ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЕЧЕРА
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЕЧЕРА
Издание Николая Фумели. Вечер первый. Одесса, 1849
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Литературные вечера, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1849
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (Коллективное и Dubia). 1840—1865
С.-Пб, ‘Наука’, 1995
Знаете ли, что из всех трудных обязанностей рецензента самая тяжкая — говорить о первом произведении нового писателя, которого талант не выказывается ясно? Не придумаешь, в каком тоне выразить свое мнение: нельзя ни вдаться в крайности, ни держаться золотой середины. Расхвалить — писатель, пожалуй, последующими произведениями не оправдывает отзыва или возмечтает о себе бог знает что и пренебрежет дальнейшим образованием своего таланта (если он есть). Отозваться резко — новая беда, о которой нечего и распространяться, стоит вспомнить только историю лорда Байрона и нашего Пушкина в эпоху появления их ‘Hours of Idleness’ и ‘Руслана и Людмилы’, произведений посредственных, по которым решительно нельзя судить о будущей огромности таланта обоих поэтов. Придерживаться середины — значит нанести удар собственному самолюбию: как, помилуйте, не отгадать, есть ли талант у нового писателя или нет?
Вот в такое-то затруднение поставили нас ‘Литературные вечера’, изданные господином Фумели. Вы поймете, как велико должно быть это затруднение, если ко всему сказанному нами мы прибавим, что ‘Литературные вечера’ есть сборник, в котором помещено пять статей в прозе и шесть стихотворений, принадлежащих семи разным авторам!
Если бы можно было расхвалить или наоборот, так и дело с концом, а теперь приходится объяснять подробно, как, что и почему?
‘Литературные вечера’ г. Фумели под очень благообразною наружностию, делающею честь и издателю этого сборника и типографии, где он отпечатан, в содержании своем отмечены печатию местности: статьи, за исключением стихотворений, изображают нравы южных частей России, преимущественно Одессы, и одна переносит воображение читателя в Константинополь. Это достоинство, которым большею частью не могут похвастать наши провинциальные беллетристические произведения, ограниченные числом, почти все они стремятся к описанию или Петербурга и Москвы, или какой-нибудь неопределенной местности. Это достоинство тем более важно, что большинство читателей, вероятно, не знакомо с обычаями и образом жизни Одессы, которую в pendant {соответственно (франц.).} Петербургу можно по справедливости назвать миниатюрною южною Пальмирой. Новизна не последняя вещь в литературных произведениях, но поразить новостию характеров, мыслей, не говоря о других капитальных качествах, трудно, и потому тем приятнее в какой-нибудь повести или романе, не рассчитывающих на долговечность, встретить по крайней мере новые места действий, новые нравы людей, хотя не отличающихся оригинальностью, но по крайней мере одетых в новое платье. Только в произведениях, принадлежащих перу талантливых писателей, не скучно видеть вечно серое петербургское небо и прочие известные каждому русскому читателю темы. В этом отношении мы не можем не выразить приятного впечатления, произведенного на нас сборником г. Фумели. Желательно, чтобы вообще наши писатели, знакомые с разнохарактерной местностию и физиономиею нашей необъятной России, почаще переносили наше воображение из Петербурга куда-нибудь в другое место, в Саратов и прочее. Такое желание наше нисколько не должно возбуждать мысли, будто все петербургские типы, все области петербургской жизни уже обработаны достаточно в нашей литературе. Нет, мы слишком далеки от подобного предположения: для истинных талантов, для ума наблюдательного и фантазии творческой еще много нетронутых сторон нашей вседневной жизни, не бросающихся в глаза единственно по своей обыкновенности, от привычки ежеминутно видеть эту жизнь и участвовать в ней лично. Но многими ли талантами, способными подметить эти типы и жизнь и воссоздать их во всей полноте и совершенстве, можем мы похвастать?
Обращаемся к ‘Литературным вечерам’. Содержание их следующее: ‘Памятники русских царей в Таганроге’ и ‘Кичкинэ’, восточная быль г. Н. Гербановского, ‘Вчера и сегодня’, рассказ г. Н. Ф., ‘Энтузиаст’, повесть г. Е. Колбасина, ‘История торгового дома Фирлич и Ко‘, также повесть г. О. Рабиновича, и шесть стихотворений ‘Грешница’ и ‘Два сонета’ г. А. Беседовского, ‘Тучка’ г. Н. Д….ского и ‘Моя доля’ и ‘Наездник’, принадлежащие неизвестному автору.
В таганрогских ‘абрисах’, как называл свою статью г. Гербановский, заключается описание следующих достопримечательностей Таганрога: дубовой рощи, или, по местному названию, ‘Дубков’, насаженных Петром Великим во время Азовского похода, им же насыпанного острова ‘Черепахи’ и Елизаветинского парка. Вместо того, чтобы удовлетворить любознательности читателя, справедливой и понятной, когда идет речь об именах императоров Петра Великого и Александра, с которыми так тесно связано имя Таганрога, автор ограничился одиннадцатью страничками, где постарался пощекотать воображение без меры набранными риторическими украшениями. Таким образом из статьи его, которой заглавие заставляло ожидать любопытных подробностей исторических и топографических, вышло школьное упражнение, достойное только средних классов гимназии. Почти на каждой строке встречаются напыщенные выражения, под которыми скрывается совершенная пустота.
Для образчика предлагаем несколько самых коротеньких выписок:
‘…В те дни, когда стены Азова стонали от русских пушек, когда море Азовское бороздилось еще одними враждебными судами, — в те дни по этому морю плавным, смелым ходом лебедя устремилось (куда?) в первый раз русское суденцо, наскоро сколоченное на Дону. Оно склонялось под белым парусом, напутствуемое свежим ветром. Азовские волны бережно несли на косматых хребтах своих нежданных гостей (каких, откуда?), сгибаясь, как спина коня, не привыкшего к смелому наездничеству…’
‘…Башни росли, и крепостные стены, сбегая по отлогостям, рисовались резкими складками, которые с любовью целовало разгульное море…’
‘…При въезде в эту аллею встретится вам уединенный домик, притаившийся в чаще дерев. Он чужд готической громадности зданий, дерзко опирающихся на массивные колонны, он не знаком с щегольством современной архитектуры. В его деревянной скорлупе, тесной для роскоши, просторной для анахорета, не заметно ни малейшего поползновения на изысканность. Под кровом своим он заключает почтенного ветерана, променявшего тревогу битв на мирную, уединенную жизнь. Роща, окруженная невысоким барьером, поручена надзору этого почтенного ветерана…’
Так написана почти вся статья г. Гербановского. Кто после этого может сказать, что Марлинский умер? Он жив или по крайней мере ожил на берегах Черного моря, если только дух его не навеял на автора ‘абрисов’ эту тучу тропов и фигур.
Но вы подумаете, может быть, читатель, что г. Гербановский ‘словечка в простоте не скажет, все с ужимкой’? Напрасно, он умеет говорить чрезвычайно увлекательно, забавно и остроумно. Оттого-то мы и напали на него за риторику, что ему стоит только захотеть, и речь его польется игривым ручьем. Если бы мы видели в нем только человека, упражняющегося в стилистике, то ни слова не сказали бы вам о несчастной манере ‘уснащения’ речи, как говорит Гоголь, громкими словами, трескучими как шумиха.— Нет, прочтите восточную быль ‘Кичкинэ’, и вы согласитесь, что у г. Гербановского есть талант, над развитием которого ему следовало бы похлопотать поприлежнее. Об одном попросили бы мы его: пусть не торопится он писать свои повести, пусть обдумывает он их с большим прилежанием, пусть развивает характеры, вводит какие-нибудь мысли, не избегает подробных описаний турецкой природы, богатых видов Константинополя, вообще незнакомых большинству читателей, но только, хоть ради аллаха, пусть не пестрит он их вычурными выражениями вроде фразеологии таганрогских ‘абрисов’.
Рассказ ‘Вчера и сегодня’ история простая, но крайне незанимательная — и о том, как майор Иван Петрович приехал из крепости Г*, на Кавказе, в Одессу, влюбился в одесскую девицу Анну Александровну, которая с особенною прелестью поет ‘Черный цвет, мрачный цвет’, о том, как он получил богатое наследство, вышел в отставку и хотел жениться на Анне Александровне, но не женился, потому что в самый день свадьбы приехал его батальонный адъютант, в которого была влюблена эта же Анна Александровна, и о том, как почтенный Иван Петрович опять вступил в службу и воротился на Кавказ.
Немного занимательнее этого рассказа повесть г. Рабиновича ‘История торгового дома Фирлич и Ко‘.
В Одессе жил некто Фирлич, бывший маклер, женившийся на хорошенькой девушке Мери. У него есть приятель француз Пуркуа. Все трое сложили свои небольшие капиталы и основали торговый дом под фирмою ‘Фирлич и Ко‘. Имея необходимость, по недостаточности средств, поддерживать свое предприятие собственным трудом, они распределили свои занятия следующим образом: Фирлич заведывает домом и ездит очень часто на биржу, Пуркуа ведет конторскую переписку, а Мери исполняет должность бухгалтера. Но Мери и Пуркуа не столько ревностные служаки, как может подумать читатель и как думал вначале сам Фирлич. Они любят друг друга и в отсутствие мужа целуются очень часто. Случилось, что раз при возвращении Фирлича домой раздался внезапный громкий стук: Пуркуа, хотевший впопыхах сесть на стул, попал мимо и вытянулся под бюро, Мери покраснела, чернильница полетела на пол. Страшная мысль блеснула в голове Фирлича, и с тех пор он стал присматривать за коварной женой и вероломным другом и почти ничего не видел, потому что и друг и жена держали ухо остро. Наконец Фирлич придумал хитрость. Он продиктовал Пуркуа письмо следующего содержания:
‘Милый Шприц!
Мне нужно с вами переговорить наедине: вы догадываетесь о чем. Свидание наше должно быть случайное и осторожно выполненное… Когда пробьет шесть часов, подойдите к театру и притворитесь, будто читаете афишу, приклеенную к колонне. Я подойду с противоположной стороны… Смотрите же, не опоздайте ни одной минутой: от этого зависит многое’.
Когда записка была готова, Фирлич подписал ее, отправил француза по делам и, отрезав заглавие и подпись записки, вложил ее в бухгалтерскую книгу своей жены, а сам отправился в казино, находящийся против театра. В шесть часов явилась Мери возле колонны с афишей, а измученный ревностью Фирлич упал без памяти и впоследствии помешался. А жена, а друг? — спросит читатель. Мери пошла в гувернантки, а Пуркуа отправился в Бухарест, где открыл гостиницу под вывеской ‘Au petit farceur’.
Но капитальное произведение ‘Литературных вечеров’ есть повесть г. Колбасина ‘Энтузиаст’, говорим капитальное, потому что эта повесть — самая длинная из всех повестей и рассказов этого сборника и в ней заметно всего больше претензии. Тут есть претензия на мысль, на анализ, на оригинальность, на знание человеческого сердца. В какой мере автор действительно обладает достоинствами, которые могут служить оправданием подобной претензии, судить довольно трудно по одному, и еще первому, произведению. И в этом случае мы удержимся от решительного приговора. Скажем одно: повесть г. Колбасина скучна так, что если бы не тяжелая обязанность рецензента, то едва ли мы дочитали бы ее до конца.
Она скучна потому, что содержание ее до того пусто, что не хочется рассказывать. В ней почти нет содержания, но зато есть совершенно ненужные лица, ненужные сцены, которые страшно увеличили объем ее и, ничего не прибавив к занимательности, до крайности утомляют читателя.
В ‘Литературных вечерах’ есть и стихи, но вы знаете, что ‘Современник’ не охотник до стихов или, лучше, такой большой охотник, что предпочитает никогда не читать стихов, никогда ничего не слышать о них, чем иметь дело с стихами не только плохими, но даже посредственными. Надо отдать справедливость стихам ‘Литературных вечеров’: они гладки, правильны, даже между ними попадаются звучные, но все они с претензией на мысль, а эта мысль или не оригинальна, не нова, или не верна.
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1849, No 5 (ценз. разр. 30 апр. 1849 г.), отд. III, с. 49—54.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Авторство Некрасова совместно с И. И. Панаевым устанавливается предположительно на следующих основаниях: по содержанию рецензий (на ‘Литературные вечера, вечер первый и вечер второй’), носивших редакционный характер: в них отстаивалось право существования так называемой ‘провинциальной литературы’ (см. наст. кн., с. 126), что соответствовало журнальной политике ‘Современника’ этого периода, по соответствию провозглашенного в рецензиях тезиса о важности для развития отечественной литературы беллетристических книг, издаваемых в провинции, аналогичному тезису во ‘Вступлении’ к ‘Физиологии Петербурга’ Белинского, писавшего о необходимости создания литературы, которая бы знакомила читателя с ‘различными частями беспредельной и разнообразной России’ (т. VIII, с. 377), по совпадению имеющихся в рецензиях суждений о том, почему ‘Современник’ печатает мало стихов (см. наст. кн., с. 85) с аналогичными мыслями в рецензиях и статьях Некрасова этого периода ‘Музей современной иностранной литературы’, вып. 1 и 2, ‘Москва’ Н. В. Сушкова, ‘Дамский альбом’, ‘Русские второстепенные поэты’ (наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 22, 32— 34). Общей для комментируемых рецензий и названных статей Некрасова является идея ‘самобытности поэтического таланта’ (см.: наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 35) и критика посредственных поэтов.
Судя по содержанию (в частности, резкий отзыв о поэме Пушкина ‘Руслан и Людмила’), участие Некрасова в начале первой рецензии, очевидно, было минимальным. Заключительная же ее часть, в которой речь шла о стихотворениях, принадлежала, по-видимому, Некрасову. Ввиду отсутствия дополнительных аргументов обе рецензии помещаются в разделе Dubia как принадлежащие Некрасову в соавторстве с И. И. Панаевым.
С. 80. …стоит вспомнить только историю лорда Байрона и нашего Пушкина в эпоху появления их ‘Hours of Idleness‘ и ‘Руслана и Людмилы’, произведений посредственных, по которым решительно нельзя было судить о будущей огромности таланта обоих поэтов.— ‘Hours of Idleness’ (‘Часы досуга’, 1807) — первый поэтический сборник Д.-Г. Байрона (1788—1824), в котором проявились оригинальные черты творческой манеры поэта. Суждение о ‘Руслане и Людмиле’ (1817—1820) восходит, по-видимому, к Белинскому, который в статье шестой о Пушкине писал: ‘Нельзя ни с чем сравнить восторга и негодования, возбужденных первою поэмою Пушкина — ‘Руслан и Людмила’. Слишком немногим гениальным творениям удавалось производить столько шума, сколько произвела эта детская и нисколько не гениальная поэма’ (т. VII, с. 358).
С. 81. Желательно, чтобы вообще писатели, знакомые с разнохарактерной местностью со почаще переносили наше воображение из Петербурга куда-нибудь в другое место, в Саратов и прочее.— Слова эти перекликаются с высказываниями о ‘провинциальной нашей литературе’ в рецензии на ‘Литературные вечера. Вечер второй’ (см. с. 126).
С. 82. ‘Памятники русских царей в Таганроге’ и ‘Кичкинэ’, восточная быль г. Н. Гербановского’ — О Н. Гербановском сведений найти не удалось.
С. 82. ‘Вчера и сегодня’, рассказ г. Н. Ф. … — Автор этого рассказа Н. М. Фумели, беллетрист и издатель, в 1850-х гг.— знакомый И. С. Тургенева.
С. 82. …’Энтузиаст’, повесть г. Е. Колбасина’.— Е. Я. Колбасин (1831—1885) — беллетрист, литературный критик, близкий знакомый И. С. Тургенева. С Некрасовым познакомился в 1850 г., с No 5 1855 г. печатался в ‘Современнике’. Сотрудничал также в ‘Отечественных записках’, ‘Атенее’, ‘Веке’ и других изданиях. Повести ‘Энтузиаст’ и ‘Практический человек’ — первые произведения Е. Я. Колбасина. О сотрудничестве Колбасина в ‘Современнике’ см.: Краснов Г. В. Некрасов и литературная братия. (‘Современник’, 50-е годы) // Карабиха. Историко-литературный сборник. Ярославль, 1991, с. 53-67.
С. 82. …’История торгового дома Фирлич и Ко‘, также повесть г. О. Рабиновича…— О. А. Рабинович — писатель, впоследствии опубликовал в No 7 ‘Современника’ за 1856 г. повесть ‘Бродячие артисты’ (отд. I, с. 57-128).
С. 82. …и шесть стихотворений: ‘Грешница’ и ‘Два сонета’ г. А Беседовского, ‘Тучка’ г. Н. Д…..ского и ‘Моя доля’ и ‘Наездник’, принадлежавшие неизвестному автору.— Об этих авторах сведений найти не удалось.
С. 82. ‘…в те дни, когда стены Азова стонали от русских пушек ~ поручена надзору этого почтенного ветерана’.— Цитируется статья Н. Гербановского ‘Памятники русских царей в Таганроге. Абрисы’ (Литературные вечера. Вечер первый, с. 7, 13).
С. 83. Кто после этого может сказать, что Марлинский умер? — О напыщенности стиля Марлинского и его ‘фразистости’ Некрасов писал в рецензии ‘Музей современной иностранной литературы’, вып. 1 и 2, и в статье ‘Русские второстепенные поэты’ (наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 32).
С. 83. …’словечка в простоте не скажет, все с ужимкой?» — Цитата из комедии А. С. Грибоедова ‘Горе от ума’ (д. II, явл. 2). У Грибоедова: ‘Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой’.
С. 83. …ни слова не сказали бы вам о несчастной манере ‘уснащения’ речи, как говорит Гоголь, громкими словами, трескучими как шумиха.— Реминисценция из гл. VIII ‘Мертвых душ’ Гоголя, где о почтмейстере сказано: ‘Впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь. А уснащивал он речь множеством разных частиц, как то: ‘сударь ты мой, эдакой какой-нибудь, знаете, понимаете, можете себе представить, относительно, так сказать, некоторым образом’ и прочими, которые сыпал он мешками, уснащал он речь тоже довольно удачно подмаргиванием, прищуриванием одного глаза, что все придавало весьма едкое выражение многим его сатирическим намекам’ (VI, с. 157).
С. 84. Милый Шприц! ~ от этого зависит многое.— Цитируется ‘История торгового дома Фирлич и Ко‘ О. А. Рабиновича (Литературные вечера. Вечер первый, с. 148—149).