Лучше поздно, чем никогда, Рид Чарльз, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 419 минут(ы)

ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧМЪ НИКОГДА
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ, ЧАРЛЬЗА РИДА.

Часть первая.

Джорджъ Фильдингъ обработывалъ небольшую ферму въ Беркшайр.

Теперь, къ сожалнію, состояніе фермеровъ уже не такое завидное, какъ въ былое время. Нсколько лтъ тому назадъ, фермеры въ Англіи получали огромнйшіе доходы и часто богатли скоре всякихъ торговцевъ.

Нынче совсмъ не то: фермеръ долженъ быть необыкновенно смтливъ, разсчетливъ и дятеленъ, чтобы не обанкрутиться. Мало этого: даже иногда и при всхъ добрыхъ свойствахъ, но при дурной земл, у несчастнаго въ перспектив — банкрутство. Точно такъ, есть отрасли торговли, въ которыхъ одинаково не везетъ втряному и положительному, трудолюбивому и Лнивому.

За этотъ послдній фактъ я ручаюсь: меня очень занимаетъ прогулка по одной изъ главныхъ здшнихъ улицъ, въ каждые три мсяца разъ, съ цлью слдить, какъ часто на вывскахъ одно имя смняется другимъ.

Какъ не пожалть однако торговца умнаго, трудолюбиваго, совстливаго и, при всемъ томъ, несчастливаго?

При точно такихъ условіяхъ не везло и Джорджу Фильдингу, который обработывалъ, съ помощью роднаго брата, Вилліама, свою ‘Гровъ’ (Grove — роща), такъ называлась его маленькая, бдная ферма.

Хоть онъ и не былъ доволенъ своею землею, однако ему было бы очень обидно слышать дурной отзывъ объ этой ферм, потому что, какъ для матроса корабль, такъ и для хозяина ферма, кажется чмъ-то священнымъ, хотя, по совсти, похвалить то или другое было бы трудно.

У Джорджа было двсти десятинъ пахатной земли, но большею частью самой неплодородной.

Не было ни одного деревца, ни даже стараго пня около этой фермы, которое оправдывало бы названіе ‘Гровъ’.

Но въ Англіи вс преданія хранятся свято и непоколебимо. Говорятъ, что прежде на этомъ мст росли деревья и — довольно.

Въ то утро, когда начинается нашъ разсказъ, Джорджъ Фильдингъ стоялъ у своего дома и разговаривалъ съ эсквайромъ, Франкомъ Винчестеромъ.

У этого джентльмена былъ такой характеръ, который когда-нибудь вроятно сдлается частымъ, общимъ, но во времена нашего разсказа, характеръ этотъ былъ совершенно исключительный.

Винчестеръ не имлъ необыкновеннаго. ума, но за то у него было много здраваго смысла и притомъ рдкая природная веселость, здравый смыслъ былъ, дйствительно, въ немъ развитъ до самой блистательной степени, а умъ его былъ до того многосторонній, и здоровый, что я теряюсь въ догадкахъ, чмъ можно пріобрсти такой умъ.

Онъ былъ страстно влюбленъ въ одну леди, которая ему отвчала тмъ же, но жениться на ней онъ не могъ и думать, потому что у него не было ни денегъ, ни будущности. Что же сдлалъ несчастный влюбленный, какъ вы думаете? Онъ сначала старался придумать какое-нибудь средство добыть много денегъ въ Англіи, но увидлъ, что это невозможно, потомъ разсмотрлъ земной шаръ и дошелъ до убжденія, что непремнно слдуетъ ему отправиться, въ Австралію. Онъ ршилъ, что тамъ самая ничтожная сумма превращается въ огромный капиталъ, не такъ, какъ въ Лондон, гд она таетъ въ рукахъ, какъ мятная лепешка во рту.

И такъ, этотъ молодой человкъ принялъ твердое намреніе отправиться въ Австралію съ пятью тысячами фунтовъ, съ цлью обогатиться разными спекуляціями, а преимущественно торговлею овцами.

Онъ очень усердно старался уговорить Джорджа Фильдинга хать съ нимъ завдывать земледліемъ — или занять при немъ должность управляющаго.

Онъ достойна цнилъ этого молодого фермера, но нужно отдать водную справедливость Франку Винчестеру: онъ приглашать Джорджа не съ эгоистической цлью. Нтъ. Онъ зналъ, что ферма даетъ хозяину мало дохода, а кром того хотлъ отплатить этимъ доброму Джорджу за важную услугу, которую тотъ оказалъ ему: Джорджъ спасъ Франка, рискуя собственной жизнью, когда съ нимъ, во время купанья, сдлались судороги и онъ началъ тонуть. Уже не въ первый разъ старался Франкъ заплатить Джорджу, на этотъ разъ, можетъ быть, ему и удалось бы достигнуть своей цли, если бы не встртилось одно препятствіе.

— Вы знаете меня, а я васъ знаю, говорилъ мистеръ Винчестеръ Джорджу Фильдингу:— мн нуженъ человкъ, который руководилъ бы мною, по земледльческой части, останьтесь для этого хоть годъ при мн, и тогда я отблагодарю васъ за то, что вы меня спасли. Вдь я это хорошо помню.

— О, мистеръ Винчестеръ, сказалъ поспшно Джорджъ и покраснлъ:— это старая исторія, сэръ, неужели вы до-сихъ-поръ этого не забыли? Однако онъ улыбнулся и, казалось, былъ доволенъ тмъ, что этого не забыли.

— Не совсмъ, отвчалъ молодой джентльменъ. У васъ будетъ пятьсотъ овецъ, вы будете получать съ нихъ огромный доходъ, мы оба возвратимся домой, будемъ богаты, а слдовательно, уважаемы всми.

— Это прекрасное предложеніе, сэръ, такое же великодушное, какъ вы сами, но я никакъ не могу его принять, потому что… потому что…. вы никогда не замчали моей кузины Сусанны, сэръ?

— Не замчалъ? Да разв вы меня считаете язычникомъ, и думаете, что я никогда не хожу въ приходскую церковь? Миссъ Мертонъ очень миленькая двушка, она всегда сидитъ на скамейк у колонны.

— Не правда ли, она миленькая, сэръ?

Мистеръ Винчестеръ старался замять этотъ разговоръ и вскользь прибавилъ:

— Люди не для того здятъ въ Австралію, чтобы умереть, а для того, чтобы тамъ разбогатть, потомъ вернуться домой и жениться. Вотъ такъ бы и вы сдлали, а то ‘Гровъ’ какъ камень у васъ на ше. Не хотите ли сигарочку, фермеръ?

Джорджъ отвчалъ утвердительно. Когда онъ закурилъ сигару, мистеръ Винчестеръ попросилъ показать ему кузницу.

— Я долженъ научиться подковывать лошадь, сказалъ Франкъ.

— Вотъ теб и разъ! подумалъ Джорджъ: — самый важный дворянинъ у насъ, а хочетъ самъ подковывать лошадь. Но онъ былъ такъ деликатенъ, что не сдлалъ этого замчанія вслухъ, а повелъ мистера Винчестера въ кузницу.

Пока молодой джентльменъ вколачиваетъ гвозди въ лошадиную подкову, а англійскій фермеръ занятъ мыслями объ Австраліи, я долженъ познакомить читателя съ другими лицами.

Сусанна Мертонъ была прекрасна собой и добра. Джорджъ Фильдингъ и она всми были признаны за влюбленныхъ, но о свадьб не было помину, въ послднее время даже старикъ Мертонъ длался чрезвычайно серьознымъ, когда дочь его произносила имя Джорджа.

Сусанна, дйствительно, любила Джорджа, хотя не такъ страстно, какъ онъ ее, однако она не отвчала благосклонно ни на чье боле ухаживанье, хотя, кром безчисленной толпы обыкновенныхъ обожателей, были и другіе, такъ же сумасшедше въ нее влюбленные, какъ самъ Джорджъ. Странно было вотъ что: Сусанна во многихъ даже совсмъ не замчала страсти, которую они къ ней питали, странно это потому, что въ этихъ случаяхъ у женщины бываетъ обыкновенно очень зоркій глазъ.

Вилліамъ Фильдингъ, братъ Джорджа, былъ тоже по уши влюбленъ въ эту двушку, и хотя онъ трепеталъ отъ счастья быть возл нея, однако никогда не позволялъ себ даже и смотрть на нее иначе, какъ украдкой, онъ зналъ, что ему не слдовало ея любить.

Утромъ, въ день нашего разсказа, отецъ Сусанны, старикъ Мертонъ, пришелъ на ферму ‘Гровъ’, чтобы осмотрть поле, за домомъ Джорджа. Его остановилъ другъ его, мистеръ Медовсъ, который, увидавъ Мертона, далъ подержать свою лошадь мальчику, а самъ перешелъ черезъ ниву, чтобы поговорить съ пріятелемъ.

Мистеръ Медовсъ былъ необыкновенный человкъ, и потому заслуживаетъ, нсколько, предварительнаго знакомства читателя.

Онъ былъ то, что называютъ счастливцемъ, все, что бы онъ ни начиналъ въ жизни, ему удавалось.

Сосди ему удивлялись, уважали его, и нкоторые даже ненавидли. Зачмъ онъ прежде былъ простымъ извощикомъ, а въ сорокъ лтъ здлался хлбнымъ маклеромъ и управляющимъ имніями? Можно ли за это не ненавидитъ?

— Онъ никакъ не могъ честно нажить всего своего состоянія, говорили между собою завистники, а между тмъ, какъ на грхъ, никто изъ нихъ не могъ указать ни на одинъ его безчестный поступокъ.

У Джона Медовса была хладнокровная голова, желзная воля, тло и умъ одинаково неутомимые, и глазъ, который ничто не могло отвлечь отъ дла. Онъ былъ богатъ, честенъ, наконецъ у него была душа въ длахъ, то есть, метода.

Въ одинъ часъ онъ былъ въ церкви, въ другой — на рынк, въ третій — при своей должности, и наконецъ дома, когда слдуетъ быть дома.

Такимъ образомъ, кому было угодно видть мистера Медовса по длу, тотъ всегда въ извстномъ часу заставалъ его дома. И когда его заставали и говорили съ нимъ о дл, то сначала находили его чрезвычайно робкимъ, нершительнымъ, недоврчивымъ, а кончалось обыкновенно тмъ, что онъ никогда не оставался въ наклад.

Медовса большею частью вс уважали, но никто въ такой степени, какъ старикъ Мертонъ. Особенно въ продолженіе нсколькихъ послднихъ мсяцевъ, эти два человка сблизились до того, что сдлались друзьями, маклеръ часто прізжалъ на ферму старика Мертона и принималъ живйшее участіе во всхъ его длахъ.

Таковъ былъ Джонъ Медовсъ.

По наружности, онъ былъ высокій, крпкій мужчина, съ сдющими волосами, съ здоровымъ цвтомъ лица и съ широкимъ лбомъ, который ясно выражалъ глубину и силу мужественнаго характера.

— Что, мистеръ Мертонъ, осматриваете ферму?

— Да. Я, признаться, никогда и не думалъ, чтобы тутъ было что-нибудь порядочное, сказалъ въ отвтъ мистеръ Мертонъ, вотъ тутъ поля еще такъ-себ, ничего, а на холм почва такая бдная, жалкая, что даже грустно смотрть.

Мертонъ, впрочемъ, далъ этотъ отвтъ на основаніи того, что онъ слышалъ отъ самого Медовса три недли тому назадъ.

— Фермеръ, сказалъ Медовсъ, понижая голосъ:— они молотятъ свжую пшеницу, чтобы заплатить за аренду.

— Нтъ, вамъ такъ кажется, я не вижу цповъ,

— Да, теперь престали молотить, пошли обдать, не говорите, что я вамъ это сказалъ, а Вилліамъ Фильдингъ былъ сегодня утромъ въ банк: я думалъ, что ему выдадутъ по билету деньги, а банкъ сказалъ: Нтъ! Не смотря на то, что я за обояхъ братьевъ замолвилъ доброе слово.

Правда, онъ сказалъ доброе слово, да не добрымъ тономъ. Вотъ какъ онъ выразился: ‘Отецъ-то у нихъ былъ человкъ надежный’, но онъ такимъ тонокъ похвалилъ отца, что банкъ заперъ кассу для дтей.

— Мн никогда не нравились отношенія между Сусанной и Джорджемъ, а въ особенности съ нкоторыхъ поръ, но конечно, вдь они двоюродные брат и сестра….

— Это такъ, они двоюродные, сказалъ Медовсъ, разумется, она не безъ ума же его любитъ, вдь она послушная дочь, не правда ли?

— О, да, она еще ни разу ни въ чемъ мн не противорчивы. Она довольно вспыльчива и настойчива, но только не со мной, для нея мое слово — законъ. И вдь вы знаете, что Сусанна очень религіозна.

— Ну, такъ не о чемъ и безпокоиться? одно ваше слово можетъ ее спасти, но, что же я тревожусь? вдь это не мое дло, а ваше, прибавилъ Медовсъ.

— Если мое, такъ и ваше, отвчалъ Мертонъ. Вдь вы мой истинный другъ. Пойду въ ригу и посмотрю, что тамъ длается. Съ этимъ отошелъ отецъ Сусанны, разстроенный и недовольный.

Медовсъ пошелъ въ Блакъ-Горсъ, деревенскій трактиръ, и встртилъ у входа сельскаго констебля и какого-то незнакомца, съ виду очень приличнаго и похожаго на духовное лицо. Во взгляд констебля было что-то таинственное, онъ пригласилъ Медовса въ общую комнату трактира.

— Сэръ, мн нужно поговорить съ вами, сказалъ онъ:— по-крайней-мр мн кажется, что дло васъ касается. У васъ недавно украли изъ кармана три банковыхъ билета съ вашей бланковой подписью?

— Да, точно.

— Вотъ этотъ билетъ не изъ тхъ ли? сказалъ констебль, вынимая изъ кармана билетъ.

Медовсъ подробно его осмотрлъ, сравнилъ нумеръ съ записной книжкой, которая была при немъ, и объявилъ, что билетъ дйствительно его.

— Кто вамъ его передалъ? спросилъ онъ.

— Тотъ, у кого и остальные билеты, одинъ незнакомецъ Робинзонъ, онъ живетъ на ферм Гровъ съ Джорджемъ Фильдингомъ. Да еще зовутъ ли его Робинзономъ? Мн кажется, что это лондонская птичка, которая прилетла въ провинцію провтриться. Вы понимаете, сэръ.

Глаза Медовса заблистали: странно было видть, что богатый человкъ до такой степени взволнованъ этимъ обстоятельствомъ.

На вопросъ констеблю, кто его спутникъ, констебль отвчалъ тихо:

— Джентльменъ изъ Бау-стритъ, онъ пріхалъ посмотрть на Робинзона, не узнаетъ ли его.

Констебль объявилъ Медовсу, что Робинзонъ гд-то въ окрестностяхъ ловитъ рыбу, а то бы они давно его открыли. ‘Впрочемъ, отъ насъ не уйдетъ, какъ только вернется домой, такъ мы его и схватимъ.’

— Вы лучше бы, для врности, прежде сравнили нумера билетовъ, сказалъ джентльменъ изъ Бау-стритъ, который съ виду былъ похожъ на духовное лицо.

У Медовса было въ пяти миляхъ очень важное дло, но онъ его отложилъ. Онъ написалъ строчку карандашемъ, посадилъ мальчика на свою вороную лошадь и веллъ ему какъ можно поспшне хать, куда было нужно. Самъ онъ остался, и съ какого-то странною радостью принялся за это дло.

Констебль и его спутникъ пошли прогуляться по деревн, но не спускали своихъ зоркихъ глазъ съ фермы.

Такимъ образомъ, вокругъ Джорджа Филдинга въ этотъ день завязалось множество неожиданныхъ обстоятельствъ.

Онъ ничего не предчувствовалъ и былъ въ прекрасномъ расположеніи духа. Робинзонъ научилъ его, какъ облегчить то положеніе длъ, которое его тяготило.

— Напишите билетъ на имя вашего брата, и пусть онъ его предъявивъ въ кредитномъ учрежденій. Фарнборовскій банкъ размняетъ вамъ этотъ билетъ на свой, эти банки любятъ всякую бумагу, лишь бы не свою, и они правы.

Джорджъ такъ и сдлалъ, и теперь ждалъ въ волненіи Вилліама. Кром того, въ этотъ день Сусанна Мертонъ пришла обдать къ нимъ на ферму, и хотя это было уже не въ первый разъ, но для бднаго Джорджа такое событіе каждый разъ одинаково казалось эпохой.

Робинзонъ, не подозрвая, что его такъ упорно ждутъ и стерегутъ, спокойно удилъ рыбу вплоть до самаго обда, однако ни онъ ничего не поймалъ, ни его, пока, не поймали.

Это задержало Медовса долго около фермы, и онъ встртился съ одною, очень странною личностью.

Онъ расхаживалъ между скирдами Джорджа, вдругъ передъ нимъ очутился старикъ, нсколько согнувшійся отъ лтъ, но очень еще бодрый и сильный съ виду. У него была длинная сдая борода, волосы очень густые, но почти совсмъ блые, и самъ онъ былъ до того смуглъ, что можно было наврное сказать: это не Англичанинъ. Его густыя брови были тоже сдыя, и подъ ними чудно блестли большіе, выразительные глаза, какъ будто два драгоцнныхъ камня. Въ голос его были совершенно восточные переливы и богатства. Этотъ старикъ былъ Исаакъ Леви, восточный еврей, прожившій полжизни подъ солнцемъ юга. Въ Фарнбороф слишкомъ уже къ нему привыкли и перестали ему удивляться, но каждаго незнакомца онъ ршительно поражалъ съ перваго раза. Онъ былъ какъ-то особенно необыкновененъ, одна романтическая личность въ цлой толп людей самыхъ дюжинныхъ, онъ походилъ на яшму, которая вдругъ очутилась между камнями мостовой на рынк, или на чудный кактусъ grandiflora, который вдругъ появился бы между крапивой на лугахъ Беркшайра.

Исаакъ Леви былъ очень свдущъ въ еврейскомъ язык, это, и восточные пріемы въ обращеніи, усвоенные имъ съ молодости, придавали особенный колоритъ его рчи и мнніямъ, въ особенности въ такія минуты, когда онъ былъ взволнованъ. Въ т минуты онъ забывалъ даже главный двигатель,— деньги, чувствовалъ и думалъ какъ представитель огромной націи, угнетенной, но ожидающей освобожденія. Онъ между своими пользовался уваженіемъ, какъ человкъ очень умный и ученый.

При вид Исаака Леви, Медовсъ страшно нахмурился, ему сдлалось какъ будто очень неловко, и онъ, не давая старику начать говорить, очень грубо сказалъ ему:

— Если вы пришли говорить со мною о дом, то можете отправиться сейчасъ же обратно съ тмъ же, съ чмъ и пришли. Толку изъ нашего разговора не выйдетъ.

Медовсъ купилъ домъ, въ которомъ Исаакъ нанималъ квартиру, и тотчасъ же далъ ему знать, чтобы онъ выхалъ.

Исаакъ, который необыкновенно привязался къ единственному мсту въ цломъ мір, гд ему пришлось прожить нсколько лтъ сряду, былъ вполн увренъ, что Медовсъ сдлалъ такое распоряженіе потому только, что хотлъ набавить цну на квартиру. Онъ, дйствительно, пришелъ теперь съ цлью поговорить съ новымъ хозяиномъ дома.

— Мистеръ Медовсъ, сказалъ онъ убдительно, я жилъ въ этомъ дом двадцать лтъ и платилъ хорошія деньги, но если вы думаете, что вамъ кто нибудь дастъ больше, то за этимъ между нами дло не станетъ, мы все-таки не разойдемся,— набавьте, и я приплачу, а вы знаете, что я плательщикъ врный.

— Да, я это знаю, отвчалъ Медовсъ.

— Благодарю, сэръ! ну, такъ….

— Ну, такъ вы завтра же выберетесь изъ моего дома.

— Нтъ, сэръ. Выслушайте меня, потому что вы моложе меня. Мистеръ Медовсъ, когда волоса мои были черны, я путешествовалъ по востоку, я былъ въ Мадрас и Бенарес, въ Багдад и въ Испагани, въ Мекк и въ Босфор. Да гд я не былъ? Но я нигд не находилъ себ покоя. Когда волосы мои стали сдть, я торговалъ въ Петербург, въ Рим, въ Париж, въ Вн, въ Лиссабон и другихъ западныхъ городахъ, и все-таки не находилъ покоя. Потомъ я пріхалъ въ этотъ городокъ, гд наконецъ я думалъ раскинуть на всю жизнь свою палатку, здсь Богъ далъ мн жену, здсь онъ у меня ее и отнялъ.

— Да мн-то какое дло до этого?

— Конечно, сэръ, и вамъ до этого есть дло, если вы таковы, какъ объ васъ разсказываютъ, потому что объ васъ хорошо говорятъ, будьте терпливы и выслушайте меня. У меня въ томъ дом, который вы купили, родилось два ребенка, изъ этого же дома я отвезъ ихъ на кладбище, и моя Лія тоже здсь умерла, иногда, въ часы грусти, мн слышатся ихъ голоса и шаги. Въ другомъ дом я никогда не услышу ни того, ни другаго, я буду совершенно одинокъ на свт, не разлучайте меня съ тнями моихъ покойниковъ. Позвольте мн васъ убдить.

— Нтъ! былъ строгій отвтъ.

— Нтъ? Вскричалъ Леви, и глаза его вдругъ засверкали, точно молніей, такъ вы хотите быть врагомъ Исаак Леви?

— Да! былъ мрачный отвтъ.

— А! вскричалъ старый еврей, и въ его голос вдругъ выразилось презрніе, которое онъ тотчасъ постарался подавить. Чмъ же я заслужилъ вашу вражду, сэръ? сказалъ онъ, стараясь выразить сожалніе въ тон.

— Вы даете въ займы деньги.

— Немного, сэръ, и то иногда, очень рдко, очень мало.

— Вы лучше скажите, что если приходится давать въ неврныя руки, то у васъ нтъ денегъ, а если въ врныя, то никто до сихъ поръ не знаетъ, когда можетъ истощиться кошелекъ Исаака Леви.

— Нашъ народъ, сказалъ Исаакъ, какъ будто извиняясь, не таковъ, какъ вашъ, мы другъ другу вримъ. Мы братья, и у насъ другъ для друга всегда есть деньги, когда залогъ врный.

— Хорошо, сказалъ Медовсъ, что вы, то и я, что вы длаете скрытно, то я длаю явно.

— Да міръ довольно великъ, достанетъ намъ обоймъ, сэръ.

— Это правда, онъ великъ, поспшно отвчалъ Медовсъ. Онъ весь передъ вами, Исаакъ. Идите куда хотите, потому что этотъ маленькій городокъ Фарнборофъ не довольно обширенъ, чтобы содержать, кром меня, еще одного человка, который занимался моимъ же дломъ, но для своего собственнаго кармана.

— Но вдь это не вражда, сэръ.

Медовсъ грубо расхохотался.— На васъ очень трудно угодить, воскликнулъ онъ. Если это не вражда, то по вашему, что же?

— Нтъ, сэръ, это только дло прибыли и потери. Послушайте, оставьте меня въ вашемъ дом, и я общаю, что вы будете постоянно выигрывать, а не терять. Нашъ народъ дятеленъ и искусенъ во всхъ возможныхъ оборотахъ, но у насъ есть вра и завтъ. Пусть это будетъ такъ. Будемте друзьями. Я длаю съ вами условіе, и клянусь вамъ скрижалями закона, что вы, при моемъ содйствіи, не потеряете ни одного шиллинга въ годъ.

— Вы мн разсказали свою исторію, слушайте же теперь мою. Я всегда топталъ все и всхъ, кто когда нибудь въ моихъ длахъ становился поперегъ дороги. Я былъ бденъ, а теперь богатъ: вотъ моя политика.

— Слабая политика, сказалъ Исаакъ ршительно. Рано или поздно кто нибудь и васъ затопчетъ.

— Какъ? ужь не вздумали ли вы мн угрожать? замтилъ Медовсъ,

— Нтъ, сэръ, сказалъ Исаакъ, тихо, но ршительно. Я только говорю вамъ то, что видли эти старые глаза во всхъ націяхъ, и читали въ такихъ книгахъ, которыя никогда не лгутъ. Голіяфъ побждалъ цлыя воинства и смотрлъ на нихъ съ презрніемъ, а между тмъ палъ какъ голубь, отъ удара пастуха. Самсонъ разрывалъ львовъ на части, а не могъ справиться съ женщиной. Онъ покорился ей какъ ребенокъ. Нтъ человка, который могъ бы презирать, сэръ! Силачъ можетъ быть увренъ, что найдетъ сильне и искусне себя, хитрецъ точно также встртитъ непремнно соперника хитре и пронырливе. Я васъ предупреждаю, будьте благоразумны. Не вздумайте потоптать кого нибудь изъ нашихъ. Націи и люди, которые насъ угнетаютъ, никогда не уйдутъ далеко, для нихъ не много въ жизни будетъ хорошаго. Лучше я благословлю васъ. Благословеніе старика — сокровище. Взгляните на эти сдые волосы, у меня на вку было столько же горестей, сколько волосъ. Значительная доля проклятія всему моему племени пала и на Исаака Леви. Потомъ, протягивая руки, онъ съ легкимъ, но трогательнымъ движеніемъ, сказалъ. Меня какъ листъ носила судьба по свту весь мой вкъ, и теперь я жажду покоя. Позвольте мн отдыхать въ моей ныншней палатк до тхъ поръ пока не успокоюсь навсегда. О! дайте мн умереть тамъ, гд вс мои умерли, и схороните меня тамъ же.

Лта, печаль и краснорчіе, все было напрасно въ этомъ случа, все это разсыпалось, какъ волна передъ неподвижной скалой, такая сильная воля и такая черствая душа была у Медовса.

Право, даже совстно передавать отвтъ почтеннаго западнаго дикаря.

— Какъ! вы длаете ссылки на священное писаніе, ге, ге? Я думалъ, что вы въ него не вруете. Теперь послушайте-ка противную сторону. Авраамъ и Лотъ не могли жить вмст, потому что держали оба овецъ, а мы не можемъ потому, что оба ихъ стрижемъ. И тогда Авраамъ отказалъ Лоту, какъ я вамъ теперь отказываю. А что касается до вашего желанія умереть въ моихъ владніяхъ, во что бы то ни стало, то я предоставляю вамъ полную свободу повситься у меня въ дом до завтрашняго дня, но не позже, потому что посл ни одна жидовская собака никогда не умретъ въ моемъ домъ и не будетъ похоронена для навоза въ моемъ саду.

Глаза старика-еврея дико и страшно заблистали, гнвъ вырвался изъ него, какъ лава изъ огнедышащей горы.

— Дерзкая собака! ты ругаешься даже надъ святыней? Основатель твоей вры сталъ бы гнушаться тобой, потому что, говорятъ, онъ былъ сострадателенъ. Я на тебя плюю и проклинаю тебя. Будь ты проклятъ! И подымая руки, онъ самъ приподнялся, чтобы удвоить свою вышину, и страшно прокричалъ еще разъ надъ своимъ врагомъ: ‘Будь проклятъ!’ Самъ желзный Медовсъ содрогнулся при вид такого восточнаго бшенства. ‘Каково бы ни было тайное желаніе твоего чернаго сердца, небо смотритъ на мои сдые волосы, оно заступится за того, кого ты оскорбилъ, и желаніе твое не исполнится…. Ага! ты дрожишь! У всякаго есть тайныя желанія, но противъ твоего борется само небо. Дай Богъ, чтобы исчезло на этотъ разъ, для исполненія этого желанія, то счастіе, по которому теб до-сихъ-поръ все въ жизни удавалось. Дай Богъ, чтобы ты былъ близокъ къ осуществленію этого желанія, чтобы оно черезъ минуту уже должно было перейти въ дйствительность, чтобы ты тосковалъ отъ ожиданія и чтобы, наконецъ, оно не исполнилось.’

Злыя, дкія, энергическія слова старика такъ ужасно звучали въ сердц его врага и, вмст съ тмъ, казались чмъ-то такимъ врнымъ, что Медовсъ совершенно вышелъ изъ себя.

То блдня, то синя отъ гнва, онъ поднялъ палку, перевернулъ ее нсколько разъ на воздух и со всего размаха ударилъ ею по голов Исаака.

Къ счастію Исаака, палка встртила кожаную шапку, вмсто сдыхъ волосъ.

Въ это время на голоса подошелъ Джорджъ, котораго они оба, въ припадк бшенства, не замтили. У него въ рукахъ былъ ремень, и онъ, съ помощью этого ремня, своей ловкости и силы, отвратилъ ударъ, который, можетъ быть, навсегда бы прекратилъ краснорчіе еврея. И такъ, палка маклера только перерзала воздухъ, какъ бы бритвой, и произвела самый музыкальный шумъ, всего на полдюйма отъ головы еврея. Выраженіе зминаго взгляда Медовса было страшно ядовитое и мстительное.

— Я не могу этого допустить, кричалъ Джоржъ. Ремень и палка однако продолжали встрчаться въ воздухъ, Медовсъ съ гнвомъ и удивленіемъ смотрлъ на защитника еврея и какъ-будто со страхомъ видлъ, что именно этотъ человкъ сталъ съ нимъ сражаться и захотлъ мшать ему.

— Вы шутите, мистеръ Медовсъ, сказалъ Джорджъ хладнокровно. Этотъ человкъ вдвое васъ старе, при немъ нтъ другаго оружія, кром собственныхъ рукъ. Кто вы такой, старичокъ, и что вамъ нужно?

— Онъ меня оскорбляетъ, кричалъ Медовсъ, за то, что я не хочу имть его жильцомъ въ моемъ дом. Разв кто-нибудь можетъ у меня жить противъ моей воли? Кто онъ такой? Гнусный старый жидъ.

— Да, молодой человкъ, отвчалъ еврей печально, я Исаакъ Леви, еврей. А какой ты вры? сказалъ онъ, обращаясь опять къ Медовсу. Ужь не язычникъ ли ты, а? Да и то нтъ, собака! у язычниковъ было больше сердца, чмъ у тебя, они уважали горе и сдые волоса.

— Теб за это достанется, со мной дешево не раздлаешься, я теб покажу, какой я вры, отвчалъ разъяренный Медовсъ, опять судорожно размахивая палкою.

— Вы не сердитесь такъ, старичокъ, сказалъ добродушный Джорджъ, а вы, мистеръ Медовсъ, должны бы были знать, какъ принимать слова старика, вдь старикъ все равно, что женщина, у нихъ обоихъ нечмъ защищаться, кром языка, вотъ они имъ и ржутъ, сколько могутъ. Во всякомъ случа, вы не должны подымать на него руку на моей земл, я этого не хочу, иначе вамъ придется прежде имть дло со мной, не думаю, чтобы вамъ это пришлось очень по вкусу.

— Онъ! вскричалъ Исаакъ, онъ не сметъ! смотрите! смотрите! и онъ показалъ рукою на Медовса, — онъ не смотритъ вамъ прямо въ лицо. Поврьте, что тотъ, кому привелось читать во взорахъ людей отъ востока до запада, узнаетъ по вашимъ глазамъ льва, а по его — трусливаго волка.

— Завтра же, завтра же, непремнно! стоналъ Медовсъ и дрожалъ отъ гнва, который хотлъ подавить въ себ.

— А! закричалъ Исаакъ, и поблднлъ и, въ свою очередь, сильно задрожалъ.

— Завтра? что завтра? безпокойно спросилъ Джорджъ. Ну, будто не все равно, сегодня, завтра или посл завтра. Да не смотрите, старичокъ, съ такимъ презрніемъ. Боже мой, какъ онъ, несчастный, дрожитъ. Бдный старикъ! Джорджъ подошелъ къ дверямъ фермы и, кликнулъ: Сара!

На этотъ зовъ явилась крпкая, здоровая двушка.

— Возьми этого старика и сведи его къ намъ, дай ему, что нужно, покорми, чмъ знаешь, можетъ быть, онъ что-нибудь състъ, чтобы подкрпиться, оказалъ Джорджъ двушк.

— Благодарю васъ, молодой человкъ, прошепталъ, запинаясь, Исаакъ,— сть у васъ я не могу, но все-таки пойду, чтобы отдохнуть и укрпиться, силы меня оставляютъ, ноги подо мной подкашиваются, я долженъ успокоиться: въ мои годы всякій порывъ опасенъ.

Когда онъ дошелъ до дверей, то вдругъ остановился и, глядя на небо, сказалъ:

— Да, будетъ миръ подъ этой кровлей, да послдуютъ за мной въ это жилище спокойствіе и вс блага.

— Благодарю за, съ искренно, сказалъ молодой Фильдингь, котораго слова старика и удивили и тронули.— Сколько вамъ лтъ, ддушка? прибавилъ онъ почтительно.

— Сынъ мой, мн семдесятъ лтъ,— я человкъ старый и довольно погоревалъ на своему вку,— и за себя отчасти, но всего боле за всю свою націю и вру. Люди,— люди на самомъ дл,— радютъ о насъ, а люди — собаки оскорбляютъ насъ всхъ одинаково, безъ, различая возраста.

— Это справедливо, сказалъ добрый молодой человкъ, успокоивающимъ голосомъ,— но не тревожите себя прежнимъ. Войдите, и вы забудете, Богъ дастъ, хоть на время, вс ваши горести и безпокойства у моего камина, бдный старичокъ.

Исаакъ отвернулся, отъ этихъ радушныхъ словъ у него на глазахъ показалась слезы. Онъ особенно былъ чувствителенъ къ привтливости молодаго человка посл ужаснаго оскорбленія, которое ему только что было нанесено. Сначала нсколько минутъ, происходила въ немъ внутренняя борьба, но, потомъ природа взяла верхъ надъ предразсудкомъ, и, онъ протянулъ руку, молодому фермеру, съ такимъ значительнымъ и серьознымъ видомъ, какъ-будто онъ былъ царемъ всей Азіи, Джорджъ взялъ эту руку и пожалъ ее, какъ Англичанинъ.

— Исаакъ Леви вашъ другъ, и выраженіе не только лица, но и всего существа Леви ясно показывало, что онъ этимъ словамъ придаетъ особенное, даже таинственное значеніе.

Онъ вошелъ въ домъ, а Джорджъ Филдингъ все продолжалъ слдить за нимъ, съ участіемъ и любопытствомъ.

Исаакъ Леви не имлъ понятіе о планахъ маклера. Но, подавая руку Джорджу, онъ послалъ длинный, адски-ненавистный взглядъ Медовсу и не подозрвалъ, что соединяетъ въ своей груди, совершенно случайно, два противоположныя чувства.

Понятно, что Медовсу было, непріятно слышать, какъ еврей произносилъ слово: ‘Я вашъ другъ’, обращаясь къ Джорджу.

Но маклеръ призадумался надъ этимъ только одну минуту. Онъ сильно надялся на свою хитрость и опытность, и дикое бшенство какого-нибудь еврея не могло заставить его разубдиться въ этихъ качествахъ.

Онъ ушелъ, оставивъ Джорджа Фильдинга все еще наблюдающимъ за евреемъ.

Джорджъ, не видя, что онъ ушелъ, сказалъ:

— Странно, слова этого старика какъ-то особенно отзываются въ моей груди, Мистеръ Медовсъ… Ахъ, онъ ушелъ. Вотъ никогда бы не думалъ, разсуждалъ про себя Джорджъ Фильдингъ, чтобы мистеръ Медовсъ, о которомъ вс говоритъ хорошо, и пасторъ нашъ, и вс, подыметъ руку или, что еще хуже, палку на старика семидесяти лтъ. Джорджъ думалъ объ этомъ и съ удивленіемъ, и съ отвращеніемъ.

Его размышленія, были прерваны Вилліамомъ Фильдингомъ, который только что вернулся изъ Фарнборофа.

— Лучше поздно, чмъ никогда, сказалъ нетерпливо старшій братъ.

— Раньше не могъ никакъ отдлаться, Джорджъ. Вотъ деньги за овцу, а коровы не продалъ, Джемсъ ведетъ ее домой.

— Ну, а деньги по билету гд же, Вилліамъ?

Вилліамъ съ грустью опустилъ голову.

— Не получилъ, Джорджъ!— вотъ теб назадъ билетъ, банкъ его не принимаетъ.

На лиц бднаго Джорджа выразилось сильное страданіе.

— Банкъ не принимаетъ, повторилъ онъ, задыхаясь. Ахъ, Вилліамъ, все кончено, нашъ кредитъ упалъ, цлый городъ знаетъ, что мы просрочили плату за аренду. Вдь ты знаешь, что намъ необходимо достать денег гд бы то ни было.

— Лучше попросить въ займы у кого-нибудь изъ сосдей, чмъ свжую пшеницу продавать за безцнокъ, сказалъ сердито Вилліамъ.

— Эхъ, Вилліамъ, вскричалъ Джорджъ, попросить въ займы у сосда? а если откажутъ?— это хуже смерти. Вотъ ты можешь занять, это совсмъ другое дло.

— Я! Да разв я здсь хозяинъ? отвчалъ младшій братъ. Ферма не моя, а будь она моя, тогда я съумлъ бы выпутаться.

— Разумется, въ этомъ-то я увренъ! отвчалъ старшій очень рзко. Ты бы насадилъ одного картофеля на всей земл, да держалъ бы восемьдесятъ свиней, которыя бы хрюкали на двор цлый день, а другой бы пользы не приносили. Вотъ какъ бы ты хозяйничалъ. О! я знаю, что теб давно хочется быть старшимъ. Такъ я теб скажу, что для этого нужно сдлать: ты прежде меня убей, Вилліамъ Фильдингъ, тогда и будешь старшимъ братомъ, но не прежде.

Это была порядочная вспышка со стороны Джорджа, но у кого же изъ насъ нтъ своихъ слабыхъ минутъ?

— Я съ тобой не стану спорить, отвчалъ Вилліамъ. Ты, Джорджъ, утопилъ насъ, такъ ты и вытаскивай изъ тины!

Джорджъ тотчасъ же усмирился и понизилъ голосъ.

— Да у кого же мн попросить? сказалъ онъ.

— У дяди Мертона, а не то у мистера Медовса, онъ иногда даетъ друзьямъ въ займы. Даже немного будетъ, если занять и у того, и у другаго.

— Вотъ прекрасно! Показать мои пустыя карманы отцу Сусанны! О, Вилліамъ! какъ ты жестокъ!

— Ну, тогда у Медовса.

— Невозможно, это будетъ напрасно. Я только что его оскорбилъ, къ тому же, этотъ человкъ во всю жизнь не зналъ горя, какъ же ему принимать участіе въ другихъ?

— Если ты съ нимъ въ ссор, такъ мн не мшаетъ жить съ нимъ дружно,— пожалуй, я попрошу у него.

— Хорошо, очень радъ, сказалъ Джорджъ, дай Богъ, чтобъ все это кончилось хорошо для насъ.

Медовсъ, нужно замтить, все это время ожидалъ Робинзона, и между-тмъ, какъ братья разсуждали, онъ былъ съ Мертономъ въ риг, гд усплъ уговорить старика запретить своей дочери всякія сношенія съ Джорджемъ.

Посл обыкновенныхъ привтствій, Вилліамъ Фильдингъ началъ разговоръ съ Медовсомъ такъ:

— Я не зналъ, что вы здсь, сэръ, мн нужно переговорить съ вами.

— Къ вашимъ услугамъ, мастеръ Вилліамъ.

— Благодарю, сэръ. Вотъ въ чемъ дло. Мы съ Джорджемъ стснены теперь въ денежномъ отношеніи, конечно, это только на время, и Джорджъ говоритъ, что онъ былъ бы чрезвычайно вамъ обязанъ, еслибъ вы намъ одолжили сотню фунтовъ, мы не замедлимъ расплатиться.

— Мистеръ Вилліамъ, отвчалъ Медовсъ, я былъ бы совершенно счастливъ, если бы могъ услужить вамъ, но скажите, почему не просили вы меня объ этомъ вчера?— вы знаете мои дла: иногда мн нужно употребить пропасть денегъ, вотъ, напримръ, вчера я отдалъ все, что у меня было. Прошу васъ только впередъ не стсняться, я въ другой разъ съ удовольствіемъ исполню вашу просьбу, до свиданія, мистеръ Вилліамъ.

И Медовсъ ушелъ, оставивъ Вилліама не при чемъ.

Джорджъ выбжалъ изъ кухни.

— Ну, что?

— Говоритъ, что у него нтъ денегъ.

— Лжетъ, вчера вдь при теб онъ внесъ полторы тысячи фунтовъ въ банкъ, зачмъ же ты не сказалъ ему, что видлъ это?

— Къ чемужъ бы это послужило? разв можно насильно заставитъ человка дать въ займы, когда онъ всми силами этого избгаетъ?

— Я тебя понимаю, возразилъ Джорджъ. Ты могъ бы выманить эти деньги у Медовса, еслибъ захотлъ. Но ни чуть не бывало: ты хочешь заставить твоего брата просить въ займы у отца той, которую онъ любитъ, ты хочешь, чтобы я обнаружилъ передъ нимъ свою бдность, вотъ чего ты хочешь. Ты просто кривишь душой.

— Я отъ тебя отъ перваго это слышу, а теб стыдно было бы это говорить, даже еслибъ ты мн не былъ братъ.

— Еслибъ я не былъ теб братъ, то сказалъ бы гораздо сильне.

— Ну, развернись-ка передъ дядей Мертономъ, вотъ онъ. Дядюшка, дядюшка, кричалъ Вилліамъ Мертону, который тотчасъ же обернулся и подошелъ къ нимъ. Джорджу нужно поговорить съ вами. И прокричавъ это, Вилліамъ оставилъ ихъ наедин.

— Это очень кстати, мн самому нужно было съ тобой поговорить, сказалъ Мертонъ.

Пока Джорджъ собирался съ духомъ начать разговоръ, мистеръ Мертонъ его опередилъ, потому что съ своей стороны не чувствовалъ ни какого затрудненія сказать племяннику что было нужно.

— Вы молотите новую пшеницу? спросилъ Мертонъ съ важностью.

— Да, отвчалъ Джорджъ, потупивъ глаза.

— Это скверно, фермеръ не рекомендуетъ себя, если прибгаетъ къ двери риги для своего дохода.

— Такъ куда же ему прибгать? Хорошо вамъ говорить, дядюшка, у васъ есть и трава и вода.

— И у тебя бы все это должно быть, если бы ты былъ порядочный фермеръ. Нтъ, Джорджъ, я долженъ поговорить съ тобой серьозно (Джорджъ вздрогнулъ). Ты красивый юноша, и я тебя очень люблю, но свою дочь все-таки люблю больше тебя.

— И я тоже! просто отвчалъ Джорджъ.

— Такъ я долженъ подумать о ней, продолжалъ Мертонъ. Я довольно насмотрлся, какъ у васъ идутъ дла, и вижу, что, если бы она вышла за тебя замужъ, пришлось бы ей тебя содержать, а не теб ее.

— Сохрани Боже! У насъ дла не до такой степени худо идутъ, дядюшка.

— Ты, я увренъ, на столько мужчина, что не захочешь сть женинъ хлбъ, продолжалъ Мертонъ: — а если ты не таковъ, то я на столько отецъ, что не захочу допустить до этого свою дочь.

— Ахъ, какъ тяжело выслушивать такія жестокія слова, выговорилъ задыхаясь Джорджъ.

— Лучше говорить прямо, нежели обиняками, когда уже разъ ршился говорить, отвчалъ старикъ.

— Скажите мн, пожалуйста, какъ понимаете вы это? Долженъ я это принимать отъ васъ одного, или и отъ Сусанны тоже? Можетъ быть она просила васъ мн это передать? говорилъ Джорджъ, при чемъ губы его дрожали такъ, что онъ едва могъ выговаривать слова.

— Сусанна послушная дочь. Что я скажу, то и она скажетъ, ты долженъ знать, что вс твои попытки заставить ее выдти у меня изъ повиновенія будутъ напрасны: это теб никогда не удастся.

— Довольно, довольно, отвчалъ Джорджъ сердито:— довольно вы мн наговорили, я никогда не собирался ни одну двушку учить дурному.

— Прощай, Джорджъ! и Мертонъ ушелъ.

— Прощайте, дядюшка! (неблагодарный старый плутъ!)

— Вилліамъ! крякнулъ онъ своему брату, который тотчасъ же прибжалъ разузнавать новость:— наша матушка не отказалась его выпутать, когда было нужно, если бы не она, у него теперь ничего бы за душой не было. И вотъ, вмсто благодарности, онъ мн такъ дурно платитъ. О, Боже мой! о, Вилліамъ!

— Ну, да что же, дастъ онъ денегъ или нтъ?

— Я его даже и не спрашивалъ.

— И не спрашивалъ? вскричалъ Вилліамъ.

— Помилуй, Вилліамъ, онъ мн не далъ и слова выговорить, сказалъ Джорджъ, глядя умоляющимъ взоромъ на брата:— онъ видитъ, что наши дла очень худо идутъ и почти запрещаетъ мн думать о Сусанн.

— Ну, чтожъ, сказалъ другой братъ, отрывисто: — ты бы долженъ былъ сказать ему правду, попросить его помочь намъ, вдь онъ нашъ родной.

— Ты непремнно хочешь меня унизить, во что бы то ни стало, ты мн не братъ, отвчалъ Джорджъ, взбшенный и оскорбленный.

— Считаться, такъ считаться, сказалъ Вилліамъ:— я просилъ Медовса, и онъ отказалъ мн. Ты хотлъ просить дядю, но заговорился о Сусанн и увлекся до того, что даже и не вспомнилъ о деньгахъ, вопросъ — кто же изъ насъ кривитъ душою?

— Если ты смешь говорить это про меня, такъ я теб сверну голову, негодяй.

— Ты кривишь душой, а кром того глупъ и нераспорядителенъ въ длахъ.

— Такъ ты хочешь драться?

— Да, хочу.

— Ну, хорошо, пусть будетъ такъ, пусть одинъ изъ насъ управляетъ фермой и будетъ полнымъ хозяиномъ, а другой убирается къ чорту, ужъ мн это надоло.

— И мн тоже, сказалъ Вилліамъ быстро. Довольно мн этихъ двухъ лтъ.

Братья засучили рукава, пожали другъ другу руки, оба отступили на шагъ и начали боксировать.

Трудно было ршить, что именно заставило братьевъ забыться до драки: ферма ли, деньги ли, характеры ли, спросить бы ихъ,— и они врно признались бы въ настоящей причин: виновницею всему была Сусанна Мертонъ.

Тайная ревность давно уже скрывалась въ обоихъ братьяхъ, а теперь она выразилась явно.

Ахъ, Вилліамъ Фильдингъ, и вс — берегитесь ревности. Проклятая ревность! Она — царица всхъ страстей и пороковъ, другія страсти изобличаютъ характеръ, эта же измняетъ его, а иногда и совершенно разрушаетъ. Она превращаетъ честныхъ людей въ змй, а голубей въ коршуновъ!— Страшная, неестественная смсь любви и ненависти, она отравляетъ все нравственное, сковываетъ разсудокъ, подавляетъ чувство справедливости, уничтожаетъ состраданіе, развращаетъ сердце и осуждаетъ на вчное проклятіе.

И такъ, оба Фильдинга, механически пожавъ другъ другу руку и отступивъ на шагъ, начали драться на кулакахъ.

Каждый изъ нихъ разсчитывалъ на успхъ и вмст съ тмъ каждый зналъ, что съ противникомъ состязаться не легко.

Нельзя было не удивиться посл этого, что Джорджъ вдругъ первый опустилъ руки и обратилъ свои взгляды совсмъ въ другую сторону. На его лиц выраженіе гнва замнилось другимъ, нжнымъ и отчасти смшаннымъ со страхомъ.

Вилліамъ посмотрлъ въ ту же сторону, и лицо его приняло такое же выраженіе, какъ у Джорджа, онъ тоже заложилъ руки въ карманы и принялся беззаботно свистать.

Красивая молодая двушка вдругъ бросилась между двухъ братьевъ.

Ея первыя слова еще сильне увеличили ихъ замшательство.

— Что это значитъ? вскричала она гордо, какъ будто королева, осуждающая своихъ подданныхъ.

Джорджъ взглянулъ на Вилліама, тотъ ничего не нашелъ для своего оправданія.

Тогда Джорджъ сказалъ, нсколько запинаясь, но чрезвычайно нжнымъ голосомъ:

— Вилліамъ показывалъ мн новый пріемъ въ бокса, которому онъ выучился на ярмарк, вотъ и все, Сусанна.

— Это ложь, Джорджъ, отвчала двушка, и притомъ первая, которую я слышу отъ тебя (Джорджъ покраснлъ). Вы дрались,— я видла, какъ ваши глаза блестли!

Посмотрть, какъ братья при этомъ перемигнулись, можно было бы съ истиннымъ наслажденіемъ.

— Фи! Фи! какъ это можно, вскричали они единодушно. Родные братья могутъ разв драться? по-крайней-мр это невозможная вещь на христіанской земл, гд даже и ко всякому ближнему проповдуется братская любовь. Какъ это вамъ могло придти въ голову?

— Да, это грхъ, Сусанна, сказалъ Вилліамъ.— Я прошу у васъ прощенія, Сусанна.

— О, я была уврена, что не вы виноваты, это все Джорджъ. Джорджъ, не стыдно ли вамъ быть такимъ разбойникомъ? вамъ ни почемъ проливать братскую кровь!

— Сусанна, полноте, не сердитесь, я совсмъ не хотлъ проливать его кровь, а только хотлъ проучить его за дерзость.

— Или чтобы васъ проучили за вашу, отвчалъ Вилліамъ хладнокровно.

— И это вроятне, сказала Сусанна:— Джорджъ, возьмите руку Вилліама, сію же минуту возьмите, я вамъ говорю, вскричала она повелительнымъ и нетерпливымъ тономъ.

— Ну, что же? отчего же и не взять? Пожалуйста, Сусанна, не выходите изъ себя отъ пустяковъ, сказалъ Джорджъ кротко.

Братья подали другъ-другу руки, она заставила ихъ долго оставаться въ этомъ положеніи. Они исполняли ея желаніе оба съ поникшей головой.

— А я покуда прочту вамъ маленькое наставленіе, сказала Сусанна.— Вы должны оба стать на колни и поблагодарить Провидніе, которое послало меня, чтобы спасти васъ отъ ужаснаго грха, а что касается до васъ, Джорджъ, то характеръ вамъ необходимо перемнить, а то я ни за что не соглашусь соединиться съ вами.

— Ну, вотъ теперь вдругъ я одинъ сталъ виноватъ, весь стыдъ на меня обрушился. Какая немилость, сказалъ Джорджъ, вынимая свою руку изъ руки Вилліама.

— Разумется, отвчала Сусанна. Вилліамъ кроткій молодой человкъ, онъ никогда ни съ кмъ не ссорится, а вы безпрестанно, еще недавно вы прибили извощика.

— Онъ говорилъ о васъ грубо.

Сусанна въ душ улыбалась, а между тмъ старалась длать самый строгій видъ, къ какому только была способна.

Я этому не врю, сказала Сусанна:— просто вамъ пришла охота быть разбойникомъ, подраться, точно такъ же, какъ и сегодня.

— Ахъ, Боже мой! сказалъ съ грубостью Джордж: — Бдный Джорджъ вчно виноватъ.

— О! Отвчала двушка, и на устахъ ея блеснула чистая, ангольская улыбка. Я бы могла бранить точно также и Вилліама, если бы принимала столько же участія въ его поведеніи, какъ въ вашемъ, еслибы оно меня такъ же близко касалось.

— Нтъ, нтъ! вскричалъ Джорджъ, совершенно осчастливленный и съ прояснившимся лицомъ: — и не думайте, Сусанна, никого бранить кром меня, Вилліамъ, сказалъ онъ быстро и искренно, извини, прости меня.

— Довольно объ этомъ, пожалуйста, отвчалъ Вилліамъ.

— Сусанна, сказалъ Джорджъ:— вы не знаете, сколько я долженъ переносить. Сердце мое сжимается отъ тоски, милая Сусанна. Еще не прошло часу, какъ дядюшка упрекалъ меня въ моихъ неудачахъ, въ томъ, что мн не везетъ въ длахъ, и почти запретилъ мн говорить съ вами. Въ эту самую минуту, когда я былъ такъ оскорбленъ, подошелъ ко мн братъ, какъ на грхъ, и началъ тоже не кстати говорить о нашихъ длахъ. Еще, Сусанна, дядюшка сказалъ, что вы во всемъ съ нимъ соглашаетесь, всегда его слушаетесь, и что во всемъ, всегда, возьмете его сторону.

— Джорджъ, сказала Сусанна, мн очень жаль, что батюшка былъ къ вамъ такой недобрый.

— Благодарю васъ за участіе, Сусанна, это первое доброе слово, которое я слышу сегодня.

— Но послушаніе родителямъ, продолжала Сусанна.— Важная обязанность. Надюсь, что я никогда не ослушаюсь своего отца, произнесла она, запинаясь.

— Я не прошу ни одну двушку, сказалъ Джорджъ поспшно, быть ко мн доброю, снисходительною, если она меня не любить. Я такъ несчастливъ! Я недостоинъ порядочной двушки.

На это Сусанна отвчала очень рзко:

— Это правда, вы не будете достойны порядочной двушки, пока не измните своего характера.

Джорджъ не сказалъ ни слова, но отошелъ и, опустивъ голову, облокотился на стоявшую вблизи одежку. Въ это время присоединилось къ групп новое лицо, въ бломъ жилет, хорошенькомъ галстух, охотничьей куртк и мокрыхъ, покрытыхъ тиною панталонахъ и башмакахъ, съ пустымъ ягдташемъ за плечами.

Человкъ этотъ присоединился къ групп въ то самое время, какъ Джорджъ принялъ такую грустную дозу.

Читатель вроятно догадался, что это былъ Робинзонъ. Онъ постоянно уговаривалъ Джорджа хать съ нимъ въ Калифорнію и при этомъ не жаллъ ни хлопотъ, ни краснорчія въ своемъ родъ. И теперь онъ началъ съ тмъ же приставать къ Джорджу:

— Да подемъ, говорилъ Робинзонъ, тамъ составишь себ состояніе.

— Отчего же вы сами не нажили себ тамъ состоянія? спросила Сусанна.

— Извините, миссъ, вы ошибаетесь, если бы не нажилъ, такъ бы и не промоталъ.

— Разумется, прибавилъ Вилліамъ, что легко приходитъ, то скоро и уходитъ.

— Вы говорите о пыли?

— Особенно о золотой, замтила Сусанна.

Робинзонъ засмялся.

— Я замчаю, что двицы очень дки въ Беркшайр, сказалъ онъ.

Потомъ Робинзонъ продолжалъ разсуждать о золота.

— Золото не разносится втромъ, какъ смена, оно достается трудне, долго нужно до него докапываться, его вырывать не такъ легко, какъ вашъ картофель, вамъ никогда и не случалось такъ работать, за васъ все быки да лошади трудятся, слышите, Фильдингъ — нумеръ второй?

— А разв вамъ случалось видть когда-нибудь, какъ быкъ коситъ сно? спросилъ сухо Вилліамъ.

— Прошу не хвастаться, отвчалъ Робинзонъ. За то они все съдятъ, пока до успете оглянуться.

Эта острота была до того въ деревенскомъ вкус, что даже самъ Вилліамъ размялся. Одинъ Джорджъ оставался серьознымъ.

— Да что съ нимъ случилось? спросилъ Робинзонъ, указывая на Джорджи.

— Онъ сердитъ, оставьте его въ поко, отвчала Сусанна, съ намреніемъ громче. Джорджъ вздрогнулъ, но не сказалъ ни слова.

Робинзонъ опять сталъ распространяться о томъ, съ какимъ ужаснымъ трудомъ добываютъ золото даже и въ самой Калифорніи, онъ разсказывалъ, какъ промокаютъ насквозь рубашки рудокоповъ, когда они силятся выкапывать золото, какъ запрашивали по доллару за мытье каждой такой рубашки, и какъ рудокопы, чтобы избжать этой издержки, посылали мыть свое блье въ Китай, отсылали они его по понедльникамъ, а получали обратно по субботамъ,— только черезъ шесть субботъ въ седьмую.

Потомъ мистеръ Робинзонъ сталъ сравнивать Англичанъ съ разными другими націями, по ту сторону Атлантическаго океана, тутъ онъ боле всего расточалъ свое краснорчіе, восхваляя дятельность въ новыхъ странахъ.

Наконецъ онъ опять возвратился къ усиленнымъ приглашеніямъ Джорджа въ Калифорнію.

— Подемъ, Джорджъ! вернешься богачомъ, можешь жениться на дочери какого-нибудь герцога, и кром того, по лучить за нею хорошее приданое. Напримръ, пять тысячъ фунтовъ въ годъ, да три дома въ полное владніе.

— И карету.

— И коляску.

— И кабріолетъ.

— И двадцать лягавыхъ собакъ.

— И такой большой телескопъ, что звзды къ нему будутъ обращаться, а не онъ къ звздамъ.

— И пропасть хорошенькихъ горничныхъ.

— И дворецкаго съ такими густыми бакенбардами, чтобы он были похожи на половую щетку.

— И серебрянную ванну, полную розовой воды, въ ней можно будетъ сидть и читать газеты.

— И оранжерею, полную персиковъ, и зеленаго гороха круглый годъ.

— И въ церкви особенную скамью, всегда вымытую духами.

— И коверъ въ футъ толщиной.

— И фортепіано въ каждой комнат.

Потомъ Робинзонъ просилъ своего друга открыть глаза, и посмотрть на какой жалкой, бдной земл онъ живетъ, какъ онъ мало иметъ доходу, и что ему предстоитъ?— вчная перспектива длать долги.

И все это Робинзонъ пересчиталъ съ такою бглостью, съ какою прежде и не были знакомы въ Беркшайр.

— Лучше корка хлба въ Англіи, чмъ мясо буйвола въ Калифорніи, отвчалъ Джорджъ, но въ тон его далеко не было столько увренности, сколько было бы недлю тому назадъ.

— А я бы не могла никакъ жить между тамошними разбойниками и ворами, сказала Сусанна.

— Странно, подумалъ Робинзонъ, мн вс поютъ одну и ту же псню.

Тутъ всхъ позвала къ обду Сара, служанка на ферм Фильдинговъ. Сусанна нсколько медлила, чтобы остаться на един съ Джоржемъ. Она начала непріятный для него разговоръ, желая его предупредить на счетъ Робинзона.

— Батюшка говоритъ, что у Робинзона нтъ никакого занятія, онъ не ведетъ никакой торговли, онъ и не джентльменъ, не смотря на зеленый галстухъ, такъ врно онъ какой нибудь бродяга или плутъ.

— Скажите лучше прямо: его главный недостатокъ въ томъ, что онъ мой другъ, отвчалъ горько Джорджъ. Онъ единственное существо, которое сказало мн сегодня хоть что нибудь утшительное. Да, я очень хорошо видлъ, какъ сердито вы на него смотрли.

Глаза Сусанны заблестли, на нихъ навернулись слезы, она вся вспыхнула яркимъ румянцемъ.

— Джорджъ, вы просто сумасшедшій, сказала она, вы не умете читать чувства женщины, ни изъ ея словъ, ни изъ ея взглядовъ.

И Сусанна была такъ сердита, такъ обижена, что во все время обда не говорила съ Джорджемъ.

Бдный Джорджъ вошелъ въ домъ въ слдъ за нею, съ какимъ-то болзненнымъ, тяжелымъ чувствомъ на сердц.

У фермера была гордая, чувствительная натура, подъ грубой оболочкой.

Слова Мертона, какъ острый ножъ, врзались въ его душу. Ему казалось, что вс его ненавидятъ, что вс, безъ исключенія, желаютъ ему зла. Онъ дрожалъ отъ какого-то необъяснимаго страха, онъ желалъ всею душою чтобы солнце закатилось хоть въ полдень, только поскоре кончился бы для него грустный, томительный день.

II.

Почти весь обдъ прошелъ въ молчаніи, Робинзонъ былъ слишкомъ голоденъ, чтобы говорить, а Сусанну и Джорджа что-то тяготило. Когда хотли вставать изъ-за стола, Вилліамъ замтилъ на дворъ двухъ незнакомцевъ, они, какъ будто осматривали коровъ и свиней. Это его очень удивило.

Вилліамъ Фильдингъ, частію желая слышать замчанія этихъ людей, частію думая найдти въ нихъ знакомыхъ, всталъ раньше другихъ и побжалъ къ незнакомцамъ.

Другіе беззаботно смотрли изъ окна и видли, какъ Вилліамъ вступилъ въ разговоръ съ этими людьми, но скоро вниманіе ихъ отъ этой группы было отвлечено входомъ Медовса. Онъ явился съ остальнымъ обществомъ.

Сусанна не могла не замтить особеннаго удовольствія на его лиц.

— Мистеръ Медовсъ, сказала она, вы сегодня веселы и улыбаетесь какъ майское утро, даже пріятно смотрть на васъ, самому какъ будто длается веселе, а вы видите, какіе мы вс сегодня скучные.

Медовсъ не сказалъ ни слова, казалось, это замчаніе подйствовало на него не совсмъ пріятно.

Джорджъ всталъ изъ-за стола, Сусанна тоже, а Робинзонъ только немного отодвинулся отъ стола, сидя на стул и потомъ вдругъ закричалъ: Ало!

Вс обернулись, и увидали лицо Вилліама у самаго окошка.

Онъ былъ необыкновенно блденъ, сначала онъ хотлъ обратить на себя вниманіе Джорджа, не говоря ни слова, но такъ какъ на него смотрло все общество, а не одинъ Джорджъ, то онъ былъ вынужденъ говорить.

— Джорджъ, поди ко мн на словечко, сказалъ онъ.

Джорджъ всталъ и вышелъ, но въ Сусанн любопытство было сильно задто, она не выдержала, и пошла въ слдъ за Джорджемъ, вмст съ Медовсомъ.

— Я зову тебя одного, Джорджъ, сказалъ Вилліамъ отчасти серьознымъ, отчасти дрожащимъ голосомъ.

Джорджъ взглянулъ на брата.

— Боже мой, что такое? спросилъ онъ, врно какое нибудь ужасное несчастіе, я цлый день предчувствовалъ что-то необыкновенное, такъ и есть. Но неужели я буду въ состояніи еще что ннбудь перенести, посл всего, что я перенесъ сегодня утромъ? Неужели у меня достанетъ силъ?

Вилліамъ повсилъ голову.

— Джорджъ плохо, несчастіе надъ фермой за недоимку по арендной плат.

Сначала Джорджъ не сказалъ ни слова, онъ буквально пошатнулся отъ этихъ словъ, его гордый умъ былъ страшно пораженъ, униженъ, потомъ онъ со стономъ отвернулся отъ всхъ, отошелъ къ углу дома и закрылъ лицо.

Медовсъ, владвшій необыкновеннымъ искусствомъ управлять собой, съумлъ сдлать совершенно безстрастное лицо.

До этой минуты Сусанна всегда казалась нсколько холодною къ Джорджу, она часто его журила, часто была имъ недовольна.

Но когда она увидла его бдствіе и отчаяніе, то не знала куда дться отъ мученія.

— Джорджъ, Джорджъ, кричала она, не отчаивайтесь такъ, ради Бога. Ужь будто нельзя помочь этому горю! Гд батюшка? Мн сказали, что онъ здсь. У него есть деньги, онъ вамъ поможетъ. Она бросилась изъ толпы искать Мертона и не успла еще завернуть за уголъ дома, какъ встртилась съ отцомъ.

— Ты бы лучше шла домой, сказалъ онъ ей важно.

— О! нтъ! нтъ! Я была часто слишкомъ зла къ Джорджу, я не была довольно снисходительна, и она протянула руки къ отцу съ такимъ страдающимъ видомъ, какъ будто ожидала цлительнаго бальзама для своего растерзаннаго сердца.

Медовсъ то блднлъ, то краснлъ. Мертонъ былъ изъ такихъ друзей, которые, въ случа несчастія, всегда первые приходятъ, но не всегда для помощи.

— Вотъ, кричалъ онъ, видишь ли, Джорджъ, я говорилъ правду. Я зналъ, что это должно было такъ кончиться рано или поздно!

Джорджъ съ бшенствомъ взглянулъ на него.

— Какъ, вы и теперь являетесь ко мн съ оскорбленіями? Намъ врно мало того, что вы наговорили мн утромъ? Скажу вамъ только одно, я никогда не съумю быть такимъ человкомъ, какъ вы. Вы, въ знакъ памяти о моей матери, въ знакъ благодарности ей за то, что она васъ сдлала человкомъ, мстите ея сыновьямъ, рады случаю оскорбить ихъ!

— Джорджъ! Джорджъ! кричала Сусанна въ отчаяніи, замолчите, ради Бога, замолчите. Я вижу, вы теперь можете сказать такія слова, которыя навсегда разлучатъ насъ съ вами. А это будетъ ужасно! Батюшка! кричала примирительница: какъ это вы можете нападать на Джорджа, корить его въ несчастіи! Ахъ, Боже мой, какіе мы вс сегодня были къ нему не добрые!

Никто еще не усплъ сказать слова, какъ вошелъ лакей въ ливре и подалъ письмо. Вс постарались скрыть свое волненіе. Онъ подалъ письмо Джорджу и, сказавъ: ‘Мн приказано ждать отвта, фермеръ Фильдингъ,’ вышелъ.

— Отъ мистера Винчестера, сказалъ Джорджъ, разсмотрвъ внимательно надпись.

Въ этой стран съ особеннымъ самолюбіемъ старались узнавать отъ кого письмо, по надписи, а не по подписи.

— Отъ эсквайра (Esquire) Франка Винчестера! Что-то онъ теб пишетъ? сказалъ Мертонъ, очень удивленный. Это задло Джорджа.

Человкъ всегда останется человкомъ: Джорджъ былъ очень радъ, что получилъ письмо отъ джентльмена, и могъ читать его при томъ, кто его страшно оскорбилъ, и при тхъ, которые были свидтелями этого оскорбленія.

— Кажется отъ него, сказалъ Джорджъ сухо, распечаталъ письмо и сталъ читать его вслухъ.

‘Джорджъ Фильдингъ, добрый другъ мой, подумайте еще хорошенько: я взялъ дв каюты на корабл, который отправляется завтра, во время перезда вы будете имть вс возможныя удобства, а это не послдняя вещь. Я исполню то, что общалъ вамъ (онъ мн общалъ пятьсотъ овецъ, съ которыхъ я буду получать большой доходъ). Я долженъ имть при себ честнаго человка, и гд же я найду такого честнаго, какъ Джорджъ Фильдингъ?’ (Благодарю васъ, мистеръ Винчестеръ,— Джорджъ Фильдингъ благодаритъ васъ, сэръ.) Тутъ молодой фермеръ остановился, выпрямился какъ-то особенно просто и благородно, и смло посмотрлъ прямо въ глаза всмъ бывшимъ тутъ.

‘Вы спасли мн жизнь — здсь я ничего не могу для васъ сдлать, да вы и сами въ Гров ничего не длаете хорошаго,— это вс говорятъ, (‘это вс говорятъ!’ повторилъ Джорджъ и вздрогнулъ при этихъ словахъ).

‘Если бы вы знали, мой добрый, славный Джорджъ, какъ мн трудно хать безъ васъ туда, гд вы наврное могли бы составить себ состояніе, мн это, право, очень больно. Врьте, я съ трепетомъ ожидаю ршенія вашего: тогда я узнаю, придется ли моимъ глазамъ, цлыхъ четыре мсяца, постоянно смотрть на одну только воду, или ихъ будетъ радовать что-то родное, свое, лицо Англичанина и — друга… и… и…’

Бдный Джорджъ больше не могъ читать, эти добрыя слова, посл всхъ оскорбленій и униженій, перенесенныхъ имъ въ тотъ день, переполнили его сердце.

Сусанна взяла у него письмо и продолжала читать: ‘Если вашъ отвтъ для меня благопріятенъ, то довольно одного слова. Въ такомъ случа прізжайте въ гостинницу ‘Краунъ’, въ Ньюбороф, сегодня ночью, мы тамъ встртимся, и до города отправимся въ дилижанс.’

— Скажите, что отвтъ: да, объявилъ Джорджъ вошедшему слуг.

Сусанна, еще разъ перечитывавшая про себя письмо, хотя и ясно слышала это слово, но не поврила ушамъ своимъ: она старалась убдить себя, что ей только послышалось, потому что она въ это время была занята другимъ. Но слуга подошелъ ближе, и Джорджъ повторилъ: ‘Скажите своему господину: да’.

— Да? Джорджъ! вскричала Сусанна. Что значитъ ‘да’? Что вы хотите этимъ сказать? Вы дете въ Австралію?

— Отвтъ — да, сказалъ Джорджъ.

Слуга ушелъ съ этимъ отвтомъ.

Вс стояли молча и неподвижно.

— Этотъ джентльменъ меня уважаетъ, если не уважаютъ т, которые во сто разъ хуже его. И для меня довольно его уваженія. Какой порядочный человкъ станетъ оскорблять другаго въ несчастіи? это могутъ длать только одни непорядочные, бездушные люди. Я ршился. Соберу, уложу свои вещи и уду. И онъ не взглянулъ ни на Сусанну, ни на другихъ, а пошелъ въ домъ, какъ человкъ, который ходитъ во сн.

Вс были поражены, долго никто не могъ вымолвить слова.

Наконецъ Сусанна закричала такъ пронзительно, какъ будто отъ внезапной раны.

— Батюшка! что вы сдлали?

Мертонъ самъ былъ тронутъ, но отвчалъ ршительно:

— Только исполнилъ свою обязанность, Сусанна, надюсь, что ты, съ своей стороны, выполнишь свою.

Въ эту минуту Робинзонъ отворилъ окно и выпрыгнулъ на дворъ.

Медовсъ, занятый боле серьозными интересами, совсмъ было и забылъ о Робинзон, но когда увидлъ его, то сдлалъ знакъ какому-то человку, стоявшему у забора двора, и внимательно наблюдавшему за тмъ, что происходило на двор.

— Что случилось? кричалъ Робинзонъ.

— Джорджъ детъ въ Австралію, отводилъ Мертонъ хладнокровно.

— Въ Австралію! прокричалъ еще громче Робинзонъ, въ Австралію! да онъ съ ума сошелъ! кто туда здитъ, если насильно не посылаютъ! Я бы туда не похалъ, если бы даже и за мой проздъ заплатили, если бы дали мн пропасть платья и блья,— если бы прислали за мной тамъ губернаторскую карету, чтобы довезти меня до какого нибудь огромнаго и великолпнаго дома, приготовленнаго именно для меня, гд горили бы огни, были бы приготовлены трубки и сдланы постели.

Когда Робинзонъ кончилъ свою выходку, полисменъ, который въ это время украдкой къ нему приблизился, взялъ его сильно за одну руку, а потомъ и за другую.

Атакованный такъ неожиданно, Робинзонъ не могъ освободиться, а только посмотрлъ въ лицо тому, который имъ завладлъ, и отвернулся съ презрніемъ.

— Уфъ! сказалъ Робинзонъ.

— А, сказалъ полисменъ, надвая ему ручныя цпи. А вотъ и придется хать въ Австралію, именно туда, куда не хотлось. Будетъ и новое платье, только одноцвтное, за перездъ заплатятъ, тамъ ожидаетъ огромный домъ, а пожалуй, и губернаторская карета выдетъ на встрчу, если не скоро найдутъ шлюпку для колодниковъ. И полисменъ былъ совершенно счастливъ, что могъ отпускать такія остроты.

Но между томъ Робинзонъ опомнился.

— Господа! сказалъ онъ съ достоинствомъ:— какъ мн понимать это насиліе отъ людей, мн совершенно незнакомыхъ? И онъ принялся разъигрывать роль угнетенной невинности. Я не знаю васъ, сэръ, прибавилъ онъ:— и изъ тона вашего заключаю, что вы тоже не знаете съ кмъ говорите.

Полисменъ расхохотался и вынулъ у угнетенной невинности изъ кармана краденые банковые билеты, которые Медовсъ тотчасъ же призналъ за свои.

Тогда Робинзонъ прибгнулъ къ другому средству,— въ своемъ род тоже довольно ловкому.

— Миссъ Мертонъ, проговорилъ онъ, Вроятно вы также противъ меня — въ этомъ нтъ сомннія, но я даю вамъ, слово, что я не виноватъ. Будетъ время, вы вспомните это слово, и тогда моя невинность вдвойн восторжествуетъ надъ клеветой.

Сусанна Мертонъ бросилась къ двери.

— Я непремнно должна сказать Джорджу обо всемъ этомъ.

Въ душ она была очень рада найдти предлогъ отправиться къ Джорджу. Она хотла напомнить ему своякъ присутствіемъ, что если родной домъ иметъ шипы, за то въ немъ и не безъ розъ.

Новости скоро разнеслись: разныя деревенскія головы высунулись черезъ заборъ, посмотрть на трагическое происшествіе съ Робинзономъ. Полисменъ закладывалъ лошадь въ тележку, чтобы отвезти Робинзона въ ближайшую тюрьму.

Но если бы кто нибудь подумалъ, что Робинзонъ упалъ духомъ, тотъ ошибся бы сильно.

— Ну, чтожъ, я очень доволенъ, говорилъ онъ. Правда, я предпочиталъ хать въ Калифорнію, но всегда окажу, что лучше похать въ Австралію, чмъ остаться въ Англіи. Я буду наслаждаться прекраснымъ климатомъ, я составлю себ состояніе подъ улыбающимся солнцемъ. Чего же лучшаго можно желать?

Пока онъ расточалъ передъ толпой свое краснорчіе, Джорджъ и Сусанна вышли вмст изъ дому. Лицо Джорджа выражало удавленіе и отчасти ужасъ.

— Воръ! кричалъ онъ. И я жалъ руку вора!

— Вотъ о чемъ человкъ заботится! сказалъ Робинзонъ.

— Если у тебя нтъ стыда, то у меня онъ есть, Боже мой, лучше было бы мн уже давно ухать!

— Джорджъ! сказалъ съ упрекомъ виновный, который истинно привязался къ честному молодому фермеру. Скажи, взялъ ли я у тебя хоть что-нибудь? У тебя много серебряныхъ вещей: суповая чашка, тяжелый кофейникъ, нсколько старинныхъ ложекъ, такихъ толстыхъ, какихъ теперь и не длаютъ. Все это лежитъ въ шкатулк у тебя подъ кроватью, пожалуйста, поди, пересчитай все, увидишь что все цло, я буду спокоенъ. Теперь, что ни пропадетъ, все станутъ на меня сваливать. Миссъ Мертонъ, а вашъ золотой браслетъ съ камнемъ,— сколько разъ я могъ бы его украсть! Миссъ Мертонъ, упросите его подать мн руку на прощаніе. Я его сильно люблю, а можетъ быть, намъ никогда въ жизни не придется больше свидться,

— Подать теб руку? серьозно отвчалъ Джорджъ. Коли бы у тебя руки были свободны, я не пожаллъ бы на тебя своего кулака, а теперь ты даже не стоишь того, чтобы о теб думали. Впрочемъ, ты и безъ того въ несчастіи, и я самъ тоже. Я прощаю тебя, только дай Богъ мн никогда больше не видть твоего лица.

И Джорджъ отъ него отвернулся.

Робинзонъ кусалъ губы, но не говорилъ ни слова, только глаза его заблестли. Въ это время изъ толпы любопытныхъ, смотрвшихъ черезъ заборъ, отдлились мальчикъ и двочка и, держась за руки, подошли къ Джорджу. Двочка оказалась храбре и заговорила первая.

— Фермеръ Фильдингъ, сказала она, кланяясь, что сейчасъ же въ слдъ за ней сдлалъ и мальчикъ, мы пришли посмотрть на вора, намъ сказали, что вы его поймали. Ахъ, бдный, это онъ, вотъ ужь никакъ бы не догадались, что это воръ!

Трудно отгадать, что происходитъ въ сердц порочнаго человка, замтно было только, что Робинзонъ измнился въ лиц отъ наивнаго замчанія двочки.

— Мистеръ Якобсъ, сказалъ онъ, обращаясь къ полисмену, разв вы имете какое-нибудь право выставлять меня къ позорному столбу прежде суда? Онъ сказалъ это хладнокровно и серьозно, и потомъ прибавилъ:— Вы, конечно, знаете, что я такой же человкъ, какъ и вы, и даже собратъ вашъ, потому что вы прежде то же были воромъ. Потомъ вдругъ, перемняя тонъ на самый веселый и безцеремонный, онъ продолжалъ: — я говорю, Якобсъ, что вы врно помните, какъ вы ломали лавку серебряника въ Ламбес съ Джемсомъ Салибори, съ Джекомъ и съ…?

— Вотъ тележка готова, закричалъ мистеръ Якобсъ, подемъ, подемъ скоре. И бывшій воръ поспшно усадилъ настоящаго вора и увезъ его.

Джорджъ Фильдингъ горько вздохнулъ: вотъ еще лишнее огорченіе. Онъ цлыхъ два мсяца такъ усердно старался защищать Робинзона отъ наговоровъ цлой деревни!

Въ деревняхъ привыкли въ каждомъ незнакомомъ, новомъ лиц подозрвать что нибудь дурное.

— Что онъ длаетъ? спрашивала вся деревня. Откуда онъ досталъ такое красивое платье съ металлическими пуговицами, жилетъ и зеленый атласный галстухъ съ красной подкладкой. На немъ все похоже на джентльмена, а все-таки въ самомъ-то есть что-то не джентльменское.

Джорджъ иногда просто смялся надъ всми этими вопросами, иногда очень сердился, но во всякомъ случа, всегда одинаково энергически отстаивалъ своего пріятеля и жильца.

И вдругъ, что же оказалось: онъ виноватъ, а вс эти болтуны правы, его пріятеля, котораго онъ защищалъ отъ всхъ,— при немъ сковали цпями и повезли въ ближайшую тюрьму. И это было сдлано въ глазахъ всхъ деревенскихъ звакъ и сплетниковъ. Много будутъ они сегодня вечеромъ разсказывать объ утреннемъ приключеніи!

Джорджъ Фильдингъ жалобно воскликнулъ:

— Я готовъ хать хоть сію минуту, я ршился хать, я даже радъ, что ду, потому что оставляю за собою только бездну оскорбленій, и больше ничего. И онъ бросился въ домъ, чтобы избжать людскихъ глазъ, и приготовить все нужное къ дальнему путешествію.

Вилліамъ и Медовсъ остались на един. Оба они слдили глазами за Джорджемъ, и каждый изъ нихъ былъ въ сильномъ волненіи, которое одинъ отъ другаго желалъ скрыть.

На ферм было дв комнаты, выходившія окнами на то мсто, гд утромъ происходило все описанное.

Одна изъ нихъ, поменьше, была небольшая гостиная, въ которой очень рдко бывали. Тутъ на стол лежала огромная старинная Библія, заглавный ея листъ былъ весь испещренъ разными почерками, которыми записывались имена, дни рожденія и смерти цлыхъ поколній Фильдинговъ. Стны были увшаны разными старинными и новйшими картинами. Отворенное окно этой солнечной комнатки было все уставлено горшками цвтовъ, распространявшихъ по комнатъ самый пріятный запахъ. За этими цвтами, два часа тому назадъ, въ этой комнат сидлъ знакомый уже намъ старикъ, и слдилъ внимательно за всмъ, что длалось на двор.

Исаакъ Леви съ годами пріобрлъ много опытности, но при этомъ не притупилъ еще въ себ ни одного чувства. Лтъ сорокъ пять тому назадъ, онъ постигъ вполн, до какой степени люди эгоисты, какъ всегда мало желаютъ они ближнему добра, и какъ, если даже и захотятъ вдругъ сдлать для другаго что-нибудь хорошее, то непремнно съ эгоистическою цлью, съ выгодою для себя. Онъ зналъ, до чего большая часть сердецъ черства. И онъ свыкся съ этимъ, какъ человкъ рано или поздно свыкается со всмъ.

Ему пришлось, цлые полвка, читать одну прекрасную, интересную страницу природы, написанную на черномъ, бломъ и красномъ пергаментъ. Страница эта — человкъ.

Результатъ такого чтенія былъ вотъ какой: головы у людей гораздо различне, чмъ сердца.

Для всякаго, оба грустныя происшествія съ Робинзономъ и Джорджемъ казались чмъ-то выходящимъ изъ ряда обыкновенныхъ, вс были поражены, взволнованы, а Леви смотрлъ на все это какъ на дло самое простое, встрчающееся часто, забываемое легко, однимъ словомъ, какъ на тысячное повтореніе стараго. Онъ только особенно проницательно наблюдалъ за каждымъ изъ дйствующихъ лицъ, и безошибочно читалъ насквозь въ душ каждаго. Всхъ боле подвергся его вниманію Медовсъ, къ которому онъ, казалось, заглядывалъ въ самую глубину сердца.

Глаза Леви блестли, слухъ былъ наостренъ, онъ былъ терпливъ какъ кошка и проницателенъ какъ рысь, когда смотрлъ на своего врага.

О старик, правда, забыли, но не вс.

Медовсъ былъ человкъ осторожный, смтливый, и потому одинъ изъ всхъ предложилъ себ этотъ вопросъ: ‘Гд этотъ старый язычникъ, и что онъ длаетъ?’

Медовсъ тихонько подошелъ къ двери маленькой комнаты, и вдругъ, неожиданно, вбжалъ въ нее.

Онъ увидлъ тамъ стараго еврея, лежащаго на диван и отдыхающаго, съ лицемъ покрытымъ платкомъ.

Медовсъ остановился, пристально на него посмотрлъ, прислушался къ едва слышному дыханію, дотронулся до него слегка рукою, и вышелъ вонъ.

Черезъ тридцать секундъ посл этого, Исаакъ проснулся, и сталъ опять смотрть изъ-за цвтовъ, терпливый какъ кошка, и проницательный какъ рысь.

И такъ, когда Джорджъ ушелъ, Вилліамъ Фильдингъ и Медовсъ оба почувствовали необходимость одиночества, потому что каждый изъ нихъ хотлъ дать волю своимъ чувствамъ и мыслямъ, которыя при другихъ скрывались. По этому они повернулись лицами въ противуположныя стороны, и разошлись.

Но Исаакъ Леви видлъ физіономіи обоихъ, и прочелъ этихъ людей насквозь.

Онъ долго по буквамъ, по складамъ, читалъ текстъ, а теперь на лицахъ этихъ двухъ людей прочелъ и толкованіе текста.

Толкованіе это говорило, что Вилліамъ доволенъ отъздомъ Джорджа, и самъ передъ собой стыдится за чувство такой радости, что Медовсъ еще боле Вилліама радуется отъзду Джорджа, и, можетъ быть, стыдится, если онъ способенъ стыдиться.

Исаакъ отошелъ отъ мста своихъ наблюденій, онъ сдлалъ свое дло: онъ все понялъ.

— Они оба любятъ эту женщину, особенно Медовсъ любитъ ее со всею силою страсти, а она — ага! и изъ-подъ густыхъ бровей Леви засіяло торжество. Но въ его года скоро успокоиваются, онъ ршилъ хладнокровно ожидать удобнаго случая, когда можно будетъ съ большею увренностью поразить врага.

Старикъ съ перваго раза понялъ Медовса, подъ этой серьозной личиной кипла самая пылкая, жгучая страсть, какая можетъ быть только въ сильной натур.

Онъ нсколько времени боролся съ этою страстью.

— Она любитъ другаго, разсуждалъ онъ про себя. Я напрасно буду за ней ухаживать, никакой пользы изъ этого не выйдетъ. Но чмъ огненне становилась любовь, тмъ легче таяли надъ ея пламенемъ разсужденія, одно за другимъ.

И Медовсъ сталъ разсуждать иначе.

— Вдь они жениться никогда не могутъ. Это дло невозможное. Пусть бы они или скоре женились, или скоре разошлись: одно изъ двухъ. Я тогда по-крайней-мр зналъ бы, при чемъ я, и пересталъ бы мучиться. Но нтъ, они никакъ не могутъ соединиться и Сусанна напрасно тратитъ и молодость и любовь на пустую мечту, которой никогда не суждено сбыться. И вдь она не такъ любитъ, какъ, напримръ, я ее. Она, какъ большая часть молодыхъ двушекъ, полюбила перваго, который ее полюбилъ, и дала ему слово, даже не зная настоящей цны этому слову. Они вмст гуляютъ, говорятъ, любезничаютъ, такъ идетъ день за днемъ. Это привычка и больше ничего. Потомъ онъ сталъ наблюдать за этой парочкой, и нашелъ, что Сусанна къ Джорджу холодна, требовательна, и, какъ видно, не ищетъ случая оставаться съ нимъ наедин.

Дойдя до этаго заключенія, онъ счелъ долгомъ позаботиться о благ молодой двушки.

Медовсъ хорошо понималъ, что для всякой дочери фермера онъ блестящая партія, ‘и куда со мною тягаться бдному Фильдингу’, думалъ онъ про себя. ‘Ему слдуетъ остаться холостымъ, а то гд ему содержать жену и дтей на жалкіе доходы съ своей Гровъ?’

Часто онъ однако пенялъ на судьбу, зачмъ она устроила хотя и ничтожное препятствіе,— но все-таки препятствіе къ его счастію, къ его соединенію съ тою, которую онъ любитъ.

— Джорджъ Фильдингъ пустой молокососъ, который можетъ быть точно также счастливъ со всякой другой двушкой, а не исключительно только съ моимъ сокровищемъ. Глупецъ,— онъ слпъ, даже не видитъ, что у него есть соперники, не видитъ, что его же братъ въ нее влюбленъ. Однако же я это вижу! значитъ у влюбленныхъ зоркіе глаза, такъ ужъ не видитъ ли онъ меня? Вотъ хорошо, а я такъ ревностно собираюсь отнять ее у обоихъ Фильдинговъ. Ну, что же? Тутъ нтъ ровно ничего дурнаго. Еслибы я любилъ ее такъ же, какъ они, такъ, Боже меня избави, я ни за что бы имъ тогда не помшалъ. Но нтъ, это не та любовь, какою они ее любятъ. Имъ довольно нсколько недль времени, да нсколько кружекъ эля: вотъ любовь, какъ разъ, и испарится. А я люблю не такъ. Я до сихъ поръ не любилъ ни одной женщины, и никогда не взгляну ни на одну посл нея.

И такъ, мало-по-малу, Медовсъ усплъ совершенно оправдать себя въ своемъ ршеніи отбить Сусанну у Джорджа. Онъ нашелъ, что такъ какъ это будетъ сдлано честнымъ образомъ, то нтъ тутъ ровно ничего предосудительнаго.

Когда онъ, однажды на всегда, ршился привести свое намреніе въ исполненіе, во всхъ словахъ, во всхъ поступкахъ этого человка стало проявляться вліяніе его тайнаго желанія. Отъ его-то многостороннихъ происковъ Джорджъ ршился хать въ Австралію, хотя самъ Джорджъ даже не подозрвалъ, что сдлалъ это Медовсъ.

Изъ этого можно видть, что всми уважаемый человкъ можетъ длать много дурнаго, можетъ быть больше, чмъ иной плутъ.

Пожатіе плечъ Медовса вызвало арестъ Робинзона. Одинъ намекъ Медовса вынудилъ Мертона озадачить Джорджа разговоромъ о его отношеніяхъ къ Сусанн. Немногихъ его словъ, сказанныхъ съ особеннымъ выраженіемъ, было достаточно, чтобы закрыть кассу банка для Фильдинговъ, и т. д. Теперь, когда Джорджъ наконецъ ршился хать въ Австралію, Медовсъ не могъ скрыть своего восторга. Онъ былъ увренъ, что, посл отъзда фермера, склонитъ Сусанну на свою сторону, что она скоро забудетъ Джорджа, и выйдетъ за него. При такихъ мечтахъ замиралъ въ немъ духъ.

Чтобы скрыть отъ всхъ свои чувства, онъ пошелъ къ воротамъ, намреваясь ухать. Мальчикъ, котораго онъ посылалъ по своему длу, только что вернулся и лошадь ожидала хозяина.

Онъ уже поставилъ ногу въ стремя, но вдругъ остановился и спросилъ одного изъ слугъ при ферм, ушелъ ли жидъ.

— Я его сейчасъ видлъ въ ригъ, отвчалъ слуга.

Медовсъ вынулъ ногу изъ стремени.

Никогда не оставлять за собою врага, было одно изъ его правилъ. ‘И зачмъ остается этотъ старый язычникъ? Что ему тутъ длать?’ спрашивалъ онъ самъ себя. Потомъ стиснулъ зубы и побожился ни за что не оставлять деревни, пока Джорджъ Фильдингъ ни будетъ на дорог въ Австралію.

Онъ отослалъ свою лошадь въ ‘Блакъ-Горсъ’, и пошелъ по деревн, потомъ показалъ мальчику шиллингъ и сказалъ: Ты это получишь, если дашь мн знать, когда Джорджъ Фильдингъ будетъ узжать, я хочу его еще разъ видть узжающимъ.

И дйствительно, онъ сильно желалъ его видть узжающимъ!

III.

Между тмъ въ Гров, тянулись тяжелые, горестные часы для Джорджа Фильдинга. Онъ уже не заботился о своей ферм, мысленно онъ уже былъ далеко отъ нея. Платье его было готово, ему больше нечего было длать, онъ желалъ бы только вдругъ броситься на корабль, спрятать голову, заснуть и забыть свое горе. Да, онъ желалъ бы спать до самой той земли, гд ему суждено обогатиться, и откуда онъ вернется женихомъ, достойнымъ Сусанны.

Минута разлуки наступила. Она была для молодаго фермера не такъ тяжела, какъ онъ ожидалъ: Джорджа утшало участіе и сожалніе всхъ его сосдей при разставаніи. Многіе только въ эту минуту его поняли и оцнили, многіе въ первый разъ съ жаромъ пожали ему въ этотъ день руку. Многіе съ чувствомъ повторяли: Да благословитъ тебя Богъ!

Сара вынесла дорожный мшокъ Джорджа, раскрыла его съ горькими слезами и вложила туда бутылку, къ которой привязала бумажный ярлычекъ съ своимъ именемъ. Этимъ она хотла доказать Джорджу, что его помнятъ на ферм. Потомъ она опять заперла мшокъ, отдала Джорджу ключъ и пошла домой, утирая слезы передникомъ.

Джорджъ пристально посмотрлъ на Вилліама, и сказалъ ему:

— Вилліамъ, не хочешь ли,— пойдемъ, пожалуйста, со мной.

— Съ удовольствіемъ, Джорджъ.

Они прошли весь дворъ рядомъ, молча. Джорджъ глядлъ въ послдній разъ на свои стога, потомъ остановился, хотлъ какъ будто заговорить, но сказалъ только: ‘не здсь’, и они пошли дальше. Они дошли до деревенской церкви, Вилліамъ удивлялся, что Джорджъ ничего не говоритъ. Наконецъ, братья пришли на кладбище — и сердце Вилліама сжалось. Корова пастора гуляла по могиламъ. Вилліамъ взялъ было камень, чтобы бросить въ нее, но Джорджъ остановилъ его, выпроводилъ корову очень тихо, и сталъ осторожно шагать между могилами. Вилліамъ слдовалъ за нимъ и сердце его все крпче и крпче билось подъ вліяніемъ какого-то необъяснимаго страха. Вилліамъ понялъ, куда Джорджъ ведетъ его, но что станетъ братъ ему говорить тамъ? При этомъ его волненіе становилось еще сильне.

Они подошли къ могил своей матери.

Могила эта раздляла двухъ братьевъ, одинъ стоялъ по одной сторон, другой по другой,— но оба молчали, оба стояли съ поникшей головою.

Джорджъ прошепталъ: ‘Прощай, матушка, врно ты никогда не думала, что я приду къ теб прощаться съ такими чувствами.’ Потомъ онъ обратился къ Вилліаму, открылъ ротъ, чтобы ему что-то сказать (врно то, для чего онъ его и звалъ съ собой), но не былъ въ силахъ ничего выговорить. Такъ его сердце было переполнено. А можетъ быть, онъ побоялся своей ршимости. Онъ вздрогнулъ и потомъ съ тяжелымъ вздохомъ пошелъ обратно домой. Вилліамъ точно также шелъ вслдъ за нимъ, не зная что думать, что длать, что говорить. Наконецъ онъ выговорилъ:

— Я бы ни за что не ухалъ, еслибы оставлялъ здсь свое сердце.

— А я такъ ду, отвчалъ Джорджъ чрезвычайно серьезно.

Когда они вернулись домой, то нашли тамъ еще нсколько собравшагося народа.

Старикъ Фильдингъ, ддъ этихъ молодыхъ людей, тоже былъ тутъ: его вывезли, въ огромномъ креол, погрться на солнышк.

Ддушка Фильдингъ, можно сказать, дошелъ до послднихъ предловъ человческой жизни. Ему было девяносто два года. Черты его лица стали похожи на веревки, взоръ у него былъ совершенно безстрастный, онъ почти ничего не понималъ что вокругъ него длалось. Та малость крови, которая осталась, едва обращалась въ немъ, каждая капля нужна была, чтобы поддерживать біеніе сердца.

Медовсъ вернулся посмотрть, какъ Джорджъ подетъ, старикъ Мертонъ тоже пришелъ проститься. Сердце его тревожно билось отъ участія.

— Джорджъ, сказалъ онъ, мн очень жаль, что я съ тобой говорилъ сегодня немного рзко. Это мн очень больно, но вдь я не могъ думать, что мы такъ скоро разстанемся.

— Не вспоминайте больше объ этомъ, дядюшка, едва слышно проговорилъ Джорджъ. Теперь все равно.

Сусанна Мертонъ тоже вышла: она услышала утшительныя для нея слова отца, и казалась спокойною, но была чрезвычайно блдна. Она бросилась къ отцу и обняла его шею руками.

— О, батюшка! сказала она умоляющимъ голосомъ. Я думала, что это сонъ, а онъ узжаетъ, въ самомъ дл узжаетъ. Батюшка, не отпускай его отъ насъ, поговори съ нимъ ласково, ты видишь, какъ онъ разстроенъ!

— Сусанна! сказалъ старикъ. Можетъ быть онъ и считаетъ меня своимъ врагомъ, но онъ ошибается: я ему не врагъ. Я никогда не отдамъ свою дочь за разореннаго фермера, но пусть у него хоть завтра же будетъ тысяча фунтовъ, только тысяча, чтобы я видлъ, что у него есть въ чемъ найдти подпору, и тогда я ему отдамъ дочь мою съ благословеніемъ.

Медовсъ трепеталъ отъ страха.

— Дайте руку, дядюшка, вскричалъ Джорджъ, съ жаромъ, дайте руку въ залогъ: вы исполните то, что сейчасъ сказали. Дайте вы мн руку передо небомъ и передо всми этими свидтелями.

Старый фермеръ тотчасъ же подалъ Джорджу руку.

— Но, батюшка, вскричала Сусанна, вдь ваши слова все-таки насъ разлучаютъ, вдь онъ, при этомъ условіи, непремнно долженъ ухать отъ меня.

— Сусанна! сказалъ Джорджъ грустно и ршительно: я долженъ хать, но не забывай, что это единственно для твоего блага, милая моя Сусанна. Я иду, чтобы сдлаться лучшимъ, для тебя же. Я хочу быть тебя достойнымъ. Дядюшка, посл вашихъ словъ, я ду очень охотно. Но позвольте мн открыть Сусанн передъ вами всю мою душу.

— Я уйду, Джорджъ, уйду, не буду вамъ мшать, переговорите о чемъ хотите на прощаніе.

Мертонъ совсмъ уже собрался уйдти, какъ былъ остановленъ новымъ и неожиданнымъ обстоятельствомъ. Старикъ съ длинной бородой и блестящими глазами стоялъ уже нсколько времени между говорившими, и они его не замчали. Онъ пристально смотрлъ на Медовса, и произнесъ только одно слово, обращаясь къ нему, но словомъ этимъ онъ поразилъ его, какъ молотомъ.

— Нтъ! сказалъ Исаакъ Леви.

— Нтъ! повторилъ онъ еще разъ, обращаясь къ Джону Медовсу.

Медовсъ очень хорошо понялъ значеніе этого ‘нтъ’. Онъ понялъ, что это отвтъ на вс его планы, надежды и желанія.

— Молодой человкъ, сказалъ Исаакъ Джорджу, вы не подете изъ дома вашихъ предковъ скитаться по свту. Мои старые глаза видятъ лучше вашихъ (и онъ при этомъ послалъ убійственный взглядъ Медовсу), вы честный человкъ, это вс говорятъ, вы возьмете у меня денегъ, чтобы заплатить за аренду, и та, которая васъ любитъ, (и онъ еще разъ также взглянулъ на Медовса) будетъ благословлять меня за это.

— О, да! я васъ благословляю, вскричала Сусанна отъ всей души. Медовсъ едва держался на ногахъ.

— Врно само небо послало васъ, вскричала Сусанна. Это мистеръ Леви, изъ Фарнборофа.

Медовсъ проклиналъ судьбу за то, что она послала ему такого врага.

— Все, что я устроивалъ, создавалъ такъ долго, рушилось въ одну минуту! думалъ онъ, приближаясь къ отчаянію.

Между тмъ Сусанна была полна счастіемъ и надеждой. Вилліамъ стоялъ уныло.

Старый еврей смотрлъ на всхъ поочередно и торжествовалъ съ наслажденіемъ. Но когда глаза его встртили Джорджа, на лиц Исаака показалось удивленіе.

Онъ имлъ полное право удивляться. На лиц молодаго человка не было ни радости, ни волненія. Онъ стоялъ недвижимъ, какъ статуя, и когда раскрылъ ротъ, то казалось, будто статуя хочетъ заговорить своими мраморными губами.

— Нтъ, Сусанна! Нтъ, добрый, почтенный старикъ! я честенъ, хоть и бденъ,— я гордъ, хотя вы видли, какъ меня сегодня нсколько разъ унижали, у моего собственнаго порога. Занимать, не имя врной возможности отдать, почти все равно, что красть. А я знаю, что никогда не буду въ состояніи вамъ заплатить. Я съ фермы не могу получать больше, чмъ получалъ до-сихъ-поръ, знаю, что занимался ею всегда старательно, и что никто другой не получитъ съ нея большаго дохода. Пусть теперь Вилліамъ съ нею похлопочетъ, ему этого давно хотлось. Почемъ знать, можетъ быть, ему больше будетъ удачи, нежели мн.

— Я теперь не думаю о ферм, Джорджъ, сказалъ Вилліамъ. Я думаю о томъ времени, когда мы были дтьми, и любили играть на могильныхъ камняхъ. Онъ едва выговорилъ это.

— Мистеръ Леви! кажется, вы принимаете во мн участіе, вы расположены ко мн, такъ прошу васъ, не лишите моего брата такого же расположенія, когда меня не будетъ здсь.

— Вы все-таки настаиваете на отъзд. Какъ хотите, молодой человкъ, это ваше дло. Позвольте только сказать вамъ словечко наедин. Они оба отошли въ сторону, и Леви что-то тихо ему передалъ.

Мертонъ подозвалъ къ себ Сусанну, и взялъ съ нея общаніе быть благоразумною, потомъ онъ подалъ руку Джорджу и ушелъ.

Медовсъ подозрвалъ по взгляду, брошенному Исаакомъ въ его сторону, и по лицу, Джорджа, на которомъ вдругъ выразилось удивленіе и презрніе, что его врагъ понялъ вс его замыслы, и предостерегалъ отъ нихъ Джорджа.

Маклеру стало очень неловко, онъ боялся, что его тайну вдругъ обнаружатъ. Онъ сказалъ Мертону: ‘фермеръ, и я иду съ вами.’ Черезъ минуту онъ очутился возл Мертона, который между-тмъ отворялъ ворота.

Вдругъ Джоржъ его остановилъ, сказавъ:

— Нтъ, сэръ! постойте! Будьте, пожалуйста, свидтелемъ того, что я хочу сказать. Потрудитесь, сэръ, подойти поближе.

Медовсъ вернулся, стиснулъ зубы и приготовился ршительно ко всему. Онъ проклиналъ себя, что не ухалъ въ ту минуту, когда Джорджъ объявилъ твердую ршимость отправиться въ Австралію. На лицъ Джорджа было какое-то особенное выраженіе, обратившее на себя общее вниманіе.

Медовсъ то блднлъ, то краснлъ.

— Я хочу говоритъ съ братомъ, мистеръ Медовсъ! сказалъ Джорджъ многозначительно.

— Со мною, Джорджъ? спросилъ Вилліамъ, какъ будто чувствуя себя не совсмъ ловко.

— Съ тобою! Пожалуйста, отойдите немного, сказалъ Джорджъ нсколькимъ сосдямъ, которые толпились около нихъ. Это дло семейное.

Исаакъ Леви слъ на скамейк въ сторон.

Теперь пришла очередь Вилліама волноваться, но онъ себя утшалъ: ‘Это врно объ ферм,’ думалъ онъ, ‘Врно объ ферм.’

Джорджъ началъ: ‘Я давно уже хотлъ поговорить съ тобою объ этомъ, но все откладывалъ, совстился, теперь, когда я отъ нея узжаю, я долженъ теб это сказать, и скажу, Вилліамъ.’

— Хорошо, Джорджъ, въ чемъ же дло?

— Вилліамъ, ты любишь мою Сусанну!

Какъ ни трудно было Джорджу говорить, однако онъ произнесъ эти слова важно и спокойно. Вилліамъ взглянулъ на всхъ и потомъ, въ припадк стыда, закрылъ лицо руками.

Сусанна упрекнула Джорджа вслухъ. ‘Стыдись, Джоржъ! ты просто сумасшедшій, я уврена, что у Вилліама этого никогда на ум не было.’

Джорджъ указалъ ей на Вилліама.

Она тотчасъ замолчала, очень покраснла и потупила глаза въ землю. Положеніе было для всхъ затруднительное, а въ особенности для Медовса, который ожидалъ своей очереди. Джорджъ продолжалъ:

— Не думай, добрый братъ, чтобы я тебя упрекалъ въ этомъ. Кто можетъ знать ее и не любить? Но она моя, Вилліамъ, и больше ни чья. Она еще три года тому назадъ дала мн слово. И хотя мы съ ней, на бду, сегодня не ладили, однако она врно станетъ обо мн вспоминать, когда я буду въ океан. Надюсь, что никакой негодяй не отобьетъ ее у меня.

— Негодяй!.. Джорджъ, простоналъ Вилліамъ. Никогда я не ожидалъ услышать отъ тебя такое слово!

— Я надюсь, Вилліамъ, что здсь такихъ негодяевъ не найдется, и потому такъ смло это говорю. Джорджъ взглянулъ при этомъ и на брата, и на Медовса. Скажу только, что кто бы это ни сдлалъ, и по какой бы то ни было причин — тотъ будетъ негодяй, и сдлаетъ низкій поступокъ. Сусанна, что ты на это скажешь? Говори свое мнніе.

— О, Джорджъ, сказала Сусанна съ любовью, надюсь, ты не будешь во мн сомнваться. Уже три года, какъ мы дали другъ другу слово и я во все это время ни разу не раскаялась въ своемъ выбор. Я никогда не видла и никогда не увижу человка, котораго могла бы полюбить кром тебя, мой милый Джорджъ. Прими отъ меня кольцо и слово, Джорджъ. Она надла ему на палецъ свое кольцо и быстро поцловала его руку. Пока ты мн вренъ, насъ только смерть можетъ разлучить. Ты говоришь, что я тогда была холодна къ теб. Но ты ошибаешься. Ты не знаешь, какія женщины сумасшедшія: он находятъ наслажденіе мучить того, кого любятъ, и этимъ самымъ мучатъ самихъ себя, въ десятеро больше. Я всегда любила тебя, но никогда еще не любила столько, какъ сегодня. Ты честенъ, такъ гордъ, такъ несчастливъ,— я люблю тебя, уважаю, боготворю. Другъ мой, ангелъ мой, жизнь моя!

Она видла одного Джорджа, думала о немъ одномъ, а вмст съ тмъ ршительно не знала, какими словами, убжденіями, доказательствами уничтожить его сомннія.

Слова эти она говорила отъ всей души, со слезами и со всмъ огнемъ, который можетъ быть въ чистой, страстной женской природ. Она обняла любимаго человка и обливала его слезами, онъ поцловалъ ее въ голову и нсколько успокоился выраженіемъ ея любви. Медовсъ былъ блденъ, какъ полотно, И дрожалъ всмъ тломъ.

— Ты слышалъ, Вилліамъ? спросилъ Джорджъ.

— Слышалъ, Джорджъ, отвчалъ Вилліамъ съ поникшею голевою. Джорджъ сталъ между Сусанной и Вилліамомъ.

— И такъ, Сусанна, сказалъ онъ громко, вотъ теб братъ. Вилліамъ дрогнулъ.

— Вилліамъ, продолжалъ онъ:— вотъ жизнь моя. И онъ указалъ на Сусанну.

— Если ты мн братъ, то не позволишь никому ее похитить. У Вилліама замеръ духъ. Онъ понялъ только теперь, зачмъ Джорджъ водилъ его на могилу матери.

— Никогда! никогда! кричалъ онъ со слезами,— Богъ поможетъ мн это исполнить. Съ этой минуты, она мн только сестра, не больше. Пусть я буду проклятъ, если я или кто-нибудь другой разлучитъ васъ.

Для Вилліама эта была страшная, но ршительная минута. Онъ не обманывалъ брата, онъ говорилъ только то, что чувствовалъ. Легко понять, какъ трудно оторвать сердце отъ любимаго предмета, какъ больно разстаться навсегда съ своими планами, надеждами, со своимъ счастіемъ.

Джорджъ вполн оцнилъ жертву брата. Онъ подошелъ къ нему.

— Я врю теб, полагаюсь на тебя и благодарю. Джорджъ протянулъ брату руку, но природа взяла верхъ и онъ бросился въ объятія Вилліама.

Исаакъ Леви подошелъ къ братьямъ и сказалъ Вилліаму:

— Теперь я буду принимать въ васъ участіе. Онъ тихо и задумчиво отошелъ.

— Теперь, сказалъ Джорджъ, я чувствую въ себ довольно силы, чтобъ ухать. Онъ взглянулъ на все и на всхъ, какъ бы прощаясь со всмъ, что оставлялъ, потомъ подошелъ къ креслу своего дда.

— Ддушка, я узжаю далеко, можетъ быть мы никогда больше не увидимся, скажите мн что-нибудь на прощанье.

Старикъ не вдругъ понялъ, и потому Сусанна повторила ему еще разъ: ‘ддушка, скажите что-нибудь Джорджу, онъ узжаетъ въ дальнія страны.’ Когда она это повторила прямо надъ ухомъ старика, онъ взглянулъ на внука и съ большимъ усиліемъ проговорилъ:

— Джорджъ, привези мн оттуда табаку.

Джорджу стало грустно, что старикъ не въ состояніи благословить его на путь.

— Друзья, сказалъ онъ, обращаясь ко всмъ окружающимъ, я хотлъ, чтобы старикъ благословилъ меня, а онъ заговорилъ про табакъ…. Но все равно, ддушка, я и этихъ словъ не забуду.

У дома былъ привязанъ на цпи Карло, лягавая собака Вилліама. Карло, замтивъ какое-то особенное волненіе вокругъ себя, былъ такъ любопытенъ, что вышелъ изъ своей кануры и сталъ махать хвостомъ, какъ будто принимая участіе въ общей сует. Джорджъ подошелъ къ собак и погладилъ ее по голов.

— Прощай, Карло, прошепталъ Джорджъ, бдный Карло, не будемъ мы съ тобой больше ходить за куропатками!

Вилліамъ все время слдилъ за братомъ.

— Прощай, родная церковь, куда я ходилъ ребенкомъ и взрослымъ, прощай, кладбище, гд лежитъ моя мать. Сусанна, колокола не будутъ звонить при моемъ отъзд, сегодня не праздникъ, я больше ихъ не услышу.

Онъ съ трудомъ выговорилъ эти слова, и вдругъ, будто по мановенію какой-нибудь феи, раздался веселый звонъ колоколовъ!

Джорджъ былъ пораженъ. Онъ поблднлъ, губы его задрожали.

— Что это такое? спросилъ онъ, отчего такой веселый звонъ? точно насмхаются надо мной, точно знаютъ, что у меня на душ?

— Нтъ, вскричалъ Вилліамъ, я знаю почему звонятъ.

— Такъ скажи скоре.

— Сегодня внчаются Томъ Клеркъ и Мери Боргерстъ. Они опоздали, потому что раньше не могли найти звонарей.

— Боже мой, Вилліамъ, они только годъ любятъ другъ друга, а мы съ Сусанной три года. Они внчаются сегодня, а мы съ Сусанной!… О! Боже мой! какая разница. И онъ закрылъ лицо руками и громко зарыдалъ.

Сусанна бросилась къ нему на шею: ‘О, Джорджъ, не узжай, пожалй себя и меня.’ Она не помнила себя, съ нея упалъ чепчикъ, прическа ея разстроилась. Они вмст рыдали. Медовсъ дрожалъ отъ ревности и готовъ былъ проклясть все на свт, онъ стоялъ какъ прикованный къ мсту.

Джорджъ и Сусанна то плакали, то цловались.

— Несчастные, пусть имъ поможетъ Господь Богъ, сказалъ про себя добродушно Вилліамъ.

Наконецъ Джорджъ первый опомнился. ‘Просто, стыдно имть такъ мало характера’, сказалъ онъ, и крпко поцловалъ Сусанну.

Вс чувствовали, что настала ршительная минута.

— Помоги мн, Вилліамъ, сказалъ онъ брату. У меня недостаетъ мужества.

Сусанна дрожала, Джорджъ опять ее поцловалъ. Вилліамъ взялъ ее за руку. Она еще сильне задрожала.

Джорджъ еще разъ крпко поцловалъ ее, вскрикнулъ голосомъ, раздирающимъ сердце, и бросился отъ нихъ бжать.

Сусанна испустила нсколько отчаянныхъ криковъ и протянула об руки къ Джорджу. Но онъ не видалъ этого, потому что не смлъ оглянуться.

Вилліамъ веллъ спустить собаку, и она побжала за Джорджемъ. Сусанна опустилась, блдная и слабая, на грудь своего брата.

— Молись, сестра, сказалъ ласково Вилліамъ. Молись.

Когда Джорджъ поднялся на гору, ему послышались шаги сзади, и онъ остановился. Это былъ Карло. Джорджъ благословлялъ Вилліама, что онъ догадался отпустить собаку, она казалась ему чмъ-то роднымъ, близкимъ. Съ горы онъ еще разъ взглянулъ на свой родной домъ и на все, что онъ оставлялъ на родин дорогаго, тяжело вздохнулъ и исчезъ изъ вида.

IV.

Какъ много на свт горя!

Сколько долженъ былъ несчастный Джорджъ перенести въ одинъ день! Онъ разстался съ своей фермой, съ своей родиной, вдвойн ему милой по могил матери, онъ оставилъ свое счастіе — Сусанну. И все это онъ долженъ былъ вытерпть, не упадая духомъ.

На ферм тоже царствовало отчаяніе. Стоило только взглянуть на несчастную Сусанну, на горестное лицо, съ какимъ она сидла въ кухн Джорджа, чтобы понять, что она не была въ состояніи отправиться въ тотъ же день домой. Такъ она была утомлена страданіемъ.

Вилліамъ предложилъ ей остаться переночевать въ Гровъ. Но она и слышать этого не хотла. Тогда онъ заложилъ лошадь и повезъ ее домой.

Во время всей дороги, она только разъ съ нимъ заговорила: сказала, что ей очень холодно. А день былъ чрезвычайно жаркій.

Вилліамъ снялъ съ себя плащъ и надлъ на нее, почти насильно.

Когда онъ довезъ ее, она вошла въ свой домъ, блдная, разстроенная, съ блуждающими глазами, и не сказала ни слова Вилліаму. Это его очень огорчило, онъ еще стоялъ задумчиво и неподвижно возл тележки, какъ Сусанна воротилась, подошла къ нему и, молча, подала ему руку.

Онъ съ чувствомъ пожалъ эту руку, и Сусанна опять, рыдая, ушла въ свою комнату.

Что перенесла несчастная жертва въ этой комнат въ первый мсяцъ посл отъзда Джорджа, что она перестрадала, сколько перечувствовала — я могъ бы описать. Но я жалю тихъ, кто будетъ читать эти строки, я знаю, какъ имъ будетъ больно, тяжело за Сусанну, какъ стснится ихъ сердце. Зачмъ же доставлять лишнія минуты грусти? Ихъ безъ того у всякаго довольно. Оставимъ ее, пока на время: религія и разсудокъ нсколько облегчатъ ея положеніе. Теперь она стоитъ на колняхъ у своей постели, и лицо ея спрятано въ подушки. Скажу только: избави Богъ всякаго любящаго человка пить ту чашу, которая досталась бдной Сусанн Мертонъ!

Какъ только Джорджъ скрылся изъ вида, мистеръ Медовсъ тотчасъ же отправился домой. Въ немъ, въ эти минуты, одна страсть смнялась другою. Онъ пылалъ любовью, мучился ревностью, предавался отчаянію и въ первый разъ въ жизни чувствовалъ угрызенія совсти.

— Что мн остается длать теперь? думалъ онъ про тебя.— Я знаю, что Сусанна меня не любитъ, и врно не полюбитъ никогда, И такъ, вс мои планы и надежды рушились. И все это по предсказанію жида! Боже мой, зачмъ я люблю Сусанну! Она меня погубитъ. Какъ она цловала, какъ обнимала Джорджа! И я это видлъ! Видлъ и не убилъ ихъ обоихъ! Мн кажется, я въ аду! хоть бы онъ умеръ, мой соперникъ, въ этомъ путешествіи! Хоть бы корабль его пошелъ ко дну! Какъ бы я былъ счастливъ тогда! Я могъ бы надяться. Но нтъ. Какое я имю право желать этому человку несчастія? Они истинно любятъ другъ друга, я ихъ разлучилъ. Боже мой! прости меня и сжалься надъ ними. Никогда я не забуду, какъ онъ сказалъ:— надюсь, что здсь нтъ негодяевъ. Каково мн было это слышать и стоять возл него!

При такихъ мысляхъ онъ пришпоривалъ лошадь и такъ быстро мчался, что удивлялъ всхъ встрчавшихся. Кончилось тмъ, что лошадь гд-то споткнулась и упала: Медовсъ сильно разшибся и вернулся домой съ окровавленнымъ лицомъ.

Умывшись, онъ закурилъ трубку и услся у камина, въ немъ боролись различныя чувства. Въ первый разъ въ жизни, въ эту минуту онъ позабылъ о всхъ своихъ длахъ.

Наступилъ вечеръ, онъ все сидлъ у камина и все думалъ.

Изъ его оконъ виднлись два дома. Одинъ былъ домъ Мертона, а другой — домъ матери Медовса.

Мать эта была очень набожная старушка и любила, чтобы у нея иногда на дому пли псалмы, а сынъ не позволялъ этого, когда она жила съ нимъ: пніе мшало ему говорить о длахъ. Наконецъ мать предпочла жить отдльно.

Старушка никогда не говорила о сын, сынъ никогда не говорилъ о матери. Онъ выдавалъ ей, на ея издержки, небольшую сумму денегъ, никогда не спрашивалъ, не нужно ли ей еще, а между тмъ, еслибы она попросила, не отказалъ бы ей хоть въ двойномъ жаловань.

Солнце сіяло прямо на окна Сусанны Мертонъ, Медовсъ подошелъ къ своему окну и опустилъ стору.

Потомъ онъ сказалъ самъ себ: клянусь, что буду по возможности избгать этого искушенія. Не пойду больше къ Мертону, не пойду, пока буду любить Сусанну. Потомъ онъ чуть слышно прибавилъ: разв только тогда, если они за мной пришлютъ.

Потомъ онъ написалъ записку и послалъ ее къ своей матери.

Старушка Медовсъ сидла на порог своего дома и читала Библію, когда вошелъ человкъ съ этой запиской.

— Что это! кажется отъ Джона! сказала она. Что ему нужно? И она стала читать записку слдующаго содержанія:

‘Матушка, я одинъ, пожалуйте ко мн на нсколько дней.

Вашъ почтительный сынъ
Джонъ Медовсъ.’

— Послушай, Анна, закричала она одной изъ своихъ сосдокъ, очень милой молодой двушк. Джонъ проситъ меня къ себ, но я не поду, лучше напишу отвтъ. Одолжи-ка мн бумаги и чернилъ. Потомъ она обратилась къ слугъ:— Да что съ нимъ? спросила она.

— Не знаю, сударыня, отвчалъ онъ, только онъ пріхалъ домой очень не въ дух и ни съ кмъ слова не говоритъ.

Старушка написала, что не можетъ пріхать, потому что совсмъ потеряется въ его большомъ дом, что, однако, если онъ соберется къ ней, то она будетъ ему очень рада и что дастъ ему хорошіе совты, если онъ, хоть на этотъ разъ, будетъ расположенъ ихъ выслушать.

Она свернула письмо и положила его въ карманъ.

— Анна, знаешь что? лучше я поду.

— Я знала, что это такъ будетъ, сказала Анна.

— Отчего же ты это знала?

— Очень просто отчего. Оттого, что вы ему мать, а онъ вамъ сынъ.

VI.

Джонъ Медовсъ, и въ обыкновенномъ состояніи духа, былъ всегда дятеленъ. Теперь же онъ просто сдлался неутомимъ. Вставалъ въ 5 часовъ и цлый день безъ устали трудился.

У него былъ отличный помощникъ, Петеръ Кравлей, который везд, гд нужно было, служилъ Медовсу орудіемъ. Пріобрлъ себ маклеръ это орудіе вотъ какимъ образомъ: Петеръ Кравлей былъ кругомъ въ долгу, и Медовсъ заплатилъ за него, только съ тмъ условіемъ, чтобы тотъ обязался за это всегда быть ему полезнымъ, когда нужно. Медовсъ зналъ цну такого помощника, и потому не пожаллъ заплаченныхъ за него денегъ.

И дйствительно, Кравлей сдлался его правою рукою.

И такъ, дла теперь кипли въ рукахъ Медовса. Онъ все мечталъ о золот, объ одномъ золот, и, правду сказать, доставалъ его въ то время больше, чмъ когда-нибудь.

Посл дневныхъ трудовъ, онъ запирался часа на два къ себ въ комнату, курилъ, читалъ газеты, а думалъ все объ одной Сусанн Мертонъ.

Иногда онъ прозжалъ мимо ея оконъ. Сердце его билось сильно отъ радостной мысли, что онъ можетъ ее увидть, и потомъ горестно сжималось, когда онъ ошибался въ своихъ надеждахъ.

Онъ уже тысячу разъ раскаялся въ своей клятв.

— Они меня забыли, остается и мн ихъ забыть, говорилъ онъ про себя.

Сусанна дйствительно про него забыла, а Мертонъ въ это время страдалъ сильнымъ ревматизмомъ, не выходилъ изъ дому, и потому не могъ встрчаться съ Медовсомъ. Но онъ часто говорилъ Сусанн:— Медовсъ давно у насъ не былъ.

— Въ самомъ дл? безпечно отвчала она.

Въ одно воскресенье, Медовсъ ршительно не вытерплъ и пошелъ въ приходскую церковь, чтобы хоть тамъ увидть Сусанну. Онъ нарочно слъ на такое мсто, откуда она ему будетъ видне. Она сла на всегдашнее свое мсто, у колонны. Около нея не было никого. Она была блдна и грустна, но это не мшало ей быть прекрасной, какъ всегда.

Медовсъ слдилъ за нею и замтилъ, что у нея часто навертывались на глазахъ слезы. Онъ видлъ, какъ она старалась предаться совершенно молитв и слушать проповдника, и какъ все-таки измняла иногда себ: на лиц ея выражались разсянность, бдная Сусанна забывала невольно, что она въ церкви, и переносилась мыслью въ океанъ, къ своему Джорджу.

Медовсъ такъ былъ тронутъ, что даже пересталъ думать о себ, а жаллъ только объ одной Сусанн, ему бы хотлось сказать ей что-нибудь ласковое, утшительное. Онъ до того расчувствовался, что даже ему показалось, будто онъ долженъ пожалть и о Джордж, но это было не въ его силахъ: онъ слишкомъ ему завидовалъ.

Сусанна вышла изъ церкви одною дверью, а Медовсъ другою. Онъ надялся встртиться съ нею по дорог, но она нарочно, догадываясь о его намреніи, свернула на боковую тропинку.

Медовсъ съ грустью и отчаяніемъ пошелъ своей дорогой.

— Она меня ненавидитъ, подумалъ онъ.

А бдная Сусанна и не думала никого ненавидть, она только не могла ни съ кмъ говорить, она чуждалась всхъ, кром того, съ кмъ разсталась, и своего отца. Она избгала Meдовса не потому, что онъ Медовсъ, а потому, что хотла быть одна.

Когда онъ вернулся домой, то далъ себ слово больше о ней не думать.

На другой день вечеромъ онъ сталъ страшно скучать и похалъ прокатиться въ Ньюборофъ. Тамъ у одного книгопродавца онъ увидлъ книгу: ‘Колоніи Австраліи’.

Онъ сейчасъ же купилъ эту книгу и, кром того, поручилъ этому книгопродавцу доставить ему побольше разныхъ книгъ объ Австраліи.

На другой День Медовсъ получилъ томовъ двнадцать того же содержанія и самую подробную карту Австраліи.

Онъ принялся внимательно читать все это, увидлъ, такъ много вроятностей всякому составить себ состояніе въ такой прекрасной стран, это его сильно стало мучить. Вс замчали въ немъ большую перемну, онъ былъ постоянно не въ дух, постоянно раздраженъ, никто не понималъ причины.

Бывали такіе дни, когда Медовсъ думалъ, что сойдетъ съ ума. Онъ очень цнилъ присутствіе матери въ своемъ дом.

Правда, онъ ничего ей не поврялъ, между ними не было никакой симпатіи. Еслибы он открылъ ей свое сердце, она сказала бы ему, что большой грхъ любить Сусанну.

Старушка иногда старалась заставить его быть откровеннымъ, но онъ не поддавался, и она замолчала. И при всемъ, этомъ сынъ находилъ что-то успокоительное въ присутствіи матери.

Разъ какъ-то, посл обда, онъ сказалъ:

— Матушка, я долженъ буду ухать на время отсюда.

— Куда, зачмъ? спросила она.

— Я уду въ рудники на полгода, а можетъ быть и на годъ.

— Чтожъ, позжай, Джонъ. Это будетъ теб полезно. Теб нужна перемна.

— ду завтра же.

— Скоро.

— Пожалуй, если долго буду думать, такъ останусь.

Въ этотъ самый вечеръ совершенно неожиданно пришелъ къ Медовсу Мертонъ.

Онъ весело вошелъ, любезно раскланялся и сталъ пнять Медовсу, что тотъ ни разу его не навстилъ. Потомъ старикъ очень удивился, увидвъ столько книгъ объ Австраліи, и спрашивалъ Медовса, на что он ему.

— У меня есть тамъ друзья, которые постоянно пишутъ, какъ тамъ легко обогатиться. И это правда, то же самое я вижу изъ этихъ книгъ.

— Какъ вы думаете, онъ не напрасно туда похалъ? спросилъ Мертонъ.

— Не могу сказать, отвчалъ Медовсъ.

Мертонъ сталъ просить Медовса разсказать ему что-нибудь объ Австраліи. Тотъ охотно передалъ все вычитанное изъ двнадцати томовъ. Мертонъ чрезвычайно внимательно его слушалъ.

Въ девять часовъ старикъ Мертонъ ушелъ домой, а Медовсъ остался въ отчаяніи, что гость, просидвъ три часа, не сказалъ ни слова о Сусанн.

— Завтра нельзя хать, завтра рыночный день, но посл завтра я непремнно узжаю. Я не могу жить здсь и не видть ея, не говорить съ нею. Я съ ума сойду.

На другой день, только что онъ собрался хать на рынокъ, какъ получилъ письмо, и что же? Глаза его заблистали, онъ задрожалъ всмъ тломъ. Вотъ письмо:

‘Добрый мистеръ Медовсъ,

Вы очень давно у насъ не были. Не задете ли сегодня на чашку чаю, когда подете мимо, возвращаясь съ рынка,— если это васъ не затруднитъ. Батюшка, кажется, хочетъ показать вамъ телятъ, которыхъ онъ намренъ продать.

Уважающая васъ
Сусанна Мертонъ.’

‘P. S. Батюшка страдалъ ревматизмомъ, и я тоже весь этотъ мсяцъ не совсмъ была здорова.’

Медовсъ отвтилъ посланному:

— Скажи миссъ Мертонъ, что если будетъ возможно, то я пріду.

Онъ былъ вн себя отъ восторга, радуясь, что они сами его пригласили, и что теперь съ его стороны не будетъ неблагородно хать.

Долго онъ думалъ, почему Сусанна его пригласила, и объяснялъ это самымъ выгоднымъ для себя образомъ: ‘Джорджа раздляетъ съ нею море, а я здсь близко, это хорошее начало!’

Пріхавъ къ Мертонамъ, онъ старался войдти какъ можно проще, равнодушне, но это ему дорого стоило.

Мертонъ принялъ его радушно, Сусанна вжливо и съ легкой улыбкой.

Фермеръ заговорилъ о хлбопашеств, Сусанна, молча, занималась чаемъ. Это было не по сердцу Медовсу. Онъ, впрочемъ, думалъ, что Сусанна просто капризничаетъ. Это длилось долго. Наконецъ Мертонъ подошелъ къ чайному столу, попросить у дочери еще чаю, и въ это время она ему что-то шепнула на ухо.

— Хорошо, хорошо, сейчасъ, отвчалъ онъ.

— Мистеръ Медовсъ, разскажите-ка намъ о той сторон, гд Джорджъ. Вы такъ хорошо разсказываете, сказалъ Мертонъ.

И Сусанна забросала вопросами разскащика. Онъ отвчалъ на вс, но не охотно. Она хотла знать, можно ли тамъ разбогатть, можно ли быть здоровымъ, хорошо ли тамъ жить?

Медовсъ поторопился ухать, общая скоро повторить свое посщеніе.

Онъ ухалъ взбшеннымъ: онъ понялъ, для чего Сусанна желала его видть. Однако скоро нашелъ себ утшеніе:

— Она любитъ, чтобы я говорилъ ей про проклятую Австралію. Хорошо. Начнемъ хоть съ этого. Я такъ завлеку ее моими разсказами, что сдлаюсь для нея необходимостью, сначала хоть по этому. А потомъ, она ко мн такъ привыкнетъ, что и не въ состояніи будетъ разстаться. Между ними моря, а на моей сторонъ здсь вс выгоды. Не плошать! Она будетъ моею!

На другое утро его спросила мать:

— Джонъ, такъ ты дешь?

— Куда, матушка?

— Да куда ты вчера собирался.

— Куда я собирался?

— Да въ рудники-то.

— Ахъ, да.

— Такъ чтожъ, ты раздумалъ?

— Вовсе нтъ! неужели вы не догадались, что я шутилъ?

— Нтъ, не догадалась!

Скоро посл этого старушка воротилась къ себ домой.

И такъ Медовсъ составилъ планъ сдлаться для Сусанны необходимостью. Два раза на недл онъ бывалъ у нихъ, и все разсказывалъ объ Австраліи. Сусанна была ему очень благодарна.

Часто однако Медовсу приходилъ въ голову вопросъ, за что его такъ хорошо принимаютъ? и это были для него тяжелыя минуты. Иногда онъ опять думалъ ршиться не здить къ Мертонамъ, но зналъ что не выдержитъ характера: видться и говорить съ Сусанной — превратилось у него въ потребность.

Никто не узналъ бы серьознаго, положительнаго, строгаго Медовса, въ томъ Медовс нжномъ, болтливомъ, угодливомъ, который сидлъ подлъ Сусанны.

Сусанна не подозрвала его чувствъ, и часто говорила отцу:

— Вотъ, батюшка, говорятъ, что мистеръ Медовсъ человкъ корыстный, что онъ ничего не длаетъ безъ цли, что везд ему нужны деньги. Ну, кто бы подумалъ, что этотъ человкъ станетъ къ намъ такъ часто прізжать, чтобы разсказывать о Джордж?

— Это говорятъ про него просто изъ зависти, отвчалъ старикъ.

Бдная Сусанна! она такъ страдала! Если бы кто-нибудь предсказалъ ей скорую смерть, она улыбнулась бы при этой мысли, грустно было бы ей только подумать, какъ тяжело будетъ Джорджу перенести ея потерю. У нея былъ маленькій садикъ, полный цвтовъ, прежде она въ немъ охотно сиживала съ Джорджемъ, а теперь ей казалось въ немъ и пусто и грустно.

Сусанна была чрезвычайно добра и много помогала бднымъ, не проходило дня, чтобы она одному не снесла молока, другому супу, третьему блья, четвертому денегъ. Когда былъ при ней Джорджъ, она и не думала объ ихъ благодарности. Но теперь, когда Джорджъ ухалъ, она удивилась, что никто изъ этихъ бдныхъ не принималъ въ ней участія, не жаллъ о ней, каждый говорилъ только о своемъ гор.

Она ни съ кмъ не разговаривала, ни къ кому не выходила, кром Медовса, потому что, какъ она выражалась: ‘онъ одинъ говоритъ о дл’.

Разъ какъ-то утромъ, Сусанна была одна дома. Вошла служанка и объявила, что въ гостиной ожидаетъ какой-то молодой человкъ, что онъ желаетъ видть мистера Мертона.

— Да вдь батюшка на рынк, Дженни.

— Да, но я сказала этому джентльмену, что вы, миссъ, дома.

— Я? да объ чемъ же я съ нимъ буду говорить? Какое мн до него дло?

— Миссъ, таинственно прибавила служанка:— это пасторъ, а я знаю, какъ вы ихъ любите. И какой онъ красивый!

— Какъ ты глупа! ну что же мн въ его красот?

— Да вы посмотрите на него.

— Я терпть не могу новыхъ лицъ. Но такъ какъ онъ пасторъ, то моя обязанность выйдти къ нему.

Сусанна вошла въ гостиную. Гость сидлъ спиною къ свту и читалъ какую-то книгу ея отца, которая тутъ лежала. Онъ всталъ, когда ее увидлъ.

— Миссъ Мертонъ?

— Да, сэръ.

— У васъ пасторское мсто не занято, и вашимъ прихожанамъ очень далеко ходить въ церковь?

— Да, къ несчастію, сэръ, это такъ, сказала Сусанна съ грустью.

— Я, пока это мсто не занято, принялъ его на себя, но такъ, какъ я живу въ тридцати миляхъ отсюда, то вы понимаете, что я не могу здить часто. Я буду прізжать въ субботу вечеромъ, а въ понедльникъ утромъ стану узжать.

— О, сэръ, мы вс будемъ благословлять васъ.

— Я очень радъ, что вы довольны. Значитъ, здсь вс чувствуютъ недостатокъ въ пастор?

— Да, это правда, вс, вс.

— Теперь позвольте мн объяснять вамъ мое посщеніе. Вашъ батюшка одинъ изъ главныхъ лицъ въ приход. Онъ можетъ мн помочь въ моемъ служеніи. Я пришелъ просить его содйствія. Я хочу, чтобы вы мн указали на бдныхъ.

— Я съ удовольствіемъ буду служить вамъ, въ чемъ могу.

— Благодарю васъ. Такъ начнемте сейчасъ, же. Скажите мн, напримръ, чему учатся дти въ школахъ?— Имя мое Франсисъ Иденъ. Не сходить ли намъ въ школу?

— Съ удовольствіемъ.

Они отправились, мистеръ Иденъ началъ экзаменовать двочекъ и мальчиковъ. Сусанна боялась, что онъ будетъ пораженъ ихъ незнаніемъ, но онъ умлъ ихъ ободрать, улыбался имъ, разъигрывалъ самъ роль, ихъ товарища, только чтобы они не смущались.

— Однако пора, сказалъ Иденъ, глядя на часы: — если вы будете такъ добры, сведите меня къ кому-нибудь изъ здшнихъ прихожанъ.

— Къ кому же вамъ угодно?

— А какъ вы думаете, къ кому прежде нужно?

— Къ тмъ, которые всхъ бдне.

— Прекрасно! Именно такъ.

— Если такъ, то зайдемте вотъ въ эту хижину.

Тутъ они нашли старика, страдающаго сильнымъ ревматизмомъ. Пасторъ разспросилъ его подробно и оказалось, что онъ сдужилъ прежде солдатомъ, былъ въ нсколькихъ сраженіяхъ. Мистеръ Иденъ слушалъ его разсказы о битвахъ, соглашался съ нкоторыми мнніями старика, а противъ другихъ возражалъ. Старикъ до того разговорился, что забылъ о своемъ ревматизм и повеселлъ. Потомъ Иденъ такъ искусно утшилъ его, что Сусанна не могла довольно налюбоваться на эту сцену. Пасторъ спросилъ стараго солдата, можетъ ли онъ читать, что бы развлекаться. Солдатъ отвчалъ, что можетъ, но что ему все даютъ книги напечатанныя мелкимъ шрифтомъ, такъ что глазамъ больно.

У мистера Идена тутъ же нашлась въ карман книга крупной печати, онъ далъ ее солдату для чтенія.

Когда они уходили, нсколько разъ больной повторялъ вслдъ пастору:

— Да благословитъ васъ Богъ! Вы меня утшили. Я сегодня такъ здоровъ, что и не помню, когда чувствовалъ себя такъ хорошо.

Они пришли на ферму. Мертонъ уже былъ дома. Сусанна познакомила другъ съ другомъ отца и пастора.

Когда Иденъ собрался узжать, Мертонъ просилъ его останавливаться всегда у нихъ. Иденъ благодарилъ, но сказалъ, что боится употреблять во зло такую любезность. Мертонъ однако такъ настойчиво просилъ, что тотъ далъ слово пріхать въ слдующій разъ прямо къ нему.

Когда пасторъ похалъ по деревн назадъ, то увидлъ стараго солдата у воротъ своего дома съ трубкой и книгой. Старикъ узналъ своего утшителя, всталъ бодро и поклонился ему. Иденъ отдалъ больному очень любезный поклонъ. Трубка скоро выкурилась, но книга осталась, и больной былъ совершенно счастливъ.

VII.

Въ слдующую субботу Сусанна приготовляла для мистера Идена дв комнаты: уютную спальную и хорошенькую пріемную. Она убрала въ нихъ все такъ чисто, такъ мило, что мистеръ Иденъ улыбнулся очень одобрительно, когда вошелъ. Сусанна была довольна.

Въ воскресенье онъ въ первый разъ читалъ проповдь въ приходской церкви, и читалъ такъ хорошо, такъ трогательно, что каждое его слово проникало въ душу всякаго изъ слушателей. Замчательно, что, когда онъ совсмъ кончилъ и далъ народу благословленіе съ торжественностью, теплотою и врою, то народъ весь остановился и медлилъ разойтись, какъ будто бы ему не хотлось оставлять церкви.

На слдующее утро пасторъ опять пошелъ съ Сусанной навщать бдныхъ прихожанъ, молодая двушка опять не могла надивиться, какъ искусно утшалъ онъ всякаго, какъ зналъ на кого чмъ можно подйствовать.

Три недли спустя посл того, какъ Иденъ вступилъ въ свою новую обязанность, въ воскресенье вечеромъ онъ пошелъ одинъ навщать больныхъ, и воротясь домой, засталъ Сусанну одну.

Онъ разсказывалъ ей о бдныхъ, которыхъ видлъ въ тотъ день, и Сусанна шутя его спрашивала, сколько онъ роздалъ табаку и чаю.

Потомъ наступило нсколько минутъ молчанія.

— Миссъ Мертонъ, сказать пасторъ, вы показывали мн многихъ, нуждающихся въ утшеніи, но не показали одной особы.

— Кого же, сэръ? Ахъ, знаю! Врно старушку Клейтонъ?

— Нтъ, молодую двушку.

— Ну, такъ право не знаю кого.

— Отгадайте.

— Не знаю, сэръ.

— Васъ самихъ, миссъ Мертонъ.

— Меня, сэръ? Да въ чемъ же меня утшать?

— А вотъ вы мн скажете въ чемъ, если имете ко мн довріе.

— О, сэръ, благодарю васъ. Конечно, и у меня есть свое горе, но за то у меня есть силы и здоровье, у меня есть батюшка.

— Дитя мое, у васъ должно быть горе сильное. Вы плакали, когда я вошелъ.

— Да вдь женщины часто плачутъ, и даже иногда сами не знаютъ о чемъ.

— Нтъ, я знаю, у васъ должно быть большое горе, которое васъ мучитъ. И вотъ почему я догадался. Вы часто зваете и часто вздыхаете. А если эти дв вещи въ ваши лта бываютъ вмст, то это первый признакъ тяжелой печали.

Потомъ вы разлюбили многое, что васъ прежде занимало. Напримръ, вы мн сказали, что вашъ садъ былъ прежде еще въ лучшемъ вид, когда вы занимались имъ сами,— и при этомъ вы покраснли. Потомъ, многіе изъ бдныхъ и больныхъ спрашивали васъ, отчего вы перестали ихъ навщать, и вы опять краснли и опускали глаза. Скажите же, что съ вами?

— Право, ничего особеннаго.

— Нтъ, это неправда. Будьте со мною откровенны. Я могу васъ утшить религіей, нтъ случаевъ, гд бы она не доставляла утшенія.

— Нтъ, сэръ, я не могу вамъ этого сказать. Вы очень внимательны, очень добры, все это правда, но вы меня не поймете, вы не женщина. Не сердитесь на меня, но позвольте вамъ этого не говорить.

Мистеръ Иденъ взглянулъ на нее съ теплымъ участіемъ и спросилъ тихо и необыкновенно нжно:

— Скажите, что?

— Сэръ, ради Бога, не спрашивайте меня объ этомъ, ради самого Бога! Вдругъ она подняла руки:— Мой Джорджъ въ мор! Что мн длать? вскричала она и закрыла лицо передникомъ.

Этотъ возгласъ былъ такъ естественъ, какъ чистъ, такъ трогателенъ! Мистеръ Иденъ былъ тронутъ до глубины души. Онъ шепталъ ей разныя утшенія, съ отеческой нжностью смотрлъ на нее, и когда говорилъ, то голосъ его сильно дрожалъ. Сусанна съ закрытымъ лицомъ не могла видть его волненія, однако поняла, что тутъ — боле, чмъ обыкновенное участіе.

Онъ говорилъ ей, что часто бываютъ и боле непреодолимыя препятствія между любящими сердцами, что океанъ не такъ ужасенъ, какъ ревность и неврность. Что Джорджъ можетъ вернуться и вернется наврное.

Она его благословляла за эти слова. Она уже успла привыкнуть во всемъ ему врить.

Потомъ онъ сталъ давать ей совты.

— Вы непремнно должны навщать нашихъ бдныхъ, и чаще, чмъ когда-нибудь. Благодарности отъ нихъ не ждите, длайте добро единственно для себя. Ходите чаще въ школу, вы можете тамъ быть полезны. Наконецъ, занимайтесь цвтами, это васъ развлечетъ. Вы тоже дурно длаете, что избгаете самого невиннаго общества. Вамъ нужно въ этомъ отношеніи перемниться.

Онъ взялъ съ нея общаніе, что она ему разскажетъ, въ слдующій разъ, подробно, всю свою исторію съ Джорджемъ.

— Печаль легче переносить, если ее съ кмъ-нибудь раздлишь?

— О, да, это правда, сказала она: — я уже и теперь чувствую облегченіе.

Съ слдующей недли Сусанца стала исполнять вс наставленія мистера Идена, навщала больныхъ, ходила въ школу. Она научилась отъ мистера Идена искусно вывдывать чужое горе, и тогда узнала, что во многихъ изъ этихъ хижинъ пришлось несчастнымъ перестрадать во сто разъ больше ея. Это нсколько ее подкрпило.

Однако, хоть Сусанна и сдлалась немного добре, оттого что была постоянно занята, но все-таки не было для нея, во всей недл дня веселе того, когда Джонъ Медовсъ опять пріхалъ разсказывать объ Австраліи.

VIII.

Два человка любили Сусанну безнадежно, занимательно видть, какъ каждый изъ нихъ держалъ себя. Вилліамъ Фильдингъ постоянно былъ дома, предался, съ полнымъ усердіемъ, своей ферм, и рдко бывалъ у той, которую любилъ, но не имлъ права любить. Часто онъ тосковалъ, и иногда его утшало только чистое, спокойное сознаніе — что онъ велъ себя какъ честный человкъ.

Медовсъ, напротивъ, былъ веселъ и доволенъ: онъ одобрялъ въ себ эту страсть. Два раза въ недлю онъ проводилъ нсколько часовъ съ Сусанной, она всегда встрчала его съ улыбкой, его посщенія были ей пріятны. Кром того онъ видлъ ее по воскресеньямъ.

Сусанна ставила ему въ большое достоинство то, что онъ прізжалъ за шесть миль слушать проповди пастора Идена.

Разъ какъ-то Сусанна замтила Медовсу, что она очень жалетъ его бдную лошадь, которой нтъ никогда отдыху, даже и по праздникамъ. И Медовсъ въ слдующее воскресенье явился въ церковь въ пыльныхъ сапогахъ, это значило, что онъ пришелъ пшкомъ. Сусанна улыбнулась.

Кром того Медовсъ сталъ во многомъ ей подражать, сдлался добре, снисходительне, началъ помогать бднымъ. Ему даже казалось, что у него нтъ враговъ. Разъ онъ встртился съ Вилліамомъ, который какъ-то просилъ у него денегъ взаймы, и которому онъ тогда отказалъ. Медовсъ самъ напомнилъ Вилліаму объ этомъ обстоятельств, увряя, что не имлъ тогда свободныхъ денегъ. Но по-крайней-мр теперь, прибавилъ онъ, я могу вамъ указать на человка, который одолжитъ вамъ сколько нужно, это — Петеръ Кравлей.

Вилліамъ отвчалъ, что Кравлей что-то иметъ противъ него, и потому врно не дастъ ему взаймы денегъ, но Медовсъ поручился за противное, и Вилліамъ отправился къ Кравдею просить сто фунтовъ.

Кравлей прежде всего спросилъ, что онъ можетъ получить въ обезпеченіе уплаты. Вилліамъ смутился, не зналъ что отвчать, и Кравлей ему ршительно отказалъ. Въ это самое время пришла записка отъ Медовса къ Кравлею, въ которой онъ писалъ, чтобы тотъ далъ Вилліаму денегъ за десять процентовъ.

Кравлей тотчасъ исполнилъ желаніе Медовса, и взялъ съ должника заемное письмо.

Вилліамъ отъ души поблагодарилъ его и ушелъ съ деньгами. Онъ былъ совершенно счастливъ.

Онъ заплатилъ долгъ брата, продавъ большую часть хлба съ фермы въ то время, когда на него были самыя низкія цны. Теперь продавать больше было нечего и деньги пришлись очень кстати. На другой же день онъ купилъ на нихъ нсколько головъ свиней.

Однако дружба Медовса и Вилліама не была продолжительна. Вилліамъ, помня общаніе, данное брату, часто узнавалъ о Сусанн, и постоянныя посщенія Медовса показались ему очень странными.

Потомъ онъ встртился на рынк съ евреемъ, тотъ ему замтилъ, что онъ дурно исполняетъ свое общаніе. ‘Поглядите-ка,’ прибавилъ Леви, ‘что длается у Сусанны въ рыночные дни.’

Въ тотъ же вечеръ Вилліамъ отправился къ Мертонамъ и засталъ тамъ Медовса, который въ ту минуту распространялся въ самомъ энергическомъ описаніи одного изъ городовъ Австраліи. Сусанна приняла брата чрезвычайно ласково и привтливо. Медовсъ былъ не очень радъ его появленію, но, конечно, скрылъ это очень искусно, пересталъ говорить объ Австраліи, и началъ объ урожа. Сусанн это было не по сердцу.

Въ тотъ вечеръ они разошлись ране обыкновеннаго. На слдующій рыночный день, Вилліамъ опять отправился къ Мертонамъ, и засталъ того же гостя. Сусанна съ трудомъ могла скрыть, какъ ей было непріятно это посщеніе.

На третій разъ Вилліамъ пришелъ раньше Медовса. Сусанна едва отвчала на вопросы брата, и рано ушла спать.

Когда, наслдующій рыночный день, Вилліамъ на рынк встртился съ Сусанной, то сказалъ, что придетъ къ нимъ вечеромъ на чашку чая.

— Отчего вы именно приходите по рыночнымъ днямъ? спросила она его.

— А отчего мистеръ Медовсъ въ эти дни всегда у васъ?

— Это другое дло, онъ мимо насъ детъ домой, а вы живете въ двухъ миляхъ, такъ можете придти и во всякій другой день.

— Да будете ли вы мн рады, Сусанна?

— Это что за вопросъ?

— Я замтилъ, что мои послднія посщенія не очень-то были вамъ по душ.

— Нтъ, я рада очень васъ видть, Вилліамъ, только не въ рыночные дни, потому что въ другіе вечера я одна, мн грустно, а въ эти дни я и безъ того не скучаю: у насъ сидитъ мистеръ Медовсъ и говоритъ мн объ Австраліи.

— Да объ Австраліи ли только?

Вмсто отвта, на Вилліама былъ брошенъ вопросительный и гордый взглядъ.

Вилліамъ сказалъ Сусанн, что въ такомъ случа онъ лучше придетъ въ другой вечеръ, и она его за это поблагодарила.

Онъ однако сталъ ожидать у воротъ мистера Медовса. Тотъ скоро подъхалъ.

— Вы слышали, спросилъ его Вилліамъ, что я общалъ Джорджу смотрть за Сусанной, какъ за сестрой?

— Слышалъ, мистеръ Вилліамъ, сказалъ Медовсъ, улыбаясь.

— Вы слишкомъ часто здсь бываете, сэръ.

— Слишкомъ часто для кого?

— Для меня, для Джорджа, для самой Сусанны. Я не хочу, чтобы о ней стали говорить.

— Да вы сами о ней говорите. И если выйдетъ какая нибудь сплетня, такъ одни вы будете виноваты.

— Понимаете ли, я не хочу, чтобы вы сюда такъ часто здили.

Медовсъ, вмсто отвта, закричалъ: миссъ Мертонъ, пожалуйте сюда.

Вилліамъ былъ пораженъ такою смлостью.

Сусанна сейчасъ же явилась.

— Этотъ молодой человкъ говоритъ, что я не долженъ къ вамъ здить.

— Я говорю, что вы не должны здить такъ часто, потому что о ней же будутъ дурно говорить.

— Кто сметъ обо мн говорить? вскричала Сусанна, вспыхнувъ.

— Никто, миссъ Мертонъ, отвчалъ Медовсъ. Только онъ одинъ. Это я ему и сказалъ. Батюшка дома, такъ я пойду поговорить съ нимъ. И хитрый Медовсъ ушелъ, чтобы доставить Сусанн удобный случай побраниться съ Вилліамомъ, пока ея вспыльчивость еще не прошла.

— Я не понимаю, какъ вы смете длать мн такія дерзости, сказала Сусанна, блдная отъ гнва.

— Я это длаю для Джорджа.

— Я не знала, что Джоржъ поручилъ вамъ обижать моихъ знакомыхъ. Я бы самому Джорджу этого не позволила, а тмъ мене вамъ. Я напишу Джорджу, и спрошу его, желаетъ ли онъ, чтобы я была вашей рабой.

— Очень дурно сдлаете, если вооружите его противъ меня.

— А вы очень хорошо сдлаете, если отправитесь на форму, да сами въ кого-нибудь влюбитесь. Тогда меньше будете обо мн заботиться.

Это оскорбило Вилліама до глубины души.

— Прощайте, Сусанна.

— Прощайте.

— Дайте руку.

— Извольте. Приходите, когда захотите обращаться съ моими знакомыми почтительно.

— Я теперь не скоро васъ обезпокою, сказалъ Вилліамъ съ грустію. Прощайте. Да благословитъ васъ Богъ, милая Сусанна.

Когда онъ ушелъ, у Сусанны на глазахъ навернулись слезы. Но она все-таки была сердита на него за то, что онъ сдлалъ изъ-за нея сцену. Войдя въ гостиную, она узнала, что Медовсъ тоже ушелъ. Отъ этого она еще больше разсердилась на Вилліама.— Врно мистеръ Медовсъ обидлся, и не придетъ больше. Да и въ самомъ дл, что ему за охота получать непріятности за свою вжливость? Вдь онъ просто, по доброт души, приходитъ къ намъ, разсказывать мн объ Австраліи, и вотъ какъ его за это благодарятъ, думала Сусанна.

Въ слдующій рыночный день Медовсъ не являлся. Сусанна сильно скучала объ его отсутствіи: его разсказы были единственнымъ ея удовольствіемъ. Однако Медовсъ пропустилъ только одинъ разъ, а потомъ опять явился. Сусанна не скрыла отъ него своей радости. Но никто изъ нихъ не вспомнилъ о вмшательств Вилліама: она изъ скромности, а Медовсъ изъ хитрости.

Вилліамъ, между чмъ, продолжалъ слдить за ними обоими: ‘Я поклялся въ этомъ, и исполню свою клятву’, думалъ онъ. Онъ перебралъ въ своей голов много плановъ, но они вс не годились. Онъ ршился обратиться за совтомъ къ Леви.

Онъ пошелъ къ еврею и разсказалъ ему все подробно. Тотъ улыбнулся. Я вамъ скажу: вы виноваты, ршилъ Леви, вы компрометировали Сусанну вашею неосторожностью.

— Такъ я, право, не умю иначе поступать. Научите меня, что длать?

— Ступайте домой и занимайтесь фермой. Я самъ схожу къ Мертону.

IX.

— Такъ вы оставляете насъ, мистеръ Иденъ, говорила Сусанна съ чувствомъ, и будете пасторомъ въ тюрьм. Ахъ, мистеръ Иденъ, я не могу вспомнить объ этомъ. Я не могу представить себ васъ посреди воровъ и мошенниковъ, а можетъ быть даже и убійцъ!

— Я нужне тамъ, чмъ здсь.

— Вы такъ любите природу, красивое мстоположеніе,— и будете жить въ тюрьм… Да вдь, кажется, на эти мста опредляютъ только второстепенныхъ пасторовъ?

— Кого вы называете второстепенными пасторами?

— Тхъ, которые не такъ образованы, и не столько опытны, чтобы занимать лучшія мста: однимъ словомъ, не такихъ пасторовъ, какъ вы.

— Какъ странно! Представьте, что когда мн предложили это мсто, я, разумется, не могъ отказаться, но лукавый на нашептывалъ мн прямо въ ухо ваши слова: что на это мсто можно бы назначить кого-нибудь и похуже.

— А, такъ стало быть это не собственно ваше желаніе, а чувство долга. Тогда нечего и говорить. Впрочемъ, я теперь понимаю, отчего выбрали именно васъ. Вдь вы исключеніе изъ общаго правила. Вы являетесь, какъ солнце посреди мрака: освтите, согрете этотъ мракъ,— и тогда небо пошлетъ васъ опять въ другое мсто, для той же цли. Такъ вы появились и у насъ, вы просвтили несвдущій народъ нашей деревни, утшили грустныхъ, облегчили положеніе бдныхъ, и спасли одно несчастное сердце отъ отчаянія, можетъ быть даже отъ сумасшествія. Этимъ вы много сдлали здсь добра, и мы вс не должны быть эгоистами, не должны удерживать васъ. Вы должны спшить туда, куда предназначено судьбою, а намъ остается помнить ваши слова и ваши поступки, ваше дорогое намъ лицо и вашъ голосъ, до послдней минуты нашей жизни.

— Не забывайте меня также въ вашихъ молитвахъ, сестра моя, не откажите мн въ этомъ. Ахъ, Сусанна, въ этомъ свт только и знаешь, что встрчу и разлуку, это грустно. Нужно имть твердый характеръ для этого, не такой, какъ у васъ. Но вдь не вчно будетъ такъ: всякій отживетъ свое, и отойдетъ туда, гд никогда больше не придется разлучаться съ тми, съ которыми разъ встртишься, никогда — никогда.

Когда онъ повторялъ эти слова, Сусанна замтила, что онъ совершенно увлекся ими, перемнился въ лиц и какъ будто перенесся въ другой міръ. Глаза его не останавливались на окружающихъ предметахъ, онъ повторялъ слова, но мыслью носился выше, видно было, что онъ забылъ о присутствіи Сусанны.

Сусанна оставила его одного, и пошла приготовлять чай. Она вынесла, съ помощью служанки, столъ и посуду на лужокъ въ саду, чтобы пить чай на воздух, потомъ пошла за мистеромъ Иденомъ.

— Сэръ, пойдемте пить чай. Сегодня такъ тихо, ни одинъ листочекъ не шелохнется, я все приготовила на лугу, мы будемъ пить чай на воздух. Я знаю, что вы это любите.

И такъ они расположились подъ открытымъ небомъ. Масло, сбитое самой Сусанной, было великолпно, хлбъ, хотя не совсмъ блый, домашній, но чрезвычайно вкусный. Чай казался душисте на воздух, нежели въ комнат, ароматъ его какъ будто сливался съ чуднымъ запахомъ сотни цвтовъ садика Сусанны. Вся эта сцена прекрасно гармонировала съ бальзамическимъ воздухомъ, съ голубымъ небомъ, и съ чудной изумрудной травой, позолоченной лучами заходящаго солнца. Мертонъ скоро оставилъ вдвоемъ свою дочь и мистера Идена. Тогда Сусанна пошла къ себ въ комнату и принесла перо, чернилицу и большой листъ бумаги. Она сла въ сторон съ шитьемъ, а мистеръ Иденъ потихоньку пилъ чай, и набрасывалъ на бумагу проповдь, изрдка обращаясь съ нсколькими словами къ Сусанн, на которыя она въ свою очередь отвчала. И все-таки на этой граціозной сцен лежалъ отпечатокъ грусти,— особенно въ фигур Сусанны, которая сидла съ поникшей головой. ‘Скоро уже онъ не будетъ больше сидть въ моемъ саду, не будетъ на моихъ глаза писать проповдей, не будетъ намъ ихъ читать, думала она про себя. Будетъ онъ жить въ тюрьм, гд врно разстроитъ свое здоровье. И я боюсь, что ему не будетъ пріятно у себя дома, потому что нтъ при немъ никого, кто бы истинно о немъ заботился. Слуги такъ рады, когда въ дом нтъ женщины, и некому ихъ бранить, а самъ мистеръ Иденъ съ прислугой не справится.’ И Сусанна вздохнула, думая о домашней жизни своего друга, иголка ея стала все медленное и медленне шевелиться.

Размышленія прерваны были служанкою, которая явилась сказать о чьемъ-то приходъ. Сусанна оставила работу, пошла въ гостиную и встртила тамъ Исаака Леви. Она очень ему обрадовалась и приняла его радушно и ласково, нисколько не воображая, что онъ явился съ подозрніями на ея счетъ.

Разговоръ начался съ самыхъ пустыхъ предметовъ. Еврей не перемнялъ разговора и не хотлъ начинать распросовъ о Медовс, чтобы не дать Сусанн догадаться о своихъ подозрніяхъ. Но она была такъ пряма, такъ невинна, что сама чистосердечно раскрыла передъ нимъ всю душу. Леви увидлъ, что она и спитъ и видитъ одного Джорджа, что вс ея мысли по прежнему принадлежатъ ему одному, что она очень груститъ и очень несчастлива. ‘Теперь еще, слава Богу, легче, говорила она гостю. Богъ послалъ мн друга, одного пастора, или, лучше сказать, ангела-утшителя въ образ пастора. Онъ все знаетъ обо мн и Джордж, сэръ, я ему всегда откровенно повряю свои мысли, и когда я съ нимъ поговорю, мн становится легче. Потомъ еще, каждый рыночный день мистеръ Медовсъ зазжаетъ къ намъ на часокъ, и всегда очень много разсказываетъ мн объ Австраліи. Вы можете себ представить, съ какимъ удовольствіемъ я его слушаю. Онъ такъ занимательно и такъ подробно разсказываетъ, точно будто всю жизнь провелъ въ Австраліи. Прізжайте къ намъ, мистеръ Леви, когда-нибудь въ рыночный день, и послушайте его разсказовъ. А вы были когда-нибудь въ Австраліи, сэръ?’

— Нтъ, но буду непремнно.

— Будете, сэръ?

— Да, я не умру, пока не побываю во всхъ странахъ земнаго шара. Я опять поду на востокъ и врно тамъ сложу навсегда свои дряхлыя кости.

— Ахъ, сэръ, узнайте о Джордж, и примите въ немъ участіе. Не давайте его въ обиду: онъ такой добрый, что его всякій можетъ обидть. Но, впрочемъ, нтъ, вы слишкомъ стары, въ ваши лта не слдуетъ пускаться по морямъ. Лучше оставайтесь спокойно дома.

— Дома! сказалъ печально старикъ. У маня нтъ дома, былъ, но Медовсъ отнялъ у меня мой домъ.

— Мистеръ Медовсъ? Какъ это, сэръ?

— Онъ купилъ тотъ домъ, въ которомъ я жилъ, и на другой же день веллъ мн изъ него выхать.

— Но онъ врно не запретилъ бы вамъ остаться, если бы вы его объ этомъ попросили, если бы онъ зналъ, что вы этого желаете. Онъ очень добрый человкъ. Я готова за него ручаться: онъ согласится, чтобы вы остались, если вы его попросите.

— Сусанна! отвчалъ Исаакъ, вы добры и невинны, вы не можете проникать въ злыя сердца. Этотъ Медовсъ, просто, извергъ. Я его просилъ, я склонялъ передъ нимъ свою сдую голову, я умолялъ его оставить меня въ томъ дом, гд я такъ счастливо жилъ двадцать лтъ съ своей Ліей, гд родились и умерли мои дти, гд Лія утшала меня въ ихъ потер, но сама была безутшна и тоже меня оставила.

— Бдный мистеръ Леви! что же вамъ отвчалъ Медовсъ?

— Онъ грубо отказалъ мн. И чтобы оскорбить меня еще больше, онъ началъ насмхаться надъ моей врой и надъ всмъ нашимъ племенемъ. Ахъ, если бы вы слышали, какъ онъ меня унижалъ!

— Боже мой! какъ люди жестоки! воскликнула Сусанна. Я прежде очень уважала мистера Медовса, а теперь, если онъ къ намъ прідетъ, я запру дверь передъ его глазами.

Исаакъ призадумался. Это помшало бы его восточному плану мщенія.

— Нтъ! сказалъ онъ, это дтство. Зачмъ вамъ брать на себя отплату за обиды другаго? Еврей съуметъ самъ отмстить за себя достойнымъ образомъ.

И такъ, Леви ушелъ довольный. Онъ узналъ, что Медовсъ дйствительно былъ хорошо принятъ Сусанной только за разсказы объ Австраліи.

Когда Медовсъ опять пришелъ къ Сусанн, то уврилъ ее, что Леви гораздо боле виноватъ, чмъ онъ, и она осталась въ этомъ убжденіи до перваго раза, когда увидла Леви.

Кончилось тмъ, что она ршила ихъ не разбирать, а свести ихъ вмст и помирить.

Наступалъ день отъзда мистера Идена, его послдняя проповдь, его послдній чай въ саду у Мертоновъ. Въ понедльникъ посл обда онъ долженъ былъ отправиться въ Оксфордъ, а на слдующей недл къ своей новой должности. Всхъ поразило, что онъ согласился принять эту должность. Въ продолженіи всего воскресенья, Сусанна старалась говорить съ мистеромъ Иденомъ, хоть о самыхъ пустыхъ предметахъ. Она запомнила каждое его слово, и цлый день Иденъ видлъ, какъ на ея глазахъ навертывались слезы при самыхъ даже ничтожныхъ его словахъ, напримръ: ‘Сегодня прекрасный, тихій день’.

Въ понедльникъ, Сусанна все утро была въ хлопотахъ. Она пекла мистеру Идену хлбъ на дорогу и била для него масло, заштопывала ему блье, пришивала пуговицы, приготовляла хорошій обдъ на прощанье. И всмъ этимъ Сусанна занималась усердно и съ удовольствіемъ, за обдомъ она, казалось, думала только объ одномъ, чтобы мистеръ Иденъ какъ можно больше лъ на дорогу. Но когда вся суматоха кончилась и наступилъ часъ разлуки, Сусанна при отц и при слуг такъ начала рыдать, что ея плачъ перешелъ въ крики.

Отецъ веллъ вывести ее изъ комнаты, и сталъ извиняться за Сусанну передъ мистеромъ Иденомъ.

— Двушки, вы знаете, легко плачутъ, и…

Мистеръ Иденъ его прервалъ:

— Мн эти слезы отрадны. Мн такъ же чувствительна разлука съ моимъ милымъ, добрымъ другомъ, какъ и ей. Но я ея старше, я вдвое больше ея прожилъ, и потому у меня чувства не такъ выражаются, какъ у нея. Сусанна плачетъ оттого, что разстается съ своимъ руководителемъ, старшимъ братомъ, пасторомъ. Но я и издали буду наблюдать за вами, буду писать вамъ. Каждые три мсяца я буду васъ навщать, и вы врно съ охотой дадите мн ночлегъ.

— Разумется, отвчалъ фермеръ отъ души. Мы будемъ счастливы, будемъ гордиться такою честью.

— Мистеръ Мертонъ, у меня теперь будетъ большая квартира. И я въ ней буду жить одинъ. Не вздумаете ли когда-нибудь и вы съ миссъ Мертонъ меня навстить? Я буду вамъ такъ же радъ, какъ вы мн, и постараюсь, чтобы вамъ было такъ же удобно и спокойно у меня, какъ мн всегда было у васъ.

— Прідемъ, мистеръ Иденъ, непремнно прідемъ, благодарю васъ за честь.

Мистеръ Иденъ ухалъ изъ этой деревни.

Много памяти онъ оставилъ тутъ по себ. Многихъ онъ утшилъ, многимъ облегчилъ судьбу. Вс его благословляли, вс жалли о его отсутствіи. Онъ не только не пропускалъ случаевъ длать добро, но самъ ихъ отъискивалъ.

Такіе люди — рдкость! Я уже сравнивалъ ихъ съ солнцемъ, и мн кажется, что сравненіе это справедливо: они, гд бы ни показались, везд освтятъ, везд согрютъ. Глупцы называютъ такихъ людей сумасшедшими, поэты ихъ не воспваютъ, все это такъ. Но за то т сердца, которыя исцляютъ они, и собственная совсть — вотъ ихъ лучшая награда на земл, на неб же — имъ первое мсто!

Медовсъ жилъ даромъ въ дом мистера Голя, и вотъ какъ это случилось: мистеръ Голь занялъ у него деньги за большіе проценты и не платилъ ни процентовъ, ни капитала. Медовсъ зналъ впередъ, что это будетъ такъ, и сталъ угрожать своему должнику продажей его дома съ аукціоннаго торга. Голь выбралъ лучшее изъ худшаго и предложилъ своему кредитору, вмсто процентовъ, жить безплатно въ его дом, на что Медовсъ очень скоро согласился.

При этомъ дом было много службъ и разныхъ удобствъ, между прочимъ, большой прекрасный садъ съ высокими стнами. Въ садъ этотъ, кром входа изъ самаго дома, вела калитка, которую съ внутренней стороны сада могъ всякій отворить, а для вншней, напротивъ, былъ совершенно особенный ключъ.

Къ этой калитк вела узкая, заросшая тропинка, совершенно запущенная, по ней очень рдко ходили. Медовсъ принималъ черезъ калитку только самыхъ задушевныхъ друзей, въ числ которыхъ первое мсто принадлежало Петеру Кравлею. У него былъ и ключъ къ калитк, онъ отворялъ ее и смотрлъ украдкой въ окно кабинета Медовса. На этомъ окн былъ всегда вывшенъ для него сигналъ.

Если стора поднята — Медовса нтъ дома.

Если опущена блая стора,— онъ у себя.

Если опущена голубая — онъ дома, но не одинъ.

Въ кабинет были устроены потаенныя двери, черезъ нихъ Медовсъ могъ принимать тхъ постителей, о присутствіи которыхъ не должны были знать домашніе. Кром того, у него была устроена пружина, ведущая къ садовой калитк, если случалось Кравлею проходить и видть голубую стору, то онъ дотрогивался до пружины и этимъ давалъ знать мистеру Медовсу о своемъ приходъ. Нужно замтить, что Медовсъ, принимая гостей, всегда сидлъ на одномъ и томъ же мст, на своемъ кресл, чтобы слышать, когда Кравлей дотронется до пружины. Получивъ сигналъ о его приход, хозяинъ, нсколько погодя, вставалъ съ мста, начиналъ какъ будто перебирать книги, а самъ между тмъ, совершенно незамтно сообщалъ Кравлею, посредствомъ условленнаго числа оборотовъ пружины, можетъ ли онъ войти, или лучше отложить посщеніе до другаго раза, если гость, который тогда сидлъ въ кабинет, могъ мшать ихъ объясненіямъ.

Вся комната имла видъ кабинета дловаго человка: она вся была завалена книгами, бумагами, планами, громадное бюро состояло изъ безчисленнаго множества ящиковъ, которыхъ назначеніе зналъ одинъ хозяинъ.

Въ настоящую минуту Кравлей пришелъ къ Медовсу черезъ потаенную дверь.

— Что, Кравлей, кажется вышелъ срокъ долгу Фильдинга?

— Завтра срокъ, сэръ, что вы прикажете длать?

— Требовать уплаты, но такъ какъ заплатить ему нечмъ, то вы сначала представьтесь сердитымъ, угрожайте законами, а потомъ окажите снисхожденіе и дайте отсрочку на мсяцъ.

— Да скажите, сэръ., какая у васъ цль во всхъ вашихъ поступкахъ съ Фильдингомъ?

— Я хочу, чтобы онъ былъ у меня въ рукахъ.

— Прекрасно, не онъ будетъ первый, не онъ послдній. Вы лучше всякаго другаго съумете взять въ руки, кого захотите. Но нельзя ли поскоре поддть этого Фильдинга? Я тоже не очень его жалую.

— Прошу васъ, прежде всего, не вмшивать своихъ чувствъ въ мои дла. Исполняйте, что я вамъ говорю. Кравлей, вы сегодня выпили?

— И капли не было во рту, сэръ, вотъ уже два дня.

— Вы, просто, лжете. Отъ васъ пахнетъ виномъ, а я этого не люблю. Слышите ли? Кто пьетъ, тотъ не можетъ длать дла, быть полезнымъ, а особенно мн. Знайте, что если вы будете такъ продолжать, то я буду вамъ врагъ, а не другъ.

— Никогда больше вина въ ротъ не возьму.

— И прекрасно сдлаете. Ну, а сегодня, свжа ли ваша голова? Можете ли вы заниматься дломъ?

— Могу, сэръ.

— Такъ пойдите и занимайтесь моимъ дломъ. Но прошу дополнять все въ точности, самому не умничать.

— Иду, сэръ. О, мистеръ Медовсъ! служить вамъ — истинное наслажденіе. Вы глубоки, какъ море, и тверды, какъ скаля. Сэръ, вы великій человкъ, вы образецъ человка! Прощайте.

И онъ вышелъ.

——

Фильдингъ былъ въ большомъ затрудненіи, когда Краалей явился требовать уплаты долга, но когда онъ смягчился и согласился ждать мсяцъ, то Вилліамъ не зналъ, какъ лучше выразить свою благодарность.

——

И такъ, Джорджъ теперь въ Австраліи съ цлью сдлать себ состояніе, а потомъ жениться на Сусанн. Сусанна, постоянно утшаемая мистеромъ Иденомъ, старается длать какъ можно добра, быть какъ нельзя боле религіозной, твердо надясь, что Богъ не лишитъ ея счастія свидться съ ея Джорджемъ и обвнчаться съ нимъ. Вилліамъ, побждая свое чувства, стремится всми силами быть для Сусанны только братомъ, и слдитъ за нею. Мистеръ Медовсъ, часъ отъ часу все сильне влюбляется въ Сусанну, и чмъ дале, тамъ старательне скрываетъ отъ всхъ это чувство и ревность. Вотъ положеніе длъ, которое остается неизмннымъ для нашихъ дйствующихъ лицъ, въ продолженіе четырехъ мсяцевъ этого разсказа, со дня отъзда Джорджа.

——

Обратимся теперь еще къ одному лицу нашей повсти, котораго мы было на время оставили безъ вниманія, къ Тому Робинзону. Мы видли, какъ его связали и отвели прямо въ смирительный домъ. Онъ сидлъ тамъ, пока его судили, это продолжалось съ мсяцъ. Когда оказалось, что онъ дйствительно виноватъ, то его приговорили къ заключенію въ тюрьм на годъ, и потомъ къ ссылк на работы на десять лтъ.

Его отправили въ тюрьму, гд ему не приходилось быть цлыхъ четыре года. Онъ, очень понятно, усплъ отвыкнуть отъ тюремной подавленной жизни, она на этотъ разъ, боле чмъ когда нибудь, пришлась ему не по вкусу. Онъ ожидалъ, что его посадятъ, какъ прежде, вмст съ сотнею другихъ, ему подобныхъ, но ошибся. Его ввели въ совершенно отдльную комнату, онъ не былъ встрченъ дружескими привтстіями другихъ преступниковъ, не было ему протянуто ни одной плутовской руки для пожатія. Какъ-то мрачно и неободрительно подйствовало это на Робинзона. Тюремщикъ объявилъ ему, что обязанность всякаго заключеннаго держать въ величайшемъ порядк свою комнату и все въ ней находящееся, если будетъ что-нибудь найдено въ безпорядк, въ неопрятномъ вид, то заключенный строго за это наказывается.

— А долго я долженъ буду сидть здсь одинъ? спросилъ Робинзонъ у тюремщика. Когда меня пустятъ къ другимъ товарищамъ?

— Здсь говорить не позволяется, а только слушать, что вамъ говорятъ, отвчалъ тюремщикъ. И, выходя вонъ, заперъ заключеннаго.

Нечего было длать, Робинзону оставалось покориться и замолчать. Такъ онъ и сдлалъ, какъ ни трудно ему было подчиняться такой зависимости.

На слдующее утро, въ половин шестого, раздался звонокъ и разбудилъ всхъ заключенныхъ. Ровно въ шесть часовъ тюремщикъ отперъ дверь Робинзона и прокричалъ повелительно, не перемняя голоса, слдующій монологъ: ‘Вставать, убирать койки, мыть лицо, руки, шею, мести и убирать комнату, кого позовутъ, сейчасъ же идти мести корридоры.’ Пропвъ это, онъ опятъ заперъ дверь и исчезъ.

Робинзонъ поспшно кончилъ всю уборку въ своей комнат, и былъ бы очень радъ разнообразію, если бы и его позвали мести корридоры, но, къ несчастію, была не его очередь. И такъ, ему пришлось до восьми часовъ проскучать одному, безъ всякаго развлеченія. Въ восемь часовъ, въ самой средин его двери повернули ключемъ, открылось небольшое отверстіе, черезъ которое ему спустилъ тюремщикъ пищу, только что Робинзонъ открылъ ротъ, чтобы сказать слово, какъ уже отверстіе опять закрылось, и было заперто ключемъ. Передъ Робинзономъ очутился завтракъ: порція кашицы и шесть унцій хлба. Эта пища помщалась въ круглой оловянной чашк, раздленной на два отдла. Робинзонъ позавтракалъ съ аппетитомъ.

Въ девять часовъ ударилъ колоколъ къ обдни. Робинзона это очень обрадовало. ‘Авось увижу кого-нибудь изъ такихъ же несчастныхъ, какъ я, можетъ быть, и стараго товарища встрчу’, подумалъ онъ.

Но, на его несчастіе, ему велно было надть колпакъ, особеннаго устройства, который надвали вс заключенные: онъ закрывалъ все лицо. И когда они собрались въ корридоръ, то Робинзонъ увидлъ, что вс его товарищи были въ такихъ же колпакахъ, съ закрытыми лицами, только глаза ихъ сверкали сквозь сдланныя въ колпакахъ отверстія. Вс черты лица были скрыты такъ, что никто не могъ узнать другъ друга. Отдали приказаніе всмъ идти молча въ церковь, на разстояніи пяти шаговъ одному отъ другаго.

Робинзонъ просто пришелъ въ отчаяніе отъ такихъ строгостей и утшился надеждой, что узнаетъ кого нибудь изъ старинныхъ знакомыхъ по голосу.

Церковь вся состояла изъ множества раздльныхъ, закрытыхъ помщеній, будочекъ, въ нихъ было сдлано только по самому маленькому отверстію съ той стороны, откуда былъ виднъ пасторъ, но не было никакой возможности заключеннымъ видть другъ друга. Тюремщики длинными жезлами указывали каждому его помщеніе, по нумерамъ, и когда заключенный туда входилъ, то дверь, посредствомъ пружины, захлопывалась, такъ что онъ самъ не могъ ни какимъ образомъ ее отворить. Нумеръ каждой будочки соотвтствовалъ нумеру, повшенному на ше заключеннаго.

Заключенныя женщины были отдлены въ церкви отъ мужчинъ крпкою желзною ршеткою.

Какъ только служба кончилась, заключенныхъ стали вызывать по нумерамъ. Каждый долженъ былъ опять надть тотъ знаменитый колпакъ, который закрывалъ все лицо и который въ закупоренной будк позволялось снимать. Такимъ образомъ собирались заключенные, и опять вс, молча, отправлялись на прежнія мста. Когда они дошли до тюремнаго корридора, то тюремщики ихъ всхъ раздлили: однимъ было велно чистить тюрьму, другимъ отправляться по своимъ комнатамъ, третьимъ предписывалась такъ называемая тяжелая работа, и наконецъ нкоторымъ позволялось гулять по двору.

Въ число послднихъ попалъ, на счастіе, и Робинзонъ. Онъ былъ въ восторг, но увы! его опять ожидало сильное разочарованіе. Боже мой! сколько перемнъ въ тюрьм съ-тхъ-поръ, какъ онъ былъ въ ней въ послдній разъ! Это удивительно, все стало гораздо строже!

Весь дворъ былъ разбитъ на нсколько длинныхъ и узкихъ аллей, отдленныхъ одна отъ другой толстыми и высокими стнами, въ каждую такую аллею впускали по одному преступнику черезъ желзную дверь, которую тотчасъ же запирали. Тамъ онъ могъ одинъ гулять на свободъ. Часовой дежурилъ при дверяхъ, для того, что бы не позволять разговаривать черезъ стны.

— И это называется гулять на свобод! весело, признаюсь! какъ не быть довольнымъ такой свободой, говорилъ про себя Робинзонъ.

Ему было позволено гулять часъ, потомъ онъ долженъ былъ опять воротиться въ свою комнату. Въ двнадцать часовъ ему опять опустили обдъ, тмъ же путемъ, какъ и завтракъ. Обдъ былъ очень не дуренъ: три унціи говядины, восемь унцій картофеля и восемь унцій хлба, говядина была совсмъ безъ костей. До шести часовъ Робинзонъ просидлъ одинъ и протосковалъ страшно. Въ шесть принесли ужинъ: немного кашицы и восемь унцій хлба. Онъ старался сть какъ можно тише, чтобы провести нсколько лишнихъ минутъ за какимъ-нибудь занятіемъ, и тмъ хоть немного сократить тягостный день. Въ три четверти восьмого раздался звонокъ, чтобы вс ложились спать. Ровно въ восемь сторожа обошли вс комнаты, чтобы видть, вс ли улеглись.

Прошло нсколько дней по обращику перваго, съ тою только разницею, что въ одинъ изъ этихъ дней Робинзона навстилъ пасторъ, который сказалъ ему нсколько изрченій Священнаго Писанія и прочелъ нсколько наставленій. Хотя это посщеніе было просто исполненіемъ однажды установленнаго порядка, однако Робинзонъ былъ бы очень доволенъ, если бы имлъ возможность видть и слышать пастора каждый день. Его голосъ производилъ на заключеннаго лучшее впечатлніе, чмъ рзкіе, повелительные голоса тюремщиковъ.

На слдующій день пришелъ къ нему директоръ тюрьмы, говорилъ съ нимъ нсколько минутъ и спросилъ, не нуждается ли онъ въ чемъ-нибудь. Робинзонъ сталъ просить работы, говоря, что скучаетъ безъ дла, потому что отъ природы не лнивъ, и что ему кажется, если онъ проведетъ еще нсколько дней въ такомъ бездйствіи, то сойдетъ съ ума. Директоръ объявилъ, что пошлетъ его на работу, когда придетъ время.

Осужденный по прежнему остался безутшно одинъ, и длинные, скучные часы одиночества сильно его тяготили.

Наконецъ, на десятый день, его естественное желаніе оказать хоть одно слово какому нибудь живому существу, кром тюремщиковъ, дошло до такой сильной степени, что онъ нарушилъ тюремные законы. Въ церкви, во время службы, онъ подошелъ къ двери и жадно проговорилъ своему сосду: ‘Товарищъ, кто тамъ? о, скажите хоть словечко, сжальтесь надо мною!’ Отвта не было, но онъ все-таки почувствовалъ на нсколько минутъ облегченіе.

Черезъ полчаса явились въ его будку четыре тюремщика и отвели его въ какую-то страшную темницу.

Сосдъ Робинзона, услышавъ его слова, передалъ ихъ начальству и получилъ за это похвалу.

Темнота, въ которую попалъ несчастный Робинзонъ, была далеко не такая, какъ ночью въ нашихъ спальняхъ, когда, вглядвшись, все-таки боле или мене можно разсмотрть предметы. Нтъ, это былъ просто мракъ подземелья.

Онъ пролежалъ тамъ шесть часовъ, и когда его оттуда выпустили, былъ блденъ какъ полотно, и страшно дрожалъ. Ему было велно отправляться въ свою прежнюю комнату, онъ, буквально, едва доползъ до нея, свтъ вдругъ ослпилъ его такъ, что онъ закрылъ глаза руками. Къ тому же онъ дрожалъ всмъ тломъ, и изъ груди его изрдка вырывались рыданія.

Директоръ былъ случайно въ эту минуту въ корридор и видлъ эту сцену. ‘Впередъ будешь умть молчать’, сказалъ онъ съ сарказмомъ.

— Буду, рыдая, едва слышно проговорилъ заключенный.

На другой день къ Робинзону пришелъ докторъ, и засталъ его, въ углу комнаты, съ глазами, потупленными въ землю.

Робинзонъ не замтилъ, какъ онъ вошелъ. Докторъ подошелъ къ нему и ударилъ его по плечу довольно сильно. Тотъ поднялъ съ трудомъ глаза и посмотрлъ на доктора безсмысленно.

Докторъ пощупалъ ему пульсъ и вышелъ. Вечеромъ, отдавая директору отчетъ о своихъ посщеніяхъ, онъ объявилъ очень хладнокровно, что No 19 умираетъ. Директоръ спросилъ, что съ нимъ случилось. ‘Ничего, отвчалъ тюремщикъ, онъ все время былъ въ своей комнат, ничего не работалъ, а вчера сидлъ въ темниц, за то, что разговаривалъ въ церкви.

— Ахъ, Боже мой, онъ умираетъ. Фрей, сказалъ директоръ тюремщкку, сведи его въ садъ, дай ему работу, и пусть завтра чиститъ корридоры.

— Прикажете ему позволить говорить съ нами?

— Да, да, пожалуй, пусть говоритъ.

Робинзона вывели въ садъ, обнесенный высокими станами. Намъ бы показался такой садъ мрачнымъ, а ему онъ представился теперь земнымъ раемъ. Онъ вздохнулъ свободно на минуту, но потомъ съ грустью подумалъ: ‘Вдь они меня здсь не оставятъ!’

Фрей далъ ему заступъ въ руки и сказалъ своимъ обыкновеннымъ, грубымъ голосомъ: ‘Копай вотъ этотъ кусокъ земли, а потомъ, если останется время, такъ вотъ тутъ выкосишь траву’. Но при этомъ онъ заставилъ его закрыть лицо колпакомъ, потому что въ томъ же саду работалъ, въ отдаленіи, другой преступникъ.

Робинзонъ принялся за работу съ энергіей, онъ былъ совершенно счастливъ, онъ дышалъ чистымъ воздухомъ! Онъ такъ трудился, что у него захватывало дыханіе съ непривычки, но онъ только съ восторгомъ, чуть слышно повторялъ: ‘О, Боже мой, какъ отрадно не быть похороненнымъ заживо!’

Въ восемь часовъ за нимъ пришелъ Фрей, чтобъ отвести его въ комнату. Пора была ложиться спать.

Робинзонъ сказалъ Фрею, что никогда прежде не работалъ въ саду, что это для него работа непривычная, и потому онъ не могъ исполнить ее въ совершенств.

— А если бы мн такъ поработать недлю сряду, то я увренъ, что сдлался бы мастеромъ въ этомъ дл, прибавилъ онъ.

Всю ночь онъ почти не спалъ, и на слдующее утро проснулся все еще нсколько въ лихорадочномъ состояніи, только на душ у него было гораздо легче, чмъ прежде.

На слдующій день Робинзону было приказано мыть полы въ тюрьм. Потомъ ему было велно работать въ саду, а еще какъ-то къ нему прислали щеточника, учить его длать щетки.

Съ полчаса щеточникъ провелъ съ своимъ ученикомъ въ его комнат, и выходя оттуда, сказалъ тюремщикамъ:

— Ну, ужь нечего сказать, у этого мошенника золотыя руки, все легко перейметъ, только покажи.

На другой день къ Робинзону заглянулъ докторъ, опять пощупалъ ему пульсъ, и записалъ что-то въ своей памятной книжк. Потомъ онъ отдалъ приказаніе сторожу, чтобы, съ разршенія директора, No 19 всегда былъ занятъ какой-нибудь работой.

Съ-тхъ-поръ Робинзонъ былъ постоянно заваленъ дломъ. Щетки его издлья являлись одна за другой, и онъ тотчасъ подвергалъ ихъ испытанію: чистилъ ими полы или стны.

Разъ какъ-то ему случилось работать въ корридор, какъ вдругъ онъ былъ пораженъ какими-то необыкновенными звуками, которые неслись со двора, гд преступники производили тяжелыя работы. Сначала онъ услышалъ крикъ одного голоса, посл котораго настало мертвое молчаніе, потомъ послышалось нсколько голосовъ, между которыми онъ могъ отличить голоса Фрея и директора. Робинзонъ не могъ понять, что значатъ эти звуки.

На другой день, въ томъ же самомъ часу, онъ опять услышалъ такой же шумъ. Ему показалось, какъ будто лили цлыми ведрами воду на стны, а за этимъ слдовалъ шумъ, который какъ будто происходилъ отъ журчанія воды въ человческомъ горл. Слышалось много голосовъ, между прочими голоса одного тюремщика, Годжса, и самаго директора. Робинзонъ ршительно не понималъ, что это такое, а такъ какъ онъ терпть не могъ неизвстности, то это обстоятельство его очень мучило.

На другой день, когда Робинзонъ работалъ въ корридор, вошелъ туда директоръ съ другимъ джентльменомъ, съ которымъ онъ обходился чрезвычайно почтительно. Это былъ предсдатель высшаго тюремнаго комитета.

Мистеръ Вилліамсъ осмотрлъ тюрьму, остался очень доволенъ порядкомъ и чистотой, и также донесеніемъ директора, что большая часть преступниковъ здоровы.

Потомъ предсдатель заходилъ къ тремъ или четыремъ заключеннымъ, и спрашивалъ, нтъ ли у нихъ какихъ-нибудь жалобъ.

Единогласный отвтъ былъ: ‘Нтъ.’

Онъ поблагодарилъ и поздравилъ директора, и потомъ отправился домой.

Въ тотъ же день онъ говорилъ одному изъ своихъ знакомыхъ: ‘Я сегодня осматривалъ тюрьму, всю ее исходилъ.’

На другое утро Фрей объявилъ Робинзону, что онъ назначенъ въ тяжелую работу. Робинзонъ былъ этимъ очень обрадованъ.

Фрей повелъ его на рабочій дворъ, раздленный на множество небольшихъ комнатъ. Въ каждой такой комнат стояла машина, а именно вотъ какого устройства: въ большомъ, вертикальномъ столб вдлана была желзная рукоятка, которую заключенные должны были вертть столько разъ, сколько имъ будетъ велно. Нужно замтить, что эта рукоятка вертлась только отъ чрезвычайно усиленнаго напряженія.

— Тысячу восемьсотъ оборотовъ въ часъ, сказалъ Фрей повелительно Робинзону. Работать два часа до обда.

Съ этими словами тюремщикъ вышелъ, а Робинзонъ усердно принялся за работу. Сначала ему показалось, что трудъ не особенно тяжелъ, но чмъ дальше, тмъ трудне ему было вертть ручку, и когда онъ сдлалъ четыреста оборотовъ, то совершенно выбился изъ силъ и едва могъ дышать. Онъ ршился дать себ три минуты покоя и потомъ опять принялся за работу. Никто не наблюдалъ за нимъ, никто не считалъ оборотовъ, такъ зачмъ же стало дло? скажете вы. Можно обмануть почтенныхъ начальниковъ и сдлать только половину оборотовъ, а сказать что сдлалъ вс? Но это было невозможно. На верху столба устроено было что-то въ род термометра, на которомъ обозначалось число оборотовъ. Обмануть было нельзя.

Несчастный Робинзонъ! Это было его первое знакомство съ тяжелой работой. Въ два часа онъ долженъ былъ сдлать три тысячи, онъ былъ до того изнуренъ, что ршительно не думалъ найти въ себ достаточно силъ, чтобы окончить заданный урокъ. Но страхъ и необходимость взяли верхъ, и онъ опять принялся за работу. ‘Не буду больше смотрть на термометръ, потому что на немъ ничего не видишь утшительнаго. Думаешь, что наработалъ много, а какъ на него взглянешь, такъ всегда и окажется меньше, чмъ ожидалъ, думалъ про себя Робинзонъ. А ужъ Фрей врно не пропуститъ, и явится въ ту минуту, какъ я кончу.’

И онъ продолжалъ вертть ручку, изрдка давая себ минутный отдыхъ. Онъ чувствовалъ такое утомленіе, какого никогда въ жизни прежде не испытывалъ. Вдругъ Фрей закричалъ: ‘довольно!’ Рабннзонъ пришелъ въ ужасъ. Онъ подумалъ, что два часа прошли, а онъ не кончилъ заданнаго.

Напротивъ, Фрей сказалъ съ удивленіемъ: ‘Что это? вы сдлали сорокъ оборотовъ лишнихъ.’

Робинзона опять повели въ его комнату, принесли туда обдъ. Вмсто трехъ унцій говядины, было четыре, хлба двумя унціями меньше, но за то очень много картофеля.

На слдующій день Робинзона назначили въ туже работу. Отъ не сдлалъ еще и половины заданнаго урока, какъ вдругъ, не подалеку отъ него, раздались стоны. Первое его побужденіе, разумется, было броситься посмотрть, что это такое, но онъ зналъ, что Годжсъ и Фрей на двор, и что онъ съ ними за такой поступокъ дешево не раздлается. И такъ онъ продолжалъ работать, а стоны все звучали въ его ушахъ и раздирали ему душу.

Они раздавались долго, наконецъ Робинзонъ не вытерплъ, выглянулъ во дворъ: тамъ онъ увидлъ директора, Годжса и Фрея. Они вс трое стояли у самаго того мста, откуда слышались стоны, и лица ихъ были совершенно безстрастны.

Наконецъ стоны прекратились. Годжсъ и Фрей бросились къ помп съ ведрами, наполнили ихъ водой и подошли опять къ директору. Черезъ минуту Робинзонъ услышалъ опять какъ воду выливали на стну, и при этомъ раздался сначала смхъ директора, потомъ Годжса и наконецъ Фрея.

Робинзонъ сгаралъ отъ любопытства. Черезъ нсколько минутъ директоръ куда-то отослалъ обоихъ тюремщиковъ и ушелъ самъ. Робинзонъ, хотя и зналъ, что директоръ скоро вышлетъ на свое мсто кого нибудь изъ своихъ помощниковъ, однако ршился рискнуть, и бросился въ ту комнату, изъ которой слышались стоны. Тутъ онъ понялъ, что было причиной смха этихъ трехъ почтенныхъ людей, имъ овладло отчаяніе.

Онъ увидалъ вплоть у станы мальчика лтъ пятнадцати, плечи его были стянуты кожанымъ поясомъ, который, кольцами двухъ бывшихъ на немъ желзныхъ скобокъ, былъ привинченъ къ стн. Руки мальчика были какъ можно туже притянуты къ бокамъ, тоже кожаными ремнями. Высокій кожаный воротникъ душилъ ему горло. Съ его волосъ и платья ручьями текла вода на полъ, лицо у него было блдно, какъ полотно, губы синія, глаза блуждали безсмысленно, а зубы стучали отъ холода.

Робинзонъ былъ человкъ безъ твердой нравственности, но не смотря на то, онъ не могъ безъ состраданія, безъ ужаса смотрть на такую картину.

— Боже мой! кто это съ тобой сдлалъ? вскричалъ Робинзонъ.

Отвта не было. Страдалецъ только жалобно взглянулъ на Робинзона, который тотчасъ же бросился къ нему, чтобы его освободить.

— Оставь меня! съ усиліемъ сказалъ мальчикъ: — увидятъ, такъ мн же будетъ хуже, да и теб тоже.

— Да вдь ты такъ умрешь, пожалуй.

— Нтъ, такому счастію не бывать, нетерпливо и дико проговорилъ мальчикъ.— Благодарю. Ты добрый. Кто ты? Скажи скоре, и ступай. Я Джозефсъ, No 15, корридоръ А.

— А я Робинзонъ, No 19, корридоръ Б.

— Прощай, Робинзонъ, я тебя не забуду. Кто -то идетъ. Ступай скоре, скоре, скоре.

Только что Робинзонъ усплъ убжать, какъ во дворъ вошелъ Фрей. Онъ тотчасъ же заподозрилъ Робинзона, и прошелъ прямо въ его комнату, но засталъ его за работой, и на лиц не замтилъ ни малйшаго смущенія. Робинзонъ былъ хорошій актеръ. Фрей вышелъ отъ него успокоенный.

Когда Робинзонъ кончилъ работу и отправился въ свою комнату, грустно и тяжело было у него на душ при мысли о бдномъ Джозефс, онъ ршительно не могъ успокоиться.

Бдный Джозефсъ еще два часа терплъ такое же мученіе, а потомъ Годжсъ его освободилъ, и онъ ползкомъ отправился въ свою темную комнату, продрогнувъ до костей.

Робинзону въ настоящее время приходилось длать восемь тысячъ оборотовъ въ день, это была для него чрезвычайно трудная работа, но все-таки онъ предпочиталъ ее заточенію въ своей комнат. И онъ работалъ чрезвычайно усердно, никогда не отговаривался. Разъ, однако, посл завтрака, онъ почувствовалъ сильную головную боль и дрожь. Посл обдни ему сдлалось еще хуже, такъ что онъ выразилъ желаніе видть доктора. Докторъ въ это время долженъ былъ бы находиться въ тюрьм, но его не было. Онъ всегда предпочиталъ тюремнымъ больнымъ тхъ, которые ему хорошо платили, и потому часто былъ неисправенъ въ посщеніяхъ заключенныхъ. Явился Фрей и объявилъ Робинзону, чтобы онъ шелъ на работу. Тотъ отвчалъ, что очень боленъ и работать не въ состояніи.

— Я не могу отложить вашу работу безъ согласія доктора, идите.

— Да если бы докторъ былъ въ тюрьм, такъ онъ бы сказалъ вамъ, что это правда.

— Ну, да, когда скажетъ, тогда другое дло. А теперь ступайте на работу.

И Робинзонъ со стонами принялся за рукоятку.

Когда къ вечеру Фрей пришелъ посмотрть, сколько онъ наработалъ, то нашелъ Робинзона безъ чувствъ на полу, съ блднымъ, изнеможеннымъ лицомъ.— Ну, врно ничего не сдлалъ, сказалъ Фрей про себя. Но каково было его удивленіе, когда, взглянувъ на термометръ, онъ увидлъ, что несчастный пришелъ въ такое состояніе уже по окончаніи работы.

Легко себ представить, чего стоилъ такой усиленный трудъ несчастному Робинзону. Всю ночь онъ былъ въ лихорадочномъ состояніи. На другой день случайно пришелъ докторъ, предписалъ ему діету и лекарство.

— Его бы лучше въ лазаретъ, прибавилъ докторъ. Тамъ чище воздухъ.

— Нтъ, воздухъ и здсь хорошъ, сказалъ директоръ.

Докторъ, разумется, съ этимъ тотчасъ же согласился. Да и какъ ему было не согласиться съ такимъ начальникомъ, который совершенно предоставлялъ его произволу посщенія тюрьмы, который позволялъ ему приходить раза три въ недлю къ больнымъ, въ разное время, вмсто того, чтобы требовать правильныхъ приходовъ по два раза въ день, въ назначенные часы.

Дня два спустя, Годжсъ, смясь, вышелъ въ корридоръ изъ одной комнаты. Директоръ встртилъ его и спросилъ, чему онъ смется.

— No 19 бредитъ, сэръ, очень смшно его слушать.

Директоръ вошелъ самъ въ 19.

Робинзонъ лежалъ на спин, щеки его горли и глаза съ безпокойствомъ блуждали. Онъ безъ умолку говорилъ несвязными выраженіями, часто называлъ какую-то Мери, обращалъ къ ней нсколько нжныхъ словъ, а потомъ опять впадалъ въ безпамятство. Вдругъ, вперивъ глаза въ стну, онъ началъ громко кричать: ‘Освободите его. Разв вы не понимаете, что вы его губите! Вдь воротникъ его давитъ! Посмотрите, какъ онъ блденъ! Какіе у него дикіе глаза! Вдь онъ умретъ! Убійцы, убійцы, убійцы! Я не могу видть, какъ онъ умираетъ!’ — И при этихъ словахъ онъ пряталъ голову въ подушку.

Присутствующіе поняли изъ этого, что Робинзонъ видлъ Джозефса. Директоръ погрозилъ страдальцу кулакомъ и общалъ, по выздоровленіи, проучить его за любопытство.

XI.

Черезъ нсколько времени докторъ донесъ директору, что лихорадка у No 19 прекратилась, но какъ всегда бываетъ посл этой болзни, онъ чрезвычайно слабъ, и что по этому докторъ веллъ ему давать два раза въ день мяса.

— Годжсъ, сказалъ директоръ, заставить No 19 вертть рукоятку.

Даже докторъ содрогнулся при такомъ приказаніи.

Несчастнаго вытащили изъ его комнаты, но онъ въ хорошемъ расположеніи духа отправлялся работать. Онъ самъ не понималъ, до чего онъ слабъ.

Скоро, однако, онъ увидлъ свое безсиліе и ршилъ, что не въ состояніи исполнить урока. И такъ, чтобы не изнурять себя напрасно, онъ слъ спокойно на полъ. Директоръ засталъ его въ такомъ положеніи.

На его вопросы, Робинзонъ откровенно отвчалъ, что онъ очень слабъ посл лихорадки и ршительно не въ состояніи работать.

— Хорошо, сказалъ директоръ, я тебя проучу.

И не смотря на жалобные стоны Робинзона, его безъ дальнихъ церемоній подвергли страшной участи Джозефса.

Привинтивъ его за поясъ къ стн, они оставили несчастнаго одного. Ослабленный и прежде продолжительною болзнью, онъ началъ видимо гибнуть. Когда они вошли къ нему, то нашли его совершенно чернымъ, съ синими губами. Онъ умиралъ. Еще немного, и остался бы одинъ трупъ, вмсто живаго человка.

Тутъ они вс, перепуганные, бросились его освобождать, раздли его, начали поливать водой и тереть щетками, пока тло не сдлалось краснымъ. Робинзонъ по немногу сталъ приходить въ себя и вздыхать чуть слышно. Страданія его были ужасны: онъ чувствовалъ, что у него нтъ ни одной здоровой косточки. Его терли до того, что содрали въ нсколькихъ мстахъ кожу.

Директоръ веллъ его одть и сказалъ: ‘Ступай въ свою комнату.’ Робинзонъ, качаясь и спотыкаясь, началъ вставать. Одежда больно терла ему тло въ тхъ мстахъ, съ которыхъ была содрана кожа.

Вдругъ въ голов директора мелькнуло неожиданное вдохновеніе: ‘Нтъ, сказалъ онъ, онъ хотлъ меня надуть, онъ притворился, я не допущу, чтобы всякій меня перехитрилъ. Опять его къ стн, сейчасъ же.’ Даже тюремщики съ удивленіемъ переглянулись.

Но длать было нечего, нужно было слпо исполнять приказанія начальника. Робинзона шесть часовъ продержали въ этой страшной пытк.

— Что, надулъ меня? сказалъ директоръ, освободивъ его. Животное, мерзавецъ! Запереть его!

Вечеромъ директоръ веллъ отпустить ему только половинную порцію, за то, что онъ лнился на работ.

На слдующій день въ тюрьм понадобились щетки, а потому, вмсто Робинзона, пришлось опять страдать бдному Джозефсу. Директоръ назначилъ ему вертть именно ту рукоятку, которая была всхъ туже, и веллъ сдлать восемь тысячь оборотовъ въ четыре съ половиною часа. Директоръ зналъ, что это дло невозможное, и назначилъ столько именно для того, чтобы имть уважительныя причины къ терзаніямъ. Дйствительно, Джозефсъ не могъ исполнить заданнаго урока, и его пригвоздили къ позорному столбу. Вдругъ вошелъ Джонъ Джонсъ, тюремный пасторъ, и увидлъ мученія страдальца.

Джонсъ спросилъ, какая его вина, и Джозефсъ отвчалъ, что рукоятку ему выбрали самую тугую и оборотовъ въ короткое время велно было сдлать столько, что это превышало его силы.

Вошелъ директоръ и спросилъ, въ чемъ дло. Одинъ изъ тюремщиковъ тотчасъ же объявилъ, что наказанный лжетъ пастору. Директоръ попросилъ пастора не мшать его распоряженіямъ своими распросами, говоря, что при двухъ властяхъ всегда будетъ мало толку.

— Я до-сихъ-поръ никогда ничего не говорилъ и не длалъ такого, отвчалъ пасторъ директору, чтобы могло, хоть сколько нибудь, уменьшить или потрясти вашу власть. Но, воля ваша, такая строгость переходитъ границы. Прошу васъ меня выслушать, а не то, мн придется обратить на этотъ случай вниманіе членовъ комитета.

— Не стсняйтесь, пожалуйста, Длайте какъ знаете, они сегодня будутъ здсь. Объявите имъ все, что считаете нужнымъ.

Дйствительно, въ пять часовъ пришли два члена высшаго тюремнаго комитета и мистеръ Райдъ, судья, молодой еще человкъ. Директоръ встртилъ ихъ съ сіяющимъ лицомъ, и пока они осматривали первую половину тюрьмы, онъ веллъ Годжсу освободить Джозефса и заставить его вертть рукоятку. Постители застали его за работой.

— Ты довольно работалъ, можешь идти въ свою комнату! ласково сказалъ директоръ.

И Джозефсъ ушелъ.

— Какое у него кроткое лицо, сказали постители. За что онъ содержится?

— Въ этотъ разъ зато, что укралъ говядины изъ мясной лавки.

— Какъ, въ этотъ разъ? разв это не въ первый?

— Нтъ, въ третій. Первый разъ за то, что бросалъ камни, второй за то, что воровалъ въ огородъ, а теперь третій за говядину.

— Каковъ негодяй! въ его лта!

— Что вы говорите, сказалъ мистеръ Райдъ Вилліамсу. Да разв мы не длали того же въ его лта?

— Я за собой не помню этого.

— Вотъ прекрасно! Разв мы вмст не воровали яблоковъ съ деревьевъ? а разв вы не помните, какъ мы забрались въ огородъ фермера Гарриса, и опустошили его порядкомъ?

— Да это все были ваши шалости, а я только при нихъ присутствовалъ.

Потомъ они разсматривали тюремную книгу, гд были записаны вс наказанія, которымъ кто нибудь изъ заключенныхъ подвергался, вс сильныя болзни и смертные случаи, и предполагаемыя ихъ причины.

Всми было замчено, что Джозефсъ какъ-то особенно часто подвергался наказаніямъ.

— Такъ онъ очень дурной мальчикъ? спросилъ одинъ изъ членовъ комитета.

— Онъ ненавидитъ работу, страшно лнивъ, отвчалъ директоръ.

Постители съ директоромъ обошли всхъ заключенныхъ. Многихъ они спрашивали, хорошо ли имъ и всмъ ли они довольны. Но несчастнымъ стоило только въ эту минуту взглянуть на тотъ страшный, мертвящій взглядъ, который вперялъ въ нихъ, при такихъ вопросахъ, директоръ: они трепетали отъ одного помышленія сказать, что чмъ бы то ни было недовольны. Разумется, вс отвчали, что имъ прекрасно.

Наконецъ дошли и до комнаты Джозефса.

Ему былъ сдланъ упрекъ за то, что его имя такъ часто вносится въ книгу наказаній. Несчастному оставалось только молчать.

Въ корридор они встртили людей, несшихъ ужинъ. Мистеръ Вилліамсъ попробовалъ одну изъ порцій и сказалъ, что приготовлено очень вкусно.

— Вообще, мы всмъ довольны у васъ, мистеръ Гаусъ. Прекрасный порядокъ во всхъ комнатахъ, дисциплина между заключенными и прислугой. Во всемъ, однимъ словомъ, видны ваше усердіе и распорядительность.

Гаусъ почтительно кланялся въ знакъ благодарности.

Онъ проводилъ ихъ до воротъ. Мистеръ Вилліамсъ сказалъ, что докончитъ осмотръ на слдующій день, и еще разъ поблагодарилъ директора, который по этому случаю вернулся домой вн себя отъ радости.

XII.

На другой день мистеръ Вилліамсъ осматривалъ въ тюрьм женское отдленіе, точно также остался доволенъ порядкомъ и благодарилъ мистера Гауса. Потомъ онъ сказалъ, что желаетъ видть тюремнаго пастора. Директоръ тотчасъ же послалъ за нимъ, но вспомнивъ о его угрозахъ, счелъ нужнымъ предупредить противъ него мистера Вилліамса. Онъ началъ:

— Кстати, сэръ, я хотлъ вамъ на него пожаловаться.

— Въ самомъ дл? за что это?

— На дняхъ онъ вступился за одного изъ заключенныхъ, котораго я наказывалъ, разумется, за дло. Согласитесь, это можетъ вредить дисциплин, тогда я, пожалуй, и не справлюсь съ виновными. Но это все-таки еще не такъ дурно, какъ то, что онъ говорилъ въ церкви проповдь, написанную именно противъ меня. Согласитесь, что этого нельзя терпть.

— Разумется, нельзя! Но что же именно осуждаетъ онъ въ васъ этою проповдью?

— Вы знаете, сэръ, что я служилъ въ арміи, у меня отъ прежней жизни осталось много привычекъ, которыя мн теперь оставить очень трудно. Вотъ, напримръ, я привыкъ часто божиться безъ причины. Пасторъ замтилъ это за мною, и осмлился публично проповдывать въ церкви о моемъ недостатк. Онъ, конечно, не назвалъ меня по имени, но цлыхъ полчаса говорилъ о томъ, какъ дурно божиться безъ надобности, и я понялъ очень хорошо, что онъ намекалъ на меня. Я даже замтилъ, что и сторожа догадались, вс они переглядывались между собою и шептались.

— Я поговорю непремнно съ нимъ объ этомъ.

— Благодарю васъ, сэръ. Дайте ему благой совтъ не вмшиваться въ мои дла. Пусть каждый думаетъ о своей обязанности. Ахъ, вотъ и онъ. Я оставляю васъ на-един, сэръ. Только, пожалуйста, не будьте къ нему слишкомъ строги, вдь онъ, въ сущности, прекрасный пасторъ. И мистеръ Гаусъ ушелъ съ озабоченнымъ видомъ.

Пасторъ подошелъ и почтительно поклонился мистеру Вилліамсу, который отвчалъ ему поклономъ довольно холоднымъ.

Пасторъ началъ:

— Сэръ, я хотлъ говорить съ вами. Я долженъ просить васъ, обратить вниманіе на число наказанныхъ у насъ въ тюрьм. Ихъ значительно больше прежняго, и наказанія гораздо строже.

— Напротивъ, я очень внимательно пересмотрлъ книги со списками наказанныхъ и нашелъ совершенно противное тому, что вы говорите.

— Значитъ, наказанія не вс тамъ означены.

— Это быть не можетъ!

— При томъ наказываютъ такъ строго, что вы бы врно пришли въ ужасъ, если бы могли видть такое варварство.

— Да какъ же вы хотите, чтобы не наказывали за дло? Знаете ли вы, напримръ, что такое Джозефсъ?

— Это кроткій, смирный, послушный мальчикъ.

— Вотъ прекрасно! Я вамъ посовтую вотъ что. Если вы точно также знаете характеръ и прочихъ заключенныхъ, то лучше никогда не вмшивайтесь въ т наказанія, которыя имъ назначаетъ директоръ тюрьмы.

— Однако вы знаете, сэръ, что въ послдніе мсяцы были даже здсь покушенія на самоубійство..

— Вы говорите о Джексон. Да вдь онъ былъ лунатикъ. Директоръ въ этомъ увренъ. Что же посл этого о немъ и разсуждать?

— Я вамъ сообщилъ мое мнніе, сэръ, мн кажется, что наказанія у насъ слишкомъ строги. Я сказалъ то, что ставилъ себ въ обязанность сказать, и теперь совсть моя спокойна. Теперь я могу уйдти.

— Нтъ, мистеръ Джонсъ, позвольте. Мн, въ свою очередь, нужно сказать вамъ кое-что. Прошу вашего мннія вотъ на счетъ чего. Какъ вы думаете: иметъ ли право пасторъ вставлять личности въ свои проповди?

— Разумется, не иметъ. Но я васъ не понимаю, сэръ.

— Мистеръ Гаусъ считаетъ себя очень обиженнымъ вами, потому что вы проповдывали противъ него въ церкви.

— Онъ ошибается. Этого никогда не было.

— Вы читали цлую проповдь противъ ненужной божбы, а онъ божится.

— А, помню. Это было два воскресенья тому назадъ. Но я ни сколько не имлъ въ виду намекать на мистера Гауса, и потому очень удивленъ, что онъ этимъ обидлся.

— Чему же тутъ удивляться, когда вы знаете, что онъ часто божится?

— Да вдь и сторожа божатся.

— Зачмъ же задвать и ихъ такъ прямо въ вашихъ проповдяхъ?

— Повторяю вамъ, сэръ, что это было сдлано безъ малйшаго намренія, это просто дло случая. Не слдовало мистеру Гаусу принимать это на свой счетъ.

— Въ самомъ ли дл это было дло случая, мистеръ Джонсъ?

— Могу васъ уврить, я объяснюсь самъ по этому поводу съ мистеромъ Гаусомъ.

— Это будетъ прекрасно. Необходимо въ тюрьм, чтобы пасторъ и директоръ жили согласно и дружно. Я вамъ дамъ совтъ: исполняйте только свою обязанность и не заботьтесь объ остальномъ.

Посл этого они разстались.

Вскор подошелъ къ пастору мистеръ Гаусъ.

— Ну, что, сказалъ онъ, мистеръ Джонсъ? Не ршено ли, что вы будете главнымъ тюремнымъ начальникомъ, а я проповдникомъ, или все осталось по прежнему?

— Я знаю только то, что я сказалъ что было нужно, совсть моя спокойна. А какъ приняты мои замчанія, объ этомъ я нисколько не забочусь. А вотъ въ чемъ дло. Вы сказали, мистеръ Гаусъ, что я противъ васъ проповдывалъ.

— Да, дйствительно, я это сказалъ.

— Но я непремнно желаю васъ уврить, что вы ошибаетесь, что у меня и въ ум не было намекать въ моей проповди на васъ, оскорблять васъ.

— Чмъ же вы можете меня въ этомъ уврить?

— Если вы потрудитесь зайти ко мн въ комнату, то я могу доказать, что вы ошибаетесь въ своихъ предположеніяхъ.

Они вмст отправились въ комнату пастора, который тамъ открылъ два ящика въ огромномъ стол, и сказалъ:

— Мистеръ Гаусъ, видите вы эту кипу проповдей въ ящик на право?

— Вижу, отвчалъ Гаусъ:— и врно скоро услышу многія изъ нихъ.

— Всю эту кипу я сочинялъ и читалъ, когда былъ пасторомъ въ Литль-Стоки, А теперь, здсь, и ихъ вс перечитываю по очереди, и которыя изъ нихъ мною уже прочитаны въ здшней церкви, т отложены особо. На каждой проповди выставлены годъ и число, когда я ихъ сочинялъ. Посмотрите, вотъ проповдь о божб. По означенію года вы можете заключить что она написана не противъ васъ.

— Да, я согласенъ, что ошибся. Это уже просто мое несчастіе.

— И мое тоже, потому что я васъ невольно оскорбилъ. Я очень сожалю о такомъ непріятномъ стеченіи обстоятельствъ.

— Довольно и того, что вамъ это непріятно. Изъ этого я вижу ясно, что тутъ ни боле, ни мене, какъ недоразумніе.

— И поврьте, что оно боле никогда не повторится. Впрочемъ, вдь я здсь буду проповдывать еще только одно воскресенье.

— Очень жаль, мистеръ Джонсъ. Надюсь, что мы, объяснившись, можемъ разстаться друзьями?

— Не выкушаете ли стаканъ эля, мистеръ Гаусъ, по этому случаю?

— Благодарю.

И пиво скоро было выпито.

Мистеръ Гаусъ очень торопился счь одного мальчика, тринадцати лтъ, по имени Джилиса. Ему было назначено, съ утвержденія членовъ комитета, двадцать ударовъ плетью. На двнадцатомъ удар директоръ сказалъ: Довольно. Но несчастный сталъ кричать и просить, чтобы его скли до конца, потому что онъ уже не чувствовалъ, отъ сильной боли, новыхъ ударовъ, и вмст съ тмъ не хотлъ пощады отъ мистера Гауса.

Директоръ терпть не могъ криковъ и шуму въ тюрьм. Онъ, во возможности, старался этого избгать, и когда кто нибудь изъ заключенныхъ кричалъ, то этимъ только вдвое боле раздражалъ директора.

Точно такъ случилось и съ Джилисомъ. Его крики сильно взбсили директора: ‘молчать’, закричалъ онъ наказываемому и тотчасъ веллъ отвести его въ комнату.

Со слдующаго же дня директоръ началъ вымещать на немъ свое неудовольствіе.

Джилису было назначено, въ день, баснословное число оборотовъ извстной рукоятки, которыхъ, онъ по своимъ силамъ и лтамъ, никакъ не могъ исполнить. Ему приходилось цлый день задыхаться у стны въ узкомъ кожаномъ воротник.

По наказаніе это не успокоило директора, онъ придумалъ другое. У Джилиса отняли супъ, говядину и кашу, и дали, вмсто обда, одного хлба съ водой, а когда и того директору показалось мало, то онъ заставилъ мальчика, сверхъ назначеннаго времени, работать и тогда, когда другіе въ церкви.

Не слушать проповдей мистера Джонса, было большимъ лишеніемъ для молодаго заключеннаго, но конечно, и отъ этого онъ не могъ работать выше силъ. И работа его по прежнему не была окончена, такъ что директоръ присудилъ ему быть дв недли безъ постели и безъ освщенія.

Вынесли отъ него кровать и перестали освщать комнату газомъ. Это такъ ужасно подйствовало на мальчика, что онъ вышелъ изъ себя и началъ кричать: Лучше бы меня директоръ повсилъ, чмъ мучить каждый день!

Директоръ былъ въ это время въ корридор, услыхалъ шумъ и спросилъ, что это значитъ.

— No 50 шумитъ, потому что онъ безъ кровати и безъ огня, отвчалъ одинъ изъ тюремщиковъ. Директоръ вошелъ въ комнату No 50, и заставилъ несчастнаго Джилиса выслушать самую оскорбительную и унизительную брань. Потомъ онъ отдалъ приказаніе запереть его съ шести часовъ вечера на всю ночь.

Тяжело было лежать несчастному на каменномъ холодномъ полу, его лишили кровати,— самой дорогой вещи для заключеннаго. Его положеніе стало для него такъ невыносимо, что онъ пришелъ въ отчаяніе. На другое утро сторожъ нашелъ его повсившимся на своемъ носовомъ платк, почернвшимъ и безъ дыханія. Его тотчасъ же сняли, и съ большимъ трудомъ привели въ чувство.

Директоръ не замедлилъ объявить, что проучитъ его какъ слдуетъ за такую продлку, а потомъ просилъ пастора сходить къ Джиллису и усовстить его.

— Онъ долженъ покаяться передъ вами, прибавилъ Гаусъ, какъ передъ служителемъ Господа, долженъ испросить вашего прощенія.

Пасторъ отправился къ тому, кто покушался на свою жизнь, и, по возможности, старался заставить его понять все безразсудство такого поступка.

— Разв ты не понимаешь, что если бы ты лишилъ себя жизни, то имлъ бы въ виду гораздо худшее положеніе, чмъ твое ныншнее! Вдь ты этимъ приготовилъ бы себ мсто въ аду! Ну, а признайся-ка откровенно, какъ ты думаешь, гд лучше, въ аду или здсь?

— Разумется въ аду, отвчалъ мальчикъ ршительно.

Это такъ поразило мистера Джонса, что онъ понялъ, до какой степени всякія увщанія тутъ безполезны. И такъ, онъ счелъ лучшимъ войдти серьозно въ положеніе мальчика, сблизиться съ нимъ и довести его до откровенности.

Это не стоило ему большаго труда, онъ скоро узналъ, что Джиллисъ хотлъ повситься для того, чтобы напугать своихъ мучителей, что онъ слышалъ въ сосдней комнат голосъ Фрея и зналъ, что тотъ скоро къ нему войдетъ и не дастъ ему умереть.

— Но вдь это былъ рискъ, онъ могъ и не скоро войдти къ теб.

— Ну, такъ что же? еще бы лучше было. Ужъ теперь меня не было бы на свт.

Разговоръ прекратился, потому что Джиллиса опять послали вертть рукоятку. Посл обда его опять выскли. Но вечеромъ были такъ милостивы, что внесли ему кровать.

— Все-таки я хорошо сдлалъ, что повсился. Теперь за то хоть усну спокойно, подумалъ онъ.

И дйствительно, онъ такъ былъ счастливъ, бросившись на кровать, что забылъ прошедшія, настоящія и будущія мученія, и заснулъ въ три минуты.

Робинзона въ это время тоже преслдовали самымъ несправедливымъ образомъ. Онъ не подавалъ ни малйшаго повода къ наказанію, а его все-таки мучили въ кожаномъ воротник.

Кончилось тмъ, что въ немъ родилась сильная ненависть къ директору тюрьмы. Робинзонъ считалъ его самымъ первымъ своимъ врагомъ и извергомъ общества. Онъ оцнилъ этого человка, понялъ, что у него нтъ ни сердца, ни жалости, и что потому у него помилованія никогда и ни чмъ заслужить невозможно. Онъ ршился искать случая поговорить съ мистеромъ Джонсомъ, и просить, чтобы онъ за него вступился. Онъ разсуждалъ, что прямая обязанность священника — уничтожать жестокость и несправедливость, потому что он противны Евангелію.

Какъ будто для того, чтобы ободрить въ немъ это намреніе, мистеръ Джонсъ, заставъ его какъ-то у стны въ кожаномъ воротник, посмотрлъ на него съ большимъ участіемъ и тяжело вздохнулъ при вид его страданій. Кром того, на слдующее воскресенье, мистеръ Джонсъ очень кстати сказалъ проповдь противъ безчеловчности. Робинзонъ никакъ не ожидалъ, что это старинное произведеніе, а думалъ, что проповдь эта написана именно въ его защиту. Все это еще боле побуждало его къ объясненію съ пасторомъ.

На его счастіе, скоро посл того мистеръ Джонсъ пришелъ его навстить, и они остались на-един. Онъ восползовался этимъ удобнымъ случаемъ и началъ:

— Сэръ, вы видите, какъ мы страдаемъ. Вступитесь за насъ, не я одинъ, мы вс будемъ благословлять васъ, говорилъ онъ. Съ нами обращаются, какъ съ собаками, а вдь мы люди. Зачмъ же смотрть на насъ, какъ на зврей? У насъ есть сердце. Правда, что у иныхъ его нтъ, и потому я знаю, что вамъ нельзя будетъ смягчить этихъ варваровъ. Но вы пригрозите имъ, скажите, что донесете на нихъ. Пусть они хоть отъ страха не будутъ впередъ такъ безчеловчны. Сэръ, сжальтесь надъ нами, вы здсь нашъ единственный другъ. Спасите насъ!

Мистеръ Джонсъ былъ тронутъ, но чрезъ нсколько минутъ отвчалъ очень спокойно и холодно: ‘Я не могу вмшиваться въ распоряженія мистера Гауса, могу дать вамъ только одинъ совтъ: слушайтесь его и покоряйтесь ему во всемъ, а то вамъ будетъ еще хуже.’ И онъ поспшно вышелъ. Только что онъ затворилъ за собою дверь, какъ на лиц у него выразилось состраданіе.

— Слава Богу, что я имлъ столько характера и не показалъ Робинзону сожалнія, не сказалъ ему, что онъ правъ. Если бы я съ нимъ согласился, это подало бы ему только поводъ еще съ большимъ жаромъ противиться власти директора, этимъ несчастный только еще боле повредилъ бы себ, и, пожалуй, его стали бы наказывать еще строже и чаще.

А бдный Робинзонъ потерялъ послднюю надежду на помощь. Имъ овладло сильно отчаяніе, онъ грянулся лицомъ на полъ, который былъ такъ же грубъ, какъ мистеръ Гаусъ, и такъ же холоденъ, какъ мистеръ Джонсъ. Положеніе насчастнаго заключеннаго было самое безотрадное!

XIII.

Нельзя себ представить, до какой степени человкъ можетъ сдлаться дурнымъ, когда его ожесточатъ именно въ ту минуту, въ которую онъ ждетъ утшенія. Такъ было и съ Робинзономъ. ‘Съ этого времени даю себ слово не говорить ни съ однимъ изъ этихъ чудовищъ.’ Вотъ каково было его ршеніе, и онъ произнесъ его съ стиснутыми зубами и съ пылающимъ отъ гнва лицомъ.

Несчастный началъ было свою жизнь въ тюрьм, полный надеждъ. Онъ надялся заслужить сначала облегченіе своей участи, а потомъ и прощеніе хорошимъ поведеніемъ и усерднымъ исполненіемъ возложенныхъ на него работъ. Но надежды его рушились. Онъ узналъ, что Гаусъ любитъ наказывать, придираться и къ правому и къ виноватому, и что подъ его начальствомъ почти невозможно избгнуть тяжелой участи. Директоръ не могъ провести одного дня, не наказавъ кого нибудь. Робинзонъ понялъ, что это не человкъ, а зврь, что у него въ милость попасть трудно. И онъ обратился къ другой, послдней надежд. Онъ разсчитывалъ на мистера Джонса, который, по его мннію, долженъ былъ непремнно за всхъ вступиться въ лиц Робинзона, и публично объявить о всхъ варварствахъ въ ихъ тюрьм. Но, увы! вотъ исчезла и эта послдняя надежда! мистеръ Джонсъ принялъ его слова холодно и на отрзъ отказалъ ему во всякомъ посредничеств между заключенными и начальниками. До чего же, при всей своей доброт, мистеръ Джонсъ безхарактеренъ, какой онъ эгоистъ, если, посл перваго неудачнаго разговора объ этомъ предмет съ членами комитета, онъ тотчасъ же отступился отъ защиты угнетенныхъ? На что посл этого и доброта, если добрый человкъ такъ слабъ! Скоро посл этого въ тюрьму поступилъ новый пасторъ, потому что мистеръ Джонсъ нашелъ себ другое мсто. Новый пасторъ пріхалъ съ другомъ своимъ, мистеромъ Лепелемъ, который тоже былъ тюремнымъ пасторомъ гд-то въ сверной Англіи, занималъ эту должность уже пять лтъ, и во все время теперь въ первый разъ взялъ отпускъ на недлю.

Мистеръ Джонсъ и два пріхавшіе пастора обошли всю тюрьму и видли всхъ заключенныхъ. Новый пасторъ говорилъ мало, но, казалось, очень серьозно и подробно наблюдалъ надъ всмъ и всми. Онъ даже носилъ съ собою записную книжку, въ которой иногда что-то отмчалъ. Къ Робинзону имъ пришлось войдти къ послднему. Они застали его сидящимъ въ углу, грустнымъ и озабоченнымъ.

При вид трехъ вошедшихъ, онъ отвернулся.

— Ну, пожалуйста, безъ выходокъ, серьозно и строго сказалъ тюремщикъ. Обернись и поклонись джентльменамъ.

Робинзонъ съ явной неохотой поклонился, и даже очень низко. Въ поклон этомъ проглядывало однако столько презрнія, что Лепель вспыхнулъ отъ негодованія, замтивъ это, и пошелъ молча къ двери.

Тюремщикъ сказалъ: Онъ въ послднее время всегда такой странный, мистеръ Фрей думаетъ, что онъ повредился. Потомъ, обращаясь къ новому пастору, онъ прибавилъ: Лучше, сэръ, не входите къ нему одни, а всегда берите кого-нибудь изъ насъ.

— А что же съ нимъ? спросилъ новый пасторъ.

— Да я и самъ не знаю, что съ нимъ, наказывали его раза два за лнь, такъ вотъ онъ и сталъ такой странный. А директоръ сказалъ, что если онъ такой и впередъ будетъ, такъ нужно его запирать въ темную.

— А гд эта темная?

— Внизу, сэръ. Вы можете ее видть, если вамъ угодно.

— Ахъ, мн пора въ городъ, сказалъ мистеръ Лепель, глядя на часы. Я общалъ своимъ родственникамъ обдать у нихъ въ три часа.

— Все-таки прежде посмотримъ темную.

— Пожалуй.

Они сошли внизъ, и Эвансъ, сопровождавшій ихъ тюремщикъ, отперъ тяжелую дверь въ какое-то безконечное, черное пространство, куда не проникалъ ни одинъ лучъ свта. Вс съ любопытствомъ туда посмотрли.

— Лепель, когда вы вернетесь? спросилъ новый пасторъ.

— Къ девяти часамъ непремнно.

— Такъ не напьетесь ли со мною чаю?

— Съ удовольствіемъ.

— Такъ до свиданія, покуда.

— Да вы куда же?

— А вотъ сюда.

— Какъ, въ эту темную бездну?

— Да.

— Вотъ новость! вскричалъ Эвансъ.

— Да вы, надюсь, туда не на долго.

— Останусь тутъ, пока вы не вернетесь.

— Вотъ фантазія!

Мистеръ Джонсъ не мало этому удивился, тюремщикъ тоже. Новый пасторъ тотчасъ же вошелъ въ этотъ мракъ и исчезъ у всхъ изъ виду.

— Лепель, послышался его голосъ изъ темноты, выпустите меня отсюда, когда возвратитесь, а теперь заприте дверь.

Дверь заперли и вс, перемигнувшись насмшливо, разошлись, каждый къ своему длу.

Эвансъ нсколько медлилъ и еще разъ обернулся, чтобы взглянуть на ту страшную дверь, за предлы которой въ первый разъ пошелъ человкъ по собственному желанію. Онъ не могъ опомниться отъ удивленія.

XIV.

Когда мистеръ Лепель воротился въ тюрьму, то случайно встртился съ директоромъ и разговорился съ нимъ. Онъ насказалъ директору столько любезностей о его распорядительности, объ исправности и благоустройств въ тюрьм, что тотъ очень его полюбилъ съ перваго раза.

— Однимъ словомъ, говорилъ пасторъ, эта тюрьма можетъ служить, во всхъ отношеніяхъ, образцомъ всмъ прочимъ тюрьмамъ. Я, право, увренъ, что, когда я возвращусь къ своей должности въ Кумберландъ, то мн тамошнія устройства, посл вашихъ, не будутъ нравиться.

— Кумберландъ? Какъ? Разв не вы нашъ новый пасторъ?

— Къ сожалнію, нтъ, я его другъ, моя фамилія Лепель.

— А гд же нашъ? я слышалъ, что онъ осматривалъ всю тюрьму?

— Какъ! разв вы его не видали?

— Нтъ, нтъ, онъ не былъ у меня. Это, конечно, не совсмъ вжливо.

— Ахъ, да, я знаю гд онъ. Недалеко. Если вы позволите, то я пойду за нимъ.

— Нтъ, пожалуйста, зачмъ же вамъ безпокоиться. Годжсъ, не видалъ ли ты новаго пастора? Гд онъ?

— Да Эвансъ говоритъ, что онъ… онъ… гм…

— Ну, что же ты запинаешься? гд же онъ?

— Въ темниц.

— Зачмъ онъ тамъ? И съ которыхъ поръ?

Мистеръ Лепель отвчалъ:

— Съ трехъ часовъ, а теперь скоро девять, мы будемъ вмст пить чай, и мистеръ Джонсъ съ нами.

— Да я все-таки не могу понять, зачмъ онъ тамъ? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Вроятно, чтобы испытать, хорошо тамъ или худо, отвчалъ мистеръ Лепель.

— Посмотримъ, что съ нимъ?

Гаусъ, Лепель, Гаджсъ и Эвансъ подошли вмст къ мсту добровольнаго заточенія новаго пастора.

Отперли дверь, вс туда заглянули, но ничего ее было видно.

— Надюсь, что ничего не случилось, въ волненіи оказалъ Лепсль и протянулъ во мракъ свою руку. Ее тотчасъ же схватилъ бывшій тамъ пасторъ и закричалъ:

— О, Лепель! Свтъ меня страшно ослпляетъ. Мн кажется, что вы вс въ огн. Дайте мн вашу руку, помогите выйдти, Лепель!

Мистеръ Ленель его вывелъ, освобожденный закрывалъ глаза руками. Ему трудно было переносить свтъ. Вс улыбались и смотрли на него съ большимъ любопытствомъ.

— Долго ли я здсь былъ? спросилъ пасторъ.

— Шесть часовъ. Теперь девять.

— Неужели только шесть? Это невроятно!

— Я думаю, вы рады, что выбрались?

— Вотъ мистеръ Гаусъ, здшній директоръ, замтилъ мистеръ Лепель.

Гаусъ шутя спросилъ:

— А что, какъ вамъ тамъ показалось?

— Я буду имть честь поговорить съ вами объ этомъ посл, наедин, мистеръ Гаусъ. Кажется, намъ пора отправляться пить чай, мистеръ Лепель. Сказавъ это, новый пасторъ откланялся директору и вышелъ подъ руку съ своимъ другомъ и съ мистеромъ Джонсомъ.

На слдующій день они опять отправились, по порядку, къ каждому заключенному. Новый священникъ и мистеръ Лепель записывали о каждомъ свои мннія отдльно. Они также отмчали тхъ, которые, по ихъ мннію, нуждались въ медицинской помощи. Въ числ этихъ былъ и Джозефсъ. Новый пасторъ привелъ къ нему доктора.

— Ему только нужны покой и питательная пища, тоже не дурно было бы ему развлеченіе, но… и докторъ пожалъ плечами.

— Читаете ли вы? спросилъ Джозефса мистеръ Лепель.

— Очень плохо, сэръ.

— Такъ пусть къ нему каждый день ходитъ учитель, сказалъ мистеръ Лепель. Что тяготитъ мальчика на вол, то можетъ его развлекать въ тюрьм.

Гаусъ нехотя согласился. Бдному Джозефсу стали давать больше сть и позволили отдохнуть отъ рукоятки и кожанаго воротника, каждый день къ нему на полчаса приходилъ учитель и училъ его читать. Кром того, новый пасторъ часто у него сидлъ и разсказывалъ разныя занимательныя исторіи. Во всхъ своихъ разсказахъ, онъ постоянно имлъ въ виду нравоученіе. Онъ говорилъ о томъ, какіе бываютъ злые мальчики, какъ они много терпятъ за свое дурное поведеніе и непокорность, какъ они посл раскаиваются и научаются молить Бога, чтобы онъ сдлалъ ихъ добрыми, какъ потомъ, съ помощью Всемогущаго, они исправляются, длаются добрыми и счастливыми и какъ ихъ за это ожидаетъ награда въ будущей жизни. Джозефсъ чрезвычайно внимательно и съ большимъ удовольствіемъ выслушивалъ разсказы пастора, и каждый разъ, когда тотъ входилъ къ нему въ комнату, лицо Джозефса озарялось радостью. Учитель признавалъ его прилежнымъ, но не понятливымъ ученикомъ. Это было блаженное время для несчастнаго Джозефса.

Но Робинзонъ велъ себя совершенно иначе: онъ далъ себ слово упорно молчать. Пасторъ навщалъ его каждый день, былъ съ нимъ чрезвычайно ласковъ и внимателенъ, но не смотря на это, никогда не слыхалъ отъ него слова признательности. Разъ какъ-то пастору стало такъ больно видть холодность и упорство заключеннаго, что онъ вышелъ отъ него съ тяжелымъ вздохомъ. Робинзонъ слышалъ этотъ вздохъ и самодовольно стиснулъ зубы по этому случаю: ему было пріятно, что онъ досадилъ хоть одному человку.

Новый пасторъ имлъ сильную антипатію къ знаменитой рукоятк. Онъ не могъ понять, какимъ образомъ можно было надяться заглушить въ человк страсть къ воровству, заставляя его безсмысленно и озлобленно вертть рукоятку безъ всякой пользы. Ему казалось это униженіемъ человчества, и онъ ршительно не могъ видть заключенныхъ за этимъ занятіемъ.

Онъ очень рдко ходилъ смотрть тяжелыя работы. Разъ какъ-то онъ отправился навщать заключенныхъ, и вдругъ, при вход въ одну изъ комнатъ, у него замерло сердце, и онъ безъ движенія остановился на одномъ мст.

Къ стн, по принятой въ тюрьм систем, былъ прикрпленъ одинъ несчастный, онъ былъ страшно блденъ, губы у него были синія и глаза блуждали въ отчаяніи. Это былъ Томасъ Робинзонъ. Пасторъ не зналъ что длать отъ удивленія и,ужаса, у него захватывало дыханіе. Когда онъ опомнился, то едва слышно сказалъ съ презрніемъ тюремщикамъ:

— Это что такое?

— Онъ лнился за рукояткой, отвчалъ Годжсъ. Потомъ пасторъ подошелъ ближе къ Робинзону и осмотрлъ воротникъ.

— Разв вы имете разршеніе отъ директора такъ наказывать? опросилъ онъ ршительно.

— Да, ужь это у насъ правило для лнивыхъ.

— Приказалъ ли вамъ это директоръ теперь?

— Нтъ, не теперь.

— Такъ сейчасъ же снимите его прочь.

Тюремщики стояли въ нершимости.

— Если вы этого не сдлаете, то я сдлаю.

И дйствительно, онъ бросился освобождать Робинзона изъ кожанаго воротника, тюремщики стали ему помогать. Робинзонъ упалъ безъ чувствъ на полъ, его стали вспрыскивать водой и мало-по-малу привели въ чувство.

Пасторъ бросился къ директору, блдный и задыхаясь.

— Я сейчасъ засталъ тюремщиковъ въ то время, какъ они мучили одного изъ заключенныхъ, безъ вашего разршенія.

— Въ самомъ дл?

— Я его освободилъ. Пожалуйста, разберите это дло!

— Разберу.

Пастору почти сдлалось дурно, но не смотря на это, онъ пошелъ въ комнату Робинзона, посмотрть, что съ нимъ.

Робинзонъ лежалъ на полу, свернувшись въ комокъ.

Пасторъ нсколько разъ его спрашивалъ, за что его наказали, говорилъ, что хочетъ заступиться за него, быть его другомъ, но на все это не получилъ никакого отвта.

Наконецъ онъ разсердился, объявилъ Робинзону, что никогда больше не приметъ въ немъ участія, и вышелъ.

Въ корридор онъ встртился съ мистеромъ Гаусомъ, который казался особенно серьознымъ и строго сказалъ:

— Пастору въ нашей тюрьм не позволено быть самовольнымъ посредникомъ между мною и заключенными.

— Я не понимаю, мистеръ Гаусъ, объяснитесь?

— Вы приказали моимъ тюремщикамъ освободить одного заключеннаго отъ наказанія. Они васъ не слушали, и тогда вы сами стали его освобождать.

— Да, это правда, но вдь они мн сами сказали, что вы этого не приказывали.

— Совтую вамъ заботиться о своей должности, а не о моей.

— Прекрасно, но вдь это тоже моя должность: не допускать жестокостей.

— Если вы будете вмшиваться въ мои дла, то не долго здсь останетесь.

— Да вдь мн все равно, гд служить.

Гаусъ злобно улыбнулся и вышелъ.

Пасторъ сталъ распрашивать Эванса объ этомъ страшномъ наказанія.

— Часто здсь такъ наказываютъ? спрашивалъ онъ.

— Да, очень часто.

— Вдь, я думаю, это страшно больно?

— Не совсмъ-то ловко.

— А ты знаешь, гд лежатъ вс вещи, которыя употребляются при этомъ наказаніи? Принеси мн ихъ.

— Извольте, сэръ.

Эвансъ скоро вернулся со всми нужными вещами. Пасторъ долго ихъ разсматривалъ, а потомъ сказалъ Эвансу, чтобы онъ непремнно и сейчасъ же сдлалъ съ нимъ то, что было сдлано съ Робинзономъ.

Эвансъ ничего не понималъ, и стоялъ какъ пораженный громомъ. Насилу пасторъ могъ его заставить понять, что онъ желаетъ испытать на себ то, что должны переносить его ближніе.

И онъ веллъ какъ можно туже затягивать на себ воротникъ. Но Эвансъ все не ршался и наконецъ сказалъ:

— Сэръ, вдь я худо длаю, что исполняю это надъ вами. Вы пасторъ, и мн, пожалуй, посл этого не посчастливится.

Однако онъ исполнилъ все по желанію пастора, который, подвергнувшись участи Робинзона, веллъ Эвансу выйдти на полчаса. Когда тотъ вернулся, пасторъ, изнеможенный, безъ дыханія, былъ счастливъ, что его освободили. Онъ такъ страдалъ, что полчаса показалось ему вкомъ.

— Ну, что, понравилось? спросилъ тюремщикъ.

— Да вотъ, ты самъ попробуй.

— Зачмъ это?

— Чтобы узнать, хорошо это или худо.

— Ну, нтъ, слуга покорный.

— Неужели ты не захочешь доставить мн удовольствіе?

— Какое угодно, только не это.

— Ну, а если я теб дамъ гинею?

— Вотъ это другое дло. Пожалуй, согласенъ, только на полчаса.

— Да, на полчаса.

И Эвансъ смнилъ пастора, который положилъ ему перкдъ глазами гинею и вышелъ.

Черезъ десять минутъ онъ вернулся. На лиц Эванса уже выражалось страданіе.

— Ну, что, нравится? спросилъ пасторъ.

— Не очень худо, только жаль, что чувствуешь судороги во всемъ тл. Ой, ой!

— Что такое?

— Ничего, сэръ. Ай, ой! Не дешево приходится гинея!

— И меня тоже очень душило этимъ воротникомъ.

— Да, страшно душитъ. Зачмъ вы мн этого прежде не сказали, сэръ? Кабы я зналъ, ни за что бы не согласился.

— Я нарочно не сказалъ прежде времени. До свиданія.

— Пожалуйста же, сэръ, не просрочьте! полчаса, не больше!

— Нтъ, нтъ, до свиданія.

Пасторъ слушалъ за дверью стоны Эванса, и вошелъ его ободрить.

— Терпи, терпи, получишь гинею черезъ восемь минутъ.

— Черезъ сколько?

— Черезъ восемь.

— Такъ нтъ, сэръ, лучше освободите меня.

— Какъ, не хочешь и гинеи? всего только семь минутъ осталось.

— Чортъ съ ней, съ гинеей. Освободите меня, сэръ. Сжальтесь надо мной!

— Пожалуй.

И пасторъ тотчасъ же его освободилъ.

Эвансъ чувствовалъ себя очень худо. Пасторъ долго просилъ его взять гинею, тотъ не соглашался, но наконецъ принялъ ее.

— Теперь ты знаешь, что терпитъ человкъ, котораго ты подвергаешь такому ужасному наказанію. Я увренъ, эта жестокость потому только въ употребленіи, что ея не испытали т, которые назначаютъ ее другимъ. А вотъ мы съ тобой теперь ее попробовали, и уже конечно, даже и врага, ни за что не подвергнемъ такому убійственному наказанію. Вдь мы не зври. Прощай, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэръ.

Пасторъ ушелъ, а Эвансъ поглядлъ сначала ему въ слдъ, потомъ на свою гинею и проговорилъ едва слышно:

— А гинею-то все-таки заработалъ!

XV.

Мистеръ Гаусъ былъ человкъ чрезвычайно властолюбивый. Онъ хотлъ быть полнымъ хозяиномъ въ тюрьм, повелвать въ ней безпрекословно, не допускалъ мысли, чтобы кто нибудь смлъ мшаться въ его распоряженія. И потому, когда пасторъ вступился за Робинзона, директоръ тюрьмы, именно за такую защиту, напалъ вдвое противъ прежняго на этого несчастнаго.

Въ тотъ же день Робинзону дали за ужиномъ только половинную порцію, на другой день точно также половинную за завтракомъ, и потомъ назначили ему невроятное число оборотовъ рукоятки. Очень понятно, что у голоднаго Робинзона было силъ мене обыкновеннаго, и что онъ сдлалъ пятью-стами оборотовъ меньше заданнаго числа. За это, вмсто обда, ему пришлось опять задыхаться у стны въ кожаномъ воротник.

Пасторъ засталъ его въ такомъ вид и задрожалъ отъ ужаса. Онъ спросилъ, чмъ провинился наказанный, ему отвчали опять:

— Лнился за рукояткой, не сдлалъ заданнаго урока.

— Есть ли у васъ разршеніе директора на это наказаніе?

— Да, самъ директоръ веллъ его оставить у стны, впредь до приказанія.

— Хорошо, я это отмчу у себя.

И онъ вынулъ свою записную книжку. Это отчасти смутило тюремщиковъ, и одинъ изъ нихъ посовтовалъ другому сходить увдомить объ этомъ директора.

— Знайте, сказалъ пасторъ, что если съ этимъ несчастнымъ что нибудь случится, вы за него отвчаете.

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Гаусъ. Щеки его пылали, глаза злобно бгали.

— Что тутъ такое? спросилъ онъ.

— Ничего, сэръ, только пасторъ длаетъ намъ угрозы.

— Угрозы? какія?

— Я сказалъ имъ и повторяю вамъ тоже самое, мистеръ Гаусъ. Вы будете отвчать, если съ этимъ наказаннымъ что нибудь случится дурное. Я нахожу, что такое наказаніе просто варварство.

— То, что я длаю, разршено мн высшимъ начальствомъ.

— Позвольте этому не поврить. Начальники врно не видали, какъ вы распинаете преступниковъ.

— Ха, ха, ха, распинаете! Мн нравится это выраженіе. Впрочемъ, вы ошибаетесь: начальники сами присутствовали при такомъ наказаніи. Не правда ли, Фрей?

— Правда, сэръ, нсколько разъ.

— Въ такомъ случа, да простить имъ Господь Богъ. И пасторъ съ глубокимъ состраданіемъ посмотрлъ на Робинзона.

Гаусъ вышелъ, и черезъ полчаса прислалъ Эванса освободить Робинзона и отвести его въ комнату.

Пасторъ, дождавшись этого освобожденія, ушелъ домой. Тутъ онъ почувствовалъ себя очень нездоровымъ и встревоженнымъ. Это былъ одинъ изъ тхъ рдкихъ людей, для которыхъ видть страданія ближняго и не имть возможности помочь ему — было истиннымъ несчастіемъ.

Онъ всегда только наедин предавался полному чувству своей сострадательной души, въ тюрьм же никто не могъ и подумать, что онъ такъ горячо принимаетъ къ сердцу жестокость съ другими.

Отдохнувъ немного отъ волненія, онъ пошелъ къ Робинзону, и нашелъ его въ худшемъ состояніи, чмъ когда нибудь прежде. Ненависть и отчаяніе горли въ глазахъ заключеннаго.

— Бдный другъ мой, нтъ ли однако какихъ нибудь средствъ, чтобы ты могъ избгнуть этихъ страшныхъ наказаній?

Отвта не было.

Нужно замтить, что Робинзонъ не слыхалъ, какъ пасторъ вступался за него во время наказанія: это происходило въ сторон отъ наказываемаго. Преступникъ былъ сильно ожесточенъ противъ всхъ и никакъ не могъ поврить, что есть люди съ сердцемъ, которые принимаютъ въ немъ участіе. Онъ всхъ ненавидлъ.

Пасторъ долго не могъ объяснить себ неблагодарности Робинзона, и наконецъ ршилъ, что въ заключенномъ глубоко укоренилось все дурное, что онъ не можетъ оцнить ни какихъ добрыхъ побужденій и не въ состояніи понимать ни доброты, ни участія къ нему. Такое убжденіе не помшало однако пастору быть по прежнему внимательнымъ къ Робинзону.

— Другъ мой, спросилъ онъ опять, разв у тебя здсь такъ иного друзей, что я уже лишній?

Отвта не было.

Тогда пасторъ опустился на колни на холодный каменный полъ и началъ молиться и просить Бога, чтобы онъ открылъ ему сердце Робинзона, научилъ бы его, какъ помочь этому несчастному.

Вдругъ Робинзонъ вскочилъ съ какимъ-то дикимъ, взбшеннымъ лицомъ, указалъ пастору на дверь повелительнымъ жестомъ и тяжело перевелъ духъ,— потомъ отвернулся отъ него и потупилъ глаза въ землю. Пасторъ вышелъ. За дверью онъ встртилъ Эванса, который ему сказалъ:

— Напрасно вы къ нему ходите, сэръ, онъ ненадеженъ.

— А что, вы думаете не сумасшедшій ли онъ?

— Да чего добраго, ужъ мы здсь многихъ приписали къ лунатикамъ, а съ другими раздлались еще проще, сказалъ тюремщикъ мрачно.

Пасторъ съ ужасомъ взглянулъ на говорившаго Эвансъ это замтилъ и сказалъ съ важностью:

— Лучше бы вы, сэръ, не брали на себя должности въ такомъ мст, такъ у насъ вы совсмъ къ ней неспособны, слишкомъ добры.

— Тмъ боле я нуженъ здсь, если я добръ. Въ такомъ мстъ, гд столько злыхъ, безчеловчныхъ людей, и одинъ порядочный можетъ принести много пользы, многое перемнить. Эвансъ, вы можете мн помочь, вы дольше меня здсь, вы можете многое мн разсказать…. Несчастный Робинзонъ дрожалъ всмъ тломъ, когда я уходилъ.

— Онъ дрожалъ, сэръ? А вы не дотрогивались до него?

— Нтъ.

— И прекрасно. Не длайте этого никогда и не подходите къ нему близко. Право, онъ сумасшедшій.

— Странно, я не нашелъ этого.

— Лучше оставьте его въ поко. Пусть онъ остается одинъ.

— Напротивъ, всего хуже оставлять его одного. Это значитъ предоставлять его самому дурному обществу.

Воскресенье.

Годжсъ. Жаль, что ты не былъ въ церкви, другъ Фрей.

Фрей. А что?

Годжсъ. Да новый-то пасторъ…

Фрей. Ну, что же онъ?

Годжсъ. Ахъ, какъ онъ говорилъ! Просто заслушаешься.

Фрей. Что же онъ говорилъ?

Годжсъ. Что любитъ насъ.

Фрей. Кого?

Годжсъ. Всхъ насъ. Директора, тюремщиковъ, а особенно заключенныхъ, потому что они въ несчастіи. Онъ говорилъ: Господь васъ любитъ, хотя ненавидитъ ваши грхи, и я васъ всхъ люблю.— Каково? и преступниковъ любитъ!

Фрей. Ну, чтожъ, о вкусахъ не спорятъ.

Годжсъ. Ха, ха, ха! И то правда.

——

Посл обда, въ это же самое воскресенье, пасторъ опять отправился въ комнату Робинзона. Эвансъ отперъ ему дверь съ недовольнымъ лицомъ, ему очень хотлось самому войдти съ пасторомъ, но тотъ ему запретилъ. Онъ несъ въ рукахъ маленькій ящикъ.

— Я принесъ теб немного мази, очень цлительной, сказалъ онъ войдя: — теб нужно намазать ею шею. Я видлъ, что она натерта кожанымъ воротникомъ.

Отвта не было.

— Помажься же ею.

Отвта не было.

— Ну, дай я теб помажу.

Отвта не было.

Пасторъ открылъ ящикъ, подошелъ къ Робинзону и началъ тереть его стертую шею цлительною мазью. Робинзонъ дрожалъ, пасторъ смотрлъ на него сомнительно. Вдругъ больной схватилъ его за руку, явно показывая, что не желаетъ помощи, но пасторъ взялъ крпко его руку, а другою своею рукою продолжалъ тереть шею. Робинзонъ не говорилъ ни слова, но сталъ еще больше дрожать.

— Прощай, сказалъ пасторъ. Оставляю ящикъ у тебя. Вотъ еще я теб принесъ нсколько разсказовъ, очень занимательныхъ. Прочитай ихъ, они займутъ тебя. Прощай, до свиданія. Съ этими словами и съ привтливой улыбкой пасторъ вышелъ.

Черезъ нсколько минутъ Эвансъ подалъ директору письмо отъ пастора. Оно было слдующаго содержанія:

‘Милостивый государь,

‘Будьте такъ добры, пришлите мн съ подателемъ этой записки тюремныя правила, особенно т, въ которыхъ говорится о дозволенныхъ наказаніяхъ преступникамъ.

‘Вашъ покорнйшій слуга и пр. пр.

Гаусъ, прочитавъ это посланіе, осыпалъ писавшаго тысячами проклятій. Наконецъ онъ сказалъ Эвансу: Скажи ему, что у меня нтъ лишняго экземпляра, и чтобъ онъ спросилъ у мистера Джонса его книжку.

Отвтъ очень опечалилъ пастора, потому что мистера Джонса не было въ город, онъ ухалъ на нсколько дней. Пасторъ понялъ изъ даннаго директоромъ отвта, что тотъ вступилъ съ нимъ въ войну. Нечего было длать, онъ ни за что не согласился бы перестать вступаться за своихъ братій, несмотря на то, что отъ природы былъ хотя энергическаго, но вмст съ тмъ и миролюбиваго характера.

Дло было къ вечеру, пасторъ задумчиво, тихими шагами ходилъ по корридору, какъ вдругъ изъ одной комнаты вышелъ Фрей съ сіяющимъ лицомъ.

— Что случилось? спросилъ пасторъ.

— Да вотъ что, отвчалъ Фрей, и показалъ двойку трефъ, пятерку червей, туза пикъ и десятку бубенъ. Какъ бы вы думали? эти карты сдлалъ одинъ заключенный изъ книги.

— Какъ же это?

— Да вотъ какъ: онъ оставилъ отъ своей пищи немного густой каши, пока она превратилась въ клейстеръ, а потомъ вырвалъ три или четыре листа изъ книги и склеилъ ихъ этимъ клейстеромъ. Потомъ высушилъ и разрзалъ ихъ на карты.

— Откуда же онъ досталъ краски?

— Вотъ это-то и меня ставитъ въ тупикъ. Впрочемъ, я несу ихъ къ директору, а ужь тотъ конечно вывдаетъ. Онъ на это мастеръ.

— Оставь мн одну карту черной масти и одну красной.

И пасторъ принялся разсматривать эти карты съ большимъ любопытствомъ. Ему очень хотлось догадаться, какъ умудрился хитрецъ сдлать карты безъ папки и безъ красокъ. Вдругъ, перевернувъ карту, онъ увидлъ на оборот заглавіе одной повсти изъ своей книги.

— Боже мой! Такъ это новые подвиги Робинзона, онъ занимался рзаніемъ моихъ книгъ!

Тотчасъ же явился директоръ и сказалъ:

— Вывести No 19 изъ комнаты для наказанія.

Приказъ немедленно былъ исполненъ. Увидвъ Робинзона, директоръ разразился проклятіями и бранью.

— Откуда ты взялъ эти краски? говори сейчасъ же?

Отвта не было.

— Слышишь, я спрашиваю тебя, негодяй?

Отвта не было,— кром взгляда презрнія на Гауса.

— Сейчасъ поподчивать его кожанымъ воротникомъ. Ахъ, да, прибавилъ мистеръ Гаусъ съ злобной улыбкой, обращаясь къ пастору:— вы противъ этого наказанія, такъ запереть его на дватцать четыре часа въ темную.

Робинзонъ испустилъ крикъ отчаянія.

— Что хотите, только не это, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Ага, теперь откуда и языкъ взялся!

Директоръ подалъ знакъ, и двое изъ тюремщиковъ, Фрей и Годжсъ, бросились къ Робинзону. Тотъ отразилъ ихъ нападеніе двумя сильными кулаками. Онъ такъ ударилъ ихъ, что они оба повалились на землю. Но въ ту же минуту на него напали вс прочіе тюремщики и онъ увидлъ, что сопротивляться доле безполезно. Онъ опустился на полъ, его подняли и понесли. Въ это время онъ, глядя на пастора, закричалъ ему.

— Видишь ли ты это, ты, въ черной одежд? Ты говорилъ въ церкви, что любишь насъ, а теперь смотришь хладнокровно какъ меня тащатъ въ темную яму. Когда выйду оттуда, придется отправлять меня прямо въ сумасшедшій домъ. Ты называлъ насъ братьями. Вотъ одного изъ твоихъ братьевъ несутъ прямо въ адъ. Я отправляюсь туда человкомъ, а выйду оттуда звремъ. И онъ это знаетъ, этотъ убійца. Онъ указалъ на мистера Гауса.

— И ты видишь, какъ меня мучатъ, и молчишь. Проклинаю васъ всхъ, лицемры и кровопійцы!

‘Я все слышу и вижу,’ отвчалъ пасторъ съ важностью.

Мистеръ Гаусъ былъ окончательно взбшенъ. Онъ веллъ за это продержать Робинзона въ темной ям еще лишнихъ двнадцать часовъ.

Робинзонъ закричалъ:— Боже мой, ты, который одинъ жалешь о насъ, бдныхъ страдальцахъ, умоляю тебя мучить ихъ также, какъ они мучатъ меня и моихъ товарищей. Дай Богъ, чтобы жизнь моего мучителя была одно терзаніе, чтобы душа его была предана вчному мученію!

— Унесите его, унесите, кричалъ Гаусъ, блдный, какъ полотно.

Несчастнаго бросили въ яму, директоръ все еще продолжалъ свои проклятія, а пасторъ, дрожа, закрывалъ лицо руками.

Директоръ обратился къ нему:

— Вы видите, что онъ недоволенъ вашимъ ходатайствомъ, сказалъ Гаусъ. Онъ самъ предпочелъ бы два часа въ кожаномъ воротник.

Пасторъ тяжело вздохнулъ. Онъ чувствовалъ себя такъ дурно, что ровно ничего не могъ отвчать и молча ушелъ.

Черезъ полчаса онъ вернулся.

— Мистеръ Гаусъ, я къ вамъ съ просьбой, сказалъ онъ.

— Въ самомъ дл? насмшливо спросилъ директоръ.

— Прошу васъ не отмнить, а измнить наказаніе Робинзона. Пусть онъ вмсто дватцати четырехъ часовъ сряду, просидитъ въ вашей темной по шести часовъ въ продолженіи четырехъ дней. Иначе онъ дйствительно можетъ сойти съ ума. Вы не испытали этого ощущенія, а я очень хорошо съ нимъ знакомъ, потому что самъ былъ въ этой страшной ям. Вы не можете себ представить, что я перечувствовалъ. А нужно еще замтить, что у меня передъ нимъ было много преимуществъ. Я пошелъ туда по собственной охот и зналъ, что могу выйдти, когда захочу, а онъ, несчастный, тамъ по принужденію, и на нестерпимо-долгое время.

— Мн кажется, напротивъ, что я наложилъ на него не довольно строгое наказаніе. Разв вы не слыхали всхъ дерзостей, которыя онъ мн наговорилъ?

— Я все слышалъ, сэръ, но вдь это понятно: онъ слишкомъ ожесточенъ истязаніями, которымъ здсь подвергается. Для того-то и нужно облегчить его участь, чтобы онъ могъ смягчиться и исправиться. Знаете ли вы, сэръ, что наказаніе гораздо легче переносить невинному, чмъ виновному, у котораго нечиста совсть? Ему страшенъ мракъ, его тяготитъ уединеніе, на него находитъ отчаяніе, его мучатъ угрызенія совсти. Ради Бога, сжальтесь, сэръ, не будьте такъ жестоки къ этому несчастному.

Директоръ все время молчалъ, но наконецъ его терпніе лопнуло и онъ съ бшенствомъ закричалъ пастору:

— Этотъ мерзавецъ оскорбилъ меня при всхъ моихъ подчиненныхъ, а вы еще за него посл этого заступаетесь? Онъ достоинъ только проклятія, а не снисхожденія!

— О, нтъ, не проклинайте его, особенно теперь, когда онъ въ такомъ ужасномъ состояніи.

— Оставьте меня въ поко, я его проклинаю, но не мшаю вамъ за него молиться. Прощайте. Директоръ ушелъ сердитый.

— Я буду молиться и за него, и за васъ, сказалъ пасторъ въ слдъ ему, и отправился въ свою комнату. Ему было грустно, тяжело, онъ плакалъ какъ дитя, и чувствовалъ при этомъ какое-то лихорадочное состояніе.

Робинзонъ, между тмъ, былъ одинъ въ темнот съ кускомъ хлба и кружкой воды, у него не было ни стула, ни постели. Его привели туда въ шесть часовъ, бросили и заперли дверь.

Съ самаго начала, онъ дрожалъ уже всмъ тломъ, сердце его сильно билось отъ бшенства и жажды мщенія. Потомъ, жаръ этотъ мало-по-малу прошелъ, онъ слъ на полъ и принялся сть хлбъ. ‘Ну вотъ, все-таки пройдетъ часъ, пока буду сть’, думалъ онъ. И несчастный старался употребить на это занятіе какъ можно больше времени. Но онъ только воображалъ, что прошелъ часъ, прошло всего двадцать минутъ. ‘Какъ я глупъ’, говорилъ онъ самъ себ, ‘отчего я не засну? когда спишь, такъ ничего не чувствуешь, не знаешь, гд лежишь — въ темнот или въ свтлой комнат.’ Онъ легъ, стараясь уснуть. Такъ прошелъ первый часъ.

Второй часъ. Усилія заснуть были совершенно напрасны. Робинзонъ въ отчаяніи поднялся съ полу. ‘Гд мн спать’, проговорилъ онъ, ‘спятъ только счастливые и спокойные духомъ, а для тхъ, кто въ отчаяніи, сна нтъ. Боже мой, что со мной длаютъ, какъ меня гонятъ, какъ мучатъ! Что я имъ сдлалъ? за что они меня такъ преслдуютъ? За меня имъ и въ аду не довольно будетъ казней, проклинаю всхъ этихъ варваровъ. Дай Богъ терпнія, не то я сойду съ ума. Да, да, терпнія, а не то будетъ худо.’ И несчастный зарыдалъ. Весь этотъ часъ прошелъ въ проклятіяхъ и слезахъ.

Третій часъ. Робинзонъ то ходилъ ощупью взадъ и впередъ, то садился, то ложился на полъ. Разныя страшныя мысли тснились въ его голов, ему представлялось все его прошедшее. Онъ согласился бы въ эту минуту цловать ноги директору, раскаяться передъ нимъ, чтобы только быть прощеннымъ, но никого вокругъ не было. Онъ прислушивался у дверей, стучался, никто не приходилъ. Онъ прикладывалъ ухо къ земл, ни одного звука. Мракъ, молчаніе, уединеніе! Онъ бросился на полъ и закричалъ въ отчаяніи: ‘Они хотятъ, чтобы я здсь умеръ.’ И на лиц его выступилъ холодный потъ. Потомъ ему начали представляться, въ вид панорамы, вс сцены его прошлой жизни. Такъ минуло боле двухъ часовъ. Вдругъ угрызенія совсти и воспоминанія сосредоточились на одномъ черномъ пятн его жизни. ‘Она въ могил,’ кричалъ онъ, ‘и я виноватъ въ этомъ, вотъ за что я теперь здсь! Это моя могила. Мери, видишь ли ты меня? А, вотъ и ты!’ И онъ трепеталъ и звалъ на помощь. Потомъ онъ безсознательно бросился будто бороться съ кмъ-то, и такъ ударился объ дверь, что упалъ окровавленнымъ на полъ.

Шестой часъ. Робинзонъ чувствовалъ, что теряетъ разсудокъ. Онъ кричалъ, проклиналъ, молился, бросался на землю, ломалъ себ руки, просилъ лучше сейчасъ же надть ему кожаный воротникъ и прикрпить его къ стн, только освободить изъ мрака. ‘Нтъ, я сейчасъ сойду съ ума, и умру какъ зврь,’ говорилъ онъ: ‘лучше умереть человкомъ.’ Онъ снялъ съ себя чулки, связалъ ихъ вмст, затянулъ узломъ вокругъ шеи, и взявъ концы въ об руки, приготовился задушиться.

Съ стиснутыми зубами ршался онъ на самоубійство….

Вдругъ, въ самую роковую минуту, кто-то постучался къ нему въ дверь и тихо сказалъ,

‘Братъ!’

При этомъ словъ, Робинзонъ опомнился, лицо его просіяло, онъ вздрогнулъ подъ вліяніемъ радости, страха и сомннія. ‘Ужь не изъ могилы ли этотъ неземной зовъ?’

И несчастный закричалъ дикимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Кто меня называетъ братомъ?

— Френсисъ Иденъ!

— А!— гд же ты, Френсисъ Иденъ?

— Здсь, у двери. И мистеръ Иденъ постучалъ въ дверь.

— Вотъ тутъ? спросилъ Робинзонъ, и постучалъ на томъ самомъ мстъ.

— Да, здсь.

— Не уходи, ради Бога!

— Я не уйду. Не падай духомъ, будь бодре. Терпи, около тебя братъ.

— Братъ! опять братъ! теперь я знаю кто это.

— Что ты длаешь?

— Не опрашивай, я уже совсмъ сходилъ съ ума…. да гд же ты? Не уходи.

— Не уйду, пока ты самъ мн не скажешь, успокойся, слышишь ли? успокойся!

— Постараюсь, благодарю, постараюсь. Который часъ?

— Половина перваго.

— Дня или ночи?

— Ночи.

— Пятница или суббота?

— Нтъ, четвергъ.

— Какими же судьбами ты здсь очутился ночью?

— Я безпокоился о теб, пришелъ тебя навстить. Разв ты этимъ не доволенъ?

— Какъ же не быть довольнымъ. Я чуть съ ума не сошелъ!

— Да и не трудно тутъ сойдти. Я самъ былъ въ этой ям.

— Неужели и тебя сюда сажали?

— Нтъ, я самъ, по охот былъ въ ней, я хотлъ испытать это мученіе, хотлъ знать до чего это наказаніе тяжело. Я увренъ, что т, которые такимъ образомъ наказываютъ, длаютъ это только потому, что не знаютъ, до какой степени это жестоко. А жестокость въ глазахъ Создателя страшный грхъ. Что ты говоришь?…

— Я спрашиваю, были ли вы когда нибудь на….

— Я не слышу, дверь такая толстая.

— Я теперь знаю съ кмъ говорю: вы христіанинъ.

— Разумется. Что же тутъ удивительнаго?

— Да вотъ въ чемъ дло. Я очень много читалъ о христіанахъ, но, признаюсь, никогда ихъ не видлъ. До сихъ поръ встрчалъ только лицемровъ. Извините меня, сэръ. Теперь только я васъ узналъ. Простите меня за мое дурное поведеніе. Я такъ дурно себя велъ въ отношеніи васъ, каждый разъ, когда вы приходили въ мою комнату, навщать меня.

— Прощаю тебя очень охотно.

— Благодарю васъ, сэръ.

Робинзонъ замолчалъ.

Мистеръ Иденъ черезъ нсколько минутъ спросилъ его, что онъ длаетъ.

— Я думаю о вашей доброт ко мн, отвчалъ заключенный.

— Лучше ли теб теперь?

— Да, съ тхъ поръ, какъ вы пришли. Сначала мн казалось, что я въ могил. Но теперь у меня на душ отрадно, голосъ вашъ дйствуетъ на меня, какъ прекрасная музыка. Не скажете я мн еще что нибудь, сэръ?

— У меня много есть теб сказать, но теперь не время. Теб нужно уснуть, а я пока посижу здсь.

— Да вдь вы окоченете отъ холода.

— Нтъ, я тепло одтъ.

За этимъ послдовало долгое молчаніе. Потомъ Робинзонъ постучалъ въ дверь и сказалъ:

— Пожалуйста, идите спать, сэръ.

— Какъ можно! оставить тебя одного… А разв я теб не нуженъ?

— Идите, сэръ, ваши утшительныя слова останутся со мною.

— Нтъ, я не пойду.

— Ради Бога, идите, я измучусь, если вы останетесь: вдь я знаю, что вы это терпите изъ-за меня.

Мистеръ Иденъ не ршался идти, но потомъ разсудилъ, что нужно поощрить первое появленіе чувства въ Робинзон, и исполнить его желаніе. Робинзонъ еще прибавилъ:

— Я буду вдвое несчастное, если вы останетесь зябнуть у моей двери.

Мистеръ Иденъ пересталъ колебаться, и уходя, сирое илъ:

— Не нужно ли теб чего нибудь? Я ухожу. Не могу ли я быть чмъ нибудь теб полезнымъ?

— Да, можете, сэръ. Повторите мн то утшительное слово, которое вы сказали мн при приход. Это слово замнило бы мн товарища.

— Братъ! съ теплымъ чувствомъ сказалъ мистеръ Иденъ.

— Благодарю отъ души.

Когда Робинзонъ услыхалъ удаляющіеся шаги пастора, онъ застоналъ и впалъ опять въ тоску.

Мистеръ Иденъ, идя по корридору, все время думалъ о Робинзон. ‘Никогда не поздно исправиться, и лучше поздно, чмъ никогда’, думалъ пасторъ. Робинзонъ былъ прежде такъ грубъ, такъ дикъ, а теперь въ немъ пробудилось чувство благодарности, симпатіи за мою доброту къ нему. Я никогда не забуду, какъ онъ меня просилъ уйти, сколько деликатности было въ его словахъ.

Черезъ часъ, въ два часа ночи, мистеръ Иденъ опять пришелъ къ своему брату. Онъ постучалъ въ дверь. Робинзонъ спросилъ, кто это.

— Это я, твой братъ.

— Отчего вы не спите?

— Я не могъ спать, безпокоясь о теб. Подойди, поговори со мной. Скажи, гд ты досталъ красокъ для картъ?

— Я нашелъ на двор уголь и кирпичъ, смшалъ ихъ съ водой, и обмакнулъ щетку, которую самъ сдлалъ потихоньку, этой щеткой и раскрасилъ я карты.

— Это очень находчиво. Теб не холодно?

— Нтъ.

— Отчего же твой голосъ дрожитъ?

— Это отъ другой причины.

— Скажи, почему. Не бойся, вдь мы друзья.

— Хорошо, я скажу. Когда вы приходили ко мн въ комнату и говорили мн добрыя, ласковыя слова, я вамъ не врилъ. Я здсь привыкъ видть вокругъ себя однихъ злыхъ, безчеловчныхъ людей, мн казалось, что и вы передо мной лицемрите, обманываете меня, хотите отъ меня все узнать и меня же выдать. Потомъ разъ, уходя, вы вздохнули, это меня такъ тронуло, что я бросился къ двери поблагодарить васъ. Но было поздно, дверь уже заперли. Потомъ я пораздумалъ, и опять сталъ въ васъ сомнваться. И съ тхъ поръ я дрожалъ всегда, видя васъ, отъ внутренней борьбы недоврія съ благодарностью. Гордость, какъ желзная рука, удерживала меня отъ выраженія вамъ признательности. Только теперь я васъ понялъ, и дрожу отъ избытка чувства къ вамъ, отъ волненія. Вы сами не знаете, что вы для меня сдлали. Вы мой благодтель, мой другъ, мой ангелъ-хранитель! Да благословитъ васъ Богъ! Я уже хотлъ задавиться, но вашъ приходъ удержалъ меня. Вы спасли мн жизнь. У меня недостаетъ словъ выразить вамъ все, что я чувствую. Прежде насъ раздляло мое грубое сердце, теперь насъ раздляетъ только дверь. Дайте мн вашу руку.

Мистеръ Иденъ постучалъ въ дверь.

— А, вотъ гд ваша рука. Я ее цлую. Я благословляю васъ, Я на колняхъ цлую вашу дорогую руку и благодарю Создателя за то, что онъ послалъ мн васъ.

За этимъ наступило глубокое молчаніе, прерываемое только рыданіями Робинзона и мистера Идена. Они оба плакали, но отъ различныхъ причинъ.

— Плачь, плачь, сказалъ наконецъ мистеръ Иденъ. Освжай этими чистыми слезами раскаянія свою гршную душу.

И гршникъ плакалъ всей душою. Христіанскою любовью и участіемъ, мистеръ Иденъ пробудилъ въ немъ давно заснувшія нжныя чувства.

Робинзонъ первый прервалъ молчаніе.

— Идите же домой, сэръ. Вы окончили свое дло. Вы спасли меня. Я теперь спокоенъ, я могу заснуть. Не бойтесь оставить меня одного.

— Я останусь здсь, пока ты не заснешь. Слышишь?

— Слышу, сэръ.

— Ну, хорошо, такъ если я постучу, а ты не отвтишь, я буду знать, что ты спишь.

Робинзонъ чувствовалъ себя успокоеннымъ, утшеннымъ. Глаза его закрывались по немногу и наконецъ онъ заснулъ.

Мистеръ Иденъ постучалъ, отвта не было. Онъ ушелъ къ себ въ комнату, а Робинзонъ спалъ какъ ребенокъ посл этого лихорадочнаго дня. Тло его по прежнему лежало въ темной ям, но духомъ онъ уже не былъ тамъ. Сонъ его былъ сладокъ и спокоенъ.

Въ шесть часовъ Эвансъ пришелъ и отперъ дверь къ заточенному Робинзону. Онъ увидлъ его спящимъ на полу, съ спокойной улыбкой на устахъ. Тюремщикъ былъ очень пораженъ этимъ необыкновеннымъ явленіемъ.

Донесли объ этомъ директору, который, посл церковной службы, веллъ поставить Робинзона за рукоятку.

Мистеръ Гаусъ былъ очень недоволенъ тмъ, что наказаніе кончилось для Робинзона такъ благополучно. Ему хотлось видть чьи нибудь мученія, и дло за этимъ не стало. Вотъ что случилось:

Одинъ изъ заключенныхъ, по имени Картеръ, былъ тоже за рукояткой. Когда Гаусъ и тюремщики вошли къ нему посмотрть, кончилъ ли онъ свой урокъ, то нашли его сидящимъ очень беззаботно на полу около рукоятки. Онъ улыбался самодовольно.

— Что, кончилъ? спросили его.

— Да, кончилъ, отвчалъ онъ.

Гаусъ взглянулъ на стрлку, показывающую число оборотовъ, и что же? стекло, подъ которымъ она находилась, было разбито, стрлка снята. Картеръ смотрлъ на директора насмшливо. Но это насмшливое выраженіе очень скоро замнилось страдальческимъ. Несчастный попался въ когти кожанаго воротника. Картеръ, преданный этому страшному наказанію, кричалъ нечеловческимъ голосомъ.

На эти крики собрались вс тюремщики и пришелъ мистеръ Иденъ. Онъ услышалъ вой Картера и проклятія Гауса, угрожавшаго своей жертв.

Мистеръ Иденъ окаменлъ при этой картин, и стоялъ блдный, какъ полотно. Онъ не могъ говорить, но на лиц его ясно выражалось негодованіе противъ такого варварства.

— Молчать, кричалъ Гаусъ, закрывая ротъ Картеру своими руками.

Картеръ схватилъ зубами одинъ изъ его пальцевъ и прокусилъ до кости. Мистеръ Иденъ помогъ Гаусу освободиться отъ мщенія наказаннаго. Директоръ страшно стоналъ отъ боли, и пошелъ съ окровавленной рукою домой, чтобы чмъ нибудь утишить боль своей раны.

Мистеръ Иденъ слъ и закрылъ лицо рунами. Ему было страшно тяжело. Онъ упорно велъ къ цли свое доброе дло, и т, которые должны были бы помогать ему въ этомъ, затвали съ нимъ войну, мшали ему.

Онъ, напримръ, уже много трудился надъ Картеромъ. Онъ замтилъ, что Картеръ любитъ картины, и сталъ носить ему равные рисунки, изъ которыхъ непремнно извлекалъ нравоученіе для заключеннаго, разсказывая ему значеніе этихъ картинокъ. И Картеръ сталъ замтно измняться, длался все лучше и лучше, каждый разъ съ большимъ и большимъ вниманіемъ слушалъ разсказы мистера Идена. Но вдругъ Гаусъ, однимъ поступкомъ, сдлалъ изъ человка — животное.

Пасторъ просто не звалъ куда дться въ гор. Онъ отправился навщать заключенныхъ. Посл всхъ онъ зашелъ къ Робинзону.

Робинзонъ мучился, отчего пасторъ не пришелъ къ нему раньше. Какъ только онъ отворилъ дверь, Робинзонъ бросился съ восторгомъ къ нему на встрчу.

Мистеръ Иденъ подалъ ему руку и привтливо улыбнулся.

Они сли. Начался очень серьезный разговоръ. Мистеръ Иденъ выговаривалъ Робинзону за вс проклятія, которыя онъ произносилъ, когда его тащили въ темную, и упрекалъ его въ этомъ такъ строго, что Робинзонъ наконецъ сказалъ:

— Сэръ, право, вы такъ строги ко мн, что я бы лучше согласился теперь быть въ темной ям, тогда вы принимали мою сторону.

— Тогда ты нуждался въ снисхожденіи и утшеніи. А теперь необходимо тебя образумить, объяснить теб, какъ дурно то, что ты сдлалъ.

— Знаю, сэръ, что я большой гршникъ. Но все-таки увренъ, что мои грхи далеко не такъ непростительны, какъ этого изверга Гауса.

— Напрасно ты думаешь такъ. Я скажу теб правду: тогда только ты будешь стоять выше его, когда простишь ему все, что онъ теб сдлалъ дурнаго.

— Ахъ, сэръ, разв можно прощать такимъ варварамъ?

— Разумется, можно. Нужно быть снисходительнымъ къ ближнимъ, чтобы заслужить снисхожденіе Бога къ нашимъ грхамъ. Возьми свою грифельную доску и пиши: ‘Господи, проста мн мои прегршенія такъ же, какъ я прощаю мистеру Гаусу его жестокость ко мн.’ Читай эти словакахъ можно чаще, вникай въ нихъ, старайся ихъ усвоить, старайся ихъ прочувствовать. Я знаю, что задалъ теб трудный урокъ, но тогда только ты не будешь наравн съ мистеромъ Гаусомъ, а выше его, когда станешь чувствовать къ нему снисхожденіе именно до этой степени. А я, между тмъ, буду молиться за васъ обоихъ.

Въ слдующее воскресенье, мистеръ Иденъ сказалъ дв такія проповди, которыхъ, вроятно, многіе изъ его слушателей не забудутъ во всю жизнь. Первая была о воровств и о другихъ порокахъ. Онъ говорилъ такъ убдительно, такъ усовщевалъ преступниковъ, что только разв на самыхъ закоснлыхъ слова его могли не подйствовать. Онъ заключилъ такъ:

— Часто, когда я васъ навщаю и утшаю, вы мн говорите, что не знаете, чтобы сдлать для меня угодное, чмъ бы отблагодарить меня. До сихъ поръ я никогда не отвчалъ на эти слова. Но за то теперь я вамъ на нихъ отвчу, всмъ вдругъ. Если хотите меня огорчить, оставайтесь такими же, какъ вы были. Если хотите не только мн угодить, но осчастливить меня, раскайтесь и обратитесь къ Богу. Вы мое безпокойство, вы мой ужасъ, сдлаетесь моею радостью, моимъ утшеніемъ, а въ послдствіи, самыми блестящими алмазами моей небесной короны.

Фрей спросилъ директора, какъ ему нравится проповдь.

Мистеръ Гаусъ замтилъ, что не худо было бы мистера Идена сажать на цлую недлю въ темную, чтобъ онъ впередъ не мшался въ чужія дла и не выражалъ своего сожалнія тамъ, гд его не спрашиваютъ. А по воскресеньямъ его слдовало бы выпускать, прибавилъ мистеръ Гаусъ, потому что онъ прекрасно проповдуетъ, онъ мастеръ своего дла.

Вторая проповдь мистера Идена была о жестокости.

Онъ съ такою силою говорилъ противъ этого порока, такъ низко ставилъ тхъ, кто ему преданъ, что виновнымъ оставалось только содрагаться отъ ужаса. Каждое его слово дйствовало какъ жало, онъ проповдывалъ съ необыкновенной энергіей.

Когда онъ кончилъ, Фрей опять обратился съ своимъ прежнимъ вопросомъ къ директору.

Тотъ отвчалъ, что не допуститъ впередъ такихъ проповдей.

— Да вдь вы только что говорили, сэръ, что вамъ нравится, какъ мистеръ Иденъ проповдуетъ.

— Нравится, когда не противъ меня, очень наивно отвчалъ мистеръ Гаусъ.

Посл обда двое изъ заключенныхъ позвонили и, когда по этому звонку къ нимъ вошли тюремщики, объявили, что желаютъ видть пастора. Мистеръ Иденъ былъ всегда готовъ на приглашенія преступниковъ. Одинъ изъ этихъ заключенныхъ былъ человкъ лтъ тридцати, а другой еще мальчикъ.

Въ этотъ самый вечеръ мистеръ Гаусъ, въ сильномъ гнвъ, написалъ письмо къ мистеру Лекоку, одному изъ членовъ городскаго тюремнаго комитета, своему всегдашнему покровителю.

Когда мистеръ Гаусъ встртилъ въ корридоръ мистера Идена, и этотъ ему поклонился, директоръ не отдалъ поклона. Это значило объявленіе непримиримой войны. Такая ршимость предвщала страшную бурю.

Вечеромъ въ тотъ же день Эвансъ принесъ мистеру Идену тюремныя правила, въ которыхъ ему отказалъ директоръ. Эвансъ, желая угодить пастору, вымнялъ экземпляръ ихъ, за дв кружки пива, у другаго тюремщика. Мистеръ Иденъ былъ ему очень благодаренъ за услугу и принялся за правила, которыя и читалъ съ большимъ вниманіемъ вплоть до ночи.

До сихъ поръ на его душ какъ будто лежалъ тяжелый камень, онъ думалъ, что нтъ никакой надежды уничтожить вс варварства въ этой тюрьм. Но теперь лицо его просіяло: онъ читалъ печатныя правила, гд и помину не было о тхъ безчеловчныхъ наказаніяхъ, которыя ввелъ своевольно мистеръ Гаусъ. Пасторъ ожилъ.

Между тмъ въ Гаусъ кипла сильная ненависть къ пастору. Онъ зналъ, что при своей дружб съ членами тюремнаго комитета, ему легко выжить мистера Идена. Но этого было для него мало: ему хотлось постоянно чмъ-нибудь раздражать мистера Идена, показывать, что не боится его угрозъ. И такъ, оставалось опять выбрать какую-нибудь невинную жертву на мученія.

Грустный этотъ выборъ палъ на бднаго Джозефса, которому назначили сверхъ силъ число оборотовъ рукоятки, а потомъ приговорили, за неисполненіе урока, къ кожаному воротнику.

Когда несчастный началъ мучиться и задыхаться, прикрпленный къ стн, мистеръ Гаусъ шепнулъ Фрею, чтобы онъ, какъ будто отъ себя, далъ объ этомъ знать мистеру Идену. Это сейчасъ же было исполнено.

Пасторъ не медля явился на мсто наказанія и засталъ тамъ мистера Гауса и нсколькихъ тюремщиковъ, они смялись и потшались надъ несчастнымъ Джозеосомъ.

Мистеръ Иденъ сталъ прямо между жертвою и мучителями, и оказалъ очень строго:

— Знаете ли вы, что вы длаете беззаконный поступокъ этимъ наказаніемъ?

— Нтъ, не знаю, насмшливо отвчалъ мистеръ Гаусъ.

— Такъ я знаю. Смотрите, вотъ печатныя правила о вашей власти, вы не можете распространять ея дале назначенныхъ вамъ здсь границъ. Покажите, же мн, гд дозволено это варварское наказаніе.

— Оно нигд не запрещено.

— Я вамъ повторяю, что вы не имете никакого права придумывать наказанія, вы можете подвергать виновныхъ только тмъ наказаніямъ, о которыхъ упомянуто здсь. Прошу васъ помнить объ этомъ, и не длать ничего противозаконнаго, потому что я этого не допущу. Вамъ придется поплатиться за это. Эвансъ, именемъ закона, приказываю вамъ освободить наказаннаго.

Эвансъ колебался, и былъ въ отчаяніи, зачмъ приказаніе было отдано ему, а не кому нибудь другому. Мистеръ Иденъ, видя его нершимость, сталъ самъ освобождать Джозефса.

Гаусъ сначала былъ пораженъ какъ громомъ, а потомъ отдалъ приказаніе остановить пастора.

Вс бросились на мистера Идена, исключая Эванса, который закричалъ:

— Вы не должны дотрогиваться ни однимъ пальцемъ до мистера Идена.

— Какъ, ты бунтуешь противъ меня, Эвансъ? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Нтъ, сэръ, но никто не долженъ обижать мистера Идена. Вдь онъ прочелъ то, что напечатано, и доказываетъ, что мы поступаемъ противозаконно. А я долженъ служить закону, и вы тоже.

— Не хочу и слушать твою пустую болтовню. Освободите наказаннаго.

Но мистеръ Иденъ уже освободилъ его до директорскаго приказанія.

— Теперь, сказалъ пасторъ, поди, Джозефсъ, къ рукоятк, и работай прилежно, я хочу знать, сколько ты можешь сдлать въ полчаса.

— Хорошо, сэръ. И онъ пошелъ.

— Знайте, сэръ, оказалъ мистеръ Гаусъ, что на этотъ разъ своеволіе проходитъ вамъ такъ легко только потому, что скoро будетъ конецъ всмъ вашимъ неумстнымъ распоряженіямъ.

— Я написалъ въ тюремный комитетъ: его члены прідутъ сюда на будущей не дл. Тогда мы узнаемъ, кто изъ насъ здсь властелинъ, я или вы.

— Не я, и не вы. Законъ и вашъ и мой властелинъ.

— Хорошо. Общаю вамъ только одно, что я васъ отсюда выживу.

— Это какимъ образомъ?

— Потому что все начальство глядитъ моими глазами и слышитъ моими ушами.

— Будьте свидтелями, сказалъ мистеръ Иденъ, Годжсъ, Фрей, Эвансъ. И онъ записалъ въ свою памятную книгу слова мистера Гауса.

— Я говорю правду, прибавилъ мистеръ Гаусъ.

— Прекрасно, если они съ вами согласны, то я дойду и до верховной власти.

— Вотъ какъ!

— Да, и тогда вы увидите, сколько голосовъ будетъ за меня. Вс несчастные, которые теперь молча отъ васъ терпятъ, тогда на васъ выместятъ вс свои муки. Онъ обратился къ тюремщикамъ: Прошу васъ съ этихъ поръ забыть о всхъ вашихъ незаконныхъ поступкахъ и длать только то, что дозволено закономъ. Напримръ, въ правилахъ сказано, чтобы каждый день всякаго заключеннаго навщалъ четыре раза директоръ, четыре — пасторъ и четыре — два тюремщика. Это установлено для той цли, чтобы нсколько удержать несчастныхъ отъ послдствій такого страшнаго, мертваго уединенія, какому они подвержены. Вы должны говорить съ ними, по возможности развлекать ихъ. А вы этого не исполняете. Теперь я вамъ объявляю, что это постановлено въ вашихъ правилахъ. Еще сказано здсь, что больныхъ изъ заключенныхъ нужно непремнно отправлять въ лазаретъ, гд комнаты очень большія, и самый чистый воздухъ. Теперь есть семеро опасныхъ больныхъ, и вы ихъ всхъ держите въ маленькихъ, душныхъ нумерныхъ комнатахъ, отъ этого длается все хуже и хуже. Сегодня же вечеромъ чтобы они вс были въ лазарет. Слышите ли?

— Кончены ваши приказанія? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Нтъ еще. И онъ началъ читать по печатному экземпляру правилъ, о порціяхъ заключеннымъ, здоровымъ и больнымъ. Вы теперь знаете, какая порція кому слдуетъ. Такъ чтобы никто не смлъ убавлять ихъ своевольно. Это просто значитъ красть. Вотъ вамъ правила, кто не будетъ поступать по нимъ, тотъ за это отвтитъ.

Онъ ушелъ.

Вс остались пораженными, и стояли неподвижно, какъ статуи. Мистеръ Гаусъ сильно испугался, онъ увидлъ, что зашелъ слишкомъ далеко съ своими произвольными распоряженіями. Къ ненависти и жажд мщенія у него прибавился страхъ.

— Фрей, поди ко мн, сказалъ онъ.

У Эванса были жена и дти, онъ боялся потерять мсто. Онъ подошелъ къ мистеру Гаусу и сказалъ:

— Сэръ, мн было очень непріятно васъ ослушаться, но что же было длать, сами посудите, когда мистеръ Иденъ объявилъ, что мы поступаемъ противъ закона.

— Довольно, сказалъ мистеръ Гаусъ съ притворною кротостью. Онъ кажется тебя околдовалъ. А вотъ какъ его выгонятъ, такъ опять будешь мн служить.

Мистеръ Гаусъ не имлъ привычки ссориться съ тюремщиками, но когда Эвансъ на него взглянулъ, то въ холодномъ, суровомъ взгляд директора прочелъ свою участь.

XVI.

Гаусъ и Фрей сидли, призадумавшись, надъ экземпляромъ тюремныхъ правилъ, и находили тамъ очень мало утшительнаго.

— Нечего длать, нужно будетъ, покуда, отправить больныхъ въ лазаретъ. А то плохо… за это и члены комитета не вступятся, потому что трудно. Конечно, все это скоро кончится. Я его выживу раньше чмъ черезъ мсяцъ, но какъ ему мстить до тхъ поръ?

— Все чаще и строже наказывать заключенныхъ.

— Нтъ, это невозможно. Напротивъ, нужно остановить наказанія и хоть на время казаться правымъ. Хорошо было бы, еслибъ и онъ въ чемъ нибудь провинился противъ закона. Потому что если насъ станутъ судить, а онъ будетъ правъ, то его словамъ будутъ врить какъ Евангелію, но если онъ самъ окажется виноватымъ, то и его будутъ выслушивать какъ простаго смертнаго. Что бы выдумать?

И мистеръ Гаусъ призадумался. Вдругъ въ голов его блеснула мысль. Онъ жадно схватилъ кусокъ бумаги, и что-то на ней написалъ.

— Фрей, сказалъ онъ, вотъ вамъ всмъ приказаніе, собери всхъ тюремщиковъ и исполните это.

Фрей прочелъ и вышелъ.

Нужно замтить, что мистеръ Иденъ, желая боле и боле исправлять заключенныхъ, употреблялъ для этой цли всевозможныя средства. Онъ находилъ, что праздность боле всего способствуетъ къ распространенію и укорененію пороковъ, и потому старался, чтобы на обихъ половинахъ тюрьмы, какъ женской такъ и мужской, заключенные въ свободное время были заняты какой-нибудь работой, которая бы ихъ развлекала, и вмст не была бы тяжела. Для этого, онъ совтовалъ имъ упражняться въ разныхъ мастерствахъ и рукодльяхъ. Всякій занимался тмъ, что зналъ, и въ занятіяхъ время проходило скоре прежняго. Кончилось тмъ, что даже нкоторыя описывали подробно свою преступную жизнь, свое раскаяніе и т отрадныя минуты, которыя слдовали за раскаяніемъ и въ которыя появлялось спокойствіе духа и довольство собой. Но мннію мистера Идена, было очень полезно давать эти описанія читать другимъ заключеннымъ не только для развлеченія, но и съ нравственною цлью, потому что это могло ихъ также вызвать къ раскаянію.

И такъ, онъ распространилъ и это занятіе. Многіе стали писать. Вс благословляли мистера Идена, тюремная жизнь, посл его нововведеній, всмъ казалась во сто разъ сносне.

Вдругъ явились тюремщики съ приказаніемъ директора, и подали это приказаніе мистеру Идену, для прочтенія.

Тамъ было написано, что вс не упомянутыя въ тюремныхъ правилахъ занятія немедленно должны быть изгнаны.

Пасторъ былъ неожиданно пораженъ этимъ, но сопротивляться было невозможно. Тотчасъ же тюремщики отобрали отъ заключенныхъ вс работы и все нужное для письма. Заключенные пришли въ отчаяніе. Мистеръ Иденъ утшалъ всхъ по возможности, а никто не зналъ, какъ безотрадно было у него самаго на душ въ ту минуту. Не желая показать всмъ, что онъ чувствовалъ, онъ ушелъ къ себ.

Тутъ онъ слъ въ кресло и старался придумать новые кланы, какъ бы защищать заключенныхъ противъ мистера Гауса. Онъ провелъ часа два въ тяжеломъ раздумь. Вошелъ Эвансъ и объявилъ, что вс работы отобраны.

— Ну, что же? спросилъ мистеръ Иденъ.

— Да что, сэръ. Крикъ, шумъ, отчаяніе. Особенно одна женщина выходила изъ себя, даже оцарапала лицо Фрею.

— Это худо, жаль, что меня не было. Я бы удержалъ ее и побранилъ за такое поведеніе. Которая же вела себя такъ худо?

— No 57, сэръ. У нея были шелковичные червячки, которыхъ пришлось отнять. Она рыдала, называла ихъ своими дтьми, говорила, что это вашъ подарокъ,

— Ну, и что же?

— Фрей ихъ и отнялъ, а когда онъ ихъ понесъ, то нечаянно одного выронилъ. Женщина эта бросилась къ червяку, а Фрей, чтобы дло было короче, раздавилъ его ногой. Тутъ она воя поблднла, задрожала, бросилась на него съ стиснутыми зубами, и сильно вцпилась ногтями ему въ лицо,— кровь такъ и полилась. Право, я думалъ, что она его задушитъ.

— Ахъ, несчастная, какъ мн ее жаль! Сколько я трудился надъ ея исправленіемъ,— какъ она измнилась, какъ сдлалась добра, кротка! А теперь вс мои труды пропали, вы въ одну минуту сдлали изъ нея демона. Эвансъ, мн кажется и ты перемнился, и ты сдлался добре.

— Какже и не измниться тому, кто слышитъ ваши проповди? Он разв только на камень не подйствуютъ.

Мистеръ Иденъ былъ очень доволенъ этимъ признаніемъ.

— Впрочемъ, и то правда, продолжалъ Эвансъ,— если бы вы говорили одно, а длали другое, я бы вамъ не поврилъ и не перемнился бы. Но вы такъ добры, такъ заботливы къ заключеннымъ, что и я пересталъ на нихъ смотрть, какъ на кусокъ грязи, и мн стало ихъ жаль.

— Признайся: это не отъ однихъ проповдей, полчаса въ кожаномъ воротник тоже помогли открыть теб глаза.

— Это сущая правда, до тхъ поръ я самъ не зналъ, какъ я жестокъ.

— Значить, ты на моей сторон.

— Разумется, сэръ, я и пришелъ поговорить съ вами, высказать все, что у меня на душ. Я удивляюсь, зачмъ вы остаетесь въ такомъ гадкомъ мст.

— Я длаю здсь добро, потому и остаюсь.

— Да вдь вы можете длать столько же добра и везд, гд вы будете. А тутъ, вы видите, директоръ противъ васъ, онъ васъ гонитъ. Вамъ ничего не удается, какъ слдуетъ: онъ вамъ во всмъ помхой. И вс эти неудачи васъ тревожатъ, разстроиваютъ ваше здоровье.

— Это правда, мн нездоровится.

— А вы думаете, что этого не видно? Вы страшно перемнились съ тхъ поръ, какъ вы здсь. Вы такъ похудли, такъ изнурились, что васъ нельзя узнать. И изъ-за чего все это? Изъ-за-того, что не успете еще ничего сдлать, какъ васъ попросятъ отсюда ухать. И все опять пойдетъ по прежнему. Поврьте, директоръ съуметъ устроить такъ, чтобы васъ здсь не было. Такъ не лучше ли ухать самому заране? Я знаю, за вами и меня выгонять, за то, что я былъ на вашей сторон.

— Такъ ты совтуешь мн лучше оставить тюрьму.

И пасторъ призадумался. Онъ какъ будто колебался…. но вдругъ съ блистающими глазами вскочилъ съ дивана и закричалъ: ‘Retro, Satanas!’ такъ грозно, что Эвансъ чуть не упалъ со страху, вскочилъ съ своего мста и отбжалъ на нсколько шаговъ отъ пастора, потомъ согласился опять ссть, только съ тмъ условіемъ, чтобы больше не слышать страшныхъ латинскихъ возгласовъ.

— Выслушай меня, началъ пасторъ, Гаусъ силенъ, но я все-таки обязанъ ему противодйствовать. Я не долженъ оставлять тхъ кому я нуженъ, потому только, что мн не спокойно, не удобно ихъ защищать. Это была бы слабость, даже низость съ моей стороны. Я стою за правду, за добро, и мн нечего бояться. И перомъ, и словомъ буду защищать несчастныхъ, пока живъ.

— Вотъ прекрасно, а говоришь, что ты на моей сторон? Я не хочу такихъ жалкихъ союзниковъ, которые способны быть порядочными и добрыми только на половину. Одно или другое, ты долженъ ршительно выбрать добро или зло.

— Да я бы не задумался выбрать, только одно меня останавливаетъ.

— Напрасно вы это такъ горячо принимаете къ сердцу, сэръ.

— Что же такое?

— У меня жена и четверо дтей. Вдь они умрутъ съ голоду, если я лишусь мста. Чмъ я тогда буду жить?

— Да неужели ты думаешь, что если самъ не уйдешь, такъ тебя не прогонятъ? Поврь, директоръ уже ршилъ насчетъ этого въ своемъ ум. Ты слишкомъ явно показалъ уже ему, что ты на моей сторон, теперь теб невозможно это передлать. Ничмъ его не увришь, что ты опять за него. Это дло ршенное: вы съ нимъ враги.

— Неужели? такъ что же мн длать?

— Твердо держаться меня одного и длать что я скажу. Помогай мн въ моихъ планахъ.

— Такъ скажите, въ чемъ дло.

— Я хочу избавить тюрьму отъ этого директора.

Эвансъ вскрикнулъ отъ удивленія.

— Вамъ выжить директора? да это все ровно, что сдвинуть съ мста гору. Вы чуть двигаетесь отъ слабости, а какъ храбры на словахъ! Полноте, успокойтесь. Зачмъ думать о томъ, чего никогда не можетъ быть?

— Пожалуйста, налей мн чашку чаю, мн очень худо. Благодарю.

— Я вижу, вы не на шутку нездоровы.

— Правда, мн очень дурно, кажется будто умираю. Но хоть бы я и умиралъ, все-таки хочу служить Господу Богу, сражаться за него, не допущу, чтобы противъ Его воли длались такія дла на свт. Помогай только мн въ томъ, о чемъ я просилъ.

— Буду помогать, сэръ. Приказывайте.

— Ты воображаешь, что Гаусъ непоколебимъ какъ гора,— ты ошибаешься. Онъ кажется сильнымъ только потому, что окруженъ множествомъ безсильныхъ, надъ которыми до-сихъ-поръ такъ безнаказанно могъ выказывать свою силу и жестокость. А въ сущности, онъ только нарушитель законовъ. Намъ нужно изъ всхъ членовъ тюремнаго комитета найти только одного честнаго, порядочнаго человка и намъ удастся освободиться отъ Гауса.

— Въ томъ-то и бда, что мы не найдемъ такого человка.

— Гаусъ былъ такъ откровененъ, что самъ отрекомендовалъ мн такъ худо этотъ комитетъ. И потому я обращусь прямо въ министерство внутреннихъ длъ съ жалобой на Гауса, съ изобличеніемъ его поступковъ.

Эвансъ сталъ смотрть доврчиве на планы пастора.

— Я очень хорошо знаю, какъ дйствовать, продожалъ мистеръ Иденъ.— Знаю, съ кмъ имю дло, знаю, что если мои обвиненія будутъ ограничиваться обличеніемъ его жестокости къ заключеннымъ, его варварства, то все останется безъ послдствій. Что за дло министерству внутреннихъ длъ, что заключенные страдаютъ? Если мистеръ Гаусъ заставляетъ ихъ страдать, то онъ поступаетъ только противъ Бога и закона, а не противъ министерства внутреннихъ длъ. Но я обнаружу, что онъ поступаетъ и противъ министерства внутреннихъ длъ, потому что за нсколько прошедшихъ мсяцевъ постоянно представляетъ туда, въ своихъ отчетахъ, фальшивыя показанія. Тутъ мн нужна твоя помощь.

— Готовъ служить вамъ, сэръ.

— Вотъ въ чемъ дло: я видлъ, что Фрей записываетъ каждое наказаніе въ маленькую книжку. Тутъ онъ не лжетъ, а отмчаетъ всю правду, не такъ, какъ въ рапортахъ мистера Гауса, гд нтъ и тни правды. Такъ вотъ что важно: если ты мн достанешь одну изъ такихъ книжекъ на двнадцать часовъ, то Гаусъ лишится мста, а ты на своемъ останешься.

— Сэръ, въ восторг закричалъ Эвансъ:— если такъ, то вы завтра утромъ получите эту книжку.

— Нтъ, сегодня же вечеромъ, непремнно. Даю теб часъ времени, и вотъ, на всякій случай, пять фунтовъ стерлинговъ, можетъ быть понадобятся деньги.

Ровно черезъ часъ Эвансъ воротился. Онъ вбжалъ запыхавшись, раскраснвшись: онъ торжествовалъ.

— Вотъ вамъ книжка, сэръ, а вотъ и деньги. Онъ не взялъ ни одного фарсинга. Я только польстилъ его аккуратности и отчетливости по должности, сказалъ, что онъ ни разу не забудетъ внести въ книжку что слдуетъ, и онъ мн, по первой просьб, далъ ее.

— Молодецъ! теперь останешься при мст, поврь мн.

— Прощайте, сэръ. Не забудьте, что завтра утромъ вы должны возвратить мн эту книгу.

— Хорошо. Прощай.

И мистеръ Иденъ принялся за дло. Онъ тотчасъ же взялъ свою книгу, гд были списаны рапорты мистера Гауса, и началъ ихъ сравнивать съ записками Фрея.

Очень понятно, что онъ нашелъ, чего ожидалъ: разницу огромную. Нельзя было поврить, что говорится объ одномъ и томъ же въ этихъ двухъ книгахъ.

Мистеръ Иденъ слъ переписывать книгу Фрея. Онъ писалъ очень скоро, но работы было такъ много, что онъ ее окончилъ только въ шесть часовъ утра. Онъ очень утомился отъ этого труда, пальцы у него страшно болли, голова горла, а ноги были холодны, какъ ледъ.

Онъ былъ совершенно счастливъ, когда окончилъ работу. Теперь у него былъ врный отчетъ за два года владычества Гауса въ тюрьм.

Онъ тотчасъ же отправился въ городъ къ своему знакомому присяжному маклеру, и попросилъ его сравнить об книжки: копію и оригиналъ, и засвидтельствовать, что копія совершенно врна. Мистеръ Эдвардсъ исполнилъ это съ удовольствіемъ.

Черезъ двадцать минутъ мистеръ Иденъ былъ уже на обратномъ пути, и какъ только пріхалъ въ тюрьму, тотчасъ же послалъ за Эвансомъ и возвратилъ ему книгу Фрея.

Потомъ онъ написалъ въ министерство внутреннихъ длъ отношеніе, въ которое включилъ, что у него, Идена, есть доказательства, что мистеръ Гаусъ, за два года своего управленія въ тюрьм, постоянно подаетъ по начальству отчеты неврные, скрываетъ самоубійства заключенныхъ и случаи, когда смерть ихъ происходитъ отъ какого нибудь жестокаго наказанія. Что, какъ ему, Идену, положительно извстно, вся оффиціальная тюремная книга ни боле, ни мене, какъ цлая ткань лжи и обмана. Что, наконецъ, такъ какъ онъ, Иденъ, не можетъ самъ ничего сдлать къ улучшенію положенія заключенныхъ, то проситъ вмшательства высшаго начальства.

Копію съ этого отношенія онъ послалъ мистеру Гаусу, прибавляя въ нсколькихъ строкахъ, что предоставляетъ мистеру Гаусу съ тою же почтою послать въ министерство внутреннихъ длъ свое оправданіе.

Мистеръ Иденъ былъ очень утомленъ, и только что взялъ печать въ руки, чтобы запечатать пакетъ, какъ упалъ безъ чувствъ на диванъ. Безсонная ночь и тревога нсколькихъ послднихъ дней не прошли ему даромъ.

XVII.

— Дв леди желаютъ васъ видть, сказала, отворяя дверь, рыжая горничная мистера Идена, которая никакъ не ожидала найдти своего господина въ такомъ состояніи.

Вслдъ за нею вошла Сусанна Мертонъ со своею теткой.

— Боже мой! что съ нимъ? вскричала поблднвшая Сусанна — Онъ въ обморок, отвчала мистриссъ Девисъ.

Сусанна первая бросилась къ нему.

— Ему худо, очень худо, говорила она.— Тетушка, помогите мн!

Молодая двушка прежде всего развязала и сняла съ мистера Идена блый галстухъ, который его душилъ. Потомъ она бросилась отворять окно, наконецъ и она и тетка, соединенными силами, передвинули диванъ, съ лежавшимъ на немъ больнымъ, къ окну.

— Тетушка, отворите дверь, кричала Сусанна, а сама между тамъ вынимала изъ кармана сткляночку съ о-де-колономъ. Она терла имъ виски больнаго, рыдая отъ грусти и страха, потомъ взяла стаканъ воды, влила туда нсколько капель о-деколона и вспрыснула нсколько разъ лицо и всю голову больнаго.

Онъ началъ по-немногу приходить въ себя, и Сусанна успокоилась. Когда мистеръ Иденъ открылъ глаза, то увидлъ передъ собою прелестную молодую двушку, въ слезахъ и съ ободряющей улыбкой.

— Ахъ, сказалъ онъ, вздохнувши. Боже мой! это вы? откуда? И онъ протянулъ Сусанн руку.

— Ну, слава Богу, вамъ лучше, отвтила Сусаша.

— Кто это съ вами?

— Моя тетушка, очень почтенная женщина. Смотрите, ужъ она начала очень безцеремонно прибирать по мстамъ все у васъ въ комнат.

Сусанна дала ему понюхать о-де-колона.

— Ахъ, какъ мн отъ этого хорошо! Какъ Господь Богъ милостивъ, Онъ послалъ мн васъ на помощь въ горести. Какъ отрадно видть лицо друга въ такую тяжелую минуту!

— Вы опомнились, вамъ лучше, слава Богу, сказала, подходя, мистриссъ Девисъ.

— Надюсь, вы у меня погостите, замтилъ мистеръ Иденъ.

Сусанна отвтила, что не оставитъ его, пока онъ совершенно не выздороветъ.

— Въ такомъ случа, будьте какъ дома. Весь мой второй этажъ въ вашемъ распоряженіи. Я такъ счастливъ, что вы у меня.

Гости отправились въ назначенныя имъ комнаты, а мистеръ Иденъ заснулъ отъ утомленія. Онъ спалъ часа четыре. Въ это время за нимъ присылалъ одинъ изъ заключенныхъ, но Сусанна пожалла его разбудить.

Потомъ она ушла въ городъ, и оставила около больнаго тетку, прося ее ни для кого не будить мистера Идена.

Черезъ нсколько времени явился Фрей, просить какой-то книги, которую ему общалъ мистеръ Иденъ, но мистриссъ Девисъ отвтила, что пасторъ спить и что она его ни за что не разбудитъ.

Фрей очень разсердился, сказалъ, что былъ у мистера Идена въ первый и въ послдній разъ, и ушелъ.

Мистеръ Иденъ проснулся въ восемь часовъ вечера.

Имъ овладло отчаяніе. ‘Боже мой!’ сказалъ онъ, ‘я проспалъ весь день, почта ушла, а мое отношеніе не отослано.’

Когда онъ всталъ, то нашелъ всю мебель своей комнаты въ страшномъ безпорядк, ни одна вещь не стояла на прежнемъ мст, почти все было уставлено, одно на другомъ, посреди комнаты. Это было слдствіемъ распоряженій мистриссъ Девисъ, которая везд съ особеннымъ стараніемъ вытирала пыль.

Мистеръ Иденъ сталъ искать пакета съ отношеніемъ,— онъ описалъ его наружный видъ, и мистриссъ Девисъ сказала, что нашла такой пакетъ на полу, подняла его и положила на столъ.

Но на стол пакета не было, перерыли все, переискали везд, а пропажи все-таки не нашли.

Мистеръ Иденъ упрекалъ себя въ неосмотрительности, спрашивалъ, не приходилъ ли кто-нибудь, пока онъ спалъ. Наконецъ мистриссъ Девисъ вспомнила о приход Фрея, и ршила, что пакетъ унесъ онъ, прибавивъ, что у него самый плутовской видъ.

Нечего было длать. Мистеръ Иденъ слъ опять, во второй разъ писать тоже самое отношеніе, чтобы не пропустить и второй почты.

Въ это самое время, мистеръ Гаусъ сидлъ въ кабинет мистера Вилліамса. Они разсуждали о томъ, какъ бы поскоре выжить изъ тюрьмы мистера Идена.

Почтенный мистеръ Вилліамсъ былъ на сторон директора по двумъ причинамъ: во-первыхъ по личному расположенію къ нему, а во-вторыхъ потому, что самъ сильно стоялъ за новую систему строгостей въ тюрьм. Онъ часто повторялъ: ‘Гаусъ — мой агентъ, новая система — моя система.’

Гаусъ подробно изложилъ ему свою жалобу, мистеръ Вилліамсъ горлъ отъ нетерпнія отмстить за своего пріятеля. Наконецъ онъ сказалъ: ‘Жаль, нельзя ничего сдлать до 25 числа, тогда воротится Пальмеръ, для такого важнаго дла мы должны быть вс на лицо. Только, пожалуйста, пришлите мн сказать, если пасторъ въ это время чмъ-нибудь слишкомъ вамъ надостъ.’

И такъ, мистеръ Гаусъ вернулся домой въ прекрасномъ расположеніи духа: онъ былъ совершенно спокоенъ и увренъ, что его замыселъ иротивъ мистера Идена будетъ исполненъ. Дома онъ нашелъ на столъ запечатанную бумагу, распечаталъ ее, прочелъ и задумчиво расположился въ креслахъ.

Мистеръ Иденъ продолжалъ очень вяло писать свое второе отношеніе, когда явилась Сусанна изъ города и объявила, что она подала его письмо на почту.

— Какое? спросилъ удивленный мистеръ Иденъ.

— Да вотъ то длинное, что лежало у васъ на столъ.

— Неужели? Ахъ, какъ вы догадливы!

— Велика догадливость, нечего сказать. Очень просто: если на письм стоитъ надпись — весьма нужное, то, значитъ, необходимо поскоре его отправить.

Мистеръ Иденъ былъ въ восторгъ, разорвалъ вторичный свой трудъ, и еще разъ поблагодарилъ Сусанну за оказанную ему услугу.

Но вдругъ онъ вспомнилъ, что подозрвалъ Фрея въ похищеніи пакета, и его стала мучить совсть. Ему было непріятно, что онъ хоть мысленно обвинилъ человка напрасно.

— Нужно же, наконецъ, дать ему книгу. Я совсмъ забылъ свое общаніе, сказалъ Мистеръ Иденъ.

И онъ снялъ съ полки какую-то книгу, завернулъ ее въ бумагу и надписалъ: ‘мистеру Фрею отъ мистера Идена.’

— Теперь, по-крайней-мръ, не забуду, прибавилъ онъ.

Книга эта была: ‘Uncle Tom’, сочиненіе извстное всей Европ.

Очень часто, когда мистеръ Иденъ присутствовалъ при наказаніи, которое онъ называлъ ‘мученичествомъ’, а директоръ и тюремщики — кожанымъ воротникомъ, онъ вспоминалъ объ ‘Uncle Tom’ и спрашивалъ нсколько разъ Фрея, не читалъ ли онъ этой книги.

— Это очень интересная исторія, я знаю, что она бы очень васъ заняла, прибавилъ онъ.

— Такъ нтъ ли ея у васъ? нельзя ли мн прочесть?

— Съ удовольствіемъ, придите, я вамъ ее дамъ.

Но при постоянной суматох, мистеръ Иденъ совсмъ забылъ о своемъ общаніи и Фрей былъ очень непривтливо принятъ госпожею Девисъ, когда явился за книгой.

XVIII.

На другой день мистеръ Гаусъ ходилъ по тюрьм, задумчивый и грустный. Онъ ни съ кмъ не говорилъ, никому не отвчалъ, мало того, онъ даже никого не наказывалъ. Онъ все думалъ о томъ, какъ бы отдлаться отъ отношенія мистера Идена.

— Я себ сижу спокойно у мистера Вилліамса и воображаю, что подвигаю свое дло, какъ вдругъ, не тутъ-то было! пріятель въ это время готовитъ мн такую западню, какой я не ожидалъ. Да еще и копію прислалъ, думалъ онъ про себя. Онъ боялся, что мистеръ Иденъ одержитъ надъ нимъ верхъ, и терялся въ раздумьи при этой мысли.

Кончилъ онъ обращеніемъ къ своему единственному утшителю, къ грогу.

Угостившись, Гаусъ не помнилъ ничего, ему и дла не было до заключенныхъ. Пусть себ длаютъ что знаютъ. Потомъ, приходя въ себя, онъ думалъ, что и лучше длаетъ, не наказывая ихъ: по-крайней-мр этимъ нсколько облегчитъ вліяніе своихъ прежнихъ строгостей. И заключенные будутъ довольны отъ послднихъ впечатлній, и начальству представятся врные рапорты за нсколько дней, безъ наказаній.

И такъ, цлые три дня прошли мирно, безъ терзаній, безъ стоновъ. Дни эти казались дикими для мистера Гауса: онъ такъ привыкъ мучить, видть страдальческія лица, что эти варварскія привычки превратились въ необходимость. Не даромъ говоритъ пословица: привычка вторая природа. Онъ просто жаждалъ мученія другихъ. Эти три дня, которые онъ провелъ исключительно, необыкновенно, очень его тяготили: они были для него пусты, скучны, безъ значенія.

По его приказанію, больные были переведены въ лазаретъ. Онъ туда пошелъ и встртился тамъ съ докторомъ.

— Какъ вы думаете, спросилъ онъ его, они здсь скоре поправятся?

— Да, я надюсь, сэръ.

Мистеръ Гаусъ сдлалъ недовольную мину.

— А вы знаете, сказалъ онъ, что пасторъ страшно возстаетъ противъ васъ за то, что вы позволяете держать ихъ не въ лазарет, а въ ихъ комнатахъ, и, кажется, даже донесъ объ этомъ высшему начальству. Но ужь мы съ вами постоимъ другъ за друга. Не дадимся въ обиду.

— Да гд ему теперь обижать кого-нибудь?

— А что?

— Вдь онъ боленъ.

— Чмъ? Ну, да впрочемъ чмъ бы ни было, все же не умретъ.

— Отчего же и нтъ? Умереть не трудно, у кого желчная горячка.

— Такъ онъ серьозно боленъ?

— Сегодня съ нимъ былъ сильный припадокъ.

Мистеръ Гаусъ пристально посмотрлъ на доктора, будто желая прочесть все на его лиц. Потомъ онъ старался завести рчь о другомъ, но никакъ не могъ скрыть, что его интересовало, я опять заговорилъ о прежнемъ. Онъ было началъ такъ:

— Неправда ли, мы всегда съ вами жили дружно? По положенію, напримръ, вамъ бы слдовало здсь бывать всякій день, но я очень хорошо понимаю, что нельзя вамъ жить здшнимъ ничтожнымъ жалованьемъ, что вы изъ-за насъ не можете пренебрегать городской практикой, и потому я никогда не требовалъ отъ васъ акуратныхъ посщеній.

— Да, это правда, сэръ, и я очень вамъ благодаренъ за это.

— Въ самомъ дл? Ну, такъ скажите мн, пожалуйста, что съ нимъ, съ мистеромъ Иденомъ?

— Что-то въ род горячки.

— Онъ опасенъ?

— Опасенъ? нтъ. Покуда нтъ.

— Когда же вы это узнаете?

— Да когда болзнь разъиграется.

Такіе отвты вывели мистера Гауса изъ терпнія и онъ не замедлилъ за это сказать мистеру Лауэру (такъ звали доктора) что-то оскорбительное. На другой день не было церковной службы: пасторъ лежалъ въ постели. Мистеръ Гаусъ былъ совершенно доволенъ.

Но мало того: посл обда онъ получилъ какую-то большую, какъ будто офиціальную бумагу, и когда прочиталъ ее, то на лиц его заблистало торжество. Содержаніе этой бумаги будетъ нами разсказано позже, но вотъ послдствія ея появленія.

— Запереть лазаретъ и принести мн ключъ, сказалъ мистеръ Гаусъ. Да назначить завтра такихъ-то къ рукоятк.

Между-тмъ несчастный Робинзонъ просто изнывалъ безъ мистера Идена. Вотъ уже нсколько дней онъ былъ лишенъ развлеченія, утшенія, друга, брата, всего! Тяжело было ему перекосить эти лишенія. Вдругъ какъ-то онъ услыхалъ, что возл его двери Фрей разговариваетъ съ кмъ-то чужимъ и приглашаетъ войдти, посмотрть комнаты заключенныхъ.

Дверь отворилась и въ комнату Робинзона взглянула робко Сусанна.

— Ахъ, мистеръ Робинзонъ, вскрикнула Сусанна.

— Миссъ Мертонъ, сказалъ онъ, ради Бога узнайте что съ мистеромъ Иденомъ.

— Я и такъ знаю что съ нимъ, я живу у него. Онъ очень боленъ. И все ваша тюрьма виновата. Она довела его до такого состоянія.

Фрей навострилъ уши.

— Однако, онъ не въ опасности? Я буду молиться за него. Онъ научилъ меня молиться, и вс, не одинъ я, помолятся за него. Ахъ, миссъ Мертонъ, я бы сейчасъ же умеръ, если бы могъ этимъ спасти нашего добраго мистера Идена!

— Я ему передамъ это, отвчала Сусанна.

— Да не принесете ли и мн отъ него хоть одно словечко.

— Хорошо, хорошо. Прощайте, мистеръ Робинзонъ.

Робинзонъ хотлъ тоже сказать ‘прощайте’, но не былъ въ силахъ. Сусанна ушла, и комната показалась ему еще мрачне, чмъ когда-нибудь.

Мистеръ Иденъ лежалъ въ желчной горячк. Онъ давно уже чувствовалъ себя дурно и перемогался до послдней возможности. Разумется, было бы лучше, если бы онъ съ самаго начала обратился къ медицинской помощи, а не въ крайности.

Онъ лежалъ худой, со впалыми глазами, желтый. Мистриссъ Девисъ и Сусанна поочередно оставались при немъ. Онъ постоянно бредилъ о заключенныхъ, о томъ, какъ бы имъ помочь, къ кому изъ нихъ ему нужно пойдти, кто въ гор.

Вотъ какимъ образомъ Сусанна попала къ Робинзону. Она вспомнила о книг, приготовленной больнымъ для мистера Фрея, и пошла ему ее отнести. Она постучалась къ мистеру Фрею, и онъ, впустивъ ее въ комнату, затворилъ за ней дверь.

Ей сдлалось очень страшно остаться съ нимъ наедин, лицо его казалось ей такимъ сердитымъ, отчаяннымъ, что она дрожала.

— Что вамъ угодно? спросилъ ее Фрей.

— Я принесла вамъ книгу, которую вамъ общалъ мистеръ Иденъ. Самъ, бдный, онъ боленъ.

Фрей взялъ у нея изъ рукъ книгу и примтилъ, что Сусанна очень хорошенькая. Въ слдствіи этого наблюденія онъ былъ такъ любезенъ, что предложилъ Сусанн показать ей тюрьму.

Бдная Сусанна колебалась, ей было страшно видть преступниковъ, но потомъ она сказала:

— Благодарю васъ, покажите. Только, пожалуйста, не уходите отъ меня, будьте везд со мной, а то я очень боюсь преступниковъ. Да еще, пожалуйста, не показывайте мн убійцъ или зажигателей, они должны быть очень страшны. Я хочу видть только тхъ, которые здсь сидятъ не за такія важныя преступленія. Вы не отойдете отъ меня?

— Не бойтесь этого, миледи: у насъ есть правило, чтобы чужихъ къ заключеннымъ не пускать однихъ, а всегда съ кмъ-нибудь изъ тюремщиковъ. Впрочемъ, у насъ между заключенными есть очень много хорошихъ людей, мистеръ Иденъ въ нихъ просто влюбленъ.

— Такъ вы мн покажите именно тхъ, которыхъ онъ любитъ, мн будетъ интересно ихъ видть.

Фрей показалъ ей дв или три комнаты съ любимцами мистера Идена, и наконецъ подвелъ ее къ комнат Робинзона, сказавъ: ‘Вотъ тутъ сидитъ сердитый.’

— Такъ лучше вы мн его и не показывайте.

— Да вдь это одинъ изъ самыхъ первыхъ любимцевъ мистера Идена, сказалъ съ усмшкой Фрей и отворилъ дверь.

Сусанна встртила знакомаго, мы уже видли ихъ встрчу. Потомъ Сусанна высказала Фрею много похвалъ на счетъ чистоты и порядка въ тюрьм.

Молодая двушка произвела сильное впечатлніе даже на дикаго, загрублаго Фрея.

Придя домой, она застала мистера Идена слабымъ, но спокойнымъ.

Она разсказывала ему свое свиданіе съ Робинзономъ, свое прежнее знакомство съ нимъ.— какъ вдругъ сильный стукъ въ дверь заставилъ ихъ вздрогнуть.

Это былъ курьеръ съ отвтомъ изъ министерства внутреннихъ длъ.

Мистеръ Иденъ судорожно распечаталъ пакетъ, но чмъ доле онъ читалъ бумагу, тмъ сильне краска выступала на его лиц, тмъ ярче блистали его утомленные глаза. Наконецъ, онъ въ изнеможеніи упалъ на подушку, и едва слышно проговорилъ: ‘Этого я не ожидалъ’.

Въ письм этомъ, министерство внутреннихъ длъ ему объявляло, что его извщеніе адресовано было неправильно, что онъ долженъ былъ обратиться въ мстный тюремный комитетъ, а не въ министерство, и потому министерство препроводило къ каждому изъ членовъ этого комитета по копіи съ его отношенія, а члены сдлаютъ распоряженія, какія окажутся нужными, и потомъ уже войдутъ съ представленіемъ о всемъ дл въ министерство внутреннихъ длъ.

Мистеръ Иденъ слъ на постели и веллъ подать себ пюпитръ для письма.

Сусанна это исполнила, но умоляла его не волноваться.

Онъ написалъ въ отвтъ, что удивляется, какъ при удостовреніи о такихъ серьозныхъ предметахъ, требующихъ безотлагательной дятельности, можетъ быть столько переговоровъ и формальностей. Потомъ онъ объяснилъ, что адресовался прямо въ министерство внутреннихъ длъ мимо тюремнаго комитета именно потому, что господа члены этого комитета никогда не захотятъ сдлать ничего добраго: ‘члены видятъ зло и не только допускаютъ, но и поощряютъ его, а министерство внутреннихъ допускаетъ это потому только, что не знаетъ,’ писалъ онъ. ‘Очень просто: еслибы я жаловался комитету, то жаловался бы на него самого, и не могъ бы ожидать никакой пользы. Ради Бога не медлите, спасайте несчастныхъ, придите мн на помощь: я боленъ, у меня нтъ больше силъ дйствовать, нтъ силъ доле спасать жизнь другимъ. Съ этой минуты вы отвчаете передъ Богомъ и отечествомъ за каждую насильственную смерть въ тюрьм.’

Волненіе, посл этого письма, конечно, могло только повредить положенію больнаго. Ночью ему сдлалось такъ худо, что Сусанна и ея тетка страшно перепугались. Он послали за докторомъ, тотъ пришелъ, пощупалъ пульсъ, и посмотрлъ на больнаго какъ-то неутшительно, сомнительно. Впрочемъ, онъ сказалъ, что есть еще надежда, и прописалъ новый рецептъ.

Больной ровно ничего не лъ, но очень аккуратно принималъ вс лекарства, прописанныя докторомъ. Лучше однако не было.

Разъ ему даже сдлалось такъ худо, что Сусанн пришло за мысль: ‘земля не уметъ цнить такого человка, она недостойна его, и Богъ непремнно возьметъ его къ себ.’ Она подошла къ мистеру Идену и нжно спросила его, не можетъ ли она что нибудь для него сдлать, не желаетъ ли онъ чего нибудь?

Онъ улыбнулся съ признательностью и сказалъ умоляющимъ голосомъ:

— Добрая, милая Сусанна, сходите за меня навстить Строта и Робинзона. У Строта посидите подольше, потому что онъ старше. Они, бдные, врно по мн соскучились.

Сусанна тотчасъ исполнила его желаніе. Когда она вернулась, то подробно передала ему что они говорили и что она имъ отвчала. Она разсказывала, что вс были къ ней очень почтительны и усердно распрашивали, какъ здоровье мистера Идена, лучше ли ему.

— Вотъ какіе они вс добрые, сказалъ онъ слабымъ голосомъ. Тутъ онъ заснулъ, и Сусанна предалась вполн своимъ грустнымъ опасеніямъ. Ей какъ будто говорило сердце: ‘Теб уже немного дней остается его видть!’

Мистриссъ Девисъ тоже сидла скучная. Вс труды ея были напрасны: тотъ, для кого она все вычистила, все привела въ порядокъ, лежалъ чуть ли не при смерти! Она сказала съ грустью Сусанн: ‘Право, мн кажется, ему ужь не жить.’

— Ахъ, тетушка, не говорите этого, вскричала Сусанна, и залилась слезами, потому что услыхала отъ другаго подтвержденіе своихъ предчувствій.

— Смотри, не плачь, Сусанна. Онъ просыпается,— онъ увидитъ.

Сусанна тотчасъ же сдлала улыбающееся лицо. Она соединяла въ себ достоинства рдкой сидлки при больныхъ: на сердц у нея было тяжело, безотрадно, а на лиц, ея больной видлъ постоянное выраженіе надежды, которое его и поддерживало.

Съ каждымъ днемъ мистеръ Иденъ какъ будто постепенно таялъ, бдной Сусанн становилось все трудне и трудне скрывать свою грусть. Уже глаза его начинали блуждать въ предсмертномъ забытьи, Сусанна и тетка ея замчали это и приходили въ ужасъ. Больной, казалось, все не понималъ своего положенія. Онъ никогда не говорилъ, что ожидаетъ смерти, не Двлалъ никакихъ распоряженій. Напротивъ, имъ казалось даже, что онъ очень спокоенъ.

Разъ какъ-то онъ былъ въ сильномъ бреду, какъ будто съ кмъ-то разговаривалъ, основывалъ новую тюрьму по своей систем, и описывалъ эту систему съ большимъ жаромъ, только въ отрывистыхъ выраженіяхъ.

Онъ особенно много говорилъ о томъ, что прежде всего нужно стараться дйствовать на преступника добромъ, стараться исправить его словами, развивать въ немъ нравственное сознаніе. И что только при безполезности этихъ средствъ, если несчастный слишкомъ погрязъ въ порокъ,— тогда только нужно прибгать къ серьознымъ мрамъ, строгимъ, однако не безчеловчнымъ. Но начинать прямо съ наказаній, мучить заключенныхъ работой, которая имъ не по силамъ, жаждать ихъ страданій, пропитать ихъ ненавистью ко всему человческому роду, сдлать ихъ зврями, а потомъ требовать, чтобы они исправлялись,— это безразсудно, это низко! ‘Это можетъ длать только такой извергъ, какъ…. Но я буду поступать не такъ. Я… ахъ, я боленъ, я безсиленъ!…’ Тутъ онъ пришелъ въ себя, и тяжело вздохнулъ. Вмсто грезъ, ему представилось настоящее, и онъ почувствовалъ — будто камень на сердц. Но вдругъ онъ сложилъ крестомъ руки на груди и сказалъ: ‘Воля Божія да исполнится’. Слезы показались у него на глазахъ и онъ еще разъ съ умиленіемъ повторилъ: ‘Воля Божія да исполнится!’ Потомъ, обращаясь къ Сусанн, онъ сказалъ:

— Добрый другъ мой, Господь Богъ всегда найдетъ себ орудіе. Доброе дло все-таки будетъ сдлано, если не мною, такъ другимъ.

Изъ этихъ словъ Сусанна заключила, что и онъ видитъ то, что видятъ другіе, ей сдлалось невыносимо грустно.

Она вышла изъ комнаты, чтобы не волновать его своими слезами, которыхъ доле не могла удержать.

Посл обда, часа въ четыре, пришелъ докторъ съ какимъ-то незнакомымъ Сусанн человкомъ. Это былъ Годжсъ. Они долго о чемъ-то переговаривались шепотомъ. Мистриссъ Девисъ была очень недовольна этимъ новымъ визитомъ, и спросила мистера Годжса, зачмъ онъ пришелъ.

— Узнать о здоровь мистера Идена, былъ отвтъ.

Пасторъ попросилъ Годжса подойти къ его постели, и принялъ его съ ласковой улыбкой.

— Сядьте, Годжсъ, сказалъ онъ.

Докторъ пощупалъ пульсъ больного, и прописалъ ему новое лекарство. Длать это, онъ поставлялъ себ въ обязанность при каждомъ визит. Потомъ онъ спросилъ мистера Идена, какъ онъ себя чувствуетъ.

— Мн теперь нужно поговорить съ Годжсомъ, отвчалъ пасторъ. ‘Годжсъ, подойдите сюда, повторилъ онъ ласково.— Я хочу вамъ сказать, какъ умирающій можетъ быть счастливъ, если онъ постоянно былъ сострадателенъ къ ближнимъ.

При словъ ‘умирающій’, Годжсъ и докторъ самодовольно перемигнулись. Это не было замчено только мистеромъ Иденомъ.

Потомъ пасторъ сказалъ:

— Но прежде всего благодарю, что вы меня навстили.

И онъ протянулъ руку Годжсу, какъ вдругъ мистриссъ Девисъ бросилась къ нему, схватила его за эту руку и положила ее подъ одяло, говоря:

— Сохрани васъ Боже давать руку такому негодяю! Вы ошибаетесь въ немъ: онъ самый низкій человкъ. Я слышала, что они говорили съ докторомъ, шепотомъ. У васъ есть въ тюрьм какой-то врагъ, онъ-то и прислалъ ихъ узнать, на сколько вамъ худо.

— Довольно, мистриссъ Девисъ, сказалъ пасторъ.

Наступило молчаніе, мистеръ Иденъ поглядлъ на обоихъ пришедшихъ. Имъ, видимо, было очень неловко переносить этотъ взглядъ.

— Такъ вы посланы имъ, началъ мистеръ Иденъ. Что же? такое любопытство не грхъ, точно также какъ и мучить беззащитныхъ не грхъ. Мистеръ Гаусъ прислалъ васъ узнать, скоро ли его жертвы останутся безъ защитника.

Годжсъ вспыхнулъ, мистриссъ Девисъ закрыла лицо передникомъ.

Мистеръ Иденъ продолжалъ:

‘Скажите ему, что я позаботился о всхъ своихъ мірскихъ длахъ, и заплатилъ вс свои мелочные долги.

‘Скажите ему, что я сдлалъ духовное завщаніе, въ которомъ позаботился и объ Эванс,— а почему, вы узнаете посл.

‘Скажите ему, что вы застали меня со впалыми щеками, съ блуждающими глазами и съ осунувшимся лицомъ.

‘Скажите ему, что возл меня Библія, что я, приготовляясь къ новому міру, забылъ обо всемъ въ здшнемъ, даже объ этой тюрьм.

‘Скажите ему, что у меня на лиц уже выступилъ холодный потъ.

‘И, наконецъ, скажите ему, проговорилъ онъ вдругъ твердымъ, звучнымъ голосомъ:— что онъ опять возвратилъ меня на землю. Онъ прислалъ васъ, а вы мн напомнили, что если я умру, то оставлю моихъ овецъ на съденіе волку. Благодарю васъ за это. Знайте же: я не умру, а буду жить и исполнять волю Божію, и раздавлю еще того, который прислалъ васъ смотрть на умирающаго,— васъ, его жалкое орудіе. Вотъ вамъ дверь! прокричалъ онъ въ иступленіи, и въ эту минуту, поднятый какою-то магическою силой, онъ всталъ на кровати, глаза его блестли и рука, которою онъ имъ указывалъ на дверь, дрожала. Мистриссъ Девисъ поспшно отворила дверь, честная пара бросилась въ нее безъ оглядки.

— Сусанна! Сусанна! кричалъ мистеръ Иденъ:— окажите мн услугу, очень большую: създите за меня, куда нужно.

— Съ удовольствіемъ, скажите только скоре куда, я готова для васъ объхать всю Англію.

— Вы должны създить въ деревню за шестнадцать миль отсюда. Четыре часа зды. Тамъ живетъ человкъ, который вылечитъ меня, если есть малйшая возможность.

Онъ написалъ записку и далъ ее Сусанн.— Скажите ему обо мн всю правду, я увренъ, что онъ прідетъ, не смотря на то, что ему невыгодно оставить своихъ больныхъ. Прізжайте сюда завтра съ нимъ вмст.

Сусанна взяла съ собой гребень, щетку, смну блья,— распростилась съ теткой и мистеромъ Иденомъ, общала ему непремнно привезти, даже, если будетъ нужно, принести на рукахъ, его исцлителя, и отправилась.

Потомъ мистеръ Иденъ попросилъ мистриссъ Девисъ подать ему Библію: ‘Эта книга часто успокоивала мои растерзанные нервы и окровавленное сердце, Богъ дастъ, она и теперь доставитъ мн утшеніе. Только, пожалуйста, дайте мн покою на двадцать-четыре часа, чтобы никто ко мн не входилъ. Мн нужно жить.’

Мистеръ Гаусъ въ это время только и желалъ одного: чтобы мистеръ Иденъ скоре переселился въ другой міръ. Онъ не хотлъ видть передъ собою постоянное сопротивленіе, и, замтивъ въ своемъ противник столько энергіи, очень его боялся, хотя и зналъ, что тюремный комитетъ такъ же противъ пастора.

Часто онъ спрашивалъ доктора о положеніи здоровья мистера Идена, но докторъ всегда отвчалъ нершительно, такъ что мистеръ Гаусъ никакъ не могъ понять, которое изъ двухъ предположеній вроятне: останется живъ мистеръ Иденъ, или умретъ. Наконецъ онъ поручилъ узнать объ этомъ Годжсу, который не смлъ противиться желанію такого строгаго начальника.

Когда мистеръ Иденъ такъ хорошо принялъ и Годжса и доктора, то они возненавидли и пастора и директора,— перваго за то, что онъ обошелся съ ними какъ съ собаками, а втораго за то, что посылалъ ихъ къ такимъ лицамъ, которыя могутъ съ ними обращаться какъ съ собаками. Оставалось имъ только еще возненавидть и самихъ себя, за то, что они были на самомъ дл не лучше собаки.

Должность мистера Идена исполнялъ, на время, другой пасторъ, который машинально отправлялъ свою обязанность, потому что считалъ себя только гостемъ.

И такъ, мистеру Гаусу не было помхи свирпствовать. И онъ прекрасно пользовался полной свободой. Никогда еще не было такихъ ужасовъ въ тюрьм. Онъ не щадилъ никого: рукоятки вертлись безъ отдыху, кожаный воротникъ переходилъ съ одного на другаго. Везд слышались стоны и вопли. Мистеръ Гаусъ не зналъ, какъ бы превзойти себя.

Наконецъ онъ придумалъ нчто новое: когда задавали извстное число оборотовъ какому-нибудь преступнику, то онъ вшалъ тяжелый блокъ внутри машины, блокъ этотъ еще боле замедлялъ обороты рукоятки и длалъ ихъ вдвое тяжеле, такъ что наказанный, разв только вдругъ превратясь въ Геркулеса, могъ бы исполнить заданный урокъ.

Всего описать невозможно. Приведемъ только одинъ примръ или два. Директоръ не давалъ сть одному бдному мальчику съ утра субботы до полудня воскресенья, и заставлялъ его работать. Въ воскресенье на обдъ онъ ему далъ только шесть унцій хлба и кружку воды.

Другаго заключеннаго онъ присудилъ — пробыть двадцать четыре часа въ кожаномъ воротник и веллъ заставлять его сть при этомъ наказаніи. Шея у этого несчастнаго была очень толста и коротка: когда онъ хотлъ глотать, то воротникъ его такъ душилъ, что онъ испытывалъ двойныя, невыразимыя мученія.

Наконецъ зврь назначилъ мальчику одиннадцати лтъ пробыть три дня въ кожаномъ воротник на хлб и вод, и дв недли у него не было ни постели, ни освщенія.

Кром того онъ не позволялъ ему ходить въ церковь,— а это страшное лишеніе для несчастныхъ заключенныхъ, которые цлый день, кром службы, не слышатъ живаго слова.

Въ такихъ случаяхъ мистеръ Гаусъ всегда говорилъ:

— Ты не можешь идти въ церковь, Богу будетъ непріятно слышать твои молитвы, потому что ты не исполнилъ воли одного изъ его слугъ. Впередъ будешь меня слушаться.

Дошло наконецъ дло и до несчастнаго Картера. Ему задали урокъ не по человческимъ силамъ, а потомъ, за то, что онъ его не исполнилъ, заставили попробовать кожанаго воротника.

Его затянули такъ туго этимъ воротникомъ, что съ нимъ сдлались сильныя судороги и онъ началъ страшно кричать. Директоръ думалъ заставить его замолчать угрозами, но — напрасный трудъ. Несчастный кричалъ все громче и громче.

— Терпть не могу шуму, чтобы сдлать, чмъ бы зажать ему горло? Докторъ, придумайте же для этого какое-нибудь средство.

— Да я, право, ничего такого не знаю, отвчалъ докторъ.

— Хорошо, докторъ, помните же это, сердито замтилъ директоръ.

— Ахъ, нашелъ! Прекрасно. Лучше ничего нельзя придумать. Прикажите принести соли.

— Эй, соли! закричалъ съ жадностью мистеръ Гаусъ. Живй! соли! Пусть принесутъ фунтъ.

Чрезъ минуту явилась и соль.

— Если хотите, чтобы онъ замолчалъ, дайте ему въ ротъ соли, сказалъ докторъ.

И директоръ съ торжествомъ, при первомъ крик Картера, бросалъ въ ротъ ему горсть соли. Удивленіе и выраженіе скорби на лиц несчастнаго заняли, на нсколько минутъ, присутствующихъ.

Картеръ всми силами старался выплюнуть соль, но выплюнулъ только часть, а остальная драла ему горло.

— Прекрасно придумано, докторъ, сказалъ Гаусъ, улыбаясь отъ удовольствія.

Наказанный сталъ мучиться вдвое боле, и кричалъ все громче и громче, и п]’и каждомъ новомъ крик, ему бросали въ ротъ новый пріемъ соли. Особенно ревностно исполнялъ это самъ директоръ. Этотъ человкъ уже до того сдлался звремъ, что для него было истинное наслажденіе — удвоивать мученія страдальца именно въ т минуты, когда тотъ кричалъ и безъ того отъ невыносимой боли и могъ надяться криками только вызвать сожалніе и пощаду.

Уже нсколько часовъ сряду Картеръ выносилъ это безчеловчное наказаніе, имъ овладла мучительная жажда.

И прежде продолжительныя мученія возбуждали обыкновенно жажду у наказанныхъ, но въ этомъ случа, соль ее усилила во сто разъ. Тотъ, кто не испыталъ никогда сильной жажды, не можетъ понять, до чего она мучительна. У бднаго страдальца горло такъ было опалено, что онъ едва могъ дышать. Глаза были полны кровью, языкъ вислъ изъ открытаго рта. Онъ отдалъ бы все на свт за каплю воды.

Директоръ видлъ его ужасное положеніе, но не позволялъ освободить его раньше назначеннаго срока. Дисциплина прежде всего!

Одинъ только человкъ страдалъ при вид такихъ терзаній, но не смлъ этого показывать,— то былъ Эвансь. Стараніями мистера Идена въ немъ пробудилось столько добраго, что онъ сдлался человкомъ, слдовательно исключеніемъ въ тюрьм, гд господствовали зври. Онъ долго стоялъ возл наказаннаго, долго думалъ, какъ бы помочь ему и наконецъ бросился вонъ изъ комнаты. Онъ вспомнилъ, что у него есть охотничья кожаная манерка для питья: онъ зачерпнулъ въ нее воды изъ ведра, и притворясь, что затягиваетъ крпче воротникъ на наказанномъ, нагнулся къ нему и далъ ему напиться. Картеръ съ жадностью выпилъ небольшое количество воды, и какъ оно ни было мало, но имъ были устранены страшныя послдствія.

Эвансъ былъ въ это время однимъ изъ самыхъ жалкихъ жителей тюрьмы. Онъ не могъ безъ ужаса видть все, что въ ней творилось во время болзни пастора Идена. Однихъ наказывали, другіе съ трепетомъ ожидали своей очереди. Никто не могъ ручаться, что проведетъ спокойно хоть одинъ часъ, никто не зналъ средствъ избжать наказанія: вс были во власти изверга. Особенно страдали младшіе: дти были любимою жертвою директора, изъ нихъ боле всего доставалось Джозефсу, а изъ взрослыхъ — Робинзону. Ихъ чаще всхъ сажали въ кожаный воротникъ, подвергали голоду и жажд, которую никто не смлъ утолять, ихъ чаще всего лишали молитвы, свта, покоя и надежды.

Лазаретъ былъ запертъ, больные по прежнему задыхались въ своихъ маленькихъ, душныхъ комнатахъ.

Прежде, бывало, заключеннымъ позволялось нтъ въ церкви разные священные гимны, и это было для нихъ большою усладой, но Гаусъ умлъ и въ этомъ найдти вредъ, и такъ ясно доказалъ его членамъ тюремнаго комитета, что и это утшеніе, съ ихъ разршенія, было отнято у несчастныхъ.

Много, много совершалось ужасныхъ длъ! Какъ часто приходили отворять комнату больнаго, и находили тамъ одинъ трупъ! Никто не зналъ, какъ несчастный умеръ, когда онъ умеръ! Можетъ быть, малйшая помощь возвратила бы его къ жизни, но никто не входилъ къ нему иначе, какъ въ назначенный часъ для принесенія пищи, никто не видалъ его послднихъ терзаній. Онъ умиралъ, какъ въ степи: безъ родныхъ, безъ друзей. Можно себ представить, какъ тяжелы были такія предсмертныя минуты!

Одного больнаго, напримръ, заперли въ восемь часовъ. Въ двнадцать часовъ ночи у него появилась предсмертная жажда, онъ сталъ просить воды, но около него никого не было, никто его не слыхалъ. Въ жару, задыхаясь, несчастный всталъ съ кровати, доползъ до кружки съ водою, и только что поднесъ ее ко рту, какъ упалъ безъ чувствъ на полъ и тутъ же умеръ. На другое утро вынули у него изъ рукъ тюремную собственность и положили его трупъ на кровать,— какъ будто онъ на ней и умеръ спокойно.

Умирающіе и умершіе были однако счастливе живыхъ, а живые врно вс счастливе Робинзона и Джозефса.

Каждый ихъ день былъ рядъ страданій, нужно было только удивляться одному: откуда у нихъ бралось силы переносить все, Что приходилось на ихъ долю.

Человкъ, правда, можетъ многое перетерпть и въ физическомъ, и въ нравственномъ отношеніи, но нужно по-крайней-мр давать ему маленькіе промежутки между мученіями. Нужно, чтобы онъ отдохнулъ, собрался съ силами встртить новое страданіе. Но у Джозефса и Робинзона не было ни минуты отдыха, ихъ мучили постоянно, силы ихъ должны были безпрерывно истощаться, ни чмъ не подкрпляемыя.

Джозефсъ весь исчахъ, у него отъ тла остались почти одн кости, глаза его совершенно потухли и опали, онъ едва передвигалъ ноги. Ему было только шестнадцать лтъ, но Гаусъ усплъ подавить въ немъ и молодость и здоровье. Джозефса можно было принять за старика.

Разъ какъ-то Робинзонъ блилъ корридоръ и пристально смотрлъ на какую-то чахлую фигуру, шатающуюся, едва движущуюся, ему хотлось знать кто это. Вдругъ эта фигура подошла къ нему и сказала:

— Робинзонъ, это я — Джозефсъ.

— Ну, какъ они теперь съ тобой обходятся?

— Тише, Робинзонъ. Они меня убиваютъ.

— Разбойники! И меня тоже хотятъ доканать, во что бы то ни стало!

— Фрей идетъ.

Робинзонъ скоре мазнулъ блилами по своимъ панталонамъ и указалъ на блое пятно Джозефсу. Они поняли другъ-друга, и на слдующій разъ Джозефсъ узналъ Робинзона по его панталонамъ, потому что лица у нихъ всегда были закрыты.

— Я больше не могу выносить такой жизни, я отправлюсь къ батюшк.

— А гд твой отецъ?

— Онъ умеръ.

— Ну, такъ я теб скажу, что я съ тобой не согласенъ. Мн тоже приходится очень жутко, но я ни за что не умру, я прежде изведу Гауса. Жду только одного: выздороветъ мистеръ Иденъ, или нтъ. Если да, то намъ нечего о себ заботиться: онъ насъ спасетъ, если же онъ умретъ, чего Боже сохрани, то я уже отъискалъ мстечко, откуда могу достать хорошій кирпичъ для Гауса.

— Пусть лучше онъ насъ убиваетъ, Робинзонъ, чмъ мы его. Богъ съ нимъ!

— Нтъ, нтъ, я только и жду того дня, когда потеряю всю надежду.

— А я давно ее потерялъ. Мн Гаусъ только каждый день и повторяетъ, что сдлаетъ мн жизнь адомъ, и прекрасно исполняетъ это общаніе. Однако, какъ бы насъ не застали. Прощай, Робинзонъ. Я чуть живъ, можетъ быть, намъ больше и не придется никогда съ тобой говорить.

— Полно, не говори такъ, мн больно.

Джозефсъ зарыдалъ въ отвтъ на это участіе.

Это было тотчасъ посл завтрака. Обда Джозефсъ не получилъ, потому что не исполнилъ, какъ обыкновенно, своего огромнаго урока. Ему дали немного хлба и воды, и опять отправили за рукоятку, съ страшными угрозами. Джозефсъ стоналъ, онъ былъ такъ обезсиленъ, что ршительно не могъ работать, и мистеръ Гаусъ тотчасъ же веллъ подвергнуть его обыкновенному наказанію. Кожаный воротникъ явился на сцену. Давно уже Джозефсъ научился молча предаваться своимъ мученіямъ, но на этотъ разъ онъ сталъ выражать сильный протестъ.

— Лучше бы ужъ прямо меня убили, чмъ такъ мучить.

— Молчать! крикнулъ мистеръ Гаусъ.

— Вдь вы знаете, что задаете мн урокъ не по силамъ.

— Молчать, негодяй! Завязать ему крпче горло!

— Ахъ, нтъ, нтъ! Вы мн его перержете. Я буду молчать, сэръ. Впрочемъ, вы видите, что мн уже не долго осталось жить.

Гаусъ продолжалъ угрозы и ругательства.

Бдный Джозефсъ провелъ часъ въ самыхъ ужасныхъ мученіяхъ: такъ ему сильно затянули горло.

Губы жертвы посинли, лицо судорожно сжималось,— вдругъ кто-то изъ окружающихъ за него вступился, это былъ Эваисъ.

Мсяца два тому назадъ, онъ совершенно равнодушно смотрлъ на такія мученія,— такъ онъ былъ жестокъ. Но мистеръ Иденъ обратилъ вниманіе на его зачерствлую душу, старался преобразовать Эванса, пробудить въ немъ чувства, напомнить ему, что онъ человкъ. И вліяніе пастора не осталось безъ плодовъ: Эвансъ измнился такъ, что ему самому не врились его прошлые поступки.

Видя, какъ глаза Джозефса блуждали отъ отчаянія, Эвансъ замтилъ:

— Мистеръ Фрей, ужь не слишкомъ ли это?

— Что такое слишкомъ? Мы исполняемъ приказанія нашего начальника.

— Да зачмъ же такъ крпко стягивать горло? Посмотрите, я не могу просунуть пальца между воротникомъ и шеей. Вдь это просто стыдъ, обращаться такъ съ христіаниномъ.

Только что онъ усплъ выговорить эти слова, какъ Джозофсъ закричалъ страшнымъ, дикимъ, мучительнымъ голосомъ. Въ этомъ крик выражалось столько скорби, столько отчаянія, что сердце раздиралось на части. Потомъ несчастный началъ рыдать, слезы облегчили бы его, но воротникъ мшалъ и рыданіямъ, онъ такъ въ немъ задыхался, что не могъ плакать.

Наконецъ онъ совсмъ почернлъ, замолкъ и казалось испускалъ послднее дыханіе.

— Боже мой, что вы длаете? сказалъ Эвансъ, вдь онъ умретъ у насъ на глазахъ. Освободите его.

— Вылить на него ведро воды, сказалъ директоръ.

Это было тотчасъ же исполнено, и ровно въ шесть часовъ Джозефса освободили отъ нестерпимыхъ мученій.

Фрей не замедлилъ донести директору о заступничеств Эванса.

— Онъ за все разомъ мн поплатится, замтилъ съ зврскимъ взглядомъ мистеръ Гаусъ.

Потомъ, обращаясь къ Джозефсу, онъ сказалъ:

— Я сдлаю твою жизнь адомъ, мерзавецъ. Ты смешь говорить, что тебя мучатъ? Завтра же ты у меня узнаешь, что значитъ мучить. По-крайней-мр не напрасно будешь это говорить.

Джозефсъ рыдалъ, но не отвчалъ ни слова. Его дотащили до его комнаты. Онъ былъ счастливъ мыслью, что хоть тутъ успокоится на нсколько минутъ.

Газъ въ его комнат былъ зажженъ, онъ радовался этому, потому что весь страшно продрогъ. Онъ доползъ до газа и погрлъ у него руки. Онъ благословлялъ свтъ: это былъ его единственный товарищъ.

Покуда онъ любовался имъ, вдругъ дверь отворилась и вошелъ Фрей.

— Ахъ, это врно ужинъ! И прекрасно, я такъ голоденъ, подумалъ несчастный.

Но онъ ошибся. Фрей шелъ прямо къ газу.

— Не безпокойтесь, мистеръ Фрей, онъ хорошо горитъ, сказалъ Джозефсъ.

Отвта не было, но и газа не стало въ одну минуту. Кругомъ все стемнло.

— Что это такое? спросилъ Джозефсъ, вы нечаянно погасили огонь, мистеръ Фрей.

— Нтъ, не нечаянно. Велно быть теб дв недли безъ газа.

Джозефсъ началъ громко рыдать съ отчаянія. Онъ такъ рыдалъ, что новый пасторъ, проходя мимо его комнаты, веллъ Эвансу ее отворить и вошелъ туда съ нимъ вмст.

Они застали Джозефса стоящаго посреди комнаты, онъ дрожалъ отъ холоду въ своей промокшей одеждъ. Ужасно было видть его страдальческое лицо.

Пасторъ утшалъ его общими мстами, говорилъ, что терпніе лучшее лекарство.

Утшеніе это было такъ безцвтно, что Джозефръ прицлъ его за насмшку надъ своимъ несчастіемъ. Пасторъ, думая, что сдлалъ все нужное, вышелъ.

Эвансъ остался у Джозефса.

— Не плачь, не кричи, мн больно тебя слушать, говорилъ Эвансъ.

— Ахъ, мистеръ Эвансъ? ахъ, о! что я сдлалъ, чтобы такъ страдать? Матушка! матушка!

Эвансъ подумалъ: ‘у него есть мать, и можетъ быть даже онъ ея любимецъ. Что если бы она его теперь увидла!’

Потомъ онъ уложилъ его въ кровать и хорошенько укуталъ, говоря:

— Ты согрешься скоро, если будешь лежать спокойно. Да пожалуйста, не думай ни о чемъ.

Джозефсъ улегся, но все еще не могъ удержать рыданій. Онъ обратилъ печальные глаза къ Эвансу съ выраженіемъ искренней благодарности за его доброту и подалъ ему руку. Эвансъ съ чувствомъ пожалъ ее. Онъ былъ счастливъ, что могъ хоть сколько-нибудь помочь несчастному, могъ сказать ему доброе слово.

— Прощай, сказалъ Эвансъ Джозефсу, уходя.

Джозефсъ дйствительно мало-по-малу сталъ согрваться, рыданья его становились все рже и рже, онъ нсколько успокоился и заснулъ. Сонъ былъ истиннымъ для него спасеніемъ: хоть тутъ онъ забывалъ настоящее. Иногда онъ вздрагивалъ и начиналъ молитву, но тотчасъ же опять засыпалъ.

Вдругъ комната его освтилась, какая-то грубая рука толкнула его и строгій голосъ прозвучалъ надъ его ушами:

— Вставай.

— Зачмъ? что такое?

— Затмъ, что мн нужна твоя кровать.

Джозефсъ всталъ, пораженный.

— Неужели вы и кровать у меня берете?

— Приказаніе директора: на дв недли безъ кровати и газа.

— На дв недли? Ха! ха! ха! ха! ха!

— А, такъ это теб смшно!..

— Мн смшно, что мастеръ Гаусъ воображаетъ, что меня можно на дв недли оставить безъ постели. Да я въ это время, разумется, найду себ и безъ него спокойную постель.

Годжсъ не понялъ этихъ словъ, взялъ кровать и пошелъ къ двери.

— Мистеръ Годжсъ, а вы не хотите со мной проститься?

— Отчего же и нтъ. Прощай.

— Нтъ, вы мн дайте руку. Вотъ мистеръ Эвансъ далъ мн руку.

— Вотъ какъ, такъ онъ теб далъ руку? Для чего же это?

— Дайте мн руку, когда я вамъ протягиваю свою. Посл сами будете раскаяваться, что не дали.

— Пожалуй, на, возьми мою руку. Только откуда у тебя вдругъ явились такія нжности, это не передъ добромъ. Завтра утромъ зайду къ теб къ первому.

— Зайдите, мистеръ Годжсъ, по-крайней-мр тогда не раскаетесь, что дали мн руку сегодня.

Въ эту минуту принесли Джозефсу, вмсто ужина, шесть унцій хлба и немного воды.

— Мн больше ничего не нужно, сказалъ спокойно Джозефсъ.

Годжсъ ушелъ.. Было семь часовъ вечера. Джозефсъ остался одинъ посреди мрака, онъ чувствовалъ сильную дрожь, а согрться не было ни какихъ средствъ.

Онъ ходилъ по своей комнат взадъ и впередъ, зубы его дрожали и онъ бросился, какъ собака, на холодный полъ. Камень былъ однако такъ холоденъ, что несчастный долженъ былъ встать и началъ опять ходить.

Въ это самое время въ мягкихъ, теплыхъ постеляхъ спали крпкимъ, спокойнымъ сномъ Гаусъ, новый пасторъ, Годжсъ, Фрей, и вс члены тюремнаго комитета. На нихъ было сухое блье, въ ихъ комнатахъ было тепло, лежать имъ было мягко, одяла у нихъ были фланелевыя, что же имъ было за дло, какъ спитъ несчастный Джозефсъ, да и могли ли они сочувствовать, до чего ему худо! Лишь бы имъ было хорошо.

XIX.

Полночь!

Джозефсъ дрожалъ, лежа на полу у дверей и прислушивался.

— Кажется они спятъ, теперь самое время.

Гаусъ, Годжсъ, Фрей, вс храпли, не заботясь о немъ ни мало.

XX.

Второй часъ!

Взошелъ мсяцъ, но небо было облачное и воздухъ холодный. Джозефсъ стоялъ на стул у окна. Мрачныя мысли смнялись одна другою въ голов бднаго заключеннаго. Ему не оставалась ни какой надежды, впереди ожидало его одно зло, но онъ такъ привыкъ къ своему безвыходному положенію, что думалъ о немъ спокойно, не волнуясь. Его занимало — догадываться какое наказаніе Гаусъ готовилъ ему для слдующаго дня, когда говорилъ, что тогда только Джозефсъ узнаетъ, что значитъ мучить. ‘Неужели есть что-нибудь хуже, ужасне того, что меня заставляютъ меня переносить теперь?’ думалъ онъ. ‘Впрочемъ, Гаусъ способенъ выдумать еще что-нибудь, такое варварство, какого не ожидаешь. Такъ лучше отнять у него завтрашнее удовольствіе — наслаждаться моими мученіями. Да, лучше разомъ отъ всего отдлаться. Вотъ и мсяцъ, вотъ и небо, и въ немъ Господь Богъ. Онъ видитъ, что я хочу сдлать, но приметъ ли Онъ меня, несчастнаго, къ себ? Можетъ-быть то, что я сдлаю, очень худо, но вдь Онъ знаетъ сколько я перетерплъ. Больше терпть я не въ силахъ. Мистеръ Иденъ говорилъ мн всегда, что Онъ за несчастныхъ. Но можетъ-быть, Онъ разгнвается на меня за то, что я сдлаю. Господи, прости меня…

‘Люди живутъ и до восьмидесяти, а мн только пятнадцать. Но что же мн въ жизни? вдь я уже и теперь не похожъ на человка… такъ изломанъ, такъ изуродованъ по милости мистера Гауса. Такъ не нужно терять времени, а то руки окоченютъ такъ, что я не въ состояніи буду ими владть.

‘Мистеръ Эвансъ будетъ на меня сердиться, да что же мн длать? Да благословитъ его Господь Богъ за его доброту ко мн, и мистера Идена тоже, надюсь, что онъ выздороветъ. Платокъ у меня довольно старый, какъ бы не оборвался, впрочемъ вдь во мн всу нтъ и половины противъ прежняго.

‘Матушка будетъ грустить — что же длать? О, моя родная, ангелъ мой! Врно теб кто-нибудь разскажетъ, сколько я до того перестрадалъ, тогда ты сама скажешь: ‘И лучше, что онъ такъ сдлалъ, чмъ мучиться каждый день, какъ собака’. Впрочемъ вдь я, все равно, наврное умеръ бы въ эти дв недли.’

‘Теперь время, никого не слышно. Матушка, прости меня. Что же мн длать? Господи, прости меня!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Два часа, все тихо, спите, господа,

XXI.

Было прекрасное утро. Весь свтъ пробудился. Проснулись — директоръ, тюремщики, пасторъ, и вс они встали спокойные, довольные собой. Никого изъ нихъ не тяготила мысль, каково провелъ ночь несчастный Джозефсъ.

Директоръ пошелъ осматривать тюрьму, вошелъ въ кухню, отнялъ отъ порціи Джозефса половину, потомъ приготовилъ по новой метод рукоятку для какого-то несчастнаго, то-есть привсилъ тяжелый блокъ, чтобы рукоятку, и безъ того тугую, было еще трудне вертть, наконецъ сталъ вызывать по списку тхъ заключенныхъ, которые были назначены для тяжелой работы,— очень сердился, что Джозефсъ не являлся по вызову, и пошелъ къ его комнат. Подойдя, онъ увидлъ двухъ тюремщиковъ, стоявшихъ въ открытыхъ дверяхъ съ пораженнымъ видомъ.

— Что же вы на него смотрите? тащите его къ рукоятк! закричалъ Гаусъ.

— Попробуйте сами его потащить, мрачно отвчалъ Годжсъ.

Директоръ былъ пораженъ такимъ дерзкимъ отвтомъ, и бросился въ иступленіи, съ проклятіями въ комнату. Наступило мертвое молчаніе. Напрасно онъ истощался въ ругательствахъ, Джозефсъ ихъ не слышалъ, мистеръ Гаусъ осыпалъ ими трупъ.

Холодное тло Джозефса лежало на средин комнаты. Гаусъ стоялъ надъ нимъ съ открытымъ ртомъ, но уже не говорилъ ни слова. Даже онъ пересталъ проклинать отъ удивленія. Фрей стоялъ серьозно и молча, а Годжсъ дрожалъ. Одна половина носоваго платка висла изъ окна, другая лежала на полу возл тла, платокъ былъ точно разрзанъ ножемъ. Гаусъ это видлъ и все понялъ въ одинъ мигъ.

Уже не въ первый разъ, и вроятно не въ послдній, приходилось мистеру Гаусу видть, что его жертвы отдлывались отъ него такимъ образомъ. Онъ оледнлъ отъ злобы.

Спустя минуту, онъ сказалъ:

— Негодяй сдлалъ это мн на зло. Онъ бросилъ гнвный взглядъ на трупъ.

Этотъ несчастный случай привелъ въ ужасъ даже Годжса и Фрея, они оба съ презрніемъ смотрли на Гауса. Онъ имъ казался гадкимъ.

Годжсъ вышелъ изъ комнаты.

Въ корридор онъ встртился съ Эвансомъ, который разговаривалъ съ какимъ-то джентльменомъ. Годжсъ былъ такъ взволнованъ, что Эвансъ съ испугомъ спросилъ, не случилось ли чего-нибудь особеннаго.

— Пойдешь, такъ самъ увидишь, былъ отвтъ.

— Боже мой, врно случилось что-нибудь ужасное? сказалъ Эвансъ.— Сэръ, онъ обратился къ джентльмену, съ которымъ разговаривалъ:— вы не ходите, останьтесь тутъ. Врно что-нибудь страшное.

Когда Эвансъ вошелъ въ комнату Джозефса, тамъ происходилъ слдующій разговоръ между Гаусомъ и Фреемъ.

— Это скверная исторія, Фрей.

— Правда, очень скверная.

— Если мистеръ Иденъ когда-нибудь выздороветъ, такъ онъ за это уничтожитъ и меня, и тебя.

— Меня, сэръ! Я только повинуюсь приказаніямъ. Я говорилъ вамъ, что вы зашли слишкомъ далеко, вы меня не слушались.

— И очень худо длалъ, что не слушался, потому что ты одинъ всегда непритворно мн преданъ. Однако, что же намъ длать?

— Да не лежать же ему на полу. Принести бы кровать и уложить его.

— Правда. А, вотъ и Эвансъ. Принеси кровать No 15.

Эвансъ задрожалъ отъ ужаса, увидвъ трупъ Джозефса на полу. Потомъ онъ обратился къ вошедшему Годжсу и сказалъ:

— Ты вынесъ кровать, такъ ты и принеси.

Годжсъ молча пошелъ за кроватью.

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Иденъ, холодно-вжливо поклонился мистеру Гаусу, тихо подошелъ къ покойнику и сталъ передъ нимъ на колни, говоря:

— Бдное дитя! я этого ожидалъ, еще шесть недль тому назадъ онъ былъ такъ худъ, такъ блденъ, такъ изнуренъ. Онъ долго былъ боленъ, мистеръ Гаусъ? Врно долго, потому-что? остались одн кости. Гаусъ и Фрей пришли въ замшательство. Вдругъ мистеръ Иденъ сказалъ съ удивленіемъ:— Что это? Онъ весь мокрый. Отчего это? мистеръ Гаусъ, можете ли вы мн сказать причину?

Гаусъ не говорилъ ни слова, но за него отвчалъ Эвансъ.

— Да его поливали водой вчера вечеромъ, когда онъ былъ въ кожаномъ воротник, сказалъ Эвансъ мистеру Идену.

— Какъ? разв онъ былъ вчера вечеромъ еще здоровъ? такъ отчего же онъ умеръ?

— Ахъ, сэръ, закричалъ Эвансъ, посмотрите, что это въ окн?

Мистеръ Иденъ увидлъ платокъ, потомъ синеву на ше умершаго, и отступилъ на нсколько шаговъ. Онъ пришелъ въ ужасъ, увидвъ, что тутъ самоубійство.

— Сэръ, простите его, сказалъ Эвансъ. Каждый изъ насъ сдлалъ бы то же самое на его мст. Если бы вы знали, какъ его мучили, что онъ переносилъ! Вчера еще онъ кричалъ, что они его убиваютъ.

— Молчать! закричалъ директоръ. Дерзкая тварь! Какъ ты смешь такъ говорить? Молчать!

— Полно, Эвансъ, сказалъ мистеръ Иденъ.— Тутъ не мсто для споровъ. Боже мой, въ какомъ я отчаяніи! Я такъ старался исправить Джозефса, я такъ надялся на успхъ, и вдругъ, что же? Онъ посягнулъ на свою жизнь, онъ умеръ величайшимъ гршникомъ. Боже мой! зачмъ это такъ?

— Мистеръ Иденъ, отвчалъ Эвансъ:— поврьте, что ему смерть улыбалась больше жизни, и неудивительно. Я теперь разскажу какъ его терзали, я разскажу все. Прежде, я былъ скрытенъ, боялся, чтобы за мой длинный языкъ не остались жена и дти безъ куска хлба, но теперь я человкъ, я стою за правду и знаю, что Господь Богъ меня не оставитъ.

Тутъ Эвансъ началъ подробно всю трогательную повсть страданій Джозефса, и наконецъ, сказавъ, какъ онъ его оставилъ закутаннымъ въ постел, гд больной сталъ понемногу согрваться, прибавилъ торжественно:

— Теперь, сэръ, спросите директора, гд эта кровать, въ которую я уложилъ несчастнаго мальчика. Ея тутъ нтъ.

Въ эту самую минуту Годжсъ вошелъ съ кроватью, приговаривая:

— Вотъ, лучше бы вчера вечеромъ оставили ему кровать, а то теперь велятъ принести, когда ему все равно лежать на полу или на кровати.

— Я кто же взялъ у него кровать вчера? спросилъ Эвансъ.

— Я, отвчалъ Годжсъ:— потому что мн велли, разумется,

— Такъ ты долженъ разсказать мн подробно все, что онъ теб тогда говорилъ, потому что ты послдній его видлъ.

— Извольте, сэръ, только пожалуйста, закройте ему лицо, не могу его видть.

Мистеръ Иденъ закрылъ лицо Джозефса платкомъ.

Годжсъ началъ:

— Когда я ему объявилъ, что онъ будетъ дв недли безъ газа и кровати, то онъ расхохотался и сказалъ, что мистеръ Гаусъ напрасно думаетъ, что можетъ оставить его на дв недли безъ кровати, что онъ очень скоро, раньше двухъ недль, найдетъ себ спокойную постель. Онъ просилъ меня сказать это мистеру Гаусу, а я ему отвчалъ, что не скажу, потому что его и безъ того довольно наказываютъ и мучатъ.

— Я очень доволенъ, что ты такъ отвтилъ, сказалъ мистеръ Иденъ.

— Потомъ онъ просилъ дать ему руку на прощаніе, и я далъ. Отчего же было и не дать? Вдь я ничего противъ него не имлъ, а длалъ только то, что мн приказывали.

Вдругъ мистеръ Гаусъ вмшался въ разговоръ.

— Я слушалъ долго и очень терпливо, мистеръ Иденъ, сказалъ онъ:— я хотлъ знать, долго ли вы будете себ позволять быть за-одно съ моими подчиненными противъ меня, но вижу, что вашей смлости нтъ границъ.

— Я и не думалъ о васъ въ эту минуту, отвчалъ мистеръ Иденъ. Я теперь занятъ судьбой этой несчастной души, такъ гд же мн думать о васъ? Да и стоитъ ли того?

— Вжливо, нечего сказать! Однако же въ тюрьм директоръ, кажется, что-нибудь значитъ, а у насъ теперь — ровно ничего. Пойдемъ, Фрей, у насъ есть занятія. И они вышли. Черезъ нсколько минутъ вышелъ и Годжсъ.

— Видите ли, сэръ, сказалъ Эвансъ: — настоящій-то убійца не Годжсъ.

— Теперь не время объ этомъ разсуждать. Благодари Бога, что ты въ этомъ не виноватъ, и оставь меня съ нимъ наедин.

Эвансъ ушелъ, а мистеръ Иденъ сталъ на колни и долго молился за душу умершаго.

XXII.

Когда мистеръ Иденъ, посл своей болзни, опять показался въ тюрьм, онъ былъ еще очень блденъ и слабъ, но болзнь въ немъ была уничтожена.

Вотъ какимъ образомъ была спасена жизнь этого рдкаго, достойнаго человка.

Сусанна, черезъ двадцать часовъ посл своего отъзда, возвратилась съ докторомъ Гольсономъ, другомъ мистера Идена. Сіяющая отъ восторга, она подвела врача къ постели больнаго и оставила ихъ наедин.

Мистеръ Иденъ подробно разсказалъ ходъ болзни и ея причины, докторъ пересмотрлъ вс прописанные рецепты и сказалъ:

— Лечили отлично, нечего сказать. Ты былъ слабъ, теб давали средства, чтобы ослабить тебя еще больше. Ты ничего не могъ сть, значитъ, ничмъ не могъ подкрплять своихъ силъ,— они у тебя отнимали послднія. Ты былъ раздраженъ — тебя раздражали еще больше. По этому и вышло: отъ раздраженія — воспаленіе, а отъ воспаленія — сильная опасность для жизни. Но я тебя вылечу, будь покоенъ, я примусь за дло иначе.

Мистеръ Гольсонъ ревностно принялся за леченіе: онъ пробылъ возл больнаго друга всю ночь и весь слдующій день. Мистеръ Иденъ сталъ уже чувствовать облегченіе, и провелъ день гораздо покойне обыкновеннаго.

Къ ночи онъ заснулъ и спалъ до девяти часовъ утра. Сонъ этотъ его очень укрпилъ, и на другой день онъ уже былъ далекъ отъ опасности. Докторъ ршился его оставить на попеченіе одного изъ своихъ помощниковъ, который пріхалъ вслдъ за нимъ.

Больной былъ въ хорошемъ расположеніи духа и чувствовалъ аппетитъ. Все это говорило въ пользу выздоровленія. Передъ отъздомъ мистеръ Гольсонъ сказалъ своему другу:

— Френсисъ, слава Богу, ты спасенъ. Теперь я могу теб сказать, что ты былъ въ большой опасности. Еслибы ты прислалъ за мной двумя днями позже, то не было бы никакихъ средствъ исправить то, что здшній эскулапъ напортилъ въ твоемъ организм.

— Другъ мой! спаситель мой! благодарю тебя, еслибы ты зналъ, до чего моя жизнь нужна!

— Поврь, я это очень хорошо знаю.

— Скажи только одно: чмъ я буду въ состояніи когда-нибудь отблагодарить тебя за эту огромную услугу?

— Однимъ только, другъ мой: переживи меня, и тогда мы квиты.

— Друзья молча пожали другъ другу руку, и разстались.

Помощникъ мистера Гольсона въ точности исполнялъ его приказанія, и больной постоянно поправлялся.

Сусанна никого къ нему не пускала. Разъ какъ-то приходилъ Эвансъ сказать, что съ заключенными обращаются безчеловчно. Сусанна отвчала, что мистеръ Иденъ такъ опасенъ, что этого не возможно довести до его свднія.

Щеки больнаго начали округляться, глаза становились свтле, аппетитъ былъ какъ у здороваго, только слабость не позволяла ему встать.

Чмъ лучше онъ себя чувствовалъ, тмъ боле ему хотлось навстить заключенныхъ. Сусанна его увряла, что въ тюрьм все измнилось, все спокойно, но ему не врилось. Онъ сильно туда порывался, его не пускали.

Въ одно прекрасное утро онъ проснулся раньше своихъ сидлокъ, и тихонько отъ нихъ, опираясь на палку, отправился ходить по тюрьм.

Онъ засталъ Джозефса мертвымъ и всю тюрьму въ стонахъ. Въ тотъ же самый день онъ получилъ нсколько утшительныхъ строкъ изъ министерства внутреннихъ длъ, въ которыхъ было сказано, что вскор будетъ отправленъ тюремный инспекторъ произвести слдствіе по жалоб Идена. Инспекторъ этотъ исполнялъ свою обязанность, сколько слышалъ мистеръ Иденъ, съ полною добросовстностью, и потому нельзя было ожидать, чтобы онъ сталъ дйствовать за-одно съ директоромъ.

Но время шло, шло, мистеръ Иденъ каждое утро вставалъ въ надежд, увидть въ этотъ день давно ожидаемаго гостя, но инспекторъ все не халъ. Наконецъ мистеръ Иденъ написалъ ему письмо, и получилъ отвтъ такаго содержанія, что ему дйствительно поручено разсмотрть жалобу мистера Идена, но не предписано непремнно теперь же постить тюрьму, что въ настоящее время онъ объзжаетъ вс тюрьмы, и когда прійдетъ очередь, то задетъ и въ эту, что это будетъ недль черезъ шесть.

Легко сказать — черезъ шесть недль! но подумать, что въ эти шесть недль нсколько страдальцевъ могутъ пасть жертвами тиранства мистера Гауса — ужасно!

Такъ и вышло. Не прошло трехъ дней изъ назначенныхъ шести недль, какъ случилось страшное происшествіе съ Джозефеомъ.

Помолясь за него, мистеръ Иденъ тотчасъ же описалъ это событіе въ новомъ письм въ министерство внутреннихъ длъ, говоря въ заключеніе: ‘Я уже въ послднемъ письм говорилъ вамъ, что вы отвчаете, съ той минуты, за каждаго погибшаго отъ мученій. Значитъ, смерть этого несчастнаго мальчика на вашей отвтственности. Черезъ три дня я его хороню, и если въ продолженіе этихъ трехъ дней вы все-таки никого не пришлете для слдствія, то я предупреждаю васъ, что обращусь къ самой королев, распубликую въ журналахъ ужасное положеніе заключенныхъ и ваше пренебреженіе къ моимъ оффиціальнымъ обличеніямъ. Дйствуйте какъ знаете, я вамъ объявилъ, какъ я буду дйствовать.’

На это письмо онъ очень скоро получилъ удовлетворительный отвтъ: ‘Такъ какъ въ этотъ разъ мистеръ Иденъ привелъ такой вопіющій фактъ въ доказательство варварскихъ поступковъ мистера Гауса,— самоубійство заключеннаго въ слдствіе мученій, которымъ его подвергалъ директоръ,— то, безъ всякаго замедленія, будетъ присланъ ревизоръ,— а въ случа, если дло приметъ оборотъ запутанный, будетъ наряжена, для изслдованія, цлая комиссія’.

Мистеръ Иденъ былъ очень доволенъ этимъ отвтомъ, ему улыбалась уже будущность заключенныхъ, и онъ съ веселымъ лицомъ, съ надеждой въ сердц отправился навщать ихъ.

Прежде всхъ онъ зашелъ къ Робинзону, и что же? Онъ нашелъ этого несчастнаго въ такомъ вид, какъ бывало прежде, до пасторскихъ наставленій, до стараній его утшить, улучшить его нравственность.

Робинзонъ сидлъ мрачный, съ потупленными въ землю глазами, лицо его было оборочено къ стн. Вдругъ онъ вскочилъ съ смющимся лицомъ, громко закричалъ и бросилъ какой-то кирпичный обломокъ съ такой силой, что чуть не сбилъ съ ногъ мистера Идена.

Увидвъ пастора, Робинзонъ сконфузился.

— Ну, какъ твое здоровье?

— Хуже, чмъ до вашей болзни, сэръ. Худо намъ было безъ васъ, очень худо.

— Да, кажется.

— Вы еще во-время пришли. Спасите бднаго Джозефса. Они его просто убиваютъ, онъ мн самъ это говорилъ.

— Да ты самъ что-то очень блденъ.

— Теперь поправлюсь, когда вы съ нами.

— Что это такое?

— Что?

— Да вотъ это?

— Это,— это кирпичъ, сэръ.

— Откуда ты его взялъ?

— Нашелъ на двор.

— Что же ты хотлъ съ нимъ длать?

— Ничего особеннаго, сэръ.

— Робинзонъ, не лги, говори правду.

— Хорошо, сэръ. Я вамъ скажу все, только прежде скажите мн, что дороже: одна жизнь или двадцать? Разумется, двадцать. Такъ грхъ, или нтъ — лишить жизни одного человка, для того, чтобы этотъ человкъ не лишилъ жизни двадцать другихъ людей?

— А, такъ вотъ для чего былъ этотъ кирпичъ. Понялъ, понялъ. Такъ вотъ плоды моихъ наставленій… Вы вс приводите меня въ отчаяніе. Вы меня убиваете.

— Ради Бога, сэръ, не говорите такъ. Выслушайте меня. Вдь я хотлъ его убить только въ такомъ случа, если вы не выздоровете. А теперь вы здоровы и съумъете насъ освободить отъ варвара другими путями, не такими, какъ я собирался. Простите меня, сэръ. Не сердитесь на меня, неужели вы захотите, чтобы такой негодяй, какъ Гаусъ, былъ причиной нашей ссоры? Лучше скажите, сэръ, здоровы ли вы? совсмъ ли вы поправились? Буду ли я васъ каждый день видть въ моей комнат?

И глаза вора наполнились слезами.

Мистеръ Иденъ улыбнулся и вздохнулъ. ‘Ты еще слабъ, сказалъ онъ Робинзону.— Намъ съ тобой нужно вмст за тебя помолиться.’

— Благодарю васъ, сэръ.

— Дай-ка пульсъ.

— Ахъ, сэръ, мн очень худо! Я такъ слабъ, такъ изнуренъ, у меня такая тоска!

— Я принесъ теб развлеченіе, нужно, чтобы ты забылъ горе, вотъ теб бумага, перо и чернилица.

— Чтожъ мн съ ними длать?

— Пиши свою исторію, только непремнно лиши правду. Не прибавляй ни одного слова, пиши только то, что съ тобой было и что ты чувствуешь. Во-первыхъ, это тебя развлечетъ, а во-вторыхъ, будетъ и польза. Когда ты потомъ самъ прочтешь свою жизнь, то врно раскаешься во многихъ дурныхъ поступкахъ и ощутительне, чмъ когда-нибудь, поймешь до чего они дурны. Ты увидишь, какъ пагубны были послдствія твоихъ преступленій, какъ одно дурное дло влекло за собой другое, а другое — третье. И ты истинно раскаешься и измнишься. И другимъ заключеннымъ полезно будетъ это прочесть.

— Ахъ, въ самомъ дл, это меня займетъ, это интересно.

Мистеръ Иденъ вышелъ изъ комнаты Робинзона, оставляя ему занятіе и надежду.

XXIII.

Только неопытные могутъ подумать, что исторія Джозефса на долго напугала мистера Гауса, и дала его мыслямъ новое направленіе. Ничего не бывало. Черезъ шесть часовъ посл смерти бднаго страдальца, опять двое несчастныхъ мучились въ кожаномъ воротник. Мистеръ Гаусъ по-прежнему осыпалъ ихъ проклятіями и страшно сердился на Фрея за то, что тотъ, занятый какою-то книгой, не тотчасъ же явился на зовъ директора.

Книга эта была отнята у Фрея и самъ мистеръ Гаусъ такъ заинтересовался ея содержаніемъ, что легъ спать четырьмя часами позже обыкновеннаго.

Въ этотъ же день онъ написалъ мистеру Вилліамсу о случившемся самоубійств, подробно описывая разные вымышленные, отвратительные пороки Джозефса.

На другой день, посл обда, мистеръ Гаусъ получилъ письмо,— отвтъ отъ Вилліамса,— который писалъ, что жалетъ о смерти Джозефса, потому что каждый такой фактъ можетъ возбуждать толки противъ ихъ системы управленія заключенными, что члены тюремнаго комитета прідутъ въ тюрьму черезъ сутки, что мистеръ Вилліамсъ совтуетъ Гаусу прямо и смло высказать свои жалобы на пастора, которому не пройдетъ даромъ его умничанье.

— Ага, подумалъ директоръ:— попался, голубчикъ. Фрей, закричалъ онъ, вотъ эти нумера поставить сейчасъ же за рукоятку. Посл обда принесешь мн рапортъ.

И мистеръ Гаусъ опять принялся за ‘Uncle-Tom’. Въ два часа принесли рапорты, онъ началъ ихъ читать:

— NoNo 40 и 45 лнились за рукояткой. No 65 подходилъ къ окну, говорилъ, что хочетъ видть свтъ. Ему одиннадцать лтъ. No 14 сказалъ одному изъ заключенныхъ, котораго освободили, и который уходилъ изъ тюрьмы: Прощай, да благословитъ тебя Господь Богъ! No 19 писалъ какую-то исторію. Онъ любимецъ пастора.

— А, это Робинзонъ. Вотъ я ему напишу завтра славную исторію на кож. Откуда онъ взялъ принадлежности для письма?

— Мистеръ Иденъ далъ.

— Очень радъ. Надюсь, ты все отнялъ.

— Да, сэръ, но какъ No 19 кричалъ, когда я отъ него все отнималъ! Ни за что не хотлъ отдать.

— Хорошо, хорошо. Будетъ ему за все.

— Сэръ, вы скоро придете въ тюрьму?

— Да, да. Вотъ твоя книга меня очень заняла, не могу оторваться, такъ любопытно.

— Да, очень занимательно, сэръ.

— А какъ ты думаешь, все ли здсь правда?

— Я думаю, что правда, сэръ. Похоже на то.

— А я думаю, что на половину правды, а на половину лжи. Ну, напримръ, можетъ ли это быть правда, что они посылаютъ мужа и жену въ разныя плантаціи, верстъ за тысячу одного отъ другаго?

— Отчего же, сэръ, вы находите это невроятнымъ?

— Разумется, этого быть не можетъ!

— Это только значитъ, что они смотрятъ на людей, какъ на зврей.

— Какой ужасъ! Это срамъ! Это достойно проклятія!

— Конечно.

И они долго разсуждали объ ‘Uncle-Tom’, многое въ этой книг поражало мистера Гауса, онъ удивлялся разнымъ варварствамъ, какъ-будто и не подозрвая, что самъ поступаетъ во сто разъ хуже. Въ заключеніе, онъ сказалъ:

— Радуйся, Фрей, что ты родился въ Британіи, и благодари за это Бога. Здсь нтъ невольниковъ, нтъ торговли людьми, здсь одинъ законъ для знатныхъ и простыхъ, для бдныхъ и богатыхъ, одно правосудіе для слабыхъ и сильныхъ.

— Что же, сэръ, вы пойдете въ тюрьму?

— Нтъ, мн хочется читать, не могу оставить этой книги.

— А какъ же на счетъ тхъ, которые записаны у меня въ рапорт.

— Да ты можешь съ ними и безъ меня раздлаться, отвчалъ Гаусъ небрежно. No 40 и 45 въ кожаный воротникъ. Мальчишку на хлбъ и на воду,— а завтра я поговорю съ членами комитета, о томъ, чтобы его получше высчь. No 14 безъ ужина, безъ кровати и безъ газа.

— А Робинзона?

— О, его безъ ужина и безъ завтрака, даже не давать ему хлба и воды. Слышишь ли? А потомъ я его засажу въ темную.

На другое утро мистеръ Гаусъ сидлъ за завтракомъ въ прекрасномъ расположеніи духа: онъ былъ твердо увренъ, что въ этотъ день побдитъ, унизитъ своего противника, и сбудетъ его съ рукъ.

Мистеръ Иденъ, напротивъ, былъ очень мраченъ. Гаусъ это замтилъ, перетолковалъ неврно и сообщилъ Фрею.— Ага, говорилъ мистеръ Гаусъ, повсилъ носъ, знаетъ, что приходится плохо.

Посл завтрака мистеръ Иденъ пошелъ къ Робинзону, и засталъ его очень угрюмымъ.

— Ахъ, сэръ, какъ я радъ, что вы пришли, они меня просто морятъ голодомъ. Вчера не дали мн ужина, сегодня завтрака, и все за….

— За что?

— За то, что я смлъ писать то, что вы мн сказали.

Мистеръ Иденъ вспыхнулъ. Жестокость и вмст съ тмъ нанесенная, ему личная обида поразили его.

— Боже мой, пошли мн терпнія еще на нсколько времени, сказалъ онъ въ слухъ.

Потомъ онъ бросился вонъ изъ комнаты, но черезъ минуту вернулся съ большимъ ломтемъ хлба и кускомъ окорока.

— шь скоре, сказалъ онъ съ состраданіемъ.

Голодный лъ, какъ волкъ, нсколько утоливъ голодъ, онъ сказалъ:

— Боже мой! спасалъ ли кто нибудь человка столько разъ, какъ вы меня? Теперь я сытъ и могу перенести и кожаный воротникъ, и все, что они придумаютъ.

— Надюсь, тебя больше не будутъ мучить.

— Ахъ, сэръ, вы не знаете, какой Гаусъ подлецъ! Вдь онъ моритъ меня голодомъ, чтобы лишить меня послднихъ силъ, чтобъ я не могъ перенести наказанія, которое онъ мн готовитъ.

— Право, мн кажется, ты объясняешь въ преувеличенномъ вид его ненависть къ теб.

— Ахъ, сэръ, хорошо, еслибъ это было такъ!

Члены тюремнаго комитета стали съзжаться въ тюрьму. Прежде всхъ, въ одиннадцать часовъ пріхалъ мистеръ Вудкокъ. Если бы мистеръ Гаусъ ожидалъ его такъ рано, то онъ веллъ бы освободить заране Картера изъ кожанаго воротника, но, на бду свою, онъ не усплъ взять этой предосторожности. Тревожно встртилъ онъ мистера Вудкока, говоря:

— Такъ непріятно: я долженъ былъ наказать одного заключеннаго очень строго.

— Чмъ онъ провинился?

— Онъ лнился за рукояткой и даже сломалъ ее. Онъ такъ былъ дерзокъ, такъ золъ, что мы не могли съ нимъ справиться иначе.

— Я посмотрю на него, покажите его мн.

Мистеръ Вудкокъ нашелъ Картера въ такомъ положеніи, что при вид его мистеру Идену длалось дурно.

Членъ комитета подошелъ къ страдальцу и сказалъ:

— Очень мн жаль тебя, но что же длать, самъ ты виноватъ, лучше бы всегда поступать по дисциплин и слушаться приказаній мистера Гауса.

Картеръ, очень понятно, не отвчалъ ни слова.

— Его скоро освободятъ сказалъ Гаусъ и отошелъ.

Мистеръ Вудкокъ пошелъ за нимъ, и Картеръ остался безъ всякаго облегченія.

Какъ различны люди на свт, и какъ одни и т же предметы представляются имъ въ разномъ свт! Когда мистеръ Иденъ въ первый разъ увидлъ это наказаніе, ему сдлалось такъ худо, что онъ едва дошелъ до своей комнаты, а мистеръ Вудкокъ, отойдя на два шага отъ наказаннаго, забылъ и его, и ужасную картину, которую видлъ.

Гаусъ понялъ, съ кмъ иметъ дло, и сказалъ:

— А вотъ есть еще одинъ заключенный, котораго придется посадить въ темную комнату.

— А что онъ сдлалъ?

— Онъ писалъ на бумаг, которую ему далъ пасторъ, разные вымыслы, непозволительныя лжи.

— Такъ что же? наказаніе только что по вин. Тутъ вовсе нтъ лишней строгости.

Они, вмст, постили нсколькихъ заключенныхъ въ ихъ комнатахъ. Мистеръ Вудкокъ везд повторялъ одно и тоже:

— Если вамъ есть на что пожаловаться, говорите теперь, вы будете удовлетворены.

А мистеръ Гаусъ везд смотрлъ такимъ взглядомъ, который значилъ:

— Смйте только сказать хоть одно слово, такъ я съ вами раздлаюсь достойнымъ образомъ, когда онъ удетъ.

— Что же мы пропускаемъ одну комнату? спросилъ Вудкокъ.

— Она пустая, сэръ, отвчалъ Гаусъ.

Но она была не совсмъ пустая. Тамъ стоялъ гробъ и лежалъ мертвый.

Въ двнадцать часовъ весь комитетъ собрался въ одну комнату для совщанія. Мистеру Гаусу объявили, что пришлютъ за нимъ черезъ полчаса.

Гаусъ раскланялся и ушелъ. Первымъ его дломъ было — приказать Фрею запереть Робинзона въ темную.

Несчастный зналъ, что всякое сопротивленіе напрасно, и потому, съ отчаяніемъ на лиц, вышелъ изъ своей комнаты по первому приказанію. Изъ всхъ ужасныхъ наказаній въ тюрьм, боле всего Робинзонъ страшился темной. Онъ взглянулъ на Гауса, думая, нельзя ли его чмъ нибудь смягчить. Но нтъ! на этомъ безчувственномъ лиц не выражалось ни тни состраданія или сочувствія,— прибгать къ нему было бы все равно, что обращаться къ камню.

На дорог Робинзонъ встртился съ мистеромъ Иденомъ, и закричалъ ему:

— Сэръ, они меня тащатъ на шесть часовъ въ темную яму, за то, что я писалъ. Ахъ! какой я несчастный, шесть часовъ тамъ просидть — ужасно!

— Нтъ, грозно проревлъ Гаусъ издали, двнадцать. Набавлено шесть за лишніе разговоры.

Робинзонъ тяжело вздохнулъ и опустилъ голову.

— Я освобожу тебя черезъ три, спокойно сказалъ мистеръ Иденъ.

Гаусъ это услыхалъ и громко расхохотался.

— Дайте мн вашу руку, сэръ, изъ сожалнія, кричалъ Робинзонъ.

Мистеръ Иденъ подалъ ему руку и сказалъ ршительно:

‘Ты будешь освобожденъ черезъ два часа, Богъ дастъ!’

Гаусъ опять разсмялся: ‘Мистеръ Иденъ выходитъ все больше и больше изъ границъ. Комитетъ узнаетъ объ этомъ,’ проговорилъ онъ.

Участіе мистера Идена нсколько подкрпило несчастнаго Робинзона и онъ шелъ съ лучемъ надежды въ эту могилу темноты, сумасшествія и смерти.

XXIV.

Члены комитета принялись за дло установленнымъ порядкомъ. Они взяли записную книгу мистера Гауса, подробно ее разсмотрли, всему въ ней поврили, и не справлялись больше ни съ чмъ и ни съ кмъ, чтобы узнать въ какой степени донесенія мистера Гауса начальству справедливы.

Тотчасъ же, не думая долго, они написали рапортъ въ министерство внутреннихъ длъ, что по новой систем управленія въ тюрьм все идетъ прекрасно, что они остались вполн довольны всмъ. Мистера Гауса они выставили старательнымъ, дятельнымъ, ревностнымъ начальникомъ. О самоубійствъ Джозефса было упомянуто только слегка, и не придано этому происшествію никакой важности.

Потомъ они послали просить къ себ директора и торжественно прочли ему вс похвалы на его счетъ.

Гаусъ почтительно раскланялся, положилъ руку на сердце въ вид изъявленія искреннйшей благодарности, и представилъ этой позой прекрасную картину скромнаго достоинства, пораженнаго неожиданною похвалою высшаго начальства.

Потомъ мистера Гауса попросили позаботиться, чтобы этотъ рапортъ былъ отосланъ на почту. И черезъ пять минутъ онъ самъ былъ на почт съ пакетомъ.

Между прочимъ дло дошло и до пастора. Члены комитета ршили, что нужно за нимъ послать, и распросить его, по жалоб, которую на него подалъ директоръ.

Послали за мистеромъ Иденомъ. Онъ въ это время читалъ молитвы надъ умирающимъ, и потому просилъ посланнаго доложить комитету, чмъ онъ занятъ, и сказать, что онъ придетъ, какъ только кончитъ свое занятіе.

Отвтъ этотъ былъ очень дурно принятъ. Какъ смлъ мистеръ Иденъ заставлять ждать живыхъ начальниковъ изъ-за умирающаго преступника!

Скоро явился мистеръ Иденъ, раскланялся почтительно и остановился, молча. Мистеръ Вилліамсъ принялъ важный видъ, чтобы показать свою важность и значеніе. Онъ началъ торжественнымъ тономъ:

— Очень жаль, мистеръ Иденъ, что мы получили на васъ важныя жалобы.

— Пожалуйста, сэръ, отвчалъ мистеръ Иденъ вжливо: говорите въ чемъ дло. Я вполн увренъ, что жалобы эти несправедливы.

— Однако мы ихъ получили отъ такого человка, къ которому имемъ довріе — отъ начальника тюрьмы, отъ самого мистера Гауса.

— А! такъ тмъ боле это неправда!

— Увидимъ въ чемъ дло: четыре воскресенья тому назадъ, вы говорили проповдь.

— Дв даже.

— Прекрасно, но одна изъ нихъ была противъ жестокости.

— Дйствительно, а другая — противъ воровства.

— Мистеръ Гаусъ считаетъ себя обиженнымъ, и говоритъ, что въ первой проповди вы намекали на него.

— Отчего же именно на него? Здсь въ тюрьм, кром его, есть еще боле тридцати жестокихъ людей?

— Такъ значитъ ваша проповдь не касалась его?

— И касалась и нтъ. Она распространялась на цлый классъ моихъ прихожанъ, къ которому и онъ принадлежитъ.

— Отчего же мистеръ Гаусъ принялъ намекъ именно на себя?

Мистеръ Иденъ улыбнулся.

— Не думайте, сказалъ онъ:— что онъ одинъ принялъ намеки эти на свой счетъ. Вотъ, напримръ, двое изъ заключенныхъ, NoNo 82 и 97, подумали тоже, потому что они были очень жестоки съ своими женами. Вообще всякій, кто знаетъ за собой какой нибудь грхъ, думаетъ, что намекаютъ именно на него, когда говорятъ объ этомъ грх. Жаль только, что моя проповдь подйствовала такъ различно: заключенные приняли это къ сердцу и отъ души раскаялись, а мистеръ Гаусъ только разсердился, и остался такимъ же.

— Послушайте, мистеръ Иденъ, намъ вообще не нравится ваше поведеніе здсь, ваши проповди, ваше вмшательство въ управленіе. Кажется, прійдется сдлать перемщеніе: вы едва ли можете оставаться при своей должности.

— Какъ, сэръ, сказалъ мистеръ Иденъ: — такъ вы воображаете, что вамъ такъ легко отршить меня отъ должности? А что скажетъ епископъ? Не думайте, что онъ вамъ дозволитъ распоряжаться за него. Вы въ вашей власти и такъ довольно свободны, можете длать много зла.

Мистеръ Вилліамсъ былъ сильно разсерженъ! Онъ даже не нашелся что отвчать отъ гнва. Онъ только очень вжливо попросилъ мистера Идена выйдти, говоря, что ему нужно посовтоваться съ прочими членами.

Мистеръ Иденъ вышелъ.

Вилліамсъ началъ съ того, что пастора нужно сейчасъ же отршить отъ должности, но другіе не соглашались, говоря, что это было бы несвоевременно.

Мистеръ Иденъ между тмъ пошелъ въ пустую комнату Робинзона и опять положилъ ему перо, бумагу и поставилъ чернилъ. Потомъ онъ отправился къ воротамъ, гд его ожидалъ какой-то незнакомый.

— Джильсъ, сказалъ онъ ему: — ступай скоре на станцію. Возьми тамъ экипажъ и хорошую лошадь и жди одного джентельмена, чтобы привезти его сюда, онъ прідетъ на станцію съ послднимъ поздомъ лондонской желзной дороги.

Потомъ онъ опять явился къ судьямъ. Мистеръ Вилліамсъ сказалъ ему холодно:

— Вы должны выбрать одно изъ двухъ: или наше дружеское замчаніе, или формальную жалобу епископу.

— Я предпочитаю справедливое несправедливому.

— Такъ жалоба будетъ отправлена.

Мистеръ Иденъ поклонился. Глаза его блистали.

— Мистеръ Гаусъ говоритъ, что вы постоянно мшаетесь въ его распоряженія насчетъ заключенныхъ, что вы всегда вооружаетесь противъ дисциплины.

— Напротивъ, я всегда за дисциплину, я только возстаю противъ незаконныхъ поступковъ директора тюрьмы.

— Кому же врить? На кого положиться?

— Вы, разумется, поврите мистеру Гаусу, а общественное мнніе — Идену!

Тутъ вмшался мистеръ Пальмеръ:

— Мы можемъ врить словамъ того и другаго, но офиціально обсуждать дло можемъ только по фактамъ, а не по словамъ.

— Однако, замтилъ Вудкокъ:— нельзя же оставить вмст мистера Гауса и мистера Идена. Они всегда станутъ мшать другъ другу, и въ тюрьм будутъ постоянные безпорядки. А вы, разумется, знаете цну мира и единодушія, мистеръ Иденъ?

— Конечно, знаю.

— Такъ возьмите на себя трудъ возстановить ихъ въ тюрьм.

— Постараюсь.

— Директоръ и вы не можете оставаться вмст,— одинъ долженъ очистить дорогу другому,— выйдти изъ тюрьмы, однимъ словомъ.

— Очень просто.

— Такъ мы не будемъ васъ принуждать, вы можете сами просятъ увольненія отъ этой должности.

— Извините, я думаю найдти другой выходъ изъ этого положенія.

— Другаго нтъ.

— А если я избавлю тюрьму отъ мистера Гауса, то миръ и единодушіе также будутъ возстановлены — и цль достигнута.

— Отъ мистера Гауса?

— Да, отъ него.

— Да вы никогда не будете въ силахъ выжить его отсюда, это невозможное дло, замтилъ мистеръ Вилліамсъ.

— А мн кажется, что возможное.

— Онъ заслужилъ наше довріе и уваженіе, мы его защитимъ.

— А все-таки съ Божіею помощію я его выживу отсюда.

— Однако ваши протесты противъ мистера Гауса, вмст съ тмъ направлены и противъ насъ. Посл этого намъ остается только не задумываться, а прямо просить начальство, отставить васъ отъ мста.

Мистеръ Иденъ поклонился.

— А пока, прибавилъ Вилліамсъ: — мы вроятно сегодня же отршимъ васъ временно, собственной властью, отъ вашей должности:

Мистеръ Иденъ поклонился.

— Мы васъ доле не задерживаемъ, сэръ, сказалъ Валліамсь дерзкимъ тономъ.

— Я скажу вамъ, господа, всего нсколько словъ: не входите въ борьбу со мной, для вашего собственнаго блага. Сейчасъ умерщвленъ въ тюрьм одинъ мальчикъ, и я берусь эти обнаружить офиціально. И кром того, у меня множество фактовъ, доказательствъ варварства мистера Гауса, которыхъ я доле скрывать не позволю. Вотъ вамъ тюремныя правила, а вотъ поступки директора за весь январь мсяцъ. Сравните то и другое, и поймите, слдуетъ ли вамъ быть на его сторон. Лучше предохраните во-время свое имя отъ позора.

Три члена комитета встали вс вдругъ.

— Приготовьтесь оставить тюрьму, сказалъ мистеръ Вудкокъ.

Мистеръ Иденъ поклонился и вышелъ.

Тотчасъ посл его ухода, члены комитета составили актъ о временномъ отршеніи пастора отъ должности, и послали за директоромъ тюрьмы.

— Вашъ отзывъ о пастор оказался совершенно справедливымъ, сказали они ему:— съ такимъ человкомъ дисциплина невозможна, вотъ актъ объ отршеніи его отъ должности.

Лицо Гауса просіяло радостью.

— Приведите это въ исполненіе.

Гаусъ вышелъ и тотчасъ же вернулся.

— Онъ не хочетъ выходить изъ тюрьмы, оказалъ мистеръ Гаусъ.

— Что значитъ: не хочетъ?

— Я передалъ ему ваше приказаніе, и онъ отвчалъ:— Скажите имъ, что они употребляютъ во зло свою власть, и что я, не пойду отсюда. Потомъ онъ далъ мн лоскутокъ бумаги и веллъ вамъ отдать.

Вотъ что было на немъ написано:

‘There is many a slip

‘Twixt the cup and the lip.’

— Что же потомъ? спросили члены комитета.

— Потомъ онъ вошелъ въ свою комнату и заперся изнутри. Такъ что его только силой можно выпроводитъ.

Такъ за чмъ же дло стало? Выпроводите его силой, сказалъ Вилліамсъ.

Но другіе члены его остановили, говоря:

— Нтъ, нтъ, какъ это можно длать, какъ разъ наживешь себ бду. Мы можемъ и тогда съ намъ справиться, когда онъ выйдетъ изъ тюрьмы добровольно.

— Я устрою, чтобы онъ вышелъ, сказалъ Гаусъ.

— И прекрасно.

Мистеръ Гаусъ сейчасъ же послалъ Фрея сказать мистеру Идену, что пріхалъ какой-то джентельменъ изъ Оксфорда и желаетъ его видть.

Мистеръ Иденъ въ это время разбиралъ свои бумаги, и только что усплъ уложить ихъ вс въ одинъ портфель, какъ у дверей послышался голосъ Фрея. На его слова, мистеръ Иденъ презрительно улыбнулся и сказалъ: — Очень хорошо, а самъ подумалъ: — Я поймаю ихъ. Въ эту минуту онъ подошелъ къ окну и увидалъ у воротъ срую лошадь, самаго лучшаго рысака со станціи. ‘А, наконецъ-то!’ вскричалъ онъ, отперъ дверь и бросился вонъ изъ комнаты съ портфелемъ въ рукахъ.

Мистеръ Иденъ улыбнулся, идя по корридору, потому что везд были разставлены часовые, которые караулили его выходъ, и наконецъ у самыхъ воротъ стояли члены комитета и мистеръ Гаусъ. Вс они торжествовали, ршись не впускать мистера Идена обратно въ тюрьму. Особенно въ ту минуту, когда пасторъ веллъ Фрею отпереть ворота, сердце мистера Гауса радостно забилось. Но что же? ворота отворились, и мистеръ Иденъ сказалъ.

— Впустите этого джентельмена.

Джентельменъ средникъ лтъ вышелъ изъ экипажа и вошелъ во дворъ тюрьмы такъ просто и свободно, какъ бы къ себ домой.

— Кто это такой? сердито спросилъ мистеръ Вилліамсъ.

— Гд директоръ? отрывисто въ свою очередь спросилъ прізжій.

Мистеръ Гаусъ выступилъ впередъ:— Я директоръ.

Прізжій подалъ ему свою визитную карточку и какую-то бумагу.

— Мистеръ Леси изъ министерства внутреннихъ длъ, сказалъ мистеръ Гнусъ членамъ.

— Это члены тюремнаго комитета, сэръ.

Мистеръ Леси поклонился и обратился къ директору,

— Сэръ, на васъ поступили очень важныя обвиненія, я пріхалъ узнать на мст, не нужно ли подробнйшее слдствіе.

— Позвольте узнать, кто возвелъ эти обвиненія, сэръ?

— Вашъ пасторъ.

— Да вдь онъ мн личный врагъ, сэръ.

— Вы не безпокойтесь. Такія должности какъ ваша, всегда сопряжены съ непріятностями. Но мы всегда имли объ васъ такіе прекрасные отзывы, что мой визитъ вроятно кончится ничмъ.

Гаусъ просіялъ отъ радости.

— Нтъ ли комнаты, гд бы мн было удобно длать допросы?

— Въ зал засданій комитета, если вамъ угодно, сэръ.

— Хорошо. Господа, не угодно ли и вамъ присутствовать:

— Сэръ, нужно вамъ замтить, что пасторъ нсколько помшанъ, сказалъ мистеръ Вилліамсъ.

— Оно и похоже на то, прибавилъ Леси.— Однако скажите, пожалуйста, что это за желчная личность была у воротъ, когда я пріхалъ?

— Это и былъ пасторъ.

— Я такъ и думалъ! Онъ, право, кажется, на все смотритъ желчно. Пошлите за нимъ, однако.

Мистеръ Иденъ, войдя, засталъ мистера Леси весело болтавшаго съ другими. Пасторъ съ перваго раза увидлъ, что и новый прізжій уже предубжденъ противъ него.

— Садитесь, пожалуйста, мистеръ Иденъ, сказалъ Леси.— Вы, кажется, больны?

— Я только что оправился отъ опасной болзни, сэръ.

— Врно отъ желчи? А? Врно у васъ разливалась желчь?

— Да, что-то въ этомъ род.

— Это ужасное страданіе! А знаете ли вы, какъ это дйствуетъ на умъ?

— Я знаю только то, какое вліяніе это иметъ на расположеніе духа и на нервы.

— Этого мало. Болзнь эта заставляетъ насъ смотрть на все съ черной стороны.

Посл этого мистеръ Леси открылъ свой портфель и сталь разбирать бумаги.

— Мистеръ Гаусъ, сказалъ онъ, вы и до ныншней должности были въ государственной служб?

— Двадцать пять лтъ, сэръ.

— И вы, кажется, были много разъ награждены за примрную храбрость?

— Точно такъ, сэръ.

— Такъ скажите, мистеръ Иденъ, можетъ ли быть храбрый человкъ жестокимъ? Я съ этимъ несогласенъ. Такъ что право, мн кажется, въ вашей вражд все правдоподобіе на сторон мистера Гауса.

— А вс факты на моей.

Мистеръ Леси улыбнулся.

— Вы получили сегодня письмо изъ министерства внутреннихъ длъ. Приготовились ли вы объяснить дло такъ, какъ требуется въ этомъ письм?

— Да, для доказательствъ у меня есть страницы дв печатныхъ, двадцать манускриптовъ, три или четыре живыхъ свидтеля, и — одно мертвое тло.

— Гмъ, господа, это кажется очень серьознымъ. А много ли вамъ нужно времени, чтобы изложить мн все дло?

— Полчаса.

— Только? Прекрасно. А знаете ли вы, что это такое?

Онъ вынулъ бумагу. Мистеръ Иденъ сказалъ:

— Врно моя отставка?

— Да. И я имю право передать эту бумагу къ немедленному исполненію, если вы не докажете, что ваши жалобы на мистера Гауса дйствительно справедливы.

Мистеръ Гаусъ былъ въ сильномъ смущеніи.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Иденъ. Это прекрасно сказано и для меня не обидно, потому что требованіе справедливо. Признаюсь, съ-тхъ-поръ, какъ я въ тюрьм, я въ первый разъ встрчаю въ комъ бы то ни было справедливость.

— Мистеръ Иденъ кажется не въ дух, сказалъ одинъ изъ членовъ комитета.

— И такъ, сэръ, мы примемся за дло? спросилъ мистеръ Иденъ, открывая свой портфель.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Гаусъ, обращаясь къ Леси, я знаю, что справедливость можно искать въ вашихъ сужденіяхъ, но не въ его словахъ. Не забудьте, что онъ мой личный врагъ.

— Мистеръ Гаусъ, сказалъ Леси, останьтесь здсь, чтобы отвчать на т обвиненія, которыя будетъ длятъ мистеръ Иденъ. Но чтобы все это не продолжалось доле получаса.

— Ну, въ полчаса-то онъ мн не успетъ много повредить, подумалъ Гаусъ. Мистеръ Иденъ сказалъ, что ему нужна журнальная тюремная книга мистера Гауса, и директоръ пошелъ за ней. Въ это время пасторъ подалъ мистеру Леси экземпляръ печатныхъ тюремныхъ правилъ.

— Вотъ, сэръ, пересмотрите ихъ внимательно и сравните съ поступками директора. Вы видите изъ правилъ, сколько разъ позволяется директору наказывать какого-нибудь преступника.

— Одинъ разъ, а за второй проступокъ наказаніе предоставляется разсмотрнію тюремнаго комитета.

— Значитъ, если мистеръ Гаусъ наказалъ одного и того же преступника два раза, то онъ поступилъ противъ закона?

— Да, то-есть противъ этихъ правилъ.

— Неугодно ли вамъ прочитать, сэръ, вотъ это.

Мистеръ Леси прочелъ, что ему указалъ мистеръ Иденъ.

— Что же? въ чемъ дло? спросилъ онъ пастора.

— Вы видите, что этими правилами дозволяется директору наказывать только двоякимъ образомъ: оставлять виновнаго одного, чтобы ему было чувствительно уединеніе, или давать ему только хлбъ и воду, но и это не должно продолжаться боле трехъ дней. Теперь, сэръ, не угодно ли вамъ пойдти со мной, чтобы видть поступки мистера Гауса, или по-крайней-мр слышать объ нихъ.

— Эвансъ, отвори эту комнату. Дженкинсъ, часто ли тебя наказывали съ-тхъ-поръ, какъ ты здсь?

— Очень часто, сэръ.

— Кто же? члены комитета?

— Нтъ, члены ни разу, а всегда директоръ.

— За что же тебя наказывали? что ты длалъ?

— Да я ничего не длалъ. Директоръ всегда мн назначаетъ очень много оборотовъ рукоятки, а я не силенъ, такъ никогда не успваю окончить. Можетъ быть онъ думаетъ, что я лнюсь, такъ за это и наказываетъ.

— Какъ же онъ тебя наказываетъ?

— Иногда ничего не даетъ сть, а работу все-таки задаетъ большую, иногда у меня отнимаютъ постель, а всего чаще приходится бывать въ кожаномъ воротник.

Мистеръ Леси. Кожаный воротникъ? это что за наказаніе?

Мистеръ Иденъ. Посмотрите въ правила, есть ли такое наказаніе. И вы увидите, какъ мистеръ Гаусъ нарушаетъ законъ: во-первыхъ, онъ нсколько разъ самъ наказываетъ, а во-вторыхъ, измняетъ наказанія произвольно. Теперь пойдемте дальше. Эвансъ, отвори эту комнату.

— Часто ли ты былъ наказанъ съ-тхъ-поръ, какъ здсь?

— Нсколько разъ, сэръ, но вдь этотъ господинъ врно тоже членъ комитета, и мн достанется, если я скажу правду?

Мистеръ Леси. Я присланъ сюда высшимъ начальствомъ, и хочу знать непремнно всю правду. Говори.

Заключенный. Неужели, сэръ? Такъ если говорить правду, то я только разъ былъ виноватъ, а наказанъ нсколько разъ.

Мистеръ Леси. Разъ только? и какъ же это случилось?

Заключенный. Да это было на первой недл. Я все сидлъ одинъ въ своей комнат, никто со мной не говорилъ ни слова, я съ непривычки сдлался отъ этого какъ помшанный, и началъ ломать у себя въ комнат все, что могъ. А остальные разы говорили, что я виноватъ, и наказывали меня, а я виноватъ не былъ.

Иденъ. Какъ же тебя наказывали?

Заключенный. Сажали въ темную комнату на хлбъ и на воду, раза два оставляли меня безъ освщенія, и всего чаще присуждали къ кожаному воротнику.

Мистеръ Леси. Гмъ, къ кожаному воротнику.

Мистеръ Иденъ. А давно ты былъ въ кожаномъ воротник?

Заключенный. Вчера.

Иденъ. Такъ разднься, покажи спину.

Спина вся была багровая, изрзанная. Мистеръ Леси содрогнулся при этомъ вид, но вскор опять принялъ прежнюю позу и видъ равнодушія. Въ эту минуту прибжалъ Гаусъ и грозно закричалъ:

— Это что такое? Разв ты имешь противъ меня какія-нибудь жалобы?

— Нтъ, сэръ, отвчалъ заключенный смутившись.

— Однако не мшаетъ знать, откуда у него эти знаки, замтилъ мистеръ Леси, и что-то записалъ въ свою памятную книжку.

Потомъ они зашли въ дв сосднихъ комнаты, гд заключенные сказали, что мистеръ Гаусъ съ ними обращается какъ съ дтьми своими.

— Что вы скажете на это? опросилъ Леси мистера Идена.

— Я ничего не скажу: глядите сами. И онъ подвелъ его къ свту. Поглядите на впалые глаза этого заключеннаго, и на блдныя щеки, поглядите какъ онъ весь дрожитъ, какъ онъ хилъ, пощупайте его пульсъ. И вы увидите, что это несчастный, подавленный и изнуренный жестокостью, до того, что остался только остовъ человческій. И онъ говоритъ, что съ нимъ хорошо обращаются. Но вдь лицо его говоритъ прямо, что его языкъ лжетъ. Бдный, онъ боится сказать правду. Послушай, разднься-ка.

Мистеръ Гаусъ попробовалъ протестовать и объявилъ, что очень дурно изъ любопытства давать такія приказанія. Однако заключеннаго заставили раздться, и представилась грустная картина изнуреннаго, измученнаго тла. Спина была въ такомъ же вид, какъ и у перваго заключеннаго. Мистеръ Леси сталъ очень серьозенъ.

Они вошли въ сосднюю комнату.

Мистеръ Иденъ. Часто ли ты былъ наказанъ?

Заключенный. Да вдь вы, сэръ, знаете сами, что часто. Не вы ли спасли мн жизнь два мсяца тому назадъ, когда они хотли меня уморить съ голоду?

Мистеръ Леси. Какъ такъ?

Заключенный. Да, директоръ приказалъ цлую недлю давать мн каждый день только по ломтику хлба, а держалъ въ тоже время на трудной работ. Откуда же было голодному взять силъ? Ахъ, мистеръ Иденъ, я никогда васъ не забуду. Если бы не вы, мн бы не жить.

Мистеръ Вилліамсъ. Да какъ же ты, негодяй, говорилъ мн въ послдній разъ, какъ я былъ здсь, что ты всмъ доволенъ и совершенно счастливъ?!

Заключенный. Ха, ха, ха, ха! Извините, сэръ, что я смюсь. Только мн, право, странно, что вы меня считаете за такого дурака. Неужели вы думаете, что я могъ вамъ тогда сказать правду? Хорошо бы пришлось мн за это поплатиться, врно бы ужь теперь и живымъ не былъ.

— Что же, я бы убилъ тебя, что ли? спросилъ насмшливо мистеръ Гаусъ.

— А разв нтъ, сэръ? отвчалъ заключенный безъ дерзости, но твердо, глядя прямо въ лицо мистеру Гаусу.

Мистеръ Леси. Отчего же, скажи, пожалуйста, ты теперь такъ смлъ и не боишься, что онъ тебя убьетъ?

Заключенный. Да никогда бы не посмлъ я этого сказать, если бы былъ въ его власти. Но, слава Богу, этого уже нтъ: я высидлъ свой срокъ, въ двнадцать часовъ. Мое заключеніе, кончилось, уже мн и теперь не слдовало бы быть здсь.

Мистеръ Леси. Если такъ, то зачмъ же онъ здсь, мистеръ Гаусъ? Это противузаконно, вы должны его тотчасъ же выпустить.

Мистеръ Гаусъ. Извольте, сэръ. Но это не моя выдумка, до меня всегда былъ такой обычай, что заключенныхъ посл срока оставляли на насколько лишнихъ часовъ.

Мистеръ Иденъ. Эвансъ, поди сюда: ты четыре года здсь тюремщикомъ. Скажи-ка намъ, какъ до мистера Гауса поступали съ тми заключенными, которымъ вышелъ срокъ?

Эвансъ. Въ одинадцать часовъ, сэръ, имъ приносили ихъ собственное платье, и полчаса имъ давалось на переодваніе. Потомъ директоръ призывалъ ихъ въ свою комнату, и давалъ имъ наставленія, какъ вести себя, чтобы опять не впасть въ преступленіе. А ровно въ двнадцать отпирались ворота и ихъ выпускали.

Мистеръ Иденъ. Если вы посл всего того, что теперь слышали и видли, все еще не уврены, что мистеръ Гаусъ постоянно поступаетъ противузаконно, то я право не знаю, чмъ еще возможно васъ въ этомъ убдить. Вотъ, прочтите еще правило 37-е. Тутъ сказано, что каждый день заключеннаго должны навщать служащіе здсь, и говорить съ нимъ, чтобы хоть сколько нибудь развлечь его. Потому что это дло дознанное,— уединеніе и усиленное молчаніе въ высшей степени пагубны для жизни и разсудка.

Мистеръ Леси. Что же? Разв это не исполняется?

Мистеръ Иденъ. Вотъ вамъ мой отвтъ: оставьте меня и директора, и ступайте по комнатамъ вдвоемъ съ Эвансомъ. Тамъ вы можете подробно распросить, исполняется ли 37-е правило.

Мистеръ Леси отправился съ Эвансомъ. Мистеръ Гаусъ пошелъ отъискивать Фрея, чтобы посовтоваться съ нимъ, что лучше длать. Мистеръ Иденъ ходилъ по корридору. Мистеръ Леси, вернувшись съ своего осмотра, тотчасъ послалъ за Гаусомъ.

— Очень жаль, сказалъ онъ директору, что 37-е правило не исполнялось. Вс заключенные единогласно говорятъ, что если когда-нибудь кто говоритъ съ ними, то это только одинъ пасторъ, а когда онъ былъ боленъ, то они вс чуть съ ума не сошли отъ уединенія. Потомъ они говорятъ, что если вы и показываетесь къ нимъ, то разв только для того, чтобы имъ длать угрозы и бранить ихъ. А это незавидное положеніе, когда уединеніе прерывается только злыми, грозными словами. Съ этимъ нельзя не согласиться.

— О, какъ это прекрасно, какъ справедливо сказано, замтилъ Иденъ, въ искреннемъ восторг.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Гаусъ, я только поддерживалъ дисциплину, вдь это моя обязанность.

— Прекрасно. Только нужно было поддерживать не воображаемую дисциплину, а ту, для которой есть утвержденныя правила. А вы, вроятно по незнанію, не исполняли этихъ правилъ. Впрочемъ, мистеръ Иденъ, вдь отъ этого нтъ какихъ-нибудь неисправимыхъ послдствій?

— Нтъ! Точно, нтъ, если вы можете воскрешать мертвыхъ. Вотъ вамъ имена пяти людей, умершихъ именно отъ неисполненія 37 правила. Впрочемъ, это число совершенно ничтожное въ сравненіи съ тмъ, сколько умирало отъ другихъ беззаконныхъ дйствій. Эвансъ, разскажи исторію несчастнаго Готшедта.

— Я помню, сэръ, что когда я вошелъ къ нему въ комнату и нашелъ его мертвымъ, то въ углу увидалъ восемнадцать ломтей хлба. Пищу ему бросали черезъ отверстіе въ двери, какъ собакъ кость, и живая душа къ нему не входила. Врно онъ бдный съ ума сошелъ, оттого что всегда былъ одинъ, и должно быть иного страдалъ въ послднее время, если даже не могъ сть.

— Помилуйте, сэръ, сказалъ взбшенный директоръ, вы позволяете моему подчиненному говорить мн въ глаза такія вещи?

Мистеръ Леси на это ничего не отвчалъ.

Мистеръ Иденъ предложилъ ему посмотрть на человка, который въ настоящее время страдаетъ отъ неисполненія 37-го правила.

Они вмст вошли къ Строту, и застали старика этого какъ бы въ тихомъ помшательств. Когда дверь отворилась, онъ вздрогнулъ, но потомъ опять впалъ въ прежнее положеніе.

— Вотъ, сэръ, передъ вами умирающій. На немъ подтверждается, что человку мало быть сытымъ и одтымъ, что у него есть другія, боле утонченныя потребности. Ему, во-первыхъ, необходимъ свтъ, потомъ работа, и наконецъ, непремнно человческое общество. Онъ долженъ имть каждый день возможность говорить съ живымъ существомъ. Это въ природ нашей, это такъ устроено Всевышнимъ, только одинъ мистеръ Гаусъ можетъ пренебрегать до такой степени естественными законами.

— Однако, довольно объ этомъ. Будемте говорить о чемъ нибудь боле положительномъ. Скажите мн, напримръ, что это за наказаніе кожаный воротник? Оно оставляетъ такіе страшные слды на наказанныхъ.

Гаусъ и Фрей уже прежде хотли спрятать эту машину, но какъ ни искали, нигд не могли ее найдти, и были въ отчаяніи.

— Эвансъ, принеси эту адскую машину.

— Сейчасъ, сэръ.

— Да вы прекрасно все устроили, замтилъ съ злобой мистеръ Гаусъ. Побда врно будетъ на вашей сторон.

— Я стараюсь за своихъ братьевъ. Мн слишкомъ больно видть ихъ постоянныя страданія. Сэръ, вотъ та мучительная выдумка, которая оставляетъ на наказанныхъ страшные слды, вы ихъ видли. Но по наружному обзору вы никакъ но будете въ состоянія понять, до чего простирается варварство ея изобртателя. Я вамъ это объясню.

И мистеръ Иденъ употребилъ все свое краснорчіе, чтобы подробно разсказать устройство и дйствіе этой машины. Онъ такими врными красками описалъ ее, что мистеръ Леси безпрестанно вздрагивалъ отъ ужаса. Когда мистеръ Иденъ кончалъ, Леси сказалъ:

— Это ужасающая картина! и поникнулъ головою.

— Все это ложь, низкая ложь! вскричалъ мистеръ Гнусъ.

— Я желалъ бы этому поврить, оказалъ мистеръ Леси.

Тутъ члены тюремнаго комитета бросились на него и говорили, что было бы очень непохвально съ его стороны, если бы онъ поврилъ доносамъ на такого почтеннаго человка, какъ мистеръ Гаусъ. Потомъ они вс напали на мистера Идена, который торжествовалъ.

— Я очень радъ, что директоръ заговорилъ. Ужь я давно хлопоталъ объ этомъ. Такъ все ложь? спросилъ ршительно мистеръ Иденъ.

— Да, ложь.

— Дайте мн вашу книгу. Вы видите, въ ней записано наказаніе.

— Я никогда и не отвергалъ этого. Но зачмъ вы говорите, что оно такъ безчеловчно-мучительно для наказываемыхъ. Вы хотите просто выставить меня отъявленнымъ злодемъ.

— Прекрасно. Такъ вы соглашаетесь, что были бы отъявленный злодй, если бы такъ мучили несчастныхъ, какъ я описываю?

— Да, соглашаюсь.

— И вы увряете, что это наказаніе не мучительно.

— Да.

— Такъ докажите это: испытайте его на себ въ продолженіе одного часа. Вы при мн на шесть часовъ подвергали одного несчастнаго этому наказанію.

— Что съ вами? неужели вы воображаете, что я захочу служить всмъ посмшищемъ?

— Отчего же посмшищемъ? Вы должны смотрть на это совсмъ съ другой точки зрнія. Имйте въ виду свое торжество, когда вы при всхъ докажете, что я лгунъ, а вы правдивый человкъ. Эвансъ, поди сюда, намъ нужно тебя поподчивать кожанымъ воротникомъ.

Эвансъ, съ ужасомъ на лиц, отступилъ на нсколько шаговъ. Мистеръ Леси улыбнулся.

— Нтъ, сэръ, Богъ съ вами, сказалъ Эвансъ. Мн не нужно гинеи.

— Что это значитъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Я разъ далъ ему гинею, за то, чтобы онъ пробылъ въ кожаномъ воротник полчаса, и онъ говоритъ, что гинея эта обошлась ему во сто разъ дороже настоящей цны, сказалъ мистеръ Иденъ.

— А, такъ ты попробовалъ этого удовольствія? спросилъ мистеръ Леси. Скажи, сильное это мученіе, или нтъ?

— Самое ужасное, какое только можно себ представить, сэръ. Не дай Богъ никому его испытать. Да вотъ, спросите мистера Идена, онъ знаетъ какъ это ужасно, вдь онъ тоже побывалъ въ кожаномъ воротник.

— Полно, полно, замтилъ пасторъ, тебя обо мн никто не спрашиваетъ, нечего и распространяться.

Мистеръ Иденъ и мистеръ Леси вышли, а Гаусъ остался съ членами комитета. Онъ подошелъ къ нимъ.

— Господа, сказалъ онъ, ради Бога посовтуйте, что мн длать. Я ршительно отказываюсь состязаться съ такимъ человкомъ, какъ мистеръ Иденъ.

— Пустяки, вамъ нечего безпокоиться, когда мы за васъ. Ужъ мы васъ не выдадимъ, вс за васъ заступимся.

— Благодарю васъ, господа, благодарю васъ. Ваши желанія для меня всегда были закономъ.

И мистеръ Гаусъ какъ-будто опять ожилъ.

— Вотъ они идутъ назадъ.

— Кто это съ ними?

Мистеръ Гаусъ былъ пораженъ:— Ахъ, Боже мой, это одинъ изъ заключенныхъ, который провинился и сидлъ въ темной комнат. Врно они его будутъ осматривать и поставятъ меня съ нимъ на очную ставку.

Члены тюремнаго комитета, хоромъ: ‘Какой срамъ!’

XXV.

Мастеръ Иденъ вводилъ мистера Леси въ темную. Они послали за Фреемъ, чтобы отпереть дверь, потому что ключъ былъ у него.

Дверь отворилась. Раздался слабый, дрожащій крикъ радости. Блдный, трепещущій, съ дикимъ, блуждающимъ взглядомъ подползъ Робинзонъ къ мистеру Идену.

Мистеръ Леси вздрогнулъ при видъ этого несчастнаго.

— Сэръ, сэръ! кричалъ Робинзонъ, освободите меня, спасите меня!

— Не тревожься, отвчалъ мистеръ Иденъ, Богъ дастъ, твоя судьба теперь перемнится. Сэръ, пощупайте его руку.

— Боже мой, какъ онъ дрожитъ!

— Да! я думаю: двадцать четыре часа въ этой ям могутъ лишить разсудка.

— Вдь это только одно предположеніе, которому нтъ доказательствъ.

— Есть. Въ слдствіе этого наказанія, шестерыхъ уже отправили въ сумасшедшій домъ, гд двое скоро умерли. Впрочемъ, это можетъ доказать человкъ, который ненавидитъ меня и боготворитъ мистера Гауса.

— Прекрасно, тогда я буду считать это обстоятельство за неопровержимый фактъ.

— А! вотъ мистеръ Гаусъ и члены тюремнаго комитета.

Мистеръ Вилліамсъ. Надюсь, сэръ, вы не будете судить по одному виновному, наказанному за дло, о мистер Гаус, который два года исполнялъ свою обязанность прекрасно, и постоянно заслуживалъ отъ насъ одн похвалы.

Мистеръ Леси отвчалъ съ достоинствомъ:

— Ваше прекрасное мнніе о мистер Гаус будетъ имть должный всъ. Но, пожалуйста, не мшайте моимъ распоряженіямъ. Я самъ знаю, что длаю.

Мистеръ Вилліамсъ закусилъ губы и покраснлъ.

— Мистеръ Иденъ! кричалъ Робинзонъ, зачмъ же вы позволяете меня называть виновнымъ, когда вы знаете, что я не виноватъ.

— За что же ты здсь сидишь?

— За то, что повиновался приказаніямъ.

— Какъ такъ? Объясни это.

— Мистеръ Иденъ сказалъ мн, что я могу хорошо писать, такъ чтобы я написалъ свою жизнь, что онъ хочетъ знать, какъ она мн понравится, когда я прочту ее хладнокровно, разсуждая надъ каждымъ поступкомъ. Тоже мистеръ Иденъ говорилъ мн, чтобы я отнюдь не лгалъ, чтобы не выражалъ чувствъ, которыхъ нтъ во мн, однимъ словомъ, чтобы писалъ также одну правду. Вотъ я к слъ съ твердымъ ршеніемъ писать такъ, какъ онъ совтовалъ, но едва написалъ дв страницы, какъ пришелъ мистеръ Фрей, отнялъ у меня все и пожаловался директору, а онъ веллъ засадить меня сюда.

— Кажется, вы мистеръ Фрей?

— Да, я.

— Скажите, дйствительно онъ былъ посаженъ въ темную за то, что, по приказанію пастора, писалъ свою біографію?

— Спросите директора, сэръ. Я только исполняю приказанія.

— Мистеръ Гаусъ, за это ли вы его посадили въ ванную комнату?

— За то, что онъ писалъ цлую кучу выдумокъ безъ моего позволенія.

— Да вдь ему на это было дано приказаніе другимъ его начальникомъ, который выше васъ.

— Выше?

— Да, выше, во всемъ, что касается перевоспитанія заключенныхъ. Вотъ вамъ 18-е правило: Вс заключенные должны пользоваться наставленіями пастора, онъ долженъ стараться ихъ исправить религіей, и сколько бы ему ни понадобилось на это времени, сколько бы онъ ни занимался съ заключеннымъ, директоръ долженъ на это удлять на это заключенному время, которое тотъ долженъ былъ бы употребить на работу.

Правило 30-е. Если, для нравственнаго исправленія заключеннаго, пасторъ найдетъ, что какое нибудь занятіе ему необходимо, то и этому директоръ не долженъ противиться.

Значитъ, вы поступили противузаконно въ дл нравственнаго исправленія заключеннаго, вы не должны были ставить свтскую власть выше духовной. И потому, мистеръ Гаусъ, я долженъ отмнить ваше распоряженіе и проститъ Робинзона. Съ этихъ поръ онъ будетъ повиноваться пастору въ его религуіозныхъ и нравственныхъ требованіяхъ, будетъ опять описывать свою жизнь, и пусть покуда отдыхаетъ отъ тяжелой работы. Этимъ онъ возстановитъ и физическія и нравственныя свои силы. Слышите, сэръ? сказалъ онъ отрывисто.

— Слышу, отвчалъ мистеръ Гаусъ.

— Слушай, Робинзонъ, началъ мистеръ Идемъ. Теперъ тебя никто не иметъ права посадить въ кожаный воротникъ.

— Ура! закричалъ Робинзонъ.

— Такъ вотъ въ чемъ дло. Вотъ джентльменъ изъ министерства внутреннихъ длъ, онъ увидлъ изъ правилъ, что это наказаніе незаконно, но никакъ не можетъ безъ опыта понять, до чего оно мучительно. Такъ сдлай для меня одолженіе, позволь тебя, въ послдній разъ, затянуть въ кожаный воротникъ, чтобы мистеръ Леси видлъ, какъ въ немъ мучатся. Этимъ ты спасешь многихъ.

— Боже мой, сэръ, для васъ одолженіе? Я готовъ на все, Длайте со мной что угодно.

И его тотчасъ же затянули въ кожаный воротникъ. Мистеръ Леси сталъ противъ него и пристально на него смотрлъ.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Иденъ, если вы можете смотрть и говорить, то я васъ познакомлю съ мистеромъ Фреемъ, и со всми его достоинствами.

— Сдлайте одолженіе.

— Вотъ мистеръ Фрей, сэръ. Онъ очень замчательный человкъ. Онъ окруженъ ложью, но отъ него самаго я никогда не слыхалъ ни одной лжи. Онъ неспособенъ на это. Онъ молчитъ, когда лгутъ другіе, но самъ ни на что не солжетъ. Кром того, онъ чрезвычайно дятеленъ. Напримръ, онъ ведетъ очень интересный дневникъ, и вноситъ туда все, что случается въ тюрьм. Въ этомъ дневник описаны два послдніе года управленія бывшаго директора и оба года начальства мистера Гауса. Мистеръ Фрей записываетъ все, безъ исключенія, какъ было въ дйствительности, а не въ вымшыленномъ вид, потому что ведетъ этотъ дневникъ единственно дли себя. Впрочемъ, мистеръ Фрей вроятно не откажетъ дачъ вамъ это прочесть.

— Разумется, сэръ, разумется! отвчалъ Фрей, въ восторг отъ такихъ неожиданныхъ похвалъ.

— Пожалуйста, принесите мн его сейчасъ же. Онъ меня очень интересуетъ.

Фрей отправился за своимъ дневникомъ.

Въ эту минуту мистеръ Леси взглянулъ на директора, и былъ пораженъ его страшнымъ взглядомъ, въ которомъ выражалась цлая бездна страха и ненависти.

— Что съ вами? спросилъ мистеръ Леси директора.

— Сэръ, посл моей долгой службы, посл того, что мои начальники всегда были мною довольны, мн кажется чрезвычайно обиднымъ, что мой журналъ будетъ сравниваться съ дневникомъ моего подчиненнаго, и что всему поврятъ, что тамъ сказано противъ меня.

Мистеръ Иденъ. Странно, отчего директоръ полагаетъ, что дневникъ Фрея будетъ противъ него, когда этотъ дневникъ писанъ его поклонникомъ.

Мистеръ Леси. Въ самомъ дл, мистеръ Гаусъ, странно, почему вы думаете, что этотъ дневникъ не будетъ согласенъ съ вашимъ.

Тутъ члены тюремнаго комитета объявили, что не могутъ доле оставаться при распросахъ, потому что у нихъ есть другое, боле важное дло. Мистеръ Леси имъ сказалъ:

— Надюсь, однако, господа, что вы не удете, потому что если я найду жалобы мистера Идена достойными разсмотрнія, то будетъ для этого наряжена цлая коммисія, и одинъ изъ васъ непремнно долженъ быть ея членомъ. Да еще вотъ что. Поступаете ли вы по этимъ правиламъ: навщаете ли каждаго заключеннаго въ его комнат разъ въ мсяцъ?

— Разумется, нтъ.

— Спрашиваете ли вы мннія тюремщиковъ и сравниваете ли ихъ потомъ съ директорскими?

— Мы никогда не позволимъ себ такой неделикатности, замтилъ мистеръ Вилліамсъ, сильно желая этимъ кольнуть мистера Леси.

— Осматриваете ли вы одни заключенныхъ? Остаетесь ли съ ними на един, чтобы дать имъ возможность прямо, не опасаясь, говорить чмъ они недовольны?

— Нтъ, мы всегда бываемъ у нихъ вмст съ мистеромъ Гаусомъ, потому что не хотимъ ободрять заключенныхъ къ ложнымъ жалобамъ, за которыя имъ же въ послдствіи пришлось бы поплатиться.

— А все, что видли теперь, не заставило ли васъ нсколько измнить ваше довріе къ мистеру Гаусу?

— Нтъ, нисколько.

— Довольно, господа. Я не стану боле васъ задерживать. Извольте заниматься тмъ важнымъ дломъ, о которомъ вы говорили.

Члены комитета вышли.

Мистеръ Леси пожалъ плечами.

Мистеръ Иденъ улыбнулся.

Мистеръ Гаусъ поспшилъ уйдти.

— Отчего мистеръ Гаусъ ушелъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Да вы это такъ же хорошо знаете, какъ и я, сэръ.

— Нтъ, право, мистеръ Иденъ, я не догадываюсь.

— Вы, вроятно, видли его замшательство, когда Фрей пошелъ за своимъ дневникомъ. Онъ этого дневника сильно боится.

— Если вы такъ думаете, зачмъ же вы его не остановили?

— На это у меня есть свои причины. Однако, вотъ вамъ пока копія съ дневника Фрея, а вотъ и журналъ мистера Гауса. Фрей, разумется, записывая вс эти факты, думалъ, что ихъ никогда никто не прочтетъ, кром его, мистеръ Гаусъ, напротивъ, зналъ, что пишетъ для разсмотрнія другихъ. Сравните, сэръ, эти два журнала.

И мистеръ Леси, съ помощью мистера Идена, сравнилъ нсколько страницъ этихъ двухъ тетрадей. Вотъ маленькій образчикъ:

Мистера Фрей.	Мистера Гауса.
Джорамъ: Писалъ на своей чашк. На хлбъ и на воду. Джорамъ: На хлбъ и на воду. Джорамъ: На хлбъ и на воду.	Джорамъ: Не покоренъ,— на хлбъ и на воду.
Джорамъ: Не сдлалъ, сколько было велно, оборотовъ рукоятки,— на хлбъ и на воду. Джорамъ: Кожаный воротникъ.	Джорамъ: Лнился за рукояткой,— на хлбъ и на воду.
Джорамъ: Не сдлалъ, сколько было велно, оборотовъ рукоятки,— на хлбъ и на воду. Джорамъ: Покусился на самоубійство, нашли его безъ чувствъ, обрзалъ себ цлыя пряди волосъ, чтобы послать друзьямъ,— внесенъ въ списокъ больныхъ.	Джорамъ: Непокоренъ,— на хлбъ и на воду. Джорамъ: Притворялся, какъ будто бы хочетъ покуситься на самоубійство, причина этого — религіозное отчаяніе. Внесенъ въ списокъ больныхъ.
Джозефсъ: Не сдлалъ заданнаго числа оборотовъ, сказалъ, что не въ силахъ вертть рукоятку,— кожаный воротникъ.	Джозефсъ: Непокоренъ, сказалъ, что не хочетъ работать на рукоятк,— кожаный воротникъ.
Томсонъ: Говорилъ въ церкви,— темная комната на 12 часовъ. Томсонъ: На хлбъ и на воду. Томсонъ: Не сдлалъ заданнаго числа оборотовъ,— кожаный воротникъ. Томсонъ: Темная комната. Томсонъ: Безъ церкви. Томсонъ: Темная комната.	Томсонъ: За разговоры,— темная комната. Томсонъ: Непокоренъ,— кожаный воротникъ.
Томсонъ: Меланхолія.	Томсонъ: Груститъ отъ угрызенія совсти за прошлые грхи,— докторъ.
Томсонъ: Очень страненъ. Съ нимъ длается что-то непонятное.
Томсонъ: Отправленъ въ сумасшедшій домъ.	Томсонъ: Отправленъ въ сумасшедшій домъ.
Таннеръ: (11 лтъ) Застали у окна, спросили, что онъ тутъ длаетъ, отвчалъ, что чувствовалъ потребность въ свт,— кожаный воротникъ и на три дня на хлбъ и на воду.	Таннеръ: Ропталъ на судьбу,— безъ церкви и освщенія, впредь до приказанія директора.
Таннеръ: Застали у окна, отвчалъ чрезвычайно дерзко,— кожаный воротникъ.	Таннеръ: За дерзкіе разговоры,— безъ церкви, до исправленія характера.

— Нельзя ли мн видть одного изъ такихъ заключенныхъ, который покушался на свою жизнь? спросилъ мистеръ Леси.

— Очень можно. Пойдемте къ Джораму. А, вотъ и мистеръ Фрей, онъ сейчасъ въ первый разъ солжетъ.

— Ну, мистеръ Фрей, гд же вашъ дневникъ?

— Сэръ, я совсмъ забылъ, что далъ его одному пріятелю, но вы можете узнать отъ меня все, что вамъ угодно было прочесть въ этомъ журнал.

— Что же вы скажете о покушеніи на самоубійство Джорама? Было оно притворно или нтъ?

— Право, не знаю наврное, но кажется, что было непритворное.

— Отоприте мн его комнату. Я сюда присланъ отъ высшаго начальства, сказалъ мистеръ Леси, войдя въ комнату къ заключенному: — не бойся, говори мн всю правду. Отчего ты покушался на свою жизнь? Отъ религіознаго отчаянія?

— Нтъ, сэръ. Я даже ничего и не зналъ о религіи до прихода къ намъ мистера Идена. А хотлъ лишить себя жизни потому, что меня просто морили голодомъ и холодомъ: по цлымъ недлямъ давали въ день только маленькій кусочекъ хлба. Жизнь мн стала невыносима, я видлъ, что и безъ того придется умереть, такъ и ршилъ, что лучше скоре.

— Теперь, сказалъ мистеръ Леси, ты всегда будешь получать полную порцію, будь спокоенъ.

— Благодарю васъ, сэръ. Впрочемъ, не могу пожаловаться, съ тхъ поръ какъ я хотлъ лишить себя жизни, меня кормятъ хорошо.

— А за что въ первый разъ тебя наказали?

— За то, что и писалъ на своей чашк.

— Да что же ты писалъ?

— Я написалъ, что мн нужно было бы поговорить съ директоромъ.

— Такъ разв ты не могъ позвонить и попросить его къ себ?

— Позвонить и попросить. Я разъ десять звонилъ и просилъ, да толку отъ этого не было, все-таки онъ ко мн не приходилъ, а мн нужно было его видть. У меня сдлался нарывъ на рук отъ рукоятки, такъ я хотлъ его попросить, чтобы онъ меня, на время, назначилъ на другую работу, покуда рука поправится.

— Изъ этого вы видите, сэръ, какъ велика въ тюрьм справедливость, оказалъ мистеръ Иденъ. Директоръ не исполняетъ правилъ: не навщаетъ заключенныхъ, не говорить съ ними, когда они имютъ къ тому нужду, а между тмъ, когда несчастный написалъ на чашк, что желаетъ видть мистера Гауса, его же наказали. Не хотятъ даже прочитать, что онъ написалъ, а прямо сажаютъ на хлбъ и на воду, и считаютъ его виноватымъ, а директоръ не виноватъ, что поступаетъ противъ правилъ. Это прекрасный образчикъ здшней справедливости.

Потомъ они пошли въ комнату Нейлора.

— Говори прямо всю правду: что тебя заставило покуситься на самоубійство? сказалъ мистеръ Леси.

— Ахъ, сэръ, они меня такъ мучили, такъ терзали, что у меня лопнуло терпніе, и я думалъ, что лучше самому положить конецъ страданіямъ. Да и всякій на это ршится, кому придется нсколько разъ попробовать кожанаго воротника.

— А разв отъ него очень сильно страдаешь?

— Еще бы, сэръ, это такое варварство, что не дай Богъ. Такъ страшно душитъ, такъ изнуряетъ, какъ ничто, и нтъ члена во всемъ человк, который бы не страдалъ, когда затянутъ въ кожаный воротникъ. Къ тому же я былъ всегда голоденъ, истощенъ, такъ мн это еще трудне было переносить, чмъ человку сытому, крпкому, у котораго есть силы. Всего хуже стало, когда у меня отняли газъ, имъ мало было того, что мучили меня цлый день, нтъ, и ночь захотли сдлать невыносимою.

— А что же, разв ты не могъ спать безъ газа?

— На меня напала такая тоска, такое уныніе, что я ршительно не зналъ, что длать!.. метался во вс стороны, кричалъ. Наконецъ, отчаяніе меня довело до того, что я пересталъ понимать, гд я и что со мной. Врно, я былъ въ бреду: мн казалось, что вся комната моя полна огня, что я въ аду. О, это было такъ страшно, что я до сихъ поръ дрожу, когда объ этомъ вспомню! О, какъ ужасно!

— Продолжай, я хочу знать все подробно, сказалъ мистеръ Леси.

— Да больше ничего не было, только я повсился и былъ радъ освобожденію отъ тюрьмы. Да не тутъ-то было: какъ нарочно пришли, сняли меня съ моей вислицы и даже употребили вс средства опять заставить меня жить. Тутъ я наслушался всякихъ проклятій и угрозъ, да, признаться, и я имъ тоже не мало наговорилъ любезностей, за то, что они вздумали меня спасать не кстати.

— Изъ твоего разсказа, я понялъ, что мистеръ Гаусъ довелъ тебя до покушенія на самоубійство беззаконными строгостями. Это ли ты хотлъ сказать?

— Нтъ, сэръ. Я это вамъ только разсказываю, потому что вы меня спрашиваете обо всемъ подробно. Я ни въ чемъ не виню директора. Жаль только: онъ забываетъ, что нашъ братъ созданъ такъ же, какъ и онъ, что и у насъ кожа, кости, сердце и чувства, какъ у него. Я, впрочемъ, во всемъ самъ виноватъ: не былъ бы дурнымъ человкомъ, не длалъ бы дурныхъ длъ, такъ и не былъ бы теперь здсь, и не далъ бы дурнымъ людямъ случая терзать меня.

— Прекрасно, Нейлоръ. Я доволенъ твоимъ разсужденіемъ. Уроки мои, слава Богу, не были напрасны, сказалъ мистеръ Иденъ. Вотъ теб моя правая рука.

Нейлоръ схватилъ съ жадностью эту руку. На лиц его выразились гордость и удовольствіе за этотъ знакъ одобрнія.

Мистеръ Иденъ и Леси вышли въ корридоръ. Мистеръ Иденъ началъ:

— Сэръ, неужели вамъ недовольно было доказательствъ правдивости моихъ словъ? Неужели вы еще не поняли, что такое мистеръ Гаусъ? Впрочемъ, есть люди, которые тогда только что-нибудь ощущаютъ, когда это дйствуетъ исключительно на чувства, а не на умъ. Можетъ быть, и вы принадлежите къ этому разряду, такъ пойдемте дальше. Я вамъ покажу картину, которая исключительно подйствуетъ на чувство.

— Куда же мы идемъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Смотрть на одного заключеннаго, котораго мистеръ Гаусъ терзалъ въ кожаномъ воротник, потомъ оставилъ безъ газа и кровати. Эвансъ, разскажи все, что случилось съ Эдвардомъ Джозефсомъ четвертаго числа.

— Извольте, сэръ. Вотъ какъ это было, мистеръ Леси. Цлый мсяцъ они ему задавали уроки не по силамъ, на рукоятк, потомъ, такъ какъ онъ не могъ исполнять заданнаго, его душили въ кожаномъ воротник и морили голодомъ. Голодному, обезсиленному, опять ту же работу, и конечно опять кожаный воротникъ. Довели до того несчастнаго, что изъ человка сдлался скелетъ. Четвертаго числа директоръ его опять затянулъ въ кожаный воротникъ, и его до того тамъ душили, что онъ лишился чувствъ, просто обмеръ.

— Неужели? это ужасно! сказалъ мистеръ Леси.

— Тогда они вылили на него два ведра воды, и онъ пришелъ въ себя. Его отправили въ комнату и лишили его газа.

— Гмъ.

— А онъ только что, дрожа отъ холоду, грлъ надъ газомъ свои закоченлыя руки. Сначала онъ молчалъ, но когда отняли у него газъ, то онъ сталъ громко кричать: ‘Убійцы!’

— Дальше.

— Я пришелъ къ нему и видлъ, что онъ въ страшномъ отчаяніи и весь дрожитъ. Я его уложилъ на кровать и хорошенько закуталъ, чтобъ онъ согрлся и успокоился. И въ самомъ дл, онъ пересталъ рыдать, началъ согрваться и даже засыпать. Тогда я ушелъ.

— Ну, и что же?

— Несчастному не долго пришлось полежать спокойно: директоръ прислалъ тюремщика Годжса отнять у него кровать. И несчастный остался безъ кровати. Впрочемъ, онъ уже не кричалъ, онъ врно принялъ эту обиду смиренно, потому что даже далъ руку на прощанье тому же Годжсу. Но, нтъ, сэръ, я не могу разсказывать дальше. Это ужасно!

Эвансъ замолчалъ.

— Въ самомъ дл, сколько варварства! сказалъ торжественно мистеръ Леси. Какія же были послдствія?

— Вы сейчасъ увидите послдствія.

Отворили комнату No 15-й. Мистеръ Леси вошелъ. Первое, что онъ увидлъ, было — гробъ, стоявшій у окна, второе — мертвое тло, лежащее на полу на тюфяк. Мистеръ Леси пронзительно крикнулъ отъ изумленія:

— Боже мой! что это такое? зачмъ вы меня привели сюда?

— Это Джозефсъ, котораго такъ терзали.

— Несчастный! что же съ нимъ сдлалось?

— Онъ повсился на своемъ носовомъ платк. Эвансъ поверни тло спиной къ намъ. Смотрите, мистеръ Леси, вотъ доказательства жестокости мистера Гауса. Это все слды кожанаго воротника, который свелъ въ могилу бднаго Джозефса. Ахъ, Боже мой, сэръ, вамъ дурно, вы шатаетесь, вы можете упасть. Вотъ спиртъ, понюхайте, вамъ будетъ легче.

— Благодарю васъ. Мн теперь лучше, дурнота прошла. Мистеръ Иденъ, я въ первый разъ въ жизни вижу такія страшныя вещи. Боже мой! Я, значитъ, ничего не видлъ до сихъ поръ! И это длается въ Англіи, въ девятнадцатомъ вк! О, какой злодй!

— Полноте, мистеръ Леси, не браните его, это грхъ. Лучше будетъ, если вы серьозно приметесь за дло и вышлете его изъ тюрьмы, освободите несчастныхъ страдальцевъ, съ которыми онъ поступаетъ по зврски, отстраните гибель еще нсколькихъ невинныхъ жертвъ. Если бы вы знали при этомъ, сколько прекрасныхъ началъ погибло вмст съ бднымъ Джозефсомъ. Какъ онъ былъ добръ, кротокъ, послушенъ, какъ онъ понималъ вс мои наставленія! Какъ мн было жаль его! Я не могъ видть такихъ тяжкихъ страданій,— я самъ заболлъ. А вы, сэръ, увидвъ мое изнуренное, блдное лицо, мои впалые глаза и щеки, приписали это желчи. И изъ вашего тогдашняго тона я заключилъ, что вы эту желчь приписали не настоящимъ ея причинамъ, а сердитому, строптивому, даже злому характеру. Вы съ первой минуты были противъ меня, но я вамъ прощаю это. Только теперь спасайте тхъ, кто въ вашихъ рукахъ.

— Успокойтесь, сказалъ съ чувствомъ мистеръ Леси. Здсь опять возстановится законъ и порядокъ. Клянусь вамъ самимъ Богомъ, что съ этой минуты никто изъ заключенныхъ не дотерпитъ незаслуженно ни обиды, ни наказанія, ни мученій. Я вамъ ручаюсь за это!

Онъ подалъ руку мистеру Идену и они обнялись. Мистеръ Леси совершенно измнился въ одинъ мигъ. Въ немъ проявилось чувство, онъ сдлался добръ, сострадателенъ, словомъ онъ какъ будто переродился.

— Идите съ Божіей помощью, сказалъ мистеръ Иденъ и начинайте доброе дло, къ которому вы въ эту минуту чувствуете столько влеченія, а я останусь здсь помолиться Богу, поблагодарить Его за то, что мои усилія не остались безполезными.

— Хорошо. Эвансъ, проведи меня къ членамъ комитета.

Въ дверяхъ онъ встртился съ мистеромъ Гаусомъ, который сказалъ нжнымъ, чувствительнымъ голосомъ:

— Сэръ, вы сейчасъ были свидтелемъ грустной картины. Поврьте, что никто не оплакиваетъ ее боле меня.

Мистеръ Леси, вмсто отвта смрилъ его взглядомъ отъ головы до ногъ, сурово посмотрлъ ему прямо въ глаза, повернулся къ нему спиной и прошелъ мимо. Мистеръ Гаусъ остался за мст, какъ вкопанный.

XXVI.

Мистеру Гаусу стоило большаго труда упросить Фрея не показывать своего дневника, тратя время на упрашиваніе, онъ и не подозрвалъ, какую важную роль играла въ это время копія. Впрочемъ, онъ не зналъ объ ея существованіи.

Мистеръ Леси вошелъ къ членамъ комитета.

— Господа, извстно ли вамъ, сколько было покушеній на самоубійство во все время управленія тюрьмою прежняго директора, спросилъ онъ.

— Право не помню, отвчалъ мистеръ Вилліамсъ.

— Такъ я вамъ скажу, возразилъ мистеръ Леси:— одно. А съ-тхъ-поръ, какъ мистеръ Гаусъ директоромъ, такихъ покушеній было сколько, господа?

— Не знаю, не замчалъ. Вдь заключенные на каждомъ шагу представляются, длаютъ только видъ, что хотятъ лишить себя жизни, для того, чтобы напугать начальство.

— Я не говорю о тихъ, которые представляются, а только о тхъ, которые дйствительно покушаются на это съ отчаянія. Такихъ примровъ…

— Пять или шесть, я думаю.

— Вы думаете? а, вы думаете! Вы не знаете этого наврное. Это такъ ничтожно, что недостойно вашего вниманія. Не пять и не шесть, а четырнадцать. А, господа! такъ-то вы исполняете свою обязанность, такъ-то вы ревизуете тюрьму! Не знаю, зачмъ было и брать вамъ на себя такую должность, вы совсмъ къ ней не способны. Вамъ все равно, живъ или умеръ какой-нибудь несчастный заключенный, и отчего онъ умеръ. Это до васъ не касается, это не ваше дло. Прекрасные органы правительства!.. Я говорю вамъ это для того, господа, чтобы вы поняли, почему теперь невозможно назначить никого изъ васъ въ члены той коммисіи, которая будетъ составлена здсь въ тюрьм, для изслдованія и разсмотрнія всхъ важныхъ обличеній мистера Идена.

Мистеръ Иденъ поклонился въ знакъ благодарности, увренный въ успх, онъ пошелъ навщать заключенныхъ и съ сіяющимъ лицомъ переходилъ изъ одной комнаты въ другую, утшая бдствующихъ.

Мистеръ Леси въ это время что-то записывалъ, а члены тюремнаго комитета перешептывались о томъ, что они умне бы сдлали, еслибы съ перваго раза взяли сторону мистера Идена. Мистеръ Леси имъ сказалъ: ‘Господа, прошу васъ, будьте готовы къ допросамъ, которые вамъ станетъ предлагать коммисія.’

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Гаусъ и своимъ немаскированнымъ голосомъ очень дерзко обратился къ мистеру Леси: ‘Не трудитесь наряжать коммисіи противъ меня. Я сдлалъ для отечества во сто разъ больше, чмъ оно для меня. Если оно не уметъ цнить моихъ заслугъ, то зачмъ же мн тратить ихъ напрасно.’ Потомъ онъ обратился къ членамъ комитета: ‘Господа, я возвращаю вамъ должность, которую отъ васъ принялъ, слагаю съ себя ее въ полномъ убжденіи, что никто не въ состояніи будетъ меня замнить. Благодарю васъ за доброе расположеніе и за хорошее мнніе обо мн. Врьте, я этого никогда не забуду. Ваши чувства служатъ мн истиннымъ утшеніемъ въ тхъ обидахъ, которыя мн нанесъ сумасшедшій пасторъ.’

— Ваша отставка принимается, сказалъ сухо мистеръ Леси, и такъ какъ вамъ теперь боле здсь нечего длать, то я вамъ совтую, для вашего же блага, поскоре отсюда выбраться. Распорядитесь, чтобы все ваше скоре вынесли.

— Мн нечего отсюда выносить, кром моего рвенія къ своей должности.

— А, сказалъ спокойно мистеръ Леси, такъ для этого вамъ не нужно помощниковъ: вынесете и одни.

Мистеръ Гаусъ вышелъ, раскланявшись только съ членами комитета.

Мистеръ Вилліамсъ сказалъ ему въ слдъ:

— Гд бы онъ ни былъ, я всегда скажу, что этотъ человкъ достоинъ уваженія.

Другіе, однако, этого не повторили: они слишкомъ струсили. Мистеръ Гаусъ простился очень дружелюбно съ Фреемъ, это былъ всегда ему врный слуга, директору тяжело было съ нимъ разстаться. Еслибы кто зналъ, сколько разнородныхъ чувствъ кипло въ груди Гауса! имъ даже на минуту овладло раскаяніе въ прошлыхъ поступкахъ, но только на минуту. Онъ еще разъ, въ послдній разъ прошелся по своей тюрьм, чтобы проститься со всмъ тмъ, что ему напоминало о его прошлой власти. Уже будучи у воротъ, онъ увидлъ, какъ мистеръ Иденъ выпускалъ Строта въ садъ, и отдавалъ приказаніе тюремщику, чтобы старика на цлый день оставили въ саду. Это страшно взбсило мистера Гауса, въ немъ закипла злоба, онъ готовъ былъ разорвать на части мистера Идена.

— Вотъ какъ вы исполняете правила, когда поступили на мое мсто. У васъ прекрасно пойдутъ дла я вамъ предсказываю.

— Мистеръ Гаусъ, въ правилахъ сказано, что заключенные каждый день должны быть на воздух столько, сколько необходимо для ихъ здоровья. Вы не исполняли правилъ, потому что не позволяли этого несчастнымъ. Они при васъ умирали отъ недостатка воздуха, пусть теперь хоть немного оживутъ.

— Да что же ему-то за дло до этого? замтилъ Эваннъ, вдь осъ здсь больше не начальникъ, ему велно отправляться вонъ.

Врно Эвансъ подслушивалъ у дверей.

— Неужели? спросилъ важно, вжливо и безъ малйшей тни радости мистеръ Иденъ.

— Какъ будто ты этого не знаешь, подлая вкрадчивая тварь? Не ты ли подкопался подъ меня? Гд мн было состязаться съ тобой! Гд же равняться въ подлостяхъ съ тобою — честному человку!

Мистеръ Иденъ былъ пораженъ такою дерзостью. Онъ началъ очень серьозно усовщевать мистера Гауса. Онъ представилъ вс его преступленія въ настоящемъ, отвратительномъ ихъ свт, заставилъ его понять, сколько онъ сдлалъ неисправимаго зла, за которое ему придется отвчать предъ Богомъ. Мистеръ Иденъ напомнилъ директору судьбу всхъ тхъ несчастныхъ, которыхъ смерти онъ былъ причиною, и угрожалъ, что эти лица будутъ постоянно его преслдовать, гд бы онъ ни былъ, что они даже не дадутъ ему умереть спокойно, и заключилъ такъ:

— Молитесь, молитесь скоре! Старайтесь искреннимъ раскаяніемъ смыть кровь съ своихъ рукъ. Это — кровь невинныхъ жертвъ, и потому смыть ее будетъ не легко. Это можно только сдлать цлыми годами благотворительности, цлымъ моремъ слезъ искренняго покаянія. Идите! Идите! Молитесь! Молитесь!

Гаусъ былъ какъ будто подъ вліяніемъ чего-то магическаго, имъ овладлъ сильный страхъ, подъ нимъ дрожали колни и онъ, шатаясь, вышелъ за ворота, которыя съ особенной яростью за нимъ захлопнулъ Эвансъ.

Черезъ пять минутъ былъ отмненъ кожаный воротникъ, и самый снарядъ посланъ на разсмотрніе въ Лондонъ, въ министерство внутреннихъ длъ. Чрезъ десять минутъ мистеръ Иденъ послалъ за опытнымъ слесаремъ, чтобы осмотрть рукоятки. Оказалось, что он вс были фальшивы. На каждой изъ нихъ, по приказанію мистера Гауса, была выставлена только третья часть ихъ вса и тяжести при оборот. Неудивительно было посл этого, что наказанные не были въ силахъ вертть такую страшную тяжесть, которую могли бы приводить въ движеніе разв только лошадиныя силы. Вс машины съ рукоятками были отданы въ передлку. Мистеръ Иденъ не могъ ихъ вдругъ уничтожить, но все-таки былъ счастливъ и тмъ, что хоть на время изнуренные страдальцы отдохнутъ отъ такого тяжелаго, и съ тмъ вмст, безсмысленнаго труда.

Еще черезъ пять минутъ (мистеръ Иденъ не терялъ времени), онъ подалъ мистеру Леси списокъ именъ заключенныхъ, которыхъ слдовало совершенно выпустить изъ тюрьмы. Однихъ, потому что имъ вышелъ срокъ, другихъ для того, чтобы спасти ихъ отъ сумасшествія, къ которому они были такъ прекрасно приготовлены недостаткомъ воздуха и развлеченія. Первымъ въ этомъ списк стояло имя Строта, несчастнаго старика, который до того отуплъ, что на него не дйствовалъ ни свжій воздухъ, ни ласковое обращеніе. Мистеръ Иденъ узналъ, что онъ любитъ скрипку и хорошо на ней играетъ. И пасторъ досталъ ему скрипку, глаза несчастнаго заблистали жизнью при вид любимаго инструмента. Онъ принялся за смычекъ, игралъ долго и жадно, онъ совершенно ожилъ, скрипка спасла его.

Опять начались разныя работы, всякій принялся за свое прежнее ремесло и былъ совершенно доволенъ. Тюремныя правила были тотчасъ отпечатаны, и экземпляры ихъ развшаны въ каждой комнат заключеннаго.

Въ часъ времени мистеръ Иденъ изгладилъ мрачные остатки распоряженій Гауса въ тюрьм, какъ очищаютъ чернильное пятно съ листа блой бумаги.

Прежде всего, мистеръ Иденъ поторопился объявить заключеннымъ, что мистеръ Гаусъ оставилъ тюрьму навсегда, а торопился онъ для того, чтобы доставить имъ спокойную, счастливую ночь.

Со всхъ сторонъ раздавались крики благодарности и счастія, на всхъ лицахъ сіяли надежда, торжество, до самаго заката солнца слышались звуки скрипки, которые поражали всхъ, какъ что-то небывалое въ тюремной жизни. Бдный Стротъ не могъ досыта наиграться. Кто повритъ, что скрипка спасла ему жизнь?

Мистеръ Иденъ былъ чуть ли не всхъ довольне своимъ днемъ, онъ сдлалъ такъ много добра, онъ спасъ столько несчастныхъ, что не зналъ какъ благодарить Бога, помогшаго ему въ этомъ. Спокойный, счастливый, мистеръ Иденъ пошелъ къ себ пить чай и приготовлять дв проповди къ слдующему воскресенью.

Цлый вечеръ онъ былъ въ прекрасномъ расположеніи духа, но ни слова не говорилъ о своей побд надъ мистеромъ Гаусомъ, даже ни разу не вспомнилъ о тюремныхъ длахъ.

— Сусанна, мистриссъ Девисъ, говорилъ онъ, право не знаю, какъ благодарить васъ за все, чмъ вы для меня были въ это время. Вы показали себя истинными друзьями, вы поддержали мои силы для важной борьбы. Благодарю васъ, Сусанна, другъ мой, вы спасли мн жизнь, еслибы вы не привезли мистера Вольсона, меня бы теперь уже не было на свт. Богъ только въ состояніи отплатить за это доброе дло, а не я.

Сусанна нагнулась къ мистеру Идену, и сказала ему шопотомъ:

— Мистеръ Иденъ, вы забыли, что уже заране расплатились со мной.

Съ чудною граціею, полною простоты и достоинства, Сусанна прошептала эти слова благодарности.

— Прекрасно, сказалъ мистеръ Иденъ. Сусанна, вотъ чмъ я общаю вамъ отплатить за огромную услугу: я обвнчаю васъ съ честнымъ человкомъ, который васъ любитъ и котораго вы любите. Довольны ли вы будете этимъ, расплатились ли мы? отвчайте скоре.

— О, да, мистеръ Иденъ, добрый мой другъ! Дай Богъ, чтобы это было такъ. Тогда я останусь у васъ еще въ долгу. Неправда ли, тетушка?

— Разумется, Сусанна, безъ всякаго сомннія, отвчала мисстриссъ Девисъ.

XXVII.

На другой день собралась въ тюрьм цлая коммисія. Двнадцать чиновниковъ были присланы, чтобы произвести подробное дознаніе и слдствіе. Мистеръ Иденъ, Эвансъ, Фрей и вс служащіе въ тюрьм были признаны къ допросамъ, мертвое тло Джозефса лежало въ комнат засданія.

Много страшныхъ тайнъ было открыто, много зла узналъ каждый изъ присутствующихъ, такого зла, какого никогда не думалъ слышать.

Вс были поражены варварскими поступками мистера Гауса, вс единогласно называли его убійцей, мучителемъ, вс проклинали его память.

И каждый изъ членовъ коммисіи, возвратясь домой, разсказывалъ жен и дтямъ поступки мистера Гауса, и он слушали какъ сказку, такъ все казалось невроятно!

Только что кончились допросы, ударилъ колоколъ и его страшно-заунывный, могильный звукъ раздался по тюрьм.

Всми овладло уныніе, вс знали, что значилъ этотъ звонъ.

Хоронили Джозефса. Бдный Джозефсъ! Кто не пожаллъ бы объ этомъ шестнадцатилтнемъ мальчик, который долженъ былъ жить, распускаться съ каждымъ днемъ, и что же? У него отняли возможность жить. Его изнурили, истощили, истерзали, изуродовали даже. Изъ него безвременно сдлали старика. Онъ не могъ жить — онъ самъ прекратилъ свои мучительные дни.

Мистеръ Иденъ съ истиннымъ чувствомъ прочелъ рчь надъ его гробомъ. И въ рчи этой было столько глубокаго смысла, столько задушевности, въ ней выражалось столько отеческой любви пастора къ умершему, что вс присутствующіе были сильно тронуты. Не было человка, который бы хладнокровно смотрлъ, какъ прахъ Джозефса предавали земл. Вс заключенные громко рыдали. Фрей и Годжсъ, считая себя отчасти причиною его смерти, не могли найдти мста съ отчаянія. Они въ ту минуту готовы были отдать все на свт, чтобы заставить Джозефса воскреснуть. Но уже было поздно! Раздался еще разъ торжественный звукъ колокола, гробъ опустили въ могилу и засыпали землей. Да покоится прахъ несчастнаго! Да проститъ Богъ тмъ, кто былъ причиною его ранней, неестественной смерти.

XXVIII.

И такъ, Джозефса уже не стало въ нашемъ разсказ. Мистера Гауса стерли мы сами со сцены, и потому, изъ главныхъ дйствующихъ лицъ въ тюрьм, намъ остается заняться только мистеромъ Иденомъ и Робинзономъ,— проповдникомъ и воромъ.

Мы уже видли, какъ проповдникъ спасъ жизнь вора. Но этого мало, онъ спасъ и его нравственную жизнь. У мистера Идена, въ этихъ случаяхъ, былъ прекрасный девизъ, по которому онъ Дйствовалъ: Исправиться никогда не поздно, и лучше поздно, чмъ никогда. Но онъ всегда принимался именно за тхъ, которыхъ цлый міръ считалъ неисправимыми, отъ которыхъ вс отказывались.

Такъ поступилъ онъ и теперь. Онъ употребилъ въ дло столько любви, столько краснорчія, столько геніальности, чтобы обратить его на истинный путь!

Всякій согласится, что не легкая работа исправить вора, вора съ колыбели, въ которомъ нтъ ни одного добраго побужденія, но мистеръ Иденъ, не смотря на всю трудность, принялся за эту задачу. Честь ему и слава!

XXIX.

Мистеръ Иденъ съ каждымъ днемъ замтно укрплялся въ здоровья и запасался силами. Сусанна, видя, что ему не нужно боле сидлокъ, назначила день для своего отъзда съ теткой. Мистеръ Иденъ очень упрашивалъ ихъ еще у него погостить, но Сусанна отвчала, что давно не видла отца, что соскучилась по немъ и что пора уже возвратиться къ нему.

Разставаніе ихъ было очень печальное, какъ бываетъ всегда разставаніе двухъ преданныхъ сердецъ. Сусанна и мистеръ Иденъ простились какъ братъ съ сестрой, и Сусанна ухала довольная тмъ, что была полезна своему другу и что онъ позволилъ ей писать къ нему, спрашивать его совта, въ случа нужды.

Когда Сусанна воротилась домой, она застала тамъ мистера Медовса, который пріхалъ ее встртить.

— Это очень любезно! сказала Сусанна.

Кром того у нихъ былъ одинъ незнакомый до того человкъ, мистеръ Клинтонъ.

Это былъ спекуляторъ, чрезвычайно опытный и старый знакомый мистера Медовса. Онъ за тридцать миль пріхалъ къ своему знакомцу, чтобы занять у него нсколько денегъ для какого-то оборота, отъ котораго ожидалъ огромныхъ выгодъ, общая долю въ нихъ и кредитору. ‘Право, мистеръ Медовсъ, останетесь довольны заключилъ онъ’.

Но мистера Медовса трудно было уговорить. Онъ отвчалъ, что у него для этого нтъ лишнихъ денегъ, но что онъ можетъ познакомить съ Клинтономъ такихъ людей, которымъ бросить нсколько сотъ фунтовъ стерлинговъ, ровно ничего не значить.

И онъ съ этой цлью привезъ его къ мистеру Мертону.

Мистеръ Клинтонъ очень скоро убдилъ старика въ своей честности и въ своемъ умніи добывать съ капитала огромные проценты, мистеръ Медовсъ подтвердилъ это.

— И въ самомъ дл, сказалъ старикъ Мертонъ, не дать ли мн ему нсколько сотенъ фунтовъ въ ростъ? Пусть это будетъ для Сусанны. А то, въ самомъ дл, мало проку только копить деньги.

Мистеръ Медовсъ не отговаривалъ его отъ этого, но нашелъ какую-то причину, по которой онъ, съ своей стороны, никакъ не могъ дать денегъ мистеру Клинтону.

XXX.

Въ одинъ прекрасный день мистеръ Медовсъ пришелъ на почту въ Фарнборофъ и сказалъ почтмейстеру:

— Мн нужно бы было, мистеръ Джеффрисъ, поговорить съ вами наедин.

— Извольте, сэръ, прошу ко мн въ кабинетъ.

— Знаете ли вы эту пяти-фунтовую ассигнацію?

— Нтъ, не могу сказать, чтобы она мн была почему нибудь особенно извстна.

— Какъ же, она была у васъ въ рукахъ!

— Въ самомъ дл? Впрочемъ, очень можетъ быть, мало ли ихъ проходитъ черезъ мои руки въ цлый годъ. Всхъ не запомнишь.

— Нтъ, эту вы должны помнить, потому что вы ее украли.

— Что съ вами? какъ вы смете говорить такія вещи? Я буду судиться съ вами, это вамъ не пройдетъ даромъ.

— Лучше молчите и признайтесь, какъ было дло. Вдь я и безъ того все знаю. Одинъ изъ моихъ сосдей послалъ по почт деньги, но он не дошли по назначенію. Я подумалъ: ‘Джеффрисъ что-то очень часто говоритъ о совсти,— значитъ воръ онъ, а не другой кто.’ Вотъ я и послалъ деньги въ Ирландію, и помтилъ на каждой ассигнаціи, едва видно, ‘Петръ Кравлей’, я зналъ, что васъ поймать не трудно. Вы размняли вотъ эту ассигнацію у Эвлинга, торговца колоніальными товарами. Она получена изъ вашихъ рукъ, и вотъ на ней помтка: ‘Петръ Кравлей’. Остальныя ассигнаціи съ такой же помткой у васъ въ коммод, и я сейчасъ могу обличить васъ, публично доказать, что вы воръ.

— Я пропалъ! я пропалъ! сказалъ Джеффрисъ едва слышно.

Мистеръ Медовсъ закричалъ: ‘Петръ Кравлей, поди сюда, оставайся здсь, стереги этого вора.’

И мистеръ Медовсъ ушелъ.

Джеффрисъ сталъ умолять Кравлея, нельзя ли чмъ-нибудь упросить мистера Медовса предать это дло забвенію. ‘Если это можно сдлать за деньги, то я продамъ свою послднюю рубашку и заплачу, сколько нужно мистеру Медовсу’.

— Это очень трудно сдлать, но я постараюсь уговорить мистера Медовса, только за услугу — услугу.

— Все, что вамъ угодно.

— Такъ вотъ что. Каждое письмо, которое будетъ сюда приходить изъ Австраліи, вы тотчасъ же сами должны приносить ко мн. Я буду держать такія письма не доле двухъ часовъ и не стану вынимать оттуда денегъ.

— Извольте, извольте, я это сдлаю съ удовольствіемъ.

— Да еще вы мн должны заплатить за труды десять фунтовъ.

— Сэръ, у меня ихъ нтъ, но будьте уврены, что я вамъ ихъ достану и вручу сегодня же.

— Хорошо, только ни слова объ этомъ мистеру Медовсу.

— Больше ничего?

— Ничего.

— Очень радъ, что могу вамъ услужить.

— Смотрите же, исполняйте общанное, а не то Эвлингъ докажетъ, что деньги съ моей замткой онъ получилъ отъ васъ.

XXXI.

Медовсъ никогда не пропускалъ случая повредить мистеру Леви и обратно. Они ненавидли другъ друга.

Сусанна была добра и къ тому, и къ другому въ равной степени. Съ обоими она говорила одинаково ласково, и каждый изъ нихъ слушалъ ее съ любовью и уваженіемъ. Только между любовью къ ней мистера Леви и мистера Мсдовса, была огромная разница.

Сусанна знала, что они ненавидятъ другъ друга, и это очень ее тяготило. Ей непремнно хотлось ихъ помирить.

XXXII.

Кравлей пришелъ къ Медовсу донести, что Вилліамъ Фильдингъ въ город, и что можно его задержать, можно предъявить его вексель къ уплат, но Медовсъ сказалъ, что теперь не время, что есть для важне. Въ эту минуту Медовсу доложили, что его желаетъ видть миссъ Мертонъ. Тотчасъ же Кравлей былъ выпровоженъ черезъ потаенную дверь, съ приказаніемъ дожидаться дальнйшихъ распоряженій. Миссъ Мертонъ вошла.

— Сэръ, я принесла вашу книгу. Но это не главная причина моего посщенія. Сэръ, я пришла васъ уговорить — не питать такой непростительной ненависти къ мистеру Леви.

— Люди вс очень мстительны. Вы исключеніе. Можетъ быть, если бы я чаще слушалъ наставленія отъ васъ, то и мое грубое сердце смягчилось бы, и я бы удостоился быть вашимъ… вашимъ другомъ, Сусанна… ахъ, извините, миссъ Мертонъ.

— Что за извиненія, вы можете меня называть Сусанной.

— Прелестное имя!.. Ахъ, Сусанна!

И страсть разъигралась въ старик, и онъ черезъ минуту забылъ бы осторожность, разсудокъ, онъ бросился бы передъ ней на колни, сказалъ бы, что любилъ ее, но ему помшалъ непріятель. Голосъ Вилліама Фильдинга послышался у дверей: ‘Сусанна, мн сказали что вы здсь!’

— Войдите! сердито сказалъ Медовсъ, а самъ въ ту же минуту написалъ что-то на лоскутк бумажки и переслалъ, посредствомъ пружины, Кравлею.

— Что это вы везд за мной, по моимъ слдамъ, точно собака, сказала Сусанна недовольнымъ голосомъ.

— Овцамъ лучше, если собака при нихъ: не дастъ ихъ въ обиду, вступится за нихъ, сказалъ на это Вилліамъ шутливо.

— Прошу говорить съ миссъ Мертонъ въ моемъ дом почтительно, сказалъ Медовсъ.

— Я всегда къ ней имю полное почтеніе. Я только говорю, что овц не слдуетъ сближаться съ волкомъ, оттого и пришла собака.

— Да, и собака эта пришла безъ моего приглашенія, такъ по-крайней-мр пусть она ведетъ себя, какъ человкъ.

Вилліамъ готовъ былъ его ударить, но удержался и обратился къ Сусанн съ слдующими словами: ‘Сусанна, помните ли вы, что мн говорилъ Джорджъ, узжая? Помните ли его послднія слова, которыя онъ произносилъ со слезами на глазахъ и держа меня за руку? И такъ, я исполняю свое общаніе, я смотрю за вами, какъ братъ. Этотъ человкъ обманщикъ, не сближайтесь съ нимъ. Я васъ предупреждаю.’

Сусанна расхохоталась, мистеръ Медовсъ отвтилъ ей тмъ же. Но черезъ минуту онъ вскочилъ и съ разъяренными глазами бросился на Фильдинга. Они оба стали въ позу бокса, какъ бы приготовляясь драться. Сусанна уже собиралась ихъ разнимать, какъ постучали въ дверь и вошелъ Кравлей.

— Вотъ ужъ кого я никакъ не ожидалъ, сказалъ мистеръ Медовсъ.

— Извините, сэръ, можетъ-быть, я не во-время пришелъ. Но нельзя иначе, я по важному длу. Джексонъ, войдите!

Въ комнату вошелъ полицейскій и, взявъ Вилліама за плечо, объявилъ, что онъ арестованъ за неуплату долга по векселю Кравлею.

Стыдъ овладлъ несчастнымъ Вилліамомъ. Онъ закрылъ лицо руками и застоналъ.

— Ахъ, мой бдный Вилліамъ! вскричала Сусанна. О, мистеръ Медовсъ, нельзя ли какъ нибудь этому помочь?

— Неужели вы думаете, миссъ Мертонъ, что я вступлюсь за него, посл всхъ дерзостей, которыя онъ мн только что наговорилъ? Это было бы слишкомъ глупо съ моей стороны.

— Вотъ видите ли, Вилліамъ, какъ дурно наживать себ враговъ. Впрочемъ, будьте спокойны, батюшка не оставитъ васъ въ тюрьм.

— Ведите меня скоре, скоре, кричалъ Вилліамъ, чтобы я никого не видалъ.

— Сумасшедшіе! сказалъ спокойно какой-то голосъ за ширмами.

Вс бросились туда, и что же? Исаакъ Леви сидлъ въ кресл, какъ будто у себя дома.

— Это что еще? закричалъ мистеръ Медовсъ. Разв мой домъ трактиръ, что въ него можетъ являться всякій, безъ моего приглашенія? Это изъ рукъ вонъ! Что вамъ нужно?

— Кому долженъ Вилліамъ?

— Мн, отвчалъ Кравлей.

— Вотъ деньги. Отдайте мн вексель.

— Извольте, сэръ.

Мистеръ Леви его прочиталъ и выплатилъ деньги.

— Вы свободны, сэръ, сказалъ Кравлей Вилліаму, какъ бы поздравляя его.

— Да? Такъ я вамъ совтую скоре убираться вонъ, а то я не вытерплю, и пожалуй расчитаюсь съ вами, какъ слдуетъ.

Мистеръ Кравлей раскланялся и вышелъ. Полицейскій послдовалъ его примру.

Мистеръ Медовсъ, указывая на нихъ пальцемъ, сказалъ Леви:

— Вы видите дорогу, ступайте вонъ изъ моего дома.

Старикъ еврей не двигался съ креселъ.

— Это не вашъ домъ, сказалъ онъ спокойно.

— Онъ мой, потому что я купилъ его, и уже далъ задатокъ, отвчалъ рзко мистеръ Медовсъ.

— Да, но не заплатили денегъ. Прошли три срока, въ которые вы должны были ихъ выплатить, и вы каждый разъ чмъ нибудь отговаривались. Наконецъ домовладлецъ потерялъ терпніе и продалъ домъ мн. Вотъ вамъ обратно вашъ задатокъ. Сами виноваты: зачмъ сдлали условіе, что если вы 5-го числа ныншняго мсяца не отдадите денегъ за домъ, то онъ опять поступаетъ въ собственность прежняго владльца. Сегодня одиннадцатое.

— А, понимаю! это ваши продлки…

— Домъ мой, и я прошу вывезти все ваше къ завтрашнему дню. Я плачу вамъ вашею же монетою. Вы въ подобныхъ обстоятельствахъ поступили со мною точно также.

Потомъ Исаакъ Леви обратился къ Сусанн, говоря:

— Теперь, Сусанна, я вамъ покажу въ этомъ дом каждый уголокъ, который мн дорогъ по воспоминаніямъ. Приходите ко мн, какъ только я переду, а теперь покуда намъ здсь нечего длать.

И они вмст вышли.

Вилліамъ и Медовсъ остались на единъ. Вилліаму показалось, что онъ поступилъ дерзко съ Медовсомъ, позволивъ себ надлать ему непріятностей въ его дом Онъ въ этомъ искренно раскаялся и ршился извиниться.

Онъ подошелъ къ Meдовсу и протягивая ему руку, сказалъ:— Мистеръ Медовсъ, я чувствую, что велъ себя неприлично въ отношеніи васъ, и потому, въ доказательство моего сожалнія объ этомъ, я подаю вамъ руку.

Вилліамъ уже очень надолъ мистеру Медовсу, онъ видлъ, что единственное средство скоре отъ него отдлаться, было подать ему руку, и онъ подалъ.

Вилліамъ ушелъ, и мистеръ Медовсъ предался отчаянію. Онъ такъ считалъ себя униженнымъ мистерамъ Леви, что не зналъ, какъ утшиться въ этомъ случа. Кром того еще одно горе: Сусанна не выходила у него изъ головы. ‘Боже мой, говорилъ онъ: — что мн длать? я просто схожу съ ума отъ любви. Хоть бы мн умереть, или хоть бы что нибудь заставило меня подальше ухать, такъ, чтобы никогда не слыхать о Сусанн. Можетъ быть, я бы тогда забылъ ее и былъ бы спокоенъ!’

Въ это время ему принесли письмо съ почты.

Письмо это было изъ Ланкашейра отъ мистера Честера, съ которымъ мистеръ Медовсъ прежде имлъ очень важныя дло. Онъ писалъ, что пріобрлъ въ томъ краю огромныя земли,— что нужно сдлать въ нихъ много усовершенствованій,— что ему необходимъ свдующій человкъ въ помощники, и что онъ для этой цли не желалъ бы никого другаго, кром мистера Медовса. За это онъ ему предлагалъ огромныя деньги, и писалъ, что если Медовсъ согласенъ, то прізжалъ бы немедленно.

Мистеръ Медовсъ, сильно борясь съ своими чувствами, взялъ наконецъ перо и написалъ:

‘Сэръ.

Письмо ваше я получилъ въ часъ по-полудни, а въ шесть вызжаю уже къ вамъ.’

Потомъ онъ отправился къ своей матушк, сказалъ ей, что долженъ перехать изъ своего дома въ другой домъ, который прежде намренъ былъ отдавать въ наемъ, и просилъ ее присмотрть за перевозкой вещей.

— Я боюсь, какъ бы что не сломалось, отвчала мать. Тогда ты будешь сердиться на меня, и подумаешь, что если бы самъ былъ при перевозк, то этого бы не случилось.

— Нтъ, пожалуйста, сдлайте это для меня. Вы меня этимъ очень обяжете, потому что самъ я не могу никакъ остаться.

Онъ показалъ ей письмо. Старуха надла очки, прочитала и сказала поспшно:

— О, если такъ, другъ мой, то не медли ни минуты. Позжай сейчасъ же, тутъ теб предстоятъ такія выгоды, отъ которыхъ отказываться не должно. Я присмотрю за твоими вещами, будь спокоенъ.

— Такъ прощайте же, матушка, да благословитъ васъ Богъ! сказалъ мистеръ Медовсъ, и вдругъ, въ особенномъ порыв чувства, бросился въ объятія матери и разцловалъ ее.— ду сегодня же. Прощайте.

Только что онъ ухалъ, какъ вошла старая служанка мистриссъ Медовсъ.

— Что это съ вами, мистриссъ? спросила служанка съ удивленіемъ.

— Ничего. А что?

— Да вы совсмъ дрожите.

— Ахъ, ты не знаешь что случилось. Представь себ…. Ахъ, какъ это было неожиданно…. Боже мой, я до-сихъ-поръ ее могу опомниться, говорила старуха въ сильномъ волненіи.— Представь себ, онъ меня поцловалъ. А вотъ уже двадцать пять лтъ, какъ онъ не цловалъ меня!

И старушка на другой же день перевезла всю мебель въ новый домъ, и стала приготовлять въ немъ все для прізда хозяина.

XXXIII.

Петръ Кравлей очень аккуратно получалъ жалованье въ отсутствіи своего хозяина и завдывалъ всми его длами. Все, казалось, шло по прежнему, но опытный наблюдатель могъ бы подмтить, что Кравлей перемнился въ своихъ чувствахъ къ мистеру Медовсу.

Каждый человкъ къ чему нибудь боле или мене пристрастенъ. Такъ и Кравлей. Онъ былъ особеннымъ поклонникомъ хитрости. Хитрость онъ ставилъ выше всего на свт, и всегда готовъ былъ глубоко уважать того, кто ему казался хитре. До-сихъ-поръ онъ думалъ, что по хитрости мистеръ Медовсъ могъ бы получить премію No 1, но увы! оказалось что нтъ!

No 1 нужно было уступить Леви, и за мистеромъ Медовсомъ пока оставался No2.

Еврей съумлъ перехитрить мистера Медовса, съумлъ съиграть съ нимъ штуку и этимъ заслужилъ полное уваженіе Кравлея, въ глазахъ котораго мистеръ Медовсъ уже пересталъ быть такимъ великимъ человкомъ, какъ прежде.

Тяжело было Кравлею разставаться съ своимъ кумиромъ, и онъ съ горя началъ попивать. Простимъ ему это великодушно. Нужно же было ему въ чемъ нибудь искать утшенія!

Часть вторая.

Медовсъ написалъ Мертону, что онъ, по важнымъ дламъ, отправляется въ Ланкашайръ, и не вернется раньше трехъ мсяцовъ.

— Мы будемъ безъ него скучать, сказала Сусанна.

— Да, замтилъ мистеръ Мертонъ:— съ нимъ всегда весело.

— Онъ прекрасный человкъ, я его очень люблю, не смотря на все, что о немъ говорятъ пустые люди. Представьте, напримръ, что вчера сдлалъ Вилліамъ…

— Что такое?

— Онъ пошелъ вслдъ за мной къ мистеру Мсдовсу и, безъ всякой причины, затялъ съ нимъ ссору. Посл этого я не могу смотрть на Вилліама безъ отвращенія. Какъ онъ глупъ! Понятно, что Джорджъ не могъ съ нимъ ладить. Мн очень совстно передъ мистеромъ Медовсомъ, что его оскорбили изъ-за меня въ его собственномъ дом.

— Хорошо, что ты мн это сказала. Такъ этотъ жалкій мальчишка осмлился оскорбить моего лучшаго друга, достойнйшаго человка? Съ этихъ поръ чтобы онъ не смлъ являться ко мн на глаза, нога его не будетъ въ моемъ дом.

Сусанна перепугалась. Она никакъ не ожидала, что изъ словъ ея выйдутъ такія послдствія.

— Батюшка, не сердись такъ, тутъ не изъ чего ссориться.

— Какъ не изъ чего? Вдь ты сама разсказывала, что онъ оскорбилъ моего друга.

— Я только говорила…. А, вотъ мистеръ Клинтонъ.

— Проси его. Намъ нужно поговорить о длахъ. Ты можешь уйдти.

II.

Мистриссъ Медовсъ занимается устройствомъ новаго дома для сына. Кравлей постоянно придерживается рюмочки и жалетъ, что онъ помощникъ No 2-го по хитрости, а не No 1-го (мистера Леви). Не смотря на это, онъ все-таки посылаетъ мистеру Медовсу очень почтительныя письма и хлопочетъ по его нечистымъ дламъ. Мистеръ Мертонъ занимается разными спекуляціями иногда удачно, иногда нтъ. Медовсъ въ Ланкашайр, съ твердымъ желаніемъ вылечиться отъ гибельной любви къ Сусанн. Сусанна желаетъ, чтобы онъ скоре воротился: она докажетъ ему, какъ стоитъ за него и какъ не согласна съ мнніемъ Вилліама на его счетъ.

Оставимъ ихъ всхъ на время и перенесемся на другую часть земнаго шара, гд мы встртимся съ старымъ знакомымъ.

III.

Джорджъ Фильдингъ въ Ньюборо засталъ мистера Винчестера. Ночь они провели уже на Феникс, корабл, отвозившемъ эмигрантовъ. На слдующее утро мистеръ Винчестеръ и Джорджъ, до отправленія корабля, сдлали множество закупокъ, которыя такъ наполнили ихъ маленькую каюту, что въ ней едва оставалось мста для аристократа, фермера и Карло.

Пропасть горя пришлось перенести бднымъ пассажирамъ Феникса. Мало было мста, мало провизіи, и потому много лишеній. Можно себ представить посл этого, каковъ былъ всеобщій восторгъ пассажировъ, когда, посл четырехъ-мсячнаго плаванія, они наконецъ пришли въ Сидни.

Джорджъ скрылъ отъ Сусанны вс бдствія, которыя ему пришлось вытерпть на дорог, писалъ ей только, чтобы она не грустила, чтобы старалась съ твердостью перенести разлуку, что у нихъ счастье впереди. Онъ просилъ ее передать Вилліаму, что Карло служитъ ему большою отрадой, что эта собака очень къ нему привязалась и постоянно, везд при немъ.

Мистеръ Винчестеръ, скоро по прізд, принялся за дло. Онъ купилъ пастбище и скотъ. Джорджъ, въ продолженіи пяти мсяцевъ, былъ самымъ ревностнымъ его помощникомъ. Однажды мистеръ Винчестеръ сказалъ Джорджу:

— Джорджъ, благодарю васъ за ваши труды. Теперь я могу единъ вести свои дла. Въ вознагражденіе за все ваше участіе, я купилъ для васъ пастбище, въ восьми миляхъ отсюда. Выберите изъ моего стада пятьсотъ-овецъ и тридцать штукъ рогатаго скота. Вороная лошадка, на которой вы разъзжали все это время, тоже остается за вами.

— О, сэръ, вы слишкомъ добры. Но выбирать изъ вашего стада лучшій скотъ для себя я никогда не соглашусь.

— Ну, такъ сдлаемте вотъ что. Загонимъ стадо въ загороду и запремъ его. Потомъ, когда отопремъ, то первый скотъ, который выйдетъ, будетъ вашъ.

— На это я согласенъ, сэръ. Не знаю только, когда и чмъ я въ состояніи буду васъ отблагодарить.

Но это было не все еще. Мистеръ Винчестеръ сверхъ того подарилъ Джорджу сто фунтовъ стерлинговъ, говоря, что съ пустымъ карманомъ нельзя приниматься за дло.

И такъ, Джорджъ, полный признательности, разстался съ мистеромъ Винчестеромъ и ревностно принялся за дло для достиженія своей цли. Ему такъ хотлось скоре нажить тысячу фунтовъ! И не удивительно. За эти тысячу фунтовъ ему должна была достаться любимая женщина.

Вотъ составъ стада Джорджа: пятьсотъ овецъ, двадцать коровъ, десять быковъ, дв огромныя пастушескія собаки и Карло.

Былъ прекрасный іюльскій день, когда Джорджъ въ первый разъ погналъ на пастбище свое собственное стадо. Онъ не помнилъ себя отъ восторга въ этотъ день. Поручивъ гнать стадо Абнеру, своему наемному пастуху, онъ самъ пошелъ впередъ и устроилъ себ шалашъ изъ толстыхъ втокъ. Вмсто крыши онъ его покрылъ одяломъ и основалъ въ немъ свою главную квартиру.

IV.

Прошло шесть мсяцевъ и въ численности стада Джорджа произошла слдующая перемна: четыреста ягнятъ, десять быковъ, пятнадцать коровъ, четыреста овецъ. Восемьдесятъ овецъ онъ продалъ, остальной скотъ, котораго не достаетъ противъ прежняго состава стада, палъ. Это несчастіе, на которое долженъ разсчитывать всякій скотоводъ. За то у него прибавилось ягнятъ. Изъ ста фунтовъ Джорджъ истратилъ только пять. Въ общемъ вывод онъ считалъ себя восьмидесятые фунтами богаче, чмъ полтора года тому назадъ. Недалеко отъ Джорджа насъ свое стадо Шотландецъ, который началъ свое предпріятіе еще съ меньшими средствами, чмъ Джорджъ. Они познакомились какъ близкіе сосди, хотя по характеру нисколько не сходились. Особенно часто они видлись по воскресеньямъ. Шотландецъ являлся вечеромъ къ Джорджу и читалъ ему Священное Писаніе, онъ былъ очень религіозенъ. Иногда они разсуждали о супружеств, о семейной жизни.

Въ одно воскресенье Джорджъ, между разговорами, предложилъ своему собесднику помняться скотомъ. Шотландецъ пришелъ въ ужасъ, что Джорджъ въ воскресенье думаетъ о мірскихъ длахъ, и сдлалъ ему за это строгій выговоръ. Замчательно, что, считая большимъ грхомъ заниматься въ воскресный день мірскими длами, Шотландецъ не считалъ грхомъ въ такой день выпить.

Джорджъ узналъ, что одинъ фермеръ по сосдству хочетъ продать своихъ овецъ. Онъ тотчасъ же отправился съ намреніемъ ихъ купить. Долго они торговались, но не сошлись. Джорджъ отъ этой неудачи и, чтобы нсколько разсяться, пошелъ съ Карло прогуляться.

Онъ остановился на берегу моря и сталъ любоваться, какъ тамошніе дикари плавали въ маленькихъ лодочкахъ изъ древесной коры, которыя чрезвычайно легко опрокидывались, но не тонули. Вдругъ лодка одного изъ дикарей опрокинулась и онъ изчезъ подъ водой. Черезъ минуту онъ всплылъ на верхъ, потомъ снова нырнулъ подъ воду и черезъ минуту опять показался на поверхности ея. Джорджъ никакъ не могъ понять причину этихъ маневровъ, какъ вдругъ увидлъ, что акула огромныхъ размровъ гонится за несчастнымъ дикаремъ и что онъ употребляетъ вс средства спастись отъ нея. Джорджъ замтилъ, съ какимъ видомъ отчаянія несчастный всплылъ еще разъ на поверхность воды, между тмъ какъ чудовище съ открытой пастью приближалось къ нему.

Къ счастію, въ голов Джорджа блеснула счастливая мысль, онъ схватилъ камень и бросилъ въ акулу, но цль его не была достигнута: камень не попалъ въ нее! За этой попыткой послдовало еще нсколько неудачныхъ, наконецъ тяжелый камень нанесъ сильный ударъ акул, она пошла ко дну, оставляя за собой кровавые слды. Дикарь былъ освобожденъ и въ изнеможеніи поплылъ къ берегу. Джорджъ бросился въ воду и вытащилъ его. Несчастный, дрожа отъ холода, протянулъ Джорджу руку, говоря: благодарю васъ, сэръ. Джеки благодаритъ васъ отъ души. Одолжите мн на минуту вашего ножа.

Къ величайшему удивленію Джорджа, спасенный бросился опять въ воду съ ножемъ въ рук. Черезъ нсколько минутъ цль его обнаружилась: онъ выплылъ къ берегу, толкая передъ собой безжизненную рыбу. Онъ нанесъ ей ударъ ножемъ прямо по носу, извстно, что такой ударъ для акулы всегда бываетъ смертеленъ.

Джорджъ и Джеки потащили акулу на берегъ и дикарь тотчасъ же разрзалъ ее на куски, развелъ огонь, изжарилъ рыбу и принялся съ апетитомъ сть. Джорджъ отказался отъ этого угощенія и только съ удивленіемъ смотрлъ, какъ Джеки истреблялъ ту самую рыбу, которая за нсколько минутъ до того, казалось, должна была непремнно истребить его самого.

Джеки, между прочимъ, разсказалъ Джорджу, что онъ часто бывалъ въ Сидне и можетъ свободно объясняться на язык блыхъ.

Въ это время фермеръ пораздумалъ и согласился на условія Джорджа. На другой день Фильдингъ возвратился домой съ тремя стами овецъ, вновь купленными. Джеки объявилъ, что, во что бы то ни стало, пойдетъ съ Джерджемъ и поможетъ ему пригнать стадо домой. Съ этой минуты дикарь не разлучался съ своимъ благодтелемъ и былъ ему очень полезенъ въ случаяхъ кражи скота, потому что имлъ рдкую способность непремнно отъискать пропажу.

Спустя нсколько времени Джорджъ сдлалъ еще выгодную мну скота съ Шотландцемъ, и черезъ полгода у него было вдвое боле скота, чмъ въ начал, по за то денегъ вмсто ста фунтовъ, осталось только восемьдесятъ. Къ несчастію, наступили сильные жары и засухи. Джорджу было очень затруднительно гонять скотъ на водопой, онъ продалъ двадцать коровъ и быковъ. Сухая погода продолжалась и онъ раскаивался, что не продалъ больше скота. Денегъ у него было сто двадцать пять фунтовъ.

Вдругъ, въ одно утро, явился Абнеръ и объявилъ, что почти весь скотъ пропалъ. Джорджъ въ отчаяніи бросился, въ сопровожденіи Джеки, отъискивать пропажу. Долго они искали, много было напрасныхъ трудовъ и наконецъ Джеки отправился одинъ въ чащу небольшаго лса, въ двухъ миляхъ отъ пастбища Джорджа.

Черезъ нсколько времена онъ вернулся и хладнокровно сказалъ: ‘нашелъ’.

Джорджъ съ радостью бросился вслдъ за нимъ и что же? Дикарь привелъ его на мсто, гд былъ пепелъ и нсколько костей. Джеки объяснилъ ему, что это значитъ.

— Здсь черный жарилъ говядину и лъ. Черный — большой воръ. Онъ укралъ всхъ твоихъ быковъ. Не худо было бы намъ ружье. Тогда бы мы нашли чернаго и пристращали бы его, что мы его застрлилъ, если онъ намъ не скажетъ, гд остальные быки.

Джорджъ отправился за ружьемъ. Когда онъ вернулся, Джеки влзъ на высокое дерево и принялся смотрть во вс стороны. Потомъ онъ слзъ, сказалъ Джорджу: ‘нашелъ, что нужно’, и веллъ ему идти вслдъ за собой. Въ нсколькихъ стахъ шаговъ отъ этаго дерева они нашли группу дикарей — четырехъ мужчинъ и трехъ женщинъ, сидящихъ вокругъ огня и жарящихъ куски мяса.

Джеки поднялъ съ ними сильную брань. Это продолжалось довольно долго, потомъ былъ заключенъ миръ и Джеки самъ услся глотать говядину.

Навшись до-сыта, Джеки объяснилъ Джорджу, что дикари общали ему указать, гд остальной скотъ, они признались, что взяли только одного быка, чтобы пообдать, а остальныхъ отогнали въ сторону.

Дйствительно, отойдя не боле мили, Джорджъ увидлъ въ узкой долин свой скотъ. На дл оказалось однако, что не достаетъ цлыхъ пятнадцати штукъ. Гд он, никто по зналъ.

На другое же утро Джорджъ отправился съ Джеки на поиски.

Опять-таки Джеки первый попалъ на слдъ пропажи. Они нашли двухъ мертвыхъ быковъ и девять полуживыхъ отъ жажды,

— Джеки, помоги ради Бога, кричалъ Джорджъ. Найди гд нибудь воды.

Дикарь опять влзъ на высокое дерево и долго смотрлъ вокругъ. Потомъ онъ соскочилъ и сказалъ Джорджу, что знаетъ гд есть вода, что можно смло туда вести скотъ. Несчастныя животныя едва передвигали ноги отъ изнеможенія, когда ихъ довели до источника и напоили, то они ожили въ одну минуту. Джорджъ не зналъ кокъ благодарить дикаря, который такъ былъ ему полезенъ своимъ гибкимъ умомъ и природною догадливостью. Къ вечеру они благополучно довели скотъ до дому.

Съ этихъ поръ скотъ пріучился часто разбгаться. Иногда пропавшихъ отъискивали живыми, иногда мертвыми, а иногда они присоединялись къ какому нибудь большому сосднему стаду и терялись въ немъ, какъ капля въ мор.

Однимъ словомъ, Джорджъ имлъ много убытковъ, и ршительно не могъ предвидть, когда онъ наживетъ тысячу фунтовъ.

Разъ, какъ-то, одинъ купецъ гналъ мимо его большое стадо овецъ и десять коровъ. Джорджъ промнялъ ему почти весь свой рогатый скотъ за полтораста овецъ и былъ совершенно доволенъ.

На другое утро Абнеръ пришелъ объявить Джорджу, что вс новыя овцы больны мстною коростой, что он вс трутся одна о другую и легко могутъ заразить все стадо Джорджа.

— Боже мой! вскричалъ несчастный хозяинъ:— и день и ночь я Тебя молилъ избавить меня отъ этой напасти. Но нтъ, врно я осужденъ на вчныя неудачи. Джеки, поди помоги Абнеру перерзать всхъ заболвшихъ овецъ.

Джорджъ сильно грустилъ, ему оставалось утшаться только тмъ, что не заразилось все стадо.

Вскор посл этого, одинъ изъ небогатыхъ сосдей Джорджа предложилъ ему помняться съ нимъ пастбищемъ. Джорджъ нашелъ, что новое мсто плодородне и обильне водой, и потому охотно принялъ это предложеніе. Джеки очень радовался этой перемн, потому что терпть не могъ однообразія.

Фильдингъ ожилъ на новой земл и сталъ опять надяться на счастье.

Грустно было ему писать Сусанн, что цлый годъ постояннаго труда нисколько не подвинулъ его впередъ.

Не усплъ бдный Фильдингъ осмотрться на новой земл, какъ случилось опять несчастіе. Въ его стадо забжали дв чужія овцы, Джорджъ сталъ безпокоиться не больны ли они коростой, не заразили ли стадо, и потому отправился къ своему сосду Томсону, который приготовлялъ мазь, исцлявшую отъ этой болзни.

Томсонъ далъ ему этой мази. Въ три дня четыреста овецъ Джорджа были обстрижены и намазаны мазью. Абнеръ уврялъ, что это напрасно, что овцы здоровы, что можно ихъ только испортить этой мазью и потому лучше этого не длать. Онъ усплъ уговорить Джорджа и овецъ мазать перестали.

Черезъ нсколько времени Абнеръ вошелъ къ Джорджу съ поникшей головой и объявилъ, что стадо заражено, что овцы, какъ безумныя, трутся о деревья.

Джорджъ какъ будто ожидалъ этого извстія и сказалъ только: таково уже мое счастье. Нужно опять начать ихъ всхъ мазать, можетъ быть хотя нсколькихъ успемъ спасти.

Изъ тхъ четырехсотъ овецъ, которыхъ Джорджъ намазалъ заране, вс остались живы, но изъ остальныхъ погибло множество. Къ довершенію несчастія, Абнеръ въ это тяжелое для Джорджа время, отошелъ въ пастухи къ сосду Меридиту, который далъ ему больше жалованья.

Джорджъ былъ такъ пораженъ этою неблагодарностью, что плакалъ какъ ребенокъ съ отчаянія.

Въ этотъ же день дикій Джеки отправился на охоту, не смотря на просьбу Джорджа, чтобы онъ остался. Дикій уврялъ, что онъ вернется на другой же день, но Джорджъ зналъ, что при его страсти къ охот, онъ забудетъ и Джорджа, и общаніе и пропадетъ на долго.

VI.

Неблагодарный Абнеръ шелъ очень спокойно по направленію къ Меридиту, ни сколько не жаля своего бывшаго хозяина, котораго онъ оставилъ въ такомъ гор, а только мечталъ о томъ, какъ ему будетъ хорошо у богатаго Меридита.

Но въ ту самую минуту, какъ онъ тшилъ себя надеждами на будущее, темная фигура появилась сзади его, подняла надъ нимъ руку, тяжелое орудіе опустилось надъ его черепомъ и онъ упалъ лицомъ къ земл, кровь полилась у него изо рта и изъ ушей.

VII.

Бдный Джорджъ проснулся на другой день одинокимъ, и принялся за трудъ въ самомъ грустномъ расположеніи духа. Онъ трудился четыре часа, какъ вдругъ, стоя на колняхъ надъ овцой, которую натиралъ мазью, онъ почувствовалъ, что кто-то стоитъ позади его. Джорджъ оглянулся и увидлъ улыбающагося Джеки.

Можно было себ представить, какъ онъ былъ радъ его возвращенію. Они начали вмст трудиться. Черезъ четыре дня, во всемъ стад оказалась только одна больная овца, и Джорджъ былъ счастливъ, что вылечилъ стадо. Однако ему, бдному, дорого обошлись эти труды: онъ работалъ свыше своихъ силъ и кончилъ тмъ, что слегъ въ постель.

Джеки засуетился, набралъ травъ, сдлалъ изъ нихъ настой и сталъ поить имъ Джорджа. Но болзнь была слишкомъ серьозна, у Джорджа была горячка и травы не помогли.

Въ продолженіе четырехъ дней, Джорджъ былъ въ постоянномъ бреду, но на пятый, онъ пришелъ въ себя и спокойно объявилъ Джеки, что онъ знаетъ, что не можетъ выздоровть.

А Джеки между тмъ наварилъ для Джорджа буліона и думалъ, что больной, придя въ себя, съ аппетитомъ его покушаетъ.

Но больной попросилъ только подать молитвенникъ, подаренный Сусанной, и со слезами принялся его читать.

— Прощай, говорилъ онъ Джеки. Прощай, мой добрый другъ. Не оставайся здсь боле, ты уже ничего для меня не можешь сдлать, я долженъ умереть.

Джеки поставилъ бутылку воды у постели больнаго, положилъ тяжелую желзную палку и ружье на полу у кровати и наклонился надъ больнымъ, чтобы проститься съ нимъ въ послдній разъ. Но дикій вдругъ отвернулся и горько зарыдалъ.

VIII.

Около часу сидлъ Джеки на полу и плакалъ, не глядя на больнаго, потомъ онъ вдругъ всталъ и бросился вонъ изъ комнаты.

Долго бжалъ дикій по дремучимъ лсамъ, стараясь забыть причину своей грусти. Джорджъ сказалъ ему, что чувствуетъ, что долженъ умереть, и Джеки былъ вполн убжденъ, что это предчувствіе справедливо. Видя, что онъ не можетъ ничмъ помочь больному, онъ убжалъ, чтобы не видть послднихъ предсмертныхъ мукъ своего друга.

И такъ, только одинъ другъ не измнилъ Джорджу: это былъ Карло. Онъ ни на минуту не оставлялъ своего господина, постоянно лежалъ у его постели, ничего не лъ и день и ночь жалобно визжалъ надъ больнымъ.

Оставимъ на время несчастнаго, честнаго Джорджа, лежащаго въ горячк безъ всякой помощи.

IX.

Въ это время въ тюрьм все измнилось. Теперь въ нее можно смло войдти, не боясь встртить варварства, раздирающія сердце.

Вмсто прежнихъ ужасныхъ зрлищъ, вы встртите постоянное оживленіе, вчную дятельность. Вы не увидите несчастныхъ жертвъ, вертящихъ постоянно тяжелую рукоятку, безъ всякой пользы, и изнуряющихъ себя до послдней возможности. Напротивъ того, всякій занятъ дломъ, всякій видитъ плоды своихъ трудовъ. Кто башмачникъ, кто портной, кто ткачъ, кто наборщикъ, кром того множество столяровъ, плотниковъ, есть и живописцы, и граверы, и часовые мастера. И въ числ всхъ этихъ ремесленниковъ, есть много женщинъ.

Вс веселы, довольны, они чувствуютъ, что они люда, потому что съ ними обращаются по человчески.

Мистеръ Иденъ понялъ, чмъ можно достигнуть исправленія этихъ несчастныхъ. Онъ понялъ, что выпуская ихъ изъ тюрьмы, можно тогда только требовать отъ нихъ нравственной жизни, когда у нихъ есть средства доставить себ кусокъ хлба, и потому сталъ обучать заключенныхъ разнымъ ремесламъ. А то бывало заставляютъ несчастнаго нсколько мсяцевъ вертть рукоятку и потомъ выпускаютъ его изъ тюрьмы, въ полномъ убжденіи, что онъ исправился! Очень понятно, что, напротивъ, освобожденный опять предавался прежнимъ порокамъ и воровалъ, чтобы существовать.

Всякій пойметъ посл этого, сколько мистеръ Иденъ сдлалъ для тюрьмы. Да, это былъ рдкій, великій человкъ. Я считаю свое перо слишкомъ слабымъ и неискуснымъ, чтобы достойно оцнить его дятельность.

Робинзонъ описалъ свою жизнь. Заключенные ее напечатали и читали. Въ комнат Робинзона лежалъ постоянно одинъ экземпляръ.

Въ этой автобіографіи, Робинзонъ съ полною откровенностью описалъ вс свои преступленія, боле чмъ когда нибудь сознавая всю ихъ ужасную сторону. Благодаря мистеру Идену, который, какъ мы видли, имлъ на него такое спасительное вліяніе, онъ сдлался совершенно другимъ человкомъ и чувствовалъ сильное стремленіе ко всему доброму.

Разъ какъ-то, мистеръ Иденъ вошелъ къ нему въ комнату и замтилъ въ немъ сильное нервное раздраженіе.

— Робинзонъ, сказалъ мистеръ Иденъ: — я замчаю, что ты очень раздраженъ. Это слды тюремнаго заключенія. Пора теб отъ нея освободиться.

Черезъ три дня мистеръ Иденъ пришелъ объявить Робинзону, что онъ на дняхъ оставитъ тюрьму и отправится въ Австралію. Робинзону грустно было разстаться съ мистеромъ Иденомъ, а потому онъ принялъ съ неудовольствіемъ это извстіе.

Въ этотъ самый день мистеръ Иденъ написалъ къ Сусанн Мертонъ и просилъ се дать Робинзону рекомендательное письмо къ Джорджу Фильдингу. Онъ говорилъ въ своемъ письм, что Робинзонъ совершенно исправился, что зло въ немъ искоренилось, но что онъ слабъ и можетъ пасть при первомъ искушеніи, если не будетъ возл него твердаго, честнаго человка, который могъ бы служить ему опорой. ‘А я изъ вашихъ разсказовъ, милый другъ мой,’ писалъ мистеръ Иденъ, ‘понялъ Джорджа и вполн убжденъ, что онъ въ этомъ случа можетъ довершить мое дло и поддержать Робинзона.’

Съ первою почтою, онъ получилъ отвтъ отъ Сусанны. Она выражала радость, что можетъ быть полезною Робинзону, и прислала письмо къ Джорджу въ незапечатанномъ куверт. Мистеръ Иденъ вложилъ туда банковый билетъ и запечаталъ письмо.

Наконецъ насталъ день разставанья Робинзона съ тюрьмой. Эвансъ привелъ его къ мистеру Идену проститься.

Пасторъ, умоляющимъ голосомъ, просилъ Робинзона быть твердымъ, не поддаваться искушеніямъ, не впасть въ прежній порокъ. Робинзона сильно огорчило такое недовріе къ нему.

— Боже мой, вскричалъ онъ въ отчаяніи:— неужели вы меня считаете такимъ негодяемъ, такимъ неблагодарнымъ! Неужели вы думаете, что вс ваши труды пропали напрасно? Да если бы здсь лежала тысяча фунтовъ, то, поврьте, рука моя не поднялась бы взять одну монету, непринадлежащую мн. Лучше пусть я умру сейчасъ же на этомъ мст, если мн суждено опять пасть.

— Зачмъ просить смерти, говорилъ ему мистеръ Иденъ. Живи, длай только одно добро и я буду гордиться тобой. Въ минуты искушенія обращайся къ Богу и говори: Господи, помоги мн! Этой молитвы довольно. Вообще молись чаще, Господь тебя поддержитъ. Будешь ли ты такъ молиться, какъ я тебя научилъ?

— Буду.

— Дай мн твою руку. Вотъ, наднь это золотое кольцо и носи его въ память твоего общанія. Не разлучайся съ нимъ никогда.

— Кто захочетъ отнять у меня это кольцо, тому придется отрзать и руку.

— Прекрасно, сказалъ мистеръ Иденъ, и потребовалъ отъ него еще одно общаніе: жить непремнно съ Джорджемъ Фильдингомъ.

На это Робинзонъ отвчалъ, что Джорджъ его презираетъ, и врно не захочетъ съ нимъ жить. Мистеръ Иденъ успокоилъ его и далъ ему письмо Сусанны, какъ врное ручательство, что онъ будетъ хорошо принятъ Джорджемъ.

— Прощай, сказалъ мистеръ Иденъ Робинзону:— я тебя люблю, знай это. Но вмст съ тмъ не могу ничего теб сказать ласкове, какъ желаніе, чтобы я никогда больше не видлъ тебя и не слыхалъ о теб.

Мистеръ Иденъ сталъ на колни и началъ горячо молиться за Робинзона, который тоже опустился на землю и присоединилъ свою молитву къ праведной молитв пастора. Черезъ нсколько времени, Эвансъ пришелъ за Робинзономъ и минута разлуки настала. Робинзонъ цловалъ руки мистера Идена, они оба плакали, сердца ихъ были такъ переполнены чувствомъ, что они простились безъ словъ, и только молча могли мняться взглядами.

XI.

Корабль долженъ былъ отплыть черезъ недлю, и это время Робинзонъ провелъ въ Портсмут на галерахъ. Тутъ нсколько отчаянныхъ мошенниковъ не замедлили предложить Робинзону свою дружбу, онъ отказался. Потомъ ему было позволено написать одно письмо, къ чести Робинзона, онъ написалъ его не къ какому нибудь своему прежнему товарищу, а къ мистеру Идену. Онъ писалъ ему, что скучаетъ по тюрьм, по немъ и просилъ его прислать ему какую-нибудь религіозную книгу.

Въ Плимут онъ получилъ въ отвтъ толстое письмо. Онъ его съ жадностью распечаталъ и на палубу упали соверенъ и брошюра. Монета покатилась и чуть было не упала въ море. Робинзонъ бросился за нею и поднялъ. Потомъ онъ сталъ читать письмо, въ которомъ мистеръ Иденъ его увдомлялъ, что онъ посылаетъ ему послднюю брошюру своего сочиненія, которую безъ него напечатали въ тюрьм.

Брошюра эта была нравоучительнаго содержанія, и Робинзонъ былъ въ отчаяніи, что не могъ ее нигд найдти. У кого онъ ни спрашивалъ, вс говорили, что не видали ее, а между тмъ, она уже перебывала въ рукахъ нсколькихъ негодяевъ, которые успли надъ ней посмяться. Поднялъ ее одинъ мошенникъ, который былъ сердитъ на Робинзона, за то, что онъ не хотлъ встусить съ нимъ въ дружбу. Чтобы вполн отмстить Робинзону за упрямство, недоброжелатель его бросилъ брошюру въ воду.

Робинзонъ узналъ это и былъ въ отчаяніи отъ такого поступка.

Пять мсяцевъ Робинзонъ провелъ въ самомъ вредномъ обществ мошенниковъ, и хотя устоялъ противъ искушенія, однако это имло и дурную сторону: онъ привыкъ къ худому товариществу.

Когда они приплыли въ Сидней, ихъ заставили въ продолженіи двухъ недль ходить на общественную работу, за милю отъ города. Потомъ Робинзон былъ взятъ въ услуженіе къ одному колонисту. Должность его была очень не трудная: онъ чистилъ сапоги, ходилъ въ городъ, когда его посылали, съ пяти же часовъ пополудни, Робинзонъ былъ совершенно свободенъ, потому что его хозяинъ уходилъ изъ дому и не возвращался никогда ране двухъ часовъ утра.

Вообще мистеръ Майльсъ велъ жизнь очень разгульную и усердно моталъ наслдство, полученное имъ отъ дяди. Онъ сыпалъ деньги на лошадей, собакъ, женщинъ и карты, но при всемъ этомъ, былъ очень добрый человкъ.

Нельзя не пожалть Робинзона, что онъ попалъ на мсто, гд было такъ много свободнаго времени. Къ тому же, какъ на грхъ, онъ здсь встртился со многими старинными товарищами, которые постоянно старались его вовлечь въ свою шайку.

Робинзонъ всегда имъ отвчалъ, что готовъ съ ними выпить, вспомнить о быломъ, но воровать не станетъ.

Имя такъ много свободнаго времени, Робинзонъ веселился, и очень скоро истрачивалъ свое мсячное жалованье на удовольствія.

Между прочимъ, выдавая себя за купеческаго прикащика, свободнаго только по вечерамъ, онъ очень ухаживалъ за одной купчихой и часто приглашалъ ее съ собой въ театръ, но она постоянно отказывалась.

Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, она ему объявила, что согласна идти съ нимъ завтра въ театръ, въ сопровожденіи своей сестры.

Робинзонъ былъ очень счастливъ, но оказалось, что у него нтъ ни одного пенни, чтобы заплатить за мста. Что было длать? Попросить у господина впередъ, было невозможно, потому что онъ ухалъ на три дня на охоту. Заложить платье тоже было нельзя, потому что одно было форменное, желтоватое, которое правительство обязывало его носить днемъ, а другое черное, въ которомъ онъ долженъ былъ идти въ театръ. Заложить платье своего господина — могло считаться дурнымъ поступкомъ.

Оставалось заложить кольцо мистера Идена, что онъ и сдлалъ.

Денегъ достало на театръ, но Робинзонъ въ продолженіи всего вечера не принималъ ровно никакого участія въ представленіи, потому что все время думалъ о кольц. Дамы нашли его очень скучнымъ кавалеромъ.

На другой день пришло извстіе отъ мистера Майльса, что онъ не воротится раньше, какъ черезъ недлю. Робинзонъ заложилъ черный сюртукъ и выкупилъ кольцо, и такъ какъ панталоны и жилетъ не годились безъ сюртука, то онъ заложилъ и ихъ, и истратилъ эти деньги.

При такихъ обстоятельствахъ Робинзонъ упалъ духомъ.

XII.

За городомъ, въ трактиръ, въ одной изъ отдаленныхъ комнатъ сидли два человка очень подозрительной наружности и шептались. Видно было, что они замышляютъ что-то не доброе. По коротко обстриженымъ волосамъ, можно было легко заключить, что они не давно распростились съ тюрьмой.

Они говорили о томъ, что въ трехъ миляхъ отъ города есть для нихъ прекрасная пожива. Тамъ находилась богатая вилла, но они не знали какъ къ ней приступить, потому что не были знакомы съ мстностью.

Изъ ихъ разговора можно было узнать, что у нихъ есть какой-то знакомый, которому случалось быть въ этой вилл со своимъ господиномъ.

— Да его ни за что не уговоришь намъ помочь.

— Я возьму это на себя, поврь, что мн удастся. А онъ въ такихъ длахъ не намъ чета, возьмется поискусне нашего брата.

XIII.

Черезъ четыре дня, эти самые люди сидли въ томъ же трактир съ сіяющими лицами.

— Ну, что я теб говорилъ?

— Да не легко теб и досталось.

— Правда. Чуть не на колняхъ просилъ.

— Стоитъ того, нечего сказать.

— Разумется стоитъ. Посмотри-ка на этотъ планъ: тутъ есть каждая комната, каждая дверь. И окна и коридоры тутъ обозначены. Даже сказано гд какіе ключи, запоры и задвижки. Видно, что дловой человкъ рисовалъ. Найди-ка ты такого искусника.

— Не найду, правда. Только все-таки я этого молодца не люблю. Вспомни, какъ онъ началъ пить, какъ согласился, точно хотлъ запить свою смлость.

Вернемся назадъ: мистеръ Майльсъ не пріхалъ, какъ общалъ, у Робинзона не было денегъ, а повеселиться хотлось. Онъ опять заложилъ кольцо мистера Идена, и на этотъ разъ, его уже не такъ это мучило. Въ тотъ же вечеръ онъ встртился съ однимъ старымъ пріятелемъ — мошенникомъ, котораго не видалъ два года. Они отправились вмст покутить, въ попойк этой участвовали дв женщины. Послали за скрипачемъ Билемъ, и Робинзонъ танцовалъ и хохоталъ въ этой компаніи до трехъ часовъ утра. Онъ ушелъ съ общаніемъ на другой день опять явиться кутить и забыть заботу.

XIV.

Нсколько дней спустя, вечеромъ, т же самые два мошенника сидли на скамейк у загороднаго трактира.

Изъ ихъ разговора можно было заключить, что они кого-то ожидали. Въ это время къ нимъ подошелъ разнощикъ и началъ приставать, что бы они что нибудь у него купили. Желая поскоре отъ него отвязаться, они спросили что онъ продаетъ. Онъ объявилъ, что у него есть какая-то книжечка, только что полученная изъ Англіи, очень вольная, которую онъ имъ продастъ только съ тмъ условіемъ, чтобы они никому но говорили, что купили ее у него.

Это подстрекнуло любопытство мошенниковъ и они купили книгу за два шиллинга.

Только что разнощикъ ушелъ, какъ мошенники разпечатали пакетъ и каково же было ихъ удивленіе, когда они, вмсто ожидаемыхъ вольностей, нашли нсколько поучительныхъ брошюръ разныхъ миссіонеровъ.

Впрочемъ они скоро утшились и вновь запечатали пакетъ, съ твердымъ намреніемъ надуть кого нибудь точно также, какъ ихъ надули.

Скоро къ нимъ подошелъ третій человкъ, и у нихъ начались серьозные переговоры.

Когда кончился разговоръ о дл, они сбыли этому третьему лицу брошюры за шиллингъ, и остались совершенно довольны своею сдлкою.

XV.

Наступила минута преступленія, два мошенника подкрались къ богатой вилл.

Долго не могли они войдти въ домъ, долго имъ пришлось ждать подъ окномъ кухни, съ лицами вымазанными черной краской и съ инструментами въ рукахъ. Они не рисковали войдти, потому что во второмъ этаж виднлся огонь. А огонь — врагъ дурныхъ длъ.

Мошенники соскучились и прозябли.

Наконецъ, въ половинъ третьяго, послышался внутри дома шумъ, какъ будто бы отворяли и затворяли двери, потомъ стали раздаваться шаги по дорогъ въ Сидни.

— А что, если они его видли? сказалъ одинъ изъ мошенниковъ. Вдь они прошли мимо него.

— Не бойся, онъ не такой, не попадется.

Огонь погасъ, и черезъ полчаса, когда все успокоилось, они принялись за работу. Вынули стекло изъ окна очень осторожно и черезъ минуту очутились въ кухн. Изъ кухни они пробрались въ погребъ, гд нашли холодную дичь и окорокъ. Воры съ аппетитомъ поужинали, потомъ сняли съ себя башмаки, бросили ихъ въ окно и принялись серьозно за работу.

Они добрались до буфета, нашли въ немъ больше дюжины серебряныхъ ножей и вилокъ, положили ихъ въ мшокъ и вынесли въ садъ, гд спрятали добычу подъ кустъ. ‘Если намъ помшаютъ, такъ хоть это достанется на нашу долю.’

Потомъ, они положили за пазуху складные ножи на случай нападенія, доползли по черной лстниц до какой-то двери, которая не была заперта. Пройдя черезъ нее, они очутились въ первомъ этаж. По плану они знали гд находится шкапъ съ серебромъ, знали какой въ немъ замокъ и потому, безъ малйшаго шума, въ одну минуту отперли его и вынули оттуда серебра на триста фунтовъ.

Дло было кончено успшно, воры переглянулись самодовольно и отправились въ обратный путь.

Они уже были у двери, какъ послышалось, что внизу кто-то запираетъ другую дверь. Мошенники струсили.

— Гд это? спросилъ одинъ изъ нихъ, едва слышно.

— Въ кухн, отвчалъ другой.

Они вернулись къ шкапу и положили туда мшокъ съ серебромъ.

— Ты оставайся здсь, сказалъ одинъ изъ плутовъ своему товарищу, а я пойду. Если свисну, бги вонъ съ пустыми руками, если же замяукаю, бери мшокъ и бги черезъ парадную дверь: она запирается изнутри.

Посл этого онъ бросился на парадную лстницу, но у дверей на него бросились два человка. Мошенникъ ударилъ одного изъ нихъ въ голову, такъ сильно, что тотъ упалъ. Другой же бросился на вора съ обнаженнымъ тесакомъ. Воръ увидлъ, что дло плохо, свиснулъ и бросился въ кухню. Тотъ, который замахнулся на него тесакомъ, не могъ бжать за нимъ вслдъ, потому что товарищъ лежалъ у его ногъ. По свистку бросился бжать и другой воръ съ пустыми руками, они оба встретились въ кухн, бросились къ двери, но дверь была заперта.

— Назадъ, назадъ, закричалъ одинъ изъ мошенниковъ. Ржь ихъ. При этомъ заблисталъ въ его рук длинный, яркій ножъ.

XVI.

Между тмъ, какъ эти два мошенника были заняты дломъ, третій человкъ сторожилъ у противоположной части дома. Онъ долженъ былъ предупредить своихъ товарищей въ случа, если съ его стороны будетъ угрожать какая нибудь опасность.

Онъ долго ждалъ сигнала, что все кончено, и не могъ дождаться. Онъ не подозрвалъ, что съ его сообщниками случилась такая катастрофа, и наконецъ потерялъ всякое терпніе. Не закурить ли отъ скуки сигару, подумалъ онъ, опустилъ при этомъ руку въ карманъ и попалъ на брошюры. Его заинтересовало узнать ихъ содержаніе и онъ принялся ихъ разсматривать при свт своего глухаго фонаря.

Представьте удивленіе Тома Робинзона, когда въ первой брошюр, которая попалась ему въ руки, онъ узналъ туже самую, которую ему прислалъ мистеръ Иденъ на корабль.

— Да, это его сочиненіе, говорилъ Робинзонъ, вотъ и его буквы Ф. И…. Боже мой, это что-то сверхъестественное. Скорй прочитаю, въ чемъ дло.

Онъ съ жадностью принялся читать. Брошюра была наполнена разными увщаніями и благими совтами. Робинзону казалось, что онъ все это слышитъ изъ устъ самого мистера Идена, въ особенности когда онъ прочиталъ слдующія строки:

— Вы, которые будете читать эти слова истины можетъ быть въ ту самую минуту, когда замышляете преступленіе,— остановитесь! не гршите, отстраните отъ себя искушеніе, бросьтесь на колни и раскайтесь искренно.

Тутъ Робинзонъ упалъ на колни и проговорилъ: ‘Я раскаиваюсь. Господи! помоги мн’ Онъ на этотъ разъ вспомнилъ, какъ мистеръ Иденъ училъ его молиться въ минуту искушенія.

Онъ всталъ, бросилъ фонарь на землю и, что было силы, побжалъ по дорог въ Сидни. Онъ пробжалъ съ полмили и остановился. Его безпокоила мысль, что онъ оставилъ свой караульный постъ, что измнилъ товарищамъ, что они могутъ пострадать изъ за этого, и подумалъ: ‘не воротиться ли, не свиснуть ли? Пусть они подумаютъ, что кто нибудь за ними слдитъ и такимъ образомъ хотя невольно откажутся отъ преступленія.’ Онъ былъ въ нершимости, какъ вдругъ оглянулся и увидлъ вдали какую-то тнь, едва движущуюся вдоль забора, онъ оглянулся въ другую сторону и увидлъ другую тнь. Ему это показалось очень подозрительнымъ и онъ бросился бжать въ сторону, об тни бросились вслдъ за нимъ. Онъ на минуту приостановился, чтобы разсмотрть своихъ преслдователей, увидлъ блый жилетъ, блестящія запонки и понялъ въ чемъ дло. Собравъ вс силы, Робинзонъ побжалъ такъ, какъ можно бжать, когда дло идетъ о жизни.

Противники его однако тоже бжали очень прытко. Одинъ изъ нихъ наконецъ такъ приблизился къ Робинзону, что тотъ слышалъ его горячее дыханіе. Робинзонъ былъ въ отчаяніи и думалъ уже остановиться, какъ его преслдователь началъ тяжело и громко переводить духъ, и наконецъ, совершенно обезсиленный, остановился, ясно отказываясь отъ намренія догнать противника.

Второй преслдователь постоянно бжалъ въ десяти ярдахъ отъ Робинзона. Томъ сталъ значительно уставать, силы отказывались ему служить, на счастье, въ голов его блеснула удачная мысль. Онъ сталъ бжать все тише и тише и когда бжавшій за нимъ приблизился къ нему на четыре ярда, то Робинзонъ вдругъ обернулся, палъ на одно колно и поднялъ руки къ верху. Противникъ его, ни какъ этого не ожидая, не могъ остановиться вдругъ, и наткнулся на него со всего разбга. Томъ поднялъ его высоко обими руками за ноги на воздухъ, самъ всталъ и потомъ бросилъ его съ силой на землю. Несчастный не вдругъ опомнился, Робинзонъ въ это время убжалъ.

Когда упавшій всталъ, то увидлъ, что нтъ и слдовъ Робинзона, что бжать за нимъ было бы совершенно безполезно и потому отправился назадъ къ своему товарищу.

Робинзонъ вернулся домой измученный, съ пной на губахъ, съ дикимъ блуждающимъ взглядомъ.

Всю ночь онъ провелъ въ раздумь и молитв, но безъ сна.

XVII.

На другое утро Томасъ Робинзонъ сталъ другимъ человкомъ: онъ потерялъ всякое довріе къ самому себ.

‘Плохо же я зналъ себя’, думалъ онъ, ‘и какъ хорошо меня зналъ мистеръ Иденъ, какъ я слабъ, какъ я ничтоженъ! Пасторъ совершенно справедливо говорилъ, что я не могу идти прямой дорогой, безъ помощи честнаго человка… Возьму рекомендательное письмо къ Джорджу и отвезу его. Попрошу мистера Майльса отпустить меня.’

Потомъ Робинзонъ еще разъ прочелъ брошюру и отъ души каялся. Онъ молился на колняхъ и давалъ обтъ начать новую жизнь. Молитва его успокоила, онъ спряталъ за пазуху письмо Джорджа вмст съ брошюрой мистера Идена и пошелъ. На крыльц онъ встртилъ горничную Джени, служившую у одного съ нимъ господина.

— А вотъ онъ, вскричала она. Гд это вы были ночью?

Робинзонъ проговорилъ запинаясь:

— А что?

— Да баринъ васъ спрашивалъ, и мы нигд не могли отъискать васъ.

— А онъ пріхалъ?

— Ночью.

— Пойду, подамъ ему умыться и одться.

— Его ужь нтъ дома. Онъ самъ одвался и ужасно сердился, что васъ не было.

— Что же онъ говорилъ? спросилъ Робинзонъ съ безпокойствомъ.

Глаза двушки заблистали.

— Онъ сказалъ: ‘Ну вотъ, какъ я теперь самъ зашнуруюсь?’

— Полноте шутить, Джени.

— Что тутъ за шутки? Вдь вы его шнуруете, да еще какъ туго.

— Не правда. Лучше дайте-ка мн позавтракать.

— Пожалуй, только вдь вы не будете сть.

— Отчего?

— Да кто гуляетъ по ночамъ, тотъ просыпается съ головной болью и безъ аппетита.

— Да вдь я не всю ночь прогулялъ. Я былъ дома скоро посл двнадцати.

— Въ самомъ дл?

— Да, увряю васъ.

— Томъ!

— Что, Джени?

— Да вотъ что: кто самъ не уметъ скрывать тайнъ, тотъ лучше бы поврялъ ихъ другому, который въ этихъ длахъ поопытнй.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Ничего, только я просидла въ кухн, до половины втораго и прислушивалась, въ своей комнат, до трехъ.

— Какъ вы добры, что такъ безпокоитесь обо мн.

— Да вдь это больше изъ любопытства, чмъ изъ участія, отвчала она лукаво.

— Въ этомъ я увренъ.

Двушка вспыхнула, какъ будто недовольная этимъ отвтомъ. Потомъ она сказала очень ласково:

— Скажите же мн, гд вы были всю ночь и отчего воротились домой какъ сумасшедшій.

Робинзонъ вздрогнулъ при этихъ словахъ. Ему показалось, не подсматриваютъ ли за нимъ? Мысль, что можетъ быть Джени для него шпіонъ, привела его въ ужасъ.

Онъ повсилъ голову и не зналъ что отвчать. Глаза Джени внимательно за нимъ слдили, Робинзону было не ловко подъ ея взглядомъ. Вдругъ раздался звонокъ. Робинзонъ всталъ.

— Кончайте завтракъ, отвчала Джени, я пойду вмсто васъ.

Черезъ нсколько минутъ она вернулась съ халатомъ и щипцами.

— Ступайте въ гостиную, завивать барина.

— Благодарствуйте, Джени, что вы изъ-за меня хлопочете.

— Пожалуйста, безъ благодарностей, отвчала она рзко, какъ будто раскаяваясь въ оказанной ему услуг.

Робинзонъ пошелъ къ господину. Онъ ожидалъ выговора, но вмсто того нашелъ молодаго джентльмена въ прекрасномъ расположеніи духа.

— Помоги мн снять сюртукъ, Томъ.

— Сейчасъ, сэръ.

— Ой, осторожне. Да тише же, чортъ возьми! Ай, ай, ай, охъ!

— Онъ вамъ врно узокъ, сэръ.

— Нтъ, нисколько, но мн худо. Поди принеси мн рубашку.

Робинзонъ принесъ рубашку и сталъ грть ее у камина. Ему показалось, что въ эту минуту будетъ удобно обратился къ своему господину съ просьбой.

— Мистеръ Майльсъ… сэръ… сказалъ онъ.

— Что такое?

— У меня до васъ просьба.

— Въ чемъ дло?

— Вы всегда были для меня добрымъ господиномъ.

— Надюсь, что да. Такого не скоро найдешь.

— Я знаю, сэръ, но все-таки, если вы мн позволите, то я отойду… это для меня необходимо. У меня есть пріятель около Батурета, я долженъ отправиться къ нему.

— Вотъ прекрасно, только что нашелъ себ слугу, какъ онъ уже намренъ отправиться къ чорту.

— Нтъ, не такъ далеко сэръ, только въ Батуретъ, сказалъ Томъ, думая разсмшить барина.

Въ эту минуту Джени вошла съ завтракомъ.

— Джени, сказалъ мистеръ Майльсъ, представь, Робинзонъ отъ насъ отходитъ. Хорошъ, не правда ли?

Джени остановилась, удивленная.

— Давно ли онъ собрался? спрооила она господина, посматривая на Робинзона.

— Да вотъ сейчасъ онъ мн это объявилъ. Хорошъ слуга, который угощаетъ господина такими пріятными извстіями.

— Что же длать, сэръ? Слуга не невольникъ, онъ хочетъ оставить васъ конечно не безъ причины.

— Да. За причиной у него дло не стало. Нашелъ какую-то глупую. Впрочемъ мы его не станемъ упрашивать оставаться. Не правда ли, Джени?

— Да мн-то что до него за дло. Хочетъ идетъ, хочетъ остается.

— Вотъ и прекрасно. Ты горничная, онъ слуга, а у горничныхъ со слугами, знаешь, всегда… и молодой джентельменъ заплъ какой-то мотивъ.

— Мастеръ Майльсъ, сказала Джени съ важностью: совтую вамъ не позволять себ такихъ вольностей съ вашими слугами, а то он будутъ къ вамъ безъ всякаго уваженія. Прошу такъ со мной не говорить, не то я уйду.

— Ступай, ступай, только принеси съ собою чайникъ.

Джеди засмялась и принесла чайникъ. Робинзонъ, завивая господина указалъ Джени на правую руку мистера Майльса, которая была сильно ушиблена и опухла.

— Ахъ, Боже мой, что это у васъ съ рукой, вскричала Джени.

— Да, не хорошо. Скоро пройдетъ.

— Нтъ, такъ не пройдетъ, а вотъ у меня есть примочка отъ ушибовъ, она вамъ поможетъ. Пойду, принесу ее.

Черезъ нсколько минутъ Джени примачивала больную руку своего господина.

— А хотите, я вамъ разскажу какъ случилась со мной эта бда. Вы знаете Гезельтайна?

— Знаю, сэръ.

— Ну, а Тома Этса?

— И его знаю, отвчала Джени. Онъ большой игрокъ и гуляка.

— Да, да, дйствительно, это мой добрый пріятель. Вотъ онъ-то вчера и задавалъ намъ ужинъ. Былъ у него также Гезельтайнъ. Часовъ въ десять мы сли за карты и играли часа четыре. Комнатка, въ которой мы играли, была очень миленькая, уютная, въ ней было жарко. Гезельтайнъ пошелъ въ гостиную освжиться. Черезъ нсколько минутъ онъ воротился и позвалъ насъ. Мы изъ гостиной увидали, что на улиц, у стны дома, кто-то стоитъ съ глухимъ фонаремъ.

У Робинзона вырвался едва слышный стонъ.

— Ага! ты обжогъ себ палецъ, сказалъ мистеръ Майльсъ.

Онъ и не подозрвалъ, въ какомъ волненіи былъ несчастный Робинзонъ.

— Ну вотъ, мы вс вооружились, я и Гезельтайнъ тихо отворили дверь и вышли на улицу. Мошенникъ однако уже бжалъ по дорог, мы за нимъ, и бжали очень скоро. Вдь бгать-то мы мастера. Да вотъ что случилось.

И при этомъ мистеръ Майльсъ разсказалъ уже извстную намъ продлку Робинзона. Оказалось, что жертвою Тома былъ мистеръ Майльсъ.

— Да, говорилъ онъ, я бы размозжилъ себ голову, если бы не уперся въ землю рукою. За то и рук досталось.

— А что сдлалось съ этимъ несчастнымъ, котораго вы преслдовали?

— Онъ убжалъ.

— Ахъ, какъ я рада, что онъ убжалъ!.. А вы Томъ?

— Да…. нтъ. Вы просто съ ума сошли, Джени. Разв можно радоваться, что убжалъ мошенникъ, который такъ изуродовалъ нашего господина?

— Я докажу, сказалъ мистеръ Майльсъ, что онъ могъ бы сдлать мн гораздо боле вреда. Напримръ, когда я упалъ, онъ бы могъ меня ударить такъ, что я бы долго не забылъ…. Какъ ты думаешь, Томъ?

— Вы очень добры, сэръ, сказалъ Робинзонъ красня:— защищаете мошенника…. вора.

— Да почемъ вы знаете, что онъ мошенникъ и воръ? спросила рзко Джени.

— Потому что онъ бы не бжалъ, если бы не зналъ за собой ни какой вины.

— А мн кажется, что онъ просто испугался этихъ двухъ джентльменовъ, которые гнались за нимъ какъ сумасшедшіе. А можетъ быть, самъ по себ онъ былъ человкъ честный.

Потомъ мистеръ Майльсъ разсказалъ имъ подробно, какъ онъ и Гезельтайнъ вернулись, тихо обошли домъ, увидли, что въ одномъ окн вынуто стекло и что у этого окна стоитъ пара башмаковъ. Онъ разсказалъ также, какъ они поймали мошенника у двери, какъ тотъ сильно ударилъ Гезельтайна, и какъ не смотря на вс оборонительныя оружія мошенника, кончилось тмъ, что они его все-таки схватили.

— А что сдлалось съ другимъ? спросилъ равнодушно Томъ.

— Съ какимъ другимъ, спросила Джени?

— Съ другимъ мошенникомъ…. другимъ воромъ.

— Да мистеръ Майльсъ не говорилъ, что ихъ было двое.

— Нтъ… какъ же… господинъ сказалъ, что они нашли ихъ башмаки.

— Нтъ онъ сказалъ: пару башмаковъ.

— На этотъ разъ Томъ правъ, мошенниковъ было дйствительно двое. Впрочемъ, Томъ Этсъ схватилъ и другаго.

Во время всего этого разсказа, Робинзонъ, въ сильномъ волненіи, завивалъ своего господина. Сердце несчастнаго Тома сильно билось, ему было очень неловко. Онъ понималъ, что Джени его подозрвала и особенно съ той минуты, когда онъ, прежде мистера Майльса, сказалъ, что воровъ было двое.

Въ заключеніе мистеръ Майльсъ разсказалъ, что два пойманныхъ мошенника сильно возставали противъ третьяго, убжавшаго, говорили, что онъ ихъ выдалъ, и дали себ слово убить его въ продолженіи недли.

— Жаль только, что этотъ, главный-то, мошенникъ вырвался, сказалъ Томъ, какъ будто сильно досадуя.

— Будь покоенъ, отвчалъ хладнокровно мистеръ Майльсъ, мы его поймаемъ сегодня же.

— Какъ такъ?

— Пріятель Этса, Джорджъ Лассельсъ взялся за это. Онъ видлъ третьяго мошенника въ лицо, потому что тихонько выглядывалъ на него изъ калитки, когда тотъ стоялъ съ фонаремъ у стны. Къ тому же мы отправили мошенниковъ въ Сидни съ грумомъ Этса и дали ему на дорогу бутылку водки. Онъ ихъ дорогой подпоитъ и получитъ гинею, если узнаетъ отъ нихъ имя третьяго мошенника.

Робинзонъ вздохнулъ.

— Что ты вздыхаешь? спросилъ мистеръ Майльсъ.

— Да я боюсь, сэръ, что мошенники не выдадутъ своего товарища даромъ.

Въ эту минуту раздался звонокъ.

— Томъ, ты кончилъ?

— Нтъ, сэръ, не совсмъ еще.

— Ну, такъ пойди ты, Джени, и узнай, кто пришелъ.

Джени вернулась съ карточкой.

— Молодой человкъ, съ усами, въ желтыхъ перчаткахъ, сказала она. Такой франтъ.

Мистеръ Майльсъ прочелъ карточку.

— А, Джорджъ Лассельсъ. Робинзонъ, поди проси его сейчасъ же сюда.

— Сейчасъ, сэръ.

— Сейчасъ, сэръ, а самъ ни съ мста!

— Лучше бы пусть пошла Джени, а я бы покуда прибралъ немножко комнату.

И онъ чрезвычайно ревностно принялся приводить въ комнат все въ порядокъ, а Джени отправилась встрчать гостя. Не прошло секунды, какъ Робинзонъ бросился въ кухню, снялъ сюртукъ и принялся чистить ножи.

Если бы кто нибудь могъ себ представить, какъ онъ былъ жалокъ въ эту минуту! Онъ готовъ былъ бы сейчасъ же убжать въ Батуретъ, еслибъ у него былъ одинъ фунтъ, чтобы выкупить заложенное кольцо.

— Боже мой, какой я несчастный, думалъ онъ. Господинъ, у котораго я живу, гнался за мной, какъ за мошенникомъ, горничная, съ которой я служу въ одномъ домъ, меня подозрваетъ и слдитъ за мной. Отъ одного нужно скрывай мысли, отъ другаго лицо. И во всемъ этомъ я самъ виноватъ, и вполн этого заслуживаю. Молю только Бога, чтобы этого не узналъ мистеръ Иденъ, его сердце разорвалось бы на части. Господи, какъ я несчастливъ, хоть бы я умеръ сегодня!

Въ эту минуту вошла Джени, и молча принялась за дло. Вдругъ раздался звонокъ.

— Томъ, спокойно сказала Джени.

— Джени, не сходите ли вы за меня?

— Я? съ какой стати? это не мое дло.

— Ну, пожалуйста. Сдлайте мн это одолженіе.

— Я уже сегодня два раза отворяла за васъ дверь. Теперь не пойду.

— Вдь я безъ сюртука и весь перепачканъ.

— Надньте сюртукъ, оботритесь и ступайте.

— Джени, прошу васъ, не откажите мн, сказалъ. Робинзонъ умоляющимъ голосомъ.

Джени сжалилась надъ нимъ и пошла отворять дверь. Однако, уходя, она пристально посмотрла на Робинзона и подмтила выраженіе удовольствія на его лиц.

Когда она вернулась, то щеки ея были покрыты яркимъ румянцемъ.

— Вотъ какъ пріятно быть на вашемъ мст, сказала она съ негодованіемъ.

— А что такое?

— Этотъ нахалъ хотлъ меня поцловать.

— Только-то?

— И уврялъ, что я самая хорошенькая двушка въ Сидни.

— Вотъ новость. Это бы и я ему могъ сказать.

— Въ самомъ дл? Отчего же вы мн этого никогда не говорили?

— Да я думалъ, что вы и безъ меня это знаете.

Это польстило Джени.

Робинзонъ отправился просить свое жалованье у мистера Майльса, но тотъ ему объявилъ, что проигралъ все, и что у него денегъ не будетъ раньше, какъ черезъ дв недли.

И такъ Томъ, съ разршенія своего господина, отправился въ городъ, съ цлью добыть себ работою денегъ на дорогу.

Онъ пришелъ въ Сидни, постучался у красиваго дома съ зеленою дверью, и предложилъ хозяину раскрасить его дверь подъ красное или орховое дерево, или подъ дубъ, рекомендуя себя за отличнаго маляра.

Получивъ въ отвтъ грубый отказъ, Робинзонъ пошелъ дале. И много пришлось ему слышать такихъ же отказовъ. Наконецъ одинъ лавочникъ принялъ его предложеніе, но только съ тамъ условіемъ, чтобы Робинзонъ принесъ ему прежде образчикъ своего труда, хоть на маленькой доск.

— Какъ тяжело честнымъ образомъ добыть кусокъ хлба, подумалъ про себя Томъ.

Онъ заложилъ шляпу, и на полученныя деньги купилъ дестей, красокъ, лаку и листъ срой бумаги, изъ которой сдлалъ себ шляпу. Нужно было достать доску. За этимъ Робинзонъ обратился къ одному богатому плотнику, но тотъ ему отказалъ напрямикъ, говоря, что увренъ не получить ея обратно.

Робинзону еще разъ пришло на мысль, что трудно быть честнымъ человкомъ, но не теряя терпнія, онъ пошелъ дале добывать доску.

Наконецъ онъ остановился у небольшой хижины, возл которой хозяинъ пилилъ доску.

Робинзонъ разсказалъ ему свое положеніе, и попросилъ въ займы небольшой кусокъ доски.

— Бдные должны помогать другъ другу, сказалъ хозяинъ и отпилилъ ему довольно большую часть доски.

— Я непремнно возвращу вамъ ее съ благодарностью, сказалъ Робинзонъ и отправился къ лавочнику съ доской, на которой онъ разрисовалъ образчики дуба, орха и краснаго дерева. Лавочникъ убдился въ его искусств, и къ вечеру того же дня, Робинзонъ прекрасно разрисовалъ его дверь подъ орхъ, за что и получилъ пятнадцать шиллинговъ. Онъ выкупилъ кольцо, поцловалъ его и надлъ, потомъ выкупилъ шляпу и спалъ довольно спокойно въ эту ночь.

— Если завтра достану столько же, сколько сегодня, то будетъ съ чмъ отправиться въ Батуретъ.

На другой день когда онъ пришелъ въ ту улицу, гд работалъ наканун, то засталъ цлую толпу около раскрашенной имъ двери.

— Вотъ живописецъ! закричалъ кто-то, и нсколько лицъ вдругъ обратились къ Робинзону съ просьбой разкрасить ихъ двери. Заказовъ было много, Томъ работалъ цлый день и воротился домой съ тридцатью шиллингами. Онъ высыпалъ ихъ на стол въ кухн, и, казалось, не могъ вдоволь ими налюбоваться. Первый разъ въ жизни пришлось Тому пересчитывать деньги, добытыя честнымъ трудомъ. И онъ въ эту минуту отъ души благодарилъ мистера Идена, который научилъ его полезному ремеслу.

Джени съ удовольствіемъ слушала разсказы Тома о его денежныхъ удачахъ, и разсердилась только, зачмъ онъ заложилъ шляпу.

— Могли бы спросить у меня въ займы фунтъ или два. Я бы не отказала вамъ въ деньгахъ на честное дло.

На другой день Робинзона пригласилъ одинъ богачъ, разрисовать дв двери въ его фантастической вилл. За это Томъ получилъ три фунта, три шиллинга и прекрасный обдъ.

— Однако я завтра же отправлюсь въ Батуретъ, думалъ про себя Томъ, возвращаясь домой. А то деньги вещь соблазнительная, и все будетъ меня задерживать въ Сидни. Пожалуй, опять какъ-разъ попаду въ бду.

Вечеромъ, когда онъ сидлъ съ Джени у очага, въ кухню вдругъ вошелъ мистеръ Майльсъ съ двумя своими пріятелями и веллъ скоре подать ужинъ. Джени побжала надть чистый чепчикъ, а Робинзонъ сталъ накрывать столъ. Вдругъ голосъ одного изъ гостей показался ему очень знакомымъ, онъ взглянулъ на этого господина. Тотъ взглянулъ на него, и что же? Съ этой минуты, гость не спускалъ глазъ съ бднаго Тома, и наконецъ сказалъ:

— Господа, я предлагаю пари въ пятьдесятъ фунтовъ, что найду человка, за которымъ вы гнались въ понедльникъ ночью.

— И скоро ты его поймаешь? спросилъ мистеръ Майльсъ.

— Черезъ полчаса, отвчалъ хладнокровно мистеръ Лассельсъ.

— А что сдлалось съ мошенникомъ Джемсомъ, сэръ? спросилъ его Робинзонъ поспшно.

Эти слова поразили какъ громомъ молодаго джентельмена. Онъ вздрогнулъ и замолчалъ.

— Вы знаете, что полиція общаетъ двсти фунтовъ тому, кто его найдетъ? продолжалъ Томъ.

— Да кто этотъ Джемсъ? вдругъ, прехладнокровно, спросилъ мистеръ Лассельсъ.

— Онъ извстный преступникъ, и убжалъ съ Норфолькскаго острова, сэръ. Я его очень хорошо знаю, хоть можетъ быть онъ меня и забылъ. Говорятъ, что онъ отростилъ бакенбарды и усы и разъигрываетъ теперь роль джентльмена. Да я его все-таки узнаю..

— Что же твое пари, Лассельсъ?

— Да я шутилъ, господа. Вотъ нашли дурака, да я теперь ни за какія деньги не отойду отъ камина. Охота мн бгать по ночамъ за разными негодяями. Неужели вы въ самомъ дл поврили моему пари? Дай-ка мн, сигару, Майльсъ.

Молодежь поужинала и оставила Тома и Джени на един.

— Ну, слава Богу, ушли, замтилъ радостно Томъ:— Джени, что вы такъ блдны? Что съ вами?

Джени рыдала.

— Боже мой, сколько я перенесла сегодня! говорила она.

Томъ ее утшалъ, но она все плакала. И это продолжалось до двухъ часовъ ночи.

На другое утро, въ шесть часовъ, Джени уже приготовляла завтракъ для Робинзона, который на этотъ разъ ршительно отправлялся въ Батуретъ. Джени была разсудительна, и какъ ей ни было грустно разстаться съ Робинзономъ, но она не останавливала его, а напротивъ говорила: ‘Вы прекрасно длаете, что уходите изъ этого города’. Но она не объяснила ему подробно этихъ словъ, такъ что Томъ не зналъ, до чего доходятъ ея подозрнія.

Джени привыкла къ Тому и полюбила его, но скрывала отъ него свою привязанность очень искусно. Теперь только, когда онъ былъ въ опасности, когда она боялась за него, когда разставалась съ нимъ, она невольно измнила себ и обнаружила свою любовь. Томъ оцнилъ привязанность такой прекрасной двушки, какъ Джени.

— Не плачьте, Джени, добрая Джени! говорилъ Робинзонъ:— послушайте, отвчайте мн на одинъ вопросъ: Если я вернусь лучшимъ человкомъ, чмъ узжаю, согласитесь ли вы сдлаться мистриссъ Робинзонъ?

— Да, проговорила двушка.

XVIII.

Робинзонъ отправился въ Батуретъ и, когда проходилъ мимо той хижины, которой хозяинъ далъ ему доску, онъ остановился и сказалъ:

— Доски я не могу вамъ отдать, потому что она мн нужна: на ней мое объявленіе, но вотъ вамъ за нее полъ-кроны.

— Вотъ ужь никакъ не ожидалъ, сказалъ бднякъ. Какъ же посл этого говорить, что нтъ честныхъ людей на свт. Только это слишкомъ много, доска столько не стоитъ.

— Но я отъ вашей доски получилъ пять фунтовъ. Такъ поврьте, что изъ нихъ я съ удовольствіемъ удляю вамъ полъ-кроны, и кром того отъ души васъ благодарю.

И Томъ положилъ монету въ руку бдняку, который съ удовольствіемъ проговорилъ:

— Ну, признаюсь, честне васъ не встрчалъ человка.

— Честне меня? Да наградитъ васъ Богъ за ваше снисхожденіе.

— Прощайте и будьте счастливы всегда и везд, кричалъ земледлецъ вслдъ Робинзону.

Робинзона сильно ободрило, что первый его честный поступокъ былъ такъ оцненъ. Онъ шелъ въ веселомъ расположеніи духа, и все время думалъ о Джени, въ которую усплъ влюбиться но уши. Любовь эта стала еще одною изъ причинъ его стремленія — сдлаться честнымъ и трудолюбивымъ. На дорог въ Батуретъ не случилось съ нимъ ничего особеннаго, только разъ какъ-то, въ очень жаркій день, когда Робинзона томила сильная жажда, онъ проходилъ мимо прекраснаго сада и чудныя, сочныя груши склонялись надъ его головой, Томъ бросился отъ нихъ бжать со всхъ ногъ. Честный человкъ сорвалъ бы грушу не задумавшись, но Томъ такъ боялся, не будетъ ли это похоже на воровство, что бжалъ какъ можно дальше отъ этого искушенія.

Наконецъ онъ дошелъ до Батурета. У него осталось уже очень мало денегъ, а Джорджъ жилъ еще за нсколько миль отъ города. Робинзонъ въ этомъ город опять принялся за прежнее свое ремесло, раскрасилъ нсколько дверей и заработалъ себ денегъ.

На третій день его пребыванія въ Батурет, одинъ бдный торговецъ предложилъ ему купить у него стекольную и малярную лавку, за шестьдесятъ фунтовъ

— Но у меня, къ несчастію, нтъ столько денегъ сказалъ Робинзонъ.

— Я сдлаю вамъ разсрочку, отвчалъ продавецъ: — дайте мн пять фунтовъ теперь, пять фунтовъ черезъ мсяцъ и потомъ каждый мсяцъ по пяти фунтовъ.

— А, это прекрасно. Подождите до четверга, я вамъ принесу пять фунтовъ.

— Нтъ, это невозможно. Я долженъ продать непремнно сегодня.

Въ Робинзон опять пробудились прежнія мысли: онъ зналъ, что въ письм къ Фильдингу лежитъ банковый билетъ, и подумалъ, отчего бы не взять этихъ денегъ взаймы? Но тутъ же онъ испугался этой страшной мысля, вспомнилъ мистера Идена и закричалъ:

— Господи! помоги мн.

Потомъ онъ бросился въ лавку, купилъ нсколько листовъ срой бумаги и облатокъ, и запечаталъ письмо къ Джорджу въ двнадцать кувертовъ. Между тмъ онъ все заработывалъ деньги, и когда скопилъ семь фунтовъ, то отправился къ лавк, которую ему предлагали купить. Она была продана сутки тому назадъ.

Робинзону сдлалось очень грустно отъ этой неудачи, но онъ утшалъ себя тмъ, что поступилъ честно.

Потомъ онъ купилъ себ недорогой пистолетъ,— такъ какъ по сосдству ходили слухи о грабежахъ, и отправился опять въ дорогу. Къ вечеру, онъ уже былъ на ферм Джорджа Фильдинга.

Его здсь нтъ ужъ полгода, отвчали ему.

— А не можете ли вы мн сказать, гд онъ?

— Нтъ, не знаемъ.

Робинзонъ спрашивалъ всхъ о Джордж, и наконецъ случайно встртился съ его стариннымъ знакомымъ — Шотландцемъ, который объявилъ ему, что до жилища Джорджа еще двадцать пять миль. Между прочимъ, Шотландецъ былъ такъ гостепріименъ, что предложилъ путешественнику у себя переночевать.

На другое утро, въ знакъ благодарности за вниманіе, Томъ расписалъ дверь Шотландца, и по его указаніямъ отправился отъискивать Джорджа. Долго блуждалъ несчастный, и уже ршился было ночевать подъ открытымъ небомъ, какъ услышалъ вой собаки, и пошелъ по направленію этихъ звуковъ.

Спустившись съ небольшаго холма, онъ увидлъ домъ, около котораго выла собака.

— Эта собака воетъ не даромъ, подумалъ про себя Томъ, подходя къ дому.

И онъ узналъ въ этой собакъ Карло!

— Карло, закричалъ онъ: — бдняжка, что ты воешь? Что сдлалось?

Собака завыла и бросилась въ домъ, Робинзонъ пошелъ за нею и увидлъ Джорджа, лежащаго на постели, блднаго, измученнаго, со впалыми глазами, боле похожаго на мертвеца, чмъ на живаго человка.

— Боже мой, что это такое? вскричалъ Робинзонъ съ ужасомъ. Неужели я пришелъ похоронить его!..

Томъ подошелъ къ больному и приложилъ руку къ его сердцу: оно билось слабо, но ровно. Больной проговорилъ что-то едва слышно, такъ что нельзя было понять его словъ. Робинзонъ развелъ огонь, разогрлъ булліонъ, приготовленный Джени, съ аппетитомъ поужиналъ и накормилъ Карло. Собака между тмъ его узнала и привтствовала сильнымъ лаемъ. Наконецъ Робинзонъ завернулся въ плащъ Джорджа и крпко заснулъ на полу. Когда онъ проснулся на другое утро, то увидлъ, что Джорджъ сидитъ на постели и глядитъ на него съ изумленіемъ.

— Это ты, Джеки? спросилъ Джорджъ.

Томъ подошелъ къ нему.

— Кто это такой?

— Другъ.

— Вотъ признаюсь, никакъ не думалъ видть васъ еще когда-нибудь у себя.

— Я и не ожидалъ отъ васъ другаго пріема, сказалъ съ грустью Робинзонъ. Впрочемъ, когда выздоровете, тогда можете меня выгнать, а теперь у васъ не достанетъ на это силъ.

— Да, я очень слабъ, но мн лучше сегодня, я бы даже сълъ что-нибудь.

— Неужели? Даже если я приготовлю вамъ пищу?

Томъ разогрлъ булліонъ и Джорджъ немного полъ, потомъ выпилъ большую кружку воды и заснулъ. Появился благотворный потъ. Съ этой минуты начался кризисъ. Джорджу становилось все лучше и лучше. Молодость помогала его выздоровленію, онъ сталъ примтно поправляться.

Томъ усердно за нимъ ухаживалъ, убиралъ комнату, стряпалъ и прислуживалъ Джорджу.

— Какъ вы обо мн безпокоитесь, сказалъ наконецъ больной. Вы очень добры, но….

— Но вы хотли бы, чтобы за вами ухаживалъ кто нибудь другой, а не я. Что же длать? Друзья васъ оставили, когда вы были больны, а я не оставлю васъ, пока вы не выздоровете.

— Зачмъ же тогда вамъ уходить? Неужели вы считаете меня способнымъ выгнать человка, который сдлалъ мн столько добра во время болзни?

— А знаете ли что? сказалъ Томъ: — вдь у меня есть къ вамъ письмо, только я до-сихъ-поръ боялся вамъ его отдать, потому что вамъ могло быть вредно всякое волненіе.

И онъ подалъ письмо Джорджу.

Краска вдругъ явилась на блдныхъ щекахъ больнаго, глаза его оживились: онъ цловалъ дорогія ему строки. Потомъ, обращаясь къ Робинзону, онъ сказалъ:

— Если бы ты зналъ, какъ я благодаренъ за то, что ты мн принесъ такое сокровище! Врь, я никогда этого не забуду. Тутъ и объ теб Сусанна пишетъ.

— Обо мн?

— Да. Она проситъ, чтобы я жилъ съ тобою, чтобы я поддерживалъ тебя своими совтами. Она говоритъ, что ты не виноватъ въ своихъ проступкахъ, потому что не было никогда никого, кто бы объ теб заботился, кто бы теб совтовалъ.

— Да благословитъ ее Господь Богъ за то, что она меня защищаетъ. Сусанна такъ добра, такъ снисходительна.

— Не правда ли, Томъ?

— Какіе чудные глаза!

— Не правда ли, Томъ?

— Какъ я часто любовался на ея блые, ровные зубки, когда она улыбалась вамъ, Джорджъ.

— Томъ, вотъ теб моя рука: хочешь ли ты остаться со мной, раздлять мои труды? Правда, мн не везетъ, но когда у меня будетъ шиллингъ, то изъ него шесть пенсовъ твои. Ты сдлалъ для меня такъ много, ты доставилъ мн такое огромное утшеніе этимъ письмомъ. Разскажи мн, скорй, все объ Сусанн. Счастливецъ, ты ее видлъ посл меня. Что она говорила? Повтори мн каждое ея слово.

Робинзонъ долженъ былъ припомнить все, что слышалъ о Сусанн, и въ точности передать Джорджу.

Потомъ Джорджъ вынулъ изъ своего письма кувертъ, съ надписью: Джорджа Фильдинга просятъ переданъ это Робинзону для Тома Синклера?

— Вотъ, Томъ, оказалъ Джорджъ, это теб, посмотри что тамъ.

Робинзонъ былъ пораженъ какъ громомъ. Онъ не зналъ, что кто-нибудь кром его самого, знаетъ имя Синклера.

Онъ распечаталъ кувертъ, въ которомъ лежалъ пятифунтовой билетъ и была написана только одна строчка.

‘Если ты опять заслужилъ имя Синклера, то оставь это себ.’

Робинзонъ бросился вонъ изъ дому и долго въ сильномъ волненіи бродилъ безъ цли. Онъ не могъ понять, какъ мистеръ Иденъ могъ узнать его имя.

XIX.

Робинзонъ и Джорджъ привязались другъ къ другу. Робинзонъ и прежде всегда любилъ Джорджа, а Джорджъ считалъ его своимъ благодтелемъ съ-тхъ-поръ, какъ онъ принесъ письмо отъ Сусанны и такъ ухаживалъ за Джорджемъ во время болзни.

Прошло нсколько дней, и Джорджъ принялся пасти стадо, вмст съ Робинзономъ и Карло. Грустно было Джорджу не досчитаться посл своей болзни двухъ быковъ, грустно ему было сознавать, что онъ все не подвигается впередъ. Робинзонъ помогалъ Джорджу съ большимъ рвеніемъ, но такая жизнь ему скоро наскучила.

Джорджъ замтилъ это и сказалъ Робинзону:

— Хоть мн жаль съ тобою разстаться, Томъ, но я вижу, ты скучаешь, и потому лучше совтую теб отправиться въ городъ. Въ Батурет ты можешь сдлаться маляромъ и добывать деньги.

Фильдингъ видлъ образчикъ искусства Робинзона: тотъ и ему раскрасилъ дверь дома.

Робинзонъ однако не согласился оставить Джорджа, говоря, что не можетъ разстаться съ честностью. Джорджъ былъ разумется этому очень радъ, Робинзонъ былъ для него большимъ утшеніемъ.

Разъ какъ-то они услышали, что въ тридцати миляхъ отъ нихъ, одинъ фермеръ продаетъ очень выгодно скотъ, и отправились туда вдвоемъ въ вид прогулки. Когда они пришли, то узнали, что скотъ только-что проданъ.

— Ужь таково всегда мое счастье! оказалъ съ грустью Джорджъ, отправляясь въ обратный путь.

Назадъ они пошли другой дорогой. Джорджъ все время молчалъ и шелъ озабоченный. Робинзонъ тоже молчалъ, но его какъ будто занимала какая-то серьозная мысль. Когда они пришли домой и сли за ужинъ, онъ сказалъ Джорджу:

— А что, не случалось теб слышать, чтобы здсь находили золото?

— Нтъ, не слыхалъ.

— Какъ, неужели нигд въ этой сторон?

— Нтъ, нигд.

— Странно.

— Кажется, она плоха въ этомъ отношеніи…

— То есть плоха для того, чтобы заработать въ ней золото, а найти, совсмъ другое дло.

— Какъ? Ты полагаешь….

— Джорджъ, сказалъ таинственно Робинзонъ, понижая голосъ. Знаешь, мы сегодня проходили по такимъ мстамъ, которыя были бы полны золотомъ, еслибы были въ Калифорніи.

— Прекрасно, но вдь это Австралія. И весь свтъ знаетъ, что тутъ нтъ золота.

— Скажи лучше, весь свтъ думаетъ, а не знаетъ. Разв здсь искалъ кто нибудь золота?

— А ты думаешь — нтъ? Разумется, искали. Да наконецъ хоть бы и не искали, то неужели ты думаешь, что это и безъ того не обнаружилось бы? Наконецъ, наткнулся бы кто нибудь нечаянно на признаки.

— Это такъ только теб кажется. Нужно, чтобы знали какъ смотрть, и гд смотрть.

— Ахъ! со вздохомъ сказалъ Джорджъ — какъ твои слова напоминаютъ мн ‘Гровъ’. Помнишь, какъ, бывало, тамъ ты всхъ поджигалъ хать въ Калифорнію?

— Да. И признаюсь, былъ бы очень доволенъ, еслибы мы теперь были тамъ.

— Бывало, только и разговору у тебя что о золот, да о золот.

— Не удивительно, потому что я только объ этомъ и думаю.

— Послушай. Завтра мы цлое утро будемъ работать. Дла много. А посл обда, пожалуй, для утшенія, покопайся въ земл, не найдешь ли золота.

— Да что же мн за охота напрасно копать здсь! Вдь то мсто, гд мн показалось, что есть золото, въ двадцати пяти миляхъ отсюда.

— Въ такомъ случа, сказалъ Джорджъ саркастически: — нужно это оставить до боле удобнаго времени. Можно будетъ этимъ заняться на бездль.

Робинзонъ вздохнулъ.

На другой день, когда онъ пасъ стадо, мысли его были далеко. Онъ только и думалъ о золот, и каждый вечеръ Джорджу приходилось слушать объ одномъ и томъ же. Наконецъ это ему страшно надоло, и онъ сказалъ Робинзону:

— Хотлъ бы я разсказать одну исторію, да не знаю, съумю ли.

— Ну, попробуй.

— Пожалуй. Вотъ въ чемъ дло. Одинъ старикъ наслушался или начитался о кладахъ: будто бы гд-то находили горшки, полные гиней. Съ-тхъ-поръ это не выходило изъ ума у старика. Онъ ничего не длалъ, ни о чемъ не думалъ, только все рылъ въ разныхъ мстахъ землю и искалъ горшка съ гинеями. И вотъ, въ одно прекрасное утро, онъ сказалъ своей жен:

— Наконецъ-таки нашелъ кладъ.

— Что ты? Неужели? спросила она.

— Да, кром шутокъ. То есть, почти что нашелъ. Дай только мн позавтракать, потомъ сейчасъ же за нимъ пойду.

— Какъ же ты его нашелъ, Джонъ?

— Да это мн во сн открылось, сказалъ онъ съ важностью.

— Гд же онъ? кладъ-то?

— У насъ въ саду, подъ деревомъ.

— Ахъ, Джонъ, какъ ты сегодня долго завтракаешь!

Наконецъ они оба отправились въ садъ.

— Ну, подъ которымъ же деревомъ кладъ? спросила старуха?

— Да я самъ еще не знаю, подъ которымъ.

— Какъ же ты во сн-то не разглядлъ, старый дуракъ?

— Какъ не разглядть, тогда-то разглядлъ. И во сн очень ясно помнилъ. А теперь вижу столько деревьевъ, что и не вспомню, подъ которымъ.

— Какъ же ты не догадался во сн сдлать зарубку на томъ дерев, подъ которымъ кладъ?

Робинзонъ разхохотался.

— Ну, нечего длать, продолжалъ Джорджъ:— буду копать, пока не найду, сказалъ Джонъ.

Жена повсила голову, въ саду у нихъ было восемьдесятъ яблонь, да около двадцати вишневыхъ деревьевъ.

— Пожалуйста, только не подржь корня, говорила жена, И долго они копали, но все напрасно. Кончилось тмъ, что цлая толпа любопытныхъ сосдей постоянно окружала садъ старика и на него посыпались пасмъшки. Наконецъ даже пасторъ говорилъ въ воскресенье на его счетъ проповдь, о томъ, что не слдуетъ собирать сокровищъ на земл.

Не осталось въ саду дерева, подъ которымъ старикъ не искалъ бы клада. Весь его садъ былъ изрытъ, но горшка съ гинеями не оказалось. А насмшекъ-то, насмшекъ!.. имъ и счету не было. Кончилось тмъ, что онъ сказалъ своей жен:

— Не лучше ли намъ отсюда ухать? Я не могу переносить такихъ насмшекъ.

Но жена начала плакать, говорила, что ей дорого это мсто, что она къ нему привыкла, и умоляла мужа остаться.

Онъ согласился. Со временемъ утихли насмшки, и старикамъ стало спокойне жить.

Цлые шесть мсяцевъ ямы подъ деревьями не были зарыты, только въ конц февраля старикъ сравнялъ ихъ съ землею. Въ апрл распустились деревья, и ни у кого изъ сосдей не распустились они такъ хорошо, какъ у нашего старика. Урожай у него былъ такъ великъ, что противъ прежняго каждое дерево дало лишнихъ тридцать шиллинговъ доходу. Такъ было и на слдующіе годы. Копанье старика оказалось не напраснымъ. Оно обновило жизненную силу деревьевъ и старикъ въ увеличеніи дохода нашелъ своего рода кладъ, хотя и не большой. Изъ этого онъ вынесъ нравоученіе: что земля не бываетъ неблагодарною, она всегда вознаграждаетъ за труды.

— Прекрасная исторія, замтилъ Томъ. Посл этого я никогда не буду искать золота въ саду. А въ другихъ мстахъ все-таки буду, и почти увренъ, что въ двадцати пяти миляхъ отсюда есть золотыя руды.

— Вижу, Томъ, что я напрасно трудился разсказывать тебя нравоучительную повсть. Спокойной ночи. Можешь мечтать о своемъ золот.

— Я больше никогда объ этомъ но буду говорить.

И Робинзонъ сдлался грустнымъ и разсяннымъ. Его ничто не занимало кром золотыхъ рудъ, а о нихъ онъ далъ себ слово не говорить Джорджу.

— Онъ, бдный, скучаетъ, думалъ про себя Фильдингъ:— и врно не останется со мною.

Джорджъ такъ въ этомъ убдился, что былъ готовъ отказаться отъ выгоднаго предложенія мистера Винчестера, который предлагалъ ему оставить свое пастбище и взять другое, въ тридцати миляхъ отъ стараго. Пастбище, которое этотъ джентльменъ ему предлагалъ, взято было на аренду мистеромъ Винчестеромъ, и дйствительно было очень хорошо. Джорджъ долженъ былъ създить взглянуть на новую землю, но не ршался, потому что боялся, что Робинзонъ его скоро оставитъ.

Въ одинъ прекрасный день, Джорджъ съ Робинзономъ мыли овцу. Вдругъ возл нихъ очутился дикарь.

Робинзонъ ужасно перепугался, а Джорджъ вскричалъ:

— Не бойся, это Джеки. Джеки, откуда ты, гд ты былъ все это время?

— Кто ты, откуда ты? говорилъ Джеки съ изумленіемъ.

— Какой ты смшной! Это я, Джорджъ Фильдингъ.

— Онъ умеръ, я видлъ, какъ онъ умеръ. А ты живой. Гд же Карло? Позови Карло.

Джорджъ позвалъ собаку по имени, и Карло прибжалъ и сталъ ласкаться къ своему хозяину.

Тогда Джеки поврилъ, что это дйствительно Джорджъ Фильдингъ, улыбнулся и сказалъ:

— Джеки очень радъ, что ты живъ, онъ теперь долго отъ тебя не уйдетъ.

Джорджъ написалъ мистеру Винчестеру, что онъ прідетъ осмотрть новое мсто.

Робинзонъ и Джеки очень сошлись, черезъ двое сутокъ вс трое друзей отправились осматривать новое пастбище за тридцать миль, оставивъ стадо на попеченіе пастуха.

Фильдингъ былъ грустенъ. Его перестала радовать какая бы то ни была перемна, онъ потерялъ надежду на все хорошее и въ ум его давно было ршено, что онъ никогда не наживетъ тысячу фунтовъ. Недавно еще онъ писалъ Сусанн объ этомъ, говорилъ ей, что не иметъ никакой прибыли, а только на каждомъ шагу значительныя потери, что онъ никогда не достанетъ тысячу фунтовъ стерлинговъ и потому съ его стороны было бы. не благородно заставлять его держать свое слово. Онъ прибавлялъ, что будетъ всегда любить, ее какъ прежде, что никогда не полюбитъ другую, но что возвращаетъ ей свободу, и проситъ не ждать его, и не губить по напрасну свою молодость.

И такъ, вс трое друзей, шли молча. Джеки отсталъ отъ нихъ, потому что ему пришла фантазія охотиться за двуутробкой. Робинзонъ и Джорджъ шли въ задумчивости.

Между тмъ нсколько въ отдаленіи отъ той дороги, по которой они шли, работали возл рчки три человка, а четвертый какъ будто наблюдалъ за ними, указывалъ на что-то въ скалъ, и вообще очень суетился. Это былъ предводитель шайки, онъ прозывался Черный Уиль. Вскор онъ замтилъ нашихъ двухъ путниковъ, и ему сильно не понравилось, что Робинзонъ какъ-то особенно внимательно разсматривалъ вс скалы и рытвины.

— Господа, сказалъ онъ, своимъ товарищамъ, это человкъ проницательный. Я предвижу, что онъ намъ помшаетъ, онъ осматриваетъ все не простымъ глазомъ.

Работавшіе согласились съ нимъ, кром одного Джема, который вообще не жаловалъ своего начальника.

— Вотъ пустяки! сказалъ Джемъ. Сколько народу ходитъ мимо, да имъ и въ умъ это не придетъ.

— Однако, замтилъ Черный Уиль, онъ взялъ камень и разбилъ его, значитъ, онъ пронюхалъ наше дло. Беритесь-ка за ножи, господа, и держите ихъ на готов.

Потомъ предводители подалъ сигналъ и вс бросились въ оврагъ и спрятались въ бывшую тамъ пещеру.

Прошло съ полчаса, а наши путешественники все не являлись. Наконецъ они остановились неподалеку отъ разбойниковъ и Джорджъ сказалъ:

— Ну, Робинзонъ, гд же тотъ человкъ, котораго ты видлъ? Не даромъ я говорилъ, что это теб представилось, или онъ провалился сквозь землю?

— Не шути этимъ, Фильдингъ. Ты знаешь, какъ здсь страшно, нужно быть осторожне. Я что-то сильно подозрваю, не разбойникъ ли это. Возьми лучше мою палку.

И Робинзонъ подалъ Джорджу палку съ тяжелымъ желзнымъ оконечникомъ.

— Ты везд подозрваешь разбойниковъ, Томъ, и право напрасно.

— Осторожность не мшаетъ, отвчалъ Робинзонъ.

— Посмотри, сказалъ Джорджъ, указывая вдали на богатое пастбище. Посмотри, какъ прекрасно.

Но Томъ отвчалъ разсяно: да, а глаза его были устремлены въ землю и какая-то мысль глубоко его занимала.

Вдругъ онъ проговорилъ:

— Джорджъ, сколько недостаетъ у тебя до тысячи фунтовъ?

— Ахъ, Томъ, не спрашивай меня, не напоминай мн о моемъ несчастіи. Гд мн и думать о тысяч фунтовъ!

— Джорджъ, не теряй надежды, у тебя будутъ деньги. Врь мн, здсь есть золото. Здсь не простое мсто. Разсмотри эти холмы: въ нихъ есть гранитъ, слюда и кварцъ.— Значитъ, здсь есть и золото.

— Посмотри, что это такое, сказалъ Фильдингъ:— какъ это похоже на раковину.

— Боже мой, еще одно доказательство! закричалъ Робинзонъ. Если бы ты зналъ, какъ этого много въ Калифорніи.

И Робинзонъ былъ сильно взволнованъ. Мысль о золот не покидала его ни на минуту.

— Томъ, полно думать объ этомъ. Я готовъ поручиться головой, что ты во всей здшней сторон не достанешь столько золота, чтобы сдлать для меня обручальное кольцо.

— Нтъ, Джорджъ, пусть я умру на мст, если я не стою на золот!

Въ это время разбойники подсматривали очень внимательно за Робинзономъ, и слово золото безпрестанно долетало до ихъ ушей. Это было имъ очень не по вкусу. Когда Робинзонъ съ Джорджемъ перешли оврагъ и Робинзонъ закричалъ: — Здсь яма! о счастіе! вотъ другая!— то разбойники трепетали отъ злобы.

— Тутъ вода, тутъ промывали золото, продолжалъ Робинзонъ.

— Да что же ты такъ поблднлъ? Успокойся, говорилъ Джорджъ Тому.

— Ты самъ поблднлъ бы, еслибы зналъ какой это важный, торжественный день для тебя, для меня, наконецъ для цлаго свта. Джорджъ, это ршено: я нашелъ золото! Да, золото, золото! Слышите ли? золото! Я длаю этотъ подарокъ всему свту. Золото! Золото!

Эти энергическіе возгласы оживили даже хладнокровнаго Джорджа, глаза его засверкали и щеки разгорлись, онъ жалъ руку своему спутнику и тоже повторялъ:

— Золото! золото!

Но не долго удалось имъ предаваться полному восторгу. Ихъ незамтно окружили четыре разбойника, выбжавшіе въ ярости изъ пещеры, въ ярости, потому, что они убдились въ открытіи другими ихъ тайны. Они такъ хранили ее, такъ жадно собирались одни владть всми сокровищами, которыя могли найдти въ этихъ мстахъ,— вдругъ какой-то прохожій сталъ имъ на дорог. Ножи ихъ засверкали. Джорджъ былъ блденъ какъ полотно, такъ онъ былъ испуганъ неожиданною опасностью. Но Робинзонъ нисколько не потерялъ присутствія духа, вынулъ свой револьверъ и подставилъ его прямо въ лицо двумъ изъ нападающихъ. Джорджъ опомнился и принялся за свою дубинку. Дло, казалось, пошло на ладъ для нашихъ путниковъ, какъ вдругъ четвертый противникъ подосплъ сзади, на бду Робинзону и Джорджу. Въ эту минуту для нихъ, казалось, не было спасенія, но на ихъ счастіе, какъ изъ земли выросъ Джеки и напалъ прямо на четвертаго противника.

Дикарь застрлилъ двуутробку и очень миролюбиво возвращался къ своимъ товарищамъ, никакъ не ожидая встртить ихъ въ самомъ пылу военныхъ дйствій. Какъ и слдовало ожидать, онъ оказался очень ревностнымъ помощникомъ, и наши три путника такъ отдлали разбойниковъ, что т запросили пощады. Они даже добровольно отдали свои ножи нашимъ путешественникамъ, согласились уйти за три мили и не появляться на той сторон хребта, гд были Робинзонъ, Джорджъ и Джеки.

— А то такъ и знайте, что мы васъ повсимъ,— объявилъ имъ торжественно Робинзонъ.

Трое изъ разбойниковъ двинулись по указанному имъ пути, а Джемъ попросилъ позволенія у Робинзона остаться подъ его начальствомъ. Томъ согласился.

— Подойди ко мн, сказалъ онъ.

Джемъ подошелъ.

— Погляди мн въ лицо, дай руку.

Робинзонъ пристально посмотрлъ ему въ глаза.

— Какъ тебя зовутъ? спросилъ онъ.

— Мое имя Джемъ.

— И такъ, Джемъ, мы согласны взять тебя на испытаніе.

Робинзонъ спросилъ Джема, какіе у нихъ были инструменты для выкапыванія золота.

— А вотъ тутъ, за кустомъ, найдете и лопату и заступъ, отвчалъ онъ.

Дйствительно, инструменты были найдены, и вс принялись за работу.

Долго съ жаромъ копали они, съ величайшимъ терпніемъ отдляли темную глину отъ блой и съ восторгомъ закричали ура, при первой золотой песчинк.

Джемъ первый отсталъ отъ своихъ товарищей и не могъ продолжать работу: во время нападенія онъ былъ сильно раненъ, а теперь онъ упалъ безъ чувствъ отъ потери крови.

Такъ наши путешественники работали до заката солнца, имъ казалось, что оно въ этотъ день закатилось ране обыкновеннаго: такъ тяжело было имъ оторваться отъ пріятнаго труда.

Не удивительно, что они приходили въ восторгъ отъ открытія, которое черезъ шесть мсяцевъ привлекло тысячи людей изъ другихъ странъ въ эту пустынную мстность, а черезъ нсколько лтъ возвыситъ Австралію передъ многими другими странами. И вс падутъ передъ ней, вс будутъ ей покланяться за ея золото. Можно ли было посл этого не гордиться тому, кто его открылъ?

XX.

Мистеръ Медовсъ окончилъ свои дла гораздо скоре, чмъ ожидалъ, и воротился домой. Въ немъ боролись два чувства: любовь и благоразуміе.

Сусанна посл непріятности, которую ему сдлалъ Вилліамъ Фильдингъ, поставила себ за правило быть очень любезною съ мистеромъ Медовсомъ, чтобы вознаградить его за дерзости Вилліама. Какъ только она узнала о прізд мистера Медовса, она сейчасъ же попросила отца създить, поздравить его съ возвращеніемъ. Мертону и безъ того нужно было видть Медовса по дламъ. Онъ хотлъ просить у него совта и денегъ, потому что, по милости мистера Клинтона, дла старика Мертона были очень запутаны, и онъ нуждался въ тысяч фунтовъ. Мистеръ Медовсъ отвчалъ, что онъ, къ величайшему сожалнію, самъ не иметъ въ настоящее время денегъ, но чтобы мистеръ Мертонъ обратился къ Кравлею отъ имени мистера Медовса, что тотъ не откажетъ.

— Благодарю васъ, оказалъ Мертонъ:— вы истинный другъ. Не забывайте насъ, пожалуйста, навстите когда-нибудь.

— Непремнно.

И Медовсъ началъ опять свои посщенія на ферму, съ твердымъ ршеніемъ не разсчитывать на руку Сусанны.

‘Фильдингъ можетъ вернуться съ тысячью фунтовъ со дня на день, и тогда мои надежды лопнутъ въ одну минуту’, думалъ мистеръ Медовсъ. ‘Такъ лучше не надяться. Изъ его писемъ видно, что дла его идутъ хорошо. Какъ только онъ возвратится, я уду какъ можно дальше, чтобы не видть его мужемъ Сусанны, чтобы не слышать о нихъ’.

А между-тмъ Медовсъ все-таки не удалялся отъ Сусанны. Письма Джорджа къ невст мистеръ Медовсъ постоянно читалъ прежде ея, по условію съ почтмейстеромъ, которое читателямъ уже извстно. Сначала мистеру Медовсу становилось очень совстно, когда онъ распечатывалъ письмо Джорджа, онъ понималъ, что длаетъ неблагородный поступокъ, но чмъ дальше, тмъ меньше мучила совсть стараго влюбленнаго, до того, что наконецъ ему это стало казаться очень естественнымъ.

Вдругъ письма Джорджа измнились: онъ только и писалъ что о потеряхъ и неудачахъ.

‘Ясное дло, что онъ никогда не достанетъ тысячу фунтовъ’, думалъ Медовсъ. ‘Значитъ, Мертонъ не отдастъ за него Сусанну’.

Медовсъ былъ въ восторг отъ такихъ писемъ Джорджа, но вмст съ тмъ ему было очень непріятно, очень тяжело даже, читать постоянныя изъясненія въ любви къ Сусанн, постоянную благодарность за ея утшительныя письма, полныя любви и надежды.

Слдствіемъ этихъ писемъ было убжденіе Медовса, что рано или поздно Сусанна достанется ему, и онъ ненавидлъ Джорджа, какъ человка, который, хоть на время, служитъ препятствіемъ достиженія его цли.

Питая твердую надежду на бракъ съ Сусанной, Медовсъ ждалъ терпливо и довольствовался тмъ, что постоянно два раза въ недлю бывалъ у Мертона. Нужно при этомъ замтить, что онъ такъ глубоко, такъ сознательно, такъ искренно любилъ Сусанну, что не остановился бы ни передъ чмъ для достиженія своей цли. Ему казалось, что все, чтобы онъ ни сдлалъ изъ-за такой горячей любви, какъ бы онъ неблагородно ни поступалъ, все можетъ быть ему прощено. Онъ собирался загладить вс свои вины, когда женится на Сусанн.

‘Сколько она можетъ длать добра при моихъ средствахъ, какъ вс будутъ ее боготворить за это!’ думалъ Медовсъ.

Разъ какъ-то, Медовсъ получилъ письмо Джорджа къ Сусанн, когда онъ прочиталъ его, то сдлался доволенъ и счастливъ! Это было то самое письмо, въ которомъ Джорджъ освобождалъ Сусанну отъ ея слова.

— А! закричалъ мистеръ Медовсъ.— Наконецъ-то! Значитъ, Фильдингъ порядочный человкъ, если смотритъ на это дло такъ. За это я, пожалуй, въ послдствіи ему помогу.

На слдующій же день онъ отправился къ Мертону и нашелъ Сусанну веселе и разговорчиве, чмъ когда-нибудь. Это очень понравилось влюбленному, онъ радовался, что Сусанна такъ равнодушно приняла отъ Джорджа возвращеніе ей слова.

Онъ и не воображалъ, что Сусанна горько и долго плакала надъ письмомъ своего жениха, и наконецъ ршительно написала ему, чтобы онъ скоре возвращался домой что не слдуетъ ко всмъ ихъ несчастіямъ прибавлять еще нестерпимую разлуку. И посл этого Сусанна повеселла.

Медовсъ, не зная этого, понялъ положеніе дла совершенно иначе и на слдующей недл былъ не два, а три раза на фермъ. Ему казалось, что онъ въ глазахъ Сусанны всегда читаетъ удовольствіе и веселье, когда она его встрчаетъ, надежда превратилась въ увренность. Отецъ — его должникъ, дочери онъ нравится, чего же больше? Совершенно счастливый тмъ, что Мертонъ у него въ рукахъ, Медовсъ окончательно ршился просить руки Сусанны, только все не могъ собраться съ духомъ приступить къ такому важному длу.

Полный надежды и ожиданій, онъ все продолжалъ здить на ферму. Такъ прошли три чудныхъ, спокойныхъ недли.

XXI.

Медовсъ, сидя въ своемъ кабинет, слушалъ отчетъ Кравлся.

— Вчера былъ Мертонъ. По вашему приказанію, я сказалъ, что нтъ денегъ, чтобы онъ пришелъ завтра.

— Да, нужно будетъ дать ему восемьсотъ.

— Всего будетъ дв тысячи четыреста.

— И старикъ никогда не въ состояніи будетъ расплатиться. Онъ такъ теперь запутался въ своихъ спекуляціяхъ, что сидитъ безъ копйки.

— Я не понимаю, сэръ, зачмъ же вы даете ему денегъ когда знаете, что онъ не заплатитъ. Или, наконецъ зачмъ вы не откроете ему глаза? Вдь онъ вашъ другъ, и вы бы могли спасти его отъ тхъ, которые вовлекаютъ его въ эти спекуляціи. Однимъ словомъ, я во всемъ этомъ ровно ничего не понимаю. И вы не поврите, сэръ, какъ мн обидно, что я до сихъ поръ не заслужилъ вашего доврія.

— Ага, вотъ ты чего хочешь! Ты бы хотлъ прочесть все, что у меня на сердц.

— Я бы хотлъ, сэръ, не машинально исполнять вс ваши приказанія, а понимать ихъ цль. Мн обидно, что я до сихъ поръ не заслужилъ отъ васъ полнаго доврія. За него я отдалъ бы все на свт.

— Все — значитъ ничего, недоврчиво замтилъ Медовсъ.

— Я бы отдалъ двадцать процентовъ со всего, что я отъ васъ получаю, сэръ, чтобы знать, зачмъ и отчего вы поступаете такъ, а не иначе. Напримръ, зачмъ вы перехватываете письма изъ Австраліи, я ршительно теряюсь въ догадкахъ. Ахъ, Боже мой! я и забылъ, что принесъ вамъ оттуда письмо. Оно только-что получено.

— Давай скоре.

Медовсъ поспшно распечаталъ письмо и съ жадностью принялся читать.

— Что съ вами, сэръ?— съ удивленіемъ спросилъ Кравлей. Врно какія-нибудь дурныя извстія.

— Кравлей, ступай теперь домой, приходи завтра вечеромъ въ девять часовъ, тогда ты все узнаешь. Теб же будетъ хуже, да и мн тоже.

Кравлей вышелъ, а Медовсъ остался, пораженный, какъ громомъ, письмомъ Джорджа.

Письмо это было полно восторга. Джорджъ писалъ, что Робинзонъ нашелъ золото въ огромномъ количеств, а качествомъ превосходящее даже калифорнское. Онъ былъ убжденъ, что теперь скоро добудетъ тысячу фунтовъ, въ которыхъ уже отчаивался, что для пріобртенія ихъ нужно только шесть мсяцевъ труда. Робинзонъ совтовалъ Джорджу тогда только хать обратно, когда оба они добудутъ по-крайней-мр по пяти тысячъ. Но Джорджъ не въ состояніи ждать такъ долго.

‘Милая Сусанна, писалъ Джорджъ, вдь всмъ этимъ я обязанъ вамъ. Если бы не ваше письмо, Томъ не былъ бы со мной. Теперь онъ мня отплатилъ за хорошее обращеніе тамъ, что мы, по его милости, Богъ дастъ — будемъ мужемъ и женой. Томъ увряетъ, что я долженъ благодарить за это мистера Идена, который наставилъ его на добро, а я говорю, что если такъ, то я прежде всего долженъ благодарить фермера Медовса, за то, что онъ посадилъ Робинзона въ тюрьму, гд Робинзонъ совершенно исправился и сдлался честнйшимъ человкомъ въ мір’.

Въ заключеніи, Джорджъ извщалъ, что, съ помощію Божіею, онъ черезъ шесть мсяцевъ посл этого письма прідетъ къ своей милой Сусанн.

Медовсъ пришелъ въ отчаяніе. Въ сильномъ волненіи ходилъ онъ по комната.

— Опоздалъ, Джорджъ Фильдингъ! кричалъ онъ, опоздалъ! Мое сердце не флюгеръ. Оно не можетъ вертться по перемнчивымъ направленіямъ твоего счастія. Я добьюсь чего хочу, во что бы то ни стало, хоть бы мн пришлось бороться съ сотней Фильдинговъ. Только нужно думать и думать.

И Медовсъ весь предался размышленію. Одна мысль смнялась другою, вся его хитрость, вся его изобртательность изощрялись на разные планы. Наконецъ лице его прояснилось и глаза засверкали. Черезъ полчаса планъ былъ готовъ, планъ очень сложный, трудный, словомъ, вполн достойный тонкаго, лукаваго Медовса, который былъ вполн счастливъ своей выдумкой. Онъ позвонилъ. Явилась служанка, онъ отдалъ приказаніе осдлать лошадь.

Черезъ пять минутъ мистеръ Медовсъ, съ картой Австраліи, былъ уже на пути къ одной изъ ближайшихъ станціи желзной дороги. Тамъ онъ, по телеграфу, попросилъ мистера Клинтона быть въ два часа въ кофейной Пиля.

XXII.

Медовсъ встртилъ Клинтона у Пиля.

— Мистеръ Клинтонъ, сказалъ онъ ему, для моихъ плановъ нуженъ на двадцать-четыре часа умный человкъ. Хотите ли вы быть мн полезнымъ? Я вамъ первому это предлагаю.

Мистеръ Клинтонъ заговорилъ, что, при его многочисленныхъ занятіяхъ, посвятить двадцать-четыре часа было бы

Медовсъ положилъ на столъ пятидесяти-фунтовый билетъ.

— Вотъ, это за труды. Можете ли вы мн служить двадцать-четыре часа? Да, или нтъ?

— Гмъ… да.

— Теперь половина третьяго. Къ четыремъ часамъ мн нужно купить нсколько сотъ десятинъ земли въ Австраліи.

— Чтожъ? Это можно. У одного моего знакомаго есть земли во всхъ частяхъ земнаго шара.

— Такъ отправимтесь скоре къ нему.

Черезъ десять минутъ Клинтонъ уже рекомендовалъ мистера Медовса одному купцу, сидвшему въ огромной комнат, заваленной географическими картами.

Когда мистеръ Клинтонъ сказалъ, что ему нужно, то мистеръ Ричъ приподнялъ голову изъ-за своей конторки и, указывая перомъ на стны, сказалъ:

— Вотъ карты. Мои земли на нихъ означены красными крестами. Разсмотрите хорошенько, и когда вы ршитесь, въ какомъ мст и сколько земли купите, то скажите мн. Время дорого: зачмъ его терять въ пустыхъ разговорахъ?

И купецъ опять принялся за свое дло, нисколько не обращая вниманія на присутствующихъ. Они увидли красные кресты и въ Соединенныхъ Штатахъ, и въ Канад, и въ Борнео, и почти во всхъ англійскихъ колоніяхъ. На счастіе увидли небольшой крестикъ въ тридцати миляхъ отъ Батурета.

На карт было обозначено, что въ этомъ мст у купца пятьсотъ десятинъ. Мистеръ Медовсъ подошелъ къ купцу.

— Я нашелъ нсколько десятинъ возл Батурета.

— Батуретъ? Гд это?

— Въ Австраліи.

— Хорошо. Пожалуй, покупайте.

— Но сойдемся ли мы въ цн? Какъ цна?

— А это мы увидимъ изъ книгъ.

Онъ подалъ Медовсу большую книгу.

— Въ этой книг, сказалъ купецъ, вы увидите, во что обошлась мн эта земля. А у меня для продажи одни условія, для всхъ земель: я беру пять процентовъ въ годъ съ той суммы, за которую самъ купилъ. Такъ расчитайте сами цну этой земли и скажите мн.

И мистеръ Ричъ опять обратился къ своей работъ.

— Куплена земля по пяти шиллинговъ десятина, сказалъ мастеръ Клинтонъ. Значитъ, пять-сотъ десятинъ обошлись вамъ во сто двадцать-пять фунтовъ. Считая по пяти процентовъ на сто, выйдетъ шесть фунтовъ, пять шиллинговъ.

— Когда я купилъ ее? спросилъ мистеръ Ричъ. Въ книг это означено. Словомъ, сдлайте окончательное расчисленіе.

Медовсъ принялся считать. Земля была куплена двадцать семь лтъ и нсколько мсяцевъ тому назадъ. Онъ высчиталъ все подробно и объявилъ Ричу, что смта готова.

Купецъ позвонилъ и явилась какая-то грязная, лысая фигура съ перомъ въ рукахъ.

— Джонсъ! поврь эту смту.

Окончивъ поврку, Джонсъ объявилъ, что есть полпени лишнихъ въ пользу Рича.

— Я покупаю землю, сказалъ Медовсъ.— Вотъ пока двсти пятьдесятъ фунтовъ. Это немного боле половины всей суммы. Когда я могу получить купчую?

— Завтра, въ десять часовъ… Прощайте, господа!

Когда они вышли, Клинтонъ сказалъ:

— А вдь вы дорого дали.

— Пойдемъ ко мн въ гостинницу, отвчалъ Медовсъ. Это пустяки, главное дло впереди.

Посл обда Медовсъ сказалъ:

— Не знаете ли вы какого нибудь надежнаго, торговаго дома, который занимался бы добываніемъ металловъ въ рудникахъ?

— Какъ не знать, знаю.

— И эти господа пытаются найти золото?

— Нтъ. Я знаю только одинъ купеческій домъ, который началъ было отыскивать золото, но попытки были такъ неудачны, что это дло скоро оставили.

— Такъ наврное согласятся опять начать, если вы имъ сдлаете вотъ какое предложеніе. Подите въ контору этого дома завтра и спросите, не дадутъ ли они вамъ порученія представить имъ одного австралійскаго поселенца, на земл котораго найдено золото?

Мистеръ Клинтонъ началъ уврять, что такъ ничего не удастся, и давалъ совты Медовсу.

Того это страшно разсердило, и онъ объявилъ Клинтону, что не отдастъ ему пятидесяти фунтовъ, если онъ будетъ умничать, и что Клинтонъ долженъ безпрекословно, какъ машина, исполнять приказанія, а не разсуждать.

Клинтонъ такъ испугался угрозы не получить пятьдесятъ фунтовъ, что тотчасъ же присмирлъ,— хотя самолюбіе его было сильно оскорблено мистеромъ Медовсомъ, который между прочимъ ему сказалъ:

— Вы начали коммерческія дла съ десятью тысячами фунтовъ, и всю жизнь старались ихъ удвоить всевозможными средствами. И что же вышло? Фунты превратились въ пенсы, а пенсы скоро будутъ фардингами. А я началъ свою жизнь съ хлыстомъ, съ запачканнымъ сюртукомъ, и вотъ съ этимъ,— онъ показалъ на свою голову,— и у меня теперь пятьдесятъ тысячъ фунтовъ въ банк. Кто же изъ насъ умне и способне къ дламъ?

Мистеръ Клинтонъ промолчалъ на счетъ пятидесяти фунтовъ, а мистеръ Медовсъ далъ ему самое подробное наставленіе какъ говорить съ представителями конторы, куда ему слдовало отправиться на другой день.

На слдующее утро мистеръ Клинтонъ явился къ Брадсвету и Стевансу съ предложеніемъ услугъ.

Купцы согласились видться съ поселенцемъ, и черезъ нсколько минутъ мистеръ Медовсъ былъ у нихъ, разыгрывая роль человка до того застнчиваго и скромнаго, что его нужно было два раза просить ссть.

Онъ разсказалъ купцамъ, что не далеко отъ его земли открыто очень много золота, что его просто гребутъ лопатами.

— Друзья посовтовали мн похать въ Англію, сказалъ Медовсъ, и продать мою землю за хорошую цну. За мою землю должны дать дорого, потому что кругомъ все государственная земля, которой не продадутъ. (Это Медовсъ усплъ разсмотрть на карт Рича).

Одинъ изъ купцовъ сказалъ, что они уже слышали объ найденномъ въ Австраліи золот, но не извстно на чьей земл, что вообще это слухи сомнительные, и что врно самъ Медовсъ не видалъ отысканнаго золота.

— Помилуйте, сказалъ Медовсъ, неужели вы думаете, что я поврилъ бы только слухамъ, и не убдившись лично, достоврны ли они, похалъ бы сюда?

Глаза купцовъ засверкали.

— Такъ у васъ есть золото съ собою? Вы можете мамъ показать?

— Разумется. Я очень жалю, что не привезъ боле.

И Медовсъ вынулъ изъ кармана небольшой кусокъ кварца съ золотомъ и подалъ купцамъ.

— Съ виду некрасиво, сказалъ онъ, но посмотрите какъ блестятъ золотыя частицы.

— А вы позволите намъ подробно осмотрть этотъ обращикъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ.

Купцы ушли въ другую комнату, гд испробовали золото извстной кислотой. Возвратясь къ Медовсу, они спросили его, очень небрежно, о цн земли.

Медовсъ повсилъ голову.

— Двадцать тысячъ фунтовъ, сказалъ онъ.

— Двадцать тысячъ!

И купецъ расхохотался.

Медовсъ отвчалъ наивно:— Меня вс увряютъ, что я могу получить эту сумму. Купцы объявили цну — десять тысячъ. Медовсъ собрался уходить, они дали двнадцать тысячъ пять сотъ. Медовсъ представлялся нершительнымъ, озирался вокругъ себя съ испуганнымъ видомъ и наконецъ съ отчаяніемъ спросилъ Клинтона:

— Что мн длать, сэръ?

— Берите, что вамъ даютъ, и считайте себя счастливымъ, отвчалъ онъ Медовсу, перемигиваясь съ купцами.

— Если вы совтуете, такъ я согласенъ. Господа, земля ваша. Всего пятьсотъ десятинъ. Въ одномъ мст четыреста, въ другомъ сто.

Клинтонъ, съ своей стороны, сговорился съ купцами получить за труды пятьдесятъ фунтовъ, увривъ ихъ, что поселенецъ согласится на все, что онъ ему посовтуетъ.

— Ну, мистеръ…. мистеръ….

— Нтъ, сэръ, не мистеръ, а просто Кравлей, Джонъ Кравлей.

— Такъ покончите же дло, напишемъ контрактъ и мы дадимъ вамъ задатокъ. А когда вы намъ доставите купчую?

— Часа черезъ два, если я застану маклера.

— Но согласны ли вы получить сегодня только половину всей суммы? На другую половину мы вамъ дадимъ вексель, и вы получите по немъ черезъ три мсяца.

— Согласенъ, согласенъ. Я убжденъ, что у васъ деньги также врны, какъ если бы онъ лежали въ банкъ.

Тотчасъ подписали контрактъ.

Медовсъ съ Клинтономъ пошли къ маклеру, заготовили купчую, принесли ее въ контору, приняли деньги и вексель. Клинтонъ получилъ по пятидесяти фунтовъ съ обихъ сторонъ и былъ совершенно доволенъ.

— Кажется, я все порядочно устроилъ, сказалъ онъ Медовсу.

— Прекрасно, прекрасно, съ такимъ искусствомъ, съ такою находчивостью, что нельзя не отдать вамъ полной чести въ этомъ дл, отвчалъ Медовсъ очень почтительно,— потому что двадцати-четырехъ-часовой срокъ уже кончился.

— Но скажите, откуда это золото?

— Изъ Калифорніи.

— Конечно такъ, но откуда вы его взяли?

— А я его купилъ въ лавк, мимо которой эти господа проходятъ по два раза въ день.

— Это просто потха. Ха, ха, ха, ха!

— Однако мн пора на желзную дорогу, сэръ. Прошу васъ только объ одномъ, чтобы въ этомъ дл не упоминалось мое имя.

— Даю вамъ честное слово, что его никто не узнаетъ.

— Прощайте, сэръ.

И Медовсъ ухалъ спокойно. Онъ былъ увренъ, что Клинтонъ, изъ тщеславія, скроетъ его имя и захочетъ уврять всхъ, что онъ самъ играетъ главную роль въ этомъ дл, съ такимъ изумительнымъ искусствомъ.

Задумчиво сидлъ Медовсъ въ вагон съ двнадцатью тысячами четырьмя стами пятьюдесятью фунтами въ карман. Онъ кончилъ первую часть своего замысловатаго плана и теперь окончательно обдумывалъ вторую.

Въ восемь часовъ онъ пріхалъ домой и долго писалъ, потомъ запечаталъ написанное и сталъ ходить по комнат. Явился Кравлей, дрожащій отъ любопытства. Медовсъ предложилъ ему ссть, а самъ продолжалъ задумчиво ходить по комнат.

— Вы хотли проникнуть въ мою тайну. Но знаете ли вы, что когда я вамъ ее поврю, то вы должны будете или служить мн съ безграничною преданностью, или сдлаться моимъ врагомъ?

— Я согласенъ, сэръ, сдлать все, что могу, за ваше довріе. Впрочемъ, я отчасти знаю, въ чемъ дло.

— Что же вы знаете?

— Я знаю, что Леви противъ насъ.

— Это такъ, но я этого не боюсь.

— Напрасно, это такая лисица!

— Не боюсь я и лисицъ. Я и съ ними съумью справиться. Взгляните вотъ на это.

И онъ подалъ ему бумагу.

— Да это судебное ршеніе, по которому я арестовалъ Вилліама Фильдинга.

— Да. Леви купилъ вексель, чтобы освободить Вилліама изъ моей власти, но я опять добился такого ршенія, по другимъ долгамъ Вилліама Фильдинга,— и значитъ, перехитрилъ лисицу, потому что Вилліамъ опять у меня въ рукахъ.

— Прекрасно, сэръ, это очень ловко. Но какъ бы я хотлъ, чтобы въ этомъ документ была маленькая перемна.

— Какая? объяснитесь.

— Я бы хотлъ тутъ перемнить одно имя.

— Какое? Ничего не понимаю.

— Я хотлъ бы, чтобы вмсто Вилліама тутъ стояло имя Джорджа.

Медовсъ очень удивился.

— Зачмъ? спросилъ онъ.

— Потому что онъ меня обидлъ.

— Чмъ же? Говорите. Я очень радъ помочь вамъ противъ него. Я самъ врагъ этого человка.

— Онъ бранилъ меня публично, запретилъ мн къ нему ходить, и даже сказалъ, что прибьетъ меня, если я когда нибудь явлюсь къ нему.

— Плохо же ему за это будетъ. Я радъ ему мстить. Теперь я вамъ открою свое сердце.

— А!

— Слушайте же мою тайну. Я…. люблю…. миссъ… Мертонъ.

И глаза старика въ первый разъ опустились въ землю передъ Кравлеемъ.

— Сэръ! Вы…. любите…. женщину?

— Да, люблю ее всмъ сердцемъ, сильно, пламенно. Но такъ какъ любятъ…. Однимъ словомъ, я люблю ее больше, чмъ такой человкъ, какъ вы, можетъ ненавидть.

— Вотъ это, чортъ возьми!..

— Я люблю невсту того, который васъ оскорбилъ.

Кравлей вздрогнулъ и потеръ руки.

— И если вы мн поможете жениться на ней, то состояніе ваше обезпечено.

Кравлей опять потеръ руки.

— Старикъ Мертонъ общалъ Джорджу Фильдингу свою дочь, если онъ вернется съ тысячью фунтами стерлинговъ!

— Ну, сэръ, этого нечего бояться. Ему никогда не достать этихъ денегъ.

— Какъ бы не такъ. Прочтите-ка это письмо.

— А, нашли золото, проговорилъ Кравлей, читая письмо.

— Да. Многіе на моемъ мст посл этого отказались бы отъ своей цли. Но я не такъ легко пугаюсь.

И Медовсъ разсказалъ Кравлею все, что онъ сдлалъ въ послдніе двадцать-четыре часа.

— Ахъ, мистеръ Медовсъ, какъ я, значитъ, глупъ, какъ недальновиднъ! И я могъ воображать, что Леви такой же великій человкъ, какъ вы? Этого я никогда себ не прощу.

— Кравлей! Въ тотъ день, когда я и Сусанна будемъ мужемъ о женой, я вамъ дамъ тысячу фунтовъ и доставлю какое нибудь честное занятіе, которымъ вы можете жить. Съ той минуты кончатся вс наши тайныя дла. Мужъ такого ангела не долженъ длать ничего противъ совсти, онъ будетъ обязанъ поступать безукоризненно, идти прямымъ путемъ, не притснять несчастныхъ.

— Я зналъ, что вы великій человкъ, но не зналъ, что вы такой добрый.

— Теперь, пока, вотъ въ чемъ дло. Я придумалъ планъ, но исполнить его очень не легко. Для этого нужно работать двоимъ. Одному здсь, а другому за нсколько тысячъ миль отсюда. И такъ, будьте вы вторымъ мною. Я останусь здсь, почтовая контора въ моихъ рукахъ, я буду останавливать вс письма отъ Фильдинга къ Сусанн. Наконецъ придетъ письмо, въ которомъ онъ ей объявляетъ, что онъ разбогатлъ и тамъ женился.

— Да кто же напишетъ это письмо?

— Разв вы не догадываетесь?

— Нтъ. Да вдь Сусанна не повритъ.

— Можетъ быть сначала, но потомъ, когда не будетъ получать отъ него писемъ, поневол придется поврить. Потомъ я заставлю одного изъ своихъ подручныхъ стращать Мертона тюрьмой. Отецъ и дочь будутъ въ отчаяніи и въ крайности. Я предложу заплатить вс долги старика и попрошу руку дочери. О Джордж никогда не буду упоминать.

— Прекрасно, прекрасно.

— Сусанна ужь и теперь меня любитъ. Я разскажу ей сколько я страдалъ молча, когда она была невстой другаго, буду умолять ее сдлаться моею. Можетъ быть, раза три, четыре, она скажетъ нтъ, но на пятый, врно, да.

— Скажетъ! скажетъ! Вы великій человкъ.

— И будетъ счастлива.

— Этого я не могу понять.

— Ничего нтъ легче, какъ заставить добродтельную женщину полюбить тебя, когда ты ее любишь сильно, горячо. Сердце женщины не можетъ долго сопротивляться.

Медовсъ вышелъ изъ комнаты и вернулся съ бутылкой вина и двумя рюмками. Это очень удивило Кравлея, потому что мистеръ Медовсъ никогда не пилъ и никогда не угощалъ его виномъ.

— Кравлей, сказалъ онъ тихо: — а что, если въ это время Фильдингъ вернется съ тысячью фунтами. Что тогда будетъ?

— Тогда, все рушится.

— Я очень радъ, что вы это понимаете. Значитъ, одной руки не довольно, нужно другую, которая бы трудилась далеко отсюда.

— Да, но я не понимаю…

— Все поймете. Выпьемте, другъ мой, рюмочку. За ваше здоровье.

— Нтъ, за ваше, сэръ.

— Каково вино?

— Прекрасное. Выпить не худо. Это придаетъ храбрости и смтливости.

— Я для того и принесъ. Вдь у насъ съ вами дла важныя, не мшаетъ лишняя храбрость. Еще рюмочку.

— За успхъ вашего плана, сэръ.

— Кравлей, во что бы то ни стало, Джорджъ не долженъ вернуться въ этомъ году съ тысячью фунтами.

— Нтъ, ни за что не долженъ вернуться. Благодарю, сэръ. За ваше здоровье. Такъ онъ не долженъ вернуться, и не вернется. Только какъ бы его задержать?

— Эта бумага его задержитъ. Тутъ предписанія. Если бы вы знали, сколько трудовъ она мн стоила! Положите ее къ себ въ карманъ.

— Благодарю за честь. Все будетъ исполнено въ точности. Какое отличное вино!

— А вотъ вамъ бланкъ. Здсь можете на меня записывать каждый мсяцъ по сту фунтовъ.

— Неужели, сэръ?

— Да, и изъ этихъ ста я буду требовать у васъ отчетъ только въ пятидесяти.

— Благодарю васъ, сэръ. Какъ вы щедры.

— Вамъ нужно будетъ ухать отсюда.

— Ну, такъ что же? Я поду. Куда же мн хать?

— Какъ, разв вы не знаете?

— Нтъ, не знаю. Но мн все равно, я поду куда бы то ни было для васъ.

— А хать довольно далеко.

— Въ самомъ дл? Въ такомъ случа за ваше здоровье и за мое счастливое возвращеніе.

— Вы не боитесь моря, бури?

— Я ровно ничего не боюсь, кром вашего гнва и… и… закона. Когда же мн хать?

— Завтра утромъ.

— Хоть сегодня вечеромъ, если вамъ нужно. Куда же я ду?

— Въ Австралію.

При этомъ слов, рука Кравлея остановилась съ рюмкой на воздух. Наступило мертвое молчаніе. Два блдные человка сидли одинъ противъ другаго и пристально смотрли другъ на друга.

XXIII.

Въ продолженіе трехъ дней золотопромышленники работали одни. Вечеромъ на третій день они увидли какую-то фигуру, которая за ними слдила, и на слдующій день, уже кром ихъ, нсколько человкъ выкапывали и промывали золото. Черезъ нсколько дней уже образовалось на томъ же мст нсколько группъ, а скоро и цлыя толпы. Везд разнеслись слухи объ этой тайн,— на свер, юг, восток и запад. Вс стремились въ Австралію, вс копали золото, вс находили его и многіе богатли не по днямъ, а но часамъ.

XXIX.

Джорджъ и Робинзонъ трудились съ самаго ранняго утра и до поздней ночи, не жаля силъ. Только по воскресеньямъ они отдыхали за трубкой и книгой.

Ночью они спали въ хорошей палатк, Карло постоянно лежалъ у ихъ ногъ, а между ними небольшой мшочекъ съ золотомъ, который всегда былъ при нихъ.

На обдъ они тоже тратили очень мало времени и иногда только обмнивались нсколькими словами о томъ, что ихъ боле всего интересовало.

— Ну, Томъ, какъ ты думаешь, сколько мы достали? говорилъ Джорджъ.

— Тише, тише, пожалуйста, не такъ громко, ради Бога! У васъ теперь фунтовъ семьсотъ, но никакъ не больше.

Джорджъ вздохнулъ.

— Я, признаться, думалъ, что эта работа приноситъ больше выгоды. Впрочемъ, тутъ виноватъ я: мн ни въ чемъ нтъ счастья.

— Какъ нтъ счастья? Вдь мы работаемъ только восемь мсяцевъ.

— Такъ что же? Разв этого мало? Вотъ около насъ одна партія собрала за разъ четыре тысячи фунтовъ.

— А за то сотни едва только могли прокормить себя. Ты напрасно ропщешь. Наши дла совсмъ не такъ худы.

— Да, впрочемъ, перебилъ Джорджъ:— мы никогда не уйдемъ далеко, если все будемъ придерживаться золотаго песку. Вдь ты самъ говорилъ, что золото родится массами, какъ вс металлы. За чмъ же намъ посл этого возиться съ пескомъ?

— Точно, я это говорилъ, но съ тхъ поръ я уже сталъ умне. Вотъ въ чемъ дло, Джорджъ: Золото дйствительно находилось въ массахъ, но когда? во время мірозданія. А вдь съ тхъ поръ прошло нсколько тысячъ лтъ, теперь, слава Богу, что можемъ собирать хоть золотой песокъ. Джорджъ замолчалъ, хотя и не думалъ соглашаться съ Томомъ.

Вдругъ надъ ними раздался голосъ:

— Эй, вы, два счастливца! не хотите ли купить у насъ яму?

Робинзонъ пошелъ ее осмотрть. Яма была вырыта очень глубоко, и признаковъ золота не было видна. Но Томъ, соображая, по пріобртенной уже опытности, ршилъ, что если копать глубже, то можно найти золото. По этому онъ объявилъ, что покупаетъ яму, если ее продадутъ за десять фунтовъ.

Предложеніе было принято съ радостью.

— Вотъ удача, сказалъ одинъ изъ партіи. Мы бы продали ее и за десять шиллинговъ.

Робинзонъ заплатилъ деньги и тотчасъ же они съ Джорджемъ принялись копать купленную яму глубже. Вдругъ повдзалдсь нсколько небольшихъ самородковъ золота, которыхъ не нужно было даже промывать: можно было просто вынимать ихъ ножами.

Скоро разнеслись объ этомъ слухи. Собралось множество народу смотрть, какъ собирали чистое золото въ горошинахъ.

Вдругъ раздался какой-то голосъ:

— Какъ вамъ не стыдно! Отдайте назадъ яму.

— Вотъ пустяки! кричали другіе. Они купили наудачу, значитъ — это ихъ счастье.

Гардинеръ, начальникъ партіи, которая продала яму, былъ въ отчаяніи: Робинзонъ замтилъ это, вышелъ на минуту на купленной ямы, отозвалъ въ сторону Гардинера и сказалъ ему:

— Ступайте скоре въ нашу старую яму, копайте тамъ: она все-таки приноситъ четыре фунта въ день.

— Да благословитъ васъ Богъ! сказалъ Гардинеръ.

Онъ бросился въ бывшую яму Робинзона и Джорджа, и посплъ въ самое время, потому что другіе хотли ею завладть.

У золотопромышленниковъ есть законъ, по которому запрещается какой бы то ни было партіи владть въ одно и тоже время двумя ямами.

Между тмъ Джорджъ и Робинзонъ продолжали цлый день собирать горошинки золота и добывали такимъ образомъ по сту фунтовъ въ часъ. Цлая толпа окружала ихъ, многихъ пожирала зависть и ненависть.

Уже было поздно, когда, въ этотъ самый день, какой-то незнакомецъ, не похожій на золотопромышленника, вроятно замтивъ большое стеченіе народа, тоже подошелъ къ тому мсту, гд Джорджъ и Робинзонъ копали.

Джорджъ случайно поднялъ голову, и незнакомецъ быстро отошелъ. Вообще его поведеніе могло показаться страннымъ: въ продолженіе двухъ часовъ, которые онъ провелъ въ этой толп, онъ ни минуты не оставался на одномъ мстъ, прислушивался къ всему, что говорилось тихо, и всмъ заглядывалъ въ лицо. Наконецъ вниманіе его было совершенно поглощено однимъ человкомъ такой страшной наружности, что онъ боле походилъ на льва, чмъ на человка. Незнакомецъ примтилъ взглядъ ненависти, вскользь брошенный на двухъ счастливцевъ этимъ львомъ, это и заставило его имъ заинтересоваться. Наконецъ незнакомецъ подошелъ, какъ будто случайно, ко льву и сказалъ:

— Вдь вотъ, бываетъ же людямъ счастье, а?

Левъ что-то промычалъ свирпо, но незнакомый все-таки продолжалъ:

— А у нихъ-таки довольно будетъ золота въ палатк сегодняшнюю ночь?

Эти слова очень поразили льва.

— И безъ того у нихъ было довольно, а теперь… настойчиво прибавилъ незнакомый.

— Ну, что же?

— Да вотъ что: мн бы лучше хотлось, чтобы все это досталось другому.

— Отчего такъ?

— Это покуда тайна. Я потому только говорю это вамъ, что мн кажется, вы тоже не изъ ихъ друзей.

— Можетъ быть. Ну, такъ чтожъ?

— Такъ мы, можетъ быть, могли бы другъ другу помочь въ одномъ дл. Васъ это удивитъ, а между тмъ это такъ: у меня есть другъ, который далъ бы денегъ всякому, кто отнялъ бы ихъ у этихъ двухъ людей.

— Скажите-ка это еще разъ.

— Далъ бы денегъ всякому, кто отнялъ бы ихъ у этихъ двухъ людей.

— И вы бы не захотли доли изъ отнятаго?

— Я? да я тутъ не причемъ.

— Ну, такъ вашъ другъ?

— Онъ не спроситъ ни фардинга.

— А сколько же онъ дастъ за труды? У меня есть пріятель, который могъ бы ему услужить въ этомъ случа.

— Цна будетъ назначена, соображаясь съ опасностью.

Левъ свиснулъ, и явился его товарищъ, на лицъ котораго ясно выражалась низость души.

— Въ чемъ дло, Уиль? спросилъ онъ.

— Да нужно переговорить, только здсь очень много народу, пойдемте подальше.

XXV.

— Джорджъ, ты бы сходилъ въ Батуретъ.

— Зачмъ?

— Да нужно кое-что купить.

— Что же, напримръ?

— Прежде всего револьверъ, потому что сегодня ночью все время скитались около нашей палатки разныя подозрительныя лица.

— Я ничего не слыхалъ.

— Еще бы! Ты такъ крпко спишь, что не услышишь и землетрясенія. А я все слышалъ, долженъ былъ встать и прицлиться въ нихъ револьверомъ. Тогда только они убжали. Мы должны остерегаться, Джорджъ, на каждомъ шагу обворовываютъ палатки. Пожалуй, какъ разъ и до насъ доберутся. Вдь знаютъ, что у насъ теперь порядочная куча золота.

— Хорошо, я пойду хоть сейчасъ же.

— Да, ступай. Возьми фунтъ золотаго песку и купи такихъ вещей, которыя мы могли бы здсь выгодно сбыть.

Къ ночи Джорджъ вернулся домой, не совсмъ веселый.

— Томъ, сказалъ онъ робко, ты на меня разсердишься. Впрочемъ, я знаю, что сдлалъ дурно.

— Въ чемъ дло?

— Да въ город былъ аукціонъ, и я купилъ…

— Ну, что же ты купилъ?

— Небольшую землю.

Робинзонъ нахмурился только на минуту, а потомъ весело сказалъ:

— Что же, ты ее съ собой принесъ?

— Ну, нтъ, она не такъ мала. Томъ, еслибъ ты зналъ какой прекрасный лужокъ! просто прелесть! и возл самаго Батурета. Только я не долженъ бы былъ тратить и твои деньги.

— Вотъ пустяки! Я согласенъ на эту покупку. Дай-ка, я заряжу твой новый револьверъ. Посмотри-ка, сколько я выработалъ сегодня. Я за это не возьму и ста фунтовъ.

И Джорджъ съ истиннымъ наслажденіемъ разсматривалъ новыя золотыя горошинки. Въ этотъ день достиженіе его цли казалось совершенно врно, ему казалось, что онъ скоро увидитъ свою милую Сусанну, словомъ, онъ былъ совершенно счастливъ и спокоенъ.

Друзья положили между собой мылокъ съ имуществомъ и скоро заснули.

XXVI.

‘Помогите! помогите! убиваютъ! помогите! убиваютъ!’ Вотъ крики, которые разбудили спящихъ посреди ночи. Къ тому же раздавался сильный лай Карло.

Джорджъ и Робинзонъ выскочили съ револьверами изъ палатки. Ярдахъ въ шестидесяти они увидали человка, который лежалъ на земл и боролся съ двумя напавшими на него людьми. Онъ все еще продолжалъ кричать, хотя слабе: убиваютъ! помогите!

— Они его убиваютъ, закричалъ Джорджъ.

И онъ съ Робинзономъ бросились къ убійцамъ. Но т, съ быстротою молніи, обратились въ бгство. Въ слдъ за ними грянули два выстрла Робинзона.

— Бдный, что съ нимъ? Что они вамъ сдлали? спросилъ Робинзонъ лежащаго.

Тотъ застоналъ.

Въ эту минуту луна освтила его лицо и Робинзонъ узналъ въ немъ человка, съ которымъ никогда не говорилъ, но котораго часто видлъ. Это былъ разнощикъ Уакеръ, который продалъ брошюры двумъ товарищамъ Робинзона, въ тотъ самый вечеръ, когда они собирались обокрасть виллу, при чемъ Робинзонъ долженъ былъ стоять на караул.

— Джорджъ! я видлъ этого человка въ дурной шайк, скорй пойдемъ въ нашу палатку и убьемъ кого бы мы не встртили около нея.

Они бросились къ палатк. По другой сторон ея они увидали дв темныя фигуры. Друзья вбжали въ палатку и бросились прямо къ мшку: его не было! Они обшарили всю палатку — но мшка не нашли. Робинзонъ дрожащею рукою выскъ огня. Опять стали искать мшка: онъ пропалъ! Трудъ нсколькихъ мсяцевъ погибъ въ одну минуту, съ нимъ вмст Джорджъ лишился надежды на счастье. Оно опять умчалось такъ далеко отъ него!

Джорджъ и Робинзонъ, озлобленные, выскочили изъ палатки, но все кругомъ было тихо и пусто.

Они вернулись, сели въ палатк на землю и молча глядли другъ на друга. Губы ихъ дрожали, ни одинъ изъ нихъ не ршался начать говорить. Такъ они просидли до разсвта, тутъ Джорджъ сказалъ едва слышно:

— Томъ, возьми мою руку, прежде чмъ мы пойдемъ на работу.

Въ безмолвномъ пожатіи руки двухъ друзей было много отраднаго для нихъ обоихъ въ этотъ грустный часъ.

Этимъ они какъ будто говорили другъ другу:

‘Насъ постигло большое несчастіе, но мы не можемъ упрекать въ этомъ другъ друга. Это не твоя вина, Джорджъ! Это не твоя вина, Томъ!’

Или: ‘Мы были счастливы вмст, мы теперь несчастливы вмст: тмъ крпче наша дружба.’

Или: ‘Мы трудились вмст, мы всего вдругъ лишились вмст: тмъ крпче наша дружба.’

Вошло солнце, и въ первый разъ друзья тихо, какъ-то вяло и холодно принялись за работу. Прежняя энергія исчезла.

Они все еще находили золото, но далеко не въ такомъ количеств. Большую часть они собрали для воровъ. Фильдингъ и Робинзонъ работали молча, пообдали молча. Когда они опять принялись за работу, Робинзонъ сказалъ торжественно:

— Джорджъ! теперь я понимаю, что чувствуетъ честный человкъ, когда у него отнимаютъ плоды его трудовъ. Если бы я зналъ это пятнадцать лтъ тому назадъ, то наврное не былъ бы никогда… тмъ, чмъ былъ.

Два мсяца друзья работали неутомимо, но приходъ едва только превышалъ расходъ. Мшокъ былъ легокъ. Разъ какъ-то утромъ Томъ сказалъ:

— Джорджъ, такъ жить невозможно. Я поду осмотрю хорошенько окрестности, и врно найду что-нибудь получше. Муръ врно одолжить мн свою лошадь на день.

Джорджъ остался работать одинъ и Робинзонъ объздилъ большое пространство земли, пробуя везд, гд ему казалось возможнымъ найти то, чего онъ искалъ. Поздно вечеромъ онъ вернулся домой. Джорджъ только-что ложился.

— Сегодня нельзя спать, сказалъ ему Робинзонъ шопотомъ:— я нашелъ золото въ десяти миляхъ отсюда, къ югу.

— Прекрасно, мы отправимся туда завтра.

— Что съ тобой? Ты думаешь, что мы можемъ идти днемъ, чтобы насъ вс видли! Вдь ты знаешь, что мы два счастливца, и что намъ проходу не даютъ, сказалъ съ горечью Робинзонъ. За нами слдятъ и потому мы должны уйти тихонько. Подождемъ еще немного, а потомъ свернемъ палатку и отправимся въ путь.

Въ полночь они вышли, а на разсвт были въ маленькой долин, въ конц которой бжалъ ручеекъ.

— Джорджъ, слушай. Здсь десять тысячъ фунтовъ, и мы ихъ достанемъ, если намъ удастся недли дв поработать здсь однимъ.

— Ахъ, Томъ, какое счастье! и поврь, это намъ удастся, потому что здсь насъ никто не найдетъ.

Робинзонъ грустно улыбнулся. Друзья принялись копать и какъ только вдвинули въ землю лопатки, тотчасъ же, съ перваго раза, вытащили унцію золотого песку. Они рыли дальше: золото такъ и сверкало. Глаза у нихъ разбгались, они бросились на свою добычу какъ голодные тигры.

— Что ты длаешь, Джорджъ?

— Я хочу развести огонь для обда. Вдь нужно же сть, хоть и жаль терять время на это.

— сть нужно, только не горячее.

— Почему такъ?

— Потому, что если ты разведешь огонь, дымъ будетъ виднъ за нсколько миль, и около насъ сейчасъ же соберется народъ. Я запасся на три дня холодной говядиной.

Въ эту ночь тяжесть мшечка удвоилась, и Джорджу казалось, что онъ опять ближе къ Сусанн. Оба друга работали не жаля силъ, они не теряли ни одной минуты. Джорджъ, казалось, былъ Голіафомъ, земля такъ и летла вокругъ него: онъ работалъ для Сусанны съ нечеловческой силой. Робинзонъ даже потерялъ дв секунды, любуясь имъ.

Утромъ на третій день друзья наполняли мшочекъ и были счастливы, что они до-сихъ-норъ одни.

— Не быть бы намъ однимъ, замтилъ Робинзонъ, если бы мы развели огонь. Теперь и я начинаю надяться, что намъ удастся однимъ опростать эту яму… э-ге!

— Что такое?

— Джорджъ, посмотри-ка туда.

— Что это? Дымъ?

— Вотъ теб и разъ! не говорилъ ли я теб…

— Ахъ, Томъ! зачмъ же отчаиваться. Это просто дымъ за пять миль отъ насъ.

— Да это все-равно за сколько миль, только онъ по дорог къ намъ.

— Будемъ надяться, что нтъ.

— Зачмъ же напрасно надяться. Вдь его вчера не было видно.

— Что же? упадать духомъ заране!.. сказалъ Джорджъ. Вдь насъ еще никто не видитъ.

— Это мсто приноситъ намъ пятьсотъ фунтовъ въ день, и мы должны, во что бы то ни стало, удержать его за собой. Бери инструменты и мшокъ и пойдемъ скорй.

Джорджъ шелъ вслдъ за Робинзономъ, совершенно не понимая его намренія. Томъ бжалъ по направленію къ дыму. Пекинецъ они увидли дымъ у самаго ручья, подошли ближе, спрятались и разсмотрли двухъ людей, которые чрезвычайно пристально занимались изслдованіемъ земли.

Робинзонъ пошелъ въ сторону отъ ручья и наконецъ сказалъ Джорджу:

— Копай здсь, какъ можно больше, это мсто покажется очень надежнымъ для новичка.

Джорджъ машинально повиновался. Скоро мсто его труда стало похоже на такое, гд уже долго работали. Потомъ Робинзонъ взялъ золотаго песку и прехладнокровно разсыпалъ его вокругъ.

— Что съ тобой, Томъ? Что ты длаешь? Вдь тутъ будетъ на пять фунтовъ.

— Разв ты не слыхалъ, какъ одинъ морякъ бросилъ capдель, чтобы поймать кита? Теперь скорй назадъ и за работу. Да вотъ еще что: оставь здсь твой заступъ, тогда они подумаютъ, что мы воротимся работать.

Черезъ полчаса они опять, какъ бшеные, уже рылись въ своей ям, даже обдали, работая.

Въ пять часовъ Джорджъ показалъ Робинзону семь ясныхъ столбовъ дыма въ мил отъ долины.

— А, сказалъ Робинзонъ, эти дымки гонятся за тмъ дымомъ, который гонится за нами. Слава Богу, что мы все-таки удержали за собой одинъ лишній день.

Только что солнце начало садиться, какъ къ ихъ рытвинъ подошелъ человкъ съ заступомъ на плеч.

— А, спасибо вамъ, сказалъ Робинзонъ, какъ будто очень дружелюбно. Какъ вы добры, что принесли нашъ заступъ.

Незнакомецъ положилъ заступъ и пристально на нихъ посмотрлъ.

— Что же не спрашиваете о томъ, что вамъ нужно знать? сказалъ Робинзонъ.

— Да разв золотопромышленники скажутъ правду? насмшливо отвчалъ незнакомецъ.

— Я скажу, пожалуй.

— Вотъ какъ! Ну, такъ скажите, сколько вы достаете?

— Да унцій десять золота въ часъ.

Пришедшій разинулъ ротъ отъ удивленія.

— Вотъ въ чемъ дло, сказалъ Робинзонъ добродушно. Если говорить правду, то я, разумется, не могу быть радъ, что вы насъ нашли. Но если ужъ это такъ случилось, такъ позовите вашихъ товарищей, и работайте всю ночь. Завтра будетъ поздно.

Незнакомецъ свиснулъ и явилось восемь человкъ. Капитанъ этой шайки, по прозванію Идъ, предложилъ нашимъ друзьямъ выпить съ нимъ пива, которое онъ принесъ въ небольшомъ боченк. Предложеніе это было принято съ восторгомъ.

Потомъ вс принялись за работу, которая шла такъ удачно, что крики радости раздавались на каждомъ шагу. Джорджъ и Робинзонъ, утомленные дневною работою, вырыли яму, спрятали туда свой драгоцнный мшокъ, зарыли его, и легли на этомъ самомъ мст спать. Они заснули какъ мертвые, и только утромъ ихъ разбудилъ лай Карло.

Тутъ Робинзонъ увидалъ, что рытвину окружала цлая толпа. Онъ тотчасъ же пошелъ посмотрть, найдетъ ли онъ мсто, гд ему съ Джорджемъ работать, но одна партія отъ другой была такъ близко, что работая въ своей ям, очень легко было попасть заступомъ въ яму сосда. Въ одной изъ партій Томъ встртилъ Ида съ его товарищами. У него и у одного изъ его помощниковъ глаза были подбиты.

— Здравствуйте, капитанъ Робинзонъ! сказалъ Идъ весело.

— Ну, что? правду я говорилъ или нтъ, что сегодня будетъ поздно. Посмотрите-ка, что народу-то!

— Благодарю васъ, капитанъ, за прошлую ночь. За то и мы съ своей стороны оказали вамъ услугу. Посмотрите, мы оставили вамъ мстечко около насъ. Насилу его отстояли разными угрозами. Его хотли во что бы то ни стало отнять у насъ.

— Благодарю васъ и въ знакъ благодарности уступаю вамъ его.

— Какъ? а вы что будете длать? Куда же вы пойдете?

— Я вамъ скажу, но съ условіемъ, чтобы вы опять на то мсто не привели тысячи людей.

И Робинзонъ разсказалъ ему, что онъ идетъ на старое мсто. Это очень удивило Ида, но Томъ объяснилъ ему это слдующимъ образомъ: въ этотъ день вс со стараго мста бросятся сюда, думая найдти неистощимыя богатства, и по этому случаю на прежнемъ мст останутся тысячи прекрасныхъ, выгодныхъ ямъ, которыми Робинзонъ и воспользуется, пока толпа не воротится назадъ.

— Выкапывайте скоре все изъ вашихъ ямъ, замтилъ Томъ: тутъ всего только на два часа работы, а потомъ идите опять за мной. Я для васъ тоже оставлю хорошую яму.

Мистеръ Идъ былъ не мало удивленъ этой любезностью. Съ той минуты, какъ онъ началъ копать золото, ему приходилось встрчать только постоянную зависть.

— Скажите-ка мн, отчего у васъ глазъ подбитъ? спросилъ Робинзонъ.

— Да разв я вамъ не говорилъ? Это мн подбили, когда я сражался за вашъ пріискъ.

Это глубоко тронуло Робинзона.

— Вы отличный малый, сказалъ онъ Иду. Будемте друзьями. Давайте стоять другъ за друга. Ахъ, если бы мн человкъ сорокъ такихъ, какъ вы, такихъ же надежныхъ!

— Зачмъ сорокъ? Вотъ насъ восемь, да васъ двое. И довольно. Постоимъ за себя. Вотъ вамъ моя рука. Что вамъ нужно?

Робинзонъ съ особенной энергіей пожалъ эту руку.

— Я хотлъ бы уничтожить воровство на пріискахъ, сказалъ онъ серьозно.

— Да, это было бы прекрасно, отвчалъ мистеръ Идъ. Но какъ мы это сдлаемъ? Это трудно. Вдь тутъ воръ на вор.

Робинзонъ задумался и сдлался мрачнымъ. Наконецъ онъ проговорилъ:

— Казнить за воровство по закону — смертью.

— По какому закону?

— Линча {Въ случа необходимости, когда вблизи нтъ законной власти, у англичанъ частные люди сами судятъ преступленія, и это называется судить по закону Линча.}.

XXVII.

Недли черезъ дв посл того, какъ Робинзонъ вернулся на старое мсто, два человка сидли въ небольшой комнатк трактира Бивана. Они очень горячо разсуждали и не боялись, что имъ помшаетъ какой-нибудь золотопромышленникъ, потому что это было посреди дня, когда на пріискахъ вс заняты работой.

— Вс знаютъ, что у нихъ теперь много золота, говорилъ Уиль.— Гораздо больше прежняго. Только вотъ въ чемъ дло: теперь съ нимъ не такъ легко справиться, какъ въ первый разъ.

— Отчего?

— У него есть друзья, которые повсятъ насъ съ вами, если только увидятъ возл палатки. Они стерегутъ ее день и ночь.

— Плохо. Но, вдь, если у него есть друзья, такъ есть и враги.

— Не такъ много. По-крайней-мр, я ни одного не знаю, кром васъ и меня. А хотлось бы мн знать что онъ вамъ сдлалъ?…

Но собесдникъ уклонился отъ отвта и сказалъ:

— А я нашелъ двоихъ, которые его ненавидятъ. Они пришли сюда на прошлой недл.

— Если вы не шутите, такъ, пожалуйста, познакомьте меня съ ними. Они пригодятся теперь, какъ нельзя боле: я потерялъ вчера одного изъ моихъ товарищей.

— Неужели? какъ же это случилось?

— Да его поймали за работой и ударили лопатой по голов. Ударъ былъ очень силенъ. Впрочемъ, самъ виноватъ, дуракъ, что попался. А покойникъ былъ…

— Какъ, разв онъ умеръ?

— Умеръ на мст.

— Каковы же эти господа золотопромышленники! Какъ своевольничаютъ. Я васъ непремнно познакомлю съ тми людьми, о которыхъ я вамъ говорилъ.

Во взглядъ, въ манерахъ, во всемъ существъ сообщника Уиля, было что-то зминое, лукавое.

Цлыхъ два мсяца онъ искалъ какого-нибудь отчаяннаго негодяя, какъ Діогенъ искалъ человка. Онъ наблюдалъ за взглядами и словами, угощалъ виномъ тхъ, кого ему хотлось вовлечь въ свою шайку. Долго онъ искалъ напрасно, потому что хотя и находилъ враговъ Робинзона, но они не соглашались рисковать жизнью для того, чтобы обокрасть палатку двухъ друзей. Они знали, какъ ревностно ее стерегутъ и какъ открыто объявляютъ, что убьютъ всякаго, кто подойдетъ къ палатк. Наконецъ онъ напалъ на двухъ нашихъ старыхъ знакомыхъ, именно на тхъ, которые обворовывали виллу, и были уврены, что Робинзонъ ихъ выдалъ. Можно себ представить, какъ они были рады встртить двухъ сообщниковъ, готовыхъ вредить Тому сколько возможно.

Начали составлять планы, какъ бы искусне обокрасть друзей. Это было дло трудное и мошенники долго ломали надъ нимъ голову. Набралась шайка изъ шестерыхъ человкъ, въ томъ числ былъ Уакеръ. Много пили, много думали и наконецъ выдумали очень хитрый планъ. Для исполненія нужна была большая прекрасная палатка. Незнакомецъ, съ зминымъ выраженіемъ во взгляд и манерахъ, купилъ палатку и содержалъ всю шайку на свой счетъ.

Палатка Робинзона была въ тридцати ярдахъ отъ его ямы, такъ, что друзья цлый день, пока работали, могли слдить за своей палаткой. Всю же ночь, каждые два часа смнялись часовые изъ товарищей Робинзона, и постоянно двое ходили кругомъ палатки, вооруженные съ ногъ до головы. Робинзонъ отдалъ приказъ часовымъ: если они увидятъ ночью какихъ-нибудь подозрительныхъ людей, то сначала выстрлить, а потомъ уже наводить справки.

Этотъ приказъ долженъ былъ исполняться на четверть мили въ окружности палатки Тома. Скоро вс узнали о немъ, мошенники наши еще мене расчитывали на успхъ.

Джорджъ сильно возставалъ противъ этого приказа, и говорилъ, что жизнь человка дороже закона, что Робинзонъ поступаетъ слишкомъ строго, что онъ самъ прежде говорилъ: нужно прощать воровъ, которымъ никто не объяснялъ, какъ дурно они поступаютъ.

Робинзонъ однако стоялъ на своемъ, говорилъ, что краденныя деньги никогда нейдутъ въ пользу, что они окружены такими негодяями, что за полдюжины не стоитъ дать одной унціи золота, что такой народъ не жаль и казнить.

Однажды Робинзонъ увидалъ человка, стоявшаго на колняхъ возл его палатки.— Эй, что вы длаете у моей палатки? спросилъ его Робинзонъ.

— Намъ сказали, что нельзя подходить къ вашей палатк на тридцать ярдовъ, такъ мы и отмриваемъ ихъ. Мы новички, только-что сюда пріхали, и хотимъ раскинуть палатку, очень хладнокровно отвчалъ человкъ на колняхъ.

— Такъ отмривайте скоре.

Вскор раскинули отличную новую палатку, и подозрнія Робинзона прекратились.

Палатка стояла, самое меньшее, двадцать фунтовъ.

Пока Черный Уиль былъ занятъ мыслью, какъ бы лишить Робинзона и Джорджа всего ихъ золота, наши друзья безотчетно трусили все боле и боле, по мр того, какъ мшокъ становился тяжеле.

Читатель еще до-сихъ-поръ не знаетъ, на кого Джорджъ оставилъ стадо. Старинный его знакомый, шотландецъ, мистеръ Лохленъ, согласился быть его управителемъ, распоряжался его стадомъ и длилъ доходы по поламъ съ Джорджемъ.

Абнеръ опять поступилъ въ пастухи къ Фильдингу. Вотъ какъ это случилось: Абнеръ пришелъ къ нему хромымъ, калкой, говоря, что Джеки изуродовалъ его на всю жизнь, что онъ лишился мста и проситъ помощи Джорджа. Тотъ, по доброт своей, простилъ его и взялъ опять къ себ въ услуженіе, оставивъ его подъ надзоромъ мистера Лохлена.

Нужно было стричь овецъ, и шотландецъ, за недостаткомъ работниковъ, отправился на золотые пріиски, надясь найти людей, которые, можетъ быть, въ слдствіе многихъ неудачъ, согласятся лучше стричь шерсть, чмъ копать золото. Онъ попалъ на партію Ида, которая въ то время обдала.

— Не захочетъ ли кто нибудь изъ васъ стричь у меня овецъ?

Вс поглядли сначала на него, потомъ переглянулись между собою, предложеніе это показалось имъ до того смшнымъ, что они расхохотались ему прямо въ лицо.

Мистеръ Лохленъ старался казаться спокойнымъ и продолжалъ:

— Что же тутъ смтнаго? Вдь я бы заплатилъ за работу. Ну, скажите, что бы вы взяли за стрижку пяти сотъ овецъ?

Работники начали шептаться. Шотландецъ съ не терпніемъ ожидалъ отвта.

— Мы острижемъ ихъ за шерсть.

— Какъ? что съ вами?

— Меньше взять не стоитъ.

— Такъ чортъ же васъ побери.

И шотландецъ, взбшенный, отошелъ отъ насмшниковъ.

— Постойте-ка! закричалъ капитанъ партіи. Вдь мы съ вами знакомы. Я какъ-то разъ зашелъ къ вамъ съ товарищемъ и вы насъ угостили прекраснымъ ужиномъ.

— А, помню. Я самъ его готовилъ, за это и вы мн должны помочь.

— Съ удовольствіемъ.

Капитанъ Идъ сталъ шептаться съ своими товарищами.

— Мы хотимъ сдлать вамъ предложеніе, сказалъ онъ почтительно.

— Въ чемъ дло?

— Насъ большая партія, и намъ нуженъ поваръ. Не хотите ли занять это мсто.

— Чтобы я былъ поваромъ? Да вы съума сошли! Вотъ наглые бродяги! кричалъ шотландецъ, раскраснвшійся отъ гнва, какъ индйскій птухъ.

Мистеръ Лохленъ сдлалъ нсколько шаговъ и гнвъ его немного поутихъ, шотландецъ вернулся и сатирически спросилъ:

— А сколько бы вы дали мистеру Лохлену, еслибъ онъ согласился быть вашимъ поваромъ?

— Тридцать шилинговъ.

— Тридцать шилинговъ въ недлю мистеру Лохлену!

— Въ недлю — закричалъ Идъ. Какіе пустяки! Разумется, въ день. Мы продаемъ работу за золото, сэръ, и даемъ золото за работу.

— Я подумаю, сказалъ шотландецъ, и приду сказать, на что ршусь.

Онъ пошелъ и сказалъ Джорджу, что остается здсь.

Шотландецъ поручилъ своему главному помощнику, тоже шотландцу, заботиться о стад, а самъ остался на пріискахъ.

Его поварскимъ искусствомъ были очень довольны, а Робинзонъ причислилъ его къ своей полиціи.

Мистера Лохлена въ душ вс уважали, хотя часто надъ нимъ трунили.

XXVIII.

Джорджъ сильно тосковалъ по родинъ.

— Неужели мы до-сихъ-поръ не собрали еще тысячи фунтовъ на каждаго изъ насъ? спрашивалъ онъ.

— Нтъ еще, подожди немного.

— Да и никогда не соберемъ, пока ты будешь упрямиться. Вдь я говорю теб, что нужно искать золото въ кускахъ, а не пескомъ. Нашли бы одинъ порядочный кусокъ разомъ, и было бы довольно.

— Хорошо, хорошо! говорилъ Робинзонъ. Вотъ, какъ будетъ сухо, такъ покажешь мн, гд такое золото.

— Смйся, смйся. А покуда, вотъ что я хотлъ сказать теб: не продать ли намъ часть нашего золота мистеру Леви? Право, страшно столько держать въ палатк. Я никогда не бываю спокоенъ.

— Да вдь онъ не даетъ боле трехъ фунтовъ за унцію?

— Ну, такъ отдадимъ ему на сохраненіе.

— Нтъ, оно у насъ въ ям, въ нашей палатк, врне лежитъ. Вдь золотопромышленники не боятся мистера Леви, а меня такъ боятся. Значитъ, они его еще скоре обокрадутъ, чмъ насъ съ тобой. Слава Богу, я трудился четыре мсяца, чтобы обезопасить свою палатку отъ нападеній, и надюсь, что это будетъ не напрасно. Ее такъ ревностно стерегутъ теперь, что наше золото у насъ, въ маленькомъ мшечк, лежитъ такъ же врно, какъ бы въ англійскомъ банк. Ну, Карло, ты съ какими встями, а?

Джорджъ высунулъ лицо изъ ямы и Карло принялся его лизать.

— Что такое, Карло? спросилъ Фильдингъ съ удивленіемъ.

— Ха, ха, ха! засмялся Робинзонъ. Карло пришелъ тебя ободрить. Онъ видитъ, что его хозяинъ что-то ужь очень повсилъ носъ.

— Нтъ, сказалъ Джорджъ, не то. Тутъ что-нибудь совсмъ другое, онъ хочетъ этимъ выразить что-то особенное, но что, я ршительно не понимаю. Карло, ступай въ палатку.

И Карло отправился въ палатку, возл которой онъ, днемъ, исполнялъ постоянно обязанность часоваго.

— Томъ, замтилъ Джорджъ задумчиво — мн, право, кажется, что Карло хотлъ мн о чемъ-то дать знать. Это чрезвычайно умная собака.

— Пустяки, отрывисто отвчалъ Робинзонъ. Карло услыхалъ, что ты ворчишь, и пришелъ тебя развеселить.

Между тмъ, какъ Робинзонъ трунилъ надъ Джорджемъ, въ ихъ палатк послышался страшный шумъ.

Нельзя было разобрать, что это такое: и лай, и человческіе крики раздавались изъ палатки. Друзья выскочили испуганные изъ ямы и бросились въ палатку. Кровь застыла въ ихъ жилахъ отъ страшнаго предчувствія и они наткнулись на такое зрлище, отъ котораго на минуту остолбенли отъ удивленія. Посреди палатки, не боле, какъ въ шести дюймахъ отъ ихъ зарытаго золота, изъ земли виднлась голова человка, который страшно кричалъ и разсыпался въ проклятіяхъ. Карло такъ прокусилъ ему затылокъ, что кровь струилась изъ раны, между тмъ какъ собака страшно выла и, схвативъ вора за волосы, силилась вытащить его изъ земли. Мошенникъ старался спрятаться подъ землю и, не теряя присутствія духа, отгонялъ отъ себя собаку. Но Джорджъ схватилъ вора за волосы, Робинзонъ за плечо, они его вытащили и, при содйствіи Карло, опрокинули на землю. Томъ приставилъ револьверъ къ его виску, а Карло продолжалъ страшно лаять. Капитанъ Робинзонъ свиснулъ, и черезъ минуту палатка была полна его друзей.

— Скоре, веревку!

— Сейчасъ!

— И вколотите столбъ въ землю.

— Живй!

Черезъ пять минутъ воръ былъ привязанъ къ столбу. У него на груди былъ надтъ билетъ, на которомъ была сдлана надпись большими буквами:

ВОРЪ.
(а внизу маленькими буквами:)
Хотлъ обворовать палатку капитана Робинзона.
Первая вина.
NB.— въ слдующій разъ будетъ повшенъ.

Потомъ послали по всмъ пріискамъ, чтобы пригласить всхъ придти смотрть лицо мошенника.

До захожденія солнца, тысячи людей являлись разсматривать преступника, и когда онъ старался опускать лицо къ земл, зрители поднимали его голову безжалостно, за подбородокъ, и съ презрніемъ всматривались въ него.

Многіе говорили:

— Ну, теперь я тебя хорошо разглядлъ, любезный, если встрчусь, узнаю. Берегись, не подходи близко къ моей палатк, а то какъ-разъ поподчую веревкою или револьверомъ.

Помощники капитана Робинзона не теряли даромъ времени. Привязавъ вора къ столбу, они тотчасъ же опять отправились къ своей ям работать.

Робинзонъ и Джорджъ остались въ своей палатк.

— Джорджъ, сказалъ Томъ, поблагодаримъ Бога, что Онъ спасъ насъ. Этотъ случай ясно доказалъ намъ, что все зависитъ отъ Творца и что вс наши ухищренія ни къ чему не послужатъ безъ Его помощи.

Они оба стали молиться.

— Джорджъ, продолжалъ Томъ, поднимаясь съ колнъ посл молитвы:— который разъ уже мн приходится согласиться, что я ничто, — именно въ ту самую минуту, когда мн кажется, что я чрезвычайно силенъ. На этотъ разъ опасность намъ угрожала съ такой стороны, откуда я никакъ ея не ожидалъ. Еслибъ не Карло, намъ было бы плохо. Я совсмъ не умлъ цнить этого друга. Карло, дай лапу.

Карло подалъ лапу.

— Онъ былъ для насъ добрымъ другомъ сегодня, сказалъ Джорджъ. Я сейчасъ же догадался, что онъ хочетъ мн дать знать о чемъ-то,— и въ-самомъ-дл, онъ, врно, слышалъ, что земля шевелится, не могъ понять, въ чемъ дло, и прибжалъ мн объявить объ этомъ.

Оба друга принялись ласкать Карло, который прыгалъ и лаялъ вокругъ нихъ. Въ тотъ же вечеръ Джемъ сдлалъ для него ошейникъ, на которомъ было написано: ‘Полицейскій коммиссаръ’.

Прекрасная новая палатка оказалась пустою. Ее объискали и не нашли въ ней ровно ничего, кром большаго отверстія, вырытаго въ земл: изъ него начинался подземный ходъ къ палатк Робинзона. Томъ со свчей осматривалъ этотъ ходъ и увидлъ что-то блестящее. Онъ подошелъ ближе и оказалось, что это былъ золотой песокъ. Разчистивъ немного землю, онъ нашелъ цлью слои золота. Мошенники до того были поглощены мыслью о воровств, что не видали добычи, которую могли получить честно, безъ опасности и преступленія.

Робинзону нужно было выбирать: или завладть одному этой золотой жилой, или присвоить себ только часть ея, а остальнымъ подлиться съ другими. Послднее должно было еще боле упрочить общую любовь къ нему и вліяніе на населеніе пріисковъ, и потому онъ ршился на длежъ. Въ особенности, посл втораго нападенія на его палатку, Робинзонъ сталъ осмотрительне и понялъ, что у него много недоброжелателей.

— Мн завидуютъ, сказалъ онъ самъ себ, у меня много непріятелей, тмъ боле мн нужны друзья.

Нужно замтить, что многіе встрчали на золотыхъ пріискахъ одну неудачу, эти несчастные возвращались въ города не только не разбогатвши, но, напротивъ, въ крайности. Другіе находили такъ мало золота, что могли бы они прожить въ какомъ-нибудь другомъ мст, но не тутъ, гд яйцо стоило шиллингъ, кочанъ капусты — тоже шиллингъ, два фунта говядины — шиллингъ и шесть пенсовъ, пара большихъ сапогъ, необходимыхъ для работы,— восемь фунтовъ.

Кром того, сотни людей умерли отъ диссентеріи, сжимая золото въ рукахъ въ предсмертныя минуты, въ отчаяніи, что приходится съ нимъ разставаться. Многіе умирали, преслдуемые постоянными несчастіями и лишеніями. Наконецъ, были такіе люди, которые, посла многихъ напрасныхъ трудовъ и попытокъ, вдругъ попадали на богатую рытвину, полную золота, и этотъ внезапный избытокъ счастья такъ поражалъ несчастныхъ, что они сходили съ ума, ослпленные золотомъ — и погибали.

Словомъ, здсь все было въ огромныхъ размрахъ: голодъ, богатство, промышленность, преступленіе, мщеніе, болзнь, сумасшествіе и смерть.

Робинзонъ хотлъ теперь помочь четверымъ несчастнымъ, хотлъ раздлить съ ними тотъ, пріискъ, который онъ нашелъ такъ неожиданно.

Эти четверо были: No 1 — мистеръ Майльсъ, его прежній господинъ, который, растративъ все свое состояніе, пріхалъ копать золото. Онъ присоединился къ партіи, состоявшей изъ пяти человкъ, и они добывали не боле трехъ фунтовъ въ недлю на каждаго. Но компаньоны скоро исключили его изъ числа своихъ товарищей,— онъ остался одинъ, едва доставая себ на пропитаніе. Онъ однако ни кому не жаловался, и молча переносилъ свою участь, но Робинзонъ замтилъ на своемъ бывшемъ господин очень изношенное платье, замтилъ онъ также, что Майльсъ давно уже пересталъ весело смяться, что не раздавалось его беззаботное: ха, ха, ха! Томъ понялъ, что мистеру Майльсу приходилось тяжело. No 2— Джемъ, котораго товарищъ обокралъ и убжалъ, оставивъ его одного съ инструментами.

No 3 — мистеръ Стевенсъ, очень ученый человкъ, спеціально хорошій лингвистъ. Онъ былъ такъ несчастливъ, что его исключили сряду изъ пяти партій, и онъ не зналъ, чмъ добывать деньги. Наконецъ, онъ сталъ доставать нсколько шиллинговъ, служа при случа переводчикомъ, но, разумется, этихъ средствъ ему было далеко недостаточно для существованія. Всмъ казалось очень подозрительнымъ, что онъ приходилъ за дв мили повидаться съ Робинзономъ всегда въ обденное время. Въ такихъ случаяхъ два друга обыкновенно переглядывались и приглашали его съ ними обдать, причемъ Карло былъ всегда въ наклад, потому что мистеръ Стевенсъ получалъ его порцію, а бдной собак приходилось голодать до вечера

Титулы не имли на рудокопн никакого значенія. Тамъ обращались очень безцеремонно и, относясь къ мужчин, говорили:

— Эй, мужчина! А къ женщинъ.— Эй, женщина!

Но для ученаго наши друзья длали исключеніе и называли его ‘сэръ’. Впрочемъ, не смотря на это, они ему давали обыкновенно худшіе куски говядины, съ костью, а себ оставляли лучшіе, на томъ основаніи, что имъ нужно было много силъ дли тяжелой работы, а мистеръ Стевенсъ ничего не длалъ.

No 4 — несчастный Джакъ. Это былъ дйствительно человкъ несчастный. Ему какъ-то особенно не везло. Въ четырехъ шагахъ отъ него люди находили золото, а онъ одинъ не находилъ ничего. Онъ присоединялся къ нсколькимъ партіямъ и кончалось тмъ, что его отовсюду прогоняли, говоря, что онъ приноситъ несчастіе.

Этихъ четырехъ избранныхъ Робинзонъ созвалъ и сказалъ имъ рчь, въ которой объявлялъ, что видлъ ихъ постоянное несчастіе, сжалился надъ ними и прекратитъ разомъ вс ихъ бды.

Потомъ онъ повелъ ихъ къ золотой жил, отдлилъ часть ея для себя и Джорджа, а остальное отдалъ имъ. Они съ жаромъ принялись за работу, полные счастливыхъ надеждъ и благодарности къ своему благодтелю.

— Вотъ какъ вы вс долго искали и ничего не находили! а теперь вдругъ разомъ можете столько добыть! Разскажите другимъ, какъ вы были несчастны, пока я вамъ не помогъ, говорилъ Робинзонъ съ тщеславіемъ. Въ этотъ день онъ былъ въ очень веселомъ расположеніи духа.

Со всхъ сторонъ его осыпали благодарностью за то, что раздлилъ свою находку съ другими. Вс называли его великодушнымъ, вс хвалили, вс кричали: — Ура, капитанъ Робинзонъ!

— А хотите ли вы мн съ своей стороны сдлать одолженіе? спросилъ онъ своихъ товарищей.

— Ура! разумется! крикнули въ отвтъ.

— Я хочу подать просьбу губернатору и просить его, чтобы онъ далъ намъ полицейскихъ, которые бы стерегли наши палатки.

— Ура!

— А главное — солдатъ, которые могли бы сохранно перевезти наше золото въ Сидни, кричали другіе.

— Ура!

— Тамъ мы можемъ продавать его по три фунта пятнадцати шиллинговъ за унцію.

— Ура! ура! ура!

— Не то, что здсь, гд за унцію не даютъ боле трехъ фунтовъ. Да еще на каждомъ шагу нужно ожидать, что тебя обокрадутъ. Если вы вс согласны подписаться, то мы съ мистеромъ Стевенсомъ напишемъ просьбу. Никакое общество людей не можетъ существовать безъ законовъ!

— Ура! капитану Робинзону, другу золотопромышлениковъ!

И вс работавшіе, какъ дикіе зври, выпрыгнули изъ своихъ ямъ съ криками радости и торжества. Четверо схватили капитана на руки и носили его, въ вид особеннаго почета. Карло также подняли на руки и носили за капитаномъ. Впрочемъ, подобнаго рода доказательства признательности и расположенія видимо не понравились ни капитану, ни собак, и они, кажется, оба были, очень рады, когда очутились невредимыми на земл.

Въ заключеніе всего этого, вора отвязали отъ столба, и народъ съ особеннымъ остервененіемъ бросился на него, билъ его, бросалъ въ него грязью и издвался надъ нимъ. Наконецъ его прогнали избитаго до крови, и онъ добрался до маленькой грязной палатки, гд въ изнеможеніи пролежалъ нсколько дней, страдая тломъ и духомъ.

Между тмъ, какъ Робинзонъ былъ совершенно поглощенъ сознаніемъ своего умнія вести дла, своимъ счастіемъ, своею популярностью и возраставшею съ каждымъ днемъ тяжестью своего мшка,— страдающій мошенникъ жаждалъ мщенія.

Онъ былъ такъ взбшенъ тмъ, что его выставили на показъ всмъ, на посмшище, на позоръ, что ненавидлъ Робинзона на смерть и сдлался его непримиримымъ врагомъ. Онъ думалъ:

— Пусть золото его остается при немъ,— мн теперь не нужно его сокровища. Я хочу его крови!

XXIX.

— Томъ, меня удивляетъ, что ты отдалъ другимъ самое богатое мсто въ той золотой жил, которую ты открылъ, а себ оставилъ худшее, говорилъ Джорджъ съ упрекомъ.— Великодушнымъ быть очень похвально, да вдь ты забываешь Сусанну.

— Полно говорить пустяки, Джорджъ. Неужели ты думаешь, что я такъ глупъ, что останусь въ наклад. Разумется, я себ выбралъ лучшее, а имъ далъ то, которое не такъ богато.

— Такъ зачмъ же ты ихъ уврялъ, что, напротивъ, отдалъ имъ самое выгодное мсто.

— Политика, Джорджъ! политика!

XXX.
Воскресенье.

— Томъ, пойдемъ гулять.

— Мн, признаться, самому бы этого хотлось, да какъ же мшокъ-то? отвчалъ Робинзонъ.

— Да его можно сегодня оставить у мистера Леви. Въ его палатк всегда два вооруженныхъ молодыхъ человка, да надежная собака, да гутаперчевыя трубы, которыя проведены отъ него во вс сосднія жидовскія палатки.

— Да, это правда, онъ человкъ смтливый, его не скоро перелукавишь.

— У него такъ хитро устроено, что въ полминуты вора могутъ окружить тридцать человкъ.

— Въ-самомъ-дл, у него мшокъ будетъ цлъ. Когда такъ, то нельзя не прогуляться въ такой прекрасный день.

И такъ, въ восемь часовъ утра, мшокъ былъ отнесенъ къ мистеру Леви, и наши три друга, то-есть: Джорджъ, Робинзонъ и полицейскій коммиссаръ, отправились гулять.

Это было въ январ. Судя по утреннему воздуху, можно было ожидать знойнаго дня, небо было чисто-голубое, и южный втерокъ, полный благоуханій, едва колыхалъ листья деревьевъ.

— Томъ, не правда ли, какой чудный день и какъ пріятно гулять?

— Я согласенъ съ тобой, Джорджъ. Какъ не любоваться такой природой! Вдыхай въ себя этотъ дивный, ароматный воздухъ и согласись, что здсь въ одномъ саду тысячи англійскихъ садовъ.

— Все это такъ, все прекрасно. Сегодня воскресенье, и мы счастливы, что могли уйдти часа на два отъ негодяевъ, которые насъ преслдуютъ. Но еслибы это было въ Англіи, то мы увидли бы вдали небольшую блую церковь, и мужчинъ въ праздничной чистой одежд, и двушекъ въ блыхъ чулкахъ и новыхъ платкахъ, и старушекъ въ красныхъ салопахъ и черныхъ шляпахъ. Вс они шли бы молиться. И раздавался бы звонъ роднаго колокола, и все кругомъ дышало бы святыней. Ахъ, какъ бы это было хорошо! О, Англія! Англія!

— Ну, зачмъ же вздыхать по ней,— опять ее увидишь.

— Да я въ эту минуту не объ Англіи именно думалъ.

— А о комъ же?

— О Сусанн.

— Нтъ, Джорджъ, что ни говори, а здсь прекрасная страна.

— Да я объ этомъ не спорю, Томъ. Но мн не нравится то, что здсь все наоборотъ, не такъ, какъ везд.

— Я, право, не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Да какъ же: въ Австраліи все странно. У звря четыре ноги, а онъ прыгаетъ на двухъ. Кусокъ скалы въ десять футовъ приноситъ фунтъ въ мсяцъ, а лугъ въ десять десятинъ — шиллингъ въ цлый годъ. Объ Рождеств — жаръ, а посреди лта — холодъ. Озера покрыты травой, рки текутъ и по земл, и подъ землей, и, право, кажется, люди бы ходили на головахъ, еслибы было можно. Но я знаю, отчего они не ходятъ.

— Отчего же? спросилъ Робинзонъ.

— Оттого, что тогда туловища и головы ихъ приняли бы то самое направленіе, какъ у людей, ходящихъ въ Англіи, а этого-то они и избгаютъ {Чтобы понять эту остроту, нужно замтить, что Джорджъ принимаетъ жителей Сиднея за антиподовъ Англіи.— Врность здсь только приблизительная.}.

Робинзонъ расхохотался и сказалъ Джорджу, что ему именно то и нравится въ Австраліи, что въ ней все не такъ, какъ на ихъ родин.

— Мн все то по вкусу, что ново. Но скажи, пожалуйста, Джорджъ, кто бы похалъ за двнадцать тысячъ миль, для того, чтобы видть то самое, что у себя дома? Для этого не стоило бы безпокоиться. Однако, куда мы идемъ, Джорджъ?

— Не далеко, за двнадцать миль.

— Куда же?

— Къ одному фермеру, котораго я знаю. Я покажу теб жаворонка, сказалъ Джорджъ, и глаза его сверкали удовольствіемъ.

Робинзона очень удивила такая цль прогулки.

Часовъ въ одиннадцать они подошли къ небольшому домику. Онъ былъ покрытъ соломой и выбленъ, какъ самый домикъ, такъ и все вокругъ, до послдней пяди земли, дышало Англіей. У дверей былъ посаженъ кустъ дикаго терна, вокругъ всего дома была устроена дубовая ограда. Въ маленькомъ садик царствовали дубъ и ясень, а вс великолпныя австралійскія деревья и растенія были ршительно изгнаны. Фильдингъ и Робинзонъ обошли домъ вокругъ, и лицо Джорджа приняло грустное выраженіе, потому что онъ увидалъ тутъ же, на лугу, отъ тридцати до сорока человкъ народа, большею частію золотопромышленниковъ.

— Нечего длать, сказалъ Джорджъ:— Нужно было ожидать, что мы будемъ здсь не одни. Большой эгоизмъ былъ съ моей стороны: я хотлъ видть его одинъ. Это даже гршно. Томъ, пойдемъ, я теб его покажу. Вотъ онъ. Вотъ онъ, смотри!

Томъ увидлъ въ огромной клтк птичку свтло-коричневаго цвта.

— И мы сдлали двнадцать миль для того, чтобы видть это?

— Да что же тутъ удивительнаго? Я бы прошелъ еще двнадцать.

— Полно-те говорить, закричалъ кто-то изъ присутствующихъ:— жаворонокъ сейчасъ начнетъ пть.

Вс обратили вниманіе на птичку, и во взгляд каждаго видно было нетерпніе.

Жаворонокъ, какъ большая часть пвцовъ, не заплъ сейчасъ же. Онъ заставилъ себя ждать. Наконецъ, въ полдень, маленькій пернатый изгнанникъ сначала зачирикалъ, и наконецъ заплъ среди мертвой тишины.

Сначала онъ плъ тихо, но потомъ все громче и громче, все звучне и звучне.

Вс жадно слушали роднаго пвца, и не одна слеза скатилась на смуглыя, грубыя щеки работниковъ при пніи англійской птички, такъ далеко отъ отечества. Имъ живо представились родные луга, поля, ручейки…. они совершенно забылись, они видли полную картину англійской весны, имъ казалось, что они въ Англіи. Вс эти оборванные работники, погрязшіе теперь въ ругательствахъ, въ жадности и въ разныхъ еще худшихъ порокахъ, были прежде невинными мальчиками, бгали по англійскимъ полямъ съ сестрами и братьями, слушали жаворонка, онъ плъ ту же самую псню. Но то были совсмъ другія времена!

Теперь ихъ маленькіе товарищи лежатъ въ земл, а они ведутъ порочную жизнь, гршатъ на каждомъ шагу, ихъ мучитъ совсть! Вотъ какая перемна въ нихъ съ-тхъ-поръ, какъ они играли вмст и слушали жаворонка! но пснь его осталась тою же, ни одна нотка въ ней не измнилась,— и имъ становилось легко, отрадно на душ, когда они ее слушали.

На минуту они забыли свое настоящее и жили воспоминаніями прошедшаго. Имъ представились: деревенская церковь съ роднымъ колоколомъ, поле, на которомъ они рзвились дтьми, ихъ домики, слезы старушекъ-матерей, когда он провожали дтей своихъ, оставлявшихъ ихъ безъ всякаго сожалнія! Однимъ словомъ, они вспоминали часы дтства, невинности, часы, въ которые они были подъ роднымъ кровомъ!

XXXI.

— Хозяйка, что вы за него хотите? Я вамъ дамъ пять фунтовъ.

— Нтъ, нтъ! Я не отдамъ своей птички за пять фунтовъ.

— Разумется не отдастъ, замтилъ кто-то. Вотъ нашли дуру! Какъ бы не такъ! Послушайте, хозяйка, вотъ сколько я вамъ дамъ за него.

И онъ протянулъ свою загорлую руку, въ которой блестло до тридцати совершенно новыхъ совереновъ.

Женщина задрожала. Она только-что стала съ мужемъ оправляться отъ бдности, въ которой жила до-сихъ-поръ

— Ахъ! вскричала она:— стыдно искушать бдную женщину такой кучей золота. Мы везли шесть жаворонковъ и вс перемерли дорогой. Только этотъ одинъ остался.

Она набросила блый передникъ себ на голову, чтобы не видть золота.

— Полно-те, не искушайте ее, кричали вс.

— Да и что за охота покупать его, сказалъ кто-то:— вдь онъ у тебя не проживетъ и недли.

Наконецъ хозяйка обратилась къ покупателю и сказала:

— Вы лучше приходите ко мн всякое воскресенье и онъ вамъ будетъ пть. Вамъ будетъ тоже пріятне его слышать изрдка, чмъ каждый день.

— Въ самомъ дл, вы правы, отвчалъ онъ. Это будетъ лучше. Я буду приходить всякое воскресенье.

Этимъ ршилось дло.

Джорджъ выслушалъ псню жаворонка до самаго конца. Какъ только птичка замолкла, друзья отправились домой.

Если бы кто-нибудь встртилъ путниковъ, увшанныхъ револьверами, тотъ никакъ не догадался бы, какими смиренными, невинными мыслями заняты ихъ головы.

— Чудная птичка! сказалъ наконецъ Джорджъ, посл долгаго молчанія:— мн такъ легко на душ посл ея пнія, такъ легко, какъ будто бы я только-что вышелъ изъ церкви.

— Мн тоже самое кажется, Джорджъ. Точно будто я слышалъ благочестивый гимн.

— Мы должны стараться помнить эту псню, хранить ее въ нашемъ сердц. Съ нею намъ легче будетъ переносить всю гнусность, которая насъ окружаетъ. Ахъ, какой ароматъ! еще лучше, чмъ прежде.

— Это потому, что теперь время идетъ къ вечеру.

— А я думаю потому, что мн теперь все кажется лучше. Это первое воскресенье, которое похоже на воскресенье.

— Джорджъ, не правда ли, трудно поврить, что люди могутъ быть такими злыми, когда все въ мір такъ прекрасно?

Вдругъ изъ-за куста показался дымъ, послышался выстрлъ изъ ружья. Карло завизжалъ и бросился къ Джорджу.

— Негодяи, сказалъ Робинзонъ.

Черезъ минуту ружье было у него на плеч, и онъ выстрлилъ въ то самое мсто, откуда показался дымъ. Потомъ они бросились оба съ Джорджемъ въ кусты съ револьверами въ рукахъ. Кустарникъ однако былъ такъ густъ, что не было возможности преслдовать выстрлившихъ, и друзья продолжали свой путь.

Карло все время вертлъ хвостомъ и лизалъ по временамъ руку Джорджа.

— Не правда ли, Томъ, Карло очень умная собака? Онъ понялъ, что хотли выстрлить именно въ него.

Лсъ кончился, но Фильдингъ и Робинзонъ шли не съ покойнымъ сердцемъ. Воскресенье ихъ кончилось не такъ мирно, какъ началось: выстрлъ разсялъ ихъ кроткія мысли и напомнилъ мрачную дйствительность. Вдругъ Робинзонъ остановился, говоря Джорджу, чтобы онъ взглянулъ на Карло: собака стояла какъ статуя, растопыривъ вс четыре ноги. Фильдингъ позвалъ ее, она тотчасъ же подбжала и стала лизать ему руки. Онъ осмотрлъ ее и сказалъ съ безпокойствомъ Тому:

— Погляди, что это значитъ? у Карло на живот полоса крови. Ужь не попали ли въ него? Бдный Карло! Не больно ли теб?

— Толкни его въ этотъ прудъ, сказалъ Томъ, тогда у него не будетъ лихорадки.

— Хорошо. Эй, Карло, сюда, сюда!

Джорджъ при этихъ словахъ бросилъ въ прудъ камень и Карло бросился за камнемъ, хотя не такъ поспшно, какъ обыкновенно. Посл напраснаго усилія достать камень, Карло выплылъ изъ пруда и подошелъ къ Джорджу, виляя хвостомъ.

— Томъ, сказалъ Джорджъ, какъ это странно….

— Что такое?

— Что Карло не отряхнулся. Невиданное дло, чтобы собака, выйдя изъ воды, не отряхнулась. Карло! Эй, Карло! И Джорджъ бросилъ камень на дорогу, Карло пошелъ за нимъ, но видно было, что онъ съ трудомъ передвигалъ ноги.

Когда Джорджъ и Робинзонъ дошли до брошеннаго камня, то застали Карло сидящаго надъ нимъ и дрожащаго всмъ тломъ.

— Не надо давать ему сидть, сказалъ Томъ. Нужно, чтобы у него разогрлась кровь. Знаешь ли что? кажется, мы сдлали дурно, что послали его въ воду?

— Не знаю, сказалъ Джорджъ мрачно. Карло! закричалъ онъ вдругъ весело, не унывай! Это хуже всего. Нужно быть бодре. Вставай-ка, пойдемъ.

Карло всталъ и опять замахалъ хвостомъ. Видно только было, что онъ не могъ бжать, а шелъ тихо за своимъ господиномъ.

— Вотъ, какъ придемъ домой, такъ полечимъ его, замтилъ Робинзонъ. У меня есть старый пріятель, который очень хорошо уметъ лечить собакъ. Онъ ему дастъ какое-нибудь лекарство.

Друзья продолжали свой путь, и каждый изъ нихъ, чтобы скрыть свое безпокойство одинъ отъ другаго, старались говорить о постороннихъ предметахъ. Вдругъ Робинзонъ закричалъ: Гд же собака?

Они оглянулись, и что же? Карло былъ ярдахъ въ шестидесяти отъ нихъ, несчастная собака на этотъ разъ уже не сидла, а лежала на живот.

— Ахъ! дло плохо, вскричалъ Джорджъ.

И они оба бросились, съ истиннымъ отчаяніемъ, къ собак: какъ только они подошли, Карло замахалъ хвостомъ, но не всталъ.

— Карло! вскричалъ Джорджъ съ ужасомъ, милый мой Карло! не оставляй насъ, умоляю тебя, не оставляй насъ однихъ между этими негодяями. Нтъ, это не можетъ быть, ты не умрешь, ты останешься съ нами! Бдный, милый, дорогой Карло!

Джорджъ съ глубокой горестью глядлъ на собаку.

— Нтъ, Карло не будетъ жить, проговорилъ онъ поспшно:— онъ не можетъ жить, смотри, какъ тускнутъ его глаза. О! Карло, Карло!

Собака будто поняла все отчаяніе, выражавшееся въ глазахъ ея господина, и страшно завизжала. Потомъ она стала вытягиваться, и Робинзонъ, увидвъ это, сказалъ:

— Три его, Джорджъ, три хорошенько. Худо мы сдлали, что посылали его въ воду.

Джорджъ принялся изо всхъ силъ тереть собаку. Черезъ нсколько минутъ онъ сказалъ:

— Нтъ, все напрасно, Томъ. Я чувствую, что Карло коченетъ у меня подъ рукой.

Когда Джорджъ растиралъ плечо собаки, то она стала лизать ему руку, наконецъ все слабе и слабе.

Потомъ зубы ея стали сжиматься, и она не могла больше лизать любимой руки. Это были послднія минуты несчастнаго Карло.

Скоро бдняжки не стало.

Джорджъ взялъ ее нжно на руки, а Робинзонъ старался всми силами утшить друга въ его потер.

— Пожалуйста, не говори со мной, замтилъ Джоржъ отрывисто.

Онъ молча донесъ Карло до дому и молча положилъ его въ уголъ палатки.

Робинзонъ развелъ огонь, чтобы приготовить что-нибудь пость. Онъ заставилъ Джорджа рзать картофель, чтобы хоть на минуту отвлечь его вниманіе отъ мертваго друга. Потомъ они сли за обдъ и долго молчали, пока наконецъ Робинзонъ не сказалъ:

— Да, Джорджъ, мы отправимся домой. Пора, я съ тобой согласенъ. Золото не можетъ выкупить всхъ страданій, которымъ мы подвержены въ этомъ адскомъ мст.

— Разумется, не можетъ, отвчалъ спокойно Джорджъ.

— Мы окружены злодями.

— Кажется, что такъ, отвчалъ Фильдингъ протяжно.

— Это не утшительно: днемъ работа, а ночью опасность.

— Да, равнодушно подтвердилъ Джорджъ.

— И никогда для насъ не бываетъ праздника.

— Это правда.

— Теперь я буду стараться исполнить скоре твое желаніе, и какъ только мы достанемъ еще пятьсотъ фунтовъ, тотчасъ же отправимся домой,— къ Сусанн.

— Благодарю тебя, Томъ. Не правда ли, онъ былъ для насъ добрымъ другомъ, сказалъ Джорджъ, указывая на Карло.

— Да, да. Но, пожалуйста, перестань объ этомъ думать. Старайся не поддаваться грустнымъ мыслямъ. Съшь-ка лучше что-нибудь.

— Хорошо, благодарю. Ахъ, теперь только понимаю, почему онъ сейчасъ же бросился ко мн и сталъ лизать мн руку, какъ только въ него выстрлили. Онъ хотлъ проститься со мной, онъ понялъ, что намъ скоро придется разстаться. А я-то мучилъ его въ послднія минуты, посылалъ его въ воду за камнями, между-тмъ, какъ бдняжка ласкался ко мн, хотлъ со мной проститься. Ахъ, мой бдный Карло!— Джорджъ оттолкнулъ отъ себя тарелку, всталъ изъ-за стола, и вышелъ изъ палатки съ глазами полными слезъ.

Такъ грустно окончился день, начатый весело, бдная собака поплатилась жизнью за свою врность. Карло исполнялъ прекрасно свою должность, онъ былъ истинно преданъ своему господину. Миръ ему и всмъ преданнымъ сердцамъ. Они такъ рдки!

— Что ты длаешь, Томъ?

— Устроиваю ловушку для тхъ, которымъ вздумается забраться сегодня ночью къ намъ въ палатку.

— Что же ты длаешь?

— Я протягиваю веревки, чтобы мошенникъ въ нихъ запутался.

— Да что же теб пришло въ голову, что непремнно кто-нибудь придетъ…

— Разумется придетъ.

— Да кто же?

— Т, которые застрлили Карло.

— Они не посмютъ подойти ко мн.

— Какъ-бы не такъ. А зачмъ бы они убили собаку?

— Разумется, для того, чтобы легче было насъ обокрасть. Поврь, что они придутъ, и можетъ быть даже сегодня ночью. Пусть ихъ приходятъ — на свою же смерть. Милости просимъ. Ты услышишь, какъ я прокричу имъ въ уши: Карло! въ ту самую минуту, какъ въ нихъ выстрлю.

— Лучше помолимся, чтобы не явить такихъ мыслей, сказалъ Джорджъ.

Робинзонъ однако ошибся: ночь прошла спокойно, никакого покушенія не было.

Всю слдующую недлю шелъ дождь, который привелъ въ отчаяніе всхъ золотопромышленниковъ, потому что мшалъ имъ работать. Робинзонъ сторожилъ палатку, писалъ письма, и изучалъ австралійскую политику, потому что имлъ въ виду сдлаться членомъ тамошняго конгресса. Желаніе Джорджа наконецъ исполнилось: онъ отправился отъискивать золото большими слитками, а не въ песк. Онъ помнилъ, что видлъ между двумя черными скалами цлую массу кварца въ шесть футовъ ширины, онъ называлъ эту массу — ркою кварца. Это заставило его подозрвать, что въ этомъ мст много золота, потому что во всхъ кусочкахъ золота, которые они находили, всегда было боле чмъ на половину кварца. И Джорджъ принялся отъискивать эту рку кварца, полный надежды, что найдетъ въ ней сокровище. Робинзонъ пересталъ съ нимъ спорить объ этомъ.

Джоржъ очень грустилъ, потому что уже нсколько мсяцевъ не получалъ извстія отъ Сусанны. Робинзонъ все это время за нимъ ухаживалъ и старался ему во всемъ потакать.

Бдный Джорджъ! Онъ даже не могъ найти своей рки кварца. Когда онъ, посл безуспшныхъ дневныхъ розысковъ, приходилъ домой съ пустыми руками, то губы Тома подергивались, и ему стоило многихъ усилій, чтобы не разсмяться. Джорджъ обыкновенно замчалъ это и ему длалось еще досадне, чмъ если бы надъ нимъ открыто смялись.

Разъ какъ-то Робинзонъ, хотя самъ вполн былъ убжденъ, что рки кварца не существуетъ, изъ угожденія къ слабости друга, сказалъ ему:

— А хочешь, я теб скажу, какъ найти твою рку кварца, если она дйствительно существуетъ гд-нибудь, кром твоей головы?

— Я очень теб буду благодаренъ за это. Скажи, пожалуйста, какъ?

— Пришелъ Джемъ и сказалъ мн, что не подалеку отъ той рытвинки, гд онъ работаетъ, онъ встртилъ Джеки, который съ большимъ участіемъ разспрашивалъ объ насъ.

— Эта низкая тварь!

— Онъ, кажется, собирается придти къ теб.

— Пусть-ка попробуетъ придти, останется доволенъ.

— За что ты на него такъ долго сердишься? Я, право, не понимаю.

— Я теб говорю, что это змя.

— Напрасно ты не хочешь его видть. Онъ здсь знаетъ подробно всю страну и могъ бы теб показать, гд ты можешь найти золото въ слиткахъ,— замтилъ Робинзонъ, едва удерживаясь отъ смха.

Но Джорджъ былъ слишкомъ сердитъ на дикаря за то, что онъ сдлалъ Абнера калкой на всю жизнь.

Робинзонъ не хотлъ говорить правды, не зная, простилъ ли Джорджъ дикаря, или нтъ. А на дл было вотъ что. Джеки пришелъ вмст съ Джемомъ въ лагерь и хотлъ съ нимъ идти къ Джорджу. Но Робинзонъ, заключивъ изъ словъ своего друга, что бдному дикарю сильно достанется, если онъ вздумаетъ явиться къ Джорджу, посовтовалъ Джеки лучше остаться у Джема, пока Робинзонъ не усмиритъ гнва своего друга.

Солнце садилось, красное какъ кровь. Со всхъ сторонъ изъ-за скалъ слышались выстрлы: это золотопромышленники разряжали ружья и револьверы, чтобы потомъ надежне зарядить ихъ на ночь. Здшнимъ жителямъ не привыкать было къ постоянной осторожности: они знаютъ, что для защиты жизни и золота часто встрчается надобность въ оружіи, отъ заката солнца до его восхода.

Вс заснули усталые, но заснули не спокойно, потому что каждый золотопромышленникъ всякую ночь, и всякій часъ ночи, могъ ожидать опасности. Каждый ложился спать въ одежд и съ оружіемъ въ рукахъ, а Робинзонъ съ двумя: съ револьверомъ и съ тесакомъ, острымъ, какъ бритва. Все было тихо и спокойно: казалось, вс спали невиннымъ сномъ при лунномъ свт, посл долгаго дня, проведеннаго въ геркулесовскомъ труд.

Въ той части лагеря, гд спали наши друзья, не было видно никого, кром патруля Робинзона, состоявшаго изъ трехъ человкъ, которые ходили, съ глухимъ фонаремъ, вооруженные съ ногъ до головы, и стерегли сорокъ палатокъ, не считая китайской. Такой караулъ у палатки смнялся каждые два часа. Такимъ образомъ всю ночь часовые стерегли палатки.

Луна освящала весь лагерь и вмст съ тмъ нсколькихъ человкъ у палатки Робинзона: въ эту минуту смнялся патруль: трое прежнихъ часовыхъ ушли, а трое новыхъ стали ходить вокругъ. Вдругъ одинъ изъ новопришедшихъ сказалъ:

— Что это тамъ такое?

— Я пойду, посмотрю.

— Хорошо, сходи-ка.

— А! это оселъ, который все здсь шатается. Когда-нибудь сломаетъ себ шею въ здшнихъ ямахъ.

— Какъ бы не такъ, онъ не такой оселъ.

Часовые опять принялись ходить, между тмъ оселъ продолжалъ осторожно пробираться между ямами.

Вдругъ онъ на минуту остановился, потомъ тихонько отошелъ въ темную сторону къ палатк капитана, и исчезъ тамъ: что онъ длаетъ? онъ нагибается, ложится, снимаетъ съ себя голову и шкуру и кладетъ ихъ на землю. Это человкъ! Онъ вынимаетъ ножъ и беретъ его въ зубы. У него въ рукахъ пистолетъ, онъ ползкомъ пробирается къ палатк, которая между нимъ и патрулемъ. Мошенникъ ощупью ищетъ отверстія, находитъ его, и, какъ змя, вползаетъ въ палатку.

XXXII.

Черный Уиль, очутившись внутри палатки, вынулъ глухой фонарь и открылъ его осторожно. Въ углу спали рядомъ оба друга, и у ногъ чернаго Уиля лежала собака, привязанная на цпь. Это на минуту поразило вора — но только на минуту. Онъ зналъ, что собака была убита: товарищъ его увдомилъ объ этомъ чрезъ часъ посл того, какъ совершилъ этотъ подвигъ. Въ сторон лежала пара рабочихъ сапоговъ, которые мошенникъ выбросилъ изъ палатки. Потомъ, внимательно осматривая полъ, онъ замтилъ мсто, гд земля какъ будто была разрыта. Онъ тотчасъ же догадался въ чмъ дло, и глаза его засверкали отъ торжества. Онъ приподнялъ полотно палатки возл себя, чтобы, въ случа опасности, можно было выбжать безъ затрудненія, потомъ двинулся прямо по направленію къ взрытой земл. Но только что онъ усплъ пошевельнуться, ноги его запутались въ веревкахъ, проведенныхъ тутъ заране Робинзономъ, и онъ со всхъ ногъ грянулся на полъ. Въ туже минуту нсколько колокольчиковъ сильно зазвонили надъ головами спящихъ.

Томъ и Джорджъ тотчасъ же проснулись и вскочили на ноги, съ оружіемъ въ рукахъ. Однако Черный Уиль усплъ выпутаться изъ веревокъ и бросился вонъ изъ палатки. У самаго входа онъ обернулся, и въ отчаяніи отъ неудачной попытки, навелъ пистолетъ на Робинзона, который въ эту минуту подбгалъ къ нему съ тесакомъ. Робинзонъ мгновенно опустился на колни, и пуля пролетла надъ его головой. Въ эту самую минуту Томъ ранилъ вора тесакомъ въ руку, и тотъ такъ страшно застоналъ, что даже наши друзья перепугались. Вмст съ этимъ стономъ, Черный Уиль бросился бжать, сорвавъ одной рукою все полотно палатки и оставивъ нашихъ друзей подъ полотномъ: они тамъ барахтались какъ кошки въ мшк.

Злодй уже отбжалъ нсколько ярдовъ, потомъ оглянулся и увидлъ, въ какомъ затруднительномъ положеніи его враги. Ненависть его была такъ сильна, что онъ забылъ всякую опасность и вернулся опять на мсто преступленія. На этотъ разъ онъ пришелъ не воровать, а умертвить. Глаза его блестли, лицо выражало ярость, и онъ уже занесъ руку съ ножемъ надъ полотномъ палатки, какъ вдругъ надъ его головой раздались три выстрла патрульныхъ, которые отъ него были ярдахъ въ тридцати. Мошенникъ вздрогнулъ, дло шло о жизни или смерти — онъ бросился бжать. Вслдъ ему раздалось восьмнадцать выстрловъ, одинъ за другимъ. Не одинъ выстрлъ прорвалъ ему платье, одинъ даже просверлилъ насквозь шляпу, но пули все-таки не попали въ вора. Онъ бжалъ какъ сумасшедшій, безъ оглядки по всему лагерю, вс золотопромышленники, пробужденные выстрлами, выглядывали каждый изъ своей палатки, и каждый стрлялъ въ вора, когда онъ бжалъ мимо. Звуки выстрловъ раздавались въ ушахъ Джорджа и Робинзона, между тмъ какъ они выпутывались въ потемкахъ изъ полотна. Но вс преслдованія и старанія были напрасны: воръ убжалъ.

Все смолкло, настала мертвая тишина подъ яснымъ голубымъ небомъ, усыпаннымъ звздами.

Робинзонъ и Джорджъ поставили опять свою палатку. Пришли патрульные, измученные, къ капитану и сказали:

— Онъ убжавъ, но за то не одна наша пуля засла въ немъ. Капитанъ, ложитесь, мы ни на минуту не оставимъ вашей палатки.

И Робинзонъ съ Джорджемъ опять легли, охраняемые со всхъ сторонъ. Патрульные сли возл самой палатки: двое изъ часовыхъ спали, а третій караулилъ. Чрезъ нсколько минутъ наши друзья заснули.

На другое утро прежде всхъ вошли къ Исааку Леви — Джорджъ и Робинзонъ, съ намреніемъ продать ему золото.

— На нашу палатку было нападеніе сегодня ночью, мистеръ Леви.

— Опять? гмъ!

— Томъ полагаетъ, что у него здсь есть враги.

— Гмъ. Молодой человкъ слишкомъ выставляетъ себя на видъ: очень понятно, что у него должны быть враги.

— Но за то, если онъ своимъ поведеніемъ наживаетъ себ враговъ, то наживаетъ и друзей самыхъ искреннихъ, торопливо замтилъ Джорджъ.

Джорджъ долго говорилъ мистеру Леви о томъ, какъ его съ Робинзономъ преслдуютъ, какъ они не имютъ покоя ни днемъ, ни ночью, и наконецъ сказалъ:

— Мы переговорили съ Томомъ, и ршили продать большую часть нашего золотаго песку, вамъ, сэръ. Дайте за него самую большую цну, какую только вы можете дать. Ради Сусанны!

И Джорджъ ушелъ отъискивать свою рку кварца, а Робинзона оставилъ торговаться съ мистеромъ Леви и получить деньги.

Несмотря на вс просьбы Тома, мистеръ Леви никакъ не согласился дать ему боле трехъ фунтовъ за унцію золота. Старикъ ни-за-что не хотлъ отступить отъ своихъ всегдашнихъ правилъ. Зачмъ набивать цну? думалъ онъ. Дла — длами. И дйствительно, онъ бы согласился дать Джорджу и двсти фунтовъ въ случа нужды, но при покупк или продаж не могъ измнить привычекъ своей жизни.

И такъ, Робинзонъ оставилъ у себя восемь фунтовъ золотаго песку, а остальное продалъ мистеру Леви, и получилъ билеты Сиднейскаго банка.

Выходя, Робинзонъ встртилъ человка, стоявшаго очень подозрительно у входа.

— Я пришелъ продать золотой песокъ, сказалъ этотъ человкъ.

Леви услыхалъ и вышелъ къ нему.

— Гд твое золото? спросилъ еврей.

Пришедшій вынулъ около унціи золота. Проницательный Леви не спускалъ съ него глазъ, и пришедшему, казалось, было какъ-то неловко подъ его пытливымъ взглядомъ. На лиц его выражалось безпокойство, еврей замтилъ это.

Когда неизвстный ушелъ, Леви спросилъ Робинзона, не знакомо ли ему лицо этого человка.

— Нтъ, я его не знаю, отвчалъ Томъ.

Леви позвалъ Натана.

— Натанъ, слди потихоньку за этимъ человкомъ, постарайся вспомнить — гд мы его видли, словомъ, узнай кто онъ. Это наврно врагъ.

А самъ старикъ все ломалъ голову, стараясь непремнно вспомнить, гд видлъ такіе глаза, такой лобъ, эту развалистую походку. И для этого еврею пришлось заглянуть далеко въ свое прошедшее.

— Какъ здоровье вашего мужа, Мери? спросилъ Робинзонъ одну свою знакомую, Мери Дочерти, которая проходила мимо.

— Благодарю, капитанъ, ему очень худо. Онъ сильно страдаетъ ревматизмомъ. Вотъ уже сколько дней, какъ я за него работаю: нужно же кормиться намъ съ дтьми…

— Ну, что же? разв трудно работать? Нужно только умть отъискать хорошее мсто, чтобы труды были не напрасны.

— Да, легко вамъ говорить. Не то бы вы сказали, еслибы у васъ было пятеро дтей. Право, дай вамъ Богъ пятерыхъ… чтобы вы тогда заговорили?

— Ахъ, ты злая! Что, Идъ, пришелъ продавать?

— Да, немножко.

— Что тамъ такое длается? не знаешь ли ты? Цлая куча народа собралась.

— Разв вы не знаете? Вашъ пріятель Джемъ купилъ у какого-то незнакомаго человка пріискъ, видлъ, что въ немъ блеститъ золотой песокъ, понадялся много достать золота и потому далъ за яму тридцать фунтовъ. А яма-то стоила гораздо дороже: ручаюсь головой, что онъ съ первой лопаты получилъ четыре унціи.

— Ахъ, я очень этому радъ.

Въ эту минуту подошелъ почтительно молодой золотопромышленникъ.

— Донесеніе въ полицію, капитанъ!

— Дайте сюда. Мистеръ Леви, позвольте приссть на минуту за вашъ столъ.

— Сдлайте одолженіе, отвчалъ мистеръ Леви.

— Такъ до сихъ поръ еще не напали на слды тхъ, которые прошлую ночь хотли обокрасть нашу палатку?

— Нтъ еще, капитанъ, но мы вс объ этомъ хлопочемъ. Вроятно, сегодня же кто нибудь изъ насъ узнаетъ что нибудь объ этомъ, тогда я приду и скажу вамъ. Угодно ли вамъ будетъ прочесть донесеніе за всю недлю?

— Да, да, прочту. Гмъ, гмъ, на этой недл вообще было меньше насилія, но больше воровства. Это худо. Я непремнно это выведу, мистеръ Леви. Я ршился это уничтожить. Что это такое? Опять очень значительное стеченіе иностранцевъ въ лагер. Большая часть изъ нихъ, конечно, люди честные, но есть и порядочные мошенники. Между прочимъ, прибавилось много американцевъ и нмцевъ съ южной стороны! А это что такое? Вчера пойманъ воръ. Упалъ въ яму и едва ли останется живъ. Андрью, оставьте это донесеніе у меня. Я разсмотрю его какъ можно подробне.

И Робинзонъ принялся такъ торжественно и серьозно перечитывать, про себя, поданое донесеніе, какъ будто бы дло шло о судьб цлой націи.

Смхъ Андрью прервалъ важныя занятія капитана.

Онъ поднялъ голову, на лиц его выражалось оскорбленное достоинство, но когда онъ взглянулъ въ туже сторону, въ которую смотрлъ Андрью, то и самъ расхохотался: капитанъ увидлъ два огромные зонтика, скользящіе рядомъ одинъ подл другаго между ямами.

— Что это за фигуры?

— Это китайцы, капитанъ. Они слишкомъ лнивы, золото копать ни за что не станутъ, а только цлые дни ходятъ взадъ и впередъ, и гд увидятъ золотой песокъ, прямо подбираютъ. За то ужь глаза у нихъ очень зоркіе: все видятъ. И говорятъ, что они удивительно много собираютъ каждый день. Какія у нихъ огромныя шляпы! Право, одной достало бы на крышу палатки.

— Ура! раздался крикъ.

— Что тамъ такое?

— Ура! повторилось опять.

Въ ту минуту прибжала Мери Дочерти, прыгая отъ радости. У нея въ одной рук былъ кусокъ тусклаго металла, а въ другой какая-то блестящая масса. Она подбжала къ столу и, весело обращаясь къ мистеру Леви, положила блестящую массу на столъ.

— Вотъ, старый джентльменъ, сказала она: — сколько вы мн дадите за это? Наконецъ выпало и на мою долю счастье.

— Я покупаю только благородные металлы и драгоцнные камни, отвчалъ Исаакъ спокойно.

— Да разв золото не драгоцнный металлъ?

— Такъ вы хотите мн продать это за золото?— Это даже не металлъ. Это слюда, жолтая слюда.

— Слюда? закричала Мери въ отчаяніи.

Въ эту минуту вбжалъ Джорджъ, сильно запыхавшись.

— Ну, вотъ теб! кричалъ онъ съ торжествомъ, обращаясь къ Робинзону. Правъ я былъ, или нтъ? На что теперь твой золотой песокъ?

И Джорджъ положилъ на столъ кусокъ золота, величиною съ кулакъ.

— Всмъ счастье, только не бдной Мери Дочерти! закричала ирландка.

— Прежде всего вы бы взвсили на рук эту массу, сказалъ ей съ состраданеіемъ Джорджъ. Посмотрите, бдняжка, вдь вашъ кусокъ совсмъ не такъ тяжелъ, какъ…

— Колчеданъ! сухо сказалъ Исаакъ, возвращая Джорджу его кусокъ. Нтъ! колчеданъ тяжеле слюды, а золото тяжело колчедана…

— Мистеръ Леви! не вздумаете ли уврять меня, что это не металлъ? я этому не врю, сказалъ Джорджъ сердито.

— Это металлъ, спокойно возразилъ Леви:— и очень полезный, только не драгоцнный. Это желзо.

— Какже это можетъ быть желзо? а желтизна? Разв желзо бываетъ желтое? И какже въ такомъ случа можно отличить желзо отъ золота?

— Будьте терпливы, сказалъ спокойно старый еврей, и учитесь. Возьмите эту иголку. Вотъ вамъ кусочекъ золота, воткните его на кончикъ иглы. Вотъ видите — воткнули? А почему? Потому, что золото металлъ мягкій. Теперь воткните-ка на иголку кусочекъ вашего колчедана, ну что же?

— Нтъ, не могу.

— Не можете, потому что желзо металлъ твердый. Вотъ вамъ еще, для опыта, оселокъ. Потрите объ него колчеданъ. Вотъ видите, онъ не краситъ оселка, значитъ, это металлъ жесткій. А теперь, потрите-ка объ оселокъ этотъ маленькій кусочекъ чистаго золота.

— Да, онъ красотъ. Оселокъ длается желтымъ.

— Потому что это металлъ мягкій. Вотъ въ этой стклянк соляная кислота. Налейте хоть одну каплю ея на мой кусочекъ золота. Видите, въ немъ не происходитъ никакой перемны, онъ остается такимъ же, какъ и былъ. Теперь, налейте на свой колчеданъ. Видите, какъ онъ почернлъ, онъ не можетъ противустоять кислот. Есть много еще другихъ доказательствъ, но я надюсь, что съ васъ довольно и этихъ. Словомъ, ни одинъ металлъ не походитъ на золото.

— Да, для жидовскихъ глазъ, прошепталъ Робинзонъ.

— Признаюсь, удивительно мн, какъ люди, которые постоянно занимаются на рудокопн и такъ часто держатъ въ рукахъ настоящее золото, могутъ впадать въ такую грубую ошибку, что одинъ принимаетъ за золото слюду, а другой колчеданъ.

— Мери, я скажу теб что длать, началъ весело Робинзонъ. Ахъ, Боже мой! Да она плачетъ. Вотъ малодушіе!

— Ахъ, капитанъ, да какже не плакать? Я просто не знаю, что длать. Разъ только въ жизни нашли мы золото — и оно оказалось не золото, а слюда. Ни въ чемъ нтъ намъ счастья. Я теперь, просто, пропала!

— Да не плачь же, ты выбрала дурное мсто.

— Да что же мн длать? Я и то каждый разъ, какъ начинаю копать новую яму, такъ усердно молю Бога, чтобъ труды мои были не напрасны.

— Это-то хорошо, да при этомъ ты должна еще умть выбрать мсто, гд можно найти золото. А что это у тебя въ рук?

— Да вотъ, вмсто золота, нашла кусокъ свинцу, отвчала бдная Мери.

Робинзонъ взялъ у нея этотъ кусокъ.

— Боже мой! какой тяжелый, сказалъ онъ.

И онъ сталъ пристально разсматривать металлъ.

— Мистеръ Леви, вскричалъ онъ наконецъ. Вотъ находка! Посмотрите-ка, и будьте великодушны. Это несчастная женщина.

— Я буду справедливъ, сказалъ старикъ съ важностью. Онъ взвсилъ кусокъ металла, сдлалъ какой-то разсчетъ на бумаг, и подалъ Мери сорокъ совереновъ.

Она на нихъ взглянула.

— О, нтъ, вы сметесь надо мной, сказала она старику и никакъ не хотла брать денегъ.

Онъ положилъ ихъ на столъ.

— Да что же это было, что я принесла-то? спросила она слабымъ голосомъ.

— Платина, хладнокровно отвчалъ еврей.

— И какой прекрасный кусокъ! съ жаромъ вскричалъ Робинзонъ.

— Ахъ, капитанъ! добрый капитанъ! Вдь я не знаю, что такое платина. Разскажите мн, пожалуйста.

— Да не то, что ваша слюда, сказалъ Исаакъ. Посмотрите, платина тяжеле золота и гораздо драгоцнне серебра. Но бойтесь, берите деньги. Я вамъ не даю ничего лишняго, только настоящую цну. Платина прекрасный металлъ, она царица металловъ.

— Ахъ, капитанъ, благодарю васъ. Я даже не знаю, какъ благодарить.

Она бросилась къ Робинзону на шею и съ жаромъ его поцловала.

Потомъ она бросилась бжать, но вдругъ вернулась.

— Платина царица металловъ, кричала она вн себя отъ радости. Да благословитъ васъ Господь Богъ, старичокъ! Да будетъ надъ вами благословеніе всхъ святыхъ и пресвятой Двы Маріи.

Она бросилась, со слезами на глазахъ, къ Исааку съ намреніемъ поцловать и его, но онъ съ достоинствомъ отстранилъ ее рукою.

— Ура! кричала съ восторгомъ Мери. Да здравствуетъ платина, а золото къ чорту. Съ этими словами, прыгая отъ радости, Мери вышла.

Было время завтрака, по обыкновенію, вс отдыхали отъ работы.

— Какая тишина, сказалъ Робинзонъ. Теперь я могу спокойно заняться своимъ полицейскимъ донесеніемъ.

Вдругъ послышался шумъ и крики.

— Что это такое? сказалъ Робинзонъ. Вс бгутъ смотрть. Пойду и я.

Оказалось, что два мирные китайца, которые такъ спокойно пробирались между ямами съ своими огромными зонтиками, теперь завели между собою страшную драку. Шляпы и зонтики лежали возл нихъ на земл, а китайцы съ остервенніемъ бросались другъ на друга, кусались и царапались.

Европа съ трудомъ разняла представителей серединнаго царства, и держала ихъ за фалды длинныхъ одеждъ, между тамъ какъ бойцы все продолжали браниться.

Золотопромышленники были сильно возмущены этой дракой: она оскорбляла ихъ нравственное достоинство.

— Разв такъ дерутся? кричали они. На что же намъ даны кулаки!

Робинзонъ принялъ сторону своихъ товарищей, и сказалъ:

— Я буду судьей и разберу этихъ двухъ сумасшедшихъ. Приведите ихъ ко мн!

Предложеніе это было принято съ восклицаніями. Устроили высокое сдалище для самозванца-судьи и мистеру Стевансу было поручено уврить китайцевъ, что Робинзонъ законный начальникъ рудокопни.

Мистеръ Стевансъ, принимая участіе въ общей шутк, убдилъ китайцевъ, которые между прочимъ опять надли свои зонтики,— что Робинзонъ мандаринъ, въ рукахъ котораго полная власть надъ всмъ тамошнимъ народомъ, короче, что въ его рукахъ жизнь и смерть каждаго изъ присутствующихъ.

Узнавъ, что Робинзонъ такое важное лицо, китайцы сняли передъ нимъ туфли и стояли въ страшномъ трепет, ожидая его суда. Въ эту минуту, они бы согласились отдать все на свт, чтобы только загладить свою вину. Такъ они раскаявались, что затяли драку.

Робинзонъ слъ, взялъ трубку и принялся спокойно курить, между тмъ какъ вс окружавшіе его съ трудомъ могли оставаться серьозными. Покуривъ нсколько времени молча, онъ спросилъ китайцевъ:

— Что это былъ за шумъ?

Первый китаецъ. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

Второй китаецъ. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

Оба. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

— Что это такое? Разв они вовсе не умютъ говорить по-англійски?

— Нтъ!

— Посл этого не удивительно, что они не умютъ себя вести, замтилъ одинъ золотопромышленникъ.

Судья бросилъ на него очень грозный взглядъ, за то, что онъ прервалъ его серьозный вопросъ.

— Узнайте отъ нихъ подробно о причинъ ихъ драки и разскажите мн.

Началось совщаніе между китайцами и мистеромъ Стевансомъ, который наконецъ сказалъ Робинзону:

— Ссора произошла изъ-за кусочка золота, на который об стороны доказываютъ свои права.

Робинзонъ. Постойте! Прежде всего принесите сюда этотъ кусочекъ.

Всхъ сильно заинтересовало это приключеніе, съ нетерпніемъ желали увидть драгоцнный кусокъ металла, который былъ причиной такой неистовой войны. Мистеръ Стеваисъ взялъ отъ одного изъ китайцевъ кусокъ и положилъ его на столъ передъ судьей. При вид спорнаго сокровища, раздался громкій хохотъ: весь кусочекъ былъ величиной съ булавочную головку.

Робинзонъ. Знаете ли, какъ это скверно? Азія! мн стыдно за тебя. Прежде всего, господа, требуется тишина въ судилищ. Теперь переводите показанія подсудимыхъ, мистеръ Стевансъ.

Стевансъ. Вотъ этотъ китаецъ увидлъ блестящее золото и сказалъ другому: ‘а!’

Робинзонъ (записывая). Сказалъ другому ‘а!’ Постойте! а какъ по китайски: ‘а!’

Стевансъ. Тоже ‘а!’

Робинзонъ. О!

Андрью. Каково! они украли у насъ нкоторыя слова.

Робинзонъ. Въ судилищ требуется тишина!

Андрью. Извините, капитанъ!

Стевансъ. Но другой китаецъ схватилъ прежде этотъ кусокъ, и теперь они оба его требуютъ.

Робинзонъ. Хорошо. Въ чемъ же здсь затрудненіе? По моему, это очень простое дло.

Стевансъ. Я имъ такъ и сказалъ.

Робинзонъ. То есть, какъ же по вашему, которому изъ китайцевъ принадлежитъ по справедливости этотъ кусочекъ?

Стевансъ. Я сказалъ имъ, что у насъ есть пословица: ‘Кто потерялъ, тотъ ищетъ, а кто нашелъ, тотъ беретъ’.

Робинзонъ. Разумется, а который же нашелъ?

Стевансъ. Конечно тотъ, который…. гмъ. Разумется, онъ только сказалъ ‘а’, но онъ не указалъ…. впрочемъ можетъ быть… но съ другой стороны… гмъ.

Робинзонъ. Какъ? Разв вы не можете ршить? Это очень просто. Однако, нтъ. Впрочемъ, да. Разумется должно достаться тому, который…. ахъ, боже мой! хоть бы они оба провалились сквозь землю. И зачмъ это такъ случилось? Какъ будто они не могли оба найти по куску.

Робинзонъ былъ въ большомъ затрудненіи. Наконецъ онъ ршилъ, что для перваго своего суда онъ удовлетворитъ об партіи.

— Уведите виновныхъ, сказалъ онъ, и размстите ихъ порознь.

Потомъ Робинзонъ сталъ объискивать свои карманы и наконецъ вынулъ небольшой кусочекъ золота, который чрезвычайно трудно было отличить отъ спорнаго золотаго кусочка китайцевъ. Томъ положилъ свой кусочекъ на столъ и спряталъ тотъ, который былъ причиной ссоры.

— Приведите китайца нумеръ первый, сказалъ Робинзонъ.

Вошелъ китаецъ съ почтительными поклонами и съ блднымъ отъ страха лицомъ. Но когда судья указалъ на золото и позволилъ китайцу его взять, то лицо его вдругъ просіяло отъ радости. Онъ принялъ этотъ кусочекъ за тотъ самый, который они нашли, сдлалъ сначала нсколько шаговъ назадъ, потомъ впередъ и наконецъ съ особенной граціей обратился къ судь съ какими-то китайскими фразами, чрезвычайно мрными и музыкальными. Судья при этомъ разинулъ ротъ отъ удивленія. Потомъ китаецъ удалился, съ тремя низкими поклонами, на которые судья ему отвтилъ легкимъ наклоненіемъ головы.

— Что онъ такое говорилъ? Скажите, пожалуйста, мистеръ Стевансъ, въ чемъ дло? спросилъ Робинзонъ.

Стевансъ. Онъ сказалъ…. ха, ха, ха.

Робинзонъ. Да полноте же, не смйтесь. Прежде говорите, а потомъ успете посмяться.

Стевансъ. Онъ сказалъ: ‘да процвтаетъ ваше величіе, какъ дерево близь ручья, который никогда не разливается и не высыхаетъ, но извивается, ха, ха, ха! всегда спокойно, какъ теченіе вашего благоденствія’.

Робинзонъ. Что же, это не дурно. Я согласенъ!

Стевансъ. ‘Пусть собаки осквернятъ молитвы вашихъ враговъ!…’

Робинзонъ. Что же, и это не дурно.

Стевансъ. ‘Когда же вы вполн насытитесь земнымъ блаженствомъ, то да будете вы приняты въ рай семьюдесятью черноглазыми гуріями…’

Робинзонъ. О, Боже мой, какія желанія!

Стевансъ. Ха, ха, ха! И пусть ваша слава, посл вашей смерти, походитъ на волны океана, когда он музыкально плещутъ о скалистыя пещеры. Вашъ рабъ, неопытный въ краснорчіи, уходитъ пристыженный величіемъ своего предмета и бдностью своихъ выраженій.

Робинзонъ. Очень умная рчь! Однако, друзья, я не жаденъ, я беру себ только половину всхъ этихъ желаній, а другую очень великодушно уступаю вамъ. Теперь позовите втораго китайца.

Нумеръ второй явился точно также съ поклонами и страхомъ. Робинзонъ положилъ золото на столъ и указалъ его китайцу. Лицо его точно также просіяло радостью и онъ уже совсмъ собирался уйдти, низко кланяясь, какъ судья закричалъ:

— Ну а что же рчь-то?

Стевансъ объяснилъ китайцу, что его товарищъ выражалъ благодарность.

При этомъ нумеръ второй улыбнулся въ знакъ согласія, выступилъ впередъ и произнесъ слдующую рчь:

— Вашъ рабъ лежалъ удрученный несчастіемъ, ограбленный безнравственнымъ человкомъ. Онъ былъ тыквой, изсушенною полуденнымъ солнцемъ, пока ваши добродтели не сошли на него какъ роса, и не освжили его вашимъ правосудіемъ и благосклонностью.

‘И такъ, теперь выслушайте благословеніе того, который вашимъ состраданіемъ выведенъ изъ отчаянія.

‘Пусть тнь ваша увеличивается и покроетъ много земель. Пусть ваше потомство будетъ народомъ, живущимъ во дворцахъ съ золотыми крышами и стнами изъ слоновой кости. Пусть вы живете нсколько столтій, сіяя, какъ вы сіяете теперь, и пусть, посл вашей кончины, истекаютъ цлыя рки чернилъ изъ перьевъ поэтовъ по долинамъ бумаги, въ вид прославленія всхъ добродтелей, украшавшихъ васъ здсь, на земл. Спигъ-ту-че особа очень незначительная, но готовая къ исполненію вашихъ повелній, желаетъ этихъ ничтожныхъ выгодъ жемчужин запада.

Хоръ золотопромышленниковъ. Вотъ какъ!

Робинзонъ всталъ съ важностью и сказалъ:

— Сингъ-ту-че! ты молодецъ, ораторъ и враль. Тмъ лучше для тебя. Да будетъ теб блаженство. Heichster guchster — boni soit qui mal y pense — donner und blitzen — tempora mutantur — O mia cara and pat vobiscum. Засданіе кончено.

Къ сожалнію, я долженъ прибавить, что фразы судьи Робинзона, сказанныя имъ въ заключеніе, очень возвысили его въ мнніи золотопромышленниковъ.

— Однако, капитанъ человкъ ученый.

— Если прійдется намъ посылать кого нибудь въ парламентъ, такъ пошлемъ непремнно его.

— Эй, ребята, сюда! сюда!

Вс бросились къ Джему, который шумлъ и размахивалъ руками. Подойдя поближе, увидли, что Джемъ то блднлъ, то синлъ отъ бшенства, стоя подл мистера Лсви, который сидлъ совершенно спокойно и равнодушно.

— Въ чемъ дло? спросилъ Робинзонъ.

— Купецъ не хочетъ взять моего золота.

— Золото я беру у всхъ, отвчалъ хладнокровно Леви, но это не золото.

— Не золото, закричалъ одинъ золотопромышленникъ и вс съ любопытствомъ взглянули на отвергаемый товаръ. Мистеръ Леви, взялъ песокъ и пересыпалъ его изъ одной руки въ другую, онъ отдлялъ составныя частички и называлъ каждую по имени.

— Зеленая мдь, позолоченная платина, чтобы придать всу. Это изъ Бирмингама, а не изъ Австраліи.

— А я заплатилъ за это тридцать фунтовъ! кричалъ Джемъ. Оставьте это у себя. Я найду его! Я не примусь опять за работу до тхъ поръ, пока не разквитаюсь съ нимъ.

— Разумется, такъ и слдуетъ! кричали вс присутствующіе. Приведи его къ намъ и капитанъ опять сдлаетъ расправу.

При этомъ вс сдлались мрачными, потому что это было новое мошенничество, а они стремились искоренить въ лагер всякія злоупотребленія.

— Я уничтожу это, сказалъ Робинзонъ, когда вс ушли на работу, Вотъ новая выдумка: продавать здсь фальшивое золото! Я уничтожу это непремнно, чего бы это ни стоило, какія бы средства ни пришлось употребить!

Оставался еще цлый часъ до обда и потому Робинзонъ былъ очень удивленъ, что не слыхалъ шума лопатокъ, а вмсто того раздавались какіе-то странные крики.

— Это еще что такое? подумалъ онъ.

Вдругъ онъ увидлъ, за полмили отъ себя, цлую толпу рудокоповъ, бжавшихъ къ нему въ сильномъ волненіи. Толпа все увеличивалась и раздавались крики мщенія, которые предвщали что-то недоброе, судя по дикому и яростному выраженію лицъ. Наконецъ, когда толпа приблизилась къ Тому, онъ съ-разу все понялъ.

Джемъ и еще двое тащили кого-то человка насильно, человкъ этотъ былъ страшно блденъ, колна его подгибались. Можно было догадаться, что онъ сдлалъ какое нибудь преступленіе и боится наказанія. Робинзонъ сейчасъ же узналъ его: это былъ Уакеръ, который попалъ къ позорному столбу въ ту ночь, когда обокрали палатку капитана, однимъ словомъ, тотъ самый человкъ, на крики котораго Робинзонъ и Джорджъ выбжали изъ палатки и поэтому лишились своего мшка съ золотомъ.

— А, вотъ и капитанъ! Ура! Капитанъ, я поймалъ его. Вотъ мошенникъ, который вздумалъ меня надуть. Вотъ теперь мы ему докажемъ, что это не легко удается.

Толпа издавала сильные крики. Вс жаждали мщенія. Джемъ поймалъ виновнаго на другомъ конц лагеря, и теперь уже половина золотопромышленниковъ знала о его проступк.

— Джемъ, нужно поступать правильно, сказалъ Робинзонъ. Нужно прежде выслушать человка, а потомъ уже его осуждать.

— Да, да, онъ будетъ формально приведенъ къ допросу и осужденъ, и вы будете судьей.

— Я согласенъ, сказалъ Робинзонъ торжественно.

Потомъ возникъ крикъ, который заставилъ судью призадуматься:

— Линчъ! Линчъ! мсто для судьи Линча!

Черезъ минуту для судьи было устроено сдалище, очень высокое, и Робинзонъ на немъ услся. Однако вдругъ, онъ поколебался и сталъ отговариваться отъ такой важной отвтственности.

— Нтъ! нтъ! кричалъ онъ. Это невозможно. Я не могу быть судьей въ такомъ важномъ дл.

— Отчего же нтъ? кричало нсколько голосовъ.

— Отчего? оттого, что я не судья законный, оттого, что мн не дано власти отъ правительства.

Послышались смшанные, разнообразные крики.

— Мы даемъ вамъ эту власть!

— Мы приказываемъ вамъ быть судьей!

— Длайте что вамъ велятъ, или мы повсимъ и васъ, и виновнаго на одной веревк.

Нечего было длать. Робинзонъ опять взобрался на сдалище, съ котораго онъ уже сошелъ было.

— Ну, что же? замтилъ кто-то изъ толпы, чего вы дожидаетесь? Выбирайте присяжныхъ.

— Меня!

— Я!

И вс принялись кричать безпощадно.

— Успокойтесь, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. Законъ Линча судитъ скоро, но справедливо. Судья! назначайте присяжныхъ.

Робинзонъ, видя, что сопротивляться общему требованію было бы напрасно, собрался съ духомъ и ршился судить, въ полномъ смысл слова. Онъ сказалъ съ достоинствомъ:

— Я выберу по одному присяжному изъ каждой націи, которая работаетъ на здшнихъ пріискахъ, золото принадлежитъ всмъ одинаково, и нужно, чтобы никто не былъ обиженъ.

— Ура! Умно разсудилъ судья! Да здравствуетъ судья Линчъ!

— Я назову страну, а вы мн сейчасъ же называйте ея уроженца. Изъ каждой страны, по одному присяжному. Ну, я начинаю. Прежде всего изъ Австраліи?

— Вилліамъ Паркеръ.

— Изъ Франціи?

— Пьеръ Шапо.

— Изъ Германіи?

— Гансъ Мюллеръ.

— Изъ Голландіи?

— Янъ Ванъ-Деръ-Стегенъ.

Судья назвалъ также Испанію и Италію, но отвта не было. Представителей этихъ странъ на рудокопн не оказалось.

— Изъ Соединенныхъ Штатовъ?

— Натанъ Токеръ.

Посл этого, Робинзонъ оглянулся во вс стороны, и ему на глаза попался мистеръ Лохленъ. Судья, желая смягчить строгость своихъ присяжныхъ, закричалъ:

— Изъ Шотландіи? А, мистеръ Лохленъ, вы будете ея представителемъ.

Отвта не было.

— Мистеръ Лохленъ! кричали нсколько голосовъ. Гд вы? Разв вы не слышите, что съ вами говоритъ судья Линчъ?

— Мистеръ Лохленъ, подойдите, вы человкъ почтенный.

Мистеръ Лохленъ отвчалъ на своемъ природномъ язык, что онъ дйствительно человкъ почтенный, что желалъ бы остаться такимъ и потому не вмшиваться въ такого рода судопроизводства. При этомъ онъ бросился бжать, но его силою удержали и привели къ судь.

— Ради Бога, не будьте малодушны, мистеръ Лохленъ. Никто не долженъ отказываться быть присяжнымъ въ суд Линча. Я видлъ, какъ въ Калифорніи одного забросали за это каменьями.

— Я былъ при этомъ, сказалъ какой-то голосъ позади судьи, который съ безпокойствомъ оглянулся.

Мистеръ Лохленъ не сказалъ ни слова, только значительно взглянулъ на Робинзона и присоединился къ присяжнымъ.

— Умилосердитесь, умилосердитесь! кричалъ Уакеръ.

— Ты не долженъ прерывать судопроизводства, замтилъ съ важностью судья Линчъ.

— Да что ты кричишь-то? Вдь тебя еще покуда не обвинили, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ.

Присяжныхъ выбрали. Судья подозвалъ виновнаго и обиженнаго.

— Этотъ человкъ продалъ мн пріискъ за тридцать фунтовъ. Я не задумался, далъ ему эти деньги, потому что видлъ, какъ въ ям блестло золото. Потомъ принялся копать, и замтилъ, что копать было очень легко, гораздо легче обыкновеннаго.

— Ну, дальше.

— Я нашелъ золотой песокъ и отправился съ нимъ къ купцу, а купецъ прямо мн сказалъ, что это не золото. Вотъ вамъ весь мой разсказъ.

— Есть ли у тебя свидтели?

— Право, не знаю. Ахъ, да, дикарь, онъ это видлъ. Джеки, поди сюда и разскажи что ты видлъ.

Джеки бросился впередъ, но лишь только открылъ ротъ, какъ былъ прерванъ мистеромъ Лохленомъ. Шотландецъ объявилъ, что будетъ выслушивать только тхъ свидтелей, которые согласятся присягнуть.

Судья нашелъ это замчаніе очень справедливымъ.

— Такъ присягай же, кричала сотня голосовъ.

— Присягать? спросилъ невинно Джеки.

Раздался страшный хохотъ.

Джеки очень обидлся.

— Ну, надъ чмъ вы сметесь, дураки? сказалъ онъ. Я не простой дикарь, какъ другіе. Я былъ въ Сидни и учился всему, что знаютъ блые люди. Джеки, присягнетъ.

— Подними руку, закричалъ Лохленъ. Присяга не дйствительна, если ты не поднимешь руки.

— Это очень странно, сказалъ Джеки, поднимая руку. Потомъ онъ объяснилъ то, что видлъ.

— Я видлъ, объявилъ онъ,— какъ этотъ человкъ продалъ яму этому человку, и видлъ, какъ этотъ человкъ нашелъ много золота, и какъ онъ сказалъ, что ему удалось выгодно купить, потомъ онъ положилъ лопатку и пошелъ продавать, а потомъ пришелъ назадъ и сказалъ: ну, я пропалъ.

— Однако, мы отказываемся врить свидтельству этого человка: онъ язычникъ.

Къ толп послышался угрожающій ропотъ.

— Молчать! Нужно выслушать обвиненнаго.

Уакеръ, дрожа, какъ осиновый листъ, признался, что онъ продалъ пріискъ, но отъ поддлки золота отпирался.

— Вотъ что я выкопалъ изъ этой самой ямы, сказалъ онъ, и вынулъ изъ кармана немного золотаго песку.

— Подай его мн, сказалъ судья:— кажется, это настоящее.

— Нужно его испробовать, сказалъ кто-то изъ толпы.

— Нужно позвать купца въ свидтели, замтилъ другой. Нсколько человкъ тотчасъ же побжали за Леви. Онъ отказывался идти, его притащили съ страшными угрозами.

— Испробуй, старикъ! испробуй это золото.

Старый еврей оглянулся на вс стороны, и потомъ, съ удивительнымъ мужествомъ, которое едва ли выказалъ бы какой-нибудь молодой человкъ, обратился съ презрніемъ къ толп и сказалъ:

— Для васъ я не буду пробовать. Я отказываюсь быть участникомъ въ вашихъ безумныхъ страстяхъ, въ насмшкахъ надъ законнымъ правосудіемъ!

Сначала наступила минута молчанія и удивленія, потомъ послышался крикъ бшенства и наконецъ дюжина ножей заблистала на воздух.

Судья поспшно всталъ и грознымъ голосомъ, усмирившимъ на минуту общее волненіе, сказалъ:

— Спрятать ножи! Я повшу перваго, кто вздумаетъ заводить такого рода расправу во время суда.

Послдовала пауза. Судья прибавилъ:

— Онъ мн уже длалъ разъ пробу. Подите и принесете мн съ его стола бутылку съ кислотою.

— Ура! Да здравствуетъ судья Линчъ, кричали со всхъ сторонъ.

Черезъ нсколько минутъ ему подали бутылку съ кислотой.

— Молодой человкъ, торжественно сказалъ Исаакъ: не лей напрасно кислоты, не длай пробъ, а то пожалуй Господь Богъ сдлаетъ надъ твоей душой еще худшую пробу. Какое ты имешь право судить своего ближняго?

Судья Линчъ видимо задрожалъ, когда старикъ говорилъ это нравоученіе, но, боясь, чтобы Исааку не досталось отъ народа за его смлость, Робинзонъ сказалъ:

— Друзья, выведите этого старика изъ суда, но безъ обидъ, будьте къ нему почтительны: онъ человкъ пожилой.

Исаака увели. Судья взялъ бутылку и вылилъ изъ нея каплю кислоты на тотъ кусочекъ, который ему подалъ обвиненный.

Никакой перемны не оказалось.

— Это золото…

— Вотъ видите, замтилъ Лохленъ, что онъ васъ не обманывалъ. Разв онъ виноватъ, что въ одной и той же ям разное золото?

— Нтъ, я не виноватъ, съ жаромъ сказалъ Уакеръ. Въ толп послышался шопотъ. Вс стали длать заключеніе, что Уакеръ, можетъ быть, невиненъ.

Человкъ, стоявшій позади судьи, сказалъ съ насмшкой:

— Хорошо. Пробовали то золото, которое онъ не продавалъ, а теперь попробуйте-ка то, которое онъ продалъ. Эти слова опять возстановили толпу противъ обвиненнаго и сотня голосовъ закричала: да, пробуйте! Глаза всхъ сверкали сильнымъ любопытствомъ.

Судья Линчъ, пораженный страшнымъ, неистовымъ шумомъ, теперь только понялъ всю важность своей роли.

Онъ дрожалъ, не рыпался…

— Пробуйте же! кричала толпа громче и громче, все съ большею яростью.

Мистеръ Лохленъ понялъ положеніе судьи и прошепталъ:

— Да уроните бутылку, уроните!

— Если онъ это сдлаетъ, мы заржемъ и тебя и его. Пробуйте же! пробуйте!

Робинзонъ сталъ лить немного кислоты на кусокъ, который мистеръ Леви отказался купить, и вс взоры устремились на этотъ новый опытъ. Судья хотлъ налить одну или дв капли, но человкъ, стоявшій позади его, подтолкнулъ его руку и половина бутылки вылилась на пробный кусокъ.

Сильный дымъ пошелъ отъ песку, который зашиплъ отъ этой пробы.

— Веревку… нтъ! нужно вырыть яму и закопать его живаго… нтъ! бросить его со скалы въ воду!

— Молчать! закричалъ Робинзонъ. Я судья и мн слдуетъ произносить приговоръ, а не вамъ.

— Молчать! Слушать судью Линчъ!

Но возстановить молчаніе нельзя было никакими средствами. Раздавался уже не человческій шумъ, а зврскій вой, который постоянно усиливался.

— Вотъ мой приговоръ обвиненному, сказалъ Робиизонъ. Выставить его на цлый день къ позорному столбу и привязать ему на шею его фальшивое золото. А потомъ прогнать его, какъ мошенника, изъ лагеря.

Приговоръ этотъ былъ встрченъ сильнымъ взрывомъ хохота, за которымъ послышался яростный ревъ. Вс кричали:

— Прочь судью!

— Мы судьи!

— Тащите его на скалу!

— Да, на скалу! на скалу!

И дйствительно, посл неистовыхъ криковъ, схватили Уакера и потащили его къ скал, сопровождаемаго пятью-стами людьми, которые до того разсвирпли, что боле похожи были на зврей, чмъ на существа разумныя.

Несчастный все время продолжалъ кричать:

— Помилованіе! помилованіе!

— Правосудіе, собака! кричали ему въ отвтъ безъ всякаго сожалнія.

Взбшенная толпа взобралась на гору, которая возвышалась футовъ на сорокъ надъ большимъ, глубокимъ прудомъ.

Когда несчастный понялъ, что его участь дйствительно ршена, онъ началъ такъ ужасно кричать, что, кажется, мертвые могли бы содрогнуться отъ этихъ воплей, но крики мщенія раздавались еще громче и заглушали совершенно его голосъ.

— Положите ему въ карманъ его золотой песокъ, сказалъ одинъ изъ толпы, который превосходилъ жестокостью всхъ остальныхъ.

Жажда мщенія была слишкомъ сильна: толпа не могла перемнить свое адское намреніе. Черезъ минуту, четверо держали Уакера за плечи и за ноги, еще минута — и его уже бросили со скалы, и предсмертный крикъ несчастнаго раздался въ воздух. Тло его упало какъ свинецъ въ воду, которая какъ будто разступилась на мгновеніе, приняла тло и потомъ опять слилась, поглотивъ его въ свои бездны.

Съ этой минуты толпа уже не ревла, слышался только шопотъ, толпа смотрла безумными глазами на то, что совершила.

— Тише!

— Что это такое?

— Это его голова!

— Онъ всплылъ!

— Уметъ ли онъ плавать?

— Бросайте въ него камнями!

— Нтъ, что съ тобой? Не смй, а то мы и тебя бросимъ за нимъ.

— Вотъ онъ всплылъ на верхъ, но не можетъ плавать. Онъ только борется съ водой! Онъ опять ушелъ ко дну!

Онъ ушелъ ко дну, но только на минуту, потомъ онъ опять показался на поверхности воды, захлебываясь и задыхаясь.

— Помилованіе! помилованіе!

— Правосудія! воръ, собака! былъ ужасающій отвтъ.

— Спасите меня! спасите меня! о, спасите меня! спасите.

— Спасай самъ себя, если стоишь того, былъ дикій отвтъ.

И голова утопающаго опять исчезла подъ водой, силы его совершенно истощились отъ напрасной борьбы… вдругъ онъ увидлъ, не боле какъ въ одномъ ярд отъ себя, кусокъ скалы, и сдлалъ страшное усиліе, чтобы схватиться за него рукою. Это ему удалось, но, увы! кусокъ скалы былъ такъ скользокъ, что онъ не могъ удержаться за него и опять упалъ въ воду. Онъ снова началъ бороться, старался упираться ногами въ скалу, но все было напрасно: онъ только на минуту являлся на поверхности воды, кричалъ о помощи, о прощеніи и опять уходилъ въ воду. Прощенія не было, было только мрачное молчаніе и толпа глядла съ страшнымъ любопытствомъ на его напрасную борьбу. Его преступленіе казалось толп слишкомъ непростительнымъ, и несчастный, дрожа въ вод, готовился къ мысли, что надо умереть. Онъ пересталъ умолять о прощеніи безжалостныхъ, которые могли такъ равнодушно глядть на его смерть, а только съ ужасомъ вспомнилъ объ отсутствующихъ и закричалъ:

— Мои дти! жена моя! моя бдная Джени!

Съ этимъ онъ закрылъ глаза и, переставъ бороться съ водой, сталъ спокойно опускаться ко дну… все глубже… глубже… и глубже.

Сначала исчезли его плечи, потомъ подбородокъ, потомъ глаза, и наконецъ волосы. Кто можетъ разгадать человческую природу? Послдній, грустный, отчаянный крикъ, съ которымъ несчастный обратился уже не къ толп, этотъ-то крикъ и дошелъ до самой глубины сердца тхъ, которые не были тронуты его мольбами. Послышался тихій, безпокойный ропотъ и нсколько голосовъ вскричали вдругъ, съ удивленіемъ:

— У него есть жена и дти!

Двоихъ изъ толпы крикъ этотъ привелъ ршительно въ отчаяніе. Эти люди были Джемъ и Робинзонъ.

— У него есть жена и дти! кричалъ Джемъ въ отчаяніи, спускаясь со скалы.— Они меня никогда не обижали, онъ пошелъ ко дну, я не дамъ утонуть человку, какъ крыс. Ни за что не дамъ!

Джемъ поскользнулся и упалъ въ воду.

Толпа расхохоталась.

Джемъ упалъ такъ близко отъ Уакера, что могъ тотчасъ же схватить утопающаго за голову и спасти его отъ смерти.

Какъ бы вы думали, что сдлала толпа, когда опять увидла лицо Уакера надъ водою?

Она разразилась громкимъ ура! и долго кричала въ честь Джема.

— Ура! браво, ура!

Эхо повторяло эти радостные крики.

Уакеръ, какъ только почувствовалъ, что его схватили, самъ изо всхъ силъ ухватился за Джема, какъ за послднюю надежду спасенія. Джемъ напрасно старался отъ него освободиться: Уакеръ ничего не слышалъ, не видлъ, онъ могъ только держаться и не выпускалъ Джема, не давалъ свободы его рукамъ. Наконецъ Джемъ почувствовалъ, что утопающій тянетъ и его въ воду и посл нсколькихъ напрасныхъ усилій закричалъ толп:

— Еще полминуты и мы оба утонемъ.

Но въ это самое время съ другой стороны пруда плылъ судья Линчъ съ длинной веревкой въ рукахъ. Одинъ конецъ этой веревки онъ закрпилъ на берегу, прежде чмъ спустился въ воду. Робинзонъ подплылъ къ Уакеру и Джему, забросилъ на нихъ узелъ веревки и завязалъ ее у нихъ подъ плечами.

— Тяни! закричалъ Робинзонъ обращаясь къ Иду, который держалъ другой конецъ веревки.

Идъ потянулъ и об головы исчезли подъ водой — толпа издала крикъ ужаса и сожалнія. Наконецъ-то она смягчилась!

— Тяни скорй, Идъ! кричалъ Робинзонъ: — а то какъ разъ ихъ утопишь.

Идъ тянулъ веревку сколько могъ скоре. Наконецъ, показались дв головы рядомъ одна возл другой. За этимъ послдовалъ общій восторгъ, и нсколько рукъ схватились за веревку, чтобы вытянуть спасенныхъ на берегъ.

Наконецъ обвиненный и обиженный явились на скал.

— Уфъ! уфъ! уфъ! уфъ! задыхаясь говорилъ Джемъ.

Уакеръ ничего не говорилъ: онъ лежалъ блдный, безъ движенія, вода струилась у него изо рта, изъ носа и изъ ушей.

Робинзонъ спокойно доплылъ до берега. Со скалы гремли радостные крики надъ его головой.

Черезъ минуту вс принялись опять за лопаты, съ жаромъ копали землю, вспоминали съ сожалніемъ о потерянномъ времени и думали только объ одномъ — о золот.

— Какъ вы себя чувствуете, Джемъ?

— Ахъ, капитанъ, ахъ, охъ! говорилъ задыхаясь бдный Джемъ, мн очень дурно, я умираю, я отравленъ, я весь полонъ воды! Отнесите того… другаго-то… ко мн въ палатку… мы вмст чмъ нибудь полечимся.

Джема и Уакера отнесли въ палатку чуть живыхъ. Ихъ растирали, закутывали, вылили на нихъ пропасть водки, словомъ употребили всевозможныя средства, чтобы ихъ согрть.

Робинзонъ отправился къ мистеру Леви попросить у него взаймы его платья, пока высушитъ свое.

Старый еврей принялъ судью съ низкимъ насмшливымъ поклономъ и послалъ Натана занять платье у своего товарища, другаго жида. Потомъ онъ принялся читать нравоученіе судь Линчу.

— Научись изъ этого, молодой человкъ, какъ легко бросить камень со скалы и какъ трудно его взять назадъ, когда онъ уже разъ брошенъ. Законъ всегда долженъ быть выше толпы, или онъ не будетъ закономъ. Если же онъ попадетъ въ руки толпы, то онъ равняется съ нею, и тогда дло ршается местью, страстью, жестокостью, словомъ всмъ, чмъ хотите, только не закономъ. Сумасшедшій народъ! Онъ потерялъ дв тысячи унцій золота, лишился ихъ самъ и лишилъ ихъ весь міръ… изъ-за чего же? онъ тратилъ время надъ фунтомъ зеленой мди, разъигрывалъ роль судьи и исполнителя, или лучше сказать воображалъ, что разъигрываетъ эту роль, между тмъ какъ представлялъ собою ни боле, ни мене, какъ толпу глупцовъ и дикихъ зврей.

Въ заключеніе, мистеръ Леви сказалъ, что вообще на свт осталось очень мало здраваго смысла. Эта нравоучительная рчь взбсила Робинзона, и онъ въ свою очередь захотлъ подтрунить надъ старикомъ.

— Мистеръ Леви, сказалъ онъ, я вижу, что вы человкъ дльный, знающій. Будьте такъ добры, отвчайте мн на одинъ вопросъ.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ старикъ очень вжливо:— если только отвтъ въ предлахъ моего знанія.

— Что тяжеле, сэръ: фунтъ золота или фунтъ пуху? и Робинзонъ мигнулъ Натану, между тмъ какъ на еврея смотрлъ чрезвычайно наивно.

— Разумется фунтъ пуху, отвчалъ Исаакъ.

Робинзонъ глядлъ на него отчасти съ удивленіемъ, отчасти съ ироніей.

— Какой ребяческій вопросъ! сказалъ серьозно Исаакъ. Всякій знаетъ, что пухъ всится на avoir du poids, а золото — Тройскими всами. Значитъ, фунтъ пуху вситъ шестнадцать унцій, а фунтъ золота, только двнадцать.

— А, это новый отвтъ, сказалъ Робинзонъ. Прощайте, сэръ, вы слишкомъ умны для меня.

И Робинзонъ отправился въ свою палатку.

Это былъ для него день пораженій.

Какъ только онъ ушелъ, Исаакъ началъ смяться. Онъ смялся въ первый разъ посл шести лтъ! Впрочемъ въ этомъ смх не было нисколько веселости.

— Я озадачилъ, молодаго человка, Натанъ! Да какъ еще озадачилъ! Ха, ха, ха! Натанъ, а сдлалъ ли ты то, что я теб веллъ?

— Да, я отъискалъ этого человка и подослалъ къ нему Самюэля. Онъ поспшно подошелъ къ незнакомцу и сказалъ ему, что мистеръ Медовсъ въ лагер и желаетъ съ нимъ поговорить. Тотъ съ удивленіемъ остановился, даже совсмъ измнился въ лиц. Это врно тотъ самый человкъ, котораго вы подозрваете.

— Да, сказалъ Исаакъ въ глубокой задумчивости.— Это Петръ Кравлей, и что онъ здсь длаетъ? Ужъ тутъ наврное скрывается что нибудь очень дурное, замышляется какое нибудь страшное зло, но я дознаюсь, и помшаю злодямъ. Клянусь въ этомъ Богомъ Авраама. Пусти меня въ палатку, я долженъ остаться одинъ и хорошенько подумать. А ты пока сядь за прилавокъ и принимай золото.

Старикъ сталъ на-един обдумывать все, что случилось въ послднее время на рудокопн, а въ особенности о томъ, почему было сдлано нсколько послдовательныхъ нападеній на одну и ту же палатку.

Онъ также вспомнилъ, что Джорджъ нсколько разъ приходилъ къ нему и съ грустью говорилъ:

— Мистеръ Леви, мн все нтъ писемъ. Мистеръ Леви, этотъ мсяцъ я опять не получилъ письма отъ Сусанны.

Догадливый старикъ сейчасъ же ршилъ про себя, что эти два обстоятельства прикосновенны одно къ другому.

— Это все дло одного мастера, подумалъ старикъ.

Продолжая размышлять, старикъ пошелъ по направленію къ почтовой контор, которая была за милю отъ лагеря. Онъ услышалъ рожокъ почтальона и шелъ узнать, нтъ ли ему писемъ изъ Англіи: онъ ожидалъ важныхъ извстій отъ своего друга и агента въ Фарнбороф, мистера Когена.

Были письма изъ Англіи къ Леви, но ни одного отъ Когена. Старикъ Леви положилъ ихъ къ себ за пазуху и тихо, въ глубокомъ размышленіи, пошелъ назадъ къ своей палатк. Онъ былъ на половин дороги, какъ вдругъ возл него упалъ камень. Еврей не обратилъ на это вниманія, не оглянулся, не прибавилъ даже шагу, какъ опять, черезъ минуту, кусокъ земли ударился ему объ руку. Онъ обернулся, дрожа отъ гнва за такое оскорбленіе, и увидлъ позади себя цлую толпу золотопромышленниковъ, которые въ ту самую минуту, какъ онъ повернулся къ нимъ лицомъ, стали его ругать и совершенно забросали грязью.

— Кто хотлъ, чтобы бднаго Уакера утопили? А! а! а!

— Кто отказался быть свидтелемъ передъ судьей Линча? Кричалъ другой. А! а! а!

Было ясно, что толпа состояла изъ двухъ партій.

— Хорошенько его, жида! кровопійцу! Мы работаемъ, а онъ получаетъ барышъ, сидя, сложа руки. А! а! а!

И комокъ грязи ударилъ такъ сильно въ эту почтенную голову, что старикъ едва могъ опомниться. Онъ упалъ на колни, и черезъ минуту все его платье было разорвано въ лохмотья. Вдругъ старикъ съ удивительною ловкостью освободился отъ напавшихъ и вынулъ длинный кинжалъ, наточенный какъ бритва. Народъ, окружавшій его отступилъ на минуту, но вдругъ позади старика послышался крикъ:

— Да бросьтесь на него вдругъ съ обихъ сторонъ!

Исаакъ взглянулъ и увидлъ Петра Кравлея. Тутъ старикъ понялъ, что дло идетъ о его жизни и закричалъ:

— Помогите! помогите!

Вс бросились на него, вырвали изъ его рукъ кинжалъ, колотили его, били объ землю и разорвали бы его на куски, если бы онъ сталъ защищаться. Но онъ упалъ, двое его схватили и потащили по земл.

— Тащите его къ пруду Уакера! кричалъ одинъ изъ мошенниковъ, обворовавшихъ виллу въ ту ночь, когда Робинзонъ обратился въ бгство, мучимый раскаяніемъ.

Исаакъ едва помнилъ себя, когда увидлъ, что какой-то человкъ бросился въ самую середину толпы и сталъ какъ левъ расправляться со всми. Леви видлъ, какъ этотъ человкъ схватилъ одного изъ преслдователей, бросилъ его на воздухъ, тотъ грянулся какъ мертвый на землю. Этотъ герой, передъ которымъ вся толпа разступилась, былъ Джорджъ Фильдингъ. Онъ воспользовался минутнымъ страхомъ толпы, схватилъ Исаака на плечи и бросился бжать съ этой ношей.

Онъ былъ уже ярдахъ въ тридцати, какъ толпа опомнилась и бросилась за нимъ. Какъ ни скоро бжалъ молодой Геркулесъ, но тяжесть его ноши была такъ значительна, что толпа могла его нагнать. Когда Фильдингъ почувствовалъ близость преслдователей, онъ остановился, спустилъ еврея на землю, шепнулъ ему: ‘бгите скорй въ свою палатку’, и потомъ обернулся и бросился на тридцать человкъ, которые нагнали его прежде другихъ. Началась страшная борьба, Джорджа повалили на землю, одни его били, другіе хватали за горло, Джорджъ защищался сколько могъ, но получилъ нсколько сильныхъ ударовъ по спин и ногамъ, и лежалъ въ изнеможеніи.

— Хорошенько его по голов!

— Да придавите его!

— Доканайте совсмъ!

Они такъ трудились надъ Джорджемъ, что сами не замтили угрожавшей имъ опасности.

Въ это время на толпу шли два отряда констаблей, которые въ одно мгновеніе разрзали толпу на двое. Черезъ минуту десятки негодяевъ валялись на земл.

— Назадъ! закричалъ главный полицейскій, который хотлъ еще разъ прогуляться по толп и поподчивать ее вторично.

Но толпа въ одно мгновеніе разбжались, и полиція бросилась за бгущими по разнымъ направленіямъ. Воспользовавшись этимъ, трое изъ упавшихъ вскочили и бросились бжать. Робинзонъ это замтилъ и закричалъ:

— Лови ихъ!

Поймали троихъ, и потомъ освободили одного мошенника изъ рукъ Джорджа, который держалъ его за горло и колотилъ головой по земл.

— Пусти его, Джорджъ! закричалъ съ безпокойствомъ Робинзонъ. Вдь ты его убиваешь.

— Я вовсе не хочу его убить, отвчалъ Фильдингъ.

Онъ выпустилъ мошенника, но какъ будто съ сожалніемъ, какъ будто имя сильное желаніе еще его поколотить.

— Надо связать этихъ троихъ! кричалъ Идъ.

Робинзонъ, слегка красня и избгая взоровъ Джорджа, опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда четыре пары ручныхъ оковъ, совсмъ новыхъ. Въ одну минуту онъ заковалъ этихъ троихъ людей, все-таки стараясь, чтобы Джорджъ этого не видлъ. Впрочемъ это было напрасное стараніе: Джорджъ въ эту минуту ни на что не обращалъ вниманія: ему было не до того.

Вотъ какимъ образомъ Робинзонъ подосплъ такъ кстати на помощь своему другу. Недлю тому назадъ, онъ заказалъ нсколько жезловъ для констаблей и четыре пары ручныхъ оковъ. Жезлы были прекрасно раскрашены и на нихъ была надпись: Полиція капитана Робинзона А, Б, С, и т. д. Только что все это было готово и Робинзонъ любовался своимъ заказомъ съ Идомъ и его товарищами, какъ вдругъ раздались крики и они увидли цлую толпу, которая гналась за Леви. Робинзонъ, Идъ и его помощники, вс бросились изъ ямъ на помощь къ старику Леви. Робинзонъ былъ радъ случаю употребить въ дло свой новый заказъ, но Джорджъ опередилъ его, и храбро спасъ старика, поплатившись самъ за свою доброту. Такимъ образомъ Робинзону пришлось употреблять констаблей и оковы въ первый разъ для того, чтобы защитить своего бднаго друга.

Робинзона. Что намъ длать съ пойманными?

Джорджа. Надавать имъ порядочныхъ тумаковъ, да и прогнать.

Тома. Нтъ, какъ это можно.

Ида. А мн кажется, выругать ихъ порядкомъ.

Робинзонв. Что же изъ этого будетъ? Это только значитъ сравняться съ ними. Лучше выставимъ ихъ къ позорному столбу, какъ того мошенника, котораго мы поймали въ нашей палатк.

Ида. Ахъ, да, и прекрасно! и повсимъ на каждаго изъ нихъ по билету, на которомъ огромными буквами будетъ написана ихъ вина.

Скоро это было исполнено. Вс четверо пойманныхъ были выставлены на позоръ съ билетомъ слдующаго содержанія:

ТРУСЪ.

Напалъ на старика и обидлъ его.

N. В. Въ слдующій разъ будетъ за это повшенъ.

— Сходимъ къ мистеру Леви, Джорджъ, посмотримъ что съ нимъ!

— Нтъ, Томъ, я лучше не пойду.

— Это отчего? Вдь онъ врно теб очень благодаренъ.

— Отъ этого-то я и не хочу идти: наврное, старикъ будетъ меня хвалить въ глаза. А я этого ужасно не люблю, не буду знать — куда дться. Лучше пойдемъ посл, когда у него простынетъ первый жаръ благодарности.

— Какой ты странный! Теперь, Джорджъ, я теб скажу вотъ что: вдь кварцовая-то рка дйствительно здсь.

— Ага! а я что говорилъ?

— Ты-то говорилъ, да я не врилъ. Впрочемъ, теперь я толковалъ объ этомъ съ Джеки, онъ видлъ эту рку. Она по другую сторону лса. Я готовъ хоть завтра туда отправиться, потому что теперь здсь немного добудешь: погода испортилась.

Джорджъ былъ очень радъ этому, по когда Робинзонъ сказалъ, что Джеки былъ бы ему очень полезенъ, потому что указывалъ бы дорогу, то Джорджъ измнился въ лиц.

— И не думай объ этомъ, сказалъ онъ. Я знаю, что Джеки здсь, и не пойду его преслдовать, но чтобы онъ самъ не вздумалъ ко мн подходить близко. Бдный Абнеръ, по его милости, на вкъ остался хромымъ.

Словомъ, было ршено, что они рано утромъ на другой же день отправятся одни.

— Я сказалъ объ этомъ Джему, онъ общался стеречь нашу палатку, пока мы не вернемся.

— И прекрасно.

— Намъ нужно взять съ собой провизіи, Джорджъ.

— Я пойду доставать холодной говядины и хлба, Томъ.

— Хорошо. А я въ палатку.

Нужно замтить, что Робинзонъ не былъ въ своей палатк съ тхъ поръ, какъ онъ рано утромъ вынесъ изъ нея съ Джорджемъ все золото, чтобы продать его мистеру Леви. Теперь онъ носилъ на себ все богатство, и съ тхъ поръ за палатку нечего было опасаться. Можно было бояться совсмъ другаго.

У дверей палатки Робинзонъ встртилъ Джема, страшно краснаго, частью отъ водки, частью отъ бшенства. Уакеръ, которому онъ спасъ жизнь, котораго онъ взялъ къ себ въ палатку и котораго Томъ видлъ спящаго въ лучшей постели, ушелъ, утащивъ у Джема пару сапогъ и полфунта табаку.

— Вдь вы знали, что онъ мошенникъ,— такъ зачмъ же оставляли его одного въ своей палатк?

— Да я оставилъ его только на одну минуту, потому что сдлалъ вмст съ вами нсколько шаговъ, когда вы уходили. И вдь вы, помните, сами говорили, что онъ спитъ.

— Однако жь это дурно, сказалъ Робинзонъ.

— Да, разумется, не хорошо, отвчалъ Джемъ.

— Значитъ, онъ слышалъ, какъ я говорилъ, что уйду завтра на разсвт съ Джорджемъ за лсъ. Мошенникъ врно только притворялся спящимъ.

— Ну, что же за бда, если онъ слышалъ?

— Тогда онъ разскажетъ объ этомъ всей своей шайк.

— По моему, и въ этомъ нтъ бды.

Робинзонъ долженъ былъ объяснить Джему, что онъ теперь носитъ вс деньги при себ, но какъ опытный человкъ, удержался отъ этого.

— Зачмъ безъ нужды объ этомъ разсказывать? подумалъ Томъ про себя.— Лучше быть благоразумнымъ, сказалъ онъ Джему. Мы пойдемъ въ другое время.

— Вы очень хитрый человкъ, капитанъ, и право, иногда, кажется, слишкомъ осторожны.

— Джемъ, съ важностью замтилъ Робинзонъ:— у насъ въ лагер есть что-то таинственное. Тутъ наврное есть вредная шайка, къ которой принадлежитъ и Уакеръ. Мн кажется, что они поклялись отнять у меня или золото, или жизнь, а я постараюсь, чтобъ имъ не удалось ни то, ни другое. Я отправлюсь за два часа до восхожденія солнца.

Робинзонъ былъ правъ. Уакеръ только представлялся спящимъ и теперь подробно передалъ уже своей шайк то, что слышалъ въ палатк Джема.

Когда Черный Уиль выслушалъ Уакера, то онъ и вся шайка пришли въ восторгъ. Имъ представлялся теперь самый удобный случай разомъ насытиться мщеніемъ. Они знали отъ Кравлея, что Джорджъ и Робинзонъ были у Леви, они видли, что друзья не караулили больше своей палатки и для нихъ сдлалось ясно, что ихъ враги продали золото и носятъ деньги при себ.

— Когда они идутъ?

— Завтра на разсвт, отвчалъ Уакеръ.

— Лсъ густъ.

— И теменъ.

— Какъ разъ мсто для нашего дла!

— А довольно ли будетъ васъ двоихъ?

— Разумется.

— Вдь они сильны и вооружены.

— Что имъ ихъ сила! она имъ не поможетъ. А защищаться своимъ оружіемъ они и не успютъ.

— Только, ради Бога, но проливайте безъ надобности крови, замтилъ Кравлей. Онъ дрожалъ на краю пропасти, къ которой самъ завлекъ этихъ людей.

— А вы разв воображаете, что они отдадутъ деньги, пока будутъ живы? презрительно спросилъ товарищъ Робинзона по вилл.

— Ну, въ такомъ случа я умываю въ этомъ руки, сказалъ негодяй, и сдлалъ такой видъ, какъ будто бы ему до этого нтъ никакого дла.

Уакера поблагодарили за доставленныя свднія, и онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы жаловаться на свои обиды и просить удовлетворенія. Онъ былъ страшный эгоистъ.

Джемъ притащилъ его къ судь Робинзону, Робинзонъ разъигрывалъ роль судьи и нашелъ его виновнымъ, Леви научилъ, какъ испробовать золото, и тмъ погубилъ Уакера. Изъ этого слдуетъ, что вс эти люди очень его обидли и сильно виноваты передъ нимъ.

Самъ же Уакеръ ни въ чемъ не былъ виноватъ. Онъ не могъ знать, что въ ям, и не думалъ надуть Джема на тридцать фунтовъ. Онъ также не считалъ себя обязаннымъ Джему за то, что тотъ бросился въ прудъ спасать его жизнь, рискуя самъ умереть. Вдь Джемъ самъ и былъ причиной, что бросили Уакера въ воду, что онъ могъ утонуть, и если не утонулъ, то это дло случая.

Вотъ какъ добросовстны и основательны были жалобы этого негодяя.

Товарищи общали непремнно за него отмстить, и дйствительно, при первомъ случа, угостили одного изъ враговъ Уакера, сдержали свое слово. Оказалось, что они подговорили золотопромышлениковъ противъ Исаака, которому такъ сильно досталось.

Впрочемъ и для нихъ самихъ эта исторія не обошлась безъ непріятностей: одинъ изъ ихъ товарищей, страшный врагъ Робинзона, его сообщникъ по воровству въ вилл, былъ сильно прибитъ Джорджемъ и привязанъ Робинзономъ къ позорному столбу.

Вся шайка была въ отчаяніи: этотъ человкъ былъ ей необходимъ, такъ какъ на разсвт другого дня они отправлялись для исполненія придуманнаго плана противъ Джорджа и Робинзона. Кравлей послалъ одного изъ шайки узнать о томъ, чувствуетъ ли ихъ избитый товарищъ въ себ довольно силы, чтобы на другой день идти съ Чернымъ Уилемъ на трудную и опасную работу. Вопросъ этотъ былъ предложенъ шопотомъ, и отвчали на него тоже шопотомъ.

— Я силенъ, какъ левъ, для мщенія. Скажи нашимъ, что я не соглашусь пропустить завтрашней работы за все золото Австраліи.

Посолъ передалъ этотъ отвтъ Кравлею и Черному Уилю.

— Какая энергія! сказалъ Кравлей съ удивленіемъ.

— Да, хорошо вамъ говорить, замтилъ Черный Уиль. А мн, признаться, не очень-то съ руки, что у меня завтра для такой серьозной и трудной работы будетъ избитый, обезсиленный товарищъ. А что, онъ очень избитъ? остались на немъ какіе нибудь знаки?

— Кажется, что-таки порядочно. Носъ у него страшно разбитъ.

— Я очень этому радъ, теперь мы братья и будемъ жаждать крови за кровь.

— Какъ вы страшно выражаетесь! сказалъ Кравлей, стараясь улыбаться, и между тмъ сильно напуганный. Только я васъ, признаться, не совсмъ понимаю: вдь вы не были въ дл при нападеніи на мистера Леви, и тогда ночью вы тоже успли невредимо убжать, значитъ, на васъ эти люди не оставили никакихъ слдовъ.

— Не оставили? застоналъ съ проклятіями Черный Уиль. Не оставили? Взгляните-ка сюда!

Одного взгляда было довольно. Кравлей страшно поблднлъ и задрожалъ всмъ тломъ.

ХХХШ.

Мы оставили Робинзона и Джема разговаривающими у входа въ палатку капитана.

— Войдите, сказалъ Робинзонъ: — и пожалуйста присматривайте за нашей палаткой когда мы уйдемъ.

Джемъ общалъ капитану исполнить его просьбу.

При этомъ онъ просилъ Робинзона объяснить ему назначеніе протянутыхъ веревокъ въ его палатк. Томъ подробно разсказалъ ему о своей выдумк и о томъ, какъ колокольчики зазвенли надъ головою вора въ ту самую минуту, какъ онъ наступилъ на одну изъ веревокъ.

Джемъ наговорилъ множество похвалъ изобртательности Робинзона.

Капитанъ улыбнулся, но потомъ со вздохомъ сказалъ:

— Нтъ, намъ съ ними все-таки не справиться. Увидите: они скоро опять придумаютъ что нибудь похитре нашего. Это народъ мудреный. И при томъ, они насъ такъ усердно преслдуютъ, что рано или поздно, а будетъ намъ плохо.

— Полноте, капитанъ, зачмъ такъ мало разсчитывать на счастье!

— Джемъ, эти негодяи длали уже много попытокъ и, врно, сдлаютъ еще нсколько. Не всегда же счастье будетъ на нашей сторон, оно перейдетъ наконецъ и къ нимъ, не правда ли? Джемъ, эту ночь опять въ моей палатк былъ мошенникъ.

— Въ этомъ нтъ никакого сомннія, капитанъ.

— И врите ли, Джемъ, я не могу вспомнить хладнокровно, что или этому человку суждено убить меня, или я убью его. Вс вроятности въ эту ночь клонились на мою сторону: веревки были натянуты, у меня былъ тесакъ и револьверъ. И я былъ такъ глупъ, что вздумалъ расправляться тесакомъ, а возьми я револьверъ — мошенникъ былъ бы убитъ. Я сдлалъ ошибку, и теперь этотъ человкъ убьетъ меня. На моей сторон было счастье, и я не умлъ имъ воспользоваться. Очень понятно, что я теперь проиграю.

— Нтъ, нтъ, поспшно отвчалъ Джемъ.— Мы непремнно отъищемъ этого злодя, во что бы то ни стало поймаемъ его. Опишите мн его лицо.

— Не могу, грустно отвчалъ Робинзонъ. Было такъ темно, что я его не могъ разсмотрть. Вотъ его пистолетъ, но что же въ этомъ толку? А если бы былъ хоть какой-нибудь слдъ, хоть самый ничтожный, я непремнно сталъ бы розъискивать, пока не нашелъ бы злодя. Въ томъ-то и бда, что слда нтъ никакого. Что тамъ такое? а? на что это вы такъ смотрите? Да скажите же, что вы тамъ увидали?

— Чего вы хотите? что вы сейчасъ говорили? едва слышно проговорилъ Джемъ. Вдь вы говорили, что вамъ только нужны слды?

— Да.

Робинзонъ подошелъ къ Джему, глаза котораго были устремлены въ одинъ изъ угловъ палатки. Томъ посмотрлъ по направленію его взгляда и въ ту же минуту былъ пораженъ ужасомъ.

— Подымите, Джемъ, сказалъ онъ задыхаясь.

— Нтъ, подымайте сами! вдь вы…

— Нтъ… да!.. вотъ голосъ Джорджа. Онъ не долженъ этого видть. Ахъ, Боже мой, вотъ еще другой.

— Другой?

— Да. Ахъ, опять голосъ Джорджа. Пойдемте, Джемъ. Ради Бога, ни слова объ этомъ Джорджу! Мн нужно поговорить съ вами. Мн даже сдлалось дурно… Впрочемъ, вдь я это сдлалъ защищаясь, и благодарю Бога за это!

— Куда ты такъ спшишь, Томъ? спросилъ Джорджъ.

— Недалеко, хочу пройтись съ Джемомъ.

— Не замшкайся, ужь поздно.

— Хорошо, Джорджъ.

— Какъ это однако худо, Джемъ.

— Это худо? Нисколько. Я бы хотлъ, чтобъ это была его голова. Отдайте ихъ мн, капитанъ.

— Вы хотите ихъ взять на сохраненіе?

— Да, капитанъ. Мало того: я хочу отъискать и отыщу непремнно по нимъ вашего врага. И когда вы вернетесь, то онъ уже будетъ у меня въ плну, въ ожиданіи вашихъ распоряженій. Отдайте же ихъ мн.

— Возьмите, пожалуйста. Я очень радъ отъ нихъ отдлаться. Ахъ, какой у нихъ ужасный видъ!

— Это мн все равно. Я радъ, что вижу ихъ, потому что по нимъ могу открыть вашего врага. Только пусть это будетъ тайной. Не говорите объ этомъ Иду, онъ хорошій малый, но страшный болтунъ. Дайте мн обдлать это дло. Я найду владльца, сказалъ Джемъ, дико смясь.

— Какое будетъ приказаніе на счетъ наказанныхъ, капитанъ? спросилъ Идъ, подходя къ Робинзону.

Робинзонъ подумалъ.

— Отпустить ихъ всхъ, кром одного.

— А что же съ тмъ длать?

— Гмъ! Вколотите столбъ въ своей палатк.

— Слушаю.

— Привяжите виновнаго. Надньте ему ручныя кандалы, и давайте пищи вдоволь.

— А когда его отпустить?

— Завтра въ полдень.

— Все будетъ въ точности исполнено. Но вы потрудитесь сами указать мн, котораго изъ четверыхъ оставить.

Робинзонъ пошелъ съ Идомъ.

— Отвязать этого, сказалъ онъ. И это тотчасъ было исполнено.

— И этого.

— А вотъ этого оставить. Робинзонъ дотронулся пальцемъ до одного изъ виновныхъ. Держать его въ ручныхъ кандалахъ, привязаннымъ къ столбу, до полудня завтрашняго дня, прибавилъ капитанъ.

Оставленный былъ одинъ изъ товарищей Робинзона по воровству въ вилл.

Отъ прикосновенія Робинзона, виновный задрожалъ подъ вліяніемъ ненависти, а отъ приказанія капитана — лицо мошенника вытянулось.

За два часа до восхода солнца, патруль, по приказанію капитана, разбудилъ его, и наши друзья отправились въ лсъ съ провизіей на день, съ одялами, заступами и револьверами. Когда они дошли до лсу, Робинзонъ остановился и сталъ смотрть во вс стороны, не преслдуютъ ли ихъ. Никого не было видно, ночь была совершенно свтлая. Друзья вошли поспшно въ лсъ, который въ начал былъ въ нсколькихъ мстахъ прорубленъ.

— А что, Томъ, ужь не пуститься ли намъ бгомъ?

— Да, придется. Мн хочется какъ можно скоре добраться до кварцовой рки, сухо отвчалъ Робинзонъ.

— Я очень радъ.

И они пробжали съ полмили. Потомъ Джорджъ остановился, и вс пошли шагомъ.

— Что ты все оглядываешься, Томъ?

— Такъ, просто.

— Такъ зачмъ же ты меня напрасно пугаешь?

— Что же мн длать? Я буду оглядываться до самаго разсвта, потому что все буду думать, что за нами гонятся. Ужь теперь меня пріучили постоянно быть на сторож.

— Полно объ этомъ думать. Чего же ты боишься?

— Я ничего не боюсь. Послушай, Джорджъ, лучше однако давай опять бжать.

— Пожалуй, я готовъ, если теб хочется.

И они опять пустились бжать. Такъ добжали они до конца большой дороги, вмсто которой передъ ними очутились дв тропинки. Робинзонъ колебался, и наконецъ ршился выбрать ту тропинку, которая вела на лво. Выборъ оказался неудачнымъ: они скоро очутились въ такомъ густомъ лсу, что едва могли двигаться. Съ большимъ трудомъ пробирались они сквозь него, царапая себ объ сучья то лицо, то руки. Въ такой густот они шли съ полчаса и были въ отчаяніи, потому что потеряла всякую надежду, что этотъ страшно густой лсъ когда нибудь кончится или сдлается рже. Вдругъ восходящее солнце освтило имъ безлсное пространство въ нсколькихъ ярдахъ отъ нихъ: они съ радостью бросились туда. Это былъ чистый лугъ, съ милю длины и съ четверть мили ширины. Наши друзья вскрикнули отъ радости, увренные, что теперь они могутъ выбраться на настоящую дорогу. Впрочемъ, и тутъ скоро встртились неудобства: земля на этой лужайк была до того вязкая отъ недавняго дождя, что они съ каждымъ шагомъ уходили по колно въ грязь. Пришлось снять башмаки и чулки, и пробираться на цыпочкахъ. Дошли они до нсколькихъ тропинокъ, которыя вели въ лсъ. Опять затрудненіе, очень естественное — которую выбрать? Одна изъ безчисленнаго множества показалась нашимъ друзьямъ почему-то надежне другихъ, и они бросились бжать по ней, полные надежды. Тропинка эта привела ихъ къ какому-то ручью, гд она и кончалась. Робинзонъ застоналъ.

— Ахъ, какъ это скучно! сказалъ онъ. Вотъ, напрасно ты не согласился взять Джеки съ нами. Ну, что теперь длать?

— Вернуться.

— Этого я терпть не могу. По моему, лучше пройдти тридцать миль впередъ, чмъ одну назадъ. Ахъ, вотъ что: прекрасная мысль! Переплывемъ-ка ручей. Можетъ быть, найдемъ дорогу по той сторон.

Они переплыли ручей, и наконецъ нашли тропинку, которая прямо отъ ручья вела въ лсъ. Счастливые и нсколько успокоенные этой находкой, они наскоро позавтракали, и опять пошли въ чащу.

Солнце было уже высоко, а Томъ и Джорджъ все еще не выбрались изъ лсу.

— Джорджъ, я ршительно теряюсь, сказалъ Томъ. Въ этомъ лсу ничего не разберешь, тропинокъ пропасть извивается во вс стороны, но что въ этомъ толку, когда не знаешь куда он ведутъ? Мы совсмъ заблудились, и я увренъ, что не выберемся отсюда до ночи.

— Да не отчаявайся, Томъ. Посмотри впередъ. Право, мн кажется, тамъ лсъ становится рже. Врно онъ скоро кончится.

— Напрасно ты на это разсчитываешь. Гд намъ дождаться такого счастья, съ уныніемъ отвчалъ Робинзонъ.

Черезъ нсколько времени они наконецъ очутились на пустомъ мст.

Нельзя было этому не обрадоваться.

— Наконецъ-то! вскричали они.

Но радость продолжалась недолго.

— Нтъ, это не конецъ, сказалъ Робинзонъ. Посмотри, по той сторон опять лсъ. Ахъ, Боже мой, да что это такое? Вдь это опять то же самое вязкое мсто, на которомъ уже мы были сегодня. Джорджъ, не правда ли, вдь мы тутъ проходили еще до завтрака?

— Какіе пустяки ты говоришь, Томъ! съ досадой вскричалъ Джорджъ.

— Нтъ, не пустяки, грустно отвчалъ Робинзонъ. Пойдемъ дальше, мы отыщемъ наши слды, если это тоже самое мсто.

И дйствительно они увидали слды. Джорджъ зашатался.

— Да, это, кажется, въ самомъ дл то мсто, сказалъ онъ. Но если судить по слдамъ, Томъ, то здсь не одни наши слды. Посмотри-ка хорошенько. Мы двое не могли оставить столько слдовъ.

Робинзонъ сталъ внимательно разсматривать землю.

— Это слды троихъ людей: двухъ босикомъ и одного въ сапогахъ съ гвоздями.

— Ну, такъ разв это наши слды?

— Ахъ, Джорджъ, какой ты странный. Вдь у тебя есть глаза, погляди хорошенько на это мсто. Разв это не то же самое, которое мы переходили до завтрака? Разумется, это оно.

— Да, дйствительно, мсто то самое. Но я не понимаю, отчего же тройной слдъ?

— А я понимаю, сказалъ Томъ. Третій слдъ сдланъ посл насъ.

— Въ этомъ-то нтъ никакого сомннія. Ну, такъ что же изъ этого слдуетъ?

— Какъ что?

— Ну, да что же?

— Это значитъ, что насъ съ тобой преслдуютъ.

Джорджъ нсколько смутился, но потомъ сказалъ:

— Да разв не могъ человкъ пройти здсь просто, безъ всякой цли гнаться за нами, преслдовать насъ?

— Нтъ. Съ другими это могло бы быть, но не съ нами. За нами гонятся, это врно, серьёзно сказалъ Робинзонъ. Джорджъ, мн это наконецъ страшно надоло. Пора это кончить. Мы должны доказать этимъ негодяямъ, что они преслдуютъ не овецъ, а львовъ. Заряженъ ли твой револьверъ?

— Заряженъ.

— Такъ пойдемъ!

И Робинзонъ бросился бжать по прежнимъ слдамъ. Джорджъ бжалъ возл него, глаза его сверкали отъ волненія. Наконецъ друзья дошли до ручья. Робинзонъ показалъ Джорджу, что и по другой сторон ручья виднлись слды ихъ преслдователя.

Наши несчастные герои, не теряя присутствія духа и съ револьверами на готовъ, вторично перешли ручей и опять вошли въ лсъ.

— Джорджъ, сказалъ Томъ тихо. Мы не можемъ заснуть въ этомъ лсу: я вполн увренъ, что намъ перержутъ горла. Но я до ночи буду или вн опасности, или въ могил, потому что не стоитъ и жить, окруженному врагами. Шш… шш… Тише. Ты не долженъ говорить со мной иначе, какъ шопотомъ.

— Хорошо! прошепталъ Джорджъ.

— И не шумть кустами, а пробираться осторожно.

— Хорошо, опять прошепталъ Джорджъ. Только ты объясни мн, Томъ, къ чему ведутъ эти предосторожности? Что ты будешь длать?

— Я буду преслдовать нашего преслдователя! зашиплъ Робинзонъ съ яростью.

Онъ быстро устремился по тропинк. Револьверъ его былъ на готовъ, уши наострены, глаза горли огнемъ, зубы были стиснуты.

Джорджъ шелъ вслдъ за нимъ молча и осторожно, тоже съ револьверомъ на готовъ.

Пока наши друзья преслдовали своего преслдователя, идя по прежнимъ своимъ слдамъ, съ нахмуренными бровями, съ раздраженными нервами, съ сердцами, переполненными гнвомъ и горечью,— весь лсъ вдругъ покрылся мракомъ,— стало темнть и темнть. Теплый втеръ смнился холоднымъ, пронзительнымъ, который сначала шумлъ, потомъ завывалъ и наконецъ сталъ страшно ревть и гнуть самыя большія и толстыя деревья.

Все предвщало сильную бурю.

XXXIV.

Въ этотъ же самый день, посл обда, мистеръ Леви приходилъ спрашивать Джорджа Фильдинга.

Старикъ-еврей везд его искалъ, спрашивалъ у нсколькихъ золотопромышленниковъ, не знаютъ ли они гд Джорджъ, но никто не могъ ему отвчать на это. Наконецъ Джемъ увидалъ мистера Леви и сказалъ ему все, что слышалъ отъ Робинзона и Фильдинга о ихъ намреніи.

Узнавъ, что они ушли и не вернутся ране, какъ черезъ нсколько дней, Исаакъ вздрогнулъ, и выразилъ такое сожалніе, такую досаду, что Джемъ удивился и не могъ понять что это значитъ.

Подумавъ нсколько, старикъ попросилъ Джема къ себ въ палатку, написалъ тамъ письмо, и отдавая его Джему, сказалъ:

— Молодой человкъ, умоляю васъ отдать это письмо Джорджу Фильдингу въ ту самую минуту, какъ онъ вернется сюда. И зачмъ это онъ ушелъ, не повидавшись со мной! Ахъ, какъ жаль! Сердце мое полно самыхъ дурныхъ предчувствій!

— Напрасно, сэръ, сказалъ Джемъ, удивленный глубокимъ чувствомъ, выражавшимся въ лиц и голос стараго еврея. Не безпокойтесь, будьте уврены, что Джорджъ получитъ ваше письмо тотчасъ же, какъ только вернется. Даю вамъ слово.

Леви поблагодарилъ Джема.

Потомъ, обращаясь къ Натану, еврей сказалъ:

— Сними палатки, сбери нашихъ, и отправимся.

— Какъ, сэръ, вы насъ оставляете?

— Да, молодой человкъ, сейчасъ же.

— Мн очень жаль. Капитанъ наврное тоже будетъ очень жалть о васъ, а его другъ тмъ боле, потому что вы сами такъ о немъ заботитесь.

— Надюсь, мы съ нимъ не долго будемъ въ разлук, сказалъ старикъ своимъ нжнымъ, музыкальнымъ, восточнымъ выговоромъ: — не очень долго, если вы сдержите слово, и отдадите молодому человку мое письмо. Пусть хранитъ его Богъ Авраама, Исаака и Іакова!

— Аминь!— сказалъ грубый Джемъ, потому что почтенное лицо старика сіяло набожностью. Въ выраженіи его голоса слышалась теплая молитва.

Вдругъ въ голов Джема блеснула непріятная мысль.

— А кто же будетъ покупать золотой песокъ, когда вы удите? спросилъ онъ.

— Христіанскіе купцы, отвчалъ Исаакъ очень равнодушно.

— Да вдь они такіе жиды! необдуманно вскричалъ Джемъ. То-есть… какъ это сказать?… я хочу сказать…

И какъ ни былъ грубъ Джемъ, однако онъ сильно смутился отъ своей неосторожности, и стоялъ какъ вкопанный на мст.

— Я знаю, что вы хотите сказать, грустно отвчалъ Исаакъ. Но каковы бы ни были ваши христіанскіе купцы, а вамъ все-таки придется теперь торговать съ ними, потому что другихъ не будетъ. Меня же вчера здсь оскорбили: гнались за мной, схватили меня, били, поругались надо мной. Я не стану больше торговать тамъ, гд былъ такъ жестоко обиженъ. Если не хотли умть меня цнить, то значитъ, могутъ обойтись безъ меня.

— Разбойники, кричалъ Джемъ, злоди! Однако мистеръ Леви, вдь на васъ напали не порядочные золотопромышленники, а всякій сбродъ, негодяи, на которыхъ не стоитъ обращать вниманія. Такъ вы врно простите это.

— Я никогда не прощаю, спокойно отвчалъ мистеръ Леви.

XXXV.

Поднялась страшная мятель, и пошелъ такой сильный снгъ, что Джемъ принужденъ былъ спасаться въ свою палатку. Скоро къ нему присоединился и Джеки, а это можетъ служить самымъ лучшимъ доказательствомъ силы бури, потому что дикарь считалъ величайшимъ наказаніемъ быть не на воздух, только самая невыносимая погода могла вогнать его въ палатку.

Вдругъ Джемъ былъ пораженъ страшнымъ, жалобнымъ крикомъ, который слышался все ближе и ближе, и наконецъ къ нему въ палатку вбжала женщина. Она похожа была скоре на огромную массу снга, чмъ на живое созданіе, такъ ее занесло огромными хлопьями снга съ ногъ до головы.

— Охъ, охъ, охъ, вопила Мери Догерти.

Джемъ спросилъ что съ ней, о чемъ она охаетъ. Тогда Мери услась и, продолжая охать, говорила:

— Охъ, охъ, охъ, капитанъ! бдный капитанъ! что бы мн для тебя сдлать? кого бы найдти, кто бы тебя спасъ? Ты такъ много длалъ добра бдной Мери, что она бы теперь готова была отдать свою жизнь, чтобы спасти твою. Капитанъ! Капитанъ!

— Капитанъ! вскричалъ Джемъ съ испугомъ. Да разв съ нимъ что-нибудь случилось?

— Онъ лежитъ окоченлый въ темномъ, кровавомъ Лсу. Охъ! отвратительные убійцы! Охъ! что я буду длать! Ахъ, капитанъ, охъ! охъ!

— Послушай, перестань выть да охать, закричалъ Джемъ въ сильномъ волненіи, а лучше разскажи все спокойно. Ну, въ чемъ дло?

Испуганная рзкимъ тономъ Джема, Мери Догерти разсказала ему исторію, которую слышалъ и видлъ наканун одинъ Ирландецъ. Она все-таки продолжала плакать и вздыхать, и этимъ очень часто прерывала свой разсказъ, но Джемъ уже на этотъ разъ не кричалъ на нее, потому что ему было не до того. Разсказъ этой женщины былъ такъ ужасенъ, такъ поразителенъ, что онъ произвелъ на грубаго Джема такое же впечатлніе, какъ и на чувствительную Мери. Джемъ узналъ, что въ эту минуту его другъ лежалъ уже мертвый въ сосднемъ лсу.

Нсколько минутъ Джемъ сидлъ недвижимъ отъ такого печальнаго извстія. Но потомъ онъ пришелъ въ себя, всталъ, зарядилъ двухствольное ружье Робинзона пулями и сердито сказалъ Мери Догерти:

— Полно плакать и ломать себ руки. Вдь этимъ не поможешь. Я иду, или спасти капитана, или отмстить за него.

— Ахъ, Джемъ, возьми съ собой Джеки. Дикіе такъ хорошо знаютъ эти адскіе лса, гораздо лучше, чмъ наши молодцы. Пожалуйста, возьми его.

— Да, я его непремнно возьму съ собой. Слышишь, Джеки: ты долженъ научить меня, какъ найдти бднаго нашего капитана и его товарища, если они живы.

— Если они живы, Джеки ихъ очень скоро найдетъ…. если они умерли, Джеки ихъ все-таки найдетъ.

Отчаяніе Ирландки возобновилось съ новою силою при этихъ словахъ дикаря: значитъ, и онъ допускаетъ возможность того, что капитанъ уже убитъ.

— А что ты сдлаешь съ ихъ врагами… съ этими злодями…. что ты съ ними сдлаешь? спросилъ Джемъ, посинвшій отъ бшенства.

Отвтъ Джеки заставилъ Мери вскрикнуть отъ ужаса и даже на минуту потрясъ желзные нервы Джема. Какъ только Ирландка начала свой разсказъ, дикарь слъ на землю, обернувшись спиной къ присутствующимъ, и такъ быстро разрисовалъ себ лицо воинственной краской своего племени, что никто этого и не примтилъ. Нтъ возможности описать какое страшное, зврское выраженіе придавали эти краски лицу дикаря. Онъ всталъ и однимъ прыжкомъ очутился на средин палатки: можно было подумать, что это самъ дьяволъ, только что вырвавшійся изъ ада. Лицо и осанка Джеки выражали необыкновенную важность и торжественность, онъ скрестилъ свой томагаукъ и узкій деревянный щитъ, чтобы этимъ дать своему отвту значеніе не простаго общанія, а обта священной войны. Потомъ онъ сказалъ:

— Калингалунга убьетъ ихъ и выпьетъ ихъ кровь.

Калингалунга бросился изъ палатки и Джемъ пошелъ за нимъ.

Снгъ все еще падалъ огромными хлопьями, было совершенно темно, и Джемъ ничего не видлъ, не понималъ куда дикарь его ведетъ, но все-таки смло шелъ за нимъ, питая довріе къ его необыкновенной смтливости.

Такимъ образомъ они шли часовъ пять. Наконецъ снгъ пересталъ падать, погода прояснилась, стало свтло. Джемъ очень удивился, что лсъ, который бы долженъ былъ быть у него по правую руку, очутился по лвую. Въ мил отъ опушки лса былъ расположенъ станъ туземцевъ. Наши путешественники были еще далеко отъ него, какъ въ немъ началась страшная суматоха и шумъ.

— Отчего это они вдругъ пришли въ такое смятеніе? спросилъ Джемъ.

Джеки улыбнулся и указалъ на свое лицо.

— Калингалунга расписанъ для войны, сказалъ онъ.

— Издалека же они это увидали, замтилъ Джемъ. Зоркіе у нихъ глаза, нечего сказать.

Черезъ минуту десятка два черныхъ фигуръ подбжали въ сильномъ волненіи къ Джему и Джеки. Глаза дикарей блестли какимъ-то страшнымъ огнемъ, лица ихъ выражали недоумніе.

Калингалунга скоро ихъ успокоилъ, объявивъ имъ, что онъ расписанъ по воинственному для частной, а не для народной вражды. Подробностей однако онъ имъ никакихъ не передалъ. Понятно, что онъ, какъ страстный охотникъ, не хотлъ указать другимъ на слды своей добычи.

Джеки распрашивалъ всхъ въ лагер, не выходили ли изъ лсу Джорджъ и Робинзонъ. Онъ подробно описывалъ дикарямъ ихъ наружность, но вс отвчали единогласно, что такіе люди не выходили изъ лсу.

— Они въ лсу, ршительно сказалъ Джеки посл распросовъ.

Дикарь распорядился, чтобы развели огонь и уговорилъ Джема высушить свое платье и закусить. Потомъ, поручивъ Джема двумъ своимъ женамъ, Джеки бросился въ лсъ.

Джемъ, согрвшись и сытно поужинавши, крпко заснулъ. На разсвт кто-то положилъ ему руку на плечо, онъ проснулся и увидлъ передъ собой Калингалунга.

— Ни одного слда не видно на снгу, сказалъ онъ.

— Нтъ? Такъ тмъ лучше: значитъ, ихъ нтъ въ лсу.

Дикарь повсилъ голову.

— А мн кажется, что они въ лсу, сказалъ онъ съ важностью.

Джемъ застоналъ.

— Значитъ, они лежатъ гд нибудь мертвые, но ихъ не видно, потому что занесло снгомъ.

Калингалунга погрузился въ размышленіе, потомъ сказалъ:

— Вдь никакихъ слдовъ не видно, ничего наврное неизвстно? такъ что же толковать о томъ, чего не знаешь.

Джемъ былъ совершенною противоположностью Джеки: на лиц Джема выражалось бшенство и нетерпніе, между тмъ какъ дикарь говорилъ совершенно хладнокровно и наконецъ чрезвычайно флегматически объявилъ, что онъ теперь ляжетъ уснуть.

Дикарь дйствительно легъ спать, но распорядился предварительно, чтобы жены его разбудили, какъ только снгъ начнетъ таять. Снгъ началъ таять въ полдень, и тогда Джеки разбудили. Онъ наскоро закусилъ, далъ Джему томагаукъ и вмст съ нимъ отправился въ лсъ.

Съ той минуты, какъ дикарь пошелъ на работу, все его хладнокровіе исчезло. Онъ шелъ не останавливаясь: для него не было никакихъ препятствій. Коли кусты были часты къ верху, а рдки къ низу, то онъ бросался на брюхо и ползъ, извиваясь какъ змя. Если лсъ былъ частъ и сверху и снизу, онъ быстро прорубалъ его и прочищалъ себ свободный путь. Если лсъ становился вдругъ непроходимымъ, дикарь тотчасъ бралъ въ сторону и, съ помощью необыкновеннаго инстинкта, опять выбирался на прямую дорогу. Долго они шли такимъ образомъ. Было около пяти часовъ. Калингалунга до крови исцарапался, а Джемъ изорвалъ себ все платье въ лохмотья и страшно усталъ. Онъ только что хотлъ сказать дикарю, что пора перестать искать напрасно, что слдовъ нигд нтъ и что они должны отказаться отъ своего намренія, какъ вдругъ Калингалунга остановился и указалъ на землю, говоря:

— Слды.

— Чьи?

— Башмака благо человка.

— Одного только человка?

— Да.

Джемъ вздохнулъ.

— Это плохо, Джеки. Я тутъ подозрваю что нибудь недоброе.

— Иди за мной, только не очень близко, тихо отвчалъ дикарь.

И онъ опять началъ извиваться по всмъ направленіямъ, какъ змя. Онъ пристально разсматривалъ слды, и съ легкостью зми, скользилъ по нимъ.

Джемъ повиновался ему и шелъ въ отдаленіи. Вдругъ Джеки остановился и сталъ манить къ себ Джема, который подошелъ и увидлъ, что дикарь, широко раздувая ноздри, что-то нюхалъ въ воздух.

— Что ты слышишь?

— Блый человкъ жегъ вамбилоа.

— Да почемъ же ты знаешь?

— Это дерево пахнетъ очень сильно и на далекое разстояніе, когда его жгутъ.

— Почемъ же ты знаешь, что жегъ именно блый человкъ?

— Черный никогда не станетъ жечь этого дерева, его не хорошо жечь,— оно нужно для кладбища.

Дикарь отрзалъ себ прядь волосъ и поднялъ ихъ, чтобы убдиться въ направленіи втра. Потомъ онъ сдлалъ зарубку на дерев, чтобы замтить то мсто, гд напалъ на слды, и наконецъ бросился бжать совсмъ въ другую сторону, туда, гд запахъ слышался все сильне и сильне.

Долго шли они, руководимые запахомъ, пока наконецъ онъ сдлался чрезвычайно силенъ. Тогда Джеки остановился и разными знаками показывалъ Джему, чтобы тотъ остался на мст, а не шелъ вслдъ за нимъ. Джемъ однако согласился на это только тогда, когда дикарь ему поклялся, что онъ вернется за нимъ.

И Калингалунга исчезъ между деревьями. Горе врагу его,— дикарь не напрасно расписалъ себя.

XXXVI.

Кто-то преслдовалъ Робинзона и Джорджа, а они преслдовали своего преслдователя.

Об стороны съ жаромъ приготовлялись къ битв, каждый былъ увренъ, что останется побдителемъ.

Вдругъ втеръ перемнился и пошелъ снгъ. Огромныя хлопья покрыли землю и об стороны сбились съ пути и со слдовъ. Погода сдлалась такая ужасная, что наши друзья только и думали объ убжищ. Они набросили себ на головы одяла и бгали взадъ и впередъ, отыскивая себ гостепріимное дерево для пріюта. Наконецъ они нашли старое дерево съ громаднымъ стволомъ, который футовъ на десять отъ земли раздлялся надвое и образовывалъ дупло. Джорджъ и Робинзонъ забрались туда. Робинзонъ всегда носилъ при себ гвозди, онъ прибилъ ими одяла къ обимъ концамъ раздвоившагося ствола дерева, и такимъ образомъ устроилъ себ ширмы. Потомъ они вынули свою провизію и съ аппетитомъ поужинали.

Вдругъ ихъ испугалъ страшный взрывъ, какъ бы выстрлъ. Робинзонъ всталъ посмотрть въ чемъ дло и увидлъ, что огромная втвь сосдняго дерева отломилась отъ ствола, съ страшнымъ трескомъ, отъ слишкомъ большаго количества снга, который на нее нанесло.

Робинзонъ успокоилъ Джорджа, разсказавъ ему отчего произошелъ шумъ. Впрочемъ, они вскор по невол къ этому привыкли, потому что эти явленія становились все чаще и чаще, и грозные звуки безпрестанно нарушали тишину мрачнаго лиса.

Все окружающее наводило на друзей невольный страхъ, они инстинктивно прижались другъ къ другу, и утомленные дневной ходьбой, оба заснули, несмотря на опасность, которая ихъ окружала.

Въ привычный часъ, до восхода солнца, Робинзонъ проснулся и выглянулъ изъ-за одяла.

Онъ толкнулъ Джорджа.

— Джорджъ, вставай скоре. Мы теряемъ золотое время.

— Что такое?

— Вставай, говорю теб. На неб есть кормчій, который спасетъ насъ, выведетъ изъ этой проклятой бездны, если только опять погода не испортится.

Джорджъ взглянулъ по направленію пальца Робинзона, и увидлъ на неб ярко сверкающія звзды.

Друзьямъ стало легче на душ.

XXXVII.

— Джорджъ, сказалъ Томъ серьёзно, эти серебряныя звзды спасутъ насъ, если только намъ есть спасеніе. Пойдемъ, Джорджъ. Ты имлъ бы полное право размозжить мн голову, на мстъ, твоимъ револьверомъ, за то, что я проспалъ эти дорогіе часы ночи. Мы могли бы уже теперь выбраться изъ проклятой западни.

И друзья наши опять отправились путешествовать по лсу при звздномъ свтъ. Вся дорога превратилась какъ бы въ замерзшую рку. Кусты сгибались отъ огромной тяжести снга, который обваливался массами на путешественниковъ.

— Смотри, Джорджъ, береги револьверъ, чтобъ не подмочить его. Я увренъ, что намъ придется употребить его въ дло.

Робинзонъ велъ Джорджа по указанію созвздія Южнаго Креста, но какъ только оно на минуту затмвалось облаками, друзья наши сбивались съ пути, и нападали на него опять только при новомъ появленіи Южнаго Креста. Робинзонъ и Джорджъ поняли, какъ трудно держаться прямой дороги въ Австралійскомъ лсу. На каждомъ шагу лсъ оказывался непроходимымъ и тогда имъ приходилось длать ярдовъ четыреста въ сторону, для того, чтобы сдлать впередъ не боле тридцати или сорока ярдовъ.

Такъ друзья наши по немногу подвигались впередъ до восхода солнца.

— Вотъ опять собьемся съ пути, сказалъ Робинзонъ. Посмотри, какой туманъ.

— Постой, Томъ, не сдлать ли намъ тоже, что длаетъ Джеки?

— Что такое?

— Да сдлаемъ зарубки на этихъ деревьяхъ, чтобы замтить то мсто, до котораго насъ руководила звзда.

— И прекрасно. Это отличная мысль, Джорджъ.

— Джеки всегда такъ длаетъ.

— Скорй за ножи, Джорджъ, и примемся за дло.

— А мы не будемъ сегодня завтракать, Томъ?

— Нтъ, не завтракать и не обдать, пока не выберемся изъ лсу.

И наши несчастные друзья продолжали то идти, то бжать, то ползти, иногда надясь, иногда отчаяваясь. Наконецъ въ пять часовъ по-полудни, Джорджъ и Робинзонъ, терзаемые голодомъ, въ одежд, превращенной въ лохмотья, съ руками и лицомъ исцарапанными до крови, дошли до нсколькихъ деревьевъ, на которыхъ были сдланы зарубки. Друзья обмнялись такимъ взглядомъ, который нельзя описать словами. Это были т самыя деревья, на которыхъ они сдлали зарубки двнадцать часовъ тому назадъ!

Несчастные молчали — каждый изъ нихъ понималъ, что чувствуетъ другой. Кровь застыла въ ихъ жилахъ, путешественники видли, какъ велика опасность. Они прежде слышали разсказы о несчастныхъ, которые заблуждались въ лабиринт Австралійскихъ лсовъ и пропадали на всегда, но теперь только могли Томъ и Джорджъ понять, до чего вроятны эти разсказы.

— Мы можемъ здсь приссть и отдохнуть, потому что все равно: до ночи ничего не успемъ сдлать хорошаго. Что съ тобой, Джорджъ? Теб какъ будто не здоровится?

— Да, мн дурно.

— Что же у тебя болитъ?

— Желудокъ: сосетъ точно змя.

— Бдный Джорджъ! сказалъ Томъ ласково. Изъ этого видно, что ты никогда не испыталъ, что значитъ быть сутки безъ пищи.

— Нтъ, ни разу въ жизни, Томъ.

— А мн такъ это случалось. И я, какъ опытный человкъ, научу тебя что длать, какъ помочь горю. Когда хочешь сть, да нечего, такъ нужно спать. Ложись-ка и спи, пока опять не взойдетъ Южный Крестъ.

— Какъ? спать въ нашихъ мокрыхъ платьяхъ?

— Нтъ, мы разведемъ огонь и высушимъ ихъ.

И друзья развели огонь, высушили одяла и согрлись сами.

— Джорджъ, я взялъ съ собой дв сигары. Ихъ должно намъ стать на два дня.

— Оставь ихъ для себя, Томъ. Вдь я не большой охотникъ курить.

Робинзонъ грустно улыбнулся.

— А? ты думаешь, что я предлагаю теб ихъ курить? Нтъ, ихъ нужно жевать. Конечно, сытъ отъ этого не будешь, но по крайней мр желудокъ не будетъ ныть. Ты долженъ употреблять вс возможныя средства, чтобы сохранить свою жизнь для Сусанны.

— Такъ дай мн сигару, Томъ, я буду ее жевать. Благодарю тебя за совтъ. Ты полезный товарищъ въ несчастіи. Ты не повришь, какъ мн больно, что я вовлекъ тебя въ такую бду.

— Полно, Джорджъ, не говори этого. Истинные товарищи, каковы мы съ тобой, никогда не должны ни въ чемъ упрекать другъ друга. Они и сражаются, и падаютъ вмст. Еще слава Богу, что очень хорошо гретъ, Джорджъ.

— Да, гретъ-то хорошо, но то худо, что на огн нашемъ ничего не жарится. Я далъ бы сотню фунтовъ за кусокъ баранины.

Друзья сидли у огня, какъ жертвы, и молча жевали сигары. Мрачныя предчувствія томили ихъ.

Въ скоромъ времени Джорджа стало клонить ко сну и Робинзона тоже, Джорджъ заснулъ, но Робинзонъ сильно боролся съ Морфеемъ, потому что допускалъ возможную близость враговъ и ежеминутную опасность для жизни Джорджа и своей. Онъ старался какъ можно бодре держать голову и таращилъ глаза чтобы не задремать. Вдругъ онъ увидлъ, какъ бы въ рамк листьевъ, страшное лицо, которое пристально на него смотрло. Оно все было расписано красною, голубою и блою краскою.

— Вставай, Джорджъ, закричалъ Робинзонъ, на насъ напали.

И черезъ минуту оба друга были на ногахъ, прицлившись револьверами. Листья раздались и изъ-за нихъ выскочило такое дьявольское лицо, какого имъ никогда не случалось видть. Впрочемъ друзьямъ показалась знакомою фигура этого человка, а когда онъ заговорилъ, то они тотчасъ узнали кто это. Голосъ его прозвучалъ какъ музыка въ ушахъ нашихъ путешественниковъ.

— Ахъ, милый Джеки, закричалъ Джорджъ. Ну, кто бы могъ подумать, что это ты. Самъ Богъ послалъ тебя къ намъ! Здравствуй! Какъ твое здоровье?

— Джеки теперь не Джки: онъ очень гнвенъ и росписалъ себя для войны. Калингалунга, благодарю васъ, здоровъ. Теперь я пойду за блымъ человкомъ, приведу его сюда.

И дикарь исчезъ.

— За кмъ онъ пошелъ? Ужь не за тмъ ли, который насъ преслдовалъ.

— Врно такъ. Изъ этого ты видишь, Томъ, что это былъ не врагъ.

Джеки вернулся съ Джемомъ, который отъ радости, что увидлъ друзей здравыми и невредимыми, не зналъ что длать. Онъ долго махалъ шляпой въ воздух и наконецъ взбросилъ ее на дерево. Потомъ онъ сталъ танцовать, выдлывать никогда невиданныя па и пть торжественную псню безъ всякаго смысла. Въ ней только было слышно: Ри-толь-де-ридди-идди-доль.

Продлавъ все это, онъ поздоровался съ Джорджемъ и Робинзономъ.

— Это славно. Какъ это хорошо съ твоей стороны, Джемъ, что ты позаботился объ насъ, а главное, что привелъ съ собою Джеки.

— Да, дйствительно мы вамъ очень благодарны, Джемъ, сказалъ Джорджъ съ чувствомъ. Вы спасли жизнь двоихъ людей.

— А если бы не спасъ, то не моя бы была вина.

Джорджъ. Ахъ, Джеки, какъ я голоденъ: вдь я цлыя сутки ничего не лъ.

Калингалунга. Глупый ты человкъ: сидишь въ лсу голоднымъ! Въ лсу пищи всегда много.

Джорджъ. Неужели? Такъ, ради Бога, поди, принеси.

Калингалунга. Зачмъ идти? Пища здсь.

Онъ подошелъ къ тому дереву, у котораго стоялъ Джорджъ, показалъ ему наростъ на кор, сдлалъ на немъ два надрза своимъ тамагаукомъ, вынулъ огромнаго благо червяка и подалъ его Джорджу. Джорджъ съ отвращеніемъ отвернулся, а дикарь засмялся, самъ сълъ червяка и долго облизывалъ губы.

Между тмъ зоркіе глаза дикаря увидли еще другую добычу.

— Въ этомъ дерев хорошій обдъ, сказалъ онъ, указывая блымъ людямъ на царапины поверхъ коры.

Потомъ онъ имъ показалъ, что въ обратную сторону этихъ царапинъ не было.

— Это значитъ, что на дерево влзла двуутробка и назадъ не спускалась, а то были бы и въ эту сторону царапины, сказалъ Джеки.

Вс удивлялись смтливости дикаря.

— Такъ двуутробка на дерев, прибавилъ онъ. Черезъ минуту Джеки уже былъ на дерев, и прыгалъ съ одной втви на другую, какъ обезьяна. Наконецъ, на вершин дерева онъ нашелъ дупло.

— Взбросьте Калингалунг камень, сказалъ онъ, тогда онъ скоро найдетъ двуутробку.

Камня нигд не могли найти, Робинзонъ, мучимый голодомъ, бросилъ ввергъ небольшой кусокъ золота, который былъ у него въ карманъ. Дикарь поймалъ его и бросилъ въ дупло. Потомъ онъ сталъ внимательно прислушиваться, и слышалъ какъ золото ударялось о дерево то тутъ, то тамъ, и вдругъ звукъ прекратился. Джеки сейчасъ же бросился къ тому мсту, гд остановилось золото, ощупалъ его рукою, сдлалъ глубокій надрзъ своимъ томагукомъ и вытащилъ большую, двуутробку, которая страшно кричала и царапалась, предчувствуя свой близкій конецъ. Дикарь тотчасъ же убилъ ее и бросилъ съ дерева добычу блымъ людямъ.

Робинзонъ скоро распорядился съ ней, какъ слдуетъ, черезъ нсколько секундъ она жарилась на горящемъ костр.

— Джемъ, посмотрите-ка сюда, Джемъ! Да что вы томъ караулите, какъ часовой.

— Что вамъ до меня за дло? отвчалъ сухо Джемъ. Вы себ тамъ занимайтесь вашимъ жаркимъ, а я буду заниматься дломъ.

И Джекъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ съ ружьемъ на готов, и все время глядлъ въ чащу лса.

Робинзонъ опять сталъ приставать къ. Джему съ распросами, изъ-за чего онъ такъ безпокоится, но Джемъ, отвчалъ только:

— Обдайте, капитанъ, вамъ нужно обдать. Потомъ я вамъ сообщу одно замчаніе. А покуда не мшаетъ принять предосторожности въ такомъ страшномъ лсу, какъ этотъ.

Добычу дикаря уничтожили мгновенно и съ аппетитомъ.

— Это очень вкусно, сказалъ Джорджъ, повши. Похоже вкусомъ на хорошо приготовленнаго кролика. Ахъ, какъ, я радъ, что полъ, теперь я совсмъ другой человкъ.

— И я тоже. Да здравствуетъ Джеки!

— Теперь я пообдалъ, Джемъ. Разсказывайте вашу исторію. Зачмъ вы здсь? Конечно, вы славный малый, но не могло же вамъ придти въ голову, что мы заблудились, что можемъ здсь погибнуть, такъ чтобы вы сказали себ: возьму-ка я Джеки, да и выручу ихъ.

— Вы совершенно правы, капитанъ, мн не могло это придти въ голову ни съ того, ни съ сего. Но вотъ какъ было дло: теперь, когда вы закусили и подкрпили свои силы, я могу смло разсказать вамъ все.

— Да скорй, пожалуйста, въ чемъ же дло?

— Прежде всего: знайте, капитанъ, что здсь въ лису бродитъ негодяй съ двуствольнымъ ружьемъ, чтобы размозжить вамъ голову.

— Чортъ возьми, вскричалъ Робинзонъ, вставая,

— И вамъ, фермеръ.

— По чемъ вы знаете? спросилъ Джорджъ, не трогаясь съ маета.

— А вотъ, я вамъ сейчасъ все разскажу. Мери Догерти, во время жители, прибжала ко мн вся въ снгу, и кричала, что вы убиты, что вы погибли, что злодй лишилъ васъ жизни. Она горько плакала и разсказала мн, какъ одинъ Ирландецъ, ея двоюродный братъ, слышалъ, въ трактир Бивенса, разговоръ двухъ мошенниковъ, которые сбирались обворовать васъ. Одинъ взялъ это дло на себя, а другой давалъ ему пятьдесятъ фунтовъ. Ирландецъ видлъ въ щелку, какъ мошенникъ взялъ отъ товарища деньги и положилъ ихъ въ маленькій ящикъ, который онъ спряталъ за пазуху.

— Этотъ билетъ былъ цна крови нашей, сказалъ Робинзонъ. Ахъ, гнусные негодяи! Скажите же, Джемъ, кто это были такіе. Скажите мн только, кто они были?

— Да Ирландецъ ихъ не знаетъ.

— Ну, да. Это вчно такъ. Дураки! никогда не знаютъ, что нужно.

— Постой же, капитанъ. Есть слды, по которымъ можно все узнать.

— Какіе же? какіе?

— Какъ только негодяй спряталъ билетъ, онъ сказалъ другому: я тебя надулъ славно, я бы самъ согласился дать пятьдесятъ фунтовъ, чтобы это сдлалось. Погляди, сказалъ онъ. Я поклялся отнять по жизни за каждый изъ нихъ. И при этомъ, капитанъ, прибавилъ Джемъ, понижая голосъ, мошенникъ, говорятъ, поднялъ свою правую руку…

— А! да! да! да!

— На ней… недоставало двухъ пальцевъ.

— А!

— Значитъ, эти два пальца т самые, которые вы отрубили тесакомъ въ ту ночь, когда сдлано было нападеніе на вашу палатку.

— Что это такое? Томъ, ты мн этого не говорилъ? Отчего не сказалъ ты мн этого? вскричалъ Джорджъ.

— Они у меня въ карман и теперь.

— У тебя въ карман!..

Джорджъ съ ужасомъ отодвинулся отъ Джема.

— Да, они завернуты въ серебряную бумажку. И я ихъ буду носить, пока не найду ихъ хозяина и не примрю ихъ къ его рук, пока не увижу, что его застрлятъ или повсятъ!

Джорджъ. Джеки, покажи намъ, пожалуйста, какъ намъ выбраться изъ этого лса.

Калингалунга согласился, но взялъ съ собой пепелъ сожженнаго вамбилоа.

Робинзонъ отвелъ Джема въ сторону.

— Напрасно вы сказали объ этомъ при Джордж. Теперь онъ будетъ имть къ вамъ отвращеніе.

— Да Богъ съ нимъ. Это скучно, что онъ такъ брезгливъ, это никуда не годится. Однако, капитанъ, неужели вы уйдете изъ лсу, не поймавши этого негодяя, который за вами гоняется?

— Да, намъ лучше уйдти. Это будетъ гораздо благоразумне, хотя насъ и четверо, а онъ одинъ, но двуствольное ружье — вещь опасная въ темномъ лсу. Съ этимъ шутить нечего. Мы перехитримъ врага и очень мирно вернемся въ лагерь. Онъ тоже вернется, потому что не будетъ знать, что у насъ есть такой врный признакъ — отъискать его. Онъ ничего не будетъ бояться, а мы тутъ-то его и захватимъ. Пригвоздимъ его вмст съ его пятидесяти-фунтовымъ билетомъ, а потомъ повсимъ.

И вся компанія двинулась, предводительствуемая Калингалунгой, который несъ пепелъ.

— Зачмъ онъ это несетъ съ собой?

Дикарь услыхалъ этотъ вопросъ, и сказалъ:

— Калингалунга несетъ это на кладбище.

Долго шла наши путешественники, какъ вдругъ Джеки остановился и голосомъ, полнымъ ужаса, сказалъ:

— Кладбище.

Наши путешественники увидали такое дивное мстоположеніе, что вскрикнули отъ восторга. Они никакъ не подозрвали въ здшнемъ лсу такой великолпной мстности. Это была огромная площадь, кругомъ обнесенная акаціями. Виднлось множество могилъ, изъ которыхъ каждая отдльно была окружена акаціями, сверхъ того каждая была такъ усяна цвтами, что скоре походила на цвтникъ, нежели на могилу. Тутъ были погребены не простые смертные, а только самые храбрые, самые знаменитые воины и герои изъ племени Калингалунга. Племя это пользовалось нкогда громкой славой, и теперь только пришло въ упадокъ.

Блымъ людямъ такъ понравился этотъ садъ смерти, что они съ восторгомъ хотли было расположиться въ немъ отдохнуть.

Но Калингалунга объявилъ имъ очень грозно, что если они не послушаются его и войдутъ во внутреннюю часть ограды, то онъ ихъ броситъ однихъ въ лсу.

Разумется, угроза была слишкомъ сильна, никто не осмлился, вопреки ей, нарушить желаніе дикаря.

Джеки просилъ своихъ спутниковъ не говорить ни слова, и самъ молча, съ поникшей головой, ходилъ вокругъ кладбища и посыпалъ пепелъ. Лицо дикаря выражало при этомъ такое благоговніе, такую торжественность, что и блыми людьми овладло религіозное настроеніе, они наклонили невольно головы и произнесли молитву.

За кладбищемъ лсъ сдлался опять очень частымъ, но Калингалунга смло рубилъ и прокладывалъ свободный путь своимъ товарищамъ. Вдругъ раздалось громкое: ура! Путешественники выбрались изъ лса. Восторгъ былъ неописанный. Въ двухъ миляхъ виднлся станъ дикарей. Блые съ жадностью бросились туда. Тамъ нашлось для нихъ вдоволь и огня, и пищи. Везд разставили часовыхъ и просили блыхъ заснуть спокойно, не думая объ нападеніи. Робинзонъ и Джемъ заснули. Джорджу помшали ребятишки дикихъ, которыхъ на него вскарабкалось съ полдюжины, и вс принялись его теребить, щипать и царапать. Это были ‘enfants terribles’, которые съ перваго раза, какъ только увидали Джорджа, тотчасъ угадали, что онъ добрякъ, и что надъ нимъ безнаказанно можно позабавиться. Джорджъ долго мучился, пока наконецъ одна изъ дикихъ женщинъ не услыхала его оханья и не разогнала шалуновъ. Джорджъ собрался заснуть, и послышалось громкое пніе, которое опять ему поминало. Вс трое блыхъ встала и пошли къ тому мсту, гд происходила суматоха.

Оказалось, что дикіе собирались танцовать народный танецъ. Они выбрали для этого прекрасное время: была полночь. Когда блые пришли, танецъ еще не начинался. Калингалунга плъ воинственную псню.

Джорджъ немного выучился языку этого племени, и объяснялъ своимъ товарищамъ, что Джеки поетъ о какой-то битв при рк Урра-Гурра.

— Урра-Гурра? Да это тамъ, гд мы въ первый разъ нашли золото.

— Въ самомъ дл? Ахъ, да. Я такъ и думалъ.

— Что ты думалъ?

— Что онъ поетъ объ нашей битв.

— Объ которой? Вдь у насъ ихъ было много.

— О той, посл которой Джемъ сдлался нашимъ. Что это онъ поетъ? Каковъ! Нтъ, ужъ это изъ рукъ вонъ. Джеки, ты слишкомъ много прибавляешь для красоты слога. Представите, Джемъ, онъ говоритъ, что убилъ васъ на мст.

— А вотъ я ему дамъ за это.

— Ну, полноте, сказалъ Робинзонъ. Разв вы не понимаете, что онъ поэтъ? Это называется поэтической вольностью.

— А я называю это безсмысленной ложью.

Джеки все продолжалъ пть, и повторялъ нсколько разъ одну и туже строчку съ однимъ и тмъ же припвомъ.

Наконецъ женщины подхватили этотъ припвъ, и начался ихъ національный танецъ.

Танецъ былъ чрезвычайно оригиналенъ и до того неистовъ, что не было возможности равнодушно на него смотрть. Кончилось тмъ, что наши блые люди до того увлеклись, что сами стали прыгать и бситься, по примру этихъ дтей природы.

Веселье продолжалось довольно долго, потомъ все стихло и стало слышаться только страшное храпніе со всхъ сторонъ. Джорджъ и Робинзонъ часто вздрагивали во сн: шумный, бшеный танецъ произвелъ на нихъ такое сильное впечатлніе, что имъ во сн все время представлялись страшные, разрисованные дикари, неистовые прыжки ихъ и возгласы.

Друзья наши проснулись до разсвта, отъ холода. Они сильно продрогли, и это очень понятно, потому что они нашли цлые сугробы снга на своихъ одялахъ. Прежде всего Джорджъ и Робинзонъ спросили гд Джеки, къ величайшему ихъ огорченію, его не было въ стан. Они ждали его и сердились, что онъ исчезъ, не сказавъ имъ ни слова.

Наконецъ, въ девять часовъ, изъ лсу показался Джеки, опять съ поникшей головой, это означало печаль.

— А, вотъ и онъ, сказалъ Джорджъ. Не будемте его бранить, онъ врно, бдный, лишился какого-нибудь родственника или друга, дай только Богъ, чтобы не возлюбленной! Это было бы ужасно! Несчастный Джеки! А, Джеки, я очень радъ, что ты наконецъ вымылъ лицо, теперь я тебя узнаю. Такъ ты гораздо красиве. Но если бы ты зналъ, какъ теб нейдетъ быть раскрашеннымъ. Ты тогда похожъ… на… на… право не знаю на что…

— На что-то среднее между дьяволомъ и радугой,— прибавилъ Робинзонъ.

— Но что съ тобой, Джеки? Ты такъ грустенъ, что я даже боюсь спросить что случилось.

Ободренный участіемъ, которое выражалось въ голосъ Джорджа, дикарь указалъ на свое лицо, вздохнулъ и сказалъ:

— Калингалунга былъ росписанъ для войны, но онъ никого не убилъ, и вымылъ свое лицо. Калингалунга теперь опять Джеки, и покажетъ вамъ блое мсто на гор очень скоро.

И лицо дикаря нсколько просіяло при мысли, что онъ услужитъ Джорджу, котораго онъ очень любитъ.

Джемъ, надъ какимъ-то пустымъ предлогомъ, остался въ стан дикарей. Нестоящею его цлью было — желаніе поймать мошенника, который, по мннію Джема, все еще былъ въ лсу.

Робинзонъ и Джорджъ отправились съ Джеки.

Чрезъ полчаса они были на томъ самомъ мст, въ существованіи котораго Робинзонъ такъ часто сомнвался.

— Ну, Джорджъ, ты правъ. Ты врно описывалъ мн это мсто. Это дйствительно кварцовая рака, которая течетъ между двумя черными скалами. И ты думаешь, что здсь есть самородное золото?

— Да, я думаю. Погляди, Томъ, на эти огромные куски кварца, вдь они вс скатились сюда изъ этой кварцевой рки,

— Это, разумется, такъ, въ этомъ никто не будетъ сомнваться.

— Какъ часто я сидлъ на томъ самомъ мст, гд теперь сидитъ Джеки, и лъ хлбъ съ сыромъ!…

— Положимъ, что такъ. Но какое же это иметъ отношеніе къ цли нашего прихода? Что же намъ длать? Взобраться на эту гору и рыть огромную массу кварца?

— Да, я полагаю, что это стоитъ того.

— А мн кажется, что это будетъ совершенно безполезный трудъ. Можно будетъ обойтись и безъ него.

— Что же ты сдлаешь?

— А вотъ что. Вдь ты самъ говоришь, что эти куски кварца изъ этой самой рки. И я согласенъ вполн съ тобой. Значитъ, стоитъ только ихъ испробовать, расколотить и мы убдимся, правъ ты или нтъ. Если мы найдемъ въ которомъ-нибудь изъ нихъ хоть одну песчинку золота, то я поврю, что въ этой кварцовой рк есть самородное золото, если же не найдемъ ничего, то вс твои предположенія — пустяки.

Джорджъ долженъ былъ согласиться съ этимъ. Друзья принялись за работу. Они работали часа два, накололи цлыя кучи кварцовыхъ кусковъ: они блистали на солнц, но только однимъ блымъ цвтомъ, ни одной желтой песчинки не было видно.

Джорджъ былъ сильно недоволенъ. Робинзонъ подсмивался, потому что былъ очень радъ, что его предсказаніе сбылось.

Вдругъ Джеки закричалъ:

— А я нашелъ.

— Что нашелъ? спросилъ Робинзонъ, не поднимая головы.

— Желтый камень, совершенно спокойно отвчалъ Джеки.

— Покажи-ка, съ любопытствомъ сказалъ Джорджъ.

Онъ съ Робинзономъ подошелъ къ Джеки.

Дикарь сидлъ на небольшомъ пригорк, обросшемъ травою и мхомъ. Зоркіе глаза Джеки замтили, что что-то желтое проглядывало изъ-подъ травы: онъ сталъ счищать мохъ и траву томагаукомъ и желтая масса становилась все больше и больше. Оказалось, что онъ сидлъ на огромномъ куск кварца, скрытымъ подъ мхомъ и травою.

Когда друзья наши увидали блестящую массу, Джорджъ сказалъ:

— Да это что-то очень хорошее.

А Робинзонъ молча сталъ на колни.

— Правда, сказалъ онъ въ сильномъ волненіи. Это кусокъ золота, и довольно большой, я думаю въ немъ будетъ фунтъ. Дайте-ка, я его вытащу.

И Робинзонъ хотлъ вытащить его руками.

Но черезъ минуту онъ остановился пораженный и закричалъ:

— Ахъ, Боже мой! вдь это только одинъ кончикъ самородка, а онъ самъ весь въ земл. Я не могу охватить его пальцами. Ахъ, Боже мой! Джорджъ! Джорджъ! заступъ! заступъ! скорй! скорй!

И они съ жаромъ принялись копать, самородокъ виднлся все больше и больше. Вдругъ земля раздалась и онъ показался во всей своей величин. При вид его, друзья упали передъ нимъ на колни въ нмомъ удивленіи. Найдти слитокъ такой необыкновенной величины — было чмъ-то неслыханнымъ и невиданнымъ. Робинзонъ и Джорджъ дрожали отъ радости и пожимали другъ другу руки.

— Ахъ, ты, моя прелесть, вскричалъ Джорджъ, цлуя золото. Прелесть не потому, что ты золото, а потому, что ты приближаешь меня къ Сусанн. Ну, Томъ, теперь поблагодаримъ Бога за Его милость къ намъ, и вернемся сегодня же въ лагерь.

— Хорошо. Только намъ нужно непремнно завернуть этотъ самородокъ, если хотимъ дойти живыми до лагеря. Пожалуй, и честный человкъ сдлается негодяемъ, когда увидитъ такой огромный кусокъ золота. Вдь это просто — одно изъ чудесъ свта!

Но вдругъ, посреди восторговъ, Джорджу пришла ужасная мысль.

— Вдь это золото принадлежитъ Джеки, слабымъ голосомъ сказалъ Джорджъ.

— Вотъ пустяки! закричалъ Томъ. Но черезъ минуту онъ прибавилъ:

— Однако, въ самомъ дл, ему слдуетъ третья часть. Товарищи должны одинаково длиться между собою, не разбирая кто изъ нихъ блый, кто черный.

Оба друга взглянули на дикаря, который лежалъ, звая, на трав.

— Джеки даритъ его теб, Джорджъ, проговорилъ онъ съ полнымъ хладнокровіемъ.

Друзья наши запрыгали отъ радости.

— Что это вы танцуете когда еще не стемнло, говоря ль удивленный Джеки. То вы блднете, то краснете, а все оттого, что нашли желтый камень. Право, мн это очень смшно.

— Хорошо теб смяться, Джеки, сказалъ Робинзонъ. А кабы теб желтый камень былъ такъ же нуженъ какъ намъ, то и самъ продлалъ бы все то же, что мы теперь. Покажи-ка намъ скорй, гд ближе всего выйдти изъ лсу.

У самаго стана дикарей, они встртились съ Джемомъ. Самородокъ былъ такой огромный, что его нельзя было скрыть отъ Джема, ему показали находку. Онъ едва устоялъ на ногахъ при вид такого куска золота. Робинзонъ сказалъ ему, гд они нашли такое сокровище и совтывалъ пойдти на то же самое мсто и поискать другаго такого же чуда. Робинзонъ, во случаю своей находки, желалъ очень отдлаться отъ этого друга, но Джемъ сказалъ:

— Нтъ, я прежде посмотрю, какъ вы благополучно и невредимо выберетесь изъ лсу.

XXXVIII.

Все это время два человка на рудокопн были въ сильномъ безпокойств, это были: Кравлей и одинъ изъ товарищей Робинзона по воровству въ вилл. Они не знали что думать: Джорджъ и Робинзонъ не возвращались, но не возвращался и ихъ собратъ Черный Уиль, который пошелъ вслдъ за ними съ цлью ихъ убить и отнять у нихъ деньги. Кравлей былъ въ сильномъ волненіи и терялся въ догадкахъ. Мошеннику, его пріятелю, пришло въ голову, что Черный Уиль убилъ двухъ друзей, обокралъ ихъ, и самъ спрятался съ ихъ деньгами, чтобы не длиться съ товарищами. И потому хитрый негодяй объявилъ Кровлею, что онъ очень боится за чернаго Уиля, не попалъ ли онъ въ бду, можетъ быть.

— Такъ я вооружусь, прибавилъ мошенникъ, и пойду ему на помощь. А въ сущности, онъ шелъ съ замысломъ убить Чернаго Уиля, и взять себ вс деньги, отнятыя имъ у Джорджа и Робинзона.

Съ этимъ намреніемъ мошенникъ отправился въ путъ, а Кравлей остался дома.

Страшно подумать, сколько зла длалъ этотъ человкъ, не трогаясь съ мста, а только подучая другихъ, употребляя своимъ орудіемъ отчаянныхъ негодяевъ и злодевъ, которые погрязли еще глубже въ преступленіи съ тхъ поръ, какъ сдлались его врными слугами.

Каждый изъ этихъ злодевъ былъ въ свою очередь наказанъ: Чернаго Уиля изувчили, Уакера чуть не утопили, а одного изъ воровъ въ вилл, котораго страшно укусилъ Карло, сверхъ того привязывали два раза къ позорному столбу.

Мало того, и главный зачинщикъ всхъ злодяній не остался безнаказаннымъ.

Кравлей, какъ намъ уже извстно, всегда придерживался чарки, но съ тхъ поръ, какъ онъ разстался съ мистеромъ Медовсомъ, страсть эта съ каждымъ днемъ принимала большіе и большіе размры. Онъ сталъ пить чрезъ мру, очень часто горячительные напитки дйствовали на него до того сильно, что онъ доходилъ какъ-будто до бреда на яву, ему представлялись, въ туман, разныя страшныя картины.

Сначала онъ, въ такія минуты, обыкновенно видлъ судью или полицейскаго, явившагося къ нему съ кандалами. Потомъ ему стали представляться чаще всего окровавленные трупы, люди съ перерзаннымъ горломъ и другія тому подобныя ужасныя зрлища.

Все это мучило, приводило въ отчаяніе Кравлея. Онъ не зналъ минуты покоя, ему всегда что-нибудь чудилось, онъ постоянно чего то боялся. Наконецъ, кончилось тмъ, что какъ только онъ подносилъ стаканъ къ губамъ, его останавливала страшная фигура — дьяволъ съ красными какъ огонь глазами, съ копытами, рогами и хвостомъ. Весь воздухъ вокругъ несчастнаго Кравлея превращался въ дымъ, и посреди этого дыма являлась постоянно таже фигура и скалила на него свои блыя зубы.

Кравлей жилъ въ постоянномъ страх, и такъ боялся оставаться одинъ, что платилъ деньги за то, чтобы кто-нибудь постоянно находился при немъ.

Часто, посреди разговора, онъ вдругъ начиналъ кричать и указывать на привиднія, которыя ему представлялись. Вс видли, какъ его лицо становилось страшне и страшне, какъ холодный потъ выступалъ у него на лбу, но никто не понималъ причины.

Не веселая была жизнь Кравлея, всякій согласится съ этимъ.

XXXIX.

Джеки, Джемъ, Робинзонъ и Джорджъ уже прошли половину лса, какъ вдругъ огромная ворона, сильно каркая, стала кружиться надъ ихъ головами, и потомъ присоединилась къ цлой ста воронъ, сидвшихъ у какого-то дерева ярдахъ во сто отъ нашихъ путешественниковъ.

— Посмотримте что тамъ такое, сказалъ Джемъ.

Джеки засмялся и повелъ ихъ въ ту сторону. Подойдя, они увидали человка, лежащаго на спин. Онъ былъ мертвъ. Рука его лежала свободно на ружь. Вороны изорвали въ лохмотья его платье своими клювами, мстами исклевали и тло, а глаза совсмъ выли.

Зрители отступили на нсколько шаговъ отъ этого зрлища. На труп не было никакихъ знаковъ насилія.

— Бдный! сказалъ Джемъ. Зналъ ли онъ, что его ожидаетъ такой конецъ!

Онъ нагнулся къ мертвому съ состраданіемъ и любопытствомъ.

— Врно, заблудился въ лсу, торжественно сказалъ Робинзонъ.

И онъ обмнялся съ Джоржемъ выразительнымъ взглядомъ.

— Что это? сказалъ Джорджъ сердито Джеки,— ты смешься надъ мертвымъ тломъ? Это стыдно.

— Блый человкъ — глупый человкъ, отвчалъ Джеки.

Они стали осматривать тло, думая найти какіе нибудь признаки, по которымъ бы можно было узнать кто это такой.

Джорджъ сталъ осматривать карманы умершаго, но не нашелъ въ нихъ никакихъ бумагъ. Онъ нашелъ только ножикъ, но на немъ не было вырзано имени. За пазухой у мертваго былъ маленькій металлическій ящикъ. Только что Джорджъ сталъ его вынимать, Джемъ закричалъ.

— А, да я знаю кто это. Нельзя ошибиться по этимъ волосамъ. Это прежній мой капитанъ, Черный Уиль.

— Не можетъ быть. Что бы онъ здсь длалъ одинъ безъ своей шайки?

— А есть что нибудь въ ящичк, Джорджъ? спросилъ Робинзонъ.

— Немножко денегъ. Вотъ соверенъ, посмотри. Да вотъ банковый билетъ.

— Пяти-фунтовый?

— Да… нтъ! гораздо больше. Билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ, Томъ!

— Что такое?

— Пятидеcяти-фунтовой билетъ, я говорю.

— Джемъ!

— Капитанъ!

И Джемъ съ Робинзономъ значительно переглянулись, и какъ бы по вдохновенію, оба вдругъ бросились къ умершему и выхватили изъ его руки ружье. На рукъ этой не доставало двухъ пальцевъ.

— Отойдемте отъ него, закричалъ Робинзонъ. Джорджъ, оставь его! пусть оcтается тутъ!

Джорджъ съ удивленіемъ взглянулъ на Робинзона, но тотъ молча указалъ ему на правую руку покойника. Джорджъ не понялъ и съ отвращеніемъ отскочилъ отъ трупа.

Наступило мертвое молчаніе. Вс глядли на страшнаго врага, лежащаго безсильнымъ у ихъ ногъ.

— Отчего онъ умеръ? сказалъ Робинзонъ.

— Врно, во время мятели, отвчалъ Джорджъ.

— Нтъ, сказалъ Джемъ. Онъ вчера еще былъ живъ. Я видлъ его слды уже посл того, какъ растаялъ снгъ.

— Прошлую ночь тоже шелъ снгъ, Томъ. Онъ врно легъ тутъ спать голодный, на мерзломъ снгу.

— Онъ должно быть не взялъ съ собой провизіи, и умеръ отъ голода и усталости, Джорджъ.

— Разумется, онъ и не подумалъ взять провизіи. Онъ только думалъ о томъ, какъ бы обокрасть и убить, а ему и въ голову не пришло что самъ можетъ умереть.

— Я никакъ не могу поврить, что онъ умеръ такъ легко, сказалъ Робинзонъ.

Уиль гнался за Джорджемъ и Фильдингомъ, а они гнались за нимъ. Онъ хотлъ имъ зла, Они ему. Онъ думалъ, что убьетъ ихъ, они думали, что убьютъ его. Но и онъ и они ошиблись въ своихъ предположеніяхъ. Черный Уиль умеръ, но не отъ руки человка. Настоящей причины его смерти не знаетъ никто, и никогда не узнаетъ.

Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ.

XL.

— Охота вамъ, фермеръ, глядть на трупъ. Еще, чего добраго, во сн приснится. Лучше-ка посмотрите вотъ на что. Къ вамъ есть письмо, а я совсмъ было и забылъ про него. Только теперь, какъ взглянулъ на руку этого злодя, такъ ползъ въ карманъ, и письмо попалось мн подъ пальцы. Оно отъ мистера Леви.

— Благодарю васъ, Джемъ. Томъ потрудись прочесть мн это письмо, покуда я буду работать.

— Хорошо. Давай письмо. Однако, что хочешь ты работать въ лсу?

— Надюсь, ты можешь догадаться, спокойно отвчалъ Джорджъ, снимая съ себя сюртукъ и принимаясь за заступъ. Я удивляюсь вамъ обоимъ. Вы должны угадать, что я буду длать. Кажется, подъ этимъ деревомъ самое приличное мсто.

— Джемъ, вдь онъ хочетъ его зарыть?

— Что? Слитокъ-то?

— Нтъ, человка.

— Такъ ты знаешь, Томъ, что я хочу сдлать?

— Да. И это очень дурно съ твоей стороны, что ты такъ заботишься о моемъ враг, сказалъ Робинзонъ, оскорбленный.

— Не говори этого. Онъ точно такъ же былъ и мой врагъ, какъ твой, отвчалъ Джорджъ.

— Совсмъ нтъ. Онъ теперь гнался за мной, и мучилъ меня цлый годъ. У тебя нтъ враговъ. Да разв и могутъ быть враги у такой мокрой курицы!

— Да не сердись, Томъ. Оставь меня въ поко. Предоставимъ каждому поступать по своему убжденію. Я оставить тло на съядъніе птицамъ.

— Я теб говорю: не хорони убійцу, который только что хотлъ лишить насъ жизни.

— Томъ, сердито сказалъ Джорджъ. Со смертью кончаются вс счеты. Я такъ же не любилъ этого человка, какъ и ты. Но это не мшаетъ мн предать земл его мертвыя кости. Ахъ, какая дурная земля! Ее очень трудно рыть.

Пока Джорджъ копалъ землю, Робинзонъ читалъ письмо мистера Леви. Вотъ оно:

‘Джорджъ Фильдингъ, у тебя есть врагъ въ рудокопн, врагъ тайный, трусливый, но безсовстный, который ждетъ твоего возвращенія. Я видлъ его лицо и дрожу за тебя. Выслушай же меня. Старый еврей, котораго ты два раза спасъ отъ бды и оскорбленій — богатъ, у него нтъ ни дтей, не жены. Онъ теперь въ цломъ свт никого не любитъ, кром тебя и Сусанны, такъ не ищи больше золота, подвергаясь опасностямъ, когда тебя ожидаетъ много золота безъ всякой опасности. Позжай домой. Цни слова старости и опытности:— позжай домой. Не откладывай своего отъзда ни на часъ. Не говори: я еще переночую одну ночь въ своей палатк, а потомъ поду. Нтъ, позжай скоре, сейчасъ же. Я купилъ дв лошади съ сдлами для тебя и для твоего друга. Лошади добрыя. Позжай же скоре, сейчасъ же вслдъ за мною, чтобы не постигло тебя бдствіе и не было бы страшнаго горя — Сусанн и Исааку Леви.’

Прошло нсколько минутъ молчанія посл чтенія этого письма.

— Это очень странное письмо, Джорджъ. Изъ него видно, что мистеръ Леви еще не все говоритъ, что знаетъ.

— Я то же думаю.

— Послушайте, капитанъ, сказалъ Джемъ. Изъ этого письма однако видно, что преслдуютъ-то Джорджа, а не васъ. Значитъ, онъ хоронитъ своего собственнаго врага, а не вашего.

— Не думаете ли вы этимъ его остановить? спросилъ Робинзонъ. Плохо же вы его знаете.

— Томъ, онъ былъ и мой, и вашъ врагъ. Но теперь онъ умеръ, и онъ никому не врагъ. Помогите мн опустить его въ землю, не то, я и одинъ это сдлаю.

— Мы поможемъ, торжественно сказали Джемъ и Робинзонъ.

И она опустили въ могилу тло злодя. Джорджъ взялъ горсть земли и посыпалъ на трупъ.

Джемъ опустилъ руку въ карманъ и досталъ оттуда что-то въ серебряной бумажк.

— Это принадлежитъ также сюда, сказалъ онъ съ удивительнымъ равнодушіемъ, бросая въ могилу два пальца покойника, которые тотъ оставилъ въ палатк Робинзона.

Могилу зарыли, и Джорджъ сталъ что-то вырзывать ножемъ на дерев, подъ которымъ зарылъ трупъ.

— Что это онъ длаетъ? А, понимаю. Это хорошая, мысль, Джорджъ. Пусть это будетъ добрымъ урокомъ для проходящихъ. Скажи въ нсколькихъ словахъ, какъ онъ пришелъ сюда убить другихъ и умеръ самъ отъ руки Провиднія.

— Томъ, отвчалъ Джорджъ, онъ теперь тамъ, гд его разсудятъ и безъ насъ. Это не наше дло.

— Длай, какъ знаешь. Врите ли, Джемъ, онъ никогда не былъ такимъ упрямымъ. Посмотримъ-ка, что онъ вырзалъ.

Надпись была слдующая:

Пожалуйста у не рубите этого дерева,
Оно надгробный памятникъ.
Подъ ними лежитъ блый человкъ.

— Теперь, Томъ, въ Англію.

Они отправились въ обратный путь, и еще часа два шли по Лсу. Джорджъ и Робинзонъ завернули золотой самородокъ въ носовой платокъ, продернули палку подъ узелъ платка и такимъ образомъ несли свое сокровище. Джемъ несъ заступы. Путешественники были въ самомъ веселомъ расположеніи духа, пока не встртили, уже у опушки лса, звря: онъ шелъ съ ружьемъ въ рукахъ и съ двумя пистолетами, виднвшимися изъ его кармана, для того чтобы убить Чернаго Уили и отнять у него деньги, отобранныя имъ у Джорджа и Робинзона. (Я назвалъ этого мошенника звремъ и не считаю это прозвище неумстнымъ или преувеличеннымъ. Этотъ извергъ дйствительно походилъ въ ту минуту на лютаго звря).

Встрча эта подйствовала очень непріятно на нашихъ путниковъ, но звря она поразила какъ громомъ. И неудивительно: онъ встртилъ живыми тхъ, въ смерти которыхъ ни минуты не сомнвался. Передъ нимъ стояли Джорджъ и Робинзонъ. Зврь такъ былъ пораженъ и такъ растерялся, что Робинзонъ взялъ у него изъ рукъ ружье, безъ малйшаго съ его стороны сопротивленія. Потомъ капитанъ потребовалъ и пистолеты.

— Зачмъ? спросилъ зврь.

Въ эту самую минуту глаза его наткнулись на баснословную массу золота, которую несли путешественники, и страшная дрожь пробжала по немъ. Однако онъ тотчасъ же опомнился, совладлъ съ собой и сталъ вдругъ очень равнодушно смотрть въ другую сторону, но было поздно. Томъ уже уловилъ этотъ алчный взглядъ и понялъ всю опасность его значенія.

Съ этой минуты ничто не могло удержать Робинзона отъ намренія отнять у звря послднее оружіе. Онъ отвчалъ ему сурово:

— Ты спрашиваешь зачмъ? А за тмъ, что насъ четверо, а ты одинъ, и что мы тебя повсимъ на первомъ дерев, если ты сейчасъ же не отдашь пистолетовъ. И что ты здсь длаешь?

— Я ищу своего товарища.

— Товарища не ищутъ съ ружьемъ и пистолетами. Куда ты шелъ?

— Въ лсъ.

— Такъ и ступай въ лсъ. Вотъ твоя дорога.

Зврь мрачно отправился въ лсъ.

— Я его обезоружилъ, сказалъ Робинзонъ, и этимъ спасъ наврное чью нибудь жизнь и имущество. Джорджъ, закрой наше золото.

Они пошли дальше, но Робинзону пришла на умъ какая-то мысль.

— Джеки, сказалъ онъ, ты видлъ этого человка. Узнаешь ли ты его?

— Да, узнаю.

— Джеки, этотъ человкъ — нашъ врагъ. Можешь ли ты тайкомъ идти вслдъ за нимъ?

— Разумется, могу.

— Такъ ступай же за нимъ и посмотри, куда онъ пойдетъ, съ кмъ встртится, потомъ приди на рудокопню и разскажи мн.

Глаза Джеки заблистали, онъ тотчасъ же расписалъ себя по воинственному и отправился по слдамъ звря.

Наши путники благополучно прибыли въ лагерь со своимъ сокровищемъ. Джорджъ и Робинзонъ просили Джема взять себ т пятьдесятъ фунтовъ, которые они нашли у Чернаго Уиля.

Джемъ принялъ ихъ съ величайшей благодарностью.

Друзья просили его никому не говорить о ихъ находк, и Джемъ далъ слово. Но увы! онъ держалъ это слово только пока былъ трезвъ, но черезъ нсколько часовъ, подъ шумокъ, сообщилъ объ этомъ одному или двумъ товарищамъ. Слухомъ земля полнится, вскор тайну знали человкъ сорокъ.

Робинзонъ раскинулъ свою палатку и караулилъ золото. Джорджъ былъ въ большихъ хлопотахъ. Онъ сбгалъ на почту, потомъ купилъ бумаги, что-то на ней написалъ и заставилъ мистера Лохлэна подписать, наконецъ отправился къ Муру за лошадьми, купленными Исаакомъ.

Лошади оказались отличныя и Джорджъ спросилъ, сколько мистеръ Леви далъ за нихъ.

— Двсти пятьдесятъ фунтовъ за пару.

— Боже мой, какая страшная цна! вскричалъ Джорджъ.

Потомъ онъ бросился въ свою палатку, и отдалъ Робинзону письма, полученныя съ почты.

— А ко мн все-таки нтъ ни одного письма, Томъ, сказалъ онъ, со вздохомъ. Но, слава Богу, теперь самъ скоро буду.

Робинзонъ былъ совершенно счастливъ. Въ одномъ письм ему было прислано полное прощеніе, а другое было отвтомъ Колоніальнаго Правленія на просьбу рудокоповъ, отправленную Робинзономъ.

Просьба была уважена, и теперь прислано увдомленіе о томъ, что полиція уже на дорог въ рудокопн, и что солдаты будутъ на другой день для конвоя, съ которымъ золотопромышленники могутъ перевезти золото въ цлости въ Сидни.

Томъ сообщилъ объ этомъ Джорджу, говоря, что это очень добрыя всти, потому что и они свой самородокъ могутъ перевезти безопасно.

— Да, если его не украдутъ сегодня ночью, отвчалъ Джорджъ.

Въ эту самую минуту явился Джеки съ донесеніемъ о звр. Оказалось, что негодяй побродилъ немного по лсу, и потомъ опять вернулся на рудокопню. Джеки сдлалъ красную замтку на той палатки, куда вошелъ зврь.

— Онъ вернулся за нашимъ самородкомъ. Глупы же мы были, что несли его всмъ на показъ, не умли скрыть отъ негодяевъ.

— Мы не поддадимся этому мошеннику, отвчалъ Джорджъ.

— Да, это легко говорить, но трудно длать. Впрочемъ попробуемъ. Джеки, мн нужно съ тобой поговорить.

Пока Робинзонъ и Джеки разсуждали шопотомъ, Джорджъ навинчивалъ себ на сапогъ старую шпору, которую онъ гд-то нашелъ.

— Это славно, Джеки. Ну, Джорджъ, мы выдумали планъ.

— И я тоже.

— Ты?

— Да, я. Но вы мн прежде разскажите вашъ.

Томъ разсказывалъ очень долго свой замысловатый планъ, а когда Джорджъ объяснилъ свой въ какихъ нибудь шести словахъ, то Робинзонъ былъ совершенно уничтоженъ.

— Браво! сказалъ онъ. Простота побдила хитрость. Ну, Джорджъ, ты можешь привести твой планъ въ исполненіе.

— И ты тоже, Томъ.

— Нтъ, прежде ты свой, а потомъ я. Но скажи, пожалуйста, отчего ты вдругъ сдлался такъ находчивъ?

— Оттого, что я думаю не только объ насъ, но и о Сусанн, съ нжностью отвчалъ Джорджъ. Потомъ онъ обратился къ Джеки.

— Милый мой Джеки, сказалъ онъ: — я очень безпокоюсь о теб. Ты такъ много для меня сдлалъ, что я не знаю, чмъ отплатить теб за вс услуги. Вотъ что я сдлалъ для тебя: я отдалъ Абнеру треть всего моего стада, а остальныя дв трети — теб. Мистеру Лохлену, какъ человку честному и надежному, я поручилъ сдлать раздлъ. Ты состарешься, Джеки, сдлаешься слабъ, будешь не въ состояніи охотиться. Тогда въ этомъ стад ты всегда найдешь для себя и пищу и одежду, если только не будешь убивать на обдъ плодовитыхъ самокъ.

И Джорджъ объяснилъ дикарю какъ нужно ходить за овцами и когда ихъ стричь.

Джеки внимательно слушалъ Джорджа. Съ обихъ сторонъ видно было много истинной благодарности и искренней привязанности.

XLI.

Въ это время, зврь былъ вн себя. Онъ видлъ золото,— видлъ такую массу золота! Могъ ли онъ быть покоенъ? Жадность и ненависть терзали его до неистовства. Онъ метался во вс стороны, онъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ придумать никакого порядочнаго плана для достиженія своей цли.

Но товарищъ его, убившій Карло, помогъ ему.

— Полно, сказалъ онъ. Такъ ничего не сдлаешь, нужно быть хладнокровне, тогда все можно уладить.

— Да научи, какъ?

— А ты перестань пить, да слушай. Подвинься ближе ко мн. Я не могу говорить въ слухъ. Если бы кто нибудь услышалъ это, насъ черезъ полчаса не было бы на свт.

Два негодяя близко нагнулись другъ къ другу, между тмъ Кравлей сидлъ за другимъ концомъ стола и прислушивался къ ихъ разговору.

— Хочешь, я научу тебя заставить ихъ выбжать изъ палатки, какъ трусливыхъ женщинъ? Напугать ихъ до того, что они и не подумаютъ о своемъ золот?

— Вотъ какъ!

— Они упадутъ слпыми на всю жизнь, или мертвыми, или умирающими, пока мы убжимъ съ золотомъ.

— Слпыми, мертвыми или умирающими! Дай мн твою руку. Какъ? какъ? Повтори еще.

— Тише. Не кричи. Слушай же.

Страшный, адскій планъ передалъ одинъ товарищъ другому. Кравлей отодвинулся тихо, какъ змя, облитая водой, а Зврь пришелъ въ неистовый восторгъ отъ дьявольской выдумки своего друга.

— Благодарю, спасибо! кричалъ онъ. Ты отогрлъ мое сердце, ты истинный товарищъ.

Они оба обратились къ Кравлею съ вопросомъ: какъ ему нравится придуманный планъ?

— Да, да, дйствительно. Умнйшая выдумка, отвчалъ онъ разсянно, между тмъ какъ глаза его были устремлены на отдаленный уголъ комнаты, и какъ-то дико блуждали.

— Давай денегъ, говорили негодяи Кравлею. Нужно скоре купить скипидару. Его продаютъ только въ одной лавк, да и ту запираютъ въ девять часовъ. Давай же скоре. Да что это съ нимъ?

— По-смо-трите… Нтъ… сюда… направо. Погля….ди..те, его хвостъ въ огн!

— Чей хвостъ? Полно говорить пустяки!

— И онъ не горитъ! Онъ еще черне въ огн. А! А! Какъ глаза-то сверкаютъ! Зубы такъ и блестятъ. И какой огромный ротъ! И онъ разваетъ его все шире и шире! Ахъ! Ахъ! Ахъ!

— Чортъ его возьми, сказалъ Зврь. Уйдемъ отъ него, мн самому даже страшно стало.

Кравлей закричалъ: Нтъ, нтъ, не уходите! не оставляйте меня одного съ нимъ. Друзья мои, сядьте на него, тогда онъ пропадетъ!

И Кравлей закрылъ лицо руками. Потомъ, когда онъ опять поглядлъ въ тотъ уголъ, гд прежде видлъ привидніе, онъ сказалъ:

— Вотъ, теперь онъ пропалъ! Слава Богу! Я перестану пить.

— Давай же денегъ!

— Нтъ, я не дамъ денегъ на убійство. Ужь и воровство дло не доброе.

И Кравлей всталъ и ушелъ, ворча что-то о водк.

— Вотъ змя-то! сказалъ Зврь. Попробуй-ка теперь насъ не слушаться, такъ мы теб свернемъ шею. Это что такое? Пять фунтовъ!

— Да разв ты не понимаешь? сказалъ его товарищъ. Вдь это мерзавецъ нарочно оставилъ, чтобы мы взяли какъ нибудь потихоньку отъ него, чтобы только ему быть не при чемъ въ нашемъ дл. Вотъ лукавая-то тварь! Ну да намъ все равно!

Онъ взялъ деньги, оставленныя нарочно для него, и пошелъ покупать скипидаръ.

Зврь въ это время сталъ точить свой старый тесакъ — единственное оружіе, которое у него осталось.

Товарищъ его скоро воротился съ боченкомъ скипидара, а Кравлей съ бутылкой водки.

— Ну, друзья, сказалъ Кравлей, вы точно очень изобртательны, но вамъ не пришло въ голову, что пока вы тутъ разсуждали, враги можетъ быть сняли палатку и ушли съ своимъ огромнымъ слиткомъ навсегда отсюда.

Злоди смертельно перепугались. Какъ это имъ не пришло въ голову?

Кравлей оставилъ ихъ минуты на дв въ такомъ мучительномъ состояніи.

— Ну, такъ знайте же, сказалъ онъ наконецъ, они не ушли, я ходилъ смотрть.

— Славно! сказалъ Зврь.

— Отлично! подтвердилъ товарищъ его.

— Ихъ палатка на мст.

— А ты близко къ ней подходилъ?

— Да, такъ близко, что слышалъ ихъ голоса.

— А взойдетъ сегодня луна?

— Да она ужь теперь всходитъ.

— А когда она закатывается?

— Скоро посл двухъ часовъ.

— А ты пойдешь съ нами? спросили они Кравлея.

— Избави меня Боже! отвчалъ онъ.

XLII.

Настала самая мрачная ночь. Луна закатилась. Виднлись палатки, блыя какъ снгъ. Палатка Робинзона стояла нсколько поодаль отъ другихъ, окруженная ямами, большая часть которыхъ была полна фута на четыре воды.

Въ двадцати ярдахъ отъ палатки капитана была другая большая палатка.

Къ ней подползъ человкъ, и долго прислушивался. Вскор къ нему подошелъ другой человкъ.

— Все прекрасно, сказалъ первый.— Ихъ нечего бояться, они храпятъ, какъ свиньи.

— Такъ принимайся за работу, оказалъ Зврь: — длай свое дло.

И товарищъ его поставилъ на земл большую желзную чашу и сталъ наливать въ нее скипидаръ изъ боченка.

— Чортъ возьми, этотъ проклятый втеръ! проворчалъ злодй. Онъ такъ разноситъ запахъ.

Потомъ мошенникъ на цыпочкахъ подкрался къ палатк Робинзона и опрыскалъ ее скипидаромъ, какъ будто дождемъ. Наступила минута безпокойства: негодяй боялся, не слыхалъ ли кто-нибудь въ палатк этотъ, хотя и легкій, шумъ. Нтъ! вс спали.

Онъ опять отправился къ боченку и поднесъ его ближе къ палатк. Разъ шесть проходилъ онъ по той сторон палатки, которая была за втромъ, и прыскалъ на нее жидкостью. Но когда дло дошло до другой стороны, съ которой былъ втеръ, то мошеннику стало очень трудно приводить свой замыселъ въ исполненіе. Втеръ былъ сильный, и часть жидкости попала ему на лицо и на платье, вмсто палатки. Долго онъ трудился надъ этой стороной. Наконецъ боченокъ опустлъ, палатка пропиталась скипидаромъ, и злодй полилъ на нее со всхъ сторонъ масла, чтобы пламя было продолжительне и опасне.

— Теперь моя очередь, сказалъ Зврь. Наконецъ-то! ужь я было потерялъ всякое терпніе ждать.

Между тмъ ярдахъ во ста, можно было видть Кравлея, который ползъ и извивался, какъ змя. Подлецъ отказался быть участникомъ въ ужасномъ преступленіи, а между тмъ съ нетерпніемъ ожидалъ, чтобы оно скоре свершилось, и пришелъ смотрть издали на дйствія своихъ орудій.

Зврь сталъ возл палатки — на втр, а его товарищъ — подъ втромъ. Вдругъ Кравлей увидалъ искру на земл. Это Зврь зажигалъ о свой сапогъ срную спичку. Потомъ этой спичкой онъ зажегъ пачку пакли и обжавъ всю палатку, онъ оставилъ за собой огненную линію. Посл этого, съ стиснутыми зубами и съ тесакомъ въ рукахъ, Зврь сталъ ждать послдствій.

Вдругъ палатка загорлась такимъ сильнымъ пламенемъ, что въ минуту ночь превратилась въ день.

Кровлей видлъ это и видлъ тоже, какъ въ одно время съ взрывомъ палатки, съ земли поднялась страшная черная фигура и бросилась на Звря.

Началась страшная битва между Калингалунгой и Звремъ. Оба врага были храбры и не теряли присутствія духа. Видно было только, какъ блестли въ воздух то тесакъ, то томатаукъ.

Зврь наконецъ такъ сильно ударилъ своего противника въ високъ, что Джеки отлетлъ ярдовъ на шесть. Но черезъ минуту дикарь опять уже прыгалъ какъ бсъ около своего врага.

Вдругъ раздался сильный, пронзительный крикъ, выражавшій такое отчаяніе, что даже Зврь и Джеки остановились въ самомъ пылу сраженія. Дикое сердце Звря преисполнилось восторгомъ: враги его погибали. Сражающіеся только слышали эти крики, но ничего не видали, а Кравлей и слышалъ и видлъ.

Онъ видлъ, какъ столбъ пламени, въ восемь футовъ вышины, отдлился изъ-за палатки, изъ него раздавались эти ужасающіе крики: это бжалъ и горлъ человкъ. Живое пламя пробжало только нсколько шаговъ, потомъ исчезло и крики прекратились. Врно огонь уничтожилъ свою добычу.

Кравлей пришелъ въ ужасъ отъ этой страшной картины и частью отъ угрызенія совсти.

Зврь и Калннгалунга продолжали сражаться, кровь текла съ обихъ сторонъ. На лвомъ плеч Звря томагаукъ дикаря оставилъ глубокіе знаки, точно такъ же на ребрахъ дикаря видны были слды тесака.

Наконецъ Зврь занесъ надъ головою Калннгалунга сильный ударъ, дикарь чрезвычайно искусно отразилъ его щитомъ, такъ что нападеніе это осталось неудачнымъ. Калингалунгу спасъ щитъ, который онъ всегда носилъ при себ. Когда же дикарь, въ свою очередь, ударилъ Звря по обнаженной голов своимъ томагаукомъ, то злодй покатился на землю подъ ударомъ.

Кравлей слышалъ этотъ ударъ и видлъ какъ посл него томагаукъ еще два раза поднимался и опускался надъ спиной Звря, посл чего дикарь побжалъ.

Сначала Кравлей подумалъ, что кто-нибудь подосплъ на помощь Зврю, и что дикарь убжалъ, испугавшись нападенія. Но черезъ минуту Кравлею пришло на мысль совсмъ другое. О, ужасъ! дикарь увидалъ его и гонится за нимъ. Кравлей принялся бжать со всхъ ногъ, вн себя отъ страха. Дикарь гнался за нимъ и былъ все ближе и ближе къ своей жертв.

До собственной палатки Кравлею было далеко и потому онъ бросился въ чужую, первую попавшуюся. Когда онъ ужъ былъ у самаго ея входа, его кто-то сильно ударилъ сзади какъ будто бичемъ. Несчастный со стонами бросился на колни посреди палатки, прося пощады.

— Кто ты такой? говорилъ ему человкъ, схватившій его за горло и прицливаясь въ него пистолетомъ.

— Пощадите! пощадите! онъ убьетъ меня! дикарь убьетъ меня! убійца! убійца! Остановите его! Застрлите его!— кричалъ Кравлей.

— Да это просто сумасшедшій! что съ нимъ длать?

— Я дамъ сто фунтовъ, если вы его убьете! Посмотрите, вотъ онъ тутъ! Вотъ дикарь! убейте его. Я вамъ все разскажу. Я честный человкъ.

— Ахъ, Боже мой! Да это Смитъ, который насъ иногда угощаетъ (Кравлей на рудокопн былъ извстенъ подъ именемъ Смита).

— Убейте же его! Сжальтесь надо мной, кричалъ Кравлей.

И хозяинъ палатки выстрлилъ очень безцеремонно въ Джеки, котораго увидлъ въ недалекомъ разстояніи отъ палатки. Впрочемъ онъ въ него не попалъ, и дикарь побжалъ доканать Звря.

Кравлей все стоялъ на колняхъ, кричалъ и вылъ такъ жалобно, что хозяинъ предложилъ ему утшеніе.

— Выпейте-ка рюмочку, мистеръ Смитъ. Вы меня часто подчивали. Я зажгу огня.

Хозяинъ зажегъ свчку, и только что сталъ предлагать Кравлею водки, какъ остановился, пораженнымъ на мст, отъ ужаснаго выраженія лица своего гостя.

— Что съ вами? что съ вами?

— Глядите! глядите! кричалъ Кравлей, дрожа отъ головы до ногъ. Вотъ онъ опять является! Вотъ его хвостъ! Скоро у него опять засверкаютъ глаза и зубы. Онъ знаетъ, что мы длали! А! а! а!

— Да гд? что такое? спрашивалъ съ безпокойствомъ хозяинъ, оглядываясь во вс стороны.

— Да вотъ! вотъ! у самой стны палатки. Вдь онъ можетъ пройдти и сквозь стны!

— Да это ваша собственная тнь! Что это, какой вы трусъ, боитесь своей тни!

— Моей тни! вскричалъ Кравлей. Сохрани Боже! Да разв у меня есть хвостъ? съ упрекомъ прибавилъ онъ.

— Да, есть. Въ самомъ длъ, теперь я вижу, что у васъ есть хвостъ. Кравлей сталъ щупать рукой, и — о ужасъ! у него дйствительно былъ хвостъ!

XLIII.

Кравлей, страдавшій бредомъ отъ пьянства и терявшій тогда всякое сознаніе, поврилъ, что за его преступленія у него выросъ хвостъ, когда онъ ощупалъ его собственными руками, И такъ, ршивъ, что это наказаніе за его грхи, Кравлей сталъ страшно визжать и вертться, чтобы увидть свой хвостъ. Тутъ несчастный опомнился. По ногамъ его текла кровь, сзади у него было воткнуто тростниковое копье, которое его сильно и больно ранило, и крпко воткнулось ему въ тло.

Вотъ какъ это случилось. Джеки только въ пламенномъ воображеніи Кравлея былъ отъ него близко, а въ сущности дикарь былъ далеко отъ него. Когда онъ видлъ, что Кравлей спасается въ палатку, то дикарь, не имя возможности достать его своимъ томагаукомъ, бросилъ въ него очень острое копье изъ тростника, которое прошло черезъ одежду Кравлея и крпко вонзилось ему въ тло.

Кравлей чувствовалъ сильную боль отъ этого непрошеннаго гостя, и провелъ всю остальную часть ночи въ хлопотахъ, какъ бы отдлаться отъ своего хвоста. Съ трудомъ онъ усплъ его вынуть.

Это приключеніе сильно озлобило Кравлея, и на разсвт другаго дня онъ съ жадностью пошелъ узнать о томъ, какъ погибли его враги.

Толпа людей стояла на томъ мсто, гд была палатка Робинзона, когда пришелъ Кравлей. Зрлище представляло пространство обгорвшей земли и куски полотна, превратившагося въ пепелъ. Вс присутствующіе говорили объ ужасномъ происшествіи, случившемся ночью.

Тутъ Кравлей узналъ, что Робинзонъ, ожидая нападенія, не веллъ патрулю ходить, какъ обыкновенно, вокругъ его палатки, а караулить сидя въ сосдней палатк. Патрульные, привыкшіе быть постоянно въ движеніи, заснули и пробудились только отъ пистолетнаго выстрла. Когда они выскочили изъ своей палатки, то нашли палатку капитана уже сгорвшею до тла, возл нея лежалъ человкъ изрубленный, безъ чувствъ и едва дышалъ. Они внесли его къ себ въ палатку, но онъ не могъ говорить, и дло осталось не разъясненнымъ.

Между тмъ, какъ шли толки о случившемся и всякій говорилъ свое мнніе, изъ земли раздались стоны. Кто-то умолялъ о спасеніи.

Нсколько человкъ бросилось къ тому мсту, откуда слышались крики, и едва могло разглядть въ глубокой ям лицо человка, подымающагося изъ грязной воды. Бросили веревки и вытащили его.

— Какъ ты сюда попалъ? спрашивали его.

— Я пришелъ въ станъ ночью, но не зналъ мстности. Да по правд сказать, къ тому же немножко выпилъ, такъ вотъ и свалился въ яму.

Его съ подозрніемъ спросили, давно ли это было.

— Да ужь больше часу прошло съ тхъ поръ, отвчалъ мерзавецъ. Кравлей взглянулъ на него и тотчасъ же узналъ знакомыя ему черты лица. Не смотря на то, что человкъ этотъ былъ весь въ глин и грязи, Кравлей узналъ несчастнаго и увидлъ, что у него не стало ни бакенбардовъ, ни усовъ. Сильное подозрніе овладло Кравлеемъ.

Въ ям лежалъ товарищъ Звря.

Собравшись съ духомъ, Кравлей спросилъ съ притворнымъ участіемъ:

— А гд же эти несчастные? Т, которые были въ палатк?

— Кто? капитанъ и его товарищъ?

— Да.

— Вотъ кого вспомнилъ! Ужь они теперь на половин дороги въ Сидни.

— На половин дороги въ Сидни? И Кравлей обмнялся взглядомъ съ своимъ соучастникомъ, котораго только что вытащили изъ ямы.

— Они ухали на лошадяхъ Мура. Дв превосходнйшія лошади!

— Они ухали въ полночь. На капитан былъ надтъ поясъ, полный золотого песка и банковыхъ билетовъ, говорилъ другой: а у фермера на сдл былъ такой огромный слитокъ золота, какого мы съ роду не видывали.

Не прошло четырехъ часовъ, какъ Кравлей, съ своимъ послднимъ товарищемъ, были на дорогъ въ Сидни. Они шли пшкомъ, потому что у Кравлея не было достаточно денегъ, чтобы купить лошадей. Впрочемъ, еслибы и было ему на что ихъ купить, онъ все-таки не могъ сидть на лошади посл ночной операціи, которая оставила по себ довольно глубокіе слды. Кравлей съ своимъ товарищемъ присоединились къ партіи счастливыхъ золотопромышленниковъ, которые отправлялись въ Сидни сбывать выкопанное золото. На дорог имъ постоянно приходилось обгонять небольшія партіи неудачныхъ золотопромышленниковъ, которымъ не везло на рудокопн, и которые въ отчаяніи оставили лагерь, когда погода испортилась и ямы наполнились водою. Положеніе этихъ несчастныхъ, преслдуемыхъ судьбой, было ужасно: они вс были въ лохмотьяхъ, полунагіе, босикомъ, больные, голодные.

Миляхъ въ сорока отъ Сидни партія, къ которой принадлежалъ и Кравлей, встртила семерыхъ такихъ изнуренныхъ, такихъ жалкихъ золотопромышленниковъ, что на нихъ просто страшно было глядть. Они скоре похожи были на призраки, чмъ на живыхъ людей. Счастливая партія сжалилась надъ ними и стала ихъ кормить своими припасами, какъ вдругъ подошла къ нимъ изъ города и очень изумилась, веселая толпа, полная рвенія, надежды и жадности. Она шла въ рудники копать золото.

— Вотъ сумасшедшіе! идутъ копать въ такую дождливую погоду!

Ихъ старались отговорить, но новички отвчали, что найденъ самородокъ огромной величины, и что теперь весь городъ собирается идти копать, чтобы еще найдти такую же массу золота. И дйствительно, нашимъ путешественникамъ, вплоть до самаго города, встрчались и малыя и большія партіи, которыя вс отправлялись изъ Сидни въ рудники, добывать золото. Несчастные и не подозрвали, что только напрасно теряютъ время, что они принимаютъ исключеніе за общее правило.

Кравлей разстался съ своимъ товарищемъ при вход въ городъ. Они успли составить новый замыселъ: товарищъ долженъ былъ собрать шайку, чтобы овладть неслыханнымъ кускомъ золота, а Кравлей долженъ былъ узнать, гд наши друзья остановились. Если въ трактир, то можно будетъ одного изъ шайки отправить туда, съ тмъ, чтобы онъ, выдавая себя за путешественника, выжидалъ удобнаго случая для своей цли. Если же они остановились въ частномъ домъ, можно будетъ употребить другія средства.

Кравлей засталъ весь городъ въ толкахъ о путешественникахъ съ огромнымъ самородкомъ золота. Вс кричали объ этомъ. На распросы Кравлея, ему указали банкъ, къ которому эти путешественники, посреди благо дня, подъхали съ самородкомъ золота и продали его тамъ за три тысячи восемьсотъ фунтовъ стерлинговъ.

Кравлею это извстіе было не по вкусу. Лучше бы было, еслибы они не превращали золота въ бумажки. Однако онъ спросилъ, не знаютъ ли, гд остановились эти путешественники.

— Какъ не знать! Это всмъ извстно. Теперь весь городъ больше заботится объ этихъ прізжихъ, чмъ о губернатор. Они остановились въ гостинниц ‘Корабль’.

Кравлей тотчасъ же туда отправился.

— У васъ тутъ счастливцы, которые нашли большой самородокъ?

— Да, они были тутъ, только ухали уже часа два тому. А разв вы ихъ знаете?

— Знаю, сказалъ Кравлей безъ страха, потому что они уже ухали.

— А не извстно ли, куда они ухали? прибавилъ онъ.

— Куда? Врно къ себ на родину. Вдь вы всегда у насъ добудете деньги, а потомъ и отправляетесь домой издерживать ихъ.

— Какъ! они ухали въ Англію? задыхаясь проговорилъ Кравлей.

— Да, вотъ посмотрите, корабль выходитъ изъ пристани.

Кравлей бросился бжать и посплъ во-время, потому что могъ разглядть на палуб двухъ друзей съ сіяющими лицами.

Корабль тронулся въ путь,— домой, въ Англію, и уносилъ съ собой друзей.

Кравлей остался на берегу и смотрлъ на эту сцену, какъ будто въ состояніи нравственной каталепсіи.

XLIV.

Я разсказалъ скучно и подробно, какъ Джорджъ Фильдингъ отправился въ Австралію, чтобы достать тысячу фунтовъ, и какъ онъ, съ помощью исправившагося вора, добылъ нсколько тысячъ фунтовъ золотопромышленностью и повезъ ихъ невредимыми домой, не смотря на вс адскіе замыслы завистливыхъ и злыхъ людей.

Я разсказалъ также, какъ мистеръ Медовсъ послалъ свою лвую руку въ Австралію, чтобы не допустить Джорджа вернуться къ Сусанн съ тысячью фунтовъ, и какъ лвая рука претерпла сильную неудачу посл всхъ стараній.

Что же длала правая рука мистера Медовса?

XLV.

Радостное настало время для Сусанны, когда она получила отъ Джорджа счастливое письмо. Много отрадныхъ чувствъ наполняло тогда ея сердце, и можетъ быть главное мсто изъ нихъ занимала гордость по случаю успха Джорджа. Теперь никто не будетъ смть оскорблять ее, говоря, что Джорджъ никогда не достанетъ тысячи фунтовъ стерлинговъ, что онъ ей не пара, что онъ ея не стоитъ.

Сусанна была такъ счастлива! Она только и думала о скоромъ возвращеніи Джорджа. Она жила надеждой.

Прошло нсколько времени, и она не получала отъ Джорджа новыхъ извстій. Она думала, что это предсказываетъ его скорое возвращеніе. Но прошло два мсяца — не было ни Джорджа, ни писемъ. Сусанна стала безпокоиться. Полное счастіе продолжалось не долго.

Тутъ мистеръ Медовсъ ршился наконецъ, долго колеблясь, нанести первый ударъ сердцу молодой двушки.

Въ одинъ изъ рыночныхъ дней, въ Фернборо разнесся слухъ, что Джорджу Фильдингу очень повезло, что онъ нашелъ много золота и женится на какой-то молодой леди въ Австраліи. Фермеръ Мертонъ привезъ это извстіе домой: Медовсъ былъ заране увренъ, что оно дойдетъ до отца Сусанны.

Медовсъ нсколько дней не являлся на ферму. Онъ боялся видть слды своихъ происковъ, ему было тяжело найти Сусанну несчастною отъ удара, который онъ ей нанесъ. Наконецъ онъ ршился пріхать, и украдкой слдилъ за Сусанной. Опасенія его были напрасны: Сусанна, какъ обыкновенно, была въ дух, много болтала и, передъ отъздомъ мистера Медовса, разсказала ему объ этомъ слух съ улыбкой невыразимаго презрнія.

Сусанна была откровенна, неподозрительна и въ тоже время далека отъ мысли, что ей нужно остерегаться Медовса.

Черезъ недлю Джефрисъ принесъ Медовсу письмо отъ Сусанны къ Джорджу. Оно было чрезвычайно ласковое, каждое слово было пропитано любовью и чистою, будто материнскою заботливостію о его здоровь. Сусанна просила Джорджа беречь себя для нея. Во всемъ письм не было и намека на сомнніе, на недоврчивость съ ея стороны. Впрочемъ, въ конц оказалась приписка слдующаго содержанія: P. S. Вс въ Фернборо толкуютъ о томъ, что вы женитесь на комъ-то въ Австраліи.

Прошло еще два мсяца, а писемъ отъ Джорджа не было. Эти два мсяца отозвались на Сусанн. Она стала безпокоиться и сдлалась раздражительна, мрачное предчувствіе овладло ею.

Наконецъ она ршилась открыть свое сердце, разсказать о своемъ гор другу, всегда принимавшему въ ней участіе. И красня, съ глазами полными слезъ, Сусанна сказала мистеру Медовсу:

— Не говорите объ этомъ батюшк, сэръ. Я всегда скрываю отъ него свои огорченія, сколько могу. Скажите, пожалуйста, что бы это могло значить: я не получаю отъ Джорджа писемъ, вотъ уже четыре мсяца и три дня. Ради Бога, скажите мн, что это значитъ? И Сусанна заплакала такъ жалобно, такъ горько, что мистеръ Медовсъ задрожалъ отъ своего успха.

— О, мистеръ Медовсъ! не обманывайте меня, скажите мн правду! продолжала она.— Не говорите мн только, что я забыта.

И она такъ жалобно смотрла въ лицо оракула, что онъ забылъ все на свт, кром желанія сказать ей что нибудь пріятное.

— Можетъ быть онъ уже на обратномъ пути, проговорилъ онъ.

Мистеръ Медовсъ ожидалъ, что Сусанна скажетъ: ‘да еслибы онъ и отправился въ обратный путь, онъ все-таки написалъ бы мн’

Но вмсто этого, Сусанна радостно вскричала:

— Ахъ, какъ я глупа! Мистеръ Медовсъ, вы мн истинный другъ! Вы рдкій другъ! Вы такъ умны, какъ я глупа. Бдный Джорджъ! Не правда ли, вы ему никогда не скажете, что я въ немъ сомнвалась?

И Сусанна просіяла радостью и надеждой. Сердце такъ легко вритъ въ то, что ему пріятно! Она была счастлива во все остальное время этого вечера.

Медовсъ ухалъ, раздасадованный на Сусанну за ея слпую. любовь къ Джорджу, а на себя — за слабость характера.

Въ слдующій рыночный день пошли опять т же толки о Джордж, съ прибавленіемъ, что онъ женится на леди изъ города Батурета.

Старикъ Мертонъ опять передалъ это Сусанн. Она съ гордостью опровергала эту ложь, и сказала, что ручается жизнью за врность Джорджа.

— Вс противъ Джорджа, мистеръ Медовсъ, кром васъ, говорила Сусанна. Но что все это значитъ? Право, я сойду съ ума, если онъ скоро не напишетъ, или не прідетъ самъ.

— Слухи обыкновенно бываютъ несправедливые. Я никогда ничему не врю, пока не удостоврюсь самъ, не увижу чего нибудь собственными глазами.

— И я не буду врить.

Скоро посл этого, Вилліамъ Фильдингъ говорилъ съ Сусанной.

— Вы слышали толки о Джордж, Сусанна?

— Да, слышала.

— Надюсь, вы не врите этимъ пустымъ слухамъ?

— Съ какой стати я буду имъ врить?

— Я очень радъ, что вы принимаете ихъ, какъ слдуетъ.

— Я слишкомъ уврена въ Джордж.

— Впрочемъ, я все-таки похлопочу, не удастся ли разузнать, кто постарался выдумать эту ложь.

Сусанна постаралась скрыть удовольствіе, которое она почувствовала отъ этого намренія Вилліама.

— Стоитъ ли того? спросила она хладнокровно.

— Я думалъ что стоитъ, и потому хотлъ разузнать. А теперь вижу, что мн даже не сказали бы спасибо за это.

— Разв я вамъ сказала что нибудь обидное? спросила Сусанна еще съ большею холодностью.

Вилліамъ не отвтилъ ни слова, потому что боялся сказать Сусанн что нибудь непріятное. Черезъ два дня онъ опять пришелъ къ ней, сказалъ, что онъ написалъ Джорджу объ этихъ толкахъ, и что просилъ какъ можно скоре дать ему отвтъ, до какой степени они справедливы или нелпы.

Глаза Сусанны заблестли радостно, но она не сказала ни слова. Она скоре выразила бы свои сомннія всякому, чмъ Вилліаму, который былъ нкогда такимъ явнымъ соперникомъ Джорджа. Потомъ Вилліамъ сказалъ ей, что, какъ онъ дознался, слухъ этотъ распустилъ какой-то прізжій, котораго на рынк никто не знаетъ. Онъ прибавилъ:

— Мистеръ Медовсъ, мн кажется, знаетъ кто этотъ прізжій.

— Нтъ, отвчала Сусанна.

— Вы уврены въ этомъ?

— Да, потому что онъ сказалъ бы мн, еслибы зналъ.

Вилліамъ отвчалъ Сусанн, что сомнвается въ этомъ, и даже намекнулъ ей, что подозрваетъ, не самъ ли мистеръ Медовсъ — первый выдумщикъ этихъ слуховъ.

Но Медовсъ такъ искусно велъ себя въ отношеніи Сусанны, что она была очень далека отъ такого подозрнія. Она стала горячо заступаться за него, какъ заступилась бы за мистера Тома или за того же Вилліама, въ ихъ отсутствіи. Она поступила совершенно по-женски въ этомъ случа: вмсто того, чтобы сказать Вилліаму, что она уже говорила объ этихъ слухахъ съ мистеромъ Медовсомъ, и что онъ уврялъ ее, что это ложь, что не слдуетъ этому врить, она подумала: ‘онъ оскорбилъ подозрніемъ моего лучшаго друга, я не скажу ему причины, по которой я такъ убждена, что не мистеръ Медовсъ выдумалъ эти слухи’, въ слдствіе этаго Сусанна начала съ нимъ страшно спорить и длать ему выговоры и упреки.

— Я знаю, что вы противъ мистера Медовса. Но онъ другъ моему отцу, мн и Джорджу.

— Я бы желалъ очень, чтобы вамъ не пришлось перемнить о немъ мнніе.

— И не перемню безъ причины.

— Я вамъ скажу причину. Помните ли вы тотъ день…

— Когда вы его оскорбили въ его собственномъ дом, да и меня тоже, Вилліамъ?

— Нтъ, Сусанна, васъ я не оскорблялъ. А его, да, это правда, и сейчасъ готовъ бы опять это сдлать. Я помню: когда вы ушли, мн пришло въ голову, что можетъ быть я ошибаюсь, что ошибиться всякому простительно, и…

— Ха, ха, ха!

— Не знаю надъ чмъ вы сметесь, по вотъ въ чемъ дло. Мн стало совстно, что я оскорбилъ, можетъ быть, по напрасну Медовса въ его собственномъ дом, и я сказалъ ему: ‘Если я ошибаюсь, и вы не имете намренія отнять у моего брата невсту, вотъ вамъ моя рука.’ И я подалъ ему руку.

— И что же? онъ ее не взялъ?

— Взялъ, Сусанна.

— Ну, такъ что же?

— Но, Сусанна, сказалъ Вилліамъ торжественно,— рука его была какъ камень.

— Какъ это?

— Она была холодна, какъ ледъ.

— Такъ это ваша уважительная причина?

Вилліамъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Вилліамъ, вы просто сумасшедшій.

— Ну, вотъ, я же сумасшедшій!

— Разумется. Вы ршаетесь оскорблять человка въ ту самую минуту, какъ онъ вамъ прощаетъ великодушно вашу вину противъ него и дружески протягиваетъ руку. Знайте, что если кто нибудь въ продолженіи этого года могъ меня возстановить противъ Джорджа, такъ это вы.

И Сусанна рзко прекратила объясненіе.

Между тмъ, благоразумный мистеръ Медовсъ очень много думалъ о томъ, какъ бы отдлаться отъ честнаго Вилліама, открытаго врага своего. Онъ узналъ, что въ послднее время Вилліамъ, возвращаясь съ рынка, часто останавливался и разговаривалъ съ одной мистриссъ Голидей, небогатой торговкой въ Фернборо. Мистриссъ Голидей была старая знакомая мистера Медовса, и лтъ тридцать тому назадъ кормила его конфектами. Вдругъ почему-то, (и мистеръ Медовсъ зналъ очень хорошо почему) онъ вспомнилъ теперь эти конфекты и вздумалъ оказать за нихъ услугу вдов. Она говорила ему, что очень бы желала выхать изъ города и дожить остатки дней своихъ въ деревн. Мистеръ Медовсъ узналъ, что во ста ярдахъ отъ ‘Гровъ’, продается домикъ съ хозяйственнымъ устройствомъ и съ садомъ, очень недорого. Онъ тотчасъ же купилъ его и предложилъ вдов въ наемъ, за очень умренную цну.

Мистриссъ Голидей была въ восторг.

— Мы можемъ держать корову, мистеръ Медовсъ?

— Конечно. Травы довольно.

Вдова съ радостью перехала въ этотъ домикъ.

У мистриссъ Голидей была дочь, добрая и очень хорошенькая двушка. Медовсъ сказалъ себ:

— Вилліамъ здитъ туда не для старухи. Теперь они сдлаются близкими сосдями. Старуха будетъ просить Вилліама совтовать ей, какъ обработывать свой небольшой кусокъ земли, какъ купить корову. Онъ будетъ часто здить и давать ей совты, а она станетъ угощать его густыми сливками. Услуга за услугу, частыя посщенія, и дло скоро пойдетъ на ладъ. А когда онъ заведетъ себ возлюбленную, такъ не будетъ вчно подсматривать за моей.

Письмо Вилліама къ Джорджу было отправлено въ почтовую контору, а оттуда прямо въ конторку мистера Медовса, въ число многихъ перехваченныхъ писемъ.

XLVI.

Прошло почти восемь мсяцевъ, а писемъ отъ Джорджа все не было. Сусанна перестала обманывать себя напрасною надеждою. Или онъ ей измнилъ, или умеръ. Она сообщила свои предположенія мистеру Медовсу, и внушила ему этимъ отличный планъ. Онъ тотчасъ же поручилъ Кравлею написать о Джордж, что было нужно, изъ Астраліи въ Фернборо одному изъ его пріятелей. Письмо это вскор было получено, но вмст съ тмъ въ тотъ же день разнесся слухъ по всему городу, что Джорджъ умеръ. До Сусанны это однако дошло не такъ скоро, какъ ожидалъ мистеръ Медовсъ. Старикъ Мертонъ не ршался долго сообщить ей такое ужасное извстіе. Наконецъ, какъ-то въ воскресенье, старикъ собрался съ духомъ и сталъ по немногу приготовлять ее къ этому несчастію.

Но Сусанна успла, въ восемь мсяцевъ, передумать все дурное и приготовиться ко всему. Ей, не рже другихъ предположеній, приходила мысль о смерти Джорджа.

Какъ только отецъ ея заговорилъ, она устремила на него глаза и сказала:

— Батюшка, Джорджъ умеръ!

Старикъ Мертонъ повсилъ голову и не отвчалъ.

Этого было довольно. Сусанна, блдная какъ смерть, встала съ своего мста. Шатаясь, дошла она до своей комнаты и заперлась.

XLVII.

Мистеръ Медовсъ нсколько дней не прізжалъ на ферму. Онъ самъ не надялся на свою твердость и присутствіе духа. Наконецъ онъ отправился къ Мертону съ ршительнымъ намреніемъ. Онъ засталъ старика одного.

— Сусанна не видится ни съ кмъ. Вы слышали?

— Что?

— Про ея жениха-то. Вдь онъ умеръ.

— Неужели? Кто это сказалъ?

— Вс говорятъ. Это извстіе пришло изъ Австраліи.

— Это ложь! хладнокровно сказалъ Медовсъ.

— Дай Богъ, чтобы это было такъ, какъ вы говорите, прошепталъ старикъ Мертонъ,— потому что, я знаю: она недолго переживетъ Джорджа.

Мистеръ Медовсъ сказалъ, что онъ недавно видлся съ однимъ человкомъ, который имлъ извстіе о Джордж, и знаетъ, что онъ совершенно здоровъ.

— Вы скажете это Сусанн?

— Отчего же нтъ.

Сусанну позвали. Медовсъ содрогнулся, увидвъ ее. Она была блдна, глаза ея впали, однимъ словомъ, эти нсколько дней состарли ее десятью годами. Она была вся въ черномъ.

— Я убійца! подумалъ Медовсъ.

И его мучили угрызенія совсти, но не честное раскаяніе, готовое загладить свою вину истиной.

— Говорите, Джонъ, сказалъ отецъ. Она перенесла дурныя всти, врно у ней достанетъ духу перенести и хорошія. Такъ, Сусанна?

— Да батюшка, если для меня могутъ еще быть хорошія всти.

Сусанна не спускала глазъ съ мистера Медовса, но на этотъ разъ не могла больше притворяться и дрожала, какъ листъ на дерев.

— Вы знаете мистера Гриффина? спросилъ Медовсъ.

— Да, отвчала Сусанна, дрожа всмъ тломъ.

— Онъ получилъ письмо изъ Сидни отъ одного адвоката, по имени Кравлея. И я слышалъ собственными ушами, какъ Гриффинъ читалъ изъ этого письма, что Кравлей встртилъ Джорджа въ Сидни совершенно здоровымъ и веселымъ.

— Вы меня обманываете изъ доброты, изъ сожалнія.

И Сусанна не сводила съ него глазъ.

— Нтъ. Пусть я умру на мст, если Джорджъ не такъ же здоровъ, какъ я.

Она все продолжала пристально глядть на мистера Медовса, и на этотъ разъ прочла на его лиц, что онъ дйствительно говорилъ правду.

Она вскрикнула отъ радости такъ пронзительно, что больно было слышать. Потомъ стала то плакать, то смяться и упала въ кресло въ сильной истерикъ, которая продолжалась, пока наконецъ бдная Сусанна не лишилась чувствъ отъ истощенія силъ. Радость отозвалась на ней еще сильне, еще ужасне горя.

Позвали служанокъ на помощь Сусанн. Старикъ Мертонъ и мистеръ Медовсъ передали ее имъ на руки, слабою, но спокойною и полною благодарности. Сусанна даже улыбнулась, прощаясь съ Медовсомъ.

На слдующій день Медовсъ похалъ къ Гриффину.

— Покажите мн письмо Кравлея, сказалъ онъ ему. Мн нужно кое-что изъ него списать.

— Васъ опередили, сказалъ Гриффннъ.

— Кто?

— Была здсь двушка, но не сказала своего имени. Я думаю, что это миссъ Мертонъ. Она меня очень упрашивала показать ей письмо. Я ей сказалъ, что она можетъ его взять домой. бдняжка такъ была рада! Она съ такой благодарностью на меня взглянула!

— Еще что? съ безпокойствомъ спросилъ Медовсъ.

— Она спрятала его на своей груди.

— Вотъ какъ!

— И такъ прижимала его своими блыми руками, какъ будто какое сокровище.

Сусанна бросилась въ поле и тамъ стала читать письмо. Оно было очень длинное и скучное, все о длахъ. Наконецъ только, на послдней страниц, она увидала давно желанное имя. Сердце ея сильно, радостно забилось, но это было напрасно. Вотъ что было суждено прочесть несчастной:

— Есть же людямъ счастіе! Вотъ хоть бы Джорджу Фильдингу изъ ‘Гровъ.’ Онъ досталъ много золота, разбогатлъ и вчера женился на самой красивой двушк въ Сидни. Сегодня я ихъ встртилъ на улиц. Жена его такъ хороша, что врно и не взглянула бы на Джорджа, если бы не его золото.’

Сусанна слабо застонала и тихо упала на колни, какъ нжное деревцо, пораженное сильнымъ ударомъ. Глаза ея какъ будто подернулись туманомъ. Она старалась еще разъ прочесть эти жестокія слова, но не могла, и закрыла глаза руками.

— Онъ живъ, сказала она. Слава Богу, онъ живъ. И слезы градомъ полились изъ ея глазъ. Она поспшно взяла платокъ и вытерла глаза.

— Зачмъ я плачу о муж другой женщины? проговорила она.

На лиц ея выступила краска стыда и оскорбленнаго самолюбія.

— Полно плакать, сказала она съ гордостью. Онъ живъ, я не буду плакать, — онъ забылъ меня. Съ этой минуты я не пророню ни одной слезы за человка, который живъ и недостоинъ слезъ.

Она пошла домой и всю дорогу плакала.

Теперь непроницаемая политика мистера Медовса должна была увнчаться успхомъ. Хитрецъ зналъ, какъ ужасно подйствуетъ такое извстіе на молодую двушку, онъ зналъ, что оно будетъ для нея во сто радъ больне, ужасне, чмъ извстіе о смерти ея жениха. Потому-то онъ и приготовлялъ ее къ этому по немногу.

Въ Сусанн закипло чувство собственнаго достоинства и гордости.

Какъ! она вздыхала и плакала столько мсяцевъ о человк, который пересталъ о ней и думать!

Какъ! она отвергала насмшки и дружескіе намеки, она открыто гордилась своей любовью, и за это получила открыто оскорбленіе и измну!

Какъ! она отказалась отъ свта и надла трауръ, и ее видли въ траур по человк, который не умеръ, но живъ, здоровъ, счастливъ и женатъ на другой!

Стыдъ овладлъ оскорбленною, униженною двушкою. Она хотла бы бжать отъ людей, и стала просить отца ухать съ этой фермы, поселиться на какой-нибудь другой, за нсколько сотенъ миль. И она просила такъ рзко, такъ раздражительно, такъ ршительно, что старикъ пришелъ въ отчаяніе.

— Какъ! оставить ферму, гд жила со мной твоя мать, гд ты родилась? Мн было бы это очень тяжело, но… по чемъ знать… и старикъ вздохнулъ. Можетъ быть, придется съ нею разстаться, хочешь или нтъ.

Сусанна не поняла значенія его словъ и вся вспыхнула отъ упрековъ совсти.

— Нтъ! нтъ! сказала она, поспшно. Вы не оставите фермы изъ-за меня. Простите меня, я своенравная двчонка.

И слезы полились у нея изъ глазъ, и она съ чувствомъ бросилась къ отцу на шею.

Прізжалъ мистеръ Медовсъ, но Сусанна не выходила. Ему сказали, что она извиняется передъ нимъ, что она нездорова.

На другой день онъ пріхалъ вечеромъ и засталъ Сусанну, занятую гостями. Она играла на фортепіано, и такъ громко говорила и смялась, какъ мистеръ Медовсъ никогда не слыхалъ отъ нея прежде. Сначала онъ сидлъ угрюмымъ, и съ безпокойствомъ слдилъ за Сусанной, но скоро превозмогъ себя и вдлался душею общества. Чмъ онъ длался веселе, развязне и разговорчиве, тмъ задумчиве и молчаливе становилась Сусанна. Она какъ будто сказала себ:

— Кто нибудь долженъ занимать гостей. Мистеръ Медовсъ взялъ теперь на себя эту обязанность, такъ я могу успокоиться.

Сусанна, разумется, притворно только была весела, а на душ у нея было мрачне, чмъ когда нибудь прежде.

Мистеръ Медовсъ пригласилъ къ себ всхъ присутствующихъ на вечеръ черезъ два дня.

Онъ жилъ теперь въ старомъ дом Исаака Леви. Домъ этотъ понравился ему больше его новаго дома, потому что былъ совершенно уединенъ, а это-то и было нужно мистеру Медовсу для его плановъ и вчныхъ тайныхъ замысловъ. Вотъ какъ случилось, что домъ этотъ, хотя и былъ окруженъ съ обихъ сторонъ домами, но все-таки былъ уединенъ: окружающіе его дома принадлежали жидамъ, которые вроятно зависли отъ Исаака, потому что вс, черезъ годъ посл его отъзда, тоже выхали изъ города и не возвращались, не смотря на то, что въ одномъ изъ домовъ было сложено очень много разнаго имущества.

Цль Медовса была — заставить Сусанну появляться въ свт, и тмъ боле у него въ дом. Она не сопротивлялась, оскорбленная гордость говорила ей: не показывай свту, что твое сердце разрывается на части изъ-за человка, который и не думаетъ о теб. Сусанна являлась на вс приглашенія, и была всегда въ обществ весела, беззаботня, умла прекрасно разъигрывать заданную себ роль, но возвращаясь домой, проводила цлыя ночи въ слезахъ.

Медовсъ не видлъ этихъ слезъ — но можетъ быть онъ подозрвалъ ихъ. Ему было довольно того, что гордость, стыдъ и негодованіе взяли у молодой двушки верхъ надъ любовью и надъ грустью, что Сусанна, постоянно превозмогая себя, невольно мало-по-малу привыкала посщать общество и быть веселой.

Прошло еще четыре мсяца и Сусанна впала въ постоянную, тихую задумчивость. Она не тосковала, не мучилась, но поддалась унынію, съ которымъ постепенно сроднилась все боле и боле, даже здоровье ея стало поправляться.

Отецъ ея уже нсколько времени былъ угрюмъ и задумчивъ, и наконецъ, въ одинъ прекрасный день, объявилъ ей, что для его очень плохо, что онъ участвовалъ въ нсколькихъ неудачныхъ спекуляціяхъ и теперь на краю разоренія.

Это ужасное признаніе нисколько не потревожило Сусанну. Она оставила работу, подошла къ отцу, поцловала его и старалась утшить сколько могла.

— Я должна больше трудиться, батюшка, вотъ и все. Меня часто просятъ давать уроки на фортепіано. Теперь я приму эти предложенія, и буду давать уроки. Деньги, которыя за это буду получать, стану отдавать вамъ, а вы обо мн не безпокойтесь. Мн всегда будетъ чмъ жить. Я буду работать, и съ тмъ, что мн оставила матушка,— намъ всегда будетъ чмъ прокормиться. Вы никогда не увидите меня недовольною, скучною, я вамъ отвчаю за это.

Сусанна воображала, что утшила старика. Бдняжка и не подозрвала, что отецъ ея заботится не о ней, а о себ, что онъ боится не бдности, а оскорбленной гордости, что ему будетъ трудно переносить не лишенія, а мннія и толки свта.

Мистеръ Медовсъ наконецъ потерялъ терпніе ждать. Онъ понялъ, что доле откладывать было бы опасно — и ршился высказаться.

Онъ какъ-то засталъ Сусанну вечеромъ одну, и попросилъ ее пойдти съ нимъ погулять по саду. Она согласилась, ничего не подозрвая. Тутъ онъ излилъ передъ ней всю свою душу, сказалъ ей все, что вытерплъ изъ-за нея: какъ онъ вотъ уже три года любитъ се всей душой, и никогда не думалъ открыть ей этого,— какъ онъ боролся съ этимъ чувствомъ, какъ онъ бгалъ отъ него,— какъ ему казалось, что оно превратилось въ уваженіе,— какъ онъ былъ счастливъ, что Сусанна длалась веселе отъ его бесды. ‘Но теперь,’ заключилъ онъ, ‘теперь, когда вы свободны, у меня больше нтъ силъ скрывать мою любовь, теперь, когда человкъ, съ которымъ я не смлъ состязаться, бросилъ достававшійся ему алмазъ, я считаю себя въ прав проект позволенія поднять его и носить въ своемъ сердц.

Сусанна слушала сначала съ удивленіемъ, потомъ съ замшательствомъ и огорченіемъ, а наконецъ съ ужасомъ, при вид всей силы страстнаго чувства Медовса. Грудь ея поднималась въ стыдливомъ волненіи, потомъ полились цлые потоки слезъ, при разсказ о всемъ, что Медовсъ выстрадалъ изъ-за нея. Она дружескимъ голосомъ сказала:

— Мой бдный другъ!

Но потомъ, почти свирпо, заключила:

— Пусть ни одинъ человкъ не разсчитываетъ теперь на мою любовь. Сердце мое могила. Ахъ, если бы я и сама была въ могил!

И, рыдая, она убжала отъ Медовса, не смотря на вс его моленія.

Другой, не Джорджъ, объяснился ей въ любви. Голосъ его дрожалъ, сердце билось любовью къ ней,— и это былъ не Джорджъ. Другіе видли, что имли право любить ее и ожидали взаимности!

Это сознаніе было ужасно для Сусаняы.

Медовсъ не зналъ что длать, долго думалъ, цлую недлю не былъ на ферм и наконецъ написалъ нсколько словъ Сусанн, прося позволенія по прежнему у нея бывать: ‘Я такъ долго скрывалъ свои чувства, что съумю ихъ скрыть и теперь, когда вижу, что они длаютъ васъ еще несчастне чмъ вы есть,’— писалъ онъ.

Сусанна отвчала, что совтуетъ ему избгать ея, какъ язвы. Онъ все-таки пріхалъ, говоря ей, что послушался бы ея приказаній, но не совта. Онъ былъ очень веселъ, разговорчивъ и — ни слова о любви, Сусанна была этимъ чрезвычайно довольна и вечеръ прошелъ пріятно.

Мистеръ Медовсъ ухалъ довольный судьбою. Онъ достигъ чего желалъ: его продолжали принимать посл того, какъ онъ объяснился въ любви. Когда онъ пріхалъ въ слдующій разъ, то былъ уже не такъ воздерженъ, потомъ въ другой разъ — еще смле, и такъ постепенно. Битва была неровная. Тонкій, хитрый человкъ — противъ обыкновенной женщины, человкъ сорока лтъ — противъ женщины двадцати двухъ, человкъ полный любви и эгоизма — противъ женщины полной привязанности и самоотверженія. Медовсу еще много помогало убжденіе Сусанны, что онъ одинъ изъ благороднйшихъ людей въ мір, что его поведеніе, въ отношеніи ея, съ начала до конца было образчикомъ совершенства, что пока Джорджъ былъ ей вренъ, Медовсъ только и думалъ о томъ, какъ бы ее утшить въ отсутствіи жениха, что онъ никогда бы не сказалъ ни слова о своей любви къ ней, еслибы не дала ему на это права неожиданная измна Джорджа. О, какъ она неблагодарна, что посл всего этого можетъ не любить такого человка!

Отецъ ея тоже былъ на сторон Медовса.

— Что это, мн кажется, Джонъ Медовсъ грустенъ, говорилъ старикъ Мертонъ. Постарайся-ка развеселить его, Сусанна, вдь онъ часто, бывало, развеселялъ тебя.

— Это правда, батюшка.

Сусанна принимала участіе въ Медовс, и потому изъ жалости иногда заставляла себя быть съ нимъ любезной. И какъ онъ былъ счастливъ тогда! Сусанна не могла не замтить, какую власть она надъ нимъ иметъ.

Старикъ Мертонъ видлъ положеніе длъ, и его единственной надеждой сдлался бракъ между Медовсомъ и его дочерью.

— Джонъ Медовсъ меня выпутаетъ, если женится на моей Сусанн, думалъ про себя старикъ.

И такъ два эгоиста овладли существомъ, полнымъ самоотверженія, и все боле и боле завлекали его въ свои сти. Время шло.

Медовсъ здилъ четыре раза въ недлю, вмсто двухъ, открыто ухаживалъ за Сусанной, и такъ былъ счастливъ, что у нея даже не доставало духу лишать его этого удовольствія. Онъ осыпалъ ее всевозможными угожденіями и вниманіемъ. Кто бы ни пришелъ, всякій быль такъ почтителенъ къ Медовсу, что Сусанна могла видть, какъ вс уважаютъ его. И этотъ человкъ, передъ которымъ вс преклонялись — былъ ея рабомъ. Это льстило гордости, оскорбленной другимъ.

Наконецъ Медовсъ еще разъ съ такою страстью излилъ передъ Сусанной свои чувства, что она ужаснулась, и въ слдующее его посщеніе избгала его.

Отецъ длалъ ей упреки.

— Ты просто сведешь съ ума этого человка, если будешь къ нему такъ сурова. Онъ не говорилъ ни слова, потому что видлъ, что ты его избгаешь. Кажется, у тебя каменное сердце.

Вмсто отвта, Сусанна залилась слезами.

Наконецъ въ голову Сусанн пришли такія мысли: для нея уже ни въ какомъ случа не могло быть счастья на земл, чтобы она ни длала, теперь eй представляется случай сдлать двоихъ счастливыми: отца и Медовса.

Истинная женщина живетъ для того, чтобы длать другихъ счастливыми. Она ръдко смотритъ на жизнь съ такой эгоистической точки, какъ мужчина.

И Сусанна подумала:— Если я откажусь сдлать ихъ счастливыми, зачмъ же мн и жить на свт?

Ей показалось жестокимъ отказать другимъ въ счастіи, которое отъ нея зависло.

Отчаяніе и самоотверженіе — плохіе совтники въ эгоистичномъ свт. Сусанна перенесла много жестокихъ ударовъ судьбы: сначала она ожидала, потомъ опасалась, потомъ предалась глубокой грусти, когда ей сказали, что Джорджъ умеръ,— и наконецъ пришла въ отчаяніе при извстіи, что она забыта, что онъ женился на другой.

Многія женщины, еслибы ихъ постигла такая участь, какъ Сусанну, съ досады тотчасъ бы полюбили другаго. Сусанна поступила не такъ. Она была оскорблена глубоко, но со смиреніемъ переносила это оскорбленіе.

Только изъ сожалнія и самоотверженія это юное созданіе, прелестное какъ ангелъ, во цвт лтъ, все еще любя другаго, хотя и обманывая себя увреніями, что презираетъ его, ршилось отдать свою руку Медовсу, къ которому ровно ничего не чувствовало.

И подавая ему эту руку, Сусанна какъ будто хотла сказать:

— Правда ли, что ваше счастіе зависитъ отъ меня? Если такъ,— берите меня…. скоре…. пока еще у меня есть твердость духа. Счастливы ли вы теперь?

На бдную двушку подйствовали страстныя просьбы влюбленнаго, голосъ прерываемый волненіемъ, сверкающіе глаза, адская смсь притворства и хитрости съ искренностью.

При первомъ признак согласія, Медовсъ схватилъ ее, какъ коршунъ голубку. Онъ не дожидался втораго намека. Онъ разсыпался въ благодарности, благословлялъ Сусанну и съ пылкостью прижалъ ее къ своей груди.

Она закрыла глаза и покорилась этой ласкъ, какъ палачу.

— Пожалуйста, пустите меня къ батюшк, прошептала она.

Она пришла къ отцу, объявила ему свое ршеніе и поцловала его. Онъ тоже ее поцловалъ, и это казалось ей наградой, потому что онъ рдко ласкалъ ее.

Медовсъ полетлъ домой на крыльяхъ. Онъ былъ вн себя отъ радости и торжества.

‘Aral чего не сдлаетъ сильная воля!’

Онъ ничего не опасался. Онъ видлъ, что теперь Сусанна его не любитъ, но онъ заставитъ ее полюбить! Пусть только она попадетъ въ его домъ и въ его объятія,— и она мало-по-малу полюбитъ его,— она даже станетъ обожать его. Онъ былъ увренъ, что молодая и добродтельная женщина не можетъ противустоять мужу, который остается любовникомъ, разв если онъ уже слишкомъ глупъ.

Съ этимъ убжденіемъ Медовсъ совершалъ преступленія для того только, чтобы овладть Сусанной. Неизвстно однако, ршился ли бы Медовсъ на вс эти дурные поступки, еслибы въ немъ не было убжденія, что онъ сдлаетъ Сусанну совершенно счастливою.

Часто онъ думалъ:

— Придетъ день, когда я ей скажу, чмъ я рисковалъ для нея, какъ разъигрывалъ изъ-за нея роль злодя,— и она бросится мн на шею и будетъ благословлять меня за то, что я совершилъ вс эти преступленія, съ цлью сдлать ее такою счастливою противъ ея воли.

Медовсъ здилъ на ферму каждый день. Разъ какъ-то, старикъ сталъ разсказывать ему и Сусанн о томъ, какъ плохо идутъ его дла и какъ ему отъ этого грустно. Медовсъ съ веселой улыбкой сказалъ:

— Полноте, батюшка, думать объ этомъ. Неужели вы полагаете, что Сусанна попуститъ васъ нуждаться въ тысяч или двухъ тысячахъ фунтовъ?

Это было сказано тихо, когда Сусанна была въ другомъ углу комнаты, но было сказано съ намреніемъ, чтобы и она это слышала.

Цль была достигнута. Сусаина вся вспыхнула.

На другой день онъ сказалъ Мертону на-един:

— Въ тотъ день, когда я поведу Сусанну въ церковь, вы передадите мн вс ваши долги, и я расплачусь съ кмъ слдуетъ.

— Ахъ, Джонъ, ты истинный другъ! но чтобы расквитаться за меня, нужно не бездлицу.

— Сколько же? Дв тысячи?

— Нтъ, больше, гораздо больше.

— Но не больше того, что я готовъ вынуть изъ кармана для отца моей жены. Если бы даже ваши долги превышали на десять разъ ту сумму, которую я сказалъ,— я бы все-таки заплатилъ ихъ.

Съ этой минуты у Медовса былъ ревностный союзникъ, старающійся всми силами ускорить день свадьбы.

Медовсъ жаждалъ этого дня, потому что онъ не могъ обманывать себя и видлъ очень ясно, что въ роли любовника онъ не имлъ успха. Сердце Сусанны было какъ будто ледяное. Медовсъ долженъ былъ дойти до горькаго сознанія, что съ тхъ поръ, какъ онъ не говорилъ ей о Фильдинг, ему ни разу не пришлось видть отъ Сусанны эти счастливые, оживленные взгляды, которыми она бывало дарила его. Теперь онъ видлъ отъ нея только одно холодное вниманіе, и то не всегда.

Разъ онъ позволилъ себ сдлать ей это замчаніе,— одинъ только разъ.

Она холодно отвчала, что не можетъ притворяться, что равнодушна ко всему на свт, и всегда останется равнодушною, что именно по причин этого равнодушія она не хотла согласиться выйдти за него замужъ. Она говорила, чтобы онъ обдумалъ еще разъ хорошенько, что онъ длаетъ, чтобы лучше отказался отъ своего намренія, и не соединялъ бы такой ледяной глыбы, какъ она, съ такимъ честнымъ и горячимъ сердцемъ, какъ у него.

Хитрый Медовсъ никогда больше не ршался заводить рчи объ этомъ предмет. Онъ боялся, что Сусанна хочетъ отговориться отъ брака, и ршился просить ее скоре назначить день свадьбы. Она не соглашалась.

— Ну, такъ я назначу?

Нтъ, она и этого не хотла.

Отецъ пришелъ на помощь къ мистеру Медовсу.

— Я назначу день, сказалъ старикъ.

— Нтъ! нтъ! нтъ, батюшка!

Старикъ Мертонъ все-таки настоялъ на томъ, что онъ хочетъ выбрать день. Но Сусанна отвергала одинъ день, по одной причин, другой — по другой, и наконецъ не согласилась назначить свадьбу ране шести недль.

На другой день Медовсъ внесъ деньги, установленныя при увольненіи отъ оглашенія.

— Сусанна, врно это вамъ пріятне, чмъ еслибы насъ оглашали?

Она поблагодарила его и оказала: О, да!

Въ тотъ же вечеръ Медовсъ получилъ отъ Сусанны письмо, въ которомъ она просила простить ее, и объявила, что не можетъ выдти за него замужъ. Она писала, что вполн уврена въ его великодушіи и потому надется, что онъ проститъ ее, и предастъ забвенію дло ихъ брака, что она поступила дурно по слабости разсудка, а не по втренности.

Она не получила на это отвта, но чрезъ два дня пришелъ къ ней отецъ и сказалъ ей въ сильномъ волненіи:

— Неужели ты захочешь имть на своей совсти смерть человка?

— Батюшка!

— Я видлъ Джона Медовса: онъ хочетъ лишить себя жизни. И что это ты ему написала такое, что онъ говоритъ: ‘письмо это поразило меня, какъ громовой ударъ.’ Я видлъ у него на стол пистолетъ, и Джонъ говоритъ, что ему теперь не зачмъ жить на свт, что онъ застрлится. Какъ теб не стыдно играть такъ сердцемъ человка?

— Я играю сердцемъ человка! О, Боже мой, что мн длать! вскричала Сусанна.

— Подумать и о другихъ, а не только о себ, отвчалъ старикъ въ бшенств. Подумай обо мн.

— О васъ, милый батюшка? Да разв ваша Сусанна о васъ не думаетъ?

— Нтъ! Что же со мной будетъ, если онъ застрлится? Онъ одинъ можетъ спасти меня отъ разоренія.

— Какъ! вскричала Сусанна, вспыхнувъ, такъ вы заботитесь не о жизни его, а о его средствахъ, которыми онъ могъ бы быть намъ полезенъ! Бдный мистеръ Медовсъ! Я только одна ему другъ. Я дамъ вамъ записочку къ нему.

Записочка состояла изъ двухъ словъ: ‘Простите меня.’

Черезъ полчаса по полученіи ея, Медовсъ былъ на ферм. Сусанна начала было извиняться.

Онъ остановилъ ее и сказалъ:

— Я знаю, что вы можете длать другихъ счастливыми. Я могу вамъ доставить случай сдлать добро. Одному моему пріятелю нуженъ управитель. Онъ просилъ меня выбрать здсь порядочнаго человка и послать ему въ Ч… Не хотите ли вы кому-нибудь доставить это мсто. Жалованье — пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ.

Сусанна была благодарна мистеру Мсдовсу, что онъ устранилъ непріятное для нея объясненіе. Она подумала и сказала:

— У меня есть въ виду человкъ, но… онъ не изъ вашихъ друзей.

— Это ничего не значитъ, если только изъ вашихъ.

— Это Вилліамъ Фильдингъ.

— Я съ величайшимъ удовольствіемъ сдлаю это для васъ. Только нужно не упоминать въ этомъ дл моего имени. Вы правы. Вдь онъ можетъ жениться при такомъ жалованьи. А то въ ‘Гров’ ему пришлось бы съ женой умереть съ голоду.

Такимъ образомъ Медовсъ, разными средствами, умлъ угождать и отцу и дочери. Онъ зналъ, какъ Сусанна счастлива, когда можетъ сдлать кому-нибудь добро, и зналъ, какъ онъ много выиграетъ въ ея расположеніи, если доставитъ ей возможность къ этому.

Мистеръ Медовсъ сказалъ въ заключеніе:

— Вамъ придется длать много добра, когда вы будете мистриссъ Медовсъ.

Пріятель мистера Медовса предложилъ это мсто Вилліаму Фильдингу, тотъ съ удовольствіемъ его принялъ. Еще до этого предложенія Вилліама уже окликали съ миссъ Голидей. Они обвнчались и ухали въ Ч…

И такъ мистеръ Медовсъ отдлался наконецъ отъ Вилліама Фильдинга. Онъ не задумался сдлать добро для своего врага, точно также, какъ не задумался бы сдлать ему вредъ, еслибы это нужно было для достиженія цли. Желзный человкъ былъ Медовсъ! И желзо это могло быть и холоднымъ, и раскаленнымъ, по требованію преобладающей страсти.

Мистеръ и мистриссъ Фильдингъ ухали въ Ч…, мистриссъ Голидей тоже похала съ ними на время. И мистеръ Медовсъ гласно объявилъ о своемъ брак съ миссъ Мертонъ. Съ этого дня, Сусанна иногда невольно показывала ему отвращеніе, но не сопротивленіе.

Она ршилась на все. Пусть будетъ что будетъ.

Погода стояла прекрасная и мистеръ Медовсъ гулялъ съ Сусанной каждый вечеръ. Жениху завидовали вс мужчины, а невст вс женщины. Но нечему было завидовать: ни Медовсъ, ни Сусанна не были счастливы. Сусанна отдала себя, какъ жертва, своему жениху только по насильственнымъ его мрамъ и просьбамъ, и онъ, при такихъ обстоятельствахъ, надялся быть счастливымъ. Напрасная надежда! Сусанна была такъ холодна, такъ равнодушна къ нему, до того непритворно выказывала свои чувства, что на мистера Медовса находили такія минуты, въ которыя онъ былъ готовъ убить и себя и ее.

Но отчаяніе это проходило скоро. Мистеръ Медовсъ вспоминалъ, что остается только недля до свадьбы, а онъ такъ надялся на магическую силу обручальнаго кольца!

——

Это было въ понедльникъ вечеромъ. Сусанна гуляла подъ руку съ своимъ женихомъ. На этотъ разъ онъ говорилъ ей не о любви своей, а о томъ, какъ онъ будетъ доставлять своей жен всевозможныя средства помогать бднымъ, длать счастіе цлыхъ семействъ, какъ вс будутъ благословлять ее за это, и какъ она сама будетъ счастлива тмъ, что въ ея власти длать счастливыми другихъ. Глаза Сусанны блестли, она была веселе обыкновеннаго, потому что говорила въ эту минуту о единственномъ предмет, который улыбался ей въ супружеств съ мистеромъ Медовсомъ. Только это одно заставляло ее утшаться, хотя нсколько, въ своемъ безнадежномъ положеніи.

Разговоръ жениха и невсты былъ очень оживленъ, когда имъ вдругъ встртилась какая-то фигура съ длинной бородой. Незнакомецъ заглянулъ имъ въ лица съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ дикаго любопытства и безпокойства. Однако онъ не остановился, а пошелъ прямо по дорог въ Фернборо.

Сусанна немного испугалась.

— Кто это? спросила она.

— Не знаю.

— Онъ такъ на насъ смотрлъ, какъ будто знаетъ насъ.

— Я думаю это какой-нибудь путешественникъ, другъ мой. Здсь теперь не носятъ этихъ длинныхъ бородъ.

— Отчего же вы вздрогнули, когда онъ шелъ мимо насъ?

— Разв я вздрогнулъ, Сусанна?

— Вы дернули меня за руку.

— Вамъ это почудилось, отвчалъ Медовсъ съ горькой улыбкой. Однако пойдемте, Сусанна. Показалась уже роса, вамъ лучше отправиться домой.

Онъ довелъ ее до дому, но вмсто того, чтобы остаться ужинать, какъ обыкновенно, онъ веллъ подать свою лошадь и поскакалъ въ городъ.

— Спрашивалъ меня кто-нибудь?

— Да, какой-то незнакомый.

— Съ длинной бородой?

— Да.

— Онъ придетъ опять?

— Сказалъ, что черезъ полчаса.

— Проведи его ко мн въ комнату, когда онъ придетъ, и не принимай больше никого.

Только что Медовсъ усплъ зажечь свчи и уссться въ своемъ кабинет, какъ слуга ввелъ гостя.

— Запри об двери и ложись спать. Я самъ провожу мистера Ричардса.

— Отчего вы воротились безъ моего приказанія? сурово спросилъ Медовсъ.

— Какъ отчего? Вы знаете это такъ же хорошо, какъ и я, вроятно. Вы видли ихъ?

— Кого?

— Джорджа Фильдинга и его товарища.

Медовсъ затрепеталъ.

— Какъ же я могъ ихъ видть?

— Сэръ, да вдь они вернулись. Они украдкой ухали отъ меня. Я тотчасъ же выхалъ вслдъ за ними. Они здсь. Они должны быть здсь.

Кравлей не видлъ выраженія лица мистера Медовса и продолжалъ:

— Сэръ, когда я узналъ, что они тихонько ухали, верхомъ, изъ лагеря въ Сидни, и когда я видлъ собственными глазами, какъ они на корабл отправлялись въ Англію, я думалъ, что умру на мст. Я думалъ, что никогда не соберусь съ духомъ показаться вамъ на глаза. Но когда я васъ встртилъ рука объ руку… когда я увидлъ, какъ она вамъ улыбалась, я понялъ, что все дло улажено. Когда же это случилось?

— Что?

— Ваша свадьба съ миссъ Мертонъ? Она стоитъ всхъ хлопотъ, которыя у насъ были изъ-за нея.

— Дуракъ! сказалъ Медовсъ. Мы еще не обвнчаны. Свадьба будетъ черезъ недлю!

Кравлей вздрогнулъ.

— Мы пропали! сказалъ онъ. Все кончено, мы пропали!

— Да замолчи! съ гнвомъ сказалъ Медовсъ. Дай мн подумать.

Онъ закрылъ лицо руками и долго думалъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Ихъ нтъ въ Англіи, Кравлей, а то мы бы ихъ видли. Они еще на дорог. Ты врно халъ скоре ихъ, можетъ быть обогналъ ихъ ночью. Но они скоро будутъ здсь, и сердце говоритъ мн, что они будутъ раньше понедльника. Ничего, я все-таки ихъ перехитрю. Я внчаюсь въ этотъ же четвергъ.

Потомъ этотъ желзный человкъ обратился къ Кравлею и грозно спросилъ, какъ онъ могъ допустить, чтобы Джорджъ ухалъ тайкомъ отъ него.

Кравлей разсказалъ все, и когда онъ кончилъ, тонъ Медовса измнился. Онъ боле не сомнвался въ усердіи своего наемника, но только по временамъ, слушая его подробные разсказы, Медовсъ стоналъ и выражалъ отвращеніе ко всмъ мрамъ, которыя были приняты противъ противниковъ. Наконецъ онъ сказалъ.

— Кравлей, ты служилъ мн хорошо — даже слишкомъ хорошо! Вс женщины вмст не стоятъ того, чтобы изъ-за нихъ совершить одно убійство. А у тебя могло ихъ быть нсколько. Ты перешелъ границы моихъ предписаній.

— Нтъ, отвчалъ Кравлей. Они у меня въ карман. Я вамъ ихъ прочту. Тутъ нтъ запрещенія чего-нибудь не длать для достиженія цли. Посмотрите сами, тутъ сказано, что я долженъ подкупить людей, которые бы обокрали Джорджа и его товарища.

— А разв я гд-нибудь разршаю употреблять для этого даже смертоносное оружіе? спросилъ увертливый мистеръ Медовсъ.

— Но, точно также и на оборотъ: есть ли хоть одно слово противъ этого въ вашихъ предписаніяхъ? рзко спросилъ Кравлей. Будьте же справедливы ко мн, сэръ, прибавилъ онъ жалобнымъ тономъ. Вы знаете, что вы такой человкъ, которому нужно повиноваться, который хочетъ, чтобы ему повиновались. Вы послали меня въ Австралію исполнить порученіе, и вы погубили бы меня, еслибы хоть что-нибудь остановило меня его исполнить. Вотъ, сэръ, я старался также употреблять въ дло искусство безъ силы. Посмотрите.

И онъ положилъ на столъ блый порошокъ, похожій на мелкій сахаръ.

— Что это такое?

— Да если это всыпать кому-нибудь въ стаканъ вина или чаю, однимъ словомъ чего хотите, то тотъ, кто выпьетъ, заснетъ черезъ полчаса непробуднымъ сномъ. А вкусу въ этомъ порошк нтъ никакого. Не правда ли, это хорошее средство? Человкъ будетъ отъ него такъ крпко спать, что не услышитъ даже, еслибъ снимали съ него платье. На рудокопн мы трое постоянно нсколько мсяцевъ караулили удобнаго случая подсыпать этимъ двумъ порошокъ. Но нтъ, не удалось ни разу. Они оба не берутъ въ ротъ вина, какъ на грхъ.

— Лучше бы я тебя не посылалъ.

— Отчего? спросилъ Кравлей. Вдь вреда отъ этого никакого не вышло, крови не было пролито съ ихъ стороны, а только съ нашей. Джорджъ Фильдингъ возвращается домой здоровъ и невредимъ. Уступите ему миссъ Мертонъ, и онъ никогда не узнаетъ, что вы были его врагомъ.

— Какъ! вскричалъ Медовсъ. Совершить столько преступленій напрасно? Лгать, притворяться, перехватывать письма, красть, длать все кром убійства — для того, чтобы проиграть партію! Погрязнуть въ преступленіи и не получить добычи! Нтъ. Видишь этотъ пистолетъ? Онъ двухъ-ствольный. Если намъ суждено съ ней разстаться, то не иначе какъ такъ: однимъ стволомъ я отправлю ее на небо, а другимъ — себя въ адъ.

Вслдъ за этимъ наступило мертвое молчаніе.

Кравлей былъ пораженъ словами мистера Медовса и съ удивленіемъ смотрлъ на него, какъ на рдкаго, великаго человка.

— Что ты смотришь на меня, какъ испуганная двчонка? сказалъ Медовсъ:— вроятне всего, что до этого не дойдетъ. Со мной справиться не легко, и я употреблю все, что только можетъ изобрсть человческій умъ, чтобы мн выйдти побдителемъ. Это я оставлю для крайняго случая, сказалъ онъ ршительно.

И онъ указалъ на пистолетъ, который лежалъ у него на стол.

Опять наступило молчаніе. Медовсъ всталъ.

— Ты, кажется, усталъ, сказалъ онъ спокойно. Я принесу теб бутылку стараго портвейна, чтобы подкрпить твои силы.

Мистеръ Медовсъ вышелъ изъ комнаты, и самъ отправился въ погребъ за виномъ.

Кравлей былъ въ безпокойствъ.

— Мистеръ Медовсъ чрезвычайно свирпъ, думалъ онъ про себя. Мн страшно быть съ такимъ человкомъ, когда онъ такъ взволнованъ и взбшенъ. И къ тому же возл него заряженный пистолетъ. А я посвященъ во вс его тайны, и знаю, что великіе люди часто желаютъ отдлаться отъ маленькихъ людей, которые знаютъ слишкомъ много. Я прежде никогда не видалъ у него пистолета. Это плохо.

И Кравлей бросился къ пистолету, снялъ пистоны, вынулъ маленькую сткляночку и налилъ въ него изъ нея какой-то жидкости, которая уничтожала силу пороха. Потомъ онъ опять надлъ пистоны и положилъ пистолетъ на мсто.

Мистеръ Медовсъ вернулся съ двумя бутылками. Сообщники бесдовали до разсвта другаго дня.

Великій человкъ давалъ не много приказаній своему подчиненному, потому что въ теперешнихъ обстоятельствахъ, мистеру Медовсу нужно было дйствовать самому.

Однако нашлись кой-какія порученія и для Кравлея.

Онъ долженъ былъ немедленно явиться съ полицейскимъ и тотчасъ же, въ силу прежняго судебнаго ршенія, арестовать Вилліама Фильдинга, еслибы тотъ вздумалъ пріхать мшать свадьб. Медовсъ ожидалъ этого отъ Вилліама, и какъ опытный человкъ, заране себя ограждалъ отъ непріятностей. Кром того, на другой же день должно было приготовить такое же судебное ршеніе противъ тестя.

Большая часть ночи прошла, однако, въ разсказахъ о томъ, что уже было. Кравлей былъ главнымъ разскащикомъ, и очень искусно выставлялъ свои заслуги.

Онъ разсказывалъ, съ своей точки зрнія, все, что я уже описывалъ, и мистеръ Медовсъ слушалъ чрезвычайно внимательно и жадно.

Когда дошло дло до разсказа о нападеніи на Леви, Медовсъ улыбнулся и сказалъ съ презрніемъ:

— Старый язычникъ! Я все-таки персхитрилъ его.

— Ахъ, да, кстати. Вы видли его, сэръ?

— Нтъ.

— Какъ! Такъ значитъ онъ не вернулся сюда?

— По-крайней-мр, я не знаю ничего объ этомъ. А разв у тебя есть причины думать, что онъ здсь?

— Нтъ. Но онъ оставилъ рудокопню, какъ только его поколотили. Разумется, изъ этого не слдуетъ еще, что онъ выхалъ и изъ Австраліи, гд онъ могъ такъ много добывать золота. Вдь онъ жидъ, а жиды съ золотомъ не легко разстаются.

— Теперь, Кравлей, поди усни. А я возьму холодную ванну и скоре на лошадь. Я долженъ быть къ завтраку на ферм.

— Вы великій человкъ, сэръ! великій человкъ. Вы ихъ всхъ перехитрите. Вы и мистера Леви перехитрили. Вотъ, вдь мы все-таки въ его дом, а онъ отправился складывать свои старыя кости у антиподовъ. Ха, ха, ха!

Солнце показалось въ окно, и совщаніе кончилось. Странно! оказалось, что оно состояло не изъ двухъ, а изъ трехъ лицъ.

Кравлей пошелъ спать.

Медовсъ похалъ на ферму.

Исаакъ Леви пошелъ курить трубку и хладнокровно обдумывать планъ, какъ бы искусне поразить этихъ двухъ своихъ смертельныхъ враговъ.

Siste viator — и отгадайте эту загадку.

XLVIII.

Исаакъ Леви, спасенный Джорджемъ Фильдингомъ, дошелъ до своей палатки, страдая отъ физической боли и нравственнаго оскорбленія. Блдный и испачканный, онъ слъ на полъ, и проклиналъ на еврейскомъ язык своихъ противниковъ. Старикъ долго не могъ успокоиться, и въ сильномъ волненіи сталъ читать письма, которыя онъ только что получилъ съ почты. Еще новое горе: умеръ старикъ Коченъ, его другъ и агентъ.

Извстіе это призывало Исаака въ Англію, потому что онъ доврилъ Кочену важныя дла и огромные капиталы, которыхъ ни какъ не могъ оставить на рукахъ его преемниковъ, людей совершенно незнакомыхъ Леви, и можетъ быть даже не способныхъ къ длу или недостойныхъ такого доврія, какъ ихъ предшественникъ.

Необходимо было возвратиться въ Англію.

Кром этого письма, мистеръ Леви получилъ еще другое, съ извстіемъ о Медовс. Это извстіе заставило Исаака сильно безпокоиться за Джорджа, хотя старикъ и безъ того уже все послднее время не былъ спокоенъ насчетъ молодаго человка. Это-то и заставило еврея такъ огорчаться о томъ, что Джорджъ оставилъ рудокопню, не сказавъ ему ни слова, и что никто не зналъ, когда онъ вернется. Это-то и заставило Леви купить для Джорджа и Робинзона пару отличныхъ лошадей у Мура и написать Джорджу такое умоляющее письмо. Онъ зналъ, что Джорджъ иметъ къ нему столько доврія, что не будетъ долго думать, а тотчасъ же послдуетъ его совту, въ увренности, что мистеръ Леви вполн обдумалъ то, что написалъ.

И такъ мистеръ Леви похалъ въ Англію для своихъ пользъ, но вмст съ тмъ его путешествіе имло самое благотворное вліяніе на дла Джорджа. Исаакъ ненавидлъ Медовса, и чмъ ближе онъ подъзжалъ къ Фернборо, тмъ боле чувствовалъ ненависти къ своему врагу, потому что старику еврею была ужасна мысль, что домъ его занятъ его врагомъ, тотъ самый домъ, который былъ освященъ для Исаака тнями его кровныхъ!

Исаакъ нашелъ въ Натан довреннаго и ловкаго молодого человка, и потому ничего не скрывалъ отъ него и во всемъ на него полагался. Молодому человку было лестно довріе мистера Леви, котораго такъ уважало все ихъ племя,— и онъ принялся помогать ему со всею ревностью и пылкостью юности.

Часто старый и молодой евреи сидли на палуб корабля, и придумывали, какъ бы имъ похитре вести себя въ Фернборо, чтобы не навлечь на себя подозрній своихъ противниковъ.

Они все обдумали заране, и предосторожности ихъ начались съ того, что они въхали въ городъ въ три часа утра.

Исаакъ вынулъ ключъ и отперъ домъ, рядомъ съ домомъ мистера Медовса, по лвую сторону. Леви поселился тайно въ верхнемъ этаж, а Натанъ открыто въ нижнемъ. На распросы — зачмъ Натанъ въ город, были приготовлены очень искусные отвты, которые истребляли всякія подозрнія о присутствіи въ Фернборо и самого мистера Леви.

Съ перваго же утра они принялись за работу. Натанъ ушелъ изъ дому исполнить два порученія и заперъ за собой дверь. Нужно замтить, что молодой еврей до-тхъ-поръ ни разу не былъ въ Фернборо.

Исаакъ поручилъ ему узнать, что длаютъ молодые Кочены, что это за люди и достойны ли они доврія, которое заслуживалъ ихъ отецъ. Потомъ Натанъ долженъ былъ подробно разузнать что длаетъ Сусанна Мертонъ, и ухаживаетъ за ней Медовсъ, или нтъ. Послднее порученіе было чрезвычайно легко исполнить, потому что о Сусанн и Медовсъ говорилъ весь городъ, и всякій встрчный могъ сообщить о нихъ Натану.

Молодой человкъ вернулся домой очень поздно вечеромъ, заперъ за собой дверь, подалъ условленный сигналъ и былъ принятъ мистеромъ Леви, котораго засталъ за трубкой. Натанъ сказалъ ему съ выраженіемъ огорченія, что принесъ не добрыя всти: что Кочены не только считаютъ себя умне своего отца, но постоянно громко кричатъ объ этомъ, и что, по его мннію, уже этого доказательства довольно, чтобы признать ихъ глупцами.

— Это совершенно справедливо, сынъ мой, отвчалъ Исаакъ. Ну, а что же другое дло?

— О, сэръ, сказалъ Натанъ, тутъ тоже очень дурныя всти. Эта Сусанна самое безбожное, вроломное созданіе. Она помолвлена за человка, котораго вы ненавидите и я тоже за васъ.

Исаакъ скоре сталъ курить свою трубку. Это извстіе было двойнымъ для него ударомъ.

— Если она въ самомъ дл вроломная, то Богъ съ ней. Но нельзя судить такъ легко, нужно прежде все разузнать хорошенько. Я подозрваю, что Медовсъ не даромъ посылалъ Кравлея на рудокопню, и Сусанна врно жертва хитрой политики мистера Джона. Дай мн подумать объ этомъ серьозно.

И мистеръ Леви продолжалъ спокойно курить.

Посл долгаго молчанія, старикъ далъ Натану порученіе на слдующій день, именно, узнать отчего Сусанна не писала Джорджу нсколько мсяцевъ, и отчего она измнила своему слову и отдала руку другому.

— Но съ своей стороны не говори ничего, сказалъ Исаакъ, и не длай одному и тому же человку боле трехъ вопросовъ, а то сейчасъ всякому придетъ въ голову: зачмъ этотъ жидъ разспрашиваетъ такъ подробно объ этой двушк, что ему до нея за дло, и кто онъ такой?

Вечеромъ Натанъ явился съ самыми подробными извстіями. Онъ узналъ, что Сусанна любила молодаго человка по имени Фильдинга, что она писала ему постоянно письма и всегда получала отвты. Но какъ только этотъ молодой человкъ нашелъ золото въ Австраліи, онъ пересталъ писать Сусанн, не отвчалъ ей ни слова на письма, которыя она ему посылала. Двушка стала очень безпокоиться и скучать.

— А, такъ она ему писала?

— Да, но не получала отвтовъ. Нсколько мсяцевъ ждала отъ него писемъ напрасно.

— Потомъ разнесся олухъ, что Джорджъ умеръ, она надла но немъ трауръ и носила насколько дней, а потомъ… ахъ, какъ мн жаль эту бдную двушку, сэръ! какая грустная ея участь! Потомъ пришло письмо изъ Австраліи, изъ котораго узнали, что онъ не умеръ, а женился на другой. Сусанна поврила, потому что цлый годъ до того не получала отъ него писемъ. Она стала очень грустить и румянецъ исчезъ съ ея лица. Медовсъ навщалъ и утшалъ ее. Разсказываютъ многіе, что отецъ ей часто говаривалъ: вотъ я все стараюсь, да стараюсь и денегъ у насъ мало, а подпоры никакой. Ты нравишься Медовсу, онъ богатъ. Ты бы меня утшила и успокоила на старости латъ, если бы вышла за него.— Ужь неизвстно почему, а только молодая двушка дала слово Медовсу выдти за него замужъ. Хотла ли она угодить этимъ отцу, или просто отъ втренности и женской слабости она ршилась на это,— этого никто не знаетъ наварное. Я молодъ и неопытенъ, не могу ршить этого, но предоставляю вамъ, сэръ, обсудить это дало.

— Ты молодъ, Натанъ, но я старъ, а со старостью приходитъ и опытность. Я понимаю, что тутъ дло не чисто. Она писала ему насколько писемъ,— а онъ ихъ не получалъ. Онъ писалъ къ ней,— но она тоже не получила ни одного изъ его писемъ. Ясно, какъ нельзя боле, что тутъ участвуютъ обманъ и коварство другихъ, постороннихъ лицъ.

Глаза Натана засверкали.

— Какой обманъ, сэръ?

— Этого я еще пока не знаю, но узнаю непремнно.

— Да какъ же вы узнаете, сэръ?

— Посредствомъ твоихъ или своихъ ушей.

Натапъ съ удивленіемъ глядлъ на старика. Что могъ мистеръ Леви самъ слышать, сидя одинъ одинехонекъ въ заперти въ своей квартир во второмъ этаж?

Исаакъ прочелъ на лиц молодаго человка выраженіе удивленія и улыбнулся. Потомъ онъ всталъ и, сдлавъ Натану знакъ молчать, повелъ его въ свои комнаты. Дойдя до лстницы, по которой Натанъ прежде никогда но ходилъ, старикъ сказалъ ему, чтобы онъ снялъ башмаки. Самъ мистеръ Леви былъ въ туфляхъ. Онъ ввелъ Натана въ комнату, гд полъ весь былъ устланъ тюфяками. Въ ней была устроена лстница, которая вела спирально къ самому карнизу. Ступени ея были обтянуты лошадинымъ волосомъ. Исаакъ вынулъ часть этого карниза, съ квадратный футъ величины, выдвинулъ изъ этого отверстіи гуттаперчевую слуховую трубу и приставилъ къ ней ухо.

Натанъ въ ту же минуту понялъ все. Мистеръ Леви могъ слышать каждое слово, сказанное въ кабинетъ мистера Медовса.

Старикъ объяснилъ молодому человку, что прежде чмъ онъ оставилъ свой старый домъ, онъ сдлалъ новый карнизъ въ той комнатъ, которую онъ считалъ удобною для кабинета мистера Медовса. Карнизъ этотъ былъ такъ глубокъ и такъ разукрашенъ, что нельзя было замтить въ немъ отверстія. Потомъ Исаакъ вынулъ кирпичи изъ стны сосдняго дома, и устроилъ, то что онъ сейчасъ показывалъ Натану.

Мистеръ Леви прибавилъ, что онъ все это сдлалъ для того, чтобы подслушивать каждый новый планъ Медовса, и мшать исполненію этихъ плановъ. Старикъ сказалъ также, что онъ не имлъ намренія оставить надолго Фернборо, что похалъ въ Австралію только для того, чтобы тамъ купить землю, но что его задержало открытіе золота.

— А что, сэръ, сказалъ Натанъ, если вы ошиблись, и мистеръ Медовсъ устроилъ свой кабинетъ на противуположномъ конц дома?

— Ты ребенокъ, отвчалъ Исаакъ. Неужели ты думаешь, что я объ этомъ не подумалъ и не распорядился на такой случай?

— Значитъ, у васъ и съ той стороны есть такое же устройство?

Исаакъ кивнулъ головой въ подтвержденіе.

Такимъ образомъ, пока Натанъ ходилъ по городу и собиралъ нужныя свднія, мистеръ Леви сидлъ у карниза и слушалъ въ гуттаперчевую трубу,— но не слыхалъ ничего.

На слдующій день Натанъ прибжалъ домой ране обыкновеннаго.

— Сэръ, сказалъ онъ, пріхалъ еще врагъ — Кравлей! Я видлъ его изъ окна, но онъ меня не видалъ. Что мн длятъ?

— Сидть дома цлый день. Я не хочу, чтобы онъ тебя видлъ. Онъ сейчасъ же подумаетъ: А, значитъ и старый жидъ тутъ.

Натану это не понравилось. Сидть цлый день, какъ заключенному, въ четырехъ стнахъ!

На другое утро молодой человкъ всталъ очень рано, чтобы готовить обдъ, и былъ очень удивленъ, увидвъ мистера Леви уже сидящаго за трубой.

— Все прекрасно, оказалъ старикъ. Пришла теперь и моя очередь. У меня было много терпнія, но за то велика и награда.

И Леви разсказалъ съ восхищеніемъ о долгомъ совщаніи между мистеромъ Медовсомъ и Кравлеемъ, которое онъ тайно слышалъ отъ начала до конца. Старикъ былъ совершенно счастливъ, что его врагъ открылъ ему вс свои преступленія и кром того одно отрадное извстіе.

— Она его не любитъ! закричалъ съ восторгомъ Леви. Сусанна имъ обманута, она его жертва! Я однимъ словомъ могу разлучить ихъ, разстроить вс планы Медовса, открыть вс его преступленія.

— Ахъ, сэръ, такъ скажите сегодня это слово, и позвольте мн присутствовать при этомъ, если вы считаете меня достойнымъ такой чести.

— Сказать сегодня! вскричалъ мистеръ Леви съ удивленіемъ, глядя на малодушнаго Натана. Какъ это можно! Такъ ты думаешь, что я, который ожидалъ цлые мсяцы мщенія, теперь не придамъ этому мщенію должной силы, а истрачу его необдуманно,— потому только, что у меня не достанетъ терпнія подождать лишнихъ два дня! Нтъ! я не хочу отнять у него изъ рукъ пустой чаши, я хочу оторвать ее полною отъ его губъ! Ты видлъ, какъ стараго еврея оскорбляли и презирали, теперь ты увидишь, какъ онъ будетъ наносить ударъ за ударомъ, какъ онъ, дряхлый, слабый, безъ оружія поразить своего врага прямо въ сердце.

Черные глаза Натана засверкали.

— Вы учитель — я ученикъ,— сказалъ онъ.— Прошу только объ одномъ. Если возможно, позвольте и мн подслушивать слова вашего врага, пока я буду сидть дома днемъ.

Съ этихъ поръ и старый и молодой евреи цлые дни просиживали у карниза. Къ вечеру, когда уже было совершенно темно, Натанъ отправлялся по городу за разными порученіями и всегда приносилъ домой какія нибудь новыя извстія. Онъ нарочно ходилъ только по вечерамъ, чтобы не попасться на глаза Кравлею.

Такимъ образомъ, между тмъ, какъ западный паукъ ткалъ искусную паутину вокругъ невинной мухи, восточный паукъ ткалъ другую паутину вокругъ него,— и нити этой паутины были такъ тонки, что ихъ нельзя было видть. И Западъ и Востокъ, каждый въ свою очередь, былъ убжденъ въ преимуществ своего искусства, забывая совершенно, что всмъ располагаетъ одинъ Богъ.

XLIX.

Медовсъ похалъ на ферму, чтобъ уговорить Сусанну внчаться въ четвергъ, а не въ понедльникъ. Во всю дорогу онъ придумывалъ средства, которыми бы можно было заставятъ Сусанну скоре согласиться на его просьбу. Онъ зналъ, что она лучше желала бы отдалить этотъ день, чмъ приблизить его, но что-то говорило ему, что отъ этой перемны зависитъ его судьба: ‘Эти два молодца прідутъ въ понедльникъ. Я въ этомъ увренъ, и именно въ понедльникъ утромъ, до нашей свадьбы’, думалъ онъ.

Тутъ же Медовсъ съ отчаяніемъ вспомнилъ, что наканун, когда онъ разставался съ Сусанной, она была раздражительна и капризна, чего онъ прежде никогда въ ней не замчалъ.

Пріхавъ, онъ потерялъ всякое присутствіе духа, и долго не могъ ршиться сказать, что ему было нужно. Наконецъ, посл долгихъ намековъ и извиненій, онъ объяснилъ, какой великой милости онъ пріхалъ просить.

Сусанна согласилась съ перваго слова.

Медовсъ былъ и удивленъ и восхищенъ, Сусанна согласилась такъ скоро, не сопротивляясь ни мало этой просьб, потому что считала себя виноватою противъ Медовса, ей казалось, что она обидла его вчерашнею раздражительностью и что своимъ согласіемъ можетъ вознаградить его за эту обиду.

Бдная Сусанна и не подозрвала всей важности уступки, на которую поддалась такъ легко.

Медовсъ, торжествуя, поскакалъ домой.

Онъ не зналъ, какъ пережить эти два дня, которые стояли еще между нимъ и его блаженствомъ! Двое длинныхъ сутокъ! И онъ провелъ эти дни и ночи въ такомъ напряженномъ состояніи духа, въ какомъ всякій другой или умеръ бы, или сошелъ бы съ ума.

Но твердый духъ Медовса подкрплялъ себя надеждой.

Наступила среда, оставался только одинъ день до свадьбы. Но именно въ этотъ день, судьба, какъ будто разсердившись на мистера Медовса, не давала ему покоя отъ его противниковъ. Съ самаго утра пришла его мать и умоляла его отказаться отъ этого брака, пока еще было возможно.

— Я молчала до сихъ поръ, говорила старуха,— но не могу молчать дольше. Я должна говорить. Джонъ, она тебя не любитъ. Я женщина и могу читать въ женскомъ сердца. Я знаю, что ты думалъ о ней и прежде, когда еще Джорджъ не былъ ей невренъ… если въ самомъ длъ онъ былъ ей когда нибудь невренъ, Джонъ!

И она послднюю фразу сказала съ такимъ значеніемъ, такъ выразительно, что сынъ ея пришелъ въ бшенство.

— Я ожидалъ, что весь свтъ будетъ противъ меня, но не моя родная мать. Нечего длать, пусть это будетъ такъ. Я не боюсь цлаго свта и бгу отъ тхъ, съ которыми не хочу сражаться.

И онъ тотчасъ вышелъ изъ комнаты и оставилъ старуху одну, испуганную и обиженную его бшенствомъ. Она отправилась домой, въ своемъ красномъ салоп и въ черной шляп.

Медовсъ возвратился къ обду, и только что слъ за столъ въ своемъ кабинет, какъ кто-то ворвался къ нему въ комнату.

Это былъ человкъ, мучимый угрызеніями совсти, почтмейстеръ Джефрисъ.

— Мистеръ Медовсъ, я больше не могу продолжать прежняго, ни за что на свт не стану! кричалъ онъ.

И онъ качалъ дикимъ, громкимъ, взволнованнымъ голосомъ разсказывать мистеру Медовсу, сколько разъ бдная двушка приходила за письмами, и такъ жалобно смотрла ему въ лицо, и какъ она разъ сказала:

— О, мистеръ Джеорисъ, сдлайте такъ, чтобы я получила письмо!

И какъ онъ видлъ потомъ ея блдное, измученное лицо во сн. И какъ теперь его мучитъ совсть, когда онъ узналъ, что вышло изъ того, что онъ помогалъ мистеру Медовсу и былъ его орудіемъ.

Медовсъ выслушалъ его до конца и потомъ очень хладнокровно напомнилъ ему о его воровств и поклялся, что если онъ осмлится открыть свое плутовство, то…

— Мое плутовство! вскричалъ удивленный почтмейстеръ.

— А чье же? Вдь вы перехватывали письма,— не я. Вы употребили во зло общественное довріе,— не я. Такъ если вы будете такъ глупы, что сами донесете на себя и погубите себя, то знайте напередъ, что я буду кричать громче всхъ противъ васъ, и объявлю, что вы даже обкрадывали денежныя письма, а не только что перехватывали пустыя. Ступайте домой къ вашей жен, и молчите, а не то я уничтожу и васъ, и се.

— О, я знаю, что вы безжалостны, и что я не осмлюсь открыть рта, пока живъ. Но я все-таки сдлаю что хочу и помшаю вашимъ замысламъ. Я напишу записку къ миссъ Мертонъ и признаюсь во всемъ, а самъ застрлюсь сегодня же вечеромъ въ контор.

Онъ говорилъ это съ отчаяніемъ. Медовсъ пристально посмотрлъ на него, и сказалъ съ притворнымъ равнодушіемъ:

— Джефрисъ, у васъ не достанетъ духу застрлиться.

— У меня?

— Да, я думаю.

— Сегодня увидите. Сегодня же вечеромъ.

— Нтъ, я хочу увидть это теперь же.

Съ этими словами мистеръ Медовсъ бросился на него, схватилъ его за горло и приставилъ пистолетъ ему къ голов.

— Ахъ! ахъ! нтъ! мистеръ Медовсъ, сжальтесь! сжальтесь! съ испугомъ кричалъ Джефрисъ.

— Хорошо, сказалъ Медовсъ, спокойно кладя пистолетъ на столъ. Теперь я знаю, что вы никогда не застрлитесь. Не такой вы человкъ. Да полноте дрожать, какъ осиновый листъ, слушайте лучше, что я вамъ скажу. Вы въ долгахъ. Я купилъ два вашихъ векселя, вотъ они. Придите ко мн завтра посл свадьбы: я вамъ ихъ отдамъ. Можете закурить ими трубку.

— Ахъ, мистеръ Медовсъ. Тогда у меня будетъ однимъ горемъ меньше.

— Я знаю тоже, что вы нуждаетесь въ деньгахъ. Придите ко мн посл свадьбы: я вамъ дамъ пятьдесятъ фунтовъ наличными деньгами.

— Какъ вы щедры, сэръ! Я бы только очень желалъ, чтобы все это доставалось мн не за такое дурное дло.

— Ну, теперь ступайте домой, и не вздумайте надлать какихъ-нибудь глупостей, а не то я васъ пущу по міру. Ступайте же.

Джефрисъ ушелъ въ страх и отчаяніи, а Медовсъ всталъ и съ бшенствомъ закричалъ:

— Ну, нтъ ли еще кого-нибудь — охотниковъ мшать Джону Медовсу? Нтъ ли желающихъ? Идите, являйтесь тысячами, я справлюсь со всми вами!

— Мистеръ Медовсъ!

Осъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ Кравлей.

— Сэръ, Вилліамъ Фильдингъ въ городъ и страшно взбшенъ.

— Онъ пріхалъ помшать свадьб?

— Да. Онъ остановился въ гостинниц, пьетъ тамъ эль и кричитъ такъ, что за версту слышно.

— Что же онъ кричитъ?

— Сэръ, онъ купилъ кнутъ необыкновенной толщины и показывалъ его всмъ. Это для спины Джона Медовса, говорилъ онъ. И я его поподчую этимъ при двушк, которую онъ укралъ у моего брата. Если она промняла человка на собаку, такъ пусть это будетъ битая собака, въ добавокъ.

Медовсъ позвонилъ.

— Запречь лошадь въ повозку, сказалъ онъ.— Кравлей, ты знаешь, что нужно длать.

— Знаю.

— Но прежде всего скажи ему, что я всегда бываю у Мертона въ шесть часовъ.

— Однако, вы врно не подете туда сегодня?

— Отчего ты это думаешь?

— Да разв вы не боитесь, чтобы онъ…

— Чтобы я боялся Вилліама Фильдинга? Да ты, должно быть, никогда порядочно не видалъ меня. И въ самомъ дл, ты всегда смотришь въ землю. Кравлей, когда мн было восьмнадцать лтъ, я разъ нашелъ въ переулк жену одного фермера въ ужасномъ отчаяніи. Она кричала, плакала и чуть было не упала въ обморокъ, оттого, что на нее напали три негодяя, которые хотли непремнно ее поцловать и вели себя неприлично. Это было вечеромъ, она страшно перепугалась. Я тотчасъ же за нее вступился, потому что она была женщина скромная и мн сосдка. Я тихонько подкрался сзади, такъ, что никто изъ нихъ меня не примтилъ, и для начала, такъ ударилъ одного изъ этихъ молодцовъ, что онъ грянулся безъ чувствъ на землю. Съ разу вмсто троихъ, осталось только двое. Я началъ драться съ этими двумя, и дрался минутъ десять. Доставалось и мн, и имъ. Наконецъ мн удалось свалить еще одного. Я сталъ одной ногой ему на шею и продолжалъ драться съ послднимъ, котораго до того избилъ, что онъ убжалъ. Мистриссъ Фильдингъ поцловала меня въ награду два раза очень нжно, пригласила меня къ себ ужинать и разсказала своему мужу все, что случилось. Онъ нсколько разъ пожималъ мн руку въ знакъ благодарности.

— Какъ, сэръ? такъ женщина, которую вы защитили, была мистриссъ Фильдингъ?

— Ну, да, вдь я теб сказалъ. И я держалъ обихъ ея сыновей на колняхъ, и они дергали меня за волосы. Да! къ чему я началъ все это разсказывать? А, вспомнилъ: я хотлъ этимъ доказать теб, что я не изъ тхъ людей, которые позволятъ прибить себя. Нтъ, со мной не такъ легко справиться. Теперь только я не хочу связываться съ Вилліамомъ Фильдингомъ, потому что непріятно жениться съ подбитымъ глазомъ. А вотъ, когда женюсь, и если ты услышишь, что кто-нибудь собирается со мной подраться, то скажи, что я готовъ на это, и что по воскресеньямъ, посл обда, отъ нечего длать я не прочь вступить въ бой со всевозможными Фильдингами на свт и свалить ихъ одного за другимъ.

Потомъ, вдругъ опомнившись и сдлавшись хладнокровне, онъ оказалъ:

— Однако, это все пустыя слова, а у насъ есть дло. Не нужно терять времени по напрасну.

Мистеръ Медовсъ вышелъ изъ комнаты и Краулей вслдъ за нимъ.

Въ шесть часовъ мистеръ Медовсъ гулялъ въ саду подъ руку съ Сусанной.

Вдругъ они увидли подходящаго къ нимъ человка, держащаго правую руку за спиной.

— Ахъ, это Вилліамъ Фильдингъ, сказала Сусанна. Онъ врно пришелъ поблагодарить васъ.

— Судя по его взгляду, этого нельзя ожидать, отвчала хладнокровно Медовсъ.

— Сусанна, потрудитесь оставить руку этого человка, сказалъ Вилліамъ, подходя къ Сусанн.— Мн нужно сказать ему кое-что.

Сусанна тотчасъ же догадалась, что дло плохо, что Вилліамъ замышляетъ что нибудь недоброе и схватила его за руку. Вилліамъ не могъ отъ нея освободиться, и не хотлъ оттолкнуть ее, чтобы она не обидлась. Между тмъ подоспли три человка, замченные только Медовсомъ, и арестовали Вилліама, въ силу судебнаго ршенія.

— Да у меня есть чмъ заплатить, говорилъ Вилліамъ.

— Платите.

— Да мои деньги дома. Дайте мн два дня сроку. Я напишу жен и она мн пришлетъ, сколько нужно.

Полицейскіе расхохотались и объявили, что онъ долженъ идти за ними.

Медовсъ прошепталъ Сусанн:

— Завтра я заплачу за него.

И Вилліама повезли въ повозк Медовса.

— Куда они его везутъ, Джонъ? спросила Сусанна.

— Въ тюрьму.

— Ахъ, не допускайте этого. Неужели вы не можете поврить ему этихъ денегъ?

— Нтъ, могу.

— Такъ зачмъ же вы сейчасъ не заплатите за него?

— Потому что при мн нтъ денегъ, а банкъ запертъ.

— Ахъ, какое несчастіе!

— Да, но что же длать. Я пошлю деньги ему завтра рано утромъ, и его выпустятъ.

— Да, пожалуйста. Ахъ, онъ бдный! Завтра, рано утромъ непремнно. Прежде всего нужно это сдлать завтра.

— Да! прежде всего, посл того какъ насъ обвнчаютъ.

Скоръ Медовсъ очень почтительно распростился съ Сусанной и похалъ въ Ньюборо купить себ перчатки и кой-какіе подарки для своей невсты.

На дорог онъ обогналъ Вилліама Фильдинга, и прозжая мимо него, заглянулъ къ нему въ повозку и сказалъ:

— Мистриссъ Медовсъ завтра рано утромъ пришлетъ деньги, чтобы освободить васъ.

Мистеръ Джонъ очень хладнокровно отправился дале. Онъ пріхалъ въ городъ до заката солнца, оставилъ лошадь въ гостинницъ, пошелъ сдлать нужныя закупки, и потомъ самъ вернулся туда же. Между тмъ, какъ мистеръ Джонъ сидлъ за стаканомъ эля и разговаривалъ съ хозяйкой гостинницы, вошли еще два путешественника. Они торопливо прошли мимо его, прямо въ кофейную, но хотя Медовсъ усплъ бросить на нихъ только одинъ взглядъ, хотя у нихъ были загорлыя лица и длинныя бороды, онъ тотчасъ же узналъ своихъ старыхъ знакомыхъ: то были Джорджъ Фильдингъ и Томъ Робинзонъ.

На нсколькихъ страницахъ нельзя описать того, что Медовсъ перечувствовалъ въ нсколько секундъ. Сначала онъ какъ будто весь превратился въ кусокъ льда, но черезъ минуту опять пылалъ какъ огонь.

Дверь въ кофейную была растворена, и Медовсъ подкрался къ ней, чтобы подслушать разговоръ путешественниковъ. Вернувшись, онъ слъ къ прилавку, возл хозяйки.

— Что они, останутся? спросилъ онъ слугу.

— Да. Велли разбудить себя въ пять часовъ.

Раздался звонокъ. Слуга тотчасъ пошелъ узнать, чего требуютъ путешественники и, вернувшись, сказалъ:

— Горячаго пунша.

— Вотъ ключи. Поди, принеси сахару, сказала хозяйка.

Она влила въ кружку сначала водки, а потомъ горячей воды, и ушла на верхъ, распорядиться о постеляхъ для прізжихъ.

Медовсъ остался одинъ съ кружкой пунша. Вдругъ ему пришла въ голову находчивая мысль, онъ опустилъ руку въ карманъ жилета и глаза его засверкали. Да! порошокъ тутъ! Тотъ самый порошокъ, который ему показывалъ Кравлей, и который мистеръ Медовсъ взялъ изъ любопытства. Онъ тотчасъ же вынулъ его изъ кармана и всыпалъ въ кружку въ ту самую минуту, какъ слуга входилъ съ сахаромъ.

Слуга понесъ приготовленный напитокъ въ кофейную.

Медовсъ притаился какъ мышь, но умъ его работалъ. Мистера Джона ужасало то, что онъ сдлалъ, а между тмъ онъ собирался сдлать еще худшее.

Когда слуга вернулся, мистеръ Медовсъ сказалъ ему:

— Послушай-ка, это очень скупо: одна кружка на двоихъ.

— Да высокій не пьетъ вина, отвчалъ слуга.

— Мистриссъ Уайтъ, если есть для меня лишняя постель, сказалъ Медовсъ: — то я останусь здсь ночевать. Лошадь у меня устала, и ночь темная.

— Помилуйте, мистеръ Медовсъ, для васъ всегда есть постель, отвчала чрезвычайно любезно хозяйка.

Вскор друзья наши отправились спать. Медовсъ выглядывалъ на нихъ изъ-за газеты и видлъ, какъ Робинзонъ спотыкался отъ дремоты.

Черезъ полчаса мистеръ Медовсъ тоже отправился на ночлегъ, но не для того, чтобы спать.

На другое утро Кравлей былъ у Медовса, какъ условлено было заране. Къ его величайшему удивленію служанка сказала ему, что хозяинъ не ночевалъ дома. Между тмъ, какъ Кравлей съ нею разговаривалъ, Медовсъ подскакалъ къ дверямъ своего дома, и потащилъ Кравлея за собой на верхъ.

— Кравлей, запри дверь.

Кравлей повиновался, но не безъ страха, потому что желзный мистеръ Медовсъ былъ такъ страшно взволнованъ и блденъ, какимъ Кравлей никогда до тхъ поръ не видалъ его. Мистеръ Джонъ опустился въ кресло.

— Пусть будетъ проклятъ тотъ часъ, когда я въ первый разъ увидлъ ее! сказалъ онъ.

Кравлей совершенно растерялся, увидвъ такого великаго человка въ такомъ страшномъ волненіи.

— Кравлей, сказалъ вдругъ Медовсъ съ неестественнымъ спокойствіемъ:— когда чортъ покупаетъ душу за деньги, сколько онъ за нее даетъ? Что-то дорого, я слышалъ. Онъ цнитъ дорого наши души, не такъ, какъ мы иногда.

— Мистеръ Медовсъ! сэръ!

— Ну, вотъ, сосчитай-ка, сколько тутъ, сказалъ Медовсъ, бросая къ ногамъ Кравлея цлую пачку банковыхъ билетовъ.— Сосчитай и скажи, во сколько пошла моя душа. О, о!

Кравлей схватилъ билеты и сталъ ихъ считать такъ скоро, какъ позволяли его дрожащіе пальцы. Между тмъ Медовсъ глядлъ на эти деньги то съ угрызеніемъ совсти, то съ самодовольствомъ.

— Ахъ, Боже мой! да это все сто-фунтовые билеты англійскаго банка. И какіе все новенькіе! говорилъ Кравлей.— Откуда они, сэръ?

— Изъ Австраліи.

— А! о! невозможно! Нтъ! Все возможно для такого человка, какъ вы. Двадцать.

— Они въ Ньюборо… ночевали въ гостинниц ‘King’s Head’, прошепталъ Медовсъ.

— Боже мой! каково! Тридцать.

— И я тоже.

— А! сорокъ… четыре тысячи фунтовъ.

— Я угостилъ ихъ тмъ порошкомъ, который ты мн далъ… Къ счастію, досталось именно тому, у котораго были деньги. Онъ заснулъ какъ мертвый. Я долго ихъ искалъ, и наконецъ нашелъ у него подъ подушкой.

— Прекрасно! а намъ, дуракамъ, все не удавалось. Шестьдесятъ… одинъ… два… пять… семь. Семь тысячъ фунтовъ.

— Семь тысячъ фунтовъ! Кто бы это подумалъ!

— Да, отлично. Это хорошая для васъ добыча, и вполн вами заслуженная.

— Какъ! закричалъ Медовсъ:— неужели ты такъ глупъ? ты думаешь, что я оставлю себ эти деньги!

— Разумется. А то какъ же?

— Какъ! Да разв я воръ? Я, Джонъ Медовсъ, который никогда никого не обидлъ на копйку! Я беру у него невсту, потому что не могу жить безъ нея. Но безъ его денегъ я могу жить. Довольно у меня грховъ на душ и безъ воровства.

— Такъ скажите же, пожалуйста, зачмъ вы взяли эти деньги? Вдь вы рисковали, что васъ поймаютъ?

Кравлей сдлалъ этотъ вопросъ довольно рзко, потому что начиналъ терять уваженіе къ своему кумиру.

— Ты слпъ, какъ кротъ, Кравлей, презрительно отвчалъ Медовсъ. Неужели ты не понимаешь, что я оставилъ Джорджа Фильдинга безъ копйки, для того, чтобы Мертонъ не отдалъ за него дочери? И не отдастъ, потому что онъ сказалъ Джорджу передъ его отъздомъ: ‘Если ты вернешься съ тысячью фунтовъ, тогда я отдамъ за тебя мою дочь.’ Разв ты не можешь догадаться, что когда Мертона нужно будетъ арестовать за долги, то онъ будетъ горой стоять за меня, а объ Фильдинг не захочетъ и слышать? Теперь онъ никакъ не можетъ на ней жениться, а я все-таки женюсь рано или поздно. И какъ только я обвнчаюсь съ Сусанной, Джорджъ Фильдингъ получитъ семь тысячъ фунтовъ, и не будетъ знать отъ кого, по мы съ тобой будемъ знать. Я гршникъ, но не мошенникъ.

Кравлею это не нравилось, онъ что-то бормоталъ съ досады.

Медовсъ зажегъ свчу и поставилъ ее въ каминъ. Погода была теплая.

— Давай ихъ, сказалъ онъ хладнокровно. Мы ихъ сожжемъ, тогда он ничего не разскажутъ.

Кравлей закричалъ, какъ мать, у которой упалъ ребенокъ изъ окна, и бросился на колни, держа билеты за спиной.

— Нтъ, нтъ, сэръ! Не длайте этого. Вы говорите, что оставить ихъ было бы гршно, по что это за грхъ, въ сравненіи со всми грхами, которые мы съ вами длали вмст! Нтъ, вы не сожжете ихъ. Это было бы слишкомъ худо — жечь деньги, которыя Богъ посылаетъ намъ… для блага человка.

— Полно, сурово сказалъ Медовсъ. Не говори глупостей.

И онъ положилъ свою желзную руку на Кравлея.

— Сжальтесь! сжальтесь! подумайте обо мн…. о вашемъ врномъ слуг, который рисковалъ жизнью для васъ и не щадилъ ничего. Какъ великіе люди неблагодарны!

— Неблагодарны! Кравлей! И ты можешь говорить это и глядть мн прямо въ глаза?

— Прежде не могъ, но теперь могу.

Кравлей всталъ и глядлъ прямо въ лицо великому человку. Добыча, за которую онъ сражался, придала ему сверхъестественную храбрость, и онъ сказалъ Медовсу:

— Кому вы обязаны, что получили эти деньги? Мн. Вамъ бы никогда не видать ихъ, еслибы не мой порошокъ. И вы хотите сжечь ихъ на моихъ глазахъ. Это было бы цлое состояніе для меня. Это значитъ, ограбить меня.

— Тебя?

— Да! Что вамъ за дло, что будетъ съ этими деньгами, лишь бы только онъ ихъ больше никогда не увидлъ? А мн, такъ есть дло до этого. Отдайте ихъ мн, и я черезъ двнадцать часовъ буду съ ними во Франціи. Вамъ, сэръ, нтъ больше надобности во мн. Я сдлалъ для васъ все, что было нужно. Къ тому же, съ моей стороны будетъ гораздо благоразумне ухать отсюда и для своей и для вашей пользы. Съ тхъ поръ, какъ я съ вами разстался, я привыкъ выпить и теперь никакъ не могу удержаться отъ этого. Чего добраго, не ручаюсь за себя: въ такое время, когда не трезвъ, пожалуй все и разболтаю. Тогда и вамъ будетъ плохо, и мн. Такъ лучше пошлите меня въ чужіе края, гд я буду путешествовать. Тамъ такъ хорошо, вчное лто, я не люблю длинныхъ ночей, когда такъ долго бываетъ темно. Я тогда вижу такія лю…бо…пытныя вещи. Пожалуйста, отпустите меня, отдайте мн деньги, и я больше никогда не буду васъ безпокоить.

Кравлей говорилъ это чрезвычайно жалобнымъ голосомъ, бросая умоляющіе взоры на мистера Медовса. Тотъ не ршался, но Кравлей зналъ, что великій человкъ не прочь отъ него освободиться.

— Спрячь билеты, сказалъ наконецъ мистеръ Медовсъ и позвонилъ.

— Принеси мн дв рубашки, бритву и гребень, оказалъ онъ вошедшей служанк.

— Кравлей, вотъ условія: чтобы ты сейчасъ же отправлялся на желзную дорогу, она открывается сегодня. Первый поздъ отправляется черезъ часъ. И такъ ты подешь въ Лондонъ, и сегодня же вечеромъ во Францію.

— Да, сэръ, непремнно. Ура! ура!

Кравлей сталъ разсыпаться въ благодарностяхъ. Медовсъ веллъ подать завтракъ, накормилъ своего сообщника, подарилъ ему на дорогу теплое пальто, и проводилъ его до самой станціи. Тутъ онъ съ нимъ распростился и пошелъ въ банкъ.

Кравлей сдержалъ слово: онъ спряталъ свое сокровище на груди, и сидлъ въ ожиданіи позда.

— Счастіе намъ покровительствуетъ, подумалъ онъ. Еслибы желзную дорогу открыли вчера, то наши друзья пріхали бы изъ Ньюборо.

Онъ смотрлъ на разныя приготовленія, видлъ, какъ украшали локомотивъ букетами и внками. Поздъ не отправился въ назначенное время, будто бы потому, что желаютъ хать какіято важныя особы, которыя запоздали пріхать на станцію.

Между тмъ, какъ Кравлей разсматривалъ вагоны, кто-то подошелъ и положилъ ему руку на плечо. Онъ оглянулся. Это былъ мистеръ Вудъ, полицейскій, съ которымъ ему часто случалось имть дла.

— А, Вудъ! какъ вы поживаете? Что, хотите тоже прохаться для перваго раза?

— Нтъ, сэръ! У меня есть дла, которыя задерживаютъ меня въ город.

— Какія дла? Взять кого нибудь подъ арестъ, что ли? смясь спросилъ Кравлей.

— Да, кое-что въ этомъ род. Здсь есть вашъ пріятель, которому что-то нужно вамъ сказать.

— Пойдемте. Гд же онъ?

— Вотъ тутъ, сэръ.

— Кравлей пошелъ вслдъ за Вудомъ и тотъ ввелъ его въ комнату, гд на скамейк сидлъ Исаакъ Леви. Кравлей остановился, какъ вкопаный на мст и сейчасъ бы убжалъ назадъ, но Леви указалъ ему на мсто возл себя. Кравлей подошелъ и слъ съ отвращеніемъ возл жида, потому что не смлъ отказаться отъ этого приглашенія при нсколькихъ лицахъ. Мистеръ Вудъ слъ возл него по другую сторону.

— Что бы это все значило, думалъ Кравлей, стараясь казаться какъ можно равнодушне.

— Вы сбрили бороду, мистеръ Кравлей, сказалъ Исаакъ тихо.

— Бороду! Да у меня никогда и не было бороды, отвчалъ Кравлей тоже тихо.

— Нтъ, вы были съ бородой, когда я васъ видлъ въ послдній разъ на рудокопн, вы подучили негодяевъ оскорбить меня, сэръ.

— Не врьте этому, мистеръ Леви.

— Я видлъ это, и терплъ отъ этого.

Объясненіе это было очень оригинально, потому что вещи, которыя обыкновенно говорятся громко, съ раздраженіемъ, тутъ, напротивъ, говорились едва слышно, шопотомъ и совершенно спокойно. Оба противника, каждый съ своей стороны, имли причины желать, чтобы на нихъ не было обращено особеннаго вниманія зрителей, которыми полна была зала.

— Теперь моя очередь, прошепталъ Леви. Око за око и зубъ за зубъ.

— Такъ вы не откладывайте вашего намренія, а то завтра уже, пожалуй, оно вамъ не удастся.

— Я никогда не откладываю мщенія, когда оно уже созрло.

— Вотъ какъ! сэръ.

— Мистеръ Кравлей, при васъ теперь семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Кравлей былъ пораженъ какъ громомъ, и сталъ дрожать всмъ тломъ.

— Украденныхъ! прошепталъ ему Исаакъ прямо въ ухо. Отдайте ихъ полицейскому.

Кравлей хотлъ встать, но его удержали дв сильныхъ руки.

— Что вы? что вы? какія бы у меня ни были деньги, он доврены мн однимъ изъ самыхъ богатыхъ и уважаемыхъ людей во всемъ графств, и…

— Украдены имъ, а получены вами! Отдайте ихъ Вуду, если не хотите, чтобы васъ объискивали публично.

— Вы не можете объискивать безъ предписанія.

— Вотъ предписаніе. Выньте билеты изъ-за пазухи и отдайте ихъ полицейскому, а то мы возьмемъ ихъ у васъ публично силою.

— Я не могу отдать ихъ безъ согласія мистера Медовса. Пошлите за мистеромъ Медовсомъ, если вы смете.

Исаакъ задумался.

— Хорошо! мы васъ отвеземъ къ мистеру Медовсу. Вы можете оставить деньги при себ, пока не увидите его. Такъ подемте, громко и весело сказалъ Леви.

Вс присутствующіе слышали это любезное приглашеніе и видли, какъ трое знакомыхъ прервали разговоръ, вышли изъ залы и вмст куда-то ухали.

LI.

Мистеръ Медовсъ вошелъ въ банкъ и сказалъ, что ему нужно вынуть семь тысячъ фунтовъ наличными деньгами и банковыми билетами. Банкиры были очень непріятно поражены этимъ.

— Я знаю, сказалъ Медовсъ, что это очень тяжело для васъ. Я не хочу длать вамъ подрывъ, это далеко не въ моихъ правилахъ. Дайте мн векселя, я напишу эту сумму на имя Джорджа Фильдинга и Тома Робинзона. Вотъ они и не будутъ подозрвать, какъ они богаты, пока я имъ не объявлю. Такъ можетъ пройдти нсколько мсяцевъ.

Банкиры съ радостью согласились на это, а мистеръ Джонъ, выходя изъ банка, сказалъ самъ себ:

— Ну, слава Богу, что устроилъ это дло. У меня точно камень съ плечъ свалился, такъ легко стало.

Медовсъ надлъ новые сапоги, новый синій сюртукъ съ плоскими позолоченными пуговицами, шляпу съ широкими полями и явился на ферму ране одиннадцати часовъ, предоставляя собою образецъ британскаго щеголя.

Свадьба устроивалась самая скромная. Медовсъ засталъ подругъ невсты въ полномъ сбор, и сама Сусанна была уже вся въ бломъ, блдная, но интересная. Старикъ Мертонъ отпускалъ разныя шуточки, отъ которыхъ бдная Сусанна судорожно вздрагивала.

— Что же? разв свадьба будетъ безъ колокольнаго звона?

— Нтъ, нтъ, нельзя, закричалъ одинъ юноша, и вдругъ нсколько человкъ побжало въ церковь.

Между тмъ Медовсъ былъ необыкновенно веселъ и взволнованъ. Вс приписывали это его радости по случаю свадьбы. Но никто не замчалъ, какъ онъ часто со страхомъ поглядывалъ, то на дорогу изъ Ньюборо, то на часы. Никто не видлъ, какъ онъ легко вздохнулъ, когда наконецъ раздались колокола, потомъ, какъ мучился, что долго не шелъ пасторъ, какъ старался казаться хладнокровнымъ, когда посылалъ за пасторомъ и просилъ сказать ему, что невста готова, наконецъ, какъ онъ топнулъ ногой и прикрикнулъ на одну изъ подругъ Сусанны, потому что она цлыя десять минутъ завязывала себ шляпку.

Наконецъ онъ взялъ Сусанну подъ руку и хотлъ идти въ церковь, какъ пришли сказать, что нтъ еще пастора. Боже мой, чего стоило мистеру Медовсу не разбранить пастора въ эту минуту!

Между тмъ, какъ женихъ внутренно бсился, подошелъ красный черноглазый юноша и спросилъ, которая невста. Ему указали.

— Къ вамъ письмо, миссъ Мертонъ.

— Ко мн? отъ кого?

Она взглянула на почеркъ, а Медовсъ на молодаго человка.

— Жидъ, сказалъ онъ самъ себ. Сусанна, на васъ перчатки.

И онъ спокойно взялъ у нея письмо и распечаталъ его, какъ

будто съ намреніемъ возвратить его Сусанн для прочтенія. Онъ увидлъ прежде всего: ‘Джефрисъ, почтмейстеръ,’ и потомъ подпись: ‘Исаакъ Леви,’ и съ удивительнымъ присутствіемъ духа разорвалъ письмо въ клочки.

— Это оскорбленіе, Сусанна, сказалъ онъ. Низкая ложь, чтобы вооружить васъ противъ меня, жену противъ мужа.

Онъ схватилъ жида и бросилъ его какъ перо въ руки своихъ друзей.

— Окуните его, закричалъ онъ.

И чрезъ минуту жида, не смотря на его крики и возраженія, бросили въ прудъ. Онъ выплылъ на другую сторону, и стоялъ на берегу въ бшенств и страх, а женихъ угрожалъ ему повторить эту продлку, если онъ вздумаетъ вернуться на эту сторону пруда.

— Я вамъ завтра разскажу въ чемъ дло, Сусанна.

— Успокойтесь, отвчала она. Я знаю, что у васъ есть непріятели, но за что же наказывать посланнаго съ письмомъ? Чмъ онъ виноватъ?

— Вы ангелъ, Сусанна. Оставьте его въ поко, сказалъ онъ своимъ друзьямъ.

Вдругъ послышалось громкое ура.

— Наконецъ пасторъ, сказалъ съ восторгомъ Медовсъ.

Сусанна потупила глаза, и дрожь пробжала по ней. Для и пасторъ былъ палачемъ.

Но это былъ не пасторъ. Показались двое, и Медовсъ отвернулся, проговоривъ со стономъ:

— Джорджъ Фильдингъ!

Сусанна не поняла значенія этихъ словъ. Она думала, Медовсъ замтилъ въ ней отвращеніе, и приписалъ это обидное для него чувство привязанности Сусанны къ Джорджу, сихъ поръ еще не уничтожившейся. Ей было непріятно, что оскорбила Медовса. Она сказала:

— Зачмъ вы упоминаете мн это имя? Что мн за дло того, который обманулъ меня! Я хотла бы, чтобы онъ былъ въ церкви и видлъ бы, съ какимъ взглядомъ я пройду мимо него, опираясь на вашу врную руку.

— Сусанна! закричалъ знакомый голосъ позади ея.

Она задрожала и чуть не упала прежде, чмъ обернулась, когда увидала Джорджа, то закричала такъ, что вс перепугались. Сусанна забыла все при вид прекраснаго, честнаго лица Джорджа, сіяющаго правдой и любовью, и бросилась въ его объятія.

Джорджъ поцловалъ невсту.

— О, о! о! кричали вс ея подруги.

Сусанна вдругъ опомнилась и отскочила отъ Джорджа, будто ее укусила змя. Щеки ея пылали, глаза блестли съ негодованіемъ обратилась къ Джорджу:

— Какъ вы смете меня цловать? Какъ вы смете тамъ, гд я? Батюшка, спросите этого человка, зачмъ онъ шелъ сюда теперь, чтобы заставить меня забыться и оскорбить честнаго человка, который удостоилъ меня своей любовью. О, батюшка, уведите меня отсюда.

— Сусанна, что съ тобой? что это значитъ? что я сдлалъ.

— Что вы сдлали? Вы измнили мн. Вы цлый годъ не писали мн ни слова и женились на комъ-то въ Батурет, Джорджъ!

— Если онъ женился, сказалъ Робинзонъ,— то онъ похитре чмъ, я думалъ: я не оставлялъ его ни днемъ, ни ночью и никогда не слыхалъ, чтобы онъ сказалъ какой-нибудь женщин три вжливыхъ слова.

— Мистеръ Робинзонъ!

— Да, это я, мистеръ Робинзонъ. Кто-то васъ надулъ, миссъ Мертонъ, а вы и поврили. Джорджъ только и повторялъ, Сусанна! Сусанна! Когда мы нашли большой самородокъ золота, онъ его поцловалъ и сказалъ: Цлую тебя не за то, что ты золото, а за то, что ты приближаешь меня къ Сусанн.

— Перестань, Томъ, сурово сказалъ Джорджъ. Зачмъ мнъ защищаться? Есть ли здсь хоть одинъ человкъ, который можетъ сказать, что я когда-нибудь думалъ о другой двушк, кром ея? Если найдется такой человкъ, пусть онъ выйдетъ изъ толпы и скажетъ мн это прямо въ лицо, если посметъ?

Кругомъ было мертвое молчаніе.

— Клевета есть, а клеветникъ скрывается, сказалъ Джорджъ, глядя на всхъ.

— Сусанна, зачмъ вы стоите подъ руку съ этимъ человкомъ?

— О!

— Миссъ Мортонъ внчается со мной сегодня, сказалъ Медовсъ, оттого я и далъ ей руку.

Джорджъ, задыхаясь, едва могъ проговорить:

— Она думала, что я измнилъ ей, но теперь она знаетъ, что я ей вренъ.

— Сусанна, сказалъ онъ, я не буду ничего говорить о нашихъ взаимныхъ клятвахъ и о кольц, которое вы мн дали. Вотъ оно.

— Онъ сохранилъ мое кольцо!

— Мн дано было общаніе прежде васъ, мистеръ Медовсъ, но я не буду настаивать. Я не думаю, что есть другой человкъ на свт, который такъ любилъ бы какую-нибудь женщину, какъ я Сусанну, но все-таки, несмотря на это, я нс сталъ бы ни минуты стараться овладть ею безъ ея согласія. Это должно же кончиться. Я не хочу ни на секунду быть въ сомнніи. Говорите, Сусанна, вашу волю. Выбирайте между Джономъ Медовсомъ и Джорджемъ Фильдингомъ.

— Хорошо сказано, замтилъ кто-то изъ молодежи.

Двушки потихоньку любовались Джорджемъ. Вотъ, это такъ мужчина, думали он:— не то, что вся наша молодежь.

Сусанна взглянула съ удивленіемъ.

— Что же мн выбирать? Какоо же можетъ быть сомнніе? Съ той минуты, какъ я увидала ваше лицо и правду на немъ, я забыла, что есть на свт Джонъ Медовсъ.

Посл этихъ словъ, Сусанна обвела всхъ испуганнымъ взглядомъ, и закрывъ руками пылающее лицо, бросилась бжать на верхъ, въ свою комнату. Вслдъ за ней пошла туда одна изъ ея подругъ и видла, какъ она срывала съ себя внчальный нарядъ, и плакала, и смялась.

— Ну, Джонъ, что ты думаешь? говорилъ одинъ изъ свадебныхъ гостей другому.

— Да я думаю, что сегодня свадьб не бывать.

— О завтра тоже. Сэль, надвай-ка шляпку, да пойдемъ домой. Я пришелъ на свадьбу къ Медовсу, и не останусь ни на чьей другой.

Эти замчанія говорились безъ церемоній, вслухъ, и гости разошлись.

Изъ всего собраннаго общества осталось только четверо: Медовсъ, старикъ Мертонъ и два друга.

— Ну, дядюшка Мертонъ, сказалъ Джорджъ. Сусанга сказала свое мнніе, теперь вы должны сказать ваше.

— Джорджъ, вотъ въ чемъ дло: я совсмъ разорился и долженъ больше двухъ тысячъ фунтовъ. Насъ уврили, будто бы ты измнилъ Сусанн, вотъ пришелъ Медовсъ и сказалъ…

— Ваше слово, ваше общаніе! Вдь я разсчитывалъ на нихъ, я здилъ за море!..

Въ верхнемъ этаж отворилось окно и двушка съ рылающимъ лицомъ стала прислушиваться. Она отдернула занавску и судорожно сжимала ее въ рук, изъ-за которой спорили и страдали.

— Это правда, Джорджъ, сказалъ старикъ.

— Вы сказали мн: привези тысячу фунтовъ, и я отдамъ теб мою дочь, и благословлю ее. Не правда ли, это было такъ, мистеръ Медовсъ? вы были при этомъ.

— Да, точно такъ, отвчалъ Медовсъ.

— Ну, и ты привезъ тысячу фунтовъ?

— Да.

— Джонъ, я долженъ сдержать слово и сдержу — это такъ слдуетъ. Возьми Сусанну и будь счастливъ съ ней, а отецъ ея будетъ сидть въ рабочемъ дом.

— Я беру Сусанну, и скажу вамъ, что не только ея отецъ, но никто другой, кого она уважаетъ, не будетъ сидть въ рабочемъ дом. Сколько на мою долю, Томъ?

— Четыре тысячи фунтовъ.

— Нтъ, это что-то много.

— Нтъ, это врно, потому что Джеки уступилъ теб свою долю въ самородк, а ты ему за это далъ овецъ. Вотъ он, твои деньги… Что это? я этого не клалъ…

И Робинзонъ вынималъ клочки газетъ изъ своего бумажника въ нмомъ изумленіи.

— Что это, Томъ?

— Обокрали!

— Обокрали, Томъ?

— Обокрали! О, Боже мой! Я вчера положилъ бумажникъ подъ подушку, сегодня нашелъ его тамъ же. Обокрали! обокрали! Убей меня, Джорджъ. Я тебя разорилъ.

— Я не могу говорить, сказалъ, задыхаясь, Джорджъ. Что это значитъ?

— За то я буду говорить, перебилъ Мертонъ. Я не хочу и слышать, что обокрали лондонскаго вора!!.. Джорджъ Фильдингъ, если ты порядочный человкъ, то оставь меня и дочь мою въ поко. Еслибы у тебя были деньги, я отдалъ бы теб Сусанну, несмотря на то, что самъ былъ бы въ крайности. Но теперь — твоя очередь поступить благородно. Она отдала свою руку другому человку, который можетъ сдлать ее счастливой и поправить мои дла, а ты можешь только сдлать насъ всхъ нищими. Ради Бога, оставь насъ!

— Вы правы, отвчалъ Джорджъ. Мн больно, тяжело, но я понимаю, что долженъ уйти, и уйду.

Джорджъ зашатался. Робинзонъ поддержалъ его.

— Не безпокойся, мн ничего, только сердце мое точно умерло. Дай мн приссть на минуту, дай придти въ себя, и потомъ я уйду. Дай мн руку, Томъ. Не обижайся за ихъ оскорбленія. Я доврилъ бы теб больше золота, чмъ они стоятъ вс вмст.

Томъ былъ сильно тронутъ привтомъ Джорджа, несмотря на пропажу состоянія и счастья. Оба друга сидли такіе унылые, что жаль было смотрть на нихъ. Вдругъ Джорджъ сказалъ едва слышно:

— Говорятъ, что дружба лучше любви, я постараюсь этимъ утшиться.

Только что онъ усплъ сказать это, какъ Сусанна робко подошла къ нему и положила свою голову къ нему на плечо.

— Что для насъ деньги? прошептала она. Ты грустишь, что у тебя украли деньги, а у меня украли, въ этотъ ужасный годъ, то, что для меня дороже жизни. Зачмъ грустить о такихъ пустякахъ, когда я такъ счастл… счаст… счастлива.

И она заплакала.

— Тяжело, очень тяжело, задыхаясь, говорилъ Джорджъ:— но я соберусь съ духомъ и исполню свой долгъ. Мы опять подемъ туда, откуда пріхали, Томъ, только жаль, что мн теперь не для кого работать. А гд Вилліамъ? Неужели и онъ забылъ меня?

— Вилліамъ въ тюрьм за долги, съ важностью сказалъ старикъ Мертонъ.

— Нтъ, прибавилъ Медовсъ: — часъ тому назадъ, я послалъ ему деньги, чтобъ онъ могъ расплатиться.

— Вы послали деньги, чтобы освободить моего брата изъ тюрьмы? Какъ это мн кажется страннымъ! Я бы долженъ былъ поблагодарить васъ, но не могу.

— Мн не нужно вашей благодарности, молодой человкъ.

— Вотъ видишь, Джорджъ, какъ при нашей бдности было бы хорошо имть такого родственника, какъ мистеръ Медовсъ. Не мшай же этому.

— О, батюшка, вы заставляете меня краснть! сказала Сусанна, начиная только въ эту минуту понимать отца.

— А мн гадко отъ его словъ, сказалъ Джорджъ. Томъ, мы демъ опять въ Австралію.

— И прекрасно, это всего лучше, вскричалъ старикъ Мертонъ.

— Такъ и я съ нимъ, сказала Сусанна съ удивительнымъ спокойствіемъ. Потомъ, понижая голосъ, она прибавила:— Если онъ считаетъ меня достойной не разлучаться съ нимъ.

— Вы достойны большаго, будьте счастливы, сказалъ Джорджъ.

Онъ опять опустился на скамью, и такъ горько зарыдалъ, какъ будто сердце его разрывалось на части.

Медовсъ подошелъ къ старику Мертону и сказалъ:

— Отдлайтесь отъ него и я заплачу вс ваши долги, а не то — будетъ плохо.

Медовсъ взялъ шляпу, раскланялся со всми и сдлалъ уже нсколько шаговъ, какъ его остановилъ кто-то.

— Вы не можете уйдти, сэръ.

Медовса это нсколько обезпокоило. У незнакомца былъ крючковатый носъ, а мистеръ Джонъ врилъ, что это не добрый знакъ.

— Отчего? спросилъ онъ наконецъ спокойно.

Тутъ явилось еще нсколько человкъ, вс съ крючковатыми носами, и объявили мистеру Медовсу, что сейчасъ прідетъ одинъ джентльменъ, который хочетъ его видть. И дйствительно, тотчасъ же явился нашъ старый знакомый, членъ городскаго суда и тюремнаго комитета, мистеръ Вилліамсъ.

— А, вы здсь, мистеръ Медовсъ, сказалъ онъ входя.— Представьте: противъ васъ есть презабавное обвиненіе, очень смшное! но нечего длать, я долженъ его прежде выслушать, а потомъ опровергнуть. Дайте-ка стулъ. А, вотъ скамейка. Какъ жарко! Мн донесли, что двое здшнихъ людей были обкрадены на семь тысячь фунтовъ въ Ньюборо, въ гостинниц ‘King’s Head’.

— Это правда, сэръ, закричалъ Робинзонъ. Но откуда вы это знаете?

— Я здсь для того, чтобы предлагать вопросы, былъ рзкій отвтъ. Кто вы?

— Томъ Робинзонъ.

— Который Джорджъ Фильдингъ?

— Я Джорджъ Фильдингъ, сэръ.

— Васъ обокрали?

— Да, сэръ.

— Сколько у васъ украли?

— Семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— Это согласно съ тмъ, что говорилъ старый господинъ. Гм! гд вы ночевали эту ночь, мистеръ Медовсъ?

— Въ ‘King’s Head’, сэръ, отвчалъ Медовсъ очень хладнокровно.

— Какъ это странно. Вдь нужно же, чтобы было такое стеченіе обстоятельствъ. Разумется, это только дло случая. Позовите сюда стараго джентльмена.

Медовсъ не понималъ, кто могъ обвинять его, но имъ овладло мрачное предчувствіе. По немъ пробгалъ какъ-будто предсмертный холодъ, ему казалось, что онъ опутанъ огромною паутиною. Черезъ минуту, передъ нимъ стоялъ единственный паукъ, способный соткать такую паутину.

— Я такъ и думалъ, сказалъ Медовсъ, когда увидлъ передъ собой Исаака Леви.

— Я обвиняю этого человка въ воровств, сказалъ Леви. Я и Натанъ, оба слышали, какъ онъ разсказывалъ Кравлею, что онъ подсыпалъ порошокъ въ пуншъ этого молодаго человка и укралъ его билеты. Потомъ мы слышали, какъ Кравлей просилъ отдать ему эти билеты, и какъ мистеръ Медовсъ наконецъ согласился.

— Это правда! закричалъ Робинзонъ въ сильномъ волненіи. Это должна быть правда. Ты знаешь, Джорджъ, какой у меня чуткій сонъ, а сегодня утромъ ты меня никакъ не могъ добудиться.

— Молчите!

— Слушаемъ.

— Гд вы все это слышали, мистеръ Леви?

— Въ восточной комнат моего дома.

— А гд былъ мистеръ Медовсъ?

— Въ западной комнат его дома.

— Это невозможно!

— Напрасно вы такъ думаете. Но я вамъ докажу, что говорю правду, а пока объясню.

И старикъ Леви подробно разсказалъ свою выдумку, устройство слуховой трубы и лстницы, и мистеръ Медовсъ, выслушивая, видлъ какъ еврей его перехитрилъ. Однако присутствіе духа ни на минуту не оставляло мистера Джона, и онъ сказалъ:

— Сэръ, я имлъ несчастіе обидть разъ мистера Леви, и онъ мой заклятой врагъ съ тхъ поръ. Если же вы хотите разбирать это дло, то позвольте мн привести свидтелей, которые докажутъ, что мистеръ Леви цлыхъ два года угрожаетъ мн своимъ мщеніемъ. Что значитъ жиду солгать? Судите сами, правдоподобно ли все это? У меня состоянія на шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и я стану воровать?

— Да, въ самомъ дл, сказалъ мистеръ Вилліамсъ.

— По вашимъ словамъ, я укралъ эти деньги, чтобы отдать ихъ, да?

— Нтъ, вы ихъ украли, чтобы сдлать нищимъ вашего соперника. И вы перехватывали на почт въ Фернборо вс его письма къ невст.

Сусанна и Джорджъ вмст вскрикнули.

— А когда вы украли деньги, вы отдали ихъ Кравлею.

— Какое великодушіе! сказалъ съ насмшкой Медовсъ. Ну, хорошо. Я согласенъ вотъ на что. Найдите Кравлея съ семью тысячами фунтовъ, приведите его сюда, и пусть онъ скажетъ, что я далъ ему эти деньги. Тогда только мистеръ Вилліамсъ повритъ вашимъ словамъ.

— Разумется, не прежде, сказалъ мистеръ Вилліамсъ, когда обвиняютъ такого честнаго человка, какъ вы, мистеръ Медовсъ.

— Пусть будетъ по вашему, равнодушно отвчалъ Исаакъ. Натанъ, приведи Кравлея.

Медовсъ при этихъ неожиданныхъ словахъ сталъ оглядываться во вс стороны и обдумывать какъ бы легче убжать, но крючковатые носы окружали его со всхъ сторонъ.

Привели Кравлея, дрожащаго отъ страха.

— Сэръ, сказалъ Леви, если вы не найдете у этого человка пропавшихъ билетовъ, то пусть я подвергнусь насмшкамъ, презрнію и наказанію, но если они у него найдутся, то поступите, какъ требуетъ правосудіе.

Полицейскій сталъ обыскивать Кравлея. Вс присутствующіе были въ сильномъ волненіи. Нашли пачку билетовъ, и раздался общій крикъ!

— Позвольте, сэръ, сказалъ Робинзонъ. Чтобы не было недоразумній, я опишу нашу собственность. Семьдесятъ билетовъ по сту фунтовъ каждый. Нумера отъ тысяча-пятьсотъ-шестидесятаго до тысяча-шестьсотъ-двадцать-девятаго.

Мистеръ Вилліамсъ осмотрлъ пачку, проврилъ нумера и тотчасъ же подалъ билеты Робинзону, который передалъ ихъ Джорджу и началъ прыгать отъ радости.

Мистеръ Вилліамсъ взглянулъ на Медовса, нсколько минутъ колебался и наконецъ рзко спросилъ Кравлея.

— Откуда у васъ эти деньги?

Медовсъ старался встртить взглядъ Кравлея, чтобы заставить его молчать. Но Кравлей, который не слыхалъ, что говорилъ мистеръ Леви, былъ увренъ, что спасетъ себя репутаціей мистера Медовса и сказалъ очень ршительно:

— Я получилъ ихъ отъ мистера Медовса. Онъ мн не въ первый разъ довряетъ такія большія суммы.

— О! вы получили ихъ отъ мистера Медовса?

— Да.

— Мистеръ Медовсъ, мн очень жаль, я долженъ обвинить васъ… но я вполн увренъ, что вы оправдаетесь.

— Я ни мало не безпокоюсь о такихъ пустякахъ. Благодарю васъ за участіе, сэръ. Вы вроятно отпустите меня на поруки?

— Нтъ, это невозможно. Вудъ, вотъ предписаніе. Я подпишу его.

Исаакъ Леви презрительно смотрлъ на Медовса.

— Вы не имли жалости къ старому еврею. Вы отняли у него домъ, не изъ необходимости, а по ненависти. Вотъ онъ и сдлалъ изъ этого дома ловушку и поймалъ васъ въ вашемъ плутовств.

— Да, вы меня поймали, но вамъ никогда не удастся засадить меня въ тюрьму! закричалъ мистеръ Медовсъ.

Онъ мгновенно выхватилъ изъ кармана пистолетъ, приставилъ его себ къ виску и спустилъ курокъ — но пистолетъ оскся. Онъ спустилъ другой курокъ — тоже самое. Медовсъ заревлъ, какъ раненый тигръ, и скрежеталъ зубами отъ бшенства и отчаянія. Человкъ шесть бросилось схватить его, и началась упорная, невроятная борьба.

Медовсъ такъ ловко расправлялся съ своими противниками, что было очень занимательно смотрть на эту сцену. Онъ боролся съ нападавшими на право и на лво, и повалилъ ихъ всхъ на землю, одного за другимъ, тогда упавшіе схватили его за ноги и тоже свалили. Но и лежа онъ не сдавался: двоихъ схватилъ за горло, а третьяго такъ подтолкнулъ ногой, что тотъ полетлъ вверхъ, какъ мячъ, потому упалъ на Леви и сбилъ старика съ ногъ, такъ что тотъ упалъ на колни къ мистеру Вилліамсу. Странно было видть старшее лицо всей этой сцены съ жидомъ на колняхъ.

Наконецъ противники одолли мистера Медовса, и связали ему назадъ руки двумя носовыми платками.

— Ведите мошенника въ тюрьму, кричалъ взбшенный мистеръ Вилліамсъ.

Медовсъ застоналъ.

— Да, берите меня, говорилъ онъ. Вы и силою не заставите меня теперь жить здсь, гд я столько лтъ былъ всми уважаемъ и гд меня теперь могутъ называть мошенникомъ!.. Ведите меня туда, гд я могу скрыться и умереть.

Несчастный подвигался тихими шагами. Онъ лишился и силъ, и присутствія духа, когда ему связали руки.

Кравлей шелъ въ слдъ за нимъ, оскорбляя его и насмхаясь надъ нимъ.

— Такъ вотъ конецъ всхъ вашихъ хитростей! говорилъ онъ. О, какъ я глупъ! я былъ съ вами за одно противъ мистера Леви. Теперь я, невинный человкъ, пропалъ изъ-за того, что былъ знакомъ съ воромъ,— а! вамъ это не нравится, но кто же вы, какъ не воръ?

И онъ все шелъ за нимъ, осыпая оскорбленіями и упреками свой недавній кумиръ. Наконецъ мистеръ Медовсъ оглянулся и взоръ его выражалъ такое нмое отчаяніе, какъ будто онъ хотлъ сказать:

— О, какъ я упалъ! если даже эта гадина можетъ оскорблять меня!

Взоръ мистера Медовса возбудилъ сожалніе одного изъ присутствующихъ, который подошелъ къ Кравлею, оттолкнулъ его и сказалъ:

— Змя, оставь его въ поко.

Читатели угадаютъ, кто вступился за Медовса.

На половин дороги въ тюрьму, Медовсъ и Кравлей встртили Вилліама Фильдинга, который возвращался оттуда.

——

Прошло много, много часовъ, пока два любящихъ сердца могли сознать счастіе, которое имъ досталось такъ неожиданно. Трудно было имъ забыть т страданія, которыя они вытерпли, и ту опасность, которой они подвергались.

Они не могли оторваться отъ того мста, гд въ такое короткое время произошли такія странныя и важныя для нихъ событія, гд судьба такъ играла ими, и гд наконецъ все развязалось такъ счастливо для нихъ. Всякій разспрашивалъ, всякій разсказывалъ и часы летли незамтно въ этихъ разсказахъ. Сусанна и Джорджъ боготворили Исаака Леви, за все, что онъ для нихъ сдлалъ, Сусанна цловала его и называла отцомъ, и онъ, играя ея каштановыми волосами, говорилъ:

— Полно, глупенькая.

Голосъ его дрожалъ и въ выраженіи слышалось такъ много нжности!

Онъ собирался уйдти, но никому не хотлось съ нимъ разставаться и его упросили остаться обдать. Посл обда Джорджъ и Томъ стали разсказывать о жизни въ Австраліи, нужно замтить, что при этомъ слушатели были гораздо взволнованне разскащиковъ. И неудивительно: разскащики были свидтелями столькихъ страшныхъ происшествій, преступленій и ужасовъ, что пора имъ было ко всему привыкнуть, а для слушателей все это было новизною, и они вскрикивали, блднли, волновались. Сусанна все время плакала, разъ ей даже сдлалось дурно и ее вспрыскивали водой. Джорджъ посл этого не хотлъ продолжать разсказа, но Сусанна настояла на этомъ, просила его не обращать вниманія на ея малодушіе, и Говорила, что она можетъ выслушивать все спокойно, потому что видитъ его живымъ и здоровымъ посл всхъ опасностей, и знаетъ, что никогда больше не отпуститъ его изъ Англіи.

‘Oh giorno felice!’

Можно себ представить, какой это былъ день для Сусанны и Джорджа. Такой день, какого ни для нихъ, ни для васъ, ни для меня, ни для какого другаго мужчины и ни для какой другой женщины, не бываетъ два раза во всю жизнь — между колыбелью и могилой.

LII.

Прошелъ мсяцъ и наконецъ Джорджъ спросилъ Сусанну, когда она согласна съ нимъ обвнчаться.

— Внчаться съ тобой, Джорджъ? отвчала Сусанна съ величайшимъ удивленіемъ:— никогда!

Тутъ она объявила Джорджу, что посл того, какъ она готова была сдлаться женою другаго, она не считаетъ себя достойной выдти за него, и что хотя ей это очень тяжело, но она отказывается отъ своего счастья и уступаетъ свое мсто другой, боле умной, боле достойной женщин. Сусанна нсколько разъ упорно повторяла это и плакала. Наконецъ Джорджъ успокоилъ ее совершенно, говоря:

— Сусанна, еслибы я засталъ тебя невстой другаго, и на твоихъ щекахъ былъ бы румянецъ, а во взорахъ — счастіе, я тотчасъ вернулся бы въ Австралію, но мн довольно было взглянуть на тебя, чтобъ понять, что ты несчастлива, что сердце твое умерло. А теперь посмотри на себя: ты цвтешь какъ роза, ты весела и довольна. Чего же намъ ждать? Мы не можемъ быть счастливы врозь,— такъ соединимся.

— Ахъ, Джорджъ, если бы я знала, что счастіе твое зависитъ отъ того, чтобы имть глупую жену!

— Да, такую, какъ ты, отвчалъ Джорджъ.

— Если такъ, я не хочу, чтобы ты былъ несчастливъ.

— Такъ назначь день.

Вскор раздался веселый колокольный звонъ: мистеръ Иденъ внчалъ Сусанну и Джорджа. Это придало еще боле всу счастію невсты: она такъ уважала мистера Идена! Но за то дло не обошлось безъ слезъ.

Сусанна видла много свадебныхъ церемоній очень хладнокровно, но ихъ совершалъ не мистеръ Иденъ. Вмсто фразъ, которыя пасторы часто произносятъ совершенно машинально, не придавая имъ никакого значенія, мистеръ Иденъ такъ просто и серьозно объяснилъ Сусанн всю важность и торжественность общанія, которое она передъ алтаремъ даетъ Богу и своему жениху, что Сусанна все время проплакала, такъ она была тронута.

Оставимъ на время эту чету, молодую и счастливую, и обратимся къ другимъ лицамъ нашего разсказа. Начнемъ съ мистера Идена.

Онъ такъ изнурилъ свои силы, такъ повредилъ своему здоровью напряженными заботами по тюрьм, что докторъ Гольсонъ предписалъ ему хать за границу для поправленія здоровья. Мистеръ Иденъ написалъ дльный протестъ противъ отдльнаго заключенія обвиненныхъ, подалъ въ отставку и просилъ начальство, какъ скоро оно согласится съ его мнніемъ и устроитъ тюрьму по его плану, дать ему опять, при новой тюрьм, мсто пастора. Онъ ухалъ за границу довольный тмъ, что мистеръ Гаусъ отставленъ, и что некому терзать несчастныхъ заключенныхъ.

За границей онъ осмотрлъ половину главныхъ тюремъ въ Европ, а черезъ нсколько мсяцевъ мистеръ Леси доставилъ ему мсто при новой тюрьм, устроенной сообразно взгляду мистера Идена.

Тюрьма эта была осуществленіемъ идеала мистера Идена. Заключенные проводили время въ постоянныхъ занятіяхъ: сами готовили для себя обдъ, сами длали себ платье, занимались земледліемъ и всевозможными ремеслами. Добрые совты мистера Идена успшно исправляли заключенныхъ, и все шло мирно, онъ длалъ имъ пользу однимъ добромъ, безъ варварствъ и терзаній.

Прошло только два мсяца посл его возвращенія изъ-за границы, какъ его просили пріхать обвнчать Джорджа и Сусанну.

Прибавлю только о мистеръ Иденъ, что онъ былъ совершенно счастливъ при своей новой должности, и не желалъ для себя ничего лучшаго.

Томъ Робинзонъ не долго оставался въ Грасмер. О немъ ходили тамъ слухи, которые его оскорбляли.

Дурная слава забывается не легко.

Онъ похалъ повидаться съ мистеромъ Иденомъ, былъ принятъ съ распростертыми объятіями, и подарилъ ему кольцо, очень массивное, изъ австралійскаго золота. Мистеръ Иденъ никогда не носилъ колецъ, но это носилъ съ гордостью, всмъ его показывалъ и цнилъ дороже брилліанта Питта, который, нкогда, французскій король купилъ за такую огромную сумму, что выплачивалъ ее по частямъ въ продолженіи нсколькихъ лтъ.

Робинзонъ опять возвратился въ Австралію и женился на Джени, съ которой былъ въ постоянной переписк съ самой ихъ разлуки.

Онъ совершенно исправился, вс его уважаютъ за его дятельность и доброту. Одно только осталось у него отъ кочующей жизни: каждые четыре мсяца на него нападаетъ тоска, но тогда умная Джени старается его развлекать, гуляетъ съ нимъ, затваетъ разныя поздки,— и хандра проходитъ, и мужъ ея по прежнему начинаетъ трудиться.

Томъ и Джени живутъ своимъ домомъ, и у нихъ въ услуженіи ихъ прежній господинъ — мистеръ Майльзъ, котораго они взяли по его убдительной просьб, хотя имъ было очень совстно, что имъ служилъ тотъ, кому они сами прежде служили. Онъ велъ себя прекрасно, былъ всегда вжливъ и старателенъ, его господа были имъ очень довольны.

Джеки долго жилъ въ австралійскомъ дом Джорджа, съ другими дикарями, они топили комнату его мебелью, пользовались шерстью съ овецъ и на обдъ закалывали вкусныхъ молодыхъ ягнятъ. Впрочемъ все это продолжалось только до тхъ поръ, пока ихъ дикая природа не взяла верхъ надъ благоразуміемъ: въ одно прекрасное утро они вс отправились въ лсъ и никогда боле не возвращались. Оставшіеся быки разбрелись, а овцами завладлъ мистеръ Лохленъ.

Зврь живъ до-сихъ-поръ, поджидаетъ постоянно на дорог мирныхъ прозжихъ и грабитъ ихъ исправно.

Товарищъ его отправился въ Викторію, когда узналъ, что тамъ найдено золото, и сталъ обкрадывать золотопромышленниковъ. Разъ онъ забрался въ одну палатку, не подозрвая никакъ, что его стерегутъ. Когда онъ выходилъ изъ нея, его у самой двери застрлили, и потомъ нашли на немъ украденное золото. Тотъ, который застрлилъ его, самъ донесъ объ этомъ полиціи, но его поступокъ нашли справедливымъ, потому что онъ убилъ злодя.

— Только зарой его, сказалъ полицейскій:— потому что отъ полицейскаго начальства запрещено оставлять падаль не зарытою.

Это былъ достойный конецъ для убійцы Карло. Его самого застрлили, какъ собаку.

Мистеръ Медовсъ сидлъ въ тюрьм, ничего не лъ и впалъ въ страшное уныніе. Такъ прошло три дня, посл которыхъ мистеръ Медовсъ опять пришелъ въ себя, и написалъ къ мистеру Леви, что онъ согласенъ его пустить, на какое время захочетъ мистеръ Леви, въ его старый домъ, если онъ только согласится не являться къ допросамъ на слдствіе. Старикъ не зналъ на что ршиться, но Джорджъ и Сусанна уговорили его исполнить просьбу Медовса.

Разъ какъ-то вечеромъ, когда Сусанна гуляла съ своимъ мужемъ въ саду, къ нимъ подошла старая мистриссъ Медовсъ въ сильномъ волненіи, со слезами на глазахъ. Она не говорила ни слова, но подала Джорджу письмо. Это письмо было написано двадцать лтъ тому назадъ, матерью Джорджа, къ мистриссъ Медовсъ, которой она разсказывала, какъ мистеръ Джонъ вступился за нее, какъ освободилъ ее отъ напавшихъ на нее негодяевъ и какъ она благодарна ему за это. Въ заключеніи письма было сказано:

— Я надюсь, что онъ будетъ такъ же друженъ съ моими сыновьями, когда они выростутъ, какъ мы съ вами.

— Мистриссъ Медовсъ, сказалъ Джорджъ:— отдайте мн пожалуйста это письмо. У меня нтъ почерка моей матери.

Старуха отдала ему письмо и вопросительно на него посмотрла. Джорджъ понялъ просьбу старухи, хотя она ее и не высказала, и улыбнулся ей ласково въ отвтъ. Старуха прочла на лиц молодаго человка, что онъ исполнитъ ея безмолвную просьбу.

— Да благословитъ Богъ васъ обоихъ, сказала, уходя, мистриссъ Медовсъ.

Наступилъ день суда надъ мистеромъ Медовсомъ, но его противники не явились, обвиненные были освобождены. Робинзонъ былъ въ это время уже въ Австраліи, а Джорджъ не пріхалъ изъ снисхожденія къ виновному и заплатилъ по этому случаю сто фунтовъ стерлинговъ за то, что не являлся на вызовъ.

Исаакъ Леви былъ вполн убжденъ, что Медовсъ не сдержитъ даннаго слова, но ошибся.

Джорджъ Фильдингъ получилъ пакетъ и въ немъ сто фунтовъ, а мистеръ Леви пакетъ съ письмомъ и съ купчею крпостью на его старый домъ. Въ письм мистеръ Медовсъ говорилъ:

‘Возьмите домъ и мебель за какую хотите сумму,— во сколько сами оцните. Пора вамъ, старикъ, снять съ меня ваше проклятіе, потому что я не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью, съ тхъ поръ, какъ вы наложили на меня это проклятіе. Вы видите, какъ времена перемнчивы:— у васъ есть домъ, а у Джона Медовса нтъ!’

Старикъ смягчился и написалъ въ отвтъ:

— Я велю сдлать оцнку дому и мебели, и заплачу сколько будетъ слдовать. Пусть несчастіе послужитъ вамъ въ пользу: раскайтесь и будьте счастливы. Съ этого дня, Исаакъ Леви не желаетъ вамъ зла, а только добра.

Такъ кончилась, какъ кончается все на свт, вражда этихъ двухъ людей.

——

Пароходъ скользилъ по Темз. На палуб можно было видть старушку мистриссъ Медовсъ, опирающуюся на руку сына. Они отправились къ Портъ-Филиппу. Грустно ей было разставаться съ родиной, знать, что придется умереть на чужой земл, но она не хотла разстаться съ сыномъ, она желала утшать его и заставить раскаяться во всхъ грхахъ, за которые даже она его ненавидла.

— Онъ раскается, говорила она сама себ. И теперь уже сердце его смягчается, и онъ часто повторяетъ:— Джорджъ Фильдингъ достойне, лучше меня. Онъ раскается. Онъ теперь осуждаетъ во всемъ только одного себя, онъ говоритъ, что сдлалъ много зла, онъ сознается въ своихъ преступленіяхъ. Онъ раскается, хоть поздно. А лучше поздно, чмъ никогда. Да, онъ раскается, и я умру спокойно.

Петръ Кравлей, по прежнему, занимается адвокатствомъ, и страшно пьетъ. Онъ врно кончитъ плохо и умретъ отъ пьянства, если кто нибудь не дастъ ему добраго совта исправиться: лучше поздно, чмъ никогда.

Мистера Гауса судили, но не такъ, какъ бы слдовало. Его не обвинили въ убійств, а только въ излишней, строгости, въ излишнемъ рвеніи къ исполненію предписаній начальства.

И какой же состоялся приговоръ?

Его осудили только на трехъ-мсячное заключеніе въ тюрьму! Какое ничтожное, непростительно-слабое наказаніе для такого варвара, для человка, который погубилъ нсколько невинныхъ жертвъ!

Мало того: его посадили въ самую лучшую, въ самую роскошную тюрьму для должниковъ. Онъ не былъ подвергнутъ никакимъ стсненіямъ. И такъ, убійцу посадили между мотами, а не между преступниками, и это заключеніе считали достаточнымъ наказаніемъ.

Что длать? Судьба не отмстила этому извергу за всхъ несчастныхъ жертвъ, которыхъ онъ мучилъ безчеловчно!

Но не будемъ боле вспоминать о всхъ ужасныхъ картинахъ властвованія мистера Гауса, а обратимся лучше къ сцен, при которой наши чувства могутъ отдохнуть.

Девять часовъ вечера. Собралось небольшое общество фермеровъ съ дочерьми и женами. Мистриссъ Джорджъ Фильдингъ встаетъ и говоритъ:

— Мн пора домой.

Хозяйка уговариваетъ ее еще посидть.

— Нтъ, Джорджъ ужь врно дома теперь.

— Такъ посидите, пока онъ не придетъ за вами.

— Нтъ, онъ не придетъ, потому что будетъ думать, что помшаетъ моему удовольствію, что можетъ быть мн бы хотлось остаться дольше, а я не захочу заставить его ждать и пойду съ нимъ домой раньше, чмъ бы мн хотлось.

Потомъ Сусанна разсказываетъ, какой Джорджъ ребенокъ: когда ему случается возвращаться домой раньше ея, то онъ ни за что не войдетъ безъ нея въ домъ, а все сидитъ у дверей и ждетъ ея.

— Теперь начинается дождикъ, а Джорджъ все будетъ сидть у дверей и ждать меня.

Дйствительно, такъ и случилось. Сусанна застала Джорджа сидящаго у дверей своего дома, спокойнымъ и довольнымъ. Но онъ не хочетъ сдлать честь дому и войдти въ него безъ жены.

Фильдинги обвнчаны уже нсколько лтъ, и подъ ихъ домашнимъ кровомъ царствуетъ самая нжная супружеская любовь.

Джорджъ сдлалъ большую уступку для англичанина, онъ сложилъ съ себя торжественно, при всхъ, прозваніе ‘Несчастнаго Джорджа.’ Но объяснилъ всмъ, что причина этого — не найденный имъ огромный золотой самородокъ, и не то, что землю, которую онъ въ Батурет купилъ за двсти фунтовъ, Робинзонъ продалъ за двнадцать тысячъ фунтовъ, но единственно то, что онъ мужъ Сусанны.

И Сусанна совершенно счастлива. Она любитъ и любима. Кром того, она длаетъ всхъ окружающихъ ее счастливыми, а постоянная цлъ Сусанны — быть причиной счастія другихъ. Чего же ей больше? Она вполн довольна своей судьбой.

Вилліамъ Фильдингъ крестный отецъ маленькаго сына Сусанны.

Онъ смло, безъ угрызеній совсти, можетъ теперь стоять съ братомъ надъ могилой матери и безъ ужаса думать о своей собственной могил….

‘Библіотека для чтенія’, NoNo 9—11, 1857

OCR Бычков М. Н.

ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧМЪ НИКОГДАРОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ, ЧАРЛЬЗА РИДА.

Часть первая.

Часть вторая.

Читайте также:

ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧМЪ НИКОГДА
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ, ЧАРЛЬЗА РИДА.