ЛЮБОВЬ ПОВСЫ.
ЛЮБОВЬ ПОВСЫ.
РОМАНЪ БУЛЬВЕРА.
Любовь повесы, Гор Кэтрин, Год: 1841
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Біографы ужасно любятъ придавать своимъ сюжетамъ героическое происхожденіе. Рокъ судилъ и мн написать собственную свою исторію, но я не хочу подражать другимъ и напишу по-своему. Признаюсь, что отличительная черта моего характера образовалась въ то время, какъ я впервые взглянулъ на свою особу въ трюмо, въ будуаръ моей матери, мн было тогда не больше года, и съ-тхъ-поръ на всю жизнь остался я повсой. Съ вашего позволенія, почтенные читатели, прибавлю, что я былъ прехорошенькій мальчикъ. Правда, водились за мною маленькіе капризы и прихоти, но къ счастію, скоро открыли средство утишать меня самимъ-собою, когда мой крикъ или слезы наскучатъ моей маменьк, то, чтобъ успокоить меня, она, бывало, скажетъ: ‘Кормилица, поставь ребенка передъ зеркаломъ.’
Рано допущенный въ святилище туалета, первыми своими игрушками я имлъ цвты и вс драгоцнныя бездлки такой модной леди, какъ, моя матушка, леди Ормингтонъ. Надо замтите, что я первый изъ ея дтей пользовался такой привиллегіею, которую впрочемъ раздлялъ съ нсколькими гвардейскими офицерами и молодыми членами парламента. У меня были братъ и сестра, братъ, какъ старшій, наслдовалъ вс титла фамиліи, но достопочтенный Джонъ Дэнби имлъ несчастіе родиться косымъ, а у достопочтенной Джуліи были рыжіе волосы, и леди Ормингтонъ до того не терпла этихъ двухъ своихъ дтей, что обращалась съ ними какъ съ подкидышами.
Напротивъ, со дня моего рожденія, вс няньки, мамки и вся дворовая челядь, безпрестанно, въ одинъ голосъ толковали, что я былъ живымъ портретомъ моей прекрасной маменьки. Прекрасная моя маменька, дочь деревенскаго помщика, не имла за собой никакого приданаго, кром красоты, по-этому очень простительно было ей выказывать материнское участіе къ своему миніатюрному портрету.
Моя матушка только и знала, что занималась своимъ туалетомъ, и, кажется, думала, что мало еще заботится о тхъ прелестяхъ, которыя оцнены сердцемъ, или лучше, рукою лорда. Воображеніе ея не знало отдыха, она безпрестанно придумывала новыя украшенія для исключительнаго предмета своего обожанія, и многія ея изобртенія имли честь быть образцомъ моды. Если бы выходили тогда кипсеки, портретъ леди Ормингтонъ послужилъ бы первымъ и лучшимъ ихъ украшеніемъ: написанный Косвеэмъ и выгравированный Бортолоцци, портретъ ея, выставленный въ окнахъ магазиновъ, возбуждалъ удивленіе всхъ.
Гршно было бы умолчать и о моемъ знаменитомъ отц, лордъ Ормингтонъ. Онъ имлъ сильный голосъ въ парламент, но въ будуар, гд я проводилъ первые годы своего дтства, объ немъ едва было слышно. Черезъ нсколько времени, онъ сдлался единственною виною моего изгнанія, меня отправили въ чесвикскій пансіонъ, настоящее чистилище, гд, какъ въ сумашсдшемъ дом, обрзали мои прелестные свтлорусые локоны и одли въ отвратительную униформу. Ненавистное воспоминаніе! Я бы, врно, испугался, еслибъ удалось мн взглянуть на себя, въ такомъ превращенномъ вид, въ трюмо моей доброй, милой матушки. Что за несчастная была моя жизнь до самаго перехода въ этонскую коллегію! Хотя противъ этого протестовала леди Ормингтонъ, но здсь стало мн нсколько получше. Чрезвычайно также не хотлось моей матушк, чтобы меня записали въ оксфордскій университетъ: университетское воспитаніе было очень полезно для моего старшаго брага, но какая мн нужда знать по-гречески и по-латин? Чтобъ носить эполеты, нтъ никакой необходимости набивать голову такими пустяками. Разв, не хотли ли сдлать изъ меня приходскаго священника? Но видть себя матерью проповдника, одтаго въ черное платье и толкующаго съ каедры о мірской сует! Какой ужасъ для леди Ормингтонъ! Отъ одной мысли она падала въ обморокъ, и нужны были вс спирты и соли ея будуара, чтобы привесть ее въ чувство. Понятно, что она никогда не навщала въ Оксфорд своего несчастнаго сына Сесиля, чтобъ полюбоваться на него, правда, и во время четырехъ-лтняго здсь пребыванія Джона, старшаго моего брата, она также не думала никогда быть въ Оксфорд, и позволяла ему на свобод успвать въ наукахъ и мудрости. Равно и сестра моя Джулія оставалась забытою въ своемъ пансіон, въ ожиданіи, пока красные волосы ея примутъ свтлорусый оттнокъ.
Зная все нерасположеніе моей матери къ университетскому образованію, я умлъ сократить свое пребываніе на берегахъ Изиса, классической рки Оксфорда: въ начал втораго года меня выгнали изъ университета. Почти въ восторг отъ такого отличія, я возвратился подъ отеческій кровъ. Матушка, въ самомъ дл, приняла меня чудесно, замтивъ, что ея миніатюръ сдлался очаровательнымъ Адонисомъ, въ двадцать лтъ, но отецъ не хотлъ и взглянуть на негодяя, который въ одно время и лишился школьныхъ титуловъ и потерялъ церковное мсто, искони предоставленное младшему брату въ семейств, съ доходомъ, по-крайней-мр, двухъ-тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, кром того, что могъ открыться счастливый случай засдать въ верхнемъ парламент, на епископской скамь. Онъ не хотлъ больше заботиться о моей участи, и отослалъ меня къ своимъ повреннымъ. господамъ Ганмеру и Сначу, которые жили въ неслишкомъ аристократическомъ квартал, извстномъ подъ названіемъ Соутгамптонъ-Бильдингсъ. ‘Отъ нихъ узнаешь, сказалъ онъ, окончательное мое ршеніе.’ Я немного струхнулъ этой угрозы, и, не желая долго оставаться въ недоумніи, въ тотъ же день отправился узнать свой приговоръ отъ почтенныхъ повренныхъ.
Писарь или лакей,— въ подъяческихъ пещерахъ нельзя отличить этихъ чиновъ, — вмсто того, чтобы ввесть въ контору, попросилъ меня войти въ залу перваго этажа. Зала!…. и эти люди смютъ называть залою огромный сарай. Я бросилъ кругомъ презрительный взглядъ, но вдругъ замтилъ, что у стола возл камина,— это было въ Апрл,— сидла за шитьемъ молодая дама. Принявъ ее за дражайшую половину одного изъ повренныхъ знаменитаго моего родителя, я хотлъ-было выразить свое презрніе самымъ наглымъ образомъ, но молодая дама повернула ко мн свою головку, и я почувствовалъ, что надо быть поснисходительне при вид самаго поэтическаго въ мір личика. Какіе глаза! какіе волосы! какая кожа! сколько изящества въ простот! сколько прелести въ движеніи и сколько достоинства! Не обращая вниманія на мою покровительственную снисходительность, на мой тонъ, съ какимъ я произнесъ: ‘Не безпокойтесь, сударыня’, она уничтожила меня. ‘Садитесь, сударь’, сказала она, какъ-будто леди Ормингтонъ своему аптекарю, и ушла.
Лишь только она оставила комнату, первымъ моимъ движеніемъ было посмотрться въ зеркало, но не длятого, чтобы, по обыкновенію, любоваться собою, а чтобы спросить себя съ сомнніемъ, ужели какая-нибудь женщина можетъ устоять противъ убійственныхъ прелестей моей особы. Нтъ, узелъ моего галстуха высокъ, манжеты блы какъ снгъ, все на своемъ мст. Словомъ, ни одна женщина не могла не разчувствоваться, если только не хотла жестоко обидть меня.
Мои размышленія прерваны были приходомъ старика Ганмера, онъ потиралъ руки и отдувался, какъ обыкновенно входятъ вс дантисты, адвокаты и другіе уборщики человческаго тла или мысли. Мой поклонъ долженъ былъ показать ему все мое презрніе онъ протянулъ ко мн руку съ небрежностію человка, который чувствовалъ власть надо мною, но я не принялъ его наглаго привтствія. Ганмеръ не смутился. Удивительно, какъ эти люди умютъ переносить вс оскорбленія, онъ посмотрлъ на меня съ улыбкою сожалнія.
— Любезный молодой джентльменъ, сказалъ онъ: мн непріятно, но долгъ велитъ высказать неудовольствіе знаменитаго моего кліента лорда Ормингтона.
Я избавлю читателей отъ рчи, которую пришлось мн выслушать, и передамъ ее въ немногихъ словахъ. ‘Духовнымъ лицомъ вы уже не можете быть, господинъ Сесиль Дэнби, продолжалъ Ганмеръ, а вашему батюшк не угодно, чтобъ вы были военнымъ, но если хотите занять дипломатическій постъ, министръ, съ которымъ мы въ хорошихъ отношеніяхъ, соглашается принять васъ въ свою канцелярію, и если будете вести себя хорошо, мы похлопочемъ, чтобы вамъ шли т же четыреста гиней, которыя вы получали до-сихъ-поръ, въ Оксфорд.’
Это пріятно изумило меня: я ожидалъ, что надо мною разразится вся строгость отцовскаго гнва, думалъ, что батюшка сошлетъ меня въ наши ирландскія помстья, тогда какъ передо мною только-что стали открываться салоны большаго свта. Впрочемъ, желая тотчасъ начать роль настоящаго дипломата, я не обнаружилъ чувствъ, и вмсто того, чтобы съ восторгомъ принять свой окончательный приговоръ, отвчалъ, что подумаю. ‘Черезъ нсколько дней я увдомлю васъ о своемъ ршеніи, сказалъ я. Жалю только, милостивый государь, что я обезпокоилъ сегодня мистрисъ Ганмеръ’.
Не найдете ни одного стараго хрыча, въ шестьдесятъ-пять лтъ, холостаго или женатаго все равно, котораго не задло бы за живую струну, когда надляете его хорошенькою женою, въ осьмнадцать лтъ.
— Мистрисъ Ганмеръ! вскричалъ старикъ съ восхищеніемъ. Миссъ Эмилія, хотите вы сказать. Эхъ, дурно же съ ея стороны, что ныншнимъ утромъ она была въ зал: вдь, знала, что я васъ ожидалъ здсь.
Дурно! а на мои глаза это грхъ весьма позволительный. Миссъ Эмилія, — другаго имени ей и не надо, — безъ сомннія, думала поговорить съ изящнымъ Сесилемъ Дэнби, и хотла узнать не слишкомъ ли льститъ ему молва. Но почему она была такъ холодна? Любопытство мучило меня. Впрочемъ, я притворился и выдержалъ тонъ! молча распростившись съ Ганмеромъ, вышелъ съ видомъ самаго аристократическаго равнодушія.
Мой отецъ былъ такой человкъ, какихъ не много сыщешь вн Англіи: осторожный безъ дальновидности, въ хорошемъ обществ, но безъ друзей, неподозрительный, но и недоврчивый, холодный и слишкомъ не разговорчивый, самыя мелочныя житейскія обязанности выполнялъ онъ съ такою важностію, какъ-будто шло дло о цлой Англіи, этой-то важностію и скупостью на слова, онъ придавалъ своему ничтожеству видъ какой-то таинственности, казалось, боялся чтобы не угадали его плановъ, и между тмъ, чего ему было опасаться? Богъ знаетъ, сдлалъ ли онъ что-нибудь такое, о чемъ бы стоило труда говорить! Впрочемъ, онъ былъ человкъ нравственный Его отношенія къ Ганмеру, къ своему банкиру, или къ-министру могли бы трактоваться публично, на площади, безъ ущерба его репутаціи или политической добродтели, однако, онъ остерегался, чтобъ его камердинеръ не узналъ во вторникъ, что онъ имлъ намреніе въ среду увидться съ кмъ-нибудь изъ трехъ. Что касается до супруги, онъ имлъ достаточныя причины быть осторожнымъ при ней.
Посл двухневнаго размышленія, я отправился къ батюшк съ намреніемъ доложить, что принимаю его ршеніе, и не удивился, что онъ вторично послалъ меня къ своему повренному: ‘По всмъ дламъ, сказалъ онъ, я стану сноситься съ тобою черезъ посредника.’ Сказать правду, если бы я не предвидлъ такого отвта, едва ли бы сталъ и относиться къ лорду Ормингтону. Но теперь я смло отправился къ Ганмеру, чтобы еще разъ увидть миссъ Эмилію.
Ганмера не было дома, его товарищъ также куда-то ухалъ.
— Доложите миссъ Эмиліи, сказалъ я писарю, что я отъ лорда Ормингтона, и мн нужно поговорить съ ней.
Это имя, имя знатнаго кліента ихъ конторы, произвело свой эффектъ, меня ввели въ залу. Миссъ Эмилія нисколько не растерялась отъ вторичнаго моего посщенія, не знаю, ожиданнаго или нтъ, съ гордостію привстала она и ждала моей рчи. Я, заикаясь, проговорилъ ей:
— Извините, миссъ, если я осмлюсь просить васъ передать нсколько словъ вашему батюшк.
Батюшк! Да увренъ ли я, что она дочь старика Ганмера? По ея румянцу, смущенію взгляда, изумленію, даже по самому негодованію можетъ-быть, я видлъ, что попалъ въ просакъ. Она не отвчала, и я до того смшался, что не зналъ, нужно ли еще разъ повторить свою дерзкую просьбу. Мн пришлось играть роль лисицы, попавшейся въ западню.
— Что хотите вы сообщить господину Ганмеру? наконецъ сказала она, посл минутнаго молчанія, и такимъ снисходительнымъ тономъ, что, казалось, забыла и обиду, если только была какая-нибудь обида съ моей стороны.
— Скажите, пожалуйста, просто, что я принимаю т условія, какія предложены мн, отвчалъ я, не смя распространяться боле, опасаясь открыть, что она и господинъ Ганмеръ, единственное средство сообщенія, какое существуетъ между перомъ королевства и его сыномъ, живущимъ подъ одною съ нимъ крышею.
— Я имю честь говорить съ господиномъ Дэнби? спросила она холодно.
Я сдлалъ утвердительный знакъ.
— Непремнно исполню ваше порученіе, продолжала она, протягивая руку къ колокольчику, какъ-бы давая тмъ знать, что аудіенція кончилась. Мн нечего было больше длать, какъ ретироваться, чтобы не унизить себя въ глазахъ Эмиліи и въ своихъ собственныхъ, вынуждая ее продлить свиданіе.
— Дочь или племянница подъячаго! пробормоталъ я презрительнымъ тономъ, стараясь хоть этимъ отмстить за себя, и поспшилъ скрыться въ будуар своей маменьки. Увы! пока я жилъ въ Этон и Оксфорд, ея годы летли, блестящая леди Ормингтонъ стала отцвтшею кокеткою, и хоть принимала еще нкоторыхъ при своемъ туалет, но часто одна моська оставалась ея наперсницей. Я объявилъ ей о намреніи отца и о своемъ согласіи.
— Ну, сказала она: со-временемъ, ты можешь быть посланникомъ. Между-тмъ, останешься въ город, я дамъ теб ложу въ опер и представлю герцогин Монеймескъ. Постарайся смести съ себя университетскую пыль, но избгай особенно двухъ вещей: игры и политики. Игра и политика достаются на долю старшихъ сыновей. Если бы Джонъ не былъ такъ глупъ, онъ могъ бы заставить говорить о себ въ Ньюмеркет или въ парламент, но Джонъ только и знаетъ, что читаетъ книги, ему не суждено играть роли джентльмена.
— А какъ вы посовтуете мн проводить время? спросилъ я, принаровляясь къ ея легкомысленнымъ понятіямъ, но въ эту минуту кто-то вошелъ въ будуаръ.
— Ахъ, милая леди Генріетта! сказала моя мать, вы уже готовы хать къ герцогин, а я еще не одвалась.— Такъ поспшите, отвчала молодая дама, взяла стулъ и сла возл камина, какъ-будто дома. Вы забыли объ этомъ, разсуждая съ своимъ сыномъ, то и другое иметъ свою пріятность. Прошу васъ, сказала она мн, сдлавъ знакъ, чтобъ я подалъ ей экранъ. Вдь, вы тотъ самый молодой джентльменъ, котораго выгнали изъ Оксфорда?
Я узналъ тогда молодую леди, которая была моложе моей матери двнадцатью годами.
— Да, сударыня, вы угадали, но я не печалюсь о своемъ неожиданномъ увольненіи, которое доставило мн честь представиться нынче леди Генріеттъ Банделеръ.
Говоря это, я подалъ ей экранъ со всею вжливостью свтскаго человка, какъ казалось мн. Она взяла экранъ съ громкимъ смхомъ и осмотрла меня съ ногъ до головы.
— Значитъ, въ нашихъ университетахъ еще въ мод пріемы a la Grandison? сказала она. Милая леди Ормингтонъ, поспшите надть другое платье, а между-тмъ, я займу ваше мсто возл молодаго человка. Это не дурно для университетскаго медвженка. Поврьте, я увижу, что можно изъ него сдлать.
Я хотлъ было еще отпустить академическій комплиментъ, чтобы выразить удовольствіе, что попалъ въ руки такой наставницы, но строгій взглядъ заставилъ меня остановиться. Леди Генріетта была Ирландка, женщина съ открытымъ, если не наглымъ характеромъ. Да! въ безобразной женщин такой характеръ назвали бы наглостію, но прекрасной леди Генріетт это придавало еще больше прелести.
— Медвженокъ долженъ стоять или сидть? или позволите ему стать на колни у вашихъ ногъ? спросилъ я, когда матушка вышла изъ будуара, и въ-самомъ-дл, сталъ на колни.
— У моихъ ногъ! сказала она: положеніе не дурное, но это необдуманно. Вы, кажется, хотите сказать, что я никогда не могу быть серьёзною. Ну, встаньте же…. половче, не показывайте, что вашъ галстухъ слишкомъ накрахмаленъ.
Обдуманная или нтъ была эта выходка молодой вдовушки, но она заставила меня замолчать. Я присмирлъ. Такъ львы и тигры усмиряются хладнокровіемъ своихъ сторожей. Леди Генріетта дала мн время поправиться, бросая замтки на меблировку будуара, которую находила слишкомъ отсталою отъ вка, потомъ, удостоила спросить меня, какую я избралъ дорогу въ жизни, и не длала возраженій противъ дипломаціи.
— А вы подете нынче съ нами къ герцогин? спросила она.
— Въ этомъ случа, вы можете дать мн наставленіе, отвчалъ я: долженъ ли я имть эту честь? Ожидаю вашихъ приказаній, миледи.
И я смотрлъ на нее какъ-то слишкомъ не ловко.
— Моихъ приказаній! Ну такъ я приказываю вамъ остаться: гораздо лучше вамъ оставаться дома, пока не будете въ состояніи выйдти въ общество. Васъ еще надо воспитать, вы въ тысячи лье отъ каждой вещи, самой незначительной, и между-тмъ самой необходимой, чтобъ быть терпимымъ въ нашемъ кругу. Можетъ-статься, вы возбудили бы сочувствіе къ себ, но надо еще поддержать его, и длятого вамъ надо будетъ ходить на голов, говоря нравственно, а такое положеніе, какъ и все принужденное, будетъ трудно для васъ и смшно для другихъ. Главное — поддержать благосклонность къ себ, какъ прилично воспитанному человку, а для этого требуется небольшая частичка ума. Надо, молодой мой другъ, отбросить чванство и учиться, какъ держать себя въ обществ.
— Я готовъ изучать все, въ чемъ вы удостоите наставитъ меня, сказалъ я, но какъ подавить въ себ гордостъ, когда одно ваше вниманіе во сто разъ увеличило мое самолюбіе.
— А, это, кажется, изъ логики. Значитъ, вы не вовсе потеряли время въ университет, молодой студентъ, а я думала, наша молодежь здитъ въ Оксфордъ, чтобы забыть и то, что хоть немножко знала… Однако жъ не для васъ, а для себя, я хочу заняться вами, если уже мн придется видть, и можетъ-быть не рдко, любимаго сына моей лучшей подруги, то для меня будетъ ужаснымъ наказаніемъ, когда каждый разъ я стану встрчать такаго чваннаго, необразованнаго повсу, какъ сегодня. Не храбритесь такъ, будто птухъ передъ дракой. Этимъ ничего не выиграете, надъ вами же будутъ смяться. Повторяю вамъ, свобода въ обращеніи иногда немного и дерзкая, которая такъ идетъ ко мн, молодой вдов, то есть, къ моимъ прекраснымъ глазамъ и прекраснымъ глазамъ моего кошелька, эта свобода невыносима въ молодомъ человк, у котораго глаза не лучше другихъ, а кошелекъ… кошелекъ младшаго члена фамиліи, очень незавидный. Чтобы имть успхъ въ нашемъ кругу, вамъ надо перемнить свой смхъ въ одну улыбку, вмсто того, чтобы покрывать всхъ своимъ голосомъ, надо пріучиться говорить въ полголоса, и ваши положительныя, диктаторскія мннія замнить только предположеніями, намеками. Еще нсколько лтъ вы не должны имть своего мннія, легкій кашель старшихъ остановитъ вашу рчь. Право судить принадлежитъ людямъ, которые старше васъ, по-крайней-мр, девятью годами. Какъ скоро мы становимся поумне, то длаемся и боле снисходительными,— свидтель я: мн уже тридцать-три года А указывая въ васъ недостатки, я отъ души желаю вамъ исправиться, прощайте. Матушка ваша идетъ уже, я слышу шорохъ ея платья, и очень рада этому, потому-что вы, кажется, готовы разразиться возраженіями. Я не люблю шума.
Въ-самомъ-дл, сколько ни старался я перебить ее, но все напрасно. Не было средства остановить потокъ такой очаровательной дерзости.
— Добраго вечера, прибавила она, прикладывая, по-итальянски, руку къ губамъ, вы еще не заслужили такой милости, чтобъ я позволила вамъ проводить меня до коляски. Докажите ваше послушаніе, останьтесь здсь, пока мы будемъ у герцогини терять свое время и деньги. Читайте какую-нибудь полезную книгу, напримръ, Записки Граммона, или романъ госпожи Сузы, вы можете встртить въ нихъ полезныя наставленія.
Съ досады, я нарочно проводилъ ее до воротъ дома, и пожалъ ей руку, когда она, садясь въ коляску, оперлась на мою.
— Какъ такъ! думалъ я посл всего этого, мн, одному изъ самыхъ модныхъ университантовъ столько нагрубила молодая женщина! И за всмъ тмъ, она подала мн нкоторую надежду, занималась мною, она не влюбилась еще въ меня, но вдь и не сказала, что никогда не полюбитъ. И это, быть-можетъ, служило вызовомъ! О, я непремнно заставлю полюбить себя, клянусь, она влюбится въ меня, будетъ обожать и даже выйдетъ за меня за-мужъ. Незнаю наврное, употребилъ ли я въ тотъ вечеръ именно глаголъ выйти за-мужъ, по-крайней-мр было что-то подобное. Дло въ томъ, что младшій братъ, двадцати съ половиною лтъ, не смлъ надяться на такую богатую партію.
На другой день, я былъ еще въ счастливомъ расположеніи духа, вдругъ подали мн письмо, которое возбудило во мн совсмъ другое чувство: письмо было отъ старика Ганмера. Я не могъ и думать, чтобы почтенный Ганмеръ упомянулъ тутъ имя Эмиліи, а впрочемъ, какъ-будто надялся, и обманулся въ надежд. Наконецъ, я сказалъ съ Гэфисомъ: Я не роза, но жилъ съ нею. Письмо отъ дловаго человка! Есть ли что въ мір мене поэтическаго, боле сухаго и скучнаго? Пусть такъ! а это письмо, прежде чмъ я развернулъ его, благоухало для меня всею роскошью цвтовъ, казалось небесною встью. Но когда я пробжалъ его, нашелъ въ немъ ни больше ни меньше, какъ объявленіе, что предоставляется въ полное мое распоряженіе, у банкира моего отца, одна часть моего пансіона, и что министръ иностранныхъ длъ, лордъ Вотфильчъ, въ слдующій понедльникъ ожидаетъ меня въ свою канцелярію. Сто гиней почти въ рукахъ, и дверь почестей отворяется передо мною! Будучи школьникомъ въ двадцать лтъ, я видлъ въ этомъ поэзіи больше, чмъ во всхъ сочиненіяхъ Крабба, Скотта, Бэйрона, Водсворта, Мура и прочихъ.
Въ слдующій понедльникъ я поступилъ въ число невольниковъ, которые каждый день по пяти часовъ сидятъ на одномъ мст, ржутъ перья, да рисуютъ лошадокъ, собачекъ, карикатуры и прочее, и прочее, на казенной бумаг, въ Доунниской Улиц. Я былъ молодъ, здоровъ и полонъ надеждами на будущее, казалось, я самъ себ господинъ. Скоро протекли пять часовъ. Посл должностной неволи я отправлялся въ любовное рабство, потому-что, по крайней-мр, три раза въ недлю, изъ канцеляріи его высокопревосходительства, я заходилъ въ очаровательные салоны Гросвеноръ-Пласа, гд предсдательствовала леди Генріетта Банделеръ. Эту милую тиранку нельзя было видть раньше четырехъ часовъ. Она вставала въ полдень: тогда занимается заря прекрасныхъ женщинъ. Я спрашивалъ иногда самъ себя, что она длаетъ до того времени, пока не открываются двери ея залы. Видалъ я въ дтств, что леди Ормингтонъ шесть часовъ сряду посвящала туалету, но то было другое время, тогда нарядъ въ женщин считался важнымъ дломъ, на одно шнурованье шло не меньше часа, между-тмъ леди Генріетта была въ голов школы Dshabill, которая на вс наряды требовала времени не больше тридцати минутъ. Леди Генріетта постоянно носила блое кисейное платье, волосы всегда были причесаны чрезвычайно просто, безъ лентъ и другихъ мелочей. Въ счастливую минуту, когда я наслаждался ея присутствіемъ, она имла веселый видъ, который выражалъ сердечное удовольствіе, глаза свтились умомъ, и во всемъ лиц выказывалось сознаніе своей красоты. Нтъ, съ такимъ выразительнымъ лицомъ, женщин нельзя укрыться отъ ревнивыхъ глазъ, если въ ваше отсутствіе она занята была какими-нибудь нжностями.
Я не находилъ случая разршить свои сомннія. Въ первое наше свиданіе случай благопріятствовалъ мн быть съ нею наедин, но съ-тхъ-поръ я не видалъ ее больше ни разу одну. Мы встрчались съ нею у другихъ, а если и у ней, то не иначе, какъ между четырьмя и пятью часами, когда собиралось уже общество. Однажды, я четвертью часа пораньше убрался изъ канцеляріи, за пять минутъ до четырехъ часовъ былъ въ Гросвеноръ-Плас, и нашелъ уже тамъ полковника Морлея, самаго безобразнаго, по и самаго любезнаго и очаровательнаго изъ всхъ гвардейскихъ офицеровъ. Не скажу, что онъ очаровалъ и меня, напротивъ его пронзительный благородно-насмшливый взглядъ леденилъ меня, тогда я чувствовалъ, что умъ мой испаряется, и вс острые анекдоты вылетаютъ изъ памяти. Могъ ли я не возненавидть такого человка? Онъ былъ моимъ злымъ геніемъ.
Мн никакъ не удавалось пріхать прежде всхъ въ Гросвеноръ-Пласъ, разъ, я ршился пробыть дольше всхъ, мой маневръ удержать эту землю за собою былъ такъ тихъ и остороженъ, что леди Генріетта, разставляя вазы съ цвтами, отломила мн въ подарокъ втку геліотропа.
— Вы таки успваете, господинъ Сесиль Дэнби, примите это въ знакъ одобренія и поощренія, сказала она: я вижу, вы затвердили почти наизусть самый трудный урокъ, который даетъ вамъ право быть частью великаго цлаго, однимъ изъ тысячи колецъ общественной цпи. Съ-этихъ-поръ, вы не должны отдляться отъ другихъ, вамъ нужно жить, дйствовать и чувствовать согласно съ обществомъ.
— Въ нкоторомъ отношеніи, дйствительно, я чувствую то же что чувствуетъ общество, отвчалъ я: именно, я обожаю васъ…
— Моя коляска подана уже, перебила леди Генріетта, а если вы будете благодарить меня за мою снисходительность подобными плоскостями…
— Вашу снисходительность! вскричалъ я съ нжнымъ упрекомъ.
— Не будьте такъ легкомысленны, возразила она: не думайте, что я хвалю васъ, въ самомъ дл, за ваши какія-нибудь заслуги, нтъ, это просто, по своей снисходительности. Вы попали на хорошую дорогу: умете прилично одться и держаться на второмъ план картины, но еще много надо учиться вамъ, надо пріобрсть свтскую опытность. Вы слишкомъ много говорите, и сметесь безъ мры. Правда, у васъ прекрасныя зубы, нтъ недостатка и въ ум, но всё-таки это не извиняетъ вашего желанія господствовать своимъ голосомъ въ салон, гд ваша болтливость заставляетъ молчать людей, которые гораздо умне васъ, но, къ несчастію, не имютъ такого сильнаго голоса, чтобы заглушить вашъ крикъ. Посмотрите на полковника Морлея.
— Покорно васъ благодарю, леди, я люблю лучше его слушать, чмъ смотрть на него.
— Онъ ршительно не похожъ на васъ, продолжала леди Генріетта, думая наказать меня за грубость: вамъ бы очень не мшало поучиться у него, взять себ за образецъ беззаботность воспитаннаго человка, онъ не выставляетъ себя, и уступаетъ поле повс, только-что вступающему въ свтъ.
Я едва могъ снесть такую обиду, но при всей желчности сарказма, на устахъ прелестной молодой вдовы скользила такая очаровательная улыбка, и для усиленія словъ, она такъ мило разводила своею миніатюрною, бленькою ручкою, что я не-хотя далъ ей волю продолжать.
— А гд цвтокъ, который я вамъ дала? спросила она.
Я отвчалъ, положивъ руку на сердце.
— Вдньте его, пожалуйста, въ петличку, продолжала леди Генріетта, холодно. Я дала вамъ цвтокъ, какъ Наполеонъ жалуетъ орденъ. Если бы крестъ почетнаго-легіона стали носить въ карман, онъ не произвелъ бы ни одного героя.
Вскор по возвращеніи изъ Оксфорда, желаніе выставить полученный изъ ея руки цвтокъ на-показъ, польстило бы моему самолюбію, но теперь я былъ уже не новичекъ. Я раскланялся, и только вышелъ на улицу, бросилъ втку геліотропа на мостовую, въ надежд, что леди Генріетта, садясь въ коляску, увидитъ ее.
Молодые люди, которые любятъ впервые, почти такъ же подозрительны, столько же боятся насмшекъ, какъ и старики, влюбившіеся въ послдній разъ. Я былъ взбшонъ. Быть игрушкою кокетки и предметомъ насмшекъ полковника Марлея! Цлыхъ десять дней, которые отъ скуки показались мн за пятнадцать, я не ходилъ въ Гросвеноръ-Пласъ. Являясь въ Опер и въ другихъ мстахъ, гд надялся встртить леди Генріетту, я мечталъ получить одинъ изъ тхъ красивенькихъ билетовъ, которыми я такъ любовался въ ея салон. Напрасная надежда, безполезная мечта! Наконецъ я потерялъ терпніе, общество леди Генріетты Банделеръ сдлалось для меня необходимымъ.
— Давно ли вы возвратились въ городъ, господинъ Дэнби! спросила она тономъ покровительства, когда я вошелъ.
— Я не вызжалъ изъ Лондона, отвчалъ я, досадуя, что долженъ былъ говорить во всеуслышаніе.
— А я такъ полагала. Значитъ вы были больны, не правда ли?
— Я былъ совершенно здоровъ, миледи, три дня назадъ, видлъ въ Опер, что и вы наслаждаетесь полнымъ здоровьемъ.
— Ахъ, какъ несносна въ ныншнее время Опера! Если не станутъ давать чего-нибудь лучше, я отдамъ свою ложу, сказала леди Генріетта, обращаясь къ маркиз Деврё, недавно вышедшей за-мужъ.
— Это всегда такъ говорятъ, замтила улыбаясь молодая маркиза: а потомъ и снова абонируютъ. Кажется нельзя обойтись безъ спектакля, какъ бы онъ ни былъ дуренъ.
— Да, въ начал и въ конц года, подхватила леди Генріетта: когда нельзя найти ничего лучшаго, но чтобы здить въ Оперу нынче, кром времени, надо еще терпніе, котораго я не имю.
Лицемрка! Она не пропускала ни одного представленія. Въ тотъ же вечеръ я отправился въ Оперу и расположился прямо противъ ея ложи. Какъ ожидалъ, такъ и случилось: она пріхала, но никакъ не ожидалъ, чтобы она пріхала съ прекрасною маркизою, въ глубин ложи я замтилъ полковника Морлея. Леди Генріетта бросила на меня одинъ изъ самыхъ насмшливыхъ взглядовъ. Я ршился показать свою холодность, наводилъ лорнетку на вс ярусы ложъ, всматриваясь въ хорошенькіе личики, съ нахальствомъ новичка.
Вдругъ глаза мои остановились на одной полузанавшенной лож, въ третьемъ ярус… Да, это была она или ангелъ Миссъ Эмилія казалась прекрасне обыкновеннаго.
Мною овладла одна мысль, мысль видть ее ближе, и, если можно, поговорить съ нею. Я поднялся въ третій ярусъ, и напередъ уврился нтъ ли тутъ Ганмера, не стережетъ ли онъ ту, которая, по какому-то глупому предубжденію казалось мн, принадлежала его семейству. Но ей надзирательницею была довольно пожилая дама, одтая также въ черное платье. Цлый мсяцъ я останавливалъ взоръ только на тхъ жалкихъ картинкахъ модной жизни, которыя, въ толп, съ свжею краскою своихъ румянъ, не возбуждаютъ ни удивленія ни отвращеніи. Видъ этой юной, блестящей, чистой красоты, поразилъ меня. Какъ было устоять противу искушенія вблизи полюбоваться этимъ ангеломъ? Я пошелъ въ ея ложу и началъ разговоръ распросомъ о здоровь господина Ганмера. Эмилія отвчала коротко и холодно. Посл каждаго ея отвта, я опять долженъ былъ начинать разговоръ. Наконецъ замтивъ, что я не намренъ скоро оставить ея ложу и все продолжаю длать ей вопросы, она вдругъ оборотилась къ своей почтенной компаньонк и начала съ нею разговоръ на какомъ-то незнакомомъ языки. Невжа какъ и вс молодые дипломаты, едва вышедшій изъ-за оксфордскихъ скамеекъ, я зналъ только, что он говорили не по-англійски, ни по-французски, ни по-нмецки, и я не могу сказать, было ли то по-русски, по-венгерски, по-польски, по-испански, или по-португальски. Въ устахъ старой дамы, языкъ этотъ былъ важенъ и звученъ, изъ устъ Эмиліи вылетали звуки легкіе, пріятные, мелодическіе, очаровательные. Я былъ вдвойн обвороженъ, слухъ и зреніе впивались въ эту усладительную гармонію прелести звуковъ съ красотою лица. Я хотлъ удалиться, и не могъ. Даже имлъ дерзость перессть на другой стулъ, возл самой очаровательницы, чтобы вполн упиться своимъ восторгомъ. Ей собесдница не хотла выставлять изъ ложи своего довольно скромнаго платья, середи богатыхъ и роскошныхъ аристократическихъ нарядовъ, и какъ-будто нарочно для меня оставила этотъ стулъ. Занявъ выгодную позицію, я съ торжествомъ посматривалъ въ залу, и думалъ, что леди Генріетта и вс мой пріятели замтили меня здсь Эта мысль родила во мн прежнюю дерзость, и я выразилъ Эмиліи сожалніе, что нахожу ее въ такой дурной лож.
— Позволите ли, продолжалъ я самымъ обольстительнымъ тономъ, на одинъ изъ такихъ вечеровъ предложить вамъ ложу моей матушки? Изъ нашей ложи самый лучшій видъ на сцену.
Эмилія скромно посмотрла на меня, на ея лиц мелькнуло изумленіе, но она не отвчала ни слова, я продолжалъ, намекая на связь, какая существовала между ей и мною.
— Если бы лордъ Ормингтонъ зналъ, что вы любите оперу, я увренъ, онъ давно бы имлъ честь предложить господину Ганмеру нашу ложу.
Уврень-то правда, я не былъ. Лордъ Ормингтонъ не имлъ никакого права распоряжаться ложею моей матери, но мн хотлось, чтобы дочь или племянница стараго подъячаго вспомнила вниманіе, какое оказалъ ей сынъ знаменитаго лорда.
Эмилія поблагодарила меня легкимъ наклоненіемъ головы, обратилась къ своей собесдниц и снова начался разговоръ на неизвстномъ язык. Я догадывался, что разговаривали обо мн и счелъ неприличнымъ оставаться тутъ доле, всталъ, вышелъ изъ ложи и спустился въ первый ярусъ. Замтивъ, что Морлея не была возл леди Генріетты, я занялъ его мсто.
Здсь, по крайней-мръ, я наслаждался полнымъ успхомъ. Никогда леди Генріетта не была столько снисходительна. Врно, замтили меня въ третьемъ ярус, то есть, возл очаровательнйшей красавицы во всей зал, можетъ быть даже, за мой успхъ наказанъ и полковникъ удаленіемъ изъ ложи. Эта мысль снова возродила во мн все самолюбіе. На открытое кокетство я отвчалъ необыкновенною любезностію. Впрочемъ, я скрылъ свою неудачу въ третьемъ ярус, и благодаря модному искуственному языку, которому такъ же легко научиться какъ искусству лгать, я казался чрезвычайно веселымъ.. Сказать правду, я вдохновлялъ самое леди Генріетту: она сдлалась для меня феею, изъ устъ который сыпались жемчугъ и алмазы, но мн хотлось отмстить за свое пораженіе, теперь она моя жертва, а я не выходилъ изъ границъ самой нжной учтивости. Истинная моя любовь была тогда въ другомъ мст. За пять минутъ до окончанія балета, посреди перекрестнаго огня остротъ и анекдотовъ, я всталъ, вспомнивъ свое общаніе, раскланялся самымъ почтительнымъ образомъ и удалился.
Нтъ ничего досадне для свтской женщины, какъ быть оставленною мужчиною, который пользовался прекраснымъ пріемомъ въ ея лож. Не значить ли это прямо сказать ей, что онъ презираетъ удовольствіе проводить ее до коляски.
Смясь въ душ надъ собою, я полетлъ въ третій ярусъ, мн очень хотлось видть, кто будетъ провожать Эмилію. Народъ уже началъ расходиться, и я едва могъ пробиться сквозь толпу, когда поднялся въ третій ярусъ, вся эта часть залы была почти пуста.
Всякая женщина, имющая несчастіе посщать лондонскіе театры, съ негодованіемъ замчаетъ, какъ грубы постители галлерей, и какъ неучтивы т, которые быть-можетъ, выше по рожденію, но такъ же худо воспитаны, какъ первые, которые ловкость свою выражаютъ наглыми и безстыдными взглядами на женщину и считаютъ высшимъ геройскимъ поступкомъ убить на дуели человка.
Ложа Эмиліи была осажена толпою ловеласовъ послдняго разряда, они ожидали, когда выйдетъ красавица, но Эмилія, изъ боязни подвергнуться оскорбленіямъ, оставалась въ засад. Небольшимъ маневромъ мн удалось пройти сквозь ряды осаждающихъ, и я предложилъ руку обимъ дамамъ, но мое предложеніе было принято не прежде, какъ Эмилія сказала нсколько отрывистыхъ фразъ своей спутниц, я слышалъ, что она упоминала имена лорда Ормингтона и Ганмера, вроятно объясняя, кто я такой,
— Я очень опасаюсь, сказалъ я, замтивъ ея растроганный видъ: не испытали ли уже вы какой-нибудь непріятности, прошу васъ только указать мн того, кто…
Эмилія прервала меня.
— Если я принимаю вашу услугу, сказала она, то съ условіемъ не обращать никакого вниманія на то, что могло или можетъ случиться съ нами. Боле всего я считаю для себя оскорбительнымъ, сдлаться предметомъ разговоровъ общества.
Все это происходило на порог ложи, и одинъ видъ извстнаго и сильнаго покровителя разсялъ толпу нахаловъ. Мы спустились, не задвши локтемъ ни одного ротозя. Немного успокоившись, Эмилія продолжала:
— Насъ всегда провожалъ прежде мужъ госпожи д’Акунча,— такъ она назвала старую даму,— но теперь, по какому-то случаю онъ оставилъ насъ однхъ. Обыкновенно, онъ садится въ партер и передъ концемъ балета приходитъ сюда, чтобы проводитъ васъ изъ театра.
— Я увренъ, что сегодня вы испытали какое-нибудь оскорбленіе. Не запирайтесь, сказалъ я, видя, что передъ нашимъ выходомъ прежняя же толпа наглецовъ, насмшливо поглядывая на насъ, составила двойную ограду Безъ сомннія, васъ ожидаетъ коляска?
— У меня нтъ коляски, отвчала Эмилія, безъ малйшаго замшательства. Можетъ-быть, вы будете такъ добры, продолжала она, потребуете для насъ наемную карету, какъ бы сдлалъ господинъ д’Акунча, если бы онъ былъ здсь.
Я ужаснулся, но клянусь, не тому, что пришлось нанимать грубую, грязную извощичью карету, нтъ, я боялся оставить Эмилію и госпожу д’Акунча однхъ, въ театральныхъ корридорахъ, пока я пошелъ бы на площадь за каретой.
— Я не смю васъ оставить, сказалъ я, пойдемте со мною въ наружную галлерею, придверникъ доставитъ вамъ карету.
Придверники, въ то время, были золотомъ для людей, прізжающихъ въ театръ безъ лакея и безъ коляски.
— Коляску, коляску! кричала полдюжины этихъ молодцовъ своими визгливыми голосами.
— Коляску! коляску! нагло повторили въ то же время позади насъ полдюжины кавалеровъ, отъ оскорбленій которыхъ я спасъ Эмилію.
Когда подали карету, та же толпа окружила ее, они вырвали у прислужниковъ факелы и свтили намъ съ оскорбительнымъ, наглымъ любопытствомъ:
— Необходимо, сказалъ я тихо Эмиліи, чтобы вы позволили мн проводить васъ до дому, хоть на козлахъ.
Эмилія не отвчала ни слова, я растолковалъ ея молчаніе за знакъ согласія. Она плакала. Только-что сли въ карету, куда помстился и я, она зарыдала и съ какою-то болзнію прижималась къ своей компаніонк.
Я хорошо понималъ, что мои увщанія тутъ неумстны, и могли бы еще увеличить ея смущеніе. Мн нужно было разыгрывать роль молчаливаго и скромнаго зрителя.
Но мадамъ д’Акунча не боялась разлиться бурнымъ потокомъ женскаго краснорчія. Она съ жаромъ и безъ умолку говорила почти во все время нашего путешествія. Жесты ея и особенная напряженность произношенія явно показывали, что предметомъ этой ораторской рчи были непріятности настоящаго вечера. Я думаю, что любезный д’Акунча не избжалъ должнаго мщенія дражайшей своей половины, при личномъ свиданіи, если только онъ не представилъ достаточныхъ причинъ своей оплошности, не сослался на апоплексію или что-нибудь подобное, Я едва было не расхохотался, представивъ положеніе бдняка д’Акунча предъ лицомъ гнвной Юноны, только печаль Эмиліи заставила меня удержаться отъ неприличной веселости. Мало-по-малу Эмилія приходила въ себя.
— Надюсь, что вы чувствуете себя лучше, спросилъ я Эмилію, сохраняя самое скромное и почтительное положеніе.
— Мн очень непріятно, что я надлала столько не удовольствій моимъ сопутникамъ. Господинъ Ганмеръ не даромъ упрекалъ меня, что я зжу въ Оперу, съ людьми, которые ни слова ни понимаютъ по-англійски. Впрочемъ, ни разу еще не случилось со мною подобныхъ непріятностей, я постоянно посщала театръ и никто меня не преслдовалъ.
— Вашъ батюшка предвидлъ опасность, почему жъ бы ему не проводить васъ въ театръ?
— Другой разъ уже вы говорите со мною, какъ-будто я дочь господина Ганмера, замтила Эмилія. Конечно я никогда бы не ршилась открыть свое состояніе иностранцу, но ваша вжливость даетъ полное право узнать всю истину. Я не дочь Ганмера, а только нсколько мсяцовъ живу подъ его опекою, меня зовутъ Эмилія Барнетъ.
— Вы, кажется, довольно знаете наши фамильныя отношенія къ господину Ганмеру, сказалъ я, можно ли посл этого имть мн удовольствіе быть постояннымъ вашимъ товарищемъ везд, гд только нужна вамъ будетъ помощь?
— Вы крайне обязательны, но извините, если я скажу вамъ, что мой опекунъ будетъ слишкомъ дурно смотрть на наши боле короткія отношенія.
Это значило бросить мн перчатку. Но я не имлъ больше времени продолжать разговоръ. Слезы Эмиліи не кстати такъ долго лились, что мы были уже у воротъ Ганмера. Въ это время я замтилъ, что позади насъ хала другая карета, вроятно, въ ней сидла разгульная молодежъ. Наша карета остановилась. Я хотлъ-было выскочить, чтобы подать руки двумъ своимъ инфантинамъ, но Эмилія остановила меня.
— Сдлайте милость, сказала она: проводите еще до дому госпожу д’Акунча, въ Бертонъ-Кресчентъ. Если она останется здсь, чтобы избавить васъ отъ лишняго труда, господинъ Ганмеръ догадается, что съ нами вышелъ какой-нибудь непріятный случай, и въ другой разъ будетъ безпокоиться. Мадамъ д’Акунча не -говоритъ по-англійски, а то она сама попросила бы васъ.
При этомъ слов Эмилія выпорхнула изъ кареты, кучеръ постучался у воротъ. Писарь-слуга господъ Ганмера и Снача встртилъ Эмилію съ свчою. Мн оставалось съ такою же скоростію раздлаться со старухою, какъ со мною раздлалась молодая, досадно только было, что не удалось проучить скотовъ, которые гнались за нами.
Оставшись наедин съ мадамъ д’Акунча, я почувствовалъ пріятное благоуханіе ванили, которая служитъ естественною атмосферою всхъ португальскихъ женщинъ, и досадовалъ, что ни слова не зналъ изъ языка Камоэнса, чтобы поболтать съ нею объ Эмиліи Бэрнетъ. Передъ домомъ почтенной наружности, я молча раскланялся съ своею спутницею, и отправился въ Ганноверъ-Скверъ, въ свой скромный пріютъ, размышляя о вечернихъ приключеніяхъ.
Я не могъ пожаловаться на себя.
Леди Генріетта меня обласкала, съ очаровательныхъ губокъ маркизы Дерве я усплъ сорвать улыбку, отъ миссъ Эмиліи Бэрнетъ заслужилъ сердечную благодарность. Этого слишкомъ довольно, чтобы вскружить голову и покрпче моей.
Назавтра, въ девять часовъ, я еще былъ въ постел, пріятныя воспоминанія вчерашняго вечера леляли мои чувства, мечта за мечтою вились около моего изголовья и уносили меня въ міръ блаженства, мн не хотлось выйти изъ этого состоянія, только несносная должность, на которую слдовало явиться въ десять часовъ, заставила меня очнуться. Тимъ, мой мальчикъ, тогда не называли еще ихъ тиграми, открылъ занавски и положилъ на моемъ изголовьи сложенную треугольникомъ записку.
— Камердинеръ леди Генріетты, сказалъ онъ, ожидаетъ отвта.
Леди Генріетта! Да, вотъ наконецъ этотъ билетъ, встникъ счастія. Я увренъ, что она затронута за живое! Читаемъ. Почтенные читатели и милыя читательницы, я молодой левъ, двадцати лтъ и семи мисяцовъ, лежу на мягкомъ пуховик изъ гагачьяго пуху, ужели вы будете считать низкою измною, если я прочитаю вамъ эту записку?
‘Не угодно ли вамъ сегодня обдать вмст съ нами въ Ричмонд. Если въ четыре часа будете у насъ, леди Девре предлагаетъ вамъ мсто въ своемъ экипажъ. Мы отправимся пораньше, чтобы передъ обдомъ погулять по полямъ, можетъ-быть, впрочемъ, цвты еще не совсмъ распустились, въ угодность соловьямъ и дамамъ лучшаго круга. Кстати, я хочу вамъ сдлать выговоръ, но уже въ Ричмонд мы откроемъ баталію.’
Выговоръ! Сердце шептало мн, что это изъ-за Эмиліи. Леди Генріетта узнала, что въ прошлый вечеръ я провожалъ изъ театра прекрасную незнакомку и впрочемъ, не видла ли она меня въ лож третьяго яруса! Пріятное торжество!
— Ожидаютъ отвта, повторилъ Тимъ.
— Отвчу посл, сказалъ я, ршившись не отвчать прежде завтрешняго дня, и отвчать такъ, чтобы привесть въ отчаяніе мою прелестную вдову. Десять леди Генріеттъ и столько же маркизъ Девре не соблазнили бы меня отправиться въ Ричмондъ.
Приглашеніе леди Генріетты заставило меня отказаться отъ него, а отказъ Эмиліи подстрекалъ меня побывать въ Соутгамптонъ-Билдингс, побывать въ тотъ же день, по выход изъ канцеляріи, именно въ пятомъ часу, когда назначено было свиданіе въ Гросвеноръ-Плас. Въ самомъ дл, въ конц пятаго, я явился передъ домомъ старика Ганмера.
— Скажите, вскричалъ я самымъ громкимъ голосомъ управляющему конторою, что Сесиль Дэнби приходилъ освдомиться о всемъ семейств господина Ганмера, и отдайте мой билетъ.
Я наврное полагалъ, что мой крикъ былъ слышенъ на весь домъ, и ушелъ, оставя писаря съ разинутымъ ртомъ отъ удивленія, что такая особа, какъ Сесиль Дэнби, оказываетъ необыкновенное уваженіе незначительному его хозяину.
Посл завтра былъ оперный день, я отправился въ театръ, и съ безпокойнымъ сердцемъ приготовлялся снова взглянуть за сцену происшествій послдняго вечера. Я зналъ, что леди Генріетты не будетъ въ Опер, и весь вечеръ хотлъ посвятить воспоминаніямъ о прелестной Эмиліи, занявъ пустынную ложу вдовушки.
Но къ величайшему своему удивленію, едва я поднялъ глаза, увидлъ, что мадамъ д’Акунча въ сопровожденіи своего дражайшаго супруга вошла въ ложу, вскор, въ глубин ложи показалась и Эмилія, она не могла укрыться отъ моего взора. Въ ту же минуту я взлетлъ въ третій ярусъ и растворилъ эту ложу, жилище блаженства.
— Надюсь, сказалъ я, обращаясь къ Эмиліи: вы позволите узнать о вашемъ здоровь посл неудовольствій прошлаго вечера.
Она слегка улыбнулась и чуть замтный румянецъ пробжалъ по ея лицу.
— Должно быть для васъ очень странно, пролепетала она, еще разъ встртить насъ здсь, но господинъ д’Акунча далъ общаніе не оставлять насъ боле однхъ, и мы намрены выйти изъ театра прежде окончанія балета, поэтому, я не имла столько твердости, чтобы лишить себя удовольствія видть Flaulo madieo.
Я началъ что-то говорить объ томъ объ другомъ, свелъ на музыку Моцарта, но Эмилія, не слушая моей болтовни, представила меня господину д’Акунча. Д’Акунча предложилъ мн передній стулъ въ лож. Я отклонился отъ его вжливости и остался на четвертомъ стул возл Эмиліи. Здсь, благодаря вниманію д’Акунчовъ къ гадкой игр Трамеццани, я былъ почти наедин съ миссъ Бэрнетъ.
Эмилія была такъ же просто одта, какъ и во вторникъ, въ предшествовавшее представленіе, ни одного бантика не было на ея черномъ плать, ни одна кокетливая букля не завивалась на ея прекрасныхъ волосахъ ея улыбка придавала ей въ моихъ глазахъ еще больше прелести.
— Вамъ, жителямъ Англіи, сказала она во время антракта: трудно понять какое пристрастіе къ музык рождаетъ въ насъ климатъ и мстныя впечатлнія южныхъ странъ. Для васъ музыка — роскошь, для насъ она составляетъ необходимость въ жизни. Я не хочу говорить вамъ о томъ, что домъ моего опекуна чистая тюрьма для воображенія. Вотъ уже три мсяца, какъ я заключена въ Англіи, холодной, торжественной и печальной Англіи, самой строгій монастырь родной моей стороны съ гармоніею его религіозныхъ обрядовъ и благоуханіемъ его атмосферы, въ сравненіи съ вашею, такъ называемою свтскою жизнію, покажется вторымъ раемъ.
— Вы взяли слишкомъ тсный кружокъ, отвчалъ я, можно ли судить обо всемъ Лондон, тмъ больше объ Англіи, по одному Соутгамптонъ-Бильдингсу? Наше лто такъ же иметъ свои померанцовые цвты, какъ и ваше, наши…
— О нтъ, нтъ, вы и не думайте, что въ васъ кипитъ хоть половина того музыкальнаго чувства, какимъ воодушевляется бдный лиссабонскій водовозъ. Я постоянно посщала Оперу, и думаю, едва ли гд можно встртить театральную залу столько холодную и невнимательную. Впрочемъ у васъ, быть-можетъ, такъ много удовольствій другаго рода, что некогда вамъ и находить особенныхъ достоинствъ въ музык, вы столько выказываете роскоши въ театр и пышности во всемъ, что прямо можно сказать, вы не находите въ музык удовольствія, она существуетъ у васъ въ слдствіе требованія моды. Другое дло у насъ: она составляетъ часть нашей религіи, предвкушеніе нашего неба, бальзамъ въ печали, и можетъ замнить вс наслажденія и причуды богача.
Я не хотлъ возражать.
— Долго ли вы намрены пробыть въ Лондон? спросилъ я.
— Кто знаетъ! Мы бжали. Отецъ мой, лиссабонскій негоціантъ, живетъ въ Синтр. Политическое волненіе Португаліи принудило его воспользоваться отъздомъ своихъ друзей, господъ д’Акунча, чтобы доставить мн безопасное убжище въ Англіи. Но, можетъ-быть, изъ опасенія, что они не знаютъ обыкновеній этой страны, черезъ нихъ же самихъ, онъ поручилъ меня своему корреспонденту, господину Ганмеру, который и сдлался моимъ опекуномъ. Двадцать лтъ, какъ отецъ мой оставилъ Англію, потому не могъ вполн понять въ какую жалкую страну онъ отослалъ меня. Я писала къ нему, умоляла, чтобы или вызвалъ меня домой, или выбралъ для меня лучшее убжище.
Я тмъ больше очарованъ былъ ея откровенностію, что видлъ, съ какою благоразумною осторожностію, безъ малйшей опрометчивости, она удостоила меня своей довренности. Разговоръ нашъ становился все сердечне и откровеннй, наконецъ я осмлился упрекнуть ее за ея гордость при первыхъ нашихъ свиданіяхъ.
— Но скажите, могла ли я быть въ другихъ къ вамъ отношеніяхъ? Не выказалось ли въ вашихъ пріемахъ какого-то покровительства, какъ-будто вы длали большую честь женщин, которая, по-видимому, зависла отъ простаго повреннаго вашего благороднаго отца?
Посл притворныхъ учтивостей, какія я всегда слышалъ въ салонахъ леди Ормингтонъ и леди Генріетты, это искреннее объясненіе очаровало меня. Я невольно оставилъ свой поддльный характеръ, забылъ смшныя учтивости, и сталъ такъ же откровененъ какъ и Эмилія.
Въ пріемахъ Эмиліи обнаруживалась врожденная грація. Оскорбленная, она была царицею, а въ часы забавы, походила на дитя. Она не знала многихъ условій общества. Вс ея идеи о приличіи происходили изъ ея природной скромности. Она такъ же мало понимала мое волокитство, какъ мало понялъ бы дикарь устройство какой-нибудь мудреной машины. Но если мои слова пробуждали въ ней симпатію, ея глаза подергивались влагою, а если какой-нибудь сарказмъ, какая-нибудь выходка забавляла ее, прелестная улыбка позволяла мн видть перлы ея зубовъ.
Съ этого дня въ каждое представленіе я являлся въ Опер. Мало-по-малу семейство д’Акунчи сблизилось со мною. Я узналъ отъ Эмиліи, что у нихъ были общіе интересы съ ея отцомъ, и что несчастная судьба ихъ отечества грозила большою опасностію этимъ интересамъ. Все ихъ время поглощали хлопоты на счетъ финансовъ Португалліи, у нихъ не было другаго развлеченія, кром двухъ музыкальныхъ вечеровъ, которые давались каждую недлю въ Опер. Наконецъ, они не согласно жили съ Ганмеромъ, съ которымъ разладили по опекунскимъ дламъ надъ миссъ Бэрнетъ.
Къ моему счастію, Опера была открыта только два раза въ недлю, иначе это измнило бы всю мою будущность, какъ свтскаго человка. Больше времени, проведеннаго въ обществ этой умной женщины, угрожало опасностію и моему волокитству и моему сердцу. Съ другой стороны, для меня довольно было и двухъ счастливыхъ вечеровъ. Въ двадцать-одинъ годъ не знаешь разницы между нын и завтра. Нын — вотъ все, что въ моей власти.
Эмилія любила разсказывать про свое дтство, описывала мн домъ своего отца, въ Синтр, его померанцовыя сады, горы, миртовыя рощицы, пніе соловьевъ, разсказывала о своемъ отчаяніи, когда узнала, что должно было оставить все это, и отправиться въ чужіе края, въ сверное государство, въ страну протестантскую. А между-тмъ, прибавляла она съ улыбкою, я не могла и подозрвать всхъ ужасовъ Англіи, или представить себ тсной клтки подъячаго въ Соутгамптонъ-Бильдингс.
— Батюшка отзывался о Ганмер, какъ о человк чрезвычайно богатомъ. Но какія у него удовольствія? какія умственныя занятія? Въ его дом не найдете ни книгъ, ни музыки, ни цвтовъ. Мой батюшка тоже человкъ дловой, простой купецъ, а между-тмъ, нашъ домъ украшенъ картинами, наши сады убравы цвтами. День, проведенный безъ музыки или безъ чтенія, считали мы потеряннымъ временемъ. Ужели вс должностные люди у васъ также угрюмы, холодны, такіе же враги искусствъ, какихъ я встрчала до сихъ-поръ? Ужели во всхъ вашихъ обществахъ бесда считается тратою словъ?
— Бесду съ вами умли бы цнить везд, отвчалъ я.
Но я не могъ не пожалть, что этому южному растенію душно въ прозаической жизни вашихъ среднихъ классовъ, занятыхъ исключительно матеріальнымъ существованіемъ или эгоистическимъ умноженіемъ богатства. Я старался, по-крайней-мр, подавить въ ней тяжкое чувство ея уединенія, описывалъ ей нашъ аристократическій міръ, рисовалъ ей салоны моей матери со всми мелочными подробностями. Странно! я имлъ въ виду помирить ее съ Англіею, и заставить ее разыгрывать свою роль въ томъ мір, откуда ея вліяніе могло бы удалить и меня самаго. До моего знакомства съ ней, я дйствовалъ только подъ вліяніемъ другихъ, существовалъ, какъ листокъ на дерев, теперь же я созналъ свою силу, которою я былъ одолженъ существу столько же милому, сколько и опасному.
Одна непріятная новость привела меня къ другимъ ощущеніямъ. Между нашей аристократической втреной молодежью мой братъ составлялъ исключеніе, отдльное существо, которое готовилось надлать когда-нибудь много шума въ свт.
— Я видла вашего брата, сказала мн Эмилія въ одинъ вечеръ, когда я сидлъ вмст съ нею.
— Надюсь, отвчалъ я съ гордостію свтскаго человка, онъ имлъ честь вамъ понравиться. А гд онъ имлъ счастіе встртиться съ вами?
— Какой церемонный языкъ у васъ въ ныншній вечеръ! возразила Эмилія. Я слышала, что господинъ Дэнби въ салон и не зная, что у лорда Ормингтона два сына…
— Вы хотли видть, всегда ли я такъ неловокъ, какъ былъ въ первый разъ, когда увидлъ васъ, возл камина?
— О нтъ, что подумалъ бы господинъ Ганмеръ, если бы замтилъ наше близкое знакомство! Я хотла удовлетворить своему любопытству, выглянувъ изъ окна, когда бы вы должны были проходить мимо, и подумала, что ошиблась, такъ мало вы походите другъ на друга. Но за ужиномъ господинъ Ганмеръ, говорилъ намъ, прибавила она, что онъ видлъ старшаго сына лорда Ормингтона, который шелъ въ парламентъ.
Въ парламентъ! Дэнби въ парламент! Ужели вс извстія о моей фамиліи я долженъ узнавать въ Соутгамптонъ-Бильдингс!
Это размышленіе вырвалось у меня въ-слухъ, меня раздражила перспектива свтскихъ отличій, предоставленныхъ моему брату.
Не неизбжное ли это слдствіе паденія человка, что братья такъ часто бываютъ врагами, начиная съ Каина и Авеля, Іакова и Исава, до двухъ Шенье и двухъ Дэнби? Признаюсь, съ самаго малолтства я ненавидлъ этого негодяя Джона, не потому, что онъ былъ старшимъ братомъ, нтъ, я не согласился бы, если бы и нужно было сдлаться старшимъ братомъ съ косыми глазами, отвратительнымъ станомъ, узкими плечами, длинными, гладкими руками и волосами Іуды. Нтъ, за такую цну я бы не захотлъ быть и герцогомъ.
Извстіе Эмиліи тмъ не мене было справедливо, на другой день, министръ, принимая изъ моихъ рукъ бумаги, сказалъ что-то на счетъ моего брата. Я улыбнулся, но улыбнулся значительно.
Министръ можетъ-быть понялъ меня, онъ важнымъ тономъ отвчалъ на мою улыбку:
— Но у насъ есть ручательство за талантъ господина Дэнби.
— Безъ сомннія, лордъ Ормингтонъ рекомендовалъ вамъ его, милордъ?
— Нтъ, милостивый государь, но рекомендуя мн своего младшаго сына, онъ предложилъ услуги старшаго.
Я закусилъ губы.
— Мы согласились, продолжалъ его высокопревосходительство: въ Кембридж, господинъ Дэнби слылъ когда-то отличнымъ ораторомъ.
Чрезъ нсколько дней я получилъ шумныя поздравленія отъ своихъ товарищей. Почтенный Дэнби говорилъ удивительную рчь. Какая честь для меня! Казалось, я былъ осужденъ блистать свтомъ, падавшимъ на меня отъ славы брата. Въ тотъ день я не хотлъ и обдать въ клуб, я боялся, что и тамъ станутъ указывать на меня пальцами, какъ на политическое созвздіе Кастора и Поллукса. Въ своемъ припадк я ршился обдать дома.
Я не забуду радости, какая блистала въ глазахъ лорда Ормингтона. Онъ гордился своимъ сыномъ ораторомъ, и говорилъ только объ немъ, не замчая никого. Ни леди Ормингтонъ ни я не произнесли ни одного слова.
Ужели леди Ормингтонъ была не довольна успхами старшаго сына? Безъ сомннія, нтъ, но у ней была маленькая досада. Въ то же самое утро прибыла изъ графства Девонъ въ Лондонъ, молодая особа, которая по выход изъ пансіона жила у тетки, и которую вызвали принять участіе въ торжеств достопочтеннаго Джона. То была моя сестра Джулія, сдлавшаяся красавицею съ-тхъ-поръ, какъ красноогненный цвтъ ея волосъ получилъ свтлорусый оттнокъ. Очевидно, царство матери теперь кончилось, скипетръ должно было уступить дочери.
Два дни спустя, я получилъ приглашеніе на праздникъ въ Карльтонъ-Гоусъ, къ принцу валлійскому. На этомъ пиру тоже говорили о моемъ брат. Новый ораторъ въ парламент встрчаетъ больше уваженія въ противной партіи, чмъ въ своей. Виги съ безпокойствомъ спрашивали другъ. друга. Кто такой этотъ молодой Дэнби? Чей онъ сынъ? Въ какомъ университет воспитывался? Кто былъ его учителемъ? и прочая. Наконецъ, какая-нибудь вдовушка или двица, пораженная близною моего блья или черными моими волосами, говорила: Что это за молодой человкъ прислонился къ двери? И я выдерживалъ пытку, слушая отвтъ: Вы не знаете? Это братъ Дэнби, о которомъ вс говорятъ!
Боже мой! быть дополненіемъ Джона Дэнби! быть хвостомъ кометы! Теперь, я готовъ презирать условныя отличія. Благородная Эмилія такъ переродила меня, что истина, существенность начали пріобртать цну въ моихъ глазахъ. Но въ ту минуту, какъ я увидлъ себя на второмъ мст, во мн родилось самолюбіе отличиться.
Но какъ отличиться? какъ? Гладіаторъ не могъ одержать побды безъ боя, гд же найти арену?
Въ моей голов блеснула мысль, которую я имлъ и прежде, но безъ серьёзной цли. Если бы я женился на леди Генріетт Вандезеръ! Если бы я заставилъ говорить всю столицу своими балами и обдами! Восемь-тысяіъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода не значили бы ничего въ рукахъ такого игрока, какъ Марлей, но при моей геніальной администраціи, я сдлалъ бы изъ нихъ чудо. Посл всего этого,— такъ разсуждалъ я самъ съ собою, узжая съ бала,— я любилъ бы отъ всего сердца эту вдовушку двушку, которую Эмилія представляла мн красивою куклой. Для меня слишкомъ небольшое пожертвованіе сдлаться ея мужемъ. Правда она старше меня двнадцатью годами, но за то у меня только шестьсотъ фунтовъ дохода, а это важная разница. Доставляя мн средства блистать въ свт, она внушила бы мн самую нжную признательность къ ней… За любовью не станетъ дло. Ршительно, я женюсь на ней. Новый Язонъ, я стану искать другаго золотаго руна.
На другой день давали Оперу, я ршился прервать свои посщенія въ ложу Эмиліи, хотя не вдругъ, изъ опасенія произвесть тревожную пустоту въ ея существованіи. Я хотлъ удалиться отъ нея мало-по-малу. Въ тотъ вечерь я не долго посидлъ въ лож третьяго яруса. Впрочемъ я самъ того желалъ. Семейство д’Акунча довольно научились англійскому языку, чтобы наскучить своими вопросами.
Что касается до Эмиліи, я не боялся въ нашихъ свиданіяхъ съ ней пустаго любопытства. Эмилія не читала журналовъ и не слушала сплетней. Она замтила во мн какую-то усталость.
— Я быль на великолпномъ бал, въ Карльтонъ-Гоуз, отвчалъ я.
— Что такое Карльтонъ-Гоузъ? Театръ?
— Нтъ дворецъ наслдника престола, принца валлійскаго.
— Принцъ Валлійскій! я слышала отъ Ганмера, что этотъ принцъ прекрасный человкъ. Онъ молодъ и красивъ собою.
— Напротивъ, онъ толстый, сорока лтъ, съ хохломъ.
— Какое разочарованіе? вскричала Эмилія. Почему же вы такъ долго пробыли на бал сорокалтняго, толстаго принца.
— Потому-что балъ былъ молодъ и очарователенъ, отвчалъ я съ энтузіазмомъ.
Врно, глубокій вздохъ вырвался изъ груди бдной Эмиліи, потому-что господинъ д’Акунча повернулъ въ нашу сторону свое свинцовое лицо, какъ-будто съ вопросомъ, о чемъ идетъ дло.
Одна изъ самыхъ обворожительныхъ прелестей Эмиліи Бэрнетъ была прекрасная лебединая шейка, немножко длинная, какъ шейка Анны Болэйнъ, она придавала особенную грацію всмъ ея движеніямъ. Но что я говорю? все въ ней было прелесть и грація. Я видлъ ее всегда въ томъ же мст, въ томъ же наряд, въ томъ же положеніи, и между-тмъ, во всемъ этомъ было что-то привлекательное. Эта темная, безмолвная ложа, черный костюмъ трехъ особъ, которыхъ я встрчалъ тамъ, особенности ихъ физіономій и языка имло торжественный, пустынный видъ, совершенно противоположный съ шумными блестящими ложами, которыя я посщалъ. Когда переступалъ черезъ порогъ этой ложи, я чувствовалъ вліяніе какихъ-то чаръ.
Нтъ, нтъ, говорилъ я самъ себ, медленно выходя изъ этого, совершенно другаго міра, изъ ложи д’Акунчовъ: быть не можетъ, чтобы Эмилія мечтала о будущности, которая связала бы ваши интересы. Она ненавидитъ Англію, думаетъ только о томъ, какъ бы возвратиться въ Португалію. Ея слезы непрестанно напоминали мн пснь Миньоны:
Das Land, wo die Citroncn bliihn!
Земля, гд цвтутъ лимоны.
Что могло связать судьбу сына пера Англіи и дочери лиссабонскаго купца, дипломата Доунингъ-Стрига и двочки дряхлаго повреннаго Соутгамптонъ-Бильдингса! Я перестану видться съ нею, не подамъ ей руки въ корридорахъ и на лстницахъ театра. Пора разорвать связь, которая ue можетъ соединитъ насъ навсегда. Разсуждая такимъ образомъ, я вошелъ въ ложу леди Генріетты.
Въ слдующій вторникъ, я заглянулъ на одну минуту въ ложу д’Акунчовъ, и не входилъ въ партеръ, опасаясь встртиться съ Португальцемъ.
Мой маневръ вызвалъ Эмилію на переднее мсто въ лож, она заняла это мсто въ первый разъ съ роковаго вечера, когда я сдлался ея рыцаремъ. Я могъ слдить за ея взглядами, которыя искали меня по всей зал. Эмилія вооружилась даже лорнеткою.
Все это благопріятствовало моимъ видамъ, я былъ возл Генріетты Банделеръ, какъ змй возл Еввы, и общее вниманіе, которое обратила на себя красота Эмиліи, меня нисколько не безпокоило. Объ ней заговорили невольно, потому-что она была прекрасна и таинственна. Весь модный свтъ зналъ ее подъ именемъ анонима Сесиля Дэнби, одинъ только я могъ входить въ ея ложу, одинъ я могъ говорить съ нею. Наконецъ, безъ сомннія, по милости негодяевъ, преслдовавшихъ насъ каждый вечеръ, пронеслась неопредленная молва, что она жила въ темной улиц квартала Блумсбери-Скверъ. Виноватъ ли я, если на такихъ шаткихъ основаніяхъ люди строили свои нескромныя предположенія.
Слдствіемъ всего этого было то, что въ моемъ присутствіи никто не смлъ произнести имени Эмиліи, безъ уваженія, такъ же какъ имя моей сестры. Въ тотъ вечеръ, разговаривая съ леди Генріеттою, я замтилъ, что жеманная вдовушка часто поглядывала въ верхніе ложи, гд прелестная головка Эмиліи выказалась изъ-за красныхъ занавсокъ. Я хорошо понималъ, что мое присутствіе возл нея льстило ея самолюбію, она гордилась тмъ, что сдлала меня неврнымъ такому очаровательному существу, быть можетъ это было не столько гордость, сколько тщеславіе, гордость — чувство боле возвышенное, а она восхищалась одной пустой мыслью, что въ когорт повсъ шептали другъ другу: ‘Ба! Сесиль Дэнби бжалъ нынче изъ общества высшихъ боговъ!— Сесиль спустился къ божествамъ низшаго міра!’
Да, Сесиль бжалъ изъ общества боговъ, но если Юпитеръ, оставивъ божественный тронъ, превратился въ аиста, то новый Юпитеръ, желая подражать ему, былъ только гусенкомъ.
— Мн очень жаль леди Ормингтонъ, вдругъ сказала Генріетта, замтивъ, что я слдилъ за ея взглядами: она опять захворала. Я хотла привезть ее въ Оперу, но не могла.
По сыновнему долгу защищать свою матушку, я намекнулъ на лтніе жары, хотя зналъ, что нездоровье леди Ормингтонъ должно продолжаться до-тхъ-поръ, пока дочь ея Джулія будетъ жить въ столиц.
— Я хотла также пригласить ее, продолжала леди Генріетта, на нашу прогулку по вод, въ будущую субботу.
— На прогулку по вод! сказалъ я, понявъ, что этимъ намекомъ она ожидала отъ меня вызова на приглашеніе. Какъ же вы вздумали предложить это удовольствіе какой-нибудь француженк, самой водобоязливой изъ всхъ твореній, жен Лота посл превращенія.
Леди Генріетта съ досадою возразила на мое замчаніе:
— Вы слишкомъ замысловаты ныншній вечеръ.
Моя матушка, сказалъ я, принадлежитъ къ числу тхъ дамъ въ Англіи, которыя до того засиживаются въ салонахъ, что теряютъ способность дышать чистымъ воздухомъ. Въ своей молодости наши прекрасныя дамы никогда не гуляли пшкомъ…
Я забылъ, что юность леди Генріетты ближе подходила къ юности матушкиной, чмъ къ моей.
— Въ нашу экспедицію отправятся не многіе, перебила она, впрочемъ быть-можетъ леди Ормингтонъ хорошо сдлала, что отказалась, братъ и сестра ваши будутъ съ нами.
— О, сказалъ я съ горькой улыбкой, леди Ормингтонъ должна гордиться чудесами, которыя надлалъ ея сынъ! Кажется, тріумфы парламентскіе имютъ силу приближать и отдалять горы. Я очень хорошо помню, вы отказались отъ обда, за которымъ должны были встртиться съ Дэнби… вы не могли смотрть на человка, который постоянно косится.
— Да, господинъ Джонъ Дэнби не красивъ на-взглядъ, за то онъ доказалъ, что его надо слышать, и тогда забываешь его глаза. Что за важность въ фигур, сдланной на носу корабля, который несетъ по волнамъ богатый грузъ?
— Миледи, видно, краснорчіе бываетъ заразительно! Вы тоже употребляете ораторскія фигуры. Жаль, что здсь нтъ ни одного стенографа, вы сдлались бы страшной соперницей нашихъ поэтовъ и ораторовъ.
— А у васъ нтъ другаго соперника, кром себя, Криспинъ соперникъ Криспина.
Меня какъ-будто оглушило! Она заняла и наступательную и оборонительную позицію вмст съ моимъ братомъ, въ ту минуту, какъ я хотлъ нсколько поладить съ ней. Она продолжала мстить за общество ричмондское, тогда какъ я хотлъ разорвать для нея свое знакомство съ Соутгамптонъ-Бильдингсомъ Или она надялась тмъ вынудить у меня согласіе войти съ стадомъ безчисленныхъ животныхъ въ ковчегъ ея водянаго общества?
— Очень жаль, сказалъ я, что вы не убдили лорда Ормингтона сдлаться членомъ вашего общества, вы имли бы вс дроби благороднаго и сильнаго дома Дэнби.
— Не вс еще, замтила леди Генріетта, приготовляясь, какъ хитрая кошка, сдлать мн другую царапину.
— Какой же дроби недостаетъ вамъ?
— Той, которая считается больше всхъ, отвчала она саркастически, и, замтивъ мое недоумніе, прибавила васъ самихъ.
— О, сказалъ я, напрасно. Я просто нуль въ своемъ семейств. Между-прочимъ, ужели не знаете вы, что вс друзья принца валлійскаго приглашены въ субботу въ Гриничъ? А я имю честь стоять въ этомъ списк.
Это кольнуло леди Генріетту, къ ея великому неудвольствію, она не принадлежала къ обществу Карльтонъ-Гоуза.
Да, ее кольнуло это, какъ избалованнаго ребенка, которому сказали, что есть кукла гораздо больше, чмъ его.
— Вы уже были на прошлой недл тамъ, на бал, сказала она. По-совсти, Сесиль, какъ соглашаете вы эти блестящіе праздники двора съ вашимъ вкусомъ къ скромнымъ пастушкамъ? Наводя свой лорнетъ на ложу д’Акунчовъ, она прибавила: кстати, скажите, пожалуйста, имя этой знаменитой незнакомки верхняго яруса, которая, кажется, наблюдаетъ за нами съ такимъ вниманіемъ?
Я не ожидалъ такого прямаго вопроса.
— Прелестную двушку, въ трауръ? отвчалъ я. Это Португалька, я думаю, но чтобы узнать объ ней врне, вамъ лучше спросить у моего брата, онъ знакомъ ближе моего съ тмъ домомъ, гд я впервые встртилъ красавицу, которая, кажется, такъ занимаетъ васъ.
Леди Генріетта еще меньше ожидала, чтобы за такими свдніями я отослалъ ее къ брату. Полковникъ Морлей вошелъ тогда въ ложу, а я тотчасъ же удалился, радуясь, отъ души окончанію моего дежурства.
Я не былъ ни на вод ни въ Ричмонд, ко мн не прислали ни одного пригласительнаго билета, думая, что я отправлюсь въ Гриничъ. Меня вполн замнилъ косой мой братъ.
На другой день, въ воскресенье, подходя къ двери будуара леди Ормингтонъ, я узналъ звуки ея голоса, который показался мн очень одушевленнымъ. Я подумалъ, что она бранила свою собачку, и вошелъ въ комнату, но обманулся. Растянувшись на диван, собака безъ всякаго участія смотрла на происходившую сцену. При моемъ появленіи, мой братъ — опять братъ!…. всталъ и вышелъ, сдлавъ мн холодный поклонъ la Grandison, то есть, церемонно шаркнулъ ногою по ковру. Членъ парламента поклонился бы такъ моему министру въ знакъ, покорности, но этотъ же поклонъ, обращенный къ секретарю его высокопревосходительства, выражалъ гордость.
Краска выступила на моемъ лиц. Это не была краска гнва, нтъ, я ршительно былъ подавленъ хладнокровіемъ Джона Александра Дэнби! Прежде чмъ я усплъ сказать слово, онъ былъ за дверями.
— Прекрасное дло сдлалъ ты, сказала мн матушка, когда мы осталась одни.
— Дло! чтобъ я длалъ дла, и еще въ воскресенье! вскричалъ я, стараясь принять шутливый тонъ.
— Тутъ не чмъ забавляться, Сесиль. Скажу откровенно, что ты смертельно оскорбилъ твоего брата.
— Смертельно? Въ добрый часъ! Я не люблю длать въ-половину.
— Ты еще шутишь, Сесиль? Разв забылъ, что вполн зависишь отъ лорда Ормингтона и его старшаго сына? Теб надо повторять, что цифру твоей законной части могутъ утвердить только они? Джонъ жаловался мн, а если бы онъ сталъ жаловаться отцу, ты думаешь, что лордъ Ормингтонъ принялъ бы, какъ и я, сторону молодаго повсы?
— Вы правы, миледи. Но что я сдлалъ этому большому ребенку? Не плакалъ ли онъ о томъ, что я, по неосторожности, разорвалъ его бумажнаго змя или разбилъ какую-нибудь игрушку?
Матушка выразила свое нетерпніе съ такимъ повелительнымъ видомъ, что заставила меня почтительно молчать.
— Сесиль, сказала она: не смотря на все твое притязаніе на ловкость и остроуміе, Джонъ показалъ себя боле, чмъ ты. Онъ пришелъ ко мн, какъ моему лучшему, единственному другу, чтобы я внушила теб то же уваженіе въ отношеніи къ нему, какое онъ оказываетъ теб. Мн хочется, чтобы вы встрчались въ обществ какъ два пріятеля, и сохраняли взаимное уваженіе, какъ старшій и младшій братья.
— Но сначала скажите, пожалуйста, противу какой статьи этого чрезвычайнаго трактата я сдлалъ промахъ?
— Ты виноватъ въ своемъ неуваженіи.
— Какъ это?
— Ты представилъ его леди Геиріетг, какъ участника въ своихъ пошлыхъ связяхъ.
— Клянусь вамъ, сказалъ я, не безъ угрызенія совсти вспомнивъ свой опрометчивый, обоюдный отвтъ, который далъ за нсколько дней, по случаю вопроса объ Эмиліи: клянусь, что леди Генріетта растолковала не въ мою пользу нкоторыя слова. Такъ возл леди Генріетты я могъ нарушить уваженіе къ достопочтенному моему старшему брату! прибавилъ я съ улыбкою, прикрывая небольшую досаду.
— Да, возл втреной леди Генріетты, она и поссорила черезъ это твоего брата съ леди Суссаною Тейдонъ, на которую мтитъ Джонъ.
— Джонъ мтитъ на леди Суссану Тейдонъ! Повса! Впрочемъ, это одна изъ самыхъ очаровательныхъ наслдницъ во всей Англіи.
— Да, Сесиль, и она, врнятно, прежде шести недль будетъ леди Суссана Дэнби если только Джону удастся изгладить непріятное впечатлніе насмшекъ леди Генріетты надъ матерью, отчаянной пуристкой. Такъ впередъ, Сесиль, обдумывай слова, когда придется говорить о брат.
Я не зналъ бы что отвчать на это, если бы слуга не показался въ дверяхъ будуара, и не доложилъ мн, что лордъ Чиппенгамъ дожидается меня хать въ Пютней.
Какъ долго преслдуютъ насъ, въ нашемъ воспоминаніи, первыя непріятности въ жизни! Я испыталъ много горькаго, но никогда не могъ забыть оскорбленія, которое нанесли мн, и упрямство леди Генріетты Банделеръ, и презрніе полковника Морлея, а больше всего холодная учтивость моего брата!
Бываютъ минуты, когда маленькія непріятности гораздо трудне перенесть, чмъ важное несчастіе. Говорятъ, нкоторые умираютъ отъ укушенія комара. Но странное дло, тотъ, на комъ я хотлъ отмстить вс свои непріятности, ничмъ, никогда не оскорбилъ меня. Своею жертвою я выбралъ Эмилію!…. Меня не тронули ни ея блдное лицо, ни ея безпокойные взгляды, которые, въ продолженіе двухъ представленій сряду, искали меня везд, съ самаго прізда въ театръ, до конца балета. Она была печальна, какъ блдная роза на могил. Я оставался непреклоннымъ, какъ великій инквизиторъ или реввивая женщина.
Я не посщалъ ея ложи. Бдная Эмилія! Я почти отказался отъ своихъ видовъ на леди Генріетту, но мое самолюбіе не позволяло признать себя побжденнымъ. Впрочемъ, отъ меня зависло, если бы мн захотлось видться съ нею… Въ этомъ заключалась вся тайна моей низкой безчувственности. Мы становимся холодны къ благодяніямъ, — въ продолженіи которыхъ уврены, — какъ къ свту солнца, къ роскошному наряду весны, ко всмъ восхитительнымъ явленіямъ природы. Быть-можетъ, на четвертый вечеръ я бы ршился войти въ ложу д’Акунча, если бы зналъ, что не увижу тамъ Эмиліи. Въ самомъ дл, она не показывалась боле: ложа была пуста. Я утшился тмъ, что не видлъ въ ней постороннихъ лицъ, ее откупили на весь сезонъ д’Акунчи и не перепродавали снова.
Съ того вечера, какъ я не замчалъ ихъ больше въ Опер, съ какимъ любопыствомъ я глядлъ на эту самую ложу! Астрономъ не ожидаетъ съ такимъ тревожнымъ чувствомъ восхожденія своей новооткрытой кометы. Я ходилъ въ партеръ, недлю, дв нтъ Эмиліи. Сезонъ приходилъ къ концу, поглощенный этимъ ожиданіемъ, я чуждался всхъ удовольствій. Настало послднее представленіе Оперы. На послднее представленіе собираются вс, кто бываетъ въ Опер, я былъ увренъ, что увижу Эмилію, взялъ съ собою одинъ изъ любимыхъ ея цвтковъ. Мои щеки горли, когда я поднималъ, по обыкновенію, глаза. Морлей былъ въ лож леди Генріетты, я не смотрлъ туда, я думалъ только объ Эмиліи.
Но ложа всё еще пуста, въ этотъ вечеръ она походила на могилу. Я терялъ послдній случай увидться съ Эмиліей. Въ продолженіе шести смертельныхъ мсяцовъ Опера закрыта. Въ продолженіе шести смертельныхъ мсяцовъ, эта ложа, которая такъ долго была эдемомъ должна была оставаться пыльнымъ, сырымъ и темнымъ жилищемъ пауковъ. Я вошелъ въ нее, чтобы побывать тамъ еще разъ, слъ на стулъ Эмиліи, за занавску, положилъ на красную подушку тюльпанъ. Запахъ ванили еще носился въ лож, какъ-будто д’Акунчи только-что оставили ее. Мое воображеніе вызывало ихъ образы, и въ иную минуту, думалъ, что они были въ лож.
Я не могъ доле оставаться въ нершимости. На другой день я пошелъ въ Саутгамптонъ-Бильдингсъ. Разговаривая съ писаремъ, я спросилъ, гд миссъ Бэрнетъ. Я былъ въ отчаяніи.
Мой вопросъ не удивилъ этого юношу. Казалось, онъ былъ приготовленъ, былъ увренъ, что одинъ изъ кліентовъ Ганмера постучится въ дверь и спроситъ объ Эмиліи. Съ видомъ какого-то удовольствія онъ отвчалъ: — Миссъ, Эмиліи нтъ уже.