывнымъ усиліямъ учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношенія и придавать имъ огромное значеніе у Бакунина прибавляется готовность первому идти на исполненіе, готовность погибнуть, отвага принять вс послдствія’. Но не въ ‘Галлере шлиссельбургскихъ узниковъ’, говорить объ этомъ качеств Бакунина, какъ объ исключительно-рдкомъ явленіи. У Бакунина характеренъ весь тотъ комплексъ нравственно-интеллектуальныхъ свойствъ, который позволилъ ему стать однимъ изъ самыхъ глубокихъ и значительныхъ философскихъ пророковъ всеевропейской революціи до 1848 года, выдлиться среди самыхъ активныхъ практическихъ революціонеровъ въ 1848—49 гг. и сдлаться теоретикомъ и душою всеевропейскаго анархическаго теченія въ послдній періодъ своей жизни. Смлость и размахъ теоретической мысли въ немъ сливались какъ-то гармонически и художественно-законченно съ личною отнагою и полнйшимъ пренебреженіемъ къ собственной сохранности и, вообще, къ какимъ бы то ни было своимъ интересамъ. Это была, прежде всего, чрезвычайно сильная интеллектуальная организація. Т, которые повторяютъ старыя, изъзженныя слова, что Бакунинъ любилъ брать ‘готовыя мысли’ и только доводить ихъ до крайности, доказываютъ неопровержимымъ образомъ свою полную неосвдомленность относительно того, какія мысли Бакунинъ въ самомъ дл засталъ ‘готовыми’ въ европейской общественно-философской жизни, и какія — онъ самъ ‘изготовилъ’ и пустилъ въ оборотъ. Мы совершенно отказываемся, напримръ, назвать, кром Лоренца Штейна, хотя бы одного только мыслителя періода до 1848 года, который бы далъ такое проникновенное, философски-выношенное и философски-выраженное предсказаніе общаго революціоннаго катаклизма, какъ то пророчество, которое представляетъ собою статья ‘Реакція въ Германіи’, напечатанная имъ въ журнал Руге ‘Deutsche Jahrbucher’ осенью 1842 года и подписанная псевдонимомъ ‘Жюль Элизаръ’. И такихъ случаевъ въ умственной жизни Бакунина было не одинъ и не два, по всмъ своимъ привычкамъ мышленія онъ дальше всего былъ отъ типа компилятора. Эта полнйшая умственная самостоятельность сама по себ не могла бы однако объяснить того огромнаго вліянія на среду, которымъ въ теченіе всей своей жизни пользовался Бакунинъ, — и отъ котораго въ большей или меньшей степени, на боле или мене продолжительный срокъ — не ускользалъ почти никто изъ имвшихъ съ нимъ дло (Марксъ является однимъ изъ немногочисленныхъ въ этомъ смысл исключеній). Достаточно вспомнить Герцена, который такими любовными, но вмст съ тмъ тонко-юмористическими штрихами охарактеризовалъ своего друга: даже Герценъ, отлично понявшій широкую, безпорядочно-порывистую, слишкомъ импульсивную натуру Бакунина, смотрвшій на 9/10 всхъ плановъ, программъ, политическихъ соображеній и увлеченій Бакунина какъ на нчто либо вовсе несбыточное, либо неосуществимое въ ближайшемъ будущемъ, даже этотъ аналитикъ и скептикъ, всю жизнь гордившійся больше всего отсутствіемъ у себя ‘шишки почтительности’ — поддался вліянію Бакунина, когда тотъ пріхалъ въ начал 60-хъ гг. въ Лондонъ и принялся ‘революціонизировать Колоколъ’. И что характерне всего, — поддался этому вліянію, продолжая сомнваться въ раціональности бакунинской программы, а по умственной своей самостоятельности, между тмъ, Герценъ ужъ ни въ какомъ случа Бакунину не уступалъ. Цльность и сила бакунинскихъ увлеченій захватывали и покоряли. Въ каждый данный мигъ — онъ весь безъ остатка принадлежалъ тому длу, которое длалъ или о которомъ говорилъ. Никто, хорошо знающій біографію Прудона, не скажетъ, что въ существованіи этого мыслителя, типичнаго французскаго мужика не только по происхожденію, но и по складу жизни, — повторился хотя бы только одинъ еще разъ случай, о которомъ повствуетъ Герценъ: ‘Въ 1847 году Карлъ Фогтъ, жившій тоже въ rue de Bourgogne и тоже часто посщавшій Рейхеля и Бакуинна, наскучивъ какъ-то вечеромъ слушать безконечные толки (Прудона съ Бакунинымъ. Е. T.) o феноменологіи, отправился спать. На другой день утромъ онъ зашелъ за Рейхелемъ, имъ обоимъ надобно было идти въ Jardin des Plantes, его удивилъ, несмотря на ранній часъ, разговоръ въ кабинет Бакунина, онъ пріотворилъ дверь, — Прудонъ и Бакунинъ сидли на тхъ же мстахъ передъ потухшимъ каминомъ и оканчивали въ краткихъ словахъ начатый вчера споръ’. Онъ оттого и увлекалъ собесдника, что для него говорить о ‘феноменологіи духа’ являлось въ тотъ моментъ, когда онъ о ней говорилъ, — такимъ же дломъ, какъ оборона Дрездена отъ прусскихъ войскъ, или святодуховское возстаніе въ Праг, или поздка съ цлью помочь польскимъ повстанцамъ, или организація возстанія въ Ліон въ 1870 году. По способности къ возбужденію онъ оставался и въ теоретическихъ, и въ практическихъ вопросахъ всегда однимъ и тмъ же. Люди теоріи и люди непосредственной политической дятельности слишкомъ часто не понимаютъ другъ друга, обнаруживаютъ извстный антагонизмъ, — даже если принадлежатъ къ одному и тому же лагерю: тутъ сказывается больше всего неодинаковая природа импульсовъ, которымъ т и другіе привыкли подчиняться. Въ Бакунин заключенъ былъ и сильный теоретикъ, и неукротимый активный революціонеръ, но ни малйшаго раздвоенія въ его жизни отъ этого не замчалось. Для него теорія и практика сливались во-едино, и это было не только единство, выработанное разсудочно, но и вошедшее въ его натуру, ставшее содержаніемъ всей его духовной жизни. Эта-то цльность и давала ему силу, отъ которой даже броня герценовскаго скептицизма не всегда могла защитить душу человка, приходившаго съ Бакунинымъ въ соприкосновеніе, эта цльность и сдлала его, по выраженію его друга, ‘одною изъ тхъ индивидуальностей, мимо которыхъ не проходитъ ни современный міръ, ни исторія’.
Бакунинъ родился въ 1814 году, а въ 1840-мъ уже ухалъ за границу. Первыя двадцать шесть лтъ своей жизни онъ провелъ въ николаевской Россіи, и можно сказать, что по непосредственнымъ, живымъ впечатлніямъ онъ уже никакой другой Россіи никогда не зналъ, ибо при Александр II онъ могъ изучать только шлиссельбургскую крпость и восточную Сибирь. Кром ненависти и омерзенія русская дйствительность никакихъ другихъ чувствъ въ его душ не возбудила, и притомъ, въ противоположность всмъ безъ исключенія людямъ своего поколнія, онъ вовсе не длалъ крпостное право фокусомъ своей ‘аннибаловой’ ненависти: онъ возненавидлъ, какъ это ясно изъ позднйшихъ его работъ, политическое рабство Россіи въ его цломъ, ненавидлъ и презиралъ прежде всего самодержавіе, которое разсматривалъ, какъ одно изъ коренныхъ бдствій не только для Россіи, но и для всего европейскаго человчества. Разставшись двадцати лтъ отъ роду съ офицерской службой, онъ пріобщился къ умственной атмосфер московскихъ интеллигентныхъ кружковъ и увлекся гегельянствомъ, сблизившись со Станкевичемъ, Блинскимъ, а съ 1839 года впервые сошедшись съ Герценомъ. Но онъ какъ бы предчувствовалъ, что ‘примиряющіе’ мотивы гегельянства долго не продержатся при боле пристальномъ и широко поставленномъ изученіи этой системы, — и со спеціальною цлью основательнаго изученія философіи Бакунинъ въ 1840 году выхалъ на взятыя у Герцена деньги за границу, откуда ему суждено было вернуться въ отечество спустя и лтъ въ сопровожденіи австрійскаго военнаго караула. Нужно сказать, что предъ отъздомъ у Бакунина съ его друзьями произошло охлажденіе, вызванное его личнымъ столкновеніемъ съ Катковымъ, который тогда вращался въ одномъ съ нимъ кругу. Но вс эти непріятныя впечатлнія сразу изгладились, когда въ Россіи была прочтена первая заграничная статья Бакунина, уже упоминавшаяся нами (о ‘Реакціи въ Германіи’) и когда узнали, что сотрудникъ Руге Jules Elysard — не кто иной, какъ М. А. Бакунинъ. Эта статья была и философскимъ предсказаніемъ европейской революціи, и какъ бы призывомъ къ ней. Революціонные выводы изъ философіи Гегеля были сдланы, и Бакунинъ окончательно сталъ тмъ, чмъ онъ уже до конца дней своихъ не переставалъ быть: убжденнымъ революціонеромъ, ничуть не пугающимся ни словъ о разрушеніи всего существующаго уклада жизни, ни самаго этого разрушенія. Революціонне этой статьи лвое гегельянство въ Европ ничего уже никогда не произвело. Статья эта была написана въ 1842 году. Посл этого еще два года скитался онъ по Германіи и Швейцаріи, сталкиваясь съ радикальными литераторами въ род Руге и Гервега, съ коммунистами, въ род послдователей Вейтлинга, жадно ловя впечатлнія этой предразсвтной (для средней Европы) эпохи.
Съ 1844 года онъ поселяется въ Париж. Русскіе шпіоны, которыхъ николаевское правительство содержало въ чрезвычайно большихъ количествахъ и въ Германіи, и въ Швейцаріи, и въ Париж уже съ первыхъ годовъ его пребыванія за границею обратили на Бакунина полное свое вниманіе, и россійскія посольства вели о немъ, повидимому, довольно прилежную переписку какъ съ мстными полицейскими властями, такъ и съ Петербургомъ. Но вынудить Гизо предпринять какіе-либо ршительные шаги противъ Бакунина русской дипломатіи удалось лишь въ конц 1847 года: за рчь на польскомъ банкет 29 ноября 1847 году въ которой содержалось прямое оскорбленіе Величества, Бакунинъ былъ высланъ изъ Франціи. Въ этой рчи содержались первые горячіе призывы Бакунина къ братству между двумя народами, угнетенными петербургскимъ самодержавіемъ. Изгнаніе Бакунина продолжалось всего три мсяца: разразилась февральская революція, — и онъ тотчасъ же вернулся въ Парижъ изъ Брюсселя, гд проживалъ со времени высылки. Первые золотые дни французской республики, оказавшіеся такими скоротечными, Бакунинъ провелъ въ обществ Коссидьера и другихъ революціонеровъ и конспираторовъ временъ Луи-Филиппа, ставшихъ теперь правительственными лицами и вершителями судебъ Франціи, — правда, на очень недолгій срокъ. Но уже въ средин апрля онъ выхалъ изъ Парижа въ Германію, полный самыхъ бурныхъ и пламенныхъ надеждъ. Германія его расхолодила. Своимъ революціоннымъ инстинктомъ онъ угадывалъ, къ чему поведетъ тотъ (впрочемъ, исторически совершенно неизбжный) привкусъ націонализма и шовинизма, который такъ явственно давалъ себя чувствовать во всемъ нмецкомъ движеніи. Такъ увлеченіе ‘освобожденіемъ’ шлезвигь-гольштейнскихъ ‘братьевъ’ онъ считаетъ чисто-реакціоннымъ. Но все-таки онъ увлекался перспективами якобы еще ожидающей Германію бурной общей революціи и т. д. Спустя двадцать два года онъ въ этомъ смысл въ Германіи совершенно разочаровался и склоненъ былъ считать сервилизмъ и угнетеніе чужихъ національностей чуть ли не главными двумя чертами германской исторіи.— Планы за планами роились въ этомъ ‘безумномъ’ году въ голов Бакунина, метавшагося по всей Европ. Побывавши въ разныхъ городахъ Германіи, онъ явился въ Бреславль съ какими-то (совершенно неосуществившимися) надеждами завести, пользуясь близостью русской границы, какія-то сношенія съ ‘поповичами’, которыхъ, по увренію Руге, онъ считалъ благопріятною почвою для революціоннаго посва. Что это за ‘поповичи’ ршительно неизвстно. Но революціонный инстинктъ Бакунина, очевидно, указалъ ему все-таки на тотъ слой русскаго общества, который въ слдующемъ поколніи выдвинулъ изъ своей среды столько дятелей русской оппозиціи и русской революціи. Бакунинъ ошибся всего на нсколько лтъ: ‘поповичамъ’ суждено было при Александр II причинить много затрудненій и непріятностей правительству, показателемъ чего могло бы (помимо прямыхъ фактическихъ данныхъ) послужить и необычайное обиліе ругани, направленной въ 60-хъ г.г. противъ семинаристовъ, — въ реакціонной публицистик и беллетристик. Но въ 1848 году Россія была еще, по словамъ Щедрина, пакетомъ, сданнымъ на почту для врученія адрессату, котораго напередъ предположено было не разыскивать. Все было тамъ еще глухо и нмо, сковано николаевскимъ морозомъ. И Бакунинъ мчится въ Прагу, на славянскій създъ, гд сильно радикализируетъ общую атмосферу этого весьма пестраго (по своему племенному и политическому составу) — собранія. Протестъ противъ всегерманскихъ и мадьярскихъ аггрессивныхъ тенденцій подъ несомнннымъ воздйствіемъ Бакунина отдалился отъ славянофильскихъ мотивовъ и принялъ радикально-демократическую окраску. Но създъ не занимался длами и двухъ недль, ибо 12-го іюня въ Праг вспыхнулъ бунтъ. Дло началось съ попытки студентовъ устроить манифестацію противъ Виндишгреца. Первыя столкновенія привели къ баррикадамъ и къ бомбардировк города. Бакунинъ принималъ участіе въ организаціи борьбы (уже посл того, какъ она началась), и посл подавленія возстанія бжалъ изъ Праги. Уже находясь въ Германіи, онъ издалъ воззваніе къ славянамъ, въ которомъ заклиналъ ихъ не поддаваться австрійской политик — натравливанья однхъ націй на другія во имя сохраненія габсбургскаго деспотизма. Считаясь съ тми упованіями на Россію, которыя были такъ характерны для славянъ 1848-го года, Бакунинъ говоритъ: ‘Но различайте хорошо, братья славяне! Если вы ждете спасенія отъ Россіи, то предметомъ вашего упованія должна быть не порабощенная, холопская Россія съ своимъ притснителемъ и тираномъ, а возмущенная и возставшая для свободы Россія, сильный русскій народъ’.
Спасеніе и Россіи, и всего славянскаго міра онъ усматриваетъ въ русской революціи и съ обычнымъ своимъ бурнымъ оптимизмомъ пророчитъ ея близость, а Николаю I — гибель.— Реакція съ лта, а особенно съ осени 1848 года уже торжествовала въ главныхъ пунктахъ всеевропейскаго только-что пронесшагося революціоннаго движенія, но у Бакунина было свойство — не замчать или, врне, не считаться съ начинающимися отливами и всегда сражаться при революціонныхъ отступленіяхъ до послдней минуты — въ арьергард. Во время возстанія въ Дрезден 3— мая 1849 года — послдней вспышки замиравшей революціи, — Бакунинъ принималъ руководящее участіе въ управленіи военными силами инсургентовъ и въ организаціи отчаяннаго сопротивленія предъ лицомъ подавляющихъ силъ аттакующей прусской арміи. Посл гибели возстанія Бакункнъ, едва успвшій выхать изъ Дрездена, былъ арестованъ (10-го мая 1849 г.) въ Хемниц и засаженъ въ тюрьму. Разумется при добрососдскихъ и родственныхъ отношеніяхъ, существовавшихъ между ‘восточными державами’, могло быть яснымъ съ самаго начала, что рано или поздно посл всхъ мытарствъ по нмецкимъ тюрьмамъ Бакунинъ будетъ возвращенъ, въ конц концовъ, Николаю Павловичу, котораго онъ, конечно, интересовалъ больше, нежели саксонское, или прусское, или австрійское правительство. Такъ и случилось. Посл двухлтняго пребыванія въ тюрьмахъ (сначала саксонской, потомъ пражской и ольмюцкой), посл долгихъ издвательствъ (въ род приковыванья цпью къ стн въ Ольмюц), посл двукратнаго присужденія къ смертной казни, — сначала въ Саксоніи, а потомъ, посл передачи въ Австрію, — въ Ольмюц, Бакунинъ былъ выданъ Россіи и засаженъ въ Петропавловскую крпость, а оттуда спустя три года — въ Шлиссельбургъ. Членъ Интернаціонала, нжно любившій Бакунина и передающій о немъ много любопытнаго, Жемсъ Гильомъ говорить о шлиссельбургской жизни Бакунина слдующее (со словъ самого Бакунина) {См. ‘Былое’, Августъ 1906 г., стр. 237.}: ‘Жестокій крпостной режимъ совершенно испортилъ его желудокъ, въ конц концовъ онъ получилъ отвращеніе ко всякой пищ и питался исключительно только щами изъ кислой капусты. Если тло его и ослабло, то духъ оставался непоколебимымъ. Онъ больше всего боялся ослабленія умственныхъ способностей подъ вліяніемъ разслабляющаго дйствія тюрьмы, извстнымъ примромъ чего можетъ служить Сильвіо Пеллико, опасался потерять чувство ненависти и страсть бунтовать, которая его поддерживала, и дойти до состоянія всепрощенія своимъ палачамъ, покориться своей судьб. Но страхъ этотъ оказался преувеличеннымъ, его энергія не оставляла его ни на одинъ день, и онъ вышелъ изъ тюрьмы такимъ же человкомъ, какимъ вошелъ въ нее. Чтобы развлечься отъ скуки долгаго одиночества, онъ любилъ, по его словамъ, воспроизводить въ своемъ ум легенду о Промете, титан-благодтел людей, прикованномъ къ скал Кавказа по приказу царя Олимпа. Онъ намревался написать драму съ этимъ сюжетомъ, и намъ помнится составленная имъ мелодія, нжная и жалостливая, которую поетъ хоръ нимфъ океана, несущихъ успокоеніе жертв злобы Юпитера’. Бакунинъ ненавидлъ и Николая I, и Александра II (и послдняго считалъ хуже отца),— оба государя, съ своей стороны, считали Бакунина человкомъ опаснымъ и нераскаяннымъ, — такъ что только съ очень большими трудностями, посл долгихъ, малоуспшныхъ хлопотъ матери Бакунина, Михаилъ Александровичъ въ 1857 году былъ изъ ІІІлиссельбурга высланъ въ Сибирь. Изъ крпости онъ вышелъ, потерявши зубы, перенесши цынгу, претерпвши тяжелое и нездоровое заключеніе, но такимъ же бодрымъ и алчущимъ новыхъ увлеченій и новыхъ трудовъ, какимъ былъ всегда. Напрасно онъ боялся стать вторымъ Сильвіо Пеллико, Николай I, какъ о томъ сохранились извстія, ощутилъ полное удовольствіе, прочтя ‘Мои тюрьмы’, когда эта книга появилась: ему именно понравилось смиреніе предъ судьбою, всепрощеніе и пр., сказывающіяся въ произведеніи итальянскаго страдальца. Бакунинъ этого удовольствія никому не доставилъ. Шлиссельбургъ не сдлалъ съ нимъ того, что Шпильбергъ съ Пеллико: онъ вышелъ ни на іоту не измнившись въ убжденіяхъ и въ ‘боевой готовности’. До лта 1861 года онъ пробылъ въ Сибири, — сначала западной, потомъ восточной. Въ Сибири онъ и женился на польк Антонин Квятковской. Здсь онъ, между прочимъ, попалъ подъ покровительство приходившагося ему родственникомъ генералъ-губернатора Восточной Сибири Муравьева-Амурскаго, — и, съ своей стороны, искренно увлекшись размашистою и нсколько фантазерскою натурою Муравьева, оказалъ ему ‘протекцію’, защищая его въ герценовскомъ ‘Колокол’ отъ нападокъ, которымъ тотъ подвергался. Въ іюл 1861 года, пользуясь весьма значительною свободою передвиженія, онъ проплылъ (подъ ‘легальнымъ’ предлогомъ) по Амуру до Николаевска, а оттуда безъ особыхъ приключеній на американскомъ судн ухалъ въ Японію, изъ Японіи же въ Америку. Герценъ выслалъ ему въ Нью- Іоркъ денегъ на проздъ въ Лондонъ, — и Бакунинъ въ конц 1861 года былъ уже въ кругу своихъ друзей. Онъ еще до прізда оповстилъ ихъ о своихъ ближайшихъ намреніяхъ.— ‘Друзья!’ писалъ онъ еще изъ Санъ-Франциско, съ пути: ‘всмъ существомъ стремлюсь я къ вамъ и, лишь только пріду, примусь за дло, буду у васъ служить по польско-славянскому вопросу, который былъ моей ide съ 1846 года и моею практическою спеціальностью въ 48 и 49 г.г. Разрушеніе, полное разрушеніе Австрійской Имперіи будетъ моимъ послднимъ словомъ, не говорю — дломъ, это было бы слишкомъ честолюбиво, для служенія ему я готовъ идти въ барабанщики, или даже въ прохвосты, и, если мн удастся хоть на волосъ подвинуть его впередъ, я буду доволенъ’. Началась самая кипучая его дятельность по части славянскихъ сношеній, переговоровъ о новыхъ организаціяхъ въ славянскихъ земляхъ и т. д. Но славянскій вопросъ, который въ эти годы былъ дальше, нежели когда-либо отъ чего бы то ни было, напоминающаго вступленіе въ революціонный фазисъ, Бакунина надолго занять теперь уже не могъ. Зато русская дйствительность, переживавшая тогда знаменательный кризисъ, привлекла все его вниманіе. Въ брошюр: ‘Народное дло. Романовъ, Пугачевъ или Пестель’ онъ указываетъ на необходимость немедленнаго созыва ‘земскаго всенароднаго собора’ для ‘разршенія земскаго народнаго дла’, т.-е. для широчайшаго политическаго освобожденія русскаго народа и проведенія соціальныхъ реформъ. Ему хочется врить, что мирный исходъ еще возможенъ. ‘Скажемъ правду: мы охотне всего пошли бы за Романовымъ, — если бы Романовъ могъ и хотлъ превратиться изъ петербургскаго императора въ царя земскаго. Мы потому охотно стали бы подъ его знаменемъ, что самъ народъ русскій еще его признаетъ, и что сила его создана, готова на дло, и могла бы сдлаться непобдимою силою, еслибъ онъ далъ ей только крещеніе народное. Мы еще потому пошли бы за нимъ, что онъ одинъ могъ бы совершить и окончить великую мирную революцію, не проливъ ни одной капли русской или славянской крови.
Кровавыя революціи, благодаря людской глупости, становятся иногда необходимыми, но все-таки он — зло, великое зло и большое несчастье, не только въ отношеніи къ жертвамъ своимъ, но и въ отношеніи къ чистот и къ полнот достиженія той цли, для которой он совершаются. Мы видли это на революціи французской. Итакъ, наше отношеніе къ Романову ясно. Мы не враги и не друзья его, мы друзья народно-русскаго, славянскаго дла. Если царь во глав его, мы за нимъ. Но когда онъ пойдетъ противъ него, мы будемъ его врагами’. Впрочемъ, Бакунинъ безтрепетно смотритъ на возможность кровопролитія для осуществленія его программы: ‘Ни для него (царя) и ни для кого въ мір мы не отступимся ни отъ одного пункта своей программы. И если для осуществленія ея будетъ необходима кровь, да будетъ кровь’.
Бакунинъ страшно преувеличивалъ революціонизмъ тогдашняго настроенія въ русскомъ народ и предрекалъ (въ 1862 г.) большую бду, если царь не созоветъ въ 1863 году земскаго собора. И. С. Тургеневъ, котораго Бакунинъ давно уже раздражалъ своими увлеченіями, — даже пари предложилъ ему чрезъ Герцена, что царь въ 1863 году ничего не созоветъ и что 1863-ій годъ пройдетъ ‘преувеличенно-тихо’.
1863-ій годъ, однако, ‘преувеличенно-тихо’ не прошелъ, хотя никакой революціи въ коренной Россіи не случилось: онъ принесъ польское возстаніе. Бакунинъ всегда склоненъ былъ гораздо боле горячо сочувствовать полякамъ, чмъ всмъ прочимъ не-русскимъ славянамъ. Отчаянныя революціонныя усилія Полыми его привлекали и плняли. Онъ весьма существенно способствовалъ тому, что ‘Колоколъ’ отказался отъ той сдержанной ноты, которая въ немъ сначала была слышна относительно польскаго дла, — и перешелъ ршительно на точку зрнія, практически весьма близкую къ точк зрнія повстанцевъ. У Бакунина были широкія (и вполн фантастическія) надежды, что польское возстаніе дастъ непосредственный толчекъ самостоятельнымъ возстаніямъ въ западно-русскихъ областяхъ, а также въ Украйн, на Дону, на Волг. Склоненъ былъ онъ также не замчать дйствительно существующихъ націоналистическихъ тенденцій (въ род претензій на возстановленіе ‘исторической Польши’ и т. п.) и мечтать о томъ, чего вовсе не существовало, — о демократическомъ единеніи всхъ элементовъ возстанія, о ‘крестьянской земл’, какъ объ одной якобы изъ цлей возстанія и т. д. Жажда непосредственной дятельности овладла имъ. Ему не удалось пробраться въ Польшу для вступленія въ ряды инсургентовъ, препятствія не дали ему похать дальше Швеціи, гд онъ повелъ горячую агитацію въ пользу поляковъ, считая существеннымъ сочувствіе этой страны и питая несбыточную надежду на шведское вмшательство.
Но его единеніе съ поляками не могло бы быть продолжительнымъ, даже если бы возстаніе восторжествовало: слишкомъ разительны были коренныя различія между убжденіями Бакунина, съ одной стороны, и всхъ безъ исключенія активно выступавшихъ тогда фракцій польскаго общества — съ другой стороны. Революціонное движеніе само по себ, независимо отъ внутренняго содержанія выдвигавшейся программы, могло приковывать его всецло къ польскимъ дламъ только пока оно еще длилось. Посл 1863 года жизнь Бакунина окончательно уходитъ на дло подготовленія того всеевропейскаго ‘соціальнаго переворота’э въ неизбжность и, главное, близость котораго онъ врилъ самымъ безусловнымъ образомъ. Еще въ 40-хъ гг. и, въ частности, въ 1848 году онъ выдвигалъ соціальныя задачи грядущей революціи на первый планъ. Идея соціалистическаго переворота теперь, въ 60-хъ гг., овладваетъ имъ окончательно. Съ 1863 года онъ живетъ то въ Лондон, то разъзжаеть по Италіи, по Швейцаріи, всюду — матеріально — либо прямо бдствуетъ, либо, во всякомъ случа, нуждается въ деньгахъ, и всюду дятельно хлопочетъ надъ созданіемъ тайнаго общества (по его словамъ, 1864—66 гг. всецло ушли у него на это дло). Это тайное общество революціонныхъ соціалистовъ, по мысли Бакунина, должно было заняться дальнйшей агитаціей и пропагандой для численнаго увеличенія своихъ кадровъ и подготовки къ ршительному выступленію, когда придетъ срокъ. Называлось это общество ‘Союзомъ революціонныхъ соціалистовъ’. И во Флоренціи, и въ Неапол, гд Бакунинъ въ эти годы подолгу живалъ, ему приходилось вести ярую полемику противъ старыхъ республиканцевъ-маццинистовъ. Нужно замтить, что посл первыхъ ршающихъ шаговъ, сдланныхъ итальянскимъ объединеніемъ, маццинисты, естественно, утратили былой революціонизмъ настроенія и, къ тому же, въ полномъ согласіи, впрочемъ, со своею всегдашнею программою, повели во имя деизма борьбу противъ позитивистскихъ увлеченій итальянской молодежи 60-хъ гг. Бакунинъ во всемъ этомъ усмотрлъ реакцію и чуть не клерикальныя наклонности. Онъ увлекся острымъ тогда во всей романской Европ чувствомъ ненависти къ Пію IX и къ папству, какъ принципу и политическому факту, — и сталъ самымъ пылкимъ и ршительнымъ борцомъ противъ всего, что такъ или иначе казалось ему отступленіемъ человческаго разума предъ мистическими тенденціями. Такимъ-то образомъ и оказалось, что такіе вковчные смертельные враги, какъ Маццини и папство пріобрли одновременно одного и того же общаго противника…
Безпокойное вниманіе широкихъ слоевъ европейской буржуазіи въ первый разъ Бакунинъ привлекъ въ 1867 году, когда онъ воспользовался конгрессомъ ‘Лиги мира и свободы’, собраннымъ въ Женев, чтобы выступить тамъ съ чисто-соціалистическою деклараціею. Онъ поставилъ торжество антимилитаризма и идеи всеобщаго мира въ прямую связь съ грядущимъ соціальнымъ переворотомъ, который измнитъ вс людскія отношенія. Въ безобидный праздникъ буржуазно-демократическихъ разглагольствій на филантропическія темы Бакунинъ внесъ тревожную и какъ бы угрожающую ноту. Окончательно ‘Лига’ разобрала, въ чемъ дло, лишь годъ спустя, на второмъ конгресс, когда Бакунинъ вздумалъ заставить ‘Лигу’ формально примкнуть къ соціалистическимъ принципамъ. Конечно, Бакунинъ и его товарищи потерпли неудачу и основали тогда же ‘Интернаціональный союзъ соціалистической демократіи’, съ цлью борьбы за полное соціально-экономическое и политическое освобожденіе и уравненіе людей, за переходъ земли и всхъ безъ исключенія орудій производства въ коллективную собственность всего общества, за превращеніе человчества въ союзъ трудящихся ассоціацій, гд государственная власть была бы совершенно ненужна въ томъ смысл, какъ ее теперь понимаютъ. Съ этого времени анархистская нота звучитъ у Бакунина все сильне и сильне. Къ проповди анархіи, какъ идеала общественнаго устройства въ будущемъ, у Бакунина присоединялась готовность признавать неизбжною и ту бурную, разрушительную анархическую эру, которая можетъ, по его соображеніямъ, смнить буржуазный порядокъ вещей и расчистить мсто для новаго, идеальнаго, безгосударственнаго уклада. Вотъ это обстоятельство и сдлало Бакунина самымъ ненавистнымъ и ‘страшнымъ’ изъ всхъ теоретиковъ анархіи, — въ глазахъ Лавелэ и другихъ буржуазныхъ критиковъ. Союзъ, основанный Бакунинымъ, примкнулъ къ ‘Интернаціонали’, руководящимъ дятелемъ которой былъ Марксъ. 1868—1869 гг. прошли для Бакунина въ самой оживленной дятельности, прежде всего въ агитаціи между швейцарскими рабочими, среди которыхъ ненавистный Бакунину мелко-буржуазный типъ упорно боролся съ типомъ революціонно-пролетарскимъ. Бакунинъ именно и видлъ задачи ‘Интернаціонали’ въ организаціи и всяческой поддержк рабочихъ второго типа. Въ эти же годы начались или, врне, возобновились непріязненныя отношенія менту Бакунинымъ и Марксомъ. Между этими двумя дятелями съ давнихъ поръ отношенія не налаживались. То они ссорились, то мирились. Еще въ 40—50-хъ гг. Марксу случалось возводить на Бакунина (или, чаще, повторять за другими) разныя неосновательныя обвиненія, которыя потомъ брались назадъ, когда Бакунинъ или (во время заключенія и ссылки) его друзья приводили доказательства ложности предъявленныхъ обвиненій. Слишкомъ неодинаковыя были у нихъ натуры, а, кром того, оба были иниціаторы, оба были лишены и тни способности подчиняться кому бы то ни было, оба, начиная дла, ни у кого никакихъ благословеній не спрашивали. Къ этому прибавились и теоретическія, и организаціонныя разногласія. Бакунинъ усматривалъ въ соціализм Маркса авторитарность, Марксъ и его послдователи могли не любить въ соціализм Бакунина преобладаніе анархистскихъ принциповъ.— Нужно, впрочемъ, отмтить на ряду съ этой враждой, что Бакунинъ питалъ огромное почтеніе къ гигантской умственной работ, совершенной Марксомъ на пользу всемірнаго пролетаріата, — и къ результатамъ этой работы, а Марксу тоже случилось оставить нсколько теплыхъ отзывовъ о Бакунин. Такъ, онъ печатно называлъ его своимъ другомъ, печатно же съ большимъ уваженіемъ отозвался о его дятельности въ качеств одного изъ начальниковъ обороны возставшаго Дрездена отъ прусскихъ войскъ.
Теперь, въ 1868—9 гг., вражда вспыхнула изъ-за вопросовъ организаціонныхъ и тактическихъ. Марксъ потребовалъ, чтобы бакунинскій ‘Международный союзъ соціалистической демократіи’, если желаетъ быть въ связи съ ‘Интернаціональю’, — прекратилъ бы самостоятельное существованіе и сталъ, просто, секціею ‘Интернаціонали’. Лтомъ 1869 года это и случилось, какъ желалъ Марксъ, спустя полгода окончило свое существованіе и другое бакунинское общество — тайное — революціонныхъ соціалистовъ, о которомъ мы уже говорили, и которое было основано Бакунинымъ еще въ 1864 году. Но чмъ ярче оттнялось теченіе въ сторону анархистскихъ принциповъ, подъ прямымъ вліяніемъ Бакунина, — тмъ хуже должны были длаться отношенія между Марксомъ и Михаиломъ Александровичемъ. Опять пошли третейскіе суды (въ 1869 г. между Либкнехтомъ, обвинявшимъ Бакунина, что онъ русскій провокаторъ, — и оклеветаннымъ), примиренія, новыя ссоры и недоразумнія и т. д.— Дло окончилось расколомъ сначала въ романской федераціи, причемъ Бакунинъ сталъ на сторону отколовшейся фракціи, ршительно отрицавшей какую бы то ни было тактику рабочаго пролетаріата, кром той, которая способствуетъ подготовленію силъ для революціонной борьбы и приближенію момента этой борьбы. Эта фракція считала вредной и реакціонной политическую дятельность рабочаго класса на почв существующихъ въ буржуазномъ обществ законодательныхъ учрежденій. Посл этого, въ август 1870 года, Бакунинъ былъ исключенъ изъ числа членовъ женевской секціи ‘Интернаціонали’.
Но въ этотъ моментъ все вниманіе Бакунина привлечено было завязавшейся франко-прусской войной и ея возможными послдствіями для пролетаріата Европы. Онъ всею душой желалъ пораженія Пруссіи, въ побдахъ которой усматривалъ залогъ прочной и жестокой всеевропейской реакціи на много лтъ. Въ близость русской революціи онъ въ это время уже меньше врилъ, чмъ прежде. Быть можетъ, разрывъ съ Нечаевымъ, которымъ онъ вначал страшно увлекся и отъ котораго такъ много ждалъ, — быть можетъ, этотъ разрывъ, вызванный горькимъ разочарованіемъ въ молодомъ революціонер, — повліялъ на Бакунина въ данномъ случа. Бакунинъ всячески поддерживалъ Нечаева, помогалъ, насколько могъ, затваемымъ въ Россіи Нечаевымъ предпріятіямъ, — и горько потомъ каялся, убдившись въ томъ, что Нечаевъ ему далеко не все говорилъ и не такъ говорилъ, какъ было согласно съ истиною. Нечаевское дло, безспорно, не принесло пользы Бакунину ни въ Россіи, ни въ Западной Европ, хотя въ дйствіяхъ, которыя Нечаеву ставились въ вину (радикальнымъ) общественнымъ мнніемъ, Бакунинъ никакого участія не принималъ. Замчательно, что именно со времени разрыва съ Нечаевымъ мы уже не встрчаемъ ни въ писаніяхъ Бакунина, ни въ воспоминаніяхъ о немъ слдовъ прежней его бодрости и увренности касательно близости революціонной бури въ Россіи.— Но съ тмъ большимъ волненіемъ слдилъ онъ за событіями войны, принимавшей такой ужасный для Франціи оборотъ. Для Бакунина уже осенью 1870 г. судьбы революціи неразрывно связались съ судьбами Франціи. Пруссію и прусскій духъ, и юнкерство, бранденбургскія традиціи и культъ казармы, монархизмъ не за страхъ, а за совсть — все это Бакунинъ ненавидлъ уже давно и вся эта ‘кнуто-германская’ — какъ онъ тогда же выразился — сила ликовала и провозглашала свое полное торжество. Планъ Бакунина спасти Францію отличался, конечно, утопизмомъ и схематичностью, двумя чертами, свойственными, между прочимъ, вообще его мышленію. Ему казалось возможнымъ повторить 1792 г. всенародный отпоръ революціонныхъ силъ Франціи непріятельскому нашествію, но только объединяющимъ и одушевляющимъ лозунгомъ долженъ на этотъ разъ послужить призывный кличъ пролетарской революціи и пр. и пр. 15-го сентября 1870 г. о