Любовь Алонзо Фитц Кларенса и Розанны Этельтон, Твен Марк, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА
Томъ восьмой

РАЗСКАЗЫ

Переводъ Т. П. Львовой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898

http://az.lib.ru

Романъ Алонзо-Фицъ Кларенсъ и Розанны Этельтонъ.

І.

Было уже довольно поздно, стоялъ холодный, зимній день. Маленькій городокъ штата Мэнъ, Истпортъ, утопалъ въ только-что выпавшемъ, глубокомъ снгу. На улицахъ недоставало обычнаго движенія. На всемъ протяженіи ничего не было видно, кром мертвенно-блой пустоты и полнйшей тишины, т. е. виноватъ, тишину было не видно, а слышно. Тротуары казались глубокими, длинными канавами, съ валами снга по обимъ сторонамъ. Время отъ времени слышалось слабое, далекое шарканье деревянной лопаты и, если вы быстро умете схватывать вещи, то замтите мельканье то появляющейся, то исчезающей въ одной изъ этихъ канавъ черной фигуры, по движеніямъ ея вы легко можете узнать, что она выбрасываетъ лопатой снгъ. Но смотрите скорй, иначе вы не увидите этой черной фигуры, такъ какъ она скоро броситъ лопату и пойдетъ домой согрваться, потирая окоченвшія руки. Да, было такъ жестоко-холодно, что ни снго-сгребальщики, ни кто бы то ни было, не могли дольше оставаться на улиц.

Скоро небо потемнло, поднялся втеръ и началъ дуть сильными, безпокойными порывами, вздымая цлыя облака снгу. Однимъ такимъ порывомъ загромоздило всю улицу, какъ могилами, поперечными рядами сугробовъ, черезъ минуту, другой порывъ покатилъ ихъ въ другую сторону, срывая съ ихъ острыхъ верхушекъ тонкую снжную пыль, какъ буря срываетъ пну съ морскихъ валовъ, третій порывъ сметалъ все чисто на-чисто, какъ ладонь вашей руки. Это была шалость, это была игра, но каждый порывъ втра подсыпалъ немного снгу въ тротуарныя канавы, и это было дло.

Алонзо-Фитцъ Кларенсъ сидлъ въ своей уютной и элегантной маленькой гостиной, въ красивомъ, шелковомъ темно-синемъ халат, съ искусно вышитыми обшлагами и отворотами изъ малиноваго атласа. Передъ нимъ стояли остатки завтрака, и дорогой, изящный столовый сервизъ вполн гармонировалъ съ граціознымъ, богатымъ и красивымъ убранствомъ комнаты. Посредин горлъ веселый огонь.

Яростный порывъ втра встряхнулъ окошко и большая волна снга разбилась объ него съ мокрымъ шумомъ, если можно такъ выразиться. Красивый молодой человкъ проговорилъ:

— Это значитъ, что сегодня выйти невозможно. Что же, я очень доволенъ. Только какъ мн быть съ обществомъ? Мама, тетя Сусанна? Это все прекрасно, но вдь он, какъ бдные, всегда при мн, а въ такой мерзкій день, какъ сегодня, хочется чего-нибудь новаго, какого-нибудь свжаго элемента, чтобы подострить какъ-нибудь тупость этого печальнаго плна. Хорошо сказано, но ровно ничего не значитъ. Пожалуй, гораздо лучше не острить его, а какъ разъ наоборотъ.

Онъ взглянулъ на свои красивые, французскіе каминные часы.

— Часы опять врутъ. Они никогда не знаютъ, который часъ, а если и знаютъ, такъ врутъ, что сводится къ одному. Альфредъ?

Отвта не было.

— Альфредъ!.. Хорошій слуга, но такъ же неаккуратенъ, какъ часы.

Алонзо дотронулся до пуговки электрическаго звонка, въ стн, подождалъ съ минуту, затмъ опять прижалъ ее, опять подождалъ нсколько минутъ и сказалъ:

— Батарея не въ порядк, безъ сомннія. Но разъ ужъ я принялся за дло, то узнаю, который часъ.

Онъ подошелъ къ телефонной трубк, у стны, дунулъ въ свистокъ и позвалъ: ‘Матушка!’, повторивъ это два раза.

— Безполезно! Матушкина батарея тоже не въ порядк. Внизу ничего не добьешься, это ясно.

Онъ слъ къ бюро розоваго дерева, оперся о его лвую сторону подбородкомъ и произнесъ, какъ будто въ полъ: ‘Тетя Сусанна!’

Тихій, пріятный голосъ отвтилъ: ‘Это ты, Алонзо?’

— Да. Мн здсь такъ хорошо и внизъ идти лнь, но я въ ужасномъ положеніи и, повидимому, помощи не дождусь.

— Боже мой, въ чемъ же дло?

— Дло, могу вамъ сказать, важное!

— О, не томи меня, голубчикъ, какое же дло?

— Я хочу знать, который часъ.

— Ахъ, ты отвратительный мальчишка! Какъ ты меня напугалъ… и это все?

— Все, клянусь честью. Успокойтесь. Скажите который часъ и примите мои благословенія.

— Ровно пять минутъ десятаго. Благословенія можешь оставить при себ.

— Благодарю. Они не сдлали бы меня бдне, тетушка, и васъ не могли бы обогатить настолько, чтобы вы могли прожить безъ другихъ средствъ.— Онъ всталъ изъ-за конторки, бормоча:— Ровно пять минутъ десятаго (онъ посмотрлъ на свои часы). А,— сказалъ онъ,— вы теперь идете лучше обыкновеннаго. Вы отстаете только на тридцать четыре минуты. Посмотримъ мы, посмотримъ… тридцать три и двадцать одна будетъ пятьдесятъ четыре, четыре раза пятьдесятъ четыре будетъ двсти тридцать шесть. Вычитаемъ одинъ — остается двсти тридцать пять. Теперь врно.

Онъ началъ переводить стрлки часовъ до тхъ поръ, пока они дошли до двадцати минутъ перваго часа. Тогда онъ сказалъ: ‘Теперь попробуйте идти врно, хоть нсколько времени… или я, васъ разобью вдребезги!’

Онъ опять слъ къ конторк и сказалъ:

— Тетя Сусанна!

— Я, голубчикъ!

— Завтракали?

— Да, конечно, часъ тому назадъ.

— Заняты?

— Нтъ — шью. А что?

— Есть кто-нибудь?

— Нтъ, но кое-кого жду въ половин десятаго.

— Мн бы хотлось, чтобы ко мн пришли. Я такъ одинокъ. Мн хочется разговаривать,

— Ну и прекрасно, разговаривай со мной.

— Но это слишкомъ секретно.

— Не бойся, говори. Здсь никого нтъ, кром меня.

— Я просто не знаю ршиться мн или нтъ, но…

— Но, что? О, не останавливайся! Ты знаешь, что можешь мн довриться, Алонзо, знаешь, что можешь.

— Я чувствую, тетушка, но дло очень серьезное. Оно глубоко затрогиваетъ меня, меня и всю семью и даже весь приходъ.

— О, Алонзо, скажи мн! Я не выдамъ ни одного слова. Въ чемъ же дло?

— Тетушка, если бы я смлъ…

— О, пожалуйста, продолжай! Я люблю тебя. Скажи мн все. Доврься мн. Что же это такое?..

— Погода.

— Провались твоя погода. Я не понимаю, какъ ты можешь такъ издваться надо мной, Лонь.

— Ну, ну, тетенька, миленькая! Я раскаиваюсь, клянусь честью, раскаиваюсь, я не буду больше. Вы прощаете меня?

— Да, потому что ты кажешься такимъ искреннимъ, хотя чувствую, что не слдовало бы прощать. Ты опять одурачишь меня, какъ только я забуду этотъ разъ.

— Нтъ, я не буду, честное слово. Но эта погода, о, эта погода! Вы принуждены поддерживать въ себ бодрость искусственно. Снгъ, втеръ, вьюга и жесточайшій холодъ! У васъ какая погода?

— Теплая, дождливая и грустная. Печальные прохожіе идутъ по улицамъ, дождь льется цлыми потоками съ каждаго прута изъ распущенныхъ зонтиковъ. Передъ глазами моими, вдоль улицы, тянутся двойные нескончаемо-длинные, сплошные навсы изъ зонтиковъ. Я развела огонь для развлеченія и отворила окошки для свжести. Но все напрасно, все безполезно: въ нихъ врывается только благоухающее дыханіе декабря, противный, насмшливый ароматъ цвтовъ, царствующихъ снаружи и наслаждающихся своимъ беззаконнымъ изобиліемъ, въ то время, какъ человкъ падаетъ духомъ, они бросаютъ ему въ лицо свое радостное, роскошное одяніе, когда душа его облечена въ прахъ и вретище и сердце его разбито.

Алонзо открылъ было ротъ, чтобы сказать:

‘Вамъ бы слдовало напечатать это и вставить въ рамку’,— но сдержался, услышавъ, что тетка съ кмъ-то говоритъ. Онъ отошелъ въ окну и посмотрлъ на зимнюю картину. Буря гнала передъ собой снгъ яростнй, чмъ когда-нибудь, ставни хлопали и трещали, покинутая собака, съ опущенной головой и отставленнымъ отъ службы хвостомъ, искала убжища и защиты у навтренной стороны, молоденькая двушка, по колна въ снгу, пробиралась по сугробамъ, съ головой завернувшись въ капюшонъ своего ватерпруфа и отвертываясь отъ втра. Алонзо вздрогнулъ и сказалъ, со вздохомъ: ‘Нтъ, ужь лучше грязь и пронизывающій дождь и даже дерзкіе цвты, чмъ это!’

Онъ отвернулся отъ окна, ступилъ шагъ и остановился, прислушиваясь. Слабые, милые звуки знакомой псни поразили его слухъ. Онъ стоялъ съ безсознательно вытянутой впередъ головой, упиваясь мелодіей, не шевеля ни ногой, ни рукой, едва дыша. Въ исполненіи псни былъ маленькій недостатокъ, но Алонзо, казалось, что онъ придавалъ особенную прелесть псн, а не только не портилъ ея. Недостатокъ состоялъ въ замтномъ пониженіи третьей, четвертой, пятой, шестой и седьмой ноты припва или хора. Когда пніе кончилось, Алонзо глубоко вздохнулъ и сказалъ: ‘Ахъ, я никогда не слышалъ, чтобы такъ пли, скоро, скоро, милый!’

Онъ быстро подошелъ къ конторк, прислушался съ минуту, затмъ сказалъ осторожнымъ, конфиденціальнымъ тономъ: ‘Тетушка, кто эта божественная пвица?’

— Эта гостья, которую я ждала. Живетъ со мной мсяца два. Я тебя представлю. Миссъ…

— Ради Бога, подождите немного, Тетя Сусанна. Вы никогда не думаете о томъ, что длаете!

Онъ полетлъ къ спальн и черезъ минуту возвратился, съ замтнымъ измненіемъ въ своемъ наружномъ вид и замтилъ брюзгливо:

— Она готова была представить меня этому ангелу, въ моемъ синемъ халат съ красными отворотами! Женщины никогда не думаютъ о томъ, что длаютъ.

Онъ поспшно сталъ около конторки и сказалъ съ горячностью: ‘Теперь, тетя, я готовъ’, и началъ кланяться со всею своей элегантностью и неотразимостью.

— Хорошо. Миссъ Розанна Этельтонъ, позвольте мн представить вамъ моего любимаго племянника, м-ра Алонзо Фитцъ Кларенсъ. Ну, вотъ! Вы оба хорошіе люди и я очень васъ люблю, поэтому я оставляю васъ вдвоемъ, а сама пойду распоряжусь по хозяйству. Садитесь, Розанна, садись, Алонзо. Прощайте, я ухожу не надолго.

Алонзо все время кланялся и улыбался, и приглашалъ воображаемыхъ барышень садиться на воображаемые стулья, наконецъ, онъ самъ услся и мысленно говорилъ: ‘О, вотъ удача! Пусть теперь воетъ втеръ, пусть сыпится снгъ и небо хмурится. Мн нтъ до нихъ дла!

Пока молодые люди знакомятся другъ съ другомъ, возьмемъ на себя смлость разсмотрть самую красивую и милую изъ двухъ собесдницъ. Она съ свободной граціей сидла одна въ богато отдланной комнат, очевидно, гостиной утонченной и чувствительной лэди, по крайней мр, судя по всмъ признакамъ и символамъ. Напримръ, у низкаго, удобнаго кресла стоялъ изящный, тяжеловсный, рабочій столъ, надъ которымъ возвышалась красиво вышитая мелкая корзинка съ разноцвтными клубками шерсти и разными шнурками, кончиками, пробивающимися сквозь отверстія крышки и висящихъ безпорядочною массою по бокамъ. На полу лежали большіе лоскуты турецкой красной матеріи, прусской синей, обрзки лентъ, одна или дв катушки, ножницы, одинъ-два свертка цвтной шелковой матеріи. На роскошной соф, покрытой чмъ-то врод нжной индійской матеріи, вытканной черными и золотыми нитками, съ перемшанными между ними, но мене замтными нитками другихъ цвтовъ, лежалъ большой квадратъ изъ блой грубой матеріи, съ растущимъ на немъ роскошнымъ букетомъ цвтовъ, культивированныхъ съ помощью вязальнаго крючка. Домашняя кошка спала на этомъ произведеніи искусства. У сводчатаго окна стоялъ мольбертъ съ неоконченной картиной и рядомъ съ нимъ, на стул, палитра и кисти. Книги были разложены повсюду: проповди Робертсона, Теннисонъ, Моди и Санкей, Гоуторнъ, ‘Рабъ и его друзья’, кухонныя книги, молитвенники, книги съ образчиками и книги съ описаніемъ всякаго сорта безобразной и приводящей въ отчаяніе глиняной посудой. Стояло, само собою разумется, піанино, съ наложенными на немъ нотами, и еще больше ихъ было на этажерк. На стнахъ висла масса картинъ, а также на экранахъ и по всей комнат. Вс свободныя мста были уставлены статуэтками, хорошенькими осколками и рдкими, дорогими образцами особенно дьявольской китайщины. Окно выходило въ садъ, сверкавшій иноземными и мстными цвтами и цвтущими кустарниками.

Но изящне всхъ этихъ вншнихъ и внутреннихъ прелестей комнаты, была милая молодая двушка. Нжно обрисованныя черты греческаго типа, цвтъ лица ея — блоснжный японскій фарфоръ съ легкою тнью отъ пурпуроваго сосда въ саду, большіе, нжные, голубые глаза съ длинными выгнутыми рсницами, смшанное выраженіе дтской доврчивости и нжности оленя, прелестная головка, украшенная своей собственной, густой, золотой короной, гибкая, круглая фигура, каждое движеніе которой дышало природной граціей.

Костюмъ ея отличался тою изысканной гармоніей, которая является только вслдствіе природнаго вкуса, усовершенствованнаго культурой. На ней было платье изъ простого тюля, съ косой юбкой, съ тремя свтло-голубыми оборками, кромки которыхъ были приподняты синелью цвта розового пепла, пардесю изъ темно-коричневаго тарлатана, съ пунцовыми атласными зубцами желтоватаго цвта, полонезъ en panier, украшенный перламутровыми пуговицами и серебрянымъ шнуркомъ и поддерживаемый желтыми бархатными петлями, лифъ изъ лавендоваго репса, отдланный валансьенами, низкій воротъ, короткіе рукава, бархатнаго цвта marron на ше, окаймленная нжною шелковою розовою полоскою, около нея платокъ, простой трехнитяной красильной фабрики, нжно-шафраннаго цвта, коралловые браслеты и ожерелье съ медальономъ, прическа изъ незабудокъ и полевыхъ лилій надъ благороднымъ челомъ.

И это все, въ этомъ простомъ туалет она была божественно хороша. Какова же она должна была быть въ праздничномъ или бальномъ плать?

Все это время она была сильно занята разговоромъ съ Алонзо, совершенно не подозрвая нашего осмотра. Минуты проходили, а она все разговаривала. Но вотъ она подняла голову и случайно взглянула на часы. Яркая краска покрыла ея щеки и она воскликнула:

— Однако, прощайте, мистеръ Фитцъ Кларенсъ.— Мн пора уходить.

Она такъ поспшно вскочила со стула, что едва слышала отвтное прощаніе молодого человка. Она стояла сіяющая, граціозная, красивая и съ удивленіемъ смотрла на уличающіе ее часы.

— Пять минутъ двнадцатаго,— проговорила она.— Почти два часа, а мн показалось не больше двадцати минутъ! О, Боже! Что онъ обо мн подумаетъ.

Въ то же самое время Алонзо смотрлъ на свои часы и говорилъ:

— Двадцать пять минутъ третьяго! Почти два часа, а я думалъ, что не прошло и двухъ минутъ. Очень можетъ быть, что эти часы опять дурятъ! Миссъ Этельтонъ! Прошу васъ! Одну минуту! Вы еще тамъ?..

— Да, но говорите скорй, я сейчасъ ухожу.

— Будьте такъ добры, скажите мн, который часъ?

Двушка опять покраснла и пробормотала про себя: ‘Какъ жестоко, съ его стороны, спрашивать меня объ этомъ!’.

— Пять минутъ двнадцатаго,— отвчала она съ превосходно сыгранною безпечностью.

— О, благодарю васъ! Теперь вы уйдете, неправда ли?

— Да.

— Какъ жалко.

Отвта нтъ.

— Миссъ Этельтонъ?

— Что?

— Вы еще тамъ? Неправда ли?

— Да, но пожалуйста поторопитесь. Что вы хотли сказать?

— Да… да ничего особеннаго. Здсь ужасно скучно. Я знаю, что я прошу слишкомъ многого, но… но позволите ли вы мн разговаривать съ вами время отъ времени, если это не очень васъ обезпокоитъ?

— Не знаю… но я подумаю объ этомъ, я постараюсь.

— О, благодарю васъ! Миссъ Этельтонъ?.. Увы, она ушла и опять нависли черныя тучи, опять закрутился снгъ, опять завылъ бшеный втеръ. Но она сказала прощайте, не доброе утро, а прощайте! Значитъ часы идутъ врно. Что это были за свтлые, чудные два часа!

Онъ слъ и нсколько времени мечтательно смотрлъ на огонь.

— Какъ странно,— сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ,— какихъ-нибудь два часа тому назадъ я былъ совершенно свободный человкъ, а теперь мое сердце — въ Санъ-Франциско!

Въ то же самое время Розанна Этельтонъ сидла въ оконной ниш своей спальни, съ книгой въ рукахъ и, разсянно смотря на море дождя, омывавшаго Золотыя Ворота, шептала про себя:

— Какая разница между нимъ и бднымъ Бёрлей, съ его пустой головой и старомоднымъ талантомъ подражанія!

II.

Мсяцъ спустя, мистеръ Сидней Альджернонъ Бёрлей сидлъ въ веселой компаніи, за вторымъ завтракомъ, въ роскошной гостиной, на Телеграфной Гор, онъ забавлялъ всхъ искуснымъ подражаніемъ голосамъ и жестамъ нкоторыхъ извстныхъ санъ-францискихъ актеровъ, литераторовъ и бонандскихъ вельможъ. Одтъ онъ былъ элегантно, и былъ бы красивымъ малымъ, если бы не маленькій недостатокъ въ выраженіи глазъ. Онъ казался очень веселымъ, но, однако, не спускалъ глазъ съ двери, съ нетерпніемъ ожидая кого-то. Вскор вошелъ лакей и передалъ хозяйк письмо, она выразительно кивнула головой. Это, казалось, разршило сомннія мистера Бёрлей, живость его мало-по-малу исчезла, одинъ глазъ выражалъ уныніе, другой — злобу.

Остальная компанія разошлась въ опредленное время, оставивъ его вдвоемъ съ хоадікой, которой онъ сказалъ:

— Сомннія больше не можетъ быть. Она избгаетъ меня. Она постоянно извиняется. Если бы я могъ увидть ее, если бы могъ поговорить съ ней хоть одну минуту, но эта неизвстность…

— Можетъ быть, она совершенно случайно избгаетъ васъ, мистеръ Бёрлей. Подите наверхъ, въ маленькую гостиную и посидите тамъ немножко. Я сейчасъ только распоряжусь по хозяйству и потомъ пойду въ ея комнату. Безъ сомннія, она согласится увидться съ вами.

Мистеръ Бёрлей пошелъ наверхъ въ маленькую гостиную, но, проходя мимо будуара ‘Тёти Сусанны’, дверь котораго была слегка пріотворена, онъ услышалъ веселый смхъ, который сейчасъ же узналъ. Не постучавшись и не спросивъ позволенія, онъ вошелъ въ комнату. Но прежде чмъ онъ усплъ заявить о своемъ присутствіи, послышались слова, взбудоражившія всю его душу и разгорячившія его молодую кровь. Онъ услышалъ, какъ какой-то голосъ говорилъ:

— Милая, она дошла.

— И ваша то же, дорогой мой,— отвтила Розанна, стоявшая къ нему спиной.

Онъ увидлъ, какъ ея стройная фигура нагнулась, услышалъ, какъ она что-то цловала… не одинъ разъ, а нсколько кряду! Душа его изнывала отъ бшенства. Сокрушительный разговоръ продолжался.

— Розанна, я зналъ, что вы должны быть прекрасны, но вы блестящи, вы ослпительны, вы упоительны.

— Алонзо, какое счастье слышать это отъ васъ. Я знаю, что это неправда, но я такъ рада, что вы это думаете! Я знала, что у васъ должно быть благородное лицо, но грація и величественность дйствительности превзошла бдное созданіе моей фантазіи.

Бёрлей опять услышалъ дождь жужжащихъ поцлуевъ.

— Благодарю, моя Розанна, фотографъ прикрасилъ меня, но вы не должны думать объ этомъ. Милая?

— Я, Алонзо.

— Я такъ счастливъ, Розанна.

— О, Алонзо, никто до меня не зналъ, что такое любовь, никто кром меня не узнаетъ, что такое счастье. Оно носится надо мной, какъ роскошное облако, безграничный сводъ волшебныхъ, восхитительныхъ восторговъ.

— О, моя Розанна! Вдь ты моя, неправда ли?

— Вся, о, вся твоя, Алонзо, теперь и навсегда! Весь день и всю ночь, сквозь мои мирные сны, я слышу одну только псню, и псня эта полна великой прелести: ‘Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Эстпортъ, штатъ Мэнъ!’

— Будь онъ проклятъ, я узналъ теперь его адресъ, по крайней мр!— зарычалъ Бёрлей и вышелъ изъ комнаты.

За ничего не подозрвавшимъ Алонзо стояла его мать, представлявшая изъ себя статую изумленія. Она была такъ съ ногъ до головы закутана въ мхъ, что ничего не было видно у нея, кром глазъ и носа. Она была настоящимъ аллегорическимъ изображеніемъ зимы, тмъ боле что вся была осыпана снгомъ.

За ничего незамчавшей Розанной стояла ‘Тётя Сусанна’, другая статуя удивленія. Она была настоящимъ изображеніемъ лта, въ своемъ легкомъ одяніи, съ веромъ въ рукахъ, которымъ она обмахивалась, стараясь согнать выступившую на лиц ея испарину.

У обихъ женщинъ были слезы радости на глазахъ.

— Итакъ, о!— воскликнула миссисъ Фитцъ Кларенсъ,— теперь объясняется, почему цлыя шесть недль никто не могъ вытащить тебя изъ комнаты, Алонзо!..

— Итакъ, о!— воскликнула тётя Сусанна,— теперь объясняется, почему въ послднія шесть недль вы были настоящей затворницей, Розанна!

Молодые люди въ одну секунду вскочили на ноги, сконфуженные, они стояли, какъ пойманные на мст преступники, ожидающіе исполненія закона Линча.

— Благославляю тебя, мой сынъ! Я счастлива твоимъ счастьемъ! Приди въ объятія своей матери, Алонзо!..

— Благославляю васъ, Розанна, ради моего дорогого племянника. Придите въ мои объятія!

Затмъ послдовалъ союзъ сердецъ и слезъ радости между Телеграфной Горой и Истпортъ-Сквэромъ.

Въ обоихъ домахъ были позваны слуги. Въ одномъ былъ отданъ приказъ: ‘Растопить какъ можно ярче этотъ огонь и принести мн кипящаго лимонада!’

Въ другомъ отданъ приказъ: ‘Затушить этотъ огонь и принести мн два пальмовыхъ вера и кувшинъ ледяной воды!’

Затмъ молодыхъ людей попросили отойти и на ихъ мсто встали старшіе поговорить объ этой милой неожиданности и обсудить свадебные вопросы.

За нсколько минутъ передъ тмъ мистеръ Бёрлей выскочилъ изъ отеля на Телеграфной Гор, ни съ кмъ не простившись и никого не встртивъ. Невольно подражая народному исполненію изъ любимой мелодраммы, онъ шиплъ сквозь зубы: ‘За него она никогда не выйдетъ! Прежде, чмъ Великая Природа сброситъ съ себя зимніе горностаи и облечется въ изумрудные весенніе ковры, она будетъ моею!’

III.

Прошло дв недли. Дня три, четыре кряду чуть не ежечасно являлся къ Алонзо очень почтенный и набожный, съ виду, священникъ. Судя по его карточк, онъ назывался ‘Преподобный Мильтонъ Харгрэвъ изъ Цинцинати’. Онъ сказалъ, что оставилъ службу изъ-за состоянія своего здоровья. Если бы онъ сказалъ ‘по болзни’, то, вроятно бы, ошибся, по крайней мр, судя по его крпкому сложенію и здорову виду. Онъ изобрлъ усовершенствованный телефонъ и надется заработать себ на пропитаніе продажей привилегіи на пользованіе имъ. ‘Въ настоящее время,— говорилъ онъ,— всякій можетъ задть за проволоку, проводящую звуки псни или цлаго концерта изъ одного штата въ другой, прикрпить къ ней свой частный телефонъ и мошеннически прослушать пніе. Мое изобртеніе уничтожитъ все это’.

— Хорошо,— отвчалъ Алонзо,— но вдь исполнитель музыки ничего не теряетъ отъ этого похищенія, такъ что же ему за дло?

— Ему и нтъ никакого дла,— сказалъ его преподобіе.

— Ну, такъ въ чемъ же суть?— спросилъ Алонзо.

— Представьте себ,— отвтилъ преподобный отецъ,— что вмсто музыки подслушивается любовный разговоръ, самаго секретнаго и священнаго свойства?

Алонзо вздрогнулъ съ ногъ до головы.

— Сэръ, это безцнное изобртеніе,— сказалъ онъ,— я долженъ пріобрсти его во что бы то ни стало.

Но изобртеніе совершенно неожиданно остановилось гд-то но дорог изъ Цинцинати. Сгорающій отъ нетерпнія, Алонзо едва могъ ждать. Мысль о томъ, что милыя слова Разанны перехватываются какимъ-нибудь распутнымъ воромъ, была для него невыносима. Преподобный отецъ приходилъ очень часто, стовалъ на отсрочку и разсказывалъ, какія мры онъ принимаетъ, чтобы ускорить дло. Это немного утшало Алонзо.

Разъ какъ-то пасторъ вышелъ на лстницу и постучалъ къ Алонзо. Отвта не было. Онъ вошелъ, съ любопытствомъ оглянулся кругомъ, тихонько затворилъ дверь и подбжалъ къ телефону. Изысканно нжная, отдаленная мелодія ‘Скоро, скоро, милый…’ пронеслась по инструменту. Пвица, по обыкновенію, понижала пять нотъ, слдующихъ за двумя первыми въ припв, когда преподобный отецъ, голосомъ, совершенно сходнымъ, съ голосомъ Алонзо, только съ чуть замтнымъ нетерпніемъ, прервалъ ее:

— Милая?

— Я, Алонзо.

— Пожалуйста не пой этого больше на этой недл. Попробуй что-нибудь современное.

На лстниц послышались легкіе шаги, всегда соотвтствующіе веселому настроенію. Преподобный отецъ съ дьявольскою улыбкой отскочилъ къ окну и спрятался за тяжелыя занавси. Алонзо вошелъ и подбжалъ къ телефону.

— Розанна, дорогая, мы споемъ что-нибудь вмст?

— Что-нибудь современное?— спросила она съ горькой ироніей.

— Да, если ты предпочитаешь современное.

— Пойте сами, если хотите!

Этотъ брюзгливый тонъ удивилъ и обидлъ молодого человка. Онъ сказалъ:— Розанна, это на тебя не похоже.

— Такъ же похоже на меня, мн кажется, какъ ваши вжливыя слова похожи на васъ, мистеръ Фитцъ Кларенсъ!

— Мистеръ Фитцъ Клареннъ! Розанна, въ моихъ словахъ не было ничего невжливаго.

— О, конечно! Я, вроятно, не поняла васъ и должна смиренно просить прощенья, ха, ха, ха! Нтъ сомннія, что вы сказали: Не пойте этого больше сегодня.

— Не пойте чего сегодня?

— Псню, о которой вы говорили, конечно. Какъ мы вдругъ сдлались тупы!

— Я никогда не говорилъ ни о какой псн.

— О, не говорили!

— Нтъ, не говорилъ.

— Я принуждена замтить, что вы говорили.

— А я обязанъ повторить, что не говорилъ.

— А! Новая грубость! Довольно, сэръ, я никогда вамъ не прощу. Все кончено между нами.

Затмъ послышались сдерживаемыя рыданія. Алонзо поспшилъ сказать:

— О, Розанна, возьми эти слова назадъ! Тутъ какая-то ужасная тайна, какая-то безобразная ошибка. Я совершенно искренно и серьезно говорю, что ни слова не поминалъ ни о какой псн. Я бы ни за что въ мір не сталъ оскорблять тебя… Розанна, дорогая… О, отвть же. мн! Или не отвтишь?

Наступила пауза. Затмъ Алонзо услышалъ, что рыданія двушки раздаются все дальше и дальше и зналъ, что она вышла изъ комнаты. Онъ всталъ съ тяжелымъ вздохомъ и поспшно вышелъ изъ комнаты, повторяя про себя: ‘Пойду искать матушку, среди ея бдныхъ, она убдитъ ее, что я никогда не хотлъ оскорбить ее’.

Минуту спустя его преподобіе подкрался къ телефону, какъ кошка, предугадывающая дйствія своей добычи. Ему пришлось ждать недолго. Нжный, дрожащій голосъ, полный раскаянія и слезъ, сказалъ:

— Алонзо, дорогой, я была неправа. Ты не могъ сказать такую жестокую вещь. Кто-нибудь, вроятно, поддлался подъ твой голосъ изъ злобы или ради шутки.

Его преподобіе холодно отвчалъ голосомъ Алонзо:

— Вы сказали, что все между нами кончено. Пусть будетъ такъ. Я отвергаю ваше позднее раскаяніе и презираю его!

И онъ, сіяя злобнымъ торжествомъ, ушелъ навсегда изъ этой комнаты, унося съ собою, свое воображаемое изобртеніе.

Черезъ четыре часа посл этого Алонзо возвращался съ своей матерью изъ ея любимой поздки по бднымъ и преступникамъ. Они позвонили въ Санъ-Франциско, но отвта не было. Они сли ждать передъ безгласнымъ телефономъ и ждали очень долго.

Наконецъ, когда въ Санъ-Франциско садилось солнце, а въ Нупорт было уже 3 ¹/₂ часа, какъ наступила темнота на безпрестанно повторяемый окликъ:

— Розанна!— послышался отвтъ. Но увы, говорилъ голосъ Тети Сусанны:

— Меня цлый день не было дома. Только-что вернулась. Сейчасъ отыщу ее.

Они ждали дв минуты, пять минутъ, десять минутъ. Наконецъ, донеслись до нихъ слдующія зловщія слова:

— Она ухала со всмъ своимъ багажемъ къ другой знакомой, сказала она слугамъ. Но я нашла на стол въ ея комнат вотъ какую записку, слушайте: ‘Я узжаю, не старайтесь меня разыскать. Сердце мое разбито. Мы больше никогда не увидимся. Скажите ему, что я всегда буду вспоминать о немъ, когда буду пть свою бдную. ‘Скоро, скоро’, и никогда не вспомню злыя слова, которыя онъ сказалъ про нее’. Вотъ ея письмо! Алонзо, Алонзо, что это значитъ? Что случилось?

Но Алонзо былъ холоденъ и блденъ, какъ мертвецъ. Мать его раздвинула бархатныя драпировки и отворила окно. Свжій воздухъ возвратилъ сознаніе страдальцу и онъ разсказалъ тетк свою печальную исторію. Въ это время мать его разсматривала визитную карточку, которую она нашла на полу, раздвигая занавски. На ней было написано:

‘Мистеръ Сидней Альджернонъ, Бёрлей. Санъ-Франциско’.

— Злодй,— вскрикнулъ Алонзо и бросился вонъ разыскивать фальшиваго пастора, чтобы убить его. Карточка объяснила все, такъ какъ молодые люди давно разсказали другъ другу вс свои романы, находя безконечное множество недостатковъ и слабостей въ своихъ прежнихъ увлеченіяхъ, какъ длаютъ вообще вс влюбленные. Въ этихъ изліяніяхъ есть какая-то особенная притягательная сила, непосредственно слдующая за поцлуями и воркованіемъ.

IV.

Въ слдующіе два мсяца случилось очень многое. Вскор стало извстнымъ, что Розанна, бдная, страдающая сиротка, не вернулась къ своей бабушк въ Портландъ, въ Орегон, и ничего не написала ей, кром дубликата ужасной записки, оставленной ею въ отел Телеграфной Горы. Вроятно, она убдила пріютившаго ее человка (если только она была жива) не выдавать ея убжища, и вс попытки разыскать ее оказались безуспшными.

Покорился ли Алонзо? Никогда. Онъ сказалъ себ: ‘Она запоетъ эту милую псню, когда ей будетъ грустно, я найду ее’. Онъ взялъ ковровый чемоданъ и переносный телефонъ, отрясъ снгъ своего родного города съ ногъ своихъ и отправился искать ее по свту. Много штатовъ прошелъ онъ вдоль и поперекъ. Время отъ времени незнакомцы съ удивленіемъ смотрли, какъ худой, блдный, изможденный человкъ съ трудомъ лзъ на телеграфный столбъ въ уединенныхъ мстахъ, просиживалъ тамъ съ часъ времени, приставивъ къ уху маленькій ящичекъ, затмъ со вздохомъ слзалъ внизъ и печально шелъ дальше. Иногда они стрляли въ него, какъ крестьяне стрляютъ въ воздухоплавателей, принимая его за опаснаго сумасшедшаго. Поэтому платье его было все изорвано и самъ онъ весь израненъ. Но онъ все сносилъ терпливо.

Въ начал своего скитанія онъ часто повторялъ: ‘Ахъ, если бы я только могъ услышать: ‘Скоро, скоро, милый!’, но къ концу его проливалъ горькія слезы и съ тоской говорилъ: ‘Ахъ, если бы я могъ услышать что-нибудь другое!’

Такимъ образомъ прошелъ мсяцъ и три недли, наконецъ, какіе-то сердобольные люди схватили его и посадили въ частный сумасшедшій домъ въ Нью-Іорк. Онъ не противился, потому что вс силы покинули его, а съ ними и всякая надежда, всякая бодрость. Надзиратель изъ жалости отдалъ ему свою собственную, удобную гостиную и свою спальню, и ухаживалъ за нимъ съ добротой и преданностью.

Черезъ недлю больной могъ уже вставать съ кровати. Весь обложенный подушками, онъ лежалъ на соф, прислушиваясь къ жалобному вою пронзительнаго мартовскаго втра и глухому топоту ногъ на улиц: было шесть часовъ вечера и Нью-Іоркъ возвращался домой съ работы. Около него горлъ яркій огонь въ камин и дв лампы. Въ комнат было тепло и уютно, тогда какъ снаружи было холодно и сыро, въ комнат было свтло и весело, а снаружи темно и скучно, какъ будто весь міръ освщался хартфордскимъ газомъ. Алонзо слабо улыбнулся при мысли, что его любовныя скитанія сдлали его маніакомъ въ глазахъ людей и продолжалъ думать на ту же тему. Вдругъ слабые, нжные, не звуки, а тни звуковъ — такъ отдаленны и тихи они казались,— поразили его слухъ. Пульсъ его остановился, онъ слушалъ съ открытымъ ртомъ, едва дыша. Пніе продолжалось, онъ все слушалъ, ждалъ и тихо и безсознательно приподнимался изъ своего лежачаго положенія. Наконецъ, онъ воскликнулъ:

— Это она, это она! О, божественныя, бемольныя нотки!

Онъ подбжалъ къ углу, изъ котораго слышались звуки, отдернулъ занавску и увидлъ телефонъ. Онъ схватилъ его и, когда замерла послдняя нота, быстро заговорилъ:

— О, слава Богу, наконецъ, нашлась! Поговори со мной, Розанна, дорогая! Жестокая тайна открыта, мерзавецъ Бёрлей поддлался подъ мой голосъ и оскорбилъ тебя своими дерзкими рчами!

Наступила минутная пауза, цлая вчность для Алонзо. Затмъ послышался слабый звукъ и, наконецъ, слова!

— О, повтори еще разъ эти безцнныя слова, Алонзо!

— Это правда, настоящая правда, моя Розанна, я теб представлю доказательства, полнйшія, несомннныя доказательства!

— О, Алонзо, останься со мной! Не оставляй меня ни на одну минуту! Дай мн почувствовать, что ты около меня. Скажи мн, что мы никогда не разстанемся больше! О, счастливый часъ, благословенный часъ, незабвенный часъ!

— Мы запишемъ его, моя Розанна, каждый годъ, когда стрлка часовъ будетъ показывать эту минуту, мы будемъ праздновать ее благодарными молитвами во всю нашу жизнь.

— Да, будемъ, будемъ, Алонзо!

— Четыре минуты седьмого, вечеромъ, всегда будутъ…

— Двадцать три минуты 1-го, дня, всегда…

— Какъ, Розанна, гд же ты?

— Въ Гонололу, на Сандвичевыхъ островахъ. А ты гд? Останься со мной, не оставляй меня ни на минуту. Я не перенесу этого. Ты дома?

— Нтъ, милая, я въ Нью-Іорк — больной, въ рукахъ докторовъ.

Слабый крикъ, потерявшій всю свою силу, пройдя тысячи верстъ, жужжа долетлъ др слуха Алонзо, тихій, тихій, точно жужжанье раненаго комара. Алонзо поспшилъ сказать:

— Успокойся, дитя мое. Это пустяки. Я уже совсмъ выздоровлъ отъ твоего живительнаго присутствія. Розанна!

— Я, Алонзо. О, какъ ты напугалъ меня. Ну, говори.

— Назначь счастливый день, Розанна!

Наступила маленькая пауза. Затмъ недоврчивый голосокъ отвчалъ:— Я красню, но это отъ радости, отъ счастья. Теб хочется… хочется поскорй?

— Сегодня же вечеромъ, Розанна! О, не откладывай больше! Пусть это совершится сегодня вечеромъ. Сію же минуту!

— О, ты, нетерпливое созданіе! У меня здсь никого нтъ, кром моего добраго, стараго дяди, бывшаго весь свой вкъ миссіонеромъ и теперь оставившаго службу. Никого, кром него и его жены. Я бы такъ была счастлива, если бы твоя мать и твоя тетушка Сусанна.

— Наша мать и наша Тетя Сусанна, Розанна моя!

— Да, наша мама и наша Тетя Сусанна,— мн пріятно называть ихъ такъ,— я бы такъ желала, чтобы он присутствовали на свадьб.

— И я бы желалъ. Если бы ты телеграфировала Тет Сусанн, сколько времени ей пришлось бы хать къ теб?

— Пароходъ выходитъ изъ Санъ-Франциско черезъ два дня. хать нужно восемь дней. Она будетъ здсь 31-го марта.

— Такъ назначь 1-е апрля, Розанна.

— Помилуй, Алонзо, это выйдетъ апрльскій обманъ!

— Что до этого! Мы будемъ счастливйшими изъ всхъ обитателей земного шара, которыхъ освтитъ солнце этого дня. О чемъ же намъ заботиться? Назначь 1-е апрля, дорогая.

— Пусть будетъ 1-е апрля, назначаю отъ всего сердца.

— О, счастье! Назначь часъ, Розанна.

— Я бы хотла утромъ, утромъ такъ весело. Удобно ли будетъ 8 часовъ утра, Алонзо?

— Чудеснйшій изъ всхъ часовъ дня, такъ какъ онъ сдлаетъ тебя моей.

Нкоторое время слышались слабые, но откровенные звуки, какъ будто шерстогубые, безплотные духи обмнивались поцлуями. Потомъ Розанна сказала: ‘Извини меня, голубчикъ, я назначила одному гостю время для визита и меня зовутъ къ нему’.

Молодая двушка вошла въ большую залу и сла у окошка, выходившее на чудную сцену. Слва виднлась прелестная Нугуанская долина, украшенная яркимъ румянцемъ тропическихъ цвтовъ и граціозными, перистыми кокосовыми пальмами, раскинутые по ней холмы, покрытые блестящею зеленью лимоновъ, апельсинъ и померанцевъ, историческая пропасть, въ которую спихнулъ своихъ побжденныхъ враговъ, первый Камехамега,— мсто это забыло, безъ сомннія, свою мрачную исторію, такъ какъ оно улыбается, какъ и все кругомъ, въ полдень подъ сверкающими сводами повторяющейся радуги. Напротивъ виденъ былъ красивый городъ, то здсь, то тамъ — группы черныхъ туземцевъ, наслаждавшихся чудной погодой, а направо разстилался безграничный океанъ, сверкавшій на солнц своими блыми гребнями.

Розанна стояла въ бломъ, воздушномъ одяніи, обмахивая веромъ свое зарумянившееся, разгоряченное лицо и ждала. Каннскій мальчикъ съ старой синей ленточкой на ше и въ кусочк шелковой шляпы, просунулъ голову въ дверь и доложилъ: ‘Фриско, Гаоле!

— Впусти его,— сказала двушка, длая надъ собой усиліе и принимая величественную осанку. Вошелъ мистеръ Сидней Альджернонъ Бёрлей, одтый съ ногъ до головы въ ослпительный снгъ, т. е. въ тончайшее и блйшее ирландское полотно. Онъ быстро двинулся впередъ, но двушка сдлала ему знакъ и бросила на него такой взглядъ, чуо онъ сразу остановился. Она холодно сказала:

— Я исполнила свое общаніе, я поврила вашимъ увреніямъ, приставанія ваши мн наскучили и я сказала, что назначу день. Я назначаю 1-е апрля — 8 часовъ утра. Теперь уходите!

— О, моя дорогая! Если благодарность цлой жизни…

— Ни слова. Избавьте меня отъ вашего присутствія, отъ всякаго сношенія съ вами, отъ всякаго признака васъ, вплоть до того времени. Нтъ — никакихъ просьбъ. Я такъ хочу.

Когда онъ ушелъ, она въ изнеможеніи бросилась на стулъ, волненія отняли у нея всякую силу. Наконецъ, она сказала:

— Какъ легко я могла попасться! Если бы я назначила ему придти часомъ раньше! О, ужасъ, какъ я могла попасться. И какъ подумаешь, что я начала воображать, что люблю этого обманщика, это коварное чудовище. И онъ раскается въ своей гнусности!

Теперь окончимъ эту исторію, такъ какъ сказать остается очень мало. 2-го апрля текущаго года въ Гонололскомъ ‘Встник’ было напечатано слдующее извстіе:

‘Обвнчаны.— Въ нашемъ город, по телефону, вчера, въ 8 часовъ утра, преподобнымъ Натаномъ Гэйсъ, при пособіи преподобнаго Натаніэля Дэвиса въ Нью-Іорк, мистеръ Алонзо Фитцъ Кларенсъ, изъ Истпорта Соединенныхъ Штатовъ Мэнъ, съ миссъ Розанной Этельтонъ, изъ Портланда Соед. Шт. Орегонъ, присутствовали: подруга невсты миссисъ Сусанна Хоуландъ изъ Санъ-Франциско, такъ какъ она гостила у дяди и тетки невсты, преподобнаго мистера Гэйса съ супругою. Присутствовалъ также мистеръ Сидней Адьджернонъ Бёрлей, но до конца бракосочетанія не остался. Красивая, изящно украшенная яхта капитана Хоудорна ожидала счастливую невсту и ея друзей, немедленно отплывшихъ въ свадебную поздку въ Лахайну и Гамавалу’.

Въ тотъ же день въ нью-іоркскихъ газетахъ стояло:

‘Обвнчаны.— Въ этомъ город, по телефону, въ половин третьяго утра, преподобнымъ Натаніэлемъ Дэвисомъ, въ соучастіи Натана Гэйсъ изъ Гонололу, м-ръ Алонзо Фитцъ Кларенсъ, изъ Истпорта, въ Мэн, съ миссъ Розанной Этельтонъ, изъ Нортланда, въ Орегон. Присутствовали родные и многочисленные друзья жениха. Посл внчанія былъ роскошный завтракъ. Празднество длилось почти до восхода солнца и затмъ вс отправились въ свадебную поздку въ Акваріумъ, такъ какъ состояніе здоровья жениха не допускаетъ боле продолжительнаго путешествія’.

Вечеромъ этого памятнаго дня мистеръ и миссисъ Алонзо Фитцъ Кларенсъ наслаждались пріятнымъ разговоромъ, касающимся ихъ свадебной поздки, какъ вдругъ новобрачная воскликнула:— О, Лонни, я забыла! Я сдлала то, что хотла.

— Сдлала, дорогая?

— Конечно, да. Я его одурачила 1-е апрля! И сказала ему это! О, это былъ восхитительный сюрпризъ! Онъ стоялъ въ черномъ фрак въ то время, какъ ртуть въ термометр зашла за верхушку его и ждалъ, чтобы его обвнчали. Жалко, что ты не видлъ, какъ онъ взглянулъ на меня, когда я шепнула ему на ухо истину. Ахъ, его злоба стоила мн многихъ слезъ и страданій, но тутъ весь мой гнвъ прошелъ. Всякое мстительное чувство исчезло изъ моего сердца и я сказала ему, что прощаю ему все, и просила его остаться. Но онъ не захотлъ. Онъ сказалъ, что будетъ жить для того, чтобы мстить, и что сдлаетъ такъ, что наша жизнь будетъ для насъ проклятіемъ. Но вдь онъ не можетъ сдлать этого, мой милый? Можетъ, или нтъ?

— Никогда въ свт, моя Розанна!

Тетя Сусанна, орегонская бабушка и молодая пара и ея истпортскіе родственники до сихъ поръ вс очень счастливы и, вроятно, такими останутся навсегда. Тетя Сусанна привезла новобрачную съ острововъ, проводила ее по нашему континенту и имла счастье быть свидтельницей восторженной встрчи обожающихъ другъ друга супруговъ, до этой минуты никогда въ жизни не встрчавшихся.

Одно слово о злод Бёрлей, который чуть не разрушилъ своими подлыми махинаціями счастья нашихъ бдныхъ молодыхъ друзей. Разсердившись на обидвшаго его, по его мннію, безпомощнаго ремесленника, онъ бросился на него, съ убійственнымъ замысломъ схватить его, и упалъ въ котелъ съ кипящимъ масломъ, гд и кончилъ жизнь, прежде чмъ его успли вытащить.

Романъ Алонзо-Фицъ Кларенсъ и Розанны Этельтонъ.

Читайте также: