Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
Литературные беседы А. Белый. — О. Миртов)
Литературные беседы А. Белый. — О. Миртов)
* * *
* * *
Примечания
Примечания
———————————————————————
Литературные беседы (А. Белый. — О. Миртов), Мочульский Константин Васильевич, Год: 1926
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Новое произведение Андрея Белого ‘Москва под ударом’ — только часть задуманного романа ‘Москва’. Размах грандиозный: идея, кратко и вразумительно изложенная в предисловии, — планетарного масштаба. Это — история России, расколотая надвое революцией. В первом томе изображается ‘беспомощность науки в буржуазном строе’, ‘схватка свободной по существу науки с капиталистическим строем, вместе с тем показано разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний’. Во втором — обещана ‘картина восстания новой ‘Москвы’, не татарской и по существу уже не ‘Москвы’, а мирового центра’. Авторское объяснение при чтении романа лучше всего забыть: не все провалится в такую непролазную символическую трясину, в такую ‘идеологическую’ бессмыслицу, что придется литературу эту признать упражнениями графомана. Нет, уж лучше, к чести автора, допустить, что его предисловие условный реверанс в сторону власти, насмешливо-верноподданнический подмиг. И потом читать роман просто, не ‘вычитывая’.
Андрей Белый, автор целого словаря неологизмов, создал удачное словечко ‘мерзь’: оно повторяется бесконечно в его книге, дает основной тон. Оно могло бы стоять, как заглавие, ибо в ‘мерзи’ — жирной, липкой, ‘вольной’, в ‘мерзи’, заливающей весь мир, в запахе падали и гнили — страшная и отвратительная сила этой книги. Автор упивается убожеством, безобразием, уродством, он опьянен смрадом, он неистовствует при виде гнойных язв и растленных душ: приходит в исступление, смешивая грязь с кровью, пытки и постыдные болезни. Какой же тут быт и ‘общественность’? Мы в области самой безудержной фантастики. Это — сумасшедший бред об аде — и — смело можно сказать — никогда еще, ни одному человеческому воображению ад не мерещился таким омерзительным. Главный герой Белого — Мандро —какая то чудовищная схема зла. Происходит он не от Гоголя (у Гоголя — люди), а от мелодраматического злодея — испошленного и измельченного. Не ‘Зло’ с большой буквы, а подлость — бескорыстная, почти абстрактная. Автор заявляет о нем: ‘Как видите, он был префантастической личностью: не собирал миллионов, и гадил для гадости, случай редчайшей душевной болезни’. А. Белый поражен тон же болезнью (она — не ‘редчайшая’): всюду видеть гадов — и выть шакалом над гниением. Гипнотизирует его Мандро, этот ‘интереснейший гад’, и как во сне идет за ним автор. Жутко признаться — читатель от него не отстает, с отвращением, с физической почти тошнотой читает страницу За страницей: роман Белого нельзя отшвырнуть в сторону — он вцепляется, наваливается, как ночной кошмар. Приторно-едкий дух его отравляет и преследует. Какое нестерпимое мучительство — сцена пытки профессора Коробкина! Конечно — патология — но к услугам ее громадное словесное мастерство.
Содержание этой страшной истории: — сумбурно-мелодраматическое. Мандро, немецкий шпион, желает похитить у знаменитого профессора его открытие. У профессора — разочарование в науке и ‘шатание основ’. Из такой ‘фильмы’ А. Белый делает ‘дьявольское действо’. Об эстетике этого ‘мирового’ Гиньоля предоставляем судить читателю:
‘Со свечою он (Мандро) кинулся к глазу профессора: разъяв двумя пальцами глаз, он увидел не глаз, а глазковое образование, в ‘пунктик’, оскалившись, в ужасе горьком рыдая, со свечкой полез. У профессора вспыхнул затон ярко-красного света, в котором увидел контур — разъятие черное (пламя свечное): и — жог, кол, влип охватили зрачок, громко лопнувший: чувствовалось разрывание мозга: на щечный опух стеклянистая вылилась жидкость’.
О романе О. Миртова ‘Помещички’ можно было бы и не упоминать. Это — с литературного дна. Но ведь и массовое творчество — поучительно. Когда-нибудь историк будет говорить о ‘литературной манере 20-х годов’ — и, быть может, найдет в ней свою прелесть. Мы, современники, далеки от исторической объективности. Мы возмущаемся, спорим, подождем: нас рассудят ‘благодарные потомки’.
‘Помещички’, — конечно, с советским штампом, т. е.: лежачие буржуи попираются пятой, а крестьянин Петр, коммунист, приобретает сходство с ‘социалистом’ Христом. Язык — простонародный, т. е. с руганью, синтаксис по последней моде — растрепанный, со скобками, тире и многоточиями. Одним словом —Андрей Белый, приспособленный к нуждам пробуждающегося рабоче-крестьянского класса. Говорится о деревне — идиллия…
‘Наберется, этак, в избу мужиков с пол деревни, — не продохнуть — из каждой пасти дым. Заспорят, заругаются —…перекидывается из глотки в глотку’.
Говорится и о быте актеров: и центр книги (должно быть, символический) великое междоусобие из за кражи штанов. Один товарищ-актер у другого стащил. Двести страниц… это уже не идиллия, а Гомер. Величественно разворачивается борьба страстей и кончается побоищем, как в Илиаде Вырываю наудачу один диалог. Для ‘Couleur locale’.
— Не нервничай, Миша, — не нервничай! Размер, мамочка, твой?
— Мой, но…
— Полосочка, та?
— Вот именно, как будто бы не та!
— Как будто бы! Из за ‘как будто бы’ скандал?
— Но, например, протертый зад…
— При чем тут ‘например’! Ха-ха! Го-го!
— Нахальство беспримерное! Да сколько же народу его перетаскало!
— Га-га-га!…’
Если это — творческая фантазия — достойно удивления! Если быт, тем хуже для быта.
Впервые: ‘Звено’, No 196 от 31 октября 1926.
Подзаголовок дан составителем.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.