Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
* * *
* * *
Примечания
Примечания
———————————————————————
Литературные беседы (А. Ремизов. — Ю. Слезкин), Мочульский Константин Васильевич, Год: 1926
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В ‘Воле России’ закончилась печатаньем вторая часть романа А. М. Ремизова ‘Ров львиный’. Первая часть (‘Канава’) несколько лет тому назад появилась на страницах ‘Русской мысли’. Настроением своим ‘Ров львиный’ примыкает к ‘Крестовым сестрам’ и ‘Оле’. Но резко отличается от них по тону, по ‘интонации’ повествования. В ‘Оле’ преобладает рассказ: перед нами проходит жизнь героини в последовательности событий, в реальном времени и реальном пространстве. Действующие лица живут независимо от автора: его участие в их судьбе, его любовное к ним отношение только ведет читателя, руководит его вниманием, создает вокруг них атмосферу любовности. Конечно, автор не холодный наблюдатель, о чем бы Ремизов не писал — о самом важном или о самом незначительном — он весь тут: своими чувствами, мыслями, всей душой ‘участвует’. Подойти со стороны, описать объективно — не умеет. Через чувство, или вернее со чувствие приходят к нему ‘герои’. Так полюбит их ‘обездоленных и обойденных’ (других для него не бывает), так пожалеет, что увидит вдруг, до конца, до мельчайшей подробности. И всегда, одновременно, видение людей — острое и подлинное — (как себя знаю!) и общая с ними мука, любовь-жалость. В ‘Оле’ любовь — сдержанная, участие — спокойное, умиленное. Конкретность вещей и событий, ‘видение’ поэтому больше. Эмоциональная напряженность прорывается изредка словами ‘от себя’, лирическими тирадами. Но душа — спокойна, и мир, раскрывающийся в глубине ее, кажется нам отчетливым и стройным. Мы почти забываем, что мир этот, лишь — ‘душевный пейзаж’: так похож он на действительность, на ‘мир внешний’. В ‘Рву львином’ иллюзия ‘объективности’ разрушается. Душа автора взволнована, взбаламучена до Дна, исчезла прозрачность, искривились, переломались линии фабулы — зыблются, расплываясь, лица, все задвигалось, зашаталось: и ясный ‘объективный’ мир превратился в смутный призрак, в сонное видение. Роман становится лирическим монологом. От себя и о себе говорит Ремизов, единственная реальность — его сознание, его чувство. Не прикрываясь ‘чужими именами’ от первого лица, ‘от всего сердца’:
‘А знаете, что я скажу вам? А скажу я вам от всего моего сердца:
‘Будь благословенна беда, скорбящая душу человеческую, горе, ранящее сердце.
Ведь только беда, только горе еще пробивают тот камень которым завален крылатый дух в ползком человеке.
А без духа, посмотрите — что есть человек человеку? Человек человеку не бревно — чего там бревно! — Человек человеку подлец?’
В таком тоне — страстном, мучительно-напряженном, близком к отчаянию написана эта книга об ‘обойденных в царстве земном’, о ‘канаве плачужной’, в которую кинуты все ‘со дня рожденья своего’. Из ненависти и жалости к людям, из тяжбы ‘червя’ с ‘царем жестоковыйным’, из плача, из скрежета зубовного, — в неверном бредовом свете возникают лица: — чиновник страховой конторы Баланцев (на нем ‘бестий ярлычок обойденности, как первородное проклятие, как Каинова змеиная печать’), помощник инспектора Будилин, ‘мститель’, бухгалтер Тимофеев и его дочь Маша, доктор Задорскнй. Все они во ‘Рву львином’: и убогое их существование — разве жизнь? Какие события могут происходить с этими заживо погребенными? Они любят, страдают, надеются даже — и все это, как сон. Повествовательные отрывки тонут в нескончаемой жалобе твари к творцу, в ‘стоне’. Факты, происшествия — как зыбь на тяжелой, темной воде, а под ней — оцепенение. Сидит Будилнн у окна, попивает чай и беседует с брандмауэром. Он ‘мститель’: пытался что то делать, ходил в народ, ездил учиться заграницу, мечтал о ‘сопоспешествовании счастию близких’ — а кончил ожесточением, яростным отрицанием. И застыл навсегда перед брандмауэром:
‘Слава всем войнам, истребляющим человеческий род. слава мору, чуме, туберкулезу — освобождающим землю — от только жрущего, только гадящего, только смердящего человека!’
И вот над ‘плачужной канавой’ вдруг кусочек неба. Надежда на спасение: любовь к Маше. Лучшие страницы о жалкой радости Буднлина и окончательной его гибели: Маша его не любит. А параллельно — другая любовь — Маши к Задорскому, и покушение ее на самоубийство. После судорожных попыток ‘выкарабкаться’ еще чернее ‘Ров львиный’.
Но эти маленькие жизни, как круги на воде, исчезают в мировом потопе. Не о них скорбь — весть мир ‘вопиет’.
… ‘И сама земля вопияла к Богу
И воды вопияли к Богу
И ветры вопияли к Богу
И духи, переносящие мысли человеческие, вопияли
к Богу
И само солнце вопияло к Богу
Ропот, вопь и вопль ударяются в надзвездную железную тьму —
Господи, за что это?’
Юрий Слезкин сделал открытие. Наши суждения о людях, оказывается, относительны. ‘Сколько глаз — столько и представлений’. Эта гениальная мысль вдохновила его на роман под названием ‘Разными глазами’. Революционность замысла повлекла за собой оригинальность построения: роман в письмах и записках. Начало читается с люоопытством, все ищешь ‘трюка’ и не понимаешь смысла этого эпистолярного хлама, но когда выясняется, что ‘трюка’ никакого не будет, а смысла и подавно, то чувствуешь себя попросту обманутым. Все же книга не без интереса, так сказать, этнографического. Действие происходит в Крыму, в доме отдыха ‘Кириле’. Собираются сливки: ученый статистик, ученый агроном, профессор, ‘молодой ученый, врач’, ‘советская служащая, машинистка’, актриса ‘молодого театра’, студент, писатель, художница, и герой романа — композитор Тесьминов. Здесь и старые интеллигенты — конечно, вымирающие — и новые ‘ответственные работники’.
Столкновение двух миров. А в сущности, никакого столкновения: один неистовый флирт, никакой печати времени не носящий и вполне подходящий к ‘скуке загородных дач’ эпохи ‘безвременья’. Удивительно, что мировой пожар, сжегший все ценности, пощадил Вербицкую. Эротическая атмосфера ‘Кириле’ ей бы очень понравилась: непрерывные интриги, скандалы и ‘сцены’. Правда, у Вербицкой все было бы изящнее, ‘эстетичнее’. А то послушайте, как эти ‘сливки’ выражаются. Сильно, конечно, но где красота слога? Вот письмо одной советской дамы к другой:
‘Дрянь же ты пломбированная, мил уха. Я тебе такие письмеца откатываю, а ты открытки царапаешь. Что у Вас там в Колпине — только и делают, что спят, что ли? И сама ты романа не закрутила? Ври больше’. И конец:
‘Вообще тут все в любовной панике — чертовски весело. Ну, хватит с тебя на этот раз. Целую. Женя’.
Герой — композитор, человек влюбчивый и безответственный, обладает красивым ‘сухим’ торсом и пользуется большим успехом у дам, больше про него ничего не скажешь, хотя автор и покушается на психологический анализ.
Впервые: ‘Звено’, No 197 от 7 ноября 1926.
Подзаголовок дан составителем.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.