Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
‘Красная новь‘
‘Красная новь‘
(Май 1925)
Примечания
Примечания
———————————————————————
‘Красная новь’, Мочульский Константин Васильевич, Год: 1925
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Главное место в последней (четвертой) книге ‘Красной Нови’ занимает рассказ Толстого ‘Голубые города’. Построен он затейливо: банальная любовная тема, разработанная на фоне ‘густого’ советского провинциального быта, служит психологической мотивировкой преступления. Повествование от имени автора прерывается протоколами следствия и показаниями свидетелей. Таким образом, бытовая повесть — в медлительном своем темпе — усложняется приемами уголовного романа. Во вступлении загадочно говорится о ‘финале трагедии’: на рассвете четвертого июля на площади Уездного города какой то безумец приколотил к телеграфному столбу кусок полотнища (три аршина на полтора). Только рассказ одного из свидетелей, Семенова, позволяет следствию разобраться в этом странном деле.
Далее идет биография преступника — Буженинова, студента архитектурных курсов. Она вводится эффектной картиной: осенью 1919 года красноармейский обоз находит в степи раненого: он бредит в сыпняке. Штрихи из его прошлого: гражданская война, Украина, Дон, Туркестан, Перекоп: намеки на его идеологию: ‘Возврата нет, старое под откос’! После войны Буженинов снова работает на курсах и заболевает нервным переутомлением. Перед отъездом из Мочквы в деревню, на родину, он произносит утопический монолог ‘Через сто лет’.
С ‘технологической’ фантастикой А. Толстого мы уже знакомы по роману ‘Аэлита’. Его воображению недостает силы и размаха. Изображение коммунистического рая 2024 года, жанр Уэллса, столь же беспомощно, как и описание Марса. Омоложенье с помощью обезьяньих желез, уступчатые в 12 этажей дома из голубоватого цемента, радиоконцерты, метро, аэропланы — вот и все, если не считать электромагнитной спирали от северного к южному полюсу. ‘Горячечная’ фантазия Буженинова, в общем, довольно сдержана. После утопии начинается бытовой роман. В деревне герой встречает воспитанницу своей матери, Надю (тип комсомолки), и влюбляется в нее. Он болен и тщедушен — Надя не отвечает ему взаимностью. Буженинов чертит исступленно свои голубые города, а она тем временем погружается в провинциальную пошлость. Он хочет ее спасти тирадами о ‘грядущей красоте’ — она его не понимает и отдается румяному Сашке, сыну хлебного оптовика. Буженинов говорит и ведет себя, как. чистый чеховский герой. ‘Пошлость окружающей действительности’ изображается тоже по-чеховски. Но здесь сквозь явную искусственность и тенденциозность — все же по временам слышится характерный толстовский говорок. Новое мещанство показано остро: реалистическое дарование автора не стеснено ни ‘идеями’, ни утопиями. Превосходно нарисован захолустный городок, крепка речь, удачны карикатуры. Буженинов, ослепленный страстью и ненавистью, убивает пошляка Утевкина, поджигает сено на городской площади и прибивает к столбу план голубого города. Техника рассказа резко меняется: Чехова сменяет Достоевский. Искусный допрос следователя и, особенно, полу бредовая исповедь преступника стилистически приближаются к ‘Братьям Карамазовым’.
Ал. Толстой упорно ищет выхода из бытового жанра: его прельщает роман авантюрный, уголовный, фантастический, испытывая себя, он играет формами и приемами. Но только в бытописании его подлинное мастерство.
‘История моей голубятни’ И. Бабеля — краткое начало автобиографической повести. Написано оно необыкновенно просто и непритязательно. Пожалуй, несколько серо. Медленный, суховатый рассказ о детстве бедного еврейского мальчика, сына одесского лавочника. Но описание вступительных экзаменов, на которых Бабель должен получить не менее пяти (процентная норма), беглые характеристики родителей, родственников и соседей, изображение еврейского погрома 1905 года — все это остро запечатлевается в памяти. В стиле Бабеля полное отсутствие риторики и мелодраматизма. Он рассказывает о событиях — страшных и кровавых — с какой то детской ясностью. Непосредственное — чистое — впечатление тех далеких лет возникает всей свежести, как будто всего последующего еще и не был вовсе. В ‘Конармии’ — больше красок, динамики, внешнего блеска, в ‘Истории моей голубятни’ больше спокойного умения.
Рассказ Леонида Завадовского ‘Корень’ написан модным теперь фольклористическим стилем. ‘За деньги как нипочем! Нет, ни чижало… Эх, разлю-ю-безная моя. Ты чего, миляга, сумлеваешься. Ешшо есть. Время не омманешь. Супротив, к примеру-ыть’ и т. д.
Мужичка Корня душат и режут: и все же, окровавленный, полуживой, он доводит своего ‘меринка’ до дому. Лошадь он любит больше жены и детей, больше самого себя. Это очень трогательно.
Забавны сценки с натуры Пантелеймона Романова (‘Рассказы’). В запертом товарном вагоне разговаривают красноармейцы. Смысл их речей таков: война — это ничего, были бы только харчи хорошие.
‘— Против кого сражались?
— Сражались-то? А бог ее знает, мало ли там, — отвечал круглолицый. — Иные по целому пуду сахара оттуда с собой привезли.
— Командиры, значит, дельные были, воодушевлять умели?
— Вот, братец ты мой, какие умные были, не просто… Как только сурьезное время подходит — в наступление итить — так сейчас двойную порцию. Сахару-то по куску дают, а тут по четыре’.
В поэмах С. Есенина ‘Анна Снегина’ — тургеневский ‘усадебный’ сюжет рассказан языком франтика-конторщика. Элегия воспоминаний, цветущей сирени и ‘разросшегося сада’ уснащена заборными словечками. Еще нелепее и пошлее ‘Летающий пролетарий’ В. Маяковского. Каждый стих лестничкой и что ни слово — то эффект:
А ветер
с другого бока налез
направо
качнул огульно и чернью
взметнулась
на левом крыле фашистская загогулина.
Таких безнадежных загогулин Маяковский никогда еще не писал.
В отделе статей отметим опыт политической биографии Георгия Гапона, написанный Д. Сверчковым и путевые впечатления А. Р. Вильямса (‘По глухим деревням Севера’).
Впервые: ‘Звено’, No 141 от 12 октября 1925.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.