ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМТКИ.
Валеріанъ Майковъ.
Эстетическіе и общественные вопросы передъ судомъ соціологической критики.
I.
II.
III.
IV.
А. Волынскій.
‘Сверный Встникъ’, No 10, 1895
Литературные заметки, Волынский Аким Львович, Год: 1895
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Литературная дятельность Валеріана Майкова продолжалась недолго. Появившись впервые въ печати въ 1845 г., онъ проработалъ около двухъ лтъ въ трехъ различныхъ журналахъ. 15-го іюля 1847 г. его уже не стало: онъ утонулъ, купаясь въ пруд недалеко отъ Петербурга, на двадцать четвертомъ году отъ рожденія. За это короткое время усиленнаго умственнаго труда молодой писатель усплъ привлечь къ себ вниманіе выдающихся дятелей тогдашней литературы, вызвать горячія возраженія со стороны Блинскаго, который не захотлъ обойти молчаніемъ нкоторые взгляды новаго критика, а въ сред, близко стоявшей къ редакціи ‘Отечественныхъ Записокъ’, возбудить глубокую симпатію шириною своего научнаго кругозора. Многимъ казалось въ то время, что Майковъ съ полнымъ достоинствомъ займетъ въ русской литератур мсто умирающаго Блинскаго. Его склонность къ теоретическимъ обобщеніямъ по вопросамъ эстетики и народности, при нкоторой новизн пріемовъ анализа, внушала надежду, что онъ окончательно приведетъ къ единству спорные вопросы, разсетъ сомннія и противорчія, волновавшія современныхъ читателей статей Блинскаго и твердыми научными доводами выведетъ русскую критику, а съ нею и всю русскую литературу на путь реализма. Потребность въ какихъ-нибудь опредленныхъ взглядахъ на искусство была такъ велика, что ограниченная по существу теорія Майкова, въ которой, однако, чувствовалось движеніе новыхъ умственныхъ настроеній, получила ходъ среди молодыхъ работниковъ либеральной журналистики. Не подлежало сомннію, что міровоззрніе Майкова, несмотря на всю его незаконченность, являлось нкоторой поправкой къ литературной критик Блинскаго, пережившей три различныхъ, другъ другу противорчащихъ, періода развитія и ни въ одномъ изъ нихъ не давшей полной и удовлетворительной эстетической теоріи. Можно было подумать, что Майкову суждено спасти искусство отъ разрушительныхъ требованій тенденціозности, которыя стали вторгаться въ критическія сужденія по вопросамъ литературнаго творчества и развить новую теорію народности, не только не длающую ни малйшей уступки патріотическимъ мечтаніямъ славянофильской партіи, но и превосходящую вс требованія умреннаго западничества духомъ полнаго, непримиримаго и принципіальнаго отрицанія всякой національной ограниченности. При живомъ, смломъ стил, страдающемъ, правда, иногда растянутостью, философскія мысли Майкова производили впечатлніе нкотораго научнаго новаторства. Реалистическая эпоха, такъ-сказать, предсказанная въ послднихъ статьяхъ Блинскаго, окончательно выступала впередъ въ разсужденіяхъ писателя, прошедшаго хорошую школу юридическаго образованія, вынесшаго изъ университета горячее убжденіе о необходимости особой соціальной философіи, въ качеств высшей самостоятельной науки. Оригинальный взглядъ на тайну художественнаго творчества, на его цли и средства, привлекалъ къ нему сочувствіе всхъ, желавшихъ вмст съ интересами искусства спасти и утилитарные принципы всякой умственной дятельности…
Обратимся, однако, къ немногочисленнымъ статьямъ Майкова. Прослдимъ его литературную дятельность въ ея главныхъ чертахъ и посмотримъ, представляютъ-ли его критическіе взгляды нкоторый шагъ впередъ по сравненію со взглядами Блинскаго. Обладалъ-ли Майковъ настоящимъ критическимъ талантомъ? Представляетъ-ли его эстетическая теорія новое, свтлое обобщеніе, дающее возможность глубже разбираться въ явленіяхъ художественнаго творчества? Наконецъ, какое значеніе имютъ его соціальныя воззрнія для пониманія вопросовъ искусства, для опредленія роли народности въ историческомъ развитіи человчества? На вс эти вопросы мы должны дать краткіе, но ршительные отвты. Оцнивая научное достоинство литературныхъ работъ Майкова, мы найдемъ возможность лишній разъ убдиться въ томъ, что законы, цли и формы поэтическаго творчества, красота въ литератур, какъ и красота въ природ и жизни, не поддаются никакимъ эмпирическимъ объясненіямъ. Критика художественнаго процесса, чтобы освтить игру идей въ живыхъ формахъ искусства, должна обратиться къ философіи, т. е. къ наук объ идеальныхъ началахъ человческой души, принадлежащихъ не вншнему, а высшему, духовному міру. Никакая критическая робота не можетъ исполнить своей задачи иначе, какъ разршивъ цлый рядъ эстетическихъ вопросовъ — не съ той или другой временной, исторической точки зрнія, прибгая не къ анализу низшихъ, первобытныхъ силъ и влеченій души, а подвергнувъ самому широкому истолкованію высшія потребности и отвлеченныя идеи красоты и совершенства, переходящія съ разными видоизмненіями отъ поколнія къ поколнію, изъ одной эпохи въ другую. Будучи средствомъ теоретическаго пониманія сложнаго, страстнаго движенія души къ свтлымъ началамъ, проникающимъ міровую жизнь, съ ея трагическими контрастами и постоянными смнами событій, характеровъ и умственныхъ вяній, художественная критика по необходимости должна войти въ глубокое изученіе не одной только психологіи, но и метафизики человческаго существованія. Поэтическіе образы искусства обнаруживаютъ свой настоящій смыслъ только въ яркомъ освщеніи идеалистической эстетики, улавливающей вс проявленія духовной красоты отъ низшихъ до высшихъ ступеней художественнаго процесса. Въ этой эстетик мы можемъ найти не только оправданіе, но и широкое теоретическое объясненіе фантастическаго элемента въ искусств, безъ котораго его созданія выступали бы въ пространствахъ, ограниченныхъ узкимъ бытовымъ кругозоромъ, временными понятіями и задачами. Только эта эстетика, раздвигая горизонты эпохи, открываетъ въ искусств его вчную, непреходящую основу, одинаковую для всхъ родовъ человческаго вдохновенія, сближающую между собою сферы нравственнаго, религіознаго и поэтическаго творчества.
Первые литературные труды Майкова стали появляться въ 1845 г. Онъ принялъ почти одновременно участіе въ двухъ изданіяхъ — въ ‘Карманомъ словар иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка’ и въ ‘Финскомъ Встник’, выходившемъ подъ офиціальною редакціею Ф. Дершау. Въ обоихъ изданіяхъ молодой писатель сразу занялъ положеніе фактическаго руководителя, дававшаго тонъ и направленіе всему, что въ нихъ печаталось. Въ ‘Карманномъ словар’, задуманномъ штабсъ-капитаномъ Кириловымъ, Майкову принадлежатъ нсколько важнйшихъ, принципіальныхъ статей, лучшія объясненія наиболе трудныхъ въ научномъ отношеніи иностранныхъ словъ и выраженій. Несмотря на миніатюрный характеръ изданія, оно преслдовало опредленныя цли и, проникнутое живою, интеллигентною мыслью, могло возбуждать и двигать умы въ извстномъ направленіи своими коротенькими, въ два-три небольшихъ столбца, опредленіями, всегда выдержанными въ дух современной науки, иногда проникнутыми тонкимъ публицистическимъ ядомъ, иногда намчающими кой-какія новыя политическія перспективы. Въ двухъ дошедшихъ до насъ выпускахъ этого симпатичнаго предпріятія, прекратившагося по независящимъ отъ издателя обстоятельствамъ, мы не нашли ни одной замтки, составленной безъ надлежащаго знанія предмета или страдающей небрежностью въ научномъ отношеніи. При твердомъ университетскомъ образованіи и боле или мене обширномъ знакомств съ политическими и юридическими теоріями европейской науки, Майковъ сумлъ влить живое содержаніе въ каждую отдльную характеристику того или другого понятія. Бодрая юношеская мысль, увлекаемая собственными успхами, пробивается въ его краткихъ разсужденіяхъ, не имющихъ значенія какихъ-либо особенно оригинальныхъ умственныхъ открытій, но длающихъ популярными выводы современнаго знанія въ области политики, экономики и соціальной нравственности. Стоя по характеру своихъ индивидуальныхъ умственныхъ влеченій на реалистическомъ пути, Майковъ передаетъ свои основные научные принципы въ небольшой статейк объ анализ и синтез, составляющей боевую часть перваго выпуска Словаря. На пяти столбцахъ, въ одушевленномъ изложеніи — не безъ оттнка профессорскаго краснорчія — авторъ рисуетъ движеніе научнаго знанія съ древнихъ временъ до настоящаго историческаго момента. Съ особеннымъ сочувствіемъ указываетъ онъ на аналитическую работу человческой мысли, на ея принципіальное значеніе въ добываніи всякаго рода знаній, на ея пригодность для разрушенія унаслдованныхъ предразсудковъ и фантомовъ наивнаго или невжественнаго мышленія. ‘Безъ анализа,’ говоритъ Майковъ, ‘мы вчно бродили-бы въ какомъ-то туманномъ представленіи всего существующаго, какъ новорожденные младенцы’. При каждомъ познавательномъ акт мы прежде всего обращаемся къ анализу, чтобы ярко поставить передъ глазами, главные признаки предмета, его составныя части, его отдльныя, самостоятельныя силы. Но, расчленяя то или другое явленіе, мы сейчасъ-же стремимся возстановить его въ прежнемъ вид, возвратить ему въ новомъ и глубокомъ освщеніи его первоначальную физіономію. Всякая умственная работа, начавшись анализомъ, должна завершиться научнымъ синтезомъ, безъ котораго мы не понимали-бы связи предметовъ между собою, ихъ высшаго единства, ихъ принадлежности къ боле сложному цлому. Очевидно, замчаетъ Майковъ, что въ наук оба способа человческаго познанія, об дятельности ума должны находиться ‘въ самой тсной неразрывности’, хотя историческіе факты показываютъ намъ, что истина, ясная для сознанія современнаго человка, оказывалась недоступною людямъ прежнихъ культурныхъ эпохъ. То ‘косня въ туман синтеза’, то утопая ‘въ бездонномъ мор анализа’, умъ человческій постоянно попадалъ въ противоположныя крайности — временами сводя вс тайны жизни къ одному какому-нибудь началу, временами изучая только разрозненныя явленія и отбрасывая отъ себя всякую попытку постигнуть связь, существующую между частями міра. Анализъ прокладываетъ дорогу къ самымъ свтлымъ открытіямъ въ области природы и человческой жизни. Но защитники чисто-синтетическаго метода думаютъ иначе. Пренебрегая опытнымъ знакомствомъ съ явленіями жизни, они произвольно, ‘наугадъ’, составляютъ себ разныя общія понятія и вносятъ ихъ въ изученіе неизвстныхъ фактовъ. Вс унаслдованныя заблужденія европейской цивилизаціи суть ничто иное, какъ ‘синтетическія’ (апріорическія) идеи, укорененныя въ нашихъ умахъ тысячелтіями’. Уничтожить эти пагубные ‘апріорическіе’ призраки, разсять эти унаслдованные ‘апріорическіе’ предразсудки, провести все, что составляетъ человческую жизнь, ‘сквозь спасительное горнило основательнаго размышленія’ — вотъ та задача, которую должна себ поставить современная научная философія. Пусть противники прогресса жалуются, что, анализируя явленія, мы лишаемъ себя возможности наслаждаться ими, разбиваемъ множество плнительныхъ обмановъ, подготовляемъ обильный матеріалъ для самаго глубокаго разочарованія. Но въ стремленіяхъ къ истин и къ добру, съ нкоторой пылкостью возражаетъ Майковъ воображаемымъ противникамъ научнаго прогресса,— не должна-ли поддерживать насъ надежда на осуществленіе завтныхъ нашихъ мыслей? Анализъ ничего не убиваетъ — онъ только изобличаетъ ничтожество разныхъ произвольныхъ понятій и фантастическихъ построекъ. ‘Если смотрть на современную науку,— говорится въ заключеніи статейки объ анализ и синтез, какъ на начальную дятельность ума, ршившагося безпристрастно пересмотрть и пересоздать все, что до сихъ поръ было имъ сдлано, то нельзя не согласиться, что человчество ршилось идти къ истин самымъ прямымъ и естественнымъ путемъ’ {Карманный словарь. С.-Петербургъ MDCCCXLV, стр. 10.}…
Съ такими общими взглядами Майковъ и приступилъ къ своимъ первымъ научнымъ работамъ. Заявивъ себя горячимъ сторонникомъ аналитическаго метода, онъ не далъ настоящаго философскаго объясненія тхъ путей, какими развивается человческое познаніе. Самое представленіе о задачахъ науки вышло подъ его перомъ черезчуръ поверхностнымъ, не коснулось главнаго психологическаго вопроса, не показало самого познавательнаго процесса въ его живомъ, непосредственномъ движеніи. Майковъ какъ-бы не видитъ, что наука должна освтить глубокія основы нашей умственной дятельности, открыть т идеальные принципы, которые направляютъ весь опытъ, вносятъ свтъ пониманія въ каждое наше прикосновеніе съ вншнимъ міромъ, съ людьми, съ политическими и соціальными фактами. Въ самомъ низшемъ познавательномъ акт, въ нашихъ простыхъ ощущеніяхъ главною творческою силою является не анализъ, а синтезъ. Синтезомъ начинается работа ума, потому что всякое обращеніе къ дйствительному міру требуетъ постояннаго вмшательства личнаго сознанія, участія извстныхъ идей, предшествующихъ опыту, длающихъ его возможнымъ въ томъ или другомъ объем. Анализъ есть дальнйшая ступень — отвлеченное разъединеніе на части, по опредленнымъ признакамъ, того, что въ живомъ психологическомъ процесс постоянно выступаетъ цльными, слитными явленіями, завершенными событіями извстнаго порядка. Въ каждой умственной работ, какъ она совершается непосредственно, синтезъ и анализъ переплетаются вмст и даютъ въ результат опредленный предметъ, тотъ или другой фактъ, который въ свою очередь можетъ быть подвергнутъ новому философскому обслдованію. Міръ, въ который мы вступаемъ съ нашими ограниченными средствами научнаго изученія, получаетъ извстную форму отъ нашего сознанія, одвается цвтами нашего воображенія. Прежде, чмъ анализировать природу, открывать въ ней строгую послдовательность и преемственность явленій, мы должны воспринять ее извстнымъ образомъ, а это воспріятіе уже заключаетъ въ себ самостоятельный, оригинальный, субъективный элементъ, который, соединяясь съ внлежащшгь матеріаломъ, и образуетъ синтетическій актъ познанія — основу всякаго опыта. Научный анализъ вскрываетъ только то, что до него уже вложено нашей умственной дятельностью въ міръ явленій, какъ внутреннихъ, такъ и вншнихъ. Обыденное и научное познаніе развиваются двумя различными путями, не противорчащими другъ другу, но приводящими наше пониманіе жизни къ настоящему, полному совершенству. Безсознательные акты души, которыми вносится наше творческое начало во все, что доходитъ до нашего чувства, въ наук освщается съ различныхъ сторонъ, осмысливается идеями, приведенными въ строгій порядокъ и систему. Анализъ, говоритъ одинъ изъ первыхъ представителей новой итальянской философіи, есть чтеніе великой книги жизни, созданной синтезомъ. Ошибка Майкова заключается въ томъ, что онъ не провелъ границы между научнымъ процессомъ изученія природы и непосредственнымъ воспріятіемъ ея явленій, въ которомъ основная роль принадлежитъ синтезу. Въ его обрисовк вся задача научнаго анализа сводится къ чисто вншнему расчлененію предмета, къ малозначащему сопоставленію различныхъ его частей. Но собирая и разъединяя по случайнымъ признакамъ отдльные элементы явленій, мы не изучаемъ при этомъ ихъ сущности, ихъ скрытой природы — того внутренняго идеальнаго центра, около котораго вращается міровая жизнь. При эмпирическомъ взгляд на задачу науки исчезаютъ изъ кругозора т основы міра, безъ которыхъ вся ея работа превращается въ сухую схоластику, въ собираніе мертвыхъ фактовъ, не говорящихъ ничего живому воображенію, не дающихъ возможности обнять человческій опытъ въ одной цльной и законченной систем идей и понятій. Какъ это подтверждается и отдльными отзывами Майкова о Кант, Фихте, Шеллинг и Гегел, онъ не стоялъ на высот новйшей критической философіи, и потому,— несмотря на природную склонность къ теоретическимъ обобщеніямъ,— его разсужденія о задачахъ науки, въ связи съ вопросомъ объ анализ и синтез, носятъ поверхностный, псевдо-прогрессивный характеръ.
Въ 1845 г. Майковъ, какъ мы уже говорили, принялъ близкое участіе, въ качеств негласнаго редактора, въ новомъ журнал, подъ названіемъ ‘Финскій Встникъ’. Въ программ этого изданія, приложенной къ первой его книг и написанной Майковымъ, мы уже встрчаемся съ нкоторыми отголосками тхъ самыхъ научныхъ симпатій, которыя выразились въ главныхъ замткахъ Карманнаго Словаря Кирилова. Анализъ, говорится въ этой программ, развился такъ сильно во всей Европ, что ‘нравоописанія почти поглотили изящную литературу’. Это новое направленіе въ искусств обнаружилось и въ Россіи — не въ силу пустой моды, а вслдствіе серьезныхъ историческихъ причинъ. Русское общество вступило въ эпоху полнаго самосознанія. Мы длаемъ первые шаги на поприщ истинной культуры. Россія выходитъ на арену исторіи съ новой миссіей, заключающейся не въ чемъ иномъ, какъ ‘въ критическомъ разбор всхъ стихій цивилизаціи, которою призваны мы пользоваться позже всхъ другихъ народовъ Европы’. Старая европейская культура уже не можетъ вызвать никакого восторга въ ея ученикахъ, ‘полныхъ юности и энергіи…’
Съ такими оптимистическими мыслями, навянными нкоторыми новыми теченіями, Майковъ и приступилъ къ своей первой крупной стать ‘Общественныя науки въ Россіи’, не оконченной печатаніемъ въ ‘Финскомъ Встник’, но дополненной въ отдльномъ изданіи его сочиненій, вышедшемъ въ 1891 г., но бумагамъ, сохранявшимся въ семейномъ архив Майковыхъ. То, что въ словар Кирилова не могло получить широкой разработки, вслдствіе его миніатюрности, что въ программ новаго журнала могло быть намчено только въ самыхъ общихъ чертахъ, здсь развито и закончено съ большою ясностью. Майковъ является въ этой стать теоретикомъ новой соціальной науки, о которой до него и въ этомъ направленіи въ русскихъ журналахъ почти ничего не говорилось. Выступая все съ тою же научною программою, о которой мы только что говорили, онъ подробно рисуетъ хаотическое состояніе отдльныхъ отраслей знанія — экономическихъ, юридическихъ и нравственныхъ наукъ, указываетъ точныя границы каждой изъ этихъ областей, неизбжную зависимость отдльныхъ изслдованій отъ одной, высшей научной дисциплины. Старое представленіе объ анализ и синтез подсказываетъ ему рядъ мыслей, при помощи которыхъ легко понять самую конструкцію этой новой науки, ея объемъ, ея главные методы, ея теоретическія и практическія цли при современномъ движеніи умовъ, взбудораженныхъ важными вопросами антропологическаго и національнаго характера. ‘Безъ соціальной философіи, говоритъ Майковъ, безъ общей теоріи общественной жизни, науки гибнутъ въ анархіи, тщетно стремясь къ организаціи, которая дала бы каждой изъ нихъ новую жизнь, водворила бы между ними порядокъ и содлала ихъ причастными живой дятельности, освободивъ изъ оковъ односторонняго анализа’. Существованіе отдльной философіи общества не уничтожаетъ существованія права, политической экономіи и педагогики, какъ обширный взглядъ на явленія міра не вытсняетъ отдльныхъ частныхъ взглядовъ, которые разрабатываются въ спеціальныхъ областяхъ. Живая идея общественныхъ наукъ, проникающая и политическую экономію, и право, и педагогику, въ соціальной философіи изучается во всей ея логической полнот, независимо отъ какихъ бы то ни было ограниченій, неизбжныхъ во всякомъ частномъ изслдованіи. Общественная философія разсматриваетъ всю жизнь людей, какъ жизнь цльнаго органическаго тла, одареннаго индивидуальностью, какъ гармонію экономическихъ, нравственныхъ и политическихъ силъ, дйствующихъ въ каждомъ государств. Въ этомъ заключается аналитическая часть ея обширной научной работы, имющей глубокое практическое значеніе, потому что ни одно положеніе, ни одинъ принципъ не можетъ быть внесенъ въ жизнь иначе, какъ черезъ ея посредство. Отдльныя истины политической экономіи, нрава и педагогики вступаютъ въ сферу человческихъ отношеній не иначе, какъ ‘пройдя сквозь горнило философіи общества, науки, разсматривающей ихъ въ той живой гармоніи, въ томъ взаимномъ проникновеніи, какое представляютъ дйствительныя явленія міра экономическаго, нравственнаго и политическаго’. Слдовательно, только подъ вліяніемъ философіи общества частныя, общественныя науки могутъ получить практическое значеніе, заключаетъ Майковъ. Таковы взаимныя отношенія различныхъ соціальныхъ наукъ, открытыя философскимъ анализомъ. Ограничивъ точными опредленіями три научныхъ области, Майковъ нашелъ и отдльный предметъ для новой науки — идею общественнаго благосостоянія, которая въ прав, экономик и педагогик разрабатывается по частямъ, иногда въ противоположныхъ направленіяхъ, и потому должна получить окончательное, полное, всеобъемлющее истолкованіе въ какой-нибудь высшей области человческаго знанія. Порядокъ вещей, говоритъ Майковъ, оправдываемый одною изъ общественныхъ наукъ, можетъ быть одобренъ безусловно только тогда, когда и другія науки его оправдываютъ. Исторія показываетъ, что интересы политическіе, экономическіе и нравственные такъ тсно связаны между собою, что успхъ или упадокъ одной стороны благосостоянія неминуемо влечетъ, за собою рядъ параллельныхъ явленій и въ двухъ остальныхъ. Если бы различныя стороны общественнаго благосостоянія не находились между собою въ такихъ гармоническихъ отношеніяхъ, соціальная сфера представляла бы хаотическое состояніе и быстро уничтожилась бы совершенно борьбою своихъ собственныхъ стихій. Но представивъ въ такомъ вид задачу соціальной философіи и теоретическіе интересы, размежеванные на отдльныя группы, Майковъ въ сущности придалъ узкій характеръ всему своему ученію. По его мннію, въ юридическихъ наукахъ можетъ и долженъ господствовать только политическій принципъ безъ всякой примси какихъ-нибудь другихъ идейныхъ элементовъ, въ чистомъ выраженіи государственнаго закона, установленнаго и санкціонированнаго верховной властью. Такъ, напр., разбирая современный взглядъ на гражданское право, Майковъ становится въ ршительную оппозицію ко всякимъ притязаніямъ цивилистовъ давать широкія опредленія, съ нравственно философскимъ оттнкомъ, различныхъ гражданскихъ институтовъ. Современная наука гражданскаго права, говоритъ онъ, хочетъ проникнуть въ существенное содержаніе гражданскихъ законовъ. Она не ограничивается изслдованіемъ тхъ гарантій, которыя верховная власть установила въ этой области. Но для чего же, спрашиваетъ Майковъ, существуетъ нравственная философія, съ ея теоріями личности и съ идеей такъ называемаго естественнаго права? Изслдовать взаимныя права и обязанности членовъ общества безъ отношенія къ верховной власти — не значитъ-ли это захватывать понятія изъ чуждыхъ гражданскому праву отраслей знанія? Никакое юридическое право не должно, по твердому убжденію Майкова, заключать въ своихъ предлахъ никакихъ антропологическихъ или моральныхъ вопросовъ. Отвлеченныя права личности разсматриваются въ этик. Какъ основы общественной нравственности, они разсматриваются въ педагогик. Остается только изученіе права съ узко-государственной точки зрнія, и въ этомъ именно заключается функція юридической науки. По общепринятому опредленію гражданское право есть ‘изслдованіе правъ и обязанностей членовъ гражданскаго общества’, по опредленію Майкова, изгоняющему изъ этой науки животворящій нравственный элементъ, гражданское право есть наука, изслдующая ‘мры верховной власти для опредленія и огражденія личныхъ правъ’ {‘Критическіе опыты’, изд. 1891, стр. 574—575.}. Стоя на той же почв, Майковъ пытается сузить и смыслъ уголовнаго права. Съ убжденіемъ открытаго защитника государственности, онъ принимаетъ сторону офиціальной репрессіи въ борьб съ человческою преступностью. По его мннію, наказаніе ведетъ къ сокращенію числа правонарушеній и потому необходимость этой мры будетъ неоспорима до тхъ поръ, пока не воцарятся на земл добро и разумъ, пока нравственность не пріобртетъ того могущества, при которомъ требованія эгоизма примиряются съ требованіями человколюбія. ‘До тхъ поръ вншняя сила останется единственнымъ средствомъ къ поддержанію законнаго порядка вещей’. До тхъ поръ въ каждомъ государств опредленное число судей такъ же необходимо, какъ войско въ борьб народовъ. Уголовный законъ гарантируетъ вс другіе законы общежитія страхомъ наказанія. Въ уголовномъ прав, такъ же какъ и въ гражданскомъ, элементъ политическій играетъ первенствующую роль. Пусть утописты мечтаютъ объ уничтоженіи репрессивныхъ мръ. Но пока они не показали, какими средствами можно довести человка до идеальнаго совершенства, необходимость наказанія будетъ такъ же очевидна, какъ необходимость вншней власти {‘Критическіе опыты’, стр. 578—579.}.
Съ такими-же ограниченіями выступаютъ въ изложеніи Майкова науки экономическія и нравственныя. Онъ не допускаетъ антропологическаго начала при изученіи вопросовъ матеріальнаго благосостоянія. По привычк постоянно сообразоваться въ нашихъ разсужденіяхъ съ потребностями отдльнаго лица, мы ‘персонифируемъ общество тамъ, гд оно совершенно отличается отъ частнаго человка’. Склонные длать человка мриломъ въ вопросахъ нравственнаго и философскаго характера, мы забываемъ, что ‘въ глазахъ соціалиста [соціалога] потребности теряютъ всю свою непосредственность’, что въ экономической наук имютъ ршающее значеніе не сами потребности людей, а только орудія ихъ удовлетворенія. Экономистъ погруженъ въ искусственный міръ условій, въ міръ ‘средствъ къ достиженію цлей, которыхъ важность принимается за данное’. Съ этой-же ограничительной тенденціей мы встрчаемся и въ нравственной сфер, замчаетъ Майковъ, если смотрть на нее съ точки зрнія общественнаго благосостоянія. Разсуждая о наук, объ искусств, о различныхъ сторонахъ высшей моральной дятельности, педагогика только опредляетъ т условія, при которыхъ можетъ съ большей или меньшей энергіей развиваться въ обществ свободная работа ума, творческаго воображенія и воли.
Не подлежитъ сомннію, что Майковъ воздвигаетъ соціальную философію на крайне шаткихъ теоретическихъ соображеніяхъ. Вынимая изъ юридическихъ, экономическихъ и нравственныхъ наукъ ту идейную основу, которая сродняетъ ихъ между собою и каждую изъ нихъ ставитъ въ зависимость отъ одного общаго философскаго понятія, Майковъ долженъ былъ придти къ крайне узкому, формальному представленію о прав, экономик и педагогик. Мы видли, до какихъ предловъ сдавливается въ его схоластическомъ толкованіи самая идея права, составляющая, можно сказать, душу всей юриспруденціи вообще. Права личности, которыя должны быть осью вращенія всхъ юридическихъ наукъ, въ его изображеніи получили характеръ какой-то добровольной дани со стороны высшихъ житейскихъ авторитетовъ подначальному плебсу. Уголовная наука опирается, какъ на незыблемую аксіому, на идею карающей власти, ведущей человчество къ юридическому благополучію путемъ безпощаднаго возмездія за всякое отступленіе отъ предписаній и запретовъ юридическихъ кодексовъ. Экономическая наука подъ этимъ условнымъ угломъ зрнія приняла тотъ-же узкій, непринципіальный характеръ. Педагогика превратилась въ слпое орудіе какой-то вншней дисциплины во имя нравственныхъ началъ, изслдуемыхъ опять-таки за ея предлами. Ни одна общественная наука не занимается существомъ дла. Каждая изъ нихъ вращается только въ сфер мертвыхъ схоластическихъ опредленій и формъ, держится на понятіяхъ, критика которыхъ не подлежитъ ея компетенціи. Стремленія этихъ наукъ проникнуться настоящимъ идейнымъ содержаніемъ Майковъ, съ горячностью молодого приверженца чисто-аналитическаго метода, провозглашаетъ незаконными, вредными для ихъ правильнаго и прямолинейнаго развитія. То, что является для нихъ живительнымъ началомъ, то, что вливаетъ въ нихъ прогрессивный элементъ, то, что можетъ соединить ихъ общимъ духомъ гуманности, изгоняется Майковымъ изъ его системы и выдляется въ особую науку подъ очень громкимъ названіемъ.
Покончивъ съ аналитической стороной соціальной философіи, Майковъ посвящаетъ нсколько страницъ выясненію ея синтетической части. До сихъ поръ, говоритъ онъ, мы разсматривали общество, какъ цлое, состоящее изъ частей, теперь-же мы должны посмотрть на него, какъ на часть высшаго цлаго. Въ этомъ пункт философія общества соприкасается съ антропологіей. Если высшая соціальная наука изслдуетъ вншнія формы человческой жизни, то отсюда понятно, что ея главные принципы должны подчиниться принципамъ той науки, въ которой разсматривается самая сущность предмета, самъ человкъ съ его типическими признаками характера и темперамента. Анализъ явленій соціальной жизни приводитъ къ боле обширному взгляду на вс общественные вопросы, къ теоріи народности — ‘не какъ эгоистическаго начала, раздляющаго націи, но какъ органическаго условія ихъ единства’. Народность есть одно изъ проявленій человческой природы, которое кладетъ свою печать на вс общественныя науки — на политическую экономію, право и нравственность. Каждый народъ, заявляетъ Майковъ, иметъ свою науку, свое искусство, свою нравственность, и при разнообразіи національныхъ особенностей,— вс виды человческой дятельности только служатъ общечеловческому міровому началу. Проникаясь идеею народности, соціальная наука вступаетъ въ союзъ съ антропологіей, безъ которой ея теоретическіе и практическіе выводы не могли-бы имть плодотворнаго вліянія на дйствительную жизнь человческихъ обществъ. ‘Народность, разсматриваемая въ ея отношеніи къ интересамъ человчества, вотъ основаніе соціальнаго синтеза и антропологическая основа общественнаго благосостоянія’. Національность въ народ то-же, что темпераментъ въ отдльномъ человк. Ея настоящая сила — не въ формахъ быта, а въ понятіяхъ. Обставьте народъ какими угодно условіями жизни,— онъ не измнитъ своего характера, своей національности, потому что, говоритъ Майковъ, его типическія черты неизгладимо врзаны въ его натуру. Не отдляясь отъ цивилизаціи другихъ народовъ, каждый народъ своими личными способностями и умственными стремленіями представляетъ одно изъ условій органическаго развитія всего человчества. Обращаясь отъ этихъ незаконченныхъ и тусклыхъ разсужденій о синтез соціальной науки къ характеристик русской народности, Майковъ въ слдующихъ пышныхъ выраженіяхъ рисуетъ ея главныя черты и признаки. Русскій умъ, говоритъ онъ, не удовлетворяется ни чистымъ умозрніемъ, ни голымъ опытомъ. Одно онъ называетъ мечтою, другое — механическимъ трудомъ. При антипатіи ко всякимъ вншнимъ эффектамъ, искусственному блеску, оскорбляющему его степенность и строгость, русскій человкъ глубоко сознаетъ внутреннее равенство между анализомъ и синтезомъ и потому въ области науки можетъ оказаться однимъ изъ самыхъ прогрессивныхъ дятелей настоящаго времени. Къ этой характеристик русскаго ума, которую самъ Майковъ готовъ назвать панегирикомъ, молодой писатель прибавляетъ еще одну блистательную черту, ‘на которую до сихъ поръ не обращено надлежащаго вниманія’. Русскій умъ, говоритъ онъ, ‘отличается необыкновенною смлостью’. То, что въ западной Европ развивалось медленно, путемъ самыхъ трудныхъ историческихъ превращеній, рядомъ серьезнйшихъ умственныхъ и соціальныхъ катастрофъ, въ Россіи съ неимоврною быстротою обходило вс слои интеллигентнаго общества. Въ незамтный мигъ времени, безъ волненій, ‘въ лон мирнаго сознанія’ ршались у насъ вопросы огромной важности. Философія энциклопедистовъ разлилась по всей Россіи, не встртивъ никакой серьезной задержки. Смлый тонъ нашего убжденія, презирающаго всякія странныя понятія общественной учтивости, рзкіе, ни передъ чмъ не останавливающіеся приговоры, съ явнымъ оттнкомъ критической безпощадности — при такихъ качествахъ нельзя бояться подпасть подъ владычество какихъ-либо авторитетовъ. Итакъ, заключаетъ Майковъ, гармонія аналитическаго воззрнія съ синтетическимъ, строгая простота выраженія и энергическая смлость — таковы отличительныя достоинства русскаго ума {‘Критическіе опыты’, стр. 600.}.
Вотъ въ самыхъ главныхъ чертахъ вся философія первой большой статьи Майкова, обратившей на себя вниманіе въ интеллигентныхъ кружкахъ того времени. Отсутствіе въ русскомъ обществ какихъ-нибудь серьезныхъ умственныхъ преданій, непривычка разсуждать на трудныя философскія темы, вншніе признаки прогрессивности въ самой постановк новой научной задачи, нкоторая, хотя и очень ординарная увлекательность въ изложеніи — все это бросилось въ глаза и показалось чмъ-то многознаменательнымъ, имющимъ широкую будущность. Въ статьяхъ Блинскаго философскія мысли, выраженныя съ большою страстью, производили всегда впечатлніе поэтическихъ изліяній. Овладвая чувствомъ, они оставляли часто безъ удовлетворенія живую потребность въ простой, ясной, холодной логик, опирающейся на несокрушимые доводы науки. Безмятежная, слегка докторальная, хотя и многословная манера Майкова, при его постоянныхъ ссылкахъ на новйшія европейскія имена и выдающіяся сочиненія по разнымъ политическимъ и соціальнымъ вопросамъ, не могли не возбудить въ обществ и въ литератур нкоторыхъ надеждъ. Среди дятелей молодой журналистики не было ни одного человка, который былъ способенъ подвергнуть строгой критик его общія философскія положенія. Въ какихъ изданіяхъ сороковыхъ годовъ можно было найти серьезныя разсужденія о разныхъ научныхъ методахъ, о цляхъ и пріемахъ общественныхъ наукъ, разсматриваемыхъ съ точки зрнія одной высшей соціальной идеи? Вопросъ о національности, служившій предметомъ горячихъ препирательствъ между Блинскимъ и дятелями ‘Москвитянина’, ни кмъ въ то время не былъ поставленъ на почву соціологіи. Майковъ своимъ трактатомъ сразу внесъ въ журнальную литературу духъ научно-философскаго изслдованія, который долженъ былъ расшевелить умы въ совершенно новомъ, неожиданномъ для той эпохи направленіи. При свжихъ перспективахъ старые интересы, раздлявшіе главныхъ дятелей литературы на противоположные лагери, выступали, наконецъ, въ солидныхъ, импозантныхъ формахъ, допускающихъ чисто логическое обсужденіе съ разныхъ объективныхъ и доступныхъ точекъ зрнія. Майковъ придалъ національному вопросу, на первыхъ порахъ своей литературной дятельности, характеръ научной теоремы, необходимой для завершенія, для полнаго округленія соціальной философіи. Вотъ несомннная заслуга этого рано умершаго писателя, не обладавшаго крупнымъ литературнымъ талантомъ, по своему сухому, разсудочному темпераменту мало подходившаго для роли эстетическаго критика, но по всему своему умственному складу несомннно призваннаго для университетской каедры. Это педантическое разграниченіе между отдльными науками одной и той-же категоріи, съ полнымъ изгнаніемъ изъ нихъ жгучаго, идейно-протестантскаго элемента, эти увренныя разсужденія о прав съ узко-формальной, государственной точки зрнія, это схоластическое пониманіе самой задачи соціологіи, представленной въ вид какой-то высшей контрольной палаты по вопросамъ трехъ различныхъ порядковъ — все это, вмст взятое, даетъ характерную физіономію молодого двигателя образованія въ узкой рамк патріотической педагогики и казенныхъ предначертаній. При всей симпатіи къ новымъ обобщеніямъ, Майковъ не поднимался надъ уровнемъ обычной посредственной учености, которая не могла оставить глубокаго слда въ развитіи общества. Его идеи, изложенныя въ его первыхъ статьяхъ, возбудивъ вниманіе въ небольшомъ кругу журнальныхъ дятелей, очень скоро совершенно затерялись и даже, въ измненномъ вид, не пустили никакихъ корней въ публицистической и философской литератур Россіи. При вншнихъ признакахъ новаторства, въ работахъ Майкова не было большого внутренняго содержанія и той острой научной критики, которая отъ общихъ положеній быстро обращается къ частнымъ фактамъ, чтобы на нихъ, съ художественной рельефностью, освтить и оправдать извстную теорію, извстную систему понятій. Мысли его, при схематической стройности, не сплочены внутренней психологической силой, страстно прочувствованнымъ убжденіемъ, которое во всхъ формахъ личной и общественной жизни ищетъ отраженія неизмнныхъ началъ мірового процесса, тхъ общечеловческихъ теченій, которыя проходятъ черезъ души цльныхъ и яркихъ людей, независимо отъ степени ихъ образованія и литературнаго таланта.
Мы уже видли, съ какими педантическими ограниченіями Майковъ разсмотрлъ и очертилъ аналитическую работу соціальной философіи. Отдльныя ея части оказались совершенно формальными, блдными науками съ случайнымъ направленіемъ понятій, опредляемымъ вншними историческими силами. Сама соціальная философія получила, въ его изложеніи, характеръ вншняго надзора за дятельностью этихъ наукъ въ узко отмежеванныхъ границахъ. Но на этомъ не остановилась ограничительная тенденція Майкова въ важной области научнаго разбора общественныхъ явленій. Въ ученіи о соціальномъ синтез, искусственно сведенномъ къ иде народности, вся его философія становится источникомъ мертвящихъ принциповъ, оплотомъ рутинныхъ взглядовъ и оправданіемъ грубыхъ шовинистическихъ инстинктовъ и алокультурныхъ народовъ. Наука, которая, по природ своей, должна вырабатывать только идеи высшаго мірового порядка, суженная поверхностнымъ анализомъ въ самомъ центр философскаго изслдованія, въ заключительныхъ соображеніяхъ сведена къ фабрикаціи какихъ-то рецептовъ мстнаго благоустройства, составляющаго самостоятельную часть общечеловческаго благоустройства. Политическая экономія должна имть строго-національный характеръ. Понятія о прав и справедливости видоизмняются для каждаго отдльнаго народа. Даже нравственные идеалы, которые, несомннно, должны были-бы представлять незыблемый устой среди мняющихся вяній исторіи, подчинены національнымъ и расовымъ особенностямъ. Въ умственномъ развитіи человчества не оказывается ничего объединяющаго, мірового, стоящаго выше случайныхъ народныхъ стремленій и направляющаго культуру къ вчнымъ идеальнымъ цлямъ. Приписавъ ошибочное значеніе національной иде, Майковъ не разгадалъ и не открылъ ея истинной природы. Не давая матеріала для заключительныхъ обобщеній соціальной науки, которыя соединяютъ ее съ общими, основными философскими понятіями, идея народности представляетъ громадный интересъ въ другомъ, психологическомъ отношеніи, на который Майковъ не обратилъ никакого вниманія. Сказавъ однажды, что народность заключается въ дух, а не въ формахъ быта, онъ при этомъ не далъ понять, что подъ духомъ здсь слдуетъ разумть исключительно народный темпераментъ, сферу чувствъ, оригинальныхъ настроеній, оттняющихъ общечеловческія стремленія и идеи въ данной умственной и соціальной сред. Національность — не въ различіи понятій, не въ разнообразіи нравственныхъ и философскихъ взглядовъ, исходящихъ изъ общечеловческихъ духовныхъ источниковъ, а только въ характер, въ темп внутреннихъ волненій и ощущеній, сопровождающихъ каждое духовное воспріятіе, каждый порывъ ума къ универсальной истин. При единств общечеловческихъ идей справедливости и свободы, при коренномъ сходств въ идеалахъ красоты и совершенства, разные народы постоянно вносятъ индивидуальный колоритъ въ свою историческую работу, въ произведенія своихъ лучшихъ и характернйшихъ художественныхъ талантовъ. Общія міровыя идеи, стсненныя опредленными бытовыми условіями, границами тхъ или другихъ расовыхъ и психическихъ индивидуальностей, выступаютъ, въ переработк отдльныхъ народовъ, односторонними типическими явленіями единаго духовнаго порядка. Вотъ въ какомъ смысл умстно говорить объ иде народности: она иметъ значеніе для чисто психологическаго пониманія душевной жизни массъ, какъ идея индивидуальности, она можетъ пролить нкоторый свтъ при изученіи исторіи отдльныхъ обществъ, создаваемой борьбою инстинктовъ, чувствъ и страстей, она даетъ возможность проникнуть въ капризныя, подвижныя формы творчества, отвчающія интимнымъ особенностямъ отдльныхъ темпераментовъ. Давая ключъ къ объясненію того, что создается непосредственными чувствами и симпатіями, она не можетъ быть руководящимъ принципомъ при оцнк явленій, имющихъ умственное, теоретическое значеніе. Только въ жизненномъ и художественномъ воплощеніи общечеловческихъ идей естественно проявляется индивидуальное разнообразіе, ибо каждое выраженіе безплотной по природ мысли неизбжно принимаетъ рельефность и яркость оригинальнаго колорита вмст съ ограниченностью и условностью всякой чувственной формы. Но по скольку національная печать отмчаетъ теоретическія идеи извстнаго порядка, по стольку она извращаетъ значеніе этихъ идей, потому что въ области духа, въ области отвлеченной мысли не должно быть и не можетъ быть двухъ истинъ по отношенію къ одному и тому-же предмету.
Дли полноты характеристики Майкова въ этомъ момент его литературной дятельности отмтимъ нсколькими критическими замчаніями то, что имъ сказано о свойствахъ русскаго ума. Съ чувствомъ особаго патріотическаго удовлетворенія Майковъ, какъ мы видли, усматриваетъ въ русскомъ народ гармоническое сочетаніе аналитическихъ и синтетическихъ ‘воззрній’. При ненависти къ ничтожному остроумію и блистательной фразеологіи, русскій человкъ счастливо соединилъ въ себ умніе разлагать каждое явленіе на части и затмъ вновь соединять эти части но строго-логическому, трезвому методу. Такова наивная, не глубокая, хотя пылкая характеристика, вышедшая изъ подъ пера молодого фактическаго редактора ‘Финскаго Встника’. Изгоняя изъ своихъ разсужденій строго научное представленіе о вн-опытныхъ, мистическихъ элементахъ духовной жизни и сведя всю дятельность человческаго ума къ какому-то вншнему процессу, Майковъ не могъ заглянуть въ глубь индивидуальности русскаго народа. Если принять характеристику Майкова, то пришлось-бы допустить, что въ Россіи находятся на одинаковой высот и то, что производится аналитическою работою человка, и то, что создается его синтетическими силами. Можно подумать, что русское художественное творчество и русская культура стоятъ на одинаковомъ уровн развитія. Политическая исторія русскаго общества и русская политическая наука, если врить Майкову, если держаться его поверхностно-оптимистическаго взгляда, должны представлять цлый рядъ тріумфовъ, свидтельствующихъ о несокрушимомъ житейскомъ и теоретическомъ анализ русскаго ума. Искусство, для котораго прежде всего требуется своеобразное воспріятіе дйствительности въ непосредственномъ идеальномъ свт сознанія, искусство, которое начинается синтезомъ, продолжается синтезомъ и никогда не переходитъ въ разсудочный послдовательный анализъ, искусство, запечатлнное, въ своихъ краскахъ и формахъ, оригинальностью характера и темперамента — вотъ въ чемъ обнаружилась истинная духовная сила русскаго общества. При бдной культур, двигающейся робкими и неврными путями, при крайней ограниченности политической мысли, при убожеств и грубости публицистическихъ орудій, при общей банальности и мелкости научно-философскихъ пріемовъ и стремленій, одно только русское поэтическое творчество представляетъ законченное самобытное явленіе, имющее общечеловческое, міровое значеніе. Анализъ не показалъ себя до сихъ поръ въ Россіи сколько-нибудь замтной, развитой способностью. Въ области гуманитарныхъ знаній, ведущихъ общество по пути нравственнаго и умственнаго прогресса, мы не имемъ еще до настоящей минуты ни одного особенно крупнаго факта, который могъ-бы выдержать сравненіе съ однородными проявленіями могущественнаго анализа европейской мысли. Русская соціальная наука влачится въ прах, цпляясь за самыя поверхностныя теченія въ культурной жизни другихъ народовъ, раболпствуя передъ собственными ничтожными кумирами, постоянно приснащаясь къ случайнымъ публицистическимъ интересамъ. Русская философская мысль до сихъ поръ еще находится подъ запретомъ у коноводовъ журнальной печати, испуганно содрагаясь отъ крикливыхъ, нагло-невжественныхъ обвиненій въ склонности къ метафорическимъ бреднямъ. Гд-же можно открыть, хотя-бы теперь, черезъ полвка посл громкаго заявленія Майкова, какіе-нибудь яркіе слды настоящаго научнаго анализа, плодотворной умственной работы, соединяющей въ себ об стороны человческаго мышленія, захватывающей въ одномъ цльномъ построеніи результаты синтеза и анализа? Гд доказательства того, что русская натура обладаетъ такими разносторонними духовными способностями, такой ‘энергичной смлостью’ при органической симпатіи къ строгой правд, если даже въ практической сфер вс ея прогрессивныя стремленія сводятся къ какимъ-то жалкимъ, быстро проходящимъ, ‘благимъ порывамъ’?..
Теперь мы исчерпали все, что относится къ соціальной философіи въ разсужденіяхъ Майкова. Анализъ, синтезъ, вопросъ о національности въ его теоретической постановк и частный вопросъ о характерныхъ свойствахъ русской народности — эти различныя темы и составляютъ главное содержаніе обширной статьи Майкова ‘Общественныя науки въ Россіи’. Съ этими мыслями, безъ посредствующаго эстетическаго звена, было бы невозможно прямо обратиться къ предмету настоящей литературной критики, и вотъ мы находимъ въ отрывкахъ Майкова, не напечатанныхъ въ свое время, но обнародованныхъ, какъ мы уже сказали, въ полномъ собраніи его работъ, нсколько мыслей, получившихъ дальнйшее развитіе въ его слдующихъ статьяхъ. Майковъ, на двухъ страницахъ, длаетъ первый набросокъ своей эстетической теоріи. Онъ старается отмтить главный типическій признакъ искусства вн опредленіи ‘школьной эстетики’. Изящно все то, говоритъ онъ, что только производитъ какое-нибудь впечатлніе на человческое чувство. ‘Изящное произведеніе тмъ и отличается отъ другихъ произведеній свободной дятельности духа, что дйствуетъ на чувство, и что безъ того оно не было бы изящнымъ’. Наука обращается къ уму и никто не можетъ требовать, чтобы она управляла волею и ‘раздражала чувство’. Истины, добытыя путемъ научнаго изслдованія, не дйствуя ‘на чувствительную сторону человческой души’, не производятъ никакого вліянія и на нравственность. Аполлонъ Бельведерскій ничего собою не доказываетъ, ни къ чему не подвигаетъ, но ‘смотря на этотъ антикъ, вы трепещете отъ восторга, видя передъ собой осуществленіе душевной и тлесной красоты’. Онъ до основанія поражаетъ нашу чувствительность. Въ опроверженіе этого взгляда на искусство часто приводятъ, замчаетъ Майковъ, примры такихъ произведеній, которые въ одно время удовлетворяютъ и требованіямъ ума, и требованіямъ изящнаго. Утверждаютъ, что писатель можетъ и доказывать и плнять художественностью формы. Но такое представленіе Майковъ считаетъ совершенно ложнымъ: ‘поэзія, говоритъ онъ, доказательствъ не терпитъ, ибо доказательство необходимо приводитъ къ чистой мысли, разоблаченной отъ жизненныхъ формъ’… {‘Критичеcкіе опыты’, стр. 613.} Вотъ вкратц эстетическіе взгляды, выраженные Майковымъ въ стать его ‘Общественныя науки въ Россіи’, взгляды, представляющіе, несмотря на отсутствіе пространныхъ доказательствъ, нкоторый литературный интересъ.
Не углубляясь пока въ критику этой эстетической теоріи, укажемъ ея главные общіе недостатки. Во-первыхъ, опредленіе изящнаго, сдланное Майковымъ, не заключаетъ въ себ типическихъ признаковъ художественнаго произведенія и въ то же время не выдляетъ его изъ необъятной сферы явленій, такъ или иначе дйствующихъ на наше чувство. Нельзя считать изящнымъ все то, что производитъ на насъ какое-нибудь впечатлніе. Наши впечатлнія разнообразны, какъ міръ. Наши чувства приходятъ въ движеніе по самымъ различнымъ мотивамъ, потому что нтъ такого явленія, которое, вступая въ нашу душу съ большей или меньшей силой, не вызвало бы волненія въ области нашихъ ощущеній. Волненіе эстетическое иметъ свою собственную окраску, тенденцію, и задача эстетики заключается именно въ томъ, чтобы точно опредлить его природу. Но отъ такой научной постановки вопроса Майковъ, по крайней мр въ данномъ разсужденіи, стоялъ очень далеко. Во-вторыхъ, нельзя не признать крайне одностороннимъ понятіе объ изящномъ, какъ о чемъ-то радикально отличномъ отъ истиннаго. Майковъ не уразумлъ, что изящное есть только правильное воплощеніе истиннаго. Вынимая изъ художественнаго произведенія разумный элементъ, который не можетъ не дйствовать на сознаніе, двигать его въ ту или другую сторону, возбуждать въ немъ, вмст съ кипніемъ чувствъ, діалектическую работу и борьбу различныхъ идей и понятій, Майковъ опять обнаруживаетъ непониманіе синтетическаго характера художественнаго процесса. Безсознательно развертываясь въ произведеніяхъ искусства, выступая въ полномъ сліяніи съ опредленною вншнею формою, идеи составляютъ душу всякаго художественнаго творенія и, по самой своей природ, могутъ быть постигнуты только сознаніемъ. Именно въ этомъ и заключается отличительный характеръ эстетическихъ чувствъ, ихъ идейнымъ происхожденіемъ и объясняется ихъ возвышенность и утонченность, находящаяся въ прямомъ отношеніи къ степени умственной и нравственной культурности человка. Не терпя никакихъ разсудочныхъ доказательствъ, искусство полно жгучей діалектики, овладвающей умомъ съ властною, ничмъ непобдимою силою.
Мы оставимъ безъ вниманія дв совершенно незначительныхъ замтки Майкова о кн. Одоевскомъ и Тургенев въ библіографическомъ отдл ‘Финскаго Встника’ и перейдемъ къ новому и послднему періоду его литературной дятельности — въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’.
За годъ до отъзда въ Зальцбруннъ, Блинскій разорвалъ съ ‘Отечественными Записками’ и собиралъ труды друзей своихъ для обширнаго альманаха ‘Левіаанъ’. Тургеневъ, разсказываетъ Анненковъ, былъ изъ первыхъ, общавшихъ Блинскому свою лепту, а между тмъ, но лукавству, составляющему обычное явленіе въ литературныхъ кружкахъ, онъ вовсе не искалъ и не хотлъ конечной гибели ‘Отечественныхъ Записокъ’ {П. В. Анненковъ. Молодость И. С. Тургенева, ‘Встникъ Европы’, 1881. No 2, стр. 468.}. Сочувствуя, какъ начинающему писателю, В. Майкову, Тургеневъ свелъ его съ Краевскимъ, который и поручилъ ему главныя части критическаго отдла своего журнала. Эстетика Майкова, замчаетъ Анненковъ, построенная на этнографическихъ данныхъ, могла дать окраску этому либеральному изданію, и пятнадцать мсяцевъ усерднаго участія Майкова въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, съ апрля 1846 г. по іюль 1847 г., до нкоторой степени поддерживало ихъ старую репутацію, не смотря на переходъ Блинскаго въ ‘Современникъ’.Майковъ возбудилъ своими статьями, которыя именно теперь пріобрли боле или мене яркій колоритъ, довольно оживленныя пренія въ журнальныхъ кругахъ, вновь и съ особенною силою поставилъ и разршилъ старый вопросъ о народности, подробно и ясно изложилъ эстетическое ученіе, отличающееся кореннымъ образомъ отъ теоретическихъ воззрній Блинскаго въ этомъ послднемъ період его литературной дятельности. Публика, знакомая со статьею Майкова въ ‘Финскомъ Встник’, знала его общія соціальныя идеи, но вовсе не могла подозрвать въ немъ какія-нибудь опредленныя критическія стремленія въ области эстетическихъ вопросовъ. За исключеніемъ двухъ — трехъ фразъ, въ которыхъ говорится, что никакая ‘новая мысль не можетъ быть выражена эстетически’, что поэзія не терпитъ доказательствъ и что задача истиннаго художника заключается въ томъ, чтобы глубоко прочувствовать общую идею вка и творчески воплотить ее ‘въ животрепещущій образъ’, за исключеніемъ этихъ и нкоторыхъ другихъ попутныхъ, случайныхъ замчаній, въ первыхъ работахъ Майкова нельзя найти ничего опредленнаго, яснаго, твердаго на тему объ искусств. Въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ литературная дятельность Майкова, за выбытіемъ изъ состава редакціи Блинскаго, должна была развернуться шире — именно въ сфер эстетическихъ вопросовъ. Приходилось постоянно отвлекаться отъ предметовъ юридическихъ и экономическихъ, всего боле отвчавшихъ его внутреннимъ склонностямъ, чтобы давать своевременные отчеты о явленіяхъ чисто литературныхъ, о художественныхъ произведеніяхъ, сколько нибудь выдляющихся по таланту и значительности идейнаго содержанія. Около такихъ произведеній и явленій яркое дарованіе Блинскаго достигло вершины своего развитія, и писатель, который ршился занять его мсто на страницахъ одного изъ самыхъ видныхъ органовъ того времени, долженъ былъ явиться передъ публикой съ опредленными эстетическими убжденіями и художественными симпатіями. Надо было обнаружить извстную систему понятій и тонкій вкусъ, дйствующій не безотчетно, не по капризу авторскихъ пристрастій, а по опредленному критическому принципу, доступному для спора и возраженій съ какихъ нибудь другихъ точекъ зрнія. Майковъ, повидимому, хорошо понималъ отвтственность своего положенія въ качеств перваго критика журнала. Съ первыхъ же шаговъ онъ старается, по разнымъ важнымъ и неважнымъ поводамъ, занять извстную позицію по отношенію къ задачамъ искусства, разбирая современныя произведенія художественнаго и поэтическаго творчества, давая мимолетныя характеристики выходящимъ книгамъ. Онъ пишетъ о Жадовской, высмиваетъ стихотворныя упражненія В. Аскоченскаго, набрасываетъ нсколько неувренную, хотя въ общемъ сочувственную рецензію на сборникъ А. Плещеева и довольно часто распространяется объ историческихъ судьбахъ русской литературы, о Пушкин, Лермонтов. Онъ проводитъ параллель между Гоголемъ и Достовскимъ, адресуетъ нсколько похвальныхъ замчаній Герцену, выражаетъ скорбь, съ оттнкомъ возмущенія и протеста, о томъ что бездарныя вирши, порожденія самолюбивой затйливости’, часто вытсняютъ такія истинно талантливыя поэтическія произведенія, какъ стихотворенія Тютчева. Рядомъ съ краткими оцнками отдльныхъ эстетическихъ явленій, мы постоянно встрчаемся въ статьяхъ Майкова этого періода съ пространными разсужденіями теоретическаго характера. Не умя сгущать выраженія своихъ мыслей и постоянно прибгая къ разнымъ малозначащимъ историческимъ иллюстраціямъ, Майковъ теперь окончательно развиваетъ^ передъ читателемъ опредленное ученіе объ искусств и творчеств, стоящее повидимому въ принципіальномъ противорчіи съ утилитарными взглядами Блинскаго — почти наканун его смерти. Онъ не только не измняетъ своимъ научнымъ симпатіямъ, какъ он опредлились въ разсмотрнныхъ статьяхъ ‘Карманнаго Словаря’ и ‘Финскаго Встника’, но еще съ большею увренностью провозглашаетъ великое значеніе аналитическаго метода, какъ онъ его понялъ. Онъ нашелъ приложеніе своимъ понятіямъ, воспитаннымъ въ школ формальныхъ юридическихъ опредленій, и отнын его журнальная дятельность направляется къ двумъ, не совсмъ однороднымъ цлямъ. Продолжая начатыя работы, онъ завершаетъ свою эстетическую теорію и окончательно перестраиваетъ прежнюю теорію народности, подробно разобранную нами выше.
Главныя мысли Майкова объ искусств собрались въ стать его о Кольцов. Обширная и растянутая, статья эта трактуетъ о многихъ предметахъ, но ея главное содержаніе можетъ быть разбито на дв части. Въ первой говорится о тайн художественнаго творчества, во второй — о народности въ жизни и литератур. Посл длинныхъ разсужденій о классицизм и романтизм, Майковъ, установивъ свое отношеніе къ критик Блинскаго, которую онъ обвиняетъ въ отсутствіи опредленныхъ, неизмнныхъ научныхъ доказательствъ, въ безсознательномъ стремленіи къ диктаторству, переходитъ къ чисто теоретическимъ вопросамъ. Онъ проводитъ твердое разграниченіе между явленіями, входящими въ область искусства и явленіями, относящимися къ научной сфер. Никоимъ образомъ не слдуетъ смшивать вещей занимательныхъ съ тмъ, что волнуетъ наше чувство. Все, лежащее вн насъ, не сродное съ нами по природ, все, надленное собственною, еще не ясною для насъ индивидуальностью — все это возбуждаетъ любознательность, мучитъ и манитъ насъ въ даль, пока таинственное не становится яснымъ, отдаленное близкимъ и понятнымъ. Въ этой области дйствуетъ наука, постоянно разъясняя то, что подстрекнуло любопытство, возбудило интересъ ума, въ извстномъ направленіи. Вотъ гд не можетъ проявиться никакое поэтическое творчество, требующее иного матеріала, иныхъ силъ, иныхъ горизонтовъ. Искусство иметъ дло съ тмъ, что симпатично, сродно съ нашими человческими интересами, тождественно съ нами по существу. Мы умемъ сочувствовать только тому, въ чемъ нашли самихъ себя. Мы восторгаемся природою, потому что ощущаемъ ее внутри себя. Нтъ на свт ни одного неизящнаго, неплнительнаго предмета, если только художникъ, изображающій его, обладаетъ достаточнымъ, талантомъ, чтобы отдлить въ немъ ‘безразличное отъ симпатическаго’, чтобы не смшать ‘симпатическаго съ занимательнымъ’. Въ искусств все дло не въ художественности формъ, которыя никогда не могутъ быть лучше живыхъ формъ дйствительности, въ какихъ она движется передъ нашими глазами, а въ поэтической мысли, радикально отличной отъ научно-дидактической мысли. Всякая художественная идея никогда не выливается въ форму сухого, разсудочнаго силлогизма, не заключаетъ въ себ никакого доказательства и вліяетъ на насъ своими общечеловческими, симпатическими свойствами. Художественная идея рождается въ форм живой любви или живого отвращенія отъ предмета изображенія, У великихъ талантовъ каждая поэтическая черта одушевлена человческимъ чувствомъ. Истинный художникъ уметъ открывать присутствіе человческаго интереса въ томъ мір явленій, которымъ занято его воображеніе. Мы не можемъ прослдитъ, какъ возникаетъ и какъ затмъ выражается художественная мысль въ опредленной форм, но для научной эстетики достаточно, что она въ прав установить слдующую несомннную истину: ‘тайна творчества состоитъ въ способности врно изображать дйствительность съ ея симпатической стороны, иными словами: художественное творчество есть пересозданіе дйствительности, совершаемое не измненіемъ ея формъ, а возведеніемъ ихъ въ міръ человческихъ интересовъ, въ поэзію’ {‘Критическіе опыты’, стр. 44.}.
Вотъ въ общихъ словахъ главныя черты новой эстетической теоріи Майкова. Искусство не иметъ дла съ тмъ, что занимательно, тайна его воздйствія на людей заключается въ томъ, что оно воспроизводитъ дйствительность съ ея симпатической стороны, что оно гуманизируетъ ее, переводитъ ее въ сферу человческихъ интересовъ. Въ искусств не должно быть никакой дидактики, потому что сухое логическое разсужденіе убиваетъ вс виды чистой поэзіи, даже сатиру, въ которой привыкли искать назиданія и поученія. Современная эстетика разъ навсегда отказалась ‘отъ титла руководительницы’ художественныхъ талантовъ, сфера ея вліянія ограничивается исключительно ‘опытнымъ изслдованіемъ обстоятельствъ, сопровождающихъ зачатіе, развитіе и выраженіе художественной мысли’ {Ibidem. Нчто о русской литератур въ 1846 г., стр. 342.}. О самой художественной иде, въ отличіе ея отъ идеи научно-дидактической, Майковъ высказывается съ нкоторой сбивчивостью, при всей ршительности отдльныхъ фразъ. На одной и той же страниц говорится, что всякая поэтическая идея рождается въ форм живой любви или отвращенія отъ предмета изображенія и тутъ же, черезъ нсколько строкъ, прибавляется новый оттнокъ къ ея опредленію. Художественная мысль, говоритъ Майковъ, есть ничто иное, какъ чувство тождества, чувство общенія какой бы то ни было дйствительности съ человкомъ. Очевидно, Майковъ не длаетъ никакого различія между поэтической идеей и поэтическимъ чувствомъ. Если прибавить къ этимъ опредленіямъ задачи и цли искусства соображенія Майкова о томъ, что художественное творчество не допускаетъ никакой копировки вншняго міра, мы будемъ имть все его эстетическое ученіе, въ полномъ объем его главныхъ и второстепенныхъ положеній. Борьба съ дидактикой и открытіе симпатическихъ силъ искусства — вотъ т новые принципы, которыми Майковъ хотлъ, повидимому, оказать ршительное научное сопротивленіе начавшемуся въ журналистик броженію утилитарныхъ понятій. Оградивъ искусство отъ чуждыхъ ему элементовъ. Майковъ въ то же время указываетъ ему высокую задачу въ области живыхъ человческихъ интересовъ. Однако, если внимательно присмотрться къ этому ученію, легко замтить въ немъ недостатки философскаго характера, имющіе немаловажное значеніе. Во-первыхъ, самое дленіе предметовъ на занимательные и симпатическіе, играющсе въ теоріи Майкова первенствующую роль, надо признать совершенно условнымъ. Какъ мы уже говорили, все, что входитъ въ сознаніе человка, что интересуетъ его въ томъ или другомъ отношеніи, не можетъ не произвести извстнаго впечатлнія на чувство. Въ каждомъ акт познанія міръ открывается намъ съ ‘симпатической’ стороны, т. е. со стороны, задвающей и волнующей нашу душу. Научное изслдованіе извстныхъ явленій такъ же овладваетъ нашими чувствами, какъ и художественное воспроизведеніе природы, тхъ или другихъ событій въ жизни людей. Когда мы говоримъ о тл, замчаетъ Жуковскій въ письм своемъ къ Гоголю, мы можемъ опредленно означать каждую отдльную его часть. Но когда мы говоримъ: умъ, воля, мы разными именами означаемъ одно и то же — всю душу, нераздлимо дйствующую въ каждомъ частномъ случа. Но если-бы искусство поражало только чувство, оно не могло бы имть такого широкаго культурнаго значенія, какое оно иметъ въ развитіи каждаго общества. Во-вторыхъ, характеристика творческаго процесса вышла у Майкова крайне узкою, недостаточною для борьбы съ утилитарными представленіями о задач искусства. Въ этой характеристик особенно ярко выступилъ его ошибочный взглядъ на самую природу художественнаго процесса, въ которомъ синтезъ является въ дйствительности настоящею творческою силою. Майковъ выдвигаетъ на первый планъ вопросъ о человческихъ интересахъ, съ которыми должно слиться всякое художественное произведеніе. Но понятіе о человческихъ интересахъ, не развитое философскимъ образомъ, даже не связанное въ разсужденіи Майкова съ какимъ нибудь опредленнымъ психологическимъ содержаніемъ, даетъ совершенно случайное мрило при оцнк истинно талантливыхъ созданій искусства. Художникъ долженъ изображать, говорится въ вышеупомянутомъ письм Жуковскаго, не одну собственную человческую идею, не одну свою душу, но широкую міровую идею, проникающую все доступное нашему созерцанію. Задумавъ бороться съ дидактикой, Майковъ не сумлъ, однако, возвыситься до теоріи настоящаго свободнаго искусства, которое не только не подчиняется никакимъ временнымъ человческимъ интересамъ, но и самые эти интересы подчиняетъ непреходящимъ объективнымъ цлямъ и міровымъ принципамъ красоты и правды. Мало изгонять изъ искусства холодное резонерство. Надо показать его важную философскую задачу въ цльной систем, отражающей самыя таинственныя, безкорыстныя, вдохновенныя стремленія человческой души. Въ-третьихъ, наконецъ, дленіе идей на художественныя и дидактическія представляется искусственнымъ, формальнымъ дленіемъ, лишеннымъ истинно научнаго и эстетическаго значенія. Вс безъ исключенія идеи могутъ быть предметомъ искусства: он становятся художественными, поэтическими, когда получаютъ гармоническое, правильное, не случайное выраженіе въ опредленной конкретной форм. Майковъ не придаетъ значенія тому, что въ искусств стоитъ на первомъ план, какъ его вншняя природа. Художественныя формы, говоритъ онъ, всегда останутся тождественными съ формами дйствительности. Но въ томъ-то и дло, что между искусствомъ и дйствительностью нтъ такого соотвтствія и каждый предметъ, перенесенный изъ вншняго міра на полотно, въ литературное произведеніе, высченный изъ мрамора, совершенно преображается въ идеальный, законченный, символическій образъ. Если въ мір грубыхъ фактовъ нашего вншняго опыта, въ мір жизненныхъ явленій мы можемъ еще не видть и не чувствовать за ними присутствія высшей духовной стихіи, то, обращаясь къ произведеніямъ человческаго творчества, мы неизбжно соприкасаемся и разумомъ, и чувствами съ верховными силами и законами, съ животрепещущимъ воплощеніемъ безусловной истины. Не понявъ дйствительныхъ свойствъ ни обыденнаго, ни научнаго синтеза, Майковъ не могъ оцнить и синтеза художественнаго, которымъ въ каждое произведеніе вносится цлое міросозерцаніе, рядъ эстетическихъ и нравственныхъ понятій, высоко поднимающихъ вс его образы, все повствованіе надъ повседневными явленіями жизни Идеи, влагаемыя художникомъ въ его творенія, суть т же самыя идеи, которыя разрабатываются въ наук, приводятся въ систему въ философіи, которыя становятся дидактическими въ сухомъ логическомъ разсужденіи. Выраженныя,въ поэтической форм, он получаютъ какъ бы живое индивидуальное существованіе и говорятъ одновременно и воображенію, и чувству, и разуму.
Подходя съ своими позитивными эстетическими взглядами къ различнымъ явленіямъ русской словесности, Майковъ не далъ ни одной настоящей характеристики, которая могла бы остаться въ литератур, какъ образецъ таланта и тонкаго критическаго вкуса. О Пушкин онъ не сумлъ сказать ни одного яркаго, оригинальнаго слова, хотя вся дятельность Блинскаго, полная противорчій въ этомъ вопрос, должна была бы возбудить на работу его лучшія умственныя силы, если бы онъ былъ созданъ для настоящаго литературно-критическаго дла. Лермонтова онъ сравниваетъ съ Байрономъ на томъ основаніи, что произведенія обоихъ ‘выражаютъ собою анализъ и отрицаніе людей, дошедшихъ до того и другого путемъ борьбы, страданія и скорбныхъ утратъ’. Гоголемъ Майковъ занимается во многихъ замткахъ. Онъ считаетъ его главнымъ представителемъ новйшаго русскаго искусства, основателемъ натуральной школы, въ произведеніяхъ котораго ‘торжество русскаго анализа, анализа мощнаго, безтрепетнаго и торжественно-спокойнаго’ достигло своего апогея. Собраніе сочиненій Гоголя Майковъ, съ чувствомъ наивнаго удовлетворенія, называетъ ‘художественной статистикой Россіи’. Его разсужденія о Достоевскомъ, о Герцен — при всемъ его глубокомъ сочувствіи къ этимъ писателямъ, не обнаруживаютъ никакой особенной проницательности. Слдуетъ, между прочимъ, замтить, что не понявъ существеннаго тождества дидактическихъ и художественныхъ идей, отрицая въ искусств чисто-идейное содержаніе и усматривая на примрахъ съ беллетристическими произведеніями какое то противорчіе съ основными своими убжденіями, Майковъ ршился создать по этому случаю новую полу-дидактическую, смшанную форму искусства. На этой фальшивой почв не было никакой возможности глубоко постигнуть и осмыслить тотъ новый, широко развившійся впослдствіи родъ творчества, которому присвоено названіе романа. Наконецъ, характеристика Кольцова, несмотря на пространность, не отличается ни глубиною, ни мткостью. ‘Думы’ Кольцова онъ совершенно отвергаетъ, какъ ‘неудачныя попытки самоучки замнить истину, къ которой стремился, призраками, которые для самого его имли силу кратковременно дйствующаго дурмана’. Блинскому Майковъ, какъ мы видли, длаетъ упреки за стремленіе къ диктаторству и споритъ съ нимъ, между прочимъ, по случайному вопросу о термин ‘геніальный талантъ’.
Остается разсмотрть еще новую теорію народности, предложенную Майковымъ въ той-же стать о Кольцов, оттненную нкоторыми отдльными замчаніями въ другихъ его статьяхъ библіографическаго отдла ‘Отечественныхъ Записокъ’. По прошествіи одного только года, взгляды Майкова измнились самымъ радикальнымъ образомъ. Теперь онъ иначе опредляетъ значеніе идеи народности въ развитіи человчества, передлываетъ вс прежніе выводы и является защитникомъ безусловнаго космополитизма. Не заботясь о приведеніи въ надлежащую систему своихъ воззрній на соціальную философію, въ связи съ новыми своими мыслями, онъ идетъ теперь совершенно другимъ путемъ, излагаетъ свои убжденія безъ малйшихъ ссылокъ на прежнія научно-философскія теоремы. Разсужденія Майкова пріурочены къ вопросу о томъ, можно-ли считать Кольцова національнымъ поэтомъ, что такое народность въ литератур и духъ народности въ жизни отдльныхъ людей. Майковъ слдующимъ образомъ разршаетъ вс сомннія, возникавшія и возникающія на этой почв, и въ заключеніе формулируетъ новый законъ, до сихъ поръ не оцненный, какъ онъ говоритъ, этнографами, но вполн выражающій собою ‘отношеніе національныхъ особенностей къ человчности и указывающій на путь, но которому народы стремятся къ идеалу’. Вотъ его собственныя слова, напечатанныя въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ особеннымъ, крупнымъ шрифтомъ. ‘Каждый народъ, говоритъ Майковъ, иметъ дв физіономіи. Одна изъ нихъ діаметрально противоположна другой: одна принадлежитъ большинству, другая — меньшинству. Большинство народа всегда представляетъ собою механическую подчиненность вліянію климата, мстности, племени и судьбы. Меньшинство-же впадаетъ въ крайность отрицанія этихъ явленій’ {‘Критическіе опыты’, стр. 69.}. Об эти крайности — типическія черты народныхъ массъ и умственныя и нравственныя качества людей изъ интеллигентныхъ слоевъ — представляютъ уклоненіе отъ нормальнаго человка съ его коренными, прирожденными психическими особенностями. Человкъ вообще, къ какому-бы племени онъ ни принадлежалъ, говоритъ Майковъ, подъ какимъ бы градусомъ онъ ни родился, долженъ быть и честенъ, и великодушенъ, и уменъ, и смлъ. Общій всмъ людямъ идеалъ человка составленъ изъ положительныхъ свойствъ, которыя обыкновенно называются добродтелями. Ни одна добродтель не приходитъ извн. Нтъ такой добродтели, зародышъ которой не таился-бы въ природ человка. Но въ противорчіи съ положительными силами, прирожденными человку, вс пороки суть ничто иное, какъ добрыя наклонности — ‘или сбитыя съ прямого пути, или вовсе не уваженныя вншними обстоятельствами’. Въ устройств стихій нашей жизненности, замчаетъ Майковъ, господствуетъ полная гармонія, и потому совершенно несправедливо видть въ самомъ человк источникъ его несовершенствъ. Но народныя массы, живущія среди тяжелыхъ условій, обезсиливаются въ своихъ лучшихъ, человческихъ чертахъ и, подъ долгимъ гнетомъ историческихъ обстоятельствъ, обростаютъ какимъ-то безобразнымъ вншнимъ покровомъ, которому названіе общенаціональной физіономіи присвояется только по ошибк. Въ народной толп всегда находятся люди, которые высоко поднимаются надъ своими современниками, надъ инертными культурными слоями, надъ ихъ привычками и умственными стремленіями. Оби выходятъ изъ среды своего народа, отршаются отъ его типическихъ особенностей и развиваютъ въ себ черты прямо противоположнаго характера. Проникаясь иными идеями, побждая въ себ всякую подчиненность вншнимъ силамъ, угнетающимъ народную жизнь, эти люди длаютъ спасительный шагъ къ богоподобію, хотя и впадаютъ при этомъ, какъ уже сказано, въ новыя крайности. Они являются защитниками настоящей цивилизаціи, въ которой не можетъ быть ничего народнаго. Подобно тому, какъ мы должны считать наиболе совершеннымъ того человка, который ближе всего подходитъ къ воображаемому, идеальному, безтемпераментному человку, мы должны признать наиболе совершенною ту цивилизацію, въ которой меньше всего какихъ-бы то ни было типическихъ особенностей. Цивилизація и народность — идеи совершенно непримиримыя, одна другую исключающія. Майковъ выясняетъ свою мысль на примр съ поэзіей Кольцова. Вотъ истинно совершенное искусство, которое избгло обихъ указанныхъ крайностей, преодолвъ духъ подчиненности, разлитый въ народной толп, и духъ ‘отчаяннаго удальства’, отличающій меньшинство. Стихотворенія Кольцова, выражая ‘изумительную жизненность’, проникнуты вмст съ тмъ ‘какою-то необыкновенною дльностью и нормальностью’. Въ нихъ нтъ никакихъ крайностей, никакихъ проявленій болзненной раздражительности. Читая его произведенія, вы безпрестанно видите передъ собою человка, ‘въ самой ровной борьб съ обстоятельствами’, человка, которому нтъ надобности сострадать, потому что вы уврены, что побда останется на его сторон и что силы его ‘еще боле разовьются отъ страшной гимнастики’. Въ нихъ вы, наврно, не встртите никакого злостнаго увлеченія, никакой желчности, никакой односторонности, ‘образующейся въ людяхъ посредственной жизненности вслдствіе вражды съ обстоятельствами’. Вся его біографія переполнена фактами, доказывающими, что въ немъ господствовала полная гармонія ‘между стремленіемъ къ лучшему и разумнымъ уваженіемъ дйствительности’.
Несмотря на нкоторый вншній блескъ, это новое ученіе о народности тоже страдаетъ очень существенными недостатками, которые длаютъ его особенно непригоднымъ при изученіи человческаго творчества въ его разнообразныхъ формахъ и проявленіяхъ. При такихъ понятіяхъ о народной индивидуальности, особенно ярко выступающей въ поэтическихъ произведеніяхъ, Майковъ долженъ былъ потерять всякій интересъ и чутье къ тому, что въ искусств стоитъ на первомъ план — къ совершенству оригинальнаго выраженія общечеловческихъ, міровыхъ идей и настроеній. Самое созданіе этой теоріи показываетъ въ Майков человка, безъ яркаго темперамента и глубокихъ художественныхъ симпатій къ разнообразнымъ формамъ красоты, къ игр высшей жизни въ индивидуальныхъ, воплощеніяхъ и образахъ. Признавъ, въ противоположность своимъ прежнимъ ложнымъ взглядамъ, космополитическій характеръ всякаго общаго понятія и всхъ отвлеченныхъ идей и сдлавъ въ этомъ отношеніи существенный, прогрессивный шагъ, Майковъ не разглядлъ, однако, въ чемъ именно заключается идея народности, понятой вн какихъ бы то ни было шовинистическихъ и политическихъ стремленій. Во-первыхъ, устанавливая,’законъ двойственности народныхъ физіономій’, при чемъ одна физіономія принадлежитъ народной масс, а другая интеллигентному меньшинству, онъ не видитъ истинныхъ отношеній глубокой оригинальной личности къ той умственной и соціальной сред, изъ которой она вышла. При выдающихся духовныхъ силахъ научнаго или художественнаго характера, при яркомъ ум и вол, способный бороться съ слпыми жизненными стихіями и предразсудками, даровитый человкъ обнаруживаетъ въ наиболе чистомъ и законченномъ вид т именно качества группового темперамента и характера, которыя затерты въ масс грубыми историческими силами. Въ истинно интеллигентной сред типическія народныя черты, часто скрытыя отъ глаза, искаженныя вншними вліяніями, выступаютъ съ большою свободою и потому съ большею красотою. О народной индивидуальности приходится судить именно по самымъ талантливымъ людямъ. Образованный человкъ, участвующій въ созданіи литературы и науки, или добровольно и сознательно отдающійся ихъ теченію, говоритъ Потебня, какой бы анаем ни придавали его изувры за отличіе его взглядовъ и врованій отъ взглядовъ и врованій простолюдина, не только не отдленъ отъ него какою то пропастью, но, напротивъ того, иметъ право считать себя боле типическимъ выразителемъ своего народа, чмъ простолюдинъ {‘Встникъ Европы’, 1895, Сентябрь.}. Образованный человкъ устойчиве въ своей народности, чмъ человкъ малой и шаткой умственной культуры. Самое содержаніе его научныхъ и нравственныхъ убжденій и общественныхъ понятій должно остаться общечеловческимъ, но выраженіе ихъ въ жизни, въ литератур будетъ непремнно имть свою особенную форму, своеобразный стиль даннаго народа. Необходимо при этомъ отмтить то обстоятельство, что, понявъ ошибочно смыслъ и психологическое значеніе идеи народности, Майковъ не ршился стать на сторону того меньшинства, которое онъ самъ признаетъ выразителемъ интеллигентнаго протеста во имя человческаго богоподобія. Вотъ почему, желая выразить свою симпатію къ могучему, страстному, порывистому таланту Кольцова, онъ рисуетъ фигуру спокойнаго, уравновшеннаго, разсудительно-дловитаго человка. Во-вторыхъ, представленіе Майкова о прирожденности ‘добродтелей’ и случайности ‘пороковъ’ иметъ самый поверхностный характеръ. Его изображеніе не передаетъ той драмы, которая совершается въ человческой душ — борьбы противоположныхъ идей и понятій, идущихъ извнутри человка, изъ глубины его діалектическаго по природ духа. По представленію Майкова человкъ, преодолвшій вншнія жизненныя силы, выйдя изъ подъ давленія историческихъ предразсудковъ, вмст съ этимъ окончательно сбрасываетъ съ себя свою порочную оболочку и становится олицетвореніемъ безтемпераментной добродтели. А между тмъ, истинный освободительный процессъ совершается прежде всего внутри самого человка, въ глубин сознанія — съ его кореннымъ метафизическимъ разладомъ, который можетъ разршиться только въ высшихъ идеальныхъ обобщеніяхъ. Въ-третьихъ, наконецъ, при правильномъ пониманіи народности, Майковъ не могъ бы говорить о радикальномъ противорчіи между народностью и цивилизаціей. Въ прежнихъ своихъ разсужденіяхъ на эту тему онъ сдлалъ принципіальную ошибку, давъ мсто иде національности въ чисто научныхъ и философскихъ вопросахъ. Теперь, ошибочно усматривая въ народности то же идейное содержаніе, онъ неизбжно долженъ былъ признать ее разрушительнымъ началомъ по отношенію къ цивилизаціи. Онъ и теперь не видитъ, что типическія свойства народа въ его индивидуальномъ темперамент, въ характер его непосредственныхъ силъ, и что разнообразіе этихъ свойствъ въ человчеств, порождающее разнообразіе въ склонностяхъ и безсознательныхъ влеченіяхъ, никоимъ образомъ не можетъ находиться въ логическомъ противорчіи съ идеей просвщенія, съ идеей единой для всхъ людей цивилизаціи.
Блинскій, встртившій сочувственными словами первую большую статью Майкова, отнесся съ рзкимъ отрицаніемъ къ его новымъ идеямъ о народности. Въ обозрніи русской литературы 1846 г., онъ, не называя по имени новаго критика ‘Отечественныхъ Записокъ’, въ довольно ршительныхъ выраженіяхъ оспариваетъ его ученіе о народности, изложенное въ стать о Кольцов. Разсужденія Блинскаго отличаются обычною страстностью, и несмотря на многія преувеличенія и сочувственныя фразы по адресу славянофильской партіи, производятъ яркое, сильное впечатлніе. Статья написана съ лихорадочнымъ жаромъ. Столкновеніе съ новой либеральной силой, выступавшей съ научными и соціальными теоріями и отвергавшей индивидуальность въ формахъ поэтическаго творчества, разбудила въ Блинскомъ его прежнія, когда-то глубоко пережитыя, эстетическія симпатіи. Онъ накидывается на молодого писателя, разбрасываетъ по всмъ направленіямъ фразы, полныя огня и вдохновенія, съ особенной силой противопоставляетъ взглядамъ Майкова свои собственныя, смлыя, на этотъ разъ оттненныя нкоторымъ преувеличеннымъ патріотствомъ, націоналистическія убжденія {Сочиненія Блинскаго, т. XI, изданіе 1892 г., ‘Взглядъ на русскую литературу 1846 г.’, стр. 41—42. 44—45.}. Какъ извстно, статья эта вызвала смущеніе въ литературныхъ кругахъ, близко стоявшихъ къ ‘Современнику’. Самъ Майковъ, повидимому, не склонился на сторону своего достойнаго оппонента, хотя и нашелъ нужнымъ объясниться передъ Тургеневымъ относительно своихъ критическихъ замчаній о Блинскомъ. Возникшая полемика, въ виду нкоторыхъ неловкихъ фразъ Блинскаго, быть можетъ, даже подняла Майкова въ глазахъ людей, слдившихъ за развитіемъ молодыхъ талантовъ, и уже въ первые мсяцы 1847 г. критикъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ подучилъ приглашеніе участвовать въ ‘Современник’, приглашеній, столь настоятельное, что у него мелькнула даже мысль, разсказываетъ Порцкій, прервать обязательныя отношенія съ Краевскимъ. Дло, однако, обошлось такъ, что Майковъ сталъ писать въ обоихъ журналахъ: въ іюньской книг ‘Современника’ уже были помщены дв написанныя имъ рецензіи {‘Критическіе опыты’, ст. XLV.}.
Когда Майковъ умеръ, въ журналахъ появился цлый рядъ некрологовъ и замтокъ, въ которыхъ его кратковременная дятельность была представлена въ самомъ сочувственномъ свт. Около семейства Майковыхъ уже тогда группировались лучшіе дятели печати, люди ума и таланта, для которыхъ Аполлонъ Майковъ долженъ былъ являться притягательною поэтическою силою. Въ этомъ обществ, гд преобладающую роль играли писатели съ художественнымъ направленіемъ мысли, съ широкими эстетическими интересами, Валеріанъ Майковъ и получилъ свои первыя умственныя впечатлнія. Можно допустить, что молодой критикъ именно здсь услышалъ и воспринялъ нкоторые изъ литературныхъ отзывовъ, которые потомъ и перешли въ его статьи безъ надлежащей и самостоятельной аргументаціи. Такъ, напримръ, въ печати много разъ указывалось, какъ на доказательство тонкаго эстетическаго чутья Майкова, на его отзывъ о стихахъ Тютчева. А между тмъ, немногочисленныя фразы, брошенныя Майковымъ объ этомъ превосходномъ талант, вовсе не свидтельствуютъ о критическомъ пониманіи Тютчева. Въ нихъ нтъ никакого самостоятельнаго колорита — образъ Тютчева не намченъ ни единымъ штрихомъ, его поэтическія настроенія, полныя глубокаго философскаго смысла, не обрисованы ни единымъ словомъ. Явившись случайнымъ заключеніемъ въ рецензіи о стихахъ Плещеева, нсколько фразъ о Тютчев могли быть простымъ отголоскомъ какихъ-нибудь боле или мене типическихъ, мткихъ разсужденій, напр., Тургенева, которыя, какъ извстно, очень высоко цнилъ это оригинальное и глубокое дарованіе. Вращаясь въ обществ людей съ самымъ изысканнымъ вкусомъ, Майковъ постоянно натыкался на чисто литературные вопросы, при разршеніи которыхъ онъ пускалъ въ ходъ свои теоретическія способности, свою начитанность въ ученыхъ книгахъ новйшаго характера. При отзывчивости на различные интересы и нкоторой легкости въ воспріятія самыхъ трудныхъ истинъ науки, Майковъ долженъ былъ производить выгодное впечатлніе многообщающаго и талантливаго юноши. Онъ быстро двигался въ своемъ умственномъ развитіи, и когда въ печати появились его первыя статьи, не чуждыя реформаторскихъ притязанія, снисходительный судъ такихъ крупныхъ художниковъ, какъ Тургеневъ, Достоевскій, Гончаровъ, долженъ былъ отнестись къ нимъ съ крайней благосклонностью. Тургеневъ, какъ мы уже разсказывали, свелъ Валеріана Майкова съ Краевскимъ, выслушивалъ его объясненія и оправданія по поводу его полемической характеристики Блинскаго. Онъ же, черезъ много лтъ, вспоминалъ о Майков въ словахъ, заключающихъ въ себ, кром покровительственнаго одобренія, нкоторую двусмысленную критику и Блинскаго, и Майкова: ‘Незадолго до смерти, пишетъ онъ, Блинскій начиналъ чувствовать, что наступило время сдлать новый шага, выйти изъ тснаго круга. Политико-экономическіе вопросы должны были смнить вопросы эстетическіе, литературные. Но самъ онъ себя уже устранялъ и указывалъ на другое лицо, въ которомъ видлъ своего преемника — В. Н. Майкова, брата поэта’ {Полное событіе сочиненій Тургенева, изд. 1881 г., т. X, стр. 32—33.}. Съ полнымъ сочувствіемъ, безъ всякихъ ограниченій, съ добродушіемъ человка, готоваго хвалить всякій добрый порывъ, какъ нкоторую положительную заслугу, выставляетъ умственныя и нравственныя качества Майкова Гончаровъ, въ некролог, напечатанномъ въ ‘Современник’. Отличительныя достоинства статей Майкова, пишетъ онъ — ‘строгая послдовательность въ развитіи идей, логичность и доказательность положеній и выводовъ, потомъ глубина и врность взгляда, остроуміе и начитанность’. Обозначивъ въ такихъ полновсныхъ, можно сказать, великодушныхъ выраженіяхъ положительныя стороны его таланта, Гончаровъ кратко и какъ-бы неохотно отмчаетъ его главные недостатки: излишнюю плодовитость, непривычку распоряжаться богатствомъ своихъ силъ, раздробленность и мстами ‘слишкомъ тонкую и отвлеченную изысканность анализа’ {‘Критическіе опыты’, стр. VI.}. Раздробленный анализъ при строгой послдовательности идей и доказательности общихъ положеній — едва-ли въ этомъ сочетаніи логически противорчивыхъ признаковъ можно найти твердую опору для упроченія литературной репутаціи Майкова, Достоевскій въ стать о Добролюбов, напечатанной въ 1861 г., тоже посвятилъ нсколько сочувственныхъ фразъ памяти рано умершаго критика, хотя въ словахъ его звучитъ горячая похвала скоре человческой личности Майкова, чмъ его литературному таланту. Посл Блинскаго, пишетъ онъ, занялся отдломъ критики въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ Валеріанъ Майковъ, братъ всмъ извстнаго и всми любимаго поэта. ‘Онъ принялся за дло горячо, блистательно, съ свтлымъ убжденіемъ, съ первымъ жаромъ юности. Но онъ не усплъ высказаться’ {Полное собраніе сочиненій . М. Достоевскаго, изд. 1883 г., т. X, стр. 38.}.
Эти извстные въ литератур отзывы о талант Майкова не остались безъ вліянія на критиковъ ближайшей къ намъ эпохи. Нкоторыя черты его теоретическихъ воззрній длали его прямымъ предшественникомъ Чернышевскаго и Добролюбова, хотя, какъ мы видли, онъ и старался оградить искусство отъ вторженія какой-бы то ни было дидактики. Политико-экономическія тенденціи, безъ которыхъ не обходилась ни одна его крупная статья, сближаютъ его съ дятелями журналистики 50-хъ и 60-хъ годовъ. Новая теорія народности, выраженная съ нкоторымъ либеральнымъ задоромъ, показалась наиболе виднымъ дятелямъ ‘Современника’ цлымъ политическимъ откровеніемъ, дающимъ ршительное орудіе въ борьб съ славянофильской партіей. Однимъ словомъ, въ статьяхъ Майкова, не отличавшихся ни яркостью, ни глубиною мысли, но имющихъ несомннную научную закваску, историки литературы усмотрли важные признаки литературно-критическаго прогресса по сравненію даже съ произведеніями такого могучаго, признаннаго, живого таланта, какимъ былъ Блинскій. Мало-по-малу сложилась даже какая-то легенда, господствующая до сихъ поръ въ журнальныхъ кругахъ, привыкшихъ съ довріемъ повторять чужіе авторитетные отзывы и приговоры. Былъ молодой критикъ Валеріанъ Майковъ, братъ извстнаго, замчательнаго поэта Апполона Майкова. Онъ писалъ недолго, но за самое короткое время своей журнальной дятельности онъ разработалъ собственную эстетическую теорію на строго-научныхъ основаніяхъ и широкое космополитическое ученіе о народности. Если-бы не ранняя, случайная смерть, онъ замнилъ-бы въ литератур самого Блинскаго…
Въ такомъ именно направленіи оцнили Майкова два новйшихъ критика. Скабичевскій называетъ его эстетическое ученіе ‘первой положительной эстетической теоріей, съ которой выступила молодая мысль, освободившаяся отъ метафизическихъ принциповъ’. Нкоторые промахи не мшаютъ ей, полагаетъ этотъ критикъ, оставаться истинною въ такой степени, что ‘вс позднйшія открытія не только не опровергаютъ, а только больше подтверждаютъ и уясняютъ ее’ {Сочиненія А. Скабичевскаго. ‘Сорокъ лтъ русской критики’, стр. 465.}. Отзывъ этотъ Скабичевскій поддерживаетъ до настоящаго времени. Онъ все еще считаетъ критическія разсужденія Майкова ‘весьма блистательной попыткой пересадить эстетическія понятія на вполн реальную почву того положительнаго мышленія’, однимъ изъ первыхъ приверженцевъ котораго онъ былъ {‘Сверный Встникъ’, 1891 г., мартъ (въ отдл библіографической критики), по поводу изданія ‘Критическихъ опытовъ’.}. Скабичевскій горячо отстаиваетъ и его идею народности противъ критики Блинскаго, въ которой онъ по этому поводу усматриваетъ даже зародышъ ‘тхъ реакціонныхъ пріемовъ’, съ какими выступили впослдствіи сверстники Блинскаго противъ движенія 60-хъ годовъ {Ibidem, стр. 478, 479.}.
Другой критикъ, К. Арсеньевъ, ставитъ Майкова рядомъ съ Блинскимъ, въ качеств его продолжателя. Если Майковъ могъ раздвинуть задачи критики, говоритъ Арсеньевъ почти словами Тургенева, то онъ былъ обязанъ этимъ Блинскому. Основныя понятія въ огромномъ большинств случаевъ были установлены Блинскимъ, и новая критика, въ лиц Майкова, могла бодро пойти впередъ, не останавливаясь ‘передъ предразсудками и невжествомъ читателей’. Изученіе критическихъ статей Майкова Арсеньевъ считаетъ особенно важнымъ именно въ настоящее время, какъ по тому, что онъ одинъ изъ первыхъ приблизился къ ‘современному взгляду на искусство’, такъ и потому, что онъ не отдался ‘всецло служенію одной крайней иде’ {К. Арсеньевъ. Критическіе этюды’, т. II, стр. 255, 293.}. Вся обширная статья Арсеньева, проникнутая благожелательностью умреннаго и корректнаго либерализма, переполнена такого рода размышленіями, не обличающими въ почтенномъ публицист ни критической глубины, ни даже достаточнаго знакомства съ литературной дятельностью Блинскаго. Майковъ никогда не могъ быть ни продолжателемъ, ни ученикомъ Блинскаго. По темпераменту, по направленію мыслей, по кореннымъ свойствамъ литературнаго таланта, онъ ни въ чемъ почти не сходился съ Блинскимъ — ни въ одномъ изъ трехъ періодовъ дятельности послдняго. Блинскій, какъ писательскій талантъ, какъ характеръ, какъ яркая, умственная величина, стоялъ безконечно выше этого начинающаго критика безъ какихъ либо рзкихъ проявленій страстной психической жизни. Даже въ ошибкахъ Блинскаго больше жизни, чмъ въ сбивчивыхъ, растянутыхъ и тусклыхъ разсужденіяхъ Майкова, несмотря на всю его научную передовитость и либеральныя политическія и соціологическія стремленія. Это — со стороны литературной. Но Майкова никоимъ образомъ нельзя считать преемникомъ Блинскаго и по существу его общихъ философскихъ воззрній. Они разошлись радикальнымъ образомъ по вопросу о народности. Они не могли быть солидарны и по вопросу о природ искусства. Майковъ защищалъ на позитивныхъ основаніяхъ свободу творчества. Блинскій, въ період своихъ утилитарныхъ увлеченій, требовалъ отъ искусства гражданственной Дидактики,— въ предыдущіе-же періоды своей Дятельности, защищая свободу искусства, онъ, при всей шаткости своихъ общефилософскихъ понятій, не сходилъ съ метафизической почвы. Можно вообще сказать, что основная ошибка въ сужденіяхъ о Майков, общая всмъ его литературнымъ цнителямъ, состоитъ въ признаніи за нимъ прирожденнаго чисто критическаго дарованія. Рисуя его кратковременную дятельность, въ которой не было ни одного яркаго проявленія тонкаго художественнаго вкуса и способности къ острому эстетическому анализу,-историки русской литературы не видятъ при этомъ его настоящей умственной физіономіи. Майковъ не былъ настоящимъ литературнымъ критикомъ. Въ роли, критика онъ выступалъ только случайно, не по призванію, и тмъ, кто усомнился бы въ этомъ, можно напомнить его собственныя слова о себ въ письм къ Тургеневу: ‘я никогда не думалъ быть критикомъ въ смысл оцнщика литературныхъ произведеній, говоритъ онъ. Я чувствовалъ всегда непреодолимое отвращеніе къ сочиненію отрывочныхъ статей. Я всегда мечталъ о карьер ученаго и до сихъ поръ ни мало не отказался отъ этой мечты. Но какъ добиться того, чтобы публика читала ученыя сочиненія? Я видлъ и вижу въ критик единственное средство заманить ее въ сти интереса науки’ {Критическіе опыты’, стр. XL.}.