Лубочные картинки, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1881

Критика
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Скачать в PDF

Лубочныя картинки.
Русскія народныя картинки, изслдованіе въ 5 книгахъ съ алфавитовъ, въ 8-ю долю листа, къ нему атласъ въ большой листъ, содержащій въ себ боле 500 картинокъ. Д. А. Ровинскаго. С.-Петербургъ, 1881 года.

Tempora mutantur! говорятъ латинская пословица. Давно ли все народное считалось незаслуживающимъ просвщеннаго вниманія людей интеллигентныхъ? Давно ли сами, ученыя общества считали унизительнымъ для себя интересоваться и толковать на своихъ собраніяхъ хотя бы, напримръ, о лубочной картинк? О подобномъ факт сообщаетъ Снегиревъ, извстный археологъ, который въ 1824 году, написавъ статью о лубочныхъ картинкахъ, хотлъ прочитать ее въ засданіи ‘Общества любителей россійской словесности’, но нкоторые изъ членовъ,— говоритъ онъ,— сомнвались, можно ли допуститъ въ Обществ разсужденіе о такомъ пошломъ, площадномъ предмет‘. Надо этого, еще въ сороковыхъ годахъ Блинскому приходилось весьма энергично защищать Даля противъ ‘критиковъ аристократовъ’, порицавшихъ этого писателя за его любовь къ простонародью, приходилось доказывать, что и мужикъ достоинъ ихъ просвщеннаго вниманія. ‘Мужикъ — человкъ, и этого довольно,— говоритъ Блинскій,— чтобъ интересовались имъ такъ же, какъ и всякимъ бариномъ. Мужикъ — нашъ братъ по Христу, и этого довольно, чтобы мы изучали его жизнь и его бытъ, имя въ виду ихъ улучшеніе. Если мужикъ не ученъ, не образованъ, это не его вина’… и т. д. (‘Соч. Блинскаго’, томъ 11, стр. 112). Такъ приходилось отстаивать право гражданства мужика въ литератур въ сороковыхъ годахъ.
Теперь не то. Теперь нтъ ни одного литературнаго журнала, ни одного общества, которые бы не интересовались жизнію народа, его нравами, обычаями, думами, врованіями и т. п. Собранія народныхъ произведеній, каковы труды Сахарова, Киревскаго, Даля и множество другихъ, являются несомннными свидтелями интереса къ духовной жизни народа со стороны ученыхъ. Писатели беллетристы сдлали почти исключительною темой своихъ произведеній — народъ, его жизнь и его думы. Современному читателю подчасъ становится даже тяжело отъ этихъ постоянныхъ экскурсій въ народъ, и у него вырывается невольная жалоба: ‘Наладили себ — народъ, да народъ, какъ будто на свт другихъ и людей не осталось, кром мужика!… Ну, пусть бы себ дйствительно народъ изображала, а то выходитъ чортъ знаетъ что, только не народъ!’
Послдняя жалоба справедлива относительно нкоторыхъ нашихъ народописателей, которые дйствительно много пишутъ о народ, но самого народа не знаютъ: они его не изучали, близъ него не жили и говорятъ о немъ только по наслышк.
Какъ безъ нравственной, такъ и безъ матеріальной помощи со стороны общества отдльнымъ лицамъ заниматься непосредственнымъ изученіемъ народа невозможно: кром устраненія разныхъ временныхъ мшающихъ условій, для этого необходимы и матеріальныя средства. Разумется, бываютъ иногда счастливыя исключенія: являются отдльныя личности, которымъ подъ силу оказывается иногда такое дло, какое не могутъ выполнить даже цлыя общества. Къ числу такихъ богатырскихъ подвиговъ мы должны отнести недавно вышедшій трудъ г. Ровняемаго — ‘Русскія народныя картинки’.
Онъ состоитъ изъ трехъ томовъ атласа и пяти большихъ томовъ текста, изъ коихъ къ каждому приложено по хорошо сдланной и раскрашенной лубочной картинк. Въ первомъ том атласа помщены ‘сказки и забавные листы’, во второмъ — ‘историческіе листы’, въ третьемъ — ‘духовные листы’. Въ видахъ избжанія цензурнаго просмотра, атласъ изданъ только въ числ 250 экземпляровъ, изъ которыхъ нкоторые раскрашены красками. Пять томовъ текста составляютъ приложеніе къ атласу. Въ первыхъ трехъ томахъ описаны картинки, помщенныя въ атлас. Описаніе, надо замтить, сдлано самымъ тщательнымъ, самымъ добросовстнымъ образомъ: описаны не только древнйшіе рисунки извстной картинки, но и вс позднйшіе. При описаніи помщается древнйшая редакція текста съ соблюденіемъ орографіи оригинала и съ указаніемъ на вс позднйшіе варіанты, причемъ указывается и величина картинки, и способъ, какимъ она гравирована, время и мсто ея появленія, а также и то, въ какомъ собраніи въ настоящее время находится ея оригиналъ, кром того, къ первому тому приложено указаніе всхъ, какъ большихъ, такъ я малыхъ, собраній народныхъ картинокъ, не только составляющихъ общественную собственность, но указаны даже и т, которыя составляютъ собственность частныхъ лицъ. Если считать описаніе всхъ изданій одной и той же картинки, то въ приложенномъ текст описано около 8.000 картинъ.
Четвертый томъ текста ‘заключаетъ въ себ примчанія къ описаніямъ, напечатаннымъ въ первыхъ трехъ книгахъ, и нкоторыя добавленія о картинкахъ, вновь пріобртенныхъ мною,— говоритъ г. Ровинскій,— посл отпечатанія первыхъ трехъ книгъ’ (кн. I, стр. IV).
Этотъ томъ представляетъ сырой матеріалъ, чрезвычайно полезный для разныхъ справокъ при работ, и, разумется, составляетъ почтенный трудъ въ глазахъ спеціалиста, а профана заставляетъ подивиться, какъ иного перечиталъ г. Ровинскій, какъ добросовстно изучалъ все, что иметъ хотя отдаленное соприкосновеніе съ вопросами, затронутыми народною картинкой. Только посл такого добросовстнаго изученія ршился написать г. Ровинскій свое предисловіе, какъ онъ называетъ содержаніе первой половины пятой книги текста. Оно знакомить съ исторіей гравированія народныхъ картинокъ, указываетъ значеніе послднихъ въ жизни, а также передаетъ и объ отношеніи къ нимъ цензуры. Вторая половина этого тома занята алфавитнымъ указателемъ ко всему изданію. О достоинств этого указателя, которымъ намъ не разъ приходилось пользоваться, мы можемъ сказать, что онъ не оставляетъ желать ничего лучшаго, какъ и вообще все изданіе, которое, повторяемъ, вполн можетъ быть названо гигантскимъ подвигомъ со стороны одного лица.
‘Предисловіе’ автора, или первая половина пятаго тома, длится на 14 главъ, изъ нихъ послднія одиннадцать отвчаютъ числу группъ, на которыя подраздляетъ собиратель вс картинки по ихъ содержанію.
Глава 1. Народныя картинки, рзанныя на дерев. Гравированіе на мди.
Глава 2. Откуда наши граверы заимствовали переводы (оригиналы) для своихъ картинокъ. Пошибъ, или стиль, рисунка и сочиненія въ народныхъ картинкахъ. Раскраска старинныхъ народныхъ картинокъ была весьма тщательная. Замтки о народныхъ картинкахъ на Запад и у народовъ восточныхъ, въ Индіи, Японіи, Кита и на Яв. Народныя картинки, гравированныя черною манерой.
Глава 3. Продажа народныхъ картинокъ. Назначеніе и употребленіе ихъ. Надзоръ за производствомъ народныхъ картинокъ и цензура ихъ. Цензура царскихъ портретовъ.
Глава 4. Женщина (по взглядамъ Пчелы). Женитьба.
Глава 5. Ученіе въ старые годы.
Глава 6. Календари и альманахи.
Глава 7. Легкое чтеніе.
Глава 8. Легенды.
Глава 9. Народныя увеселенія. Пьянство. Болзни и лкарства противъ нихъ.
Глава 10. Музыка и пляска. Театральныя представленія въ Россіи.
Глава 11.Шутовство и шуты.
Глава 12. Шутовскіе листы на иностранцевъ. Каррикатуры на французовъ въ 1812 году.
Глава 13. Народное богомолье.
Глава 14. Картинки изданныя по распоряженію правительства.
Даже и такое краткое оглавленіе указываетъ на безконечное разнообразіе содержанія народной картинки. Чего не затрогиваетъ она? О чемъ не извщаетъ своего читателя? Какихъ интересовъ общественной и государственной жизни не доводитъ до его свднія? Санъ собиратель вотъ какъ говоритъ о.значеніи картинокъ, напримръ каррикатуръ на французовъ 1812 года: ‘Он представляютъ намъ такъ сказать лицевыя вдомости всего того, что происходило въ это достопамятное время, день за день, геройскіе подвиги русскихъ Курціевъ и Сцеволъ, Наполеоновы неудачи и бгство — и конечное истребленіе его арміи’ (кн. V, стр. 227). Лубочная картинка замняетъ для* народа газету, журналъ, повсть, романъ, каррикатурное изданіе и т. д.,— однимъ словомъ, все то, что должна бы была давать ему интеллигенція, смотрящая на него какъ на одного изъ своихъ меньшихъ братьевъ, и чего до сихъ поръ не даетъ, оставляя своего меньшаго брата въ сторон отъ своей умственной и общественной жизни.
Желая остаться въ предлахъ журнальной статьи, мы не имемъ возможности останавливаться подробно на всемъ разнообразномъ содержаніи собранныхъ картинокъ и первой половины пятой книги, такъ какъ тогда пришлось бы цликомъ передать все ‘предисловіе’, дополняя его выдержками изъ первыхъ трехъ томовъ текста. Поэтому намъ придется остановиться подробно только на нкоторыхъ группахъ картинокъ, или главахъ ‘предисловія’, а объ остальныхъ упомянуть такъ сказать ‘по пути’, несмотря на то, что каждая группа задваетъ такое разнообразіе вопросовъ и такъ богата по своему содержанію, что каждая могла бы дать матеріалъ на отдльную большую статью.

I.

Народныя картинки стали прозываться лубочными только въ начал ныншняго столтія. Ученые разно толкуютъ это названіе. Снегиревъ производитъ его отъ слова лубъ, на которомъ рзали первыя народныя картинки, Н. Трахимовскій — отъ лубочныхъ, въ которые ихъ укладывали для продажи, а г. Ровинскій длаетъ слдующее объясненіе: въ начал ныншняго столтія слово лубочный относилось ко всему, что длалось непрочно, плохо, на скорую руку. Отсюда ‘понятно,— говоритъ онъ,— что и плохія картинки стали звать тоже лубочными’ (кн. 1, стр. III).
Такія гравированныя картинки на Запад появились еще въ XII в. и представляли самый дешевый способъ, доставлявшій народу изображенія святыхъ, Библію и Апокалипсисъ въ картинкахъ. Только со времени введенія книгопечатанія, замнившаго дешевую гравюру, гравированіе перешло въ область художества и имъ стали заниматься такіе художники, какъ Дюреръ и Гальбейнъ.
У насъ гравированіе началось одновременно съ книгопечатаніемъ: при первой нашей печатной книг ‘Апостолъ’ (1564 г.) была приложена и первая гравюра, рзанная на дерев, изображавшая евангелиста Луку, а отдльными листками картинки стали появляться только въ XVII в. Въ конц этого столтія гравированіе народныхъ картинокъ на Руси было сильно распространено: ему покровительствовалъ Петръ В. и даже выписывалъ изъ-за границы мастеровъ, которымъ платилъ жалованье за счетъ казны {Такъ онъ выписалъ изъ Амстердама двухъ граверовъ: Адріана Шхонебева и Петра Пикара. Первый получалъ въ годъ жалованья по 600 ефимковъ, ему выдавалось по 20 четвертей хлба и былъ данъ постоялый дворъ. Въ ученье къ нему было отдано три русскихъ мальчика: Петръ Бунинъ, Алексй Зубовъ и Василій Томиловъ. По словамъ г. Стасова, никто изъ нихъ не проявилъ самостоятельнаго творчества.}.
И только въ 1827 году правительство перестало держать казенныхъ граверовъ и распустило ихъ на вс четыре стороны.
Во второй половин XVIII ст. рзаніемъ досокъ для народныхъ картинокъ занимались серебряники въ сел Измайлов: рзали они на мди, на дерев, картины уже рдко гравировались, а печатаніе ихъ происходило на фигурной фабрик Ахнетьева въ Москв, у Спаса во Спасскомъ. Существовали печатни также и во Владимірской губ., Ковровскаго узда, въ деревн Богдановк, и въ монастыряхъ: Кіевскомъ, Почаевскомъ, Соловецкомъ и другихъ.
Теперь уже нигд не длаютъ отпечатковъ съ мдныхъ досокъ, а изображеніе разныхъ монастырей и угодниковъ длается въ Москв и Петербург литографскимъ способомъ.
Рисунки для своихъ картинокъ старинные граверы брали пряно съ иконъ, съ изображеній на церквахъ или же со стнъ царскихъ палатъ. Картинка ‘о нкомъ немилостивомъ человк’ взята съ паперти Симонова монастыря, изъ Чудова монастыря перешло въ картинку изображеніе Архангела Михаила и молящагося ему человка. ‘Солнце съ зодіаками’ взято изъ Коломенскаго дворца, съ потолка тамошней столовой. Въ XVIII в. сдлано очень иного снимковъ съ французскихъ, нмецкихъ и итальянскихъ картинокъ. Къ нимъ не рдко придлывался свой, доморощенный, текстъ, иногда совершенно не подходившій къ содержанію картинки, или же иностранный перекладывался на русскій ладъ, или подписывались вирши Сумарокова, Измаилова, причемъ иностранное происхожденіе картинки совсмъ забывалось. Извстная въ народ картинка: ‘Славный объдало и веселый опивало’ занесена къ намъ изъ Франціи, гд она изображала Людовика XVI.
Вс эти картинки продавались въ Москв въ опредленныхъ пунктахъ: въ проломахъ у Никольской улицы, у церкви Гребневской Божіей Матери, у Троицы Листовъ, у Новгородскаго подворья и главнымъ образомъ у Спасскихъ воротъ. ‘Тутъ же,— говоритъ г. Ровинскій (т. е. у Спасскихъ же воротъ),— стояли и попы безъ мстъ, нанимавшіеся служить обдню, они расхаживали съ калачомъ въ рук, торговались съ нанимателями и для большаго убжденія ихъ выкрикивали свое: ‘смотри, закушу!’ — т. е. давай, что крошу, не то отвдаю калача, а тогда обдню служить будетъ некому’ (кн. V, прим., стр. 25).
Картинки народныя встарину не рдко покупались дли церквей и употреблялись вмсто деревянныхъ образовъ {Въ XVII в. еще во многихъ церквахъ образа были бумажные.}. Вшались картинки также я въ царскихъ палатахъ для назиданія царскимъ дтямъ или же для обученія охъ по этимъ картинкамъ географіи, исторіи и др. наукамъ.
Такъ, въ палатахъ царевича Петра Алексевича висли такія картинки и по нимъ Зотовъ обучалъ своего юнаго питомца наукамъ. Въ XVIII в. народныя картинки употреблялись какъ поздравительные листы.
Сначала надъ картинками не существовало никакой цензуры, никакого надзора. Съ 1674 года начинаютъ появляться указы о томъ, чтобы воспретить продажу такихъ картинокъ. Указамъ такого рода приходилось не разъ повторяться, а народныя картинки по-прежнему издавались и продавались, не желая знать ни о какихъ запрещеніяхъ, ни о какихъ указахъ. Пятнадцатаго май 1790 года былъ ‘назначенъ особый цензоръ для разсмотрнія книгъ при управ благочинія съ тмъ, чтобъ управа отвчала за все сама’ (кн. V, стр. 32). Съ 1826 года начинается дйствіе Шишковскаго цензурнаго устава, введеніе котораго обошлось въ 84.000 р.
Но народныя картинки не хотли признавать и этого устава и по-прежнему продолжали выходить и распространяться въ народ, и только въ 1839 году он были вытребованы въ цензурный комитетъ и процензурованы вс, начиная съ вышедшихъ въ 1812 году. А въ 1850 году, по Высочайшему приказу, ‘московскій генералъ-губернаторъ, графъ Закревскій, приказалъ заводчикамъ народныхъ картинокъ уничтожить вс доски, не имвшія цензурнаго дозволенія, и впредь не печатать таковыхъ безъ онаго. Въ исполненіе этого приказанія заводчики собрали вс старыя мдныя доски, изрубили ихъ при участіи полиціи въ куски и продали въ ломъ въ колокольный рядъ. Такимъ образомъ прекратило свое существованіе безцензурное народное балагурство’ (кн. V, стр. 35).

II.

Судя по приложенному выше оглавленію пятой книги текста, видно, что авторъ старался вс картинки раздлить на группы, располагая послднія соотвтственно ходу человческой жизни. Обычно, люди прежде всего знакомятся другъ съ другомъ, затмъ женятся, обзаводятся хозяйствомъ, семьей, воспитываютъ и обучаютъ дтей, которыя, научившись грамот, принимаются за чтеніе книжекъ, въ промежутки между дломъ и дти, и родители забавляются, веселятся (вино, пляска, музыка, шутовство и т. д.), здятъ въ чужія страны и ходятъ на богомолье.
Среди народныхъ картинокъ нтъ ни одной, которая бы спеціально знакомила читателя съ мужчиною, его нравомъ, характеромъ и давала бы ему тотъ или другой патентъ за его нравственныя и умственныя качества. Да и это бы ногъ заняться подобнымъ анализомъ,— не мужчина же санъ, который издавалъ картинку? Ежу нтъ интереса длать себя объектомъ и говорить о себ, какъ о чемъ-то постороннемъ, анализировать себя и указывать на свои слабыя стороны. Вотъ поэтому ни картинка, ни литература, какъ народная, такъ и интеллигентная, никогда встарину не разбирали мужчину, какъ объектъ. Совсмъ въ другомъ положеніи находился вопросъ о женщин: она всегда для мужчины нчто вншнее, что онъ можетъ разсматривать, судить какъ за ея нравственность, такъ и за умъ. И вотъ поэтому-то женщина давно судима и въ литератур, и на картинк, о ней давно судятъ и рядятъ на вс лады, о ней трактуютъ и наши древніе духовные писатели, смотрвшіе на жизнь съ точки зрнія византійскихъ аскетовъ. Аскетъ, ушедшій отъ соблазна за стны монастыря и ршившійся подавить въ себ чувственность, видлъ въ женщин все гадкое, все злое, онъ нердко прозывалъ ее ‘окаянствомъ’, ‘орудіемъ дьявола’,— лучшаго слова въ его святыхъ устахъ для нед не находилось. Въ его глазахъ она была постоянною виновницей всего, что дурнаго длалъ мужчина. Въ нашемъ древнемъ сборник Пчела для женщины придумываются самыя отборныя названія: ‘она и ехидна, и скорпія, и левъ, и медвдь, и аспидъ, и василискъ, и похоть несытая, и неправдамъ кузнецъ, и грхамъ пастухъ’ (кн. V, стр. 38).
Изъ этого сборника, а также и изъ другихъ духовныхъ писателей (Василія Великаго, Іоанна Златоуста) заимствовали сочинители текстъ и сюжетъ для своихъ картинокъ, если только он касались женщины. Поэтому понятно отношеніе къ ней большинства народныхъ картинокъ.
Не лучше смотрлъ на нее и средневковый Западъ, съ одной стороны благоговйно преклонявшій передъ ней колна, съ другой — видвшій въ ней ‘соблазнъ и ехидство’. Онъ указываетъ на тысячу любовныхъ продлокъ съ ея стороны. Такъ на капелл французскаго монастыря въ Перигё изображена такая продлка женщины съ Аристотелемъ. Однажды Аристотель пожаловался царю Филиппу, что его сынъ, вмсто занятія наукою, ухаживаетъ за фрейлиной Филидою. Разумется, юнош было сдлано надлежащее внушеніе. Тогда Филида ршила отомстить Аристотелю за его непрошенное вмшательство въ ихъ счастье. Разъ, проходя мимо окна Аристотеля, она ‘подняла юбочку превыше колнъ, бросила ему горсть цвтовъ, да нсколько любовныхъ взглядовъ’. Аристотель, несмотря на свои сдины, побжалъ за ней и сталъ просить о любви, предлагая ей взамнъ — чего хочетъ. Та потребовала, чтобъ онъ всталъ на четвереньки и провезъ ее по садовыхъ дорожкамъ. Онъ согласился, и она при большомъ стеченіи зрителей похала на Аристотел {У насъ эта картинка передлана за нравы Петровскаго времени, водъ названіемъ: ‘Нмка детъ на старик’. На картинк представлена нмка въ турецкомъ убранств. Она садитъ верхомъ на старик съ длинною бородой и держитъ въ рукахъ кувшинъ съ пивомъ и штофъ съ виномъ. Надпись гласитъ, что ‘нмка посулила старику пива, да съ ногъ его сбила’.}.
Въ собраніи г. Ровинскаго есть очень иного картинокъ, которыя посвящены равнымъ любовнымъ продлкамъ со стороны женщинъ. Въ большинств случаевъ он заимствованы изъ иностранныхъ повстей. Наприм., картинка ‘Старый мужъ и молодая жена’ заимствовала свой сюжетъ изъ ‘Декамерона’ Боккачіо. Она раздлена на два отдленія. Справа представлено, какъ жена пируетъ за столомъ съ своимъ ‘любовникомъ’, а слва — какъ мужъ изъ окна разговариваетъ съ женой, которая стоитъ на двор и длаетъ видъ, что хочетъ броситься въ колодезь. Визу картинки приложенъ текстъ въ стихахъ, содержащій слдующую повсть.
Старый мужъ живетъ съ молодою женой. Сильно ревнивъ старикъ, и изъ боязни, чтобы жена куда не сбжала, каждую ночь запираетъ спальню на замокъ и ключъ кладетъ подъ кровать. Какъ-то разъ жена вскочила пораньше, взяла ключъ, отперла спальню и ушла къ своему ‘любителю’. Проснулся мужъ,— нтъ жены! Разсердился, схватилъ ключи, заперъ вс двери на замокъ, слъ къ окну и сталъ ждать:
‘Откуда можетъ она прибжать?
Жена съ любителемъ веселилась
И ко двору мужа своего воротилась’.
Вотъ стучитъ она въ ворота, а мужъ кричитъ ей въ отвтъ:.
‘Поди, каналья, отсюда прочь!
Нечестнаго ты отца дочь!’
Жена принялась оправдываться: говоритъ, что къ матери ходила,— мать сильно больна.
Мужъ и слушать не хочетъ ея оправданій. Тогда она, чтобы напугать мужа, грозитъ броситься въ колодезь:
‘Отъ тебя убійца явлюся,— говоритъ она,—
Въ сейчасъ въ колодц утоплюся’.
Но мужъ не обратилъ вниманія на угрозы. Тогда она, схватила большой камень, бросила его въ колодезь и при этомъ испустила тяжкій вздохъ, сказавши:
‘… прощай, мужъ, отъ тебя топлюся
И въ погибели нын явлюся’,
а сама спряталась. Мужъ испугался, выбжалъ спасать ее. А она между тмъ пробралась въ домъ, заперла на ключъ двери и сла у окна. Мужъ не нашелъ жены и идетъ домой. Она, какъ увидала его въ окно, такъ разсердилась, что вся въ лиц измнилась:
‘Закричала: гд ты, старый чортъ, гулялъ?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какія мн отъ тебя радости?
Что ты творишь отъ жены на старости?
Т ли твои дла, прелюбодй,
Твои ли это, старый злодй,
Хотя-бъ ты стыдъ возымлъ отъ людей!
Мною ли недоволенъ бываешь,
А другимъ прелюбодйницамъ склонность имешь.
Умри тутъ,— въ домъ не пущу,
А о теб резонъ сыщу!
Диви уже на инаго человка молодаго…
Ты — чортъ семидесяти лтъ,
А совсти въ теб нтъ’.
Мужъ испугался:
‘Во всемъ (говоритъ) виноватъ я предъ тобою…’
И повсть кончается словами:
‘Хотлъ жену въ погибель ввести,
А жена могла къ себ въ склонность привести’ (кн. I, стр. 249—252).
Но и наша доморощенная поэзія не чужда тхъ же темъ насчетъ женской неврности и безнравственности, только самъ народъ смотритъ на вс эти явленія жизни проще и трезвй, чмъ незнающій жизни аскетъ. Въ былинахъ жена Владиміра, Апраксія, то и дло измняетъ мужу: то влюбляется въ Касьяна, то въ Чурилу Пленковича… Народъ не казнитъ ея за это никакими дурными прозвищами, а относится весьма снисходительно, зная, что и самъ онъ далеко, что и за нимъ водится много винностей…
Среди народныхъ картинокъ попадаются и такія, которыя изображаютъ женщинъ, торгующихъ собой. Къ числу ихъ между прочимъ принадлежитъ: ‘Панъ Трыкъ и Херсона’. Они оба изображены на картинк франтами. Около пана стоитъ маленькая собачка, а на верху написано: ‘Я панъ Трыкъ — полна пазуха лыкъ, хоша три дни не лъ, а въ зубахъ ковыряю. Моя охота — въ поле ходить, собачку при себ имть’. Надъ Херсоней тоже сдлана надпись: ‘Я дамская персоня, а зовутъ меня Херсоня, по ночамъ не усыпаю, всмъ вамъ Трыкамъ услугою. Идемъ въ поле, та будетъ намъ воле’ (кн. I, стр. 451 и 452).
Двушка въ древней Руси, по словамъ Котошихина, сидла взаперти, словно птица въ клтк,— никто ея не видалъ, никого она не видала, ей даже съ женихомъ вплоть до свадьбы не дозволяли видться, а нердко случалось, что и замужъ выдавали насильно. Иной разъ двушка рада бы замужъ совсмъ не идти, да исхода инаго для нея не было,— ну, и шла, за кого выдавали. Петръ I отдалъ приказъ, чтобы женихъ и невста непремнно видались нсколько разъ до свадьбы и чтобы внчаніе совершалось съ ихъ общаго согласія. Разумется, только благодаря этому приказу, жизнь могла дать разсказъ о томъ, какъ двушка не соглашается выйти за старика и прямо въ глаза высказываетъ жениху свой отказъ: ‘Не хочу идти за тебя, за стараго смерда, панурую свиньи)’, говоритъ она. ‘Молодой двиц честь и слава,— прибавляется въ конц разсказа,— а старому мужу — коровай сала’ (‘Памят. стар. лит.’).
Хотя извстная доля свободы и проникла въ жизнь женщины со временъ Петра, но все же она еще долго не чувствовала себя вполн человкомъ: еще долго условія и обычаи жизни не дозволяли ей самыхъ невинныхъ вещей, наприм. вступать въ разговоръ, вести бесду съ молодыми людьми и т. п. А между тмъ говорить такъ хотлось, хотлось любить того, кто пришелся по сердцу, высказать ему о своемъ чувств, а иногда оттолкнуть ту непрошенную любовь, которая приходилась не по душ. Все это открыто, явно, женщина совершать не могла, а идти наперекоръ сложившимся обычаямъ не хватало ни смлости, ни энергіи. Тогда женщина, по примру Запада, вздумала прибгать къ способу нмаго разговора посредствомъ мушекъ, которыми встарину была мода облплять лицо, а также посредствомъ различныхъ цвтомъ костюма, прячемъ каждый цвтъ имлъ свое особое значеніе. Это былъ своего рода шифрованный разговоръ, ключъ къ которому мы встрчаемъ въ народныхъ картинкахъ, пронккшихъ къ намъ изъ Франціи, подъ названіемъ: ‘Резстръ о цвтахъ и мушкахъ’.
Толкованіе на цвта:
‘Осиновый — гордость.
Блый — чистота.
Померанцевый — радость.
Гулявый — гулянье.
Маковый — желанье.
Алый — любовь.
Толкованіе на мушки:
‘Среди правой щеки — два.
Среди лба — знакъ любви.
Промежъ бровей — соединеніе любви.
Надъ правою бровью — объявленіе печали.
Надъ двою бровью — честь.
На вискахъ — болзнь, али простота’.
(кн. І, стр. 256—257).
Но, разумется, этотъ нмой разговоръ никогда не исключалъ посредничества и вмшательства свахи въ дло свадьбы. Сваха нердко к теперь еще играетъ важную роль въ купеческихъ свадьбахъ. Потому не удивительно, что лубочная картинка выводятъ и ее на сцену: то она расхваливаетъ двушекъ-невстъ и предлагаетъ жениху любую выбирать, то представляетъ роспись приданнаго, составленную въ самомъ шутовскомъ вид: ‘праздничный уборъ, въ которомъ лазятъ красть куръ черезъ заборъ, шлафоръ гулевой изъ рогожи соленой, жениху дюжина рубахъ моржевыхъ, да для танцевъ дв пары портковъ ежевыхъ,— маленькій ларчикъ и при немъ слпой мальчикъ,— ароматникъ съ духами, да табакерка съ блохами,— рогъ съ чеснокомъ, да пузырь съ табакомъ,— сто аршинъ паутины, да поларшина гнилой холстины,— десять аршинъ сосновой коры съ поклонной горы…’ (кн. I, стр. 370). Роспись начинается, обычно, приглашеніемъ къ жениху: ‘Слушай, женихъ, не вертись, а что написано — не сердись’. Нердко въ конц росписи прикладывается описаніе невстиной красоты: ‘пригожа и румяна, какъ обезьяна, во рту растетъ калина, а въ носу — рябина, свиной лобъ, а взоръ, какъ рыжій котъ, разновидные глаза, будто дикая коза, ходитъ по-нмецки, говоритъ по-шведски’ (кн. I, стр. 278). Такая картинка обычно изображаетъ посреди комнаты круглый столъ. У стола сидитъ женихъ, а передъ нимъ лежитъ ‘роспись’ придя на то. Его угощаютъ виномъ. ‘Приданая двка’ невсты указываетъ ему на роспись. Тутъ же находится и сама невста. Наконецъ дло слаживается и двушка выходитъ замужъ.
Но не сладка бывала для женщины и семейная жизнь. Неприглядною рисуетъ ее и народная картинка. Нердко мужчина, всласть покутившій и погулявшій во время холостой жизни, беретъ себ молодую жену и учитъ ее по-домостроевски,, а иногда просто издвается, тиранитъ. Такъ на одной картинк (‘Мужъ жену бьетъ’) изображено, какъ мужъ, поваливъ жену на полъ, бьетъ ее двухвосткою. Тутъ же, скрестивъ на груди руки, стоитъ невстка.
Нердко эта издвка мужа надъ женой доходила до того, что онъ билъ ее чмъ ни попало, билъ до полусмерти, до собственнаго остервененія, а она?— ей оставалось покориться,— жизнь не давала другаго исхода: уйти отъ него, избавиться отъ сожительства съ таимъ ‘соколомъ’ она не могла,— не могла помимо инаго прочаго потому, что ‘женитьба на Руси есть, а разженить-бы нтъ’ (кн. V, стр. 54). А тутъ еще являлись на свтъ дти и еще сильнй скрпляли нежеланный союзъ. Теперь одной плети оказывалось мало,— нужна была другая на дтей. Она должна была вразумлять дтище и учить его уму-разуму.
Битье у насъ на Руси встарину сильно практиковалось, начиная съ семьи, школы, общества и кончая государствомъ. ‘Не однихъ только ребятъ били въ то время,— говорить г. Ровинскій:— господа подливали свою крпостную прислугу ‘березовой лапшой съ ременнымъ масломъ’, мужья били своихъ женъ для дтей, а дтей били ‘для людей’, мастера били учениковъ, хозяева рабочихъ, скли дворянъ, скли фрейлинъ, били придворныхъ и все это по тому правилу, что ‘за битаго двухъ небитыхъ даютъ’, такъ что при этомъ нова льномъ бить въ родномъ язык нашемъ выработалось особое свойство, по которому изъ каждаго существительнаго имени боевой глаголь можно выдлать:
— Ты что тамъ уронилъ?— спрашиваетъ буфетчикъ.
— Стаканъ,— отвчаетъ половой.
— Ужь я-те отстаканю! — грозитъ буфетчикъ.
— Наегорьте-ка Антошк спину, мошеннику!— приказываетъ артельный староста.
— Нутка, припонтистемъ-ка его, братцы!— кричитъ артель.
И всмъ этотъ краткій, но энергическій языкъ понятенъ.
Давно уже отмнено тлесное наказаніе, а боевой глаголъ все еще остается и не скоро, должно-быть, выведется (кн. Y, стр. 56 и 57).
Встарину, что бить, что учить было одно и тоже, всякая школа стояла на бить не только за провинность, но даже про-запасъ. На картинк: ‘Похвала ровг’ представленъ классъ: одинъ изъ учениковъ уже стоитъ на колняхъ, а учитель-монахъ спрашиваетъ его урокъ и при этомъ держитъ въ рук розгу. Тутъ же надпись: ‘Безъ лозы младый не можетъ ея вразумити, а старый безъ жезла не можетъ ходити’. Дале идетъ длинная похвала розг, написанная въ стихахъ. Нердко такая похвала помщалась въ самихъ букваряхъ.
Среди собранныхъ г. Ровинскимъ букварей самый замчательный ‘Букварь Каріоны Истомина’, относящійся къ 1692 году. Онъ посвященъ ‘господину пречестнйшему Семеону Полоцкому’. На первомъ мст изображенъ Христосъ сидящимъ на престол, на колняхъ у него развернута книга, въ которой написано: ‘Азъ премудрый вселяхъ совтъ’. По бокамъ изображены ученики со свитками. Текстъ начинается слдующими словами:
‘Всетворцу Богу буди честь и слава:
Онъ бо люденъ всмъ въ дл вся управа.
Письменъ когда ли кто хощетъ, учися,
Богу моляся, за дло имяся’.
Въ другихъ букваряхъ приложены еще обращики, какъ надо писать письмо, напр. къ архіерею, игумену, генералу, жены къ мужу, мужа къ жен, къ брату и т. д.
Мы не будемъ останавливаться на всхъ этихъ букваряхъ, ариметикахъ, космографіяхъ въ картинкахъ, находящихся въ груш учебниковъ, не будемъ также просматривать и богатой коллекціи портретовъ историческихъ дятелей Русской земли, хотя въ числ ихъ встрчаются довольно рдкіе экземпляры: портретъ Петра I, Екатерины I и Елизаветы Петровны. Послдній ‘по своему безобразію’ былъ запрещенъ въ продаж. На немъ изображена императрица во весь ростъ съ крошечною короной на голов. Кругомъ портрета сдлана рамка изъ амуровъ, птицъ и разныхъ растеній.
Къ этой же групп картинокъ г. Ровинскій относитъ афиши, объявленія изъ Московскихъ Вдомостей о рожденіи уродовъ, о знаменіяхъ на неб, летучіе листки о побд и т. п.
Не мене богатый отдлъ въ собраніи составляютъ календари, альманахи и разныя гадательныя книжки, которыми нердко отъ нечего длать забавлялась цлая семья.
Какъ извстно, Петръ Великій въ 1699 году подалъ приказъ, чтобы новый годъ считать не съ 1-го сентября, какъ было прежде, а съ 1-го января. Первый такой январскій календарь былъ изданъ Ильею Коньевскимъ въ 1701 году въ Амстердам, а затмъ въ 1706 году начали появляться и народные календари, отпечатанные гравированными досками. Самый замчательный изъ народныхъ календарей — такъ-называемый ‘Брюссовъ календарь’, изданный на шести листахъ. Онъ называется Брюссовымъ потому, что составленъ по указанію Якова Вилимовича Брюсса, который составилъ себ въ народ репутацію колдуна. Въ Русской Старин&#1123, за 1871 годъ сообщается разсказъ о смерти этого человка. Тамъ говорится, что Брюссъ, умирая, приказалъ своему камердинеру посл смерти изрзать себя на куски и поливать живою водою, которая была составлена самимъ Брюссомъ. Камердинеръ такъ и сдлалъ: изрубилъ тло и сталъ поливать водою. Только-что куски начали было срастаться, какъ Петръ не позволилъ дале продолжать и веллъ зарыть тло Брюсса въ землю.
Въ этомъ календар помщены святцы, астрономическія указанія, предсказанія погоды, наставленія о томъ, въ какое время надо жениться, когда бороду брить, ‘чтобы не скоро выростала’, когда ‘власы съ головы стричь’, чтобы мозгъ укрпляло, и т. д.
Кром этого календаря, въ собраніи есть еще Брюссовъ календарь на 47 листахъ, изданный въ вид книжки. Онъ, разумется, еще полне предыдущаго, въ него вошли: свднія изъ свящ. исторіи, описаніе неба, таблицы разстояній русскихъ и иностранныхъ городовъ отъ Петербурга, географическія карты Московской и Петербургской губерній и т. д. Тутъ, же собраны разнообразныя свднія, которыя были разбросаны въ отреченныхъ книгахъ: такъ, при каждомъ мсяц приложены предсказанія насчетъ нрава и судьбы человка, родившагося подъ извстнымъ знакомъ зодіака. Напримръ, ‘ребенокъ мужскаго пода, родившійся между 13-мъ декабря и 11-мъ января, студенъ, сухъ, женскаго обычая, непостояненъ, движимаго смысла, слодкословенъ, круглолицъ… Богу молится охотно, много думаетъ одинъ и не у многихъ бываетъ, охотно говоритъ съ собою самимъ, инако въ сердц чаетъ, нежели словами’ и т. д. ‘Ребенокъ женскаго пола, родившійся въ показанное время, пріобщается оной природ, цломудра разума, смющійся ротъ, возлюбится отъ людей велію благостынею, придетъ въ чести и въ богатству отъ чуждыя руки и раздваетъ хлбъ свой со всякимъ’ и т. д.
Среди собранія календарей встрчается рядъ гадательныхъ народныхъ книжекъ, изъ которыхъ до сихъ поръ пользуются особой популярностью: ‘Мартынъ Задека’ и ‘Царь Соломонъ’. Послдняя волна прорицаніями въ род слдующихъ: ‘Съ трудомъ великимъ, чело вче, будетъ дло твое, о томъ пророкъ рече: милостивъ Богъ и всяку правду возлюби’. Или: ‘Въ томъ много славы видитъ и сомннія престать теб отъ того дано’.
Чмъ безсмысленне бывали эти предсказанія, тмъ больше было охотниковъ усмотрть въ такой галимать смыслъ. Все равно, какъ въ рчахъ Ивана Яковлевича Курейши, портретъ котораго помщенъ во II-въ тон атласа, подъ именемъ ‘студента холодныхъ водъ московскаго съумасшедшаго дома’. Въ жизнеописаніи этого московскаго прорицателя помщено много вопросовъ, съ которыми къ нему обращались московскія барыни и барышни, и чмъ безсмысленне бывалъ отвтъ со стороны Ивана Яковлевича, тмъ сильне желали постигнуть его смыслъ. Вотъ для обращика нсколько такихъ вопросовъ и отвтовъ, помщенныхъ въ жизнеописаніи Ивана Яковлевича, написанномъ г. Прыжовымъ.
Вопросъ: Идти ли ей въ монастырь?
Отвтъ: Цорная риза не спасаетъ, а альна (блая) риза у ереси не уводитъ, будьте мудри, яко ехидны, а цли, яко колюмби (голуби), и нетлненъ, яко арпоръ (деревья) кипариси и невки, и кедри…
Вопросъ: Жениться ли X?
Отвтъ: Безъ праци не бенды кололацы и т. д.
Г. Ровинскій, останавливаясь на личности этого московскаго предсказателя, вступается за него, говоря, что его нельзя отнести къ числу ‘тхъ лживыхъ пророковъ и шпыней, которые изъ своего пророчества длали ремесло’, а что Ив. Як. просто юродивый, запоздавшій своимъ появленіемъ на свтъ по крайней мр на 300 лтъ (кн. IV, стр. 464).
А намъ кажется, что тотъ успхъ, какой онъ имлъ среди московскаго общества, говоритъ именно за своевременность его появленія. Москва по своей любви ко всему чудесному, сверхъестественному, не далеко ушла въ 300 лтъ отъ суеврія Іоанна Грознаго со всми его юродивыми. Еще до настоящаго времени среди московскаго интеллигентнаго общества встрчаются люди, которые отплевываются при встрч на дорог со священникомъ, не предпринимаютъ никакого дда въ понедльникъ и въ ужасъ приходятъ отъ числа тринадцать…

III.

Объучившись грамот и возъимвъ желаніе заняться чтеніемъ, юноша, вмсто нашей современной беллетристической литературы, находилъ среди народныхъ картинокъ сказки, переводныя повсти и сатирическіе разсказы, имвшіе близкую связь съ окружающей его дйствительностью. Но замчательно, что несравненно охотне читались сказки и повсти переводныя, чмъ свои доморощенныя. Въ народныхъ картишкахъ встрчаются сказки только о двухъ изъ былинныхъ героевъ: объ Иль Муремц и Добрын Никитич — и то въ очень незначительномъ числ экземпляровъ, между тмъ какъ переводная съ итальянскаго сказка ‘О Бов-королевич’ дошла до насъ въ 10 изданіяхъ съ 17 отдльными изображеніями.
Этотъ отдлъ — такъ-называемый легкое чтеніе — представляетъ несравненно больше заимствованнаго, чмъ своего, оригинальнаго {Съ нмецкаго взята сказка: ‘Объ Иван-царевич’, о ‘Жаръ-птиц’, ‘Объ утк съ золотыми яичками’ и др., съ французскаго: ‘Петръ — золотые ключи’, ‘Втряная молочница Мелнита’, ‘Повсть о Купцовой жен и прикащик’: съ восточнаго, изъ ‘1001 ночи’: ‘О чемъ ты смялся’, Шемякинъ судъ’ и др., съ итальянскаго: ‘О Бов-королевич’ и отдльные эпизоды въ сказкахъ: ‘объ Иван-царевич’, ‘Царь-двиц’, ‘Семи Семіонахъ’, изъ ‘Декамерона’ Боккачіо: ‘Повсть о старомъ муж и молодой жен’.}. Даже сказка о Добрын Никитич почти вся иностраннаго происхожденія и не иметъ почти ничего общаго съ разсказомъ о былинномъ геро. Самъ Илья Муромецъ, какъ и другіе богатыри, на картинк изображенъ во французскомъ кафтан XVIII в., въ длинномъ завитомъ парик и ботфортахъ.
Нкоторыя изъ заимствованныхъ сказокъ такъ ловко передланы на русскій ладъ, что долгое время многія изъ передлокъ считались за оригинальныя {Разсказъ ‘О жен Святогора и его ларц’ долго считался за оригинальный, а между тмъ онъ заимствованъ изъ ‘1001 ночи’.}. Такова сказка ‘О тонъ, какъ воръ у мужика корову свелъ’, которая очень напоминаетъ нашего ‘мужика-простофилю’, или ‘О томъ, какъ купилъ купецъ жен волшебнаго гуся’.
‘Гусь этотъ самъ на сковородку ложился,— говорится въ сказк,— и жарился, а какъ его съдятъ, опять изъ косточекъ встаетъ и прежнимъ видомъ на дворъ гулять идетъ. Пришелъ къ хозяйк какъ-то любовникъ, захотлось ей гусемъ его попотчивать, она я говоритъ гусю: ‘Лягъ на сковородку!’ Не слушается гусь. Она и ударь его сковородникомъ — и присталъ сковородникъ одной стороной къ гусю, а другой — къ хозяйской рук,— не можетъ оторвать его никакъ. Сталъ помогать любовникъ, да и самъ тутъ же къ сковороднику присталъ, и привелъ ихъ гусь обоихъ къ купцу,— только онъ и могъ ихъ отнять отъ сковородника’ (кн. V, стр. 128).
Собственная фантазія сочинителя картинки рдко разыгрывалась даже на тему такъ-называемаго ‘скоромнаго’ содержанія. Въ большинств случаевъ сюжетъ и текстъ для такихъ картинокъ брался у Сумарокова, Измаилова или изъ ‘Письмовника’ Курганова, который долгое время пользовался особою популярностью. Къ числу такихъ картинокъ,— на которыя, надо замтить, существовалъ немалый спросъ и которыя сильно расходились въ народ,— относятся: упомянутая выше ‘Старый мужъ и молодая жена’, ‘Снжный ребенокъ’, ‘Лукавая жена’, ‘Неврная жена’, ‘Повсть о Купцовой жен и о прикащик’ и др.
Текстъ для картинки ‘Снжный ребенокъ’ взятъ у Измайлова. Картинка раздлена на дв части. Направо мужъ спрашиваетъ жену, откуда у нея взялся мальчикъ. Налво изображена тройка, въ ней катитъ купецъ съ мальчикомъ. Текстъ въ стихахъ содержитъ слдующую повсть. Разъ купецъ похалъ по дламъ изъ Вологды въ Астрахань, оставилъ тамъ жену, а самъ отправился на Волгу, Дла задержали его въ отъзд цлыхъ три года. Черезъ три года прізжаетъ онъ въ Астрахань за женой и вдругъ видитъ у нея мальчика лтъ около двухъ. Мужъ удивился и спрашиваетъ, откуда у нея взялся ребенокъ. Она отвчаетъ: сама родила. Мужъ дивится: ‘Три года ты безъ меня была’ (говоритъ онъ ей).— ‘Что длать? Виновата!
‘Снжинка какъ-то въ ротъ попала мн зимой
И оттого, родной мой,
Я сдлалась брюхата’.
При этомъ она стала выхвалять ребенка, просить, чтобы купецъ поласкалъ его.
‘… Купецъ приласкалъ
И боле жены распрашивать не сталъ’.
Жена же между тмъ съ своей пріятельницей кумой тихонько подсмивалась надъ недогадливымъ мужемъ.
Разъ, лтъ черезъ шесть посл описаннаго событія, купецъ снова похалъ въ Астрахань и взялъ съ собой ‘Петрушу — пасынка’. Длать нечего, отпустила жена ненагляднаго сынка. А мужъ взялъ, да и завезъ его въ Москву, въ сиротскій домъ, и возвращается домой одинъ. Жена выбжала его встрчать за ворота. ‘Гд-жь Петинька, нашъ сынъ (говоритъ она)?
Охъ, не озябъ ли онъ?— ‘Нтъ, не озябъ, растаялъ
Онъ въ Астрахани отъ жаровъ.
Признаться, этого, жена, я самъ не чаялъ,
Да сдлался ужь грхъ такой…
Не мудрено: ребенокъ слабый, нжный,
А тамъ жары не то, что здсь:
Въ минуту, бдненькій, при мн разстаялъ весь,—
И видно, что былъ снжный’ (кн. I, стр. 270 и 271).
Гораздо оригинальне и самобытне выходили сатирическія картинки, хотя, по словамъ г. Ровинскаго, сатира въ народныхъ картинкахъ очень слаба, такъ какъ Петръ Великій запрещалъ сатиру подъ угрозой ‘злйшихъ истязаній’.
Въ этому отдлу относятся: ‘Челобитная монаховъ Калязинскаго монастыря’, ‘Быкъ не захотлъ быть быкомъ’, ‘Дло о побг благо птуха изъ Пушкарской улицы отъ своихъ куръ для производства съ чужими амуровъ’, рядъ каррикатуръ на Петра Великаго и каррикатуры на иностранцевъ.
‘Челобитная монаховъ Калязинскаго монастыри’ заимствована изъ рукописи XVII в. и издана но приказанію императрицы Екатерины II, ‘съ цлью подорвать въ народ предполагавшееся со стороны его уваженіе къ монастырямъ и подготовить его къ знаменитому указу объ отобраніи монастырскихъ земель и имуществъ’ (кн. V, стр. 144).
Калязинскіе монахи жалуются архіепископу на архимандрита Гавріила, что онъ заводить въ монастыр безобразныя новшества: ‘разогналъ изъ монастыря всхъ старыхъ и пьяныхъ, такъ что некому пива сваритъ, некому за виномъ сходитъ‘. Картинка изображаетъ наверху съ лвой стороны архіепископа, которому монахи подаютъ жалобу. Вдали направо виднется монастырь, а по средин, ближе къ зрителю, монахи усердно стегаютъ двухвостыми плетками голаго монаха, который лежитъ на земл. За экзекуціей надзираютъ монахъ и самъ отецъ-игуменъ.
Не мене интересна другая сатирическая картинка: ‘Быкъ не захотлъ быть быкомъ’, которая въ 40-хъ годахъ подверглась преслдованію полиціи,— въ ней видли аллегорію на расправу крестьянъ съ помщиками за ихъ жестокое обращеніе.
‘Быкъ не захотлъ быть быкомъ (говорится въ текст),
Да я сдлался мясникомъ.
Когда мясникъ стадъ бить его въ лобъ,
То, не стерпя его удару, ткнулъ рогами въ лобъ,
А мясникъ съ ногъ долой свалился,
То быкъ схватить топоръ у него потщился,
Отрубилъ ему руки, повсилъ его вверхъ ногами
И сталъ таскать кишки съ потрохами’ и т. д. (кн. I, стр. 413).
Не забылъ народъ посмяться и надъ неправильными судами, онъ создалъ на нихъ цлый рядъ сказокъ: ‘Шемякинъ судъ’, ‘Повсть объ Ерш Ершович’, ‘Дло о побг благо птуха изъ Пушкарской улицы’, и др.. Послдняя изображена на восьми картинкахъ, изъ которыхъ семь заняты изображеніемъ, какъ куры подаютъ прошеніе, а на восьмой представлена экзекуція, заданная птуху за его беззаконное сожительство съ чужими курами.
Хотя Петръ I и запрещалъ сатиру, но крутыя мры, употребляемыя имъ при его преобразованіяхъ, такъ сильно раздражали приверженцевъ старины, что, несмотря на угрозы суроваго преобразователя, въ народ появлялись совершенно самобытныя, отличающіяся полною оригинальностью, сатирическіе листки. Самый популярный и самый замысловатый изъ нихъ: ‘Какъ мыши кота погребаютъ’. Эта картинка выдержала много изданій. Она представляетъ пародію на погребеніе Петра Вел.,— ‘пародію на шутовскія церемоніи, которыя онъ такъ любилъ устраивать’.
Вверху картинки сдлана надпись:
‘Небылица въ лицахъ найдена въ старыхъ свтлицахъ, обртена въ черныхъ тряпицахъ: какъ мыши кота погребаютъ, недруга своего провожаютъ, послднюю честь съ церемоніей отдавали. Былъ престарлый вотъ казанскій, уроженецъ астраханскій, имлъ разумъ сибирскій, а усъ сусастерскій. Жилъ славно, лъ, пилъ, плелъ лапти, носилъ сапоги… Умеръ въ срый четвергъ, въ шесто-пятое число, въ жидовскій шабашъ’.
Въ самыхъ древнихъ изданіяхъ этой картинки выставлены годъ, мсяцъ, день и часъ смерти Петра Великаго. На картинк представлены погребальныя дроги, которыя везутъ 8 мышей, а за ними слдуетъ музыка. ‘Въ процессіи,— какъ говоритъ г. Ровинскій,— упоминается и участвуетъ все, что прямо или косвенно напоминаетъ дйствія Петра І-то: идутъ мыши, представительницы недавно пріобртенныхъ и сосднихъ съ Петербургомъ областей: корелки, охтенки, шушера изъ Шлюшина съ ладожскимъ сигомъ въ рукахъ, дале въ 4-хъ мстахъ помщены мыши татарскія, которымъ отъ Петра пришлось особенно солоно, мыши лазарецкія, которыми переполняли землю Русскую Петровы побды и батальи. Мыши отъ вольныхъ домовъ, изъ большихъ питейныхъ погребокъ съ чирками, братинами, карцами, ушатами и сткляницами — напоминаютъ шутовскія процессіи всепьянйшаго собора, а мыши, которыя идутъ пшками, несутъ студеное кушанье мшками — прямо указываютъ на постановленіе князя-папы имть всегда на-готов холодныя закуски на случай прізда всепьянйшаго собора’… ‘Затмъ не представляется надобности,— прибавляетъ г. Ровинскій,— распространяться о томъ, кого разумлъ составитель картинки подъ именемъ котовой вдовы, чухонки-адмиральши Маланьи, замчу здсь, что указаніе на эту Маланью и на отправляемыя ею поминки кота — пиво и аладьи — введены въ текстъ картинки только въ изданіяхъ Елизаветинскаго времени, въ первыхъ же изданіяхъ объ этой Малань не упоминалось вовсе’ (кн. V, стр. 157 и 158).
Много картинокъ было составлено раскольниками за своего недруга, Петра І-то, съ желаніемъ поглумиться надъ его дйствіями, которыя имъ были слишкомъ не по-нутру, но за неимніемъ мста мы не будемъ на нихъ останавливаться, а прямо перейдемъ къ сатирическимъ картинкамъ, написаннымъ для осмянія иностранцевъ.
Русскій человкъ если и смется надъ иностранцемъ, то очень добродушно, злая насмшка не вырывается у него до тхъ поръ, пока его чмъ-нибудь сильно не затронули, пока ему не сдлали больно. Онъ добродушно смется надъ хвастливостью поляка и легкостью нравовъ полекъ въ картинк ‘Панъ Трыкъ и Херсона’, о которой мы говорили выше, такую же добродушную насмшку направляетъ онъ и на нмца въ картинкахъ: ‘Старый нмецъ на колняхъ у молодой нмки’, ‘Молодая нмка кормитъ стараго нмца соской’, к др. За то далеко не замчается того добродушія въ каррикатурахъ на французовъ 1812 года, на которыхъ изображается то, что пришлось выстрадать французамъ отъ нашихъ лютыхъ морозовъ и отъ злобы русскаго человка. Картинки такого содержанія продолжали появляться и посл 1812 года. Граверъ Теребеневъ издалъ вс свои каррикатуры на французовъ еще разъ въ 1815 г. въ уменьшенномъ вид, приложивъ ихъ къ азбук, экземпляры которой въ настоящее время считаются очень рдкими.
Мы не будемъ останавливаться на этихъ каррикатурахъ, такъ какъ большинство изъ нихъ хорошо извстны русской публик, да и къ тому же непріятно снова пробгать всю эту кровавую повсть двнадцатаго года, проникнутую шуткой, русскою издвкой надъ людьми, умирающими отъ голода, холода, а подчасъ и отъ русскаго зврства. ‘Въ одной Москв и ея окрестностяхъ,— какъ сообщаютъ сохранившіяся записи,— въ продолженіе только 6 недль перебито около 30.000 французовъ, гусаръ Самусь съ компаніей перебилъ въ Смоленской губ. боле 3.000 ч., однихъ. труповъ было сожжено тамъ до 70.000, въ губерніяхъ Московской, Витебской и Могилевской поднято 253.000 тлъ, въ город Вильн и его окрестностяхъ, всего на двухъ верстахъ, насчитано ихъ 51.000’ (кн. V, стр. 289—290).
Остановимся только на одной картинк изъ этой группы, пущенной въ народъ самимъ Растопчинымъ посл 1812 г., подъ названіемъ: ‘Корнюшка Чихиринъ, московскій мщанинъ’. Она изображаетъ кабакъ. Корнюшка только-что вышелъ оттуда и, услыхавъ, что Бонапартъ хочетъ идти въ Москву, разсердился и изругалъ скверными словами всхъ французовъ, затмъ обратился къ народу съ такою рчью:
‘Къ намъ милости просимъ хоть на святки, хоть и на масляницу, да и тутъ жгутами двки такъ припопонятъ, что спина вздуется горой. Полно демономъ-то наряжаться! Молитву сотворимъ, такъ до птуховъ сгніешь. Сиди-ка лучше дома, да играй въ жмурки, либо въ кулючки. Полно теб фиглярить: вдь,’солдаты-то твои карлики — ни тулупа, ни рукавицъ, ни малахая, ни онучъ не наднутъ,— ну, гд имъ русское житье-бытье вы нести? Отъ капусты раздуетъ, отъ каши перелопаются, отъ щей задохнутся, а которые въ зиму-то и останутся, такъ крещенскіе морозы поморятъ’ и т. д. въ томъ же дух. Кончивъ свою рчь, онъ пошелъ и заплъ: ‘Во пол береза стояла’, а народъ, слушавшій, дивился: ‘Откуда берется?! А что говоритъ дло, то ужь дло!’
Нечего говорить, какимъ пошлымъ ухарствомъ ветъ отъ этой картинки, какъ и отъ другихъ подобныхъ, пущенныхъ въ народъ Растопчинымъ по уход французовъ Изъ Москвы…
Чтобы покончить съ отдломъ картинокъ, доставлявшихъ народу легкое чтеніе, мы должны упомянуть о легендахъ, духовныхъ стихахъ, составляющихъ содержаніе 3-го тома атласа и текста. Здсь весь ветхій и новый завтъ въ его апокриическомъ вид: тутъ и картинки страшнаго суда, и хожденіе Богородицы по мукамъ, и рядъ житій святыхъ, и отдльныя изображенія ‘онъ — Иверской Божіей Матери, Троеручицы и др. съ текстомъ легендарнаго характера, нердко заимствованнымъ изъ словъ нашихъ древнихъ проповдниковъ {Такъ притча ‘О слпц и хромц’ взята изъ слова Кирилла Туров., а послдній заимствовалъ ее изъ ‘1001 ночи’.}. Тутъ же помщена и крайне любопытная картинка, названная: ‘Аптека духовная, врачующая грхи’, съ чрезвычайно любопытнымъ текстомъ, выпискою котораго мы и закончимъ эту главу.
На картинк изображенъ Христосъ. Онъ сидитъ за столомъ и держитъ въ рукахъ всы. На стол видны лкарства, слва — монахъ. Въ текст написано:
Въ аптеку вошелъ человкъ и спрашиваетъ: ‘есть ли такое лкарство, которое исцляетъ отъ грховъ?’ — Врачъ, сидящій тутъ, отвчаетъ: ‘Есть. Аще хощеши сіе, ископай корень нищеты духовныя, на немъ же втви молитвенныя и цвтъ смиренія, сорви его рукой беззлобія, изсуши постнымъ воздержаніемъ, сотри терпливымъ безмолвіемъ, просй ситомъ чистой совсти, всыпь въ котелъ послушанія, налей водой слезною, накрой покрышкой любви, подпали теплотой сердечною и, довольно упаривши, высыпь на блюдо разсужденія, часто прилагай на раны сердечныя — и тако умалиши множество грховъ’ (кн. III, стр: 53).

IV.

‘Длу время, потх часъ’,— говоритъ пословица. Но не велико разнообразіе удовольствій, доступныхъ мужику, не великъ репертуаръ его забавъ. Семикъ, масляница, кулачные бои, да Мишка-медвдь — вотъ к все, на чемъ онъ отдыхалъ. Поневол приходилось отъ скуки частенько заглядывать въ ‘цлительную аптеку’, какъ именуется въ картинкахъ кабакъ. Но и изъ этого ничтожнаго репертуара народныхъ удовольствій уже давно изгнаны кулачные бои, Мишка-медвдь, а въ послднее время замтно также настоятельное желаніе уничтожить семикъ — этотъ первый весенній праздникъ на лужк или въ рощ съ завиваньемъ внковъ, не давъ взамнъ его никакого другаго увеселенія… Посл этого нисколько не удивительно, что кабакъ получаетъ все больше и больше нравъ гражданства.
Семикъ на картинк обычно изображается вмст съ масляницей подъ видомъ мужчины и женщины, съ текстомъ въ род слдующаго:
‘Честь и похвала, какъ масляница семика себ въ гости звала, честно величала: другу моему милому, дорогому пріятелю, живому моему неосужателю, углю горящему, каныку цвтящему среди ночи осеннія. Сеникъ же не облнился и такъ ее весело за руку принимаетъ и честно ее величаетъ: душа моя, масляница, перепелиная твоя косточка, бумажное твое тло, сахарныя твои уста’. На картинк много отдльныхъ изображеній: тутъ и летъ съ блинами, и мухъ съ женой, успвшіе напиться и подраться, и катанье на санкахъ, и кулачные бои…
Но время масляницы, какъ извстно, постоянно устраиваются балаганы, въ промежутки между представленіями знаменитаго Петрушки играетъ музыка. Среди картинокъ есть одна, которая прямо называется ‘Музыка’.
На ней изображены дв разрчженныя женщины: одна поетъ по нотамъ, а другая играетъ на рыл (цитр). Налво отъ нихъ изображенъ музыкантъ на ‘худ’, на голов у него трехъугольная шлака. Въ середин между музыкантами представленъ ‘Петрушка’ въ дурацкомъ колпак, а надъ нимъ надпись: ‘Сколько я въ компаніяхъ ни танцовалъ, а такой музыки не видалъ. Ахъ, та меня утшаетъ, что хорошо на рыл играетъ’.
Есть также отдльные картинки съ изображеніемъ кулачныхъ боевъ, въ развлеченію которыми русскій народъ прибгалъ не только въ длинные праздники, какова масляница, а нердко и во всякое свободное время, чтобы поразмять уставшіе отъ работы члены. Популярный! кулачными борцами на народныхъ картинкахъ являются: ‘Парамошка и кадыкъ Ермакъ’. Они изображаются съ засученными рукавами, въ особаго рода обуви: у Парамошки одна нога въ бурак, а другая’ голая. Надъ Ермошкой сдлана надпись: ‘Ей, братъ, Параношка! Худо ты шутишь надо иной, кадыкомъ Ермошкой: хотя бы ты изодралъ всю ною рожу, только не зажалъ бы моей одежи. Знаешь ты самъ, что у нашего брата фабричнаго для блохъ не держится много платья лишняго’ и т. д.
Останавливаясь на картинкахъ подобнаго содержанія, г. Ровинскій сообщаетъ исторію кулачныхъ боевъ у насъ и при этомъ разсказываетъ о такихъ русскихъ силачахъ, которые однимъ ударомъ вышибали изразцы изъ печки. Вотъ одинъ такой разсказъ, слышанный имъ отъ нкоего московскаго старожила. ‘Разъ игралъ Трещало (извстный въ Москв силачъ) съ чиновникомъ Ботинымъ на билліард въ трактир, да и поссорились, развернулся Трещало его ударить, да тотъ увернулся,— Трещало и попалъ кулакомъ въ печь, да такъ цлый изразецъ изъ печи вонъ и вышибъ. Тутъ ударилъ Трещалу Ботинъ, да угодилъ пряно въ високъ и убилъ его сразу, начали было его таскать по судамъ, но графъ Орловъ (любившій кулачн. бои и силачей) выручилъ его’ (кн. V, стр. 222). Убійство во время единоборства вообще ‘ни во что вмнялось’.
Представленія Мишки-медвдя не пріурочивались къ какому-нибудь празднику,— они были постоянною забавой не только народа, но я самихъ царей. По словамъ г. Ровинскаго, зрлище съ медвдемъ любила и императрица Елизавета Петровна. Для нея обучали медвдей танцевать въ Невской лавр. ‘Въ 1754 году послано было туда изъ дворцоваго кабинета два медвдя келейнику Корнову, который и доносилъ о нихъ, что одного онъ обучилъ ‘ходятъ не заднихъ лапахъ даже въ плать’, а ‘другой-де медвденокъ къ наукамъ не понятенъ, весьма сердитъ’ (кн. V, стр. 231).
Но у царей и вообще у людей высшаго., достаточнаго класса, кром медвдей, были и свои, спеціально только имъ доступныя увеселенья: театральныя представленія, шуты съ шутихами и карлики съ карлицами. Народная картинка не преминула сказать и о нихъ. Она дала, въ вид книжечекъ, полную комедію ‘О блудномъ сын’ Симеона Полоцкаго, съ изображеніемъ нашей древней сцены, гд актеръ стоитъ въ шляп и въ чулкахъ. На плечахъ у него надтъ плащъ съ перекинутымъ шарфомъ. На томъ мст, гд у насъ въ театр находится рампа, на картинг изображено 5 ночниковъ. Въ зал видны зрителя.
Не мене интересны интермедійныя картинки: он изображаютъ интерлюдіи иди интермедіи, которыя обычно давались между отдльный актами мистерій. Сюда относятся картинки: ‘Точильщикъ Носовъ’, ‘Разговоръ пьющаго съ непьющимъ’, ‘мальчика съ книжникомъ’, ‘жениха со свахой:’ и др. Для образчика выпишемъ нсколько строкъ теиста изъ разговора книжника съ мальчикомъ. Послдній спрашиваетъ ученаго: ‘Господинъ философъ, скажите, какая есть лучшая вещь въ свт?’ Книжнымъ: ‘Врный другъ’. Мальчикъ: ‘Лтъ, добрая совсть итого лучше. Какая есть первая заповдь Божія?’ Кн.: ‘Сія: да не будутъ теб бози, разв мене’. Мал.: ‘Не та: ибо впервые по сотвореніи Адама запретилъ Богъ ему отъ древа добра и зла — не яждь’ и т. д. (кн. I, стр. 477).
По словамъ г. Ровинскаго, изъ текста этихъ картинокъ Мельниковъ выхватывалъ цлые стихи и вкладывалъ въ уста своихъ дйствующихъ лицъ, а Даль и Снегиревъ выписывали отсюда свои пословицы.
Одной изъ любимйшихъ барскихъ забавъ, какъ мы уже сказали выше, были шуты и шутовство, которое ведетъ свое начало изъ Италіи.
У насъ не только Іоаннъ Грозный любилъ шутовъ, до нихъ былъ большой охотникъ и Петръ І-й, который нердко, ради отдыха, устраивалъ разные шутовскіе праздники и процессіи. Такъ, извстны его постановленія относительно созданнаго имъ всепьянйшаго собора, которыя не могли не отразиться на народныхъ картинкахъ. ‘Посвященіе изъ простыхъ людей въ чиновные чумаки’ представляетъ пародію на церемонія всепьянйшаго собора, ‘гд пьяный архижрецъ рукополагаетъ нетрезваго члена’.
Картинка изображаетъ кабакъ. За стойкой стоитъ цловальникъ, а около него нсколько чумаковъ, надъ стойкой виситъ картинка съ надписью: ‘Нын пей на деньги, а завтра въ долгъ’.
‘Двнадцать чумаковъ въ блыхъ балахонахъ ведутъ новопоставляемаго въ кабацкій покой, въ которомъ стоитъ бочка и на ней сидитъ Бахусъ, у послдняго въ рукахъ штофъ съ рюмкой. Тутъ же стоятъ дв обрюзглыя отъ пьянства бабы въ pendant всешутйшимъ игуменьямъ, присутствовавшимъ по уставу всепьянйшаго собора’ (вы. V, стр. 266). Цловальникъ рукополагалъ новопоставляемаго. ‘Для завершенія всей церемоніи, хозяинъ, взявъ сулейку отъемной водки и наливъ рюмку, окачиваетъ новопоставляемаго съ головы до ногъ и вручаетъ ему мрникъ, мру, воронку и ливеръ и отпускаетъ его въ уготованный ему домъ, что называется кабакъ’.
Несмотря на то, что Анна Леопольдовна издала приказъ уничтожить вс дурацкія должности, шуты еще долго держались у насъ при двор: они встрчаются еще при Екатерин II и при Павл Петрович.
Въ народныхъ картинкахъ придворные шуты изображались подъ именемъ Гоноса и Фарноса. Картинка: ‘Фарносъ-музыкантъ’ изображаетъ Фарноса въ польскомъ костюм со скрипкою въ рукахъ, а около него, справа, сидитъ ворона, внизу написано: ‘Здравствуйте, почтенные господа, я пріхалъ къ вамъ музыкантъ сюда. Не рвитесь на мою рожу, что я имю у себя не очень пригожу, а зовутъ меня молодца — Петруха-Фарносъ, потому что у меня большой носъ. Три дня надувался, въ танцевальные башмаки обувался, а какъ въ танцевальное платье совсмъ облокся, къ двушкамъ и поволокся’ и т. д.
Есть и такія картинки, которыя прямо называются: ‘Шутъ и шутиха’. Но рядомъ съ придворными шутами, привезенными съ Запада, у насъ были и свои шуты доморощенные — русскіе. Ихъ обычныя имена: ома, да Ерема, которому постоянно совтуютъ сидть дома, а онъ то и дло на народъ идетъ, всюду суется. Обоимъ имъ всегда во всемъ неудача, за что бы они ни взялись: охотой ли вздумаютъ заниматься, да ихъ собаки не слушаютъ, рыбу ли вздумаютъ ловить… Вотъ какъ о послднемъ говорятся въ текст картинки: ‘Ерема купилъ стку. ома — неводъ. Ерема слъ въ лодку, ома — въ челнокъ. Ерема въ весла гребетъ, а ома раки беретъ. Ерема опрокинулся въ воду, ома — на дно. Оба упрямы, со дна не идутъ. По Ерем блины, по ом — пироги, а начинку выклевали воробьи’.
У Еремы есть еще братъ Пашка, съ которымъ онъ изображается на одной изъ картинокъ. Про него говорится: ‘Мужикъ-Пашка полъ кашки, испилъ бражки и сдъ на козлища, взялъ ножища и хочетъ заколоть, а братъ его Ермошка заворотилъ ему хвостище’ и т. д.
Тутъ же встрчаются картинки съ изображеніемъ карликовъ и карлицъ, которыя обычно представляются франтами въ моментъ ухаживанья другъ за другомъ.
Карлики были любимою забавой какъ царей, такъ и придворныхъ. Do словамъ Вебера, ‘на ужин у князя Мещерскаго Петру Великому подали большой паштетъ, изъ котораго, когда сняли верхнюю корку, выскочили на столъ дв карлицы’ (кн. V, стр. 274).
Но самымъ постояннымъ развлеченіемъ не только для богатыхъ, но для бдныхъ было вино. Нашъ мужикъ, какъ извстно, пьетъ а съ радости, пьетъ я съ горя. Никакого событія въ его не обходится безъ водки: родится ли въ семь ребенокъ,— онъ пьетъ на родинахъ, пьетъ на крестинахъ, умираетъ старый ддъ,— пьетъ на поминкахъ, искупается новый кафтанъ,— пьетъ ради поздравленія съ обновкой и т. п. Естественно посл этого, что народная картинка отводитъ не мало мста этому вчному спутнику нашего народа — водк. Къ числу интересныхъ изъ этой группы картинокъ можно отнести: ‘Аптеку цлительную съ похмлья’, на которой въ два яруса изображенъ старинный кабакъ. Въ никнемъ ярус надпись: ‘гд хотите, тутъ деритесь, а на кабак попритесь’. Тутъ и въ карты играютъ, и пьютъ, и забавляются. ‘Тутъ и судъ, и питра,— какъ выражается цловальникъ въ ‘Очеркахъ народнаго быта’ Гл. Успенскаго.— И все-жь, ежели задумали поршить какое дло, сейчасъ вс гурьбой идутъ къ кабаку, почему — что нтъ мста гоже, чувствія такого нтъ въ другомъ мст’. Кабакъ — это народный клубъ, гд мужику привольне дышется, чмъ дома, гд и воздуху больше, и удобствъ больше,— гд онъ хоть немного можетъ забыться отъ голодной дйствительности и непосильныхъ податей.
Внизу подъ картиной ‘Цлительная аптека’ подписано: ‘Сія аптека содержитъ въ себ такія зелья, которыми лчатъ съ похмлья, токмо въ ней водка, вино, пиво, да надлежитъ оныя разумно употреблять, чтобы и послдняго ума не потерять, а именно — по три раза въ сутки, безъ всякой смутки’ и т. д.
Не мене любопытна другая картинка, которая пересчитываетъ, до чего доводятъ чарки — первая, вторая, третья и т. д. Она носитъ названіе: ‘Пьянственная страсть’.
‘Первая чарка пить — здорову быть.
Повторить — умъ обвеселить.
Утроить — умъ устроить.
Четвертая пять — неискусну быть.
Пятая пять — за пьянство будутъ бить.
Шестая поразитъ, то и умъ отразитъ.
Пить седьмая — найдетъ мысль шальная.
Коснуться осьмой — будетъ что сонной.
Аще будетъ девятая пить, то будетъ себя и въ грязи валять’ и т. д. (кн. I, стр. 323).
Чарка же служила для мужика и лкарствомъ отъ всякой немощи, за неимніемъ надлежащей медицинской помощи, въ случа заболванія, онъ ждетъ въ кабакъ, который не даромъ же прозывается ‘цлительной аптекой’, или же обращается къ своей другой цлительниц — бан, куда призываетъ доморощенную лкарку-‘бабушку’. Въ собраніи г. Ровинскаго есть нсколько картинокъ, изображающихъ, какъ бабушка въ бан встряхиваетъ больную женщину и ставитъ ей на животъ горшокъ. Если же это не помогаетъ, то боле высшую медицинскую ступень для него составляетъ ‘помощь угодниковъ’. У него каждый святой отъ своего недуга помогаетъ: Антипій — отъ зубной боли, Казанская Божія Матерь — отъ глазныхъ болзней, и т. д. Въ числ картинокъ есть такая, гд переименованы вс святые, врачующіе отъ того и и другаго недуга.
Въ 1866 году въ Кіев былъ изданъ приказъ — запретить этотъ листокъ, такъ какъ ‘онъ составленъ подъ католическимъ вліяніемъ’. Листокъ былъ отнятъ, но вра въ цлительную силу угодниковъ отъ этого, разумется, не умалилась, этою врой до сихъ поръ исцляется народъ, такъ какъ научныхъ медицинскихъ цлителей, несмотря на вс хлопоты земствъ, возл него все-таки не оказывается {Въ Рязан. и Москов. губ., въ самыхъ населенныхъ мстностяхъ, гд вс деревни и села (село Клишино, Горы, Озера и т. д.) переполнены фабриками,— до настоящаго времени на разстояніи боле 40 верстъ нтъ ни одного врача.}. Потому не удивительно, что названный листокъ пользовался въ народ особой популярностью: онъ имлъ 7 изданій.
Но среди картинокъ нтъ ни одной, гд бы указывались цлительныя травы, къ пользованію которыхъ народъ очень часто прибгаетъ и съ которыми до сихъ поръ, къ стыду своему, не знакома наша ученая медицина, а между тмъ ей это весьма бы не мшало знать…
На богомолье можно тоже указать, какъ на одно изъ самыхъ сильныхъ медицинскихъ средствъ, къ которому народъ обращается при безнадежныхъ случаяхъ, въ минуты полнаго отчаянія. Впрочемъ, богомолье для русскаго человка является отдыхомъ, отъ котораго хоть и покроются ноги мозолями, да душа отдохнетъ: на вол птичекъ-пташекъ наслушается, травокъ и ‘растеніевъ’ всякихъ на свобод наглядится, думъ иныхъ надумается, а то вся она, душа-то, сидя дома, замуравилась, нуждой-бдностью покрылася… Богачъ тоже здитъ на богомолье, только изъ иныхъ побужденій: онъ чаще всего здитъ свои грхи замаливать или же благодарить за какую-нибудь удавшуюся выгодную коммерческую операцію. Среди собранія г. Ровинскаго встрчаются изображенія тхъ монастырей, которые особенно посщались богомольцами: ‘Старый Іерусалимъ’, ‘Кіево-Печерская лавра’ и др. На нкоторыхъ картинкахъ съ изображеніемъ монастырей встрчаются такія надписи: ‘Не благоугодно ли что пожертвовать на украшеніе обители?’ Обычно архимандриты разсыпали такія картинки къ богатымъ купцамъ.— Эти изображенія монастырей заставляютъ г. Ровинскаго остановиться на русскомъ паломничеств съ самыхъ древнйшихъ временъ, причемъ онъ очень подробно говоритъ объ Іерусалим, какъ очевидецъ, и приводитъ разсказъ братьевъ Вишняковыхъ о путешествіи въ Іерусалимъ и Благовщенскаго — о снисхожденіи св. огня въ іерусалимскомъ храм.

V.

Послдняя группа картинокъ, названная: ‘Картинки, изданныя но распоряженію правительства’, весьма небогата по числу. Такихъ картинокъ въ собраніи одиннадцать: ‘Смхотворная просьба монаховъ Калязинскаго монастыря’, о которой мы уже говорили выше., ‘Раскольникъ и цирюльникъ’, восемь картинокъ объ оспопрививаніи и одна — ‘Обрядъ покаянія мужа и жены Жуковыхъ, убившихъ свою мать’.
Картинка ‘Раскольникъ и цирюльникъ’ изображаетъ цирюльню, гд стоитъ скамейка, направо въ стну вдланъ брусъ, куда воткнуты бритва и ножницы. Полъ цирюльни представляетъ своды. На полу растетъ какое-то невдомое растеніе съ пунцовыми и зелеными листьями. У скамейки стоитъ цирюльникъ въ нмецкомъ плать, въ фартук, круглой шляп и съ ножницами въ рукахъ. Одной рукой онъ держитъ ножницы, а другою захватилъ раскольника за его длинную бороду, окрашенную въ лиловый цвтъ. Раскольникъ раскрашенъ — по всему вроятію, въ насмшку — самыми разнообразными красками и одтъ, кром кафтана, еще въ какую-то тальму. Надъ цирюльникомъ сдлана надпись: ‘Цирюльникъ хочетъ раскольнику бороду брить’, а надъ раскольникомъ другая: ‘Раскольникъ говоритъ: — ‘Слушай, цирюльникъ, я бороды брить не хочу. Вотъ гляди, я на тебя скоро караулъ закричу’ (кн. I, стр. 455).
Эта картинка издана по желанію Петра Великаго, въ насмшку надъ раскольниками, не желавшими брить бороду, а картинки объ оспопрививаніи изданы въ царствованіе Александра I для того, чтобы расположить народъ къ этой предохранительной мр.
На картинк ‘Польза оспопрививанія’ изображенъ парень, онъ пристаетъ къ двушк, у которой чистенькое и красивое личико. Она сидитъ съ прялкой. Тутъ же за станкомъ сидитъ рябая Улита. Двушка гонитъ отъ себя парня,— онъ мшаетъ ей работать:
‘Поди съ Улитою поговори, побей,
А мн хоть отдохнуть немного дай’.
А парень ей на это отвчаетъ:
‘Ахъ, нтъ, разлапушка, дай мн побыть съ тобою,
Что время мн терять съ Улитою дурною.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У ней съ наносной воспы носъ
Совсмъ къ губамъ приросъ,
Изрытъ — какъ будто кочарыга,
Лицо — какъ вяземска коврыга,
Глаза — какъ тусклое стекло,
Ихъ на носъ коробомъ свело’.
Рчь заканчивается нравоученіемъ:
‘Когда-бъ ея отецъ и мать умне были,
Да воспу ей привить коровью допустили,
Такъ и она-бъ она,
Какъ ты, бла, румяна и мила’ (кн. I, стр. 468).
Первыя попытки оспопрививанія длались у насъ при Елизавет Петровн, затмъ сама Екатерина II пожелала привить человческую оспу себ и Павлу Петровичу. Для этого былъ выписанъ англичанинъ Димсдаль, которому было дано въ вознагражденіе: ‘титулъ русскаго барона, званіе лейбъ-медика, пожизненная пенсія въ 500 фун., 10.000 фун. единовременнаго вознагражденія, 2.000 фун. на дорогу и множество дорогихъ подарковъ’ (кн. V, стр. 331). А въ 1801 году въ московскомъ воспитательномъ дом проф. Мухинъ, по примру англичанина Дженнера, сталъ прививать коровью оспу. Но народъ сильно возставалъ противъ оспопрививанія: у него существовало свое поврье: тотъ, кто умретъ отъ оспы, ‘будетъ на томъ свт ходить въ золотыхъ ризахъ’ (Буслаевъ, ‘Очерки’, кн. I, стр. 217). И вотъ, для распространенія боле правильнаго взгляда на оспу, изданы были картинки объ оспопрививаніи и нарочно пущены между крестьянками.
Самая любопытная изъ этой группы картинокъ — это ‘Обрядъ всенароднаго покаянія’, изданный по желанію императрицы Екатерины ІІ-ой. На картинк представлена колокольня Ивана Великаго. Мимо нея, при большомъ стеченіи народа, ведутъ мужа и жену Жуковыхъ подъ конвоемъ, въ сопровожденіи двоихъ священниковъ, въ Успенскій соборъ, для совершенія обряда покаянія. Оба преступника идутъ босикомъ, въ колодкахъ, съ опущенными на лицо волосами я съ зажженными свчами въ рукахъ.
Ихъ преступленіе состояло въ томъ, что они подговорили прислугу убить старуху Жукову и принести къ нимъ ея сундукъ, въ которомъ, какъ потомъ оказалось, было всего 563 руб. 20 коп.
Когда убійцъ подвергли пытк (посл которой нкоторые изъ нихъ умерли), они во всемъ признались к показали на подговорщиковъ — Алекся и Варвару Жуковыхъ. Послднихъ тоже подвергли пытк, и они во всемъ повинились. Тогда всхъ участниковъ въ убійств приговорили къ смертной казн, то было въ 1754 году. Но между тмъ казни надъ Жуковыми не совершали,— о нихъ какъ бы забыли и только въ 1766 году вспомнили, т. е. ровно черезъ 12 лтъ, когда вышелъ манифестъ Екатерины II-ой о томъ, чтобы, вмсто, смертной казни, жену и мужа Жуковыхъ заточить въ монастырь на 20 лтъ, но предварительно заставить совершить обрядъ всенароднаго покаянія.
По этому обряду, церемоніалъ котораго былъ составленъ самой императрицей, преступники должны были принести покаяніе въ четырехъ московскихъ церквахъ. Полиція между тмъ должна была за день оповстить всхъ жителей города о предстоящемъ зрлищ.
12 лтъ тюрьмы при полицейской канцеляріи, въ положеніи прикованныхъ цпью къ стулу, императрица приняла во вниманіе въ своемъ манифест и велла засчитать ихъ въ число лтъ, назначенныхъ на заточенье.
Каковы были наши тюрьмы въ XVIII в., можно видть по сохранившейся картинк, изображающей темницу. ‘Представлена рубленая неба. Въ ней сидятъ два колодника: у одного изъ нихъ руки въ колодкахъ, ноги прикованы цпью къ стулу, у другаго въ колодкахъ ноги, а на рукахъ наручники. На двор темницы еще колодникъ, ‘прикованный цпью за ноги къ стулу. Два милостивца подаютъ милостыню…’ Къ такимъ точно стульямъ или деревяннымъ колодкамъ, пуда по полтора всомъ, прикованы были и Жуковы, мужъ и жена, въ отдльныхъ помщеніяхъ, ключи отъ цпей находились въ рукахъ у караульнаго. Конечно, при деньгахъ цни часто снимались съ нихъ, жена Жукова, даже разъ перерядившись въ платье караульнаго солдата, ходила ца свиданіе къ мужу, но была поймана’ (кн. V, стр. 326).
Говоря объ убійцахъ Жуковыхъ, г. Ровинскій останавливается на описаніи нашихъ тюремъ вообще и на содержаніи въ нихъ арестантовъ. Разумется, при этомъ рисуется далеко не красивая картина, въ особенности когда онъ вспоминаетъ о такъ-называемыхъ подземныхъ мшкахъ или могилахъ. Такихъ семь могилъ,— говоритъ онъ,— находится подъ зданіемъ Басманнаго частнаго дома въ Москв, куда басманный приставъ сажалъ подсудимыхъ, не сознававшихся въ своихъ преступленіяхъ (кн. V, стр. 327).
Нердко московскіе частные пристава, когда преступникъ не сознавался въ преступленіи, не только сажали его въ такія тюрьмы, но даже пытали, несмотря на то, что оффиціально пытка не только была запрещена, но въ указ Александра І-то (отъ 27 сентября 1801 года) повелвалось, ‘дабы самое названіе пытки, стыдъ и укоризну человчеству наносящее, изглажено было навсегда изъ народной памяти’ (книг. V, стр. 321). Такъ одинъ изъ московскихъ приставовъ еще въ 50-хъ годахъ ‘выворачивалъ руки заподозраному въ грабеж, связывалъ ихъ и вшалъ на перекосякъ’. При прежнихъ судахъ и слдствіяхъ самымъ лучшимъ доказательствомъ виновности подсудимаго считалось его собственное сознаніе, потому употреблялись вс средства, чтобы довести его до итого сознанія. ‘Слдствіе обычно велось,— говоритъ г. Ровинскій,— сидя на мст въ застнк, гд приходилось: пытать, подымать на дыбу, битъ кнутомъ, жечь огнемъ и опять бить до тхъ поръ, пока заподозрнный созмается въ томъ преступленіи, въ которомъ его обвиняютъ, все — равно, виноватъ онъ въ этомъ на самомъ дл или нтъ’ (кн. V, стр. 322).
Эти же воспоминанія о пыткахъ наводятъ автору на память и еще не мене, ужасныя пытки — шпицрутены аракчеевскаго времени, гоньбу сквозь строй, ‘черезъ зеленую улицу‘. Какова была, эта гоньба, даетъ понятіе нижеслдующая карта, такъ ярко набросанная г. Ровинскимъ:
‘Выводятъ преступника,— говоритъ онъ,— обиженнаго до пояса и привязаннаго за руки въ двумъ ружейнымъ прикладамъ, впереди двое солдатъ, которые позволяютъ ему подвигаться впередъ только медленно, такъ чтобы каждый шпицрутенъ имлъ время оставить свой слдъ на ‘солдатской шкур‘, сзади вывозится на дровняхъ гробъ. Приговоръ прочтенъ, раздается зловщая трескотня барабановъ, разъ, два… и пошла хлестать зеленая улица справа я слва. Въ нсколько минутъ солдатское тло покрывается сзади и спереди широкими рубцами, краснетъ, багроветъ, летятъ кровяныя брызги… ‘Братцы, пощадите!…’ прорывается сквозь глухую трескотню барабана, но, вдь, щадить — значитъ, самому быть пороту, и еще усердне хлещетъ березовая улица. Скоро бока и спина представляютъ одну сплошную рану, мстами кока сваливается клочьями, и медленно двигается на прикладахъ живой мертвецъ, обвшанный мясными лоскутьями, безумно выкативъ оловянные глаза свои… Вотъ онъ свалялся, а бить еще осталось много,— живой трупъ кладутъ на дровни и снова возятъ взадъ и впередъ, промежь шпалеръ, съ которыхъ сыплются удары шпицрутеновъ и рубятъ кровавую кашу. Смолкли стоны, слышно только какое-то шлепанье, точно кто по грязи палкой шалитъ, да трещатъ зловщіе барабаны’ (кн. У, етр. 324).
Читая эти строки, писанныя очевидцемъ, дивишься только одному: откуда бралъ русскій человкъ силу, чтобы выносить все это…

VI.

Лубочная картинка, какъ видитъ самъ читатель изъ сдланнаго обзора изданія г. Ровинскаго, ничмъ не брезговала: и грустное, и смшное, и трагическое — все служило ей содержаніемъ, претворяя все своимъ юморомъ и свойственнымъ ей балагурствомъ, картинка длала чрезъ это доступнымъ для пониманія народа самыя разнообразныя темы. Потому удивительно, что ни правительство, ни общество, желающее ввести народъ въ курсъ своей жизни и своихъ интересовъ, не пользовалось съ этою цлью до настоящаго времени лубочною картинкой, за исключеніемъ тхъ немногихъ случаевъ, о которыхъ упоминается въ предшествующей глав.
Народъ любилъ и любятъ картинки, подобно тому, какъ ихъ любятъ дти, для которыхъ еще не подъ силу воспринимать новое въ отвлеченной форм, безъ боле доступной наглядности. Прізжая въ городъ на базаръ, мужикъ не пропускаетъ случая захватить домой не столько для ребятишекъ, сколько для дда или на забаву всей семь картинку, относящуюся до послднихъ событій, слухъ о которыхъ дошелъ къ нему въ деревню. Во время послдней войны можно было видть въ Москв, какъ подъ вечеръ базарнаго дня мужикъ, возвращаясь изъ города домой, везъ съ собой въ деревню намалеванныя самыми яркими красками иллюстрированыыя изданія Яковлева (‘Наши жернова все смелютъ’, ‘Посл ужина горчица’, ‘Пищатъ!’ и др.), относящіяся въ событіямъ войны. Въ этихъ изданіяхъ обычно изображается цлый рядъ мужиковъ и бабъ, которые угощаютъ турку чмъ ни попало, и приводятся стихи въ родъ слдующихъ:
‘Мортиры, пушки
Дымятъ, палятъ,
А турки-душки
Пищатъ, пищатъ’.
Г. Ровнискій въ своемъ собраніи не касается этихъ новйшихъ народныхъ изданій: его собраніе представляетъ полный снимокъ лубочныхъ картинокъ, появившихся на Руси, начиная съ 1627 и кончая 1839 годомъ, когда лубочная картинка перестала быть свободнымъ изданіемъ и подпала подъ опеку цензуры.
Посл ближайшаго знакомства съ текстомъ V тома личность автора весьма рельефно выступаетъ передъ читателемъ: она уже не укладывается въ рамку объективнаго ученаго собирателя. Г. Ровинскій прежде всего выступаетъ человкомъ, для котораго на первомъ план стоятъ человческая личность, ея горе и ея нужды. Эти послднія привлекаютъ къ себ его вниманіе и онъ готовъ хлопотать, ратовать объ ихъ устраненія. Главнымъ образомъ по этой жизненной человческой сторон лубочная картинка — какъ отраженіе жизни народа, его интересовъ и горя — получаетъ для него свое значеніе, свой смыслъ, а не въ силу только своей старины иди рдкости. Для него важна также нравственная сторона картинки, ея вліяніе на народъ. И при подобныхъ разборахъ онъ везд выступаетъ человкомъ гуманнымъ, требующимъ прощенія, милости, а не кары. Говоря, напримръ, о раскольникахъ, онъ беретъ ихъ сторону, выступаетъ ихъ горячимъ защитникомъ, не разъ высказывая желаніе, чтобы на Руси водворилась ‘та свобода, которая дозволяла бы каждому безнаказанно молиться ‘своему Богу.
Не мене ярко выступаетъ въ немъ и русскій человкъ, патріотъ, причемъ чувство патріотизма нердко беретъ въ немъ перевсъ надъ присущимъ ему чувствомъ справедливости. Касаясь, напримръ, печатаныхъ событій 1812 года, когда русскій человкъ моментами превращался въ звря, авторъ старается оправдать сбояхъ соотечественниковъ, ссылаясь на непрошенный приходъ враговъ и на условія войны…
Хотя онъ нигд прямо не говоритъ о своей любви, къ простону народу, не поетъ ему панегириковъ, но онъ постоянно везд беретъ сторону его интересовъ, выступаетъ повсюду его горячимъ защитникомъ. Когда въ отдл увеселеній рчь заходитъ о пьянств, г. Ровинскій изо всхъ силъ старается оправдать русскаго мужика отъ взведеннаго на него издавна напраснаго обвиненія, что будто русскій мужикъ — пьяница. Ради оправданія онъ перебираетъ другія національности и старается выставить на видъ, что нмцы и поляки пьютъ не меньше, чмъ русскіе. Несравненно симпатичнй и убдительнй оказывается вторая половина его защитительной рчи, въ которой онъ выдвигаетъ на видъ всю неподдльную правду жизни и приглашаетъ читателя вглядться въ нее попристальнй. ‘Почему жь бы русскому человку не выпить?— говоритъ онъ.— По словамъ ‘Космографіи’, въ стран, гд онъ живетъ, мразы бываютъ великіе и нестерпимые’,— ну, и ‘моменты’ въ его жизни тоже бываютъ некрасивые, въ прежнее время, напримръ, въ безшабашную солдатчину отдадутъ на 25 лтъ — до калчной старости, или пожаръ село вымететъ, самому сть нечего, а подати круговою нору кой выколачиваютъ, или самъ охотой отъ такой поруки воломъ въ бурлаки закабалятся, или хорошей барын въ руки мужички достанутся, которая бывало въ конецъ деревню раззоритъ, много духовной силы надо, чтобъ устоять тутъ предъ могущественнымъ хмлемъ: ‘пей — забудешь горе!’ поетъ псня. Въ сущности говоря,— заканчиваетъ авторъ свою рчь о пьянств,— русскій человкъ пьетъ еще меньше иностраннаго,— по крайней мр, такъ ученыя таблицы сказываютъ,— да только пьетъ онъ рдко я на голодный желудокъ, потому и пьянетъ скоре, и напивается чаще противъ иностраннаго’ (кн. V, стр. 239). Или, останавливаясь на вр народа въ цлительное свойство молитвы тому или другому святому, г. Ровинскій убдительно проситъ не отнимать этой вры у народа,— не отнимать до тхъ поръ, пока не дадутъ ему даровой медицинской немощи, пока у него не будетъ подъ рукой врача, къ которому бы свободно могъ обращаться за совтомъ и который бы не сказалъ ему въ критическую минуту: ‘Пошелъ вонъ! Приходи завтра!’ — какъ нердко говорятъ ему теперь земскій врачъ или фельдшеръ. Нельзя не согласиться съ этой вполн врною мыслью автора: отнимать иллюзію, способную поддерживать бдняка въ его безъисходной нужд, можно только тогда, когда имется на-лицо реальная поддержка, въ противномъ случа это стремленіе отнимать — нелпо, безразсудно.— Авторъ не проходитъ также молчаніемъ и непосильной крестьянской подати, которая все сильнй и сильнй придавливаетъ мужика своею тяжестью. Онъ требуетъ облегченія его участи.
Занимаясь собираніемъ картинокъ въ продолженіе 30 лтъ, г. Ровинскій не разъ въ это время предпринималъ далекія путешествія: въ Китай, Японію, Іерусалимъ, Англію, Францію и другія страны, и во время этихъ путешествій онъ нигд не забывалъ о русской лубочной картинк, непремнно сличалъ или ея рисунокъ, или ея текстъ съ чмъ-нибудь схожимъ, что удавалось встрчать на чужой сторон. Онъ широко взглянулъ на предпринятое имъ дло и весьма обстоятельно отнесся не только къ самому изданію картинокъ, которыя, какъ мы уже сказали выше, изданы весьма добросовстно, но и ко всмъ вопросамъ, задваемымъ народною картинкой. Перелистываетъ ли онъ, напримръ, комедію Симеона Полоцкаго, онъ не пропускаетъ случая сказать о театральныхъ представленіяхъ вообще и указать въ исторіи русскаго театра опредленное мсто дли разсматриваемаго лубочнаго изданія. Пробгаетъ ли онъ вмст съ читателемъ. лубочные календари, онъ тутъ же развертываетъ исторію календарей на Руси, заводитъ ли рчь о шутахъ, онъ оборачивается назадъ и ищетъ происхожденіи этой барской забавы и т. д. Однимъ словомъ, ни одинъ изъ вопросовъ не оставляетъ онъ безъ того, чтобы не освтить и не осмыслить въ ряду совершающихся историческихъ или жизненныхъ фактомъ. Такіе обзоры, правда, довольно краткіе, освщаютъ разсматриваемый вопросъ, даютъ ему опредленное мсто въ русской жизни и, согласно занимаемому имъ положенію, возбуждаютъ къ себ ту или другую степень симпатіи и интереса со стороны обозрвателя лубочной галлереи.
При знакомств съ этими обзорами нердко приходится упрекать автора въ излишней ревности къ длу, которая иногда заставляетъ его отводить одинаково большое мсто даже и танинъ вопросамъ, которые въ сущности вовсе не заслуживаютъ такого тщательнаго и подробнаго изслдованія. Напримръ, къ чему такое подробное сообщеніе о жизни Ивана Яковлевича Курейши, когда вполн было бы достаточно ограничиться указаніемъ на его біографію, составленную г. Прыжовымъ? Къ чему также во глав о богомоль приводить онъ цлый рядъ выписокъ изъ путешествія въ Іерусалимъ братьевъ Вишняковыхъ или изъ описанія Благовщенскаго о сошествіи св. огня въ Іерусалимскомъ храм.
Г. Ровинскій не разъ говоритъ, что его работа — ‘Русскія народныя картинки’ — представляетъ чисто компилятивный трудъ, но такое признаніе есть слдствіе излишней скромности съ его стороны. Разумется, онъ не создаетъ самъ памятниковъ литературы, но выручаетъ изъ области забвенія многія изъ народныхъ произведеній, отыскивая рдчайшіе экземпляры, сличаетъ, сравниваетъ ихъ, открываетъ источники ихъ происхожденія, очищаетъ отъ заимствованнаго или наслоившагося и увязываетъ опредленное мсто въ извстной груш произведеній. Онъ своими ‘народными картинками’ вноситъ, тяжъ сказать, новый отдлъ въ исторію русской литературы и длаетъ обязательнымъ его изученіе для каждаго не только, спеціалиста, занятаго вопросомъ о происхожденіи и источникахъ того или другаго книжнаго произведенія нашей древней литературы, которому теперь положительно невозможно игнорировать отдлъ ‘народныхъ картинокъ’, но и для простаго учителя русской словесности.
Поставленные авторомъ вопросы разсмотрны здсь полно и всесторонне. Онъ сдлалъ относительно ихъ все, что могъ. Посл его работы надъ лубочною картинкой въ этомъ направленіи остается сдлать весьма немногое. Если же онъ не разграничилъ чисто народную картинку отъ изданій для царей, для бояръ, не указалъ связи народныхъ картинокъ съ нашей боле ранней живописью, не указалъ, какимъ путемъ проникла въ народъ та или другая картинка, въ какой сред какая изъ ихъ пользовалась большею популярностью, почему такая-то картинка чаще попадается въ изб крестьянина, чмъ у помщика и т. д.,— то упрекать его за умолчаніе объ этихъ вопросахъ мы не считаемъ себя въ прав. Г. Ровинскій даннымъ изданіемъ разршилъ рядъ другихъ не мене важныхъ и не мене трудныхъ вопросовъ,— сдлалъ одинъ то, что до настоящаго времени не подъ силу оказывалось цлымъ ученымъ обществамъ.
‘Русскія народныя картинки’ удовлетворяютъ читателя и съ художественной стороны. Нердко въ текст V тома встрчаются мста, поражающія своею силой, живостью красокъ и естественностью воспроизводимой картины. Напримръ, какъ прекрасно описаны у автора пніе и пляска цыганъ! Для обращика мы сдлаемъ небольшую выписку.
‘Выйдетъ, напримръ, знаменитый Илья Соколовъ на середину съ гитарою въ рукахъ, мазнетъ разъ-два по струнамъ, да запоетъ какая-нибудь Стеша или Саша въ сущности преглупйшій романсъ, но съ такою нгой, такимъ чистымъ груднымъ голосомъ, такъ вс жилки переберетъ въ васъ. Тихо, едва слышнымъ, томнымъ голосомъ замираетъ она на послдней нот своего романса… и вдругъ на ту же ноту разомъ обрывается весь таборъ, съ гикомъ, гамомъ, точно вся стройка надъ вами рушится: взвизгиваетъ косая Любаша, оретъ во всю глотку Терешка, гогочетъ безголосая старуха Фроська… Но поведетъ глазами по хору Илья, щипнемъ аккордъ по струнамъ, въ одно мгновеніе настаетъ мертвая тишина, и снова начинаются замиранія Стеши’ и т. д. (кн. V, стр. 246 и 247).
Не мене оригиналенъ мстами и языкъ у автора. Занимаясь изученіемъ текста лубочныхъ картинокъ, онъ до того усвоилъ себ ихъ игривую манеру, что весьма часто и весьма кстати пользуется ихъ оригинальнымъ жаргономъ. Послдній придаетъ особую прелесть труду, а также и обогощаетъ рчь рядомъ новыхъ словъ. Впрочемъ, нкоторыя изъ нихъ авторъ употребляетъ съ умысломъ, чтобы замнить русскими слова иностранныя: напр. вмсто слова дублетъ онъ употребляетъ дружка, вмсто оригиналъ — переводъ, вмсто стиль рисунка — пошибъ, вмсто цитра — рыла и др.

Е. Некрасова.

‘Русская Мысль’, No 11, 1881

Некрасова Екатерина Степановна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Советы русским землевладельцам из 20-ти летней практики агронома К. Дмитриева, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
  2. Стихотворения кн. Д. Н. Цертелева, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
  3. Кометы и падающие звезды. С. П. Глазенапа, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
  4. Чарльз Дарвин и его учение. Два общедоступные очерка Тимирязева, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1882
  5. Прогресс воздухоплавания. Д. Печковского. Москва. 1882 г., Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1882
  6. Очерки путешествия в Гималаи. Г-на и г-жи Верещагиных. Часть I: Сикким, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
  7. Посошков и его сочинения. Обзор сочинений Посошкова…, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
  8. Стихи и проза. Г. И. Гуревич-Нечая. Одесса. 1882 года, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
Электронная библиотека